Бог Монстров

Часть 1

ТАЛИЯ

Шесть месяцев спустя…

Убирая с моего лица непослушный золотистый локон, мама закалывает его обратно в изящный завиток жемчужной заколкой.

— Красиво.

Дневная грязь смыта, осталась чистая кожа, которая сияет в тусклом свете моей спальни, когда я смотрю на себя в зеркало. Единственная жемчужина, свисающая с изящной золотой цепочки, упирается мне в ключицу и сочетается с заколкой того же чистого белого оттенка, что и мое платье. Мне сказали, что украшение принадлежало моей бабушке по материнской линии. Я никогда не встречала ее. Она была съедена заживо ордой Рейтеров, которые прошли через ее ферму.

Белое кружево моего платья царапает кожу, пока я сижу перед туалетным столиком, позволяя моей суетливой матери наносить последние штрихи. Слабый румянец на моих щеках. Вуаль, которую она опускает на мое лицо, которая не в состоянии скрыть отвращение, читающееся на моем лице.

Ложь, замазанная под безупречностью.

Я дочь. Чистая и целомудренная. Гордость моей матери и безбожное искушение мужчин. То самое, о чем большинство девочек в Шолене мечтают с детства, и то, чего желают все родители, точно так же, как они подталкивают своих сыновей стать Легионерами.

— Мое сердце полно, дорогая. Гордость в голосе моей матери прорывается сквозь мои мысли о том, что должно произойти, и она кладет руку мне на плечи, запечатлевая поцелуй на макушке.

— Ты потрясающее воплощение добродетели и преданности.

Хмуриться — это все, что я могу сделать, чтобы не расплакаться и не испортить тушь, на нанесении которой она настояла.

Ожидается, что через час мое платье будет забрызгано кровью моей добродетели, и все будут радоваться при виде этого.

Трое из нас примут обеты во время посвящения, но не раньше, чем нас сочтут достойными нашей подопечной.

— Приди сейчас. Они ждут. Блеск в глазах моей матери — это удар ножом в мое сердце.

Я могла бы сказать ей, что не хочу этого делать. Что я отвергаю эту варварскую церемонию и все, что она символизирует, но это сделало бы меня врагом этого сообщества. Мои мать и брат подверглись бы остракизму, а имя нашей семьи было бы запятнано. Кроме того, прошло несколько месяцев с тех пор, как моя мать улыбалась в последний раз, и как бы сильно она меня ни разочаровывала, я не могу сделать то же самое с ней. Безвременная смерть моего отца окутала наш дом облаком горя, таким густым, что иногда я с трудом могу дышать. Это посвящение

все, о чем она говорила с тех пор. Возможно, единственное, что сохранило ей жизнь.

К настоящему времени я должна была бы уже хорошо учиться, продвигая свое положение в этом сообществе как единственная женщина-врач. Это мечта, которую я лелеяла с тех пор, как была достаточно взрослая, чтобы сопровождать мою любимую Нэн со стороны моего отца, который умер слишком рано, по вызовам на дом. Она была медсестрой и акушеркой, самой искусной в Шолене, и я страстно желала пойти по ее стопам, но эти планы были отброшены в тот день, когда мать Чилсон, главная монахиня нашей церкви, появилась у нашей двери.

— Что, если у меня не пойдет кровь, мама? Знаешь, не у каждой девушки бывает.

Холодные морщинистые кончики пальцев скользят по золотой цепочке, а моя мать улыбается уже не так улыбчиво, как раньше.

—Добродетельные так и делают.

Когда она толкает меня локтем в плечо, я поднимаюсь с туалетного столика, воздуха в моей груди становится меньше, руки дрожат. Я понятия не имею, чего ожидать от посвящения, потому что никому не разрешается говорить об этом, и это приведет к наказанию. Длинное белое платье, сшитое из прозрачной ткани, кружев и атласных лент, послужит индикатором, своего рода лакмусовой бумажкой, того, буду ли я признана достойной или нет, когда в меня проникнет священник. Если на нем будет кровь моей девственности, я буду прославляться как чистая. Если этого не произойдет, меня будут считать запятнанной и обращаться со мной как со шлюхой до конца моей жизни.

