Блаженны алчущие

XXVI. ~ Чудовище во мраке ~

30/10/665

I.

— После долгой переписки, Принц Воров передал, что готов согласиться на наши условия…

В кабинете Роули повисло торжественное молчание. Многое зависело от того, удастся ли Ищейкам прийти к соглашению с теми самыми людьми, которых они преследовали по долгу службы. Андаргийский шпион искал новую жертву среди подданных Его Воровского Высочества, а значит, с помощью бандитов у Ищеек появился бы шанс выйти на самих заговорщиков, хозяев шпиона.

Тишину разбил хрипловатый голос Кевина Грасса. — Чудо из чудес. Мы предлагаем этой швали кучу монет за то, чтобы помочь расправиться с их собственными врагами — и они согласны? Удивительно! — Ищейка стоял посреди комнаты, прямой и непоколебимый, скрестив руки на груди. И не скажешь, что недавно побывал в жестокой схватке, что беспокоят еще свежие раны.

— …Готов согласиться на наши условия, если мы уважим его требование, — завершил Капитан. — Принц Воров желает личной встречи с нашим бесценным лордом Делионом.

— Со мной? — переспросил Фрэнк, как последний болван. Такого он никак не ожидал, и в голове сразу стало пусто.

Еще не так давно, при мысли о подобном приключении кровь быстрее заструилась бы в жилах. Не так давно — до проклятой Башни, сожравшей Комара, до побоища в Доме Алхимика, до ужасных откровений, оставивших его в тупом оцепенении всех чувств.

Невольно Фрэнк покосился на Кевина — что-то тот скажет?

— На черта? — рыкнул Грасс.

Прежде чем ответить, Роули плеснул себе еще джина. — Я задал тот же самый вопрос, Грасс, только в более красноречивой форме. Подумать только, какое унижение для Его милости — трепать языком на равных с чернью, нацепившей корону, которая подобает ей столь же, сколь голозадой обезьяне! Сверхъестественная наглость, как сказал пастырь, когда черт попросился переночевать в его храме. — Груз ответственности явственно давил на капитана. В последние дни он выглядел еще привлекательнее обычного: красные глазки тонули в складках помятой кожи, заплывшая физиономия приобрела особый синевато-багряный оттенок, который сделал бы честь любому закату, что когда-либо вдохновлял перо поэта, грузное тело бескостно обвисло на стуле. И только джин он наливал с прежней ловкостью, не теряя зря ни капли. — Тем не менее, наглец настаивает. Пишет, что не доверяет нам, хочет заглянуть Его милости в глаза и убедиться, что мы ведем честную игру — хотя повелителю ли шулеров и мошенников рассуждать о честной игре!

Старик нахмурился и долго крутил седой ус. — А я ему не сойду? — предложил, наконец. — Звание мое такое ж, командир отряда, а я все ж поопытнее буду, знаю хорошо, как говорить надобно со всяким сбродом. А Его лордству и мараться незачем.

— Неужто ты думаешь, что я не предпочел бы встретиться с негодяем сам! — огрызнулся Роули. — Ежели мерзавцы задумали нечто дурное, что ж, я уже пожил на этом свете и с годами не стал лучше, как хорошее вино! Но нет: бандиты услышали это предложение из уст Его милости — его они и желают видеть. Одного, без охраны, иначе сделке не бывать.

— Так и пусть отправляются в зад, — отрезал Грасс. — Это условие смердит до небес.

Нависая над Капитаном, он сверлил его взглядом таким же холодным и пронзительным, как осенний ветер, завывавший за стенами раненым зверем.

— Смердит, как меж ног у портовой шлюхи, смердит так, что хоть нос затыкай, — закивал Роули. — Не шла б речь о деле государственной важности, у меня б язык не повернулся даже передать наглые эти слова Его милости, — Капитан проявлял несвойственное ему терпение. Тем паче, что вообще не жаждал видеть Грасса на совещании, и допустил его сюда только по настоянию Фрэнка. — Со своей стороны, Принц Воров предлагает в заложники четверых своих самых доверенных советников. Я их знаю — они служили еще прежнему Принцу, а значит, отменные кандидаты на дыбу и веревку.

— Диковинная просьба, что и говорить, — пробормотал Старик.

Кроме них троих, в кабинет позвали Вашмилсть. Роули привык полагаться на скромного клерка во всем, да и, в конце концов, обратиться с предложением к бандитам было именно идеей этого последнего. Его или его паучка.

— А что тебе шепчет твой паучок? — спросил клерка Фрэнк. Он не знал, верит ли во всяких паучков, зато в здравый смысл "чернильницы" верил точно.

— Пока ничего не разобрал, — задумчиво ответил клерк. Все это время он стоял за спинкой стула Капитана, почтительно воздерживаясь от того, чтобы вмешаться в беседу старших. — Лучше вам последовать совету более опытных и знающих людей, чем я.

Фрэнк постепенно собирался с мыслями. Легко принимать решение, когда выбора у тебя нет. — Ну что ж, я не могу отказаться от такого лестного приглашения.

И поставить под угрозу план.

Грасс обернулся и посмотрел на него в упор. — Дурак будешь, если пойдешь.

Это прозвучало весомо.

— Знаешь что, Грасс, я согласен! — поддержал его Роули, стукнув кружкой по столу для большего эффекта. — Негоже нам рисковать драгоценной жизнью Его милости. Опасно, слишком опасно.

Фрэнк виновато улыбнулся Кевину. — Что ж, ты меня знаешь, Грасс. Стреляю хорошо, дерусь паршиво, а соображаю еще хуже. И вряд ли доживу до старости, чтобы поумнеть. Так что придется идти.

Лицо Грасса снова скрыло забрало равнодушия. — Тогда я иду с вами. И вряд ли кто-то сможет мне помешать.

Еще одно заявление, заставшее Фрэнка врасплох. — Но ведь ты сам только что дал понять, что это глупо и опасно.

Кевин пожал плечами. — И что с того? Мне любопытно взглянуть на рожу этого самозваного принца. Может, он понравится мне больше, чем тот, которому мы сейчас служим.

Капитан ненадолго задумался, прищурившись, а потом расплылся в широкой улыбке. Она обнажила зубы, хотя кривые и желтые, но способные перемолоть еще многое и многих. — Я рад, что ты вызвался, Грасс. На одного сопровождающего они согласятся, я уверен. А мне так будет спокойнее, гораздо спокойнее, как сказала мамаша, утопив плаксивого младенца в речке. Я уж думал запретить вам идти, мой лорд, но ежели с вами будет Грасс с его верным фламбергом, мне не придется волноваться и трястись от переживаний!

Разве что с похмелья, мысленно дополнил Фрэнк…

Что ж… Спору нет, бок о бок с Кевином он будет чувствовать себя куда увереннее. А коли в конце пути их ожидает смерть, угрызения совести не будут его слишком мучить. Грасс знает, на что идет, со смертью же знаком не понаслышке. Он сам был ею недавно, в Доме Алхимика, где кровь дюжины мертвецов еще не оттерта с пола, и вряд ли когда полностью сойдет, как не сотрется из памяти Фрэнка воспоминание о телах мужчин и женщин, юноши и старухи, словно растерзанных диким зверем. На встречу с бандитами отправится отличная парочка: чудовище и человек без чести.

— Прекрасно, так когда нам выступать?..

30/10/665

II.

— Мы ведь не полезем туда, правда? — взмолился Лили.

— К черту твою ведьму! — Желто-зеленые глаза Лулу зло блестели. — Ты — Бэзил Картмор-Силла, пусть ползет к нам сама.

Сверху наблюдало ржавое солнце в рубище рваных туч, внизу — так далеко! — ждал водоем, покрытый плесенной коркой. А между небом и водой повисла темная полоса моста, соединяющая два дома, и звала Бэзила к себе.

— Госпоса сдет, — прошепелявил человечек. — Это единшственный путь, только так, и не инасе.

Ветер стонал, предупреждая, грозя.

…Первой Бэзил обратился к Алисе Ло, предсказательнице, модной у светских бездельниц. Ему стоило подумать о ней раньше, и он подумал бы, если бы не уверенность: все подобные ей — мошенники, особый дар которых заключается в том, чтобы водить за нос впечатлительное дурачье. А потом братец рассказал ему о гадальщике, разыскавшем для Ищеек труп исчезнувшего скрипача. Тот ясновидящий, жалкая трущобная крыса, был мертв — Бэзилу, как всегда, везло! — но древняя столица кишела ему подобными, и оставалось лишь найти достойную доверия кандидатуру.

Хотя придворные дамы записывались к модной гадалке на месяц вперед, Алиса Ло приняла Бэзила почти сразу, в маленькой комнате, полной теней и ароматного дыма. Его вопрос заставил приторную улыбку на ее тонких губах скиснуть.

— Я не могу… — Рука вспорхнула к горлу испуганной птицей, тревожно зазвенели браслеты. — Я не смогу вам помочь, мой лорд.

Коснувшись шарфа и кольца, что Бэзил принес на встречу, эта без того бледная маленькая женщина с лисьим личиком побледнела еще больше.

Он заговорил о вознаграждении, но гадалка не набивала себе цену. Лишь отнекивалась, а в бесцветных глазах плескался страх.

Бэзил не был ясновидящим, и все же он видел ее насквозь.

— Видно, ваши таланты вам изменили. На ваше счастье, сударыня, я не злопамятен, — протянул он, — и никому об этом не расскажу. Напротив, будем считать, что вы красочно описали смерть моей матери, а в конце, проникновенным голосом, будто исходящим из глубин преисподней, провозгласили имя убийцы. Я упомяну об этом лишь в своей компании, по секрету. Уверен, в кругу моих друзей не найдется шпионов Тайной службы и обычных сплетников.

Тогда гадалка подошла к нему, и, встав на цыпочки, приблизила губы к его уху. — Мои силы невелики, мой лорд, верьте мне. — Щеки коснулось до странности прохладное дыхание. — Если вы готовы говорить с тьмой, вам нужна ведьма Кор, из Тьмутени. И расскажите вашим друзьям, что от беседы со мною не было никакого толку, молю вас.

Уходя, он гадал, на кого она работает, и почему не могла наврать ему нечто утешительное.

Найти ведьму Кор, которая якобы понадобилась Бэзилу за советом в делах любовных, вызвался Йен Дижан. Этот высокий светловолосый молодой человек влился в их компанию с полгода назад, и только сейчас Бэзил задумался о том, что понятия не имеет, как это произошло. Йен просто появился на пьянке в один прекрасный день, и вроде как пришел вместе с кем-то — но с кем? И вроде бы все его знали, но никто не знал, откуда он взялся и кто таков… Одно точно: Йен отлично играл на мандолине, умел придумывать забавные проказы, сохранял изящество, даже надравшись, и этого хватало, чтобы терпеть его рядом.

Йен не заставил Бэзила ждать. Уже на следующий вечер шепнул ему пару слов на дружеском сборище, и вскоре Бэзил, Лили и Лулу собрались в алькове, чтобы услышать из его уст ответ ведьмы.

Йен принес от нее приглашение и подарок — нож с костяной рукоятью и сложной вязью знаков на изогнутом лезвии.

Бэзилу подарок не понравился.

Лили попробовал острие пальцем, порезался и захныкал.

— Вы слишком торопитесь, мой лорд, — усмехнулся Йен. — Время лить кровь пока не пришло.

Слова Йена понравились еще менее.

Они засыпали его тысячей вопросов, но Йен только улыбался, улыбкой человека, знающего больше, чем показывает, отшучивался, пожимал плечами. Ясно было одно — ведьма Кор ни к кому не ходит в гости, идти надо к ней. В Тьмутень.

Лили и Лулу отговаривали Бэзила, Йен посоветовал не бояться. — Местечко не хуже других, получше многих, — В серых глазах искрились лукавые болотные огоньки. — Только соблюдай правила, будь почтителен, уходи до темноты и не лезь, куда не звали.

Что Бэзил знал о Тьмутени?.. Лишь истории, передаваемые театральным шепотом, сказочки, в которые теперь, после появления монстра в его собственном доме, верилось пугающе легко. Вот только во что именно верить? Слухи противоречили друг другу, как обычно бывало со слухами.

В Тьмутень никто не осмеливается заходить. А если осмеливается, то не возвращается. А если возвращается, но иным, неправильным, и рано или поздно уходит в Тьмутень насовсем.

Жители Тьмутени не выходят за ее пределы. Они гуляют рядом с нами, невидимые глазу, и воруют малых детей. Это уже не люди. Это люди, живущие под властью умертвия, которое питается их кровью. Они сами — умертвия, их пища — кровь и прозрачный ликвор, текущий в позвоночнике. Они поклоняются темным богам. Они безбожники, от которых отвернулись высшие силы.

Когда-то, с этим соглашались все, Тьмутень была лишь еще одним кварталом Высокого Города. Пока что-то темное и злое не начало медленно, почти незаметно разрастаться там, как опухоль, заставляя одних уходить, а других — меняться, оставшись.

В глубине души Бэзил уже знал, что пойдет. Не завтра — так послезавтра, не на этой неделе, так через месяц. Стоило забрезжить шансу получить ответ, как неопределенность вдруг сделалась невыносимой, точно бесконечное ожидание казни. Вот только не потянет ли на попятный, когда перед глазами блеснет топор палача?..

Друзья вызвались сопровождать его, Йен — служить проводником.

В путь Бэзил оделся настолько просто, насколько был способен. Темный плащ, куртка и широкополая шляпа без украшений, под которой он скрыл волосы, превратили его в еще одно из тех бесчисленных серых существ, что ползали за стенами дворца. Друзья его взяли с собой мечи, но Бэзил дурью маяться не стал, прекрасно понимая: порезать он может разве что себя и случайно, но никак не других и нарочно.

Город ошеломил его вонью, от которой кружилась голова, какафонией оглушающих звуков, чередой отталкивающих рож. Грязь и разложение, отвратительные нищие и некрасивые дети с голодными злыми глазами, весь этот сброд и его грубые жилища, все скоро слилось для Бэзила в единую бурую массу. Это была та навозная куча, из которой и над которой рос его маленький мирок, как красивый, но ядовитый цветок. Единственное место, где он мог выжить, и откуда ему было некуда бежать, потому что вокруг разливался океан убожества и гнили.

На миг все, что его занимало, показалось ничтожным, неважным. Мир, настолько уродливый и дурной, не исправит ни Истина, ни справедливость, ни месть. Богам стоило бы стереть свою ошибку с лица земли и начать с чистого листа.

— Милый Бэзил, вам дурно? — Лили, сам выглядевший больным, протянул ему нюхательную соль. Бэзил покачал головой, не отнимая от носа надушенного платка.

— Да вы, небось, первый раз идете по улице собственными ножками? — поинтересовался Йен. Его вечную беззаботную усмешку Бэзил раньше находил приятной, сейчас же она казалась издевкой.

— Не в первый, — буркнул он, прогоняя несвоевременные воспоминания. Сейчас он хотя бы не один…

Проулки и подворотни, дворы и арки сменяли друг друга, а потом неожиданно оборвались безлюдным берегом речушки. На другую сторону вел горбатый мостик без перил, а там, одинокая посреди пустыря, застыла в ожидании низенькая фигурка в шляпе с обвисшими полями.

— За мостом начинается Тьмутень, мой лорд, — сказал Йен.

Ветер тоскливо подвывал, гоняя рябь по серой воде.

— Вашему отцу стоит снести это место, — Лили ежился, несмотря на подбитый шерстью плащ.

— Я слышал, есть такие планы, — отозвался Бэзил, думая о своем. — Когда война закончится…

— Это ничего не изменит, мой пугливый лорд, — усмехнулся Йен. Для человека без роду и племени блондин держался довольно нахально. — Да и поздновато, так-то.

— Ручаюсь, большая часть россказней о Тьмутени — сказки старых баб, — заявил Лулу. Тусклый свет дня превратил его напудренное личико в мертвенно-белую маску.

Йен подмигнул. — Почему бы нам не узнать? — И припустил по мосту. Четыре прыжка, и он на другой стороне.

Сглотнув слюну с кислым привкусом страха, Бэзил сделал первый неуверенный шаг следом. Его руку сжал Лили. — Вы уверены, Бэзил? Ох, это плохая идея. Я понимаю ваши чувства, но… Что хорошего может выйти из этой затеи?

— Можете подождать нас здесь, если хотите, — предложил Бэзил. Странным образом, близость кого-то еще более трусливого придала ему храбрости, и мостик он одолел быстро.

Человечек, ожидавший их на другой стороне, был странным созданием. Голова в шляпе едва доходила Бэзилу до груди, на щуплом тельце болтались какие-то невероятные лохмотья. Землисто-серая кожа делала его похожим на что-то, что недавно выкопали из земли.

— Это подручный госпожи ведьмы, он поведет нас дальше, — объяснил Йен.

— Твоей ведьме стоило бы прийти самой, а не заставлять Его Милость плестись в вашу убогую глушь, — строго заметил Лулу.

— Госпоса не ходит, — отозвался человечек, растянув рот в улыбке. — Госпоса покоится. — Из его левой ноздри выполз толстый розовый червь, спустился вниз по губе и исчез меж зубов.

— Это умертвие! — взвизнул Лили, хватаясь за плечо Йена, и даже скептик Лулу зашипел от неожиданности.

Просто трюк, сказал себе Бэзил. Он должен был так думать, чтобы не пуститься с криком в бегство.

— Да нет, — возразил человечек. — Усе нет. — И прибавил, вынимая из складок одежды небольшой глиняный флакон. — Теперь нусна кловь.

Бэзил попятился. Меж тем Йен забрал подарок ведьмы и, уколов себе палец, выжал пару капель крови во флакон. — Вот и все, мой лорд. Теперь вы.

Бэзил с сомнением взглянул на нож с костяной ручкой. Живот сразу свело. Если бы он неожиданно укололся, это было б не так страшно, но вот предвкушение боли… Он представил, как набухает на пальце красная капля, потом течет все гуще, быстрее… Его замутило. — Зачем это надо?

Ответил ему Йен. — Чтобы безопасно ходить по Тьмутени.

— Не делай этого! — заскулил Лили. — Они украдут твою душу, или еще что-то!

Лулу помотал головой, пораженный их трусостью. — Ну вы даете, оба!

Бэзил зажмурился, когда он сжал его кисть. Острый, быстрый укол боли…Боги, если я не способен даже на это, чего я вообще могу добиться?

Лили прятал руки за спиной, но его это не спасло. Последним Лулу уколол собственный палец.

Пока человечек ходил куда-то с флаконом, Бэзил пытался отключить воображение, услужливо развлекавшее фантазиями о том, зачем понадобилась Тьмутени их кровь.

Раненый пальчик ныл, поэтому он протянул руку Лили, чтобы тот дул на него.

…Бэзил сам не знал, что ожидал увидеть в Тьмутени, только не обычный кусок Высокого Города, отличавшийся, на первый взгляд, лишь отсутствием вонючих толп. Да что там толпы — улицы здесь словно вымерли, и уже начинало казаться, что они идут по городу-призраку. И все же кто-то здесь жил — во многих окнах с раскрытыми ставнями колыхались легкие серебристые занавеси, смахивающие на паутину, в темных провалах других смутно угадывались фигуры — они наблюдали за путниками из мрака, молчаливые и недвижные. Чувство, что на нем сосредоточен взгляд чьих-то невидимых глаз, не покидало Бэзила нигде.

Человечек быстро семенил впереди, прижимаясь к стенам, как большая крыса, спешащая к себе в нору. Он вел их то вниз, то вверх, мимо нарядных особняков и глинобитных хижин, мимо храма, из которого доносилось причудливое песнопение, меняющий тональность вой, словно подражавший ветру, в чьем свисте теперь слышался плач и ропот сотен голосов.

У высохшего фонтана играли ребятишки, переговариваясь на непонятном наречии. Бэзил сразу напрягся, ожидая подвоха, но детишки все как один широко заулыбались, остановив игру, приветственно помахали ладошками. У некоторых были странно острые зубы, зато вид — вполне дружелюбный.

Йен помахал им в ответ. Его плащ и треуголка ярко-зеленого цвета — другого он не носил — яркими пятнами выделялись в черно-сером мире Тьмутени, бодрый свист как будто бросал вызов тишине. Его беззаботный вид немного успокаивал — в конце концов, он побывал в Тьмутени и вернулся живым и невредимым, не так ли?

Но не потому ли он так весел, что заманивает их в ловушку? Темный тип, возможно, грабитель и убийца. Одно утешало: нет смысла нападать на них, когда можно подсунуть Бэзилу любую шарлатанку, и он добровольно отдаст ей все, что взял с собой.

Если только… Бэзила не собираются взять в заложники! Отправлять семье по кусочкам, требуя выкупа. Он представил себе, как во дворец приносят очередной короб, и отец вздыхает: "Когда уже они пришлют его пустую голову?" Может, Филип согласился бы пожертвовать карманными деньгами за месяц, но едва ли выложит за него столько, сколько готов заплатить за текинскую кобылку…

— Госпоса сивет сдесь, наверху.

Картавый голосок человечка прервал цепочку назойливых мыслей. Сердце забилось где-то в горле — они пришли!

Угрюмый особняк в три высоких этажа, у входа в который они стояли, стоял заброшенным уже давно. Дверь истлела, обвалившийся каменный козырек засыпал площадку у входа осколками, большими и мелкими. А из темного провала сладко-мерзко несло падалью, так сильно, что пришлось подавить позыв к рвоте.

Лили сунулся туда и отбежал в сторонку, издавая сдавленные звуки.

— Мы там не плойдем, — зашелестел человечек. — Лессница ласвалилась, по ней плобилаются только клысы. Дасэ они часто падают. Вот и пахнет, — Он хихикнул. — Есть длугой путь. Дальсе.

Прямоугольный водоем перед домом успел застояться, покрыться плесенью, и жил своей собственной гнилостной жизнью. Если в нем оставалось то, что можно назвать водой, ее было не видно сквозь густую зеленоватую пленку, похожую на ту, что появляется на поверхности забытой на солнце похлебки. Иногда по пленке проходила дрожь, не в такт с порывами ветра, и тогда из глубины поднимались медленные ленивые пузыри, лопаясь с непристойным звуком и выплевывая в воздух пар с запахом тухлых яиц.

Миновав водоем, они начали подниматься по лестнице соседнего дома, тоже нежилого, но лучше сохранившегося. Бэзил не понимал, чем им это поможет, пока человечек не остановился у окна на вернем этаже. В паре футов под окном начинался длинный каменный мост, соединявший два здания. Кто-нибудь мог спрыгнуть на него и пройти над водоемом прямо на последний этаж особняка, ставшего приютом ведьмы Кор.

Если, конечно, был болен на всю голову и мечтал самоубиться, если был акробатом, если не страдал от головокружений… Если его не звали Бэзил Картмор.

— Ты спятил, коли думаешь, что я туда полезу, — процедил Бэзил сквозь зубы.

— Мост крепкий, не волнуйтесь, — порадовал Йен. — И широкий, посмотрите сами.

Будь это дорожка, начертанная на земле, ее ширины вполне хватило бы для одного человека. Двое могли одолеть ее, тесно прижимаясь друг к другу. Только то была не дорожка, а каменная полоса, под которой, далеко внизу, алчно чмокала трясина. И Бэзил знал, что никакие силы земли не заставят его ступить туда.

— Как к этой ведьме вообще кто-то ходит? — недоумевал Лили.

— Госпоса пледпочитает помогать тем, кому помощь плавда нужна, — ответил человечек с мерзким тихим хихиканьем. — Достатосьно, стобы лискнуть.

Отчаявшимся людям, готовым заплатить любую цену.

В том-то и вопрос — достаточно ли он отчаялся?..

III.

01/11/665

В путь их провожали взволнованный Вашмилсть, Старик и Роули, который едва не раздавил Фрэнка в объятиях и чуть не задушил запахом перегара.

— Прежний Принц был мужик разумный, — поведал Старик на прощание. — Безжалостный и себе на уме, без того никак, но договориться можно было. Про нового чего только не болтают. Одни говорят — безумец, другие — провидец. Якобы видения к нему приходят, и тогда он пророчествует, и слова его сбываются.

— Многовато их развелось, этих видящих, — Грасс скривился. — Начнет при мне прорицать — и это плохо кончится для нас обоих.

— Бандитье тоже жить хочет, — заметил Роули. — Ежели этот их принц совсем не в себе, скоро напорется случайно на нож или сломает шею на ровном месте.

— Поговаривают, он объединил честных людей с нижними, — Тут Старик выразительно потыкал большим пальцем в сторону пола. — И с выродками с Тьмутени. Что в башке у такого может твориться, даже представить жутко.

Это интриговало. Фрэнк с удовольствием расспросил бы старого Ищейку поподробнее, но пришло время выходить. Что ж, повезет — все увидит сам.

Вечер выдался ясный, и Фрэнк с особым чувством смотрел, как золотится небо над высокими крышами домов, слушал визг ребятишек, пронзительные голоса торговцев, распродающих остатки товара. Даже ободранные стены и грязные лужи, в которых все же отражались облака, обретали определенное очарование для человека, видевшего их, возможно, в последний раз.

Нельзя было не заметить, что сегодня на улицы города вышло особенно много нищих. На каждом углу тощую руку тянуло создание из костей и грязных тряпок, словно чучела со всех окрестных полей, устав пугать птиц, выбрали этот день, чтобы перебраться на службу в столицу.

Когда Фрэнк поделился наблюдением с Грассом, тот пожал плечами и прибавил равнодушно, как нечто само собой разумеющееся: — Ну да, за нами следят. Проверяют, одни ли мы.

Местом встречи бандиты назначили Плешь, пустырь, где когда-то нашли вторую жертву заговорщиков. Здесь их поджидал провожатый, угрюмый молодчик, прятавший лицо под капюшоном. Махнул рукой, приглашая следовать за собой, и тут же развернувшись, проскользнул в щель между домами.

Коли догадка старого пастыря из храма Святого Сердца окажется верна, на пустыре тоже когда-то было священное место древних, а не так давно его осквернило жестокое убийство. Но сейчас, оглядевшись напоследок, Фрэнк увидел лишь унылую помойку на задворках, одну из многих. Даже надпись на слярве, если она еще сохранилась, скрывала тень.

Блуждать по кишкам трущобы, подходяще прозванной Брюхом, им пришлось долго. Провожатый выбирал самые узкие и темные улицы, то и дело сворачивая в проулки. Пахло здесь, как в нутре несвежего мертвяка, протискиваться частенько приходилось по одному. Быть может, Грасс сумел отследить, каким путем их вели, но Фрэнк скоро перестал даже пытаться. А во второй раз увидев тот же самый рисунок на стене — уд, начерченный с пренебрежением к анатомическим пропорциям, зато с трогательным вниманием к деталям — окончательно убедился, что их еще и заставляют ходить кругами.

Прогулка завершилась внезапно. Где-то в сердце трущобы (коли у Брюха могло быть сердце), на другом темном пустыре, рядом с полусферой, взбухшей из камня площадки точно флюс — крышей храма, такого же заброшенного на первый взгляд, как и окрестные дома-развалюхи. Здесь их окружили бандиты, высыпавшие отовсюду и ниоткуда, и потребовали отдать оружие.

Фрэнк взглянул на друга. Пусть их двое против дюжины, но один из них — Кевин Грасс, и отказаться еще отнюдь не поздно. Может, им даже позволят просто уйти.

Грасс ответил выжидающим взглядом, и Фрэнк понял, что решать придется самому, никуда не денешься. Последний шанс… Он вынул меч из ножен и протянул бандитам.

Их тут же облепили со всех сторон, скрутили руки за спиной. Грубо обшарив, нашли даже потайные ножи — по крайней мере все, что было у Фрэнка. А потом приготовились накинуть им мешки на головы.

— А это-то еще зачем?!

Его вопрос проигнорировали, и мир исчез за серой пеленой.

Сперва ровный камень, потом щебень под ногами. Ступени вниз… Серая пелена почернела, стало душно. С каждым глотком воздуха мешок прилипал к лицу, закрывал ноздри. Крепкие руки толкали Фрэнка вперед, удерживая за плечи, голос над ухом отдавал отрывистые приказы.

Судя по направлению, они вошли в заброшенный храм. Пересекли помещение, завернули за угол… Сзади грохотнула дверь, и почудилось, что это с клацаньем зубов сомкнулась пасть зверя, в которую он добровольно вошел. Кто-то зажег факел или фонарь, его рыжий свет проникал сквозь плотную ткань. А потом снова ступени, узкие и крутые.

Путь вниз казался бесконечным, и, даже ослепнув, Фрэнк ощущал, как стены смыкаются вокруг него и над ним, давят тяжестью города, оставшегося над головой. Он снова погружался под землю, туда, где водятся черви с человеческими лицами и оживает сама тьма. Она злорадно поджидала добычу, ускользнувшую в прошлый раз…

Когда Фрэнку уже казалось, что лестница никогда не закончится, произошло именно это. Начались переходы, подъемы и спуски, по которым вели сильные руки бандитов. Где-то идти можно было во весь рост, где-то — только согнувшись. Где-то за шиворот капала влага и пахло сыростью, где-то было сухо и пыльно. Где-то они едва протискивались меж стен, а где-то каждый их шаг многократно повторяло гулкое эхо.

Потом они остановились, и Фрэнк услышал, как вполголоса переругиваются бандиты, прежде чем разрезать путы на его руках.

Он понимал, что сопротивляться нет смысла, но когда его заставили сесть на корточки и начали пихать вниз в какую-то дыру, паника, которую он с трудом сдерживал, одолела, накрыла с головой. Ноги и руки Фрэнка, обретя собственную волю, принялись намертво цепляться за стены.

Тогда с него, наконец, сдернули мешок, и он смог оглядеться.

Небольшое помещение, выдолбленное в камне. Рваный свет фонарей, которые бандиты принесли с собой, опалял песочного цвета стены, высвечивал перегородки, примитивный очаг в углу…

— Ползи вперед, тварь, пока не схлопотал, — рыкнул один из бандитов, тот, что толкал Фрэнка сзади. Он выглядел не лучшим образом — на лбу блестели крупные капли пота. Еще двое держали Кевина, а кто-то уже шуршал впереди, в узком и низком прямоугольном туннеле, резко уходившем вниз. — Да шевелись же, ради Агнца. Думаешь, нам тут весело?

Хотя все в нем противилось этому, пришлось лезть в нору, скорчившись в три погибели. Его путы разрезали не случайно: было бы невозможно спускаться почти на корточках, под таким углом, не помогая себе руками.

Тьму впереди разгонял еще один фонарь. Его нес другой бандит, который с сопением полз перед Фрэнком, чертыхаясь каждый раз, когда стукался макушкой о выступ низкого неровного потолка.

А еще дальше… Фрэнк не сразу поверил своим глазам. Человек — человек ли? — что указывал им путь, был гол, как в миг появления на свет, а его молочно-белая бескровная плоть и безволосый череп так же блестели от слизи. Он двигался на четвереньках далеко впереди, иногда растворяясь во мраке, но неизменно дожидался, когда они приблизятся.

— Это что еще такое? — не удержавшись, спросил Фрэнк у бандита сзади.

— Адская тварь, кто-кто, — процедил тот сквозь зубы. — Из наших новых друзей. Проводник, одним словом.

Бандит, что вел за собой Кевина, шикнул на товарища, и в ответ на следующий вопрос Фрэнк получил лишь пинок.

Рука вдруг провалилась в углубление в стене, нащупала что-то длинное и сухое… Кость! Лучевая кость, выбеленная временем. Фрэнк отбросил ее, как ядовитую змею.

Такие захоронения стали попадаться все чаще. В нишах побольше лежали скелеты взрослых, в маленьких — невыразимо печальные скелетики детей. Проползая мимо них, Фрэнк каждый раз шептал короткую молитву.

Дальнейший путь напоминал какой-то бесконечный смутный кошмар. С его головы то сдергивали мешок, то надевали снова, хотя запомнить дорогу у Фрэнка не было никакой возможности. Перед глазами мелькали другие туннели-норы, системы таких же примитивных комнат, связанных друг с другом. Пещерный храм с покрытыми фресками стенами и алтарем, что стерегли звероголовые статуи. Молочно-белая река, текущая меж сталагмитами….

Когда мешок вернули в последний раз, связав предварительно руки, шум вдали подсказал, что они приближаются к цели. Теперь Фрэнка тащили быстро, торопливо, иногда даже отрывая от земли. Потом втолкнули куда-то, и вздох множества глоток стал ему приветствием.

Со всех сторон — шорохи, шепот, голоса. А вскоре — гул, гудение стального роя, рев приближающегося водопада. Сколько же их здесь, и сколько в них ненависти и злобного торжества…

Звуки оглушали — а потом оборвались, как по мановению руки. Хотя почему — как? Именно по мановению руки, и Фрэнк знал, кому она принадлежит.

Задергали завязки мешка. Сейчас он снова сможет видеть. Что бы ни открылось его глазам, это будет лучше, чем слепота. Ткань сдернули…

Вокруг — сумрак, в котором плескался свет факелов, и неясно, грозно шевелилась какая-то темная масса. Из нее рос черный гриб, обращаясь троном для человека, чьи золотые волосы и корона как будто вобрали в себя весь свет.

Принц воров, кто же еще.

Повернув голову, Фрэнк с облегчением заметил рядом Грасса. Его держали двое, как и его самого.

— Подведите пленников к трону! — прогремело сверху.

Пинками их заставили двинуться вперед. Потревоженная масса оттекала с пути со злым шипением, нехотя. То и дело казалось, что она вот-вот захлестнет двух Ищеек, погребет под собой. Волнами накрывала вонь немытых тел и приторных духов, еще чего-то невыразимого, к ним тянулись руки и клешни, щипали, толкали, царапали. Рожи, одна другой уродливее, возникали перед глазами — безносые, безухие, клейменые, покрытые наростами, в ужасных язвах. Выродок, чьи вывернутые ноздри придавали ему сходство с летучей мышью, плюнул в Фрэнка струей зеленой слюны, повисшей у него на вороте. Полуголая красотка ловко врезала по ноге, тут же растворившись в толпе…

Фрэнк покосился на Грасса: окаменевшие черты того ничего не выражали, и только когда толпа с ненавистью выкрикивала его имя, сопровождая нелестными эпитетами, губы Ищейки кривила тень улыбки. Ему, похоже, по душе была подобная "популярность".

Фрэнк мог только восхищаться таким самообладанием — сам он дорого бы дал за возможность нанести пару бесполезных ударов прежде, чем их с неизбежностью раздерут на части, и уже натер себе запястья, пытаясь порвать веревки. Утешало одно: коли он сейчас отправится в преисподнюю, в лапы к чертям, то разницы особой не заметит.

