Божьим промыслом. Пожары и виселицы

Глава 45

А когда день покатился к вечеру, горные каменные кручи, едва поросшие лесом, стали расступаться и открывать вид удивительно красивый. Поля, поля, зелёные поля, а на южных покатых склонах непременные виноградники. Да, тут рос виноград, хороший виноград, так как от северных студёных ветров их закрывали горные вершины. Маркграфиня ожила и, выглядывая в окно кареты, радовалась словно девочка:

— То всё мои места… Тут столько пчёл, столько цветов… Благоуханная долина! Завтра к вечеру будем в Цирле, а послезавтра — в Фейбене. Я часто ездила по той дороге в Туллинген с отцом. И с мужем тоже. А к вечеру третьего дня покажется и быстроводная Пертизау, её берега все в садах персиков и вишен, а уже за рекою и Швацц. Родной Швацц…

В её голосе снова слышались слёзы. Видно, принцесса снова думала о своих дочерях. Волкову, кстати, и самому стало полегче, как только он увидел впереди зелёную и прекрасную Цирльскую долину. Он всё ещё помнил про горцев, которые могли погнаться за ним с запада.

«Ну, сюда вниз, в доменные земли Винцлау, они уже точно не сунутся! Ещё немного, три дня пути по прекрасной долине, — и принцесса будет дома, а пожелание герцога можно будет считать исполненным!».

Следующий день выдался поистине жаркий. Жара началась с самого утра. Может оттого, что теперь они спустились в долину, в ущелье Тельвис, в горах же зной был не так очевиден. Карл разрешил солдатам снять кирасы и шлемы, многие шли и без стёганок, в одних рубахах. Лошади уставали заметно быстрее, людям приходилось останавливать обоз, чтобы поить лошадей, да и самим пить воду. Слава Богу, ручьёв и мелких речушек, что стекали с гор, в этих местах было предостаточно. Так что солдаты ещё и плескались в них.

В карете тоже было жарко. Маркграфиня велела наполнять кувшин холодной водой из речек на привалах, а в дороге мочила полотенце и прикладывала его к своему лицу, к шее, к груди. То же самое она делала и для своего вызволителя. Сама, генерал её о том не просил. За что он ей был, конечно же, благодарен.

А ещё, если никто не заглядывал в карету, она подбирала юбки до колен, так и ехала с открытыми ногами. Волков хорошо переносил жару с молодости. Но принцесса явно справлялась с нею лучше, и то не удивительно, она была из этих мест и с подобной жарой встречалась не впервые.

— К вечеру, несомненно, будем в Цирле! — сообщала она, поглядывая в окно кареты и узнавая места.

«Хорошо бы».

Ему очень хотелось, чтобы так и было. Жара сильно замедлила обоз. И лошади, и солдаты заметно устали ещё до полудня, и генерал подумывал, что придётся ему всё-таки встать на привал, чтобы переждать самый зной.

Она была весела и бодра. Видно, близость дома добавляла ей сил. Снова промокнув себя полотенцем, она распустила волосы и по новой уложила их под чепец, теперь сидела раскрасневшаяся от усилий, с задранными юбками. Смотрела в окно. Счастливая.

Женщина была просто обворожительна. И Волков, глядя на неё, на её румяные щёки, на её открытые ноги, открытые плечи, с печалью подумал, что скоро они расстанутся. Да. Он уедет в свой скудный и не такой солнечный, а скорее даже, немного унылый Эшбахт. А она, может, ещё до Рождества выйдет замуж за человека намного младше себя. За юношу, по сути. Возможно, уже больше и не увидятся. И там, за горами и перевалами, он будет вспоминать её. Настоящую принцессу, которую он вырвал из лап колдунов. А она, увидав этот его взгляд, спросила:

— Отчего вы так смотрите на меня, барон?

— Думаю, почему вы улыбаетесь? — ответил генерал.

Тут Её Высочество стала улыбаться ещё радостнее и, чуть смущаясь, сказала:

— Вспоминаю прошлую ночь.

— Вот как? И что же именно вы вспоминаете? — поинтересовался генерал. Он тоже улыбался.

Она подобралась к нему поближе и заговорила тихо, как будто боялась, что её услышат:

— Вспоминаю, как лежала в карете обнажённая, а рядом с каретой, совсем рядом, разговаривали мужчины, и от этого мне становилось так страшно… — она обняла его руку, уже по обыкновению прижалась к его плечу щекой, её глаза сверкали. — А ещё мне вспоминались ваши слова, что у меня тело молодой крестьянки, и я представляла себя той крестьянкой. Крестьянкой, которую взял в плен рыцарь… перед которым я обнажена и абсолютно беззащитна, — женщина стала махать на себя руками, как бы пытаясь остудить душевный жар.

Волков посмеялся её странным мыслям и поцеловал её в висок.

