Богатый

XVII

С тех пор как похоронили дядю Васю, придерживаясь в точности его завещания, прошло две недели. Когда дядя Вася жил, его деятельности как-то почти не замечали. Поняли, каким он был незаменимым, только теперь. Взяв на себя бразды правления, Марта, лишенная мудрого советника, постоянно терялась. Ей все еще каждый раз, в затруднительных вопросах, приходило в голову — нужно будет спросить дядю.

В полевых работах она, в общем, довольно хорошо разбиралась, камнем преткновения для нее были сношения с администрацией.

Между тем, административных писем накопилось немало. Целая груда нераспечатанных конвертов лежала на письменном столе дяди Васи. Со дня на день Марта откладывала новую неприятную обязанность: все это читать, а потом рассылать заполненные анкеты и чеки по разным инстанциям.

Эта работа висела у нее над головой, делая ее рассеянной и раздражительной. Наконец, набравшись храбрости, Марта уселась за стол и принялась за дело. Читая первое административное письмо, Марта с первых же строк поняла только то, что ничего не понимает. Бумага была желтая. На ней стояли непонятные вопросы, таинственные рубрики, то в клеточку, то в линейку. Нужно было брать какое-то число приставлять к другому числу, отнимать, потом складывать, потом опять отнимать. Марта все же пробовала постичь смысл документа, от этой пробы вышло только то, что ее мозги заволоклись туманом.

— Черт его знает, что делать? — подумала она и, чтобы рассеять туман, распечатала частное письмо. Взглянув, она испугалась: — «Адвокат Бабабила» бросился ей в глаза штемпель с адресом и номером телефона. — Опять чепуха! — подумала Марта, но все же пробежала строки напечатанные на машинке.

«Узнав о существовании вашего уважаемого общества, — писал Бабабила, — и познакомившись, если так можно выразиться, с его политической и экономической и технической сущностью, я решил по существу примкнуть к вам. Причина, заставляющая меня так поступить, заключается в том, что я возлюбил природу и желаю вернуться к ее истокам. Посему я настоятельно прошу собрать собрание и проголосовать мое прошение. Получив положительный ответ, я тотчас же приеду. Впрочем, вернее сказать, приду, ибо, как я знаю, автомобильное движение на вашей земле запрещено».

— Вот это чудно! — воскликнула Марта, — прямо судьба посылает нам человека, который займется всем этим барахлом. С этими словами она отбросила своей маленькой красивой рукой груду конвертов. Потом вооружилась пером и написала ответ: «Вы приняты». Запечатав письмо, Марта не захотела омрачать себя казенщиной. Она снова выхватила из кучи письмо частное.

Лучше бы было его не читать, во всяком случае, такой любительнице лошадей, как она. Вот, что она читала:

«Причины, побуждающие меня просить у вас приюта вы сами поймете, если соблаговолите дочитать мое послание до конца. Все, что не человек, перестало иметь право на существование. Люди катастрофически размножились. Они получили возможность существовать в чудовищной изоляции от всего того, что мы называем природой. Порожденное землей человечество напоминает библейского Хама, который издевался над наготой своего отца. Короче говоря, обстоятельства заставили меня побывать на бойне. Главное бюро находится в глубине огромного двора, вымощенного булыжником. Привратник указал мне дорогу. Но я заблудился среди кирпичных зданий, улочек, закоулков и тупичков. Спросить было некого… Внезапно я услышал совершенно мне незнакомый звук. Звук этот, нарастая, быстро приближался. Из-за угла кирпичной стены вынеслась лошадь. Она неслась прямо на меня. Закоулок, где я находился, был метра два шириной. Я отскочил, прижался к стене. Меня обдало ветром, звоном копыт, храпом тяжелого дыханья. В этот же момент из-за угла выбежала толпа людей. Смутно, словно кошмар во сне, я увидел взбешенные лица, раскрытые черные рты, в руках у них были палки, веревки. Неистово выкрикивая какие-то слова, с воем промчались они мимо меня, в резиновых сапогах, в черных балдахинах. С противоположной стороны улицы показались такие же страшные люди. Увидев, что путь прегражден, лошадь всеми четырьмя копытами, уперлась в мостовую так, что из-под подков посыпались искры. Она с необычайной ловкостью (и несмотря на свой ужас) даже с балетной грацией вскинула голову, повернулась и поскакала назад.

Подскакав к бегущим напротив людям, она снова увильнула и от этих людей. Расстояние между двумя партиями людей делалось все короче. Лошадь скакала то в одну, то в другую сторону. Чем более выяснялось безнадежное положение животного, тем глумливее, страшнее и взбешеннее делались движенья преследователей. Они были возбуждены ненавистью к лошади за то, что она осмелилась спасать свою, принадлежащую им жизнь. Я помню теперь, что видел на шее лошади обрывок веревки. Очевидно, она вырвалась из-под топора.

