Блаженны алчущие

XV. ~ День, когда умерла музыка ~

22/10/665

I.

Построение. Капитан Роули прохаживался перед своими Ищейками. Дождь отбивал по крыше Красного Дома непрестанную тупую дробь, и Капитан вторил ему, наигрывая злобное стаккато жезлом по нагруднику. Воспаленные глаза сузились до щелочек.

— Франт мертв. Ежели кто-то из вас приложил к этому руку, он поступил как последний дубоголов.

Недавно Фрэнк попросил Роули не бить членов его отряда, и тот пообещал, скорчив жуткую гримасу. Похоже, сейчас он горячо сожалел о своем согласии.

Ищейки переглянулись между собой, Боб Пайл бросил тревожный взгляд на Фрэнка и тут же опустил глаза.

Фрэнк давно не чувствовал себя так спокойно и уверенно.

— Его убил я.

— Вообще-то, его убил я, — поправил Грасс.

Этого только не хватало!

— Это сделал я, — повторил Фрэнк. — Вы можете спросить Боба, я брал у него вчера ключ от подвала.

— Похоже это на нашего командира — прирезать беспомощного человека своими белыми ручками? — презрительно осведомился Грасс. — Во время пыток он защищал его от справедливого возмездия, словно братца родного. Это моя заслуга, и я не намерен делиться ею с другим. Не мешали бы мне, прирезал бы его еще во время ареста.

Благородно со стороны Кевина — брать ответственность на себя. И не слишком последовательно, учитывая, что вину за собственное преступление он умело переложил на другого.

Грасс просто не хочет быть мне обязанным, понимал Фрэнк. Во всяком случае, так он объяснил бы свой поступок сам.

— Почему именно ты должен был прикончить ублюдка, Грасс? — Прыщи сердито пылали на узком лице Раса. — Мы все хотели это сделать!

— Когда я хочу кого-то убить, — презрение в голосе Кевина стало таким едким, что могло бы проесть дыру в металле, — то иду и убиваю. Чего вы тогда ждали?

— Это был я, — повторил Фрэнк, но никто его, кажется, не слушал.

Комар с вызовом оглядел соратников. — Красавчик с Грассом были вроде приятелей. А нам он был другом. Разве можно было стерпеть, что гад этот спокойно дышит одним с нами воздухом?

Остальные согласно загудели.

— Мож быть такое, что это я прикончил душегуба, — заявил вдруг Старик, выпячивая подбородок.

— Или я, — буркнул угрюмый Борден.

Воздух наполнился голосами Ищеек, рвавшихся сознаться в преступлении. Фрэнк был тронут тем, как они защищали друг друга, даже ненавистного им Грасса. Все же даже в их темных душах скрывалось немало хорошего. Глядя на Старика, Фрэнк в который раз подивился противоречивости человеческой натуры.

Роули слушал подчиненных с гримасой кислой, как уксус. — Когда я сказал "ежели", я не думал, что кто-то окажется настолько… отважен, чтобы признаться. Окажите милость, заткните пасти. Что ж, раз стольким людям чудится, что Франта прикончили именно они, я скажу так: похоже, что эта толстая дура, кухарка, по ошибке добавила вам в жратву мухомор или два. А Франт издох сам, потому что Темный Властелин не мог дождаться, когда заполучит в когти такую отменно гнусную душонку. Вот только жаль, что бедняга умер, не дождавшись угощения, приготовленного ему нашим Алым Генералом. Ему предстояла такая казнь, каких мало — урок всем злодеям, что умышляют покуситься на представителей закона.

Старик важно огладил усы, как часто делал, прежде чем изречь нечто глубокомысленное: — Этой беде легко помочь. У нас все еще есть тело для поругания. Я скажу так: четвертовать Франта прилюдно и оставить труп кормить мух. А сердце его черное сжечь на перекрестке, штоб и после смерти он не знал покоя.

Его слова заставили Фрэнка поморщиться. По крайней мере, тело — все, что им осталось. Душа бедняги улетела уже далеко.

На этом с Франтом было покончено.

Лето 663-го

Новые сапоги, приятно поскрипывавшие на ногах, были темно-красными, цвета запекшейся крови. Над головой простиралось вечернее небо, серое, как глаза человека, которого он убил.

Эту работенку Кевину подбросили в Своре. "А чего ты ходишь в старых тряпках, как нищий? Я гляжу, у тебя скоро подметки отвалятся", спросил его как-то Доудер, корноухий мужичок лет сорока.

Ответ Кевина так насмешил Доудера, большого весельчака, что недожеванные куски мяса вылетели из его рта с раскатами хохота. "Ежели мужчина умеет держать в руках меч али нож, он никогда не останется без золота", пояснил он потом. У Доудера были добрые глаза, и, для одного из Своры, неплохой характер. В волосах уже хватало седины, косматая борода, скрывавшая пол-лица, смешно топорщилась на подбородке. Кевин не знал, за какое преступление ему обрезали уши, но Чокнутый Марч сказал, что последнего, кто прошелся на этот счет, Доудер бил головой об стол, пока от лица не осталось кровавое месиво.

Они подкинули ему возможность подзаработать по доброте душевной, хотя никто не заподозрил бы Свору в ее избытке. Для Доудера и его приятелей выполнить такую работенку было как комара прихлопнуть. Даже проще — комары летают, юноша — теперь мертвец — летать не умел.

"Какому-то дядюшке надоел племянник", так сказал Марч. "Ты не представляешь, сколько их в городе — наследников, уставших ждать, обманутых мужей, родичей, осточертевших друг другу."

Это оказалось слишком легко — вот, пожалуй, от чего на душе у Кевина было скверновато. Да, пришлось постараться, чтобы выследить жертву, улучить момент и завязать ссору, найти место для дуэли подальше от любопытных глаз. ("Стража смотрит в другую сторону", поучал Доудер. "Но не всегда.") Зато, когда дошло до дуэли, стало ясно, что молодой купчик зря нацепил на пояс меч. Он разоделся как дворянин — шляпа с лисьим хвостом, шпоры на сапогах, золоченые ножны — дрался же, как подобает сыну торгаша. Кевин предпочел бы, чтобы это больше походило на схватку и меньше — на работу мясника. У купчика не было ни единого шанса, и он сам это понял, когда второй удар Кевина выбил из его руки меч, а третий — разрубил ему запястье. Искаженное страхом и болью, лицо с пушком на верхней губе стало вдруг совсем юным, и даже смерть не прогнала ужас из остекленевших глаз.

Кевин не дал ему закончить мольбу о пощаде. В поручении ясно говорилось — убить. Острие вошло в незащищенное горло, как нож в масло.

Этот хрип… Он до сих пор стоял у него в ушах.

Зато теперь по аллейной дорожке во дворец Кевин шел, запахнувшись в новый плащ из хорошего сукна. Шляпу украшали пушистые белые перья, сапоги не черпали воду, а над ними виднелась полоса шелковых чулок. Дублет он надел старый, — серая ткань лоснилась на сгибах, но при свечах еще сойдет.

Больше не надо будет делать вид, что не замечаешь недоумевающих и презрительных взглядов, устремленных на твою потрепанную одежду и обувь. Брови холеных слуг не поползут вверх, лакеи не будут прятать смешки. Филипу не придется за него краснеть и предлагать унизительные подачки. Ради этого Кевин готов был прирезать сотню купчиков.

Разумеется, по грязным улицам он не стал тащиться в новых сапогах, поэтому мешок со старыми пришлось оставить у привратника. Что ж, так поступали и люди побогаче, чем Кевин, если не держали лошадей.

В холле его встретил главный лакей, напыщенный толстяк в ливрее из золотистой парчи, каждая сверкающая пуговица которой стоила больше, чем все, чем владела семья Ксавери-Фешиа-Грасс. С высоты своего величия лакей окинул Кевина снисходительно-оценивающим взглядом, какой никогда бы не позволил себе обратить на гостя более богатого и знатного. Но во дворце Картморов все слуги знали, кто такой Кевин Грасс и откуда. Причуда Филипа, предмет покровительства, господин Никто.

— Давно вас не видели, господин Грасс, — В добродушной улыбке было больше фамильярности, чем почтения. — Гости Его Милости собрались в Самоцветном салоне. Вы помните, где это, или вас проводить?

Разумеется, он помнил.

Кевин пришел точно в назначенное ему Филипом время — еще бы! — и все же застал веселье в полном разгаре. Уже порхали смычки скрипок, шумело и пенилось в бокалах игристое вино. Кавалеры, обступив красоток, шептали выспренние комплименты, делая вид, что верят в их правдивость, а красотки жеманились, притворяясь, что не верят.

Здесь собралась обычная компашка Филипа — его друзья, приятели, и приятели приятелей из Академии. Этим ни к чему было скрывать свое отношение за опущенными ресницами и кислыми минами. Презрение, раздражение, удивление, — вот что читалось на лицах при виде нежданного гостя. Конечно, думали, что больше не придется терпеть рядом с собой нищего солдатского сына в потертых сапогах.

Но больше бесил хищный восторг, вспыхнувший в глазах разнаряженных капризуль, подружек Денизы, которым она наверняка наболтала много интересного. Восторг в предвкушении скандальчика, сочных новых сплетен. Девицы болтали со своими ухажерами, и все же каждая не преминула с любопытством покоситься в его сторону. А эта дура Иветта Милан, в пышном зеленом платье похожая на кочан капусты, испуганно ахнув, обернулась к Денизе и начала делать ей знаки веером.

Дениза… Она сидела на кушетке, у ее ног — в прямом и переносном смысле — Гидеон, опустившийся на одно колено.

Леди Клери блестела зубками и сверкала глазками, глядя на Берота так, словно… словно напрочь разругалась с Филипом. А Гидеон, влюбленный болван, млел и улыбался с видом, достойным деревенского дурачка.

Когда Дениза, наконец, заметила Кевина, взор ее вспыхнул чистой ненавистью. Взаимно.

Что, коли Филип заставит публично молить ее о прощении? Кевин сглотнул. Без очередного унижения не обойдется, это уж точно. Что ж, у него нет другого выхода, как выдержать это. Заслужил.

Но как же все это тяжко!.. Пот стекал по спине, лицо закаменело под хлесткими плетьми взглядов, замеченных и воображаемых. Прямой как палка, недвижный и нелепый, с затекшими от напряжения мускулами, он торчал у стены, не решаясь смешаться с гостями. С кем ему заговорить, рядом с кем встать? Эти люди презирали его — и Кевин отвечал им тем же, в лучшем случае — жалели, и он ненавидел их за это.

Только один из тех, в чьей компании он провел несколько лет, дал понять, что знает его — подошел поздороваться Полли. Да еще с улыбкой махнул рукой Делион. Кевин слегка кивнул первому и второму. Спасибо за благотворительность.

И почему он не пьет ничего крепче вина, разведенного водой? Забиться бы в дальний угол с бутылкой, как уже сделал дебелый болван Бернард Луни, и тихонько надраться. Заплывшая речь, мутные глаза… Нет, мерзость.

Гости смеялись, щебетали, танцевали.

Надеясь, что на него уже перестали обращать внимание, Кевин пустился искать единственного человека на этом представлении, до которого ему было дело.

Вокруг мелькали фигуры в шелке и атласе, путаясь под ногами, окутывая облачками цветочных ароматов, куда то и дело вкрадывалась едкая нота пота — жарко! Наверно, от него самого уже воняло, но не задирать же руку, чтобы понюхать подмышкой перед разговором с Филипом.

У столика маркетри Кевину пришлось задержаться, пропуская пышные формы Марлены Шалбар-Ситта, ярды пурпурного шелка, длинный шлейф, шитый золотом, и ее кавалера, едва заметного в тени этого великолепия.

Неподалеку шумел веселый круг молодых людей, любивших посплетничать не меньше, чем бабы.

Один голос зазвучал громче, поднявшись над общим гулом: — Бедный Филип! Вот что значит пойти по дурной дорожке — сперва заводишь уродливых и нищих друзей, потом влюбляешься в уродливых и безродных женщин.

На него зашикали — слишком грубо.

— Вы ведь и сами, милый Карл, ээээ, иногда не гнушаетесь обществом тех, кто ниже вас по происхождению, — прозвучал в ответ чей-то ехидный тенор.

Смутить Мелеара было сложно: — Я не претендую на изысканный вкус. Но я думал, что представитель семьи Картмор должен задавать тон, господа.

— Не верю я, чтобы он втюрился в эту Эккер. Нет, на Филипа не похоже, — это был басок Жерода.

Кевин слушал, невольно затаив дыхание.

— Тише! Без имен, друг мой, без имен, — увещевал Жерода Колин Атвер.

— Может, лорду Томасу понадобился от почтенного Эккера новый заем, а Филипу приходится отдуваться, строя глазки дочурке. Да не затыкайте меня, Колин. Я сам знаю, что мне говорить, — Карл Мелеар обернулся и изобразил изумление, оказавшись лицом к лицу с Кевином. — О, господин Грасс! Какое чудо видеть вас здесь — мы уже отвыкли от вашей компании. Надеюсь, вы знаете, что говоря о нищих и уродливых друзьях Филипа, мы ни в коем случае не имели в виду вас.

Ну конечно. Ты меня не заметил. И голос повысил случайно.

— Мне плевать, что вы имеете в виду и что говорите. Он двинулся дальше, едва не сбив с ног лакея.

Отрезать бы тебе язык, проклятый болтун. Чтобы сказать Кевину гадость, Карл готов даже марать имя Гвен. Вот только, — эта мысль заставила остановиться посреди зала, — Мелеар не знал о его свиданиях с Гвен. Никто не знал, кроме Филипа. Для ушей Кевина предназначалась только фраза про друзей.

А вот и сам Картмор. Облокотившись о спинку дивана у дальней стены, Филип любезничал с двумя сидевшими на нем девушками. Кевин не сразу рассмотрел, кто они, — слишком много народу мельтешилось между ним и диваном. Юбка цвета морской волны, бесконечные рюши, — у Амелии Хеорн, придурошной подружки Денизы, все наряды были этого оттенка и фасона. Рядом — простое белое платье, темные завитки волос… Гвен.

Тут же их заслонил нескончаемый поток танцующих, на пути которого Кевин оказался. Парочки впереди, парочки сзади… В глазах зарябило от ярких костюмов. Разряженные марионетки дергались на нитках невидимого кукольника, выделывая бессмысленные па, каждая слепящая улыбка — как издевка. Уж не собрались ли все здесь для того, чтобы посмеяться над ним?

Кевин мотнул головой — нечего сходить с ума. Это лишь болтовня, пустая злобная болтовня пустого злобного человечка. Черт побери, а он даже не сообразил, что может встретить здесь Гвен, не придумал, что скажет ей после их провального последнего свидания. Если она еще хочет его слушать.

Несколько шагов отделяло его от судьбы, а он был вынужден стоять и ждать, пока треклятые танцоры пропрыгают мимо, застыв, как камень посреди бурного многоцветного ручья.

Когда Кевин наконец смог их сделать, несколько шагов оказались очень долгими. Прямо к дивану подходить не стал — не стоило злить Филипа, мешая общению с леди. Или им вела обычная трусость?

Он остановился в сторонке, откуда мог наблюдать за другом, если еще имел право — смел — так его назвать. И за девушкой, с которой недавно сидел в полумраке, разговаривая о книгах и воображая, что сказал и сделал бы на его месте Филип.

Трудно было понять, заметил ли его Картмор. На миг поднял голову, тут же снова склонившись к леди. Филип вел светскую беседу с обеими девушками, но взгляд его подолгу останавливался на Гвен.

Ее глаза точно видели лишь одного человека. Она что-то отвечала, и на губах ее то и дело появлялась застенчивая улыбка. Непривычное внимание зажгло румянец на щеках.

Смущение, скромность походили на Гвен, которую он знал. Вот только никогда раньше она не выглядела такой счастливой.

Филип склонился еще ниже и что-то шепнул ей на ухо. Гвен потупилась, покачав головой, — но улыбка ее жила своей жизнью, и становилась все шире.

После краткой паузы, смычки вновь задрожали над струнами. Филип протянул руку, приглашая девушку в белом на танец, и она подняла к нему лицо, светившееся изнутри. Девичьи пальцы легли в открытую ладонь.

Кевин отвернулся. К тому моменту, как справился с собой, эти двое уже вышагивали рядом друг с другом в новомодном медленном танце, и Филип смотрел на Гвен так, словно в огромном зале они были одни. Сегодня Филип выбрал цвета Картморов, черный и лиловый, эффектный контраст с нарядом Гвен. Красивая пара.

Двигаясь по кругу вместе с остальными танцующими, они два раза прошествовали мимо Кевина, не обратив ни малейшего внимания.

На третьем круге Гвен, наконец, его заметила. Черты исказило смятение, свет померк. Девушка опустила голову, и больше не поднимала. Ее движения в танце потеряли всякую грацию, она выполняла па словно в полусне.

Сценка получилась достаточно выразительной, и даже такой болван, как Кевин Грасс, мог обойтись без объяснений.

Кого он не понимал, так это Филипа. Какого черта?!.. Или это возмездие, цена, которую надо заплатить за прощение? Он поцеловал невесту друга, и за это должен лишиться Гвен.

Что ж, без поддержки Филипа у него в любом случае не было шанса на что-то серьезное с нею. Вот только не надо делать ее пешкой в грязных играх. В зале, полном пустых жеманниц и глупцов, что им поклонялись, Гвен — последний человек, кто заслуживал этого.

По завершении танца, Филип отвел Гвен назад. Они немного постояли рядом, Картмор что-то спрашивал, пытаясь заглянуть ей в лицо, Гвен отвечала, едва шевеля губами, и продолжала изучать рисунок на полу.

Она, должно быть, упомянула Кевина, потому что Филип нашел его взглядом в толпе. Черты Картмора остались непроницаемыми: невозможно догадаться, доволен он его появлением или раздражен. Что ж, он сам пригласил Кевина, не так ли?

Когда Филип склонился, чтобы поцеловать руку Гвен, и отошел от нее, Кевин весь подобрался, ожидая, что сейчас Картмор направится к нему. Но тот прошагал в другую сторону и принялся разговаривать с чертовым тупицей Жеродом. Почти сразу вокруг них образовалась стайка молодых дворянчиков, жаждущих внимания хозяина вечера.

Казалось, Филип никогда не закончит с ними болтать. А потом он продолжил обход зала, обмениваясь шутками с мужчинами и отпуская комплименты женщинам, с одной из которых, вертлявой Селиной Как-ее-там, они едва не сожрали друг друга глазами. Жаль, это продлилось лишь пару мгновений, вне поля зрения Гвен.

Кевин постукивал по ножнам, пытаясь заглушить гулкое биение сердца. Будь у него хоть капля гордости, он уже развернулся бы и ушел. Черт подери, не затем же его сюда позвали, чтобы любоваться, как Филип танцует с Гвен?

Вес меча словно удерживал его на месте. Кевин погладил холодный металл яблока, ощутив ладонью привычные очертания рукояти. Этот меч уже казался продолжением руки. Должно же это было хоть что-то значить? Как все те разы, когда Филип называл его своим лучшим другом. Он никогда не верил до конца, и все же…

Вдобавок, слишком многое поставлено на карту. У него есть долг, перед матерью, которая стольким пожертвовала ради него и возлагает такие надежды. Нельзя просто выбросить на ветер возможность, подобную этой.

Придется терпеливо ждать, пока до него снизойдут, выдерживая взгляды, словно вопрошающие, какого черта он торчит там, где ему никто не рад. Ничего не поделаешь, надо дать Картмору ощутить свою власть, потешить самолюбие. Присяга верности через унижение.

А может, подумалось неожиданно, я сам должен подойти к нему? Ведь это Кевину надо извиниться, а не наоборот. Или это будет сочтено непозволительной наглостью?

Как же все глупо и как выматывает! Неужто нельзя прямо сказать, что от него требуется! Назначить кару — например, отрезать себе палец, — и на этом покончить с дурацкой историей? Кстати, это идея! Филип впечатлился бы подобной демонстрацией преданности, у него-то кишка тонка такое проделать. Плохо быть тупым — хорошие мысли приходят не вовремя. Но еще не поздно. Один палец за один поцелуй с Денизой. Делиону они доставались бесплатно…

За бесплодными сомнениями он даже не заметил, как рядом оказался Филип. От Картмора веяло холодом. Что ж, неудивительно.

Кевин не успел собраться с мыслями — Филип прошел мимо, задев плащом, и жестом приказал следовать за собой.

Вслед за фигурой в черном и фиолетовом Кевин вышел из зала в галерею. Здесь не было никого, кроме статуй и двоих столь же безмолвных гвардейцев, несших пост у входа в комнаты.

Сквозь высокие окна в пустующий зал заглядывал темно-синий вечер. Кружевные тени оконных решеток казались сетью, брошенной на пол.

Они с Филипом прошли вглубь галереи, туда, где их никто не мог услышать.

Кевин хотел заговорить о Гвен, потребовать, чтобы Филип не вмешивал ее в ссоры между ними. Но сейчас заготовленная речь вылетела из головы. Главное — помириться, а когда они выяснят отношения, все остальное уладится само собой.

Кевин вытер вспотевшие вдруг ладони о штаны. Так он не волновался даже в ту жуткую и прекрасную ночь, когда они сражались с чудовищем и шайкой головорезов.

— Спасибо, что пригласил на вечер. — Сердце билось где-то в горле, во рту пересохло. Он не привык извиняться, еще меньше — говорить о том, что чувствует. Но оно того стоило. — Послушай, я… Если бы я мог выразить, как….

— Не утруждайся, — оборвал его ледяной голос. — И ты не понял — моя вина, полагаю. На вечер ты не приглашен. Тебя хотела видеть моя сестра. Она в библиотеке, я вызволил ее на часок из-под домашнего ареста. Возьми у нее подарок, поблагодари, и объясни, что больше не сможешь сюда приходить.

…Филип стоял перед ним, красивый, холеный, элегантный, любимец женщин и судьбы. В парче и шелках, на белых пальцах — драгоценные каменья, на губах — надменная полуусмешка. У них не было ничего общего, они даже к одному виду не принадлежали. Как Кевин мог думать, что они — друзья?

Он услышал свой голос, произносящий:

— А потом?

— Выход ты найти сумеешь.

— Что ты собираешься делать с Гвен?..

Филип ухмыльнулся краем рта. — Полагаю, все, что мне заблагорассудится.

Он начал разворачиваться на каблуках, готовясь уходить. Не особо соображая, что делает, Кевин схватил его за запястье.

Филип опустил взгляд на руку, осмелившуюся смять его рукав. В этом взгляде сквозило нечто, от чего пальцы Кевина разжались сами собой.

Брезгливо поджав губы, Филип отряхнул место, которого они коснулись. Три кратких резких движения, хуже трех пощечин.

После этого говорить было больше не о чем.

Он смотрел, как Филип удаляется назад, к музыке и свету, оставляя его одного во мраке. Стук сапог далеко разносился по пустынной галерее, отбивая ритм в похоронном марше его надежд.

Кевин не мог бы сказать, сколько времени так простоял, не двигаясь, не думая. Где-то внутри его умирали слова, которых он никогда не произнесет.

II.

24/10/665

Дни, последовавшие за смертью Франта, прошли довольно мирно. Ищейки уже не кидались на всех, как бешеные псы — жажду мести утолила кровь бандита. А если все еще осторожничали на улицах, так оно и к лучшему.

Иногда Фрэнку самому казалось, что Красавчика зарезал Франт, а Франта добил Грасс. А потом он вспоминал сиплое дыхание узника, холод подвала, рукоять кинжала в руках, ставшую скользкой от крови.

Отвлекала работа, хотя и не та, о какой мечталось. Вместо приключений — планы и уставы, вместо игры мечей — чернильница с пером, а единственным подвигом, свершившимся с его участием, стал разбор завалов в кабинете Капитана Роули. Важные бумаги валялись там годами, желтея по краям и обрастая паутиной. Целые бумажные столпы и пирамиды — памятники лени и разгильдяйству Кэпа.

Матушка была бы довольна — в плену каменных стен, сгорбившись над бумажками, Фрэнк находился в полной безопасности. Погибнуть он мог исключительно от скуки, зато это представлялось весьма вероятным. Спасала лишь помощь клерка по прозвищу Вашмилсть, оказавшегося пареньком на редкость сообразительным и расторопным.

Для Вашмилсть корявые записи выцветшими чернилами были полны неизъяснимого очарования и бесконечного интереса. — Ведь здесь вся история нашего Отряда! — говорил он, любовно поглаживая мятый лист. — Драмы и трагедии столицы…

Клерк собирался создать из этих документов идеальный архив. Но Фрэнк искал в них прежде всего то, что могло иметь отношение к заговору против Картморов. Странные, необъяснимые события, следы андаргийцев, упоминания о чудовищах, все, от чего попахивало колдовством.

Пока что Ищейки совсем не продвинулись в расследовании. От бандитов — ни звука, молчали даже осведомители Старика. Заговорщики, похоже, затаились — людей в столице продолжали убивать, но самыми скучными и банальными способами.

С утра Фрэнк раздал своим людям задания — рутинную работу. Человечка по имени Поэт, как самого ученого среди них, не считая Грасса, отправил в архив Ратуши. Фрэнк хотел прочесть всё, что тот сможет найти, по заговору Темных Святых. А сам снова засел за свой рабочий стол, который велел поставить в холле, рядом со столом Вашмилсти — отсюда Фрэнк мог видеть, как уходят и приходят с задания Ищейки.

Боги, сколько бумажек…

Вот список заданий из Ратуши от 21/08/665… В этот день в кабаке в пьяной драке зарезали столь же популярного, сколь и скандального поэта Сирмойна Клета. А следовательно, значилось в приписке, снимается вопрос об его аресте за клеветнические стишки в адрес правящей семьи. Из реки выловили труп неизвестного — рыбы съели ему лицо. Ограбление, грабеж… Ищейки брались не за все дела: Роули подчеркивал то, что поручал расследовать своим ребятам.

Перед Фрэнком высились целые стопки таких списков. Он записал сообщение о неизвестном в свою книгу, и взялся за следующую бумажку. О, а вот это что-то интересное! Строка об исчезновении прославленного пастыря Годлина из Арха была подчеркнута аж три раза, и Фрэнк понимал, почему. Покровитель обездоленных, перед которым благоговели даже бандиты, выходивший нетронутым из самых жутких трущоб, обитателям которых нес милостыню и слово Божье, просто исчез без следа.

Фрэнк сомневался, что это имеет отношение к заговору, но то было не первое и не последнее странное исчезновение в столице, и он записывал их все на отдельный лист.

Пастырь в день своего исчезновения собирался в Грязноводье… Взгляд сам собой скользнул к огромной карте города, которую Фрэнк приказал повесить на стену холла — как раз напротив его стола. Еще раньше он поклялся себе, что переплетения столичных улиц будут выжжены в его памяти так, что он сможет видеть их с закрытыми глазами.

Грязноводье виднелось в правом нижнем углу карты. Паутина затхлых ручьев и каналов, гнилостный нарост на теле города, самая гнусная из городских свалок для лишнего люда. Бурливая Речка на западе отделяла безнадегу Грязноводья от Шестого квартала, где стоял Красный Дом, того квартала, который, в порядке очереди, изучал сегодня Фрэнк.

В него входила вся территория между Грязноводьем на юго-востоке, крепостной стеной на юге, трущобой Утроба на северо-западе, и полуразрушенной старой крепостной стеной на севере. Фрэнк шевелил губами, повторяя имена улиц: Похоронный переулок, Чертова Плешь, улица Ювелиров, улица Полумесяца, улица Белошвеек, Влисское место, Бочарная дорога…

Громкий стук заставил его вздрогнуть. Это Вашмилсть уронил на стол стопку документов, взметнув облако пыли — нет, целый самум. Судя по звуку, весили бумаги чуть ли не больше самого клерка.

Он сиял: — Смотрите, вашмилсть, сколько всего я раскопал на чердаке! Многие из этих записей еще можно разобрать!

Фрэнк вздохнул — и закашлялся. — О да, Рой. Отличная работа! — Он столкнул на стол клерка бумажки, с которыми возился. — Вот, продолжи за меня. А я возьмусь за составление нового Устава.

Перед ним сразу оказались прекрасный белый лист, чернильница и отточенное перо — Вашмилсть был отличным секретарем. Успешной работе над Уставом мешало лишь одно — пустотой голова Фрэнка могла сейчас соперничать с этим листом. Ни единой мысли.

— Я хотел приключений и опасностей, а вместо этого корплю над бумажками, — пробормотал Фрэнк себе под нос.

— О, мой лорд, но что может быть опаснее бумажек? — хихикнул в ответ Вашмилсть, отличавшийся отменным слухом.

— Ну да, — согласился Фрэнк, подумав. — Один росчерк пера на пергаменте иногда предрешает исход многотысячных сражений.

— А один донос или перехваченная записочка — судьбу самого что ни на есть важного вельможи… — Бесшумный смешок клерка походил на шелест его любимых бумаг.

К удивлению Фрэнка, этот щуплый паренек хорошо поладил и с другими Ищейками. Он с восторгом слушал стихи Поэта, распевал дифирамбы силе Крошки, благоговейно внимал поучениям Старика и записывал для потомков его рассказы. В отряде быстро решили, что Вашмилсть — "неплохой парень, получше многих", подразумевая под "многими" Грасса. Ну а Роули сразу свалил на клерка те немногие обязанности, до которых снисходил раньше.

— У меня есть еще одна мыслишка, вашмилсть… — застенчиво начал клерк.

— Зная тебя, наверняка отличная, — Паренька надо было постоянно подбадривать.

Скрип ворот, донесшийся снаружи, прервал их беседу. Стук копыт по двору… Пока Фрэнк пытался вспомнить, разрешали ли кому-то из Ищеек взять коня (у Роули с этим было строго), двери распахнулись, и слуга ввел в холл никого иного, как Филипа.

Вместе с ним внутрь проник осенний ветер. Потревожил свечи, обдал ноги холодом, разбудил холодные сомнения в душе Фрэнка. Он смотрел на друга, улыбавшегося немного усталой улыбкой, и вспоминал слова Денизы, прозвучавшие на вечере у Бэзила.

— Мои приветствия! — Со своими живописно уложенными локонами, перчаточками из тонкой кожи, сверкающей брошью на плече, Филип выглядел здесь существом из другого мира — да и был им.

Картмор жестом отпустил слугу, мотнул головой, отказываясь от предложенного клерком стула и присел на край стола, небрежно сдвинув в сторону бумаги.

— Письмо пишешь? Надеюсь, мне?

Фрэнка окутало облако легких духов — от Филипа пахло чем-то сладким, но не приторным, мягким и бархатистым, как материал его темно-коричневого дублета. Фрэнк с удовольствием потянул носом — он проводил время среди людей, от которых разило, как от взмыленных коней, и этот запах впитали даже стены.

— Я пришлю вам благовоний, — пообещал Филип, от которого ничто не ускользало.

Ага, для подвала. Аромат крови с оттенком жасмина.

Звон упавшей чернильницы напомнил Фрэнку о Вашмилсти. Бедняга рассыпался в извинениях, не сводя с Филипа взгляда, полного благоговейного восторга. Фрэнк представил его, не преминув отрекомендовать в самых лучших выражениях.

— Д-д-для меня ог-громная честь находиться в присутствии победителя при Немуре, прославленного воина и сына нашего великого Лорда-З-з-защитника, — от волнения Вашмилсть начинал запинаться.

— Далеко пойдешь, мой милый! — засмеялся Филип, качая головой. — Лесть и упорная работа — верные ключи к успеху. Хорошо служи своему начальнику, — он кивнул на Фрэнка, — покажи себя достойным его похвалы, и, обещаю, ты не останешься простым клерком.

Все же Филип немного изменился — в манерах появилась некая непринужденная величавость, в разговоре — снисходительные нотки, напоминавшие, что его друг уже не просто сын великого мужа, но и сам — большой человек. Большой человек, усевшийся на стол.

Вашмилсть ответил на такие посулы глубоким поклоном, а потом тактично ретировался, оставив их вдвоем.

— Строго говоря, его начальник — Роули, — заметил Фрэнк.

— Пока. Начинай собирать вокруг себя верных и проверенных людей, набирайся опыта… а там посмотрим. Роули — старый пьяница, Ищеек же ждет большое будущее. Говоря об Ищейках… — Филип осмотрелся, — где твои псы?

— Если ты о Кевине, — усмехнулся Фрэнк, — он на задании. Настала пора выяснить все напрямую: — Знаешь, я был уверен, что встречу на вечере твоего брата тебя. Ведь ты меня пригласил…

— Правда? — Филип безмятежно встретил его взгляд. — Ах, ну да, это же должен был быть маленький сюрприз! Я полагал, ты оценишь возможность поговорить с Денизой без меня. Ведь вы даже не попрощались тогда, как следует… Думаю, мое присутствие вас бы сковывало.

Что это, еще игры, или благородство столь высокого полета, что в нем чудилось нечто извращенное?

— Впредь я предпочел бы обойтись без сюрпризов, — процедил Фрэнк. Он хотел сказать больше — но прикусил язык. Что, если Филип не знает об Алене?!..

— А о твоих похождениях, — Филип хихикнул, — я уже наслышан!

Фрэнк скривился. — Не требует ли честь, чтобы я вызвал его на дуэль?

— За один-единственный поцелуйчик?! Или я чего-то не знаю? — Филип расхохотался так заразительно, что Фрэнк поневоле улыбнулся. — А ты уж сделай одолжение, друг мой, не ввязывайся в дуэли без крайней необходимости.

— Да я и не собирался. Не хочу опять убивать чьего-то сына, даже такого.

— Насколько я понимаю, его родитель бы тебе еще спасибо сказал. А вот мой братец устроил бы истерику.

Фрэнк пожал плечами. — Может, он вызовет меня сам, ведь я его как-никак ударил.

Филип разделался с его сомнениями взмахом перчатки. — Подозреваю, что все дуэли с участием Лулу заканчиваются одинаково — он падает на колени задом наперед, и вопит: "Сдаюсь, делай со мной, что хочешь! Я подскажу, что именно!" Вместо мечей эти мотылечки носят на поясе веера… Ладно, я к тебе по делу.

Фрэнк сразу насторожился. — Это имеет отношение к заговору?

— Хм, не думаю.

— Но вам удалось что-то выяснить?

Филип пожал плечами. — Я знаю, что Тайная служба истово разыскивает вашего загадочного усача. Ведет наблюдение за андаргийской общиной — там у них есть свои люди. Патрулям велено уделять особое внимание древним храмам, пустырям и всяким развалинам. И, разумеется, мы стараемся отслеживать переписку, которую ведут те, кого мы подозреваем в переговорах с андаргийцами…

— Вы будете держать нас в курсе? Насколько это допустимо, конечно.

Филип кивнул: — Я буду держать в курсе тебя. Но пока у нас в руках нет ничего верного, ничего, за что можно было бы ухватиться. Поэтому — бди. — Молодой Картмор покрутил одно из заточенных перьев, которыми писал Фрэнк. — Послушай, ты не обратил случайно внимания на скрипача, который играл на приеме у Бэзила?

Фрэнк кивнул.

Он с удовольствием забыл бы весь тот проклятый вечер, но в памяти сразу всплыли печальные звуки скрипки, взлетавшие к потолку и выше, в небо. Потом вспомнился сам юноша в голубом. С каштановыми кудряшками и скрипкой у плеча тот выглядел, как ожившая картина.

Еще что-то мелькало на границе памяти, словно смутная тень…

— Его зовут Тристан, я ему покровительствую. Так вот, он исчез. На следующий день после приема, где ты его видел, он вышел из дома, в котором занимал комнату, а назад так и не вернулся. Идет уже третий день, как о нем никто не слышал. Надо выяснить, что с ним стряслось.

— Почему ты думаешь, что что-то случилось? — И почему тебя это так волнует?.. — Он ведь человек молодой, мало ли…

— Вчера Тристан должен был играть на семейном вечере у Хагенов, — пояснил Филип. — В наше время нет ничего драгоценнее, чем покровительство этой семейки, и Трис ни за что не упустил бы возможность заслужить его. Он весьма честолюбив. В этом просто нет смысла. Тристан наверняка попал в беду. В городском госпитале его нет, что заставляет меня подозревать, что он мертв.

— И никаких догадок, где его искать? Ты знаешь, куда он собирался, когда вышел из дома?

Филип замешкался на миг, прежде чем ответить. — Одна… Те, с кем он живет… Он сказал соседям, что идет на свидание.

— Я опишу его нашим, скажу, чтобы держали глаза открытыми. И попозже просмотрю список неопознанных тел за последние дни.

Филип отмахнулся. — Это уже сделано, я посылал своего человека в ратушу. Нет его и среди арестованных. Я хочу, чтобы вы нашли Тристана и доставили ко мне, если он жив, или узнали, кто его убил. Поговорите с людьми из дома, где он жил, поройтесь в вещах, что вы там обычно делаете.

— Ты к нему очень привязан? — сочувственно спросил Фрэнк.

— Скажем так, к нему привязан человек, который для меня многое значит. Но да — это ведь я его открыл. Я тогда ехал на свидание и заметил скрипача, играющего под аркой. Помню, сильно моросило, и выглядел он самым жалким образом, как мокрый вороненок. Я взял его с собой, чтобы сыграл под окном дамы, которой я интересовался. Но скоро понял, что мне больше хочется слушать его игру, чем те глупости, что она лепетала, — Филип усмехнулся. — У Тристана настоящий дар. Я нашел место, где он смог пожить, сперва бесплатно, и порекомендовал его брату. Его будущность была обеспечена. Он не мог просто исчезнуть…

— Может, он кому-то сильно задолжал и сбежал от расправы?

— Сперва он попытался бы выклянчить деньги у меня. Тристан — не дурак, и готов на все, чтобы заставить говорить о себе. Он слишком упорно занимался, даже когда голодал, чтобы пожертвовать своим единственным шансом. Он неплохой мальчик, которому пальцы и слух достались от Богов, и если кто-то оборвал его жизнь, мне доставит большое удовольствие отправить этого человека на плаху.

Фрэнк от души желал помочь другу, но недолгое время, проведенное с Ищейками, научило его реально смотреть на вещи. — Мы разузнаем все, что можно, я предупрежу всех наших людей… Задействуем связи в преступном мире… Может, нам повезет. Но если твой скрипач не сбежал, то, скорее всего, мертв, и пока его тело где-то не всплывет — возможно, в прямом смысле слова, — едва ли мы что-то узнаем. Мои люди слишком заняты, чтобы отвлекаться на безнадежную работу… Мне очень жаль.

Глаза Филипа чуть сузились. — Жаль, что ты не сможешь помочь или жаль, что не хочешь пытаться?

— Я очень хочу помочь, — возмутился Фрэнк. — Я говорю о том, что…

— Понимаю, понимаю, — Картмор похлопал его по плечу. — Скажи, ты предпочитаешь, чтобы я обращался с тобой, как с моим другом, или как с командиром Ищеек?

— Когда мы здесь, конечно, как с одним из Ищеек.

— Отлично, — Филип улыбнулся. — Тогда ты бросаешь все свои неотложные дела, делаешь, как мне хочется, и притворяешься, что премного доволен честью, которую я тебе оказал. А хочется мне, чтобы ты отправился со мной в дом, где живет Тристан. Заодно прогуляемся, поболтаем.

— Справедливо, — согласился Фрэнк, подумав. — Хорошо, побуду твоим Капитаном Роули, — В душе он был рад освобождению из бумажной тюрьмы, запечатанной чернилами. — Ну что, идем?

— Только дождемся Грасса. Я хочу, чтобы он нас сопровождал.

— Зачем тебе Кевин? — Уж не надеется ли Филип наладить отношения с бывшим другом? Это было бы замечательно.

— Будет защищать нас в дороге. К тому же, у него ведь большой опыт службы, пригодится. Только пусть идея исходит от тебя.

Это понравилось Фрэнку уже меньше. Филип мог быть добрым, великодушным и верным, и он любил его за это, и просто потому, что Филипа было сложно не любить. Но не стоило забывать и о присущем другу коварстве. Что за игры у него на уме? Впрочем, гадать не имело смысла — сколько ни ломай голову, мыслям Фрэнка все равно не сплестись в столь причудливую паутину.

— Так, значит, моим талантам Ищейки ты не доверяешь! — пошутил он. — Лучше Кевина здесь никого не найти, но врать ему я не буду.

Филип ответил недовольным взглядом, но это произвело на Фрэнка мало впечатления.

— А что касается исчезновений, — Фрэнк порылся в своих записях, — то люди пропадают в этом городе пугающе часто, и обычно без следа. Вот, например, юная девушка, из нашего квартала — я имею в виду Шестой, жила тут неподалеку, исчезла почти месяц назад. Из приличной семьи, скромная, выходила из дома только в храм и на ближайший рынок, мастерица — отлично вышивала. Наш Рок Борден очень проникся этим делом, всех заставил землю копать — и ничего.

— Сбежала с любовником, — Филип пожал плечами. — Знаем мы таких тихонь!

— Да, подобное часто случается, — согласился он без удовольствия — Ищейки говорили ему то же самое. — А потом любовники продают этих девиц в публичные дома. Но Рона была давно влюблена в соседского юношу, и они как раз дали друг другу слово — зачем ей было сбегать?

— Значит, этот парень ее и убил! Затащил ее в укромное местечко, дело у них зашло слишком далеко, девица по неопытности раскричалась, а он в панике ее удушил.

— Да ты что… — начал Фрэнк, но Филип его перебил, заметно оживившись: — А вот версия еще лучше — дела у них зашли далеко, девица не кричала, и обычные последствия не заставили себя ждать. Парень приглядел себе невесту побогаче, да вот беда, семечко уже начало прорастать в саду, где он его посадил. Пришлось задушить девицу, чтобы не мешалась под ногами. Советую допросить жениха с пристрастием. Обычно те, кого мы больше всего любим, нас и убивают.

— Ну и мысли приходят тебе в голову! Ты прямо как… — Фрэнк замолк, догадываясь, что эдакого комплимента его друг не вынесет.

Так вышло, что раньше, чем Кевина Грасса, они увидели Поэта. Маленький вертлявый Ищейка вернулся с тем же, с чем ушел, — с письмом в городской архив за подписью Фрэнка и пустыми руками. Поэт объяснил, что в Ратуше отказались выдать одному из Ищеек хотя бы клочок пергамента.

К счастью, сейчас с ними был Филип, — тот обмакнул перо, которое вертел в пальцах, в бронзовую чернильницу, и приписал к посланию свое имя и пару сильных слов.

— Теперь вам ни в чем отказа не будет, обещаю. А я покопаюсь в нашей библиотеке. Там есть много интересного: и труды Ведающих, и какая-то летопись, повествующая о борьбе с орденом Темных Святых. Надо спросить тетушку Вивиану, она знает, где что стоит. Все, что найду, пришлю вам.

Поэт склонился в низком поклоне, эффектно взмахнув драным плащиком. — Где Знатность делу Правды помогает, Там Истины свет точно воссияет.

Филип прикусил губу — он явно с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. — Благодарю, друг мой. Недурно для экспромта.

— Вы к Правде освещаете нам путь, В том Благородства истинная суть.

Получив от Филипа звонкую награду, Поэт поспешил назад, в Ратушу, торжествующе размахивая письмом. И постарался слиться с дверной балкой, едва не столкнувшись на выходе с Грассом.

На несколько мгновений Кевин замер на пороге, вбирая обстановку. Удивления он не выказывал. Затем промаршировал к столу и по-солдатски вытянулся перед Фрэнком, даже не повернув головы к их высокому гостю. — Докладываю: от кабатчика никаких новых сведений не получено.

— Ну, раз уж ты ничего из него не выбил, значит, он больше ничего и не знает. Как видишь, у нас в гостях лорд Картмор, — Фрэнк кивнул в сторону Филипа, который принял высокомерный вид настолько, насколько это можно сделать, сидя на столе и болтая ногой. — Он хочет, чтобы мы нашли его пропавшего друга.

Грасс громко фыркнул, все так же глядя прямо перед собой. — Подождите дня два, командир. Его Лордство напрочь забудет, что его друг когда-либо существовал на свете, и проблема решится сама собой.

— Не знал, что твои Ищейки столько болтают, — сказал Филип в воздух. — Думал, они просто выполняют приказы — возможно, тебе стоит поучить их знать свое место. Впрочем, твой подчиненный ошибается — я никогда не забываю настоящих друзей. Только карьеристов и лизоблюдов, их слишком много вертится рядом, всех не упомнишь.

Фрэнк вздохнул про себя, представив веселые часы, что проведет в компании этих двоих. — Так или иначе, — Он резко встал, прерывая обмен любезностями, — мы должны выполнить приказ Его Милости. А он хочет, чтобы мы отправились на дом к его другу, а ты — сопровождал нас. Сожалею.

На сей раз Кевин посмотрел на Картмора в упор. — Да вы просто не можете расстаться со мной, мой лорд. Как лестно.

— Ты меня раскусил, — презрительно процедил Филип. — Соскучился по твоему красноречию, обаянию и тонкому уму. Будешь охранять нас в пути, — снизошел он до объяснения, соскочив со стола и оправив полы дублета. — Насколько я мог заметить, орудовать мечом ты, по крайней мере, не разучился.

Грасс нахмурился еще больше. — А те громилы, что топчут землю во дворе? Они не могут охранять вас в пути? Или подозреваете, что за пару золотых они с удовольствием вонзят свои клинки вам в спину?

— Они останутся здесь, ждать. — Филип перекинул через плечо полу длинного черного плаща, сдвинул на лоб широкополую шляпу. — Вместе с лошадьми. Я хочу пройтись по городу, слиться с толпой.

— Мой лорд, три дня лил дождь, улицы размыты, — пробурчал Грасс. — Вы же запачкаете ваш нарядный плащик, и наверняка намочите ваши прекрасные сапожки.

— Благодарю за заботу, — последовал ледяной ответ. — Сегодня я специально оделся попроще.

Да, по дворцовым меркам это, наверно, и правда было "попроще".

Фрэнк напрягся. — Звучит небезопасно. На твою семью идет охота…

— С каких пор ты стал таким рассудительным? — засмеялся друг.

— С тех пор, как оберегать твою жизнь стало моим долгом, — Фрэнк прикрепил к поясу меч, кинжал, взял пистолеты. Но это их не спасет, коли на пути возникнет чудовище, а амулет Филипа, серебряный кулон со знаком слярве, не сработает.

— Ну, с нами ведь будет Грасс, — отмахнулся Филип от его беспокойства, словно это все решало. — А эти твари при свете дня до сих пор не появлялись.

— Зато наемные убийцы появляются утром, днем, и вечером, — донеслось до Фрэнка бормотание Грасса. Кевин встал в дверях, держа их приоткрытыми. Мол, коли уж идти, так нечего тянуть зря время.

На пути к выходу, Филип шепнул Фрэнку: — Я предпочитаю, чтобы во дворце не знали, куда я иду.

Фрэнк удивился, но решил пока не задавать лишних вопросов. Объяснит, когда захочет. А сейчас его ждало хмурое осеннее солнце и холодный свежий ветер. Накинув на плечи багровый плащ Ищейки, он устремился на свободу.

III.

Филип выбрал странное время для прогулки. Дорогу, по которой они брели, дожди превратили в неглубокое болотце. Иные улочки, бегущие вниз по холму, стали грязными ручьями, по которым мирно дрейфовали фекалии и разнообразный мусор. Хорошо еще, что местные жители кое-где уже перекинули мостки из досок, угрожающе скрипевшие под ногами.

Редкие прохожие — мещане в потертой одежде, сомнительные типы с голодными глазами и длинными мечами, торговцы вразнос — поглядывали на Ищеек с неприязнью, к которой Фрэнк уже привык. Зато на Филипа, слава Богам, пристальное внимание обратила лишь парочка служанок, спешивших домой с покупками.

— И как вам нравится служить вместе? — спросил Филип, нарушая молчание. Его глаза смеялись так, словно он знал ответ на свой вопрос.

Фрэнк не собирался давать ему оружие против Кевина. — Отлично.

— Прекрасно.

Их с Грассом реплики прозвучали одновременно, а Филип подвел итог саркастическим тоном — Великолепно! Похоже, он не слишком им поверил. Или ответ пришелся не по душе?

— Я не привык, — дополнил Кевин, переступая через особо глубокую лужу, — служить человеку чести. Но это совсем неплохо, для разнообразия.

Фрэнк покосился на этого лицемера.

Их путь был извилистым, и все же Фрэнку казалось, он угадывает названия мест, по которым идет — все благодаря изучению карты.

Широкая улица Ткачей разделялась на узенькие Портняжную и Башмачную, куда и свернула их компания. Башмачная вывела к Королевскому Пути, главной сухопутной артерии города, по которой, как всегда, текла густая толпа, мешая продвижению повозок, груженых товаром из земель близких и далеких.

Пересечь Путь было непросто, зато на другой стороне, юркнув в щель между домами, они оказались в проулке, таком тихом и узком, что на карте его едва ль удостоили упоминания.

Фрэнк брел по нему бок о бок с Филипом, все еще ощущая боль в оттоптанных ногах и отдавленных боках, когда с ними поравнялся Кевин Грасс. До сих пор он держался немного позади, рука на рукояти меча-бастарда, безмолвный, настороженный — идеальный телохранитель.

— За нами следят, — произнес Грасс, не поворачивая головы.

Рука Фрэнка дернулась к оружию, но он сжал ее в кулак, вонзив ногти в ладонь. При мысли о том, что это могло значить, кровь быстрее забегала в жилах.

— Вы двое идите дальше, как ни в чем не бывало, — велел Кевин. — Я отстану.

Когда они достигли конца проулка и завернули за угол, Грасс шагнул в сторону и слился со стеной.

От усилий, которых стоило не оглядываться, у Фрэнка каменела шея. Он кусал губы, охваченный азартом. А Филип вышагивал рядом, как ни в чем не бывало, поглядывая в окна домов. Навстречу — никого.

— Вдруг это кто-то, кто связан с заговором? — шепнул Фрэнк другу. — Нельзя упустить шпиона!

— О, Кевин его не упустит, — равнодушно ответил Филип, взяв его под локоть. — Погляди, какой цветочек выглядывает из окна второго этажа, там, где зеленые занавески.

Фрэнку было не до девиц. К счастью, его мучениям вскоре пришел конец — за спиной раздался шум борьбы.

Человек, попавший в лапы к Грассу, был в плаще и надвинутой на лоб шляпе. Кевин вдавливал его в стену, держа за горло, ноги в высоких сапогах уже беспомощно бились над землей. Незнакомец потянул на свободу меч, висевший на перевязи, но Кевин перехватил его запястье, и сдавливал, пока тот не разжал пальцы с хриплым криком.

Фрэнк и Филип поспешили на подмогу. Впрочем, Грасс в ней не нуждался — он занимался тем, что умел и любил. Пару раз приложив незнакомца головой о каменную кладку, отпустил его — и тут же наградил коротким хуком в нос. В стороны прыснула кровь, шляпа упала, а бедный шпион сполз на землю, задрав к небу обмякшее, залитое алым лицо. Всмотревшись, Фрэнк ощутил укол узнавания. Неужели…

Грасс нагнулся и вытащил у жертвы меч, затем хлестнул по щекам, приводя в чувство. Еще раз. Пощечины оказали свое живительное действие — молодой человек заморгал, прояснившийся взгляд устремился, наливаясь ужасом, мимо его мучителя — к Филипу.

— Привет, Ален, — Картмор приветствовал знакомца вполне дружелюбно, так, словно они встретились на роскошном приеме. На вечере вроде того, где с Аленом познакомился Фрэнк.

Молодой человек с разбитым носом молчал, привалившись к стене, и тяжело дышал. То ли не мог говорить, то ли выжидал время. Его взгляд скользнул вправо, глаза расширились. — Вы! — Ален тоже запомнил их с Фрэнком встречу. — Вы, в плаще Ищейки!

— Не знаю, сударь, почему это вас удивляет — или интересует, — Воистину, подумал Фрэнк, его должны бы занимать вопросы посерьезнее. — Скажите лучше, что вы здесь делаете? Вы следили за лордом Картмором?

— Никогда! Как вы осме…

Грасс оборвал протест, хлопнув Алена под челюсть, как нашкодившего щенка. Этот удар напомнил бедняге о его положении — он заметался, не в себе от ярости и шока. Пальцы скребли воздух там, где должна была быть рукоять меча, ноги месили грязь. Кевин безжалостно ткнул меж ними носком сапога и тихо засмеялся в ответ на вой, прорезавший воздух.

