Божья коровка

Глава 5

Директор школы бросил взгляд на наручные часы.

— Время еще есть, — сообщил преподавателям. — Подготовку к предстоящим экзаменам обсудили. Остался небольшой вопрос. Ко мне обратились уважаемые товарищи с просьбой оказать содействие молодому человеку. Он круглый сирота, мать недавно умерла. Чтобы прокормиться, пошел в грузчики. А другой работы не найти, потому что нет образования, вернее, аттестата. В детстве он болел и в школу не ходил. Но меня уверили, что программу средней школы знает. Попросили допустить к экзаменам и выдать аттестат.

— Алексей Сергеевич, это несерьезно, — отозвалась завуч, пожилая, сухонькая дама. — Понимаю, что у нас вечерняя школа и требования по сравнению с обычной не такие строгие. Но нельзя же заниматься профанацией. Если парень не учился, что он может знать?

— А вот мы сейчас проверим, — улыбнулся ей директор. — Я ведь согласился при таком условии. Педагогов здесь много, каждый задаст по вопросу, и картина станет ясной. Если испытания не выдержит, то предложим поучиться в школе. Вы согласны?

Преподаватели обменялись взглядами и закивали. Последней, нехотя, кивнула завуч.

— Леокадия Петровна, — директор посмотрел на секретаря. — Пригласите молодого человека.

Не прошло минуты, как в учительскую вошел невысокий, крепкий юноша. Одет он был странно. Синие брюки и такая же жилетка, а под нею — белая рубашка. Подойдя к столу, он поздоровался.

— Вы присядьте, — предложил ему директор. — Стул возьмите у стены, — и продолжил, когда парень занял место. — Как вас зовут?

— Борис Михайлович Коровка, — степенно произнес юноша.

Преподаватели заулыбались.

— С отчеством мы пока повременим, обойдемся просто именем, — хмыкнул Алексей Сергеевич. — Где, чему учились?

— Дома, по учебникам. Мама помогала, ну, пока жива была.

— Тем не менее, уверены, что освоили курс средней школы. Вы не возражаете, если мы проверим?

— Спрашивайте, — предложил Коровка.

— Что ж… — директор посмотрел на учителей. — И с кого начнем?

— Можно мне? — спросила «англичанка».

— Приступайте, Эльвира Николаевна, — разрешил директор.

— Иностранный язык учили? — повернулась «англичанка» к Коровке.

— Да, английский.

— Вэри вел, — сказала «англичанка». — Вот из ё нэйм? (Очень хорошо. Как вас зовут?)

— Май нэйм из Борис.

— Вэа а ю лив? (Где вы живете?)

— Ай лив ин сити Минск, — ответил испытуемый. — Ит из зэ кэпитал оф зэ Белорашн Совиет Соушалист Рипаблик. (Я живу в Минске. Это столица Белорусской Советской Социалистической Республики).

— Гм, — сказала «англичанка». — Темы проходили?

— Ландон из зэ кэпитал оф зэ Грейт Бритен… — начал парень. Тему он отбарабанил до конца, ни разу не запнувшись.

— А еще что знаете? — не отстала «англичанка».

— Песню могу спеть на английском, — пожал плечами Коровка.

— Слушаем.

— Ванс зэа ливд э кэптэн брэйв, — затянул парень. — Энд хи кросд зэ оушен вэйв… (Жил однажды бравый капитан, он пересекал океанские волны…)

— Что за песня? — спросил директор, когда испытуемый закончил. — Мелодия знакомая.

— Жил однажды капитан, — ответила «англичанка». — Но ее кто-то перевел на английский язык. Я такой вариант не слышала. Где вы взяли текст? — спросила у Коровки.

— Мама принесла, — ответил тот. — Где взяла, не знаю. Вместе учили.

— Понятно, — сказала «англичанка».

— Ваша оценка, Эльвира Николаевна? — спросил директор.