Тут у меня язык не повернулся бы рассказать все, что я видел, перо мое поворачивается легче но все же: где ему!? И оно бессильно выпадает из моих пальцев. Я видел, как толстый коренастый мясник поймал обрывок болтающейся веревки, видел как, вскидывая голову, рвалась лошадь из рук. Я видел блеск ее глаз, слышал панический топот ее копыт о булыжник, слышал торжествующий человеческий рев, слышал удары палок. Какая огромная жизненная сила у лошади, уже в тисках, она все еще билась с людьми. Героически защищалась. Пять человек она таскала за собой на веревке, остальные люди навалились со всех сторон, так, что ей не двинуться, не вздохнуть. Люди догадались, как ее усмирить, для того чтобы мочь довести ее до места казни. Они выкололи лошади глаза. Я даже щипал себя, думал, что вижу кошмар…

Я знаю, что это только капля в море. Я думаю, что где-то накапливается стон земли-матери о своих чадах. И горе тем, кто в этом виноват. Положение Пилата, омывшего руки свои, мне теперь кажется понятным и близким.

Мое бегство к вам и есть это омовение. Примите же меня ради всего святого в ваше общество». Подпись этого просителя была: «Семен Бюик».

Марта задумалась, отказать такому человеку было невозможно, но с другой стороны ее небольшое хозяйство уже было перегружено штатом. Все-таки она и этому человеку ответила удовлетворительно.

Письмо сильно расстроило нервы Марты, ее рукам нужно было чем-то заниматься, в то время как сердце, сжимаемое жалостью, болело. Порывистым движеньем она разорвала еще один конверт. Тут была зеленая бумага от налогового инспектора. Пробежав ее, она увидела, что она должна большую сумму. Лошади облагались налогом. Самый большой куш взимался за Гракха. Гракх считался предметом роскоши. При этом открытии Марта горько улыбнулась. «Тракторы соседних фермеров налогом не облагаются», — подумала она. В сопоставлении с письмом Семена Бюика, эта налоговая статья представилась ей страшным диким нажимом со стороны научной механизации.

— Ну что ж, заплатим и это, — решила Марта.

Любопытство заставило ее пересмотреть и другую корреспонденцию. Час от часу становилось труднее: только и было в бумагах, плати и плати, плати, плати.

Как вдруг она наткнулась на нечто, совсем уже выходящее за предел понимания.

В глазах Марты мелькало: Постановлением суда Марк Бакле приговорен к возмещению убытков. За кражу и уничтожение автомобиля марки Дрин Дрон. Мелькали цифры крупной суммы.

За нанесение удара женщине, за выкидыш, и опять сумма колоссальная. Марта ничего не понимала. Какой удар? какой выкидыш? какой Дрин Дрон?

— Любовница что ли у него была!? Что это за история? — пыталась Марта уяснить загадочность этой бумаги. — Шутка? — предположила она, но рассмотрев лучше, увидела официальные штемпеля, подписи. Наконец она, как ужаленная, вскочила и помчалась с письмом в руке разыскивать Марка.

— Ма-арк, где ты! — звала во дворе Марта, посылая голос в разных направлениях.

— Я зде-е-есь! — послышался ответ от конюшни. За деревьями, за зеленой изгородью Марта увидела Марка. Он выпрягал Холстомера из бегунков.

— Что ты наделал? — крикнула Марта ускоряя шаг.

— Отвез ведро воды на сенокос, теперь вернулся.

Подойдя совсем близко, Марта потрясла бумагой.

— Нет, я тебя спрашиваю, что ты тут наделал? — грозно блистая глазами, повторила она вопрос.

— Где тут, в бумажке? — удивился он. — Я ничего не писал.

— Ты не писал! ты не писал! Тут с тебя деньги требуют колоссальные за твои художества!

— Так я и картин давно не пишу.

— Очень хорошо, что не пишешь! А про Дрин Дрон слышал? а про избиение женщины слышал, а про выкидыш слышал!?

Марк, вылупив глаза, стоял молча и водил по лбу ладонью. Марта в ожидании ответа вся кипела. Ее лицо изменялось каждую секунду, глаза искрились.

— Долго ты будешь чесать лоб, смотри, читай, если мне не веришь!

— Я тебе верю, спрячь эту бумажку, а еще лучше дай ее мне, я ее изорву и брошу в навоз.

