Божьим промыслом. Пожары и виселицы

Глава 19

За ужином воды Кляйберу дали мало, одну чашку на дорожку, а больше ему и не надо, как спустится со стены да пройдёт немного — и напьётся из ручья. Зато Волков отдал ему половину отличного солёного сыра, силы кавалеристу этой ночью понадобятся. Так они и поужинали в последних лучах заходящего солнца.

А как поужинали, так стало темно. Не было у генерала и его товарищей ламп, не было свечей. А в темноте даже доспех на генерала надеть было непросто, пришлось вынести латы наверх и облачать его наощупь. Правда, Кляйбер принёс снизу немного ломаной мебели и прямо наверху башни развёл небольшой костёр, не в темноте же сидеть… Но луны, кажется, не предвиделось, так как звёзды на небе потихонечку начало заволакивать тучами. Костерок был небольшой, горел он у восточных зубцов башни, чтобы не сильно освещать площадку, не давать света для арбалетчиков. Уж если те хороши, им и тени у огня будет довольно, чтобы прицелиться.

Волков, уже облачённый в доспех, прикрывая на всякий случай перчаткой открытое забрало, смотрел с башни вниз на стену.

«Всего два копья высоты-то, а всё одно ничего не видно. Дьявол!».

А тут ещё подходит к нему фон Готт и говорит:

— Чувствуете, генерал, сырость пошла?

— Нет, не чувствую, — отвечал Волков.

— Да, да, — заговорила маркграфиня, услыхав их разговор, — потянуло сырым снизу.

— Туман поднимается из ущелья, — пояснил оруженосец. И добавил: — То нам на руку, при тучах да тумане Кляйбер легко уйдёт от замка вниз незамеченным.

— Да, — сразу согласился генерал, хотя и прекрасно знал, что ведьмам ни туман, ни тучи, ни ночь не помеха, чтобы видеть всё вокруг. Но ему было нужно, чтобы все, и особенно кавалерист, верили в успех дела. — Темнота нам кстати.

И тут снова заговорила принцесса:

— Господа, слышите? Прислушайтесь… Там, внизу, во дворе что-то… Они что-то затевают.

Что может слышать человек через подшлемник и шлем?

Волков лишь повернулся к фон Готту.

— Что там?

А тот, сняв шлем, стал прислушиваться, а потом сказал:

— Возле конюшен что-то… Может, коней впрягают в телеги?

Тогда генерал стал вглядываться в противоположный конец двора, и глаза его, с молодости зоркие глаза, различили полоску света под дверьми конюшен в уже изрядно сгустившейся темноте.

— Вряд ли они впрягают коней в телеги, — невесело заметил генерал. — Скорее они их седлают.

— Собираются куда-то? — к ним подошёл и Кляйбер. Конечно же, этот вопрос его заинтересовал. Оно и понятно. Не хотелось бы ему встретиться с теми, кто сейчас седлал лошадей, там, в темноте за пределами замка.

— Да ты не бойся, Кляйбер, — ободрял его фон Готт, — собак у них тут нет, а без псов в темноте да в тумане кто же тебя сыщет?

«Разве что ведьмы», — подумал генерал, но вслух произнёс:

— И то верно, в тумане тебя не найдут, ты только аккуратней будь, — и, чтобы ещё подбодрить своего человека, добавил: — И не бойся, я выйду из башни, постою у ворот, придержу их, у тебя будет немного времени, чтобы уйти подальше.

А тут к ним подошёл и Хенрик, он тоже заглянул вниз, во двор, посмотрел в темноту и сказал:

— Над приворотной башней есть ворот, колесо большое такое, через него канаты идут, что мост поднимают; если до тех канатов добраться да перебить их… Ну или опустить решётку перед мостом и не дать её поднять…

Тут и Волков, и фон Готт, и Кляйбер стали смотреть на старшего оруженосца, пытаясь разглядеть его лицо, да где там — темнотища вокруг, лишь костерок даёт какой-то свет, да и тот не близко от собравшихся у зубца башни воинов.