— Крепкая четверка, — ответила преподаватель.

— Почему не «пять»? Ведь ни разу не запнулся.

— Произношение хромает.

«А то другие ваши ученики говорят, как выпускники Оксфорда», — хотел сказать директор, но передумал. Посмотрел на завуча.

— Ваша очередь, Капитолина Теодоровна.

— Кого из русских классиков читали? — спросила та Коровку.

— Пушкина, Лермонтова, Некрасова, — стал перечислять парень. — Толстого, Гоголя, Тургенева. Многих.

— Какая книга понравилась у Тургенева?

— «Отцы и дети».

— Почему? — слегка удивилась преподаватель.

— Про трудящегося человека написана.

— Это про кого?

— Базарова, конечно, — в свою очередь удивился испытуемый. — Остальные — тунеядцы. Только знают, что болтать. «Друг мой, Аркадий, не говори красиво!» — процитировал он. — А Базаров — труженик, жаль, что умер.

— Интересная интерпретация, — хмыкнула преподаватель. — А теперь присаживайтесь поближе. Будет небольшой диктант.

Коровка подчинился. Ему дали лист бумаги и шариковую ручку. Капитолина Теодоровна зачитала ему абзац из книги, затем взяла лист с написанным текстом и пару раз черкнула в нем авторучкой с красными чернилами.

— Две ошибки, — сообщила присутствующим. — Орфографическая и пунктуационная. На тройку вытянет.

— Хорошо, — кивнул директор. — Времени у нас немного, потому очень кратко. Степан Ермолаевич?

— Третий закон Ньютона?

— Действию всегда есть равное и противоположное противодействие, — отбарабанил испытуемый после небольшой заминки.

— Отлично, — согласился «физик».

— Варвара Тимофеевна? — директор посмотрел на «химицу».

— Валентность водорода и кислорода?

— Один и два соответственно.

И вновь после заминки.

— Знает, — преподаватель развела руками.

— Что ж, — сказал директор, — на этом завершим. Видно, что Борис готовился. Предлагаю сделать так. Он напишет заявление на мое имя с просьбой разрешить сдавать экзамены за курс средней школы. Педсовет согласие такое даст. Мы составим расписание по предметам, кроме тех, которые вынесены на выпускные экзамены. Пусть ходит и сдает. Выпускные — вместе с остальными. Возражения имеются?

Преподаватели закрутили головами.

— Леокадия Петровна, подготовьте документы…

«Прокатило», — думал Николай, топая от школы. Блиц-опрос он не то, чтобы ожидал, но к нему нисколько не готовился. Выручила память. От слияния с сознанием Бориса она стала всеобъемлющей. Лосев вспомнил даже песенку, которую учил в школе на уроках английского языка. «Но серьезно тут у них, — согласился, поразмыслив над случившимся. — На халяву не проскочишь. Блат не блат, а спросят строго. Надо на учебники налечь, взять их в библиотеке». Странно, но такая постановка дела в школе вызывала уважение. В его времени дипломы вузов покупали, а не то, что аттестат… «Надо будет Алексеевну отблагодарить, — думал Николай. — Без нее так и остался бы для всех дебилом. Только как отблагодарить? На подарок денег нет, а цветком тут не отделаешься. Посущественней чего бы». Он раскинул мыслями. Может быть, ее нарисовать? В этом времени к такому не привыкли. Не сидят здесь художники на улице, чтоб за деньги набросать карандашом твой портрет. Фотография — и та большая редкость. Камер у народа мало, чтобы сохранить момент — идут в фотоателье. Нарисованного Николаем Комарова аккуратно сняли и отдали в торг, заявив, что повесят в Ленинской комнате. Решено!