Окрик сверху — и вся та нечисть, что наседала на них, разбежалась, пригибаясь.

— Друзья мои, — По залу потек глубокий, звучный голос. — Не забывайте о манерах. Сегодня у нас праздничный пир, на котором наши гости — главное блюдо. А оно, как известно, подается в конце.

Этот бандитский царек просто пугает нас, сказал себе Фрэнк, но расслабиться услышанное не помогло. Пока же он снова мог дышать — и осмотреться по сторонам взглядом, привыкавшим к полумраку.

Место, где они оказались, что-то смутно ему напомнило: просторная пещера, заросшая по краям сталактитами и сталагмитами, один из которых и служил основанием трону так называемого Принца… Здесь и там удавалось разглядеть причудливые детали: статуи странных созданий, вырубленные в скале, дотягивались макушками до самого свода, на стенах — примитивные рисунки, начертанные одними линиями: человечки, звери, зверо-люди, чудовища…

Справа — подземное озеро, столь гладкое и недвижное, что сразу и не поймешь, где заканчивается твердь и начинается вода. У него столпилась разномастная толпа, подданные бандитского короля, едва не порвавшие их с Кевином в клочья.

Некоторые держались поодаль, прячась в густом полумраке. Среди них Фрэнку чудились гротескные нечеловеческие формы, не иначе, как обманчивая игра теней и света.

Если были на приеме изгои, то были и избранные. Аристократия бандитского мира в числе чертовой дюжины удостоилась места за столом, растянувшимся у подножия трона. Стол ломился от яств, серебра и хрусталя, гости блистали в парче, шелках и самоцветах.

Сперва Фрэнк удивился такому богатству, но потом понял. Они опустились на самое дно — и как на дне морском, где обретали последний приют корабли, здесь навсегда осели сокровища, утраченные миром верхним.

Появление Ищеек вызвало за столом оживление, переговоры, злорадный смех. А один из избранных подскочил и быстрым шагом устремился прямо к ним.

Когда он подошел ближе, Фрэнк вспомнил грязное ругательство из лексикона Крошки, потому что кожа этого человека была черна, как эбеновое дерево, белки глаз блестели, как свежеочищенные яйца, а на поясе его тихо тренькали, стукаясь друг об друга, два черепа на цепочке.

— Мой принц, делай, что хочешь, с белобрысым, но этот человек — мой! — Череп, в наряде из нежно-голубого атласа, нацепил на себя столько драгоценностей, что хватило бы светской кокетке или Бэзилу Картмору. Эта избыточная роскошь, нелепая на его собратьях, темнокожему разбойнику даже шла. Быть может, в жилах полукровки текла кровь ву'умзенского вельможи?.. — Грасс убил моего второго, и я поклялся, что день, когда мы увидимся снова, станет его последним! — Он надвинулся на Кевина. — Ну что, пес, хочешь еще поговорить о том, что ты — дворянин, а мы — шваль?

Грасс, который стоял, опустив голову, ни на кого не глядя, вдруг разогнулся, дернулся — и его зубы клацнули в полудюйме от уха бандита, отпрыгнувшего назад с не самым мужественным писком.

Не сделай это Боги невозможным, Череп, наверное, побледнел бы от ярости и унижения. Придя в себя, сверкнул глазищами и ударил Грасса по лицу.

Фрэнк попытался прийти на помощь другу, но вцепившиеся сзади руки держали крепко. А Кевин только тихо рассмеялся, сплюнув кровь на нарядные туфли бандита.

К его смеху присоединился другой, раскатистый, более низкий. Задрав голову, Фрэнк увидел, что к ним со своего возвышения спускается по каменной лестнице великан в короне и мантии — Принц Воров. Широкоплечий, футов под семь ростом, с длинными золотистыми волосами, он имел вид поистине королевский.

Вслед за ним по ступеням стекала серая тень… нет, две. Не сразу и догадаешься, что это двое людей, ползущие по-пластунски. Внизу они встали на четвереньки, один за другим, а принц присел на это живое сидение, дрогнувшее, но устоявшее под его весом. Теперь Фрэнк мог разглядеть его вблизи.

Прямой нос, твердый подбородок, кудри, что золото — возможно, Принц Воров мог быть даже красив, как подобает принцу из сказки. До того, как кто-то разрезал его лицо на кусочки, а потом сшил воедино уродливыми стежками шрамов. Из сетки бугристых рубцов сверкали неистовые голубые глаза, а в широкой белозубой улыбке, застывшей на губах, было что-то от безрадостной ухмылки скелета.

— Кланяйтесь Его Воровскому Высочеству, — хрипло шепнули за спиной.

Фрэнк распрямил плечи — он не собирался добровольно склоняться перед сбродом. Как и ожидал, ему надавили на спину, вздернули вверх связанные руки, и вот он уже согнулся в неудобном положении, только что не тыкаясь носом в пол. С опаской покосился на Грасса, более чем способного затеять бучу, в которой они не могут победить, и с удивлением увидел, как тот отвешивает не самый изящный, но вполне добровольный поклон.

— Ты послушнее, чем мне говорили, шавка, — заметил Принц то ли с насмешкой, то ли с одобрением.

Грасс пожал плечами. — Мне приходилось кланяться и худшей дряни, так что мне еще одно унижение?

Фрэнк, которому дозволили распрямиться, вздохнул про себя. Было успокоительно знать, что некоторые вещи не меняются, и Кевин все еще носится со своей ненавистью, как пес с костью.

По-прежнему улыбаясь, повелитель бандитов перевел внимание на своего темнокожего подданного, и под его долгим немигающим взглядом тот словно съежился, уменьшился ростом.

— Ты слишком пуглив, Череп, пожалуй, и слишком нагл, — Повелитель бандитов закинул ногу на ногу. — Никто не мешал тебе добраться до Грасса наверху, но ты этого не сделал. А теперь заявляешь права на добычу, которую завалил кто-то другой.

— Мы — не добыча, — напомнил Фрэнк, стараясь говорить как можно спокойнее. — Мы пришли сюда сами, чтобы вести с тобой переговоры.

Теперь неистовые глаза пронзали насквозь его самого. — Вы пришли, потому что вас позвал я, а вы были достаточно глупы, чтобы послушаться.

Надо сохранять самообладание, напомнил себе Фрэнк, прикусив губу. Речь не только о его жизни, но и о жизни Кевина, и, что важнее всего, о раскрытии заговора против правящей семьи. Против Филипа и Денизы…

— У нас остались в заложниках твои люди…

— Крамарен, Дросс, Жупел и Хлад, — равнодушно перечислил повелитель бандитов. — Доверенные лица бывшего Принца, доставшиеся мне в наследство. Спелись за моей спиной, чтобы сменить меня на кого-то поудобней. Я мог бы велеть перерезать им глотки, но умереть на виселице куда почетнее для честного человека.

Толпа заволновалась, зашумела и выплюнула из себя двоих разъяренных мужчин.

— Эй, что ты несешь, Принц? Наш Крамарен… — возмущенно начал первый. Второй ничего не сказал — положил ему руку на плечо, а потом ударил в спину ножом. Подвел, пошатнувшегося, к берегу озера. Толкнул.

Раненый упал в черную гладь, вспенив ее лихорадочным биением рук и ног — но ненадолго. Нечто бледное мелькнуло змеисто под рябью вод, потянулось к нему — и человек исчез, как не было, оставив после себя лишь небольшую воронку. Потом разгладилась и она. Вода снова блестела маслянисто и равнодушно…

Это еще что за тварь?!

Принц поднялся со своего причудливого стула, зыркнул по сторонам. Даже сойдя с возвышения, он мог смотреть на большинство собравшихся сверху-вниз.

— Есть еще вопросы? — громко спросил у притихших подданных.

При любом другом дворе, тишина длилась бы и длилась, но здесь смельчак нашелся быстро.

— Когда уже начнут раздавать выпивку? — выкрикнул кто-то. — Глотка ссохлась к чертям.

Толпа ответила гулом одобрения, а Принц — тремя хлопками в ладоши.

Тотчас по залу загремела грубая, примитивная мелодия. Фрэнк не раз слышал ее на улицах города, она неслась от костров нищих, из грязных притонов, из гущи празднично-пьяной толпы, непризнанный гимн города и его отбросов.

— Тутуту-ТУТУ, тутутуту-ТУТУ…

Издевательски скрипели дуделки, хлопали трещотки, пищали флейты. К ним присоединились высокие голоса скрипок, пониже — альтов, густой рокот барабанов, и вот уже музыка течет полноводной рекой. Один и тот же простой мотив повторялся на разные лады, усложняясь, обретая глубину, эхом отдавался от стен, перерастая в целую симфонию звука, мощную, грозную. А над всем этим — прекрасное чистое сопрано, что выводило слова, полные непристойностей и богохульства, призывая гибель на головы лордов и принцев, пастырей и богачей. Не пустые проклятия — призыв к бунту, и было в этой музыке что-то, от чего мороз пробегал по коже.

Принц Воров приблизился к своим пленным. Его камзол был расшит золотом и крадеными драгоценностями, на груди блестела толстая золотая цепь, золотая диадема, исполнявшая роль короны, вспыхивала рубинами и алмазами. От Принца убийственно несло горячим потом.

— Злюка, Тюфяк, — окликнул он. — Угостите наших гостей. Никто не скажет, что Принц Воров морит людей голодом — есть ли что-то мерзее этого?

Тогда живое сидение распалось, а двое, составлявшие его, поползли к столу, как два странных серых червя. Фрэнку было не до угощения. Значит, он все же привел друга в смертельную ловушку. — Вы дали нам слово, что мы будем в безопасности.

Голубые глаза сверкнули, как лед на солнце. — Что-то не припомню, чтобы обещал вам, двум шавкам, хоть что-то. Вашему капитану, Роули, — это да. А обещал я ему, щеночек, — В грудь Фрэнку ткнул толстый палец с грязным обкусанным ногтем, совсем непохожий на палец настоящего принца. — Что от тебя даже косточек не останется.

IV.

— Что?!

— Ты глухой? Мы с твоим Кэпом договорились, что поможем друг другу, — Принцу Воров этот разговор доставлял явное удовольствие — полубезумная ухмылка не сходила с изуродованного лица. — Я избавляю его от тебя, а он меня — от лишних людей. Метод — на мое усмотрение. После мы с ним проворачиваем эту штуку с поимкой андаргийца и делим денежки Картморов. Прирезать Ищейку я, сам понимаешь, всегда рад, поэтому особо уговаривать не пришлось.

— Ты врешь! — Фрэнк надеялся, что его взгляд выражает все презрение, которое он ощущал к этому клеветнику.

— Я так и знал, — буркнул Грасс.

Фрэнк обернулся к нему, пораженный. — Кевин, этот бандит просто пытается опорочить нашего капитана. Неужто ты ему поверил?

— Этого бандита я знать не знаю, зато с Роули знаком давно — и мне отлично известно, что он за мразь. То, что говорит этот Паяц Воров, я подозревал с самого начала. Вы б меня все равно не послушали, а жаль — прожили б дольше.

— Но почему? Зачем?! — Такая невероятная подлость не укладывалась в голове.

Грасс пожал плечами. — Что он вас ненавидит, было дураку понятно с самого начала. Недаром восхвалял вас со столь преувеличенным жаром, что не будь вы добродушнейшим и наивнейшим из ягнят, в отряде вас бы живо невзлюбили. Причина ненависти тоже ясна: Роули сразу понял, что ваш дружок планирует посадить своего ставленника на его место. Ну, и решил действовать на опережение.

"Набирайся опыта", сказал ему Филип. "А потом…" Фрэнк пропустил слова друга мимо ушей — пройдут годы прежде, чем он будет готов возглавить отряд Ищеек, если такое время вообще когда-либо наступит. Но для Капитана, коли он догадывался о планах Филипа, все было куда серьезнее…

Пока Фрэнк, в тупом оцепенении, пытался переварить несъедобное известие, вокруг грохотало торжество. На дне умели веселиться: бандиты пускались в пляс с таким неистовством, словно уже метались в петле, хмельное лилось рекой. Если на приеме у Бэзила Картмора вино разливали полуобнаженные женщины, то здесь девицы с кувшинами бегали, в чем мать родила.

Блестящее собрание развлекали уличные артисты: скакали, кувыркались, показывали фокусы, но никто не мог затмить попрошаек и представление, что они устроили. Здоровые на вид мужчины и женщины, превращались, падая на землю, в людей-крабов, людей-гусениц. Руки-ноги исчезали, сменяясь уродливыми культями, лица обрастали гнойными ранами, наростами, пятнами ожогов. Преображение стремительное и почти невероятное. Подлинные калеки и уроды не отставали от фальшивых. С ловкостью, поражающей воображение, эти человеческие обрубки взобрались один на другого, образовав высокую пирамиду. На самую вершину залез крошка-карл — и запрыгал там, переворачиваясь в воздухе…

Безумие… Мир окончательно чокнулся, сошел с оси. Принцем в нем величали грязного бандита, а человек, называвший себя командиром Ищеек, предал своих людей их заклятым врагам…

Эта мысль жгла. Видно, что-то с Фрэнком не то, раз уже второй раз его пытается убить кто-то из собственных соратников. В первый раз его спас Грасс, а кто спасет теперь их обоих?..

Из оцепенения вывело возвращение Злюки и Тюфяка. Две унылые бескровные тени замерли перед ними, одна с чашей в руках, другая — с блюдом, полным фруктов. Смазанные черты и одинаковые пропыленные одежды, похожие на робы пастырей, делали этих двоих почти близнецами. О прожитых годах говорили морщины на дряблой коже, о пережитых страданиях — зажившие шрамы там, где когда-то были глаза. Фрэнк содрогнулся.

Первой вперед ступила тень с чашей. Мозолистая ладонь мягко скользнула вниз по лицу Фрэнка, легла на плечо. Одной рукой слепой прижимал чашу к его губам, другой опирался на Фрэнка, причем длинный ноготь большого пальца чувствительно вонзился в плоть.

Фрэнк не удивился бы, окажись в чаше моча или уксус, как еще одна бандитская издевка, но по языку потекло восхитительное вино. Пока он пил, ноготь слепого двигался, снова и снова выводя на его коже… полукруг? Рога? Нет, конечно же, знак Руна.

Фрэнк вгляделся в лицо слепца, оказавшееся прямо напротив, и в движении бескровного рта прочел "Помогите". Он молил о помощи во имя святого Агнца! Сердце Фрэнка сочувственно сжалось — несчастный старик!

Вот только помочь он пока не мог даже себе самому.

— Ты тратишь на мертвецов отличный напиток, — заметил Фрэнк Принцу, облизывая губы.

— Мы проложили дорожки в погреба лучших домов столицы. Я бы счел себя невежей, ежели б подал вам какую-то дрянь на последней в вашей жизни трапезе.

Какой вежливый! Вино вдруг показалось кислым, как уксус.

Есть фрукты с завязанными руками представлялось затруднительным, и Принц велел развязать гостям руки.

— Я бы на твоем месте не стал этого делать, — возразил Череп, как бы невзначай отступая на пару шагов.

— Ты на моем месте — точно нет, — презрительно согласился его повелитель. — А я скажу, ежели Грасс умудрится перебить всю эту толпу голыми руками и выбраться отсюда, значит, так нам и надо. Значит, наша столица заслуживает злодеев получше.

Фрэнк с облегчением размял запястья, натертые веревками. Жаль, эта милость мало что им давала. Даже Кевину не прорваться сквозь полчище бандитов, а произойди такое чудо, они все равно заплутали бы и подохли в бесконечных подземных переходах. Пожалуй, все, что им остается — пробиваться к озеру, чтобы стать добычей того, что там обитает. Лучше быстрая смерть, чем долгая, после пыток и издевательств. Но, о Агнец, неужели судьба велит ему непременно сдохнуть в темном склепе под землей, вдали от света Божьего?

Кевин отстранил чашу с вином, которую протягивал слепой. — Что ж, по мне никто не заплачет, да и дураки будете, коли меня отпустите, по правде сказать…

Боги, что он опять несет?

Похабный гимн подошел к концу, и в воцарившейся тишине бандиты начинали прислушиваться к беседе их Принца с ненавистными Ищейками.

— …Но имейте в виду: Его милость тут, — Кевин кивнул на Фрэнка, — закадычный друг Филипа Картмора, и коли вы тронете его, поднимется такая вонь, что вам всем станет нечем дышать.

Грассу, конечно, дорого стоило прибегнуть к подобному аргументу. Фрэнк этого стерпеть не мог — они здесь из-за его глупости, а значит, если кто и должен спастись, то никак не он. — Роули хотел избавиться от меня, меня и убивайте, — он повысил голос. — Заслужил — за то, что поверил в бандитскую честь. На самом деле, я действительно немного знаком с лордом Картмором, но именно Грасс — его старый друг со времен Академии, и…

Этого не мог стерпеть уже Кевин, и его возмущенный рык заглушил речь Фрэнка.

Принц Воров скрестил руки на груди, голубые глаза его сверкали насмешкой. — Я погляжу, все красные шавки, как одна, водят близкую дружбу с Картморами.

— Они уже пытались нам это втирать, — вспомнил Череп. — А теперь, кажется, сами запутались в своем вранье. Так кто там из вас близок к сильным мира сего?

Они с Кевином отозвались в унисон, указывая друг на друга.

— Он говорит правду… — Новый голос, сиплый и негромкий, прошел сквозь все звуки, как струна сквозь масло, оставив эхом то ли присвист, то ли шипение. Толпа сразу притихла, с любопытством выжидая.

От темноты, сгустившейся в дальней нише, отделилась тень. Заскользила ближе, обрастая плотью, но оставаясь такой же узкой и черной — черный плащ, черная шляпа, темные сапоги. Бандиты расступались перед нею, шарахаясь с брезгливой опаской, словно меж ними двигалось нечто склизкое и ядовитое. Возможно, так и было.

— Он говорит правду, — снова просипел незнакомец, подойдя почти вплотную. Как вообще разобрал хоть слово в своем дальнем углу?.. — Это верный друг Его милости лорда Картмора.

Широкие поля шляпы скрывали верхнюю половину вытянутого лица. Даже вблизи Фрэнк мог различить лишь темные пятна рытвин на щеках оттенка бледной поганки, искривленные в усмешке влажные губы, меж которыми нет-нет да мелькали треугольники острых зубов. И запах — сырой запах слизи и тины.

На миг почудилось, что перед ними какая-то глубоководная тварь, чудом научившаяся ходить прямо.

И отрастившая руки, одна из которых легла на плечо Кевина. Ее вид заставил Фрэнка вздрогнуть — вроде как человеческая, но… не совсем. Пальцы слишком длинные, ногти — слишком крупные и острые… Пожалуй, точнее было б назвать их когтями.

Грасс уставился на руку, явно пораженный такой наглостью, потом поднял взгляд — и прищурился.

— Ты?! — пробормотал он, и в его словах прозвучал отголосок той же брезгливости, приправленной, правда, не страхом, а изумлением.

— Вижу, вы узнаете меня. Всегда приятно знать, что оставил впечатление. Как видите, Ваше Темнейшее Высочество, — заметил незнакомец с изящным поклоном, — нам с господином Грассом уже приходилось встречаться, в самом начале моего преображения. Он был с человеком, который назвался Филипом Картмором, и его сестрой. Мои спутники не поверили, что на грязных улицах Тьмутени можно встретить особ голубой крови, но позже я имел возможность лицезреть господина Картмора во время торжественной церемонии, и убедился, что на нашу долю тогда действительно выпала высокая честь. И что бы это могла быть за славная ночь, коли б мои спутники не упустили добычу! Они поплатились за свою нерасторопность, когда господин Грасс уничтожил их, с незначительной помощью своих друзей. Было это проделано с таким изяществом, что я, наблюдая за схваткой из укромного угла, не мог ею не залюбоваться.

— Значит, ты, Стилет, тоже предъявляешь права на жизнь нашего Ищейки? — уточнил Принц Воров. — Жаждешь мести?

— Отнюдь, — возразила тень по имени Стилет. — Месть — западня для глупцов, капкан, который мешает идти вперед. Надо всегда смотреть в будущее, видеть благословение в любом повороте судьбы. Боги жаждали жертв в ту ночь, и господин Грасс напоил их кровью. Я хочу поблагодарить его за то, что избавил меня от никчемных болванов, которыми мне довелось руководить. Моя новая команда — хищники, а те были падальщики, и только. Более того, — Он повернул к Кевину свою странную голову. — Я хочу пригласить вас присоединиться к моему отряду. Каждый должен быть с себе подобными, господин Грасс… — Его ноздри расширились, со свистом втягивая в воздух. — А вы — один из нас, уж я-то чую…

— Черта с два! — возмутился Фрэнк. — У Кевина нет ничего общего с такими, как вы!

— Так ли? — Стилет даже не взглянул на него, обращая свою вкрадчивую речь к Грассу. — Вы разве не замечали, что раны заживают на вас быстрее, чем должны бы? Что вы слишком хорошо видите в темноте? Что сильнее, чем имеет право быть человек?.. Приходите к нам, господин Грасс, живите среди своих. Никто не должен быть один, — сиплый с присвистом голос стал мягким, почти нежным, — даже чудовища. Быть может, в особенности мы.

— Если я останусь в живых, — процедил Кевин сквозь сжатые зубы, — то найду тебя и убью.

Похожие на слизней губы растянулись еще шире. — И это был бы увлекательный спектакль. Особенно теперь…

— Меня ты тоже собираешься убить? — вскинулся Череп.

— Если попадешься под руку, пожалуй, — пренебрежительно согласился Кевин.

Принц Воров фыркнул. — Вы начинаете мне нравиться, шавки.

— А ты нам — нет, — огрызнулся Грасс. — Мало того, что урод… Кстати, кто так разукрасил твою морду?

Фрэнка поморщился. К счастью, Его Воровское Высочество вопрос не разозлил, полубезумная ухмылка осталась прежней. — Сам. Мне всегда говорили, что у меня смазливая физиономия, но мне она не слишком нравилась. Решил ее чуть-чуть поправить, и до сих пор не могу остановиться.

Действительно: приглядевшись, Фрэнк заметил, что среди шрамов, облепивших лицо Принца подобно пиявкам, были как застарелые, так и свежие, взбухшие розовым.

— …Так еще, похоже, дурак, что куда хуже, — продолжал Кевин. — Неужто не видишь, что тебя подставляют? Есть только одна причина, почему старик боится этого младенца — его близкая дружба с лордом Картмором. Старик не без причины подозревает, что рано или поздно Картмор посадит своего дружка на его место, а ему самому дадут ногой под зад — это только вопрос времени.

— Это я уже понял.

— Старик избавится от соперника твоими руками и получит двойную выгоду. Будет бить себя в грудь, вспоминая, как отговаривал своего драгоценного подчиненного от этой встречи, предупреждал об опасности. Потом выпросит у Картмора денег, чтобы нанять побольше людей и отмстить за невосполнимую утрату. Лично я подозреваю, что Роули недооценивает коварство и мстительность Картмора: такую оплошность как гибель Фрэнка, ему не простят. Но тебе и твоим людям это не поможет — вас будут травить, как крыс, с помощью гвардейского полка, коли понадобится, пока твои подданные, устав терпеть убытки, не вынесут твою голову на блюде. И даже если ты воображаешь, что сможешь пересидеть в этой норе любую охоту, какую в состоянии устроить ненависть и ярость сына нашего правителя, то должен понимать, как деловой человек: вся эта суета плохо отразится на прибыли. А все потому, что ты решил поверить никому иному, как командиру Ищеек — гадине, которой они сами-то не верят!

Фрэнк понимал: Кевин никогда не стал бы тратить столько слов, чтобы спасти свою жизнь.

— Все, что ты говоришь, уже открылось мне, — Принц Воров возвел глаза горе, словно святой с иконы. — Свыше.

— Значит, это правда? — Грасс не скрывал презрение. — Ты воображаешь, что слышишь голоса и прочую хрень?

Принц кивнул. — Воистину. Высшие силы посылают мне видения, а я — лишь марионетка в их руках.

С некоторых пор Фрэнк начал с особым подозрением относиться ко всяким видящим и предсказателям… На каждого подлинного, он не сомневался, найдется десяток фальшивок, вроде Лори с ее "Алым человеком". — Я не всегда знаю ближайшее будущее. Но мне открылось то, что грядет, — Голос Принца рос, заполняя зал-пещеру, и все переговоры стихали, все лица обращались к ним. — Я видел, что свет станет тьмой, а тьма — светом. И я видел, что те, кто вознесся высоко, падут в бездну, а те, кто ползал во мраке, воспарят под небеса. Те, кто был голоден, утолят, наконец, свою жажду, а те, кто пребывал во тьме, прозреют. И я видел моих подданных во дворцовых залах, и я видел на троне, что пустовал слишком долго, темнейшего из всех принцев, — На миг глаза его, горящие фанатичным огнем, стали двумя осколками мутного стекла. — И вы послужите ему.

— Вот еще! — вырвалось у Фрэнка.

На Кевина представление произвело не больше впечатления, чем все остальное. — Тогда ты просто обязан отпустить нас, — заметил он, не отвлекаясь от главного.

— То же мне сказал голос разума, большего, чем мой… — согласился Принц Воров. — Но я считаю так: ежели судьба благоволит вам, вы избежите любой опасности, не так ли? А мне и моим людям нужно развлечение, верно, ребята? — Толпа выразила согласие кровожадным гулом. — Я дам вам шанс выжить — а в благодарность когда-нибудь попрошу об ответной услуге. По рукам?

— Только если то, о чем ты попросишь, не будет противоречить нашему долгу, — вынужден был предупредить Фрэнк, хотя и с трудом представлял, какую услугу можно оказать самому повелителю бандитов, не нарушая этого условия.

— Мои подданные жаждут крови, а значит, это будет поединок, — возвестил Принц, и снова толпа алчно взревела в ответ. — Ты, Череп, готов обгадиться каждый раз, когда смотришь на Грасса, а потому я предлагаю тебе сразиться с его приятелем.

Я — труп, подумал Фрэнк отстраненно. Что ж, лучше смерть с мечом в руке, чем под пыткой. А главное, Кевин спасется, чтобы отомстить за него.

Оскорбленный, Череп коротко поклонился. Уж этот постарается восстановить свою репутацию в глазах повелителя!..

— Ну а Грасс, — продолжал Принц Воров, — жаждал прикончить Стилета. Что скажешь, Стилет, дадим ему такой шанс?

Бандит по кличке Стилет изогнулся в глубоком поклоне с гибкостью, достойной морского змея. — Слово моего принца — закон для меня.

— Вот и славненько. Дайте им оружие, — Потеряв к ним интерес, Принц повернулся на каблуках и лениво щелкнул пальцами, подзывая к себе две серые тени. Первый слепец сразу поспешил за своим господином, второй — тот, что молил о помощи — замешкался на мгновение, и Фрэнку почудилось, что пустые глазницы смотрят прямо на него.

Я постараюсь вас спасти, пообещал он себе. Если случится чудо, если останусь жив.

Им вернули мечи. Фрэнк сжал рукоять, с привычным весом в руке сразу почувствовав себя уверенней. Обманчивое чувство — Черепа, конечно, выбрали главарем бандитской банды не за белизну зубов или там умение играть в серсо.

Толпа придвинулась, ворча, как огромный зверь, голодная, но готовая ждать, пока ее аппетит разогреют еще сильней зрелищем жестокой схватки. Четверо противников оказались заперты между колышущейся массой и мертвенно-гладкой водой. Если они… если Кевин одержит победу, позволят ли им уйти?

Даже бандитская элита покинула свои места за столом, не желая пропустить представление. Фрэнк успел разглядеть нескольких колоритных персонажей: даму в роскошном парчовом платье, чей чрезвычайно смелый вырез открывал взгляду три полные груди с золочеными сосками, лежавшие на белых кружевах, как на блюде; человека в лохмотьях нищего, с пальцами, унизанными драгоценными перстнями. Несколько особняком держалась высокая фигура в балахоне вроде тех, что когда-то носили прокаженные; глубокий капюшон скрывал ее лицо.

Грасс встал перед Фрэнком, негромко проговорил, склонившись к уху: — Я быстро избавлюсь от своего и помогу вам расправиться с Черепом. Постарайтесь, чтобы вас не убили до тех пор, и не делайте глупостей.

Фрэнк почувствовал, как в руку ему незаметно вкладывают нечто длинное и гладкое. Он осторожно покосился вниз — то был осколок человеческой кости, выбеленный временем и острый, достаточно длинный, чтобы сойти за примитивный кинжал. Значит, пробираясь по туннелям, Грасс успел ограбить могилу!

Спорить и обсуждать было некогда, поэтому Фрэнк спрятал жутковатый дар в складках одежды, и повернулся к своему противнику.

Череп решил разыграть из себя аристократа. — В моих жилах течет благородная кровь, а потому мне будет приятно видеть своим противником человека благородного, — заявил он, прижимая шляпу к груди прежде, чем бросить ее одному из своих людей. — Вашего приятеля я таковым считать не могу, как бы он ни кичился — ни манер, ни искусства одеваться… Раз у вас нет оружия, кроме меча, я тоже буду пользоваться только одним клинком.

Фрэнк отлично помнил, как благородно он пытался расправиться с ними, при раскладе восьмеро против троих, как предлагал им с Красавчиком бежать, благородно бросив Кевина на расправу. И отметил нож у него на поясе — на всякий случай.

Улыбнувшись как можно более простодушно, Фрэнк поклонился в ответ. — Вы слишком добры, а ваши слова выдают в вас человека чести. Уверен, что не уроню себя, скрестив с вами мечи.

Если Череп сочтет его полным болваном, это, наверное, сойдет за небольшое преимущество? Подобное впечатление Фрэнк вызывал у людей без особых усилий.

Грасс и его противник тоже встали друг напротив друга. Две фигуры, каждая из которых излучала смертельную опасность.

Фрэнк напомнил себе, что не имеет права отвлекаться на их схватку — Кевин позаботится о себе, ему же стоит сосредоточиться на Черепе.

А потом тварь-по-прозвищу-Стилет скинула широкополую шляпу, и Фрэнк позабыл обо всех предосторожностях, уставившись на нее с открытым ртом — как, впрочем, и чернокожий бандит рядом с ним. Ропот удивления и отвращения ветром пробежал по толпе…

V.

Мир исчез — осталась только тонкая полоса в белесой бесконечности. Мостик, по которому любой уличный мальчишка пробежал бы, не задумываясь. Каменная смычка между двумя домами, пугавшая Бэзила до чертиков.

Позади осталась долгая дорога через Тьмутень, потребовавшая от него всей его храбрости. Неужто он добрался сюда только для того, чтобы развернуться и убраться восвояси?

— Отправляйся к ведьме и скажи, что я приказываю ей появиться передо мною, — велел Бэзил Йену. — Можешь дать ей задаток…

Йен засмеялся в ответ, запрокинув белобрысую голову. — О нет, мой лорд, я не собираюсь больше целовать ведьму Кор. Даже ради вас.

Целовать?..

— Да и сомневаюсь я, что старушка смогла бы прийти, если б и захотела.

Старушка — это звучало не слишком жутко.

Человечек, терпеливо поджидавший неподалеку, подтвердил слова Йена. — Госпоса не ходит, госпоса покоится.

— Ну же, — подбодрил Йен, легко спрыгивая на мост. — Я мог бы проскакать по нему на одной ноге. Это совсем не страшно.

Горький детский опыт подсказывал Бэзилу, что после этих слов обычно делается очень страшно, а иногда еще и больно.

— Если свалишься ты, страшного и впрямь будет мало, — ядовито согласился Лулу, ежась под порывами ветра бок о бок с Лили. — А вот если упадет Бэзил Картмор…

— Я проведу вас, мой лорд, — Йен протянул к Бэзилу руки. — Пойду задом наперед, а вы держитесь за меня, только и всего. Не бойтесь, я никогда не падаю.

Да, вот только не слишком ли ты беспечен? Человек, который уверен, что не упадет, рано или поздно свалится в бездну, в этом Бэзил не сомневался. И насколько надежен сам мост?

Словно в подтверждение его страхов, мост под сапогами Йена фыркнул облачком щебня и пыли.

— Сперва я хочу посмотреть, как по нему пройдешь ты, — сказал он Йену. — А тогда, так и быть…

Человечек оскорбленно засопел под локтем. — Это плотив плавил. К госпосе надо идти в одиноську.

— Самое веселое в жизни — нарушать правила, — отозвался Йен, ослепительно улыбнувшись, и припустил вперед. Ветер набросился на него: взметнул короткий зеленый плащ, растрепал светлые пряди волос, но не нарушил кошачью грацию походки. Йен и впрямь выглядел, как человек, который не может упасть…

Человечек увязался следом, приговаривая: — Плотив плавил, плотив плавил…

Они дошли до середины моста, когда человечек толкнул Йена в спину.

Блондин пошатнулся, и мгновение казалось, что белые зубы, кошачьи повадки, зеленые одежды и все остальное навеки упокоится в плесенной могиле. Но падение каким-то образом превратилось в прыжок с одной ноги на другую, потом — в поворот с пируэтом, а затем руки Йена выстрелили вперед, отправляя щуплую фигурку назад и в сторону, в пустоту.

Падая, человечек не издал ни единого звука. Тишина… Лишь удовлетворенно чмокнула жижа.

— Он утонет! — пискнул Лили.

— Хотите полезть спасать? — поинтересовался Лулу. — Вперед.

Бэзил не представлял, как можно выжить, рухнув с высоты в это. Да и захочешь ли жить после такого? Одно омерзение уже должно убить тебя.

Йен добрался до конца, а потом, как ни в чем не бывало, вернулся обратно, причем часть дороги прошел на руках. При одном взгляде на это у Бэзила кружилась голова.

— Милый Бэзил, пожалуйста, не надо, — простонал Лили, когда Йен повторил свое приглашение.

В жизни Бэзила бывали моменты, крайне редкие, пугающие до чертиков, когда все его существо — рассудок, кишки, обратившиеся в воду, поджилки, трясущиеся, как бланманже — кричало "НЕТ!", а нечто чуждое, где-то невыразимо глубоко, уверенно отвечало: "Да". И Бэзил с ужасом понимал, что будет повиноваться этому второму голосу, потому что просто не может иначе.

Как когда он, Боги ведают, зачем, выбрался на крышу дворца и подошел почти к самому краю. Как когда, в зрелом возрасте пяти лет, заявил дяде Оскару, что тот — грубиян. О, он пожалел о своих словах, едва они сошли с губ, но произнес их вполне сознательно и спокойно. Как когда поцеловал эту забавную леди Валенна под грохот фейерверков, хотя был уверен, что она либо засмеет его, или скинет с крыши, или нажалуется мужу.