Все молодые девушки в общине прилагают кропотливые усилия, чтобы сохранить себя для этого момента, потому что быть Дочерью церкви так же престижно, как награды, которые мой отец получал при каждом продвижении по службе в военном Легионе. Через пять лет, когда мое служение завершится, я буду жить в доме знати, самом роскошном, который может предложить Шолен, с любым мужем, которого я выберу.

Каждый мужчина будет мечтать о том, чтобы у него была послушная дочь.

Мою мать будут уважать и восхвалять за ее генетику.

В конце концов, некрасивые девушки не избираются Богом.

— Он использует свои пальцы или свой член? Спрашиваю я, следуя за ней из комнаты и спускаясь по винтовой лестнице.

— Талия! Приостанавливая спуск, моя мать поворачивается, ее пальцы так крепко сжимают перила, что побелели костяшки. Вероятно, она хотела бы, чтобы мое горло было под этой ладонью.

— Следи за своим языком.

Несколько месяцев назад ее бы не обеспокоил мой раздвоенный язык, как она часто называет это сейчас, но как мать Избранных, она, кажется, чувствует необходимость подавлять все, что она считает нечестивым.

Пройдя еще несколько ступенек вниз, я пожимаю плечами.

— Я просто хочу знать, будет ли больно, вот и все. Я представляю, что его палец толще из двух.

— Хватит! Твои язвительные замечания больше не допускаются. В тот момент, когда мы доберемся до этой церкви, ты должна стать столпом добродетели и благодати. Это ясно?

— Итак, до тех пор я должна высказывать свое мнение?

— Нет. Мне неинтересно слышать ни твои протесты, ни твои саркастические насмешки. Ты станешь Дочерью, и на этом все закончится. Держи рот на замке.

— Мне двадцать лет, мама. Я уже давно не нуждаюсь в твоих увещеваниях.

Прищурив глаза, она поворачивается ко мне лицом.

— Твой отец был бы потрясен, если бы услышал тебя прямо сейчас.

Так случилось, что мой отец оценил мой юмор и язвительность, но я не говорю ей об этом. Вместо этого я поднимаю подол своего платья, расправляю плечи и продолжаю спускаться, пока не оказываюсь рядом с ней.

— Он бы тоже пришел в ужас от тебя, — говорю я и прохожу мимо нее в фойе.

Болтовня собирающейся толпы у главного входа вызывает вспышку беспокойства в моих и без того натянутых нервах. Ожидание моей матери, кажется, длится вечность, и я поворачиваюсь ровно настолько, чтобы увидеть, как она вытирает влагу со щек, направляясь ко мне.

Взявшись за ручку, она переводит дыхание и распахивает дверь, ее лицо сменяется с горя на притворную гордость, как щелчок выключателя.

Это ее момент. Тот, на который она надеялась со дня моего рождения. Тот, который побудил ее беречь мою добродетель, как зарытое сокровище.

Болтовня смолкает до оглушительной тишины, и она отходит в сторону, пропуская меня вперед.

Члены сообщества выстраиваются в две шеренги от нашего порога до дороги, а также дальше по кварталу, до церкви в конце улицы. Другие линии сходятся и на улице, где два других кандидата также прокладывают свой путь по этому беззаконному пути. Мерцание свечей горит на фоне ночного неба, когда они в унисон поют гимн, наполняя воздух торжественным спокойствием. Когда я прохожу мимо, каждый из них кланяется в знак уважения.

Среди них мой брат Грант, который одаривает меня более сочувственной улыбкой. Почему-то мысль о том, что он здесь для этого, неверна.

Все это неправильно.

Желание выползти из кожи вон, сбросить эти туфли и убежать в темноту сводит мои мышцы. Я ищу Уилла в толпе, мальчика, которого я знаю с десяти лет, и моего лучшего друга, но нигде его не нахожу.

