Блистательные дикари

Глава 4

Мисс Феррис, секретарша Александра Рока, указала в сторону двойных дверей, находившихся слева от нее, и сказала:

– Вас ждут.

Перед Лаурой во всем великолепии открылся зал заседаний. Одна стена была целиком изготовлена из дымчатого стекла, не пропускавшего палящие лучи солнца. Огромный овальный стол позволял расположиться за ним со всеми удобствами как минимум двум десяткам человек. Лаура налила себе кофе из стоявшей на буфете кофеварки и уставилась на многолюдную в этот час Виктория-стрит. В душе она ощущала удивительную пустоту, которой в известной степени была обязана Роберту.

– Итак, – сказал тем временем Александр Рок, – некоторые из вас, без сомнения, знают, что мы собрались здесь обсудить кое-какие аспекты дизайна и строительства нового муниципального стадиона в Марселе.

Лауре вспомнились те немногие часы любви, которые она провела с Робертом. Интересно, так уж ли много на свете людей, способных наслаждаться общением друг с другом до такой степени, как они с Робертом? Скорее всего ничтожно мало.

Она знала, что их отношения с Робертом не таят в себе неприятных сюрпризов. В них не оставалось места ни подозрительности, ни отчаянию и горечи. Тем не менее что-то не давало девушке покоя.

Роберт и Лаура дружили уже давно, но особенно сблизились, когда очередное любовное увлечение Роберта потерпело крах и едва не придавило его своими обломками насмерть. Лаура отчетливо помнила, какую боль вызывало у нее созерцание лица молодого человека, снедаемого ужасными душевными муками. Лаура знала, что такое боль, поскольку ее тоже не раз предавали, но ей никогда не доводилось страдать столь сильно, как страдал тогда Роберт.

Девушка часто думала, что Роберт – любопытнейший субъект. Он был крайним индивидуалистом, который, однако, любил общество. Роберт не раз говорил, что одиночество сводит его с ума, но, бывало, так надолго замыкался в себе, что Лаура начинала тревожиться. Казалось, он иногда страдал по одной-единственной причине: из-за желания соответствовать своему идеалу аскета.

Может быть, именно из-за этой раздвоенности любовь, которую он лелеял, завершилась столь трагично, вызвав у него в груди опустошительный пожар. Лаура видела его агонию, от которой до смерти оставался только шаг. Роберт валялся на диване в полной прострации и лишь выкрикивал имя любимой женщины. Созерцать все это было больно. Его по-детски наивные чувства изумляли Лауру. Ей хотелось заорать прямо ему в ухо:

– Очнись, присмотрись к ней внимательнее, она тебя не стоит!

Она вспомнила, как впервые зашла к нему, узнав о случившемся, – ровно через двое суток после события, едва не поставившего точку в его земном существовании. Весь вечер тогда она разговаривала с ним, вернее, причитала над ним. Однако все ее усилия были напрасны. Он лежал, тупо глядя в стену перед собой, и непрерывно курил.

Лаура на собственном опыте знала, насколько подчас трудно бывает воздействовать на слишком эмоциональную индивидуальность или апеллировать к разуму. Кроме того, она холодела от ревности, вспоминая былые увлечения Роберта, и понимала, что появление у него новой возлюбленной станет и для нее самой почти непереносимым ударом. Одной, считала она, для него вполне достаточно.

У нее и у Роберта имелся общий недостаток, от которого они в равной степени страдали, – им случалось сильно любить недостойных партнеров. К примеру, жестокая возлюбленная Роберта играла его бедным сердцем, как хотела, Лаура же часто подвергалась избиениям в прямом смысле этого слова. И тем не менее она долгое время была влюблена в кретина, который использовал ее тело, словно боксерскую грушу. Нет, это не он, это она оказалась на поверку кретинкой, поскольку отдала свою любовь Фрезеру, этому животному родом из Шотландии, который вел себя ничуть не лучше, чем самый последний кобель. Этот неандерталец был в состоянии выразить себя лишь в одном месте – на поле для игры в регби.

Избавившись от него, она ощутила истинное облегчение, и с тех пор одна только мысль о нем заставляла ее трепетать от отвращения. Воистину в те дни она проявила себя как слабое, бесхребетное существо. Оскорбления, которым она подвергалась, были чудовищными, и теперь ей оставалось лишь удивляться, как она могла их сносить. Он приходил к ней потный после игры, грязный и в стельку пьяный, но тогда она еще пыталась находить для него оправдания и даже считала, что их связь в определенном смысле имеет романтический характер. Ее тогдашнее помешательство позже стало вызывать у нее только горький смех.