— Ах, как эти мысли… одни лишь воспоминания о вчерашней ночи… разжигают во мне огонь желания, — она потянулась и стала целовать своего барона.

— Вам непременно надо писать книги, Оливия, — смеясь отвечал он между её поцелуями. А сам при том думал, глядя на её сильные и стройные ноги: «Буду брать её до отъезда, до последнего дня, до последней минуты, насколько сил хватит. Хоть будет потом что вспомнить в дождь, в ноябре в Эшбахте».

Он уже привлёк её к себе поближе, но тут они оба услышали разговоры возле кареты, и один из говоривших был Брюнхвальд; тогда принцесса тут же отсела от Волкова и оправила юбки, но цвет лица Её Высочества выдавал её волнение. Впрочем, Карл Брюнхвальд даже не заглянул в карету.

— Господин генерал, — донеслось снаружи.

— Да, полковник, — Волков сам выглянул в окно.

— Мильке говорит, что в часе езды отсюда будет приятное озерцо с холодной водой, а вокруг всякие сады, сады, пасеки… Неплохо бы встать там на привал, хоть часа на три, переждать самый жар, — сообщил Брюнхвальд.

— Думаете, в том есть необходимость? — спросил Волков. — Боюсь, потеряем время.

— Лошади истомлены жарой, — произнёс полковник. — Люди тоже. Лучше потом до сумерек идти будем, по прохладе потерянное наверстаем.

Генерал подумал, что так, возможно, будет и лучше:

— Хорошо, пусть Мильке скачет вперёд, поглядит, как там, пусть присмотрит место для привала, но такое, чтобы было недалеко от дороги.

— Непременно отправлю его посмотреть место, господин генерал, — заверил Волкова его товарищ.

Потом к карете подъехал Кляйбер и привёз им новый кувшин холодной воды. И они поехали дальше. А через некоторое время принцесса снова выглянула в окно и сказала, указывая на север:

— Барон, видите те холмы с мельницами?

— Тут все холмы с мельницами, — заметил ей Волков, подвинувшись к окну поближе. — Тут вообще много холмов и много мельниц.

— Ну, вон те холмы, вон они, — она указала рукой.

— Да-да, — отвечал он. — Я вижу, Ваше Высочество.

— Так вот, там, за ними, идёт дорога на Туллинген, — пояснила принцесса. — Там дальше идут красивые поместья и фермы, что принадлежат горожанам. Там много садов и есть охотничьи парки.

— О, здешние бюргеры полюбили охоту? — интересуется генерал.

— Да, и фазаны у них есть, и олени, а на севере они охотятся с орлами на горных козлов, — рассказывает маркграфиня.

— Охотятся с орлами? Какие утончённые у вас тут бюргеры, — усмехается Волков. — Наши всё больше рядятся в меха, вешают на себя золото, а в обед в трактирах упиваются крепким пивом, иной раз и допьяна.

— А в Туллингене, — продолжала рассказ принцесса, — многие нобили — выходцы из шахтёров и плавильщиков, и свои состояния они сделали на добыче и торговле оловом, на него всегда большой спрос, — тут она засмеялась, — но меха и золото они обожают не меньше ваших. Хотя пьют, кроме пива, ещё и вино.

— Вы, Оливия, я вижу, хорошо знаете этих горожан. — Замечает генерал.

— Мой муж, по приглашению магистрата города, а иной раз и по личному приглашению какого-нибудь из местных нобилей, ездил сюда два раза в год на охоты. На козлов и на оленей. Я старалась ездить с ним, — поясняла маркграфиня и добавила: — Хотя охота мне никоего удовольствия никогда не доставляла. Но, помимо устраиваемых охот, горожане давали в честь приезда мужа балы. Музыку и танцы я любила, — рассказывала она, — в молодости.

— А Туллинген… — Волков уже и без этого вопроса догадывался. — Он, конечно же, город вольный?

— Вольный, — подтвердила Её Высочество. — Уже сорок лет император назначает туда своего штатгальтера, в подтверждение городских вольностей. Последний его назначенец три года назад как прибыл. Зовут его Меркурис… — она как будто вспоминала. — Он приезжал к нам с верительной грамотой. Человек неприятный, был непочтителен с моим супругом. И жена у него дурна и спесива. Она какая-то родственница императрицы, видно, поэтому полагает о себе невесть что.

Волков поморщился, как от чего-то неприятного на вкус.

— Терпеть не могу эти вольные города.

И тут принцесса засмеялась и провела рукой по его щеке, уже требующей бритвы.

— Отчего же вы смеётесь?

— То же самое говорил мой батюшка, — пояснила она. — И лицо у него тогда было точно как у вас.