Фрэнк покосился на Филипа — тот, скрестив руки на груди, наблюдал за экзекуцией с отвлеченным интересом. Спина Алена изогнулась от мучительной боли, так, что казалось, позвоночник сейчас треснет, не выдержав напряжения. Бедняга хватал воздух ртом, теперь уж точно лишившись дара речи. Не успел молодой кавалер очухаться, как Кевин сгреб его за шиворот и вздернул на ноги, силой удерживая в вертикальном положении.

— Кто тебя послал?! — Новая пощечина.

— Ты!.. Грязный… Грязная Ищейка! — Боль и оскорбленная гордость заставляли Алена трястись будто в лихорадке. — Никто не смеет поднимать руку на дворянина!

— Кроме. Того. Кто. Сильнее. Него! — Каждое слово Грасса сопровождалось ударом или пощечиной, которые заставляли Алена отплясывать странную пляску, не оставляя времени замахнуться для ответного удара.

Фрэнку было жаль его, но… Вдруг этот человек замешан в Заговоре? Тут уже не до нежностей — дело государственной важности.

Грасс входил в азарт. Удар под дых заставил Алена опуститься на колени, второй — закашляться, согнувшись.

— Думаю, довольно, — обронил наконец Филип. Грасс покосился на него и продолжил бить, далеко не в полную силу, но со вкусом. Его правая методично работала, кулак вздымался и опускался.

Фрэнк шагнул вперед, но Филип придержал его за плечо.

— Грасс, — произнес он спокойно, — ты уверен, что хочешь оказать мне услугу, забив до смерти любовника моей супруги?

Это заставило Кевина призадуматься. Когда он разжал пальцы, сжимавшие ворот трещавшего по швам дублета, Ален приземлился прямиком в лужу. Каблук сапога впился ему в ребра сверху, прижимая к размякшей земле.

Ален пытался поднять голову. — Немедленно отпусти меня, мразь! Ты заплатишь!.. Филип, что происходит?!.. Как вы можете смотреть, как… — он захлебнулся собственным возмущением.

Филип чуть склонился вперед, рассматривая его с холодным любопытством. — "Что происходит?" Это я должен спросить вас, Ален. За каким чертом вам понадобилось за мною следить?

— Я не следил, я просто шел, я…

Филип глянул на Кевина, тот принял немой сигнал. Каблук поднялся в воздух и впечатался в грудную клетку Алена с новой силой. Короткий вой…

Глаза Филипа блестели так, словно это представление доставляло ему немалое удовольствие. — Ален, мы когда-то дружили. Вы недостаточно уважаете меня для того, чтобы не спать с моей женой, так хотя бы не обращайтесь со мною, как с полным глупцом. Вы, на какой-то грязной улочке, вдали от Высокого города, вдали от Денизы, за полгорода от вашего особняка… Вы идете за мною — как давно?.. — обратился он к Грассу.

— Почти от самого Красного Дома — точно. — Грасс смотрел на свою жертву сверху вниз. Возможность кого-то поколотить пришлась ему явно кстати. Вся его фигура дышала удовлетворением оголодавшего хищника, который загнал, наконец, добычу и набил брюхо еще трепещущей плотью.

— …И даже не подошли поздороваться? Я обижен.

— Я вас не узнал, — пробормотал Ален еле слышно. — И вы не должны сомневаться в верности леди Денизы, она…

В сердце Фрэнка шевельнулась абсурдная надежда. Может, между ними нет ничего серьезного, может, это просто флирт…

— Я должен считать случайным совпадением, — оборвал Филип лепет Алена, — что минут десять вы петляете по тем же улицам, что и я? Я специально выбрал не самый простой и быстрый путь туда, куда направляюсь.

— Я заметил, — проворчал Грасс.

— Ты знал, что за тобой следят? — удивился Фрэнк.

— Подозревал, — Филип перенес вес с ноги на ногу, немного меняя позу. — Только я ждал агента тайной службы, озабоченного моей безопасностью, а не последнего любимчика Денизы.

— Так может… — Фрэнк выразительно кивнул на Алена.

Вместо ответа, Филип обратился к молодому человеку, почти дружелюбно: — Скажите, если вы не следили за мною, куда вы держали путь?

— Я… — начал тот и замолк. На лице отобразилась усиленная работа ума, к ней непривычного.

Филип повернулся к Фрэнку. — Видишь? У агента была бы наготове мало-мальски правдоподобная версия. Потому что в Тайную службу берут людей, у которых мозгов в голове больше, чем у цыпленка.

Ален дернулся, попытавшись встать. Зря — он лишь дал Грассу повод наступить на него посильнее.

— Ответьте мне на один лишь вопрос, и можете убираться. Как вам удалось проследить за мною до Красного Дома? Мои телохранители вас не заметили, хотя вы должны были ехать за нами через полгорода.

Ален помедлил, осторожно облизнул разбитые губы. Потом нехотя ответил: — Я знал, что вы направляетесь в Красный Дом. Я приехал к нему и видел, как вы заезжали туда… А потом…

— Ага, значит, вы признаетесь, что следили. Тогда давайте уж, горе-шпион, выкладывайте все до конца.

— Вы обещали, что меня отпустят! — возмутился молодой человек, ерзая в грязи под каблуком Грасса.

— Я солгал — как и вы минуту назад. Кто вам сообщил, куда я еду?

— С-слуги.

Филип медленно покачал головой. — С некоторых пор я не распространяюсь о моих планах. О поездке в Красный Дом знал Амори, мой слуга, но ему я полностью доверяю, за деньги он разбалтывает мои секреты лишь с моего дозволения. Знал мой секретарь — ему я тоже доверяю. И знала моя супруга, которой я не доверяю нисколько. Она, конечно же, и подослала вас. Так я и думал. Что вы должны были узнать?

— Нет, вы ошибаетесь, Дениза здесь не…

Филип с Грассом обменялись быстрыми взглядами. Да, тут бывшие друзья понимали друг друга без слов. Кевин убрал сапог и, нагнувшись, резко вздернул беднягу в сидячее положение. Сжатый кулак оказался в паре дюймов от лица Алена.

— Можете забить меня до смерти, но не заставите клеветать на нее! — завопил Ален.

— Какая верность, — Филип устало покачал головой. — А она использует вас, чтобы следить за собственным мужем. Надеюсь, вы понимаете, в каком смешном положении оказались. Разве что… Может, вы узнали, куда я еду, от Денизы, а следите за мной по собственной инициативе? Чтобы разузнать о моих похождениях и выставить перед ней в черном свете.

Ален отчаянно закивал. Темный сгусток крови вылетел из разбитого носа и приземлился на нагрудник Грасса. — Да, так и есть!

— Вы слишком быстро признались, хотя до этого пытались отпираться. А значит, это ложь, которая просто не пришла вам в голову, — Филип пренебрежительно оглядел человека, распростертого перед ним на земле, и добавил, каждое слово как льдинка, падающая за шиворот. — В полумраке вы можете сойти за меня, Ален, и одеваетесь с большим вкусом, но в голове у вас совсем пусто — вы быстро ей наскучите. — Ладно, — Он сделал знак Кевину. — Оставь его.

Грасс разжал пальцы и легонько толкнул Алена в грудь. Этого хватило, чтобы тот снова растянулся в луже, насквозь мокрый, перемазанный грязью и собственной кровью. Его костюм был безвозвратно погублен, темные волосы развились и липли ко лбу и щекам.

— Мы еще встретимся! — крикнул Ален Грассу, приподнявшись на локте. — И тогда один из нас умрет! Слезы бессильной ярости сверкали в его глазах, стекали по подбородку, окрашиваясь в розовый.

— И мы уже знаем, кто это будет, — хмыкнул Кевин, не впечатленный. Он отряхнул широкую грудь от брызг грязи, поводил, разминая, плечом, прежде чем без спешки двинуться дальше.

Фрэнк склонился к Алену. — Вы сможете сами добраться до экипажа? — К Красному Дому Ален вряд ли пришел пешком. — Или поймать вам наемный? — Жалость боролась в его сердце с невольной неприязнью.

— Проклятый Ищейка! — Должно быть, его забота казалась Алену издевательством. — Не пойму, — пробурчал он, кое-как поднимаясь в луже на четвереньки. — Как такой, как ты, смог пробраться во дворец, да еще к лорду Бэзилу, на прием для самых избранных! Я позабочусь, чтобы это не повторилось.

Фрэнк только пожал плечами и протянул ему руку, которую тот проигнорировал.

— Пошли, — распорядился бессердечный Филип, уже сделавший пару шагов вслед за Грассом. — Не волнуйся, рано или поздно Алену надоест лежать в луже.

Они продолжили путь, предоставив бедняге решать свои проблемы самостоятельно.

Эта сцена оставила у Фрэнка самое тягостное впечатление. Неужели Дениза и правда дошла до подобного? Или Ален все же сумел их надуть? Вдруг его глупость была лишь маской… Я становлюсь подозрительным, как Кевин Грасс.

А вот у Филипа настроение, кажется, только улучшилось. Оставшуюся часть пути он насвистывал веселый мотив, а на губах его блуждала улыбка.

IV.

Изогнутая дугой улица Полумесяца привела их от паперти Крови Агнца к проулку Трех Воров. Они нырнули в него, пройдя в тени древней крепостной башни, и вынырнули на улице Точильщиков, за которой открывалась улица Менял.

Здесь бурлила жизнь — торговля в лавках, занимавших первые этажи домов, шла бойко.

— Уже скоро, — сказал Филип. — Снимите плащи, не хочу, чтобы соседи подумали, будто мои знакомые в чем-то провинились, раз к ним повадились ходить Ищейки.

Они с Кевином повиновались, переодев свои багровые плащи подкладкой наверх.

Филип покосился на Грасса. — Ну, у этого-то на лице написано "Ищейка". Причем с детства.

Вслед за Картмором они свернули с Менял на безлюдную улочку, тянувшуюся параллельно. С одной стороны шли заборы, защищавшие задние дворы с сараями, с другой — тянулась высокая ограда. Фрэнк не сразу разобрал, что за нею, так заросла решетка кустарником и порыжевшим плющом.

Филип привел их к калитке и уверенно ее толкнул. Он явно бывал здесь не раз, и едва ли для того, чтобы навестить знакомого музыканта… Прежде чем войти следом, Фрэнк безуспешно попытался разглядеть герб на медальоне, украшавшем кованую арку.

Они оказались во внутреннем дворе особняка. Само здание частично скрывал от глаз разросшийся посреди двора дуб с необъятным бугристым стволом. Листья дуба одинаково падали на крышу с причудливыми остроконечными башенками и под ноги людям, работавшим в его тени.

Орудовала метлой старуха, сгребая в кучу палые листья; другая женщина, средних лет, тянула воду из колодца; бородатый крепыш, усевшись на ящик, сколачивал из досок что-то вроде носилок. Проходили по двору и другие.

Если бы не они, эти люди, не одежда, сушившаяся на веревке, Фрэнк мог бы подумать, что перед ним — заброшенный владельцами дом, обиталище призраков. Каменная дорожка, по которой Фрэнк шел, была едва различима под пожухлыми сорняками. Кусты, давно забывшие ножницы садовника, разрослись свободно и буйно. Там, где глаз ожидал увидеть аккуратные клумбы, колыхалась на ветру высокая трава, а сквозь стебли печально белела свергнутая с постамента статуя.

Местные обитатели к появлению высокого гостя и двух его спутников отнеслись спокойно. Почтительно кланялись, замечая посетителей, но удивления не выказывали — похоже, их ждали.

— Привет, Том, — обронил Филип, проходя мимо бородача, занесшего в воздух молоток.

— Мое почтение, — откликнулся тот весело, забивая гвоздь в дерево одним ударом. — Вы как раз к обеду, м'лорд Филип, вы и ваши друзья. Вот Эллис обрадуется!

Из-за угла дома показалась девушка, на которую Фрэнк сперва не обратил особого внимания, — еще одна фигура среди прочих, серая накидка, серые волосы, корзина в руках. Но незнакомка направилась к ним быстрым и легким шагом, а бледное ее лицо буквально озарила улыбка, предназначавшаяся одному из гостей.

Девушка разжала пальцы, позволив корзине мягко упасть на траву, и прыгнула в объятия Филипа, который подхватил ее и закружил с такой легкостью, словно, несмотря на высокий рост, она весила не больше осеннего листа. Значит, вот она — Эллис…

Незнакомка показалась Фрэнку довольно невзрачной, что греха таить, и на миг он позволил себе надеяться, что у них с Филипом невинные отношения. Мало ли… Впрочем, стоило Филипу опустить ее на ноги, как девушка обвила его шею руками и впилась ему в губы со страстью, не оставлявшей места сомнениям. Они целовались и целовались, не скрываясь, у всех на виду. Судя по поведению окружающих — здесь равнодушный взгляд вскользь, там одобрительная улыбка — обитатели дома уже успели привыкнуть к этому зрелищу.

И только один человек в отдалении следил за поцелуем угрюмо, не отрываясь, забыв о стуле, который вынес из дома и так и держал в руках. Еще молодой парень, бледный, с волосами как воронье гнездо, черными и всклокоченными. Фрэнку не понравился его взгляд исподлобья, совсем не понравился.

Филип и девушка наконец оторвались друг от друга, хотя его рука осталась по-хозяйски лежать на ее талии. Лучистые серые глаза, казавшиеся огромными на тонком лице, с дружелюбным интересом обратились к гостям.

Девушка — скорее молодая женщина — и впрямь выглядела болезненно худой. Запавшие щеки подчеркивали высоту скул, сейчас слегка порозовевших, запястья и лодыжки были как у девочки-подростка, хотя Фрэнк дал бы ей больше двадцати.

— Это мой друг, Фрэнк Делион, — представил его Филип. — Я тебе говорил о нем.

— Много раз. Очень рада, господин Делион. — Она говорила с легким провинциальным акцентом, при этом четко и ясно выговаривая слова.

Не так Фрэнк представлял себе любовниц Филипа — волосы перехвачены сзади лентой, на худом теле болтается какой-то балахон из неокрашенного холста, рукава закатаны до локтей, на руках — следы черной работы. И все же перед ними стояла не какая-то простушка. В проницательном взгляде — ум и спокойное достоинство, красноватые пальцы длинные, как у леди. Фрэнк поручился бы, что она умеет читать и писать, возможно, получше него самого.

— Я счастлив познакомиться с вами…

— Просто Эллис, — вставила она с улыбкой.

— Эллис — дочь многомудрого Данеона, Познающего, — пояснил Филип. — Кажется, ей полагается какой-то гонорифик, но Многопочтенная Эллис звучит ужасно.

— Ужасающе! — она засмеялась, и Фрэнк подивился, как такой сочный, полный жизни смех помещается в столь хрупком сосуде.

Эллис Данеон вопросительно посмотрела на Кевина, которого Филип, разумеется, "забыл" представить.

— А это мой друг и соратник господин Грасс, — поспешил сказать Фрэнк прежде, чем Филип придумает какую-нибудь гадость. — Мы оба служим в отряде Ищеек.

— Да, конечно, — Ее улыбку и оживление словно сдуло холодным ветром. Свободная рука — второй завладел Филип — смяла ткань балахона. — Вы пришли по поводу бедного Триса.

— Его будут искать лучшие люди столицы, — заверил Филип подругу.

— Да, конечно. Я не сомневаюсь в ваших талантах, господа, — но новая улыбка была лишь бледным призраком прежней. На миг померк внутренний свет, озарявший черты, и что-то помутило прозрачную чистоту серых глаз. Все болезненное, что было в облике девушки, проступило сейчас заметнее.

Впрочем, один взгляд на Филипа, и к Эллис вернулась столь красившая ее безмятежность. — Надеюсь, вы пообедаете с нами, господа. Еда простая, но приготовлена с душой. — Она поманила рукой проходившего мимо паренька. — Усади гостей за стол, Корин. Я схожу позову отца.

— Я с тобой, — сразу откликнулся Филип. — Мы скоро вернемся.

Эллис поставила корзину на скамью, и они зашагали по направлению к дому, ступая по вытоптанной дорожке в обнимку, как настоящие влюбленные.

Фрэнк улыбнулся Корину, посматривавшему на Ищеек с опаской. В свои лет пятнадцать тот был совсем мальчишкой, долговязым и по-юношески нескладным, с забавными непослушными кудряшками. — Ну, веди нас, друг. Ведь мы Ищейки, а значит, всегда готовы поесть.

Так пелось в песенке. Собственно, там говорилось о стражниках, но разница-то невелика.

Корин подвел их к грубо сколоченному столу, стоявшему прямо на открытом воздухе, невдалеке от дуба. Отошел, а когда вернулся, поставил перед гостями кружки с питьем. — Вода с вином. Угощайтесь. Есть уже вот-вот будем! Всем хватит. Он застенчиво улыбнулся и убежал.

Устроившись на скамье, Грасс окинул острым взглядом двор и сновавших по нему людей, которых становилось все больше. Те, в свою очередь, поглядывали мимоходом на Ищеек. Особый интерес гости вызывали у детей: двое мальчиков, один постарше, другой — еще малыш, изучали их с опасливым любопытством, выглядывая из-за кустов неподалеку.

Фрэнк даже не заметил, как рядом возник тот странный угрюмый парень. Поставил во главу стола стул, зыркнул на Ищеек, и так же молча исчез.

А влюбленная парочка задержалась под сенью дерева, поговорить. Эллис смахнула локон со лба любовника, он поймал ее ладони в свои, поцеловал кончики пальцев. До Фрэнка долетало приглушенное журчание голосов: девушка о чем-то беспокоилась, Филип ее в чем-то ласково заверял.

Фрэнк думал о Денизе, и от вида этой идиллии у него начиналась изжога.

Грасс проследил за его взглядом, и, похоже, за его мыслями. — Вы ведь не воображаете, что нас притащили сюда из-за паршивого музыкантишки? Это какая-то игра.

— Ты слишком подозрителен. — Потом не удержался, уточнил. — Если это игра, то в чем ее смысл?

Грасс с отвращением покрутил кружку в руке и опустил, не пригубив. — Откуда мне знать, как работает коварный умишко вашего приятеля. У меня все просто — вывернутые суставы, сломанные ребра.

Фрэнк поморщился, вспоминая. — Думаешь, ты мог покалечить Алена? Ты его так избил…

— Какое там, избил! Так, отшлепал. Он же был в сознании, когда мы уходили, не так ли?

— Имей в виду, он может потребовать удовлетворения. Ален — дворянин, а мы его так унизили…

— Да какое это унижение! — Грасс нетерпеливо передернул плечами.

— Что же тогда, по-твоему, унижение? — спросил Фрэнк не без иронии.

Филип и Эллис все ворковали, носы на расстоянии пары дюймов.

Кевин ответил, не задумываясь: — Открывать душу перед теми, кто туда наплюет. А то была просто трепка. И урок. Что до этого представления, — Он мотнул головой в сторону парочки, — разворачиваемого перед вами, думаю, суть в том, чтобы сказать, "я отнял у тебя женщину, которую ты любил, но не воображай, что она мне особенно нужна". А вообще смешно — наша общая знакомая подсылает одного любовника разузнать то, о чем достаточно просто спросить второго, — Грасс тихо, злорадно хмыкнул.

Фрэнк сжал кружку так, что побелели костяшки пальцев. Понять бы, на кого злится больше, на Грасса, Филипа, или себя самого?..

— Мы, помнится, решили говорить лишь о делах, относящихся к службе, — напомнил он, делая большой глоток. Кисловатая водица не могла перебить горечь во рту — сейчас Фрэнк не отказался бы от чего покрепче.

С лица Грасса стерлось всякое выражение. — Вы правы, мой лорд. Я забылся. Только служба.

Лист, сорвавшись с ветки, лег перед ним на стол — большой, рыжий.

Пожалуй, Фрэнку не особенно хотелось возвращения к тому времени, когда они обменивались несколькими фразами за день, а физиономия Кевина напоминала могильную доску.

— Меня бы вполне устроило, — предложил он, подозревая, что быстро пожалеет об этом, — если бы мы могли беседовать, как нормальные люди, не поминая лишь ту, чье имя ты так любишь трепать всуе.

Грасс кивнул. — Договорились. На самом деле, скучнее темы не придумаешь.

Тогда почему ты так часто ее затрагиваешь?..

— Не будем также упоминать вашего дружка… — добавил Грасс. — Для него у меня не найдется доброго слова.

— А также семьи друг друга.

Ищейка кивнул. — Идет. Остается опять-таки служба. И, что там еще, погода.

— Опасная тема! Представляю, как будет протекать беседа о погоде с тобой, — Фрэнк попытался изобразить низкий хрипловатый голос Кевина: — Погодка сегодня поганая, как характер Филипа и Денизы. Ублюдочная погода, сказать по правде, но вам, конечно, такая по душе, да, мой лорд?

Кевин громко фыркнул и усмехнулся — видно, Фрэнк попал в точку. — Я не настолько предсказуем.

— Настолько, настолько.

— А вы, естественно, возразите, что проливной дождь — это не так уж и плохо. Что у такой погоды много достоинств. Отличная возможность ополоснуться и освежить одежду, и вообще, без дождей не будет урожая.

— Но ведь так и есть. Вот скажи, тебя вообще что-нибудь радует, Грасс?

— Когда я врезал по яйцам тому благородному воображуле, я порадовался. Хотя есть люди, которые заслуживают этого больше.

Уточнения не требовались.

— А вы кто? — пропищал рядом высокий голосок.

За плечом Кевина стоял светловолосый мальчик — наконец-то набрался смелости вылезти из укрытия в кустах. Фрэнк плохо понимал в детях, но решил, что ему годика четыре.

Малыш переступал с ноги на ногу, теребя рукав своей курточки. Круглые голубые глаза выражали испуг и любопытство.

Грасс обернулся, на лице — привычная презрительно-раздраженная гримаса. — Люди, которых бесит, когда к ним пристают с глупыми вопросами.

Кевин мог напугать и кого-то побольше ростом, поэтому Фрэнк поспешил вмешаться. — Мы — Ищейки. Мы ловим плохих людей, преступников, и защищаем от них хороших людей.

Чрезмерно радужное описание деятельности их отряда, но кто знает — к тому времени, как малыш подрастет, оно может стать правдой. Фрэнк надеялся на это.

Второй мальчик, постарше, лет десяти, подбежал к малышу и потянул за руку. — Не разговаривай с чужими! — Но малыш не двигался с места, засмотревшись на рукоять меча Грасса.

Фрэнк улыбнулся его приятелю — или брату? ответившему угрюмым, настороженным взглядом. — Мы не кусаемся.

— Я — кусаюсь, — Грасс обнажил зубы в столь убедительном волчьем оскале, что малыш, отшатнувшись, прижался к ногам старшего.

Эту сценку заметила женщина, развешивавшая на веревках новую порцию белья, и на ее измученном, обветренном лице промелькнул страх. Она подлетела к ним, все еще сжимая в руке влажную тряпку. — Стефан, Микки, не приставайте к гостям! — Замахала на мальчишек, для убедительности слегка шлепнув старшего тряпкой по заду. — Идите, идите отсюда.

Дети отбежали подальше, в безопасное место, откуда снова уставились на Ищеек.

— Вы уж их простите, — Женщина неуклюже поклонилась. — Вот-вот обед подадим, просим прощения.

Она отошла прежде, чем Фрэнк успел что-нибудь ответить.

— Зачем детишек-то пугать? — с упреком заметил он, поворачиваясь к Грассу. — Мне кажется, у них была непростая жизнь.

— Наверняка, — согласился тот равнодушно. — И в будущем ничего хорошего не ждет. Нечего расслабляться.

Фрэнк вздохнул. Должно быть, это очень утомляет, носить в себе постоянно такую злость. — Может, после обеда ты немного смягчишься.

— Я не ем на задании. Только не в доме, где жила жертва. И вам не советую, если не хотите, чтобы вас однажды отравили. Фрэнк уставился на него в восхищении — такой подозрительности ему еще учиться и учиться.

Вернулся Корин, неся в руках дымящийся котелок. Паренек опустил его посреди стола и с улыбкой обернулся к гостям. — Как вам напиток?

— Похоже на мочу, — ответил Грасс, даже не прикоснувшийся к воде с вином.

Зачем так грубо? Фрэнк примирительно улыбнулся. — Глупости, Кевин. Разве что самую чуточку.

Он покосился туда, где только что миловались Филип и Эллис, но, к его облегчению, парочка уже исчезла.

— Мы вам пива нацедим! — обещал Корин, и на его юном лице отобразился восторг. — Оно тако-о-ое! Подарок Его Милости! — Он снова улыбнулся им, на сей раз — весело, по-дружески, и убежал.

— Ладно, — сказал Грасс, отодвигая нетронутую кружку. — Пока ваш приятель развлекается, мой лорд, я хочу узнать все, что он рассказывал вам о пропавшем. А потом мы устроим местным допрос с пристрастием.

V.

— У тебя прическа растрепалась. — Эллис заправила ему за ухо непослушную прядь. — Но не волнуйтесь, мой лорд, вы все равно образец изящества в сравнении со мной. Хотя ради вашего прихода я даже выискала время вымыть голову.

Филип взял ее кисти в свои, погладил знакомые изгибы. Тонкие сильные пальцы, привыкшие к тяжелой работе, загрубевшая на костяшках кожа, шрамик от пореза, твердые бугорки мозолей. Руки Эллис было не перепутать с холеными ручками придворных дам, и он любил их.

Как любил ее спокойный характер, безмятежный свет в лучистых глазах, то, как отдыхал рядом с ней душой. Никаких обид, претензий, ревности — как вкусное, но острое блюдо, бурные страсти иногда приедались даже такому ценителю, как он. Жизнь приучила Эллис обходиться без самого необходимого, наслаждаться каждой крошкой перепадавших ей радостей, не думая о том, что могло бы достаться и больше. Любая другая женщина упрекнула бы его за то, что давно не появлялся, но Эллис все понимала без лишних слов. И записку прислала ему только потому, что исчез Тристан.

— Боюсь, я зря тебя побеспокоила, — вздохнула Эллис. — Не думала, что ты будешь так волноваться, что отвлеку от дел. Даже людей привел…

— Это Ищейки, искать пропавших — часть их службы. Они что-то вроде гончих, только охоту ведут на человека. — Он смягчил свои слова улыбкой.

— Я слышала об Ищейках, и мало хорошего. Но все же у них наверняка хватает важной работы, а ты… на тебе такая ответственность.

Филип поднес к губам кончики ее пальцев, пахнущие целебными травами — умиротворяющий, земной аромат. — Нет ничего важнее твоего покоя.

Преувеличение, конечно, но правдой было то, что заботиться о молодой женщине доставляло ему искреннюю радость.

Эллис покачала головой. — Не слишком удивлюсь, если Трис скоро вернется с широкой улыбкой на лице и похвастается, что любовница не выпускала его из кровати. Спрятала одежду, или что-то в этом роде.

— Играть у Хагенов он пришел бы, даже если бы пришлось бежать с любовной встречи голым. Не переживай — я в любом случае узнал бы от наших купчиков, что Тристан посмел к ним не явиться, ведь пригласили его Хагены по моей рекомендации. Так что так или иначе, а я озаботился бы его исчезновением.

В конце концов, Трис — его протеже… Да и по правде сказать, Филип обрадовался предлогу снова прийти в Красный Дом и вогнать пару иголок под ногти Грассу, тем более — поучаствовать в поисках вместе с Ищейками. И, разумеется, увидеть Эллис.

Он глянул туда, где оставил своих спутников, и глазам не поверил. Фрэнк что-то говорил, а Кевин усмехнулся в ответ, так весело, будто был нормальным человеком, а не особо злым медведем-шатуном с мечом вместо когтей. Знакомая улыбка — когда-то давно она появлялась на губах этого зануды лишь в его компании. Неужели эта странная парочка и впрямь сдружилась? Нет, не может быть.

Эллис что-то говорила, и он заставил себя прислушаться. — … искать? С чего начнете?

Филип и сам толком не знал, но признаваться не торопился. — Это сложная процедура. Сперва мы допросим всех, кому что-то известно о Трисе и его исчезновении, а потом, на основе услышанного, разработаем стратегию поисков, — Вроде бы звучало разумно. Солидно.

Маленькая складка меж бровей Эллис стала глубже. — Но мы ничего не знаем… Он ушел на свидание, такой счастливый… и больше не вернулся. Мне очень жаль.

Ему было ненавистно видеть ее печальной. — Мы узнаем, что случилось, — Он коснулся лбом ее лба. — Я очень рад, что пришел и увидел тебя наконец. Я соскучился. Прости, что пропал, но последние недели — какие-то безумные.

Воистину, это было так. Во-первых — весть, которую привезла Мирме, повлекшая за собой бесконечные обсуждения, смену планов, рассылку писем и депеш. Потом — атака монстров, первая и вторая. Выход Фрэнка на свободу, пусть запланированный, но все равно волнующий. И — самое неожиданное — встреча во мраке с Кевином Грассом, всколыхнувшая темный ил на самом дне его души.

— Ну что ты, я понимаю, — без тени обиды откликнулась Эллис, гладя его по плечу. — Расскажешь?

— Обязательно. Когда мы сможем подольше побыть вдвоем. И все же я очень виноват — надеюсь, это немного загладит мою вину.

Он достал из складок одежды свой скромный подарок. На золотой цепочке покачивался отделанный перламутром медальон, в центре его поблескивал маленький алмаз. Изящная вещица, и спрятать ее под одежду будет несложно. Приходилось сдерживать порывы, выбирая одежду и драгоценности для Эллис, — хотя бы до тех пор, пока она не согласится переехать с окраины города и начать жить, как полагается женщине Филипа Картмора.

В ее взгляде был мягкий упрек. — В этом нет необходимости. Я рада просто тебя видеть.

Так ему говорили многие из его знакомых дам, но искренне это звучало лишь в устах Эллис. Тем приятнее Филипу было ее баловать. Хоть чью-то жизнь он делал лучше, а не наоборот.

Он шагнул ей за спину, чтобы застегнуть цепочку, не упустив возможность провести пальцем по длинной шее.

Эллис погладила цепочку, покрутила, рассматривая, медальон. — Ты меня совсем задарил. Но медальон — это хорошо. Ты должен дать мне свой локон, чтобы было что в нем хранить.

— Ты же у нас что-то вроде ведьмы, — засмеялся Филип. — Еще воспользуешься им, чтобы приворожить меня.

— Непременно, — Она обернулась и обвила руками его талию. — Сделаю так, чтобы ты мог думать только обо мне.

— О да! Пожалуйста! — Это было бы куда приятнее, чем те мысли, что не давали спать по ночам.

Новый взгляд, брошенный в сторону стола, показал, что Фрэнк и Кевин продолжают вполне миролюбиво болтать, а приготовления к обеду идут вовсю. Надо было срочно оторвать беднягу Данеона от его ненаглядных больных, пока Познающий не свалился от изнеможения.

Страждущие проходили в кабинет Данеона через парадный вход.

Когда они с Эллис, не размыкая объятий, обогнули дом, то сразу увидели горожан, пришедших к Познающему за помощью и советом. Народ, столпившийся под крыльцом, не выглядел особо платежеспособным: мамаша с двумя хнычущими детьми, работник на костылях, беременная, юбку которой украшала заплата, еще три разновозрастные женщины в потертой одежде, да неплохая коллекция старух. Все — городская беднота.

Кроме, быть может, женщины, торопливо спускавшейся по ступеням во двор. На ней был плащ до пят, какой могла надеть служанка из богатого дома, лицо скрывал низко надвинутый капюшон, а ручка в перчатке придерживала его за край, чтобы ненароком не свалился. Проходя мимо них с Эллис, незнакомка отвернулась.

Ступив на землю, женщина устремилась по дорожке к главным воротам, будто убегала от чего-то, и Филип невольно отметил легкость и изящество ее походки.

Поднимаясь по лестнице там, где она проходила, он ощутил призрак аромата, едва уловимый, смутно знакомый запах, изысканный, горьковатый и свежий. Запах коснулся обоняния и тут же пропал, оставив вопросительный знак где-то на задворках памяти.

Достопочтенного Данеона они застали в дверях. Познающий давал наставления старухе в накидке, пахнущей кислой капустой, а та кивала, прижимая руку к раздутой щеке.

Познающий приветствовал их кивком и улыбкой. — … Да-да, обязательно ржавый. И держите подольше, — продолжал объяснять он своей больной. — Если к послезавтра не станет легче, добро пожаловать снова ко мне. Перед дорогой отдохните внутри, моя дорогая, посидите.

Наконец, старая женщина ушла в глубину дома, шаркая ногами, а Данеон повернулся к Филипу и дочери. — Мой лорд, видеть вас здесь — всегда большая радость.

— Филип приехал из-за Тристана, — объяснила Эллис. — Он привел с собой двух "красных плащей", они помогут его найти.

— Будем надеяться, дочка, что репутация этих почтенных господ обманчива… — В глазах Познающего, серых, как у дочери, читалось сомнение. — Будем надеяться.

Филип обвел взглядом очередь, выстроившуюся под крыльцом. — Они хоть что-нибудь вам платят?

— Эти бездельники? — В ответ из глубины дома донесся громкий, грубый голос. — У них в избытке только болячки.

Брата Эллис Филип видеть совсем не жаждал. Мор Данеон получил хорошее воспитание, но приятными его манеры это не сделало.

— Тише, тише, сын, — примирительно заметил Познающий, — не стоит обижать наших гостей.

Мор вышел из тени на свет. — Да обижай — не обижай, их с каждым днем становится все больше, как тараканов. Он вытирал полотенцем большие сильные руки, легкая куртка и рубашка, расстегнутые, открывали по-медвежьи волосатую грудь. И смотрел Мор мрачно, исподлобья, что твой медведь.

Эллис похлопала брата по плечу. — Ну-ну, свой дурной характер будешь показывать не при Филипе.

Мор склонился в неуклюжем поклоне. — Прошу прощения, мой лорд.

Филип заставил себя слегка кивнуть в ответ. Мор был явно не рад, вспомнилось ему, когда Филип привел Тристана жить в этом доме. Наверное, доволен, что тот исчез.

— Сын ворчит, но помогает мне в работе, да, помогает. Боюсь, что у моих подопечных не очень-то водятся деньги, — Гвиллим Данеон улыбнулся, словно извиняясь за них. — Кто может — тот платит, остальные приносят нам еду, куски полотна, а самые обиженные судьбой — свои благословения, что тоже дорогого стоит. Как я могу отказать им в помощи?.. Высшие силы хранили нас в долгом и опасном пути, а встреча с вами, мой лорд, стала истинным подарком небес. После всего, что вы для нас сделали, я чувствую, что всего лишь возвращаю долг, помогая обездоленным мира сего.

Да уж, с этой встречей Данеону и его друзьям и правда повезло. Было приятно ощущать себя благотворителем, хотя Филип и не нуждался в том, чтобы его каждый раз славословили.

Призрак аромата…

— Достопочтенный, а что это была за женщина — та, в длинном плаще, что так старательно скрывала лицо? — Филип и сам не знал, зачем спросил об этом.

— Странная дама, — Морщины на лбу Познающего собрались в складки. — Весьма странная. Сомневаюсь, что она назвала мне настоящее имя. Если вы не против, мой лорд, я бы предпочел не рассказывать, о чем мы беседовали, — у меня есть посетители, которые ценят сдержанность, и в былые времена я всегда…

— Да, да, разумеется, — Филип помахал рукой. — Мне не следовало спрашивать. А теперь объясните этим добрым людям, — он указал на любителей бесплатного лечения, — что Познающие тоже нуждаются в пище телесной, и пойдемте уже за стол.

XVI. ~ Дом Алхимика ~

I.

24/10/665

Хмурое утро расцвело в один из тех осенних дней, что кажутся последним "прости" ушедшего лета перед окончательным воцарением холодов. Ветер прогнал облака, небо зажглось синевой, а свет стал прозрачно-золотистым. Пожалуй, удовлетворенно отметил Фрэнк, нет ничего прекраснее таких моментов осени. Только весна… Крона дуба, ловя предзакатные лучи, светила им, как второе солнце. Роняла порыжевшие листья, похожие на больших мертвых жуков, и они с хитиновым шуршанием ползли по столу, за которым устроилась их кучная, но дружная компания. Около дюжины человек, не считая гостей и двоих ребятишек.

Место во главе стола принадлежало пожилому мужчине, которого Филип представил как достопочтенного Гвиллима Данеона, Познающего. То был отец Эллис, и семейное сходство бросалось в глаза — длинное узкое лицо, отмеченное печатью ума, вдавленные виски, маленький подбородок, болезненная худоба…

Но если Эллис излучала покой и умиротворение, то в облике ее отца чудилось нечто тревожное. Он улыбался гостям, вел светскую беседу, однако оживление не могло прогнать из взгляда усталость и тень страха.

Да и остальные… Многие за столом выглядели так, словно приходили в себя после тяжелой болезни. Серые лица, впалые щеки, костлявые руки…

"Агнец, пусть плоть твоя станет плотью нашей, пусть кровь твоя вольется в кровь нашу…" Сейчас достопочтенный Данеон читал молитву перед едой — добрая древняя традиция, о которой частенько забывали во дворцах. Слабый ветер трепал те редкие неприкаянные волоски, что еще вились над высоким лбом, тонкие губы двигались, произнося священные слова, а собравшиеся тихо их повторяли.

Все, кроме того странного угрюмого парня. Этот пристроился на корнях дуба там, где они выпирали из земли, бугрясь и переплетаясь, как вены на руках старика. Сев подальше от остальных, молча ждал, когда подойдет к концу молитва.

Едва отзвучали последние слова, как молчун набросился на свою миску с похлебкой. Ел он как-то странно, отвернувшись, прикрывая рот локтем, словно в процессе принятия пищи было нечто непристойное.

За взглядом Фрэнка проследил сосед справа, худой человечек с искривленной шеей. — Это наш Мартин. Не обращайте на него внимания, господин Ищейка.

— Почему он не сидит со всеми? — В иное время Фрэнк промолчал бы, но тактичный Ищейка был к службе годен не более, чем жалостливый палач. Пора привыкать лезть к людям с вопросами.

— Да тут такое дело, господин Ищейка, — отвечал человечек, жадно облизывая ложку. — Языка у него нету. Потому, когда он ест, это не очень-то чтоб красиво смотрелось. Вот и стесняется, бедняга.

— Что с ним случилось? — Язык могли отрезать за некоторые преступления. Коли так, об этом стоит знать.

Человечек пожал плечами. — Наемники, что ж еще. Они у нас часто рыскали, искали жратву, баб и монеты, вот он им и попался. Уж они ему пятки-то жарили, измывались по всякому, хотели, чтоб сказал, где деньги спрятал. А потом язык отрезали, мол, такому молчуну он и ни к чему, — человечек хмыкнул. — А у него просто денег-то не осталось, все до них отобрали!

— Да-да, бедняга Мартин, — задумчиво вздохнул Гвиллим Данеон, качая головой.

— Да нет, каждый, кто живой остался, почти целый, это уже счастливчик, — возразил человечек. — Ноги зажили, руки при нем. Пусть спасибо скажет. Вот Уила Стродера, — он повернулся к Фрэнку, — с семьей, его заперли в сарае, да и спалили сарай вместе с ними-то. А жену Бернарда нашего они засунули в ее собственную печь, — человечек кивнул на угрюмого крупного мужчину, сидевшего на другой стороне стола. Лицо того покрывали струпья ожогов, громко говорившие без слов.

— Когда они захватили Медо, то бросали детей из окон на пики, — заговорила вдруг немолодая женщина, та, что гоняла ребятишек тряпкой. — Они не первые, но эти устроили там соревнование.

— А когда поймали Женса и его мать, — раздался голос Корина, — так, говорят, прежде заставили его ее…

Данеон предупреждающе поднял руку. — Довольно, друзья мои. Есть вещи, которые лучше не поминать во время трапезы. Довольно говорить об ужасах, оставшихся в прошлом. Сейчас мы в безопасности, и должны благодарить за это небо — и лорда Филипа.

Фрэнк уже услышал достаточно, чтобы его передернуло. — Эти андаргийцы — какие-то демоны в человеческом обличье.

Познающий снова улыбнулся своей немного рассеянной улыбкой, не касавшейся тревожных глаз. — Самые страшные дела творили наемные солдаты, а там были и андаргийцы, и влисцы, и вуумзенцы, и даже сюляпаррцы. У наемников нет родины, чести, и жалости, — И зачерпнул похлебку.

— Видите ли, мы все из-под Неары, — вставила Эллис, как будто это все объясняло. Впрочем, так оно и было.

Еду им подали самую простую — густое варево из овощей и крупы, где для вкуса плавала пара костей с остатками мяса. Обитатели дома хлебали похлебку прямо из двух больших котелков, подставляя под ложки хлебные тренчеры, чтобы не потерять ни капли. Ели жадно, но осторожно, даже ребятишки подбирали со стола каждую упавшую крошку.

Деревянные миски поставили только перед гостями и достопочтенным Данеоном. В привилегированном положении оказалась и Эллис — они с Филипом сидели в обнимку и тот кормил ее с ложки. Прямо парочка молодоженов… Сам Филип едва прикоснулся к блюду: овощи и другие корни — пища простолюдинов, не Картморов.

А Фрэнк ел с удовольствием. Свежий воздух и хорошая погода пробудили в нем аппетит. Он рассудил, что в таких обстоятельствах его едва ль попытаются отравить, хотя Грасс, верный своему слову, похлебку не тронул. Так и сидел, скрестив руки на груди, сверля окружающих подозрительным взором.

Фрэнк тоже постарался незаметно приглядеться к соседям по столу.

Вот худенькая темноволосая женщина лет тридцати с печальными глазами. У нее на коленях сидит младший из мальчиков, и женщина сует ему еще кусок хлеба. Рядом с ней — трое мужчин, таких разных. Мрачный Бернард и его ожоги. Долговязый парень, поглощавший еду с невероятной скоростью, — у него не хватало части правого уха и фаланги пальца на левой руке. Крепкий мужчина с темной бородкой, — его, кажется, звали Том. Поймав взгляд Фрэнка, бородач улыбнулся в ответ, широко и дружелюбно.

Даже на самых молодых тяжелая жизнь уже успела наложить отпечаток — и на мальчишек, и на Корина, и на понурую девочку-тростинку с длинной светлой косой, сидевшую по правую руку от Эллис. Эллис не раз склонялась к ней, ласково уговаривая есть получше, но девочка — того возраста, когда ребенок только начинает превращаться в женщину — то и дело замирала с ложкой у рта.

Брат Эллис, Мор, сидел с надутым видом, что не мешало ему уплетать варево за троих. Это был крупный, здоровый молодой мужчина — сухенькая старушка, приютившаяся справа от Мора, едва доставала тому до плеча.

Еще одна женщина в компании, та, что говорила о детях Медо, — крепкая, высокая и жилистая, с большими руками крестьянки и обветренным лицом — сейчас как раз притащила из дома еще один кувшин с пивом.

Эллис гибким движением выскользнула из рук Филипа, пытавшегося удержать ее рядом с собой, забрала кувшин у старшей женщины, и начала разливать напиток.

Когда Эллис склонилась над кружкой Фрэнка, ее рукав коснулся его плеча, и на миг он почувствовал запах трав.

Беженцы из-под Неары… Должно быть, они прошли через подлинный ад. Последние годы в тех краях велись самые ожесточенные бои с Империей, и земли плодородной долины реки Таш то оказывались в руках андаргийцев, то вновь переходили под власть Сюляпарре. Беженцы и переселенцы текли с юга потоком, оставляя позади земли и дома, и от историй, которые они несли с собой, волосы вставали дыбом.

— Вы познакомились в дороге? — уточнил Фрэнк. — Или раньше?

— О, мы давние знакомцы, — улыбнулась Эллис, снова присев на скамью рядом с Филипом. — Ведь мы из одного края, а когда наступили тяжелые времена, пережили их вместе. И стали, я считаю, одной семьей.

Он заметил, что брат Эллис, Мор, скорчил при этих словах гримасу. Фрэнку Мор не нравился, грубый, с жестоким ртом и бегающими глазами.

А отец ее закивал: — Именно так, душа моя, именно так.

Покончив с похлебкой и пивом, достопочтенный Познающий оказался совсем не прочь поговорить о пережитых злоключениях, и начал рассказ, который вел со спокойным достоинством человека, привыкшего, что его словам внимают почтительно и внимательно.

Друзья Данеона по несчастью вставляли свою лепту, и слово за слово, перед Фрэнком вырисовалась их история, кошмарная, и в то же время, как он понимал, почти обыденная в эти жестокие времена.

II.

Карьера достопочтенного Данеона достигла высшей точки, когда он занял должность дворцового лекаря и наставника юных наследников семьи Картмор. По словам Познающего, то были лучшие годы его жизни. Однако наступил момент, когда ухудшившееся здоровье супруги заставило его сменить зловонный воздух столицы на свежесть сельских просторов. Уходя в отставку, Познающий получил от Лорда-Защитника награду за многолетнюю службу: небольшое поместье в плодородной долине реки Таш.

Долгое время жизнь в провинции оставалась истинной идиллией. Обширные земли приносили доход, достаточный для безбедной жизни, здоровье матери семейства пошло на поправку, и на свет появилась еще одна дочь, Никола.

На досуге Познающий занимался научными изысканиями, снискав уважение соседей своей ученостью и столичными манерами. Окрестные же бедняки благословляли человека, который не только давал наставления сельским лекарям, но в тяжелых случаях даже брался за лечение сам — разумеется, бесплатно, в порядке благотворительности.

Мирное течение жизни нарушила война. Сперва — ее отголоски, в виде слухов и жутких историй, которые разносили беженцы. Эти несчастные превратились в нищих попрошаек, а иногда и в воров, но куда большую опасность представляли дезертиры. Они все чаще забредали в селения вокруг Неары, голодные и злые, как волки в конце зимы, и не менее опасные.

— Два таких ублюдка снасиловали и задушили девчонок Ушеров, — вспомнил бородач Том. — Злодеев изловили и вздернули, да только старому Ушеру с женой то небольшое утешение было. Впрочем, они уж тоже давно как умерли.

А война подползала все ближе, и ее дыхание, подобно ядовитому дыханию легендарного дракона Гирдиона, убивало на расстоянии.

— Сначала нас ограбили войска генерала Валенны, — вспоминал Познающий. — Конечно, они называли это сбором провианта — обычная процедура. Тех, кто слишком громко возмущался, сажали в колодки, секли. Наши были так любезны, что оставили хоть что-то, чтобы мы кое-как пережили зиму. А потом пришли андаргийцы из войска генерала Мадока Лийского, забрать то, что осталось.

Тех, кто пытался утаить запасы, нещадно избивали, а иных и расстреливали. Уходя, андаргийцы подожгли поля и разрушили мост через реку, по которой в долину приезжали торговые обозы с севера. Сожгли и несколько домов в селениях.

— Нам с семьей повезло — у нас остановился на постой их командир, капитан-лейтенант Алданнис. Очень вежливый человек, любил обсуждать со мною свои болячки. Он велел солдатам обходиться с моим семейством почтительно, и забрал, уезжая, только круглую сумму на военные нужды. Наш особняк не тронули.

И "свои" и "чужие" не раз возвращались в селение — одни забирали то, что удавалось скрыть от других. А местные разницы между первыми и вторыми уже не видели.

Страшнее всего оказались набеги наемников, в том числе, из остатков отступавшего андаргийского войска, которое силы генерала Валенны выбили из Медо.

— Эти жгли и портили все, что не могли забрать с собой, и творили такое, будто заключили пари с чертями в аду, что превзойдут их в злодействах. Темные Святые плакали бы от зависти… — Познающий задумчиво потер переносицу. — Услышав о приближении чужаков, мы бросали все и прятались в лесах — но убежать успевали не все… До нашего дома эти звери тоже добрались, и за один день превратили в хлев. Они бы сожгли его, но шел ливень, и пожар не разгорелся. А тут как раз пришлось бежать им самим — подоспел отряд из войска генерала Валенны, охотившийся на отступавших. Тогда мы смогли вернуться…

Те, кто попадали в лапы демонов в человеческом обличии, погибали мучительной смертью. Но нашлись чудовища еще ужаснее: Голод, Холод и Недуг. Они обрушились на тех, кто уцелел после набегов, и их добычей стали не десятки и не сотни, а тысячи.

— Сперва хлеб сравнялся ценой с золотом. Потом его стало не достать и за золото. Мы с супругой пытались как-то помогать простому люду, но к началу зимы мы оказались почти так же бедны, как наши фермеры и крестьяне из соседних селений.

Как лишнее доказательство жестокости Богов, зима пришла лютая: морозная и снежная. Закрыла дороги, отрезая долину от окружающего мира, от последних торговцев, которые еще осмеливались пускаться в опасный путь. Замерли и военные действия — но слишком поздно, чтобы спасти местных жителей от когтей голода и нищеты.

Дожить до весны оказалось задачей непростой. Ни скота, ни запасов, ни последнего урожая. Летом можно было хоть как-то прокормиться — в пищу шли даже клевер и жеруха. Теперь же в двери обездоленных стучалась смерть.

Кто-то тихо замерзал у себя дома, не в силах подняться, чтобы идти за хворостом. Беженцы, проходившие через селения, бывало, просто падали на дороге, без сил. Все, чем могли поделиться с ними местные, это теплой водой — и землей для могилы.

— Родители Тома нашего, — человечек с кривой шеей кивнул на бородача, — ушли из дома, пока его не было, и никто их больше не видел. Должно быть, в лес помирать отправились. Старики уже были, видать, решили, что зажились на свете. Не захотели, значит, объедать сына.

— И не они одни выбрали такую смерть, — кивнула женщина рядом с ним, та, что вспоминала Медо. — Уж лучше замерзнуть, чем сдохнуть от болей в животе. Быстрее. И говорят, под конец и не больно вовсе, будто б заснул.

К тому времени в окрестности давно не осталось ни собак, ни кошек. Люди охотились на крыс, тощих, как они сами, а крысы — на людей.

— Мы научились готовить похлебку из ворон, но и воронам нашлось, чем поживиться, — усмехнулся человечек. — О да!

Многих тактика выжженной земли оставила без крова — и Данеоны распахнули для них двери своего дома. Сословные различия стерлись пред лицом голодной смерти.

— Моя супруга первая предложила это, — вспомнил Познающий.

— Госпожа Энид была святая, — убежденно заявил бородач Том. — Как и вы, учитель.

— Ну-ну, не стоит преувеличивать, друг мой. Я знал, что вместе нам будет проще пережить зиму. Согреться, добывать пропитание, защищаться, если придется. Хотя тяжко пришлось все равно… Наша младшая дочь заболела. Никола всегда была довольно слабенькой, а тут… Я знал, какое лекарство ей нужно, — Познающий горько усмехнулся. — Хорошая еда, тепло и покой. Но именно этого-то у нас и не было. Да и все мы болели — я, Эллис, моя жена… Николу мы потеряли, а потом и супруга моя сошла в могилу вслед за ней. Мы даже похоронить их не могли, так промерзла земля.

— Ага, — вставил Мор. — Так и лежали на чердаке, в простынях, до самой весны. И не они одни. Брррр!

— В очаг ушла наша мебель и почти все мои книги. Кроме двух томов — их мы дотащили до самой столицы. "О заболеваниях души и тела" премудрого Кархальста и еще одного, доставшегося мне от семейства Картмор за достойную службу. Да-да, много лет достойной службы… — Он замолк, взгляд стал рассеянным, словно Познающий снова мысленно оказался во дворце — или перебирал в памяти листы сожженных книг.

— Да, но и в хорошие времена никто так не помогал простым людям, как вы, учитель, — нарушила тишину та же женщина средних лет, чье имя Фрэнк по-прежнему не знал.

Данеон очнулся от грезы — заморгал, поднял голову. — Должно быть, потому, что я — прежде всего лекарь, а не господин благородной крови. Я познакомился с нашими друзьями, когда лечил их, и знал, что они хорошие, добрые люди, а это, в конце концов, самое важное. Хельда — наша поденщица, — Познающий кивнул женщине, — она с нами давно, у Марты я когда-то лечил мужа, Том — мясник, с ним жизнь свела нас, когда у него заболела мать. Дана, — он посмотрел на долговязого парня, которому не хватало пальца и уха, — мой сын нашел на лесной дороге без сознания, обмороженного. Кто как прибился… И все они теперь наши друзья.

— Мы помогаем друг другу, — с улыбкой произнесла Эллис. — Марта взяла на воспитание этих детишек, оставшихся без родителей, в память о своем сынишке. А у меня, в память о Николе, появилась новая сестренка, ведь так, Лори? Ты — моя сестренка?

Она обняла за талию бледную девочку рядом с собой и потерлась носом о ее щеку. Та взглянула на Эллис со странной смесью нежности и тоски, и снова опустила глаза.

…К тому времени как сугробы, наконец, сошли, тем немногим, кто дожил до весны, было ясно — надо бежать. Конец зимы означал возобновление военных действий, но сильнее страха подгонял голод.