Другие мужчины, которые так или иначе оказывались с ней рядом, со временем по разным причинам отсеялись. Все они были скучны, отличались лживостью, часто ей изменяли и даже вредили. Были и другие представители сильного пола, которым случалось произвести на нее сильное впечатление, но теперь при воспоминании о них она краснела и принималась усердно изучать носки своих туфель. А потом появился Роберт.

Главное, что отличало Роберта от прочих, было то, что он никогда не назначал ей свиданий, впрочем, как и она ему. Они спали вместе – что верно, то верно, и в глазах многих они казались вполне нормальной парой. Но их встречи никогда не были регулярными. В этом смысле даже секс связывал их от случая к случаю. Как однажды пошутил Роберт: «Мы просто живем, а иногда живем вместе».

Он очень точно это подметил, но необходимо было внести маленькое уточнение: «иногда» стало постепенно превращаться в «регулярно». Впрочем. Лаура на это не жаловалась, равно как и Роберт. Прошлая ночь, например, оказалась четвертой подряд.

Временами они куда-нибудь выбирались вместе перекусить – обычно за счет Лауры, поскольку у Роберта деньги бывали редко, а Лауре платили все больше и больше. Часто они вдвоем отправлялись в кино и вместе уходили, если фильм оказывался скучным, что тоже происходило нередко. Лаура не понимала, зачем сидеть два часа и страдать в темном зале, если можно не делать этого.

Иными словами, Роберт и Лаура вели себя как добрые друзья, хотя порой их объятия и поцелуи мало походили на дружеские. Более того, Лаура пришла к выводу, что преимущества холостой жизни перевешивают ее недостатки, особенно когда твой партнер – в данном случае Роберт – проявляет по отношению к тебе такую удивительную преданность. Не будь Роберта, она, вполне возможно, никогда бы с подобной преданностью не встретилась.

Итак, в их взаимоотношениях Лауру устраивало все, и, насколько она знала, Роберт испытывал такие же чувства. Он по крайней мере не раз об этом говорил.

– …Разве вы не согласны, Лаура?

Оказывается, ее о чем-то спросили и теперь ждали ответа. Собравшиеся кидали в ее сторону хмурые взгляды – лишь Александр Рок, как всегда, излучал доброжелательность. В его команде она была настоящей звездой. Вот почему у нее имелось право опаздывать на встречи и как ни в чем не бывало спрашивать: «Привет, Алекс. Как там на Барбадосе?» – это вместо стандартного «Извините, сэр, я опоздала».

– Я объяснял, как добиться того, чтобы здание стадиона стало чем-то большим, нежели просто спортивное сооружение, – сказал Александр. – Они хотят чтобы стадион в значительной степени являлся лицом города, в котором он будет построен. Я полагаю, что история Марселя и его богатейшее культурное наследие в этом смысле могут дать нам для работы множество отправных точек – в этом, надеюсь, никто не сомневается?

– Разумеется, – быстро согласилась Лаура, усаживаясь в кресле поудобнее. – И примеры тому имеются. Вспомните хотя бы великолепную постройку Делле Альпе в Турине. Если марсельцам требуется истинное произведение искусства и у них достаточно фантазии, мы можем предложить подходящую идею. Мы такое построим, что даже американские здания в стиле модерн покажутся всем вчерашним днем. Что вы скажете, к примеру, об огромном сферическом куполе? Из стекла и полированного металла? Вы видели стадион Эрроухед в Канзас-Сити? Он монументален, но этому сооружению недостает шарма. Что же касается, Джорджия-доум в Атланте…

Она закатила глаза в притворном восхищении, а потом единым духом допила свой кофе, чтобы после этого обратиться непосредственно к Александру Року:

– Если вы собираетесь построить что-нибудь в этом роде и такого масштаба, то можно поначалу ограничиться одним только заявлением. сУж оно-то ничего стоить не будет…

Большую часть времени Лаура проводила вместе с другими служащими в огромном помещении, работая над различными проектами мозгового треста Хардинга Рока, но у нее также имелся небольшой, очень уютный кабинет. После собрания она удалилась именно туда, закрыла за собой дверь, закурила сигарету, уселась и взглянула на унылый пейзаж за окном. Огромная груда папок громоздилась на ее столе подобно небоскребу.