— Глупый ты человек! Суд уже был, это окончательный приговор. Хочешь чтобы в тюрьму тебя засадили?

— Знаешь, я вспомнил, действительно я спустил под откос Дрин Дрон. А невесту свою Богатый сам смазал по морде, но так, чтобы все думали, будто бы это я. Понимаешь, — тут Марк взял руку Марты, но она ее отдернула. — Понимаешь, — повторил он.

— Что? что понимаешь? — воскликнула Марта.

— Не волнуйся, я все объясню. А вот это смотри, видишь? Шлея натерла плечо Холстомеру, до крови, что делать? — внезапно перевел разговор Марк, показывая раненое место.

Марта взяла шлею и присмотрелась.

— И тут опять ты глупый человек. Как же было не посмотреть, ведь это шлея Чубарого. Нужно же быть внимательным. Кричишь против машин, а с лошадью обращаться до сих пор не научился, что мне с тобой делать! Ну ничего, зальем арникой, нужно его освободить от работы на недельку. — Проговорила последнюю фразу Марта уже примирительным тоном. Потому что Марк побледнел как смерть.

Этот упрек коснулся его души так глубоко, что у него дыханье сперло. Марта осматривала стертое место на плече коня, она положила руку на шею Холстомера. Конь тянулся губами к ее платью.

— Сбегай за арникой, она там, в конюшне, в аптечке. — Они вдвоем намазали рану лекарством, потом повели Холстомера в конюшню. С особенной заботливостью поставили его в стойло. Марта сама выбрала пучок наилучшего сена и забросила в ясли.

Выходя из стойла, Марта стряхивала со своего легкого платья душистый порох сена. Поравнявшись с крупом Холстомера, она потупилась, тень озабоченности пробежала по ее лицу. Вдруг Марк порывисто обнял ее. Его губы искали ее губ. Словно гибкая ветка вербы под натиском бури, Марта откинулась, перегнулась в талии. Марк продолжал искать поцелуя; отстраняя, Марта, почти касаясь косой земли, повисла в его объятьях. Глаза ее смотрели в глаза Марка. Из-под опущенных ресниц брызнули иные лучи, они притягивали, манили, сияли, как светлячки в темную летнюю ночь. Марк охватил ее шею, их губы встретились.

Могучая сила страсти повергла их тела на охапку сена в пустом деннике.

Марк, когда-то имевший дело только с проститутками, женщинами, изощренными в разврате, прежде думал, что для «любви» нужна обязательно постель, которая потом казалась ему такой же грязной, как и женщина, продававшая ему свои ласки.

Марта научила его иному. Он до сих пор еще не знал, как выглядят обнаженные груди невесты. Никогда не было в их интимных сношениях постели. Не слюнявая похоть создавала почву для физической любви, но закон, по которому душную атмосферу летнего зноя разряжает гроза.

Поэтому между ними не было никакой условности, ни место, ни время не мешали им потянуться друг к другу в любой обстановке. Трава, пшеница, овес, сеновал, конюшня — все эти места бывали ложем их любви, но спали они в разных комнатах.

Медицина, взявшаяся очень ретиво за разъяснение половых вопросов, учит молодых людей, каким образом нужно научно достигать гармонии в половых сношениях.

Для этого, так же как и поварская книга, существуют книги, наполненные рецептами по этому специальному вопросу. Волшебная сторона любви теряется. Теряется стыд, все делается по иным, уже не по божеским, но по человеческим законам. Техника вошла даже в это бывшее святым чувство.

Выходя из конюшни, Марта почувствовала у себя за корсажем шелест судебной, обложенной печатями бумаги.

Но глаза ее еще не вернули света того разума, что светился в них обыкновенно во время повседневных занятий. На дороге ей встретился Игнат. Она на него взглянула. Взгляд этот на всю жизнь Игнату запомнился. Он был лучезарно спокойным, этот взгляд. Но лицо Марты залилось горячим румянцем. Ему показалось, что такой прелестной женщины на всем свете нет. Не совсем своим голосом он спросил:

— Ну что, ты разобралась в письмах?

Еще не войдя в обычную колею, Марта ответила:

— А ты разобрался? — Голос ее был грудным, нежным, в нем чувствовалась необъяснимость вообще всего происходящего.

— Я серьезно спрашиваю, — выговорил Игнат и понял, что говорить не может. Марта пошла торопливей, и он благоразумно отстал. Глядя на то, как она идет, он думал: — Черт тебя дери, будь я на месте Марка, я бы тебя сто дней и сто ночей не выпустил из рук.

К сараю подъехал высокий воз сена.

— Эй, Игнаша, иди разгружать, — крикнул Саша.