К исполнению задуманного Лосев подошел творчески. Женщины любят антураж, просто так отдать директору листок с портретом выглядело бы не солидно. В выходной Николай съездил в ГУМ, где купил большую рамку с паспарту. Приобрел цветные карандаши фирмы «Кохинор» и такой же ластик. Стоили они немало, но скупиться он не стал — продавец сказала, что это лучшие из всех. Оказалось, не соврала. Грифель мягкий, не крошится при заточке, оставаясь в оболочке, а не выскакивая из нее, как у советских. Николай решил, что рисунок будет в цвете — карандашном, разумеется. Можно сделать акварель, но Борис ею не владел. Николай понял это, подержав краски в ГУМе. Никаких эмоций у него при этом не возникло, но зато к карандашам руки потянулись сами.

Рисовал он без участия директора — попросить ее позировать не комильфо. Может отказать, и сюрприза не получится. В этот раз быстро написать портрет не вышло. Дело было не в отсутствии натуры — лица встреченных людей у него хранились в памяти, как фотографии на жестком диске. На набросках Алексеевна получалась строгой и суровой, как на снимках этого периода. Николай их помнил с детства — те висели в рамках в доме бабушки. Дедушка, прабабушка, другие родственники, и у всех — каменные лица. Алексеевна при всей ее суровости — человек душевный. Вон ему как помогла! Да и женщина красивая, пусть чуток и крупновата. Но зато не худосочная модель, у которой губы будто пчелы покусали… Николай браковал набросок за наброском, и наконец получил то, к чему стремился. Алексеевна смотрела на него веселым взглядом, чуть заметно улыбаясь. На высокий лоб скатилась прядка из прически, придавая облику директора слегка игривый шарм. Вот-вот подмигнет…

Рисунок занял место в паспарту, а оно — в деревянной рамке. Лосев завернул ее в газету и потопал в магазин. Директор сидела в кабинете.

— Что тебе? — спросила Николая.

— Это вам, — он развернул газету и положил рисунок перед ней. — На память.

— Это кто? — она взяла подарок. — Я, что ли? — спросила, рассмотрев.

— Вы, конечно.

— Не похожа, — засомневалась Алексеевна. — Здесь я молодая и красивая.

— Так какая есть, — мелким бесом подкатился Николай. — Мне не верите, спросите у людей.

— И спрошу! — пообещала Алексеевна.

Обещание она сдержала в обеденный перерыв. Когда все поели, попросила женщин задержаться и пустила по рукам портрет. Рисунок произвел фурор. Продавщицы ахали и закатывали глазки.

— Здесь вы прямо как артистка! — заявила Клава. — Хоть в кино снимай!

— Скажешь тоже, — смутилась Алексеевна и забрала у нее портрет. — На себя нисколько не похожа.

— Вы не правы, Алексеевна, — возразила заместитель. — В том-то и дело, что похожи, я сказала бы, что даже очень. В тоже время незнакомая, другая. Вас, как будто, по-другому разглядели.

— Точно! Правда! — поддержали продавщицы.

— Тот, кто вас нарисовал, наверное, в вас влюбился, — заявила Клава.

Продавщицы засмеялись.

— Что не так сказала? — не смутилась продавщица. — Я же это вижу. Он по вас вздыхает.

— Воздыхателя нашла, — засмеялась Алексеевна, указав на Николая. — Вот он в уголке сидит.

Взгляды женщин обратились к Лосеву, в них читалось удивление и корыстный интерес. «Кажется, попал», — подумал Николай.

— Валентину Алексеевну я неделю рисовал, — сообщил присутствующим. — Пол альбома исчеркал, прежде чем хоть что-то получилось. Обещать другим портреты не могу, если только вдохновение случится.

Лица женщин погрустнели.