Лаура до сих пор не могла избавиться от похмелья, которое мучило ее после дня рождения Джонни Стейнгера. Они отмечали его большой компанией в «Срединном государстве» – китайском ресторанчике в Бейсуотере. После этого они с Робертом поехали к нему на квартиру. Пожалуй, боль в теле возникла скорее от утомления, чем от алкоголя и сигарет, подумала она. Они с Робертом почти не спали. Сначала жарились в ресторане, а в квартире Роберта большей частью занимались любовью, потому что от жары и духоты не могли спать. Вспомнив про ночь любви, Лаура ощутила облегчение и улыбнулась.

В настоящее время Лаура была по-настоящему счастлива. Подобного она не испытывала ни с одним из тех, с кем встречалась до Роберта. Возможно, кто-то и назвал бы их взаимоотношения странными, но Лауру они вполне устраивали. Хотя она и признавала, что далеко не все в состоянии их понять и оценить. Кейт Фридланд однажды ей сказала:

– Так жить нельзя, Лаура. Ты обрекаешь себя на несчастье.

Ей легко говорить, этой Кейт. Она-то замужем. Что же касается Лауры, ее роман с Робертом пока приносил ей одни только радости. Интересно, могла бы миссис Фридланд сказать то же самое о своем замужестве?

Солнечный свет проникал в комнату сквозь тонкую занавеску лимонно-желтого цвета, совершенно не защищавшую от ярких обжигающих лучей. Крис Лэнг лежал на кровати и прислушивался к биению собственного сердца, которое колотилось как сумасшедшее. Передохнув немного, он перевел взгляд на часы.

За окном кто-то тщетно пытался завести машину. Двигатель несколько раз взвизгнул на высокой ноте, а потом окончательно затих. Крис поднялся с кровати и облизал пересохшие губы. Снова ужасные видения прервали его сон. Впрочем, он бы удивился, если бы их не было.

Он оделся и вышел из комнаты на площадку, притворив за собой дверь. Здесь было тихо, хотя шум на улице не утихал до двух часов ночи. Но алкоголики сейчас в массе своей находятся в коматозном состоянии, проститутки исполнили свои обязанности, получили деньги и тоже наверняка угомонились. Крис спустился по лестнице, осторожно ступая по ковру, который когда-то прижимали к полу аккуратные металлические прутья. Теперь же его просто прибили к полу, и существовала опасность зацепиться ногой за гвоздь. В холле, покрытом ковром шоколадно-лилового цвета, сидела на задних лапах какая-то дворняжка, а в углу стояла небольшая конторка, где регистрировали постояльцев. За ней открывался узкий дверной проем, который вел в какое-то служебное помещение. На низком столике мигал переносной черно-белый телевизор, а вся остальная поверхность стола была заставлена картонными коробками с недоеденной китайской едой. Рядом с картонками возвышалась пустая пластиковая бутылка от пива емкостью в два литра. На телефонном столике виднелась пара пепельниц, доверху наполненных окурками. Там же, на столике, находились сапоги, принадлежавшие толстяку, дремавшему в деревянном кресле перед телевизором.

Крис отворил дверь и вывалился на улицу, залитую светом поднимавшегося солнца. Он всматривался в город, пытавшийся стряхнуть с себя остатки ночи. Белгрейв-роуд была еще пуста. Лишь изредка по ней проносились случайные припозднившиеся такси. Около ограды Варвик-сквера спали двое пьяниц, прислонившись спиной к металлическим прутьям. Один из них сидел в луже собственной мочи. Крис пересек Экклестон-бридж, изгибавшийся аркой над железнодорожными путями, которые шли из тоннеля станции «Виктория», а потом серебряными змеями тянулись на юг, пронизывая пригороды Лондона и устремляясь к побережью.

Тут его мысли унеслись в прошлое, и он вспомнил девушку, связанную кожаными ремнями, свежие шрамы и кровоподтеки на локтевых сгибах от медицинских игл – врачи накачали ее наркотиками, чтобы хоть как-то контролировать, отчего она превратилась в едва шевелящего языком зомби. Ее надо было защищать даже от себя самой, а медперсонал – от нее. Вновь слышится скрежет открываемого замка. По бесчисленным мрачным коридорам гулким эхом разносятся тяжелые шаги. Им вторят сдавленные, приглушенные крики несчастных. Мерзкий запах дезинфекции снова нахлынул на него и заглушил вполне реальную уличную лондонскую вонь. Крис дернул ртом, выплюнул окурок на тротуар и раздавил его каблуком.