Такой момент настал снова. Пружина, которую закрутили годы сомнений, ожидания и страха, раскрутилась — окончательно и бесповоротно.

Бэзил кивнул Йену, проглотил ком в пересохшем горле. — Только иди медленно, не смей торопиться!

— Конечно, мой лорд, — Едва не состоявшееся знакомство с пучиной на Йена, похоже, особого впечатление не произвело. — Не переживайте, на этом мосту можно было бы джигу станцевать.

Какая же бесячая у тебя улыбка, подумал Бэзил.

…Сперва он не мог понять, чего боялся, но чем дальше оставалась безопасность каменной площадки, тем неувереннее становился шаг. Серо-зеленая бездна манила, притягивала…

— Только не смотрите вниз, — предупредил Йен, и после этого удержаться стало еще сложнее. Он представлял, как срывается и летит вниз — с пронзительным, высоким воплем. Плесень сомкнется над головой, навсегда лишая света, всосет его вниз, густая вонючая жижа заполнит ноздри, рот…

— Так значит, ты уже имел дело с ведьмой Кор? — спросил Бэзил, чтобы отвлечься.

— О да. Не того вы боитесь, мой лорд, ох, не того…

Бэзилу совсем не хотелось, чтобы его пугали еще сильнее. — И она помогла тебе?

Ветер попытался сорвать с него шляпу, сбил ее набекрень, но Бэзил не решался отпустить теплые руки спутника, единственный якорь в безбрежном океане неба. У Йена были сильные пальцы, крепкие кисти, мозолистые, как у какого-то моряка.

— Иначе я не вел бы вас к ней, мой лорд.

— А что от нее было нужно такому, как ты? — Проходимцу в поисках легких денег…

— Я хотел найти свою мать, — просто ответил Йен, и у Бэзила перехватило дыхание — на миг он даже забыл бояться. Если б он мог надеяться отыскать свою мать, а не только ее убийцу!

— Дед рассказывал про нее совсем немного, — продолжал болтать блондин, — среди прочего — что она сбежала в столицу с мужчиной, а еще — что была красива и порочна до мозга костей. Мой идеал женщины, можно сказать! Да и какой маленький мальчик не обожает свою матушку?..

Про мать Бэзила тоже говорили что-то в этом духе, про красоту — громко и вслух, про порочность — тайком и шепотком… Но слухи до него все равно доходили.

— Мой лорд, не волнуйтесь, но к нам идет клыса, — предупредил Йен. — То бишь крыса. Ей до нас нет дела, она пройдет мимо, вот и все.

Бэзил обернулся — слишком резко. Успел увидеть существо размером с кошку, державшее что-то в зубах. А потом мир завертелся.

Он стоял на гигантских качелях, взмывая все выше и выше. Вот-вот пальцы разомкнутся — и он взлетит в воздух. Бездна внизу приветственно колыхалась, готовясь принять его в объятия.

Смешно будет, коли отец расправится с ним, не пошевелив для этого пальцем! А может — это все его план, а Йен куплен? Так удобно: бедный глупый Бэзил сам полез, куда не надо, а теперь даже косточек его не разыщешь.

Нет, нет, он хочет еще раз перебрать свои драгоценности, поругаться с братцем, обнять тетю… Хочет вернуться домой.

Он зажмурился, чувствуя прикосновение к ляжке, сопровождаемое шорохом маленьких ножек. В другое время это заставило бы его орать от ужаса, но сейчас ему было не до крысы, даже огромной. Лишь бы устоять, лишь бы удержаться… С головы свалилась шляпа, но и это не имело значения.

Глубокий вдох, и мир раскачивается уже не так сильно — скорее усталый путник, чем пьянчуга.

Йен терпеливо ждал, держа его за руки, спокойный, уверенный.

— Если мы останемся в живых, я тебя щедро награжу, — поспешил сказать Бэзил.

— Ваша дружба для меня достаточная награда.

"Покровительство" прозвучало бы скромнее из уст такого, как он… Впрочем, черт с ним!

Когда дрожь во всех членах пошла на убыль, Бэзил сделал маленький шажок, еще один. Он вернулся бы, если б мог, но для этого надо было б сделать поворот, а потом пройти почти столько же, сколько оставалось…

Йен двигался легко и уверенно, как всегда, хотя и вынужден был идти спиной вперед. Но ведь и Бэзилу изящества не занимать… Постепенно надоедало семенить неуклюже, сгорбившись. Издалека за ним наблюдали друзья… Будь это частью танца — пройти точно по прямой линии — он проделал бы движения, не задумываясь. Что, если попробовать… Бэзил отвел плечи назад, поднял голову. В ушах, пробиваясь сквозь плач ветра, зазвучала торжественная мелодия паваны.

Перестав цепляться за спутника, он округлил руки, принимая элегантную позу. Скользнул вперед правой ногой, перенес на нее вес.

Одинарный шаг, еще раз, двойной.

Йен стоял у него на дороге, и Бэзил велел ему отойти.

Каждое его движение вторило музыке, и он просто не мог сбиться. Чего он так боялся?..

А потом идти осталось совсем немного.

Завершив путь, Бэзил обернулся к друзьям и отвесил им сложный поклон. Они зааплодировали в ответ, вскинув руки, две тонкие фигурки в темном провале окна.

— Перевести их сюда? — спросил Йен, поджидавший его с гордой улыбкой родителя, чей малыш сделал первые шаги.

Бэзил покосился через плечо. Серый свет дня освещал голый пол и облезлые стены, по которым ползли их с Йеном тени, а дальше начиналась тьма. Она смотрела на Бэзила из глубины, пристально и недружелюбно. Выжидая…

Где-то там жила ведьма…

Нахлынула реальность, мгновенно прогнав эйфорию. Это была жизнь, не сказка, а в жизни наградой за отвагу (а также за честность, искренность, доброту и благородство) могло стать перерезанное горло. Он вдруг снова почувствовал привкус металла во рту.

Отправиться во тьму без поддержки друзей — при мысли об этом мороз пробегал по коже. Но столь же страшно будет смотреть, как они идут по мосту, подвергая себя опасности. Да и не стоит им, по чести, слышать то, о чем он будет говорить с ведьмой. А если внутри его ждала засада, Лулу и Лили хотя бы смогут сбегать за помощью.

— Она… там? — Голос предательски дрогнул.

— Да, мой лорд, через несколько комнат, в большом зале, не заплутаешь. Но ежели хотите, я вас провожу.

Коли его встреча с ведьмой была не для ушей Лили и Лулу, тем паче не место на ней Йену.

— Жди меня здесь, — приказал он, стараясь изобразить уверенность. Распрямил спину, задрал подбородок — вот только на сей раз это не помогло прогнать дрожь. Он все еще раскачивался на качелях над пропастью, и только Темнейшему известно, где приземлится. — Если не вернусь через полчаса, шлите за помощью.

Тьма ждала, и Бэзил пошел ей навстречу, один. Ветер послал ему вслед последнее предостережение.

VI.

Вместе со шляпой со Стилета слетело и человеческое подобие — вернее, только подобие и осталось, грубое, неубедительное, будто лицо его начертила неуверенная детская рука: овал, палочка, две точки… И вышел эдакий Бука из страшилок, которыми пугают мальчишек. Нос — слишком длинный, рот слишком широкий, глаза — два клопа, утонувшие в рыхлой плоти.

С каждым моментом сходство с человеком слабело. Нижняя челюсть отпала, обнажая ряды острых зубов, опустились плечи, точно под тяжестью чудовищной мускулатуры. Руки потекли вниз, удлиняясь, пока когти не царапнули со скрежетом камень…

Толпа перешептывалась, бормотала, в ее гуле отвращение, любопытство, страх. Череп выругался и сплюнул, забыв, что только что корчил из себя аристократа — впрочем, многие из тех повели бы себя точно так же.

Даже Грасс покачал головой, пораженный. — Во что ты превратился?..

— Ты хочешь сказать, — парировала тварь, — во что превратились мы? — и прорычала-прогремела ответ: — В ТО, ЧТО НЕЛЬЗЯ УБИТЬ!

А потом прыгнула. Взвилась. Взлетела.

Кевин едва успел взмахнуть мечом, защищаясь. На землю упали, продолжая извиваться, несколько когтистых пальцев, а на лбу Грасса вспыхнули порезы.

Тварь приземлилась за его спиной, перекатилась, развернулась одним стремительным бескостным движением. Прыгнула снова.

Толпа выдохнула единой грудью — и это вывело Черепа из оцепенения. Когда тот атаковал в блеске стремительных выпадов, для Фрэнка началась собственная борьба за выживание. Даже теперь, из них с Кевином двоих он бы поставил на Грасса.

Первые атаки Черепа были смелыми, рисковыми. Он явно надеялся расправиться с Фрэнком одним наскоком, и это наводило на мысль, что бандит неплохо осведомлен о боевых навыках соперника.

Толпа подбадривала Черепа ревом, особенно старались члены его банды. Они поносили Фрэнка, красочно расписывая грядущую расправу.

Пусть треплют языками: Фрэнка занимало лишь, как отбить очередной выпад. Череп задавал ритм их неистовой пляски, и Фрэнк сомневался, что долго его выдержит. Он уже весь взмок, лишь чудом успевая следовать за движениями противника. Рядом метались тени, то попадая в поле зрения, то снова исчезая. Казалось, Грасс должен был вот-вот одержать верх — одежда его врага превратилась в лохмотья, по которым стекала кровь из десятка порезов; а отступая под напором Черепа, Фрэнк поскользнулся на обрубленной кисти, которая не могла принадлежать человеку — пальцы из пяти фаланг еще царапали когтями пол.

Да, Фрэнк отступал, зато — пока — парировал все удары. К счастью, они были слабее и медленнее тех, что обрушивал на него Грасс на тренировках, даже когда дрался не в полную силу.

Череп, кажется, понял, что мгновенной победы не будет, стал осторожнее, хитрее. Провел коварный финт… Фрэнк попался бы, как младенец, вот только Кевин успел показать ему этот приемчик с неделю назад. И подходящий ответ.

Фрэнк решился на быструю контратаку, сам изумившись, когда на рукаве бандита расцвела красная полоса. Гневный вой из толпы стал сладким аккомпанементом удаче, а Череп грязно выругался.

Если продержаться подольше, кровотечение ослабит его. Они с Фрэнком могут даже оказаться на равных…

Фрэнк постепенно понимал, что уже не так беспомощен, как раньше. Доходила расстановка сил и до Черепа.

— Стилет из этих, тьмутеньских… Темная тварь… Костер плачет… Как бы силен ни был твой дружок, Стилет порвет его в клочья, — Вежливые расшаркивания были забыты. Теперь бандит пытался вывести Фрэнка из себя. — Любая рана ему — раз плюнуть, эти твари не дохнут… А потом мы вместе добьем тебя, — Белозубая ухмылка словно светилась по контрасту с эбеновой кожей.

Фрэнк покосился на тварь, как раз оказавшуюся рядом, и опять глазам своим не поверил — Стилет перебрасывал длинный нож из одной лапы в другую… Не мог же он, в самом деле, отрастить новую кисть?

А вот и Кевин — давно не видел Фрэнк его таким вымотанным. На боку багровело пятно, с предплечья свисал, непристойно алый, тонкий шмат срезанной плоти.

Кевину самому нужна помощь против этого инфернального создания... А Фрэнк возится тут, бесполезный слабак.

Он отвлекся, и это едва не стоило ему уха. Череп не терял времени даром, ему было проще сохранять фокус, ведь ни один из тех, кто сражался рядом, не приходился ему другом.

— Послушай, — взмолился Фрэнк, после того, как они с Черепом опять разошлись "вничью". — Это бесчестно, не по-божески, натравливать на человека порождение тьмы. Этот Стилет, похоже, продал душу Темнейшему! На порожденья Нечистого нужно особое оружие, обычным их не убьешь!

— Это точно, — злорадно согласился Череп. Они внимательно следили друг за другом, медленно кружа на одном месте, но ни один не решался на новую атаку, каждая из которых могла стать последней.

— Позволь мне обратиться к Принцу! Я сумею его убедить. Во всяком случае, моя участь не должна зависеть от исхода их схватки. Это Грасс хотел биться с той тварью, не я!

Череп улыбнулся еще шире.

— Крошечный перерыв!.. — продолжал Фрэнк. — Вот все, что мне нужно. А ты сможешь перевязать руку, идет? Кровь так и течет… Ты слабеешь…

Это слегка приглушило ухмылку. — Ладно, — процедил бандит сквозь сжатые зубы. — Почему бы нет.

На пару сердцебиений они замерли, настороженно изучая друг друга. Потом медленным плавным движением, одновременно, точно оба исполняли па в такт неслышной музыке, убрали мечи в ножны.

Сердце Фрэнка билось об ребра, во рту окончательно пересохло. — Благодарю, — сказал он с любезной улыбкой. — Поступок истинного кавалера.

— Всегда пожалуйста.

Снова — как на дуэли, когда смотришь в черное дуло пистоля, и уже чешется рука…

Фрэнк встал к противнику вполоборота, мазнув взглядом по толпе. Там, среди мрачных озлобленных рож, он заметил рыжие кудри и личико стиснутой меж двух мужиков Анни. Что-то она сейчас увидит?..

— Ваше Высочество… — громко начал Фрэнк, уже зная, что не закончит.

Они прыгнули почти одновременно. Нож блеснул в руке Черепа, Фрэнка что-то кольнуло в бок. Но за миг до этого, его собственное оружие, длинный заостренный кусок кости, нашло свою цель.

Они рухнули: Фрэнк сверху, Череп снизу.

Чувствуя корчи человека под ним, Фрэнк слепо забился, отполз, рванув из прорехи в одежде застрявший там нож. Рана оказалась лишь царапиной — ничего серьезного.

Черепу повезло меньше. Он лежал, раскинув руки, с распахнутым ртом, и казалось, все еще улыбался своей белоснежной улыбкой. Человек в нарядном голубом дублете, с куском кости, торчащим из глазницы. Один из черепов у него на поясе разлетелся на осколки, обретя покой в тот же миг, что и хозяин.

Фрэнк смотрел на покойника, еще не веря в произошедшее; в голове звенела пустота. Молчала и толпа, пораженная не менее его самого.

Сквозь плотное одеяло тишины постепенно пробивались звуки схватки рядом — низкий рык, а после лающий смех. Только они смогли разбить его оцепенение, заставили подняться. Он должен спасти друга — иначе для чего все это было?!

Кевин и тварь носились с невероятной быстротой. То кружили друг вокруг друга, то сшибались в атаке, и тогда Фрэнк не успевал ничего разобрать в стремительном хаосе их движений. Он метался вокруг, пытаясь поспеть за двумя противниками, и дернулся уже было вперед, когда окрик пригвоздил его к месту.

— Не подходи! — Пот и кровь стекали по рассеченному лбу Грасса, грудь вздымало тяжелое дыхание, лишь глаза горели все той же яростной решимостью. Он снова взмахнул мечом…

А сверху гремел голос повелителя бандитов: — Поздравляю, господин Делион, победа за вами. Дуэль же вашего друга, чувствую, затягивается надолго. Чтобы вам не скучать, ожидая, пока она подойдет к концу, дозволяю любому желающему бросить вам вызов. Преимущество за Черепами.

Новый противник! Фрэнк вдруг почувствовал себя совсем обессиленным. Во второй раз ему так не повезет. И что же Кевин?.. Он не справляется с чудовищем в одиночку.

Среди Черепов поднялась небольшая буча, они спорили и даже дрались за право расправиться с убийцей главаря. Наконец, определились: мощный громила, головы на полторы выше Фрэнка, расталкивал товарищей, пробираясь вперед.

Грасс в очередной раз отбросил от себя тварь, и та снова восстанавливалась, с хрустом суставов преображаясь в нечто, еще более невероятное. Рассудок Фрэнка не желал до конца воспринимать то, что он видел, и даже маслянистые воды озера, на берегу которого стоял Стилет, не отражали богомерзкий образ, словно отказываясь нести на себе его отпечаток.

Фрэнк шагнул к Стилету — время терять было нельзя. Грасс тоже сделал шаг вперед. Бросил на Фрэнка долгий взгляд, а потом, разбежавшись, врезался в чудовище, сшибая его с ног — и с земли. Вместе они рухнули в воду, подняв фонтан брызг, каждый впившись в другого. И тут же исчезли из виду.

Фрэнк рванул с места. Когда он достиг берега, вода уже разгладилась, безмятежная. Только всплыла на поверхность стайка пузырей и лопнула, как не бывало.

Миг слабости, пока он смотрел в темное зеркало вод, гадая, не разучился ли плавать… Что ж, сейчас узнаем! Набрав полную грудь воздуха, Фрэнк прыгнул.

Обжигающий холод едва не заставил вскрикнуть. А потом мускулы сами вспомнили, что делать, и Фрэнк начал погружаться, работая всем телом. Как в далеком детстве, когда они с друзьями ныряли в озерцо на спор, с одним правилом: нельзя всплывать, пока не коснешься дна.

В бездне дна не было, зато был свет. Разлепив веки, Фрэнк с удивлением обнаружил, что не слеп. Соцветие щупалец, гигантский бледный анемон, фосфорицировало глубоко внизу, освещая и двух врагов, слившихся воедино в смертельном объятии, и пузыри воздуха, порхавшие вокруг них, как светлячки.

Слишком далеко — Фрэнк плыл изо всех сил, преодолевая сопротивление воды, но расстояние будто не сокращалось. Словно он снова бежал по залу Академии, уже зная, что не успеет дотянуться.

И не успеет всплыть. Грудь распирало изнутри, глоток воздуха нужен был прямо сейчас. Еще один толчок…

Рядом скользнула бледная пиявка щупальца. Фрэнк оттолкнулся от нее ногами, в последнем усилии снова устремляясь вниз, но ледяная удавка уже обняла ниже ребер. Сдавила…

В миг между тем, когда остатки воздуха покинули легкие и когда мир его взорвался чернотой, Фрэнк успел почувствовать, что из бездны внизу к нему устремилось нечто смертоносное, неотвратимое. Уже совсем близко…

VII.

Пока Бэзил пробирался сквозь мрак, медленно, осторожно переставляя ноги, страх успел разрастись в нем, подобно гнилостному грибку. Одновременно росла и ведьма, поселившаяся в его воображении: сейчас она была уже размером с дом и пахла дохлыми крысами.

Скулы свело до боли, по спине тек холодный пот. Рядом пробегали невидимые грызуны, и Бэзил вздрагивал каждый раз, когда слышал тихий писк, шуршание маленьких ножек.

За это тоже кто-нибудь заплатит, решил он. Они за все заплатят.

Впереди смутно проступил темный провал дверного проема, и Бэзил почувствовал — это оно. Она — там.

Замер у порога…

Ведьма — просто тщедушная хитрая старушонка, сказал себе Бэзил, мысленно обругав за трусость. Ты и впрямь не того боишься. Бойся слов, которые она может произнести. Говорят, что Ложь убивает, но Истина не менее безжалостна.

Он зашагал вперед. Что-то хрустело под подметками сапог, и Бэзил сразу решил, что это крысиные косточки.

Ведьма ждала в конце зала. На полу чадило шесть плошек, а за ними у стены угадывалось нечто, живая вздрагивающая масса, из которой двумя зеленоватыми лунами светили круглые глаза.

— Мой принц, — Слова приветствия гулко разнеслись по залу.

— Я не принц, — Сюда он пришел не за лестью.

— Мой принц, какая честь для меня и моего скромного жилища.

Такой голос, певучий, волнующий, должен бы был принадлежать красивой женщине, а не тому, что смутно угадывалось в тени. Было непонятно, где начинается безбрежное тело и заканчивается стена, покрытая чем-то темным и блестящим, колыхавшимся с каждым вздохом ведьмы…

Хрусть, хрусть… Бэзил остановился. Ближе, чем сейчас, подходить не хотелось.

Ему чудились тени по стенам, гигантские змеи темнее самой тьмы, сплетавшиеся и расплетавшиеся в танце. Игра света, это всего лишь игра света.

— Поговорим о цене, — начал он, понимая, что совсем не хочет неприятных сюрпризов в конце.

— О, у вас есть то, что мне нужно, — промурлыкала ведьма, как будто это должно было его успокоить. — И я уверена, вы не обманете бедную старую женщину.

Даже будь Бэзил способен на такое, он не решился бы обмануть монстра.

— Я хочу знать цену, — повторил он твердо. Вытащил из-под рубашки толстую серебряную цепь, надеясь, что для обитательницы заброшенной развалины сойдет и это. На крайний случай, в подкладку его дублета были зашиты шесть крупных золотистых жемчужин.

— Оставь эти побрякушки себе, мой принц. Я больше не хожу на балы, о нет.

— Ты можешь купить еду… одежду…

— Мои помощники приносят мне все, что мне нужно. И этой цепи, и твоим жемчужинам уже подыскано другое место.

Как она проведала? О жемчужинах знали лишь Бэзил и его слуга. Неужто ему и впрямь встретилась настоящая провидица?

Тут до него дошло, и горло перехватил спазм. — Тебе нужна моя кровь!

— Кровь? — смех всколыхнул тело ведьмы, заходившее волнами, и эхо подхватило звук, как будто тьма тоже смеялась над ним вместе с нею. — Нет, мой принц, всего лишь поцелуй.

— Ты хочешь… чтобы я тебя поцеловал? — Бэзил не верил своим ушам.

Вместо ответа она облизнула широкие влажные губы, толстые, как сардельки.

К горлу подкатила тошнота. — Я… Если тебе нужен поцелуй, я позову моего человека.

— Наш друг целовал меня прежде, он не станет делать этого снова.

Бэзил вспомнил слова Йена. Да, вряд ли кому захочется повторить такой опыт. Неужели ведьма столь отчаянно нуждается в ласке?

— А если бы к тебе пришла женщина? — Он все еще надеялся найти другой выход.

— Поцелуй женщины еще лучше, да. В них больше жизненной силы, и они привыкли отдавать. Ну же, мой принц. Неужели я такая страшная? О, я читаю ответ в ваших глазах. И все же мне нужен именно поцелуйчик, — она хихикнула. — Нежный и страстный, как я люблю.

Чертову бабищу забавлял его страх, это было ясно. Сегодня он только и делал, что выставлял себя на посмешище перед сбродом.

Ну же. Все, что тебе нужно, это потерпеть, несколько мгновений, не больше. Не впервой. Он вспомнил Лио, горячий шепот в ухо, прохладные пальцы. Пожалуйста… Сглотнул, приказывая желудку успокоиться, и шагнул к ведьме.

Из складок ее темных одежд с писком метнулись крысы, заставив Бэзила застыть с отчаянно бьющимся сердцем.

— Не бойтесь. Мои малыши вас не укусят. Я — тоже.

Боги, а если и правда укусит?

Он нагнулся вперед. В широких зрачках ведьмы играло пламя плошек и иной, черный огонь, и Бэзил зажмурился, чтобы не видеть.

Губы впились в его губы, жадно, властно. Дыханье ведьмы пахло фиалками и сиренью, язык был сладким, как мед… Приятная легкость охватила его, он куда-то плыл, потеряв счет мгновеньям, минутам…

И опустился на пол, когда ноги подогнулись, став мягкими, как непропеченное тесто. — Что ты со мной сделала? — Этот жалкий стон — его голос?

— А вы не знали? Забрала немного молодости, год жизни, может, два.

Вместо крика возмущения из гортани вылетел писк.

— Не волнуйтесь, мой принц, — Ведьма все еще подсмеивалась над ним. — Вы проживете очень долго — коли вам позволят.

Ее лицо! Только что оно утопало в складках, теперь же они разгладились. Сквозь кисель дряблой плоти проступал костяк, что-то, похожее на подбородок, скулы.

Бэзил провел рукой по своей щеке, опасаясь, что почувствует дряблую старческую кожу. — Успокойтесь, вы так же прекрасны, как раньше, — сказала ведьма. Она вытянула руку в черном рукаве, огромную лапу с толстыми пальцами, и тоже коснулась его лица, шеи. Прикосновение было теплым, почти горячим.

Его передернуло, но он не отшатнулся.

Ведьма нащупала еще одну цепочку, скрытую под рубашкой, и вытянула наружу серебряный кулон-оберег. — Снимите его.

— Это небезопасно, — объяснил Бэзил. — Он нужен, чтобы чудовища не знали, что я здесь.

— Я же знаю, — В повисшей паузе было слышно, как шебуршатся крысы. — Вы хотите, чтобы я общалась с темными силами, а ваш кулончик приказывает им держаться подальше.

— Не знал, что они настолько послушны, — проворчал Бэзил, повинуясь.

— Некоторым они повинуются. Например, мне.

Все еще слабый, он заставил себя подняться на ноги. Вручил ведьме шарф, кольцо, а потом — медальон. За отделанной перламутром и эмалью крышечкой скрывался миниатюрный портрет матери. — Другая гадалка посоветовала принести это.

Ведьма провела пальцем по портрету, почти нежно. — Можете ли вы поверить, что когда-то я была наполовину так красива?

Он не мог. — И что случилось?

— Жизнь.

— Кольцо и шарф принадлежали этой женщине. Я хочу, чтобы ты призвала ее дух. Мне надо узнать, как она умерла, — Слова давались с трудом. Царапали горло, оставляли едкий привкус на нёбе. Столько лет сомнений… Он почти привык жить с ними, как привыкают жить с болезнью. Как жить с правдой? — …Кто ее убил.

В глубине души он знал ответ. Но оставался еще один вариант, последняя надежда: женщина, которая заняла место его матери, ее бывшая фрейлина. Ядовитая змея с ледяной чешуей, заползшая в их дом и обвившаяся вокруг очага, пока от пламени в нем не остался лишь прах.

Глаза, горевшие как фонари, смотрели на него, не мигая, и он позволил себе утонуть в их болотистом свете. — Те, кому дано видеть по-настоящему, могут сказать, посмотрев на портрет, жив человек или мертв. Иногда удается понять, где его искать. Меня часто просят разыскать пропавших — мужей, жен, детей. Лжецы и шарлатаны кормят людей надеждами, а когда они готовы принять правду, то приходят ко мне. Чаще всего мне приходится отвечать, что те, кого они ищут, покинули этот мир.

Бэзил начинал терять терпение. — Я спрашиваю не об этом.

— Когда я смотрю на этот портрет, то чувствую, что этой женщины нет среди мертвых. Разочарование было горьким. — Старая дура, она не может быть жива, это…

— Я знаю, кто это, — То, как она это сказала, заставило его замолчать. — Могу ли я не знать?.. Когда я касаюсь портрета или интимной вещи того, кто еще жив, то чувствую тепло. Портрет этой женщины обжигает меня, как огонь.

— Но как…

— Иногда кажется, что видящие ошибаются. Но такое происходит редко. Дело в другом: не все из тех, кто ходит между нами, по-настоящему живы, и не все, чья оболочка истлела, покинули этот мир. Есть духи, которых что-то здесь удерживает — привязанность, жажда отмщения или ненависть, но всегда — сила воли.

Неупокоенные души… Он давно не верил в подобные вещи, но тут, в сердце Тьмутени, многое виделось по-другому. Отчаяние сдавило ему грудь, скорбь, бессильный гнев.

Мать, не обретшая покоя, потому что смерть ее осталась неотомщенной… Неужто они заставили ее страдать даже после смерти? До него доходила болтовня слуг, что якобы встречали ее призрак после полуночи, и в детстве он часами бродил по ночному дворцу, по пустым сумрачным коридорам, в тщетной надежде на такую встречу. Почему его она не навестила? Он так скучал по ней.

— Эти духи… они очень страдают?

— Думаю, тех, кого держит ненависть или горе, они должны жечь или леденить. Любовь… это чувство я не испытала. Быть может, ваша мать осталась в этом слое, чтобы присматривать за вами. Если бы я не знала, о ком речь, то сказала бы, что она жива, но…

Жива… Нет, это было безумием. Пусть он и не осмелился взглянуть на тело, но другие приходили прощаться с леди Филиппой, ее бальзамировали, заперли в гробу, заточили в склеп.

— И это значит, что ты не можешь связаться с нею? Странно, я бы подумал, что все наоборот.

— Могу сказать, мой принц… Что-то шепчет мне, что убил ее человек, которого она любила больше всего на свете.

Эти слова загнали Бэзила в тупик. Могла ли речь идти об его отце? Или ведьма сама не знает, что несет?

— А как насчет, — он помолчал, — проклятия? — Один преступник у него уже был, одно признание. — Ты умеешь наслать порчу?

— Это я умею, мой принц, лучше всего. Нет ничего проще, ибо все портится и гниет — такова природа всех вещей в этом мире. Убить легче, чем дать жизнь, легче наслать проклятие, чем спасти. Но человек, которого вы замыслили погубить, давно проклят, и прекрасно живет со своими проклятиями. Поймите, порчу можно навести на мнительных людишек, запутавшихся в надеждах и страхах, серых, как большинство людей. Те, кто сверкает белизной или чернее черного, мне не подвластны. Нельзя проклясть ни святого, ни черта.

— Немного от тебя толку, — процедил Бэзил.

— Не расстраивайтесь. Проклятия, при всем при том, вещь коварная, да. Помню, один юнец пришел ко мне, чтобы я извела мужа его любовницы, хотел сделать ее вдовой. Речь шла об обычном человечке, и я пообещала, что супруг не проживет больше месяца. Проклятье подействовало, удача от мужа отвернулась. Когда он уехал из дома по делам, то упал с коня и сильно расшибся. Пришлось вернуться. Супруг прибыл посреди ночи, когда никто его не ждал… Хоть и с разбитой головой, ему хватило сил, чтобы схватить топор и расправиться с женой и ее полюбовником, тем самым юнцом. Соседи схватили мужа, когда он пытался избавиться от тел, а через неделю его повесили. Все, как обещано…

— Полагаю, сказать, кто охотится на нашу семью, ты тоже не можешь?

— Один глупец уже попытался прикоснуться к этой тайне, и тьма сожрала его разум. Но ведь вам нужно еще что-то от старой ведьмы, не правда ли?

Бэзил был слишком разочарован, чтобы тянуть. — Яд, двух видов. Безболезненный, убивающий сразу, — это очень важно, и яд, который убивает медленно, так, что кажется, будто человека поразила болезнь.

— Что ж…

Что-то большое и темное запятнало вдруг лицо ведьмы, и, приглядевшись, Бэзил с отвращением понял, что по нему ползает крыса. Саму ведьму это не смутило нисколько. Ее губы шевелились, что-то нашептывая, — и вот уже крыса, к изумлению ее гостя, семенит куда-то во тьму и возвращается оттуда с флакончиками в зубах — сперва одним, потом — другим, удерживая их за выступающую пробку.

— Так значит ты что, можешь управлять крысами? — прошипел он сквозь ком в горле.

Новый смешок. — Хорошенькая б я была ведьма, если б не могла управлять даже какими-то крысами! Хотите опробовать? Возьмите ту, что с синей лентой, и высыпьте одну горошину на пол.

Бэзил проделал это, и, пока ведьма подробно описывала, как обращаться с ядами и как они действуют, смотрел, как крыса, повинуясь короткому шепотку, съедает черную горошину, делает пару шажков — и падает на бок, коченея на глазах.

Он все еще сомневался. — Да… Но это лишь крыса…

— У моих маленьких друзей много общего с человеком, о да. Люди любят сравнивать себя с орлами и львами, а на деле больше сродни крысам и обезьянам. Когда-то давно мы это знали… Можно проверить и на человеке, но для этого потребуется время. Проще вам сделать это дома… во дворце должно быть много народу, да? — предложила ведьма как ни в чем не бывало.

— Не скажу, что я доволен обслуживанием за такую плату, — строго заметил Бэзил, осторожно подбирая флаконы через ткань плаща, дабы не касаться голыми пальцами того, что трогали грызуны. — К тому же, ты меня только больше запутала.

Столько усилий, переживаний, опасностей, а в голове у него по-прежнему туман.

— Что поделаешь, мой принц, лезть в дела такой семейки, как ваша, для видящего — как смотреть на солнце. Не отведешь глаз вовремя — ослепнешь. Зато, когда вы начнете смотреть по-настоящему, то найдете ответы на все свои вопросы. Вините себя сами, странный вы человек, пошли искать ведьму, хотя живете с ведьмой под одной крышей, просите о черной магии, хотя она плещется вокруг вас, — томный голос звенел насмешкой. — Продавать ее вам, это как продавать сажу трубочисту. Правда в том, что тьма только ждет, когда вы поманите ее хотя бы пальчиком, и тут же придет, нравится это вам или нет. А сейчас наденьте назад свой кулончик, потому что она уже увидела вас, уже тянется, уже совсем близко!

Свет в плошках мигнул и погас, вслед за ним потухли глаза-луны. Бэзил остался в кромешной тьме.

Он заторопился надеть кулон, и тут понял, что выронил его, — наверное, во время поцелуя. Пришлось, упав на колени, водить пальцами по склизким камням, копаться в косточках, сухих и не очень.

— Зажги свет! — взмолился он.

Холодные ножки пробежали по руке. Крыса! Бэзил взвизгнул, прижав руку к груди, и застыл, парализованный омерзением.

— Открой глаза! — пришел ответ.

Тени скользили ближе…

Он продолжил искать, лихорадочно шаря вокруг, не обращая больше внимания на слизь, на тихий писк, доносившийся отовсюду, на влагу, проникавшую сквозь ткань штанов. Крыса пробежала по его плечам, и он лишь передернул ими.

Мрак протянул бесплотные руки, раскрытые пальцы готовились сомкнуться…

Цепочка! Он надел ее на шею, и лишь когда холод металла скользнул по груди, сумел немного унять дрожь. Вообразил ли он себе устремившиеся к нему силы?

Распрямив еще слабые ноги, он покрутил головой, и понял, что понятия не имеет, в какую сторону идти. В черную черноту по правую руку или темную тьму по левую?

— Эй, ты, где здесь дверь? Неужто сложно ответить?

Ведьма молчала.

Бэзил попробовал понять, откуда доносится ее дыхание, чтобы идти прочь от источника звука, но мерное сипение наполняло весь зал, будто он оказался заперт в ведьминой груди.

Тихо выругавшись, Бэзил зашагал наугад, вытянув перед собой руки. Если идти вдоль стены, рано или поздно найдешь выход, вот только касаться стены не хотелось совсем — ни той, в которую словно вросла ведьма, ни тех, на которых чудились тени гигантских змей…

Он снова замер, потерянный, грудь сжали обида и злость — на глупую ведьму, на себя — за то, что боится всего и не может решиться ни на что. К глазам подкатили горячие злые слезы — и вдруг он все увидел, и сероватый силуэт дверного проема с одной стороны, и грузную фигуру ведьмы, с другой. Он шел навстречу теням, все это время.