— Все, обед закончен, — подхватила Алексеевна, заметив выражение лиц сотрудниц. — Боря, Миша, через пять минут продукты подвезут…

Через день она сказала Николаю:

— Моим портрет очень понравился. Сын сказал, что я на нем красавица. Муж и вовсе был в восторге. Говорит, что на портрете я такая, какой увидел меня в первый раз. Тут же в зале на стену повесил. У тебя талант, Борис, нужно на художника учиться. Но без комсомольской характеристики в вуз ты не поступишь[43]. Надо бы принять тебя в ВЛКСМ, только с этим трудности. Я как член партии могу рекомендовать, но у нас ты слишком мало проработал. Может, летом к этому вернемся. А пока я попрошу помочь комитету комсомола торга. Стенгазету нужно выпускать, а хорошо рисовать из них никто не умеет. Заодно поближе познакомитесь, и со вступлением вопросов не возникнет. Ты согласен?

— Да, — ответил Николай. — Вам спасибо за заботу, только в вуз я поступать пока не буду.

— Почему? — спросила Алексеевна.

— Я не знаю, чем хочу заняться в будущем. Не уверен, что из меня получится художник. Про другие специальности знаю мало — слишком долго просидел в квартире. Вот отслужу два года в армии, дембельнусь, ну, а там и выберу. Поступить, опять же будет легче, для служивших в армии есть льготы. Еще я не знаю, какой у меня будет аттестат, если его вовсе получу, ведь по знаниям любой нормальный школьник даст мне фору.

— Гм! — произнесла Алексеевна. — Соображаешь. Что ж, я только рада. Призовут тебя только в ноябре, так что еще долго с нами.

Переход на постоянную работу оказался не совсем приятным — денег ежедневно больше не давали. И продуктов — тоже. Николай пожаловался дяде Мише.

— Так все правильно, Борис, — пояснил напарник. — У тебя теперь зарплата есть, и продукты можешь сам купить.

— Почему же раньше их давали?

— Потому что был со стороны, вроде, как шабашник. Думаешь, у Алексеевны всего навалом, чтобы так просто раздавать? Деньги ниоткуда не берутся, и продуктов лишних не привозят.

— Но ведь брали же откуда-то? — удивился Николай.

— Ладно, слушай, — сказал напарник и достал из пачки сигарету. — Ты теперь у нас на постоянке, да и парень не болтливый, так что расскажу. Все продукты к нам везут по накладным, здесь их принимают, пересчитывают, взвешивают. Если недостачи нет, экспедитору дают подписанную накладную, если обнаружили, составляют акт. Проворонишь — сам заплатишь, в руководстве магазина все материально ответственные. Недостача может на заводе случиться — вытащат из ящика бутылку водки из приготовленной к отправке партии, или слямзят палку колбасы. Ладно, все сошлось, продукты разнесли к прилавкам, и вот тут-то интересное и начинается, — дядя Миша улыбнулся. — Взвесить с точностью до грамма колбасу или масло невозможно — есть погрешность у весов. Там одно деление — пять граммов. Государство это понимает, потому есть нормы на развес. Опытный продавец никогда не ошибется в пользу покупателя. Разница — ему. Или вот другое. Покупаешь, скажем, масло. Просишь 200 граммов, а тебе отрезали брусок на 225. Цену сможешь посчитать?

— Ну… — Лосев почесал в затылке.

— Продавец же хлоп-хлоп-хлоп костяшками на счетах. Сорок, сорок — рубль сорок, спички брали? Два восемьдесят[44], — дядя Миша засмеялся. — Так не делают, конечно, но копейку-две прибавят. Потому в конце смены у продавца кусочек масла для семьи или колечко колбасы. Есть другие фокусы. Продукты заворачивают в бумагу. На другую чашку весов кладут ее кусочек, чтоб народ не возмущался. Дескать, взвешиваем исключительно продукт. Только тот кусочек бумаги вдвое легче. Так по грамму и клюют. Сытно им выходит. Девок наших видел? Худеньких средь них, считай, нема.

— А зачем так сложно? Взять и просто недовесить.