Несмотря на уже начинавшуюся жару, Криса неожиданно охватил озноб, когда он вспомнил хирургические ножницы и иглу и одновременно представил тонкие запястья и стройную шею.

Роберт распахнул двери и окна со слабой надеждой вызвать хотя бы жалкое подобие ветерка. Тот факт, что ни один из сотен разбросанных по полу листов бумаги при этом даже не шелохнулся, продемонстрировал ему, что нынче утром в Лондоне полный штиль. Он молил Бога послать хотя бы один-единственный порыв ветра, но не потому, что он так уж страдал от жары. Хороший порыв ветра перемешал бы все лежавшие на полу разделенные на главы страницы его романа, а чтобы привести их в порядок и снова рассортировать, ему понадобились бы многие часы. Это помогло бы ему на время избавиться от гнетущего чувства, что работа над романом зашла в тупик. Вряд ли бы он поверил, если бы раньше ему сказали, что автор, написавший около пятисот страниц, полностью потерял нить своего повествования.

Написание книги требовало предельной концентрации и самодисциплины. А он позволил себе расслабиться, отчего книгу никак не удавалось закончить, а потом сюжет и вовсе потерял четкость. Тем не менее мысль о том, чтобы изрезать рукопись на кусочки, так его пугала, что он до сих пор был не в силах заставить себя это сделать.

Когда у него было хорошее настроение, он позволял себе помечтать и тешился мыслью, что книга даст ему своего рода пропуск в бессмертие. Но когда на душе было грустно, он представлял рукопись бетонным саркофагом, который он – по глупости – изготовил своими руками и который тянул его на дно при малейшей попытке пуститься в плавание по бурному житейскому морю.

Рейчел Кейтс наблюдала за Робертом уже более двух часов. Она стояла в тени навеса около входной двери не двигаясь и в абсолютном молчании. Роберт понятия не имел, что она там скрывается. Даже когда его взгляд случайно пробегал по тому месту, он не мог рассмотреть ее в сгущавшемся сумраке. Она видела сильнейшее волнение, и его терзания передались ей. Тогда она принялась тихо плакать, жалея парня.

Крис вышел на Кингс-кросс и сверился с листком бумаги, где были начертаны инструкции. Юстон-роуд была полностью перегорожена транспортом. Водители всматривались в стоявшие впереди автомобили, щурясь от коричневатого выхлопного дыма. Судя по словам Ричарда Элмора, идти было недалеко. Необходимо было свернуть с Каледониан-роуд и пройти один-два квартала.

Вечер только начинался, и звездный час шлюх еще не наступил, а вот пабы и бары кишмя кишели посетителями. Большинство местных обитателей высыпало на тротуары и устроило там пробку не хуже, чем на проезжей части. Они потягивали пиво и нежились в лучах клонящегося к закату солнца. Где-то на Пентовиль-роуд полиция делала отчаянные усилия, чтобы расчистить дорогу, но, казалось, пробка на дороге от этого только увеличивалась. Парочка бритоголовых в перепачканных ярким спреем джинсах и разорванных футболках приставала к хозяину передвижной жаровни, на которой жарились кебабы.

Ричард Элмор жил в квартирке в небольшом двухэтажном домике, где по второму этажу шла крытая терраса, опоясывавшая постройку. Дом находился на улице, начинавшейся сразу за Каледониан-роуд. Крис позвонил и через некоторое время услышал, как звякнул шпингалет поднимавшейся вверх рамы.

– Ричард Элмор?

– Может статься.

– Меня зовут Крис Лэнг. Мистер Джозеф Коптет должен был сообщить вам о моем прибытии…

Голова, появившаяся было в оконном проеме, исчезла, и минутой позже входная дверь в домике распахнулась. Судя по всему, в дни молодости рост Ричарда Элмора был не меньше полных шести футов, но годы согнули его, и с возрастом он начал сильно горбиться. Тем не менее его рукопожатие было решительным и крепким. Большой нос значительно выступал вперед, из-под нависшего лба внимательно смотрели маленькие, глубоко посаженные свиные глазки. Его обвисшие красные щеки, казалось, оттягивали вниз остальную часть его физиономии. Опущенные уголки рта придавали лицу мрачный вид, а толстые, серебряные от седины и похожие на проволоку волосы торчали во все стороны. Он был одет в старую рубашку с закатанными по локоть рукавами, а старые фланелевые брюки лишь подчеркивали его изрядное брюшко.