Конечно, его бы здесь не было. Несмотря на то, как он должен относиться ко всему этому, я знаю, что это беспокоит его, возможно, даже больше, чем меня. Мы поклялись когда-нибудь пожениться, если ни один из нас еще не женат, но теперь церковь предъявила его права на меня. Хотя я вообще не заинтересована выходить за него замуж, это было бы лучшей альтернативой этому. Не то чтобы это имело значение на данный момент. В тот момент, когда он узнал, что я избрана, он пошел против своих собственных убеждений и завербовался в Легион. Солдат.

Горе заставляет людей совершать безумные поступки, а его самого приковало к четырем годам службы в армии.

В течение многих лет вербовщики уговаривали его присоединиться, и из-за его отказа его семья отвернулась от него.

Я уверена, что с тех пор они открыли ему свои объятия и восхваляют мое имя как причину его внезапной перемены в сердце.

Пока я остаюсь здесь, выполняя свои обязанности, он будет сражаться с мародерами и разбойниками во имя Шолена.

Какой прекрасной парой мы были бы в глазах этого сообщества — храбрым сыном и дочерью-весталкой.

За исключением того, что я буду далека от целомудрия.

В течение следующих пяти лет мне будет поручено строить сообщество, переспав с несколькими мужчинами, женатыми или нет. Что касается церкви, то это не будет считаться прелюбодеянием из-за стоящей за этим миссии. Это дело для большего блага человечества. Когда я не буду трахаться с членами своего сообщества, меня будут отправлять на миссии за стену, чтобы набирать только самых здоровых мужчин из ульев, особенно тех, кто обладает полезными навыками. Меня будут рекламировать как привилегию Шолена, приз за их верность.

По прошествии этих пяти лет мне предоставляется первый выбор воспитания детей, и если я решу этого не делать, их отдадут в очень охотные семьи, в том числе к биологическим отцам. До тех пор их воспитывает церковь.

Моя генетика, способности к обучению и история болезни сделали меня подходящим кандидатом на то, чтобы родить как можно больше детей в течение следующих пяти лет, прежде чем я перестану считаться первоклассной. Это был мой отец, который защищал меня от этого всю свою жизнь, и после его смерти, я стала желанной-это честь для которой мама была более чем счастлива обязать.

Единственная проблема?

По-видимому, я вообще не могу рожать детей — секрет, который моя мать скорее унесла бы не только с собой в могилу, но и с женщиной, которая диагностировала у меня дефект матки. Мою генетику можно считать превосходной, но, по ее мнению, мне дерьмово везет, и это только вопрос времени, когда церковь тоже узнает.

Моя мать следует за мной, как и положено, но также и для того, чтобы убедиться, что я не поддаюсь порыву сбежать. Хотя я была осторожна и не отказываюсь открыто, особенно перед собранием, я не скрывала того факта, что мне это отвратительно. Эта женщина знает меня слишком хорошо, чтобы понять, что если я почувствую себя загнанной в угол, я без колебаний сбегу.

И я определенно чувствую себя загнанной в угол.

Еще одна из Избранных ждет меня, молодая темнокожая девушка, на два года младше, по имени Алия. Я уверена, что улыбка, растянутая на ее лице, — это все для вида, но улыбка, которую носит ее мать, совпадает с улыбкой моей собственной матери. Когда две пожилые женщины пожимают друг другу руки и улыбаются со слезами радости, у меня в животе возникает позыв к рвоте.

Мы ждем посреди дороги третью и самую младшую девочку, Лили, которой, как я предполагаю, всего шестнадцать, и как только мы собираемся, нам требуется добрых десять минут, чтобы дойти до церкви. Каждый шаг давит на меня тяжелым грузом, и хотя это должно быть праздничным парадом, я не могу избавиться от ощущения, что иду навстречу верной смерти.