— Что ты, Боря! — дядя Миша удивился. — Тех, кто этим занимается, ОБХСС[45] мгновенно выловит. В зале есть контрольные весы, любой может подойти к ним и проверить. Жалоба в милицию — и у магазина неприятности. Придут и сделают контрольную закупку. Не хватит двадцать грамм — статья. Обсчитаешь больше, чем на 20 копеек, — тоже. Чуть меньше — протокол и штраф, а продавца уволят. Пара граммов, две копейки — ерунда, только пальцем погрозят. Поэтому никто не хулиганит, и заведующие за этим смотрят. Поймают на большом обвесе, прогонят тут же. Зачем директору беда? Ей за такое — выговор, и должность может потерять.

Напарник выбросил окурок.

— Но это — мелочь, — продолжил, потянувшись, — на поддержку продавцам. У них зарплата 70 рублей, на масло и колбаску не хватает, ну, а кушать хочется. Большие деньги получают на другом. Продукты — это не железо. У того вес не изменяется, здесь — иначе. И колбаса, и сыр, и мясо высыхают при хранении в холодильной камере. Мука и крупы теряют в весе при переносе их в мешках. Опять же государство понимает. Есть нормы на усушку и утруску. На то, что поставляется в бутылках, — процент по стеклобою. И если их не допустить… Ты понял, Боря?

— А как же кассы? — не поверил Лосев. — Оплата через них. За выручкой инкассаторы приезжают.

— Ты столик возле магазина видел? Там всякой мелочью торгуют: чай, сигареты, шоколадки. Трудящимся удобно, — хмыкнул дядя Миша. — Шел мимо и купил, чтоб в магазин не заходить. А кассы нет. Продали, сколько нужно, выручку директору отдали. Иначе не было бы у Алексеевны чем тебе платить. Да ладно б только ты. В торг нужно денег отвезти, чтоб ходовой товар подбросили, и гастроном наш выполнил план по выручке. А это премия для всех. Другие директора еще себе в карман кладут, но у Алексеевны не так. С обедами нам помогает. Для продавца он стоит 35 копеек, в столовой — 50. На разницу идут вырученные деньги. А нам с тобой и вовсе есть дают бесплатно. Поэтому директора так любят в магазине — не под себя гребет. Но ты об этом не болтай, понятно?

— Могила! — заверил Николай. — Так, значит, у меня теперь нет никакого преимущества перед другими покупателями?

— Ну, отчего ж? — поднял бровь напарник. — Кусочек мяса без костей, если рубщику поможешь. Колбаска свежая с завода… Любой дефицит, который прочим недоступен.

— Это какой?

— Черная икра, печень трески, импортные консервы, — стал перечислять напарник. — Растворимый кофе, чай «Три слона» в жестяной банке. Или курочка венгерская в пакете. Наших-то продают с головой и лапами, да еще перья, не выдернутые из нее, торчат, нужно хорошенько опалить перед готовкой. У венгерских кур тушка чистенькая, без головы и лап, даже потрошки промытые в пакетике. Слышал анекдот? — дядя Миша хохотнул. — Импортная курица говорит советской: гляди, какая я ощипанная, гладкая, розовая, в целлофане. А ты в остатках перьев, синяя, худая… Советская ей гордо отвечает: «Зато я умерла своей смертью».

Лосев засмеялся.

— Еще тебе положена бесплатная бутылка водки раз в неделю или две вина — крепленого, конечно, — сообщил напарник. — Сухое — дорогое. Но это, если нету стеклобоя.

— Так я не пью, — пожаловался Лосев.

— Продай, — пожал плечами дядя Миша. — После закрытия магазина с руками оторвут. А к ночи заберут с наценкой, но надо знать кому продать. Не то сдадут в милицию — и статью за спекуляцию навесят. Пошли работать…

С деньгами неожиданно выручил опекун. Принес 86 рублей с копейками.

— 50 — в счет долга, — пояснил. — Аванс мне дали. Ты, эта… запиши, что их принес. Другое — пенсия. В собесе мне сказали, что больш не будзе, паскольку ты теперь не инвалид. Так эта?