Он оглядел Криса с ног до головы и пробормотал:

– Да, вы именно такой, каким вас описал Коптет. Что ж, заходите, мистер Лэнг.

Элмор повернулся и побрел вверх по лестнице. В прихожей было довольно темно, и нигде не было видно ни единой электрической лампочки. Из двери, находившейся слева по коридору, одуряюще пахло специями. Элмор закрыл за Крисом дверь своей квартиры и провел его в гостиную – небольшую квадратную комнату, из которой через арку в стене можно было попасть в кухню.

– Может быть, вы выпьете чаю? – спросил хозяин.

– Спасибо, с удовольствием.

Крис с любопытством осмотрелся. В гостиной Элмора ощущалось какое-то незнакомое ему до сих пор постоянство. Крис не удивился бы, если бы узнал, что и тридцать лет назад гостиная выглядела точно так же. Парочка современных бытовых приборов указывала, разумеется, на эпоху, но их присутствие не бросалось в глаза и не нарушало общей гармонии. По сторонам маленького, забранного решеткой камина стояло по креслу. Они были удобными и глубокими, хотя и казались на первый взгляд давно вышедшими из моды.

– Как поживает Джозеф?

Элмор колдовал на своей кухоньке, которая по размерам походила скорее на большой шкаф, – он наполнял водой чайник со свистком.

– У него все в порядке. Пожалуй, несколько утомлен, но это затрагивает лишь физическую сторону его существования. Душой же он, как всегда, молод.

Элмор хохотнул.

– Когда он мне позвонил, его голос звучал звонко, как в былые годы, а ведь я не разговаривал с ним по меньшей мере год, а то и полтора.

Крис попытался было представить Коптета бок о бок с Элмором, и это показалось ему забавным. Судя по всему, Элмору туго пришлось в жизни – квартирка жалкая, денег у него нет, это ясно, а между тем Коптет буквально купался в роскоши, и единственной его заботой было выбрать резиденцию пошикарнее.

Элмор тем временем зажег газовую конфорку, и перед его глазами заплясали голубые язычки пламени. Пока он устанавливал чайник на огонь, Крис изучал коллекцию фотографий в деревянных рамках, стоявших на маленьком столике рядом с загаженным окном. Он обратил внимание на фотокарточки двух привлекательных женщин с суровыми взорами, сделанные как минимум лет пятнадцать назад. На другом портрете рядом с женщинами был изображен Элмор. Прочие снимки запечатлели Элмора за границей – на каждом из них он был одет по погоде. Один снимок особенно привлек внимание Криса. Он даже подошел к окну, чтобы получше разглядеть изображение в лучах заходящего солнца.

На фотографии можно было увидеть молодого Ричарда Элмора, стоящего рядом с Джозефом Коптетом. Со всех сторон их окружали вооруженные люди. На некоторых красовалась военная форма, другие были облачены в штатское. Судя по всему, решил Крис, эти люди натянули на себя все самое лучшее. Все они стояли в снегу чуть ли не по колено. Лица, смотревшие в объектив, выглядели утомленными и исхудавшими, но люди на фотографии улыбались.

– Это один из самых волнующих моментов моей жизни, – заметил Элмор, который незаметно вернулся в гостиную. – Был до смерти напуган, но счастлив, как никогда.

– Вторая мировая война? – осведомился Крис.

Элмор утвердительно кивнул.

– Югославия. Мы сражались с хорватами и нацистами. Там-то мы с Джозефом и познакомились.

Крис поставил фотографию на место. За окном вечернее небо стало наливаться оранжевым цветом, а по краям приобрело алый оттенок.

Элмор продолжал разглядывать заветное фото с изображением Коптета.

– Именно там, в Югославии, все и началось. В свободное от боев время мы воровали медицинские препараты и прочее – бинты, транквилизаторы – все, что под руку попадалось. Черный рынок просто невозможно было насытить. Лекарства и бинты тогда стоили дорого. Они и сейчас дают неплохую прибыль, если ими торговать.

Крис не мог себе представить, что Джозеф Коптет, которого он знал, когда-то занимался воровством. Нынешний Джозеф Коптет был пожилым мультимиллионером, испытывал неудержимую тягу к «шабли» и картинам импрессионистов. И уж конечно, он никак не походил на мелкого воришку и борца с нацизмом.

В кухне засвистел чайник. Элмор поспешил туда с широкой улыбкой на увядшем лице. Крис закурил и оперся о дверной косяк.