На пороге его ждала щуплая фигурка, пахнущая болотной тиной. Вода лилась на пол с одежки, промокшей насквозь. — Я ответу вас насад, — сказал человечек.

Когда он улыбнулся, Бэзил увидел глаза существа, выглядывавшего из его глотки.

VIII.

02/11/665

Раннее утро поздней осени, закрытые ставни — в комнате было темно. Но человек, ввалившийся внутрь, в свете как будто не нуждался. Слегка покачиваясь на ходу, он прошел прямо к столу и тут же шлепнулся за него. Не глядя, нащупал горлышко бутылки, стоявшей на полу, уверенным движением поднес к губам, — и во мраке зазвучало характерное бульканье.

Зазвучало и оборвалось, сменившись тишиной затаенного дыхания. Все так же сжимая бутылку, второй рукой человек медленно потянулся к поясу. Сталь зашуршала по коже…

— Оставь кинжал. Не поможет, — хлыстом хлестнул голос, раздавшийся из угла рядом с дверью. — Звать на помощь тоже не советую.

Черный силуэт застыл, вмиг обратившись в такую же неподвижную часть обстановки, как стол или стул.

Каким звериным чутьем Кэп почуял их присутствие? Так или иначе, а прятаться больше не имело смысла, поэтому они с Кевином вышли из тени на середину комнаты, преграждая негодяю путь к бегству — если только тот не попытается протиснуть обрюзглое тело в окно третьего этажа.

Подскочив на ноги, Роули затравленно крутил головой. В густом полумраке Фрэнк не мог различить его лица. Что-то написано на физиономии предателя, пославшего собственных людей на верную гибель? Он не был уверен, что хочет это знать.

— Ба!.. — радостно воскликнул вдруг Кэп, выходя им навстречу. — Да это же не кто иной, как Грасс! Что за шуточки — уж не хочешь ли ты напугать старика до поноса?

— Я хочу, — Кевин щелкнул огнивом, поджигая фитиль лампы, — сделать кое-что похуже.

— Кевин, господин Делион! Вернулись, оба, невредимые! — Рожа Кэпа, залитая светом оттенка прогорклого масла, выражала лишь бурный восторг. Он раскинул руки, словно собираясь сгрести их обоих в медвежьи объятия. — Какое невероятное облегчение, как сказал восточный царек, когда его слон наложил кучу высотой с него самого!

На миг Фрэнк усомнился: Принц Воров мог солгать, Кевин видел худшее во всех… Но потом увидел капли пота, предательски блестевшие на лбу Кэпа, увидел, как стремительно, едва заметно, юркнул заплывший взгляд того меж двумя Ищейками в сторону выхода, словно кто-то что-то прикидывал…

— Мы всё знаем, — сказал Фрэнк. — Принц Воров нам все рассказал.

— Что ж вам мог рассказать этот злодей? — воскликнул Кэп. — Горю от любопытства. Надеюсь, это поможет в нашем деле?

Вот почему так, подивился Фрэнк. Грех на его совести, а чувство мучительного стыда испытываю я.

Острие меча прижалось к брылям Кэпа, обращая его улыбку в оскал испуга. — Кончай изображать тут целку, или я без разговоров отрежу тебе башку, — пообещал Кевин. — Стоило б сделать это сразу, но лорд Делион желает сперва с тобой поговорить.

Роули преобразился мгновенно. Щеки обвисли, глазки повлажнели, и стоило Кевину слегка отодвинуть меч, как Кэп рухнул на колени, заставив застонать старые доски. — Темнейший меня попутал! — взвыл он. — Пощадите старика, имейте снисхождение к сединам!

Уничижение Капитана тоже было просчитанным ходом, это Фрэнк понимал.

— Как ты мог? — вырвалось у него. — Ну ладно я, новичок, чужак со стороны, но Кевин честно служит под твоим началом не первый год!

— И он давно дал бы мне ногой под зад, если б меня не навязал ему сам Алый Генерал, — пояснил Грасс. — А тут такой случай….

— Ты сам вызвался, Кевин, я тебя не заставлял! Ты же знаешь, ты мне как сын — но тут такое дело, пришлось чем-то жертвовать. У меня сердце обливалось кровью, когда я думал о ваших молодых жизнях, клянусь. Это все от страха, от отчаяния, мой лорд, — Роули пополз к Фрэнку на коленях с удивительной для преклонных лет прытью. Фрэнк с отвращением шарахнулся от него, сбив ряд выстроившихся на полу бутылок.

— Не так быстро, — предупредил Грасс, и его меч плашмя лег на плечо Роули.

— Я боялся, что вас готовят на мое место, мой лорд, такого молодого, даровитого и родовитого! Эта служба — все, что у меня есть, в ней вся моя жизнь, — жалобно стонал Кэп, косясь на безжалостную сталь. — Ежели бы вы знали, что мне пришлось делать, чтобы подняться так высоко! Я душу свою, можно сказать, загубил!

— Коли она была у тебя, эта душа.

— И у меня одна мечта — жить и сдохнуть на своем посту!..

— Это-то мы тебе обеспечим.

Видя, что снисхождения от Грасса не добиться, Кэп протянул руки к Фрэнку. — Я знаю, мой лорд, вы не убьете беззащитного старика!

Он был омерзителен, как полураздавленная жаба, и все же в сердце Фрэнка шевельнулась жалость… Это оказались ее предсмертные корчи. — Я-то, конечно, не убью. К счастью, господин Грасс вызвался сделать это за меня, по дружбе.

— Я знаю вас, мой драгоценный лорд Делион, — ныл Роули, — Вы слишком добры, слишком милосердны…

Фрэнк кивнул, соглашаясь. — Еще и слишком глуп, вдобавок, теперь я в этом окончательно убедился. А потому с этого дня, дражайший капитан, во всем, что касается безопасности, я решил полагаться на Кевина Грасса. Если скажет "Не ходи туда-то", я туда не пойду, если скажет "Вели убить старого лицемера", я отдам приказ. Вы ведь сами приставили его ко мне в качестве защитника. Теперь я понимаю: чистое безумие не слушаться человека, которого рекомендовало лицо столь опытное и столь глубоко мною уважаемое, — Он отвесил Роули полупоклон. — А потому — я повинуюсь его вердикту.

Раздался звук, который немногим приходилось слышать — Кевин Грасс смеялся. — Я знал, что продолжительное общение со мной, с одной стороны, и лордом Картмором, с другой, не пойдет вам на пользу. А были таким приличным молодым кавалером! — Он слегка потянулся, разминаясь, лениво зевнул, а затем перехватил меч поудобнее — жест, не ускользнувший от Роули.

— Я заплачу тебе, Грасс! — заверещал Кэп не своим голосом. — У меня скопилась круглая сумма! Подумайте! — Он снова заискивающе скалился — жутковатое зрелище. — Только подумайте, как хорошо иметь начальником человека, которого крепко держите за причиндалы! Любая ваша просьба — я выполню ее. Любой ваш проступок, любой провал — я прикрою его!

— Я бы предпочел, — холодно возразил Фрэнк, — иметь начальником человека порядочного.

— Да такой свихнется на этой работенке через месяц, ваше лордство, — убежденно воскликнул Кэп, на миг даже обретая подобие достоинства. — Чокнется, повесится, выпрыгнет в окно! Ежели б вы повидали одну десятую того, что видел я на этой службе, вам бы в голову не пришло ляпнуть такую чушь. Вы бы знали, что только лишь гнусная мразь, вроде меня, справится с этой работенкой и выживет! Вы бы и в страшном сне не согласились занять мое место!

Фрэнк поморщился. — Мне не нужно твое место.

— Знаю, мой лорд, знаю. Зачем вам чего-то хотеть, ежели вам все преподносят на золоченом блюде? Видите, я с вами искренне, как на духу. Скажите одно слово, и я уйду, исчезну… Но кто займет мое место? — Кэп почуял сомнение, которое Фрэнк не сумел скрыть, и бросился в атаку: — Старик? Слишком туп, слишком прост, неповоротливый ум. Вы не готовы, сами понимаете. Грасса все ненавидят. Остальные — лишь исполнители. А ведь сейчас столько зависит от того, чтобы отряд был в надежных руках, не правда ли? Решающий момент!

Фрэнк не мог не признать, что в словах Кэпа есть смысл. Что значит его гнев в сравнении с делом, что им предстояло? Да и гнев уже ушел, оставив лишь пепельный привкус отвращения.

— Кевин, что думаешь? Ты тоже едва не погиб по вине этого негодяя.

— Мне плевать, — Грасс пожал плечами. — Решайте сами.

Фрэнк смотрел на Капитана, все еще не в силах поверить, что столько лицемерия и подлости могли сосредоточиться в одном человеке. Впрочем, неважно: если раньше Кэп был опасен, то теперь они выдрали ему зубы — больше не укусит.

Вопрос заключался в другом — насколько он полезное орудие?

— Если мы пощадим тебя пока, что дальше? Будешь служить рядом с людьми, которых ненавидишь настолько, что пытался убить?

— Подумаешь, мой лорд, тоже мне проблема! — обрадовался Кэп. — Да я всех ненавижу! Себя самого пуще всего! И это никогда ничему не мешало. Я всегда делал то, что мне приказывали, мой лорд, и буду делать, что бы от меня ни потребовали. Буду вам служить, превозносить вас до небес, лизать сапоги, ежели захотите — мне это ничего не стоит, я всю жизнь лижу сапоги людям, которых с наслаждением придушил бы. Но подыхать мне нельзя, мой любезнейший лорд Делион, никак нельзя, поймите! На службе сильным мира сего я совершал ужасные дела, и когда сдохну, отправлюсь прямиком в преисподнюю. Все людишки болтают про нее, но сами до конца не верят — а я, я заглядывал в нее, видел демонов ада. Все, кого я погубил, ждут меня там, чтобы предать муке вечной. Такого, как вы, убить — почти одолжение, отправитесь прямиком в рай, подметок запачкать не успев. А я весь пропитан грехом, искупления которому нет — жестоко, очень жестоко убить такого, как я! Что хотите делайте, только не убивайте.

— Если ты так боишься подохнуть, мог бы пить поменьше, — резонно заметил Грасс.

Кэп ответил ему с таким видом, словно не слышал предложения глупее: — Тогда по ночам я буду видеть сны.

Фрэнк с Кевином переглянулись, и Фрэнк развел руками, безмолвно извиняясь. Грасс, конечно, решит, что он опять проявляет преступную слабость.

— Ну ладно, старый хрен, — Кевин убрал меч в ножны, — Но имей в виду: господин Делион оставит несколько писем в руках доверенных людей, описав там все твои плутни. Если он умрет прежде тебя, даже если ему на голову наступит слон, или свора диких псов разорвет его в клочья, эти письма немедля отправятся лорду Филипу. И уж он-то не откажется выполнить последнюю просьбу своего друга, велев утопить тебя в самом темном и вонючем омуте столицы.

— Я буду беречь его, как собственные яйца! — возопил Роули, просияв. — Пылинки сдувать!

— Не думал, что ты такой гибкий, — хмыкнул Грасс.

— А вот этого не надо, — От подхалимства Капитана Фрэнка мутило еще до того, как узнал, что за ним стоит. — Никакого особого отношения. Ведите себя естественно.

Роули, казалось, задумался. — Нет, — решил, наконец. — Это будет немножечко слишком, надо соблюдать какие-то приличия. Но обещаю, что буду гонять и шпынять вас, как любого другого на вашем месте. Я еще сделаю из вас настоящего Ищейку! — Кряхтя, он завозился, пытаясь подняться с колен, но быстро сдался, с умилительной непосредственностью протянув Фрэнку руку: — Помогите старичку. От таких треволнений совсем ноги отнялись.

Касаться его широкой потной ладони не хотелось совсем…

Кевин разрешил сомнения Фрэнка, пнув Кэпа сапогом так, что тот растянулся на полу, хорошенько приложившись носом. Напоследок велел: — Отпустите двоих заложников, а Крамарена задержите. У меня к нему разговор.

— Как скажешь, Кевин, мальчик мой, — отозвался Кэп с готовностью, хотя и несколько гнусавым голосом. Подняться в их присутствии он благоразумно больше не пытался.

Они вышли из этой комнаты, затхлый воздух которой пропитался ядовитой смесью сивухи, пота и предательства, и с облегчением — во всяком случае, Фрэнк его испытал — захлопнули за собой дверь.

IX.

Фрэнк до сих пор с трудом верил, что жив.

Очнулся он на холодном каменном полу, извергая из себя галлоны воды. Невыносимое жжение в носу, глотке и легких подсказали, что он пока не перенесся в мир иной, как и Кевин, который нависал над ним, насквозь мокрый. Они не утонули — и это было поистине удивительно.

Удивление, окрашенное в мрачные тона, читалось и на мордах бандитов, которые толпились вокруг, молчаливые и бледные. К нему примешивалось еще что-то, особенно когда они бросали быстрые, исподлобья, взгляды на Грасса. А тот отвечал на них с холодным вызовом, готовый, казалось, драться со всеми и каждым по отдельности.

К счастью, это не понадобилось.

Принц Воров — единственный, кого не огорчило спасение ненавистных шавок — согласился отпустить пленников, как обещал, а его подданные приняли это с неожиданной кротостью, настолько поразило их чудесное возвращение двух Ищеек из темных глубин, которые они привыкли считать дверью в преисподнюю.

Фрэнк, изумленный не менее их, понимал одно — его, потерявшего сознание в объятиях подводной твари, вытащил Грасс. Как — другой вопрос, но сомневаться не приходилось, на такое способен был только он.

— Не могу поверить, — заметил Фрэнк со смехом. — Не могу поверить, что полез в воду, чтобы тебя спасать!

Они вышли во двор Красного Дома и смотрели, как расползается над его башнями, целой и огрызком, смурной осенний рассвет.

— Может, и спасли, — буркнул Грасс в ответ. — Другой вопрос, к чему.

Тварь по прозвищу Стилет, с которой дрался Кевин, сгинула в пучине. Наверх, во всяком случае, не всплыла, хотя Принц Воров, сразу велевший Черепам выбирать себе нового главаря, по поводу Стилета пробормотал лишь, пожав плечами, что-то неясное, вроде "Поглядим" и "Ворон ворону".

Если не считать того, что они лишь чудом остались в живых, встреча с повелителем бандитов прошла успешно. Принц Воров согласился на кратковременный союз с Ищейками, который должен был принести ему богатое вознаграждение, а им — ключ к заговору, угрожавшему спокойствию страны. Когда бандит по кличке Клятый отправится на место встречи с усатым андаргийским шпионом, Ищейки будут поджидать в засаде, чтобы проследить за ними.

Одно резало сердце: там, под землей, остались двое беспомощных стариков, и Фрэнк понятия не имел, как их спасти. Он безуспешно просил Принца Воров отпустить его слепых рабов — разговор, оставивший такое же мерзкое, трудно определимое ощущение, что и прикосновение скользкого щупальца в подводном омуте.

— Ты хочешь разлучить меня с моими верными друзьями, Ищейка? — Глаза Принца Воров опасно сузились. В первый раз за их недолгое знакомство, во время которого Грасс успел обозвать Принца уродом и болваном, Фрэнку показалось, что повелитель бандитов задет за живое. — Какая недобрая просьба!

— Тебе не кажется, что они слишком стары, чтобы ползать по земле на четвереньках? Ты наверняка отыщешь более подходящих слуг. А я обещаю, что старость они проведут в спокойствии и достатке, подобающих их преклонным годам.

— Да они сами не расстанутся со мной за все сокровища мира! Мы ведь старые добрые друзья, знаем друг друга много лет, да, Тюфяк? — Он надвинулся на слепца, который съеживался тем сильней, чем ближе оказывался его господин, определяя это то ли по звуку шагов, то ли каким-то шестым чувством.

— Д-да.

— Что — д-да? Говори толком.

— Мы — добрые приятели, настоящие друзья, — голос слепца дрожал и прерывался.

— Ты ведь очень ко мне привязан, да, Тюфяк? — спросил Принц со странной улыбкой. — Ведь я — хороший, добрый мальчик. Или нет?

— Ты — хороший, добрый мальчик, — еле слышно пролепетал несчастный и весь затрясся, словно в ожидании удара. — К-красивый мальчик.

— Вооот! — торжествующе воскликнул Принц Воров, отходя от него. — Не знаю, что станется со мной, ежели не буду слышать каждый день этот милый родной голос, видеть эти милые старые лица. Пожалуй, могу позабыть, кто я таков и откуда пришел, пожалуй, дрогну и дам слабину. Фигу тебе, Ищейка! Ежели тебе так понравились Злюка и Тюфяк, так заведи своих, — проходя мимо Злюки, наблюдавшего, а вернее выслушавшего, эту сцену с брезгливо поджатым ртом, Принц хлопнул того по плечу, да так, что щуплый старик едва удержался на ногах. — Вы не смотрите, что Злюка молчит. Он сказал бы вам то же самое, только я отрезал ему язык.

Разумеется, этот гротескный спектакль не мог обмануть Фрэнка — да вряд ли и преследовал такую цель. Позже, переодеваясь дома перед возвращением в штаб Ищеек, Фрэнк нашел у себя в складках одежд обрывок пергамента, который наверняка спрятал там один из слепцов, когда те помогали им с Кевином перевязать раны и подсушиться. Расплывшимися корявыми буквами на обрывке было начирикано что-то вроде "СВБРГТТ".

Фрэнк принес записку с собою в Красный Дом, но только теперь у него выдался спокойный момент, чтобы посоветоваться о ней с другом. — Мы должны как-то помочь тем несчастным.

— Кхм, — отозвался Грасс без всякого энтузиазма. — Подозреваю, что им самое место там, где они сейчас. Но раз уж вы решили лезть в чужие разборки, рекомендую показать эту бумажку кому-нибудь поумнее нас обоих. Например, крысенышу Вашмилсти.

Еще этой ночью Фрэнк убил человека, но думать об этом не было сил.

Он прикрыл глаза, защищаясь от порыва холодного ветра. А может, смерть Черепа — лишь причудливый сон, как и все, что он будто бы видел?.. Сейчас прозвучит нежный голос няни, по лицу скользнет солнечный луч, и окажется, что он дома в Длели, в своей кроватке…

Фрэнк куда-то проваливался. Еще немного, и научится спать стоя, как подобает солдату. Сквозь полудрему пробился голос Грасса: — Если хотите, я еще могу вернуться и дать этой сволочи то, что она заслужила, и что рано или поздно непременно получит. Решайте сейчас, потому что впредь вам справляться с ним самому — я ухожу из отряда.

Сразу пробудившись, Фрэнк пораженно уставился на друга. Задрав голову, Кевин смотрел туда, где в одиноком окне третьего этажа сквозь щели в ставнях пробивался тусклый свет лампы. Что ж, капитану Роули было о чем подумать до начала линейки, а может, он просто надирался, заглушая горечь возвращения своих любимых подчиненных.

— Уходишь?! Куда? Надолго? Глупый вопрос. Раз Кевин уходит, значит, навсегда.

— Далеко. Надолго, — в улыбке Грасса недоставало привычного ехидства. Ее даже можно было назвать добродушной.

Эта новость поразила Фрэнка сильнее, чем все безумные события последних часов.

Грасс бывал невыносим, но у него имелось много достоинств, как бы старательно он ни пытался их скрыть. Без него жизнь Фрэнка в Красном Доме станет куда более одинокой. Да и, чего уж там, куда более опасной. И все же… Он представил, каково Кевину служить под патронажем своего злейшего врага, который никогда не позволит ему подняться по службе, постоянно встречаться с людьми, что напоминали о болезненном прошлом. Имел ли Фрэнк право переубеждать его?

— И чем ты намерен заняться?

— Есть пара идей. Умею я немногое: резать, бить, убивать. Зато на такие таланты спрос найдется всегда.

— Ты себя недооцениваешь. Хотя в этом деле с тобой и впрямь немногие сравнятся, — Фрэнк вздохнул. Он все еще не мог поверить. — Ты ведь не завтра уйдешь?

— Сперва посмотрю, как сработает наша ловушка. Признаюсь, мне все же любопытно узнать, кто стоит за всем этим. А потом исчезну. Не хочу долгих прощаний — начнут рыдать, уговаривать остаться!.. — Вот оно, ехидство! — Представляете себе Роули в слезах и соплях?

Было бы неплохо обнять его на прощание, или хотя бы похлопать по спине, но тогда Фрэнк точно получил бы в челюсть. К тому же, он мог случайно потревожить раны Кевина.

— Мне будет тебя не хватать. Но раз ты так решил, значит, так для тебя лучше, — Фрэнк протянул Грассу руку — и тот, после мгновенной паузы, пожал ее. Даже умудрился на сей раз не расплющить кисть в лепешку. Потом добавил, к удивлению Фрэнка: — Служить с вами было приятно. Не скажу — под вашим руководством, потому что делал все, что мне заблагорассудится, но с вами — неплохо. И наверняка могло бы быть еще лучше, если бы я не вел себя, как последний болван. Но теперь чего уж там.

В первый миг Фрэнк даже не знал, что сказать. Потом пробормотал: — Уж не заболел ли ты? Вода была холодная, могла начаться лихорадка, бред.

Грасс только фыркнул.

— Иди, отдохни, — посоветовал Фрэнк, немного придя в себя. — Скоро нам предстоит ответственное дельце, а тебе, хоть ты и сделан из железа, неплохо досталось. Возьми хотя бы пару дней отгула, чтобы раны не загноились…

Кевин пожал плечами. — По-моему, они уже заживают. Я их почти не чувствую.

— Как такое вообще возможно?! — Эти слова вырвались у Фрэнка прежде, чем он успел прикусить язык. Грасс ответил долгим взглядом. — Об этом надо бы спросить у Стилета, да только тот сгинул где-то очень глубоко. Надеюсь.

Фрэнк чувствовал, что должен что-то сказать, что-то важное. Жаль, что от усталости в голове все спуталось. — Каким бы сильным и выносливым ты ни был, — произнес он с нажимом, решившись даже коснуться локтя Грасса, — ты человек, Кевин, а не чудовище.

— Увы, — угрюмо отозвался тот, — боюсь, вы правы.

Фраза в его духе!

— Разве ж это плохо? — спросил Фрэнк с улыбкой.

— Некоторым из нас, — Лицо Грасса закрылось, словно упало невидимое забрало. — Лучше было б родиться чудовищами.

Он стряхнул его руку и размашистым шагом двинулся в сторону Красного Дома.

Фрэнк проводил его долгим взглядом, с таким чувством, словно уже прощался с Ищейкой. Только потом вспомнив, что забыл спросить, зачем тому понадобился Крамарен.

Он уже и сам собрался пойти отдохнуть, когда в ворота постучали. Сперва тихо, робко, потом решительно. Так и быть, он выяснит, кто там, зная по опыту — пока гости добудятся Боба Пайла, сторожившего этой ночью, пройдет немало времени.

В потайной дверце больших ворот имелось небольшое оконце. За затягивавшей его решеткой горели, освещая пасмурное утро, огненные волосы Анни.

Фрэнк не стал распахивать калитку настежь — кто-то мог притаиться в засаде неподалеку. Слегка приоткрыл дверь и втянул Анни внутрь. — Тебя прислал Принц?

— Не-а. Сама. Вот уж не думала увидать тебя снова живым, — заметила девица, прижимаясь к нему всем своим теплым телом, а с ее губ пахнуло корицей, медом, чем-то сладко-пьяным…

Только что Фрэнк с ног валился, но усталость вдруг испарилась, вместе с мыслями о Грассе, Роули, Принце Воров, и даже их новой ответственной миссии… Он потянул Анни за собой. Роули уж как-нибудь простит его, если он проведет весь день у себя в закутке!

XXVII. ~ Непрощённый — I ~

I.

Сердце Ренэ билось гулко и тревожно. Во дворец ее привела записка от Бэзила, и, вышагивая по роскошным анфиладам вслед за лакеем, она отчаянно гадала, что ей готовит новая встреча.

Когда они встретились в позапрошлый раз, этот наглец осмелился ее поцеловать — замужнюю женщину! А в последний раз — и это было еще хуже — наговорил ужасных вещей, маравших доброе имя Лорда-Защитника. Разумеется, Ренэ сочла своим долгом их сразу же забыть — но достаточно дурно уже и то, что она все это слушала!

Сотни волнующих возможностей заставляли вздыматься ее грудь — что, если он снова ее поцелует? Или расскажет еще одну страшную тайну? А вдруг окажется, что ему не понравилось ее платье? Она не знала, что пугает ее больше.

Почти-принц ждал ее посреди большого светлого зала, и, увидев его, Ренэ поняла, почему он не вышел ее встретить. На нем была лишь длинная рубашка, ниспадавшая на панталоны из простого холста, стройные икры обтягивали шелковые чулки. Ни бантов, ни лент, ни рюшей, пышные волосы стянуты лентой — было непривычно видеть почти-принца в таком виде, хотя Ренэ все равно находила, что он очень мил. И слегка покраснела, подумав, что сейчас он выглядит почти так же, как когда встает по утрам — то есть днем — с постели.

— О, вот и вы, — почти-принц не тратил много слов на приветствия, — Отлично. Надеюсь, вы готовы к занятиям.

"К каким занятиям?", едва не спросила Ренэ, но тут же вспомнила.

…В воображении Ренэ уроки танцев с Бэзилом представлялись чем-то невероятно романтичным. На деле он оказался суровым учителем — то она недостаточно развернула ногу, то не так ее вытянула, то недостаточно изящно сложила пальцы — малейшее ее движение подвергалось критике, и без вежливых расшаркиваний, которыми все замечания сопровождал учитель, занимавшийся с Ренэ в особняке Валенна.

И все же каждый раз, когда почти-принц легко касался ее рук, чтобы придать им мягкий изгиб, когда его ладонь ложилась на талию, а свежее дыхание щекотало ухо, по спине Ренэ пробегала дрожь, которую нельзя было назвать неприятной.

Оставалось надеяться, что Бэзил не осмелится использовать такой удобный случай, чтобы начать приставать к ней. Впрочем, надежды надеждами, а пока что ничего подобного не происходило. Первые слова, произнесенные Бэзилом не по делу, несколько охладили пыл Ренэ.

— В прошлую нашу встречу я произнес при вас некоторые опасные вещи… Надеюсь, вы не приняли мои слова, так сказать, близко к сердцу? Долгая память — не то достоинство, которое ценят в светском обществе; а к молодой женщине оно и вовсе не идет, как будто старит ее…

— Как я припоминаю, в прошлый раз вы были сильно пьяны — даже сидели на полу, — ответила она как можно суше. — Разумеется, я не стала обращать внимание на пьяную болтовню, и даже сказать не могу, что вы там такое говорили.

— Я знал, что вы — идеальная женщина, любезная леди Валенна, — в его голосе звенела насмешка. — Забываете все то, что удобно забыть, а если запоминаете, то так, как удобно вам. Никогда бы не подумал, что вы росли в провинции. Ручаюсь, вы забыли даже то, как поцеловали меня на крыше башни…

— Я? Я вас поцеловала?! — Ренэ даже перестала выполнять фигуру, которую отрабатывала, в возмущении обернувшись к своему учителю.

— Ну да. Как раз начался фейерверк, и…

— Это вы меня поцеловали, лорд Картмор, — Что-то нашло на нее — как будто она забыла произнести утреннюю молитву, и в нее, как пугала матушка, вселился чертик. А может виною тому были танцы — занятие, как поучал их старый пастырь, отнюдь не богоугодное. Так или иначе, а Ренэ поднялась на цыпочки, будто выполняя фигуру танца, и, подтянувшись о плечи Бэзила, прижалась губами к его губам. — Вот теперь я вас поцеловала. А в тот раз — вы меня.

Бэзил уставился на нее с растерянным видом, который можно было бы даже назвать глупым, не будь почти-принц при этом настолько красив. — Значит ли это, — забормотал он, хлопая ресницами длиною в мечту, — что вы не начнете драться, если я сейчас попробую…

Боги, какой же он все-таки трус! Поцелуй зажег что-то у нее внутри, выпалив опасения и благоразумие дотла. Вот только какого черта она рождена такой малюткой? Ноги уже ныли от напряжения.

Ренэ решила проблему, ухватив Бэзила за рубашку на груди и потянув вниз. Он повиновался вполне охотно, и вот она уже могла впиться в его рот, и целовать, целовать, пока огненная лава разливалась по жилам… Пока Бэзил не вырвался от нее.

— Это очень приятно, моя леди, но, право, надо же мне и вздохнуть, — объяснил он, задыхаясь.

Тихий стук в дверь прозвучал для Ренэ как гром. Она шарахнулась в сторону и уставилась в потолок, как будто в росписи плафона углядела какой-то тайный знак. С удовольствием отметив про себя, что Бэзил по-прежнему удерживает ее за руку.

В зал заглянул слуга в чрезвычайно нарядной ливрее — должно быть, главный лакей. Его упитанная округлая физиономия светилась довольством. — Мой лорд, позвольте доложить вам о радостном известии: вернулась наша госпожа!

— И ты говоришь мне об этом, потому что?.. — сухо осведомился Бэзил. Его пальцы разжались, вяло соскользнув с запястья Ренэ.

— Мы совсем не ожидали нашу леди сегодня, ваша милость, ни вашего отца, ни вашего брата нет во дворце, и я, я подумал, что должен…

— Ладно. Я схожу поприветствую мою драгоценнейшую мачеху — не хочу, чтобы говорили, будто я плохой пасынок.

Повинуясь небрежному жесту Бэзила, слуга исчез с поклоном, а почти-принц снова предложил Ренэ руку. — Что ж, пойдемте. Вы, наверное, захотите взглянуть на первую красавицу княжества.

Не очень-то любезно с его стороны — называть ее так при мне, подумала Ренэ. Но тон Бэзила был таков, что его комментарий не мог ее слишком огорчить. К тому же, речь шла всего лишь о мачехе!

Пока они проходили по коридорам дворца в направлении лестницы Принцесс, Ренэ улучила момент, чтобы шепнуть Бэзилу, потупясь: — Надеюсь, вы не думаете обо мне дурно… — Ренэ показалось, что, после того, как она повела себя в зале, полагается сказать что-то в этом духе.

— Если бы я думал о вас дурно, то не целовал бы, — отрезал Бэзил. — Я — не мой брат, чтобы целоваться с кем попало. Конечно, если вам снова вздумается драться, я могу переменить мнение.

Они вышли к лестничной балюстраде. Внизу суетились вокруг приехавших слуги, но взгляд Ренэ приковала одна фигура. В холле стояла женщина красоты столь совершенной, что не имело смысла искать в ней недостатки, не тянуло даже завидовать, лишь любоваться.

Бледностью и правильностью черт ее лицо напоминало мраморную статую, покатые округлые плечи, с которых сняли подбитую мехом накидку, взял бы за образец скульптор, желающий изобразить богиню любви. Высокая, статная, с роскошными формами, дама воплощала в себе современный идеал красоты куда лучше, чем вертлявая смуглянка Дениза или, как ни печально это признавать, сама Ренэ, которой недоставало роста и величественности.

Ренэ тем охотнее уступала ей первенство, что дама была старше ее.

Белая кожа, светлые до белизны волосы… Холодные, зимние краски. Ренэ не различала цвет глаз, но могла бы ручаться, что они или бледно-серые, или светло-голубые.

В тени красавицы — в прямом и переносном смысле — она заметила еще одну фигурку. Тут смотреть было не на что — некрасивая низкорослая девица с одутловатым лицом, которая словно спала стоя, недвижная среди суеты.

— Знакомьтесь, — голос Бэзила сочился сарказмом. — Вторая супруга моего отца, леди Анейра. Вернулась из паломничества по святым местам, такого долгого, что кто-то мог бы вообразить, что у этой дамы есть грехи, которые надо замаливать, не будь всем известна ее безупречная репутация.

Ренэ осторожно покосилась на Бэзила. У его губ залегла презрительная складка, а красивое лицо приобрело довольно уродливое выражение.

— Вот как, — только и сказала Ренэ, насторожившись.

— После смерти моей матери эта дама утешила моего отца в его горе. Да так успешно, что он обвенчался с нею через два месяца после похорон, не выдержав даже срок траура, который полагается приличиями, словно какой-то крестьянин. Вскоре мачеха оставила дворец и светскую жизнь, чтобы поправить здоровье, а потом вернулась из летней резиденции с моей сестрой на руках, на редкость пухлой и крупной девочкой для недоношенного младенца трех недель от роду.

Что ж — Ренэ понимала чувства Бэзила, но и горячо осуждать Лорда-Защитника не могла. Все знали, что у мужчин есть определенные потребности, а когда под боком оказывается подобная красотка… Неудивительно и то, что лорд Томас предпочел, чтобы его дочь родилась в законном браке.

— Она так красива!

— Да, — признал Бэзил, словно нехотя. — Прекрасна, холодна и лжива, как лед на весеннем пруду. Ледяная ведьма, — шепнул он себе под нос, но Ренэ услышала.

На его месте Ренэ тоже невзлюбила бы мачеху, и все же подумала, что обзывать ее ведьмой — немного чересчур. От Бэзила сейчас от самого тянуло холодом; близкий, и в то же время далекий, он обращал на Ренэ не больше внимания, чем если б она была стеной, эхом отражавшей его слова.

— Я и забыла, что у вас есть сестра, — сказала она, просто чтобы что-то сказать. — Как мило было бы с нею познакомиться!

Бэзил покосился на нее с легким удивлением и кивнул на невзрачную девицу внизу. — Да вот же она, — прибавил он равнодушно. — Моя сестра Офелия.

II.

01/11/665

Обычно зеркала льстили ему так же, как уста прихлебателей, являя взгляду Бэзила Очаровательного, Бэзила Великолепного. Но только не сегодня. На узком усталом личике того, кто затравленно смотрел с другой стороны стекла, оставили свой след все переживания и сомнения последнего времени. И Страх — его вечный спутник, который сейчас вонзил когти под ребра, так глубоко, что не вздохнуть.

Бэзил коснулся кольца на пальце, в сотый раз убеждаясь, что оно на месте. Погладил камень, сверкавший в нем, ядовито-зеленый.

А потом закутался поплотнее в плащ, собираясь в путь, по-своему столь же опасный, как дорога к ведьме — только на сей раз с ним не будет ни его друзей, ни веселого Йена, ни даже верного слуги. Потому что в конце человек всегда один — перед лицом смерти или перед лицом Правды.

Когда он вышел из своих покоев, от коридорной стены отделилась серая тень, низенькая фигурка в платье и накидке мышиного цвета, печальных и унылых, как она сама.

— Брат, могу я поговорить с вами?