— Да, — наконец произносит генерал. — То мысли дельные.

— Если, конечно, приворотную башню никто не охраняет и забраться в неё получится, — в свою очередь продолжает Хенрик.

Только вот разглядеть приворотную башню в полной темноте не было никакой возможности, да и ни одного огонька на той башне не было.

— Да нет на ней людей, — уверенно заявил фон Готт, — мы их побили за день изрядно. На все башни рассадить солдат… У них людишек не хватит.

— Верно, — поддержал его Кляйбер. — Восьмерых они точно недосчитались, а было их с пришедшей подмогой человек двадцать, не больше, из них шестеро арбалетчики и один аркебузир.

«Можно подумать, что арбалетчик тебя из темноты копьём уколоть не сможет, — подумал генерал. — Да и всех ли своих людей нам колдуны показали? Впрочем, у костра со мною были, видимо, все, кого тогда смог собрать сержант».

— Я могу один сходить до неё, — заявил фон Готт. — Дойду, погляжу; коли нет над воротами никого, зайду в башню и закроюсь — и порублю канаты подъёмные. Хоть сейчас могу пойти.

«Храбрец, конечно, храбрец… Ребячество в нём играет, тоже хочет себя перед товарищами и маркграфиней показать. Вот только туповат он немного. Боязно его одного отпускать».

— Вы без света пойдете, так со стены свалитесь, — замечает ему генерал, немного сомневаясь в своём оруженосце. — А как без света поймёте, что рубить нужно?

— Огонь нужен, — догадался оруженосец. — Факел намотаю, деревяшек внизу много, тряпок старых тоже.

— А с огнём по стене пойдёте, вас и приметят сразу в такой-то темноте, да побегут вам навстречу, даже если и в приворотной башне никого нет, — размышлял генерал вслух. — И поймут, что мы задумали. Мысль про подъёмный мост хороша, конечно, но тут нужно быть похитрее.

— И что же делать? — эти доводы генерала заставили фон Готта недоумевать. И он вопрошал: — Как нам быть похитрее?

— Пока, господа, — чуть подумав начал генерал, — ступайте все вниз, нарубите дров хороших, найдите там тряпок, принесите всё сюда, дальше уже будем думать.

— Конечно, генерал, — за всех ответил первый оруженосец и с фон Готтом и Кляйбером начал спускаться в темноту башни.

— Хенрик, — окликнул его Волков.

— Да, генерал.

— Там где-то должна быть глефа того великана, Допельманна — вспомнил Волков. — Найдите её, она может нам пригодиться.

— Да, генерал, конечно.

Они стали спускаться, и как только скрылись из виду в люке, что вел вниз, раздался грохот, звон и ругательства. А за ними последовали и смешки. Ругался фон Готт, а Хенрик над ним посмеивался.

— Неуклюжий болван. Ты хоть ничего себе не сломал?

— Нет… Не сломал… Тут темно, как у дьявола во чреве.

— Держись за стену.

— Я держался…

Они ушли дальше, и слов из их разговора было уже не разобрать, и тогда маркграфиня встала и подошла к генералу. Волков сразу всё понял, так как женщина снова была немного смущена и не сразу начала говорить, но теперь-то он знал причину и заговорил сам:

— Спускаться вниз вам резона нет, госпожа, темень там неимоверная, я сам спущусь, а вы делайте, что вам нужно, прямо здесь.

— Здесь? — маркграфиня была всё ещё смущена, она оглядывалась, как будто искала для своих дел какое-то особенное место. — Не будет ли сие… неприлично…

— Ах, оставьте, Ваше Высочество, — успокоил её генерал, — то данное Богом естество, а мы все люди ремесла воинского, для нас в естественной нужде нет никакого неприличия, тем более что мы, по сути, сидим в осаде, и сейчас здесь нам не до изысков, — она, кажется, ждала этих слов от него. А он ещё и добавил: — Я спущусь на второй этаж, а вы скажите, как справитесь.