– Вы что, работали с ним после войны?

Элмор с большим вниманием выбирал фарфоровый чайник для предстоящей церемонии чаепития. Тем не менее он с готовностью ответил на вопрос:

– К 1945 году у Джозефа была уже вполне работоспособная сеть сотрудников и деловые партнеры по всей Европе. Все последующие годы он без зазрения совести их доил и обманывал и таким образом сколотил первоначальный капитал, который лег в основу его будущего благосостояния. Со временем он занялся экспортом западных лекарств и медицинского оборудования в Восточную Европу. На этом можно было заработать кучу денег, только это не каждому оказалось под силу. В этом деле приходилось раскидывать мозгами, а у Джозефа мозги имелись – уж будьте покойны. Мозги и связи.

– Вы хотите сказать, что он продавал им препараты, которые им больше негде было взять?

– Равно как и препараты, которых везде имелось в достатке. Просто он скидывал цену. Хотя его сеть отлично работала и его деятельность не требовала от него личного участия в операциях по транспортировке, он временами изъявлял желание прогуляться за «железный занавес», чтобы пощекотать себе нервы и не потерять форму. Партнеры чрезвычайно уважали его за рисковый характер, хотя и знали, что каждая такая ходка обогащала его все больше и больше. Вот как он вел дела – не придерешься.

С тех пор, подумал Крис, Коптет избавился от своего сомнительного прошлого, словно змея от старой шкурки. Он прочно обосновался на новой родине и стал отцом-основателем фирмы «Фармацевтические товары Коптета», а также единственным спонсором Института Коптета, который был создан исключительно на его средства.

Элмор разлил по чашкам чай и вернулся в гостиную. Там он поставил свою чашку на стол и потянулся к большому, переплетенному в кожу альбому для фотографий, стоявшему на книжной полке. Потом он протянул его Крису, который быстро пролистал несколько страниц, пока не наткнулся на черно-белую фотографию мальчика. Тот лежал на застывшей от мороза земле, выставив обнаженное плечо из широкой горловины ветхого, не по размеру, свитера. Крис взглянул на фото повнимательнее. В точке, где шея соединялась с плечом, отчетливо просматривалась глубокая рана. На следующем снимке была изображена группа людей с лицами белее, чем снег вокруг них. Из этих лиц, казалось, ушла сама жизнь, и они смотрели в объектив пустыми, мертвыми глазами акул. Крису еще не приходилось видеть живых людей, столь похожих на трупы.

– Так когда же все это началось? – спросил Крис.

– В конце сороковых – начале пятидесятых. В сущности, самое начало можно отнести к тому периоду, когда мы вместе с ним оказались в Югославии и сражались против нацистов. Мы жили в горах и постоянно передвигались от селения к селению. Время от времени мы забирались в деревеньку где сталкивались с людьми, подобными тем, что на снимке. – сообщил Элмор, склоняясь над фотографиями. – Вот эти два, к примеру, мы сделали в Румынии. Но это было уже в 1951-м или 1952 году.

Люди на фотоснимке, выглядели ужасно. Тощие, как скелеты, родители прижимали к себе прозрачных детей худыми, похожими на ветки руками. Все взрослые стояли на снегу босиком.

– Мне кажется, мы столкнулись с этим только в двух или трех селениях, а ведь мы побывали в сотнях. Но там, где это существовало, население начинало на глазах редеть. Полагаю, дело заключалось не только в физической немощи. Просто они отказывались что-либо делать и хоть как-то себе помогать. Они даже не могли самостоятельно принимать пищу, и, как следствие этого, выздоровление становилось для них невозможным.

Элмор достал жестянку с табаком и несколько кусочков аккуратно нарезанной папиросной бумаги. Крис предложил ему сигарету; но тот отказался.

– Все это напоминает печальные последствия вырождения от недоедания на протяжении существования нескольких поколений. Это были самые нежизнеспособные люди, каких мне только доводилось видеть. Они просто гнили заживо. Даже те, которые на первый взгляд выглядели вполне здоровыми и довольно упитанными, тоже страдали до крайности. Временами они были столь слабыми, что и говорить-то нормально не могли. Они бесцельно блуждали и, судя по всему, не понимали, что делают. Они не подозревали также о нашем присутствии – да и вообще не осознавали, что творится вокруг.