В пути Данеону, его семье и друзьям пришлось нелегко. Дороги страны заполнили толпы беженцев, и ни в одном городе и селении им не были рады. Несчастных гнали отовсюду, как бродяг, и они брели дальше, спасаясь от кнута и собачьих зубов — навстречу голоду и лишениям. Иногда удавалось найти слишком краткий приют в богадельне, временную подработку — но на каждое место претендовали сотни подобных им, голодных и отчаявшихся.

Поэтому достопочтенный Данеон решил вести свой небольшой отряд — то, что от него осталось — в тот город, где когда-то имел друзей, где за долгие годы изучил каждый камень. Он даже собирался припасть к ногам лорда Картмора и молить бывшего покровителя о еще одной милости.

— Но нам повезло, — вставила Эллис, бросая на Филипа взгляд одновременно нежный и лукавый. — Мы познакомились с его сыном.

— Рука судьбы, рука судьбы, — кивнул ее отец.

Вскоре после того, как беженцы устроились в заброшенном доме Алхимика, на Последнем мосту судьба свела их с Филипом. Тот смотрел уличное представление со спины своего коня, а часть зевак, толпившихся вокруг, смотрела на самого Филипа. Их перешептывания и подсказали Данеону с дочерью, кто перед ними.

Такой случай упустить было нельзя… Эллис удалось протиснуться достаточно близко, чтобы обратить на себя внимание молодого лорда.

— Она помахала мне рукой и улыбнулась, — сказал Филип, сам улыбаясь воспоминанию.

— И ты подошел, — откликнулась Эллис, — хотя вид у меня был похуже, чем у иной бродяжки.

— Я видел только твои глаза, — галантно ответил ее любовник, поднося к губам тонкую руку, изящную, несмотря на худобу.

— Верю — потому что от меня тогда одни глаза и остались! — Эллис засмеялась, и Фрэнк почувствовал, как тоже улыбается вместе с ней. В этой молодой женщине определенно было обаяние.

— Разумеется, щедрость и доброта лорда Картмора превзошла все наши ожидания, — продолжил Гвиллим Данеон. — Мы надеялись лишь на небольшую милостыню, которая помогла бы нам продержаться какое-то время. А Его Милость уладил все вопросы с квартальным, дал нам средства, чтобы начать приводить этот дом в божеский вид — ведь мы пришли в настоящую развалину. В своей щедрости он готов был оказать нам и другие благодеяния, но у нас сейчас есть все, что нужно для жизни.

Потому что влюбился в Эллис, подумал Фрэнк. Впрочем, его друг обычно бывал добр и великодушен с малыми мира сего — за исключением Кевина Грасса.

Грубый голос этого последнего вспорол воздух — резкий контраст с плавной речью Данеона и мелодичным меццо-сопрано Эллис: — А почему ваш дружок не нашел вам место во дворце? Вы же ученый-преученый врач, коли вас послушать.

Данеон нахмурился, брезгливо поджав губы. Ответил Филип: — Потому, Грасс, что у нас уже много лет служит мудрейший Хиллари Велин, и мы им премного довольны. Ты и впрямь думаешь, что это тот вопрос, которым тебе стоит задаваться?

— Я думаю, — Кевин выразительно сплюнул, — что мне стоит быть не здесь, а на настоящем деле. Что ж, коли во дворце есть место лишь для одного ученого лекаря…

— Еще никто и никогда, молодой человек, — чопорно произнес Данеон, явно задетый, — не выказывал сомнения в уровне моих знаний. И даже с многопочтенным Велином я померился бы эрудицией во всех областях, кроме, разве что, знания Высокого слярве — тут он непревзойденный авторитет. Думается мне, что на должности придворного лекаря и наставника я не уронил себя абсолютно ничем, и нес свои обязанности с достоинством. Но, — загоревшийся было взгляд потух, плечи едва заметно опустились, — должность эта уже занята достойным человеком, да я и не просил о ней. Я — старый человек, мечтающий о покое. Я зарабатываю тем, что лечу наших соседей, мой сын помогает мне, и надеюсь, я сделаю из него отличного врача. Эллис я тоже многому научил — моя дочь умеет изготавливать снадобья, различные отвары и притирания. Кажется, местные считают ее чем-то вроде ведьмы, хехе. Наши друзья берутся за любую работу, от стирки и штопки до починки крыш, так что скоро Его Милости не будет нужды нам помогать.

— Ну, главное-то у вас есть, крыша над головой, целый особняк! Странно, что никто не польстился на него до вас — я был уверен, что здесь живет целый полк бездомных, — проворчал Грасс. — Вам здорово повезло.

— Мы долго ютились по трущобам, — ответила Эллис, — пока отец не вспомнил про этот дом.

— О, этот дом, — в глазах Данеона снова заплясали огоньки, как у человека, который посреди скучного званого ужина вспомнил вдруг отличную шутку, — Я знал, что он пустует. Об этом доме я, если захотите, могу рассказать целую историю.

Эллис потянулась к отцу, нежно коснулась его руки. — Право же, вряд ли стоит задерживать наших гостей подобной ерундой. Мы, наверное, уже утомили их своей болтовней.

— Но это интересная история — к тому же, основанная на подлинных событиях давних лет. Этот дом, он, видите ли, проклят.

Лето 663-го

Фрэнк честно пытался не смотреть в ту сторону, но сила воли сегодня взяла выходной.

В глазах Денизы было невысказанное обещание, на губах — соблазн, веер дрожал в руке, то и дело касаясь груди. Сверкающий кулон привлекал внимание к неглубокому вырезу, пятно света на золотисто-смуглой коже. Вот только предназначалось все это не для Фрэнка — для Гидеона Берота.

Убийца бабочек застыл, коленопреклоненный, на полу, впитывая лучи ее благоволения. Весь вечер он не отходил от Денизы ни на шаг, и Фрэнк едва ли мог его за это винить.

Пока что все подтверждало ходившие в Академии слухи. Неофициальная помолвка Денизы и Филипа закончена. На роль главного обожателя избран Гидеон Берот, а Филип… Филип с горя пустился во все тяжкие, избрав для развлечения странный предмет.

Злые языки неплохо бы укоротить, подумал Фрэнк, увидев Филипа, а рядом с ним — девушку в белом платье. У нее было милое, хотя и не особенно красивое лицо, бесхитростное, и в то же время неглупое, — сразу видно, что перед тобой искренний и добрый человек.

Ему и самому стоило бы влюбиться в такую. Тогда не стоял бы сейчас, борясь с желанием дать хорошего пинка ни в чем, собственно, не повинному Бероту.

Сердиться на Денизу тоже было неразумно. Она должна думать о своем будущем, которое включало высокородного, достойного ее супруга. Сын Сивила Берота годился на эту роль, какой-то незаконнорожденный Делион — нет.

Но если Фрэнк понимал это головой, то сердце желало только одного — чтобы она избавилась от Гидеона, и посмотрела на него так, как смотрела тогда, в саду.

Он заставил себя прислушаться к болтовне Колина Атвера, который рассказывал им с Полли об очередной выходке Бэзила Картмора. В дворцовом балете брату Филипа досталась роль языческого божества красоты и прекрасных искусств. Видимо, вдохновением ему послужили мраморные статуи из богатой дворцовой коллекции, потому что молодой Картмор явился перед гостями в наряде, состоявшем лишь из большого фигового листа, непонятно как державшегося на нужном месте, и золотой краски, почти полностью покрывавшей тело. Он успел принять изящную позу и даже приступить к танцу — искусству, в котором, как известно, ему было мало равных.

Приглашенным пришлось срочно спасать дочерей, дабы их невинность не была оскорблена этим зрелищем. И жен, но уже из совсем других соображений. Придворные дамы не отличались застенчивостью, и вместо того, чтобы ахать и падать в обморок, спокойно обсуждали зрелище, вынеся в итоге одобрительный вердикт.

Глаза Полли округлились. — Страшно подумать, в какой ярости был бы лорд Томас, будь он в столице.

Атвер пожал плечами. — Что ж, зато образ, который он создал, приблизился к древнему идеалу. А дамы недели две будут говорить только о нем.

Бедный Филип! С другой стороны, наверное, неплохо иметь брата, даже такого легкомысленного. В детстве Фрэнк мечтал о брате.

Гидеон!.. Фрэнк увидел, как Берот выходит из зала. Странно. Вряд ли тот добровольно покинул бы Денизу, хотя природа могла потребовать свое.

Прошло немного времени, и сзади прозвучал шепот, от которого по спине забегали приятные мурашки: — Я избавилась от Гидеона — дала ему важное неотложное поручение. Встретимся в Портретной… Дверь справа.

Он слышал удаляющийся звук легких шагов и с трудом удержался, чтобы не побежать следом. Дениза явно предпочитала, чтобы их разговор остался незамеченным окружающими, а значит, надо соблюдать декорум.

Медленно и словно невзначай пробираясь к выходу из зала, Фрэнк встретился взглядом с Филипом, дружески кивнувшим ему головой. Привычные угрызения тут же вонзили коготки в порядком истерзанную совесть Фрэнка. Он не замедлил шаг.

Портретная оказалась значительно меньше зала со стенами, вспыхивавшими огнями самоцветов, где веселились гости. А также уютнее и темнее, что было очень кстати.

Фрэнк медленно, почти робко приблизился к Денизе, которая ждала его, сложив руки за спиной.

— Леди Дениза.

— Господин Делион, — ее глаза смеялись, блестели, завораживали, — Мне кажется, — пальчики пробежались по его рукаву, — что после столь близкого знакомства, как то, что у нас состоялось, наедине вы можете обращаться ко мне, не соблюдая столь строго правила этикета.

Фрэнк решил расценить это как приглашение нарушить правила приличия еще больше, закрыв ее рот поцелуем.

Дениза отнюдь не сопротивлялась, но отстранилась куда раньше, чем хотелось. Все еще в его объятиях, она выразительно покосилась на дверь. — Сходить с ума тоже не стоит. Не хватало только, чтобы вас постигла участь господина Грасса.

Фрэнк с сожалением опустил руки. Собственная участь его занимала мало, но Дениза… он обязан думать о ее репутации. — Я не знаю, что он посмел вам сказать. Он вас сильно оскорбил? Вы хотите, чтобы я вызвал его на дуэль? Уверен, он согласится. Какими бы ни были его манеры, а в отваге этого человека усомниться не может никто.

Девушка отмела его предложение изящным движением кисти. — Все дело не стоит пустой скорлупы, даже и не вздумайте вмешиваться. К тому же, мы с Филипом уже придумали отличный способ с ним поквитаться.

Фрэнк недоуменно нахмурился. — Мне казалось, что они близки к тому, чтобы помириться… Признаюсь, я даже приложил к этому руку.

— О, вы не представляете, насколько мстительным может быть Филип, и не приведи Боги узнать. Правда, никогда не поймешь заранее, что заставит его смеяться, а что — взбесит. И не узнаешь, пока не будет слишком поздно.

Фрэнк поколебался, прежде чем продолжить: — По правде сказать, господин Грасс и так кажется порядком наказанным… Никто в Академии к нему даже не подходит, он ходит по коридорам как какой-то призрак. Вы же понимаете, вместе с этой дружбой он может потерять свою единственную возможность подняться в жизни, его будущность зависит от Картморов.

Девушка скорчила гримаску. — Пусть винит в том свой очаровательный характер и умение располагать к себе сердца. Впрочем, не переживайте — Филип проучит его и дозволит снова приползти к своим ногам. Я бы хотела сказать вам, чтобы вы забыли обо всей этой истории, но… — Она вздохнула. — Собственно говоря, я затем и позвала вас, чтобы предупредить…

Дениза снова покосилась на дверь, а затем прошептала, нагнувшись для этого соблазнительно близко: — Наше с Филипом расставание — только для вида. И мой флирт с Гидеоном — тоже.

Его брови поползли наверх. — Но зачем? Чего ради? — Фрэнк попытался скрыть разочарование, но Денизу ему, конечно, было не обмануть.

— О… Филипу нужно влюбить в себя Гвен Эккер. Ему это не сложнее, чем щелкнуть пальцами — она всегда была к нему неравнодушна, бедняжка. А чтобы ее не терзали сомнения и угрызения совести, мы разыграли этот маленький фарс… — Она прочитала недоумение на его лице. — Ах, да, вы же не знаете, что за Гвен ухлестывает Кевин Грасс.

— Но это же подло, Дениза! — выпалил он, потрясенный. — Это жестоко, и…

Дениза покачала головой так быстро, что пара локонов, отделившись от высокой прически, скользнули по шее и легли на грудь, смоляное на золотом. — Ничего подобного. Грасс ухаживал за нею в надежде запустить руки в сундуки ее родителей, ведь у Гвен завидное приданое, целое состояние для такого, как он. Филип поступал дурно, когда помогал ему соблазнить ее, а теперь мы хотим лишь спасти мою подругу от беспринципного искателя приключений.

— Спасти?!..

Скрипнула дверь — это показалась и тут же исчезла кудрявая голова какого-то юноши.

Фрэнк понизил голос: —..Как, заставив влюбиться в человека, который собирается жениться на другой? Поговорите с ней, предупредите о намерениях ее ухажера…

Дениза надула губы — эта идея ей не понравилась. — О нет, вот это и правда было бы жестоко — за бедняжкой никто никогда не ухаживал, она впервые почувствовала себя привлекательной — а я скажу ей, что даже это было ложью? Ее это просто убьет. К тому же, она вполне может мне не поверить. Открывать глаза влюбленной женщине на единственного поклонника — дело неблагодарное. Ничто не ослепляет так, как любовь и тщеславие.

— Дениза, это не шутки. Речь идет о ее сердце, более того, о ее чести!

— Ну, чести ее ничто не угрожает — Филип может полюбить прекрасную душу, но лишь когда она заключена в прекрасную оболочку. И потом, он мне поклялся, что тут ничего не будет.

Фрэнк покачал головой. Все это было неправильно. — Я не понимаю, разве ее сердце не разобьется, когда он ее бросит?

— О, об этом не волнуйтесь. Филип умеет заканчивать отношения красиво — когда захочет, конечно. Жестокий отец, вынужден жениться на Денизе, но она навсегда останется в его душе, и так далее. Гвен поплачет и успокоится, и всю жизнь ее будет греть приятная иллюзия, что она являлась предметом обожания двоих мужчин.

Дениза казалась такой довольной собой и этим хитрым планом, словно не понимала, как легко он может обернуться бедой. Но как объяснить ей, когда она не хочет видеть очевидного?..

Фрэнк сделал последнюю попытку: — Быть может, предупредить ее родителей? Они никак не могут одобрить ухаживаний Грасса, и позаботятся о том, чтобы их разлучить.

Денизу его слова привели в ужас. — Ни в коем случае! Все мои подруги перестанут со мной разговаривать. У нас тоже есть свой кодекс чести — никогда, ни при каких обстоятельствах не выдавать друг друга нашим родителям. И никакие клинки не защитят от наказания, которое обрушится на виновную!

Фрэнк вспомнил милую девушку в белом платье. Чистейший атлас, грязная история. — Лучше бы я всего этого не знал. Лучше бы мне вообще не приходить.

— В самом деле? — Она оскорбленно вскинула голову. — Вы считаете, что пришли зря?

Он встретил ее взгляд. — Самый сладкий поцелуй оставляет горький привкус, когда он — прощальный. По крайней мере, теперь я не буду строить иллюзий.

Он поклонился, готовясь уходить.

Дениза прикусила губу. — Вы легко сдаетесь.

В отличие от бедняги Гидеона. — Я с удовольствием оказывал леди услугу, помогая вам в вашей маленькой мести, но это было до того, как я полюбил вас, Дениза. Я не могу надеяться стать вашим избранником, но и игрушкой служить больше не могу.

Дениза ничего не ответила. Ее дыхание участилось, глаза заблестели еще ярче, но были ли то слезы или игра света, он не знал — и не мог позволить себе думать об этом.

Фрэнк заставил себя отвернуться и медленно побрел к двери. Каждый шаг давался с трудом, словно между ним и Денизой натягивалась невидимая нить.

— Это никогда не было игрой, — Быстрая дробь каблучков сзади, прикосновение к локтю — и его глупое сердце проделало сальто-мортале.

Он быстро обернулся.

— Это не было игрой… — прошептала Дениза снова, запрокинув лицо, и ее губы оказались так близко…

Раздавшийся не вовремя стук за дверью заставил их шарахнуться в стороны. Но никто не вошел.

Дениза взяла его руки в свои, и их пальцы переплелись. — Наберитесь терпения… Я даю Филипу последний шанс. Если он не пройдет проверку, наша помолвка никогда не станет официальной. И могу вам пообещать, что тогда в моих мыслях будет один-единственный мужчина, и его имя — не Гидеон Берот.

Сердце билось все громче, заглушая тихий голос разума. — Это должен быть человек, который сможет составить вам достойную партию, — напомнил он скорее себе, чем Денизе.

— Я не тороплюсь выходить замуж. Многое может произойти, скажем, за два года. Человек отважный может покрыть себя славой на поле боя, — она одарила его многозначительным взглядом, — сделать успешную военную карьеру, особенно имея такого покровителя, как Филип.

Картмор был способен на великодушие, но Фрэнк сомневался, что оно простирается настолько далеко. Да нельзя было принять его помощь и одновременно соперничать в любви. Ну так что ж! Фрэнк был молод, а значит — глуп и самонадеян, и ничего не мог поделать с надеждой, загоравшейся в груди. Теперь, когда он имеет право уповать на такую награду, единственное, что его остановит — это смерть.

Слова Денизы сказали ему и другое — она все еще любит Филипа, думает о браке с ним. И все же Фрэнк склонился и молча запечатлел на ее руке поцелуй, печать на их ненадежном пакте.

В общий зал Фрэнк вылетел словно на крыльях. И почти сразу же рухнул на землю, увидев невдалеке белое платье Гвенуар Эккер.

Он не обменялся с этой девушкой и парой слов — как же может заговорить с нею о столь деликатных вещах? Нет, немыслимо. Или все же попытаться предупредить?

Фрэнк заметил Филипа. Махнув рукой, тот пробирался к нему из дальнего конца зала, с дружеской улыбкой на лице.

Неужто они начнут весело болтать о пустяках — после той беседы, что состоялась у Фрэнка с невестой Картмора? Это ли будет не лицемерие? Улыбаться, смеяться над шутками друга, вспоминая вкус губ его невесты, ловить ее взгляд через его плечо. Жизнь казалась такой простой, когда Фрэнк приехал в столицу… Просто поступать по чести, не трусить, говорить, что думаешь, и принимать все последствия без жалоб.

Филип был уже близко… А двери — еще ближе, и Фрэнк бежал с поля боя, как последний трус.

III.

Познающий вел свой рассказ, а Фрэнк то и дело поглядывал туда, где, позади могучего ствола дуба, серели угрюмые стены особняка. Потемневшие от времени, проросшие мхом, в трещинах будто в морщинах, со слепыми бельмами забитых досками окон на первом этаже. Выше, сквозь переплетение лысеющих ветвей, сквозь бронзу листьев, просматривались диковинные дымоходы и башенки, остроухие наличники слуховых окон. Старая архитектура, той поры, когда строгой гармонии пропорций строители предпочитали бурный полет фантазии. Над продырявленным куполом домашнего храма торчала голая ржавая игла — шпиль, утративший знак Руна.

Скоро набежали тучи, вновь скрывая солнце. И чем дальше звучала история Дома Алхимика, чем больше блекли, выцветали краски вокруг, превращая день в мертвенное подобие себя самого, тем мрачнее и неприютней выглядел силуэт дома впереди.

…Когда-то особняк, выстроенный на развалинах строения еще более древнего, служил пристанищем для странствующих пастырей. С тех пор священнослужители перебрались в жилище пороскошнее, а дом не раз сменял хозяев, пока последним его владельцем не стал, лет эдак с полсотни назад, чужеземный ученый-алхимик.

Чужестранец жил в добровольном заключении, не появляясь даже в собственном саду, но это-то и вызывало подозрения у его соседей. Эти простые люди строили самые мрачные предположения о том, что творится в особняке за закрытыми дверями. Ползли слухи, один фантастичнее другого. Разве не странно, что слуга у чужеземца — немой? Не иначе, специально, чтобы не проболтался о колдовских чернокнижных опытах хозяина!.. И не чудно ли, что из фигурных труб особняка валит иногда дым не приличного, скромного серого цвета, а зеленый или даже красный?

У ограды особняка не раз замечали кота, подозрительно черного и до странности большого, и находились среди соседей те, кто утверждал: то чужеземец выскальзывает на улицу затемно, обернувшись черным котярой. Зачем — этого они объяснить не могли, но в одном ручались — алхимик не выносит света Божьего потому, что запродал душу Темнейшему.

В один непрекрасный день окрестные жители услышали то, что подтвердило — и превзошло — их худшие опасения.

Кроме немого слуги, приехавшего с хозяином из дальних земель, в особняке пару раз в неделю появлялись приходящие слуги — местная женщина, которая драила котлы, штопала, стирала хозяйское белье, и парень-садовник, тоже из местных. До него должность садовника занимали уже двое, но их уволили за то, что совали нос, куда не следует — прогнали, в конце концов, и этого.

Из особняка парень ушел с горстью медяков за пазухой и сплетней на языке.

От служанки ему удалось узнать, что хозяин их частенько спускается в подвал — один или со своим немым слугой. Только Темнейший знает, чем они там занимаются, но не иначе, как всякими чародействами.

Любопытство жгло парня, а еще вспомнилось ему, что алхимики умеют превращать низменный металл в золото… И вот как-то раз, улучив момент, когда немой слуга ушел по делам, садовник прокрался к двери подвала. Заглянул осторожно внутрь — и едва дух не испустил от страха.

Алхимик был там, и глаза его — нет, глазищи — пылали как две плошки, разгоняя мрак своим болотно-желтым сиянием. Стол перед ним прогибался под тяжестью золотых монет, а за спиной, на полках, лежали черепа, десятки, может, сотни человеческих черепов. Еще здесь висели связки иссохшихся кистей, а в блестящих сосудах, расставленных по столу, вращались глазные яблоки. В углу же стоял скелет, и к нему алхимик повернулся, сказав грозно: — Силами тьмы приказываю тебе: подойди, возьми это золото и стереги его.

И садовник с ужасом увидел, как в пустых глазницах вспыхнули огоньки… Тут-то он пустился бежать, забыв обо всем на свете, но еще долго слышал, как клацают внизу лишенные плоти кости…

Этот рассказ потряс местных жителей. Они понимали — в чем-то парень приврал, тем паче, что сочинять любил с детства, но не во всем же! Запали им в душу и слова про золото.

Соседи хотели уже идти громить дом колдуна, удержал лишь страх перед черной магией и городской стражей… Утешились тем, что закидали камнями сад и расписали ограду непристойностями.

Но худшее было впереди.

Служанка-поденщица, привлекательная молодая женщина, что называется, в самом соку, однажды утром ушла на работу в особняк — и так и не вернулась. Ее муж сразу забил тревогу. Он и пускал-то ее туда, скрепя сердце, потому что семья крайне нуждалась в деньгах…

Окружив себя для храбрости друзьями, мужчина направился к особняку, требовать, чтобы ему вернули жену. Долго пришлось стучать и колотить, прежде, чем за дверной решеткой показался хозяин.

Алхимик и не подумал открывать визитерам. Проворчал, что только черт знает, где сейчас эта бабенка, и куда запропастился его проклятый слуга, — не самый удачный выбор слов! А потом велел убираться восвояси.

Безутешного мужа это успокоить никак не могло.

А на следующий вечер произошло доселе невиданное — алхимик самолично появился в одной из местных лавок! Удивление и волнение бакалейщика переросли в ужас, когда он заметил, что рукав странного гостя испачкан кровью…

Алхимик слегка смутился под его перепуганным взглядом, и пробормотал, что де с тех пор, как исчез его слуга, ему приходится выполнять всю работу самому, вот он и поранился.

Когда лавочник поведал об этом случае соседям, те не сомневались ни мгновенья — рукав алхимика замарала кровь служанки, которую он умертвил собственными руками. Сейчас ее тело лежит в подвале — возможно, рядом с трупом немого слуги — чтобы послужить алхимику в его темных чародействах…

Гнев разгорался в сердцах. Такое было невозможно стерпеть!

Возбужденная толпа вооружилась всем, что под руку придется, и отправилась приступом брать дом проклятого колдуна. Размахивая факелами, люди окружили особняк.

Лицо хозяина дома мелькало в окне второго этажа, но он не вышел к гостям, даже тогда, когда в стекла полетели камни и горящие тряпки. Это, впрочем, было не удивительно. Удивительным оказалось то, что, когда разъяренная толпа выбила двери и пронеслась по комнатам, громя мебель, то не обнаружила нигде ни алхимика, ни его слуги, ни убиенной служанки.

Единственное живое существо ждало их в самом низу, в подвале. Там, из черноты, навстречу гостям сверкнули два огненно-желтых глаза. На столе, уставленном склянками, сидел большущий черный кот и грозно урчал.

Люди потом рассказывали, что пытались поймать зверя — но тот словно таял у них в руках, обращаясь черным туманом. Так и протек сквозь толпу, выпрыгнул, с громким шипением, в окно — и был таков.

Подвал обыскали самым тщательным образом, вот только не нашли там ни сосудов, полных глаз, ни сушеных рук, ни, что печальнее всего, гор золота. Должно быть, алхимик скрыл их от взора людского при помощи чародейства. Череп отыскался всего один, пожелтевший от времени. В углу и правда стоял скелет, но его расколотили прежде, чем он успел проявить признаки жизни. Склянки, сосуды, странные смеси, белый порошок (видать, из человечьих костей), книги на чужестранном богохульном языке, листы, исписанные диковинными значками, — вот и вся добыча. А еще горсть монет, которые, как и подобает чертовому золоту, оказались на поверку фальшивыми.

Городская стража разогнала погромщиков прежде, чем они успели сжечь дом, а в последующие дни ни один честный человек уже не осмеливался к нему приближаться. Жить там, где творились столь темные дела, так никто и не захотел, и особняк с тех пор стоял необитаемым, медленно разлагаясь, добыча времени и стихий. И прочно прилепилось к нему новое прозвище — Дом Алхимика.

Местные говорили, что в заброшенный дом иногда возвращается сам Алхимик, в облике огромного кота с горящими глазами. Всех кошек темной масти в округе истребили, но оборотень, видать, ускользнул… Еще говорили, что по ночам в доме, подвывая, пляшут демоны, с которыми возжался его хозяин.

Ходили и другие разговоры — что кто-то будто бы видел "покойную" служанку Алхимика и немого слугу, когда они покидали город вдвоем. В пользу версии, по которой они сбежали вместе, говорило и то, что слуга, не считая немоты, был кавалер хоть куда, и то, что неутешный муж, придя в себя, не досчитался их с женой жалких сбережений… Да, слухов ходило много…

— Разве мог я не заинтересоваться такой историей? — спросил Гвиллим Данеон, и Фрэнк вздрогнул, приходя в себя. В углах губ Познающего собрались веселые морщинки. — Я прочел ее в городских летописях, еще когда занимал должность во дворце… Тогда я подумывал о том, чтобы написать труд по истории нашей столицы, которую изучал много лет. О, едва ли найдется на свете город, хранящий больше тайн!..

Фрэнк поежился. Зябкая сырость лезла под одежду, и глубже — в самые кости. Сидеть на открытом воздухе уже не казалось такой хорошей идеей. Но укрыться под крышей дома напротив, тянувшего к столу темные лапы теней, почему-то совсем не хотелось.

— И вы верите во всю эту чушь? — голос Грасса резал презрением.

— Во что? — живо откликнулся Данеон. — В то, что черный кот в темном подвале мог ускользнуть от кучки людей, боявшихся его до смерти? Отчего же нет, коты отличаются подобными талантами. Или во все остальное?.. Мой друг, я — Познающий. Мы — люди, изучившие древнюю мудрость Ведающих, имеем несколько ээээ более утонченное представление о потустороннем, чем невежественная чернь. Я верю в то, что человек мыслящий должен уметь а-на-ли-зировать и делать выводы.

— Мы не боимся теней на стене, — кивнула Эллис. — А помнишь ту старушку? Когда мы только обустраивались здесь, она все ходила вокруг, предупреждала, что дух Алхимика еще витает в доме, ждет, когда кто-нибудь начнет снова в нем жить. Грозилась, что дух вселится в одного из нас, и заставит убивать, — Эллис добродушно усмехнулась. — Простая наивная душа…

— Ну да, как же, как же, — закивал Гвиллим Данеон. — Поначалу соседи даже боялись к нам заходить.

— Это дурное место! — прозвучал вдруг высокий, срывающийся голосок.

Все повернулись к Лори. До сих пор девочка сидела тихо, не отрывая взгляда от стола, а сейчас подскочила, прямая и тоненькая, настоящая тростинка. — Нам надо уйти отсюда!

Эллис поднялась, и, надавив ей на плечи, заставила опуститься на скамью рядом с собой. Успокоительно погладила по волосам. — Ну что ты, Лори, милая, не говори ерунды. Она очень впечатлительная, — объяснила молодая женщина, поворачиваясь к гостям. — Расстроилась из-за Триса, бедняжка. Зря мы обо всем этом заговорили.

— Но о пропавшем поговорить придется, — снова заговорил Грасс. — Мы уже наслушались о котах, проклятых домах, и прочей ерунде. А теперь каждый расскажет все, что знает, об исчезновении музыкантишки.

Лето 663-го

…Когда он огляделся, в арочные окна уже смотрели звезды. Надо было уходить, спасать остатки достоинства, но его влекло к ярко освещенному залу, как мотылька к пламени свечи. Как будто того, что он уже увидел и услышал, не хватало, чтобы поверить.

Сам до конца не понимая, зачем это делает, Кевин снова погрузился в шумную суету.

Голоса и звуки музыки долетали словно издалека. Все это уже не имело значения. Скоро он уйдет отсюда навсегда. Как муха, присевшая на прекрасное полотно, он никогда не был частью картины.

Он ждал, что Филип подойдет его прогнать, даже желал этого, но, похоже, и Картмор, и остальные перестали обращать на него внимание. Как будто он уже превратился в дурное, смутное воспоминание. В невидимку.

К тому же, начинался новый танец. Гости образовали круг, и под звуки музыки в центр зала вышли три пары, среди них — Картмор и Гвен. Они танцевали слаженно, красиво, хотя в их движениях не хватало того огня, что раскалял воздух между Филипом и Денизой до дрожи, заставляя казаться в танце двумя половинками единого целого.

Кевин поискал в толпе Денизу, ожидая увидеть, как ее черные глаза испепеляют жениха и его пассию. Но хотя Дениза стояла в первом ряду, смотрела она не на них.

Это был взгляд исподтишка, не предназначенный для публики. Нежность смягчила ее черты, очистила на миг от гордыни, ревности и напускного равнодушия, и сейчас Дениза выглядела как обычная влюбленная девочка, какой, собственно, и была. На мгновение он даже забыл ее ненавидеть.

Фрэнк Делион ничего не замечал, погруженный в себя, понурый. Какого черта ему-то не хватало?! Кевин ненавидел его больше, чем мог выразить, бессмысленной больной ненавистью. Так голодный нищий, должно быть, ненавидит сидящих за пиршественным столом.

Грохотали каблуки, смычки скрипок скрипели по нервам. В зале было жарко, так жарко, и на лбу его выступили капли пота. Но уходить — рано. Оставался еще один человек, и еще одна попытка, заранее обреченная на поражение.

Поэтому он ждал, забившись в дальний угол, пока новые пары сменят первых танцоров в круге, пока Филип и Гвен наговорятся, подальше от любопытных ушей, их головы — так близко. Ждал, пока Филип перекидывался шутками то с одним приятелем, то с другим, слушая до боли знакомый смех, полный беззаботного веселья, ждал до тех пор, пока Картмор не отошел в другую часть зала.

Только тогда Кевин решился подойти к Гвен. Никогда он не ощущал себя таким глупцом, как сейчас, приближаясь к девушке в белом платье, а ведь это чувство всегда липло к нему, как вторая кожа.

Задумавшись, Гвен заметила Кевина, лишь когда он встал рядом.

— Вы позволите поговорить с вами?

Он ждал, что она откажет, но Гвен кивнула, не поднимая глаз. Она была бледнее мела.

— Я буду ждать вас в Портретной.

Так называли мрачноватую комнату неподалеку, где пребывали в изгнании менее удачные портреты Картморовской родни.

IV.

Обитатели дома молчали, выжидательно поглядывая друг на друга — кто заговорит первым? Детишки уже давно убежали играть, и сейчас с энтузиазмом фехтовали на палках.

— Что рассказывать-то? — буркнул, наконец, Мор. — Ушел и черт с ним! Сами сказали — какой-то музыкантишка. Не много ли чести, так с ним возиться!

— Он был моим протеже. — Судя по выражению лица, Филип тоже не питал к брату Эллис особой нежности. — И твоя сестра переживает из-за него.

— Мы делили с ним хлеб и кров, — наставительно заметил Познающий. — Это делает его членом нашей большой семьи.

— Лори, дорогая, может, тебе пойти прилечь? — спросила Эллис, склоняясь к девочке. Но та лишь мотнула головой, и еще крепче сцепила ладони на коленях. — Мы просто не знаем, что говорить. Тристан ушел, и мы его больше не видели.

Высокая крепкая женщина — Хельда — встала со скамьи и начала собирать посуду.

Грасс нетерпеливо постучал костяшками по столу. Судя по выражению его лица, он с удовольствием продолжил бы допрос в подвале Красного Дома. — Кто видел музыкантишку последним?

— Его звали Тристан, — шепнула Эллис едва слышно.

Этот вопрос поверг всех в смущение.

— Откуда же нам знать, господин Овчарка, — пробормотал в конце концов Том, усиленно морща лоб. — Ежели б знали, его б и спросили, куда Трис делся.

Грасс скрипнул зубами. — Ищейка. И мне надо знать, кто из вас видел его последним.

— Я.

Глухой, сдавленный звук, но он заставил всех вздрогнуть. Опять Лори, сидевшая с низко опущенной головой.

— Не могла ты видеть, как он уходил! — воскликнула Эллис. — Это было вечером, и ты отдыхала в своей комнате, помнишь?

— Я видела его во сне этой ночью, — падали едва слышно слова. — Тристан играл на скрипке и смотрел на меня, и эта скрипка… — Ногти терзали полупрозрачную плоть рук, оставляя красные следы.

— Ищейкам плевать на сны! — оборвал ее Грасс. Он походил на злого пса на короткой цепи, которому остается лишь хрипеть и скалить клыки. — Вы, стая ту…

— Грасс! — одернул его Филип, и тот ограничился шипением меж сжатых зубов.

Продолжил: — Мне надо знать, кто из вас видел, как Скрипач выходит из дома, и в каком часу это было.

— Что же вы сразу так не сказали, — мягко упрекнул Познающий. — Был молитвенный день, и большинство из нас работало дома… Я проводил Тристана до крыльца, кто-то из наших друзей занимался садом… Коли не ошибаюсь, ты, Мор, ты, Жаннис, — он взглянул на человечка с кривой шеей, — и наша добрая Хельда.

— Час примерно помните?

— Я знаю почти точно, — откликнулась Эллис. — Я как раз выглянула из окна, и видела, как Трис махает рукой на прощание. Я ему тоже махнула. А вскоре после этого начали бить колокола часовни Благодарной Паствы. Их слышно по всему дому, мы по ним узнаем время. Значит, он ушел около пяти, ведь так?

— Да-да, — кивнул человечек по имени Жаннис, зачем-то дергая себя за острый нос. — Он же говорил нам, что в шесть у него свиданьице намечается.

— О, об этом свидании, — Филип подался вперед, глаза блеснули, как у кота, заметившего птичку. — С кем он собирался встречаться? Расскажите все, что знаете!

Фрэнк тоже ощутил прилив азарта — наконец-то добрались до самого главного!

— Да мы не так много и знаем, да, отец? — ответила Эллис. — Хотя Трис за завтраком только об этом и говорил. Он был очень весел и доволен в тот день, — улыбка скользнула по ее губам.

— Мне он тоже хвастался, — закивал Жаннис со скабрезной ухмылочкой. — Будто б на балу у вашего братца, лорд Филип, он познакомился с кучей высокородных красоток, в шелках и драгоценных камнях. И они так и вешались ему на шею.

Мор фыркнул. — Этот любил приврать. Небось, залез под юбку какой-нибудь служанке.

Филип пожал плечами. — Почему бы и нет? Я мог бы порассказать вам о дамах, сходивших с ума по собственным лакеям, а ведь музыкант — это все же рангом чуть повыше. К тому же Тристан — очень хорошенький мальчик.

— По крайней мере одну знатную красотку, неразборчивую в связях, мы все знаем, — обронил Грасс.

Фрэнку захотелось ему врезать, но Филип только вяло отмахнулся. — Не мели ерунды. Так что еще он говорил?

Эллис призадумалась. — Да кажется, если отбросить пустую болтовню, только это. Что в шесть часов у него свидание с богатой и знатной красоткой, а познакомились они на вечере у твоего брата.

— О! — Корин даже на скамье приподнялся. — Вспомнил! Еще он с утра насвистывал песенку, эту, "Твои голубые глаза"!

— Ну, это вряд ли поможет господам Ищейкам, мой юный друг, — мягко остудил его пыл Познающий. — Он всегда что-то насвистывал, бедный Трис…

— Кто знает, кто знает, — Филип задумчиво постучал себя по подбородку. — Дамы с голубыми глазами — под особым подозрением.

— Тут Ищейки помочь не могут. Дамы — не по нашей части, — хмыкнул Кевин. — А вам, Ваше лордство, придется переспать со всеми дамами, что были на балу, и расспросить их в постели, нравятся ли им музыканты. Думаю, для вас такое — раз плюнуть.

— Нужно узнать у твоего брата имена гостей, — поспешил вставить Фрэнк, покосившись на Эллис.

Красотки с бала… За масками не видно лиц… Впрочем, бедняге Тристану любая дама в нарядном платье должна была представляться писаной красавицей. Даже Фрэнку, на его первом балу, все молодые женщины казались обворожительными и неотразимыми. А потом он встретил Денизу — и понял…

— Ах да! — вспомнила вдруг Эллис. — Трис хвастался мне новым кольцом. Красотка подарила ему в знак расположения. Такой камушек… Сиреневый. Я в них не разбираюсь. А на нем что-то вырезано.

От Фрэнка не ускользнуло, что Филип нахмурился. Да нет, не может быть… У Денизы был ее драгоценный Ален, такой галантный и влюбленный.

— Это называется "они ничего больше не знают", — проворчал Грасс. — Ладно, опишите, что на нем было надето.

Женский взгляд Эллис уловил больше всего подробностей — плащ с голубой подкладкой, теплый камвольный дублет, новые сапожки, белое перышко в шляпе, — скрипач оделся в самое лучшее из того немногого, что у него было.

— И за любую часть этого наряда здешний народ перережет глотку, не задумываясь, — заявил Мор.

— Наши соседи — люди порядочные, — поправил его отец, — но улицы полны бандитов, солдатни, слоняющейся без дела и денег, и таких же несчастных и отчаявшихся беженцев, какими были мы до встречи с лордом Филипом. Пока мы не поселились здесь, нам привелось пообщаться со всеми ними.

— У него были враги? — спросил Кевин, прищурившись. — Быть может, прямо здесь, в этом доме?

Сидевшие за столом начали переглядываться, то ли удивленные, то ли встревоженые. За всех ответила Эллис, со спокойствием уверенности: — Только не здесь. Мы все его очень любим…

Но не Мор, подумал Фрэнк. Этот едва ль любит хоть кого-то.

— Тристан часто играл для нас в саду, — мечтательно-отрешенное выражение проступило на лице молодой женщины. — Соседи тоже сбегались послушать. Совсем простые люди, но они стояли тихо, и боялись шевельнуться… Думаю, даже Боги спускались и слушали…

— Да, с чего нам его не любить, мой лорд! — захихикал кривошеий человечек. — Хороший паренек. На скрипочке пиликал отменно — и еще попиликает, буде на то воля Богов.

— Не обращайте внимания — даже последний болван сообразит, что никто из вас здесь ни при чем. Что ж, кажется, все очевидно… — начал Филип, когда вскрик разорвал воздух, как пуля.

— Триса забрал ОН! Алый человек!

V.

И снова все обернулись к девочке, дрожавшей, как сухой лист на ветру.

Мор застыл с открытым ртом, Корин подскочил с места, а кривошеий человечек нарушил упавшую тишину неуместным, лишенным веселья смешком.

— Что еще за "алый человек"?! — воскликнула Эллис. — Что ты такое выдумала?

— Да, Лори, ты что?! Немедленно прекрати! — присоединился к ней Корин, бледный.

А Лори молчала, глядя перед собой слепым от ужаса взором, и дышала так, будто только что со всех ног убегала от чего-то ужасного. — Я видела его во сне. Только то был не простой сон, особый. Алый человек, я видела его, он уже идет за нами, за тобой, Эллис, за тобой…

Фрэнк подошел ближе, чтобы отчетливее разбирать слова — крик лишил Лори сил, и шепот ее звучал едва слышно.

— Он голый и весь измазан кровью, красной-прекрасной. Брюхо набухло плотью людей, которых он убил и съел. Он бредет по дому на ощупь, потому что веки слиплись от крови, а по щекам текут алые слезы. Хочет открыть дверь в мою спальню, но влажные пальцы все скользят и скользят по ручке, и тут я понимаю, что я — это ты, Эллис, это ты тут лежишь, а он входит, и он огромный, и жаркий, и пахнет, как кровь… — Застонав, Лори спрятала лицо в ладонях.

— Вечно она что-то выдумает, хи-хи! — Кривошеий человечек — Жаннис, его имя Жаннис — ухмылялся, а его глаза боялись.

Эллис прижала к себе полу-девушку полу-дитя, щуплые плечики которой вздрагивали от рыданий. — Ну, ну, Лори, ты просто устала, дорогая. Перестань, прошу тебя, — Дочь Познающего попыталась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой. — Ты же большая девочка! Ты просто сама себя напугала.

Лори подняла к ней залитое слезами лицо. Прозрачные глаза блестели, как у пророчицы или безумной. — Ты же знаешь, мои сны часто сбываются! Это была твоя комната, Эллис, твоя спальня, тебе угрожает опасность!

— Нет никакой опасности! — Эллис слегка встряхнула Лори, теряя терпение.

— Выпороть эту дрянь и все тут, — проворчал Мор Данеон, косясь на Филипа. — Болтать чушь при высоких гостях!

— Никто не будет ее пороть, — Дочь Познающего тут же обняла Лори за плечи защитным жестом. — Никто мою сестренку не тронет.

— Нет, конечно же нет, — засуетился Данеон, поднимаясь со стула. — Девчушка просто расстроилась. Пойдем, дитя мое, я дам тебе средство, от которого ты сразу уснешь, — Он подошел к девочке и, взяв под локоть, попытался увести. Но Лори отчаянно замотала головой, вцепившись свободной рукой в скамью.

— Я и Триса видела во сне, перед тем, как он исчез, — отчаяние сделало ее голос хриплым и ломким. — Он играл на скрипке, а смычком у него была человечья кость. Я закричала изо всех сил, да так, что сердце вылетело у меня изо рта, и забилось на полу, как алая рыба!

— Хватит! Хватит, я сказала! — Эллис сорвалась на крик.

Филип притянул молодую женщину к себе и начал что-то нежно нашептывать ей на ухо.

Фрэнк огляделся — другие обитатели дома оцепенели на своих местах, лица затвердели от страха. Темноволосая женщина, Марта, молча просидевшая весь ужин, сейчас озиралась по сторонам, выискивая, куда убежали ее мальчики.

В тусклом свете эти люди смотрелись безжизненными, как статуи. Слова Лори явно произвели впечатление.

Фрэнку хотелось их как-то успокоить, а может, это рассказ Данеона вселил в сердце беспокойство? — Почему бы нам на время не выставить здесь охрану? — предложил он. — Филип может поделиться кем-то из своих громил.

— Вас что, впечатлило это представление, мой лорд? — фыркнул Грасс. Теперь его презрение было обращено на Фрэнка.

Ответил ему Филип. — В мире, где есть вещи, которые видели мы, почему бы не быть и пророческим снам? — проговорил он задумчиво, целуя волосы Эллис. — Мне нравится твоя идея, Фрэнк. Только вместо моих громил, караулить здесь будут Ищейки, по очереди.

Грасс предсказуемо ощерился. — Ищейки — не сторожевые собаки для стада овец!

— Вы будете тем, чем я прикажу вам быть, — отрезал Картмор. — Господин Овчарка.

— Вот еще, не нужна нам никакая охрана! — Эллис освободилась из объятий любовника и выпрямилась в полный рост. Судя по решительному взгляду, она снова владела собой. — Филип, ты что, зачем такие хлопоты! Нам здесь абсолютно ничто не грозит.

— Нет, грозит, грозит! — Лори продолжала дрожать.

— Не слушайте вы эту дуру! — настаивал Мор. Судя по злобному взгляду и участившемуся дыханию, он едва удерживался от того, чтобы отвесить девочке оплеуху.

Гвиллим Данеон поддержал детей, хотя Фрэнк заметил, что и без того бледные его щеки приобрели сероватый оттенок. — Я тоже не понимаю, откуда эта странная идея. Только из-за того, что девочке приснился дурной сон? Если с Тристаном все же стряслась беда, это произошло далеко отсюда. Вы же не приняли всерьез ту маленькую легенду, которую я рассказал, чтобы вас позабавить? Такие образованные господа…

Филип подсел к Лори, и, приподняв пальцем за подбородок, заглянул ей в глаза. — Тебя успокоит, милая, если в доме днем и ночью будет находиться вооруженный охранник?

Лори закивала так же усердно, как до того мотала головой. — Да, да, пожалуйста! Эллис в опасности, я знаю точно.

— Мой лорд, простите меня, но это полная глупость, — произнес Гвиллим Данеон с достоинством. Он снова становился самим собой. — В этом доме всегда кто-то есть, моя дочь не остается здесь одна, а уж теперь мы, так и быть, особо проследим за этим. Если вы настаиваете, мы сами будем караулить днем и ночью, пока это бедное дитя не успокоится. В мои годы я почти не сплю…

— Нет, нет, этого мало! Он придет, красный человек, он уже идет! — в голосе Лори вновь зазвучали визгливые ноты. — За всеми нами, а потом и за Эллис!

— Девчушка просто хочет внимания, — говорил Данеон, перекрывая ее крик. — Она не лжет, нет, всего лишь напридумывала себе разных ужасов, и теперь ей кажется, будто это какие-то провидческие сны. В ее возрасте у девушек случаются самые странные причуды, мне ли, как Познающему и лекарю с опытом, этого не знать! Ей нужно выпить успокаивающий отвар, поспать, а завтра она сама вам скажет, что все ей просто почудилось.

Филип задумался. — Знаете что, — сказал он наконец, — почему бы мне не отправить Лори и Эллис куда-нибудь подальше, за город, например. На время, а потом…

— Никуда я не поеду, — отрезала Эллис. — Мое место здесь, с моей семьей. И мои настои нужны нашим соседям…

— Дура ты! — огрызнулся ее братец. — Могли бы всей семьей переехать, зажить, наконец, по-человечески, в настоящем особняке, без всего этого!..

Его оборвал Данеон, в холодном голосе которого вдруг появилась острота ланцета. — Сын, следи за словами. Подумай, что говоришь.

Лори сидела, скорчившись, вздрагивая, как загнанный зверек, но тут подняла бледное лицо и взглянула на Эллис. — А я поеду! Прости, Эллис, простите все, но я поеду, куда угодно! Лишь бы не здесь.

Обитатели дома пересматривались, шептались друг с другом. Подошел к столу даже немой Мартин. Он, понятное дело, не мог ничего сказать, только неотрывно смотрел на Лори, и взгляд его жег.

Довольным выглядел лишь Филип. Фрэнку были знакомы эти азартные огоньки в глазах друга — они появлялись, когда тот придумывал способ использовать ситуацию в свою пользу. — Что ж! Я знаю, где может пожить Лори. Недалеко отсюда есть сиротский приют…

— О нет, в одном из этих мест?! — Эллис стиснула руки, прижала к груди. — Я слышала о них, они ужасны.

— Этот приют не похож на другие, — заверил ее Филип с улыбкой. — Его основала богатая дама, у которой нет своих детей, и говорят, она заботится о подопечных, как о родных. Зная ее доброту, я могу за это ручаться. Это приют для девочек, расположен в чудесном особняке на улице Трех Лилий. Может, знаешь место, Грасс? — он посмотрел на Ищейку в упор.

Кевин раздраженно дернул плечом. — На черта мне сиротские приюты? Когда там происходят преступления, Ищеек не беспокоят, потому что всем плевать.

— Ничего, найдешь. Я напишу записку покровительнице приюта, а ты отведешь туда Лори, и передашь записку — только лично в руки, не забудь.

— А если этой дамочки не будет на месте?

— Узнаешь в приюте, где находится особняк ее мужа, — я подзабыл — и отнесешь записку туда.

Кевин проглотил возражения с таким видом, с каким глотают горькое лекарство, и лишь резко кивнул.

— Я могу пойти вместо него, — предложил Фрэнк.

Филип покачал головой. — С этой сложной задачей Грасс кое-как управится сам, надеюсь. А ты пока нужен мне здесь. Значит, так, Грасс, когда выполнишь поручение, не сюда возвращайся, а приходи в таверну Хитрый Лис. Это через три улицы отсюда, хотя что я! Уж места, где продают выпивку, Ищейки точно знают, как свои пять пальцев. Мы с твоим командиром будем ждать тебя там.

Эллис, тем временем, подошла к Лори, опустилась перед девочкой на корточки. — Сестричка, неужто ты бросишь свою семью из-за глупых страхов? — ее голос был мягок, пальцы гладили щеку Лори. — Подумай обо всем, что мы пережили вместе. Разве это не важнее всего?

Лори смотрела на нее как завороженная, как будто колеблясь. Но тут Филип сказал — Грасс, пошевеливайся. И механизм пришел в движение.

Кевин шагнул к Лори, Эллис отступила.

— Марта, Хельда, соберете ее вещи? — попросила она. — Я слишком расстроена. Уверена, ты скоро передумаешь, сестренка. Помни, мы — твоя семья, и мы ждем тебя.

Женщины побежали в дом. Все то время, пока они не вернулись, Лори сидела молча, ни на кого не глядя. Филип и Эллис что-то обсуждали вполголоса, и, похоже, пришли к взаимопониманию. Фрэнк видел, как дочь Познающего гладит Картмора по плечу.

Лори снова заговорила лишь тогда, когда пришло время уходить, а за спиной ее грозной тенью встал Грасс. — Только обязательно, — пролепетала она с мольбой, — лорд Филип, обязательно поставьте кого-нибудь тут охранять. Алый человек забрал Триса, и других, и еще много кого заберет! Простите меня… — подняла было взгляд на остальных, и тут же опустила. — Я вас всех люблю. Будьте очень, очень осторожны.

Ищейка устремился вперед размашистым, злым шагом, а Лори поспешила следом, понурив голову.

Обитатели дома сбились вместе и смотрели, как удаляется эта до нелепости контрастная пара. Корин и старший из мальчиков помахали Лори рукой, но остальные застыли бездвижно, будто на похоронах, и только ветер шевелил их волосы и одежду. Марта прижала к себе малыша, который, чувствуя ее страх, уткнулся приемной матери в юбки.

Фрэнку стало жаль их — взрослых, постаревших раньше времени, рано повзрослевших молодых, которые видели в свои годы больше ужасов, чем иные — за всю жизнь. Разве мало того, что этим людям уже довелось пережить? Теперь страх настиг их даже здесь, в доме, где они думали, наконец, обрести покой.

От мрачных мыслей его отвлек голос Филипа. — Ну что ж, — Картмор выглядел чрезвычайно довольным собой. — Пора идти в Дом Алхимика, искать черных котов!

XVII. ~ Женщина в черном ~

I. 24/10/665

Злость гнала его вперед. Он колотил сапогами по лужам так, будто в них отражалось лицо Картмора — грязь была повсюду, и не имело смысла выбирать, куда ставишь ногу. И все же разогнаться по-настоящему не получалось — не хватало только тащить девчонку за собой за руку.

Меж тем, избавиться от нее не терпелось — достаточно и того, что он выполняет поручение Филипа, подобно лакею. Ждала настоящая работа, которая не заключалась в доставке к месту назначения писем и девок.

Его подопечная шла рядом, поджав губы и сложив руки на груди, опустив глаза долу. Бледная, тощая, с узкой грудью, мелкая для своего возраста, — недоедание в самый важный период не пройдет для нее бесследно, и едва ли она расцветет. Увядший на холоде бутон, сказал бы какой-нибудь поэтишка.

