Благословение Пана

Глава девятая ФАКТЫ

Викарий ушел в свой кабинет. Там было много вещиц, которые давно окружали викария и которые были привычны ему уже много лет: гусиные перья, нож, которым он затачивал их, когда они тупились; чернильницы с черными и красными чернилами, так как красными чернилами он пользовался для написания заголовков своих проповедей; коллекция эолитов, коричневых камешков с желтыми зазубринами – многие считали их игрой природы, а не результатом человеческого труда; древние камни, среди которых был большой синий обух, не вызывавший споров; фотография тридцатилетней давности, изображавшая его самого с еще десятью юными атлетами; керамический кувшин для табака, подаренный ему одним из друзей; удобный стол; а также множество других вещей, попавших к викарию и задержавшихся у него, чтобы стать внутренней линией обороны, тогда как Млечный Путь был внешней линией обороны против жуткой пустоты Космоса. Стоило ему открыть дверь, и он сразу увидел свои вещи в точности такими, какими представлял их каждый день в Брайтоне; и это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Викарий сразу пошел к столу и некоторое время просидел, откинувшись на спинку кресла и наслаждаясь близостью родных вещей. Потом он взялся за ручку, выпрямился и стал писать, все еще ощущая вкус победы. Его послание вновь предназначалось епископу.

“Милорд,

Следуя Вашему указанию, я вновь пишу Вам, ибо имел возможность убедиться в неполноте моего прежнего письма. За прошедшее время мне удалось собрать факты, о которых я должен был позаботиться прежде всего, к тому же и неделя отдыха, любезно предоставленная мне Вашей светлостью, способствовала тому, что я смог тщательно обдумать и взвесить детали беспокоящего меня дела. Теперь я понимаю, что отдых был мне необходим, ведь иначе я не сумел бы в достаточной степени подготовиться, чтобы изложить Вашей светлости суть странных происшествий. В их странности, надеюсь, Ваша светлость сможет убедиться, прочитав мое письмо.

Главным недостатком моего прежнего письма было то, что я не установил источник музыки, природу которой описал так точно, как только мог. Мое теперешнее письмо отчасти призвано исправить сей недостаток.

Первым делом сообщаю, что недалеко от деревни есть ферма, на которой живут сам фермер, его жена и их семнадцатилетний сын. Фермер – человек простой, из местных йоменов, отлично разбирающийся в своем деле, но не имеющий интересов за его пределами. Его жена ничем не примечательна. И они оба – добрые прихожане. Сын очень напоминает отца и внешним видом, и своими вкусами; должен прибавить, что он также очень похож на мать. Но вот удивительная вещь: как раз этот юноша уходит на гору и играет там на свирели. Сама свирель – тоже его рук дело; я видел ее, и еще я видел, как он выскальзывал из отцовского дома на закате, после чего вскоре зазвучала свирель. Проведенная в Брайтоне неделя дала мне замечательную возможность припомнить все детали, в связи с чем я пришел к выводу, что мне необходимо расспросить одну старую прихожанку, и я сделал это сразу же по возвращении. Поговорив с ней, я узнал те подробности, которых мне недоставало в этом деле. Теперь, хотя я буду ждать решения Вашей светлости, у меня нет сомнений в том, что юный Томас Даффин, обыкновенный сын обыкновенных родителей, еще во внутриутробном состоянии был подвержен ужасному влиянию со стороны некой страшной силы. Был он проклят или заколдован, я постараюсь выяснить как можно быстрее. Однако факты таковы… У меня едва хватает смелости писать о них. И все же преподобный Артур Дэвидсон, законным порядком обвенчавший родителей паренька, вне всяких сомнений, тот самый человек, который предопределил…”

Викарий держал ручку на весу, пока на ней не высохли чернила, потом встал с кресла и принялся мерить шагами тесный кабинет, не находя подходящих слов для того, что он хотел сообщить епископу. Наконец он вышел в гостиную и нашел там свою жену.

– Августа, посмотри, что я написал, – сказал он.

Миссис Анрел внимательно прочитала письмо.

– Понимаешь, то, что я должен сообщить ему, очень необычно, и мне трудно подобрать правильные слова. Однако придется. Он должен знать. Ты не могла бы мне помочь?

– Дорогой, мне кажется, тебе не нужно посылать это письмо.

– Как? – удивился викарий. – Не нужно посылать?

– По крайней мере, в таком виде.

– Но он должен знать, – стоял на своем викарий.

– Тогда ты бы поехал к нему и все рассказал бы сам. Поезжай и добейся встречи. А писать не надо.

– Почему? – не понимал викарий.

Мистер Анрел настолько привык полагаться на мнение жены, что не задал бы этот вопрос, не будь он обескуражен ее словами.

– Не думаю, что ему захочется читать такое письмо.

– Как это?

– Не думаю, что епископ его прочитает. А вот поговорить с ним ты, конечно же, сможешь.

– Но устно я не могу изложить это столь же ясно, как письменно; и раньше не мог.

– Но ты увидишь его реакцию на свои слова.

– Что же, ехать в Сничестер? – спросил викарий.

– Полагаю, так будет лучше всего.

– Ну вот, – вздохнул викарий.

Он подумал о своих милых вещицах и о том, что, едва вернулся к ним, как опять вынужден с ними расставаться.

– Тебя не будет всего один день, – сказала миссис Анрел. – Есть поезд в два сорок пять, а остановиться на ночь сможешь в “Епископском посохе”.

– Если я выеду утром, то вечером вернусь домой, – с надеждой произнес викарий.

– Ты должен получить аудиенцию во второй половине дня.

Мистер Анрел положился на слова жены и больше ничего не сказал. Однако, если учесть ужасную природу происходящего, странно, что придется ждать приемных часов. Забрав у жены письмо, викарий не стал его выбрасывать, ибо решил использовать как подсказку. Что касается воспоминаний миссис Тиченер, которые он не успел записать, то вряд ли ему удастся их забыть, подумал викарий; и он в самом деле не забыл их до конца своих дней.

Августа вновь сложила вещи в чемодан. Наутро, бросив взгляд на милые эолиты и великолепный обух эпохи палеолита, викарий сел в коляску и уехал, чтобы успеть на поезд, отходящий из Мирхэма в два сорок пять.

С викарием поехал его садовник Спелкинс, которому предстояло доставить обратно лошадей.