— Все правильно, — ответил Лосев. — Сняли с меня группу. Грузчиком работаю.

— Тады пайду, — дядя потоптался и вздохнул: — Лизка на мяне ругается, што грошы отдаю.

— Тюрьмы, значит, не боится? — хмыкнул Николай.

— Говорит, что ее не пасадять, потому как дети малые. А коли я сяду — разведется… — он махнул рукой. — Может, простишь долг? У тябе работа есть.

— Нет! — отрезал Николай. — Обокрали — возвращайте. У меня из одежды — единственное трико. Я его стираю каждый день, потому как грузчиком работаю, а оно пачкается. Скоро в тряпку превратится. И зарплата маленькая — не оденешься особо. Не тронули бы вы с Лизкой деньги, и проблемы б не случилось. Все, пока!

Дядя вновь вздохнул и удалился. Лосев дождался выходного и поехал за одеждой в ГУМ. Первым делом приобрел такое же трико, благо стоило оно три рубля с копейками. Запасные кеды обошлись в четыре. Но зато китайские, импортные. Советские стоили три рубля. А еще Николай купил рубашку с брюками, заплатив за них 27 рублей с копейками. Рубашку взял хлопчатую, хотя продавец советовала нейлоновую. Дескать, сносу нет и стирается легко. Ага, потеть в ней на экзаменах, да и стоит чуть ли не в два раза дороже. Здесь почему-то синтетика в цене. Плащ из «болоньи» продавали за 60 рублей. Николай его примерил. Сразу стало жарко, да и ткань шуршит. Ну на хрен это счастье. Он выбрал куртку из хлопчатой, грубой ткани, фактурой походившей на джинсу. И цвет такой же. Цена — всего-то семь рублей. Куртку, если верить этикетке, продавали, как рабочую, она такой и выглядела — мешковатая и неказистая. Но вот если перешить… Николай прикинул как, решив, что справится. Для начала он ее приталит, уберет ужасный воротник, заменив его на стоечку. Перешьет карманы, прострочит все яркими нитками. Их он тут же и купил, выстояв приличную очередь в отдел. Напоследок приобрел туфли и носки. Выбор глаз не радовал. Туфли сплошь все черные или коричневые, подошва из кожи или микропорки. С кожаной цена кусалась, Николай выбрал микропорку. На его взгляд, говнодавы вышли еще те, но в таких весь Минск гуляет. Летом хорошо бы шорты, только их не продавали. Николай спросил у продавщицы, и та сильно удивилась.

— Брюки до колен? Нет таких и не бывает. Это ж как трусы. В них ходить нельзя. Есть постановление Мингорисполкома, запрещающее выходить на улицу в нижнем белье. Вас милиция тут же остановит, протокол составит, штраф дадут[46].

«М-да, — подумал Николай, — это вам не Рио де Жанейро, а кондовый СССР. Женщинам ноги показать — пожалуйста, мужикам же — парься в длинных брюках. А иначе — покушение на моральные устои общества. Дичь какая-то…»

Нагруженный покупками, он покинул ГУМ и побрел к вокзалу вдоль Ленинского проспекта. Стоял теплый майский день. Липы, растущие вдоль проезжей части, уже покрылись листвой[47]. Несмотря на центр города, дышится легко. Воздух чистый, свежий. Нет здесь дизельных машин, загрязняющих атмосферу сажей — сплошь бензиновые двигатели. И самих авто немного: те же «волги», «москвичи», «победы». Пару раз он видел иномарки, но, похоже, что еще трофейные, с войны. По центральному проспекту ездили грузовики, что его немного удивило — значит, им не запрещают. На широких тротуарах гуляют мамочки с колясками — низенькими и смешными. Мамочки выглядели привлекательно: молодые, пухлощекие, грудастые. И одеты в яркие цвета, мужики все больше в темном. Присмотревшись, Лосев разглядел, что чулки у многих женщин штопанные. Швы виднелись даже на открытых взору голенях и икрах. Не стесняются носить такие, видимо, чулки немало стоят. Вообще народ живет здесь небогато. Мужики нередко ходят в сапогах, даже кирзовых. Редко встретишь с иголочки одетого субъекта, многие в поношенных костюмах. Вещи здесь перелицовывают. Николай узнал об этом из разговора продавщиц. Ткань с изнанки ставится наружу, и костюм (пальто) становится, как новый. А чего тут удивляться? 22 года как закончилась война…