В жизни не видел людей более опустошенных, а принимая во внимание, что я прошел войну и навидался всякого, это кое-что значит. Они нас до смерти напугали. Нам казалось, что мы очутились в стране призраков. Но потом мы отправлялись в следующую деревню, которая обычно находилась неподалеку, и обнаруживали, что мир существует, солнце светит, да и вообще жить неплохо. Но местные жители отлично понимали, с чем мы столкнулись, и ни один из них – даже под угрозой смертной казни – не отважился бы повторить наше путешествие в деревню, населенную зомби. Они скорее убили бы одного из тех несчастных, нежели заговорили бы с ним. Настолько они были напуганы. Но, как я уже говорил, в подобной ситуации мы оказывались только два или три раза.

Под конец мы пришли к кое-каким выводам. Мы решили, что несчастные заражены неизвестным вирусом, который развился во время войны в связи с недостатком лекарств, отсутствием нормального питания и медицинской помощи. По большому счету, мы догадывались, что не все так просто, но нас ждали дела, поэтому мы торопились поскорее оттуда убраться и забыть все как дурной сон.

Крис отлично его понимал.

– После войны Джозеф начал контрабандой переправлять лекарства и медицинское оборудование в страны Восточной Европы и заработал на этом кучу денег. Порой он снова сталкивался с крохотными общинами, где люди страдали от той же болезни, что и жители деревень, встреченных нами в Югославии. Мы не понимали двух вещей. Первое: ни один препарат, которыми торговал Джозеф, не приносил больным ни малейшего облегчения. И второе: всем на них было наплевать. От обитателей окрестных деревень до правительственных чиновников в столичных городах. Там, в огромных мегаполисах, это объяснялось обыкновенным равнодушием по отношению к наименее удачливым членам общества. Но на местном уровне это выглядело как самый обыкновенный страх заразиться, замешенный на истерии. Своего рода устойчивый психоз.

Джозеф обнаружил некоторые единые черты всех общин, пораженных вирусом, – вне зависимости от страны, где проживали эти несчастные. Все подобные поселения были невелики, располагались в сельской местности и были изолированы от цивилизации. Жители прозябали в бедности и невежестве. Но они необязательно страдали от истощения или каких-либо заболеваний.

Крису уже приходилось читать описания подобных случаев, но он еще ни разу не сталкивался с очевидцем, и эта встреча, а также рассказ Элмора вызвали у Криса неприятный озноб.

Элмор вздохнул и наконец закурил самокрутку, которую только что скатал у себя на колене.

– Джозеф, надо сказать, хотя и любил деньги и те блага, которые они приносили, был не чужд сострадания. Я вовсе не пытаюсь ему льстить, а лишь констатирую факт. Но причиной расследования, которым он решил заняться, было не одно только сочувствие. Он сразу связался со мной, поскольку я вместе с ним посещал югославские деревни. Он мгновенно вспомнил, насколько я был опечален всем увиденным. Я ухватился за возможность поработать вместе с Джозефом и снова его увидеть просто потому, что мне до чертиков надоело в Лондоне и я только искал повода уехать отсюда.

На этот раз товар у нас был опасный – мы везли морфин и поэтому старались держаться самых отдаленных и забытых Богом областей Венгрии. Что касается меня, этот край мне чрезвычайно напомнил Югославию. Почти такие же люди и почти в таком же состоянии. Они были заражены и напуганы, презираемы окружающими точно так же, как если бы страдали от проказы. Они передвигались, по крайней мере некоторые из них, но были все равно что мертвые.

Признаться, Крис с удовольствием выпил бы сейчас виски вместо чая. По мере того как Ричард Элмор воскрешал в памяти прошлое, он все чаще замолкал и уходил в себя, словно ожившие призраки былого тревожили его с новой силой.

– В любом случае, – продолжил он уже без прежнего оживления, – в венгерских поселках мы обнаружили кое-что новенькое: сильнейшее влияние суеверий. Это было повсеместно. В течение почти двух лет мы бродили с нашим опасным товаром, перебираясь из Венгрии в Польшу, из Польши в Чехословакию, Болгарию или Румынию. И везде, где мы только не натыкались на проклятые поселки, нас встречало одно и то же: немощь и дикий ужас. Суеверия и страшные сказки превращали этих людей в самых настоящих психов. Конечно же, винить их не приходится. Все они в известном смысле одиноки и в силу необразованности лишены нормального взгляда на мир. Тем не менее множество неприятностей они доставляли себе сами. Вот мы, нормальные люди, сидим здесь у камина, и нам трудно поверить, насколько разрушительно действует на человеческую психику иной миф или легенда. Но мне неоднократно приходилось быть тому свидетелем. В некоторых семьях, живших на отшибе, люди вдруг без видимой причины принимались убивать друг друга. Такого рода маленькие деревенские общины находятся под своеобразным гипнозом, составными частями которого являются ужас и невежество. Повторяю, в это трудно поверить, но подобное происходит каждый день, и плевать, что двадцатый век близится к концу.