Потом они снова сидели на диване и смотрели на прекрасные виды. И так как было очень жарко, занавески на окнах пришлось отодвинуть. И чтобы выглядеть прилично, если кто вдруг заглянет в карету, сидели они на целомудренном расстоянии. Они разговаривали, вернее, говорила маркграфиня, Волков же всё больше поддерживал разговор. И принцесса время от времени чуть наклонялась и украдкой касалась его руки. Женщина словно играла, и генерал был не против такой игры. Тем более, что внимание этой привлекательной женщины нравилось ему. Ах, если бы не жара.

Её Высочество уже справлялась про привал у озера, и генерал сказал ей, что скоро он будет, когда к карете, весьма бодро и поднимая лишнюю пыль, подскакал кавалерист и, довольно настойчиво постучав по стенке кареты плетью, заговорил:

— Господин! Господин!

Уже от одной озабоченности в его голосе генерал растерял навеянную дорогой и жарой истому. Да и принцесса вдруг посмотрела на него без всякой игривости во взоре: что этому человеку нужно? Зачем он подъехал к нам?

Волков и сам это хотел знать, а посему тут же выглянул в окно кареты.

— Ну, говори.

И измученный жарой кавалерист, из-под шлема которого стекали капли пота на лицо, произнёс всего два слова:

— Люди, господин.

Люди. Простое и ясное слово. Чего уж тут непонятного? Если бы вестовой говорил о крестьянах, так и сказал бы: люди простые или мужики. Или сказал бы: люди торговые, то есть купчишки. Или сказал бы: люди именитые, если бы хотел рассказать о выезде какого-то сеньора. Нет, он сказал «люди», и в устах человека военного это слово имело всего один смысл. Это те люди, что одеты в железо и в руках железо держат. И генерал сразу спросил у него то, что должен был спросить:

— Где они? Сколько их? И какие они?

— Сзади нас, — кавалерист плетью указал генералу, высунувшемся из окна, в ту сторону, откуда они приехали. — Две версты отсюда, вон она, дубравка в холмах, там они. Конные, но не рыцари. Но тоже хорошие кони у всех, высокие. Сержант сказал, их эскадрона два, не меньше. Заскочили на холм, галопом зашли, спешили будто, в дубах и спрятались.

«То есть две кавалерийские роты. Восемьдесят-сто-сто двадцать кавалеристов… Немало! Да ещё и таились!».

Ох и не нравилось всё это генералу, ох и не нравилось! От лени и следа не осталось, зато пришла вдруг тревога. Кавалеристы за ним идут, да ещё и по дубравам прячутся. А ведь до Швацца всего два с половиной дня пути оставалось. А там он мог уже и о принцессе не волноваться, и о деньгах… Там бы он сходил в купальни, потом сел бы считать деньги, потом, чтобы не тащить с собой целые обозы серебра, поменял бы его на золото и уже с ним, поимев на прощанье высокородную и прекрасную женщину, он двинулся бы домой, по пути заехав к архитектору, чтобы тот ехал побыстрее достраивать замок. А уж потом направился бы в Вильбург к герцогу, за похвалами и наградами.

И вдруг целая куча кавалеристов позади него. Да как же всё это ему не нравилось; вот только маркграфиня, кажется, его тревог не разделяла.

— Барон, что с вами? Отчего вы так переменилась в лице? — она даже улыбалась. — Тут нам нечего бояться, тут мои пределы.

«Ну, вы и въезжая в ущелье Тельвис так считали!».

Он не отвечает ей, и не потому, что груб, а потому что озадачен и снова глядит на вестового.

— Знаки были при тех кавалеристах?

— Знамени разглядеть не вышло, но были они в чёрных и жёлтых цветах.

— В чёрных и жёлтых? — тут генералу на мгновение стало легче. Тревога, казалось, отпустила немного. — Орла чёрного не видели? Может, то имперцы были?

— Нет, господин, орла не видали, — отвечал ему посыльный.

«А жаль. Люди императора не станут разбойничать и меня, человека герцога Ребенрее, остановить не посмеют; императору сейчас не склок с курфюрстами, он к большой войне готовится».

Но тут снова заговорила маркграфиня, которая слышала весь их разговор:

— Те люди в черных и жёлтых цветах? — почти радостно произнесла она. — Дорогой барон, нам нет нужды тревожиться. То наши друзья.

«Значит, это точно не имперцы».

— Цвета Туллингена? — переспросил генерал с кислым видом.

— Да, барон, да, — она чуть улыбалась и явно хотела его успокоить.

Но у неё не получилось, спокойствие к нему не вернулось. Генерал откинулся на спинку дивана, стал тереть лицо руками, прогоняя от себя прочь последние капли вялости и расслабленности, а потом выглянул в окно кареты и нашёл глазами Кляйбера.

— Кляйбер, найди фон Готта и несите мой доспех, а потом оседлайте двух коней, — тут же он увидел и Дорфуса. — Майор, велите всем людям надеть кирасы и шлемы.