Блажий Омут

Верная жена. Глава 5

Я наклонился к входу в берлогу. Прислушался. Звуки битвы заставили малыша притихнуть. Лишь редкие всхлипы доносились из темноты. И я хотел было полезть за мальчонкой, но настал черёд Вереи удерживать меня.

— Лех, я сама, — её рука осторожно сжала на мой локоть. — Ты его напугаешь. Обожди тут.

Она не спрашивала моего позволения, а просто подобрала юбку повыше, оголив белые ноги почти до колен, пригнулась и юркнула во мрак берлоги.

Какое-то время до меня доносился лишь тихий женский голос, ласково увещевающий, что всё будет хорошо, что она о нём позаботится и в обиду не даст.

Всколыхнулись еловые ветви. На краю оврага показался варгин, который вновь сделался обыкновенным котярой. Он сыто глядел на меня, облизывая черную морду длинным шершавым языком.

— Нашли, стало быть? — мурлыкнул он. — Я что-то пропустил?

Ответить я не успел.

Корни у входа снова задвигались.

Женщина выбралась первой. За руку она вытащила крохотного мальчонку, кучерявого и растерянного. Будто и вправду простой ребёнок, заплутавший в лесной чаще. Лапти, шаровары и кумачовая рубаха, подранная у подола. А еще большущее родимое пятно свекольного цвета на лбу. Немудрено, что при жизни его задразнили другие дети в деревне.

— Лех, — Верея говорила медленно и улыбалась широко и светло, точно и не духа с Ловчим знакомила. — Это Ждан. Ждан, поздоровайся с Лехом.

Мальчик шмыгнул красным носом, но не проронил ни звука. Лишь глаза его из растерянных сделались сердитыми, когда он приметил мой меч у пояса.

— Уверена, что не окаянная тварь с него вырастет? — я не сводил взора с ребёнка.

Неровен час и сделается каким-нибудь пакостным угаром или злобной анчуткой перекинется.

Женщина заступила мне дорогу. Закрыла собой мальца, который тотчас схватился пальчиками за цыплячий подол её сарафана.

— Так и я окаянная тварь, по-твоему? — Верея гордо подняла подбородок.

Норовистая какая. Совсем осмелела. Ишь ты!

— Я этого не говорил, — я усмехнулся. — Сама сказала.

— Полно вам, — пресёк нашу короткую перепалку Кот.

Он спрыгнул с края оврага. Потёрся об ноги Верее. Будто бы давал мне понять, чтоб не тревожил попусту добрую женщину. Даром, что она и не женщина вовсе.

Ну всё верно. Купила его за куриную голову. Окаянная тварь, как она есть.

Маленький Ждан тоже приметил варгина. Оторвался от подола. Потянулся к нему ручонками. Не рассчитал. Шлёпнулся на мягкое место, будто вовсе ходить не умел. Или в новой жизни ещё не обучился толком.

Кот вальяжно подошёл к нему и деловито понюхал вихрастую голову.

— Хороший мальчонка, Лех, — сказал варгин. — Только тиной пахнет, как головастик. Ещё не выветрилось…

Что именно выветрилось, он договорить не успел. Детские руки сгребли его в охапку, подтянули ближе и принялись наглаживать напряжённую спину.

— Котик, кися, уголёчек, — ласково приговаривал мальчик, а на его лице расцветала робкая детская улыбка, в которой недоставало нескольких зубов.

Кот недовольно мотнул хвостом из стороны в сторону, задел ребёнка по носу кончиком своей пушистой метёлки. И Ждан рассмеялся. А варгин одарил нас с Вереей самым сердитым взглядом, на который был способен. Однако, никак не противился неловким детским ласкам. Понимал, что так нужно, чтобы малец поскорее обвыкся.

— Ты должна мне десяток куриных голов в обратную дорогу, — строго сказал мой друг, обращаясь к Верее.

Та лишь кивнула.

Спустя пару минут Ждан позволил ей взять себя на руки. Обнял за шею. Затих. И мы двинулись назад к Медовому Яру.

Солнце уже совсем поднялось над лесом. Оно играло в густой листве золотистыми бликами. Обещало погожий день, жаркий и сухой.

Первым семенил Кот, который отлично запомнил дорогу. За ним шла моя спутница с ценной ношей на руках. Я замыкал наше неторопливое шествие. Всё вглядывался в её напряжённую спину. В две толстые косы промеж лопаток. И детские ручонки на её тонкой шее, краше всякого ожерелья или иного украшения.

