Бог после шести

3

— Слушай, — сказала Таня, когда они с Виктором вышли из дому, — ты не пожалеешь, что согласился: ребята замечательные, остроумные, веселые. Артисты. Умеют такие вещи — обалдеешь! Сочиняют…

— Тогда ты на месте, Танька, — засмеялся Виктор. — Ладно, пусть будут замечательные, я уже выразил свое принципиальное согласие.

— Как твои дела, Витя? — Девушка посмотрела на него застенчиво и озабоченно.

— Как тебе сказать…

Они шли по микрорайону, знакомому Виктору до мельчайших облупинок на панелях пятиэтажных зданий. Виктор уселся на детскую качалку возле песочницы для малышей и лениво ковырнул снег носком модного ботинка.

— В разброде я, Танюша. Вот надумал с работы уходить, а сообщить родителям не тороплюсь, потому как отсутствует подходящая мотивировка. Сама понимаешь…

— Почему?

— Это разговор долгий, — нахмурился Виктор.

— Говори, я найду время — дело серьезное. Надо разобраться. А вдруг я могу тебе помочь? Учти, я ведь тоже была в таком разброде. Ты в армию ушел, а я год по глупости пропустила. Но сейчас сама довольна и мать довольна. Сергей Тимофеевич прав, тебе надо определиться.

Виктор с сомнением посмотрел на девушку. Потом нехотя, постепенно отходя, начал говорить.

— Ты же знаешь, Таня, что у меня за семья — потомственные труженики черт-те с какого поколения. Резинщики. Народ крепкий, правильный, соображающий. С самого рождения я только и слышал о заводе. Завод, завод и завод. Вулканизация, смеси, каландры, планы. У тебя аналогичный антураж. Деды наши резинщики, отцы наши резинщики, сестры и братья тоже резину тянут.

— Тут нет ничего плохого, — сказала Таня, — я тоже буду резинщицей.

— Чего же тут плохого, если люди труд уважают? Но главное тут индивидуальный подход. Все говорит за то, что мне нужно идти по стопам родителей. Здесь путь открыт. И, признаться, после десятилетки я ни о чем другом не думал. Морально приготовился к движению: сначала вулканизаторщик, затем мастер, потом начальник смены, потом начальник цеха, а там как повезет. Жизнь полна загадок, надежд и перемен.

— Директор? Министр? — засмеялась девушка.

— Чего стесняться? Не я первый, не я последний, алгоритм, как теперь говорят, известен. Но дело не в нем, не в карьеристическом алгоритме заковыка. Был я в армии и стал на многие вещи по-иному смотреть.

— Я это заметила.

— А я и не скрываю. Да и нечего мне скрывать. Я изменился?

— Да, в порядке вещей.

— Диалектика роста, ничего не скажешь. Со мной произошла обычная история. Завод меня теперь не прельщает. Он мне давно знаком, через родственников моих знаком. Мне даже порой кажется, что я на заводе этом много-много лет работаю. Чуть ли не с сознательного возраста. После того, что я узнал в армии, мнение у меня сейчас совсем другое.

— Трудно было, Витя? — осторожно коснулась его рукава Таня.

— Трудно? Конечно, трудно. Кроме всего прочего, это же Туркмения, сорок семь в тени… А тени нигде нет. Пустыня. Бронетранспортер накален, как сковорода, а ты сидишь в противогазе да еще в защитхалате. И снять нельзя, и нос высунуть нельзя: проходим район поражения. Трудно. Еще как трудно! Некоторые слабаки сознание теряли. У нас на учении водитель скис, и автомашина остановилась в зараженной зоне. Тут, как назло, у одного противогаз оказался пробитым, он чихать стал, что твой Карабас Барабас. Не до смеху было, ей-богу! Шутили, конечно, но шутка получалась деланная, напряженная. Спасибо, комсорг всех выручил: сел на место водителя и вывел машину. Вообще, скажу тебе, в армии комсомол не то что в школе. И дела и люди там выглядят иначе. Солидней, что ли. Обстановка обязывает, опасность всегда под боком… Трудно? Да я после учения из сапог своего резинового костюма по два стакана пота выливал. А танковая атака? Острое ощущение. И все же не это главное. К этому приспособиться можно.

— А что главное, Витя?

— А то, что там другим человеком становишься. Это уж точно. Взрослей, что ли. Может, это и смешно, но я почувствовал себя настоящим солдатом. Как-то дошло до меня, что воевать-то придется мне и умирать, если потребуется, тоже назначено мне. А раз так, то это и отношение к жизни меняет. Я уже сейчас не могу по материнской да по отцовской подсказке жить, по родственной дорожке шагать. Мне что-то другое надо, новое, необычное. Чувство такое после армии появилось, будто я имею на это право.

— Право в кредит? В долг будущего геройства? — Таня осуждающе покачала головой.

— Неважно. Не в том суть. Просто мне сейчас другое нужно, другое, понимаешь? Отсюда и кризис: родители тянут в одну сторону, а я в другую… Старики обижаются: к сестре вот, как приехал, еще не ходил. А что ходить? Там опять разговор о заводе, о таком же самом, откуда я намерен лыжи навострять. Такие пироги, Танюша, как говорил наш старшина.

Девушка сказала:

— Мне кажется, я тебя очень хорошо понимаю. Мне тоже все время хочется чего-нибудь такого… новенького.

Она повертела в воздухе рукой, воплощая мысль в объем, но, по-видимому, ее это не удовлетворило, и Таня пояснила словами:

— Интересно жить хочется.

— Да, — согласился Виктор, — жить надо интересно.

— Тебе надо побольше на людях бывать, Витя. Концерты, театры, вечера. Бери пример с меня. Я себе спуску не даю. Бегаю, успеваю, и мне хорошо. Я столько интересного узнаю за неделю, — другому на год хватит.

— Ладно, — засмеялся Виктор, — ты у нас, Танька, культ… Ключи от дачи у матери взяла?

— Да.

— Тогда до встречи. Звони,