Все эти сказки, эти страхи сходились в одном, и это их объединяло. От Польши до Югославии и Греции в легендах встречался один постоянный персонаж…

– …вампир, – закончил за него Крис.

– Совершенно верно.

– И вы, должно быть, насмехались над этими страхами? Да и кто бы в подобной ситуации удержался от насмешек?

Элмор хохотнул.

– Точно так. Уж кто-кто, а мы относились к этим страхам скептически. С другой стороны, нам не хотелось также с порога все отметать. Скептикам редко открывается что-нибудь стоящее. Мы даже были готовы к насмешкам со стороны наших друзей. Лишь бы не пропустить ничего интересного, что могло привести нас к истине. Кроме того, ни я, ни Джозеф не ожидали встретиться с Бэла Лугоши* (Лугоши Бэла Ференц Бласко (1882—1956) – американский киноактер венгерского происхождения. Прославился как исполнитель роли Дракулы. – Примеч. ред.), одетым в черный плащ с капюшоном и изысканный костюм. Тем не менее, когда очередная страшная сказка оказывалась сказкой и ничем иным, что-то подозрительное в этом все-таки оставалось. Что-то вполне реальное. Какой-то факт который мы не смогли объяснить или понять. Вот как все начиналось. Что же касается дальнейших событий, я полагаю, в этом вы осведомлены куда лучше, чем я.

Крис покачал головой:

– Сомневаюсь. Но скажите, отчего вы расстались? Джозеф мне ни словом об этом не обмолвился.

Элмор слабо улыбнулся и прижал руку к груди.

– Я влюбился, – сказал он. – В Марину. Мы поженились здесь, в Лондоне, в 1957-м. Ей хотелось спокойной жизни, и мне пришлось подчиниться. Джозеф, разумеется, во мне разочаровался. Уж я-то знаю.

Крис кивнул:

– Он не раз говорил об этом.

Элмор был доволен, что о нем не забыли.

– Я работал учителем в школе неподалеку.

– И всегда жили здесь?

– С тех пор как мы поженились, да. Увы, это единственный дом, какой у нас был с Мариной. Вот почему я никуда не собираюсь отсюда уезжать – не говоря уже о том, что я слишком стар для каких бы то ни было перемен. – Он грустно улыбнулся и добавил: – Что же касается Марины, она отошла в лучший мир в 1977 году и с тех пор…

Он оглядел комнату со множеством старых вещей.

– Она все еще здесь?

– Вы правы, – сказал Элмор, подтвердив свои слова утвердительным кивком.

Он снова задумался, и его ничего не выражающий взгляд устремился к окну, за которым догорал день. Но потом он снова приободрился и спросил:

– У вас хорошее оборудование?

Крис кивнул:

– Отличное. Особенно в лаборатории по изучению возбудителей лейкемии. Многие полагают, что наш институт в этом вопросе продвинулся дальше, чем кто-либо в мире.

– А ваша лаборатория? В ней есть все необходимое?

– У нас не хватает материала дли изучения. Пока мы получили одно или два тела, но их плоть не содержит того, что мы ищем.

– Скажите, мой рассказ вам помог хоть немного?

– Еще как. Ведь нам необходимо сопоставить множество фактов. Я. кстати сказать, изучал материалы по данному вопросу, прежде чем сюда приехать. – Крис откашлялся. – Интересно, что вы думаете по поводу двойного убийства Колсен – Перлмана?

Элмор ухватил кончиками пальцев жалкие остатки своей самодельной сигареты и глубоко затянулся, после чего выбросил крошечный окурок в пепельницу. Затем он откинулся на подушки кресла и вытянул ноги.

– Если вы желаете узнать мое мнение, то скажу: я не верю, что оно имеет отношение к делу.

– Но вы же знаете, что нам удалось обнаружить еще несколько схожих случаев, которые имеют непосредственное отношение к нашим исследованиям?

– Знаю.

– И вы полагаете, что дело Колсен – Перлмана всего лишь совпадение?

– Я слишком много повидал в этой жизни, чтобы торопиться с выводами.