Воротясь домой, он занялся курткой. Распорол ее по швам, сделал выкройку и сел за швейную машину. К вечеру закончил и примерил. Получилось очень даже ничего. Куртка подходила цветом и фасоном к самодельным и фабричным брюкам. Необычный крой по этим временам, швы оранжевыми нитками, декоративная кулиска снизу. Пуговицы Лосев тоже заменил — черные пластмассовые на вогнутые из латуни. Их в ГУМе тоже продавали. Красота.

Работа в гастрономе продолжалась, и однажды Николая отрядили в помощь рубщику. Мясо в магазин поставляли в полутушах, он не раз таскал их с дядей Мишей в холодильник. После появлялся рубщик, который превращал их в готовые для продажи куски. Закончив, уходил — он обслуживал несколько магазинов.

— Важный человек, — сказал ему напарник. — Выше, чем директор ценится.

— Почему? — удивился Николай.

— Директора найти нетрудно, — улыбнулся дядя Миша. — А вот рубщика хорошего… Мясо поставляют нам с костями, ну, а покупатель хочет больше мякоти. Иван Карпович разрубает так, что косточку не видно или она едва заметна. Значит, мясо быстро продадут, и оно не будет сохнуть в холодильнике. А еще он выкроит из туши полендвичку[48] и другое мясо без костей, сделав это так, что никто потом не распознает. Полендвица — это фонд директора. Заберет себе или подчиненным выделит, но нередко все уходит нужным людям — тем, которые полезны. Мясо без костей на рынке стоит пять-шесть рублей за килограмм. Ну, а здесь — всего по два. Соображаешь?

Николай кивнул. И сейчас он помогал «важному человеку». Рубщик был высок, плечист, слегка пузат и очень деловит. Войдя в подсобку, он достал из сумки и надел большой белый передник, закрывавший грудь и ноги до колен. На переднике виднелись застиранные бурые пятна. Подчиняясь указаниям Ивана Карповича, Николай с напарником отнесли на предназначенное для рубки место три свиные полутуши, уложив их на расстеленную у стены бумагу. А потом, пыхтя, подтащили к ним тяжелую, деревянную колоду, посыпанную сверху солью. Сам рубщик лишь за этим наблюдал.

— Кто мне будет помогать? — спросил, когда грузчики закончили.

— Борис, — напарник указал на Лосева. — Он у нас недавно, директор говорит: пускай поучится.

— Хорошо, — ответил рубщик. — Ну-ка, Боря, взяли!

Они вдвоем подняли полутушу и уложили на колоду. Подвинули, как нужно рубщику. Одобрительно кивнув, тот извлек из брезентовой сумки топор с широким лезвием. «Как у палача, — подумал Николай. — Только ручка небольшая». Рубщик проверил ногтем заточку топора и подмигнул помощнику:

— Сталинский закал. Сейчас таких не делают. Слушай меня, Боря. Сейчас я разрублю ее на части, — он указал на полутушу. — Ты их будешь относить и складывать вот там. А когда закончу, подавать обратно. Понятно?

— Да, — ответил Николай.

— Тогда приступим.

Хак! От туши отвалилась ножка. Хак — другая ее часть, повыше. Николай их быстренько убрал.