Нельзя сказать, чтобы Бэзил хорошо знал сестру. Анейра держала ее под строгим присмотром, как дракон, стерегущий принцессу в башне. Нет, не дракон — ледяная ящерица. Понимая, что мачехе не понравится, коли его тлетворное воздействие коснется её дитяти, Бэзил и сам нисколько не стремился к обществу малявки. О чем им было говорить друг с другом?..

Пока сестра была в отъезде, он редко вспоминал о ней, а когда это все же происходило, придумывал циничные объяснения их с ее матерью затянувшемуся путешествию — объяснения, в которые сам же по-настоящему не верил.

Сейчас он ощутил укор совести за недостойные мысли — весьма непривычное чувство! Сестра выглядела ужасно. Серое лицо, опухшие глаза — она лишилась даже той примитивной крестьянской миловидности, что отличала ее раньше. Должно быть, Офелия и впрямь серьезно болела. Он всегда находил ее толстоватой, но сейчас бедняжка расплылась еще больше — нездоровая рыхлая полнота, коснувшаяся шеи и щек.

— Разумеется, — любезно ответил он, хотя сейчас ему было совсем не до болтовни с малявкой. — Как твое здоровье, сестра? Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше.

— Они сказали вам, почему меня так долго не было в городе? Я имею в виду, правду? — Что-то еще изменилось в ней — взгляд. Прежде спокойный, как у дойной коровы, если такое сравнение применимо к незамужней особе благородного рода, сейчас он горел лихорадочным огнем, и Бэзил словно разглядел в нем отражение собственной тревоги.

— Я слышал, что вы с матерью отправились в паломничество, а вдали от дома ты заболела… — Подозрения снова оживали в нем, но на сей раз совсем не казались забавными.

— Я болела, потом. Но они отправили меня подальше отсюда, потому что не хотели, чтобы люди узнали, что у меня должен родиться ребенок. У меня есть малыш, братец, маленький мальчик, — Тень улыбки скользнула по бледным губам.

Никакие догадки не подготовили его к словам, которые сестра так уверенно бросила ему в лицо. Он опасливо покрутил головой — даже у стен есть уши! Повторил, как попугай: — Ребенок?.. Они все тут с ума посходили, что ли?

Ублюдки многих важных дам росли по окрестным деревням, как сорная трава, ненужное напоминание о маленьких грешках, чьи последствия пусть и падают на головы грядущих поколений, как вещала Священная Книга, но обычно обходят стороной главных грешников. Такими штучками не удивишь человека, знающего свет. Но Офелия… Она сама еще дитя, по крайней мере, так ему казалось.

А сестра все говорила, захлебываясь, словно ей не терпелось поделиться своим позором со всем миром, и даже не трудилась понизить голос. Пришлось взять ее за руку и втянуть в приемную, из которой только что вышел.

— Я убежала с молодым человеком! Матушка говорит, что я опозорила себя, и всю нашу семью, но они сами виноваты!.. Мы собирались пожениться, а они нам не дали, просто потому, что у его семьи нет денег.

— Самая весомая причина, чтобы не вступать в брак, дорогая сестрица, — ответил Бэзил механически. Мысли кружились в голове, как перепуганные канарейки в клетке.

— Он самый храбрый, самый благородный, и он спас мне жизнь, и Филипу тоже. Его отец не дворянин, зато мать — дворянка, из Древних. Матушка сказала, ни один порядочный человек на мне теперь не женится, но мне все равно не дают выйти за Ке… за него, а я и не пойду ни за кого другого. Но все равно, не важно, пусть только отдадут мне моего ребенка!

— Тише, тише, — он приложил палец к губам. — Даже здесь нас могут подслушать.

— Мне все равно, — повторила Офелия, с тем ребяческим упрямством, что ей всегда было присуще. — Они сказали, что я не должна никому рассказывать, иначе им придется убить Ке… его. Но откуда я знаю, может, они уже его убили. Они тут все лжецы, все, все, даже Филип! Вы ведь меня им не выдадите, правда?

Стоило бы позлорадствовать — дочь белобрысой ведьмы доказала, что яблоко от яблони недалеко падает. Он мог только представить, какую рожу скорчил отец, как бесилась Анейра, когда Офелия преподнесла им такой сюрприз. Но круглые серые глаза смотрели на него с отчаянной надеждой, и на это ему не хватило бессердечия.

— Разумеется, нет.

— Я просила их, столько раз, но меня никто и слушать не хочет. Они только врут. Говорят, что Ке… он не желает меня видеть и давно женился, даже врут, будто мой малыш умер, но я знаю — это неправда! Сперва они сказали, что он родился мертвым, но я-то слышала, как он кричал, хотя и лежала почти без сознания, и тогда они сказали, будто он умер после, но это тоже вранье! Ведь очень дурно так врать, правда? Дурно даже соврать, если съел лишний кусок торта, или что-то такое, хотя вреда от этого мало, а так обманывать — грех, большой грех! И мать всегда знает, жив ли ее ребенок, правда? Вы ведь мне верите?

От ее слов веяло холодом, жившим в этих стенах, леденившим душу, а не тело. Родилось неудобное дитя живым или сестра слегка тронулась от горя? В последнее поверить было менее страшно, но он слишком хорошо знал их, свое семейство.

— Вы мне верите? Ее взгляд умолял, требовал. Почему, почему этот разговор случился именно сегодня? Когда ему, как никогда, нужна вся его решимость, контроль над собой. Бэзил коснулся кольца…

— К сожалению, вполне, сестра.

Сестра уставилась на него с выражением человека, перед которым вдруг сама собой отворилась дверь, в которую он давно и безнадежно бился. — Ну вот! — воскликнула она почти торжествующе, как только обрела дар речи. — Они мне пытались внушить, что у меня не все в порядке с головой, но даже если бы я сошла с ума, я все равно знала бы, понимаете? Но ведь это грех, правда? Нельзя разлучать мать и ребенка! Как же они могут?

Почему она ждет ответа от него?

— И тем не менее, не вы первая, не вы последняя. Его матери тоже запретили видеться с детьми, за несколько месяцев до того, как их разлука стала вечной. Леди Филиппа хотя бы узнавала, как живется ее сыновьям, через слуг и свою юную сестру Вивиану.

Офелия помолчала, вбирая в себя услышанное. — Я… Я хочу хотя бы, чтобы мне позволили увидеть его… Ну хотя бы разок! Это так жестоко!..

Увидеть его… Какая наивность! Может, дитя и дышало, когда родилось, но что такое искра жизни рядом с репутацией Лорда-Защитника?

— Какой бы ни была правда… Тебе лучше постараться забыть об этом, — он скривился от горечи собственных слов. — Ты ничего не добьешься, а следить за тобой начнут еще пристальнее.

— Тетя Вивиана говорит то же самое. Но как я могу забыть? Я прежде забуду дышать!

И я тоже, подумал он. И я тоже.

— Вы должны мне помочь! — Она сжала его запястья своими пухлыми влажными пальцами, с силой, приданной переживаниями. — Ведь поможете, да? Меня они не слушают, но ведь вы мужчина, и вы не опозорили семью, и если вы их попросите, попросите отца…

— Я ничем не могу тебе помочь, сестра. Я здесь ничто. У меня нет власти, нет мужества. Я самому себе помочь не в силах.

Мне не нужно еще и твое горе, когда я тону в своем…

Он вырвался от нее, почти испуганно, и спасся бегством, еще долго слыша, даже когда закрыл за собой дверь и завернул за угол, ее тихий плач.

Дорога была долгой и унылой — достаточно времени, чтобы передумать множество темных мыслей. Вверх и вниз, вверх и вниз по холмистой местности, а потом — только вниз, к вонючей реке, к шумному мосту, среди крика и гама, резавших чувствительный слух.

В довершение всех бед, пришлось проехать мимо виселиц, и хотя сегодня они, кажется, пустовали, а народу на площади Правосудия собралось негусто, Бэзил поплотнее задернул шторы паланкина и на всякий случай заткнул уши.

Если когда-нибудь будут казнить тебя, дядя, я, так и быть, сделаю над собой усилие, и не отведу взгляда.

В вине Оскара Бэзил не сомневался; дядя сам признался в том, что убил его лучшего друга. Кто послал дядюшку на дело тоже было очевидно — тот подчинялся лишь одному хозяину.

Закон и обычай гласили, что нет преступления чернее, чем покуситься на собственного отца. Предрассудки… Порождения мира, где добро и зло вывернуты наизнанку, а руки героев замараны кровью; придуманные сильными как орудие против слабых, отцами — против детей, хищниками против добычи.

И все же… Даже понимая это, он нуждался в последнем доказательстве, последнем камне на чаше весов. Еще одна смерть оставалась неотмщенной, и когда Бэзил будет знать ее виновника точно, то не остановится уже ни перед чем.

Ведь так?..

На самом деле, ему повезло, что Гвиллима Данеона заперли в темнице надменного Дворца Правосудия, а не отвезли в Скардаг, куда попасть без особого разрешения было почти невозможно. Во дворце он с удовольствием убедился, что служители Закона по-прежнему насквозь продажны — это успокаивало, как то, что солнце восходило каждое утро на востоке и садилось на западе.

В прошлый раз, двери темницы открыл перед ним кошель серебра; сегодня, Бэзил подозревал, придется доложить сверху еще что-то. Он коснулся кольца… Нет, только не его.

Та беседа с людоедом врезалась в память шрамами, которые не сойдут никогда.

Темная камера, пахнущая так, что тошнота подступает к горлу. Затянутое решеткой крошечное окошко, расположенное под самым потолком, чтобы узник не мог, дотянувшись, взглянуть на небо. Голые стены, груда грязной соломы на полу, из обстановки — лишь чан для дерьма.

И сам заключенный — полутруп с горящими глазами, трясущийся, как в лихорадке. Дико было слышать из бескровных уст знакомый голос: — Бэзил, мой мальчик! Право же, я очень рад вас видеть!..

— Я принес вам немного еды, подумал, что вас, должно быть, плохо кормят. Это просто хлеб, — добавил Бэзил поспешно, увидев, как алчное выражение вспыхнуло на изможденном лице людоеда, как скрючились, будто когти, костлявые пальцы закованных в кандалы рук. Еще потребует, чтобы Бэзил накормил его человеческой плотью!

— Хлеб… — повторил старик, как завороженный.

Когда Бэзил, достав сверток, развернул тряпицу, в камере пахнуло теплым запахом свежей сдобы. Следующий шаг — подойти к людоеду, чтобы отдать еду, дался ему с трудом. Пожалуй, и кто-то похрабрее поостерегся бы на его месте!

В конце концов, Бэзил просто бросил Данеону кусок хлеба, и тот, ловко поймав его, зарылся лицом в мякоть. Вздрагивая от жадности, отрывал по щепотке, приговаривая: — Нельзя есть слишком быстро, мой мальчик! Может вырвать.

— Спасибо… Нет ничего хуже, чем голод, — Данеон остановился и перевел дух. — Я даже о своих детках перестал думать, только представлял себе, как ем… Я свел с голодом близкое знакомство, но сдружиться с ним невозможно!

Бэзил сжал потные ладони в кулаки. — Вы можете отблагодарить меня, рассказав, как на самом деле умерла моя мать… Когда я приходил к вам в Дом Алхимика, вы пообещали, что в следующий визит откроете мне правду. Я понимаю, вы просто заманивали меня, чтобы убить… Кстати, почему не сделали этого сразу?

— Жертвоприношение должно свершаться в определенный день — иначе в нем не будет силы. Требовалось убедиться заранее, что в назначенную дату вы явитесь по моему зову. От вашего брата я узнал, что вы подозреваете, будто леди Филиппа умерла не своей смертью…

— И это так? Вы были дворцовым лекарем, вы лечили ее, вы должны знать! — В ожидании ответа каждый нерв натянулся так, словно Бэзила пытали на невидимой дыбе. — Ведь не случайно отец услал вас в чертову даль — чтобы не проболтались! И именно вас послали скормить ее детям эту ложь…

— Я помню, как тяжело вы приняли ее смерть. Ваш брат, он был еще слишком мал, а вы были таким чувствительным мальчиком…

Бэзил помнил все это слишком хорошо. Тетушка Вивиана, совсем еще юная, но с самообладанием гранитной скалы. Рядом с нею — их лекарь и наставник, у него печальный, сочувственный взгляд, когда он объясняет им с братом, что сердце их матери, неожиданно для всех, остановилось, и она умерла без мучений, во сне. И пока Бэзил хлопает глазами, еще не в силах осознать, что его мир разлетелся вдребезги, крошка Филип, вежливо выслушав наставника, спрашивает, можно ли ему уже пойти дальше играть в шары.

— …Я очень рад, что мне не пришлось приносить вас в жертву, клянусь вам! Вы так похожи на нее! — умиленно бормотал Данеон. — Почти одно лицо!..

Бэзил терял терпение. — Мне нужна не ваша болтовня, мне нужны ответы! — Он и так слишком долго ждал.

— Я расскажу вам все, мой мальчик, все, что вы пожелаете знать, но прежде должен просить вас еще об одном небольшом одолжении, — Глаза людоеда снова алчно сверкнули, и Бэзил на всякий случай сделал шаг назад. — Устройте мне встречу с вашим отцом!

Это застало его врасплох. А потом он понял. Глупец надеется купить молчанием свою жизнь. — Отец никогда не пощадит вас. Быть может, если б вы покусились только на меня, но вы хотели убить Филипа — а этому прощения не будет.

— Лишь несколько минут, вот все, что мне нужно, — с заискивающей улыбкой настаивал Данеон. — А после я расскажу вам все, что знаю. А знаю я немало!

— Вы не дождетесь милосердия от моего отца — нельзя дать то, чего не имеешь. Зато я могу предложить вам разновидность милосердия…. В стиле Картморов, — Бэзил помедлил, прежде чем указать на кольцо на своем пальце. — Мгновенный яд. Мне обещали, что он убивает без боли. И это лучшее, на что вы можете надеяться.

Данеон продолжал настаивать и упрашивать, даже после того, как Бэзил рассказал, какая казнь его ждет, и довел себя до дурноты, описывая "тройную смерть", которая полагалась лишь предателям и святотатцам — а людоеды, пытавшиеся сожрать наследника Лорда-Защитника, входили и в ту и в другую категорию.

Тогда Бэзил ушел, оставив Данеона подумать над своим положением. Хотелось надеяться, что он одумался теперь, когда до мучительной казни остается лишь один день, и примет яд в качестве платы за правду. Бэзил надеялся на это, еще и потому, что считал: никто не должен умирать так страшно. Разве что дядюшка Оскар.

Снова, как в прошлый раз, парадный холл Дворца Правосудия сменили мрачные коридоры и переходы, и вот Бэзил уже стоит рядом со служителем у подножия узкой лестницы, ведущей к темницам северной башни. И цепляется за стену, пошатнувшись, потому что ему навстречу спускается отец, за его плечом — Оскар вместе со своим жутким слугой, скалящим зубы в вечной пародии на улыбку. В руке слуги светит фонарь, а от него тень отца падает на Бэзила, огромная и черная, как тень сапога — на букашку в ее предсмертный миг.

— Что ты здесь делаешь, позволь узнать? — начал отец без преамбулы, взглядом вдавливая Бэзила в пол.

— Я… Я хотел… — Он вдруг выпалил, неожиданно для себя самого: — Я могу спросить вас о том же!

— Не тебе требовать от меня отчета. Впрочем, правила приличия тебе неведомы. Что ж, отвечу: мне стало известно, что ты навещал мерзавца…

Кто, кто донес?!..

— …И я тоже решил задать ему несколько вопросов. Мы с тобой оба проделали путь впустую: негодяй удавился в своей камере.

Бэзилу пришлось прислониться к стене. В глазах рябили мушки. Оконце под потолком… Кандалы на руках…

Отец спускался вниз. Его голос пробивался как сквозь толщу воды, от шагов сотрясался каменный пол под ногами.

— Чего бы ты ни хотел добиться этим посещением, советую забыть об этом. Раз и навсегда.

Угроза? Бэзил не знал. Зато знал, что Данеон не мог повеситься сам, а значит, ему помогли, и он смотрит в дрожащие, мутные лица людей, чьи руки сделали это, чьи глаза видят его насквозь.

Данеон болтался в петле, но ответ на свой вопрос Бэзил получил.

III.

03/11/665

У осужденного не было языка, чтобы произнести последнее слово, зато он мог кричать. И кричал, пронзительно, находя где-то новые силы, после того, как, казалось, уже сорвал глотку. Ветер разносил его вопли по всему амфитеатру, благо это почтенное сооружение, где во времена древности проходили не только казни с жертвоприношениями, но и спектакли, обладало потрясающей акустикой.

Крики пробивались даже сквозь кусочки воска в ушах Филипа, покалывая барабанные перепонки. Краткий перерыв наступил, когда палач с помощниками подвесили немого в петле. Однако несчастному предстояло не просто быть удушенным, а перенести тройную смерть, — а потому веревку перерезали, вежливо подождав, пока он отдышится, прежде чем приступить к таким развлечениям, как кастрация и вытягивание кишок.

В данный момент немой наблюдал — увы, отнюдь не молча — как пылают, скукоживаясь и треща, подобно колбаскам, на жаровне его мужские органы, и упорно не желал истечь уже кровью и заткнуться, что было бы, безусловно, приятнее и ему самому, и Филипу с семейством. Живуч, гад!

Разве мало эти людоеды, и немой Мартин в частности, принесли вреда всем, а в особенности — Филипу? Но нет, даже в смерти подопечные Данеона продолжали портить ему жизнь: как будто недоставало кошмаров, оставленных в наследство!

С тех пор, как Филип выбрался из адского подвала, без дурных снов проходила лишь редкая ночь, но последний въелся под кожу особенно глубоко. Часто Филип видел себя беспомощным, связанным; заколоченным в гробу; на блюде с яблоком во рту, словно у молочного поросенка. Но на сей раз он сам восседал за столом, в одной руке — нож, в другой — двузубец вилки. Перед ним стояла Эллис. Ее платье было распорото на груди, в прореху виднелись края длинной рваной раны, но Эллис улыбалась так же светло и безмятежно, как всегда, протягивая Филипу свое сердце. Оно еще билось, и Филип так и сожрал его, сырым, трепещущим, брызжущим кровью, которая липла к рукам и стекала по подбородку. Во сне он ел с большим аппетитом, даже наслаждением, и сейчас, сидя на каменной скамье в ложе, где когда-то восседали принцы Сюляпарре, все еще ощущал во рту солоноватый привкус крови.

Филип посмотрел по сторонам, словно опасаясь, что кто-то мог прочесть его мысли, увидеть то, что видел он мысленным взором. Дениза, расположившаяся по левую руку, бледная, но сохраняющая самообладание, ответила на его взгляд стоической улыбкой. Жаль, что не удалось избавить ее от этого испытания: для дамы, обладающей тем характером, каким могла похвастаться его супруга, она на редкость мало увлекалась кровавыми зрелищами. Но отец выразился однозначно: их семья сегодня должна продемонстрировать жителям столицы единство и сплоченность.

Появился здесь даже Бэзил; сказать, что Филип удивился его появлению, значило бы сильно приуменьшить. На его вопрос братец ответил лишь, что ему был отдан строгий приказ. Вот только с каких пор он стал таким послушным?

Бэзил мог упасть в обморок даже при виде пореза на пальце — вряд ли это то, что стоит видеть их подданным. Филип посоветовал ему смотреть куда-нибудь в небо, а в уши вставить такие же затычки, как у него.

Братец пожал плечами. — Если я упаду в обморок, так отцу и надо.

— На твоем месте, я постарался бы этого избежать. Люди примут это за доказательство твоей слабости, а здесь их собралось немало.

Действительно, амфитеатр, способный вместить пару десятков тысяч человек, был переполнен.

— Почему меня должно заботить мнение дураков?

— Потому что мир состоит в основном из них, брат.

Последнее слово тогда осталось за Бэзилом: — Оставляю вам с отцом плясать под их дудку, брат.

Филип взглянул на братца: тот откинулся назад, словно бы в полуобмороке, длинные волосы упали на лицо, обретавшее нежно-зеленый оттенок, как раз в тон к лимонно-желтому бархату дублета — Бэзил всегда был эстетом. Что ж, сам напросился.

По краю арены растянулся почетный караул, частично состоявший из Ищеек. Такая служба — честь для них, и в то же время, под накрапывавшим мелким дождиком, сомнительное, должно быть, удовольствие. Перед тем, как преступника, привязанного веревками к лошадям, эффектно приволокли на сцену на спине, отряд Красных Псов выслушал хвалебное слово самого Губернатора, превозносившего их за разоблачение шайки людоедов и ее уничтожение. Как это, должно быть, взбесило Грасса, который проделал эти подвиги почти без помощи своих соратников, получавших теперь равную с ним награду!

За время казни Кевин, насколько Филип сумел заметить, ни разу даже не взглянул в его сторону. Застыл, как каменное изваяние, глядя прямо перед собой. Неподалеку от Грасса стоял Фрэнк. Бедняга! С его сострадательной натурой тяжко присутствовать при подобном, тем паче, что именно он взял немого Мартина под арест. Но служба в отряде, кажется, закалила друга — он выглядел угрюмым, но спокойным.

Толпа восторженно взревела, увидев, как на арену спускается их Лорд-Защитник. Отец решил возродить древнюю традицию, по которой самых худших из преступников самолично казнил принц Сюляпарре. Пусть ее глубокое сакральное значение затерялось во тьме веков, сейчас она была призвана напомнить народу, который почитал лишь тех, кого боялся, что его правитель — больше, чем символ, что он способен расправиться со своими врагами и врагами страны. Если понадобится — собственными руками.

Этот кровавый спектакль, подумал Филип, как раз то, что нужно, чтобы отвлечь народ от тягот жизни в военную пору, растущих цен и высоких налогов. Жаль лишь, что Бэзил увидит отца в роли палача… Но об этом поздно было волноваться.

Когда Лорд Томас занял свое место на арене, палач шагнул к преступнику и сделал широкий разрез вдоль живота, выпуская наружу влажные петли кишок. Филип смотрел, не в силах оторваться, как отец, взяв щипцы, запускает их в самое нутро, возится там, под последний вопль живучего злодея… А потом извлекает на свет, поднимая над головой…

Спазм пробежал от желудка к горлу, и Филипа согнуло пополам. Мир вдруг потускнел, подернутый мутью; только в центре его билось, истекая кровью, горячее алое сердце…

Какой позор! Сейчас тебя вырвет, или, того хуже, свалишься в обморок, которым грозил брату, у всех на виду. Бэзил будет смеяться, будут потешаться нарядные вельможи и грубая чернь, мальчишки и старики, женщины из народа и малыши, что сидят у них на плечах…

Стараясь дышать глубоко и ровно, Филип нашел среди Ищеек знакомую фигуру, чувствуя, как бешеное вращение вселенной замедляется. Кевин по-прежнему не обращал на него ни малейшего внимания, наглый ублюдок, но он был рядом, как и отец, а это значило, что все будет хорошо.

Отец… Он все еще вздымал вверх руку с ужасным трофеем, как вдруг пошатнулся, словно оступившись на ровном месте, схватился другой рукой за плечо палача.

Филип подскочил; все страхи испарились из головы пред лицом нового, всепоглощающего. По толпе прокатился ропот, испуганные возгласы. Рядом взлетел со скамьи Бэзил; то, как он побледнел, как дрожал всем телом, несомненно, тронуло бы лорда Томаса, если бы он мог это видеть.

Со своего места Филипу почудилось, будто лицо отца отразило на миг смесь экстаза и муки. Глаза его закатились, он шатался.

Филип приготовился бежать вниз; кто-то из Ищеек ступил вперед — Фрэнк. Остальные замерли, парализованные общим шоком.

Но жуткий момент закончился быстро. Через мгновение отец снова твердо стоял на ногах, успокоительно помахал толпе. Сердце преступника отправилось в огонь, туда же, куда и кишки. А лорд Томас громким голосом объявил всему амфитеатру, что тело проклятого Богами людоеда будет отдано народу на поругание.

Бэзил упал на свое место, все еще с остекленевшим взглядом; сел и Филип, стараясь прогнать с лица даже тень беспокойства — сейчас на него многие смотрят. Но пока сердце людоеда обугливалось в жаровне, его собственное сжимали ледяные пальцы. Он привык считать отца непоколебимым колоссом, не мог припомнить даже, когда тот последний раз болел. Что же это было?..

Лорд Томас удалился с арены; ему предстояло пройти омовение — ритуальное и настоящее, и другие очистительные обряды прежде, чем он воссоединится со своим семейством. Ушел палач, цепочкой потянулся с кровавой сцены караул — городская стража в нарядных одеждах и цветастых кокардах шествовала следом за Ищейками в их багровых плащах — такой распорядок был личным указанием Филипа, вызвавшим немало недовольства. (Не такой скандал, как когда гильдия виноделов проехала впереди гильдии ювелиров на шествии в день Святого Юля, но все же достаточно громкий.) Что ж, Филип обещал Фрэнку, что служба в отряде станет однажды почетной; сейчас для возвышения Ищеек имелся по крайней мере один предлог, а вскоре, если повезет, появится и новый.

Филип хотел отправиться вслед за ними — и за другом, и за недругом, поговорить, с каждым по отдельности. После всего, что случилось с ним в Доме Алхимика, пришлось признать — он не может обходиться ни без одного, ни, как ни печально, без другого. Филип не знал, что именно скажет, но раз он так превосходно справился с задачей все испортить, то должен суметь так же виртуозно все исправить, не так ли?.. Все должно пойти по-другому…

Надо только немного подождать — пока не придет в себя, не соберется с мыслями. В конце концов, время у него есть.

Уже расходились высокие гости, сидевшие в особых ложах; заторопились к выходу почтенные мещане. Чернь же, напротив, подбиралась к арене, где все еще висел на подобии креста Мартин, немота которого стала полной и окончательной.

По традиции, его тело следовало разрубить на куски, а их, в качестве (сомнительных) трофеев, разослать в несколько городов. Одна нога поехала бы в Дервин, другая — в Ардаз-на-Аграрде, правая рука — в Сарсанну, левая — еще куда-нибудь, а голова пугала бы народ с городской стены или моста. Но сегодня, по повелению Лорда-Защитника, труп доставался на растерзание толпе — еще одна возможность для самых обездоленных излить свое отчаяние и ярость.

Наверняка самые хитрые из простолюдинов соберут гротескные реликвии — зубы, кусочки пальцев казненного, — которые можно задорого продать в качестве амулетов. Что до остального… Филип с его семейством не стали задерживаться, чтобы насладиться последним актом спектакля.

Позже рассказывали, что толпа доказала свое отвращение к мерзкому греху людоедства, когда пронесла тело преступника с улюлюканьем и песнями по всему городу, разрубила на части, кинула эти части в огонь, и, разорвав на мелкие куски, сожрала.

Возможно, подумал Филип, выслушавший слухи с брезгливой гримасой, если бы Мартин знал об этом — и мог что-то сказать — то одобрил бы произошедшее. В конце концов, больше всего обитатели Дома Алхимика ненавидели голод; Мартин питался телами других, а его тело напитало еще кого-то — естественный круговорот.

А другая часть его подумала, содрогаясь: Боги, пощадите этот обезумевший город!

IV.

15/11/665

Андаргийский шпион назначил своей жертве встречу в подвальном притоне, где отбросы общества собирались, чтобы пропустить кружку пива, джина, или кое-чего посуровее: ядреной смеси, чей состав знал только хозяин и ни за что не пожелали бы узнать те, кто ее пил, шибавшей в нос, как кошачья моча, и пьянившей, как поцелуй любимой — так ее, во всяком случае, описывал Клятый, обладавший, для бандита, на удивление поэтическим воображением. Сюда приходили обменяться наводками и найти подельника, переждать облаву, расплатиться грязными деньгами за грязные делишки, и просто тогда, когда идти было больше некуда.

Фрэнк уже полчаса как торчал тут, забившись в самый дальний и темный угол с кружкой пива в руках, изредка кидая взгляды по сторонам из-под полей шляпы, надвинутой на самый нос, — благо в этом сомнительном местечке такое поведение считалось в порядке вещей; и со священным ужасом поглядывал на жирные пятна, плавающие по поверхности пойла, которое так и не решился отхлебнуть.

Ждал и Клятый, занявший стол в центре, под самой лампой, в кругу блеклого сального света. Это был крупный мужчина с туловищем, смахивавшим по форме на бочонок для эля, с перекошенным носом, который ломали не раз и не два, с послужным списком грехов, которых хватило бы на несколько четвертований — да еще остались бы грешки помельче на пару-тройку повешений. О своих подвигах бандит, более чем достойный своей клички, с удовольствием поведал сам после того, как получил за сотрудничество с Ищейками полное помилование.

Когда андаргиец, наконец, появился, Фрэнк успел лишь мельком взглянуть на него, пока тот пробирался к столу Клятого. Черные усы, шрам, нос крючком, — вид подобающе злодейский.

Больше повезло позже, когда Андаргиец отошел к стойке. Тут Фрэнку удалось получше разглядеть его смуглое сухое лицо — достаточно хорошо, чтобы не сомневаться, что отличит шпиона даже среди его соотечественников.

Шпион взял две кружки, для себя и соседа по столу. Оставалось надеяться, что "поцелуй любимой", если в кружках был он, не слишком опьянит Клятого — не хватало только, чтобы тот сболтнул лишнее. Например, о том, что пришел сюда, прекрасно зная, что вместо выгодной работенки наниматель отводит ему роль агнца на заклание. Или о том, что на Андаргийца ведется охота, в которой принимают участие и Ищейки, и преступный мир столицы.

Странная парочка заседала недолго: в конце концов, дельце, для которого Андаргийцу якобы понадобился Клятый, они обсудили в прошлую встречу, заранее. Ничего сложного: Андаргийцу будто бы предстояла встреча с заказчиком, собиравшимся расплатиться за одну драгоценную вещицу, что Андаргиец выкрал для него с большим риском для себя. Вот только расставаться с вещицей Андаргийцу расхотелось. А потому он сперва убедится, что его заказчик принес деньги, а затем свистнет Клятому (который должен затаиться поблизости), и они, расправившись с болваном-заказчиком, поделят деньги пополам.

Интересно, подумал Фрэнк, Нечестивца андаргийский шпион поймал на такую же историю? Басня так себе, зато какое искушение для бандита — ведь сперва можно отобрать деньги у мифического заказчика, а потом так же прирезать и ограбить самого Андаргийца, присвоив себе и ценную вещицу.

Он смотрел, как Клятый с Андаргийцем поднимаются из-за стола, надевают шляпы, поправляют оружие и выходят в осенние сумерки. О, как хотелось немедля броситься за ними! Вместо этого Фрэнк немного выждал, а потом встал в дверях, как будто подышать свежим воздухом — точнее, гнило-плесенными испарениями, что сходили за таковой на этой улочке, даже летом, наверное, мрачной, как колодец. И старательно прислушивался, пока, в скором времени, откуда-то слева не долетел крик торговца вразнос: "Пироги, ржаные хлебцы, овсяное печенье! Горячие, прямо из печки!" Сигнал, подтверждающий, что парочка — шпион и намеченная им жертва — отправились по улочке налево, а не направо, и уже завернули за угол.

И Фрэнк устремился по следу.

Задание перед Ищейками стояло тонкое — проследить за Андаргийцем так, чтобы он ни в коем случае не заметил этой слежки. Для этого Капитан Роули разработал довольно хитрый план, не без помощи, естественно, верного Вашмилсти.

Изучив местность вокруг притона, где была назначена встреча Андаргийца с Клятым, Роули заранее расставил в ключевых пунктах наблюдателей — где-то Ищеек, а где-то и подданных Принца Воров. На одном углу торчал торговец обносками, на другом — жался к стене убогий нищий, а тут под мостом демонстрировала свои прелести потрепанная жизнью потаскуха… Эти агенты, исполнявшие свои партии тем убедительнее, что играли по большей части самих себя, сигнализировали друг другу, отмечая передвижение парочки — настоящая сеть, растянувшаяся по всему округу и даже дальше.

В конце безымянной улочки, на которой ютился притон, Фрэнк встретил Боба Пайла в обличье торговца пирожками — оно шло ему, пожалуй, больше, чем роль Ищейки.

— Шисто, — объявил Пайл. Он хотел сказать "чисто", но рот его был набит пирожком. — А поперлись они вон туды.

Только после этого подтверждения Фрэнк, завернув за угол, вышел на улицу Мыловаров, на которой уже не оставалось и следа Клятого с андаргийским шпионом. Зато далеко впереди, там, где Мыловары перетекали в другую улочку, разбегавшуюся в две стороны, расселась старуха-старьевщица, разложившая прямо по земле вокруг себя свой нехитрый товар. Завидев Фрэнка, старуха потыкала вправо костлявым пальцем. А потом предупреждающе помахала им взад-вперед, предупреждая, что парочка еще не скрылась из вида.

Что ж, тем лучше, значит у них есть время.

Фрэнк взбежал по ступенькам на крыльцо соседнего дома, постучал в облезлую деревянную дверь, отбивая ритм гимна столицы. Вышло так себе, но дверь сразу отворилась, а в щель выглянул не кто иной, как Элоиз Бриль. Из-за спины Ищейки смотрел Крысоед.

— Они спускаются по Смрадному в направлении Дубилен, — сообщил Фрэнк, распахивая дверь и жестом приглашая мужчин выйти наружу.

Пока они ждали сигнала от старухи, последние пирожки с лотка Боба успели исчезнуть в глотках Ищеек, набросившихся на них так, будто и впрямь были стаей голодных охотничьих псов.

Когда их маленький отряд в конце концов свернул на следующую улочку, пирожок Фрэнка едва не попросился назад из желудка. Смрадным проулок прозвали не случайно — под улицей тянулся крытый сливной канал. Испарения стекавших по нему нечистот поднимались сквозь трещины в плитах, витая между зданиями, как вонючий смог. Снять один из этих домов обошлось Ищейкам в сущие гроши.

Здание, которое они выбрали, несколько выдавалось вперед, что делало его идеальным наблюдательным пунктом. Сейчас в окне второго этажа сидел Поэт, прильнув к стеклу так, что плющил об него свой длинный нос. Завидев других Ищеек, он отошел от окна — чтобы через несколько мгновений появиться на пороге дома.

— Они свернули направо. Давайте уже уберемся отсюда, Агнца ради, — пробубнил он, зажимая нос пальцами. — У бедя слишком чувствительный нюх.

Улица обрывалась у речки, куда с бульканьем падали нечистоты из слива — чтобы понестись дальше, по венозной сетке узких протоков, пронизывающих трущобу под названием Грязноводье.

Значит, до Дубилен парочка не дойдет, заключил Фрэнк. Ближайший мост туда — в другом направлении.