— Не думай, что ты всех провела. Я сразу понял, ты знаешь больше, чем говоришь. — Встряхнуть бы хорошенько этот бутон, небось чего да вытряс бы. — Я приду тебя навестить, и тебе лучше быть поразговорчивее. А если попытаешься сбежать, из-под земли достанем и отправим прямиком в пыточную.

Девчонка словно не слышала, погруженная в свои мысли — или свои кошмары.

На перекрестке Кевину самому пришлось замедлить шаг. В этой части города он бывал редко, а потому засомневался, куда свернуть, чтобы выйти на улицу Усталых Странников и к этому треклятому приюту. И лучше удавился бы, чем спросил дорогу у прохожих.

Позор, тоже мне, Ищейка! Не лучше Делиона. Рядом протопала служанка, стуча патенами, навстречу попался прилично одетый мещанин, жавшийся к стенам подальше от переполненного жижей слива. Он опасливо и недовольно покосился на Ищейку, пробираясь мимо, и Кевин отвел душу, сделав шаг в сторону да посильнее задев его плечом.

— Нам туда, — сказала вдруг девчонка, вытягивая костлявую руку.

— Что, твои провидческие штучки? — хмыкнул Кевин, не веривший ей ни на грош.

Она удивленно заморгала. — Какие такие штучки?.. Просто нам туда.

Девчонка оказалась права, черт подери. Кевин вспомнил эту улицу, как только сделал новый поворот. Подходя к высокой каменной ограде, образовывавшей угол Странников с улицей Трех Лилий, он уже знал, что увидит над зубцами шестиугольную башенку и фигурные навершия труб и слуховых окон, усыпавших высокую крышу особняка.

Попасть внутрь можно было через мощные ворота или арку в стене, закрытую узорчатой решеткой. За металлическим кружевом угадывался внутренний двор — кусты в кадках, абрис фонтана.

Кевин тряханул створку решетки — закрыто. Взялся за кольцо, затыкавшее пасть железного уродца, и загремел им так, что девчонка поморщилась. Грохотать пришлось целую вечность — мертвецы на ближайшем кладбище, небось, уже начинали лезть из могил, куда многих из них Кевин отправил самолично, когда в глубине двора показалась сгорбленная фигура в чепце и фартуке. Старуха. В наступившей тишине стало слышно шарканье ног и звон связки ключей.

Наконец, старая ведьма дотащилась до ворот, но открывать не спешила. Злобные слезящиеся глазки карги зыркали на гостей с подозрением. — Слышь, ты, — проскрипела она, — сюда не пускают влисцов, собак и Ищеек! Иди себе восвояси.

По дороге Кевин успел переодеть плащ правильно — багровый цвет стыда был ему к лицу. — Это приют Священного Копытца?

— Вот не знает, куда стучит, а все равно стучит! Вестимо, он самый. Только нетути у нас места, можешь тащить свою девку туда, где нашел.

— Слушай, чучело, — рявкнул Кевин, без особой, впрочем, злобы. Таким старухам полагалось походить нравом на исчадия ада. Это к ним шло. — У меня письмо для твоей хозяйки от большого человека, и вы обе горько пожалеете, если она его не прочтет.

Старуха пожевала губами. — Для госпожи Бероэ?

Кевин глянул на летящие буквы, красивым почерком выведенные в верхнем правом углу сложенного листа. — Да, для этой самой.

— Давай его сюда, — Меж прутьев просунулась рука, костлявые пальцы готовы схватить письмо.

Кевин сграбастал тощее запястье, казавшееся хрупким, как птичья шея. — Открой дверь другой клешней, или я сломаю эту, — объяснил он.

— Ах ты, паскудник! — Старуха дернулась, но не тут-то было. — На по…

Прежде чем она успела набрать в грудь воздуха, он усилил хватку, и карга сморщилась от боли.

— Быть тебе под арестом… — прошипела она сквозь остатки зубов.

Кевин покосился на девчонку. Та наблюдала за происходящим с полным равнодушием. — Я — Ищейка. Мы сами всех арестовываем, а нас — никто.

Это показалось старухе достаточно убедительным, и она принялась ковыряться с ключами. Впрочем, дух ее не был сломлен. — Ну погоди, паршивец. Попробуй только стянуть тут чего — у мужа нашей госпожи большие связи!

Вроде любовника супруги, полагаю, сказал себе Кевин. Когда твоей жене пишет Филип Картмор, это плохой знак.

— Я — Ищейка, — напомнил он старухе. — Наша работа — ловить тех, кто крадет, а не воровать самим.

Ответом ему стало выразительное "Ха!"

Решетка скрипнула, открываясь. А потом пришлось плестись, приноравливаясь к шагу старой ведьмы, снова слушать шарканье подметок по камню.

Они прошли во внутренний двор, к бледному свету увядающего дня, расчертившему плиты под ногами тонкими тенями деревьев.

Старуха погрозила на прощанье когтистым пальцем: — Чтоб отсюда ни ногой! — И потирая то поясницу, то запястье, принялась карабкаться по лестнице, что вела со двора на портик, под сень нависавшего над ним второго этажа.

Грасс покосился на спутницу. Девчонка смотрела по сторонам без особого интереса, равнодушными пустыми глазами. Ей должно бы понравиться то, что она увидела: и ей, и местным воспитанницам повезло. Сиротки жили в настоящем особняке, пусть старомодном и не блещущем новизной отделки, — всяко получше той развалюхи, что делили с крысами дружки девчонки.

Мощные стены из камня песочного цвета, потемневшие от времени оконные рамы… На медальонах различим полустертый барельеф — розы, эмблема Картморов. Это здание им, что ли, принадлежит?..

В окне второго этажа Кевин заметил детскую мордашку — за ними наблюдали. Она тут же исчезла, стоило ему поднять голову, и теперь там виднелись лишь нарядные светлые занавеси, подвязанные каким-то хитроумным способом.

Просторный прямоугольный двор, где приходилось ждать, хорошо подходил для прогулок. Летом здесь наверняка можно было чудесно проводить время, укрываясь среди зелени от городской жары. Сейчас, глубокой осенью, все вокруг наводило меланхолию: розовые кусты, лишенные роз, деревья, теряющие листья, каменная чаша фонтана без воды, унылая, как пустая ладонь попрошайки.

— Тут тебя заставят вкалывать, пока руки не отвалятся, — пообещал Кевин девчонке. — Без дела сидеть не позволят.

Девчонка снова заморгала. — Так я дома работаю. Стираю, драю полы, готовлю, как все. А так-то я почти что швея. Моя мать была белошвейка, а шить умела все, она и меня научила. Только игл хороших у меня нет, все не купить. У мамы их было много, для разных тканей и разных видов работы, да только они мне не достались. Когда в наш дом пришли солдаты, они натыкали их в куски хлеба и заставили ее проглотить. Мама потом умерла, а иголки так в ней и остались. Ежели у них тут есть, так я шить смогу.

Кевин повернулся к ней. — А тебя почему не убили?

— Да я у тетки была, в деревне, — все с тем же спокойствием пояснила она. — Тетка потом померзла, когда за хворостом ходила, а меня забрали к себе Эллис и остальные.

— Я думал, ты дочь какой-то ведьмы.

Это ее удивило. — Ведьмы? Почему — ведьмы?

— Ну, ты-то почти что ведьма. Прорицательница. Вещаешь тут будущее.

Девчонка имела наглость пожать щуплыми плечами. — Я просто знаю, что моим друзьям грозит опасность.

— Лучше бы ты знала, что было в прошлом. Кто убил Тристана.

— Так я знаю.

— Ну да, Алый Человек, — с отвращением повторил Кевин. — Много от тебя толку.

Послышался стук торопливых шагов. Наконец-то.

Кевин повернулся к открытой галерее — и ему показалось, что реальность бледного вечера пошла трещинами, а сквозь них заструились призраки.

По ступеням крыльца к нему спускалась фигура в черном. Женщина, темные волосы короной уложены вокруг головы, а игра света на лице…

Мгновение он таращился на нее как идиот, как последний болван.

— Господин Грасс, это вы, я ведь не обозналась? — немного застенчивая улыбка тронула губы Гвен. Она смотрела на него так, словно была рада видеть, и как будто с ожиданием. Он забыл, какие у нее теплые глаза, светло-карие, с темным ободком вокруг ириса.

Гвен сама ответила на свой вопрос: — Нет, не обозналась. Моя добрая Аста сказала, что вы хотели видеть патронессу?

— У меня письмо к госпоже Бероэ, от… — начал Кевин, дивясь злобным играм судьбы. А потом до него дошло, и к горлу подкатила едкая желчь, как от удара в живот. Вот подонок!

Как в полусне, он потянул руку за письмом — и замер. Произнести это имя при ней, бросить в лицо? Впрочем — новая мысль помогла стряхнуть оцепенение — быть может, она обрадуется письму? А в небрежно начертанных строках — ласковые слова: птичка, рыбка, мышка, что там еще за пошлятину пишут женщинам, с которыми делят постель. Может, Филип хотел бросить их связь ему в лицо? Раньше Кевину в голову не приходило, что Гвен может стать для того чем-то большим, чем минутное развлечение.

В таком случае Картмор сильно просчитался. Кевину нет дела до любовниц Филипа. Тем более — до девчонки, с которой болтал о книгах там, в другой жизни, когда был непроходимым болваном. Пусть милуются, обжимаются и изменяют друг другу, сколько влезет.

Он с трудом сглотнул горечь, заканчивая: — У меня к вам письмо от лорда Картмора.

На бледных щеках вспыхнул румянец, но Гвен приняла письмо из его рук со спокойным достоинством. Ее пальцы вскользь задели его, и хотя они были смертельно холодны, Кевин убедился, что этот призрак — из плоти и крови.

Что она должна думать, видя его здесь, в этом позорном плаще, да еще посыльным на побегушках у Филипа? Не хватало лишь, чтобы Гвен вообразила, будто он сам искал с ней встречи.

— Я не знал, что патронесса — это вы, сударыня, — он старался говорить как можно более формальным тоном.

— Да, полагаю, вы не захотели бы меня видеть, — произнесла Гвен как будто про себя, разворачивая сложенную бумагу. — Но я рада, что вы здесь.

Быстро пробежав письмо глазами, она посмотрела поверх листа, куда-то в даль прошлого. Губы так плотно сжались, что превратились в белую полосу. Не похоже на выражение любовницы, получившей весточку от возлюбленного.

Ее самообладание превосходило его. Кевин отчаянно подбирал слова, чтобы заполнить тишину, а Гвен уже с улыбкой повернулась к Лори. — Мы будем рады принять тебя в качестве гостьи. Можешь жить с нами, сколько захочешь. Как тебя зовут?

Ответ прозвучал еле слышно.

— Красивое имя. Тебе придется жить в комнате с другими девочками, Лори, но у тебя будет своя кровать. А для начала мы тебя покормим, — Гвен протянула ей руку, ладонью вверх, и после недолгого колебания Лори взялась за нее своими тонкими, почти прозрачными пальцами. Взгляд карих глаз остановился на нем, и Кевин переступил с ноги на ногу, чертыхнувшись про себя.

— Вы сможете недолго меня подождать? Мне хотелось бы с вами поговорить.

Не о чем им было говорить. И все же пришлось кивнуть в знак согласия.

Гвен полуобняла девчонку за плечи — та не сопротивлялась, и даже будто прижалась к ней немного, и они начали подниматься вместе по лестнице, оставив Кевина молча проклинать Филипа, Гвен, и самого себя.

Лето 663-го

Кевин готов был прогнать любую сладкую парочку, нашедшую укрытие в Портретной, но его встретили лишь тишина да неприязненные взгляды мертвых Картморов на портретах.

Он снова ждал, и минуты вновь казались вечностью. И все же, когда, чуть скрипнув, отворилась тяжелая дверь, он понял, что совсем не готов. Как можно завести такой разговор с женщиной, которая тебе никто? Два свидания, которые помог устроить Филип, не давали ему никаких прав.

Кто может быть нелепее и смешнее, чем отвергнутый ухажер? Неужели мало ему унижений, чтобы разыгрывать перед Гвен столь жалкую роль?

Но Гвен… Она могла бы не приходить сюда, не давать объяснений, ведь их не связывали никакие клятвы, ни даже поцелуй. И все же стояла перед ним, терзая пальцами белый платок.

— Господин Грасс… Я не знаю, что сказать… — На ее лице были написаны вина, стыд, сочувствие, говорившие сами за себя. А хуже всего то, что сквозь них робко проглядывало счастье.

— Не говорите ничего. Я все вижу, — Кевин замолк, пытаясь подобрать слова.

Как же хотелось вылезти из своей кожи и убежать!.. Но долг приковал его к месту. Это из-за него Гвен оказалась в опасности, и он обязан ее предупредить.

— Представляю, что вы должны тогда думать обо мне, — Cловно не в силах встретиться с ним взглядом, она все смотрела на чертов платок.

— Только лучшее, — ответил Кевин, не задумываясь.

Да, было бы проще, если бы он мог презирать ее. Они не виделись десять дней, а она уже забыла о нем. Но как мог Кевин винить ее в том, что предпочла Филипа, — ведь у нее есть глаза, есть уши!.. А он даже ни разу не обнял ее…

— Я никогда не могла представить… — лепетала она. — Я хочу сказать… Разве я имею право играть вашими чувствами?.. Не пойму, что творится у меня в голове. Я должна…

Она пыталась как можно мягче дать ему понять, что между ними все кончено. Как будто в этом была необходимость! Ничего и не начиналось.

— Вам нет нужды мне что-то объяснять, — поторопился он сказать прежде, чем ситуация стала еще унизительнее и глупее. — Можете не опасаться, у меня нет намерения вам докучать. Вы вольны поступать так, как считаете нужным. Но я не могу не предупредить вас.

Кевин замолк, кусая губы. Все, что ни скажи, прозвучит как наветы неудачливого соперника. Он опять изображал дурака, даже если Гвен слишком добра, чтобы дать это понять.

— Я знаю Филипа и Денизу. Эти двое никогда не расстанутся, как бы ни издевались друг над другом. И он… он никогда вас не полюбит. Он вообще не может любить никого, кроме самого себя, — Как Кевин раньше этого не видел? Горечь сводила рот. — В лучшем случае вы будете игрушкой… Которую выбросят, как только надоест.

— Я ни о чем и не мечтаю… — Бледные щеки порозовели. — Я просто…

Просто не могла устоять, когда герой ее наивных фантазий вдруг обратил против нее все свое обаяние. Когда знаешь, о чем человек мечтает, знаешь, куда вонзить нож.

Сколько раз Кевин наблюдал, как Филип играет в свои игры — вот только на сей раз сердце, которое небрежно уронят на камни, будет настоящим, из плоти и крови, а не из золотой пыли, капризов и набивной тафты.

Как же сухо в глотке…

— Вы должны думать, что во мне говорит обида… Злоба.

— Нет. — Она качнула головой. — Я никогда так про вас не подумаю.

— Я лишь хотел сказать, чтобы вы были осторожны. Вот и все. Прощайте. Остаюсь вашим почтительным слугой.

Гвен, наконец, заставила себя посмотреть на него — никогда ее глаза не казались такими огромными и темными. Но Кевин уже отвесил ей поклон, и, развернувшись, зашагал прочь — не слишком поспешно, с высоко поднятой головой.

Прежде чем толкнуть дверь, возвращаясь к шуму и свету, он превратил лицо в бесстрастную маску. Те, кто хотел посмеяться над ним последний раз, будут разочарованы.

Он только не знал, что произойдет, если вдруг наткнется на Филипа. Одно лишнее слово, и… Но навстречу попался лишь Полли.

— Кевин… Грасс, вы в порядке? — Дурачок смотрел на него как-то странно.

С чего ему вздумалось спрашивать? Кевин не удостоил его ответом, просто прошел мимо. К выходу, на свободу.

II.

Кевин привык ждать. Торчать в засаде под ветром и дождем, на холоде. Сидеть часами в грязном кабаке, уткнувшись в кружку с нетронутым пойлом, поджидая, когда в зал войдет добыча. Мало кто может сравниться терпением с человеком, которому некуда и не к кому спешить.

Сейчас он расхаживал взад-вперед по небольшому двору, словно по раскаленной сковороде. Плиты жгли ноги сквозь подметки, каждое мгновение — муравьиный укус.

Проклятый Филип! Его вина. Он свел их с Гвен, как две марионетки, чтобы разыграли сценку нелепого фарса ему на забаву. И хотя Картмор остался в Доме Алхимика, Кевин словно ощущал на себе насмешливый взгляд черных глаз.

Конечно, тот просчитался, воображая, что Гвен что-то для Кевина значит. Бледное воспоминание, чужая дама со смутно знакомыми чертами… Но само бесстыдство, мелкая подлость грязной шутки заставили его ненависть гореть с новой силой. И ведь даже не отведешь душу, разбив эту самодовольную смазливую физиономию! Нельзя показать ни словом, ни жестом, что чем-то задет. На это Картмор надеется, этого будет ждать.

Нельзя и демонстрировать свое раздражение при Гвен… нет, госпоже Бероэ. Это будет выглядеть так, будто он держит на нее обиду, придает значение той нелепой старой истории. А с Кевина на сегодня хватит роли шута. Довольно и того, что притащился сюда, да еще с письмом Картмора в руке.

Надо продумать, как лучше держаться. Без фамильярности, чтобы не вообразила, что он хочет продолжить знакомство. Но вежливее, чем обычно. Да, именно так, спокойно и приветливо. Его обычные любезные манеры могут показаться — о Боги! — злостью отвергнутого поклонника. Жаль, он позабыл, как держать себя в приличном обществе, с дамой. Того гляди, откроет рот, а оттуда вырвется грязное ругательство.

Кевин прислушался. Издалека доносились отголоски звонкого смеха, приглушенное звяканье — столовые приборы? Где-то капала вода.

Темнело. Пройдет немного времени, и станет совсем черно, а небо над двориком усыплют звезды. Стоит ли Гвен здесь по вечерам, задрав голову вверх? Замужним женщинам, скорее всего, такое легкомыслие не свойственно.

До сего дня он даже не знал, что Гвен вышла замуж — да и что ему до того. Бероэ — знакомое имя. Если Кевин ничего не путал, то был богатый торговец и владелец верфи, вдовец преклонных лет. Достойный муж для молодой женщины с состоянием, нечего сказать. А Филип пишет ей письма…

Звук шагов, шуршание платья… Кевин выждал мгновение, потом обернулся.

Кажется, Гвен изменила прическу — во всяком случае, ему показалось, что выглядит она чуть по-другому. Что ж, естественно, ранее он застал ее врасплох.

— Простите, что заставила себя ждать. Я даже не подумала, что вы, возможно, спешите. Или устали.

Она говорила с ним так, словно их знакомство не прерывалось. Словно не было ничего странного, противоестественного в том, что они снова стоят друг против друга в сумраке, рядом с фонтаном.

— Мы накормили вашу подопечную, кажется, она немножко оттаяла. В письме сказано, что девочке нужен приют, потому что дома ей может грозить опасность… Наверное, от отца или брата?

— От огромного людоеда, любителя полакомиться скрипачами.

Гвен посмотрела на него недоуменно — ведь на лице Кевина не было ни тени улыбки.

— Из дома, где она жила, ушел и не вернулся человек, возможно, он мертв. Это сумасшедшая девчонка, которая, подозреваю, знает больше, чем говорит. Не удивлюсь, если она постарается сбежать, — предупредил он.

Гвен слегка нахмурилась. — Отсюда нельзя просто так выйти, ведь кому-то из детей может прийти в голову та же идея, но все-таки это не тюрьма. Мы стараемся сделать так, чтобы нашим девочкам не хотелось от нас уходить. В любом случае, передайте вашему другу, что он может не беспокоиться о Лори — о ней будут хорошо заботиться.

Это было больше, чем Кевин мог снести. — Он мне не друг, — прошипел он, и, спохватившись, прибавил: — Моя леди.

— Я не леди, — улыбнулась Гвен. — Я никогда ею не была, а господин Бероэ, мой муж — достойный во всех отношениях человек, но не дворянин.

Кевин должен был объяснить: — Нас с… с лордом Картмором свела сегодня прихоть судьбы. Мир, где я оказался, бесконечно далек от дворца и его обитателей.

— Мой, к счастью, тоже. Иногда господин Бероэ считает нужным появиться во дворце, и я должна сопровождать его. Но это бывает редко.

— Значит, вы не… — Он прикусил язык. Выкрутился: — Значит, вы больше не дружите с Денизой? С леди Денизой.

Теперь в улыбке Гвен появилась горечь. — Едва ли после того, что произошло, я смогу когда-либо смотреть ей в глаза. И едва ли ей может быть приятно меня видеть. Мы никогда не были особо близки, и все же мне стыдно, что я обманула ее доверие.

Того, что произошло.

Гвен ненадолго отвернулась, глядя на розовый куст, где оставалась всего одна, уже завядшая, белая роза. Потом медленно, словно через силу, посмотрела на Кевина. — Но больнее всего мне вспоминать, как я поступила с вами.

Неужто они и впрямь ведут этот разговор? Абсурдно, нелепо.

Ему не раз приводилось испытывать ощущение, что он смотрит на себя и окружающих со стороны — немой наблюдатель за серыми тенями, которые произносят слова и делают движения, лишенные смысла. Сейчас оно снова обволокло его, как мутное блеклое марево.

— Уверяю вас, у меня нет, и не может быть к вам никаких претензий, — Да, он совсем разучился улыбаться. Губы словно заржавели.

— Полагаю, ваша жизнь так полна событий, опасностей и подвигов, что вам некогда и незачем вспоминать о том, что прошло, — проговорила Гвен задумчиво.

— Моя жизнь — это копание в грязи, — он ответил суше, чем собирался. — Я — Ищейка, как вы заметили. Охочусь за всяким сбродом.

— И защищаете детей.

— Сейчас мы разыскиваем пропавшего скрипача, — Ну вот на черта он посвящает ее в эти детали?! Заразился болтливостью от Делиона? — Возможно, девчонка знает что-то, что может нам помочь. Если она сболтнет что-нибудь интересное…

— Я постараюсь разговорить ее, — пообещала Гвен. — У меня это иногда получается с нашими детишками. Она замолчала.

Тьма подползала все ближе, притворяясь тенью от стен. Скоро она их затопит. Как тогда — но совсем по-другому. Надо уходить отсюда, бежать — впереди ждет куча дел.

Его не интересовало, что за борьба отразилась на лице Гвен, только что таком спокойном. Лишь бы молчала и дала ему уйти.

А она разбила тишину: — Вы еще придете?.. Потом, когда вашу подопечную можно будет забрать домой?

— Нет, — Вышло слишком резко. — Видите ли, обычно я выполняю совсем другие задания. И они почти не оставляют мне свободного времени. Думаю, дев… девочку заберут родные.

И даже под страхом смертной казни Кевин больше не покажется в приюте Священного Копытца.

— Понимаю, — произнесла Гвен мягко, и было ясно, что она и впрямь все слишком хорошо понимает. — Я спросила потому… потому что трусиха. И думала, не отложить ли эту беседу до следующего раза. Может, написать письмо — хотя это, наверное, еще менее благоразумно.

Зверь, живший в нем, уже поднимал голову — злоба тем более мучительная, что ее надо скрывать за вежливой гримасой. Какого черта он должен торчать здесь, обгладывая косточки давно издохшего прошлого? Уж от этого-то унижения она могла бы его избавить.

А Гвен — госпожа Бероэ — все говорила: — Для меня огромное облегчение видеть, что у вас все хорошо. Я слышала про тот… то… что с вами случилось. И поверьте, мое сердце обливалось кровью.

— Совершенно зря, — удалось протолкнуть сквозь сжатые зубы.

Чудесно, значит, она знает о его позоре. И если служить Ищейкой, по ее мнению, это "хорошо"…

— Моя жизнь не так насыщена событиями, как ваша, даже обязанностями по дому я почти не обременена — там много лет заправляет старшая сестра моего мужа, весьма достойная и деятельная особа, и мое вмешательство ей не требуется. Конечно, я стараюсь заполнить досуг полезными делами, и теперь, когда нам удалось открыть этот приют, у меня всегда есть, куда приложить силы. И все же, наверно, не удивительно, что я часто перебираю в памяти события прошлого — тем паче, что мне-то есть в чем себя упрекнуть… И все это время я часто вспоминала вас, вашу доброту ко мне, тогда… Которой я совсем не заслужила.

— Какая там доброта!.. — Он разрубил воздух рукой, отбивая это слово, словно брошенный в него камень. Заметались потревоженные кусты.

Лучше б его подвесили на дыбе и загоняли кулаки под ребра. Злость уступила место вине. Он ощущал во рту ее привычный прогорклый вкус, такой едкий, что хотелось блевать.

Доброта — когда все беды Гвен из-за него.

— Да-да, доброта, — продолжал его любезный палач. — Она часто служила мне утешением… потом. И заставляла думать, что вы не приняли близко к сердцу ту историю, иначе вряд ли могли бы быть со мной так великодушны. Что до вашего предупреждения, поверьте, я его оценила. И если оно не помогло — в том я могу винить только себя.

Если бы Кевин отрезал Филипу голову, это бы помогло. Но он этого не сделал — и в этом уже его вина.

Видно, что-то отразилось на его лице, потому что она прибавила, опустив глаза: — Да, вы все правильно поняли. Все произошло так, как вы и говорили, и у меня даже нет того оправдания, что я не ведала, какой дорогой иду. Думаю, вы можете догадаться и о последствиях… последствиях моего падения.

Он сжал кулаки так, что затрещали кости. Вот мразь! Чтобы отомстить Кевину, не было никакой необходимости совращать Гвен. Вполне хватило бы заморочить ей голову — и бросить с разбитым сердцем. Но нет — ведь так куда веселее, а победа — слаще. Или это произошло уже после того, как…

Кевин отступил на шаг — этот камень попал прямо в солнечное сплетение. Его вина, его. И это тоже.

— Вы так на меня смотрите… — печально заметила Гвен. — Что ж, я все понимаю.

Он помотал головой. Открыл рот — и спохватился, пока не наговорил лишнего. — Ничто, — наконец-то нашлась нейтральная формулировка, — не может поколебать моего уважения к вам.

— Уважения? Я ничем не заслужила его, — Гвен вздохнула. — Я рассчитывала скорее на снисхождение. Быть может — отпущение грехов. Я беседовала с нашим пастырем, но почему-то мне все казалось, что только беседа с вами принесет мне облегчение. Да кроме него мне и не с кем поговорить — мой муж, спасибо ему, ни разу не упомянул об обстоятельствах нашей свадьбы, мои родители делают вид, что ничего не произошло, Дениза и он вежливо приветствуют при встрече. Я должна быть благодарна за это, но… Знаете, это так странно — жить в такой тишине.

Да, странно. Но к этому привыкаешь. А потом из старой раны снова начинает течь гной.

Тут до него дошли слова "последствия падения", и мысли заметались. Неужто на свет появился ребенок? При мысли, что где-то бегает дитя Гвен и Филипа, становилось до странности не по себе.

— У вас… — он заметил, что говорит таким шепотом, словно ведет речь о самом страшном из святотатств. — У вас есть ребенок?

Кевин почти видел его — малыша с озорной улыбкой и кудрявыми темными волосами. Ему было бы чуть больше года, не так ли?

Она покачала головой, на миг отвернувшись. Рука легла на живот бессознательным жестом. — Нет… Ему было не суждено родиться. Милость Богов, как говорит пастырь Оул. Но когда мое положение выяснилось, моей бедной семье пришлось тяжело. Им пришлось срочно подыскать мне супруга. Разумеется, уже речи не могло идти о том, чтобы выбирать и спорить с родителями. Мне повезло, что господин Бероэ давно хотел объединить состояния наших семей, даже согласился растить… растить плод недостойной связи. За это я буду вечно ему благодарна.

Это было уже слишком. — Молодая жена с богатым приданым — не так уж дурно.

— К приданому прилагалось покровительство Картморов. Лорд Томас Картмор был гостем на нашей свадьбе — большая честь для такой семьи, как наша, — добавила Гвен с невеселой улыбкой. — Что ж, должна же у моего супруга быть какая-то компенсация за то, что пришлось связать жизнь с запятнавшей себя женщиной. Но он ни разу не бросил мне прошлое в лицо — а это дорогого стоит.

На помрачневшей стене особняка погасли несколько окон, потом загорелись другие. Во двор снова долетали звонкие голоса — теперь чуть громче.

Гвен глубоко вздохнула. — Конечно, это безумие, когда женщина рассказывает подобные вещи постороннему мужчине. Впрочем, как любят повторять родители, мое поведение всегда отличали пренебрежение элементарными правилами пристойности и полное отсутствие подобающей гордости, — Та же улыбка. — Я уверена, вы сохраните мою тайну… Для моего супруга было бы большим ударом, если бы людям стало известно о моем позоре. Он должен заботиться о своей репутации.

Еще один мерзкий секрет, таскать с собою до могилы. Маленький, обыденный, тяжелый, как свинец. — Не волнуйтесь. У меня немного достоинств, но умение хранить тайны входит в их число.

Как трус, которым и являлся, Кевин предпочел бы не приходить сюда, не знать. Но он все еще был марионеткой, и его все еще дергали за веревочки.

— Я сожалею, — Это все, что он имел право сказать.

"Или все, на что хватило храбрости?" шептал издевательский голос, он знал, чей. — Госпожа Бероэ.

— Что ж, мне грех жаловаться. Как говорит пастырь Оул, все сложилось наилучшим возможным образом. Признаюсь, я часто думаю о малыше, который мог родиться. Хотя и понимаю, что так — лучше, и что я должна быть благодарна судьбе. Но… это не всегда получается. Хотя, кто знает, я часто думаю, что если бы у меня были свои дети, я могла бы погрузиться целиком в заботу о них, и мне бы не пришло в голову поспособствовать возникновению нашего приюта. Конечно, моя заслуга не так велика — этот особняк, например, пожертвовали Картморы.

Откупились от угрызений совести, вестимо.

— …Но все же это была моя идея. И сейчас, мне кажется, я приношу пользу, а это большая радость.

— Представляю. Что ж… Главное, что вы довольны.

— Я покойна. Господин Бероэ очень добр ко мне — он позволил мне потратить часть приданого на это место, и разрешает проводить здесь много времени, хотя и не в восторге от того, что я вожусь с уличными детишками — господин Бероэ немного опаслив. И в том, что у нас нет своих детей, он меня никогда не упрекал. У него есть племянник, которого он привык считать своим наследником, поэтому для него это не стало большим ударом.

Среди других теней, ползавших по саду, в своем строгом черном платье Гвен тоже казалась тенью, призраком самой себя. Да они и были призраками, оба — тем, что осталось после того, как настоящими Кевином и Гвен полакомились хищники в бархате и шелках.

— Он ведь вдовец, я не ошибаюсь? — не удержался Кевин от вопроса.

— Не ошибаетесь. Он был дважды женат.

Чудесно. Старикан, не способный зачать ребенка.

— Я бы не хотела, чтобы вы превратно истолковали мою откровенность, которую, конечно, нельзя назвать иначе как излишней и неуместной. Мне жаль, что я была так навязчива.

Бедная Гвен, наверно, опасается, что он вообразит, будто его приглашают возобновить знакомство.

— Надеюсь, вы поймете правильно, если я скажу, что всегда с теплом вспоминаю наши длинные беседы, и мне тяжело было думать, что когда вы нет-нет да погружаетесь мыслями в прошлое, то при мысли обо мне испытываете презрение, или, хуже того, обиду.

Сквозь сумеречную вуаль он различал ее лицо, бледное, но спокойное.

— Мне совершенно не в чем упрекнуть вас, гос… — новое имя Гвен застряло поперек глотки. — Сударыня, уверяю вас, я ваш самый покорный слуга, и давно забыл обо всем, о чем мне полагалось забыть. — Это прозвучало так искусственно, так напыщенно — как раз как надо. Подобным образом и должны разговаривать случайные знакомые.

Бледные губы тронула бледная улыбка. — Что ж, буду верить, что вы говорите от души. А мне вы помогли снять с души большую тяжесть. Пусть мы больше не увидимся, мне приятно думать, что мы расстанемся друзьями.

Друзья… Ядовитое слово. Но хорошо, что она его произнесла.

— Разумеется. В этом полумраке он не мог до конца разобрать выражение ее лица — впрочем, зачем оно ему? Уже открыт путь к бегству.

На прощание Гвен протянула ему руку — так, как протягивают мужчины, ребром. Кевин уставился на эту белую маленькую кисть с легким страхом. Когда-то тебе не хватало храбрости взять ее за руку — так вот она, давай, подержи на прощание. Смех и только — Филип бы посмеялся.

Он дотронулся до нее, осторожно, едва касаясь. Какие холодные пальцы, какая горячая ладонь.

— Всего наилучшего, сударыня, — Кевин отвесил глубокий поклон.

Наконец-то он свободен.

Кевин развернулся на каблуках и зашагал прочь, оставляя позади темные силуэты деревьев, оголенные кусты и одинокую фигуру в черном. Что за бездарная потеря времени.

Лето 663-го

И вот, наконец-то, спасительная тишина галереи, прохладный полумрак, освеживший горячий лоб.

Путь открыт — можно бежать, прятаться, зализывать раны.

Кевин устремился прочь — но с каждым шагом кто-то все глубже загонял кинжал под ребра, пока беглец не замер, пригвожденный ненавистью к полу. Гул крови в висках нарастал, заглушая отзвуки музыки, превращаясь в грозный рев. А в нем — голоса, знакомые до боли. И смех.

Выход ты найти сумеешь.

Ты просто шавка…

Тебя выставят отсюда пинками.

Все, что заблагорассудится.

Неужто он просто уползет восвояси, поджав хвост? Все клятвы в дружбе оказались пустой болтовней — ладно. Ему давали обещания — и все их нарушили. Ладно. То немногое, что у него было, отобрали — что ж. Из-за одного несчастного поцелуя.

Так напоследок над ним еще и посмеялись, специально для этого пригласив. О, Офелия — лишь предлог! Нет, его позвали, чтобы ткнуть мордой в лужу, а потом прогнать пинком под зад — и он прибежал.

И ты это стерпишь? И ему это сойдет с рук?

Над Кевином Грассом посмеются и забудут, словно и не было никогда. Заодно — над Гвен. А он послушно уйдет в тень, отыграв свою роль местного паяца.

Нет уж.

Он обернулся — еще виден вдали свет за открытой дверью, расплывающееся желтое пятно. Вернуться? Вызвать его на дуэль, при всех отказаться не посмеет! Или посмеет? Скажет, что Кевин чокнулся, а остальные их разнимут. Ахи и вздохи дам, горящие любопытством глаза, шепот… Прибежит стража… Он представлял, как будут смотреть ему вслед, когда гвардейцы потащат его в подвал. "Бедный Кевин Грасс, последний ум потерял. Вот что бывает, когда пускаешь нищих в переднюю приличного дома".

Нет-нет, сперва надо все обдумать. С таким же холодным коварством, как тот.

Он снова побрел дальше, по комнатам и коридорам, где бывал много раз, а память, с жестокостью, достойной Картморов, рисовала картины прошлого, каждая — как новая пощечина. Какая глупость, сколько наивности — и какое вероломство!

Нет, если проглотить это оскорбление, то лучше и не жить.

Когда Кевин немного пришел в себя, он стоял рядом с входом в библиотеку. Даже в бессознательном состоянии сделал именно так, как велел фальшивый друг, и это бесило.

Здесь его должна ждать Офелия.

Что ж. Ладно. В голове мелькнула безумная мысль, но он тут же ее отбросил. У него такое получиться не может. Ведь нет?..

Тяжелые створки дверей украшала резьба, рассказывавшая историю из древних легенд — фигуры людей, монстров… Кевин потянул за бронзовое кольцо в пасти змея. Будь что будет. Терять ему нечего.

III.

Они шли к крыльцу по дорожке, круша под ногами хрупкие скелетики мертвых листьев, — Фрэнк, Филип и Эллис, вызвавшаяся составить им компанию. Филип решил, что надо осмотреть комнату Тристана — идея, несомненно, разумная.

— Красивый дом, — вежливо заметил Фрэнк, наконец увидев особняк вблизи. И в меру зловещий — так, по крайней мере, начало казаться теперь, когда воображение населило пространство меж каменных стен гигантскими черными котами, убиенными служанками и неупокоенными духами.

В здании было два этажа, и, судя по крыше, похожей на шляпу с высокой тульей, чердак мог сойти за третий. Несколько окон второго яруса радовали глаз новыми светлыми рамами и блестящими стеклами — ремонт, сделанный на деньги Филипа.

Огибая особняк по пути к парадному входу, Фрэнк заметил и другие свидетельства, что новые жильцы не сидели, сложа руки. Грядки, с которых уже собрали урожай, обложенные камнями клумбы с лекарственными травами, подпорки под накренившейся яблоней… И, в стороне, что-то вроде сарая, грубо сколоченного из досок.

— Там я принимаю моих… мою клиентуру. Я ведь ведьма, — весело пояснила Эллис, проследив за его взглядом.

А вот и крыльцо. Увидев обломки балюстрады, изъеденные язвами стены и новую входную дверь, Фрэнк сразу вспомнил, что дом когда-то громила разбушевавшаяся толпа. Но следы людской ярости на парадном фасаде сейчас было уже не отличить от ран, оставленных временем.

Полуразрушенные ступени привели их к порогу, за которым открывался просторный холл. Слабый свет из единственного открытого окна не мог разогнать чернильные тени, прижившиеся в углах и под потолком. Наверное, эти тени помнили Алхимика, и немого слугу, и кота…

Холл казался еще больше из-за того, что здесь почти не стояло мебели — лишь пара табуретов и перевернутый ящик. Стайка мертвых листьев пробралась даже сюда — и лежала, вздрагивая, на сушеной соломе, по старинке покрывавшей пол.

— Когда мы впервые вошли сюда, здесь творилось такое… — заметила Эллис. — Все было завалено обломками, хламом, кто-то разводил костер прямо посреди зала…

Несколько ступеней отделяло холл от следующего помещения, где, за дверью в углу, запертая пятью стенами башни, извивалась лестница.

Три ее витка — и они на втором этаже. Влево уходила длинная галерея с пустыми дырами окон, похожая на жилое помещение не более, чем полусгнивший труп — на живого человека. Должно быть, галерея тянулась к домашнему храму с ржавым шпилем.

— Там вообще ходить небезопасно, — проследив за взглядом Фрэнка, заметила Эллис. — Другие комнаты мы немного привели в порядок, но под ноги лучше смотреть все равно.

Вслед за дочерью Познающего, они прошли направо, и оказались в зале с большим камином. Это помещение смотрелось более обжитым, хотя со стен струпьями свисали ошметки ткани, остатки деревянных панелей покрывали царапины, а часть окон была все еще забита досками.

Где-то в глубине дома подвывал ветер, проползший в трещины и потерявшийся в лабиринте помещений.

Взгляд Фрэнка скользнул наверх, к потолочным балкам. По ним, словно насекомые, расползлись знаки слярве, накарябанные поверх выцветшего узора. И кое-что похуже: очертания пентаграммы, рога над кругом — знак Темнейшего. Фрэнку почудилось, что в углу притаился огромный паук — но то был лишь расплывшийся знак маэль.

Прикосновение к груди, над сердцем, заставило его остановиться. Ладонь Эллис согревала сквозь одежду, а серые глаза смотрели на него с мягким упреком.

— Еще шаг, и… — Она указывала ему под ноги, туда, где толстой белой линией был обведен участок пола. — Вы могли переместиться назад в холл быстрее, чем хотелось бы. Пол здесь кое-где прогнил, мы залатали, что могли, но… Мы-то уже обходим эти места, не глядя.

Фрэнк двинулся дальше, теперь с большей осторожностью. — Вся эта мерзость на стенах…

— Люди, которые пробирались в этот дом задолго до нас, искали не приюта и тепла. Мы посбивали эту гадость там, куда смогли добраться.

— Давно пора довести восстановление до ума, — вставил Филип, обнимая молодую женщину за талию. — Надо подумать над тем, чтобы переселить вас на квартиры и хорошенько заняться домом. Мы уже об этом говорили.

Они проходили сквозь череду комнат, более или менее обжитых. Спальни Эллис и ее отца выглядели весьма прилично. Не приходилось сомневаться, что разные безделушки, ковры и занавеси, их украшавшие, — подарки Филипа.

Комнатка скрипача располагалась почти в самом конце анфилады и выглядела настолько чистой, насколько это возможно в доме, где интерьер не освежали около полувека — а то и дольше. Вся обстановка — кровать и тяжелый сундук, стянутый железными лентами.

— Ну что, приступай, друг, — сказал Филип, складывая руки на груди. — Прости, но тебе, как Ищейке, все же более к лицу копаться в чужих вещах.

Спорить не приходилось, так и есть, но необходимость лазить по чужим сундукам, подобно воришке или шпиону, напомнила Фрэнку о том, почему люди считают плащ Ищейки позорным.

Он заставил себя откинуть крышку сундука. Музыкант оказался аккуратистом — немногочисленные предметы одежды были тщательно сложены. Ночная сорочка и колпак, три рубашки, две из простого сукна и одна — из тонкого батиста, старый дублет, весь штопанный-перештопанный. К сундуку прислонены видавшие виды сапоги.

Интересного — ноль.

Кроме, разве что, книги в обложке из потертой кожи, лежавшей сверху. Листы покрывал мелкий, убористый почерк, но интерес Фрэнка быстро увял, когда оказалось, что это что-то вроде записей по хозяйству.

Филип нетерпеливо наблюдал, как он возится. Под взглядом друга это недостойное занятие давалось особенно тяжко, но мучения Фрэнка продлились недолго.

Картмор покачал головой, цокнул языком, и с размаха уселся на кровать скрипача, ответившую стариковским кряхтением. Длинные пальцы быстро и ловко скользнули за изголовье, прощупывая и изучая.

— Ага! — торжествующе воскликнул Филип, извлекая на свет сперва один, потом второй и третий кусочки бумаги, сложенные в аккуратные квадратики. — Дениза тоже прячет в этом месте записочки от любовников. Я иногда читаю, когда хочу посмеяться. Может, это мне стоило стать Ищейкой?

— "Целую волшебные пальцы, вознесшие меня этой ночью на небо. Н.Г." — зачитал Филип, развернув одну из записок. — Какая прелесть!

— Может, это просто поклонница его игры на скрипке? — предположил Фрэнк, позабыв о скучных цифрах, глядевших на него со страниц.

От хохота Филип повалился на кровать, где тут же удобно улегся, закинув ногу на ногу. — Боги, Фрэнк! Ты такой невинный!.. Ох. Ладно, что у нас тут? Это от некой М. "Увидимся через неделю. Скрипку можешь не брать. Мой маленький подарок потрать на новые сапоги. И на устриц." Кажется, я знаю, кто это. Так, дальше… "Вы сыграли на самых потайных струнах моей души. Если хотите знать, на что способна женщина, сжигаемая страстью, приходите завтра в семь на Последний мост, под Статую. Мой слуга проведет вас в место, где смогут соединиться наши сердца". Подписано — Леонтина. Но не радуйся, Фрэнк. Леонтина — имя героини романа в десяти томах "Тир Блистательный", и наша дама, конечно, взяла его псевдонимом.

— Ладно, — вздохнул Филип. — Постараемся найти этих прелестниц. Судя по стилю, Леонтиной зовет себя вдовушка не первой свежести. Однако, — Он по очереди поднес записочки к носу. — Мне кажется, Тристан получил их уже давно. Наши красотки наверняка надушили бы их, особенно Леонтина и Н.Г. Ни разу не получал записки от дамы, которая не благоухала бы, словно лавка цветочника. А эти или не пахнут, или совсем слабо. Эта, от Леонтины, сильнее всего. — Он подскочил с кровати, задумчиво постучал пальцем по подбородку. — А меж тем вечер у Бэзила был только что. И у этой Н.Г. странный почерк…

Фрэнк рассеянно листал страницы книги, пытаясь сообразить, что делать со всеми этими циферками. Когда он согласился возглавить отряд Ищеек, то был готов к нападениям и стычкам в тавернах, но никак не ожидал, что придется выступать в роли счетовода.

— Это книга расходов, я тоже такую веду, — подсказала Фрэнку Эллис, заглядывая ему через плечо.

Из Тристана счетовод бы вышел отличный. Листы были аккуратно разделены на графы, где мелким разборчивым почерком отмечались приходы и расходы.

Фрэнк помахал книгой. — Как думаешь, это вообще может иметь отношение к делу?

— Дай сюда, — велел Филип, и Фрэнк с облегчением передал книгу другу, сразу вспомнив, что тот блистал на уроках математики.

Филип пробежался взглядом по столбцам, сперва быстро, потом уже внимательнее.

Эллис помогла ему разобраться, где что. Скрипач записывал, от кого получал деньги, на что тратил, и соответствующую трате сумму, иногда даже рисуя рядом с цифрами какие-то значки — сердечки, цветочки…

— А что это за суммы, обозначенные сердечками? — спросил Фрэнк у Эллис. — Подарки какой-нибудь подружке?

— Нет, это деньги, что он каждый месяц посылал своей семье в Нижний Ардаз. У него там живут престарелая мать и сестра. Трис часто их вспоминал.

Скрипач оказался человеком не только дотошным, но и экономным: приобрел новый футляр для скрипки, новый смычок, недешевые сапоги, два дублета, короткий плащ из шерсти, в остальном же тратился только по мелочи. Особо отмечались еженедельные выплаты на общее хозяйство — за еду, дрова и стирку белья.

— У него, значит, оставались сбережения, — заметил Филип, закрывая книгу.

— Оставались и остаются, — подтвердила Эллис. — Он отдавал их мне на хранение, и я могу отчитаться в каждой монетке. Если бедный Трис не объявится, мы все отошлем его семье.

— Хорошо, что вы тут. Цифры всегда наводили на меня скуку, — признался Фрэнк.

— Ну и зря, — хмыкнул Филип. — Числа — это очень интересно.

Эллис кивнула. — В числах есть магия, как и в письменах. Весь мир — это числа и письмена. Древние это знали. Если уметь их читать, можно прочесть мир, как книгу. Или высчитать формулу… всего на свете.

Филип обхватил Эллис за талию и крутанул в воздухе, пропев куплет модной песенки: — Посчитай удары сердца, Все поймешь. Оно скачет, оно пляшет, Не уймешь.

— Именно, — согласилась Эллис, отвечая на поцелуй и приникая к нему всем телом.

Фрэнк отвел взгляд. В глубине души он предпочел бы, чтобы эти двое обжимались где-нибудь в другом месте. Я превращаюсь в занудного ханжу — или Кевина Грасса. А может, это просто зависть? Последний поцелуй, который достался на его долю, был с этим мерзким кривлякой Лулу в женском обличье.

— Я возьму ее с собой, если вы не против, — сказал он, забирая книгу назад, — может, Кевин захочет взглянуть. Он всегда говорит, что дело либо в деньгах, либо в бабе, прошу прощения у госпожи.

Фрэнк еще немного подвигал вещи местами, перетряхнул кровать, предоставляя, так уж и быть, двум голубкам возможность поворковать. Потом сказал: — Думаю, Филип, нам пора идти. Или, если хочешь, оставайся, а я встречусь с Грассом в таверне. А твоей охране скажу, чтобы зашли за тобой сюда.

— Нет, так не пойдет, — покачал головой Филип. — Идем вместе. А к Эллис я приеду уже завтра. Жди меня, дорогая.

— Я всегда тебя жду, — ответила Эллис просто.

Фрэнк толкнул дверь — и замер. На него смотрело бледное лицо немого. Мартин стоял достаточно близко, чтобы предположить, что он слышал их разговор, но не настолько, чтобы утверждать, что подслушивал. А может, он подошел только что? Почему-то Фрэнку так не казалось.

— Чего ты хочешь? — спросил он с невольной неприязнью, и тут же прикусил язык. Как, во имя всего святого, должен ответить немой?

Но Мартин ответил, подняв руки, в которых держал черную табличку. Корявые буквы, начертанные чем-то вроде мела, складывались в надпись: "эллис пришли внизу".

— Ко мне? Посетители? — уточнила Эллис, а когда немой кивнул, спросила тоном дружеского упрека: — Что же ты не стучал?

— Потому что любит подслушивать, — буркнул Филип.

— Ну что ж, быть может, на этот раз пришли те, кто может платить, — с оптимизмом предположила Эллис. Чмокнула на прощание любовника и убежала.

Фрэнк и Филип не торопясь побрели следом, беседуя и стараясь не наступать на участки, обведенные белым.

Немой так и не двинулся с места. Он смотрел им вслед, когда они уходили, и Фрэнк еще долго ощущал спиной жгучий взгляд, полный чего-то, похожего на ненависть.

IV.

Лампа на восемь свечей, свисавшая с подкопченного потолка, уронила на пол каплю воска. Хорошо, что не за шиворот служке, спешившему обслужить стол по соседству, за которым что-то шумно обсуждали несколько горожан.

Сейчас, когда за окнами уже стемнело, в главном зале таверны Хитрый Лис царил уютный полумрак. Пылал большой камин, отбрасывая на стены и потолок теплые отсветы. Вкусно пахло едой. Хозяин, сразу проникшийся большим уважением к Филипу и его "простому" наряду, стоял перед стойкой и старательно улыбался гостям.

Да, провести часок здесь было бы вполне приятно — будь спутники Фрэнка разумными людьми.

Кевин сидел на стуле, прямой как рапира, меч в ножнах на перевязи плашмя лежал на коленях. Время от времени Грасс поглядывал через стол, на Филипа, и в его прищуренных глазах проскальзывало нечто темное, словно силуэт зверя в глубине чащобы.

Каждый раз Фрэнк напрягался так, будто стол должен был вот-вот перевернуться, а "пламенное" лезвие фламберга — вспыхнуть у горла Картмора. Вспоминая, что собственный меч висит на стене, рядом с длинным стройным клинком Филипа, — столь же бесполезный против Грасса, как ножик, которым Фрэнк расправлялся с куропаткой.

— Ну что, друг мой, по-моему, все довольно очевидно, а тебе как кажется? Если беднягу Триса не прирезали где-нибудь в закоулке грабители, значит, что-то пошло не так на свидании. — Филип устроился на неудобном стуле нога на ногу, одновременно вальяжно и с изяществом — на это у него имелся поистине кошачий талант. Подлавливал ножом кусочки дичи с блюда и закидывал в рот. — Итак, Трис отправляется на свидание с дамой вроде тех, что писали ему те уморительные записочки. Но муж этой новой богачки оказывается ревнивцем. Он выслеживает любовников, и…

— Ревнивый муж едва ли пустил бы жену на такой бал, — не без смущения пробормотал Фрэнк.

— Верно, — согласился Филип невозмутимо, — но одно дело — делить супругу с человеком благородной крови, а другое — с каким-то музыкантишкой. А музыкантишек не вызывают на дуэль, к ним подсылают слуг, чтобы проломили череп и бросили в реку. К тому же, у такой дамы наверняка были еще любовники, а они зачастую куда ревнивее мужей, — По губам его скользнула тонкая улыбка.

Фрэнк вспыхнул. Уж не намекает ли Филип… Но нет — Фрэнк не любовник Денизы, он ей никто. Играть эту роль досталось Алену.

Он глотнул вина, потерявшего вдруг всякий вкус. Давно пора было выкинуть из головы и проклятого Алена, и Денизу, и весь тот вечер… Но что-то не давало покоя — они шуршали, скреблись, мысли-грызуны в подполье памяти.

— Может, у тебя есть другие идеи, друг мой? — Филип обращался к Фрэнку, как будто стоящие мысли могли родиться у него одного.

— Что ты думаешь, Кевин? — спросил Фрэнк.

Тот долго не отвечал, вперив взгляд в человека напротив, и молчание его становилось все более и более грозным.

А из-за соседнего стола летел нестройный гул голосов, хрипло-сиплый:

На что годится стражник? Жрать, пить и деньги брать. На что школяр годится? Пить, драться и гулять.

На что годится пастырь? Чтоб стричь нас, как овец. На что годится паства? Чтоб блеять: "Да, отец!"*

Фрэнк улыбнулся, узнав слова знакомой песенки — одну из вариаций. Филип тоже прислушивался, потягивая вино, — или делал вид.

На что милорд годится? Чтоб к небу драть свой нос. На что сосед годится? Чтоб написать донос.

— Думаю, — Грасс, наконец, заговорил, — о том, что будет, коли окажется, что вашего музыкантишку прирезал кто-то важный. Неужто отправите под суд влиятельного лорда — или приятеля, с которым обсуждаете лошадей?