— Голяшка, — комментировал свою работу рубщик. — Окорок, кострец, корейка…

Приговаривая, он взмахивал топором, и двигал на колоде тушу. Разрубив кость, рубщик разрезал мышцы с кожей движением лезвия взад-вперед. Лосев только успевал относить отделенные куски. Несколько минут — и полутуши как единого целого не стало.

— А теперь обратно, — велел Иван Карпович.

Уложенные на колоду части туши он разрубал по какой-то одному ему ведомой методе. Куски получались разные. Одни — тонкие и круглые, толщиною сантиметров три-четыре, а другие — прямоугольные и продолговатые. Подчиняясь указаниям Ивана Карповича, Николай их складывал на большие эмалированные подносы. Когда те заполнились, рубщик помог ему выложить куски нужной стороною кверху.

— Видишь этот? — спросил, указав на крайний. — Кость заметна?

— Нет, — ответил Николай.

— А она тут есть, да еще немаленькая, — хмыкнул рубщик. — Мясо мало разрубить, его еще и нужно выложить нормально. Учись, пацан!

— Вы прямо как волшебник! — воскликнул Лосев. — Мне так никогда не разрубить.

— За то и ценят, — улыбнулся Иван Карпович. — Ладно, Боря. Парень ты старательный, но полендвички я тебе не отрублю. Большой заказ от Алексеевны. Любой другой кусок и даже без костей — пожалуйста.

— Не надо без костей, — ответил Николай. — Грудинку с ребрами.

— Что будешь с нею делать? — заинтересовался рубщик.

— Ребра срежу и сварю из них бульон, ну, а после — щи. Мякоть засолю, я люблю, чтоб сало с прорезью.

— Соображаешь, — улыбнулся рубщик. — Без сала сил не будет. Но лучше взять корейку…

Работу завершили до обеда. Поев, Николай с напарником перетаскали полные подносы в мясной отдел. Там, подчиняясь указаниям Клавы, поместили их в прилавке с холодильником. Дядя Миша удалился, Николай же протянул продавщице свой кусок, завернутый в бумагу.

— Взвесь мне.

— Впервые вижу, чтоб ты мясо покупал, — удивилась Клава, кладя кусок на платформу весов. — Бабой, что ли, обзавелся?

— Сирота я горемычная, — ответил Николай. — Никому не нужен. Научился сам готовить.

— Кило и триста граммов, — продавщица сняла мясо и, пощелкав костяшками счетов, написала цену карандашом на бумаге. — Выбьешь в кассе, чек покажешь заведующей или любой материально ответственной.

— Знаю.

— Ты меня когда-нибудь нарисуешь? — не отстала Клава.

— Только обнаженной, — хмыкнул Николай.

— Голой, что ли? — удивилась Клава. — Это вдруг с чего?

— Чтобы все увидели такую красоту, — Николай огладил ее грудь, а затем, воспользовавшись замешательством фемины — и тугую попу. — Ее грех прятать под одеждой.

— Ах, ты!.. — Клава замахнулась счетами. — Молоко на губах не высохло, а туда же — руки к сиськам тянет. Прыщик мелкий…

— Я тебе открою тайну, — поделился Николай, отступив на всякий случай. — У меня совсем не мелкий. Хочешь посмотреть? Загляни ко мне после работы. Где живу, ты знаешь. И посмотришь, и потрогать дам.

— Вон отсюда! — Клава топнула ногой. — Развратник малолетний!

— Что ты, Клава? — Николай прибрал с прилавка свой кусок. — Я в тебя давно влюбленный. Каждую ночь снишься — и все время без одежды. Мы с тобой так жарко обнимаемся… Просыпаюсь — нету никого, и так горько мне становится. Плачу и рыдаю.

— Тьфу! — сплюнула Клава.

— Приходи — не пожалеешь, — подмигнул ей Николай и ушел с улыбкой на губах. Хорошо отбрил заразу! Больше не пристанет.

Знал бы он тогда, чем это кончится…