Велев спутникам оставаться на месте, Фрэнк дошел до угла, и, сдернув шляпу, как можно осторожнее выглянул за угол — чтобы тут же спрятаться обратно. В конце узкой тропинки, тянувшейся между домами и рекой, он увидел две фигуры, причем более крупный и высокий из мужчин — Клятый — стоял, опираясь о стену, как будто ему стало плохо или от спиртного закружилась голова.

Ищейки слишком разогнались. Пришлось выжидать в напряженном молчании, выжидать долго, ведь даже звук их шагов мог спугнуть Андаргийца. Шепотом и жестами Фрэнк отослал Поэта, едва сдерживавшего тошноту, предупредить силы, оцепившие округ, о передвижениях их подопечных — пусть стянутся поближе.

Когда Ищейки решились продолжить путь, то двинулись по тропинке один за другим, рискуя рухнуть с подмытого дождями крутого берега прямо в вонючую воду внизу. У поворота снова задержались, и Фрэнк один вышел на улицу, по которой, играя с ржавым колесным ободом, бегал взад-вперед чумазый мальчишка.

Паренек окинул Фрэнка не по-детски колючим, настороженным взглядом, и, ткнув пальцем в щель между домами, убежал, пиная перед собой обод с таким остервенением, словно то была голова какого-нибудь Ищейки.

Вытянув из рукава свернутую в трубочку карту местности, Фрэнк поспешно развернул ее. Начертанная от руки, она не отличалась красотой официальных карт, зато намного превосходила их точностью, тем более заслуживающей доверия, что автором рисунка являлся Вашмилсть.

Да, все верно: проход вел к небольшому двору, образованному слепыми стенами. Вполне подходящее место, чтобы принести кого-то в жертву или просто захватить в плен. Если так, скоро здесь могут объявиться сообщники шпиона, возможно, те самые люди, которых они разыскивают!

А сейчас надо проверить, остались ли Клятый с Андаргийцем там, внутри, или пошли куда-то дальше. Углубляться вслед за ними в узкий, как каменная кишка, проход, Фрэнк не решался, да в этом и не было необходимости, Роули и тут все предусмотрел: за двором наблюдали через выходившее на него чердачное оконце, а каждый из двух выходов стерегли, стараясь оставаться незаметными, Ищейки.

Фрэнк оставил Боба Пайла наблюдать за входом, остальных Ищеек поставив за поворотом, чтобы по сигналу могли прийти Пайлу на помощь, а потом устремился в обход.

Темнело — это и усложняло, и облегчало их задачу. Андаргиец, считай, уже в их руках, он не уйдет от всех агентов, расставленных в стратегических точках, — а если б и ушел, его перехватило бы оцепление. Но схватить шпиона они могли еще в притоне, надежда же была на то, что он приведет, так или иначе, к своим сообщникам. Хотя бы потому, что в одиночку с Клятым Андаргийцу не справиться, а значит, ему потребуется помощь. И тогда главное — и не упустить шпиона, и не спугнуть других участников заговора, если они появятся. Именно в этом заключалась самая деликатная часть миссии.

Вот и первый выход… Улица перед ним казалась пустой, но Фрэнк знал, что наблюдатель — неподалеку. И точно, в тени ближайшей арки затаился Рок Борден. — Никого не видел, — проворчал он в ответ на вопрос.

Возбуждение нарастало. Неужто вот он, момент истины? Андаргиец с Клятым остались внутри, чтобы дождаться… чего? А может, сейчас андаргийский шпион убивает Клятого без посторонней помощи? А что, если кто-то из заговорщиков затаился во дворе заранее? Ничто не мешало им повести себя так же предусмотрительно, как Ищейки.

— И вообще, не нравится мне все это, — продолжал Борден. — Одно непредвиденное движение — и все покатится к чертям.

— Согласен, но что еще мы могли сделать?

— Сразу хватать этого андаргийского ублюдка, — откликнулся хромой солдат. — И не ставить моим "вторым" Крошку.

С этим Фрэнк не мог не согласиться — он бы предпочел вообще обойтись в этой операции без этого гиганта, трусливого, злобного и тупого. Но Роули решил по-своему. Кто знает, быть может великанская силища Крошки им и впрямь пригодится?..

Силуэт Крошки виднелся в самой глубине тупика, в который вела арка. Могучий Ищейка сидел на перевернутом ящике, привалившись к стене и опираясь на свою любимую дубинку. Тут он, по крайней мере, не привлечет ненужного внимания, никого не спугнет.

— Надеюсь, он там не заснул, — шепнул Фрэнк.

— А я надеюсь, что да, — мрачно отозвался Борден.

— Приглядывай за ним. И будь наготове, — С этим, несомненно, излишним, напутствием Фрэнк оставил Бордена и зашагал дальше, стараясь выглядеть как типичный прохожий, который задержался запоздно в кабаке, а теперь спешит домой, слегка пошатываясь на ходу.

Второй выход был минутах в десяти ходьбы, за углом. Вот и он, черный провал между обшарпанными стенами, откуда тянуло холодной сыростью. Фрэнк прошел мимо, не приглядываясь. Где-то рядом должен караулить… — Эй, ты! Да, ты, щенок, с тобой говорю!

Фрэнк покосился на две мужские фигуры, выступившие из темноты сбоку, позволил руке скользнуть поближе к рукояти кинжала. Это еще кто такие?!

И почему, пронеслось в голове, даже в сумраке во мне сразу различают молокососа?

Двое мужчин наступали; сомневаться в их намерениях не приходилось.

— Какого хрена ты шляешься по нашей улице? — окликнул Фрэнка правый. Это звучало грубо; и, куда хуже того, это звучало громко. — За эту привилегию надо платить!

Между ними оставалась всего пара ярдов.

— Куча дерьма, — прошипел Фрэнк, выразившись про себя куда жестче. — Тише!

— Кого это ты называешь дерьмом? — гулкий, резкий голос левого прогремел, казалось, на полквартала. Из ножен со свистом выскочил короткий палаш.

— Куча дерьма же! — повторил Фрэнк чуть громче. Да что с ними такое? Принц Воров, конечно, не сообщил каждому проходимцу об их операции, ведь тогда слухи расползлись бы по всему городу, но эти заветные слова должны были оказывать магическое воздействие на всех его подданных. — Это же сегодняшний позывной, болваны, не орите! Я выполняю…

Резкий выпад левого заставил его отшатнуться. Кинжал Фрэнка с лязгом скользнул по лезвию палаша — и столкнулся с ним снова, порождая звон, который тут же разнесло эхо.

Проклятье! Нет — тысяча проклятий!

— …Выполняю поручение вашего Принца!.. — прорычал он, отбивая одновременно новый удар. — Куча дерьма!

Нападавший остановился, будто в сомнении; но уже грохотал по камням стук сапог — это несся на помощь Фрэнку конопатый Рас, выскочив для этого из засады.

Фрэнк замахал на Ищейку рукой, приказывая повернуть вспять, а второй бандит уже вытащил свой клинок, наставив на новую угрозу. — Стой или сдохнешь!!!

А вот бежит и Кас, страховавший Раса…

Куча дерьма становилась все выше. В отчаянии Фрэнк оглянулся, и ему показалось, он различает в черноте прохода лицо со шрамом, тут же исчезнувшее. И снова стук сапог — только на этот раз шаги стремительно удалялись. Они спугнули Андаргийца!

— Берем его! Рас — второй выход! Кас — вход! — Оставив братьев разбираться с бандитами, Фрэнк устремился в щель между домами.

В темноте он бился плечами о стены, спотыкался о мусор, скользил каблуками по грязи… Шаги стучали впереди все тише, и в каждом звуке чудилось слово "провал!"

Ну, хотя бы шпиону от них не уйти! Все выходы уже караулят, на каждой развилке притаился кто-то, готовый его перехватить.

Как раз когда Фрэнк выбежал в сумрачный внутренний двор, воздух разорвал заливистый свист, сигнал от Ищейки, наблюдавшего сверху. Свист подхватили другие, и вот уже вспышки звука летят со всех сторон, расходясь по улицам.

Фрэнк заметил Клятого — бандит осел на земле в дальнем углу, точно неживой. Проверять, так ли, времени не было. В последний раз мелькнул впереди плащ Андаргийца, перед тем, как исчезнуть в другом проходе. Ну, Рок, не подведи…

Фрэнк пересек двор, развивая неплохую скорость. Умом он понимал, что все пути к бегству шпиону закрыты, и все же в пылу погони казалось так важно не дать ему уйти… Жизненно важно.

И снова бег в темноте, писк кошки, метнувшейся из-под сапог, шум собственного дыхания. Его пальцы сомкнулись на плаще, дернули…

Андаргиец обернулся, выругавшись на чужом языке. Блеснули белым зубы. Потом колено Фрэнка обожгло болью, и он упал, споткнувшись.

Ткань плаща выскользнула меж пальцев, снова слышен топот беглеца… Поднявшись, Фрэнк заковылял следом, так быстро, как мог, но колено не гнулось, а в животе поселилось мерзкое предчувствие. Они утратили контроль — поводья выпали из рук, лошади понесли, и с каждым мигом ближе обрыв…

Колено снова вспыхнуло, принуждая остановиться. Оперевшись о стену, Фрэнк смотрел, как Андаргиец выбегает на открытое пространство, оглядывается…

Рок Борден спешил ему навстречу, с неплохой, для хромого, прытью. Но не так быстро, как Крошка. Великан прыгнул вперед с боевым кличем, занеся огромную дубинку высоко в воздух.

— Крошка! Стой! —

Сипение Фрэнка, окрик Рока утонули в реве Крошки, когда тот с размаху обрушил дубинку на череп андаргийца. А потом еще и еще, чтобы человек, рухнувший на землю, как подкошенный, уже точно не встал.

Вокруг шумели голоса, стучали сапоги, звенели шпоры. Все больше и больше Ищеек подтягивалось сюда со своих постов, создавая уже никому не нужную суету.

Фрэнк, не отрываясь, смотрел на Андаргийца, лежавшего в луже крови, на то, что осталось от его черепа, и в его собственной голове звенела пустота.

Живой, андаргийский шпион был бесценным источником сведений. Мертвый — бесполезным куском мяса.

Как так могло выйти? Ведь они постарались все просчитать. Все, кроме Крошки.

Фрэнк слышал, как великана ругает подоспевший Роули.

— Я же сказал тебе — брать живым, дубовая башка!

— Живым или мертвым, а то вы с меня шкуру спустите, — упрямо настаивал огромный Ищейка.

— Живым, я сказал "живым"! Или, по-твоему, это у меня вместо мозгов гнилые опилки?!

Но что толку теперь от воплей?.. Андаргийца мог бы оживить только глас Божий.

Роули велел задерживать всех подозрительных личностей, которых обнаружат разгуливающими по кварталу. Быть может, сообщники Андаргийца уже шли на встречу с ним, но повернули вспять, спугнутые поднявшимся шумом-гамом. При мысли об этом Фрэнку хотелось врезать кулаком по стене.

Прибежал, запыхавшись, Вашмилсть. Именно маленький клерк наблюдал за двором через чердачное окно. — Обыскать! — выпалил он, едва увидел тело. И тут же поправился: — То есть, с вашего позволения, Капитан, я думаю, нам стоит его обыскать.

Разрешение было дано, и, с помощью Раса и Каса, послушно выполнявших его указания, клерк стянул с андаргийца всю одежду, а затем присел на корточки и начал ее перебирать. Тощее смуглое тело покойника, полностью обнаженное, бесцеремонно бросили в грязи.

Толку в этом уже не было, но Фрэнк снова и снова прокручивал в памяти происшедшее, прикидывая, что стоило сделать по другому. Нет ли тут его вины?.. Быть может, если бы Кевин оказался рядом… Но он сидел в засаде в совсем другой стороне округа. Жаль, что его последняя миссия среди Ищеек принесет только разочарование.

— Он явно подпоил чем-то свой объект, то есть Клятого, предположу, что это случилось, когда они пили в кабаке, — деловито рассказывал Вашмилсть, отрывая ножиком каблук от сапога Андаргийца, вероятно, в надежде обнаружить там какой-то тайник. — Я видел, как Клятый привалился к стене, потом сполз по ней, — Еще раз тряханув сапог вниз голенищем, клерк отшвырнул его в сторону и принялся за второй. — А Андаргиец даже не дернулся. Все ждал чего-то, потом… Потом я услышал шум, как будто драку в отдалении, и Андаргиец, наверно, тоже, потому что пошел разведать обстановку… То есть я так думаю теперь, а тогда я просто ждал, затаив дыхание, не зная, вернется ли он и давать ли уже сигнал. И тут вижу — он бежит назад, и тут же дает деру, бросив Клятого, а потом и ваша милость появились…

— Приведите сюда Клятого, — распорядился Фрэнк, немного приходя в себя — хотя все еще чувствовал себя так, точно и его легонько приложили дубинкой по затылку. — Или принесите.

Судьба этого злодея, по правде, мало его волновала, хотя и должна бы, ведь тот доверил свою безопасность Ищейкам. Слишком уж сильным оказалось разочарование. Как оказалось, Клятый дышал ровно и мерно, хотя пробудить его пока не удавалось.

Появился и Кевин Грасс. Фрэнк встретил его угрюмый взгляд и отвел глаза.

— Вы пропустили самое интересное, господин Грасс! — жизнерадостно воскликнул Вашмилсть, сейчас прощупывавший дублет Андаргийца.

— Ты пропустил наш позорный провал, — уточнил Фрэнк.

— Что ж… Мы не могли предусмотреть все, — ответил Грасс с большим благоразумием, чем можно было от него ожидать. — Да и было бы слишком просто, если б…

— Нашел! Я, кажется, что-то нашел, — вопль Вашмилсти заставил всех обернуться к нему. — Внутри, под подкладкой…

Ищейки, бесцельно бродившие взад-вперед, начали собираться вокруг маленького клерка, что все так же сидел на корточках — только теперь в его руках оказался сложенный и запечатанный лист, извлеченный из дублета.

Тут же оживился Роули и, растолкав зевак, забрал находку у Вашмилсти. Покрутил ее так, эдак…

— Давайте же вскроем его! — воскликнул Фрэнк, подходя ближе. Сверху ничего не было написано, но знаки на обратной стороне листа просвечивали наружу. На сургуче печати отпечатался простой крест, ничего не говоривший Фрэнку.

— Нет, — подумав, Роули решительно качнул головой. — Мы сделаем это в присутствии его милости Картмора.

Ожидание в кабинете Роули становилось мучительным. Фрэнк, Роули и Старик смотрели на лежавшую на столе бумагу так, словно там прикорнула ядовитая змея. Но как бы долго они ни сверлили лист взглядами, прочесть строки на другой стороне его не удавалось.

Внутри могли быть ответы на все их вопросы, или же бесполезная ерунда.

По коридору застучали решительные шаги, и Фрэнк поспешил распахнуть дверь — так уверенно к кабинету Кэпа не подходил никто из Ищеек.

Впереди шел Оскар Картмор — отливавшая красным бородка, жесткие черты лица, два меча у пояса… Фрэнк давно не видел Алого Генерала, но не мог не узнать сразу человека, который когда-то препроводил его под арест. Не потому, что затаил обиду — глупее не придумаешь, — а потому, что события того утра слишком ярко врезались в память.

За генералом следовал Филип, последним же семенил Поэт, которому поручили встретить сиятельных гостей. Он остался за дверью, захлопнувшейся перед его длинным носом, а остальные уединились в кабинете, если можно было так сказать о компании из пяти человек.

— А, дуэлянт, — хмыкнул Оскар, окинув Фрэнка насмешливым взглядом. — Два года в самой мрачной из наших тюрем, а по виду — щенок щенком.

— Не думал, что вы меня помните, мой лорд, — заметил Фрэнк.

— Тебе единственному хватило дурости устроить дуэль прямо в саду моего брата. Ладно, к делу.

Роули с почтительным поклоном протянул Генералу бумагу, но тот махнул рукой в сторону племянника. — От чтения меня клонит в сон.

Филип улыбнулся Фрэнку, словно извиняясь за дядю, принял документ и начал читать, сперва про себя. Выглядел друг бледным и каким-то усталым. Чем дольше он изучал написанное, тем шире становились его глаза, и так слишком большие на осунувшемся лице. — Императорский совет — тадада — именем — тада — Императора Андарги — тадада — дарует полное помилование и титул Высокого Лорда… за подданическую преданность и помощь в… Жерому Веррету! Старый толстый..!

— Побольше уважения к мертвецам, племянник, — прервал его дядя с ухмылкой.

Фрэнк подскочил к другу, полный вопросов. — Ты знаешь этого Веррета? Он умер?

Филип покачал головой. — Дядя просто так шутит. Лорд Веррет — влиятельный, а главное, очень богатый вельможа, глава фракции, выступающей за мир с Андаргой — под миром я подразумеваю подчинение. Не думал я, что этот кусок бланманже способен встать во главе заговора! Неужто это все он? Или им управляли андаргийцы? В любом случае, он неплохо притворялся!

— Допросим — узнаем, — обещал Оскар, любовно поглаживая навершия мечей.

— Интересно, — продолжал Филип, — почему эта бумага оставалась у мелкой сошки, что он вообще с нею делал? Возможно, ваш так называемый шпион был посредником между андаргийцами и Верретом, а этот документ — награда за что-то, что тот должен был сделать для них?..

— В таком случае нам действительно очень повезло, — заметил Фрэнк. — А теперь все кыш отсюда! — рявкнул вдруг Алый Генерал. — Филип, останься.

— Нам с дядей надо посоветоваться, — более мягко объяснил его племянник.

…Ищейки, столпившиеся в холле на первом этаже, встретили Фрэнка, Старика и Роули, изгнанного из собственного кабинета, градом вопросов.

Оставив старших Ищеек отбиваться от подчиненных — Капитан с явным удовольствием раздавал многозначительные намеки — Фрэнк отошел к столу Вашмилсти, рядом с которым подпирал стену Кевин Грасс.

Клерк составлял отчет — он писал их каждый день, вероятно, для собственного удовольствия, так как Роули и не думал их читать — но отвлекся, увидев Фрэнка.

— Как увлекательно, мой лорд, не правда ли? — Темные крысиные глазки клерка возбужденно блестели. — И какая честь для меня, простой чернильницы, стать частью таких важных событий! Может быть, я даже опишу их в пьесе!

— Ты что, тоже в поэты заделался? — фыркнул Кевин, отрываясь от стены. — Как Нюхач?

— Ну что вы, господин Грасс, ничего столь возвышенного! Иногда я кропаю пиески для знакомой труппы, чтобы немного подзаработать. А тут просто готовый спектакль, не находите? Я назову его "Зловещий шпион, или Человек со шрамом". А может, "Невероятный заговор теней, или Разоблачение андаргийца".

Фрэнк ждал от Грасса язвительного замечания, но тот выглядел задумчивым. Потом резко отошел дальше вглубь зала, а Фрэнк, обернувшись на шум, увидел на лестнице Филипа с дядей.

— Кто из вас нашел бумагу? — спросил Филип, взмахом руки заставив гул стихнуть.

Клерк скромно молчал, поэтому Фрэнк ответил за него: — Вашми… То есть Рой Пелусин.

— Я лишь выполнял указания Капитана, — Вашмилсть смущенно потупился.

— Тогда Пелусин, Роули, и все, кто видел андаргийца живым, поедут со мною. Мы созываем срочное заседание Тайного совета, и вы дадите на нем показания обо всем, чему стали свидетелями. Тебя это тоже касается, Фрэнк. Собирайтесь, а мне нужно рабочее место, чернила и лист бумаги.

Филипа усадили на место Вашмилсти, где было все необходимое для письма, и вскоре по белому листу потекли строчка за строчкой, начертанные его изящным почерком. Имена.

— Что вы собираетесь предпринять? — шепотом спросил Фрэнк, встав за плечом друга.

— Это список людей, входивших в компанию Веррета, явно и тайно — у меня имеются, так сказать, сведения изнутри. Я прикажу задержать их для допроса. Что до Веррета, как только Тайный совет вынесет распоряжение, дядя займется им по-свойски. Лучше, если указ будет подписан не одним лишь моим отцом, чтобы это не выглядело так, словно он избавляется от политических противников. Кстати, — Дописав, Филип окинул зал небрежным взглядом. — А где Грасс?

— Оставил бы ты его в покое, — вырвалось у Фрэнка. Он едва не прибавил: "Тем более, что Кевин скоро уезжает из города", но вовремя прикусил язык.

Кевин нашелся в дальнем углу, где беседовал с Алым Генералом. — Отправляйся заниматься канцелярскими делами, племянничек, это твое сильное место. А для нас с господином Грассом, — Оскар хлопнул Кевина по плечу, — найдется занятие поинтереснее.

— Быть может, я с вами? — Фрэнк хотел позаботиться, чтобы преступник не скрылся от правосудия, а не трепать языком перед Тайным советом. Но Кевин выразительно покачал головой, и Фрэнк послушался, верный своему новому принципу.

Алый Генерал со спутником уже направились к двери. Филип окликнул их. — Передай привет лорду Веррету от меня, дядя. Кстати, Грасс, у меня есть к тебе разговор. Когда мы закончим со всей этой неразберихой…

— Мне не о чем говорить с вами, лорд Картмор, — равнодушно ответил Кевин, и сразу вышел из зала. Следом, цокая шпорами, быстрым солдатским шагом удалился и Оскар.

Какое-то время Филип смотрел им вслед, кусая губы. — С субординацией у вас плоховато, — процедил он, наконец. — Ладно, пойдем заниматься политикой, чтобы эти двое смогли поиграть в войнушку.

XXVIII. ~ Непрощённый — II ~

Осень 663-го

Во Дворце Правосудия его заперли в темной камере, где времена суток сразу слились воедино, в одну бесконечную ночь. Кевину даже нравилось здесь, в укромной норе, где его не беспокоил никто, кроме надзирателей, приносивших скудный паек. Жаль, что рано или поздно придется выползать к безжалостному свету дня.

Скучать не приходилось — ведь у него были его мысли. Он прокручивал их в голове, снова и снова, бесконечный спор с Филипом и самим собой.

В один далеко не прекрасный день (или вечер, или ночь, но, скорее всего, днем или утром), дверь в его камеру протяжно застонала, словно предупреждая о неприятном визите. Сперва вошел тюремщик, повесил на крюк в низком потолке фонарь. Потом появилась она — мать.

Кевин не видел ее с тех пор, как судья зачитал наказание, назначенное ему за грехи, да и тогда — лишь мельком, за что был весьма признателен судьбе.

Если бы она могла прийти раньше, то пришла бы, в этом он не сомневался, — ведь это был ее долг, а долгом мать никогда не пренебрегала. Наверное, тюремщики смягчили правила перед самой экзекуцией.

Так нечестно. Эту пытку ему не назначали.

В тюремной тиши он готовился к этой встрече, и все же был потрясен, увидев мать на пороге. Из немолодой, но еще сильной женщины она в одночасье превратилась в старуху. Лицо изрезали новые морщины, плечи опустились, и вся она словно усохла.

Но ничто не могло смягчить ее резкие черты, пронзительный, прямой взгляд, непреклонный характер. Когда Кевин подошел ближе, его щеку обожгла пощечина.

Видно, в удар мать вложила все силы, что у нее оставались, потому что тут же покачнулась, оперевшись о дверь. Кевин потянулся поддержать, но мать отклонила его помощь резким жестом, показавшимся оскорбительнее пощечины, от которой горела половина лица.

Несколько минут мать стояла, пытаясь восстановить дыхание. — Что ж. Ты знаешь все, что я могу сказать тебе, — подвела, наконец, итог.

Наверно, надо было быть благодарным за это. Другие на ее месте устроили бы преутомительную сцену со слезами, криками и попреками. Но Регина Грасс-Ксавери-Фешиа никогда не любила тратить слова понапрасну, особенно на тех, кто их не заслуживал.

— Ешь, — На ее левой руке висела корзинка, которую мать умудрилась не уронить.

Внутри оказались холодное мясо, хлеб и сыр, головка лука — роскошные яства для узника, которого держали на хлебе и воде.

Садиться на скамью рядом с ним мать отказалась, и стоя смотрела, как Кевин ест. Хотя он был голоден, как волк, под этим взглядом, полным Безмолвного Осуждения и Благородной Скорби, куски застревали в горле.

— Благодарю. Я потом доем.

— Я бы пришла раньше, но заболела и не могла встать с постели, — Она не оправдывалась, просто констатировала факт.

— Мне очень жаль, — пробормотал он, потупясь, чувствуя, как на плечи давит привычный груз вины — на сей раз совершенно заслуженно. — Как ваше здоровье сейчас?

— Это неважно, — Мать помолчала, словно собираясь с силами. — Возможно, ты потерял здесь счет времени, но завтра состоится экзекуция.

После бесконечных тягучих дней, когда ничего не происходило, эта новость даже взбодрила Кевина. Наконец-то. Завтра он узнает, чего стоит, сумеет ли выдержать боль, как подобает мужчине.

— Мне удалось попасть к лорду Пеннеру, — Так звали судью, вынесшего приговор. — Я молила его заменить публичное наказание закрытым, но…

Это сразу испортило ему настроение. — Не хочу, чтобы вы унижались из-за меня.

— Ты поздно об этом подумал, — спокойно ответила мать. — И потом, не забывай, твой позор — позор всех Ксавери-Фешиа.

Его друг оказался хуже врага, девушка, что ему нравилась, — влюбленной в другого, и даже его позор не принадлежал ему. Впору было засмеяться.

— К чертям Ксавери-Фешиа. Никому из них до нас дела нет, коли вы еще не заметили.

— Я — Ксавери-Фешиа. Твои предки были Ксавери-Фешиа. Я вижу, что ты забыл об этом.

— Я все помню. Вы тоже можете идти к Темнейшему, хотел он прибавить, но вместо этого отправил в рот еще кусок жилистого мяса и принялся ожесточенно жевать. Внутри нарастал гнев, уже привычная черная злоба. Только этого не хватало! Единственное, что он еще мог сделать, как подобает, это спокойно и равнодушно вынести пытку — так нет, мать все портит, уничижаясь от его имени. — Молю, не надо пытаться смягчить наказание. Я не боюсь ничего из того, что они могут мне сделать.

— О смягчении кары речь не идет. Ты совершил тяжкий проступок и заслужил свой приговор. К тебе и так проявили снисхождение, и за это мы должны быть благодарны твоему отцу.

Об этом думать хотелось еще меньше. Но так и было — старый пьяница просил за него в зале суда, сказал, что вся ответственность лежит на нем, даже приврал, будто начал драку первый. Кевин не знал, как мать этого добилась: то ли вызвала в старике чувство вины, — талант, которым владела в совершенстве, то ли просто дала ему на выпивку.

— Я пыталась спасти не твою шкуру, а твою честь, — продолжала мать. — Я даже предложила ужесточить наказание, лишь бы оно прошло вне жадных глаз толпы, лишь бы тебя не выставляли на позор. Но его милость пожелал, чтобы твоя экзекуция послужила примером другим, как он выразился, юнцам, забывшим о почтении к старости.

Кевин сильно подозревал, что единственный, от кого зависела его участь, был Филип. У того вполне хватало влияния, чтобы добиться от судей той кары, которую считал подобающей, а значит под приговором с таким же успехом могло стоять его имя.

— Позора не избежать, — закончила мать, поджимая губы.

— Да какой там позор!.. — в раздражении огрызнулся Кевин. И не надоело ей это слово?

— Неужели ты решил..! — она не договорила.

— Решил… что?

— Ты так спокоен… То, как ты говоришь об этом… — Мать колебалась, не доводя мысль до конца, что было на нее не похоже. — Словно знаешь, что тебе не придется предстать перед палачом!

И тут он понял. Иногда благородные люди, приговоренные к позорному наказанию, накладывали на себя руки в темнице. Как те двое молодых дворянчиков из друзей Бэзила Картмора, про которых ему рассказывал Филип: обвиненные в мужеложстве, они предпочли лучше удавиться в своих камерах, чем выйти на городскую площадь в колодках.

— То есть вы считаете, что я должен покончить с собой? — уточнил он.

— Значит, я правильно тебя поняла? — Мать смотрела на него, вздрагивая от напряжения, бледная, как смерть; Кевин догадывался, чего ей стоит этот разговор, но ему было ее не жаль.

Всю жизнь он провел под гнетом ее ожиданий, изо всех сил стремясь выполнить то, что она задумала для него, какими бы фантастичными ни были эти планы.

Теперь самое ужасное свершилось — он подвел ее, разочаровал. И понял, что ему все равно. Ведь он давно уже не любил ее — как только не замечал этого раньше?

— Я хотел узнать у вас, — Странное веселье пробудилось в нем. — Рекомендуете ли вы мне такой вариант?

— Как я могу!.. Ты не можешь меня об этом спрашивать. Я — твоя мать. Она ломала руки; Кевин никогда не видел свою непреклонную матушку в таком смятении.

— Но и не отговариваете… Понимаю.

Ты знаешь, что дела твои плохи, когда родная мать советует свести счеты с жизнью! Это было даже забавно, и Кевин, в конце концов, засмеялся, с непривычки хрипло.

— Успокойтесь, — прозвучало грубее, чем он задумывал. — Даже в голову не приходило. — И забил последний гвоздь в свой гроб. — Не такой я дурак.

Ужас уходил из серых глаз матери, сменяясь чем-то другим, знакомым. Так она смотрела на его отца, в те редкие разы, когда тот заявлялся домой, как обычно пьяный вусмерть. Кевин знал, что в этот момент окончательно перешел для нее в разряд людей, не стоящих уважения.

Она-то, безусловно, выбрала бы такой выход, без колебаний и жалости к себе. Как подобает леди из рода Ксавери-Фешиа.

— Что ж, — прошептали бескровные губы. — Придется жить еще и с этим позором.

Кевин пожал плечами. — Ну, вам не привыкать стать.

Она вздрогнула, словно ее ударили, но тут же овладела собой. — Ты прав. Не привыкать.

Больше говорить им было не о чем, и вскоре они расстались, обменявшись парой пустых фраз на прощание.

Нет, Кевин не собирался бежать от наказания — он ведь с самого начала знал, на что идет, и чем это должно закончиться. И что ему позор, что ему взгляды любопытного сброда, когда он еще видел перед собой глаза Офелии, полные слез, слышал презрение в голосе того, кого когда-то считал другом. Никто не может лишить человека достоинства, кроме него самого, а с этой задачей Кевин справился блестяще. Остальное — детали.

Назавтра настал день представления, и в кой-то веки из невидимки Кевин превратился в центр внимания.

Сперва его, вместе с двумя другими бедолагами, провели сквозь улюлюкающую толпу, под свист, оскорбления и пинки. На долю Кевина их пришлось больше всего — то ли потому, что его преступление возмутило народ, то ли потому, что он был эксучеником Академии, а значит — из благородных.

Чернь всегда радуется, когда кого-то, кто стоит выше нее, опускают до ее уровня, и честно говоря, Кевин мог это понять. О, если бы увидеть в таком положении кого-то из Беротов, Мелеаров, а лучше — Картмора, тогда б и умереть можно было спокойно.

Его заковали в колодки у позорного столба; с возвышения он высматривал в толпе знакомые лица, приглядывался, не остановится ли в отдалении карета. Но, похоже, про него все забыли. Ненависть Картмора оказалась столь же ничтожной, как его дружба: впрочем, людям, у которых впереди блестящая и счастливая будущность, незачем оглядываться на неприглядное прошлое, вспоминать про то, что выбросили за ненадобностью.

Народ основательно подготовился к развлечению: в Кевина с собратьями по несчастью швыряли мелкие камни, тухлые яйца, даже дохлых кошек. Что ж — все они лишь исполняли роли в древнем ритуале, в котором Кевину на сей раз досталась не роль зрителя, а главная — козла отпущения. Как сотням других до него, на чьи страдания он когда-то равнодушно взирал. Главное — сыграть достойно.

Чернь его самообладание взбесило еще больше: собравшиеся выли, ревели, грозили, море уродливых морд. Чужаки, которые ничего для него не значили. Кевин смотрел на них и на себя словно издалека, запертый в своей голове.

Потом явился палач, чтобы прижечь каленым железом руку, которая поднялась на отца — еще один ритуал, придуманный другими отцами, чтобы держать в страхе своих детей. Боль окатила Кевина, как ведро горячей воды, пригвождая к телу, к жизни. На несколько почти блаженных мгновений он перестал быть собой, превратился в обычное животное, что корчится в муке. Весь — боль, ни воспоминаний, ни мыслей. До него донесся собственный судорожный вдох.

Потом его секли плетьми. Палач постарался на славу — взлохматил, вспорол спину до кровавого месива.

Мать тоже пришла на экзекуцию, вероятно, чтобы поддержать, а также потому, что никогда не уклонялась от вызова. Ей отвели место в первом ряду — никто ее там не задевал, ведь на этот счет тоже имелись традиции.

В конце концов, агония боли захлестнула его, унося на своих багровых волнах куда-то далеко и высоко, в бред, странным образом близкий к экстазу. А до тех пор Кевин смотрел, как ветер треплет седые пряди матери и восхищался ее несгибаемой осанкой и тем, что она не отводит глаз.

I.

16/11/665

У осажденных не было ни единого шанса. Только не против Алого Генерала, только не против его Своры, самых умелых и самых беспощадных убийц во всем Сюляпарре.

Матерым псам в осаде особняка пособлял поджарый, голодный молодняк из тех, кто, мечтая занять место в Своре, рвался доказать, что готов кусать и драть на равных со "стариками".

Одного из этих новичков, зеленого, с выпученными глазами, как раз выворачивало наизнанку в углу нарядной комнаты, прямо на блестящий паркет.

Возможно, не по нутру пришлись вопли мальчишки-слуги, валявшегося на полу с вывороченными кишками. Или смутил Чокнутый Марч с его забавами. А может, дело было в запахе. Не исключено, что юнец просто съел с утра что-то не то.

Кевин Грасс в последнее время тоже стал излишне чувствителен, а потому поспешил добить раненого служку точным ударом в шею.

Что ни говори, а люди лорда Веррета заслуживали лучшей смерти, чем та, которая пришлась на их долю. Сражались отважно, не только охрана, но и обычные слуги, от женщин и стариков до последнего мальчишки на побегушках. Стреляли из окон, лили кипяток, бросали на головы нападавшим стулья и все, что попадалось под руку. Захват городского особняка Верретов уподобился взятию крепости в миниатюре.

Шайку бандитов такое сопротивление могло бы спугнуть, а вот Свору, увы, только раззадорило. Те, кто служил Алому Генералу, боялись лишь одного-единственного человека на всем белом свете, зато его — пуще Темного Властелина, и по приказу Оскара Картмора, не задумываясь, прыгнули бы в огонь. Одному из Псов разбило голову каминными часами (их тут же присвоили его подельники), другой, обварившись, подыхал от ожогов, но в итоге особняк пал.