Филип пожал плечами. — Не твоя забота. Есть разные способы отомстить. Я…

— Так и думал, — оборвал Кевин, брезгливо скривив рот. — Вообще, в голову не возьму, при чем тут Ищейки. С богатенькими гостями вашего братца разбираться не нам, рылом не вышли. Если музыкантик стал добычей бандитов, остается только ждать, пока не отыщут труп — или шмотки его не попадут в одну из известных нам лавок. Разнюхивать имеет смысл лишь в одном направлении. Исходя из предположения, что прикончил вашего Тристана кто-то из его любящей "семейки".

Филип скорчил гримасу, а когда собрался удостоить Грасса ответом, его слова утонули в пении — нет, реве, ставшем вдруг просто оглушительным:

На что годится баба? Чтоб языком трепать. На что годится шлюха? На то, на что и блядь.

На что годится влисец? Не знаем мы того. На что годится Картмор? Чтоб плюнуть на него.

Брови Филипа поползли вверх, но сказал он только "Ну ладно" — и сделал глоток.

Фрэнк обернулся — соседи посматривали на них, переговариваясь. И такой версии последнего куплета ему раньше слышать не приводилось… Филипа явно узнали.

Кевин тоже покосился на соседний стол — и усмехнулся.

— Не мели чушь, Грасс, — продолжал Филип, — Данеон и его подопечные — мирные люди, последнее, что им нужно, это новые неприятности. К тому же, несколько человек видели, как Тристан уходил из дома.

— Он не единственный мог уйти из дома, — Чем больше раздражался Картмор, тем спокойнее выглядел его собеседник.

— Ты хочешь сказать, — догадался Фрэнк, — что кто-то мог незаметно выскользнуть из Дома Алхимика и проследить за Тристаном? Коли на то пошло, все знали, что в шесть часов у него свидание, и кто угодно мог заранее выйти на улицу и караулить за углом.

— Начинаете мыслить почти как Ищейка, командир.

— То есть подозревать всех подряд без причины? — уточнил Филип кисло. — Завидный навык!

Ладонь Кевина легла на рукоять меча — но смотрел он не на Картмора. От соседнего стола отделились две фигуры, двинувшись в их сторону. Один мужчина — крупный, широкоплечий — шел впереди, второй, за ним, дергал первого за край одежды, пытаясь задержать.

Фрэнк сжал покрепче ножик — на всякий случай.

— Не знаю, что вы хотите от нас, добрые люди, — произнес он ровно, — но лучше б вы шли на свое место.

Тот, кто приблизился к их столу, одеждой походил на торговца средней руки, а фигурой — на какого-нибудь грузчика. Его спутник, менее пьяный, махнул на приятеля рукой и вернулся к собутыльникам. А благоразумие этого, похоже, утонуло на дне пивной кружки — о том говорили красная физиономия и исходивший от него ядреный запах сивухи.

— Я тебя знаю. — Толстый палец ткнул в сторону Филипа. — Ты — этот, как его там. Сын нашего великого и славного Лорда-Защитника!

Филип, откинувшись на спинку стула, смерил незнакомца холодным взглядом. — Верно. И на твоем месте я бы хорошо думал о том, что говорю.

— А что? У нас же свободная страна, не так ли, ребята? — Тип обернулся за поддержкой к своему столу. Четверо мужчин, собравшихся там, с интересом прислушивались к беседе. — Я только хотел спросить, не кажется ли твоему отцу, что он слишком сильно затянул веревку на наших шеях? Сколько можно сосать из нас деньги?

— Если ты о новых налогах, — самообладанию Филипа можно было позавидовать, — то их взимает с вас не мой отец, а государство. И деньги не текут в его карман, а отправляются на военные нужды.

— Да, эта чертова война! Сколько она длится, столько я слышу о том, что победа близка! Я помню, какую чудную новую жизнь нам обещали, когда подняли всю эту бучу. Свобода, независимость и процветание! Ежели это — новая чудесная жизнь, верните все, как раньше! Я понимаю, вам там во дворцах и так неплохо. А меж тем пошлины растут, продукты дорожают, да все дорожает!

Не так уж этот человек был пьян, хотя глаза его маслянисто блестели. Фрэнк почти сочувствовал ему. И все же как смел он в таком тоне говорить с дворянином, тем паче — с Картмором?!

— Ты забываешься, друг мой, — намекнул Фрэнк смутьяну.

Но тот не слушал: — Я теперь вынужден подкармливать семью брата, потому что он разорился к чертям с вашими новыми пошлинами. Кто будет кормить мою, когда поборы разорят и меня?

За другими столами затихали разговоры. Несколько посетителей поспешно расплачивались, торопясь убраться подальше от греха.

— Мой отец и другие отважные люди делают все возможное и невозможное для скорой победы. Пока ты теряешь деньги, другие теряют на войне кровь и жизнь. Попробуй обратиться за помощью в магистрат или Купеческий союз — нашей стране совсем не выгодно, чтобы честные люди разорялись и превращались в нищих. Но у вас короткая память, — Голос Филипа стал резким, как удар плетью, — Если забыли, из-за чего мы воюем. Налоги из вас тянули и до войны, только они оседали в карманах у андаргийцев. Они жгли наши деревни, убивали наших граждан, и навязывали нам свои законы, да еще и грабили нас, потому что слишком ленивы и горды, чтобы работать сами.

— Всех этих словес я успел нажраться прежде, чем ты родился, — проворчал смутьян чуть тише. — Я знаю одно — раньше я жил лучше, чем сейчас. И ежели не все было по нутру, так теперь стало совсем по-собачьи. Правление твоего папочки, видать, обходится дороже, чем андаргийцы. Верно, ребята?

Вернулся хозяин таверны, спускавшийся в погреб, подбежал, махая руками. — Молчи, молчи, злодей, что ты со мною делаешь? Неси этот предательский бред на улице! — Упитанная физиономия будто похудела от страха.

— Не знаю, — это заговорил один из спутников оратора. — Я так не желаю, чтоб моей страной правили андаргийские собаки.

— Ну и болван же ты! — смутьян презрительно отверг этот довод. — А сам лорд Томас, по-твоему, кто, ежели не андаргийская собака? И он, и его папаша, и папаша его папаши, весь их род служил андаргийцам и сами — андаргийцы.

— Между прочим, — спокойно заметил Филип, — моя мать была дальняя родственница династии Силла, правившей вами более тысячи лет.

— Ага, и твой отец убил ее.

Это было слишком.

Уже поднимаясь, Фрэнк заметил, что друг тоже взлетел со стула. Кинжал Филипа царапал острием столешницу, а на губах змеилась нехорошая усмешка. — Кажется, кому-то надоел его собственный язык…

— Но-но, полегче, — Смутьян выставил руки перед собой, не слишком испуганный, обернулся за поддержкой к друзьям.

— Да! Брок никого не трогал, ведь так? — донеслось с соседнего стола. Двое собутыльников начали вставать со своих мест. Хозяин вопил, призывая вышибалу, который, как на зло, куда-то запропастился.

Снова скрипнуло дерево — это поднялся Грасс, с медлительностью, в которой, однако, было нечто угрожающее. Когда он шагнул вперед, расправив широкие плечи, зачинщик скандала заметно струхнул. Еще бы! Даже не будь на Кевине плаща Ищейки, а в руке — меча-бастарда, он выглядел бы столь же безобидно, как топор палача на утро казни.

И все же смутьян не сдавался. Тяжело сглотнул, и, вздернув подбородок, бросил Картмору: — Что, натравишь своего пса с мечом в лапах на бедного человека, только потому, что он не согласен лизать задницу тебе и твоему папаше-лорду?

Ответил ему Грасс: — Для непроходимого тупицы, ты неплохо суммировал сущность государственного устройства. Которая и будет сейчас наглядно продемонстрирована.

Смутьян со страхом поглядывал на блестящее лезвие фламберга — а стоило опасаться рукояти. Именно она врезалась бедолаге в подбородок, отправив его к друзьям под стол. Стукнувшись черепом о выступающий край, злосчастный так и остался лежать на полу, изредка моргая.

Выпивохи повскакивали, и на миг Фрэнк решил, что его ждет очередная заварушка. Но не такими глазами горожане смотрели на Грасса, да и силы были слишком неравны. Особенно когда подбежал вышибала, помахивая дубинкой.

Собутыльники помогли приятелю подняться — тот все еще трудом двигал ногами — и, поддерживая под руки, вывели из таверны. Злые взгляды и ворчание — вот все, на что их хватило.

Хозяин вопил им вслед, чтоб больше носа в его заведение не казали.

За их компанией из таверны ушли еще двое. И если один с опаской отвесил Филипу прощальный поклон, держа шляпу в руке, то второй, прежде, чем ступить за дверь, выразительно сплюнул.

Кинжал вернулся на свое место в ножнах. — Благодарствую, — процедил Филип, прежде чем сесть на место.

Грасс помедлил мгновение и тоже сел. — Не стоит. Мне хотелось кого-то ударить.

— Могу представить, — едва слышно пробормотал Филип, уточнив: — И ты выбрал самый безопасный вариант? Как разумно.

Вот неблагодарный! — Мне сейчас хочется врезать вам обоим, — предупредил Фрэнк.

Хозяин таверны захлопнул дверь за смутьянами и чуть ли не вприпрыжку устремился к столу лорда Картмора, так, что брюшко подскакивало при каждом шаге. Не переставая кланяться, рассыпался в извинениях, заверяя, что он — почтительный слуга Лорда-Защитника и самый восторженный почитатель Картморов.

— Я не сомневаюсь, передо мною — верный сын своей страны, — улыбнулся Филип, само великодушие. — Хочу в это верить, ведь у тебя тут такое приятное место, и черт меня подери, если здесь не готовят лучший окорок по-морийски в городе. А вообрази я, что эта таверна — притон, где собираются враги моего отца и Сюляпарре, — улыбка стала еще шире, — и она сгорела бы назавтра.

Трактирщик замотал головой так быстро, что его брыли заплясали джигу. — Что вы, что вы, мой лорд! Никогда!..

— Я тебе верю — я вообще верю людям. Поэтому жду, что с этого дня ты начнешь прислушиваться к тому, что болтают твои посетители, и раз в месяц от твоего имени в городскую ратушу будет поступать подробный донос.

Это не вызвало у толстяка никаких возражений.

Когда он отошел, пятясь задом и кланяясь, Филип вздохнул, снова принимая удобную позу. — Как мне все это надоело… Но скажу честно, Грасс, наблюдать, как ты демонстрируешь свой верноподданнический пыл — одно удовольствие.

Фрэнк поймал взгляд Кевина. Он был направлен не на него, но спрятаться под стол захотелось все равно.

— А что, это правда? — спросил Ищейка небрежно. — Он и впрямь убил ее?

— Кевин, не смей! — Фрэнк стукнул кулаком по столу. И поспешил сменить тему: — Филип, ты думаешь, этот болтун и его дружки в чем-то замешаны?

— Э! Просто пьяные болваны, болтающие о том, что на уме у всех. Серьезные люди держали бы подобные мысли при себе. Плохо то, что такими настроениями может воспользоваться кто-то с мозгами…

— Возможно, они злы, — предположил Кевин, — потому что теряют последнее, пока ваш отец с благородным семейством как жрали с золотых тарелок, так и жрут.

— Моя семья уже много пожертвовала на военные нужды. Мы не можем выглядеть нищими перед иностранными послами — они решат, что дела у нас совсем плохи, или примут это за знак неуважения. Но мы на многом экономим…

— Ну да, — Кевин лениво отхлебнул из кружки, — я заметил, какой у вашего лордства жалкий и ободранный вид. И ваших коней видел во дворе…

— Ты мелешь языком о том, чего не понимаешь, — огрызнулся Картмор, которому, кажется, изменяло его хваленое самообладание. — Мы должны поддерживать определенный уровень…

— Хватит, хватит! — Фрэнк вскинул руки вверх.

Филип прикусил губу. На холеном лице отразилась досада. — Ты прав, с кем я спорю — с Ищейкой! Тем более — с Грассом. Кстати. А твоя мать, Кевин, еще жива?

— Пока да, — буркнул тот.

— Рад это слышать, поистине достойная особа. Все еще ждет, что ты покроешь имя Грассов славой, бедняжка? — Филип покачал головой. Укол попал в цель — Кевин сидел все так же неподвижно, только под скулой билась жила, отбивая ритм его ярости, а шея и плечи напряглись, как перед броском.

— Прекратите, вы оба! Собственный голос странно громко прозвучал в почти пустом зале. Хозяин с опаской покосился на них из-за стойки — и на всякий случай поклонился.

— Я не хотел сказать ничего дурного. Госпожу Грасс я глубоко чту, — Филип подлил себе вина и смаковал его так, будто именно сейчас напиток доставлял ему особое наслаждение. — А как там твой отец?

— Мертв.

— Пьяная драка?

— Вы еще не ответили на мой вопрос, между прочим.

Фрэнк подскочил на ноги — останки его терпения рассыпались в прах. — Знаете, можете обмениваться семейными воспоминаниями без меня!

Филип заставил его сесть. — Ладно, ладно, не злись. Поговорим о более важных вещах, чем семейство Грасса и разные болтуны, — облокотившись о стол, он подпер ладонью подбородок и мечтательно добавил: — Но насколько лучше стал бы тот тип без языка!

— И не он один, — Грасс сломал губы в улыбке, выразительно постукивая ножом по ладони.

— Вот тут не могу с тобой не согласиться, — в тон ему ответил Филип. — Не он один!

Они снова сверлили друг друга глазами.

Фрэнк громко вздохнул, и Филип опомнился. — Ах, да. У Грасса же была версия, безусловно, достойная его интеллекта. Что ж, так и быть, послушаем.

— Когда дело не в деньгах, дело в бабе, — повторил Кевин свою обычную присказку. — Эллис там вроде единственная, что еще в соку, по крайней мере, если мужчина в достаточной мере кобель, чтобы кидаться на кости.

— Повежливей! — Фрэнк пнул Кевина под столом, как он надеялся, больно.

Грасс даже не вздрогнул, только сказал: — А, ну да, я должен был догадаться, что вам она придется по душе — сходство вкусов. Так почему бы этой Эллис не закрутить с Тристаном? Не только знатным дамам мог нравиться смазливый скрипач.

— По-моему, очевидно, что она по уши влюблена в Филипа, — пробормотал Фрэнк. — И не стала бы ему изменять.

— Именно! — подхватил Кевин. — Она влюблена в него, а он проводит дни где-то вдали, с женой. Эллис рыдает вечерами, топит горе в бутылке. И как-то раз, когда она наклюкалась, рядом оказался скрипач, милый и услужливый. Вот он и сыграл пару мелодий на ее скрипке.

— Из всей чуши… — скривился Филип, но Грасс не дал ему закончить, вдохновленный. Было очевидно, что он изобретает эту "версию" на ходу.

— И тут их застигает на месте преступления братец Эллис. Он в ужасе — если лорд Филип прознает, что любовница спит с его протеже, прощайте, денежки Картморов! А значит, от скрипача надо избавиться. Или же за ними подглядывал кто-то еще… Кто-то, влюбленный в Эллис, кто надеялся, когда Филип ее бросит — как он бросает всех — оказаться тем, кто утрет ей слезы…

Филип выразительно зевнул. — Странно — мне казалось, что раньше ты был все же немного умнее. Если это твой лучший человек, Фрэнк, у тебя тяжелая служба. Из всех дурацких…

— Что до Лори, то девчонка знает больше, чем говорит. Может, кого-то видела рядом с домом — или опасается кого-то внутри. Мне б поговорить с ней по-свойски….

Фрэнк содрогнулся. Страшно представить, какие кошмары приснятся Лори тогда!..

— Что, ты еще и детей полюбил мучить, Грасс? — удивился Филип. — С Лори я, так уж и быть, потом поговорю сам. Она меня любит — я часто дарю ей безделушки и комплименты.

Кевин фыркнул. — Очень предусмотрительно. Эллис-то моложе не становится.

— Да ты!..

Грохнула дверь. Фрэнк снова напрягся, но трое громил, показавшихся на пороге, были ему знакомы. Когда, присогнувшись в дверях, те ступили внутрь, просторный зал стал как будто теснее.

— Ну, все, — Грасс тут же поднялся с места. — Можно сдать Его Лордство под опеку верных нянек. Теперь вы без меня обойдетесь.

— Можешь остаться, — снизошел Филип. — В конце концов, Ищейке не часто выпадает возможность поесть и выпить за чужой счет.

— Предоставляю надираться господам, а мне еще надо дело делать.

— Ночью?!

— Особенности ремесла, — пожал плечами Грасс, перекидывая перевязь через плечо.

— Я тоже скоро пойду, — заверил его Фрэнк. — Появлюсь до рассвета, обещаю. Начнем с тренировки. И тебе бы не мешало отдохнуть — весь день на ногах, и завтра будет не лучше.

— Посмотрим. Командир.

— Как думаешь, — спросил вдруг Филип, лениво поглядывая на соседний стол, где, отвесив Картмору поклоны, устроились его телохранители. — Ты мог бы прикончить всех троих?

Грасс прищурился, изучая громил. Ему понадобилось три мгновенья, чтобы решить: — Скорее всего.

И, не тратя больше слов, он зашагал к двери.

Филип провожал высокую фигуру взглядом до тех пор, пока она не стала частью тьмы, сгустившейся за порогом. И тут же повернулся к Фрэнку: — Вы и впрямь поладили?

Безобидный вопрос, так откуда ощущение, что он на допросе? — Вполне. —

Хватит с него и этого.

— Радостно слышать.

Что-то Филип планировал, и, насколько Фрэнк его знал, — ничего хорошего. Впрочем, зачем ходить вокруг да около?.. — Что тебе от него надо? Для чего понадобилось брать с собой?

— Что мне может быть надо от такого, как он? — Картмор презрительно хмыкнул. — Кроме как использовать в качестве охраны, раз уж оказался под рукой.

Друг не раз упрекал Фрэнка в наивности, и все же на месте Филипа он поостерегся бы повернуться к Грассу спиной, не то что брать в телохранители…

Фрэнк предпочел высказаться прямо: — Хорошо, коли так. Потому что меня не оставляет ощущение, что ты задумал нечто дурное.

— Дурное? Задумал?! — Филип зашипел так, словно и впрямь был котом, а Фрэнк наступил ему на хвост. — Да довольно мне сказать слово, и от твоего Грасса останется мокрое место да немного вони, как от раздавленного клопа! Он должен мне руки целовать за то, что еще дышит!

Похоже, Картмор тут же пожалел о вспышке, столь на него не похожей. Откинулся на спинку стула и с недовольным видом принялся крутить ножку бокала. — Пожелай я этого, — прибавил Филип уже спокойнее, — и уже этой ночью Грасс оказался бы в Скардаг, и не в той камере, что занимал ты!

— Ты был бы в своем праве. Но мы оба знаем, что иногда ты предпочитаешь окольные пути, и если мне назначена какая-то роль в твоих планах, предупреждаю сразу…

— Ты его защищаешь? — Взгляд Филипа стал вдруг острым, как лезвие его кинжала.

— Разумеется. Он мой подчиненный, и пока он служит в моем отряде, мой долг защищать его интересы.

На миг повеяло холодом, словно кто-то настежь открыл двери осеннему ветру. Потом Филип усмехнулся, долил себе вина и хлопнул Фрэнка по руке. — Ты все такой же. За каждого готов заступиться. Даже за громилу, который с наслаждением свернул бы тебе шею — если б посмел. — Он засмеялся, и Фрэнк понял, что друг уже немного пьян. — Прям как заботливая мамочка! А бедный-несчастный Грасс умеет находить покровителей! Что ж, если уж он меня обвел вокруг пальца, то что говорить — тебя-то разжалобить не смог бы лишь дурак.

— Кевин успел спасти мне жизнь, и не раз, — заметил Фрэнк, вспоминая Красавчика и его нож.

— С Грассом это ничего не значит! — живо ответил Филип. — Если б такой тип, как я, рискнул ради тебя жизнью, это было бы знаком глубокой привязанности — потому что жизнь я люблю, даже слишком, — Он фыркнул в бокал, и вино отзывчиво булькнуло. — Для Грасса что жить, что сдохнуть, все едино. Он убивает людей и монстров потому, что любит убивать. Такой человек может спасти тебе жизнь и через минуту прирезать. Нет, так не узнаешь…

Фрэнк не стал упоминать, что Кевин и правда был близок к этому. Ему не нравился мрачный блеск в глазах друга — а может, то лишь вино и отсветы огня?

— Не хватало только поссориться с тобой из-за Кевина Грасса — он и так мне слишком дорого обошелся, — Филип прикончил остатки вина, пробормотал, почти про себя: — Ты даже не знаешь, что он сделал…

— Вот именно, — согласился Фрэнк, помолчав. — Не знаю. И не могу быть судьей, тем более — палачом, не зная преступления.

— Не может же все дело быть в том, — осторожно продолжил он, — что Кевин сказал тогда что-то обидное Денизе?..

— Обидное? — Филип даже удивился. — Ах, да, вспомнил, моя маленькая ложь. О нет, он оскорбил Денизу не словами. Он ее поцеловал.

Если бы Филип сказал, что Грасс — оборотень, и каждое полнолуние сжирает по человеку, Фрэнк удивился бы меньше. Он сидел и слушал, как мир, который знал, раскалывается на части, чтобы со скрежетом и стоном срастись в нечто неузнаваемое.

— Грасс — Денизу?!.. Да уж я бы скорее поверил… Н-да.

Они оба молчали. Потом Филип засмеялся, смехом безрадостным, как прокисшее вино. — Твое лицо!.. Вспоминаешь все случаи, когда он ее поносил?.. А как он уговаривал меня, что Марлена Шалбар-Ситта подойдет мне больше… Что скажешь, каков лицемер? Грасс любит изображать эдакого грубоватого, слишком прямого солдафона, а сам провел даже меня!.. И всей его хваленой преданности не хватило на то, чтобы хотя бы притворяться до конца!

Филипа снедала жажда — бокал быстро опустел снова. Картмор наполнил его, и хотел подлить Фрэнку, но тот накрыл свой рукой, — еще не выветрилось из памяти, как Кевин с Доджизом споили его в первый день службы.

— Но… Даже если так…. — Слова давались с трудом. — Если столько времени он скрывал свои чувства, может, боролся с ними, не в силах признаться себе самому… Зная, что это безнадежно… Не стоит ли его пожалеть?

Любить Денизу годами, не смея проронить ни слова, — это представилось Фрэнку так ярко…

— Можешь его жалеть. Я вижу предателя и лжеца. Ты-то никогда не скрывал… — Филип долго вертел бокал в пальцах, изучая его содержимое. А когда посмотрел на Фрэнка, взгляд друга был серьезным и почти трезвым.

— И это еще не все… Чего, по-твоему, заслуживает человек, — медленно проговорил он, — готовый из низких соображений, ради мести, обмануть чистое, невинное существо и разрушить его жизнь?

Фрэнк ответил не сразу, тихо: — Думаю, ты знаешь, чего он, по-моему, заслуживает.

— Пулю в голову? — с кривой усмешкой уточнил Филип, снова принимаясь искать истину на дне бокала. — Ах, мой друг, мир был бы куда лучше, если бы все люди были такими, как ты. Я одобряю твой способ решения проблем, даже если не всегда выбираю к нему прибегнуть.

Фрэнк заговорил не сразу. Филип не назвал никаких имен, но его слова многое прояснили. Возможно, все.

— Ты простишь меня, если я не буду просвещать тебя далее, — продолжил Филип со все той же усмешкой, похожей на гримасу боли.

Фрэнк кивнул. Разумеется. На кону была репутация женщины. И он даже догадывался, какой.

— Проясним лучше другой вопрос, — Филип отставил бокал в сторону и выпрямился на стуле. — То, что сказали эти болваны про моего отца и мать не могло не заставить тебя задуматься, не так ли?

Фрэнк покачал головой. — Филип, не в моих обычаях слушать глупые сплетни.

— Знаю, друг, знаю, и все же… Филип посмотрел по сторонам, наклонился ближе, облокотившись о стол, и негромко продолжил: — Моя мать умерла нежданно, молодой и прекрасной. Поэтому, по правде сказать, нет удивительного в том, что после ее смерти по городу поползли странные слухи. Верно и то, что они с отцом иногда ссорились — они оба были люди с характером, и все же он ее обожал. Мать обожали все.

Пока он молчал, задумавшись, Фрэнк вспомнил картину, с которой смотрела женщина с золотисто-огненными волосами, и ее живой портрет — старшего из ее сыновей.

— Правда в том, что неожиданной ее смерть стала только для посторонних. Нашим семейным лекарем тогда был бедняга Данеон, и он не раз предупреждал, что с ее слабым сердцем надо вести спокойный образ жизни. Но мать обожала балы, развлечения, верховую езду… И сгорела, как цветок, брошенный в костер, — Филип вздохнул. — Отец так и не простил Данеону, что тот не смог ее излечить — хотя это, похоже, было не в силах человеческих. Отец отчасти осознавал это, но… Поэтому щедро наградил Данеона за верную службу и отправил на покой в провинцию, чтобы больше не видеть.

— Я понимаю твоего отца… — задумчиво проговорил Фрэнк.

— Да и я тоже… Но о достопочтенном Данеоне у меня остались самые лучшие, хотя и смутные, воспоминания. Это ведь они с тетей сообщили мне, что мама умерла. Для меня тогда то были просто слова… Отец велел Данеону больше не появляться в столице, поэтому я держу в секрете, куда езжу. Незачем ворошить прошлое… Достопочтенный сам сказал, что так будет лучше.

Фрэнк сочувственно пожал руку друга. — Как странно, что я рос без отца, а ты — без матери.

Филип тряхнул кудрями, отметая жалость. — Я ее почти не помню. Тетя отнесла меня попрощаться с телом, но я и тогда не особо опечалился, слишком мал был, чтобы понимать. Хуже всех пришлось Бэзилу. Он всегда был чувствительным мальчиком, склонным к фантазиям — а когда горячо любимая мать вдруг внезапно исчезла из его жизни!.. Самое ужасное то, что слухи просочились и к нему, и он в них поверил.

— Неужто он может думать, что ваш отец!..

— Они с отцом никогда не ладили, а Бэзилу нужно было кого-то винить. С тех пор во всех его несчастьях ему чудится чья-то злая воля. Печально — взрослый мужчина, старше меня, который боится собственной тени!.. Ладно, довольно о грустном, — Филип снова закинул ногу на ногу и взялся за бутыль. — Надеюсь, ты не принял болтовню Грасса всерьез? Тристан был не настолько глуп, чтобы спать с моей женщиной у меня под носом. Благодаря нашему общему знакомому, я больше не верю в преданность и благодарность — ты, Фрэнк, редчайшее исключение из общего правила — но честолюбия и здравого смысла Трису хватало. А Эллис относилась к нему скорее как к младшему брату.

— Думаю, Кевин сам не верит в то, что говорит. Но ты правда считаешь, что скрипач мог познакомиться на балу с важной и знатной дамой? — Фрэнку все еще с трудом верилось, что женщина из благородного рода снизошла бы до такого, как Тристан. — Или он немного приврал?

Фрэнк попытался вызвать перед глазами картины того вечера, но снова видел лишь белые округлые ноги и бесстыдный взгляд незнакомки.

— Конечно, мог, — ответил ему Филип со смехом. И подмигнул. — Ты же познакомился!

Издевается, гад!

И тут Фрэнк вспомнил.

Лето 663-го

…Запах книг. Когда-то он его успокаивал.

Библиотека дремала в полумраке. Дальние полки терялись в тени, кресло у единственного окна, где Кевин провел столько счастливых часов, пустовало. Загадочно поблескивал гигантский напольный глобус, у которого в проклятую минуту он поцеловал Денизу.

Сперва показалось, что он здесь один, но затем из-за одного из шкафов выглянула девичья головка, а вслед за ней показалась и вся Офелия.

Кевин смотрел на нее отстраненно, будто издалека. Милая пухленькая девочка с роскошными волосами, закрывающими спину, руки сжаты в замок от волнения. Озирается по сторонам, ожидая, похоже, что откуда-то из воздуха появится ее грозная матушка.

Когда Кевин шагнул вперед, позволяя двери закрыться с мягким стуком, Офелия, наконец, перестала вертеться. Взглянула на него, и на розовых губках проступила робкая улыбка. — Господи Грасс…

Кевин склонился в глубоком поклоне. Не помешает. — Моя леди.

— Господин Грасс… Я так рада вас видеть! Я часто о вас вспоминала, я так боялась, что ваши раны…

Он начал подходить ближе — медленно, чтобы не спугнуть. — Я тоже постоянно думаю о вас, Офелия.

— В самом деле? — удивилась она. И порозовела.

Что ответил бы Филип?.. — Вы можете сердиться на мою дерзость, но, молю, не сомневайтесь в моей искренности. — Нет, это уже что-то из галантного романа. Вроде "Прекрасной дельфийки, или странствий благородного Пелеаса".

Офелия изучала свои руки — совсем как та, другая. — Из-за меня вы едва не погибли…

— Лучше бы погиб. Лучше бы мне умереть тогда, защищая вас. Это единственное, о чем я жалею, — Вышло убедительно, с чувством.

Он больше не боялся показаться смешным — терять-то нечего, и слова лились легко и свободно. Ему бы мордашку хотя бы как у Делиона — и дело было б в шляпе.

— Ну что вы! Зачем же?! — Офелия так удивилась, что даже решилась поднять на него взгляд круглых, доверчивых серых глаз.

— Потому что я никогда не был столь счастлив, как тогда, когда нес вас в объятиях…

А ведь это почти правда, удивился он запоздало.

— …И больше мне никогда уж не знать ни счастья, ни покоя.

И это — тоже.

— Ну почему же… — прошептала Офелия еле слышно.

— Ту ночь я буду помнить вечно, как лучший момент моей жизни. А вы, конечно, быстро забудете обо мне в вихре светских удовольствий. Даже не вспомните, что жил на свете какой-то там Кевин Грасс, — Кевин сам удивлялся тому, как хорошо у него выходит. Сдавленный, хриплый голос, кажется, даже глаза затуманились.

— Неправда! — Она замотала головой. — Не говорите так! Я… — Офелия смешалась, покраснела еще гуще, а потом вдруг бросилась куда-то в угол, к читальному столику, и вернулась, смущенно протягивая Кевину то, что взяла оттуда. Теперь они стояли на расстоянии вытянутой руки. — Это глупая безделушка… Ведь вы… Вы рисковали ради меня жизнью, сражались с разбойниками и чудовищами… Но это все, что я смогла придумать… Я надеюсь, вам понравится.

Подарок оказался вышивкой. Кевин не разбирался в женских штучках, но сделано было, на его взгляд, отменно. Целая картина — рыцарь с мечом наголо попирает ногой чудовище, вокруг — рама из цветов.

— Она прекрасна, — Он принял дар, словно невзначай коснувшись девичьей руки. Его "друг" оценил бы. Поднес вышивку к губам. — Но я осмелюсь просить вас еще об одном даре. — Кевин заглянул ей в глаза — как только наглости хватило? — Подарите мне ваш локон.

— Мой локон? — Офелия хлопала пушистыми ресницами.

— Его я смогу взять с собой на поле боя, куда скоро отправлюсь. — Слышал бы Филип, как хорошо он усвоил его уроки! — Тогда до самой смерти, которую я намерен искать в первом же бою, со мной будет память о той, кого я больше никогда не увижу.

Краска отлила от пухлых щек — кажется, она слегка испугалась. — Никогда не увидите? Но почему?!

— Потому что мне отказано от дома. Даже имя мое теперь не будет здесь произноситься.

— Не может быть! Филип так вас любит! И вы столько сделали для нас!..

Это было столь смешно, что Кевин едва сдержался. Начнет хохотать — не остановится. Справившись с гримасой, ответил: — Все это теперь не имеет значения. Потому что я совершил преступление — полюбил ту, кого не имею права любить. И ваш брат догадался об этом.

— Неужели… — не договорив, она так и застыла с открытым ртом.

— Я человек простой и грубый. Умею махать мечом и не умею говорить красивые слова. Но я знаю одно — моя жизнь с этого дня не стоит и ломаного гроша. Поэтому прощайте, Офелия, прощайте навсегда. — И снова вышло неплохо. Что ж, он и впрямь больше никогда ее не увидит. Если только…

Любая другая женщина расхохоталась бы ему в лицо, но Офелия была для этого слишком глупа. — Подождите! — воскликнула она, стоило ему сделать полшага назад. Щеки снова наливались румянцем. — Я… Я…

Наконец, Офелия сделала глубокий вдох, распрямила плечи. — Вы спасли мне жизнь, рискуя своею. Если бы я не ответила на чувства человека благородного и отважного, — Девочка тоже читала галантные романы… — То была бы достойна осуждения за столь черную неблагодарность.

Ей и невдомек, что черная неблагодарность — в лучших традициях славной семейки Картмор.

Как ответили бы Танкред или Алоиз? — Офелия, вы делаете меня самым счастливым человеком из всех, что жили на земле.

Нет, недостаточно. Надо ответить, как Филип. — Офелия, — повторил он, одним шагом преодолевая расстояние между ними. Протянул руку и провел пальцем по щеке, коснувшись уголка рта — совсем как его учили.

Неужели она не чувствует, кто перед ней? Разве не должны ягнята бояться волков?

Но Офелия не отшатнулась — прикрыла глаза и запрокинула голову, подставляя ему губы, почти детское лицо, открытое и беззащитное, как распахнувшийся бутон.

Кевин затаил дыхание. Вот он, решающий миг. Еще не поздно сделать шаг назад… Что ж, посмотрим, Филип, кто из нас двоих более жесток.

Он склонился и — подлый, мерзкий, недостойный, — осквернил ее рот поцелуем.

====================================Примечания:

* Как запоздало осознал автор, одной из рифм это стихотворение обязано гениальному Бернсовско-Маршаковскому: — Мой сын, смирению учитесь у овец! — Боюсь, что стричь меня вы будете, отец!

Будем считать это омажем.

XVIII. ~ Не от мира сего ~

I.

25/10/665

Они поджидали его неподалеку от Красного Дома, сразу за поворотом на Полуторную. Целая стая, девять или десять здоровяков.

То ли предполагалось, что Кевин будет не один, то ли он и впрямь сумел впечатлить человека, который, теребя прядь темных волос, выглядывал из окна стоявшей в отдалении кареты.

На мордах громил читалась неприкрытая угроза. Завидев Кевина, они рванули к нему, оружие наготове. Он успел заметить два меча, дубинку, палки…

Развернулся и побежал.

Он мчался по мокрой грязи, брызгавшей в стороны из-под сапог, а сзади звучал топот преследователей. Двое, самые ярые или самые быстрые, уже дышали в затылок.

Вот и Червивый проулок, столь узкий, что на нем едва разойдутся три человека. Кевин промедлил на повороте — и плечо царапнули пальцы.

Отлично! Он ткнул кинжалом почти не глядя, услышал вопль первого. Второй сам влетел рожей в острый край его баклера — вспоротая плоть, треск хрящей…

Неплохое начало утра.

Один громила извивался в муках на земле, другой вопил у стены, прижимая руки к лицу. Пахло медью.

Подоспели остальные. На миг силуэты сплелись в нечто чудовищное, со множеством голов и странных лап, но нет: перед ним — обычные людишки, вооруженные кое-как. Воняющие злостью и страхом. Одному хватило взгляда на раненных и Кевина, чтобы пуститься наутек. Умный парень.

Кевин едва не рванул в погоню. Внутри начинала свой алчный вой пустота, и всей их крови не хватит, чтобы утолить его жажду. Не после вчерашнего дня.

В следующий миг он уже уворачивался от палки, со свистом рассекшей воздух у виска. Бил, отбивал, резал… Пропустил удар дубинки и на несколько мгновений просто перестал чувствовать левую руку.

Умирающий, корчась под ногами, мешал нападавшим подойти вплотную, узкие стены не давали окружить, напасть скопом. Но это лишь краткая отсрочка.

Их много, слишком много, подсказывал разум. И лишь что-то темное, больше него самого, знало: он порвет их всех. Рука, орудовавшая кинжалом, была уже по локоть в крови.

Второй тип, получивший от Кевина удар баклером в морду, так и не встал — кажется, вместе с челюстью треснули и позвонки.

Кто-то спешил по улице на подмогу атакующим. В хаосе боя Кевин не сразу разобрал, что эта мелюзга с мечом — Комар. Углядел и решил воспользоваться моментом, грязный хорек. Умно! Может, напоследок он успеет выбить ему второй глаз…

Когда-то, когда Кевин только появился в отряде — и сразу настроил всех против себя — четверо Ищеек вместе с Комаром уже пытались с ним покончить. Комар лишился глаза, один остался бесполезным калекой, кости Раса долго срастались… С тех пор Кевина боялись трогать — но ведь нельзя упустить такой шанс!

Впереди замаячили еще две фигуры — одна слишком огромная, чтоб с кем-то спутать. Крошка. Это был конец — но Кевин ощущал лишь азарт.

Он ушел в сторону от удара меча, рубанув по запястью врага щитом, с такой силой, что кисть упала на землю вместе с клинком. Справа уже вырос громила, с криком взметнув в воздух дубинку — и рухнул на колени, харкая кровью. Из-за спины его показался Комар, в руке — кинжал, сочившийся алым.

Какого!..

Крошка, помахивая дубиной, остановился поодаль, а Старик и Комар вгрызлись в толпу, рубя и кромсая. Громилы озирались, оборачивались — и падали под ударами.

Какого хрена?!.. подумал Кевин, насаживая на кинжал зазевавшегося придурка. Это была его добыча — и она стремительно превращалась в падаль.

Дальнейшее походило на бойню. В драке с троими Ищейками у трактирных забияк, застигнутых врасплох, не осталось ни шанса. Под конец в дело встрял Крошка. Проявил свою отвагу тем, что с воинственным воплем размозжил череп бедолаге, который пытался уползти, пачкая кишками землю. Силы Крошке было не занимать — от головы осталось красное месиво.

Землю усеяли трупы и те, кто скоро станет ими. И как ни жаждал Кевин присоединить к их числу тела дорогих соратников, пустоте пришлось, вякнув, заткнуться.

Он надвинулся на Ищеек, все еще подрагивая от злости. — Вы что, совсем свихнулись?! Я просил вас о помощи?

— Мы не тебе помогаем, Грасс, заносчивый и неблагодарный сучий сын, — важно ответствовал Старик, утирая рукавом пот со лба. Капли крови дрожали на кончиках его седых усов. — Тебя могут хоть без соли и уксуса съесть, не заплачем. Но не вблизи от Красного Дома, и не тогда, когда ты несешь свою службу.

— Да! Мы им покажем, как трогать Ищеек! — единственный глаз Комара неистово сверкал.

Чертов Красавчик мне еще не раз аукнется, кисло подумал Кевин.

— А от тебя, Грасс, ежели б мы не углядели, что за одним из наших ведется погоня, скоро осталась бы такая же клякса, как от башки вон того недостойного головореза. Даже для такого как ты, десяток супротив одного — многовато. Крошка, уймись! — прикрикнул Старик на огромного Ищейку, искавшего, кого б еще добить. — Грасс, погляди, может, остался тут кто, кого можно допросить? Отыщем злодея, пославшего негодяев этих, и намотаем его кишки ему на шею.

Кевин мотнул головой. — Не нужно. Я знаю, кто заказчик.

А вот и он сам подъехал в экипаже, насладиться зрелищем расправы над обидчиком.

Карета остановилась в конце улицы, не так близко, чтобы Кевин успел до нее добежать, но достаточно, чтобы разглядеть ярость на холеном бледном лице, высунувшемся из окна.

Настроение Кевина от такого зрелища резко улучшилось, в голову даже пришла шутка. Он наклонился, чтобы выудить из лужи крови отрубленную кисть. Конечность была еще теплой, и по рукаву сразу потекли горячие потоки, но оно того стоило. Выражение на лице Алена, когда Кевин помахал ему этой рукой, было не передать словами.

Лето 663-го

Этой ночью спать не приведется. Он понял это после того, как пролежал пару-тройку часов, вглядываясь в мрак, клубившийся под потолком, слушая мирное сопение Офелии, чья головка покоилась на подушках рядом. Ожидая, что донесется другой звук — топот копыт в ночи.

Но ночь молчала, затаив дыхание.

Когда начало казаться, что мрак отвечает на его взгляд, Кевин резко сел на кровати и подошел к окну, шлепая голыми ногами по плитам пола. Потянул вверх раму. В столице ночной воздух считался отравой, но здесь, за городом, можно было без страха впускать его в жилище.

Внутрь сочился льдистый лунный свет, освещая сцену его преступления. Широкое ложе еще хранило след его тела, а на второй половине спала на боку Офелия — полуоткрытый рот, серебристый завиток на круглой щечке. Сон невинности, пусть теперь лишь в поэтическом смысле.

Белая сорочка, прихваченная девушкой из дворца, скрывала мягкое теплое тело, еще недавно бывшее воском в его руках. Да, это было не похоже на занятие любовью с опытной проституткой, которую купил ему Филип. Офелия даже целоваться не умела, но в ее неуклюжих попытках чувствовалось куда больше энтузиазма. Чистый, сладкий запах, послушные губы…

Это юное создание пугало его так, как не пугала встреча с Оскаром Картмором и всей его Сворой.

Офелия заворочалась во сне, и Кевин замер.

Спи, молил он. Не просыпайся. Я не знаю, что тебе сказать.

Меж тем, если произойдет чудо, и вместо холодной стали в грудь он получит руку девы, ему придется каждый день смотреть в эти большие ласковые глаза. Как долго он сможет притворяться, изображая того человека, каким она его считала? Рано или поздно, ты увидишь, что я такое, бедная девочка, и отвернешься с отвращением. Вот Филип, тот был рожден обманывать. Лгали его слова, лгали его улыбки, даже его подарки.

Соблазнить Офелию оказалось самой простой частью. Это не заняло много времени — она так жаждала иметь хоть какого-то возлюбленного и хоть какой-то тайный роман, что готова была, зажмурившись, брать, что дают. Особенно когда впереди замаячила радостная перспектива стать женой старикана. Сложности начались потом. Чтобы поддерживать связь с предметом обожания, пришлось жертвовать деньгами и достоинством — теми ошметками, что у него остались. Для начала, униженно молить Филипа, чтобы разрешил заниматься в дворцовой библиотеке. Это и впрямь было нужно для учебы, так что Картмор ничего не заподозрил. Бросил разрешение, как подачку нищему, ни разу даже не взглянув в лицо.

Но этого было мало.

Увидеться с Офелией удалось еще лишь раз, и Кевин воспользовался этим, чтобы наладить постоянную связь. С этого момента они общались через записочки, которые во дворец проносила служанка Офелии.

Не будь эта девица романтичной дурой — под стать хозяйке — все коварные планы пошли бы насмарку, а Офелия была бы спасена. Даже так, к слезам и мольбам хозяйки потребовалось приложить внушительный довесок в виде золотых цепочек и кошелей с серебром.

На удачу, теперь у Кевина имелся постоянный источник дохода. В Своре не соврали — умелый убийца в этом городе заработать сумеет всегда. Наниматели оставались им довольны. Если подумать, каждое слащавое слово его любовных записочек было начертано как бы чужой кровью. Возможно, в этом заключалась некая магия, потому что Офелия, в конце концов, согласилась с ним бежать.

Служанка ничего не знала — такому безумию она бы потакать не стала, поэтому Офелии пришлось выбираться в сад самостоятельно. Поджидая ее в гроте Большая Пещера, Кевин искусал себе все костяшки пальцев. Он был так уверен, что юную леди поймают и заставят во всем признаться, что почти испугался, когда вместо Филипа и десятка головорезов пред ним предстала округлая фигурка в плаще.

Да уж, не зря говорят: тем, кто помогает себе сам, помогает и Темный.

В итоге, главной проблемой стало протолкнуть пышные бедра Офелии меж раздвинутых прутьев решетки внутри грота. Для создания даже такого отверстия Кевину понадобилась вся его сила и железный прут, пронесенный под плащом. Зато теперь в обороне семейства Картмор красовалась знатная прореха. Древние строители, наверно, были не в себе, раз допустили такую возможность.

Вторая проблема — убедить Офелию ступить в склизкий темный проход, пахнущий сыростью и холодом. Сам Кевин уже пару раз проделал этот путь, разыскивая, а потом и помечая, то ответвление, что вело за пределы дворцового сада. Будь ему жизнь дорога, он, наверно, поседел бы там, под землею: эти знаки на стенах, эти шорохи, этот запах… А будь на свете справедливость, заплутал бы в переходах навсегда, добыча холода, крыс, и того невыразимого, что жило во тьме.

Офелия, после долгих уговоров, решилась, сказав, что рядом с ним ей ничего не страшно — и где-то под ребрами болезненно заныло. Через полчаса ледяная подземная змея выплюнула их на поверхность…

Кевин снова прикрыл окно — вдруг Офелия продрогнет. И замер, когда рама пронзительно скрипнула. Взглянул — юная леди все так же спала, чуть улыбаясь во сне. Сама нежность, любовь и ласка — которые обратятся прахом в его недостойных руках.

Быть может, не стоило привозить девушку сюда, в домик, куда Филип иногда таскал своих баб (Кевин пару раз сопровождал его в этих загородных поездках в качестве охраны). Но не предлагать же Офелии заночевать где-то на сеновале? В гостиницах и на постоялых дворах ждали любопытные глаза и чуткие уши. Туда Филип и люди Картморов сунутся в первую очередь.

В конце концов, в том, что он провел ночь с сестрой Филипа именно в этом месте была жестокая справедливость. И вызов. Такой наглости Картмор от него не ждет. Ведь так? И не догадается, пока не станет слишком поздно.

А утром, с первыми лучами солнца, они поскачут дальше, к границе с Влисом, где найдется пастырь, готовый связать их нерасторжимыми узами.

После того, что произошло между ним и Офелией, они уже почти что муж и жена. Картморы сами потащат его к алтарю с ножом у горла, дабы спасти то, что осталось от семейной чести. У них нет выбора.

И пусть потом, вскоре после свадьбы, с новобрачным произойдет удручающе фатальный несчастный случай. И пусть Офелии, после года вдовства, подыщут более выгодного жениха. Зато имя Грасс-Ксавери-Фешиа будет вписано в семейное древо Картморов так, что не вырежешь ножом — в отличие от печени Кевина. Зато тело его положат в семейный мавзолей Картморов-Морай-Силла, как полагается, когда в клан Первых Девяти входит носитель более скромной фамилии. На стенах выбьют его имя, и Филипу придется зачитывать его каждый день Почитания предков, возлагая дары усопшим.

Может, Кевин даже успеет заделать Офелии ребенка, и грязная кровь Грассов навсегда вольется в чистый поток почти королевской крови. То была бы самая сладкая месть.

А пока он вглядывался в ночь за окном. И ждал.

II.

Свет полуденного солнца проходил сквозь стену. Сочился через затянутое пузырем окошко под крышей, в щели между неровными досками, рисуя их черные тени на полу и западной стене.

Ведьмы, стоящие, чтоб их так называли, вряд ли жили в таких наскоро сбитых деревянных пристройках размером с небольшой сарай. Зато пучки пахучих растений, колбочки с неведомыми снадобьями в жалкой каморке имелись в избытке. Ступка и пестик для растирания трав, котел, без которого сложно представить колдунью, заспиртованный корень в бутылке…

Внешность самой ведьмы разочаровывала во всех смыслах. Ведьмы должны быть или прекрасны, как грех, или уродливы, как его последствия. А тут и смотреть-то не на что. Тощая, кожа да кости, в круглом вырезе платья-балахона видны некрасиво выпирающие ключицы.

— Это честь для меня — видеть в моей скромной каморке настоящую даму, — Ведьма произносила вежливые слова приветливо, без тени подобострастия.

Еще бы не честь. Но ты была удостоена и более высокой чести, не так ли? — Эллис, верно?

Молодая женщина слегка склонила голову. — Да, госпожа. Расскажите мне, чем я могу вам помочь.

Прозрачная бледная кожа, бесцветные волосы, обстриженные повыше плеч. Светло-серые глаза. Но держаться эта серая мышь умудрялась с достоинством, надо отдать ей должное.

— Мне сказали, что ты — что-то вроде колдуньи. Это так?

— Ну что вы, моя леди. Колдовство — это грех, да и нет у меня такого дара. Я — травница. Можно, наверное, назвать меня знахаркой.

Знахарка, как же. Знахарки — это деревенские бабы, которых учили их мамки и бабки. Бормочущие над водой, собирающие пиявок, не умеющие написать собственное имя. Или только его. Перед нею стояла образованная женщина — это выдавала речь, манера держаться. Да что там — на среднем пальце виднелись следы чернил.

— Тогда я не знаю, будет ли от тебя толк. Мне нужно отворотное зелье.

Глаза ведьмы, и без того огромные, чуть расширились от удивления. — Вам, моя леди? Сложно поверить, чтобы вы нуждались в таком средстве.

Нет, некоторая миловидность имеется, конечно. Неплохая форма лица, высокие скулы, красиво очерченные губы. Хорошая осанка. Если бы ее подкормить, холить и лелеять несколько месяцев, а потом подобрать подходящий наряд: скрыть пышными фижмами отсутствие бедер, поддержать грудь костяшками корсета и подложить подушечки, убрать жидкие пряди под хороший парик, а бесцветное лицо со вкусом подкрасить, — то вышла бы вполне пикантная штучка. Она знавала светских дам со значительно худшими природными данными, которые, тем не менее, считались привлекательными женщинами, а иных простофиль даже убедили в том, что они — красотки. И лишь горничные, да не успевшие убраться затемно любовники знали, чего все это стоит…

— Ты не ответила, можешь ли его сделать.

Серая мышка прикусила губу, задумавшись. Зря ведьмочка это делает, губы у нее и так обветренные, облупившиеся.

Чтобы помочь "знахарке" думать, она сняла кольцо с пальца и положила на деревянный стол, рядом с колбочками, чашей, трехгранным ножом с фигурной рукоятью. Блеснул, поймав свет, рубин-кабошон.

— Достаточно?

Ведьма почти испуганно мотнула головой, тусклые волосы, не убранные ни в какую прическу, качнулись справа-налево и обратно. — Это слишком, моя леди, я не смогу его взять. Это драгоценное кольцо.

— Оно могло бы быть фальшивым, — заметила она. — Впрочем, это не так, насколько я знаю. Рубин — подарок моего супруга на нашу помолвку. Он сказал, что в нем, как и во мне, живет огонь. Мне кажется, что камень недурен.

— Тогда тем более я не могу его взять… Подарок… — Для ведьмы девица казалась весьма невинной. Или это мастерское притворство? Какие-то особые достоинства у нее должны быть, чтобы добиться того, чего она добилась. И раз о внешности речь не идет, значит — хитрость, коварство, изворотливость.

— Тебя это волновать не должно.

Ведьмочка, кажется, приняла решение. — Простите, но отворотное зелье я делать не буду. Оно разрушает любовь, а это слишком большой грех, как убийство, только еще хуже. Я могла бы… могла бы провести приворотное заклинание, если хотите. Такое, что позволяет человеку увидеть то, чего не замечал. Открывает глаза. Вернее, так. Ритуал проводите вы сами. Я просто помогу вам, объясню, как. Направлю.

Она пожала плечами. — Я не вижу, почему бы тебе не сделать все самой. Ты тут ведьма.

— Форма, то, что мы будем делать и говорить, вторичны. Главное — сила воли, сила чувства. Я по вашим глазам вижу, что страсть горит в вас, как огонь, — ваш супруг прав.

— Тогда зачем мне ты? — Презрение было сложно сдержать. — Моей страсти должно бы хватить. — Да, ее должно бы быть достаточно. И все же оказалось мало. — Злости, по крайней мере. Она пылает ярко, тут ты права.

Ведьмочка решилась подойти ближе. В глазах ее не плясало пламя, то были прозрачные озера в безветренную погоду, светлый осенний полдень. Умиротворение, покой — в них хотелось смотреть и смотреть.

— Ваши чувства и мысли мечутся, их нужно… нужно сфокусировать — вы понимаете, что это значит? — чтобы использовать их полный потенциал. Вы должны четко представить свою цель и направить на нее все усилия вашей души. Тогда их сила многократно возрастет. Вы ведь знаете, что когда солнечный свет проходит сквозь увеличительное стекло, он может зажечь бумагу? Обряд, который мы проведем, сыграет роль стекла.

Да уж, обычная знахарка, конечно.

— Но для начала вам нужно успокоиться, обрести ясность… и в этом я вам тоже помогу. О, простите, — спохватилась девица, — я даже не предложила вам присесть.

На грубо сколоченную скамью? Нет уж, спасибо. Ей не хотелось прикасаться ни к чему в этой дыре.