Генерал ей поклонился и стал спускаться в почти непроглядную темноту башни. Сюда, на лестницу, свет от костерка уже не проникал совсем, и ему приходилось придерживаться стены, чтобы не слететь с высоких ступенек вниз, подобно фон Готту. Он добрался до второго этажа и остановился, слушая, как на первом, разбирая хлам, беззлобно ругаются в темноте его люди, мешая друг другу. Волков не успел даже разобрать их разговоров, как сверху, из открытого люка, закричала маркграфиня. Не позвала его и не окликнула, а именно закричала, и в крике этом отчётливо слышались и страх, и просьба:

— Барон! Прошу вас… Баро-он!

Нет, то был не страх. Женщина была в ужасе… И это словно подстегнуло его… Что там? Отчего она зовёт его, он и думать не успевал. К чему думы, когда нужно… Волков, спотыкаясь во тьме почти на каждой ступеньке, кинулся вверх, на ходу, хоть то было и неудобно, вытягивая свой длинный меч. Он уж и не думал, что может так споро взлететь на верх башни. Уж и про хромоту позабыл. Выскочил наверх с уже обнажённым оружием и увидал её, прижавшуюся к зубцу башни, перепуганную и указывающую перстом в темноту на другом конце площадки:

— Там, в тени они… Влезли сюда… Там они…

А генерал же смотрел туда, куда указывала принцесса, и ничего, кроме ночного мрака, не видел, он даже растерялся: чего она кричит? Что она тут видит?

— Перед вами он! — продолжала маркграфиня. — Застыл!

Волков не стал раздумывать да разглядывать черноту перед собой, а рубанул своим старым, проверенным мечом справа налево, чуть сверху и книзу.

И… ничто мечу преградой не стало, клинок рассёк лишь воздух… Но показалось барону, что в хлипком красном свете костерка закрутились в воздухе перед ним еле уловимые вихри — маленькие, как из чёрного дыма, такие же, какие бывают в водах быстрого и глубокого ручья. То показалось ему странным.

«Не мерещится ли⁈ Что за вихри такие, из черноты состоящие?».

И тогда он, не зная, что и думать о привидевшемся, бьёт ещё раз, обратным движением оружия рассекает воздух слева направо… Но клинок снова находит лишь темноту, ничего не встречая на своём пути. Вот только… Что-то тихо звякнуло прямо перед его ногами, а он ещё и ещё раз рубит воздух перед собой, двигаясь к северной стене башни, к двум зубцам её. А там, у края, света совсем уже не было, и генералу пришлось остановиться. И на мгновение повисла вокруг тишина. На мгновение или на два, так как тут же, с грохотом и лязгая железом, снизу стали выбираться наверх его люди, и первым был Хенрик; оруженосец появился уже с обнажённым мечом, за ним вылезли и Кляйбер и фон Готт.

— Сеньор! — воскликнул первый оруженосец, оглядывая площадку и первым делом замечая испуганную женщину. — Ваше Высочество! Что-то тут было?

— Не знаю, кажется, нам с принцессой померещилось, — отвечал Волков, не поворачиваясь к собеседнику; он ещё вглядывался в темноту, да и меч прятать не спешил.

И тогда Хенрик повернулся к женщине:

— Ваше Высочество, вы в порядке?

— Я… я просто испугалась, мне показалось, что кто-то идёт ко мне из темноты, — она указала как раз в ту сторону, где находился Волков. — Оттуда кто-то шёл… невидимый. Но я его… заметила… нет, скорее почувствовала, как будто холоден он был.

«И мне тоже, что ли, привиделось?».

Генерал уже прятал в ножны меч и повернулся, чтобы вернуться к маркграфине, как вдруг под ногою его что-то опять тихо звякнуло, словно сапог его толкнул случайно какую-то железку.

Генерал остановился, и даже присел, стал шарить рукой по полу площадки, надеясь найти что-то, и тогда Кляйбер схватил небольшую щепу из костерка, чтобы посветить ему, но огонь на щепе тут же потух, а вот Хенрик вытащил уголь и, чуть обжигаясь, поднёс его к генералу поближе, присел рядом.