Когда мы входим, в церкви пахнет тошнотворными благовониями и свежеотшлифованным деревом. Мать Чилсон приветствует нас в нефе, теплая улыбка на ее лице резко контрастирует с ее намерением. Мой взгляд прикован к распятию, свисающему с ее шеи, поверх белой прически и шейного платка на фоне черной, как смоль, лопатки. Ее задачей будет наблюдать за кровью на наших платьях после того, как произойдет освящение, или лишение девственности. И, о, каким это будет празднованием!

За исключением того, что сегодня вечером на моем платье не будет крови. Потому что, не в силах вынести мысли о том, что какой-то морщинистый старик отнимает у меня то, что ему не принадлежит, я умышленно отдала Уиллу свою девственность почти две недели назад. Моя единственная пощечина церкви, прежде чем все сообщество заклеймит меня как недостойную блудницу.

Толпа снаружи заполняет скамьи, вид которой скручивает мои нервы, как влажная тряпка, и я оглядываюсь на свою мать, впитывая остатки этой сияющей гордости, прежде чем правда превратит ее в видение отчаяния, с которым я стала знакома за последние месяцы.

Не могу сказать, что произойдет после этого, учитывая, что я никогда не пытался бросить вызов женщине до такой степени.

Меня и двух других девушек ведут в комнату в задней части церкви, где у стены в коридоре, за дверью, стоит скамья. Дверь, которая ведет в комнату, где бесплодный пастор ждет, чтобы разорвать нашу девственную плеву. Чтобы подтвердить, что все мы девственницы.

Нэн всегда высмеивала эту церемонию, называя ее устаревшим проявлением человеческого невежества и преследований. Половина этого сообщества называла ее ведьмой, включая мою мать, хотя она никогда бы в этом не призналась. Если бы не мой отец, ее единственный сын, и его высокое положение, я уверена, что все они подали бы прошение о том, чтобы ее вздернули и сожгли на костре.

Матушка Чилсон велит нам сесть на скамейку, а сама берет Алию за руку и ведет ее в комнату, как будто она не какая-нибудь прославленная содержательница борделя.

Боже, мое сердце колотится о ребра с яростью животного в клетке.

Матушка Чилсон выходит из комнаты, закрывая за собой дверь. Секундой позже тихие всхлипы доносятся сквозь усталое дерево. Я вспоминаю те же звуки, что были всего несколько недель назад, только мои были пропитаны заботой и состраданием, и что более важно, свободой воли.

Проходят минуты, прежде чем с другой стороны двери раздается звонок, и матушка Чилсон открывает ее,

снова исчезает в комнате.

Потирая потные руки на коленях, я делаю холодный глоток, в груди у меня пусто.

В дверях появляется Алия, блестящая слеза стекает по ее щеке, привлекая мое внимание, когда матушка Чилсон ведет ее за руку к другому концу скамейки. Когда она проходит мимо, я замечаю пятна ярко-красной крови на ткани ее платья, и мои руки сжимаются в кулаки.

Как это стало приемлемым? Кто решил, что осквернять девушек таким способом нормально?

Теплая кожа касается моей руки, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть, что матушка Чилсон смотрит на меня сверху вниз с той же гордостью, что и любая другая мать сегодня вечером.

Отвратительно.

Она поднимает меня на ноги, и когда я оглядываюсь и вижу, что Алия прячет лицо в ладонях, я отдергиваю руку. Теплота в выражении лица матушки Чилсон становится жестче.

— Пришло время, дитя. Давай не будем откладывать церемонию.

Нет. Мы не должны откладывать растление молодых девушек.

Это не та церковь, которую я посещала в детстве. Это не тот Бог, которого я полюбила. Это культ. Ни Бог, ни Отец не сочли бы это приемлемым.

Новое религиозное движение началось около семи лет назад, после смерти отца Джеймса и прихода нового пастора. Оно стало гораздо более политическим, а его цель — более неясной.

Сомнительно, но возможно, только для меня.