— Сегодня я дам вам настой, его надо пить каждый вечер. Он совершенно безопасен — это набор трав, который поможет лучше спать, меньше тревожиться. И может случиться такое, — ведьмочка улыбнулась, — что вы проснетесь одним прекрасным утром, и поймете, что этот мужчина того просто не стоит.

— Такие мысли меня уже посещали.

— Извините меня, это не мое дело, но не могу не заметить, что человек, который не в силах оценить вас без помощи колдовства, должен быть либо очень глуп, либо слеп.

— Когда-то я его вполне устраивала. Но последнее время он предпочитает мне другую.

— Значит, глупец.

Пожалуй. — У него странные вкусы. Я, разумеется, пристрастна, но любой согласится, что, как женщина, она всем уступает мне — и рождением, и красотой.

— Я точно не могу представить, чтобы она была лучше вас. Восхищение в ее взгляде казалось непритворным.

— Да хотя бы и лучше! — Слова рвались на свободу, словно она больше не была их хозяйкой — уж не колдовство ли тут замешано? — Рядом со мною тоже был человек, лучший, чем тот, о ком я говорю. Но когда я дала клятвы перед алтарем, я готова была забыть обо всех остальных мужчинах. Я сделала свой выбор. Видно, для него, того, кого я выбрала, клятвы стоят не больше, чем ветер, что их унес.

Ведьма явно оживилась, услышав ее слова: — Тогда, возможно, стоит вспомнить о том, более достойном?

— Возможно. Если еще не слишком поздно…

— Так давайте лучше сделаем приворотное заклинание на него, как вам кажется? — Быть может… Но нет, глаза, заискрившиеся при этом предложении, не омрачала ни тень подозрений.

— Что ж… почему бы и нет.

— Замечательно. Сейчас я приготовлю состав, о котором говорила, и… — Эллис обежала взглядом полки, покрывавшие стены, постучала пальцем по губам. — Знаете, мне кое-чего не хватает, одного порошка. Но он есть у отца, в доме, и коли вы будете так любезны, что чуть-чуть подождете… Это займет недолго. Можно и обойтись, но так будет лучше.

Она окликнула ведьму, когда та уже взялась за дверь. — Скажи… Эллис. А ты сама испробовала силу своего приворотного зелья? Ведь у тебя, я думаю, есть мужчина.

До того, как она увидела соперницу, ей и в голову не приходило утешаться столь смешными и жалкими теориями. Но эта… Здесь могло быть лишь три объяснения.

Эллис улыбнулась, качая головой. — Нет, не приводилось. В нашем случае сработало лишь то естественное волшебство, что возникает само, без усилий. Магия, которой пронизана вся природа, — Внутренний свет озарил худое лицо, делая его почти красивым, придавая убедительность словам. — Но знаю ли я силу магических обрядов? Да, абсолютно. Высшие силы есть, и они слышат нас, верьте в это. Мы обратимся к ним за помощью, и если на то будет их воля, все сложится так, как вы желаете. Главное — верить, верить всеми силами души. Верьте и обрящете.

Пронзительный скрип, и дверь захлопнулась за ведьмой.

Значит, не колдовство. Осталось два варианта. Возможно, ему просто захотелось чего-то необычного, остренького. Похлебать бедняцкого варева, потому что приелись дворцовые деликатесы.

Или же это она — та чертова магия, о которой говорила Эллис. Любовь.

Когда-то Дениза тоже в нее верила.

Она взяла со стола кольцо — подарок в честь помолвки, поднесла рубин к свету. В глубине камня, казалось, пульсировал огонь — так бьется маленькое горячее сердце.

Дениза огляделась по сторонам, и, протянув руку, уронила его в одну из колб.

III.

Идея была дурацкая. Он так и сказал Старику, которого, надо отдать ему должное, мнение Кевина нисколько не занимало. Старый Ищейка просто фыркнул и предложил не ходить с ними — не расстроятся.

Черта с два — даже если бы речь не шла о его деле, такой фарс Кевин пропускать не собирался. Любопытно, этот "видящий" будет пялиться в стеклянный шар? Бормотать под нос заклинания или ходить по кругу? А то, чтобы больше впечатляло, вспорет брюхо какой-нибудь животине и покопается в кровавых кишках?

Старик уверял, что у этого Ангуса Липпа отличная репутация среди местных. Находит краденое, снимает порчу, возвращает женщинам мужей — своих или чужих. Конечно, только гадальщика из бедного квартала и расспрашивать о заговоре против Лорда-Защитника!

Дом, где обретался гадальщик, оказался кособоким уродцем в четыре этажа, зажатым между двумя другими такими же. Из распахнутых окон неслась ругань, пересуды, визг и плач детей.

С улицы виднелся Чертов мостик, пересекавший Мутную речку, узкую полоску воды, что отделяла трущобу от Тьмутени. Вот где надо искать настоящее колдовство, подумал Кевин, раз уж мы опустились до того, чтобы ходить по гадалкам.

Ищейки зашли в лавчонку на первом этаже, темное помещение, где торговали старым тряпьем. Прямо из лавки наверх ползла скрипучая лестница, пахнущая кислой капустой.

Навстречу Ищейкам попалась крыса. Она смерила компанию подозрительным взглядом, развернулась и прыснула вверх по ступеням прежде, чем нога Крошки успела превратить ее в кровавое месиво.

Видящий обитал в "скворечнике", под самой крышей. Когда они добрались туда, дверь в небольшую захламленную каморку была распахнута. Спиной к ним, в полосе света, лившегося в единственное оконце, стояла фигура в линялом балахоне.

— Здравствуйте, гости незваные, гости недобрые. Что надобно Ищейкам от скромного слуги теней? Писклявый голосок не подходил к пафосу слов.

Крошка уставился на гадальщика, распахнув пасть. Комар и Старик подозрительно оглядывались.

Помещение было скудно обставлено, зато горы хлама подползали к самому потолку — можно решить, что клиенты расплачивались с видящим залежавшимся дома барахлом. Сундук у правой стены служил ложем, где роскошной меховой заплаткой на дрянном покрывале свернулся черный котяра. Посреди "скворечника" нашлось место столу, также заставленному вещицами. Самыми интересными среди них казались большая треугольная бутыль с прозрачной жидкостью и человеческий череп.

— А ты как прознал, кто к тебе пришел? Глаза на спине у тебя, что ль?! — потребовал ответа болван Крошка.

— У него тут где-нибудь стекла подвешены, — буркнул Кевин. — Банальные трюки.

— Конечно, подвешены! — живо откликнулся видящий. — Надо же мне знать, кого ко мне черти принесли!

Он обернулся, замызганный щуплый человечек с длинными сальными патлами, столь же жалкий на вид, как вся эта затея.

— Ну-ну, — пригрозил Старик. — Чертей не поминай, пусть они тебе и сродни. Мы пришли по делу.

Липп постоянно крутил головой, взгляд бесцветных, чуть навыкате глаз блуждал, будто высматривая в воздухе нечто, не видимое больше никому.

— Сейчас я вас приму, раз уж заявились, — решил он. — Только приведу себя в порядок….

Для этой цели гадальщик применил метод вполне земной. Сбегал за бутылью, стоявшей у изголовья, приложился к горлышку, крякнул — и вдруг застыл. Черты обмякли — словно плоть отошла от костей, глаза помутнели.

— На него нашло, — одобрительно сказал Старик. — Слушайте теперь, да крутите на ус.

И в самом деле, скоро прозвучал гулкий голос, выходивший из гортани Липпа, и в то же время будто ему не принадлежащий. — Где умирает серебряный черт, там и музыке конец. Отправляйтесь на улицу второго сына, в четыре двадцать пополудни, и найдете то, что искали, да не то, о чем спросите.

Челюсть Крошки снова отвисла.

Представление подошло к концу так же быстро, как началось. Липп заморгал, приходя в себя, огляделся почти испуганно.

— А вы тут что делаете? — Он воззрился на Ищеек так, словно впервые заметил.

— Меньше пить надо, — посоветовал Кевин.

— Ах, да, — Гадальщик окончательно пришел в себя. — Я догадываюсь, что вы были свидетелями откровения из мира теней. За это с вас пять лун.

— Ты нес какую-то чушь, — не одобрил Крошка. — А можешь сказать, разбогатею ли я?

— Я могу, — пробурчал Комар. Потом глубокомысленно почесал нос. — А любовные зелья всякие… С этим у тебя как?

— Дурачье, мы не затем сюда пришли, — напомнил Старик. — Нежели выбрасывать монеты на зелья, Комар, лучше потрать их на шлюх. А ежели б Боги желали, чтобы ты был богат, Крошка, богатеем бы ты и родился. — Он кивнул Кевину. — Давай, Грасс, покажи ему.

Кевин ступил к столу и, развернув ткань, выложил на него свою ношу. Прежде чем нести ее сюда, они обварили с лучевой кости Нечестивца мясо, и теперь она лежала среди груды хлама на загляденье белая и гладкая. — Мы хотим узнать, кто убил этого человека, и каким образом.

Липп прищурился. — То есть вы не знаете даже, как его убили? Что случилось с телом? Где вы взяли кость? Кто был убитый?

Все неплохие вопросы. Но они-то хотели убедиться в способностях видящего, проверив, сможет ли он описать способ убийства, и как точно.

— Ты же видящий, вот ты и увидь. — резонно заметил Комар.

— Я общаюсь с духами, а они отвечают, когда на то их воля, — огрызнулся гадальщик. — Духов умерших, знаете ли, на дыбу не вздернешь и ребра им не пересчитаешь.

— Ну, ну, потише, — Старик выразительно постучал жезлом по ладони. — Духам-то, может, мы ребра и не пересчитаем. Шевелись давай.

— Шевелись! — Липп фыркнул, все еще возмущенный, но быстро настроился на деловой лад. — Чтобы выступить посредником между вами и духом убиенного в мире теней, я возьму с вас две дюжины полумесяцев. Или дюжину лун, это уж как пожелаете.

— Ты давай сперва скажи нам чегой-нибудь, — уклончиво ответил Старик.

— Да я ведь уже сказал, нет? Откровения не лгут. Ну, ладно, ладно.

Видящий сел за стол, напротив окна. Свет падал на его бледное лицо, преломлялся в треугольной бутыли, в переливчатое нутро которой вперил свой пустой взгляд гадальщик.

Старик занял второй табурет, подтянув его поближе к Липпу. — Скажи своим духам, чтоб отвечали четко и по делу.

— Я же сказал, духи вам не бедные арестанты. Их мудрость — не для человеческого рассудка. Мы, посредники, подобны безграмотному мальчишке, который взялся бы пересказать речь ученого. Передаем то немногое, что можем понять, да и то перевираем, — Не отрывая глаз от светящейся воды, Липп взял в руки кость. — К счастью, мой богатый опыт позволяет мне истолковывать слова духов, максимально приближаясь к истине. За истолкование — еще полдюжины полумесяцев.

— Я думал, у вас эдакие шары из хрусталя, — заметил Комар. Он встал за спиной Старика. Кевин — рядом с ним, Крошка — на безопасном расстоянии. — Я на ярмарке видал.

— Они дороги, а это работает ничуть не хуже. А теперь — тихо, — велел Липп. Тонкие пальцы гладили кость, бережно, ласкающе.

Время остановилось. Тишину нарушало лишь сопение Крошки да курлыканье голубей, гулявших по выступу под окном — мягкий, умиротворяющий звук.

…Видящий откинул голову назад, лицо белее белого.

Зашумели крылья — голуби взмыли в небо, все, как один. Кот соскочил с ложа и, выгнув спину, начал приближаться к столу на напряженных лапах.

Когда рука Липпа повисла, выронив кость, кот зашипел и метнулся из каморки.

Видящий вскрикнул — глухой крик, полный ужаса. Губы скривились, как у малыша, что вот-вот заплачет, а потом по щекам хлынули слезы.

К тому моменту, как Липп забился в конвульсиях, а изо рта его пошла пена, даже Кевин готов был признать — выступление мастерское, потянет и на дюжину лун. Грохот — и вот уже гадальщик извивается на полу, подобно выброшенной на берег огромной рыбине.

Ищейки наблюдали за его корчами, не двигаясь с места. Кто знает, может, так оно и должно проходить? Старик хмурился, Крошка вылупил маленькие глазки, Комар задумчиво ковырял ножом в зубах.

Стук головы об пол постепенно затухал, потом сошел на нет. Липп перевернулся на бок, и так и застыл, поджав ноги к груди. То, что выглядывало из-под век, смахивало на вареные яйца. Лишь слабое подрагивание плоти выдавало, что видящий не удалился в мир теней окончательно.

Комар поднялся не спеша, потыкал его в ребра кончиком сапога. — Эй, ты! Вставай уже.

Никакой реакции.

Кевин молча протянул Комару бутыль с водой. Мелкий Ищейка уже приготовился вылить ее содержимое на голову гадальщика, когда тот вдруг ожил. Грудная клетка выгнулась мучительной дугой, рот шумно глотал воздух.

Наконец, Липп смог сесть на полу, все еще вздрагивая, как в припадке трясучки. Глаза выкатились из орбит, полные животного страха, розовые от лопнувших сосудов.

— Я ослеп! — взвизгнул он, едва обретя дар речи. — Я ослеп, силы небес, что вы со мной сделали, вы… — Визгливый голос вздымался все выше и выше, пока Комар не отвесил Липпу целительную оплеуху.

Тогда видящий прижал руку к щеке и заплакал, пуская слюни и сопли. — Тьма, — бормотал он. — Тьма у меня в голове, она теперь навсегда у меня в голове!..

Ну и зрелище! Кевину самому захотелось дать придурку по морде. Он сел на корточки рядом и тряханул его за плечо. — Все, кончай! Нам не нужны дешевые спектакли. Говори, коли есть, что сказать!

Липп уставился на него, моргая. Взгляд сфокусировался, а когда Кевин приготовился дать гадальщику щелбан по носу, Липп отшатнулся, как миленький. От щелбана его это не спасло. — Ну что, прозрел?

Липп вдруг вцепился ему в руку, сжал с неожиданной силой. — Я все равно ее вижу, — Лицо его стало зеленовато-серым, бескровным — лицо покойника, успевшего остыть. — Тьму! И она меня увидала. Теперь я замаран навеки. Мы все замараны. Он там, ваш убитый, во тьме, они отдали ей его душу. А теперь она коснулась и меня. Но за что? — Он снова заплакал. — Это нечестно. Я только хотел немного заработать.

— Что грязная душонка мертвеца — в аду, мы без тебя знаем. Нам нужно выяснить, кто ее в ад отправил.

Старик подошел, потянулся с кряхтением, оправил пояс. — Я-то думал, преисподняя для такого, как ты, словно болото для торговца пиявками.

— Да-да, — оживился Липп. — Они были там, пиявки размером с города. Они будут сосать, пока здесь, — он постучал себя по черепу, — не останется только тьма.

Кевин снова тряхнул его, так, что у гадальщика клацнули зубы. — Достал со своей тьмой! Ты знаешь, кто убийцы? Или убийца?

Липп вдруг захихикал. — Спросите у тьмы, когда она придет за всеми нами!

Кевин выпрямился, с отвращением вытер ладонь о штаны. — От этого толку не будет. Совсем чокнулся.

Остальные Ищейки спорить не стали, сразу потянулись к выходу, у которого уже мялся Крошка. Оказавшуюся бесполезной кость оставили валяться там, где упала — сувенир для Липпа.

На пороге Старик сердито сплюнул. — Твоя правда была, Грасс. Только время потеряли с ентим дармоедом.

Липп, тем временем, кое-как поднялся с пола и стоял, пошатываясь. Казалось, он стал меньше ростом, иссохся, словно из него и впрямь сосали соки невидимые силы. Впрочем, тьма не вытеснила из его башки жажду наживы. — Эй! А деньги?

Ищейки лениво обернулись. Кевин, уже занесший ногу над порогом, усмехнулся про себя. Что-что, а это видящему стоило предвидеть.

Старик еще суровее сдвинул лохматые брови. — Какие тебе деньги? Помочь служителям закона — твой долг. Да ты ничего и не сказал нам.

— Мерзавцы… негодяи… — В истончившемся голоске Липпа не было силы. Он обвел Комара, Старика и Крошку пристальным больным взглядом. Изрек: — Вижу — вы все умрете не своей смертью, каждый из вас! А ты!.. — Трясущийся палец указал на Кевина. — Ты…

Видящий не докончил — Крошка заткнул его, вогнав кулак под ребра.

Кашель и сипение Липпа, пытавшегося восстановить дыхание, доносились даже до лестницы и сопровождали их по дороге вниз.

Это определенно был не его день.

…И не мой, прибавил про себя Кевин. Столько времени потрачено на чушь.

Впрочем, когда в последний раз у него был удачный день? Даже счастливые мгновения жизнь оборачивала против него — особенно их.

Единственная мысль, что грела в этот серый полдень — о том, как бросит в лицо Картмору имя убийцы Скрипача. Какую гримасу тот скорчил бы… Глупая фантазия. Столица проглотила музыкантика с потрохами, как тысячи и тысячи других до него. И хорошо, если косточки выплюнет, чтоб было что похоронить.

Ступени скрипели под ногами, и в этом скрипе слышалось: Где умирает серебряный черт, там и музыке конец.

Липп ведь не знал, что они ищут пропавшего музыканта, они и пришли-то по совсем другому делу. Совпадение?

Дурость, но извилистые фразы "откровения" поселились в его мозгу, словно черви — в башке мертвяка, и не желали оттуда выползать.

Даже когда в глаза плеснул едкий свет дня, а сапоги захлюпали по грязи, Кевин продолжал их слышать.

В четыре двадцать пополудни.

Ну, тут все ясно, они должны куда-то прийти в четыре двадцать дня…

На улицу второго сына. Туда, где умирает серебряный черт.

Второго сына… Кевин вспоминал известных ему младших братьев, в честь которых могли назвать улицу.

Вторым сыном был Проклятый Принц — история Сюляпарре приняла бы совсем другой оборот, родись он первым. В еще не столь отдаленном прошлом статуя этого изменника высилась на площади, нареченной его именем, в самом сердце Университетского острова. И делом чести для любого школяра, получившего долгожданную грамоту, считалось осквернить скульптуру непристойной надписью — или хотя бы помочиться на постамент. Впрочем, площадь переименовали, когда началась война с Андаргой, статую снесли, заменив монументом Последнему Принцу — который продолжали уродовать по старой привычке.

И при чем здесь серебро и черти?

А может, речь о набережной, названной в честь принца Лиона Силла, второго сына и прославленного полководца? За столетие до рождения Последнего Принца Лион отражал атаки объединенных сил княжеств Влиса, и даже отрезал от Влиса кусок, увеличив земли Сюляпарре.

Город был исписан именами великих людей, старших, младших и средних братьев. Их зачеркивали, наносили поверх новые, погребая внизу странные названия, дошедшие от Древних.

Серебряный черт — эта часть волновала воображение больше. Представлялся стройный силуэт в серебряном плаще, с изогнутыми рожками на голове. Но не стоит понимать буквально — тут наверняка какая-нибудь треклятая метафора.

Чертов мостик? Чертов проулок? Кевин помнил по меньшей мере три с таким названием. За серебром стоило идти на улицу Ювелиров…

И почему черт умирает?

Стоило выкинуть эту чушь из головы. Но…

Там и музыке конец.

IV.

Ночью опять прошел дождь. Из-под копыт коня во все стороны летела грязь, капли оседали на полах плаща…

Телохранителей Филип, как обычно, оставил в таверне неподалеку, чтобы в одиночку пуститься в путь по кривым улочкам. Скакать на тайную встречу с возлюбленной, рискуя шкурой, — в этом было нечто, что будоражило кровь, хороший контраст с дворцовой скукой.

На поворотах приходилось придерживать коня, и тогда рука сама ложилась на рукоять меча. Опасность, заставлявшая вглядываться в тени, была вполне реальна. Филип оказался бы не первым вельможей, нашедшим свой конец в грязном проулке. Вспомнить хотя бы отца — когда в карету его запрыгнул убийца, смерть прошла совсем близко. Или лорда Росли, приятеля Бэзила, ироничного и обаятельного, которому повезло меньше. Три удара — в живот, в сердце и в горло, чтобы уж наверняка. Вместе с ним зарезали и его слугу.

К игре мечей Филип был готов. Но иногда тени под арками словно оживали, по переполненным жижей канавам пробегала рябь, и он начинал жалеть, что на сей раз за спиной не маячит знакомая фигура.

Интересно, о чем тогда говорили Кевин и Гвен? Побыть бы мухой на стене! Небось, что-то мямлили, глядя себе под ноги.

Не хотелось напоминать Гвен о прошлом, но выражение на лице Грасса, когда тот пришел в таверну, того стоило. Есть пытки тоньше, Кевин, чем те, что практикуют в подвалах Красного Дома. Неужто Грасс воображал, что все закончилось, и ему позволят тихо сгнить в дыре, куда забился?

Я слишком долго ждал. Не хотел — даже боялся — заглядывать в прошлое. Но, рано или поздно, их дороги должны были пересечься, и теперь пути назад нет.

Подвывал ветер. Когда Филип пускал коня вскачь, ему казалось, что это — унылый вой чудовища, несущегося по пятам, чтобы поглотить его и сделать частью себя. Чудовища, такого же одинокого, как и он сам.

А вот и ограда. Монстр останется снаружи, а он, в который раз, согреется теплом Эллис.

Прежде чем спешиться и толкнуть калитку, Филип еще раз осмотрелся по сторонам. Пустая улочка, по которой спешат лишь мертвые листья. Почему тогда так не по себе? Я становлюсь труслив, как Бэзил.

Бэзил… Он вспомнил про кольцо с геммой. Надо поговорить с братом. Может, я зря втянул в это дело Ищеек. Что ж, если что, они будут мне повиноваться.

Шеи коснулись ледяные пальцы. Ветер, просто ветер.

Внутри он привязал коня к кольцу-коновязи, вделанному в камень ограды, и быстро зашагал по дорожке, с нетерпением выглядывая Эллис. Вчера бедняжка расстроилась из-за Тристана, а потом он добавил ей огорчений, отослав Лори. Надо утешить ее, поднять настроение. Под полой плаща Филип бережно нес нечто, что должно было порадовать такую женщину, как она.

Сперва казалось, что в саду ни души, но рядом с зарослями кустов Филип заметил знакомого бородача. Из Тома вышел неплохой садовник — большие сильные руки отстригали лишние ветви так же уверенно, как когда-то, должно быть, разделывали туши.

Филип махнул ему рукой, и мужчина, расплывшись в дружелюбной улыбке, поклонился в ответ.

Еще дальше бегали мальчишки, сражаясь на палках, как на мечах. Старший мог бы сбить младшего с ног одним ударом, но вместо этого пятился назад, поддаваясь. На площадке перед домом они были одни.

Филип уже собрался спросить, где найти Эллис у Тома, когда та появилась из-за угла особняка. Шла, отставив правую руку, в которой что-то темнело, приподняв подол юбки левой. Ветер трепал простое бурое платье, прижимая к телу, позволяя угадывать под бесформенной одеждой изгиб бедра, линию ноги.

Дурочка, ее же продует насквозь. Филип поежился под теплым плащом. Эллис привыкла к холоду, привыкла терпеть. Ну ничего, он сделает так, чтобы отвыкла.

Идет к себе в пристройку, догадался он в следующий миг и припустил наперерез. Прямо по слипшимся листьям, сопевшим под ногами, мимо колодца с его причудливым сливом-химерой, прямо к Эллис в объятия.

Им пришлось обниматься осторожно — и у него, и у нее была свободна только одна рука, а он боялся испортить подарок. Но эту проблему они как-то решили, и к тому моменту, как Филип дал Эллис заговорить, ее губы раскраснелись от его поцелуев.

— Я как знала, что ты сейчас появишься.

— Приехал, как только освободился, — Хотя Эллис, скорее всего, успела продрогнуть, сквозь грубую ткань балахона он все сильнее ощущал тепло ее тела. — А где Ищейка, который должен был вас сторожить? — Филип нахмурился. Он беспрепятственно прошел в сад, а ведь на его месте мог быть кто-то другой…

— Здесь он, здесь, с утра. Они с отцом в доме, распивают бутылку вина, которую один лавочник принес в благодарность за то, что отец избавил его от чирья.

— Если надерется, я велю его высечь.

Эллис тихо засмеялась, качая головой. — Оставь беднягу в покое. У него на редкость бессмысленная работа — надо хоть как-то скоротать время.

Сейчас она смотрела ему через плечо, поэтому Филип обернулся — и едва не подпрыгнул на месте. Люди так бесшумно не передвигаются! Не иначе, как отцом проклятого немого был какой-нибудь черный кот-оборотень.

— Тебе, мой друг, шпионом бы служить, — сказал Филип, скрывая под улыбкой неприязнь.

Худая фигура в черном застыла всего в паре шагов. Немой сверлил Филипа своими глазищами, губы плотно сжаты, словно удерживая внутри призраки мертворожденных слов. Или яростный крик.

Неужели — ревность? Столь жалкому созданию было бы нелепо, смехотворно, ревновать к такому человеку, как он. Но знают Боги, сброду иногда приходят в голову самые дикие идеи. Взять хотя бы Кевина Грасса.

— Ты чего-то хочешь, Мартин? — дружелюбно осведомилась Эллис. Для нее этот тип был эдаким безобидным дурачком.

Тот только покачал головой.

Видя, что намеков придурок не понимает, Филип как можно выразительнее мотнул головой. И все равно прошла минута, не меньше, прежде чем Мартин, наконец, сдвинулся с места — да и то по дороге к особняку успел пару раз оглянуться.

В голове всплыли, непрошенные, слова Грасса. Мартина не было в саду вместе с остальными, когда уходил Тристан, а значит, он мог выскользнуть из дома, проследить за ним, и…

— Скажи, ты ему доверяешь? — не удержался он от вопроса.

— Конечно, — улыбнулась Эллис. — Я ручаюсь за каждого в этом доме, как за саму себя.

Наивная! Жизнь научила его, что ручаться нельзя ни за кого. Да и за самого себя, если на то пошло, тоже.

Ладно, к чертям все это. Значение имело лишь спокойствие Эллис.

— Что там у тебя? — уже спрашивала она с улыбкой, заметив, что он прячет руку под плащом. — Только не говори, что очередной подарок, я ведь просила…

— Надеюсь, это придется тебе по душе. — Нет, если от тебя, то конечно, но… — Она ахнула и замолчала.

Всю дорогу Филип опасался, как бы не смялись деликатные белые лепестки, отороченные розовым и отливающие у чашечки нежной зеленью.

К счастью, роза оставалась прекрасной. В ее строгой, не слишком пышной форме было благородство, изящество — в тончайших переливах оттенков. Не разнаряженная в пух и прах содержанка, а дама благородных кровей.

— О, Филип!..

По восхищенному взгляду серых глаз он понял, что угадал. Ему нравился Филип, который отражался в ее зрачках, пусть и был он такой же иллюзией, как фигурки из театра теней.

— Осторожно, — предупредил он, когда Эллис протянула руку. — Я велел срезать не все шипы. Мне кажется, так красивее.

— Разумеется. Роза без шипов — не роза.

Она долго молчала, осторожно вращая цветок в пальцах. — …Я думала, что больше никогда их не увижу, — сказала наконец.

— Ну почему же… — не понял он. — Ведь летом розы будут цвести и в вашем саду. А эту вырастили в дворцовой оранжерее по моей просьбе, специально для тебя. Пока тепло и зелень не вернутся снова, буду каждую неделю привозить тебе цветок из оранжереи. Чтобы ты помнила, что зима пройдет, снега растают, а мы будем всегда счастливы. Теперь Филип мог снять плащ и накинуть на ее острые плечи.

Прошлая зима была для Эллис настоящим адом, а эту он намеревался наполнить цветами и красотой. Если бы молодая женщина еще согласилась уехать из этого дома, открытого всем сквознякам, искалеченного людьми и временем.

Эллис снова и снова подносила розу к губам, благоговейно вдыхая сладкий аромат. — Если ты будешь приезжать ко мне раз в неделю, остальные пять дней я буду ходить с дурацкой улыбкой на лице. Ой! — Эллис вдруг уставилась на коробочку, которую держала в другой руке. — О Боги, я увидела тебя, и обо всем забыла! Меня же ждут… Там дама ко мне пришла, за любовным снадобьем. Прости, я…

Она шагнула в сторону, но Филип успел поймать ее за тонкое запястье и снова притянул к себе, для верности приобняв за талию.

— Одна из тех бедняжек, что думают, будто мужчин привлекают с помощью крыльев летучей мыши и глаз тритона? Подождет. Такие готовы ждать часами, или я не Филип Картмор.

— Но, Филип, это невежливо! И нам не помешают деньги, — протестовала Эллис, не пытаясь, впрочем, вырваться.

— Ты просто себя с ними неправильно ведешь. Объяви, что помогаешь лишь избранным, только тем, на кого тебе укажут духи. Причем исключительно по нечетным числам, в дни… ну, скажем, в дни нарастающей луны. Когда придут, заставляй ждать аудиенции часа полтора. Ты, мол, общаешься с потусторонними силами и не можешь отвлекаться на простых смертных. А когда выйдешь к ним наконец, проси в десять раз больше, чем просишь сейчас. Не пройдет и полгода, как ты станешь очень богатой женщиной.

— Ты злой! — Она коснулась кончика его носа розой. — Это ведь все не шутки, между прочим, а весьма серьезно. К тому же, из этой дамы не надо вытягивать деньги. Она сама предложила мне прекрасное кольцо с рубином.

— Ну да. Фальшивым.

— Да там одна оправа чего стоит! К тому же, мне кажется, что я могу ей помочь. Она уже согласилась, что мужчина, который ею пренебрегает, не стоит таких хлопот. Так что, возможно, нам не понадобятся даже магические зелья.

— Тем лучше для тритонов, — фыркнул Филип, склоняясь к ее губам. — И для этого бедного мужчины.

Слабый стон дверных петель, шелест шагов… Эти звуки не могли отвлечь его от поцелуя. Только когда понадобился воздух Филип соизволил взглянуть в сторону строения.

Сперва она была для него лишь пятном, черной тенью у провала дверного проема. Но уже тогда, в первый миг, что-то укололо меж ребер, перехватило дыхание.

Потом тень превратилась в фигуру. Женщина, невысокого роста, в черном плаще и накидке. Волосы (черные, смоляные) скрывает капюшон, черты (точеные, слегка надменные) — маска, которую держит у лица ручка в перчатке (маленькая, красивая, совсем не похожая на руку Эллис).

До боли знакомый силуэт. Глубоко неправильным казалось видеть его здесь, где ему не место.

Он произнес ее имя за мгновение до того, как маска опустилась вниз.

— Боюсь, моя дорогая, что вы — не очень хорошая колдунья, — Дениза шла к ним, шурша подолом платья по сухим листьям.

Филип взглянул на Эллис. Та словно окаменела — не удивительно. Ему самому отказал вдруг язык.

Интересно, Грасс ощущал то же, встретив Гвен? Едва ль. Застать жену в доме любовницы — это похуже будет.

— Дениза, что вы здесь делаете? — Надо собраться. Казалось бы — не в первый раз.

— Любуюсь. Вы такая милая парочка.

Он осознал, что все еще держит руку Эллис в своей — и бросил, как горячий уголь.

— Дениза, мы немедленно едем домой, — Филип пытался говорить, как отец — тоном, не допускающим даже возможности возражений. Вышло жалко.

Маска упала из руки его супруги, но лицо ее застыло в маску столь же непроницаемую.

— Зачем? Вам ведь так хорошо здесь. Истинная любовь, как и сказала ваша ведьма. Дениза сейчас выглядела лет на пять старше, не меньше. Вдобавок, глухой черный ей не шел, придавая коже болезненно желтый оттенок.

— Как вы здесь вообще оказались? Вы теперь следите за мною? — Поза оскорбленного достоинства шла ему еще меньше. Ведь слежка его не возмутила — скорее позабавила и умилила. А уж использовать с этой целью любовника — умора!

— Да, поздравьте меня, я достигла необыкновенных высот в искусстве слежения за собственным мужем. Ваш друг Ален давно выяснил для меня, куда вы ездите. А когда оказалось, что вы возобновили визиты, я не смогла удержаться от любопытства.

Неужели она — загадочная незнакомка, выходившая от Данеона? Но нет. Денизу бы он узнал, к тому же, та была выше — и не на патенах.

— Согласитесь, необычно, что такой человек, как вы, готов снова и снова таскаться в подобную глушь. Речь должна была идти о восхитительной красавице — или истинном чувстве. — В ее монотонном голосе звучало равнодушие, которое удивляло и задевало.

— Дениза, прошу вас… -

Что-то шло не так. Он привык к ее злости, ядовитым уколам, к взглядам, вспыхивающим ненавистью, от которой лишь острие кинжала до любви. Сейчас от Денизы веяло холодом, словно напротив стояла незнакомка. Смешно, но он чувствовал, как вместе с осенним ветром под кожу залезает что-то, похожее на страх.

— О чем? Не устраивать уродливый скандал? Не трудитесь — вам нечего бояться. Хотя в это и сложно поверить после тех лет, что мы провели вместе, мне не доставляет удовольствия унижаться. Или чтоб ушла, оставила вас в покое? Так я уже ухожу.

— Я отвезу вас домой, — повторил он. Хотелось схватить супругу в охапку и утащить отсюда, куда-нибудь, где они останутся только вдвоем, и он вернет, разбудит прежнюю Денизу, даже если понадобится довести ее до бешенства.

— Не торопитесь, можете провести здесь хоть целый день. Дома не будет ждать сцена ревности, уверяю вас.

Брезгливо приподняв край платья, Дениза зашагала по листьям к дорожке — и ее осанка, как всегда, была достойна королевы в изгнании. Некоторое время он тупо смотрел вслед.

— Потом поговорим, — бросил, опомнившись, Эллис, о которой почти забыл.

Молодая женщина умудрялась выглядеть спокойной — лишь так сжала стебель розы в ладони, что по белому запястью уже вился живой алый узор.

Резанула вина. Надо было удалить все шипы — если это вообще возможно. Но он уже поворачивался к Эллис спиной, чтобы бежать за Денизой.

…Хотя ножки в расшитых серебром туфельках (такая неподходящая для этого места обувь!) двигались споро, он, разумеется, догнал ее в три прыжка. Коснулся спины, чуть выше изгиба талии, но супруга хлестнула таким взглядом через плечо, что Филип убрал руку и пошел сзади.

— Мы вернемся во дворец вместе, — Еще одна провальная попытка звучать уверенно.

— Я еду не во дворец.

— Куда же вы собрались? — Кольнула ревность. Уж не в храм и не к родителям, это точно.

— Не все ли равно? Думаю, вы будете рады отдохнуть от меня.

На пути встали ворота.

— Я от вас не устал.

— Ну да, видимся мы нечасто.

Он придержал рукой калитку, но когда Дениза с силой дернула дверцу, отпустил. Не драться же с женщиной. Продумывая следующую реплику, Филип бездумно пропустил жену вперед — и тут же рванулся следом, хватаясь за кинжал. Болван!

К счастью, улица оставалась пустынной, а за воротами не ждал наемный убийца. И все же — какой глупец! Кевин не допустил бы такой ошибки.

Тут Филип вспомнил, что нигде не видел кареты. — Позвольте спросить, как вы сюда приехали? Неужели в наемном экипаже?! — На сей раз он крепко сжал ее предплечье и заставил развернуться.

Дениза пожала плечами. — Мой паланкин ждет за углом.

— Разве вы не понимаете, как опасно вам появляться в подобном месте без особой охраны? Вы же не дура! — Его начинало трясти от злости. Это не шуточки, в отличие от всяких Аленов.

— Разве?

Он пропустил это мимо ушей. — Вас могли похитить, убить уже за то время, что вы шли к воротам! А от серьезных людей носильщики не отобьют!

— Вряд ли место, где вы позволяете жить любимой женщине, может быть так уж ужасно, — все так же хладнокровно ответствовала Дениза. — И если вы не хотите, чтобы я задержалась здесь дольше необходимого, будьте любезны отпустить мою руку.

Ему не нравились все эти разговоры о любовях и любимых женщинах — коробило слышать эти слова из уст Денизы. И еще меньше нравилось, что два его мира, которые старательно разделял, столкнулись как корабли в тумане, и, такое чувство, оба отправились ко дну.

— Идемте. Теперь они шли рядом. Филип придерживал супругу за локоть, чтобы не убежала вперед, а он сам имел бы возможность быстро воспользоваться обеими руками.

За угол он завернул первым, выставив перед собой кинжал. И увидел в отдалении обтянутый темной тканью паланкин, стоявший посреди грязи, а рядом — троих скучающих бугаев. Денизе хотя бы хватило ума не одевать их в ливреи дома Картмор.

Меж расшитых занавесей появилась — чтобы тут же исчезнуть — хитрая некрасивая мордочка Мадлены, горничной Денизы. Она его заметила, сомневаться не приходилось, и уже жалеет, что ее заметил он.

— Дениза, — он заступил жене дорогу. Не хотелось говорить там, где их речи долетят до слуха прислуги.

— Что вам нужно?

Эллис, дом Алхимика — все это поблекло, стало вдруг казаться призрачным, словно сон из прошлого. А его настоящее смотрело на него черными глазами так, будто ясно видит в первый раз. — Чтобы мы поехали вместе домой и поговорили. — Он понятия не имел, что скажет ей там.

— Домой? Вы имеете в виду дворец. А я — не хочу. Достаточно печально и то, что мне придется рано или поздно туда вернуться. И говорить нам не о чем, все ясно и так. Все давно уже ясно…

Нет, так смотрят не в первый раз, а в последний, когда умирают остатки иллюзий и высыхают слезы, оставляя после себя пустоту. Эта горькая складка рта, в глазах — усталое презрение. Словно от огня, который горел в ней, иногда обжигая, остался лишь пепел.

Дениза покачала головой. Проговорила, самой себе: — Как же все это убого… И самая незавидная роль — у меня. Потом, глядя в глаза: — Надеюсь, ваша любовь принесет этой дурочке больше счастья. Может, колдовство придет ей на помощь — иначе ее проспекты не слишком радужны.

Он потянулся к ней — и она отшатнулась, с выражением, которое нагнало на него легкую оторопь. Так и застыл, глядя, как Дениза садится в паланкин, как задергивает плотнее занавеси горничная, как могучие руки бугаев подымают носилки в воздух — и уносят все дальше по улице.

Он мог бы употребить свою власть. Он — муж. Даже когда паланкин скрылся из вида, было еще не поздно сесть на коня, догнать и обогнать, заставить остановиться. Будь Дениза не в себе от злости, если бы кричала и оскорбляла, Филип бы так и поступил. Но с этой холодной, спокойной незнакомкой это казалось таким же невозможным, как влезть в экипаж посторонней женщины против ее воли.

Ничего не изменилось, убеждал он себя. Всего лишь их обычная игра. Что ранила — и возбуждала, превосходя тем скуку, пропитывавшую жизни других супружеских пар. Только сейчас он, кажется, нарушил одно из неписаных правил. А ведь эти — самые важные из всех.

Теперь ход за Денизой, и можно только надеяться, что она отправится к Алену, а не изберет орудие мести, которое поразит его в самое сердце.

Когда Филипа начала бить легкая дрожь, он тряхнул головой и наконец побрел назад, к Дому Алхимика — за конем. Плащ остался у Эллис, но уж за ним заходить он пока не собирался. Что он мог ей сказать? Обнять и заверить, что все будет, как прежде? Что-то подсказывало — не будет.

В память врезался взгляд Денизы. Не она первая так смотрела на него, и как же Филип это ненавидел!.. Чувство, словно кто-то смог разглядеть за блестящей мишурой твою душу — и увидел, что это за мерзкое ядовитое насекомое. Так смотрел Фрэнк в тот последний вечер, Кевин, продираясь сквозь толпу… А я продолжал улыбаться и хлопать в ладоши.

Словно в ответ на мысли, из-за угла донесся унылый стон ветра. Да уж, приятель, нам с тобой есть, о чем повыть. Даже у Кевина Грасса, где бы тот ни был, день, наверно, проходил лучше.

XIX. ~ Червь-Победитель ~

I.

25/10/665

Когда они вошли в холл Красного Дома, отряхивая грязь с сапог, к ним обратились три пары глаз. Четыре, если считать пса.

Делион и Вашмилсть корпели над бумагами, причем клерк даже умудрился запачкать в чернилах кончик своего клюва. Рок Борден сидел на табурете неподалеку, поглощенный не менее интеллектуальным занятием — чесать грудь своей шелудивой псине.

— Ну как?! — Делион смотрел на вновь пришедших с улыбкой — которая заметно поблекла при взгляде на Кевина. — Вам удалось выяснить что-нибудь важное? — уточнил он более сдержанно.

Этот холодок Кевин отчетливо ощущал с их предрассветной разминки, прошедшей в напряженном молчании. На честной физиономии Фрэнка чувства читались так ясно, словно там их отпечатала лучшая типография города — и не знаками высокого слярве.

Тем лучше — вот только раздражало, что все тычки и издевки Кевина не смогли сделать то, на что хватило пары часов наедине с Картмором. А в том, что тут постарался Филип, сомневаться не приходилось.

— Только время задаром потратили, — Старик опустил свой тощий зад на табурет. — Мошенник он, ентот гадальщик! Ну да Крошка его хорошо поучил уму-разуму. А ты, Рок, чего тут расселся? Разве ж я не велел тебе заняться тем игорным домом?

Рок Борден пробурчал, угрюмый как всегда: — Уже сделано.

— Мы с Роком обсуждаем исчезновения людей в столице, — откликнулся Фрэнк. — Я знаю, что он ими много занимался.

— Да ему просто нравится бродить по борделям в поисках пропавших девиц, да, Рок? — подмигнул Комар. Прислонясь к стене, низкорослый Ищейка любовно полировал меч, которым почти не пользовался.

— А то, — так же безрадостно отозвался ветеран. Пес, задрав голову, пытался лизнуть ему подбородок, скреб колено лапой, требуя продолжения ласок. Знал Кевин, какие девицы его интересуют. Не раз и не два видел в компании малолеток.

Чувствуя себя дурак-дураком, он все же процитировал слова, сошедшие с уст Липпа, прибавив: — Сморчок пытался выдать это за великое откровение, слова духов. Чисто теоретически, что бы могла значить эта белиберда? Может, улица Серебряных дел мастеров, рядом с Ювелирами? Ее зовут просто Серебрянкой. Но при чем здесь дохлые черти?

— Может, речь о серебряной статуэтке черта, которую переплавили? — предположил Фрэнк, подумав.

— Или Серебряный Черт — это кличка бандита, которого где-то тут вздернули, — вставил вдруг Рок. — Старик, не припомнишь такого? Может, в твое время было.

— Не забивай себе башку ерундой, Рок, вот что я тебе скажу, не к добру, — наставительно ответствовал старикан. — Ищейка должен меньше думать и больше работать ногами.

— Работать — куда? — огрызнулся Кевин, пиная ногой свободный табурет. Пес Бордена тут же подскочил, вспыхнули злобные глазки. — Ни хрена же неясно.

— Это от того, что гадальщик ентот болтает с духами разных жуликов да проходимцев, — решил Старик. — Вот и путают честных людей. Достойные, почтенные духи разве ж снизойдут тереть языками с трущобной крысой! Перо клацнуло о чернильницу. Маленький клерк, о котором все забыли, поднял нос от бумажек. — Думаю, если поторопитесь, еще успеете к четырем двадцати пополудни на улицу Полумесяца.

— Почему именно туда? — удивился Фрэнк.

Кевин еще не мог облечь свои мысли в слова, но подсознание уже шептало, что все сходится. Приговаривая, что он туп как Крошка.

— Ну как же! — бодро отозвался Вашмилсть. — Серебро — металл Луны, спросите любого алхимика или Познающего, его символ — полумесяц. И уверен, будь сейчас среди нас наш многоталантливый Поэт, он согласился бы, что человек с воображением вполне может наречь месяц "серебряным чертом". У него же есть рожки.

Старик глянул на клерка с подозрением. — Как ты это вот так вот взял и догадался?..

— Потому что это очевидно, — Кевин прошел взад-вперед по залу, подталкиваемый нетерпением и злостью. — Так же как то, что мы — болваны. Ко всему прочему, месяц в геральдике Андарги еще и символ…

— Младшей ветви рода! — глаза Делиона загорелись. — Вернее, он означает, что герб принадлежит второму сыну, или линии, которая от него пошла.

— А чего это кто-то там подыхает? — заинтересовался Комар.

Кевин мог бы ответить, ведь это было уже проще простого. Но заговорил Вашмилсть, и он позволил тому выделываться — имеет право.

— Если вы посмотрите на карту, — Клерк, не торопясь, подошел к огромной карте города, которую Делион велел повесить на стене. — То увидите, что улочка, похожая по форме на месяц, изгибается влево, то есть, ее "рожки" смотрят вправо — как у месяца убывающего.

Кевину не было нужды видеть, куда тыкает его тощий чернильный палец. Он знал, где находится улица Полумесяца. Не так давно они даже проходили по ней, по дороге к Дому Алхимика. С Филипом.

Фрэнк аж в ладоши хлопнул. — Да ты просто гений!

— Угу. Умен прям не по чину, — Брови Старика превратились в одну большую мохнатую гусеницу — под стать усам. Умникам он не доверял, возможно, потому, что никто не причислил бы к ним его самого.

— Ну что вы! — Вашмилсть сразу стушевался, вжал голову в щуплые плечи. — Разве ж я сам додумался! Мне нашептал паучок.

— Что?! — В три широких шага Кевин оказался рядом. Ну, если сейчас и этот скажет, что слышит голоса!.. — Кто такой Паучок? — Он все еще надеялся на лучшее.

— Тот, что живет у меня в голове, — просто ответил Вашмилсть, и Кевин с трудом подавил порыв размазать его по стене, оставив на карте большую красную кляксу. — Тот, которого я съел, когда был маленьким. Съесть-то съел, но он, похоже, поселился у меня в черепушке. Шуршит лапками по извилинам, будто шепчет, — Клерк хихикнул.

Еще один чокнутый провидец на его голову!

— И что тебе говорит паучок о том, что случится вот-вот? — Кевин навис над плюгавцем.

Вашмилсть склонил голову на бок, будто прислушиваясь. — Что вы меня ударите, господин Грасс. Или пнете. Или за нос дернете, как в прошлый раз. Что-то в этом духе.

— Ну, тут он не ошибся, — признал Кевин.

— Не трогай мальца, Грасс, — пригрозил Старик. — У него голова хорошо варит. Получше твоей.

— Да, оставь его в покое! — велел Фрэнк раздраженно, приподнимаясь со своего места. — Хватит обижать тех, кто слабее тебя.

— Но господин Грасс же не виноват, что почти все мы в сравнении с ним слабаки, — очень серьезно возразил Вашмилсть, потирая переносицу. — Выходит нечестно — надо же ему кого-то обижать.

— Не вижу, почему, — буркнул Фрэнк.

— Потому что такова его натура! — живо отозвался Вашмилсть. — Человек не может идти против своей натуры.

Заморыш что, издевается над ним, что ли? На безмятежно-серьезном личике чернильницы не читалось насмешки, но Кевин не доверял блеску этих крысиных глазок.

Пока он решал, дать клерку затрещину или нет, момент был упущен. Кевин отошел, махнув рукой. До следующего раза. — Если еще услышу про паучка, выбью его из твоей башки кулаком.

— Ерунда какая-то все это, — подвел итог Комар. — Сыновья, месяцы… Я думал, нам скажут, кто убил Нечестивца.

— Мне тоже кажется, что ерунда, — задребезжал смешок клерка, — но все претензии, как понимаю, к духам! Больше всех впечатлен был Крошка. Мучительно скривился, пытаясь думать, — с таким же видом, должно быть, он сидел на горшке. — Так ежели все эти предсказания взаправду… То чего же выходит, я, значит, умру, как сказал колдун? Не своею смертью? То бишь убьют меня?

— А ты чего хотел, умереть в кроватке? — оборвал его Старик. — Мы — Ищейки, вестимо, умрем на посту, от руки злодея. А за нас потом отомстят.

— Эй, ты! — Настал черед Крошки надвинуться на клерка. — А ну отвечай, когда я умру?

Вашмилсть попятился. — Помилуйте, откуда же мне знать? — До чернильницы, кажется, начало доходить, что его слова стали брешью в плотине, за которой бурлила река дурацких вопросов. — Я уверен, что вы проживете очень долго. Да, может, и нет никакого паучка! А просто ребята из приюта слишком часто колотили меня по голове, вот и… — Он выразительно покрутил пальцем у виска.

Завидная самокритичность.

Крошка морщил низкий лоб. — Меня маманька тож по голове молотила часто. То половником, то об стенку, то еще как… Может, я тоже того, видящий?

— Быть может, — отозвался Кевин. — Ты точно пукающий и смердящий. И точно не мыслящий.

Крошка стал того же цвета, что и его плащ. А Кевин зашагал к двери. — Я на улицу Полумесяца.

— Я с тобой! — Фрэнк подскочил на ноги.

— Уверены? — усмехнулся Кевин, поворачиваясь и глядя прямо в лицо своему командиру.

— Уверен. Я думал, признаюсь, что ваш гадальщик окажется обычным мошенником, но теперь мне стало любопытно. Рой, займись без меня Уставом. Я потом прочту, что ты написал.

— Будет сделано, вашмилсть! — кивнул Вашмилсть, возвращаясь за стол.

— Я — тоже с вами! — Комар убрал меч в ножны и подлетел к ним. — Буду охранять командира. А ты, Старик?

— Чушня все это псячья, — отозвался Старик, окончательно разочаровавшийся, похоже, в гадальщиках и духах. — Я вот пойду вздремну. Он громко зевнул, распахнув пасть, сохранившую еще немало зубов.

— Не многовато ли народу? — проворчал Кевин.

Как раз в этот момент вернулся Крысоед и тоже собрался сопровождать их на улицу Полумесяца. — Я Кевина не брошу! И вас, конечно, тоже, вашлордство.

Вот спасибо. Теперь он оказался в компании целого сборища болванов.

— Но как мы определим там время, да еще точно? — Фрэнк уже застегивал плащ под горлом. — У меня есть часы-яйцо, но они дома.

Кевин когда-то видел такие — сто лет назад, у Картмора. Золотое яйцо на цепочке, тончайший механизм в прекрасной оболочке, сконструированный братцем Мортимера Хагена. Драгоценная вещь филигранной работы — неудивительно, что Делион не хочет таскать ее по грязным улицам.

— О, приносите посмотреть! — попросил Комар. И гордо добавил: — А у меня имеются ручные часы.

— Даже так? — глаза Фрэнка округлились. — Что это еще за диковина?

Часы оказались скорее наперстными, чем наручными. Кольцо с миниатюрными солнечными часами на них — круглым циферблатом и крошечным гномоном, отбрасывающим на него тень. Вот только будет ли толк от них в такую погоду?

— Не волнуйтесь, — донесся из-за стола тонкий голосок клерка. — Что-то подсказывает мне, что этот вопрос как-то решится, — и он выразительно постучал себя по черепушке, — Шурх, шурх, шурх… Вы, главное, поторопитесь.

Кевин смотрел на крысеныша с подозрением. Было две версии, одна другой слаще. Среди Ищеек завелся свой, домашний ясновидящий. Или человек, раз в десять сообразительнее его самого.

— Скажи тогда, раз ты такой прозорливый, — бросил Кевин на прощание. — Где нам найти андаргийского шпиона?

— Помилуйте, откуда же мне знать? — удивился клерк. И добавил, вновь склоняясь над бумагами: — Я могу только сказать, где не стоит искать андаргийских шпионов. По крайней мере — настоящих, опасных. Среди андаргийцев.

В тени его длинного носа скрывалась маленькая улыбочка.

Лето 663-го

Кевин оделся и собрал их немногочисленные пожитки еще затемно. Первые проблески зари застали его в конюшне, седлающим лошадей — своего мерина и кобылку Офелии. Тогда-то он и услышал стук копыт.

Одинокий всадник на пустой дороге. Кевин почти видел его, пригнувшегося к шее коня. Плащ вьется за спиной, сливаясь с черным небом.

Подковы отбивали яростный ритм. В эту темную пору мчаться на такой скорости мог только дурак. Или наездник от Богов, с детства приученный к седлу, когда вместо ветра в спину его подгоняет жажда мести.

Кевин вышел на улицу, забыв о вещах. Бежать не имело смысла, да это и не приходило ему в голову.

В конце концов, его-то он и ждал.

Копыта больше не стучали. По небосводу расползалась лужа крови, а на ее фоне был высечен силуэт. Черный конь и черный всадник, единое целое против восходящего багрового солнца.