Отчего-то мне вдруг сделалось стыдно. Давно не бывало такого. Деревенские девки, румяные и беззаботные, никогда не вызывали во мне ничего похожего, что всколыхнула эта нежить. Неужто вправду так добра она, что и за умершего мальчонку была готова в берлогу сунуться? Неужто так по своим сёстрам-русалкам страдала, что за старосту пошла, лишь бы отвадить иных селян от Омута? Бывала, конечно, добрая нечисть, вроде варгина моего. Но не встречал ещё я тех, кто о нечистых собратьях своих заботился и о живых людях не забывал.

Серебряный гребешок оттягивал мой карман тяжелее камня.

— Верея, — окликнул я.

Она обернулась через плечо. И я показал ей гребень.

— Забыл тебе ценность отдать твою.

— Вот моя ценность, — улыбнулась она, прижимая неживое дитя теснее. — А гребешок себе оставь.

— На кой он мне сдался? — проворчал я.

— Заткни тогда мне за поясок потуже. Авось не потеряю.

Она остановилась, чтобы я мог заткнуть за тонкий пояс на её сарафане гребень так, чтобы он по дороге не вывалился.

Мы пошли дальше. Кот успел удрать вперёд. Теперь вдалеке мелькал лишь его распушенный хвост.

— Аукой воспитаю, — вдруг повторила Верея. — Оборачиваться научу. Начнёт в лесу заблудившимся путникам помогать. А до той поры побудет под моими чарами невидимкой. Поживёт со мною под одной крышей. Бажен и знать не будет.

Я так и не понял, мне ли она свои планы открывала, или сама с собой договаривалась. Только всё пошло не так, как хотела лобаста.

Ещё на опушке леса Верея навела на мальчишку простые чары. Теперь видеть его могла лишь она, да мой друг варгин. Мне мальчик на её руках казался невесомым маревом. Обманом зрения на ярком свету, не более.

На подходе к Медовому Яру женщина поставила малыша на землю и строго-настрого велела идти с нею, за юбку держаться, пока в избу не войдут. А уж там пусть прячется, куда пожелает, она после отыщет.

Но стоило нам приблизиться к избе старосты, как хозяин сам показался на крыльце. Лицо его было мрачнее тучи.

— Явилась, — процедил он, скрестив на груди руки. — Опозорила меня на всю деревню, бестолковая баба.

— Баженушка, о чём толкуешь? — Верея подошла к крыльцу с ласковой улыбкой.

Но муж хмурился и не сходил с места. Будто вовсе впускать её не собирался.

— Зачем в лес с пришлым потащилася? На лобасту поглядеть твои любопытные глазищи захотели? Аль ещё какие приключения искала? — Бажен скривил губы. — Мало тебе от нечисти досталось. Ещё захотелось? Так я тебе устрою.

Он говорил негромко, но зло. И на его сердитые речи из других домов высыпали соседи. Все стояли в стороне и с интересом наблюдали за развернувшейся историей. Редкие скандалы в таких маленьких деревнях сродни праздникам. Потом месяцами судачить будут промеж собой.

— Баженушка, — Верея снова улыбнулась, словно не понимала чёрных намёков. — Так ведь Лех… того… убил лобасту сегодня поутру. А я за земляникой ходила.

— Где же туес с ягодами? — он перевел налитые кровью глаза с жены на меня. — Где голова нечисти?

Я выпрямился. Заложил большие пальцы за пояс. Хотел сказать, что изрубил нечисть в капусту, да в Омут и швырнул, где ей самое место. Но женщина меня опередила.

— Так ведь он нёс её, а она страшная была, как смерть, — молвила Верея, а сама старалась встать так, чтоб никто не заметил, как шевелится подол её жёлтого сарафана. — Ну я испугалась. Заорала. Туес выронила где-то в папоротниках и бегом. А Лех меня нагнал и показал, что бояться нечего, что мертва нечисть. Ну я и упросила его отделаться от уродины и не тащить в деревню такую пакость. И как мы из лесу вышли, то к реке пошли и в воду выкинули. Пусть щуки её обглодают, окаянную.

Я дёрнул бровью. Её басня заканчивалась подобно моей. Даже лучше.

Какое-то время Бажен сверлил меня полным ненависти взором. Однако, наконец, приметил собравшийся вокруг нас народ, и немного успокоился. Видимо, раздумал позориться сверх меры.

Его рука отвязала худой кошель от пояса и швырнула мне. Я поймал его на лету.

— На вот, плата твоя, — процедил староста. — Забирай и выметайся немедля, ловчий. Чтоб духу твоего больше не было.

Но я никуда не спешил. Развязал кошель и оценил содержимое.

— Пять серебряных, — я с укором покачал головой. — Сговаривались на восемь.