И тогда тот нашёл то, что звенело.

— Ишь ты! — удивлялся Кляйбер, присаживаясь тут же возле них.

— Что там? — интересовался через головы фон Готт.

— Кинжал, — сообщил ему, да и маркграфине кавалерист возбуждённо, едва ли не радостно. — Кинжал бабий нашли.

— Бабий? — удивилась принцесса. Но вставать со своего места и приближаться к находке не решилась.

— Истинно так, Ваше Высочество, сам он махонький, да и рукоять не под мужскую руку, — отвечал ей кавалерист.

Так и было, это был тот самый малый кинжал, который любая женщина без труда могла спрятать у себя в складках одежды. Лезвие у него было узким, в палец шириной, а длиной не более ладони, и рукоять его была совсем невелика. Как заметил Кляйбер, явно не под мужскую руку было ковано это оружие. К тому же уж очень изыскан был тот кинжал. Скорее украшение, чем оружие. Его красивую рукоять венчала голова дракона. Гарда была замысловата и позолочена. Женская вещица, женская. Хенрик попытался протянуть к оружию руку, но генерал перехватил её:

— Аккуратнее… Он, должно быть, отравлен.

Он взял оружие своей перчаткой, а оруженосец поднёс ему дымящую головню поближе, и тогда уже генерал рассмотрел на лезвии ножа… Оно блестело чем-то жирным и тёмным.

«Меня таким убить? Нет, то вряд ли… Это ещё попасть нужно в лицо. Всё остальное у меня прикрыто, под доспех такой зубочисткой если и пролезешь, ещё кольчугу пробить нужно… Неужели за маркграфиней шли? Она у нас одна без доспеха, — как бы там ни было, но об этой своей догадке говорить принцессе он не собирался. Волков взглянул на женщину. Она сидела у костерка на своей скамеечке перепуганная, глядела на него и ждала, что он ей скажет. — Нет, ей точно говорить о том нельзя».

Он подходит и бросает кинжальчик в костёр, и сразу от огня начинает струиться белый дымок.

Волков думал объяснить всё принцессе, а заодно и расспросить её, как она смогла разглядеть тьму во тьме, но тут как раз глазастый Кляйбер говорит ему:

— Господин, гляньте! Вон, у вас под сапогом… Никак, кровь чья-то!

— Кровь? — Волков убирает ногу и правда видит у своего сапога чёрную точку. Он тогда поднимается, а Хенрик при помощи больше дымящей, чем разгоняющей темноту головешки пытается посветить ему, приговаривая:

— А вот ещё две капли… И ещё вот… — он идёт к северному краю башни по кровяным каплям, как по следу. — И ещё…

— Достали вы его, господин, — удовлетворённо замечает Кляйбер, идя с Хенриком и глядя на пол. — Задели малость, вон ещё капли… Идут к самому краю…

— Интересно, а кто это был? — размышляет Хенрик.

— Интересно, как он сюда забрался, — вот этот вопрос больше интересует генерала.

«Мы, значит, были все здесь… когда они по западной стене подтащили лестницу… Тащили, а мы, значит, ни сном ни духом? Или принесли её, как мы все вниз спустились, оставив тут принцессу в одиночестве? Да нет же… Не успели бы они так проворно принести лестницу!».

— Нужно взглянуть, нет ли лестницы, — наконец говорит генерал, переставая разглядывать капли на полу и отправляясь к краю площадки в темноту, а Кляйбер и Хенрик идут с ним, оруженосец при этом размахивает головешкой, чтобы снова, хоть немного, раздуть на ней затухающие языки пламени. Так они подошли к одному из зубцов, и Хенрик, как следует раздув огонь на головешке и оглядев всё, сказал:

— Вот опять кровь… Тут он назад уходил…

И вдруг раздался удар, негромкий и глухой, и первый оруженосец выронил свою головёшку и выругался сквозь зубы:

— О-о… Чёрт!