Что сказать ему? В глотке пересохло. На миг Кевин забыл о ненависти и обиде, и на плечи лег каменный груз вины.

Филип спешился, привязал коня.

Кевин смотрел, как Картмор подходит все ближе, из зловещего символа возмездия превращаясь в человека из крови и плоти, человека, которого он ненавидел. Сердце билось тяжело и гулко, будто нехотя.

За спиной Филипа извивался плащ, живая тень, уцепившаяся за плечи. Рука у бедра, рядом с ножнами.

В багровых всполохах Кевин наконец увидел его лицо. Бледное, со сжатыми губами, оно выражало ненависть, открытую и чистую, как пламя. Никаких усмешек, иронии, напускного равнодушия.

Да, я верно выбрал, куда нанести удар. Триумф имел привкус желчи.

И вот они стоят друг напротив друга — так, как и должно было быть. Вниманием Картмора он завладел — не фыркнет, не уйдет, развернувшись. — Я расставил людей на дорогах. Не пытайся бежать, — Филип смотрел на него как на какую-то гнусную тварь, так, словно Кевин превратился в чудовище из канавы, или одного из ублюдков, напавших на них той ночью.

Что ж, лучше быть монстром из твоих кошмаров, чем лакеем.

— Мне — бежать от тебя? Много о себе воображаешь. Как всегда. Любую роль надо выдерживать до конца, и Кевин сделал свой выбор. Нет ничего бесполезнее, чем сожаления.

— Скажи мне одно: как, как ты добился, чтобы моя сестра польстилась на такого, как ты? Я знал, что у нее нет мозгов, но чтобы до такой степени… А ты, который не решался взять женщину за руку!.. Или это было очередным притворством?

Это говорил он, пропитанный ложью до костного мозга!

— У меня был отличный учитель. Я сказал, что она — особенная, что я без нее не могу… Разве не это ты говоришь всем своим женщинам? Что сказал Гвен?

— Да при чем тут Гвен!

Конечно, для него она — меньше, чем ничто. Легкая закуска, проглотить и забыть.

Филип яростно мотнул головой, черные пряди плеснули на лицо. — Убить меня мало за то, что я пустил такого, как ты, в свой дом!

Что ж… Если настаиваешь.

— Да, оказывается, и в твои расчеты может закрасться ошибка! Хотя, если бы не я, ни тебя, ни твоей сестры могло бы не быть в живых. Знаю, ты уже об этом позабыл, ведь так удобнее. А я помню, что ты тогда спросил меня, какую награду я хочу. Теперь я выбрал. Мне нужна рука прекрасной девы.

Пальцы Филипа конвульсивно вздрагивали у навершья меча. — Какая же гнусная месть!.. Гнусный поступок, гнилой и низкий.

Достойный тебя, Филип. Достойный тебя.

Надо было сохранять спокойствие. Стать камнем, сталью. — Я не думал причинять зло Офелии. Я хочу жениться на твоей сестре. Я должен жениться на ней. Клянусь, что сделаю все, чтобы быть хорошим мужем. А если нет — твой дядя всегда может устроить мне несчастный случай. Да и зачем ждать — сделайте это через месяц после свадьбы, и снова сможете использовать ее, как козырь в ваших политических играх.

Голос Филипа было не узнать — хриплый, сдавленный яростью. — Моя сестра не для таких, как ты.

Еще бы. Кевин годился, чтобы рисковать жизнью ради Картморов, но не чтобы стать одним из них.

— А для кого? Для какого-нибудь старика, который нужен твоему отцу? Думаешь, это лучше? — Любой будет лучше, чем ты. Лучше не жить вообще, чем рядом с таким, как ты.

Как хорошо, когда твое сердце заледенело. Твое черное сердце. — Она любит меня, а я умру за нее.

— Ты прав в одном. Ты умрешь.

— Поздно. Убить меня можешь потом, сейчас это не решит твоей проблемы.

Скрипнула дверь, и слева мелькнула светлая тень. — Почему же вы меня не разбудили? Я…

На Офелии была ночная сорочка и шаль, в которую она куталась от утренней прохлады. Девушка заметила брата, и ее ротик округлился.

Кевин видел, как глаза Филипа разгораются новой яростью. Кажется, до него только теперь дошло, что Кевин с его сестренкой не за руки ночью держались, и по лицу кинжалом полоснула судорога.

А потом в руке Картмора возник меч.

Кевин едва успел отбить выпад клинка, вспыхнувшего перед глазами. — Успокойся!

Филип отскочил назад, дернул с плеч плащ, расстегнув драгоценную пряжку. Теперь плащ повис в его правой руке…

— Уймись! Нам надо…

…И взлетел.

— …Поговорить!

Офелия завизжала.

Все идет не так, лихорадочно думал Кевин, отбивая удары. Не по плану.

Полы плаща хлестали его, как крылья рассерженной черной птицы, метя в лицо, а из-за их укрытия молнией выстреливал узкий серебряный клинок.

Не время драться, они должны были… Ведь он и Офелия…

Но тут плащ жадно обвился вокруг его меча, плечо вспорола острая боль, и все планы, мысли, рассуждения уже не стоили и капли крови.

Удар кулаком в грудь отбросил Филипа назад — впрочем, он тут же восстановил баланс, чуть присел, готовый принять атаку. И Кевин атаковал.

Воздух взрывал звон и скрежет стали. Они дрались, и это было правильно, верно. Предначертано с самой их первой встречи. Кевин не думал об этом — некогда было думать — просто знал костным мозгом. Наконец-то судьба их рассудит. Я или он.

Плащ извивался, как нечто живое, закрывая обзор, заставлял вновь и вновь, защищая глаза, вскидывать левую руку. Филип наседал, ни на миг не сбавляя неистовый темп. Сегодня Оскар был бы им доволен… Вот она, жажда крови.

Где-то далеко вопила Офелия, ее голос пробивался сквозь гул в ушах, как сквозь толщу воды. — Нет, Филип, перестань, оставь его!

Бойся за него, не за меня!

Сейчас Картмор был хорош, как никогда. Заставлял Кевина отступать, обороняясь, вел в их бешеном танце. Но он терял контроль над собой, богатенький щенок, привыкший сразу получать все, что захочет. Атаки становились все смелей, яростней, безрассудней.

Движения Кевина оставались расчетливыми, как ни бурлила кровь. Он знал: скоро Филип раскроется.

Ненавистное лицо появлялось и исчезало за плащом. Единая ошибка, и ты — мой.

Все решит один миг.

Свет закрыла черная туча. Кевин слепо рубанул справа налево, вспарывая ткань, одновременно шагнул в бок, уходя от возможного удара. Увидел, как отшатнулся Картмор, вскидывая голову, на подбородке — полоска крови, и как тут же атаковал, плавным движением перетекая вперед. Клинок в левой руке целил Кевину в живот.

Кевин парировал с лёту, обратным взмахом меча, отбив оружие врага далеко в сторону.

Миг настал.

Он уже видел, куда бить, траекторию удара, который скользнет под ребра, вспарывая кишки и селезенку, прямо к позвоночнику. Сделал замах.

И замер. Что-то сдавило его руку и его глотку, и, на одно проклятое мгновенье, Кевин Грасс застыл, колеблясь.

Филип не сомневался. Серебристый клинок снова выстрелил, смертоносный удар, прямо в лицо. Кевин отклонился — в последний момент.

Щека вспыхнула огнем, алой болью. И мир взорвался, утонул в его ярости.

Вспышки. Его кулак с рукоятью меча, бьющий Филипа в подбородок. Под дых. По плечу, куда придется. Ноги Картмора, дергающиеся в странной пляске. Женский визг, на грани слуха.

Красный туман чуть рассеялся, и Кевин осознал, что сжимает плечо Филипа, и бьет, бьет. Когда он разжал пальцы, тот рухнул, растянувшись на земле, лицо залито кровью. Клинок звякнул, упав рядом.

Кевин перехватил свой меч острием вниз и шагнул вперед. Всего один удар, и Филип никогда не вернется в свой дворец, в объятия Денизы, к папочке, к напыщенным друзьям. Его волшебную, зачарованную жизнь оборвет клинок, купленный им самим.

Картмор, мотавший головой, как пьяный, приподнялся на локтях. Гнев и шок полыхали в черных глазах.

Что, думал, это закончится, как наши соревнования? Глупец!

Не было в них только страха. Не понимает, что ли, что на дюйм от смерти?

Между ними метнулась светлая фигура. Офелия упала на колени рядом с братом, закрывая его собой, протягивала руки, что-то лепетала, умоляя. Филип отстранил ее. Он смотрел прямо на Кевина, не отрываясь, и его ненависть жгла.

Меч стал вдруг невыносимо тяжелым, и он позволил ему упасть.

…Холод утра. Он снова ощущал его на разгоряченном лице. Услышал громкое дыхание, тяжкое, словно хрип зверя. Свое собственное.

Щека пульсировала, нарывая, а с нею пульсировала вся голова. Мускулы дрожали, как после схватки с Оскаром, а под ногами ходила ходуном земля.

Все было кончено. — Убирайся.

Ответить Филип смог не сразу, после двух протяжных свистящих вздохов. — Я не уйду без моей сестры. — Под сиплым хрипом скрывалась сталь.

— Филип, нет, ты не понимаешь! — заклинала Офелия. — Я его не брошу. Мы любим друг друга, и…

— Дура, — выплюнул Картмор, садясь на земле. — Этот господин никого не любит. Ему просто нечем. Он всего лишь искал себе богатенькую жену.

— Неправда, как ты можешь так говорить?! Мы поженимся, ты же понимаешь, теперь мы должны пожениться, и…

Филип кое-как поднимался на ноги, и Офелия бросилась ему помогать. Он оперся на нее и встал, полусогнувшись, прижимая руку к животу, а другую положив сестре на плечо. — Либо ты идешь со мной, Офелия, либо мы снова будем драться, до тех пор, пока один не убьет другого.

Кевин отмахнулся от его слов, как от назойливых мух. Когда уже его оставят в покое? — Убирайся и помни, что я подарил тебе твою жизнь, так же, как ты дарил мне свои подачки.

Он проиграл — всё. Но разве он надеялся выиграть, на самом-то деле?

— О, я не забуду ничего. А тебе совет — я заберу моих людей, а ты садись на коня и скачи, пока не пересечешь границу Сюляпарре. Потому что если я еще раз увижу тебя, ты пожалеешь, что не сдох.

— До встречи в Академии.

Филип захромал прочь, Офелия — рядом, поддерживая его заботливо и с нежностью, даже сейчас. Она то и дело обращала назад лицо, круглое и белое, как луна, плавящееся от слез. Что-то пищала, Кевин не разбирал, что.

Он не хотел слышать это жалобное мяуканье, не хотел смотреть. От зрелища ненавистных фигур было больно. Или это горела рана? Он провел рукой по щеке, рукой, которой готов был убить друга. Уставился на ладонь — вся в крови. Нет, это не кровь Филипа, это его кровь.

Багрянец уступал золоту. Солнце поднималось высоко в небе под птичьи трели, возвещавшие приход чудесного светлого дня. Вдали затихал звон подков. Он стоял один, предатель, неудавшийся убийца.

II.

В пути, пока его спутники трепали языками, Кевин пытался вызвать перед мысленным взором улицу Полумесяца. А поднявшись на холм и узрев ее своими глазами, проглотил ругательство. Вашмилсть, конечно, помнил про часы и башню.

С этой точки уже виднелся скромный храм Крови Агнца — серая каменная полусфера, выступающая из земли. Рядом с храмом — скверик, здесь брала начало улица Полумесяца. Или заканчивалась. Вопрос перспективы — а перспектива была важна. Ищейки пришли с юга, а значит, для них, почти идеальная дуга, образуемая улочкой, рисовала левую сторону воображаемого круга. Она приведет к древней крепостной башне, трезубцем остроконечных башенок вонзавшейся в хмурое небо впереди.

Когда-то Черная башня была частью очередной крепостной стены, ограждавшей город от врагов. Очередной — потому что столица снова и снова перехлестывала через заграждения, расползаясь по окрестностям с неотвратимостью гангрены.

Зубчатую стену с тех пор почти полностью снесли, а башню — одну из шестидесяти — оставили. То ли пожалели, то ли слишком крепкими оказались ее черные гладкие стены, которые, судя по виду, могли возвышаться здесь еще во времена Древних.

— Ну вот, мы как раз вовремя! — воскликнул за плечом Кевина Комар, довольный. — Почти четыре двадцать.

Значит, дорога сюда заняла немногим больше четверти часа…

Время они могли сказать точно. Ведь вдали маячила еще одна башня — высокая часовая башня храма Благодарной Паствы, стоявшего на площади Зеленщиков. А на ней — огромный циферблат, светлый круг, по которому ползла черная стрелка, нарезавшая сутки на двадцать четыре куска. Такие же циферблаты, заметные издалека, размещались на трех других сторонах строения.

Отсюда казалось, будто две башни — храмовая и сторожевая, квадратная и круглая — стоят бок о бок, хотя, на деле, их разделяли ряды домов. Первая вздымалась выше второй: крыша Черной едва дотягивалась обломком шпиля до уровня середины циферблата.

— Будьте наготове, — предупредил Делион. — Сейчас, должно быть, что-то произойдет!

От его скептицизма не осталось и следа. Глаза горели ожиданием, как у ребенка в праздничный день, рука сжимала рукоять меча. Двое других болванов крутили головами, ожидая, видать, что к ним вот-вот выскочит призрак Нечестивца и поведает о своей печальной участи.

К счастью, башка Кевина, пусть с опозданием, начала работать.

— Да, скоро произойдет нечто удивительное, что случается только лишь двадцать два раза за сутки, — буркнул он.

Делион обернулся к нему, полный любопытства. — Что?

— Большая и минутная стрелки на часах сойдутся вместе.

И он уже знал, куда они укажут.

III.

Башня, как Кевин и полагал, оказалась заброшенной. У городского магистрата явно имелись дела поважнее, чем заботиться о бесполезной рухляди. Нарядный герб города над воротами облез, крытый балкон, опоясывающий третий этаж, лишился части крыши. Даже входная дверь была не заперта.

Несмотря на это, внутри Ищейки не обнаружили ни бездомных, ищущих укрытия от холода и непогоды, ни следов их пребывания. В темной утробе башни несло не мочой и застарелыми тряпками, нет, здесь стояла иная вонь — густая, сладковатая, живая, она била в ноздри и налетом оседала на языке. Так должна пахнуть бойня — кровью, свежей и уже подгнившей.

Подниматься приходилось осторожно — дубовые ступени издевательски скрипели под ногами. Кевин пробовал каждую на прочность прежде, чем перенести на нее весь вес. Пыхтение и жалобы отставшего Крысоеда доносились снизу, будто из колодца.

— Хитрожопый же у нас командир! Послал карабкаться на такую верхотуру, а сам в подвале копается.

Ну да, этому было бы уютнее в подвале, среди его любимых крыс. Их там наверняка полно — жирных, аппетитных, больших как кошки. Как бы они Фрэнка не слопали…

Кевин с наслаждением отправил Делиона и его прихвостня Комара в подвал. Ну, как отправил, — сделал так, что командир вызвался сам. Было одно удовольствие видеть, как побледнел Фрэнк, открывая скрипучую дверцу под лестницей, — кажется, Кевин нашел его слабое место. А вдруг это тактическая ошибка? Что-то интересное найдется скорее в подвале, чем на чердаке, куда держали путь они с Крысоедом. Хотя верно и то, что стрелки часов, дойдя до четырех двадцати, указали прямо на остроконечную крышу центральной башенки на верхушке Черной. Ну, коли Липп посмеялся над ними, Кевин вернется и выдаст ему добавку того блюда, каким угостил его Крошка.

На крутом повороте Кевин оперся о стену — и тут же с омерзением отдернул ладонь. Ее замарало что-то мягкое и липкое, словно в слой жира окунулась. И как же здесь тепло и влажно — словно и впрямь залез в утробу чудовища. С чего бы?..

Лестница все не заканчивалась, змеей извиваясь вокруг каменного столба. Бесконечный путь меж стен, сжимавшихся, как ловушка. Что ж, не удивительно, башня-то высокая, ярусов пять или шесть.

На обратном пути надо тщательнее проверить помещения. Третий этаж, похоже, когда-то занимала комната сторожевых — в стене разверзлась холодная пасть большого камина, сохранились держатели для оружия. А на втором до сих пор лежали мешки с песком и камни, заготовленные когда-то на случай штурма.

— Грасс, погодь! — стонал снизу Крысоед. — Ты убить меня хочешь?

— Временами.

Он все же задержался, выглянул в оконце, прорезанное в толстой стене. За решеткой виднелись рыжие крыши домов. Мы уже высоко… Кевин был благодарен за бледный свет, сочившийся внутрь, — факел и огниво, что всегда таскал с собой, он отдал Фрэнку, тому нужнее.

На лоб шлепнулось что-то мягкое, прочертив склизкий след. Кевин вскинул руку и вздрогнул, с былой брезгливостью, которую, казалось, из него давно выбила жизнь. На ладони пульсировал влажный трупоед, большой и жирный.

Кевин посмотрел вверх — и дыхание на миг перехватило. Не зря ему чудилось, что тьма над головой вздрагивает, будто дышит. Сейчас свет падал таким образом, что стало видно — изнанку ступеней почти сплошь покрывали трупоеды. Живая масса бледных полупрозрачных тел, иные — длиной аж с его руку… Они ползли наверх. Совсем как мы.

— Громадины какие, не думал, что таковские бывают, — Крысоед прислонился к стене чуть ниже по лестнице, пыхтя и отдуваясь. — Интересно, таких же и сготовить можно, небось?

— Они жрут трупы.

— Сомы тоже трупы жрут, а вкуснющие, — резонно заметил Ищейка.

— Что ж, можешь открыть свое дело. Пирожки с трупоедами. Тут уже целая ферма.

И всем этим трупоедам надо чем-то питаться. Эта мысль заставила с новым пылом взбежать по лестнице, уже не соблюдая осторожность. Крысоед что-то кричал снизу, но Кевин не останавливался, пока не оказался на чердаке.

Большое, просторное помещение… Пустое. В стороне — какие-то старые, полуразвалившиеся ящики. Может, там что-то есть? Едва ли.

Во рту появился кислый привкус разочарования. Он снова ощутил себя шутом, болваном, чувствовал в воздухе вибрации беззвучного смеха.

Пока не заметил лестницу. Длинная, грубо сколоченная, без перил, она поднималась из темноты справа к еще одному источнику слабого света — люку в потолке.

Все еще опасаясь надеяться, Кевин полез наверх. На середине лестницы замер, прислушиваясь, — мало ли. Сквозь покрывало тишины пробивалось лишь клекотание голубей на крыше, и, снизу, влажный протяжный звук, словно камень стен лизал огромный язык. Трупоеды.

Кевин просунул голову в люк.

Небольшое помещение под самым куполом башни, скошенные стены сходятся где-то высоко, утопая в тени. Дневной свет попадал в круглую каморку сквозь шесть симметрично расположенных узких оконец. Здесь тоже никого не оказалось — никого живого.

Молодой человек лежал в центре комнаты, там, где соединялись шесть лучей, и пылинки танцевали над ним свой однообразный танец. Правильный профиль, темные локоны… На миг Кевин замер: ему почудилось, что перед ним — Филип.

Стряхнув оцепенение, он вылез наверх и шагнул ближе. Иллюзия исчезла. Безмятежное лицо, обращенное к потолку, оказалось более округлым, менее аристократичным, по-мальчишески пухлые губы придавали ему совсем юный вид. Темные кудри, разделенные ровным пробором, отливали каштаном под припорошившей их пылью.

Веки юноши придавили две серебряные монетки, вокруг глаз залегли глубокие синюшные тени. Если бы не это, и не странное место, где его нашли, могло бы показаться, что Тристан просто дремлет, и вот-вот пробудится.

Кевин поймал себя на том, что ступает осторожно, будто опасаясь нарушить этот странный, торжественный сон.

С телом обошлись уважительно. Покойный лежал на расстеленном по полу плаще, одетый в нарядную одежду, — узорчатый дублет, белый воротник, сапожки с алыми каблуками. Справа от него упокоилась скрипка, которой уже никогда не коснутся руки хозяина. Кто-то положил ее параллельно телу.

Когда Кевин наклонился над трупом, его внимание привлек блеск. В ложбинке на шее скрипача переливался перстень с большим фиолетовым камнем.

Кевин поднял его, погладил пальцем. Гемма. Барельеф в виде розы выступал на поверхности аметиста.

Тело отлично сохранилось, даже запах не ощущался. Правда, скрипача и убили не более трех дней назад, и все же Кевин сразу вспомнил те, другие трупы. Но нет — жертв ритуальных убийств нашли обнаженными, раскоряченными, с лицами, искаженными мукой. Тела бросили без всякого почтения, не прикрыв наготу даже тряпкой. Из Тристана же вышел труп на загляденье, только что не говорит.

Впрочем, надо посмотреть, что там у него под одеждой.

Лестница отчаянно заскрипела.

— Грасс, нашел чего?

Причудливая картина — юноша с круглыми серебряными глазами, спавший рядом со своей скрипкой в кругу света — не произвела на Крысоеда впечатления: воображения он был лишен начисто. Зато главное уловил с быстротой мысли, достойной судьи Дина.

— Свежий мертвяк! Гляди-ка, да убийца серебришко ему оставил! И скрипку, и сапоги! Отличная добыча.

Упав на колени рядом с трупом, первым делом Ищейка захапал монеты.

— А ну положил назад! — рявкнул Кевин, отвесив ему затрещину, хорошую, от души.

Крысоед вжал голову в плечи, но монетки не выпустил. — Тебе одну и мне одну, да? — Он смотрел снизу-вверх, заискивающе и с опаской, в мутных глазках — тупая хитрость. Еще один трупоед. Вдруг адски захотелось раздавить его каблуком, как того слизняка.

— Это улики, болван.

— Какие еще лики? — теперь Крысоед уставился на него, как на чокнутого. — Это серебро, Грасс, серебро! — Прикусил монету огромными желтыми зубами, которые чистил лишь в кабацких драках. — Настоящее! Я вижу, ты себе уже что-то ухватил, — Липкий взгляд скользнул к кольцу в руке Кевина, — так дай и другим поживиться! А то не по-товарищески выходит, нехорошо!

— Ты мне не товарищ.

Ищейку это не смутило. — Ну-ну, ты понял, о чем я. Свои люди. Чтоб ты о себе ни воображал, а кормишься-то так же, как все. Дери нос сколько хочешь, на это мне насрать, а вот про лики ты это брось! Что забрали у покойничка — то наше!

Крысоеда можно было пинать, оскорблять, смешивать с грязью. Но даже у этой крысы нашлось что-то святое — бабы, выпивка, и бабло, чтобы тратить на них.

У него все в порядке с приоритетами, а у тебя?..

— Эти улики могут многое сказать. Например, редкое кольцо…

— Раньше молчали, а теперь вдруг заговорили? — упорствовал "товарищ". Он поднялся на полусогнутых ногах, все еще приниженно склоняясь, только теперь это походило на позу перед броском, а правая лапа как-то незаметно сместилась за спину, где из-за пояса торчала рукоять ножа. Это становилось забавным — неужто посмеет?

— Тут — особое дело, крысиная жратва. На кого я трачу дыхание? С таким надо разговаривать тумаками.

— Да почему?!

— Оно может оказаться делом государственной важности. По меньшей мере, этот человек был близок к Картморам, и…

— И че?! Думаешь, все вызнаешь, и тебе выдадут большую золотую медаль? Поставят на место Кэпа? Во дворец позовут и по головке погладят?

Он шагнул вперед, выбить эти лошадиные зубы, скалившиеся над ним в полумраке.

Крысоед отшатнулся, вылупясь на него так, словно смерть свою увидел. Выставил перед собой руки, забыв о ноже. — Эй, Грасс, ты чего?!.. Я ж просто говорю, таким, как мы, перепадет только то, что сами успеем ухватить, а больше — черта лысого!

Кевин замер на месте, словно по лицу хлестнули его самого. За что ты хочешь его бить, за то, что он прав? Разжал кулаки, перевел дыхание, загоняя ярость назад, в темные норы сознания.

— Ты мудрый человек, крыса, — Протянул ладонь за монетой. — Одну мне, одну тебе. А кольцо покажу Кэпу.

— Верно, — согласился Крысоед, кротко расставаясь с добычей. — Надо и его подмасливать, а то хуже будет.

Оправился от испуга Ищейка живо, и тут же вернулся к трупу. Принялся стаскивать с него нарядную обувку. — Отличные сапожки! Надо брать.

Эти слова пробудили в Кевине смутное беспокойство. Может, просто вспомнилось, как что-то подобное говорил незабвенный Красавчик. А сапожки и правда красивые, такие носят на бал — или на свидание с дамой.

Крысоед вдруг протяжно присвистнул, помахал лапой, подзывая к себе. — Глянь, Грасс, чего за хрень?

Кевин присел рядом и поморщился. Покойник не вонял, зато от Крысоеда несло сивухой и грязными портками. Впрочем, стоило приглядеться к телу, как сразу стало не до того.

Когда Крысоед оголил ногу скрипача, обнаружилось, что ступня лишена мякоти. Ее срезали, оставив на виду белые кости.

Кевин сдернул второй сапожок с нарядным красным каблуком, и увидел, что с другой ногой обошлись так же. Он принялся торопливо раздирать на покойнике нарядные одежки, прикрывавшие…

Настал черед Кевина присвистнуть. Он никак не ожидал, что на бледной плоти под дублетом и сорочкой будет бугриться шов, идущий от грудины вниз, к еще прикрытому штанами паху. Что распоротый и зашитый кем-то живот скрипача будет западать так, словно в нем не осталось внутренностей. Тем паче — что потревоженные им кисти покойника в перчатках так и покатятся в разные стороны.

Крысоед подцепил одну из перчаток и вытряхнул из нее соломенную набивку — больше там ничего не было. Ищейка грязно выругался, дав идеальную оценку ситуации.

Скрипачу отрубили кисти, освежевали, как оленя, а потом… потом собрали заново?

Дальнейший осмотр показал, что с груди, верхней части рук, бедер и зада также срезаны большие куски мяса. Глядя на перевернутое лицом вниз тело, вернее, то, что от него осталось, Кевин обратил внимание, что волосы на затылке спеклись от крови. Нащупав рану, не без труда просунул туда палец. Да, в основание черепа Тристану вогнали что-то длинное и достаточно тонкое. Заостренное долото? Если убийца начал с этого, сдох скрипач почти мгновенно.

— Кто ж мог такое сотворить?! — В кой-то веки проняло даже Крысоеда. Он уселся рядом с трупом, прямо на пол, низкий лоб смят недоуменными морщинами.

Кевин разогнулся, распрямляя затекшие плечи. Действительно, кто? Или пред ними следы диковинных пыток — а на то не похоже, или плоть скрипача стала частью какого-то странного ритуала, или… Вывод напрашивался.

В голове пронеслась страшилка, что иногда повторяли в тавернах темными вечерами. Слухи о секретном обществе богатеев, об оргиях, на которых красивые юнцы и женщины, похищенные с улиц, служат развлечением — а потом и ужином. Бред-то бред, но в столице любой кошмар воспаленного воображения мог стать явью.

— Кто-то очень голодный… — произнес он, почти про себя.

Мысли сами собой обратились к приятелям Картмора из Дома Алхимика. Они-то свели с голодом самое интимное знакомство. Вдруг кто-то из них успел вкусить человеческой плоти? Еще одна страшилка гласила, что, раз попробовав, остановиться уже нельзя. — Да не, не о том я, — отозвался, тем временем, Крысоед, помотав башкой. — Будто мало мест, где лучше не приглядываться, что плавает в твоей похлебке! В Гниловодье с тебя срежут не только тряпки, но и все, чего есть на костях под ними. Но что за чокнутый, что за больной урод оставил мертвяку серебришко и колечко?!

Крыса опять смотрел в самый корень. Попадись Тристан в лапы каким-нибудь дегенератам, и они забрали бы у него все, вплоть до чулок.

Как скрипач вообще здесь оказался? Может, ему назначили экзотичное свидание в заброшенной башне, только вместо теплых губ там ждал холодный поцелуй стали? Или на улице его "встретил" знакомый, и как-то уговорил сюда зайти?

Вопросы порождали новые вопросы. Если Тристана убили прямо здесь, под крышей, где тогда кровища? Из него должно бы натечь целое море, и даже высохнув, кровь оставила бы след. Да и места здесь маловато, чтобы хорошенько его разделать. А коли он нашел свою смерть на другом ярусе, зачем понадобилось тащить труп на такую верхотуру? По той же загадочной причине, по какой тело заново одели в нарядную одежку? Так или иначе, а после того, как они спустят труп вниз, надо будет осмотреть каждый этаж.

В том, как обошлись со скрипачом, было что-то… церемониальное, что-то от ритуала — и в то же время отличное от участи жертв заговорщиков. И все же Кевин вертел головой, выглядывая на стенах знаки слярве. Предполагать, что заговорщики сменили свои методы, было веселее, чем мысль, что в их квартале завелся людоед.

Вместе с Крысоедом, которого Кевин мотивировал парой пинков, они обыскали все вокруг. Безрезультатно. Пришла пора спускаться.

— Где там Его Лордство ошивается? — ворчал Крысоед. — И эта ленивая задница, Комар? Спорим, уже давно как вылезли из подвала, и прохлаждаются, пока мы тут корячимся?

Нести труп по городу будет не слишком приятно, а голый — тем паче, поэтому они кое-как натянули на него штаны и те тряпки, что смогли. Остальные собрали, и Кевин убрал их в мешок, включая сапоги. Одежда достаточно пропиталась кровью, чтобы Крысоед передумал на нее претендовать.

Кое-как ухватив окоченевший труп, они потащили его вниз. Покойный не желал расставаться с местом последнего упокоения, цепляясь за стены культями и ногами.

Со свежим мертвяком было бы проще, подумал Кевин, протискиваясь по узкой лестнице со своей мрачной ношей. Но и такого втащить под крышу — работка для пары мужчин. Или одного очень сильного, вроде него самого.

— Думаешь, нас наградят за то, что нашли вот этого? — полюбопытствовал Крысоед, пытавшийся наклонить негнущиеся ноги скрипача под нужным углом.

— Ну да, пинками и зуботычинами.

И все же оно того стоило. Кевин представил, какую физиономию скорчит Филип, когда увидит изуродованный труп своего любимчика, и губы сами сложились в улыбку.

Ее прогнала новая мысль. Гадальщик! Его духи таки не врали — или он получал наводки из совсем других источников? Надо нанести ему новый визит.

Они с Крысоедом спустились уже до третьего яруса, когда снизу донесся пронзительный крик.

IV.

Лестница все не кончалась, словно вела их в самую преисподнюю. Вокруг — тьма, густая, липкая, в которой трудно дышать. Тень скрывала лицо Комара, спускавшегося выше, и Фрэнк не знал, отражает ли оно его собственное беспокойство.

Жарко.

Фрэнк то и дело оборачивался к светлому прямоугольнику, оставшемуся высоко наверху. А потом заставлял себя делать шаг дальше.

Огонь его факела лишь слегка разжижал тьму, капля оранжевого в океане чернил. Освещал только пару ступеней впереди, обрывавшихся в черную пропасть.

А вот, наконец, и дно. Свет выхватил небольшой участок, покрытый блеклой слизью. Когда Фрэнк поставил туда ногу, жижа влажно чмокнула под подошвой.

Шаг, еще один. Казалось, он идет по морскому дну, слизь — это ил, а темнота и запах крови, такие густые, что можно резать ножом — вода, скозь которую приходится пробиваться. Комар тоже спустился, сопел где-то рядом. Шаг третий, четвертый. Каждый раз ступать в никуда становилось все тяжелее. Словно там поджидала пропасть или хуже, нечто, не имевшее имени, древнее, как страх.

Фрэнк бросил взгляд назад, к выходу, маленькая поблажка своей трусости. Вот только серый прямоугольник исчез, словно и не было.

— Комар! — голос дрогнул. — Я же приказал подпереть дверь! Комар?..

Ответ пришел не сразу, хриплый шепот откуда-то издалека.

— Командир. Здесь кто-то есть. Послушайте.

Фрэнк замер, напрягая слух. Сперва он различал только неистовое, оглушительное биение своего пульса. Но потом…

Тьма дышала, и не одним набором легких. Звуки ползли со всех сторон, будто в подвале притаилась армия демонов с заложенными носами. Воздух шевелился, теплые дуновения на лице как непрошеная ласка.

И шелест…

— Комар, встань рядом! — велел Фрэнк. Слова умерли, не породив эха. — Если здесь кто-то есть, не бойтесь нас! — Он наполовину вытащил из ножен кинжал. — Мы…

Что сказать? Коли в подвале прячутся бездомные или преступники, их вряд ли обрадует визит Ищеек.

И куда, черт подери, пропал Комар?

— Комар? Отзовись! Фрэнк напрягся, ожидая, что вот-вот раздастся знакомый голос. Вот сейчас, сейчас…

Тьма издевательски молчала в ответ.

Мысли заметались. Комар сбежал? В это было невозможно поверить. И как, без единого звука? Или… его схватили. Кто-то, кто затаился в темноте. Злоумышленники? Он их не видит, а они его — да.

— Эй, вы! Что вы сделали с моим другом? Что вам надо?

Слу-у-урп…

Фрэнк крутанулся на месте, а когда остановился, то понял вдруг, с безнадежной ясностью, что не знает, в какой стороне осталась лестница. А еще — что до ужаса боится шагнуть в черноту, чтобы найти ее.

— Отпустите его, слышите? Нас много, и мы придем за вами!

Чье-то гнилостное дыхание пошевелило волосы на затылке. Фрэнк развернулся, полоснув воздух лезвием. Ничего. Пламя факела взметнулось, опало, сердито зашипев. Выросло снова.

Если он погаснет, я сойду с ума. Ты — мужчина, внушал себе Фрэнк. Ищейка. Дворянин. Но первобытному мраку вокруг не было дела до слов. Он ждал, готовый поглотить его вместе с косточками, как проглотил Комара.

— Я спросил, что вам надо! Трусы!

Тьма смеялась над ним, над его жалким лепетом, шелестя, хлюпая, влажно перешептываясь. Фрэнк ощущал на себе ее глаза, безжалостные и всевидящие.

О, если б перед ним появился враг — человек ли, чудовище! Что-то из плоти и крови, что-то, с чем можно драться.

Страх вспыхнул гневом.

— Выходите! На меня! — бессмысленно бросил Фрэнк в черную бездну. Рванул вперед, в атаку. И споткнулся.

То, во что он врезался сапогом, едва устояв, оказалось человеческой ногой. Комар! мелькнуло в голове. Но нет. Из чернил проступала фигура крупного мужчины, вытянувшегося на земле в полный рост.

Фрэнк опустил факел ниже, изучая покойника. Что-то говорило — мертв он уже давно. Черты смазала Смерть, проведя по ним безжалостной рукой, в глазницах — монеты.

Вид тела, напомнив о миссии, помог немного овладеть собой. Но главное — он должен, обязан найти своего человека.

— Комар!!! — выкрикнул Фрэнк в очередной раз, уже без всякой надежды.

Сделал еще несколько шагов по скользкой грязи — и горло сдавило.

Она лежала впереди, в той же позе, что мужчина — так лежат покойники в храме на церемонии прощания. Девочка, нет, девушка, маленькая, худенькая, с совсем плоской грудью. Даже подойдя вплотную, Фрэнк не мог различить цвет ее волос или платья, мутно-серых в слабом свете. Лицо со впалыми щеками застыло восковой маской, монеты на глазах потемнели от сырости. В полумраке Фрэнку даже казалось, что ее руки заканчиваются культями.

Он поводил факелом — и оранжевые вспышки, мерцающие и неровные, высветили в стороне еще тело. Сколько же их здесь, Боги?!.. Настоящее кладбище.

Вблизи Фрэнк убедился в своей страшной догадке — на покойном была черная роба пастыря.

Наружность этого мужчины даже в смерти отличали строгость и благообразие. Нечто величественное читалось в линии прямого крупного носа, жесткой складке губ, изгибе суровых бровей над лунами монет. Лицо мыслителя или святого.

— Пастырь Годлин из Арха, — назвал его Фрэнк.

И окаменел, парализованный новым страхом, таким, что лишает дыхания и прибивает к земле. Труп отвечал ему… Массивная нижняя челюсть дернулась, приоткрываясь. Еще раз. Разверзся темный провал рта, и что-то задрожало внутри, разбухший бледный язык.

Язык вывалился наружу, скользнул по подбородку — и Фрэнк выдохнул, оживая. Всего лишь трупоед. Он до смерти испугался личинки!

Правда, на удивление большой и жирной. Червь все тянулся и тянулся, а горло пастыря раздувалось и опадало в такт его спазмам. Другой трупоед, еще толще, выполз из рукава, поблескивая молочной мутью. Фрэнк отвернулся, сдерживая позывы к рвоте. Бежать отсюда, из этого кошмара!.. Но нельзя же бросить тут Комара! И бежать — в какую сторону?

Когда он снова взглянул на труп, червь уже показался полностью. Кишка его тела заканчивалась большим наростом, а с этого комка плоти на Фрэнка смотрело причудливое, едва намеченное подобие лица. С узнаваемым прямым крупным носом. И парой блестящих глаз.

Фрэнк шарахнулся прочь. Земля поставила подножку, заскользили подошвы, и он полетел затылком назад во тьму, в ее объятия, оказавшиеся на удивление мягкими. Успев, падая, увидеть огненную дугу, которую нарисовал улетающий к потолку факел.

…Что именно смягчило падение, Фрэнк боялся даже гадать. Голова и плечи покоились на чем-то, выступавшем из земли. Может, в дюйме от его лица — лицо покойника. Или ползет червь. Фрэнка передернуло, и все же он не двигался с места, прислушиваясь к странным, смутным звукам, чувствуя, как по кишкам гнилой болотной водой растекается страх. Кинжал он тоже потерял, поэтому нащупал рукоять ножа. Снова это слууупр — но с какой стороны?

Сперва ему казалось, что он совсем ослеп. Но потом… Где-то над ним, высоко под потолком, проступила смутная бледная тень. Она извивалась, белесая, словно плесень, излучая слабый мертвенный свет. Набухала, росла… Спускалась — к нему.

Фрэнк уже хорошо его видел. Червь-трупоед — огромный, бесконечный, струился в пространстве, перламутрово переливаясь в плавном, тягучем движении.

Но не размеры чудовища заставили Фрэнка зашептать знакомую с детства молитву.

Змеевидное тело заканчивалось головой, головой с человеческим лицом, и Фрэнк узнал его черты. Снова — прямой выступающий нос, твердый рот, суровый изгиб надбровных дуг. Глаза, блестящие, темные и абсолютно пустые.

Человеко-червь завис над Фрэнком — так близко, что можно коснуться рукой. Губы дергались, будто он пытался что-то выговорить, моргали веки, но то были лишь гримасы деревенского идиота, гротескные, лишенные смысла. По блестящему, влажному телу твари бегали рыжие отблески.

Кевин Грасс не молился бы, пришла мысль. Он взялся бы за меч и разрубил гадину на куски.

Потянуло гарью. Это, и ломкий треск справа вывели Фрэнка из оцепенения. Заставив себя отвести взгляд от монстра, он глянул туда, откуда доносились звуки.

Факел упал на труп пастыря, и сейчас тот горел ярче, чем имел право гореть. Вспышка — и искры, приземляясь, подожгли тут же занявшийся ил вокруг.

Фрэнк потер пальцы, измазанные в этой мерзости. Ил? Нет, жир. Но тогда… Он перекатился, подскочил, уходя от полыхнувшего жара.

Огненное озеро растекалось стремительно, заставляя Фрэнка отступать. Даже червь-гигант отпрянул от жадных оранжевых языков, собираясь в кольца под потолком.

Пламя добралось до тела девушки. Длинные волосы взвились в ореоле искр, прежде чем рассыпаться пеплом. Вот уже горит третье тело… Почернел и лопнул ползший по нему жирный червяк…

В ярком пляшущем свете Фрэнк понял, что недавно и правда лежал на трупе, заметил вдали еще один — и иные, извилистые формы, метавшиеся в тени. Но сейчас его заботило одно — выход.

Словно в ответ на беззвучные мольбы, огонь полыхнул сильнее, высвечивая на дальней стене очертания двери.

Благодаря всех своих святых, Фрэнк бросился к ней, к желанному спасению. Схватился за ручку, дернул — один раз, второй. Не поддается.

Ударил ногой, потом, с разгона, плечом, с такой силой, что рука онемела. Ничего. Не может быть, дверь же не была заперта!

Фрэнк забился о нее как безумный, колотил, разбивая в кровь костяшки, кричал. Это неправильно, нечестно! Его снова замуровали, на веки вечные. Он никогда не выйдет к свету, к своим друзьям, к маме…

Сейчас дыхание на его шее было жарким дыханием пламени, спину опаляли струи горячего пота. Воздух становился все более ядовитым, вонял прогорклым жиром и паленой плотью, жег гортань. Почувствовав, что из дверной щели тянет свежестью, Фрэнк прильнул к ней, отчаянно вдыхая. Протяжный гулкий звук заставил его обернуться. Стон, полный страдания, почти человеческий, исходил из уст чудовища. Пламя, подпрыгнув, лизнуло один из завитков длинного тела, покрыв бледную плоть черными пузырями.

А потом, сквозь дымное марево и резь в глазах, Фрэнк увидел… лестницу. Вот ведь болван!.. Все это время он бился не в ту дверь!

У него был один шанс из тысячи.

Вывернув плащ наружу изнанкой, не вымазанной жиром, Фрэнк накинул его на голову и побежал по периметру, выискивая брешь в завесе огня.

Липкая мерзость заливала не весь пол, иначе Фрэнк бы уже поджарился. До дальней стены пламя еще не доползло, но это был вопрос мгновений. Оставался узкий коридор.

Поверхность стены покрывала живая масса личинок, испускавшая тихий, жалобный стон. Но до них ли было Фрэнку! Отвращение, страх, все отступило перед жаждой жить.

Он сделал глубокий вдох и бросился вперед, задевая плечом трупоедов. Пламя тут же устремило к нему лапы, цепляясь за одежду, даже воздух жег. Фрэнк поскользнулся на склизком тельце, упал на четвереньки, подскочил. Последний рывок, на пределе дыхания — и он у подножия лестницы, взлетает по ней, отчаянно глотая воздух.

Заметив на полпути, что у него горит плащ, Фрэнк сбил огонь, затоптал подметками искры. Побежал дальше, еще не веря в спасение.

И только на последних ступенях он вспомнил.

— Комаааар! — Обернулся, окидывая взглядом огненное инферно. Почудилось — где-то там, в глубине, стоит человек. Комар? Почему он не движется? Или это восстал кто-то из покойников, явился сам Темнейший?

— Ко мне! — Фрэнк отчаянно замахал рукой, готовый выпустить на свободу толпу умертвий, лишь бы не оставить живую душу в этом аду. Но черный силуэт не шевелился, вскоре расплавившись в мари. Да и был ли он?

Там, за дверью, мир живых, вспомнил Фрэнк. Кевин, Крысоед. Они помогут затушить огонь и найти Комара.

Фрэнк вылетел на площадку за дверью, поскакал по длинной каменной лестнице, что вела к подножию винтовой. Он готов был расплакаться, как ребенок. Не мог же Комар просто раствориться? Наверно, его оглушили, и он лежит в углу без сознания. Может, уже пришел в себя, озирается по сторонам, зовет на помощь… Зовет своего командира.

На крутом завитке Фрэнк споткнулся, ударился коленом о ребро ступеньки. Продолжил бежать.

— Кевин! Грасс! — крик рвал горло, голос звучал хрипло, словно чужой. — На помощь!

Через промежуток, показавшийся вечностью, до него донесся ответный возглас, а потом по лестнице полусбежал полускатился Грасс. Через плечо его был перекинут… труп? Сейчас это не имело значения.

— Комар! — просипел Фрэнк. — В подвале! Он остался в подвале! Там пожар, и мертвецы… Мы должны его спасти!

Сверху доносился топот ног, предположительно — Крысоеда. Не дожидаясь его, Фрэнк с Кевином кинулись вниз.

А вот и дверь. Из-под нее валил дым, на пол ложились алые отблески.

— Он там! — указал Фрэнк.

— Нельзя открывать! — прорычал Грасс в ответ.

Фрэнк обогнул его, рванув ко входу. Замотал плащом кисть, потянулся к ручке — чтобы тут же беспомощно согнуться от удара под дых. Отшвырнув Фрэнка, как котенка, Грасс перехватил труп поудобнее и, заслоняясь им, дернул дверь на себя. Она частично закрыла Ищейку от пламенной вспышки, метнувшейся на свободу с алчным ревом, хотя рукав Кевина и одежда мертвеца все же занялись.

Фрэнк подбежал к Грассу, помог сбить огонь.

А потом они стояли, бок о бок, и смотрели в подвал, завороженные зрелищем.

Пламя, устремившееся было в открытую дверь, втянулось назад. Зато в подвале оно бушевало с новой яростью. Плясали, заполнив собой все, языки пламени, алые, золотые, оранжевые. С потолка дождем падали трупоеды, их жирные тельца лопались в воздухе, вспыхивая яркими искрами. Дергались конечности мертвецов, словно те желали подняться в последний раз, дабы свидетельствовать против своего убийцы. А в глубине корчился в агонии гигантский червь, вьющаяся лента живого огня, уже едва различимая в общем сиянии.

Никто не смог бы здесь выжить…

— Где же он?!!

— Придется найти нового коротышку, — проворчал Грасс. — Пошли отсюда.

Фрэнк застыл, не в силах сдвинуться с места, но пара болезненных пинков привели его в чувство, и вскоре он уже помогал Кевину протаскивать труп сквозь узкую входную дверь.

Когда они раскрыли ее, огонь, подвывая, бросился в погоню, выплескиваясь из подвала на площадку.

На улице их уже ждал Крысоед.

— Созывай людей! Заводи "шум и гам"! — гаркнул Грасс в его перепуганную рожу. — Пожар!

V.

Башня горела. Отсветы пожара торопили закат, окрашивая сереющее небо в кровавые тона. Трещины меж камней набухали алым, из окон рвались черный дым и рыжее пламя. Время от времени изнутри доносился оглушительный треск, словно ломались кости великана. Это отправлялись к Темнейшему деревянные балки перекрытий.

Люди, собравшиеся вокруг с ведрами, быстро забросили попытки потушить здание, и теперь просто следили, чтобы огонь не перекинулся на ближайшие дома — благо, башня находилась на отшибе. Опираясь в изнеможении на колени, Фрэнк стоял в их кругу, отрешенно наблюдая за огненным спектаклем. Иногда по горлу будто ножом проводили, и тогда новый приступ беспощадного кашля заставлял опускать голову еще ниже.

Кто-то остановился рядом. Пара потертых сапог…

— Красиво горит, — Грасс уронил труп скрипача себе под ноги, словно вещевой мешок на перевале. Сам Кевин походил сейчас на черта, сбежавшего из преисподней. На лице, заляпанном черной сажей, неистово блестели покрасневшие глаза, половины правой брови как не бывало. — Но в следующий раз постарайтесь все же не поджигать сцену преступления. Это не идет на пользу расследованию.

Да уж. Каменный остов башни мог устоять, но все деревянные части сгорят, вход в подвал завалит обломками и пеплом, от тел ничего не останется. Как и от надежды узнать, куда пропал Комар.

Толпа гудела.

— Всегда знал, что это проклятое место! — Надо разрушить чертову башню до основания! — Ее строили поганые язычники на человечьих костях. — Даже бездомные обходят ее стороной! — Обиталище демонов!

Вокруг гигантского погребального костра, в который превратилась башня, бегали уличные мальчишки, улюлюкая и размахивая палками, сами словно стайка демонят.

С зеваками болтал Крысоед, в восторге, что оказался в центре внимания. Смело привирал о том, чего не видел, приближаясь в итоге к истине: — Эта башня доверху забита мертвяками! А в подвале прятались живые мертвяки, они едва не сожрали нашего командира, вон, видите его? Другого товарища нашего проглотили с потрохами, даже сапог не осталось! А ведь он сапоги мне завещать обещался.

Слушая их разговоры, Фрэнк спрашивал себя: Где я только что побывал? И отвечал: В общей могиле, в колыбели чудовищ, у врат ада. Стоило сомкнуть веки, как он снова туда возвращался.

Блестя серебряными глазами, корчились в огне покойники, их участь оплакивали трупоеды, заливая слезами лица, украденные у мертвых. Извивался чудовищный червь, противоестественный выродок гниения и смерти, их вскормленное гноем дитя. Мертвецы и монстры распахивали рты, а оттуда кричала тишина, возвещая единственную непреложную истину: Все обращается в прах.

Открыв глаза, Фрэнк вдруг заметил, что к краю плаща присосалась личинка трупоеда. Он с криком скинул ее и раздавил сапогом.

— Это всего лишь червяк, вашмилсть, — подбодрил Крысоед. — Эх, хороший ты был мужик, Комар! И даже похоронить нечего, вот беда. Да и горло смочить в его память нечем… Но мы это упущение исправим, а?

Дым ел глаза, но рыдания, облегчившие бы душу, не приходили. Он бросил своего подчиненного в подвале — эта мысль жгла изнутри. Теперь Фрэнку всю жизнь предстояло гадать, что с ним сталось.

XX. ~ Любовь втроем ~

I.

25/10/665

Темнело. Скоро ветви за окном станут единым целым с небом, а ее все нет.

Бледные руки на золотисто-смуглых бедрах, приглушенные стоны… Смоляные кудри скользят по коже, давно не знавшей летнего солнца…

В его воображении эти двое занимались любовью медленно и торжественно. Хотя если бы Филипа заперли на два года в темнице, он рвал бы на себе одежду, спеша избавиться от нее.

Он тряхнул головой и плеснул в глотку вина. Прекрати, болван. Дениза сейчас с Аленом, ее ярость рисует красные полосы на его спине — а тот, бедняга, конечно, воображает себя воспламенителем подобной страсти.

Лишиться за один день и любви супруги, и лучшего друга — это было бы уже слишком.

К тому же, Фрэнк с ним так не поступит, верно?.. Проблема в том, что он не смог бы его осуждать. Но и забыть — тоже. И уж точно не смог бы простить себя сам Фрэнк.

Но Дениза… Где-то глубоко жило любопытство, острое, как отточенный кинжал — и столь же опасное.

Всякие Алены не имели значения, всего лишь тени, что исчезают, когда поднимается в зенит солнце. Маленькие развлечения, пешки в их острой игре, приправа к основному блюду. Все это время у Филипа был лишь один истинный соперник — грезы женушки о том, что могло бы быть. Мечты, в которых они с Фрэнком жили душа в душу, верные друг другу, как голубки, в тишине и покое, с выводком ребятишек. Той жизнью, от которой Дениза завыла бы на вторую неделю.

Он знал, в чувстве Денизы к Фрэнку есть что-то искреннее, настоящее, теплое, — он понимал это тем лучше, что и сам его по-своему любил. Фрэнк был слишком добр, благороден, слишком тонко чувствовал, чтобы записать его в один ряд с паяцами, которых женушка соблазняла Филипу в отместку. Но разве это могло сравниться с тем огнем, что горел между ними двоими?

В этом и заключался проклятый вопрос, не так ли? Единственный, что имел значение. Сомнение, что сочилось в кровь тонким ядом с той первой ночи на террасе. Фрэнк ведь не может заменить его?.. Ни в ее сердце, ни в ее постели. Имелся лишь один способ узнать точно.

Правда могла оказаться убийственной — при мысли об этом пробирала дрожь. Но разве оно не стоило риска — взглянуть в лицо Денизе, лишившейся последних иллюзий, знающей, что она принадлежит только ему?

Правда — любая — обошлась бы слишком дорого, но когда его это останавливало?

Он услышал собственный невеселый смех. Разве ты мало потерял? Неужели жизнь ничему не научила? Что это за проклятый демон жил в нем и шептал на ухо, подговаривая ранить тех, кто дороже всего, ради того лишь, чтобы знать наверняка? В сравнении с этим извращением причуды его братца казались детским лепетом.

Филип подскочил с кресла — сидеть без движения становилось невыносимым.

К черту ожидание! К черту это сосущее чувство под ложечкой — оно для Аленов, Рупертов и им подобных, не для него. И хватит пить — его ждет дело.

Где бы ни шлялась Дениза, она все равно вернется, прибежит или приползет к нему, никуда не денется. Как приполз бы к ее ногам он сам, даже подыхая.