— Бери сколько изначально и обещал и проваливай. Не вороти нос, — по тону Бажена я понял, что платить сверх этих пяти монет он не станет.

Встречались такие гнилые люди, ничего не поделать. Да только и я не был с ним честен до конца. И лобасты не убивал.

Но тут снова встряла Верея.

— Нехорошо, муженёк, — она говорила с той же улыбкой, но голос сделался жёстче. — Добрый человек от нас беду отвёл, а ты на благодарность скупишься. Прогневить богов надумал? Не терпят боги обмана.

— Откуда тебе, глупой бабе, про богов ведомо? — помутневшим от гнева взглядом он уставился на жену. — Твоё дело домашний очаг беречь и сыновей мне дать. А судить в этой деревне я буду, где добро, а где худо.

— Мне, Бажен, многое ведомо, — улыбка угасла на красивом лице, уступив место холодному негодованию. — И про богов, и про добро и худо. Не будь дураком. Отдай Ловчему деньги, и пусть ступает своей дорогой.

Чем завершится эта сцена, я понял сразу, как она началась. Потому как знал хорошо таких людей, как староста Бажен. Случись разговор этот дома, без посторонних глаз, быть может, спустил бы он Верее дерзость. Но не на людях. Не мог он показаться слабым пред бабой. Не умел уступить. Да ещё, как зашла речь о человеке, с которым жена в лесу пропадала. Проучить такую бабу полагалось. И чтоб она урок запомнила. И чтоб другим не повадно стало.

Быть может, она и заслужила. Врала ведь мужу. И про то, что лобасту я убил. И про то, что сама той лобастой была. Врала, видать, часто, много и даже не краснела.

— Ах, ты, пёсья кровь! — завопил Бажен.

Кинулся на женщину, занеся руку для удара.

Только я был быстрее. Хоть и стоял дальше.

Я перехватил воздетую в замахе руку. Вывернул резко и больно. Так, что староста заорал. А я отпихнул его прочь, заставив упасть в дорожную пыль на четвереньки.

Зашипел Кот, выгнул спину дугой. Готов был ринуться мне на защиту. Да не пришлось.

— Бывайте, — коротко буркнул я, направляясь к воротам.

Селяне глядели на меня с ужасом. И ещё с большим презрением, чем когда я пришёл. Все расступались, пропуская ненавистного Ловчего.

Мне захотелось поскорее уйти, пока по моей вине ещё чего не приключилось.

— Лех, погоди! — Верея догнала меня, повисла на рукаве, совершенно не заботясь ни о муже, ни о том, что скажут потом соседи. — Нам потолковать с тобою нужно! Не уходи вот так!

Я оглянулся на неё.

Лазоревые очи глядели снизу вверх растерянным, отчаянным взглядом. С мольбой. С зыбкой надеждой, которую я никогда оправдать не сумею.

А вокруг были люди. Любопытные уши. Злые рты. Изведут же тебя потом, глупая. За вот этот случайный порыв распустят слухи. Ни в одну избу в гости не позовут. Глаза отводить будут. А муженёк неровен час бить станет. Защитишься от него нечистой силой или стерпишь? Что же делаешь, мудрая, старая лобаста? Что увидела во мне? Помощника? Защитника доброй нежити? Аль ещё кого, одного тебе ведомого? Не смогу я ответить тебе ничем.

— Не о чем толковать мне с такими тварями, как вы, — громко и зло ответил я. Выделил голосом «тварей», чтобы поняла меня верно.

Отцепил её похолодевшую руку от себя. А потом оттолкнул прочь так, что она чуть не оступилась.

Верею поймала одна из женщин. Удержала, не дав удариться о плетень. Глянула та баба на меня волком. Как и все прочие жители.

Но мне уже было всё равно. Я развернулся и зашагал прочь, покидая Медовый Яр навсегда. А Кот засеменил следом, гордо распушив черный хвост.

Я не оглядывался.

Пусть думают, что я негодяй. Пусть вслед мне плюют. Говорят, что околдовал красавицу старостину жену своими чарами, да обманул. Прогнал и доброго слова не сказал. Мне всё равно. Лишь бы её в покое оставили. Лишь бы не позволила глупцу Бажену себя обижать. А до прочего мне заботы нету. Иное было у меня на уме. Нечто такое, что важнее хлопот о чужой судьбе.

Так успокаивал себя я, удаляясь всё более от Медового Яра.

А серебряный гребешок оттягивал мой карман.

Сам не знаю, зачем забрал его у Вереи снова. Для чего вдруг снял с пояса, когда отталкивал прочь. Рука будто по наитию это сделала.