— Я не могу. Качая головой, я отступаю от нее на шаг.

— Я не могу этого сделать.

Она наклоняется к нему, сжав губы от разочарования.

— Твои мать и брат рассчитывают на тебя. Что скажет твой отец, если ты откажешься? Тихим голосом, словно для того, чтобы другие девочки не услышали угрозы в ее словах, она крепче сжимает мою руку.

Инстинкт подсказывает мне бежать.

Только мысль о том, что будет с моей матерью и братом, заставляет меня задуматься, и я моргаю, чтобы скрыть слезы.

— Скоро все закончится.

Слова матушки Чилсон не приносят мне утешения. Потому что это не скоро закончится. Это только начало. Будут другие мужчины. От всех будут ожидать нежности, но некоторые этого не сделают. Год назад распространился слух о Дочери, которая была жестоко изнасилована одним из призвавших ее мужчин. Насколько я понимаю, сейчас она ведет светскую жизнь в одном из больших особняков, освобожденная от своих обязанностей, но даже так. Повезло ей.

Твои мать и брат рассчитывают на тебя.

Грант наверняка пострадает от всего этого хуже всего, как бы он ни старался защитить себя. Шлюх избегают. Братьев шлюх высмеивают и издеваются над ними без конца.

Я вхожу в комнату, освещенную только свечами вокруг чего-то похожего на алтарь. Пожилой мужчина с седыми волосами ждет у украшенного резьбой деревянного стола. Мастерство изготовления безупречно и выглядит достаточно прочным, чтобы вместить как жертву, так и приносимого в жертву.

К тому времени, как я добираюсь до стола, мои мышцы чувствуют себя так, словно вот-вот отказывают мне.

Чьи-то руки хватают меня за плечи, разворачивая к старику, отцу Парсонсу. Пастух, как он любит себя называть, чьи глаза сверкают извращенным очарованием, когда они скользят по моему телу. Как будто я не знала этого человека как отца последние семь лет. Как будто прямо сейчас он видит во мне кого-то совершенно другого.

— Такое красивое, зрелое создание. Он усаживает меня на стол, и с небольшим колебанием я забираюсь на него, позволяя ему уложить меня на спину. Холодное дерево, на котором всего несколько минут назад лежала Алия, давит мне на позвоночник, и он поправляет мое платье, чтобы убедиться, что его задняя часть расправлена подо мной, чтобы поймать

упавшие капли крови. Как только дверь за матушкой Чилсон закрывается, старик поднимается на несколько ступенек на другом конце стола и позволяет своему одеянию упасть с его совершенно обнаженного тела.

О, Боже мой.

Именно тогда его возраст становится для меня совершенно очевидным по обвисшей, морщинистой коже его тела, что только усугубляет мысли о том, что этого не может произойти. Я не могу позволить этому человеку, Пастуху, предполагаемому посреднику между мной и Богом, сделать это с моим телом.

Он улучает момент, чтобы взять тряпку из золотой чаши и вымыть передо мной свой полувялый орган. Как будто это приносит мне хоть какой-то уровень комфорта перед тем, что будет дальше. Предмет у основания его пениса напоминает кольцо с драгоценными камнями, и когда он располагается надо мной, приподнимая подол моего платья от обнаженной нижней половины, волна тошноты подкатывает к моему горлу, и мне приходится сглотнуть.

Он наклоняет голову вперед, целует мою грудь через ткань, и при первом прикосновении желание сражаться или бежать проносится по моим венам. Я извиваюсь под ним, чтобы высвободиться, но его хватка усиливается, его дикие брови хмурятся.

— Стой спокойно, девочка!

Пока он берет себя в руки, я оглядываюсь в поисках чего-нибудь, чего угодно. Я тянусь к богато украшенному золотому подсвечнику рядом со столом и при первом же прикосновении его кончика ударяю тяжелой ножкой по его черепу.

Его глаза закатываются назад, он со стуком падает со стола на пол мертвым грузом.