Нет, у защитников дома не было ни единого шанса, и теперь через выбитые двери и окна на них обрушилось кровавое возмездие за излишнюю преданность.

Что ж, пусть винят своего хозяина. Если бы лорд Веррет сдался властям, участь его слуг была бы не столь ужасной. Кто-то успел бы улизнуть, а остальных арестовали бы, чтобы выяснить под пыткой, что они знают о заговоре. Потом тихо-мирно переправили бы в темницу, откуда через несколько лет самые безобидные — и выносливые — могли даже снова выйти на свет Божий.

Переступив через труп и пнув ногой неженку-новичка, Кевин вышел из комнаты. Оставалось еще найти самого Веррета…

По коридору уже тянуло дымной гарью, но, дорвавшись до веселья, псы из Своры не обращали на разгоравшийся пожар никакого внимания.

Вот Утвер — сверкая голым задом, яростно вонзает уд в бабенку, которую завалил на комод лицом вниз. Живую ли еще, мертвую ли, не разберешь, а уж Утверу и подавно плевать.

За углом Чокнутый Марч с не меньшим энтузиазмом тыкал ножом мужчину, чья грудь уже давно превратилась в красное месиво. Однажды приступ слепой ярости будет стоить Марчу жизни, но вряд ли сегодня.

В этом была проблема со Сворой — рано или поздно они оказывались в полной власти своих животных порывов.

Алого Генерала удалось догнать на втором этаже.

Оскар не разменивался на маленькие удовольствия. Быстро шел по коридору, заглядывая в каждую комнату, иногда делал стремительный выпад, неизменно обрывавший чью-то жизнь — в том числе, невезучего щенка из своих, вылетевшего ему навстречу с грудой награбленного в руках.

Кевин следовал за Картмором, соблюдая безопасную дистанцию. Как бы странно это ни звучало, Оскару могла понадобиться его помощь. Веррет, должно быть, забаррикадировался где-то со своей личной охраной и даст напоследок ожесточенный отпор.

Чтобы попасть в кабинет Веррета, пришлось, вслед за Оскаром, перескочить через лежавший в проходе труп немолодой женщины, служанки по виду. Кто-то похоронил в ее груди тесак для мяса, наверное, вырвав из ее собственных рук. Волосы с сединой, широко распахнутые глаза… Кевин лишний раз порадовался, что за ними не увязался Фрэнк — у командира была слабость к бабам.

Кровь служанки расползлась по полу лужей, а в луже стоят Доудер, наводя в кабинете беспорядок. Безделушки, статуэтки, вазочки, все летело в его большой мешок.

Старый вояка обернулся было грозно, с рыком схватившись за кинжал, но тут же узнал вошедших. — Генерал! И Грасс тут!

Доудер раскинул руки и, к удивлению Кевина, прижал его к своей заляпанной кровью груди. — Сто лет не виделись!

Это верно — и за это время у бедняги Доудера прибавилось седины и убавилось зубов. Кевин всегда с ним неплохо ладил; Доудер был самым вменяемым из Своры, по крайней мере, пока кто-то не касался в разговоре его обкорнанных ушей.

— Когда к нам насовсем переберешься? — спросил Доудер, снова принимаясь за добычу.

— Уже, — обронил Алый Генерал неожиданно, тут же добавив: — Ты, мешок с дерьмом, разве я не велел тебе искать хозяина дома?

Доудер смущенно потупился. — Эт я на минутку отвлекся, Генерал. Да мы обыскали уж почти все. Этот ублюдок словно в воздухе растворился. Не боитесь — должон быть здесь, ежли только не превратился в птичку и не упорхнул в окошко!

В птичку — или в кота…

— Подвал! — воскликнул Кевин, кидаясь к выходу. Оскар — за ним, оставив Доудеру последний приказ: — Бросай эту дрянь, собирай бумаги из ящиков, и все — мне. В накладе не останешься.

Они бежали сквозь первые клубы дыма, по коридору, по лестницам, среди мертвых, умирающих, и тех, кто помогал им умирать. В этом чадном аду все становились врагами, и Кевин с Оскаром били, резали и кололи, не разбирая лиц.

Холодная кровь снова бурлила. Кевин хотел взглянуть на главаря заговорщиков, получить ответы на все вопросы. Бросить Филипу под ноги его голову… Нет, болван, это уже не важно.

Неудивительно, что до подвала пока никто не добрался — на верхних этажах хватало добычи слаще, чем какие-нибудь винные бочки и вяленые окорока. Правда, неподалеку от двери в подвал валялся труп кого-то из молодняка, но этот, судя по позе, просто свалился с лестницы во время стычки.

За незапертой подвальной дверью — темно и тихо. Может, Веррет все же не здесь. Или был, да сплыл?..

Кевин проскользнул внутрь первым. Не стал зажигать прихваченный с собой факел, дабы не превратиться в удобную мишень для тех, кто мог затаиться во мраке с ружьями. Прижался к стене, с мечом наготове… Но тут же понял, что их предосторожности излишни.

В глубине подвала — не пустого и зловещего, а заставленного ящиками и бочками, на полу, в круге света, отбрасываемого стоявшим рядом фонарем, сидел дородный господин в нарядном камзоле, и вид у жирдяя был отнюдь не боевой.

Звук приближавшихся шагов заставил его подскочить с визгом. — Я ни в чем не виноват! Я — не он! Я — не он. Я сдаюсь!

— Веррет… — Кевин ступил вперед, а его новый меч — не драгоценный фламберг из карнасской стали, но достаточно грозный — скользнул к обтянутой парчой груди.

— Я не его милость, я не он! Я не Веррррееет… — голос жирдяя стал невыносимо высоким и тонким — уже за это его стоило б прирезать. — Я сдаюсь!!!

— Слышишь, Грасс, он сдается, — Оскар неторопливо обошел подвал и встал рядом с Кевином, уперев руки в боки. Жирдяя он удостоил лишь беглым взглядом. — А я-то, глядя на него, предвкушал жаркую битву.

— Это Веррет? — уточнил Кевин.

— Нет, какой-то другой слизняк. Слышишь, ты! Нам нужен твой хозяин, и сейчас ты скажешь нам, где он.

— Скажу, разумеется, все, что прикажете!.. Я лишь мажордом, я ничего не знаю! Умоляю…

Кевин тряханул слугу за шиворот, приводя в чувство. — Не мели языком, а отвечай на вопросы! Где Веррет?!

— Т-т-там… — Толстый палец тыкал куда-то в направлении стены.

— В стене? За стеной? Там тайный ход? — Кевин заметил, что слегка придушил мажордома его собственным воротником, и ослабил хватку.

Жирдяй кивал, еще не в силах говорить. Потом пробормотал: — Да-да, именно! Двадцать лет служу в этом доме, и понятия не имел… Но, господа, клянусь, — Он умоляюще сложил руки. — Я не знаю, как открыть его! Я пытался…

В это Кевин готов был поверить. Знал бы — уже слинял бы. — Но ведь ты видел, как это делает твой хозяин?

Оскар, тем временем, поднял фонарь и водил им из стороны в сторону. В полумраке стена выглядела монолитной, но, если присмотреться, начинало казаться, что часть кирпичей в центре немного выступает вперед, образуя узкий прямоугольник.

Сперва Оскар жал на случайные кирпичи, пытаясь понять, в чем секрет. Недолго — терпением генерал не отличался, и вскоре он набросился на стену с таким же ожесточением, как на какого-нибудь врага. Бил ногой, наваливался всем телом…

— Он велел мне отвернуться, — мажордом открыто всхлипывал. — А потом… Когда мне дозволено было посмотреть, он уже стоял у провала в стене — да, вот там, мой лорд. Велел мне руководить обороной дома… Поклялся, что невиновен… Но раз вы говорите, что виновен, господа, — поторопился прибавить слуга, — значит, так и есть! Я подпишу любую бумагу…

Сколько Кевин уже видел их таких, напуганных до полусмерти, трясущихся до поджилок, готовых на все, лишь бы им не сделали больно. Когда-то — временами — Кевин получал от таких сцен извращенное удовольствие; сладкое, пусть и фальшивое, чувство всемогущества. Сейчас остались лишь тоска и скука.

Ну, так или иначе, а поймать Веррета надо.

На всякий случай сбив мажордома с ног и оставив скулить на земле, Кевин подошел к стене и без церемоний отстранил Алого Генерала. Оскар превосходил его с мечом в руках, но силищи у Кевина было поболе.

— Дайте я.

Он надавил плечом на стену, сильнее. Сперва ничего не происходило, только все резче становилась боль в висках от неистового напряжения, все глубже входили каблуки в сбитую землю. Вдруг что-то дрогнуло — на миг почудилось, что он ломает кости дома, чувствует, как они трещат. И вот уже кусок кирпичной кладки ползет вперед, с грохотом и скрипом.

Скоро Кевин понял, что толкает не только тяжелую дверь. Что-то давило на нее изнутри, цеплялось, мешая движению.

— Дайте фонарь, там какая-то хрень на полу.

Может, большой мешок? Нет…

Сзади в голос завыл мажордом. Вой тут же оборвался звуком удара и коротким визгом — это, конечно, постарался Оскар.

К двери привалился мертвец — свет фонаря лишь помог подтвердить то, что Кевин понял уже сам. Высветил приоткрытый рот, остекленевшие глаза, золоченую брошь на плече…

Кевин еще поднажал, расширяя щель, потом, ухватив тело за ногу, втащил его внутрь. Немолодой мужчина в дорожных одеждах бескостно обмяк на полу, на затылке запеклась кровавая рана.

Кевин внимательнее посмотрел на фонарь… Так и есть.

— Твоих рук дело, слизняк? — Он обернулся к мажордому.

Тот стоял на коленях; по обрюзглому лицу текли слезы и сопли. — Это случайность, господа, клянусь! Я хотел только немного оглушить его милость, чтобы убежать, спастись… Он отказался брать меня с собой…

Жирдяя можно было понять — подыхать за какого-то там Веррета никому не захочется.

— Я сам не думал, что посмею… Когда он начал падать, я испугался, шагнул назад — а он как-то так задел дверь, что она захлопнулась… Я даже не думал, что от такого удара можно умереть! Но ведь если его милость — государственный преступник, предатель, это же не преступление, да? — оживился мажордом. — Я даже правильно поступил, не дав ему уйти. Хотя мне все равно ужасно жаль…

Так-то так, только жирдяя уже ничто не спасет. Он был обречен с того момента, как Оскар Картмор и Кевин Грасс вошли в подвал.

Теперь, когда они знали, что произошло, его объяснения и оправдания никого не интересовали.

— Займись им, — обронил Оскар, а сам склонился над телом, обыскивая по-быстрому.

Кевин шагнул к мажордому. Тот то ли верно понял это движение, то ли услышал слова генерала, потому что принялся скулить и выть по новой, икая от ужаса. Одна из его штанин потемнела; в воздухе резко запахло мочой.

— Боги, Боже, пожалуйста, не надо…

Мерзкая работенка — как раз для Кевина.

Хотя… Почему, собственно? Он подумал — и не нашел ни одной причины, по которой должен выполнять чьи-то приказы, тем паче — кого-то из Картморов. Он мог развернуться сейчас, выйти и пойти восвояси. Он был свободен.

Разогнувшись, Оскар покосился на Кевина, явно недоумевая, в чем причина задержки. Подошел к жирдяю, сгреб его за волосы и лениво перепилил открывшуюся дряблую глотку.

— Все надо делать самому. Идем, — Даже не взглянув на человека, захлебывавшегося кровью у его ног, он вытер нож о рукав и с юной прытью взбежал по лестнице.

Что-то подсказывало Кевину: этот момент Оскар ему не забудет. И плевать.

— Не думал, что все так закончится.

Они с Оскаром стояли перед горящим особняком, в отсветах багрового зарева, превратившего звездную ночь в еще один день в преисподней. Вокруг с руганью и потасовками делили добычу головорезы, корчились раненые, на которых никто не обращал внимания; но даже в угаре и боли вся эта шваль не забывала держаться подальше от Алого Генерала.

— Закончится? — фыркнул Оскар. — Что это, к чертям, значит? Мы раздавили одну гадину — завтра приползет еще сотня. Все закончится не раньше, чем мы сдохнем. Да и то, только для нас.

По его лицу, обращенному к пожару, ползали огненные черви; волосы и бородка, медные с проседью, отливали багряным цветом запекшейся крови. Кевин никогда не замечал, чтобы Оскар засмотрелся на хорошенькую девушку или поднял глаза к небу, но сейчас он, похоже, любовался игрой пламени, пожиравшего останки дома Верретов. И выглядел почти счастливым, точно моряк, что вдохнул соленый морской воздух после долгих месяцев на суше.

Человек на своем месте — так хотелось сказать об Оскаре Картморе, неподвижном среди дыма, воплей, хаоса и смерти.

— Я хотел узнать, кто стоит за заговором, — объяснил Кевин. — Оказалось — старый дурак, которого прихлопнул собственный слуга. А для чего заговорщикам понадобилось совершать свои убийства таким причудливым способом, мы, похоже, никогда точно не узнаем.

Во всяком случае, я.

Грохот, звон и вопль, слившиеся воедино. Какой-то несчастный болван выскочил из окна на верхнем этаже. Он был одет в огненное оперенье, но улетел недалеко.

То ли кто-то из слуг, то ли головорез Оскара, слишком увлекшийся грабежом, чтобы вовремя дать деру. Не все ли равно? Один удар меча, и почерневшее лицо расслабилось навсегда.

— Тебе б в сестры милосердия, Грасс, — процедил Картмор сквозь зубы, когда Кевин снова встал рядом. — У меня нежная и чувствительная душа.

— Я заметил. Что это было, в подвале? Почему ты по-быстрому не прирезал ту крысу?

— Просто не захотел.

— Я-то думал, меня уже ничем не удивить. У кого-то слабость к девкам, у кого-то — к писклявым младенцам. Был у меня в отряде один, зарезать старика или бабу — как в зубах ножом ковырнуть; мог бы, глазом не моргнув, пошвырять детишек из окон на пики — да и швырял. Но когда ему пришлось прикончить шавку, едва не вцепившуюся ему в горло, ревел потом, как маленький. Так и сдох, спасая суку со щенками из дома, который сам же и поджег, — Алый Генерал смачно сплюнул — то ли выражая так свои чувства по этому поводу, то ли просто потому, что захотелось отхаркнуть. — Каждый глуп по-своему, но чтоб сломаться на этом визгливом старом трусе, на зажравшейся прислуге? У такого извращения и названия-то нет.

Кевин поморщился. — Идите в задницу, мой лорд. Да мог я его прикончить, мог. Просто стало вдруг противно. И я впервые спросил себя — а на кой, собственно, мне тогда это делать?

Похоже, ту жажду, что требовалось заливать чужой кровью, утолила бойня в Доме Алхимика. На долю Кевина остались лишь отточенные до совершенства движения и пустота внутри с привкусом праха.

— Ты еще слишком молод, Грасс, чтобы задаваться философскими вопросами. За тем, что тебе за это платят! Тех, кого ты сам жаждешь прикончить, тебе придется убивать за свой счет, в порядке, так сказать, благотворительности, — Генерал разговорился, видно, пребывал в неплохом настроении. — И ты еще хотел войти в Свору! Там место только тем, кому не нужна причина, чтобы убить — и очень весомая, чтобы не убивать.

— Когда-то хотел.

— Перехотел? — Оскар усмехнулся. — Чего ж тогда вашей милости угодно?

— Ничего. Мне ничего не нужно.

Он много раз повторял эти слова, другим и себе, — пока, наконец, они не стали правдой. Вещи, которые стоили того, чтобы их желать, существовали на свете не для таких, как он. А драться за объедки Кевин устал.

— И чем тогда займешься? Продолжишь обрастать жирком среди твоих Ищеек?

— Подамся в наемники.

Это позабавило Алого Генерала. — Ну-ну. Тебя ждет отличная карьера, если посреди сражения начнешь размышлять. "А хочу ли я прикончить этого малого? И зачем мне это делать?"

— На поле боя все просто. Ты убиваешь, чтобы не убили тебя.

— А тут, что, по-другому? Эх, Грасс, — Генерал покачал головой, — ты еще так наивен. Как дитя малое.

Кевин усмехнулся в ответ. — А когда-то вы говорили, что у меня — черное сердце.

Оскар зевнул. Возбуждение схватки исчезало вместе с блеском в глазах, и его резкие черты снова застывали в гримасе презрительной скуки. — Но оно у тебя есть, Грасс, и в этом твоя проблема.

Неплохая эпитафия, если подумать.

— Что ж, прощайте. Спасибо за все.

Для злобной твари по убеждениям и призванию, Оскар и впрямь немало сделал для него. Больше, чем те, у кого для этого имелись все основания.

— Что-то подсказывает, что мы еще увидимся — если проснешься. Ну а коли нет, так и отправляйся к чертям, — Оскар отвернулся, показывая, что разговор закончен.

Отвесив прощальный поклон его спине, Кевин зашагал прочь, по улице, освещенной отблесками противоестественной зари. Крики и треск дерева доносились все глуше и глуше — скоро они совсем затихнут, и он останется наедине с собой.

Ему будет не хватать Алого Генерала — редкого человека, который не прикрывал жажду крови красивыми словесами, а совершая мерзкие поступки, не искал им оправданий. Оскар был прав: убивать — единственное, на что Кевин годится, то, для чего родился на свет. Этим и он и займется, оставив вопросы людям получше него.

Вот только один, самый последний…

Осень 663-го

Будь боги милосерднее, все и закончилось бы там, у позорного столба. В последней схватке с собой, с болью, с миром, который так яростно его отвергал.

Это сражение он выдержал с честью. Палач даже похвалил его, чем Кевин абсурдно гордился. Будто получил теплый привет от далекого Оскара Картмора, тоже палача по призванию.

Но спектакль закончился, актеры и зрители разошлись. Тюремные стены защищали его от матери и от реальности — теперь пришлось остаться с ними лицом к лицу.

Они жили бок о бок в мрачной норе, ставшей будто еще темнее и меньше после того, как оттуда ушла вся надежда. Почти не разговаривали, обмениваясь словами только по самым насущным вопросам. Сперва Кевин оправлялся после пыток, затем серьезно заболела мать… Они растягивали свои скромные сбережения, как могли, но скоро те подошли к концу.

Начинать жизнь заново оказалось тяжелее всего. Пришлось выйти в поисках пропитания на улицы, где многие знали его и знали, что с ним произошло. Кевин не боялся самой черной работы, но искать ее, подходить к людям и заговаривать с ними, просить о чем-то — о, лучше бы провалиться сквозь землю!

После недели бесплодных блужданий, он не придумал ничего другого, как приползти в Свору. Там не были осведомлены, что Картморам он больше не друг, поэтому Доудер помог ему найти работенку-другую, из тех, кровавых, что Кевин сейчас предпочитал всем остальным.

Потом свел его с человеком, проводившем рукопашные бои в старом амфитеатре. Драться на кулаках со сбродом за деньги — совершенно недостойное занятие для человека благородного, и в самый раз — для опозоренного. Кевину оно пришлось по душе: наконец-то он смог выплеснуть ярость, убивавшую его изнутри, как гной в забродившей ране.

В дни боев он получал неплохие деньги, и все же это не могло считаться ни постоянным, ни надежным заработком. Одновременно они с матерью продавали все, что можно было продать — в том числе книги, что покупались для Военной Академии, одежду поприличнее, драгоценные ножны фламберга. Что делать с самим мечом, Кевин решил не сразу. Продать? Бросить Филипу под ноги? Потом в голову пришла — и прочно там поселилась — странная идея: когда-нибудь он убьет Картмора тем самым клинком, что тот ему подарил. Кевин чувствовал — подходящий момент настанет. Он даже развеселился немного, впервые за долгое время достал меч-бастард из-под кровати и отполировал до блеска.

Вскоре стало сложно находить бойцов, готовых драться с Кевином один на один. Зато известность принесла ему новую работу: на него обратили внимание люди одного богача с темной репутацией. Кевин снова служил телохранителем, только теперь вместо сына Лорда-Защитника охранял ростовщика и менялу, досадившего кому-то в преступном мире.

Его наниматель дрожал за свою жизнь (и не зря — где-то через год его голову нашли насаженной на шпиль его собственного дома), никогда не выходил на улицу без солидной охраны, и, кроме Кевина, держал при себе еще нескольких головорезов. За старших были братцы по прозвищу Рви и Режь. Парочка гигантов на полфута выше Кевина, шире в плечах.

На этой спокойной сытой службе Кевин бесился от скуки. Дождаться не мог, когда уже кто-то покусится на его патрона — неудачно или успешно.

Но ничего не происходило, пока…

Однажды в конце улицы, по которой, окруженный телохранителями, торопился ростовщик, вырос худощавый мужчина среднего роста. И застыл там, не двигаясь, непримечательная фигура в темном плаще.

Рви и Режь оставили Кевина охранять хозяина, а сами, поглаживая эфесы мечей, вразвалочку направились расчищать дорогу. Появление незнакомца — можно сказать, мелюзги рядом с их статью, — показалось им отличной возможностью продемонстрировать, что они не зря получают деньги.

Вот только чем ближе подходили Рви и Режь, тем медленнее становился их шаг, тем неуверенней — походка. За несколько футов они и вовсе остановились, и, кажется, будь у громил хвосты, те уже дрожали бы у них меж ног.

Вряд ли Рви и Режь узнали Оскара Картмора — даже Кевину это удалось не сразу. Как обычно, Алый Генерал выглядел ободраннее иного наемника, шляпа, сдвинутая на лоб, смазывала тенью черты. Скорее, этим двоим стало не по себе от мертвенной неподвижности, абсолютной уверенности его позы: а может, как чуют в лесу звери близость хищника, так и они почуяли, что от этого человека веет смертью…

Моей смертью.

Похоже, про него все же вспомнили.

Кевин пошел навстречу, обогнул Рви и Режь, сразу забыв о них, словно и не встречал никогда. Его жизнь подходила к концу, и все остальное было уже неважно.

Оскар безмолвно кивнул ему и они двинулись прочь, вскоре свернув в узкий, пахший мочой проулок.

Кевин смотрел на маячившую впереди спину, открытую для удара. Один бросок — один призрачный шанс… Оскар всегда говорил, что лишь мгновение отделяет лучшего из бойцов от куска гниющего мяса. Да нет, нет никакого шанса, хотя Оскар, пожалуй, оценил бы, а Кевин — попробовал бы. Если бы хотел жить.

— Это честь для меня, что послали именно вас.

— С чего ты взял, что меня кто-то послал?.. Ты отымел мою племяшку, а за такой грешок полагается наказание, не так ли?.. К тому же, мне любопытно, чему ты научился, пока меня тут не было.

Значит, о нем вспомнил лишь Оскар. Очень любезно с его стороны. — Поздравляю с удачной кампанией.

Алый Генерал вернулся в город три дня назад, с победой, которая купила Сюляпарре временную передышку. Если повезет, она могла продлиться годы.

Торжественный въезд победителей в город Кевин наблюдал, затесавшись среди высыпавших на улицы горожан, — темная опухоль гнева в ликующей плоти толпы.

Оскар ехал первым, следом — Филип, гарцуя на вороном коне.

Все без исключения почитали и боялись Алого Генерала, но бабье было радо получить героя помоложе и полюбезнее. Женщины и девки визжали от восторга, забрасывая Филипа цветами, высовывались из окон, рискуя разбиться, те, что посмелее, обнажали грудь — и народ, в опьянении победы, одобрял их приветственным гулом.

Филип был создан для такой роли — снисходительно кивал, улыбался, помахивая рукой, посылал дамам воздушные поцелуи, а сброду кидал монетки. Один раз он поймал букетик, который бросила ему девчонка лет двенадцати, и в знак благодарности швырнул ей кошелек, вызвав новую порцию визгов.

Подобраться бы поближе, сдернуть его с коня и открыть глотку кинжалом… Кевин мог бы даже успеть, до того, как его изрубят на куски воины из процессии или разорвет толпа. Но, потерпев неудачу, он снова выставил бы себя на посмешище — а потому убрался лелеять свою ненависть в одиночестве.

— Ты тоже не терял время даром, — Хриплый голос Генерала вернул его к действительности. — Ты ведь у нас теперь человек ученый, да, Грасс? Набрался ума?

— Я проучился столько же, сколько ваш племянник. Но грамоту не получил, так что это не считается.

Начал накрапывать дождик, словно небу не терпелось плюнуть на Кевина в последний раз.

— Зато тебя отменно высекли, — Оскар развернулся вдруг, в руках его — меч и кинжал. — Мой отец говорил, что нет ученья лучше порки, и я с ним совершенно согласен. Если б моих племянников больше секли, глядишь, из них вышел бы толк.

Было странно думать, что вот сейчас его не станет. В голове назойливым роем жужжали недодуманные мысли, все те же голоса, что не давали покоя в темнице и после. Это как умереть с недосказанным словом на губах… Но ведь он никогда не доведет мысль до конца, не придет к окончательному выводу. Никогда не скажет, даже самому себе, все то, что действительно хотел бы сказать.

Жить вечно — тоже не вариант.

— Мне иногда кажется, что я схожу с ума, — признался Кевин Оскару. Провел рукой по вспотевшему лбу…

— Ничего — я тебя вылечу.

И пляска началась.

Алый Генерал не торопился покончить с ним, растягивая удовольствие. Если он рассчитывал напоследок насладиться ужасом своей добычи, то просчитался — страха не было. Кевин послушно отбивал удары, не понимая — чего они ждут?

Его поведение взбесило Картмора. — Ты не в настроении? — злобно процедил Оскар, награждая болезненным, но не опасным уколом. — Мне зайти попозже?

Что ж, Алый Генерал заслуживал достойного противника. Да и неплохо бы показать напоследок, на что способен.

Напомнив себе, что Оскар — тоже Картмор, Кевин атаковал.

Он быстро втянулся в эту жестокую игру — единственную, чьи правила понимал, единственную, где у него был шанс пусть не выиграть, зато проиграть по-честному. Хотя бы один, маленький порез!.. В бесившей ухмылке противника виделись улыбки всех тех, кто смеялся над ним. Пусть не расслабляется слишком — рано или поздно найдется управа даже на Оскара Картмора.

В жилах разгорался огонь, возвращая его к жизни, заставляя снова и снова бросаться на противника. Когда Оскар сломал ему правую руку, он перехватил меч в левую — и продолжил.

Кевин вложил в это сражение всего себя, все свое мастерство и свой гнев… И был разбит, сражен, размазан по земле. Как и следовало ожидать.

В голове звенело — наконец-то блаженная пустота. Спину холодила мокрая грязь, сверху, меж сдвинувшихся крыш, виднелся кусочек серого неба и ползло облако.

Онемевшее тело Кевин почти не чувствовал. Боль блуждала повсюду, в то же время словно оставаясь вне его.

— Один неплохой выпад, всего один!

С трудом повернув голову, Кевин увидел, как Оскар изучает рану на боку. Фламберг оставил прореху в его куртке и кровавую полосу на уровне нижнего ребра.

Я все же достал его, с усталой гордостью подумал Кевин. Пусть только лишь раз.

Он был готов.

— …Но и это больше, чем я видел за последние пару лет, — Картмор удовлетворенно кивнул. — И достаточно, чтобы спасти твою жизнь. Прирезать бы тебя, конечно. Заслужил, за наглость… — Он окинул Кевина придирчивым взглядом. — Но, по правде, жаль убивать подающего надежды бойца из-за какой-то поблядушки.

Не смейте звать ее так!.. Когда он открыл рот, чтобы возразить, оттуда вырвался лишь хриплый стон.

— Брату следовало выкинуть ее в окно, когда родилась. От баб одни проблемы. Если оправишься — приходи. У меня есть для тебя местечко.

Кевин лежал и слушал, как затихают шаги, не в силах пошевелиться.

Дождь переходил в буйный ливень. Капли, крупные, сильные, жестокие, обрушили на Кевина миллионы ударов. Он представил, что они размывают его тело, словно сгусток грязи, и сносят вникуда. А пока что по земле растекалась, смешиваясь с водой, его кровь.

Редкие прохожие, заглядывавшие в проулок, смотрели на полумертвого мужчину с опаской. Много позже, когда ливень уже стих, к Кевину подошла молодая женщина. Сочувственно причитая, она склонилась над ним, а ее ловкие пальцы шарили по его поясу в поисках кошеля. Кевин поймал одно тонкое запястье и сжимал, пока не услышал хруст костей и вопль.

Воровка убежала, скуля, а Кевин начал подниматься. Это оказалось непросто — вот теперь боль накинулась на него с мстительной злобой, при малейшем движении пронзая от головы до пят.

Приходилось тащиться, опираясь на стены единственной рабочей рукой. Он чувствовал на себе взгляды встречных — некоторые смотрели презрительно, со страхом, немногие — с жалостью. Этих последних убить хотелось особенно сильно, но он мог только рычать, когда кто-то подходил слишком близко.

Хотя в глазах темнело не раз и не два, вырубился он только на пороге дома. Соседи оттащили Кевина наверх.

Грошовый лекарь, который осматривал его и в прошлый раз, поцокал языком: — Про любого другого я бы сказал — как минимум останется калекой. Но, зная вашего сынка, не удивлюсь, если он встанет на ноги через пару недель и будет как новенький. Но не обольщайтесь заранее, сударыня, — с таким же успехом внутри у него может что-нибудь лопнуть, и, заснув, он больше не проснется.

Мать, сидевшая у кровати, промолчала, но на лице ее читалось то, что Кевин знал и сам: так было бы лучше для всех.

Вскоре он провалился в беспамятство, и в бреду ему чудились чьи-то ласковые руки.

А потом очнулся и выжил, еще как. Почему, для чего, он сказать не мог. Просто такое невезение.

II.

Тихая и самодовольная, улица Послов тянулась к югу от дворца, параллельно высокой каменной ограде дворцового сада. Старый дом из серого камня, где поселился Хилари Велин, казался на ней не слишком к месту; зажатый между двумя другими, куда более нарядными зданиями модной отделки, узкий фасад особняка, весь заросший плющом, выглядел умилительно старомодным — так же, наверное, смотрелся бы его хозяин, если бы его поставили в одном ряду с владельцами остальных особняков этой улицы: послами дружественных государств, могущественными лордами, влиятельными священнослужителями.

Это при том, что, будь на то желание Познающего, ему, как лекарю правящей семьи и человеку высокой учености, наверняка нашлось бы местечко и в самом дворце. Тогда Кевин точно не смог бы прийти и запросто побеседовать с Велином, да и сейчас не удивился бы, если б его погнали отсюда палками. Но дверь перед ним открыл сам хозяин и, дружелюбно улыбнувшись, зашаркал, переваливаясь, в глубь дома, взмахом единственной здоровой руки предложив Кевину следовать за собой — так, словно они давно условились об этом визите, и Велин уже заждался гостя.

Оправившись от удивления, Кевин заложил за собой засов и в один широкий шаг нагнал ученого, передвигавшегося не без труда. Тот охотно оперся на предложенный ему локоть, а потом Познающий и Ищейка пошли рядом, первый — с самым спокойным и добродушным видом, второй — недоумевая, не произошло ли здесь ошибки и не спутали ли его с кем-то другим.

— Не знаю, помните ли вы меня, я — Кевин Грасс, из отряда…

— …Ищеек, разумеется. Молодой человек, который так хорошо знал слярве.

— Вам покажется странным, что я к вам заявился… — Кевин сам удивлялся своей вежливости. Может, дело было в том, что требовать по долгу службы он привык, а просить что-то для себя — нет. А может, и в том, что старый Познающий внушал ему невольное уважение, несмотря на то, что казался рассеянным простаком, почти дураком, какими часто бывают очень умные люди в повседневной жизни.

— Ну что вы! Я так и думал, что вы ко мне заглянете. Особенно после того, как мне передали книгу. Ведь вы расследовали эти убийства, а я тоже веду своего рода расследование, правда, в четырех стенах. Совершенно естественно, что мы должны делиться плодами работы.

Кабинет ученого располагался на первом этаже: большое, просторное помещение, залитое светом из высокого окна, выходившего во внутренний двор. Все было завалено бумагами, свитками, книгами, столь же многочисленными здесь, сколь бутылки — в кабинете Роули; стояло несколько чернильниц, с торчащими из них перьями — на столе, в нише окна, а вот и еще одна притаилась на полке — как будто хозяин кабинета, не имея возможности быстро передвигаться, боялся упустить, не записав ее тут же, какую-нибудь ценную мысль.

— Я, действительно, пришел спросить, пригодилась ли вам книга, и удалось ли что-то выяснить, — проговорил Кевин, поглядывая по сторонам. — Дело в том, что скоро я уезжаю из города, вероятно, навсегда. И даже если из сообщников Веррета что-то выбьют, я уже этого не узнаю. А мне хотелось бы… Хотелось бы понять. Это и привело его сюда на самом деле: последняя дань любопытству, которое зажгло в нем то первое убийство в храме Святого Сердца.

Книга — та самая, толстый том в обложке из тисненой кожи, — лежала на столе в окружении других, раскрытая. По желтоватым листам бежала хитроумная вязь значков слярве, а на самом верху правой страницы над значками нависал один, выведенный крупно, жирными линиями. Извилистая буква Х, пересеченная горизонтально. "Маэль". Сразу под ним — три одинаковых значка, означавших на слярве шестерки.

— Жаль, что отвлекаю вас от дела… — пробормотал Кевин, заметив исчирканные листы рядом с книгой. Познающий занимался переводом и, судя по хаотичным прыжкам строчек и бесчисленным зачеркиваниям, процесс шел непросто.

— О, но ведь если бы не вы, эта книга могла бы и не попасть ко мне! Наш бедный лорд Филип, по понятным причинам, вспомнил о ней не сразу.

Верно. Сперва Кевин расправился с людоедами, владевшими книгой; потом обнаружил ее среди груды хлама, что Ищейки натаскали из Дома Алхимика, и откуда книга могла пропасть без следа. Забрал, заинтересовавшись, к себе, а потом отдал вышестоящим, как полагается хорошему послушному Ищейке.

— Значит, от нее есть какой-то толк?

— Вы не представляете, какое сокровище передали нам! — Велин проковылял поближе к столу и бережно коснулся страниц. — Когда этот злосчастный Данеон, да упокоится он с миром, украл книгу из дворцовой библиотеки, он присвоил себе что-то поважнее драгоценных камней и злата, — знание, почти потерянное для мира… Это одна из тех самых двух книг… Вторая, конечно, попала в руки заговорщикам.

— Полагаете?

— Честно говоря, уверен. Как и в том, что две книги различаются. В каждой есть уникальные крупицы мудрости, пережившей столетия и гнев Святого Пастырства. Часть этих материалов уже встречалась мне в моих изысканиях, но многое я вижу впервые. И, хотя работа по переводу еще в начальной стадии, уже открыл для себя крайне интересные вещи. Я считаю чрезвычайно важным, что эта книга, так сказать, упала нам в руки, и именно в этот момент. Знаком судьбы, можно сказать! Так и заявил лорду Картмору, — Велин нежно погладил край переплета. — Не знаю, как много вы успели для себя перевести…

— Не так много, — откликнулся Кевин. — А понял, конечно, и того меньше. Ведь это высокое слярве, а я забыл из него и ту малость, что знал когда-то. Несколько кусков текста переписал, чтобы поразбирать на досуге. Болван!

Смешно ему лезть в это дело, когда им занялся настоящий знаток!

— Ну, отчего же, по-моему, это крайне увлекательный процесс! — Глаза Велина вспыхнули за стеклами очков. — И, кто знает, вы вполне можете набрести на толкование, которое ускользнет от меня.

— Ага. Разумеется.

— Весьма вероятно! Вы не представляете, какие очевидные вещи иногда пропускаешь, когда по сто раз на дню перечитываешь одно и то же. Но что это я, — спохватился Познающий, поспешно смахивая бумажки с одного из табуретов, что стояли вокруг стола, также, вероятно, для удобства хозяина. — Прошу вас, садитесь, мой юный друг! С удовольствием угостил бы вас, как полагается, но я отослал слуг, чтобы поработать спокойно, а сам, по правде сказать, понятия не имею, где в доме что лежит. Если вдруг обнаружите что-нибудь съедобное, прошу, не стесняйтесь. Я время от времени натыкаюсь в самом неожиданном месте на графин вина, или кусок пирога, или колбаску… Один раз нашел яйцо вкрутую под подушкой, пришлось очень кстати!

Тут взгляд Велина упал на лист с записями, заскользил по ним, и минут пять, не меньше, пока ученый витал в мире идей, Кевину пришлось молча просидеть на табурете, забытому, как тот самый кусок пирога.

Наконец он осторожно кашлянул, заставив Велина подскочить на месте.

— О, господин Грасс! Мы ведь говорили о… Не напомните мне, о чем?..

Кевин перешел прямиком к темам, интересовавшим его самого. — Я попытался применить к своему расследованию то, что мы узнали от Гвиллима Данеона. Фил… Лорд Картмор сказал моему командиру, что людоеды убивали по человеку каждые шесть дней. Шесть обычных дней у них считались каким-то "магическим днем" или другой подобной хренью. Первую жертву они принесли в день осеннего равноденствия. Я узнал: это было двадцать второе число девятого месяца, тот же день, когда свершилось убийство в храме Святого Сердца!

Велин закивал. — Это не случайное совпадение, мой друг. Как вы наверняка помните, когда-то в древние времена отсчет нового года в нашей стране начинался со дня осеннего равноденствия — вернее, за шесть дней до него. Делая двадцать второе, таким образом, концом первого магического дня этого года.

— Я не то, что не помнил, я этого знать не знал. А не помешает. Итак, и людоеды, и наши заговорщики совершили первое убийство в первый магический день, на равноденствие. Одновременно! Такое совпадение, меня, конечно, завело. Я начал делить дни по шесть штук, и вышло, что второе ритуальное убийство, на Плеши, произошло на третий магический день, через двенадцать обычных дней после первого. После этого я уперся лбом в стену. А почему не было убийства на второй день, или мы его пропустили? А на четвертый, пятый и так далее? Людоеды, если верить Данеону, съедали кого-то в конце каждого магического дня, а заговорщики оживились только на пятнадцатое число одиннадцатого месяца, то есть на десятый магический день. Тут-то мы их и накрыли. Так где другие трупы?

— Вы задаете очень правильные вопросы, — одобрил Велин, улыбаясь, как снисходительный учитель, чей ученик только что разобрал самостоятельно первый простенький пример из учебника. — Сами видите — заговорщики действовали в рамках той же парадигмы, что и людоеды, но по-другому. Злосчастный Данеон так и сказал лорду Филипу — "мы выполняем схему попроще". Жаль, что лорд Филип не запомнил дословно всю беседу, что, разумеется, более чем простительно в тех обстоятельствах. Значит, заговорщики выполняют схему сложную, — Познающий взволнованно постучал по столу здоровой рукой, заставив подпрыгнуть бумажки. — Я с самого начала не сомневался, что ни даты, ни места, где свершались преступления, не могли быть выбраны случайно. Что, взятые вместе, они как бы составляют послание для темных сил, а когда оно будет дописано… Но будем надеяться, что теперь уже это не произойдет!

— Ну да, — кивнул Кевин. — Последовательность чисел, то есть дат, подобрана по определенному принципу. Вопрос в том, по какому…

— И какие числа у нас имеются?.. — спросил Велин, как будто делая подсказку. — Я говорю про магические дни.

— Первое, третье, и… выходит, десятое. Так как пятнадцатое число одиннадцатого месяца — это десятый магический день года. А что, вам это о чем-то говорит?

Ученый вздохнул и с сожалением пожал плечами. — Увы, расчеты никогда не были моим сильным местом.

— Моим тоже, — согласился Кевин. — Вот Фи… Математика, да еще верховая езда, единственные предметы, в которых меня опережал лорд Картмор.

— Наверняка из-за этого мы не замечаем какие-то простейшие вещи. Но я надеюсь, что книга нам поможет. Вы тоже обратили внимание на эту страницу? — Сухой палец ученого, весь в засохших чернилах, указал на раскрытый разворот.

— Да, меня привлек знак маэль.

— И меня. А кроме того, вот эти цифры под ним — шесть, шесть и шесть.

— Ну, еще бы. Число Конца Времен, которое кровавыми письменами проступит из земли перед тем, как начнется Последняя Битва.

Его упоминал святой Йоха Безумный, предсказавший, столетия назад, каким будет конец света. С его пророчествами, занимавшими в Священной Книге отдельный раздел, знаком был любой мало-мальски образованный последователь истинной веры, и все, от пастырей до чокнутых уличных прорицателей, пользовались живописными образами оттуда, когда хотели припугнуть свою паству. Иные еретики, правда, называли Книгу Йохи бредом, своим происхождением обязанным чликийским грибам, которыми, как поговаривали, злоупотреблял пророк.

Велин медленно покачал головой. — Хм, если речь идет о шестьсот шестидесяти шести, то да. Но в другой, более ранней, схеме тоже присутствуют три шестерки, только записаны они как "шесть умножить на шесть умножить на шесть". Вот и думай, что имелось в виду здесь.

Кевин пожал плечами, чувствуя, что нить разговора от него ускользает. — А это не все равно?

— О нет, что вы, разница большая, — Ученый снова уставился перед собой невидящим взглядом, и было почти слышно, как бегают, налетая друг на друга, мысли в его голове. — Впрочем, я уже не знаю, что важно, а что нет, что имеет отношение к нашему делу, а что нет. Те, кто писал эту книгу, выражаются полунамеками, загадками, которые явно должны были быть понятны посвященным, а меня просто сводят с ума иногда! С горя я даже, можете себе такое представить, ударился в поэзию. Это я-то, в котором поэтического не больше, чем в этом табурете — даже меньше, ведь на табурет могло бы присесть очаровательное создание. — Велин пожевал губы, что-то прикидывая. — Говорите, вы уезжаете из города навсегда?.. Жаль, право, очень жаль. Но тогда я, наверное, могу поделиться с вами плодами моего вдохновения — ведь после этого мне недолго придется смотреть вам в глаза, — Он хихикнул.

Кевин только пожал плечами.

Велин повернулся к книге. — Видите ли, не знаю, заметили ли вы, но текст на этой странице рифмуется, это стихи. И на слярве они звучат очень изящно. Если дословно, я перевожу их вот так, — Он продекламировал по памяти, не подглядывая в текст: — Шесть — совершенное число, шесть — превыше восьми. Треугольник порождает квадрат, а квадрат порождает треугольник. Нарисуй треугольник, чтобы породить квадрат, но лучше — нарисовать квадрат, чтобы породить треугольник, и тогда, истинно говорю, ты наверняка зажжешь обратное солнце.

Кевин, уже давно тонувший в словах, теперь, кажется, захлебнулся окончательно.

А ученый продолжал: — И вот вбилась мне в голову фантазия переложить стихи стихами. Конечно, у меня-то оно вышло… кхм, вот: Начерти треугольник, квадрат составляя, Но вернее — наоборот; Начерти квадрат, треугольник рождая, И обратное солнце в небесах расцветет.

— По-моему, нормально, — решил Кевин. Хотя бы короче… — Но все равно ни черта не понятно.

— Вы мне говорите!.. — Велин почесал затылок. — У меня перед глазами целыми днями так и вертятся шестерки, треугольники и квадраты.

— И что еще за "обратное солнце"?

— О, это выражение мне знакомо, уже встречалось в материалах, которые я изучал. "Солнце наоборот", звезда, которая не излучает, а поглощает свет, светит тьмой, так сказать. Есть также мнение, что речь идет о дыре в пространстве, вратах в иной мир. Вратах, через которые придет тьма.

Кевин живо представил себе на миг извращенное подобие солнца, с темными щупальцами вместо лучей, вообразил, как мир растворяется, исчезает, пожираемый тьмой — и почувствовал, как на душу опускается глубокий покой. Разве это было бы не прекрасно?.. — Так значит, вот что нас ждет… — пробормотал он.

— Но ведь заговор разоблачен! — живо вставил Велин. — Или вы в это не верите? Вас что-то смущает?

Кевин ответил не сразу. Не так просто было выразить смутные сомнения и предчувствия, блуждавшие в его сознании, говорившие, что эта история еще не закончилась. — Правда в том, что мы понятия не имеем, всех ли сообщников лорда Веррета схватили. Быть может, кто-то — самый ловкий и самый опасный — по-прежнему на свободе, готовится довести план до конца. К тому же, если андаргийские хозяева Веррета знали, чего он пытался добиться, то могут теперь взяться за это сами. Когда-то вы предполагали, я помню, что заговорщики лишь выполняют указания андаргийцев… Хотя в это мне верится с трудом. Есть в этой истории что-то очень сюляпаррское — ритуалы Ведающих, слярве… К тому же, правители Андарги — фанатики, а этот кощунственный ритуал — чистое богохульство.

— Я согласен с вами, теперь я тоже думаю, что лорд Веррет нашел подобную книгу где-нибудь в семейных архивах — ведь он был из Древнего рода — и разработал этот план вместе с другими предателями из местной аристократии. Но вот что касается андаргийцев, боюсь, когда речь идет об интересах Святой Церкви, они способны найти хитроумное оправдание самым невероятным и гнусным поступкам — ведь их освещает святая цель. Сознаюсь, я несколько предубежден против них — и все же мне так кажется.

— А вы часто сталкивались с андаргийцами? — спросил Кевин. Ничего поразительного тут не было — ученые нередко путешествовали из страны в страну.

— Сталкивался, как не сталкиваться. Или вы думали, что я родился таким? — Усмехнувшись с полным добродушием, Велин пошевелил, как мог, иссохшейся рукой, поболтал ногами, одна из которых казалась короче другой. — Хочу уточнить, что когда я говорю, что имею что-то против андаргийцев, я не имею в виду простой народ — он везде более-менее одинаков. А вот те, кто этим народом управляет… Когда в страну пришли войска Мадока Лийского, мы жили в тихом местечке под Твердом, я там занимался научными изысканиями и понемногу — лечением. Мы — это я и Кара, моя помощница, воспитанница, можно сказать. Я забрал ее у родственников, у которых она жила почти как какая-то собачка, спала в хлеву. Хорошая девочка, только серьезно болела в детстве, и так и осталась совсем, так сказать, простодушной. Мои указания, впрочем, понимала почти с полуслова. И еще была у нее вроде как способность… Тогда я в такое не верил, а теперь — даже и не знаю. Когда к нам приходил больной, можно было сразу сказать, сможем ли мы ему помочь. Если Кара становилась весела, это значило, что все будет хорошо, если начинала грустить, то нет. А еще иногда она кричала по ночам — ей все снилось, что ей нечем дышать… Мне тогда приходилось будить ее и долго успокаивать, — Велин заморгал, пробуждаясь от воспоминаний, посмотрел на Кевина. — Я вас не слишком утомил своей болтовней?

— Я никуда не тороплюсь. Так и было. Теперь ему точно было некуда спешить.

Велин неуклюже слез с табурета и проковылял к окну, встав к нему вполоборота. Сквозь стекла лился мягкий прохладный свет, безжалостно высвещая все морщинки и складки его измятого усталого лица. — Когда пришли андаргийцы, наши места перестали быть тихими. Люди Мадока Лийского начали охоту на еретиков и богохульников, и, боги, сколько же их нашлось! Просто удивительно, как мы все умудрялись мирно жить среди стольких ужасных людей. Достаточно было доноса без подписи, чтобы человека арестовали и отправили в темницы на допрос, а уж это равнялось приговору. Скоро забрали и нас с Карой — не знаю, по доносу ли, хочется верить, что нет. Мое имя было на слуху, ведь я уже был довольно известным ученым, и все в округе знали, что я лечу и излечиваю тяжелых больных. Да и Овчарки Господни не любят Познающих, мы для них, как кошки — для настоящих собак. Палач, которому я достался, знал свое дело, но постигал его, так сказать, на практике, и понятия не имел, как правильно называются разные кости, внутренние органы и так далее. Я начал его учить — Агнец знает, зачем, просто страсть у меня такая, что-то объяснять людям, да и надо было как-то отвлекаться, — Познающий усмехнулся. — Сперва его мои пояснения только больше злили, но потом он начал запоминать и очень радовался, бедняга. В итоге, незадолго до казни меня спас один андаргийский вельможа — он серьезно заболел, и ему понадобились мои лекарские способности. Меня, можно сказать, сняли с дыбы и доставили прямо к графу Ринтару, так его звали. Его светлость даже неплохо меня наградил перед отъездом. Эти деньги я потратил на то, чтобы узнать, что сталось с Карой — ведь все, что у меня было, конфисковали. Это оказалось не так просто, но деньги развязывали языки, и теперь я более-менее представляю, что случилось. Бедняжка во всем призналась почти сразу — боль Кара всегда плохо переносила, плакала, стоило ей уколоть палец. А может, и сама поверила в то, в чем ее обвиняли, ведь ум её был не слишком развит.

Он замолчал, и Кевин решил ему помочь. — Ее отправили на костер? — спросил напрямик.

— Нет, нет, — с кривой улыбкой продолжил Велин. — Ведь это было бы жестоко, а грешникам, которые во всем чистосердечно раскаялись, и тем очистились, полагалась легкая смерть. Поэтому их милосердно закапывали живьем в землю, не тронув, как говорили, ни волоса на их голове. Мне подобная смерть не кажется милосердием, но так ее называет Святое Пастырство, а кто я такой, чтобы спорить с праведниками?..

— Да уж, — Так вот почему Велин такой кособокий и переломанный. — Пожалуй, у вас хватает причин, чтобы не любить андаргийцев. Над вами они неплохо постарались.

— Ну, мне-то повезло — немногим удалось вырваться от Овчарок живым. У меня остались глаза — хотя последние годы они начинают подводить, и рука, чтобы писать… Правда, операции проводить я больше не могу, но могу учить других. Про ноги и упоминать не стоит, я их и до пыток все больше отсиживал за книгами, а уж бегать не бегал, кажется, с тех пор, как был мальчишкой. Так что жаловаться не приходится. Про пытки мне даже уже кошмары давно не снятся. Но, знаете, — Что-то — не слезы — блеснуло в его сузившихся глазах. — Я часто просыпаюсь посреди ночи от того, что мне нечем дышать…

Ученый проковылял назад, к столу. — Думаю, теперь вас не удивит, если я скажу, что принимаю все происходящее близко к сердцу. Уезжайте спокойно, мы непременно остановим андаргийцев. Любой ценой.

Вскоре Кевин ушел, с головой, распухшей от цифр, значков и странных загадок, которые на улице, при свете дня, показались чистым бредом.

Ну что ж. В конце концов, это все уже не его проблема.

Правда, после рассказа Познающего Кевину даже захотелось остаться. Было бы недурно встретить андаргийцев в столице с мечом в руке, показать им, в последний раз, как умеют драться в Сюляпарре. Когда-то он именно так представлял себе день своей смерти. Рядом с Филипом и его семьей, на стенах города, в который враги вошли бы, но только через его труп.

Но решение принято — как и его отставка, а пояс оттягивает увесистый кошель, полученный от Роули. Куда большая сумма, чем то, что удалось бы выбить из старика до истории с Принцем Воров. Кэп так обрадовался, что избавляется от Кевина, что даже не стал торговаться.

В этом городе осталась всего пара незавершенных дел…

III.

17/11/665

Прежде чем войти в дом, Кевин постоял на пороге, мысленно готовясь. Он давно не бывал здесь — его визиты никому не приносили радости — и теперь заходить не хотелось. Ничего, стерпишь.

Темная скрипучая лестница не пахла мочой, из-за закрытых дверей не летела ругань и рев детей. Это место — тихий, респектабельный склеп — было куда приличнее, чем доходный дом его детства. И обходилось куда дороже.

Ему открыла служанка, немолодая, но еще крепкая женщина, которую Кевин нанял для ухода за матерью. Получив от гостя монету и разрешение отправиться на прогулку, служанка вся просияла, от восторга перестав даже, впервые за все их знакомство, посматривать на Кевина с опаской. Накинула шаль, вдела ноги в деревянные сабо и вылетела наружу со скоростью заключенного, чью камеру забыли запереть.

Кевин понимал ее слишком хорошо. Он едва успел войти, а ватная тишина уже забила уши воском, в легких застрял спертый воздух. Такая атмосфера бывает в домах, где идет прощание с покойником, и здесь тоже ощущалось незримое присутствие мертвеца — и не одного. Погибших надежд и ожиданий, умерщвленного будущего, горьких призраков давних ошибок.

Мать сидела в комнате у окна, за столиком, на который ложилась полоса бледного света. В той же позе, что в прошлый раз, словно и не пошевелилась с тех пор.

Он специально нашел для нее комнаты под самой крышей, чтобы можно было смотреть то в небо, то вниз, на улицу, где приманивала посетительниц лавка модистки. Но каждый раз, когда он навещал мать, ему казалось, что в светлом прямоугольнике окна она видит что-то свое — или не видит ничего. Как будто перед нею по-прежнему та глухая, с трещиной, стена.

Известие о том, что сын покидает отряд Ищеек и едет на восток, записываться в наемники, она восприняла спокойно. Да что там спокойно — головы не повернула, а на лице, таком худом, что под туго натянутой кожей как-то по макабрически четко проглядывал череп, не дрогнула даже жилка.

Кевин ожидал, что она будет хоть немного довольна. Мать всегда презирала его службу — работать шпионом, соглядатаем, возиться с отбросами общества, казалось ей самым позорным занятием для дворянина.

Он повторил, вдруг мать не расслышала, добавил: — Солдаты на границе с Влисом всегда нужны. Быть может, вы даже сможете говорить, что ваш сын погиб в бою.

Она поджала и без того бесплотные губы. — Ты думаешь, это сделает меня счастливой?

Ничто не сделает вас счастливой. Он не сказал этого вслух, и все же то была правда — он знал это, потому что был точно таким же, кровь от крови, кость от кости.

— Я оставлю вам денег, приличную сумму, — Он положил кошель рядом с ее сухой рукой, все свои сбережения, кроме того немногого, что требовалось на дорогу. — Должно хватить года на полтора скромной, бережливой жизни, если не больше. А поскольку вы всегда были более чем благоразумны…

Мать все так же молчала, и он продолжил: — Я начну посылать вам часть жалования при первой же возможности. А если мне не повезет, когда у вас кончатся деньги, попробуйте обратиться к Фрэнку Делиону. Он служит в отряде Ищеек, его ждет блестящая карьера, так что средства должны появиться. Уверен, он не позволит вам умереть с голоду. Вам записать его имя?

— Мне ничего не нужно. Я уже свое пожила.

Он знал, что она не рисуется и не давит на жалость, только не мать.

Она начала подниматься, опираясь о стол. Понадобилась пара мгновений, чтобы мать смогла разогнуться — видно, поясница снова беспокоила — но потом она встала прямо, как солдат на карауле. Прямоугольный подбородок, похожий на его собственный, упрямо застыл.

— У меня есть деньги, — Отвернувшись, она пошуршала юбками, и вскоре на столешницу с внушительным стуком упал еще один кошель. — Вот, забирай.

— Откуда это? — удивился он.

Мать пожала плечами — мол, глупый вопрос. — Накопила из того, что ты давал. Для тебя — мне уже незачем.

Она снова обратилась к окну, словно искала там что-то, какую-то мысль или подсказку. А потом прямо встретила взгляд Кевина. — Скорее всего, мы говорим в последний раз. И я считаю, что должна перед тобой извиниться.

— Не вижу, за что, — Ему совсем не хотелось ни сантиментов, ни трогательных прощаний — не то, чтобы его мать была на такое горазда.

— Я правда старалась… — Мать сделала небольшую паузу. Пальцы-когти царапали поверхность стола. Потом решительно продолжила: — Старалась воспитать тебя, как надо. Чтобы ты смог стать настоящим человеком, занять место в жизни, достойное твоих предков. Но, видно, что-то все же сделала не так.

— Понятно. А что тут еще можно было сказать?

— Должно быть, это вообще невозможно, женщине в одиночку вырастить мужчину так, чтобы из него вышел толк. Твоей вины тут нет. От отца тебе перешло мало хорошего, а остальное — на мне. — Она прижала костлявую руку к груди. — Я много думала. Теперь я все это ясно вижу.

— Не стоило и голову ломать, — сказал Кевин, когда смог собраться с мыслями. — Такой уж я уродился. И все тут.

— Ты — заботливый сын, — продолжила мать, пододвигая оба кошеля вперед. — Но я привыкла обходиться малым, а теперь уж мне и того не надо. Забери это, тебе пригодятся деньги на обмундирование и дорогу. Живи, как хочешь и знаешь, сын. Если тебе нужно мое благословение, оно у тебя есть.

— Что ж… Спасибо. Благодарю, — Он подошел ближе, нагнулся, чтобы поцеловать холодный лоб. Пальцы коснулись стола, но кошели он не взял. А потом развернулся и вышел.

Снова заныли ступени лестницы, словно он топал по чьим-то больным зубам. Дверь распахнулась под ударом ноги, и глаза, уже привыкшие к полумраку, резанул холодный свет дня.

Раздражение, которое Кевин почувствовал было наверху, улеглось почти сразу. Мать оставалась верна себе до конца, а это заслуживало уважения. Возможно, она и впрямь отчасти виновата в том, что из него вышло, но сейчас разбираться смысла не имело. В конце концов, она из последних сил старалась поступать так, как считала должным, — а многие ли имеют право это о себе сказать? Только не он.

Надо было торопиться. Предстоял еще один визит, а чем больше он сегодня пройдет засветло, тем лучше. Пришел его черед просить прощения.

IV.

Лужи на улице Трех Лилий подернулись ледком. Пока Кевин стоял у решетки в ожидании, он заметил, что дыхание вырывается из его рта белым паром — совсем как дым из многочисленных труб, которыми заросла высокая крыша особняка. Мороз в этом году пришел рано.

Привратник, в отличие от зимы, не торопился, но явился и он, в конце концов. Здоровый детина с мечом у пояса, выступавший теперь в этой роли, окинул посетителя суровым взглядом и, молча выслушав, отправился спрашивать разрешения у хозяйки.

Вскоре вернулся, так же молча мотнул головой, — следуй, мол, за мною, — а потом проводил Кевина внутрь особняка.

В скромной комнате с выбеленными стенами его ждала Гвен. Она была занята, купала в чане мальчишку — Кевин мог только предположить, что это младший из тех двоих, которых он притащил сюда в ту роковую ночь. Поди отличи одного щенка от другого, особенно, когда у мелюзги мокрые волосы, а по лицу стекает вода! То, что щенок начал хныкать, завидев Кевина, тоже ничего не доказывало — такой эффект Кевин оказывал на многих.

Гвен нагнулась и прошептала мальчишке что-то на ухо. Он сразу успокоился, доверчиво закрыв глаза и расслабив тощие плечики, хотя не похоже, чтобы процедура, которой он подвергался, ему особенно нравилась, — щенок то и дело морщил нос и корчил гримасы.

— Рада видеть вас на ногах, господин Грасс, — дружелюбно заметила Гвен. — Как ваши раны?

— Все в порядке. Благодарю, вы и ваши воспитанницы их очень хорошо перевязали.

Как неловко было ему сидеть, пока вокруг суетились бледная Гвен, которой стоило уже давно лежать в постели, и эти девочки, передававшие корпию, бинты, спирт и прочее, — такие деловые и серьезные, хотя младшей было не более десяти!.. Кевин даже не думал тогда, конечно, просить о помощи. Собирался оставить мальчишек в приюте, и сразу уйти. Но стоило на миг прислониться к стене, как Гвен заметила кровь, пропитавшую его одежду, и Кевина, так сказать, взяли в оборот.

Он долго набирался пороху, чтобы вернуться сюда. Казалось каким-то неправильным просто исчезнуть, даже не узнав, справилась ли Гвен с очередной проблемой, которую он привнес в ее жизнь.

— Я пришел узнать, удалось ли вам что-то придумать — ну, с ними.

— Да, я так и поняла. Как видите, мальчики пока здесь. Я думаю открыть еще один небольшой приют, для мальчишек, человек на десять, для этого мне не понадобится еще один особняк, — Она прикрыла уши щенка ладонями и добавила вполголоса: — Я много говорила с ними, и, кажется, они не совсем понимали, что происходило в их доме, слава Агнцу. Не осознавали, что едят, — Гвен продолжила расчесывать влажные волосы ребенка. — Что до Лори, то как бы мне ни было ее жаль, я не сочла себя вправе оставить ее рядом с другими девочками — думаю, вы понимаете. Домой мне ее взять не позволили бы — моя золовка сама подбирает прислугу. К счастью, нашелся добрый человек, который согласился приютить ее у себя. Не волнуйтесь, она в хороших руках.

— Я не волнуюсь об этой маленькой лгунье. Будь проклят день, когда я привел ее в этот дом.

— Ну, зачем же так! — смутилась Гвен. — Конечно, если бы кто-то из девочек пострадал, было бы ужасно. Но благодаря вашему другу все закончилось хорошо.

— Ну да, пострадали только вы. Боги, все, что мы делаем, разрушает вашу жизнь, — Кевин мотнул головой в бессильной ярости. Что Филип, что он сам — если бы Гвен не встретила хотя бы одного из них, насколько счастливее бы была!

— Вы о шраме… Шрам стягивал правую щеку Гвен, как последний росчерк в истории зла, что они с Филипом ей причинили. Словно весь тот урон, что раньше скрывался внутри, проступил в конце наружу багровой меткой. — Знаете, я даже немного горжусь им, — Она смущенно улыбнулась. — Как будто я побывала в сражении. Почти как вы. Конечно, он меня не красит. Большое утешение, что я никогда не была хороша собой, а значит, и портить особенно нечего. Мои девочки, кажется, расстроились больше меня. Плохо то, что эта история сильно напугала моего супруга. Он хотел запретить мне ходить сюда, так что пришлось еще выдержать битву — и не одну — с ним и его сестрой, — Гвен протянула руку. — Дайте мне, пожалуйста, полотенце.

— Что ж, он заботится о вас. Тут его можно понять, — проворчал Кевин.

Полотенце висело на стуле неподалеку. Когда Кевин выполнил эту несложную просьбу, Гвен, вытащив воспитанника из воды, укутала его и прижала к груди.

— О да, я причиняю ему сплошные волнения — моя золовка уверена, что я сведу его в могилу, — Мальчишка почти сразу заснул, уронив голову ей на плечо. — К тому же, теперь ему приходится объяснять торговым партнерам, почему у его жены шрам на лице, как у какого-то наемника.

Кевин переминался на месте, набираясь решимости. И почему ему проще сразиться с небольшим полком или монстром из ада? Слова казались бессмысленными, пустыми — но он должен их произнести.

— Я пришел еще и потому, что покидаю город. А перед этим хотел извиниться перед вами — за все. Толку от этого никакого, знаю.

Она удивилась. — Вам-то за что передо мной извиняться? Скорее, должно быть наоборот.

Ему не хотелось вываливать на нее всю грязную подноготную. Лучше уж ей считать себя игрушкой страсти, чем удобным орудием мести. — Уж поверьте, я сыграл в вашей жизни не лучшую роль. Ну, считайте, что я извиняюсь за то, что навлек на вас опасность. — Знаете, я давно никого ни в чем не виню, — Гвен присела на стул с мальчишкой на руках. — Во-первых, когда я думаю о том, какая судьба досталась этим детям, то еще больше начинаю ценить, как мне в сравнении с ними везло, с самого рождения.

Даже земляным червям везло в сравнении с этими детьми, подумал Кевин, но ему хватило ума прикусить язык.

— А еще я стараюсь не забывать, что все решения в моей жизни принимала сама. Возможно, я не всегда представляла их последствия, но выбор у меня был, даже когда казалось, что нет. А значит, я должна принимать все то, что последовало за этими решениями. Мне нравится так думать. Иначе жизнь превращается в какой-то случайный набор событий, не правда ли? Лишенный смысла.

Смысла, справедливости, надежды…

И все же Кевин кивнул, соглашаясь с ней. В конце концов, он-то получил не более того, что ему причиталось. — Прощайте, моя леди.

Гвен с улыбкой покачала головой. — Я не леди, господин Грасс, я ведь вам говорила.

Он не знал никого, кто больше заслуживал так называться. Но вслух этого сказать не мог, разумеется, а потому безмолвно отвесил прощальный поклон. В самых дверях обернулся — Гвен все так же сидела в задумчивости, положив подбородок на макушку ребенка, и лицо ее как будто светилось внутренним светом.

…В особняк Кевин заходил из одного мира, а вышел уже в другой. Все заполонил снег, и за его живой пеленой город стал почти невидим. В детстве Кевин любил первый снег — в такие моменты чудилось, что он попал в сказку, и вот-вот произойдет нечто невероятное и дивно прекрасное.

Упав на землю, снежинки сразу превращались в серую грязь. Но перед этим, они — большие, ленивые, — на несколько мгновений зависали в воздухе, кружась и переливаясь, сверкающие и мимолетные, точно мечты.

В снегу возились уличные мальчишки, такие же, как те, с которыми Кевин рос рядом — но не вместе. Нищие, оборванные, в синяках, они сдавливали мокрую жижу в маленькие плотные снаряды и с хохотом бросали друг в друга, позабыв о невзгодах и радуясь от души, так, как он никогда не умел и уже не научится — и уж в этом сложно было кого-то винить.

Кевин прокручивал в голове планы на дорогу. Надо еще зайти к мечнику на углу Каменщиков. Быть может, удастся обменять свой скромный меч на что-то получше, с доплатой — пора подыскать себе постоянное оружие. Кевин скучал по великолепному фламбергу, который бросил на полу подвала, но ведь тот никогда ему по-настоящему не принадлежал.

Заночует он уже в Клио. Там, на прославленной конной ярмарке, купит себе смирную лошаденку — обойдется дешевле, чем в столице, особенно, коли попадется краденая. Пусть довезет его до границы с Влисом, а уж там он лошадь за сколько-то да пристроит. В кавалерию с его талантами наездника лезть нечего — служба в пехоте, в грязи и пыли, как раз по нему.

Будущее расстилалось перед Кевином с доселе неведомой ясностью. Холодное и пустое, как заснеженная равнина, зато никаких сомнений и терзаний. Главное — идти вперед, пока не упадешь, чтобы уже не подняться.

И он шел, все быстрее и быстрее, торопясь оставить столицу позади. В лицо дул льдистый, свежий ветер, и, к его удивлению, клешня, так долго сжимавшая что-то глубоко в груди, постепенно ослабляла хватку. Он уже почти мог свободно дышать.

Да, он покончил с этим городом, ничто его здесь больше не держит — даже ненависть.

Кевин по-настоящему осознал это, когда мимо с восторженным воплем пробежал мальчишка, размахивая палкой, словно мечом. Чем-то — то ли незамутненным энтузиазмом, то ли льняными волосами — щенок напомнил Кевину Фрэнка, и перед глазами сама собой встала картина: Фрэнк на суку того дерева, в его руке — меч, и луна опаляет лезвие серебром. Тогда Кевин жаждал разбить лицо проклятого выскочки в кровавую лепешку, но сейчас воспоминание вызвало только улыбку.

А ведь и впрямь было забавно, черт подери, когда Фрэнк тогда прыгнул назад и едва не грохнулся с перил, а Филипу — его врагу и сопернику — пришлось его спасать.

Где-то там вдалеке были и Филип на мосту, в плещущемся на ветру черном плаще, и Гвен с листочками в волосах, и голова Офелии на его груди — в ту ночь в трущобах, до того, как он обратил все хорошее в своей жизни в грязь.

Эти воспоминания еще кололи — впрочем, уже куда слабее. Так бывает, когда теряешь кого-то — поначалу бежишь от напоминаний, потому что они раздирают тебе внутренности, а потом вдруг замечаешь, что становится приятно говорить об ушедших, проходить там, где вы гуляли вместе, смотреть на виды, которыми любовались вдвоем. Это значит, что прошлое стало прошлым.

А уж старики — он это часто замечал — чья жизнь подходит к концу, только прошлым и живут, причем даже то, что причиняло им боль когда-то, в памяти как бы оказывается подернуто золотой дымкой. Так его отец, в те редкие визиты домой, когда они с матерью умудрялись не поругаться, с огромным удовольствием вещал о тяготах походной жизни, пересказывал шуточки младшего брата, которого разорвало ядром при Ле-Ро. Вот ведь тоже вспомнилось…

Кевин не простил, нет, — тут Филип прав, есть то, что прощать нельзя, ни другим, ни, прежде всего, самому себе. Но, коли подумать, самое главное в его жизни уже свершилось, да и конец вряд ли далек, так что он тоже может считаться стариком, да и чувствует себя лет на сто.

Вполне можно позволить себе вспоминать прошлое не только с горечью. Не разбирать, что потерял и почему, а просто перебирать в памяти момент за моментом.

И ведь, по сути, ему есть, что вспомнить хорошего, пусть и маловато. Такому, как он, и за это надо быть благодарным.

КОНЕЦ первой книги

Продолжение следует…