Придирчиво оглядев себя в зеркале, Филип расправил кружево золотистого оттенка на воротнике, подтянул широкий пояс. Слегка покусав губы, чтобы порозовели, изобразил непринужденную, немного томную улыбку. Усмехнулся про себя. То, что надо.

Теперь займемся мотылечками.

Осень 663-го

С террасы открывался вид на ночной сад — черноту, за которой, далеко-далеко, начинала разгораться заря, черным по алому выжигая на небосводе верхушки деревьев. Из тьмы долетал звонкий смех, шорох шагов по песчаным дорожкам, отзвуки голосов. Как в ту далекую ночь, когда Фрэнк парил на крыльях иллюзий, а мир сочился надеждой, словно спелый надкушенный плод.

Кажется, с тех пор прошло столетие.

Он снова у Филипа, снова гость на затянувшемся приёме, на этот раз — в честь выпускников Академии. Вот только сейчас начало осени, воздух, подернутый прохладой, утратил свою сладость, а иллюзии Фрэнка успели иссохнуть и умереть, как первые палые листья, оставив внутри пустоту.

— Я уже не думал, что ты придешь. В своих одеждах сумрачных тонов Филип почти растворился в тени — от него остались только белый воротник, манжеты и бледный профиль. Он смотрел не на Фрэнка, а вниз, положив руки на перила, одинокий принц этого темного королевства.

— Я до последнего не знал, ехать или нет, — признался Фрэнк.

Если бы не письмо от Филипа, его бы тут точно не было. В конце концов он решил, что пренебречь личной просьбой не может — уж столько-то он Картмору задолжал.

— Значит, ты меня действительно избегаешь. Так я и думал.

Фрэнк молчал. После того, что произошло на празднике в Академии, слова казались лишними — и они точно уже никому не помогут. Но тишина становилась невыносимой, и в конце концов он нарушил ее: — Есть я, нет меня… Удивительно, что ты вообще заметил мое отсутствие — вокруг тебя всегда такая блестящая компания, — Фрэнк выбрал легкий тон — ссориться не хотелось. Кто знает, не последняя ли это их встреча?..

— Но я его заметил. Моя компания!.. — Филип фыркнул. — Да, я знаком с целым светом, и, увы, не могу раззнакомиться. Сочиняй я сатирические стишки, о лучшем окружении и мечтать бы не приходилось, но это не тот материал, из которого делают друзей. Что ж, докучать тебе я не собираюсь. К тому же, скоро избегать меня станет совсем просто — я отправлюсь туда, где свистят пули, понюхаю пороха, а тебе еще год дышать пылью старых фолиантов и слушать увлекательные лекции Многозанудного. С чем тебя и поздравляю! А может, я вообще не вернусь. И ты сможешь жениться на Денизе.

Фрэнк вспыхнул, сделав невольный шаг вперед. — Неужто ты можешь думать..!

— …Что ты ее так мало любишь, что отказался б от ее руки, дабы почтить память бывшего приятеля? Того, кто не может заманить тебя к себе на прием даже лучшим мернским? Нет, этого я не думаю. Это была бы просто глупость. Более того, если я погибну, у вас есть мое благословение. Я знаю, ты о ней позаботишься. Твоя участь, конечно, будет незавидна, но Дениза мне все-таки дороже, как понимаешь.

Фрэнк сжал зубы. — Коли, по-твоему, это незавидная участь, то зачем…

— Зачем собираюсь жениться на ней? Потому что не могу представить себя женатым ни на одной другой женщине. Потому что мы скованы друг с другом, как грешники, которых тащат в ад. Видно, это и есть любовь. Когда не можешь выскрести человека из своего сердца, даже если очень хочешь.

Филип беспокойно прошелся из стороны в сторону, в полосу золотистого света, лившегося из высоких окон, и назад, во тьму. — И почему только, — искреннее чувство прогнало насмешку из голоса, — тебе непременно надо судить меня за историю, в которой ты ничего не понимаешь? Ты тратишь свою жалость на человека, который ее не стоит.

Фрэнк покачал головой. Снова нахлынули события того проклятого вечера, а с ними горечь, ярость — и вина. Я должен был сделать больше…

Он смог ответить не сразу, помня о решении обойтись без ссор: — Не знаю, что сделал Грасс, и не хочу знать. Всегда есть другой способ отомстить. Менее… — сглотнув, Фрэнк тихо закончил: — Менее подлый.

На него самого такие слова подействовали бы, как удар кнута, но Филипа было сложно смутить.

— Менее подлый — и менее эффективный, — Картмор снова вышел к свету и встал рядом, на губах — кривая усмешка. — Хотя, признаюсь, исход превзошел мои самые смелые ожидания. Если ты говорил о дуэли, то этот метод я уже испробовал. Есть поступки, которые не могут остаться безнаказанными лишь потому, что я паршиво дерусь, — Он посмотрел Фрэнку прямо в глаза. — Гнусная история, от начала и до конца. Я сделал то, что должен был, но не думай, что мне сейчас очень весело.

— Еще и эта интрижка с Гвенуар Эккер… — не мог не добавить Фрэнк, — играть с ее сердцем только ради того, чтобы позлить Грасса…

— А, это, — Филип отвернулся, кудри скользнули на глаза, скрывая взгляд. — С этим покончено.

Фрэнк вздохнул с облегчением. Ну, слава Богам хоть за это!

— Что ж, как знаешь, — Картмор снова отошел к краю террасы. Начинало светлеть, и сейчас деревья, фонтан и фигурные кусты казались бледным оттиском на сером картоне неба. — Проживу и без твоей дружбы. Видно, такой я паршивый человек, что от меня либо убегают, либо предают.

Фрэнк переступил с ноги на ногу. — У тебя есть еще…

— Полли и Гидеон, да. Ты же не думаешь, что я считаю друзьями Ферроа-Вессина и Мелеара? С Полли одна проблема, он такой хороший, что ему ничего невозможно объяснить — впрочем, ты от него недалеко тут ушел. Гидеона я знаю с детства, жаль, что он — надутый осел, — Филип вздохнул, и, запустив руку в складки одежды, достал скрученный в рулон лист. — Ты, наверное, задаешься вопросом, зачем я тебя сюда позвал? Держи.

Сгорая от любопытства, Фрэнк поспешил подойти к другу и, взяв бумагу, поспешно ее развернул. Листа оказалось даже два. Фрэнк сразу заметил круглую печать на красном воске — розы Картморов, пробежал глазами строки. Потом прочел то, что было начертано на второй бумаге красивым витиеватым почерком Филипа.

В руках у Фрэнка оказался патент на чин лейтенанта и нечто еще более ценное — письмо, в котором его рекомендовали Оскару Картмору, самому Алому Генералу! Служить под его началом было мечтой любого ученика Военной Академии.

— Кто знает, будет ли у меня возможность отдать ее тебе через год, — пояснил Филип.

И снова Фрэнк мог только помотать головой. К горлу подкатил ком. Ну почему ему надо быть таким — одновременно подлым и благородным, великодушным и жестоким? От этого все становилось еще сложнее.

Теперь Фрэнк еще и за это должен нести груз благодарности — и совершенно неважно, что подарок он принимать не собирался.

— Спасибо, от всего сердца. Но ты же понимаешь, что я должен отказаться.

— Нет, не понимаю, — в голосе Филипа появилась опасная интонация, и Фрэнк поспешил прибавить: — У меня к тебе другая просьба, первая и последняя. Ты можешь оказать мне услугу не менее важную и сложную, — Он перевел дух — от этого многое зависело. — Ты нарисовал мне чудесную перспективку, да только я отказываюсь протирать дыры в штанах, пока вы сражаетесь. Да и что это даст? Стрелять я умею, фехтовать… тут вряд ли что сильно изменится за год. Наездник я недурной…. Изучать книги по военному делу можно в перерыве между боями… Если бы ты… если бы ты поговорил с лордом Радайлом, или кем-то менее важным… и дал рекомендацию к тому, кто может принять меня в отряд простым кавалеристом… Не знаю, как это делается. Но я собираюсь отправиться сражаться одновременно с тобой, Полли, Гидеоном и другими. И если мне не позволят сделать перерыв в учебе, сбегу все равно.

Филип нахмурился. — Не пойму, то есть служить в кавалерии ты согласен, а получить офицерский чин не согласен?

— Коли мне суждена военная карьера, я хочу сделать ее сам. Мне нужна только возможность оказаться на поле боя.

— И куда ты так торопишься? Думаешь, война — это риск, слава и походные песни? Все так, но это еще и вонь развороченных кишок, тупая резня и дикая скука в промежутках. Уж поверь мне, я рос рядом с военными и наслушался рассказов. Так не терпится, чтобы голову тебе разворотило ядром?

— Согласись, тем более глупо набивать эту голову слярве, если ей суждено быть раскуроченной через год!

Филип не удержался от смеха. Потом резко оборвал его, глаза сузились. — Погоди-ка, дай догадаться. Ты что, мечтаешь покрыть себя славой и вернуться за Денизой на белом коне? И считаешь, что принимать от меня помощь на этом благородном пути зазорно?

Фрэнк почувствовал, что краснеет еще больше. И все же это была не вся правда. — Дело не только в Денизе, хотя предупреждаю, что не отступлюсь от нее до тех пор, пока она не станет твоей женой. Пойми, это невыносимо — отложить жизнь на целый год! Предлагаешь любезничать с девицами и кутить в тавернах, пока по моим друзьям стреляют? Да я сам начну себя презирать!

Филип молчал, подняв лицо к светлеющим небесам. В этом сером свете оно выглядело непривычно усталым, словно Картмор провел без сна не только эту ночь, но и несколько других.

К моменту, когда тот, наконец, заговорил, Фрэнк весь извелся. — Дениза, несомненно, решила бы, что это мой коварный план, дабы устранить тебя из столицы на неопределенный срок.

При мысли, что где-то там, по темным еще дорожкам, гуляет Дениза, Фрэнка пронзило знакомое волнение.

— Какой же ты еще мальчишка, — Филип покачал головой. — А я, кажется, родился старым. Ну что ж, пойдем поищем Денизу, — Он не спеша направился к лестнице, по которой недавно поднялся на террасу Фрэнк. — Сам ей расскажешь о своей гениальной идее, посмотрим, что она скажет. Чтобы никаких претензий ко мне! Заодно попрощаешься. Я даже отвернусь на минуту.

Фрэнк подбежал к нему и пошел рядом. — Значит, ты согласен?! — Он едва удержался, чтобы не броситься на шею другу, с которым полчаса назад не желал разговаривать. Фрэнк уже слышал стук копыт по тракту, чувствовал, как волосы развевает ветер дорог.

— Не пускай коней галопом! — усмехнулся Филип добродушно. — Тебе еще надо отпроситься у мамочки. А это, подозреваю, окажется сложнее всего.

Фрэнк ткнул его кулаком в плечо. — Не издевайся! — И не думал. Будь жива моя мать, я постарался бы доставлять ей как можно меньше огорчений. Интересно, ты стрелять-то во врага сможешь, мой жалостливый друг?

Фрэнк беззаботно пожал плечами. — Поглядим.

Вместе они спустились в сад, навстречу заре.

II.

Домой он вернулся уже затемно, пустой и выжженный изнутри, словно та башня. Полу-слез, полу-свалился с лошади, и, оставив ее в руках слуги, побрел к дому. Земля под ногами слегка шаталась.

После всего пережитого, было странно видеть знакомый силуэт особняка, теплый свет арочных окон, а в них — шторы с ламбрекеном, похожие на букли красавицы. Фрэнк не мог сказать, что кажется ему менее реальным — то безумие, что узрел в огненном подвале, или этот уютный уголок. Существовать в одном мире они не могли, это точно.

Прежде, чем показаться на глаза матери, стоило привести себя в порядок. Фрэнк надеялся, что она уже спит — последние дни матушка подолгу дремала даже днем. А ему так не терпелось забраться в жбан с горячей водой и сдраить с кожи последние следы проклятой слизи!

В холле Фрэнка встретил старина Уиллис, поспешивший принять у него плащ. Слух и зрение уже подводили старого слугу, зато нюх, кажется, лишь усиливался с годами. Словно верный пес, он обнюхал вещи хозяина, неодобрительно покачал головой. Фрэнк знал — по мнению Уиллиса, от молодых господ должно пахнуть вином и духами легкодоступных женщин, а не гнилью, гарью, и другими ароматами, сопровождавшими службу Ищейки.

— Матушка спит?

Слуга поджал губы. — Нет, господин, вас дожидается, глаз не сомкнула. Просила вас к себе, как только вернетесь. Все неспокойно на душе у ней было. И, чую, не зря.

— Я в полном порядке, — Фрэнк попытался улыбнуться и шагнул к лестнице. Матушка, конечно, услышала их голоса — придется идти прямо к ней.

— А можно полюбопытствовать, мой юный господин, ежели мне простится такая наглость, — окликнул его Уиллис скрипучим, вредным тоном человека, который качал тебя на колене малышом и прекрасно знает, что с рук ему сойдет абсолютно все. — Вы, должно быть, упали с коня? Можбыть, мне следует немедля послать за лекарем? — Сейчас он держал плащ Ищейки на вытянутых руках, косясь на него с тем омерзением, что вызывал у старого слуги этот символ отряда Красных Псов.

— Нет, Уиллис, я не падал с коня, — терпеливо ответил Фрэнк.

— Потому что, судя по виду этого вот плаща, вы рухнули в грязь и несколько раз прокатились по ней, а потом потушили собою костер. И грязь-то какая-то чудная! Впрочем, в этом ужасном городе она воистину повсюду, всех видов и цветов, что есть на свете. Временами сдается мне, что люди съезжаются сюда за грязью — за чем еще-то? хорошего тут мало — да вдобавок еще привозят с собой свою, из родных мест.

— Да, к сожалению, плащ сильно испачкался. Если прачка сможет его отстирать, заплати ей вдвое. А если все безнадежно, придется купить новый.

— Было бы просто чудесно, ежели б вы приказали мне выкинуть эти обноски или отдать беднякам. Ежели помните, у вас есть чудесный серый плащ и серебряная фибула к нему, ему и двух лет нет, и он вам куда более к лицу, мой лорд.

— Спасибо, но мне нужен плащ именно этого цвета, — отозвался Фрэнк уже с середины лестницы. — Для службы, которую я не собираюсь покидать, друг мой!

Почему он сомневался, что слуги Филипа читают ему нотации? Впрочем, неважно. Бедный Уиллис уже стар, и, конечно, скучает по Длели, той простой деревенской жизни, что они там вели. Фрэнк частенько сам по ней скучал.

Передвигая ноги по ступеням, он чувствовал себя таким же дряхлым, как Уиллис, на шестом десятке, не меньше. У входа в покои оправил одежду, жалея о шляпе, которую потерял где-то в башне.

Шагнув через порог, Фрэнк словно сразу оказался в объятиях матери. Обоняния коснулись привычные, родные ароматы лаванды, сушеных фиалок и пудры, к которым примешивалось нечто неуловимое, от чего сжималось сердце.

С тех пор как матушка заболела, Фрэнка часто посещало чувство, будто время в спальне остановилось. В каждый визит свой он видел одну и ту же картину: матушка лежала в кровати, опираясь спиной на валик, одетая в один из своих любимых пеньюаров цвета старой розы, с кружевным рюшем у горла, волосы уложены в старомодную прическу, не менявшуюся много лет. В вазе поблизости благоухали свежие цветы из оранжереи — единственная роскошь, которую позволяла себе Эвелина Делион.

И только когда Фрэнк подходил поцеловать матери руку — с каждым днем как будто все более хрупкую и прозрачную, с проступающей сеточкой синих вен — ее вид напоминал ему, с болезненным уколом, что время таки продолжает свой бег, утекает по капле, предательски и неумолимо.

На сей раз, быстро коснувшись губами кисти и лба матери, Фрэнк поспешил сесть подальше от окна, в тени, надеясь, что та скроет следы, которые оставило на нем пережитое.

Но любящий взгляд бледно-голубых глаз матушки было не обмануть: он сразу подмечал все, что касалось ее сына. — Дорогой мой, что с тобой случилось? На тебе лица нет! И твои брови, пресвятой Агнец! Они исчезли. А волосы как будто в пыли.

— Я скакал по пыльной дороге. А брови… Знаете, матушка, оказалось, что сейчас в высшем свете их принято сбривать. Смешно смотрится, да? Но я решил, что, как друг Филипа Картмора, обязан следовать моде.

Матушка печально покачала головой. — Ты, наверное, считаешь меня совсем дурочкой, — в ее тоне не было упрека, только любовь и беспокойство. — Я знаю, это все твоя служба… — Она откинула голову на подушки, словно не осталось сил держать ее прямо, взгляд затуманился.

Фрэнк присел на край кровати — больше прятаться не имело смысла — и молча ждал, пока матушка придет в себя. Поймав себя, уже не в первый раз, на подлом желании поскорее сбежать из этого уютного склепа, где все, и сладковатый спертый воздух, и даже сама вязкая тишина, напоминало о ее болезни. Куда угодно, лишь бы развеяться и забыть. А ведь когда-нибудь, быть может — скоро, он будет готов заплатить любую цену за то, чтобы вернуться в эти минуты!..

— Эта твоя служба… — пробормотала мать. — Если бы я только могла понять, лучше или хуже она, чем служба в армии. Мне кажется, это все же менее опасно, ведь да?

Фрэнк не в первый раз слышал эти слова. Последнее время матушка часто повторялась.

Он взял ее холодную руку в свою и осторожно пожал. — Я в полной безопасности. Не стоит беспокоиться обо мне, молю. Она словно не слышала его. — Хотя вы, мальчики, любите опасность… Так и летите к ней. А нам, вашим матерям, остается только молиться и делать все, что можем, чтобы уберечь вас. Даже если приходится поступать не очень хорошо. Ты простишь меня, я знаю…

— Матушка, — Фрэнк поцеловал ее ладонь, гладкую, как атлас, прижал на мгновенье к щеке. — Я никогда не осмелился бы думать, что мне есть за что прощать вас, даже не будь вы всегда самой заботливой и любящей из матерей.

Мать слабо улыбнулась. — Я в этом не сомневаюсь. О лучшем сыне и мечтать нельзя. Агнец знает, я только желала, чтобы ты был счастлив… Сейчас, и потом.

— Я всем доволен, матушка. И буду полностью счастлив, когда вы поправитесь.

— О, это… — пробормотала она рассеянно, погладив костяшки его руки большим пальцем. Потом взгляд ее вдруг ожил — Но что же это я… Как я могла забыть… Уиллис тебе тоже ничего не сказал?

— О, он много чего сказал, вы же знаете его. Но ничего по делу. Что случилось, матушка?

— Милый, к тебе же пришел гость! Какой-то молодой человек.

Гость?! Сколько они жили здесь, в их доме не бывало гостей, кроме всяких лекарей и модисток. Даже с Филипом Фрэнк встречался за воротами дома.

— Молодой человек? — повторил он тупо.

— Да. Господин Клери, если твоя мать ничего не перепутала. Он предпочел подождать в твоих комнатах. Насколько я поняла, у него к тебе важное и секретное поручение, и я не стала навязывать ему свое общество. Да и о чем бы твой друг стал говорить со старухой, столь далекой от светской жизни? Надеюсь, я поступила правильно…

— Вы всегда поступаете правильно, матушка, — пробормотал Фрэнк, пока мысли проносились в голове как песок, подхваченный вихрем. Клери? Родич Денизы? Или… Не может быть!

В следующий миг он уже стоял у двери. Только успел бросить на прощание: — Я еще зайду к вам.

Весь путь до своих покоев Фрэнк просто летел, сразу помолодев назад на пару десятков. Помедлил только у самого входа, прислушиваясь — и слыша лишь биение своего сердца.

В маленькой "приемной" никого не оказалось. Оставались спальня и смежный с нею кабинет — Фрэнк вполне обходился этими комнатами. Когда он мягко толкнул дверь, смазанные петли поддались почти беззвучно.

Внутри, спиною к нему, стоял "молодой человек". Невысокий, хрупкий, в темном плаще и шляпе.

Фрэнк молча смотрел, как гость перебирает бахрому на пологе кровати. Медленно проводит по узорчатому покрывалу рукой, столь смуглой по контрасту с белоснежным кружевом манжеты. Задумчиво оглядывается по сторонам… и встречается взглядом с Фрэнком.

— Дениза… — выдохнул он.

Гость вздрогнул, а потом на губах вспыхнула озорная, почти мальчишеская ухмылка. — Узнали?

Широкополая шляпа отбрасывала тень на узкое лицо, над верхней губой темнели смешные усики, и тем не менее лишь такой наивный человек, как его мать, мог принять ее за мужчину. Этот костюм все так же шел Денизе, подчеркивал фигуру, длинные стройные ноги.

Фрэнк сделал два осторожных шага навстречу. Усталость как будто ушла, но голова еще слегка кружилась. Или тому виной ее присутствие?

— Думаю, я узнал бы вас в любом наряде, — Нет, он несет что-то не то. — Что-нибудь случилось? Вам нужна моя помощь?

Она сняла шляпу, и несколько прядей черными змейками скользнули по плечам. — Сейчас, когда я вижу вас, все просто прекрасно.

С этими усиками вид у Денизы был такой забавный и умилительный, что Фрэнк не удержался от смешка. Она все поняла, и сдернула их, поморщившись. Потерла покрасневшую полоску под носом. — Так вам больше нравится?

— Филип знает, что вы здесь?

— Не задавайте глупых вопросов, — Она снова отошла, сделала круг по спальне, рассеянно проводя взглядом по стенам, такая спокойная, словно ее визит был самым обычным делом. — Приятно было увидеть ваш дом и вашу комнату. И, конечно, в особенности вашу мать. Мне пришлось сделать нашу беседу короткой, чтобы не подвергать опасности мой маскарад.

Фрэнк вдруг вспомнил, что на старом комоде справа от кровати стоит деревянный рыцарь, его детская игрушка, прихваченная из Длели. Может, Дениза его не заметила? Не успел он подумать об этом, как она спросила: — А как его зовут?

— Кого?

— Этого милого рыцаря, — Она сняла игрушку с комода и покачала ею в воздухе.

— Фрэнк, — Фрэнк почувствовал, как к щекам приливает краска. Черт, он и в руки-то его сто лет не брал! — Это просто… напоминание об ушедших днях.

— Мне он нравится, — Дениза вернула рыцаря на место и обернулась, с улыбкой одновременно насмешливой и нежной. — Но не так сильно, как настоящий Фрэнк.

Она подходила все ближе, а он не мог сосредоточиться, словно во сне, завороженный ее глазами. Еще и стены вокруг то и дело начинали дрожать и расплываться… Фрэнк залепил себе мысленную пощечину. — Дениза, ваш супруг, должно быть, волнуется, — произнес как можно более отстраненно. — Уже поздно…

Ее горькая усмешка резанула по сердцу. — Ваша забота о чувствах Филипа трогательна и похвальна, но не переживайте за него. Он сейчас очень занят в другом месте, и ему там хорошо. Вы слышали про некий Дом Алхимика?

Он смешался, не зная, что ответить — но это и не требовалось.

— Вижу, вы представляете, о чем я говорю, — Она совсем рядом... — Не волнуйтесь, я не собираюсь мучить вас расспросами и заставлять лгать. Я была там и все видела собственными глазами.

Это многое объясняло. Ошпарила обида, убивая жалость. — И пришли сюда… отомстить? — В другой день, в другом состоянии, он ни за что не позволил бы себе закончить фразу.

— Ты правда считаешь, что я пришла бы к тебе за местью? — Дениза стояла перед ним, почти прижимаясь, запрокинув лицо, словно для поцелуя. — Я пришла, чтобы почувствовать себя такой, какой была. Тогда, в наше лето. — Ее тихий, с придыханием, голос эхом отзывался в груди. — …Ты тоже думал об этом?

Он думал о ее губах, так близко.

— ….О том, что было бы, если бы мы тогда не остановились?

Воспоминание — как удар. Горячая темнота, прохлада и жар ее тела под его рукой, этот короткий стон, до сих пор стоявший в ушах….

— …Представлял себе это?

Он прикусил губу, сглотнул соленый вкус крови. Что еще он мог представлять, в холодной камере Скардаг? Эта сцена снилась ему тоже, не раз: она в его комнате, в его постели. В таком вот изящном мужском костюме. В белом платье их первой встречи. Без ничего.

— Филип — мой друг. — Глотку сжало удавкой, и слова выходили с трудом — пустые, фальшивые. — Мы не можем… — Он вогнал ногти в ладони, чтобы не коснуться ее помимо воли.

— Друг! — Черные глаза сердито заблестели. — Друг, который манипулирует вами, лжет… — Дениза резко замолчала, но и эти слова сработали лучше воображаемых пощечин, ледяной водой в лицо.

— Что вы имеете в виду?!

Она отвернула голову. — Мне не стоило это говорить. Забудьте.

— Нет уж! — Внезапно нахлынул гнев. Его терпение осталось в башне. — Раз начали, так договаривайте. — А может, ему хотелось рассердиться на нее, на весь мир? Так легче.

Она немного помолчала, глядя в сторону. — Я только хотела сказать, — тихо объяснила наконец, — что вы могли выйти из Скардаг несколько раньше. Нет, не думайте, что это какой-то заговор против вас! — прибавила Дениза поспешно, когда увидела его выражение. — Филип долго упрашивал отца смягчить наказание, пока тот не подписал, наконец, указ и не вручил ему. Но выпустить вас сразу было нельзя — Филип сказал, что стоит вам оказаться на свободе, и вы захотите немедля принять участие в военных действиях. Сперва нужно было придумать что-то, чтобы задержать вас здесь, в столице, рядом с нами. В том числе ради вашего же блага, конечно. И он придумал… А еще, — добавила она после паузы, — я почти уверена, это не случайность, что вы служите рядом с Кевином Грассом. Теперь у Филипа есть предлог, чтобы посещать этих жутких Ищеек.

Настал черед Фрэнка отвернуться. Обманы, подозрения, манипуляции, оправдания — его усталый разум был не в состоянии распутать этот клубок червей. — Думаю, вам лучше уйти.

— Даже так? — Она скользнула ближе, и теперь ее дыхание обжигало щеку. Он снова вдыхал до боли знакомый запах ее духов, сладкий и терпкий. — Неужто я для вас столь мало значу, что он важнее, даже теперь? Вы могли бы хотя бы обнять меня. Мне бы хватило и этого.

Ловушка, опаснее огненного инферно. Достаточно протянуть руку — и он пропал.

Кровь шумела в висках гулом надвигавшегося прилива. Нет ничего проще, чем отдаться ему, позволить смести с ног, утянуть за собой.

Больше всего на свете Фрэнк желал схватить эту женщину, прижать к себе, с такой силой, чтобы у них затрещали кости и они срослись воедино, так, чтобы не расставаться уже никогда. Но ведь поутру — а то и раньше — она сама разомкнет кольцо его рук. И уйдет из этой комнаты и из его жизни, к своему мужу, его лучшему другу.

Он мог бы ответить Денизе, что дороже всего ему честь. И много другой напыщенной чуши. — Правда в том, что я просто не смогу делить вас с другим мужчиной. Вот и все.

Она отстранилась, удивленно посмотрела на него. — Моим мужчиной были бы вы. А мой брак… Для многих супругов, брак — удобная формальность. Так многие живут, и…

— Только не с тем, — перебил он, — кого любят. От горечи этих слов сводило скулы. — Вы любите его, Дениза.

— Любила. Сейчас… я не знаю.

— И еще долго будете любить. А может, и всегда.

Она возмущенно вскинула голову. — Кажется, вы знаете больше, чем я сама!

— Возможно, — не смотря ни на что, он не мог не улыбнуться. — Возможно, в чем-то я знаю вас лучше, чем вы сами.

Было больно смотреть, как она бредет к выходу, поднимает вялой рукой шляпу, берется за ручку двери. Он еще мог бы поймать ее запястье. Притянуть к себе. Просто обнять. Разве это так дурно?..

— Как знаешь, — услышал он напоследок. — Оставайся спать в своей ледяной праведной постели, — Она прикусила губу, едва слышно прошептала: — Прости меня. — И, надвинув шляпу на лоб, толкнула дверь.

…Только что Дениза была здесь — и вот уже исчезла, оставив в пустой комнате лишь нежный дурман духов. Но ему нужен был не ее аромат, а она сама, ее поцелуи, ее тело, ее огонь.

Он скорчился на холодном ложе, уставясь в никуда, готовый стонать от тоски и желания. А потом что-то неодолимое накатило на него, мир подернулся чернотой, словно гарью, и Фрэнк рухнул во тьму.

III.

Когда Филип вошел в спальню Бэзила, брат и его приятели занимались тем, что удавалось им лучше всего — бездельничали. В этом искусстве они добились настоящих высот.

Братец раскинулся на ложе из подушек, сложенном на полу, и читал книгу. Сидя у Бэзила в головах, Лили водил гребнем по его волосам, уже блестевшим как шелк. Лулу, забравшись с ногами на кресло, развлекался тем, что снова и снова метал в пол ножик с перламутровой ручкой, к которой была привязана длинная лента.

Высокий блондин, весь в зеленом, наигрывал им на мандолине, перебирая струны так нежно, словно ласкал перси возлюбленной. Слуга Бэзила, угрюмый коренастый тип, служивший когда-то лорду Росли, принцу щеголей, расставлял на столике мисочки и бутылочки — похоже, собирался готовить одно из тех секретных притираний, которые Бэзил использовал, чтобы сохранять безупречной свою красоту.

По комнате туманом плавал ароматный дым из курильниц — сладкий, пряный запах.

При появлении Филипа каждый повел себя в соответствии с его ожиданиями. Лили просиял, Лулу скорчил гримаску, Бэзил продолжил чтение, словно и не заметил.

Филип забрал книгу у него из рук и положил на стол, мельком взглянув на обложку. Какой-то труд по истории Древнего Сюляпарре — его братец питал к скучным замшелым томам почти такую же слабость, как Кевин.

Бэзил скорчил гримасу, словно Филип прервал его в разгар совокупления с какой-нибудь красоткой — если подобное могло произойти в принципе. — Что тебе у меня понадобилось? — В глазах, таких же черных, как у самого Филипа, светилось подозрение — можно подумать, к нему не брат пришел, а мелкий воришка.

Филип вытащил из его ложа пару толстых подушек, положил одну на другую и присел верхом на это самодельное сидение, поближе к Бэзилу — и к Лили. — Разве я не могу нанести почтительный визит старшему брату?

— За последние годы такое желание возникало у тебя нечасто. К счастью.

— Так и ты ко мне заходишь лишь тогда, когда тебе что-то от меня нужно. Вступиться за твоих приятелей перед папочкой. Одолжить денег.

— Положение дел, которое устраивает нас обоих. Так что занесло тебя сейчас в мои покои?

Интересно, что это он такой раздражительный?

Лили настроений Бэзила не разделял. — Видеть вас, лорд Филип, всегда удовольствие. Не могу описать, какое.

Филип постарался изобразить в ответ свою самую обворожительную улыбку: — Ну хоть кто-то здесь мне рад! Он незаметно приглядывался к мотылечку, пытаясь разглядеть на этом миловидном напудренном личике следы жестокости и коварства. Бесполезно — Лили имел вид настолько невинный, насколько это вообще возможно для молодого человека с подведенными алым губами и искусственным румянцем.

Но ведь именно его Фрэнк застал за нежной беседой с Тристаном на вечере у Бэзила. А страсть, ревность и похоть могут кого угодно обратить в чудовище, это Филип знал хорошо.

Сзади фыркнул Лулу. — Вы явились сюда строить глазки Лили? Это что-то новенькое.

Филип развернулся к нему и перешел в атаку. — А, ты-то мне и нужен, негодяй! Я знаю о том, что случилось на последнем вечере! Бэзил, я прислал к тебе моего друга не для того, чтобы твои подружки играли с ним в ваши непристойные игры.

Бэзил пожал плечами, косясь на столик, где лежала книга. — Предупреждать надо. У тебя полчища друзей, Филип, и их мудрено отличить от твоих врагов. Я выставил его на посмешище на глазах у Денизы, а ты еще недоволен? Она устроила такую сцену!..

— Вела себя как чокнутая, — поддакнул Лулу.

— Как какая-то демоница! — Лили вздрогнул. — Ударила Бэзила! — пожаловался он, гладя того по щеке. — Я боялся, что потом она и за нас с Лулу примется.

— Вы попросите у Фрэнка прощения, — велел Филип.

— Конечно, попросим, если тебе это будет приятно, — кивнул Лили, продолжая расчесывать локоны Бэзила, отливавшие в сизом мерцающем свете янтарем.

— Да ты-то ничего и не сделал, — удивился братец.

Лулу скрестил руки на груди с недовольным видом. — Вот как! А твой приятель попросит у меня прощения за то, что разбил мне губу?

— Я даже не могу пообещать, что он не разобьет ее снова, — разочаровал его Филип.

Лулу фыркнул. — Ну, тогда и не подумаю. С какой стати? Твой приятель сам меня поцеловал, никто его не заставлял. Он всегда бегает к тебе плакаться, когда его обидят?

Филип смерил его долгим взглядом. Кому-то не помешал бы хороший урок почтительности, и Филип был не прочь выступить в роли учителя. — Мне рассказала Дениза.

— О, не удивлен, — Сухой смешок. — Все успели заметить, что ваша прекрасная супруга принимает в этом грубияне живейшее участие.

Если б не его миссия, Филип сам стукнул бы нахала. Конечно, Лулу сказал чистую правду — но что может быть наглее этого? Ничего, такие должки, подобно карточным, он отдавал всегда.

— Ты извинишься, — решил Бэзил, равнодушно изучая плафон потолка, где сатиры гонялись за голыми толстухами среди цветов.

— Если ты этого желаешь, разумеется. Но с какой стати ты должен его слушаться?! — Скорчив гримаску, Лулу вновь метнул ножик и тот вонзился в центр паркетной звезды, задрожав от силы удара, как щенячий хвост. — Ты — старший брат. Наследник. Это он обязан повиноваться тебе и почтительно выполнять приказы.

Ну, ты еще узнаешь у меня, кто тут кому должен повиноваться! пообещал себе Филип. Нагнувшись, схватил ножик прежде, чем Лулу успел притянуть его к себе. — Хватит портить полы моего дворца.

Лулу протянул ладонь за безделушкой, но Филип только широко улыбнулся в ответ. Выдернул у мотылечка шнур и обмотал вокруг перламутровой ручки. Пригодится.

— Потому что иначе, — объяснил Бэзил со все тем же скучающим видом, — в следующий раз, когда нам что-то понадобится от Филипа, он откажется помогать. А помощь его не будет нужна мне тогда, когда вы перестанете вести себя, как болваны. Кто, например, заставлял Жофрея Платта иметь своего дружка у стены храма? Прямо в центре города! Даже я готов согласиться, что это в дурном вкусе. Забавно, не спорю, но у моего родителя отсутствует чувство юмора.

— Если бы я не вступился за вашего дружка перед отцом, что делал без всякого удовольствия, он не отделался бы высылкой в провинцию, — подтвердил Филип.

— Доволен? — поинтересовался братец. — Теперь, может, вернешь мне мою книгу?

Гибкий, как кот, Лулу перетек в другую позу, выразительно передернул плечами. — Да пожалуйста, извинюсь перед этой нежной ромашкой. Твой драгоценный Фрэнк даже не в моем вкусе. У тебя был другой приятель, плечи в милю шириной, не знаешь, где он обретается?

Он ведь о Кевине говорит, понял Филип. Надо же, запомнил!

— Как же, как же, знаю. Я потом дам тебе адресок — уверен, он обрадуется, коли ты навестишь его, — Филип жалел только, что не увидит этой встречи. — Выходит, Лулу, тебе нравятся здоровые грубые парни? — Разговор, наконец, принимал нужное направление.

— Это все конюхи, с которыми он развлекался в родовом замке, — пояснил Лили. — Первый мужчина, которому отдаешься, оставляет свой отпечаток навсегда.

— А ты, Лили? — Филип склонился поближе к блондинчику. — Какие мужчины нравятся тебе? — Лили — не скрипка, чтобы извлечь из него нужные звуки, он мог обойтись без скрипача.

Ответом ему был мечтательный взор голубых глаз. — Ты же знаешь! — Черепаший гребень завис в воздухе. — Стройные, темноволосые, черноглазые.

Филип ответил на его взгляд. — Ну, таких немало в Сюляпарре…

— Но не все они одинаково обворожительны… — прошептал Лили, розовея под слоем пудры. — А тот, кто нравится мне больше всех, увы, не обращает на меня внимания! — Его томный вздох слился с пением мандолины. — Впрочем, и с другими мне не везет. Я одинок, как перст.

— Может ли такое быть? — Филип добавил в голос игривые нотки.

— Представь себе! Я пережил столько разочарований, что не удивлюсь, если меня прокляли.

— Например? — Он всем своим видом старался показать, как его интересует эта беседа — что вполне соответствовало действительности.

— Первый, кому я признался в любви, поколотил меня за это так, что я неделю провалялся в постели. Такой красавчик!.. Второй, Морис Аннель, изменял со всеми, включая своего лакея, а потом просто исчез из города, даже не попрощавшись. Третий был не лучше, но он упал с лестницы и сломал себе шею, так что не будем плохо о мертвых… Лоран не вернулся из Феарнской кампании, Вельмара зарезали в кабацкой драке. С другими тоже не везло… В наше время так сложно найти человека с сердцем!

Это становилось любопытным…

— Угу, — кивнул Лулу. — Потому что я тебе сто раз говорил, Лили, ты слишком доверчив. Любой мерзавец с красивыми глазами может обвести тебя вокруг пальца! — Он покосился на Филипа.

— Ах, но разве за прекрасной внешностью может не скрываться прекрасное сердце? Если только речь не идет о какой-то ошибке природы.

Филип ждал продолжения, но, казалось, удача его оставила.

И тут, сам того не зная, ему подыграл Бэзил. — А что тот музыкантик, которого ты встретил у меня? Он, вроде, пришелся тебе по душе.

— Вот и еще один пример моей печальной участи: несколько дней назад у нас должно было состояться свидание. И что вы думаете? — Новый вздох. — Он не явился!

Филип почувствовал прилив азарта — как на охоте, когда меж стволов мелькал вдруг пятнистый бок оленя. — В самом деле? Удивительно. Потому что мне случайно стало известно, что на следующий день после того маскарада он вышел из дома, сказав соседям, что отправляется на свидание.

Правда, Трис говорил о свидании с прекрасной дамой… Но Филипа совсем не удивляло, что скрипач мог забыть упомянуть друзьям о некой штуке, болтавшейся у "дамы" меж ног. Что до самого Тристана, кто знает, какие у него были предпочтения — и были ли вообще, помимо стремления получить как можно больше дорогих подарков и завести как можно больше полезных связей. Филип никогда этим не интересовался.

— Как странно! — Лили захлопал длинными ресницами. — Неужели мне настолько не везет, что он встретил кого-то получше по дороге?

— Действительно, странно. Особенно если учитывать, что домой он так и не вернулся…

Бэзил приподнялся на ложе, вялый доселе взгляд стал вдруг неожиданно острым. — Ты что, подозреваешь в чем-то Лили? За этим и явился, что-то разнюхать?

Да, его братец дураком не был, хотя и старательно такового разыгрывал.

— Почему тебя это вообще волнует? — брезгливо осведомился Лулу. — Филип, город полон музыкантишек, и каждый будет счастлив, хм, сыграть тебе на скрипке. Лишившись ножика, он принялся до блеска натирать ногти обтянутой замшей дощечкой.

— Тристан был моим протеже, — отрезал Филип. — И если ему причинили вред, я воспринимаю это как вызов мне лично. А значит, кто-то об этом пожалеет.

— Прекрасно, но зачем нам-то докучать подобной ерундой?

— Ну да, ведь вы чертовски заняты!

На Лулу его подкол не произвел ни малейшего впечатления. — Разумеется. Бэзилу сейчас будут наносить маску для отбеливания, а я привожу в порядок ногти. Тебе бы тоже не помешало.

Филип взглянул на кончики пальцев — да, давно пора побаловать их ванночкой с солью, а то скоро его руки начнут походить на руки Ищейки.

Лили обиженно выпятил нижнюю губу. — Неужели меня подозревают? Если бы я убивал каждого, кто смеется надо мною или не приходит на свидание, меня бы уже прозвали Кровавой Лилией.

— Да нет же, дурашка ты эдакая! — не выдержал Лулу. — Твой обожаемый Филип думает, что музыкантик-таки заявился к тебе домой — и тут-то ты его и прикончил!

— Лили мог бы прикончить разве что бутылку альталийского, — Бэзил снова откинулся на подушки. — Странные у тебя приоритеты, братец. Как будто нет никого ближе и дороже, чьей смертью ты мог бы озаботиться…

— Но в этом нет никакого смысла! — помотал кудряшками Лили. — Да, мне хотелось его убить, но только потому, что он не пришел, а я, как последний дурак, с семи и до позднего вечера торчал дома вместо того, чтобы отправиться на ужин к Шеразам. Ужасные люди, конечно, но какие у них подают вина!.. — Он пожал плечами с философским видом. — Что ж, если его убили, то ладно. То есть, конечно, очень жалко бедняжку, но хотя бы не так обидно, если вы понимаете, о чем я.

— С семи?! — удивился Филип.

— Ну да, мы договаривались на семь. Что ты имеешь против этого часа?

Филип был почти уверен, что Эллис говорила о шести часах. Конечно, она могла ошибиться… Но разве не подтвердил ее слова еще кто-то? — Наверное, пока ты ждал его, с тобой был твой лакей?

— Хорошенькое утешение — лакей! В таких делах слуги только лишние, я их отослал.

— Мой братец хочет знать, — перевел для него Бэзил, — может ли кто-то подтвердить, что ты не врешь.

— Вот не знал, что вы обо мне такого мнения, Филип! Убиваю, как последний болван, хорошеньких мальчиков, как будто они на дороге валяются, вру… — Лили, снова принявшийся за локоны Бэзила, имел вид надутый, но не виноватый и не испуганный. Неужели настолько хорошо владеет собой?

Что ж, беседа, кажется, зашла в тупик. Зря потраченное время? По крайней мере он немного отвлекся.

Что-то беспокоило его, что-то смутное, как едва уловимый аромат. Когда Филип поднялся с подушек, ответ пришел к нему с нотками мандарина и кипариса, вплетенными в тяжелый запах восточных благовоний.

Эти духи… Те самые, что висели в осеннем воздухе в Доме Алхимика, над лестницей, по которой сбежала незнакомка. Если бы не чертовы благовония, он точно знал бы, кто ими пахнет. Обнюхать каждого, что ли? Лили бы это понравилось!

Филип еще раз оглядел всю компашку. Бэзила, с лицом красивым и равнодушным, как у статуи; печального Лили, столь не похожего на жестокого убийцу; свернувшегося в кресле Лулу, чьи кошачьи желто-зеленые глаза сердито сверкали. Человек в зеленом и слуга стояли слишком далеко, да и не подозревать же их, в самом деле?

Неужели… Снова ожили прежние подозрения — словно ледяная змея проползла прямо по сердцу. Но в этом не было никакого смысла! Ясно одно — с каждым из присутствующих стоит поговорить наедине, без свидетелей.

Выйдя из комнаты, Филип прикрыл дверь, оставив небольшую щель, немного подождал. Донеслись до него лишь визгливые возмущения Лулу: — Ты слишком низко себя ставишь, Бэзил! Мы уже говорили об этом. Ты — почти что принц…

Потом ноги сами принесли его на половину Денизы, в спальню. Он присел на парчовое покрывало, борясь с желанием откинуть его и зарыться лицом в простыни, сохранившие запах ее тела.

Удержала мысль о том, что по таким же шелковым простыням супруга сейчас катается с Аленом. Все, чтобы взбесить его, вывести из себя. Их игра, в которой побеждал тот, кто причинял больше боли и лучше прятал свою. Филип умел в ней выигрывать — но сейчас до него начинало доходить, что в любви есть победы, которые опаснее поражения. А правила иногда необходимо менять — без предупреждения.

Вот только хватит ли сил переломить себя? При мысли об Алене губы сами собой кривились в презрительной усмешке. Что за жалкое орудие мести!

Здесь, в спальне Денизы, его и нашел Амори.

— Мой лорд, она вернулась! Леди Дениза! — Паренек сиял, весь взбудораженный, довольный тем, что выполнил задание. Так, словно поймал вражеских разведчиков, участвуя в военной кампании, а не высмотрел неверную жену своего господина. — Я видел, как она выходит из паланкина! На улице темно, но это точно она. И ее служанка! Они подъехали к лестнице Принцесс.

Значит, все же соизволила вернуться домой. Тем лучше — во дворце даже стены следили за тобой всевидящим взглядом тети Вивианы.

Пока Филип, стоя перед зеркалом, в очередной раз доводил свой облик до совершенства, подобающего светскому человеку без единой заботы в целом свете, его не покидало ощущение, что он готовится к схватке. Впрочем, так оно и было.

Осень 663-го

Ночь умирала, полнясь отголосками прощальных клятв и признаний. Искренних и тех, что забывают на утро, но всегда — горячих и страстных.

Многие из них, тех юношей, что сейчас перешептывались с девицами под полной луной, скоро окажутся на поле боя, среди свиста пуль и грохота разрывающихся ядер — чтобы, возможно, уже не вернуться обратно. И Дениза догадывалась, что именно этой, последней ночью, кто-то из них добился от подружек большего, чем простой поцелуй.

Вот там, в тени кустов, на скамье устроилась Иветта. Рядом с нею, у ее ног — Адриан Девар, бедный дурачок. Дениза узнала его по светлым кудрям, ниспадавшим на плечи — самому красивому, что было в конопатом задохлике. Держа Иветту за руку, он вдохновенно уверял ее, что… Слов не разобрать, но Дениза выслушала за свою жизнь столько высокопарных комплиментов, что напрягать воображение не требовалось.

Что ж, задохлик сумел родиться первым сыном богатого отца — достижение, за которое можно простить любые недостатки, а Иветту считал ангелом небесным, столь же чистым, сколь и прекрасным. Состоятельный и глупый — то, что требуется от супруга такой, как Иветта. Счастья и любви!

Проходя по темным извилистым дорожкам дворцового сада, Дениза замечала и другие парочки, некоторые — в не столь невинных позах. Смутные силуэты во мраке, бледные тени. Негласный этикет велел не приглядываться — да и не тянуло.

Ей было одиноко — и не хотелось никого видеть. Даже промокшие от росы туфельки, и свежесть ночного воздуха (она не подумала взять накидку) не могли заставить ее вернуться к свету дворцовых залов и беспощадной реальности.

Один раз к ней подошел, приглашая пройтись, кто-то из соучеников Филипа — тех, кто не стоил того, чтобы помнить его имя. С завитыми локончиками и напряженной, фальшивой улыбкой. Дениза смерила его таким взглядом, без слов, что он пробормотал извинения и убежал, поджав хвост.

А она снова осталась тет-а-тет с ночью, лишившейся для Денизы былого очарования, — и своими мыслями.

Дениза думала о проклятом Грассе, который слишком легко отделался за то, что сделал с глупышкой Офелией. Об Офелии, запертой где-то в покоях дворца. О Филипе — последнее время ему было не до нее, и хотя она понимала причины, легче от этого не становилось. О Фрэнке — помнит ли он еще об их договоре? Или уже забыл, отвлекся на другую девушку, от которой меньше проблем. Для него так было бы лучше — но и эта мысль отнюдь не утешала.

Впереди замаячила темная фигура, и сердце на миг забилось быстрее. Но рост и несгибаемая осанка подсказали — это всего лишь Гидеон, про которого Филип говорил, что он словно маршальский жезл своего деда проглотил.

Вот о ком она совсем не думала! И все же Берот приближался, целеустремленно и неотвратимо. Разговора не избежать. В прошлую их встречу она любезничала с ним, вовсю строила глазки, поэтому придется что-то изобретать дабы отделаться от него — непростая задача, когда речь идет о человеке, не понимавшем намеков. И вот Гидеон перед нею, прямой, словно висельный столб. Подтянутый и серьезный, как обычно, несмотря на то, что сейчас от него попахивает вином.

— Дениза!.. Наконец-то. Я искал вас всю ночь, и не мог найти.

— Значит, не слишком старались, — пошутила она, и мысленно отругала себя. Ты снова это делаешь!

— Зачем вы так!.. — с искренней обидой отозвался он. И прибавил тише: — Мне очень нужно поговорить с вами.

— Что ж, говорите, — Вздохнув про себя, она продолжила идти, все еще невольно пытаясь ускользнуть от ухажера — но Гидеон, разумеется, следовал по пятам с неотвратимостью тени.

— Я хотел, чтобы вы узнали первой…

Интересно, Филип все так же стоит на крыльце, ожидая непонятно чего, или направился искать утешения в саду?

— У меня отличная новость.

По крайней мере с чертовой Эккер все кончено, он сам так сказал…

— Отец вызвал меня к себе и сообщил, что через три дня я вместе с небольшим отрядом отправлюсь в ставку лорда Томаса под Дреури. Я буду служить под началом нашего великого Лорда-Защитника! Должно быть, успею пролить вражескую кровь даже раньше Филипа. Бедняга, конечно, обзавидуется, но ничего, андаргийцев хватит на всех.

Зная Филипа, Дениза сильно сомневалась, что он переживает по этому поводу. Ей стало жаль Гидеона. Двое его старших братьев погибли в сражениях, сперва первый, через год — второй. Даже самому что ни на есть храбрецу на его месте наверняка было бы не по себе.

— Я уверена, что вы будете сражаться доблестно и с честью, — мягко произнесла она.

Дорожка привела их к оплетенной плющом беседке, укромно притаившейся в окружении высоких кустов. Внутрь Дениза заходить не стала — если они усядутся на скамью, этот разговор будет длиться бесконечно.

— Отец ждет скорых вестей о том, как я отличился на поле боя, он сам так сказал. Я сделаю все, чтобы быть достойным его, моих братьев, и вас, Дениза.

— Да при чем здесь я… — Она покачала головой, совсем не обрадованная такой преданностью. — Ваши братья… Они погибли как герои. На самом деле, таких подробностей она не знала, но важно ли это?

— И я уверен, что не посрамлю их память, — отчеканил Гидеон.

— Вы, должно быть, их очень любили, — В порыве сочувствия она коснулась его локтя, и тут же отдернула руку — даже сейчас ей было неприятно прикасаться к нему.

Гидеон немного помолчал, а потом ответил, с неожиданной откровенностью: — Наверное, было бы неправдой так сказать. Понимаю, это не делает мне чести, но я так мало знал их!.. Ведь я был куда младше, а потому, естественно, они смотрели на меня как на надоедливого щенка, который лишь путается под ногами. Я их даже слегка побаивался — надеюсь, ребенку, которым я был, это простительно. Но они были такие… такие большие, и сильные, и ловкие, так уверены в себе. Мне казалось… казалось, с ними ничего не может случиться…

— Вам ведь не обязательно ехать! — Дениза в принципе не понимала, зачем это нужно. Никто не смел бы требовать от его отца новых жертв, а военная карьера наследнику всемогущего Высокого лорда была без особой надобности.

Гидеон сразу вскинулся. — Вы же не подумали, что я струсил?! Мне не терпится испытать себя в бою, без этого мужчина — не мужчина! Но мне хотелось бы… — прибавил он тише, и в изменившемся его голосе зазвучали нотки мольбы. — Хотелось бы знать, что меня помнят и ждут.

Этот разговор превращался в пытку. Она постаралась улыбнуться. — Мы все будем вас помнить и ждать.

— Мне нет дела до прочих… Дениза… Будьте моей женой! — выпалил Гидеон внезапно. Тут же яростно мотнул головой. — Прошу прощения! Я хотел сказать, что молю вас оказать мне честь, согласившись стать…

— Подождите, подождите! — Накатила паника. Все это зашло слишком далеко.

Она подалась назад, уходя глубже в тень, но Гидеон тут же шагнул следом. — Я молчал, пока вы с Филипом были вместе. Но теперь, когда между вами все кончено, после всех знаков благоволения, что вы мне оказывали, я смею надеяться… — Он снова смотрел на нее как голодный пес, нетерпеливо, преданно, и с жадностью.

— Мы с Филипом… — начала поправлять его Дениза, и поняла, что не знает, как закончить. В их маленькой игре больше не было нужды, но не стала ли игра за это время правдой?.. Существовала ли еще их тайная помолвка? Последние дни были такими сумасшедшими, что они даже ни разу не поговорили по душам.

В ответ прозвучало эхо ее мыслей. — Довольно этих игр! — В сдавленном голосе Гидеона, во всей его высокой фигуре, нависавшей над ней, чувствовалось напряжение взведенного курка, и от этого становилось не по себе. — Флирта, прочих глупостей. Зачем они нужны, когда мое сердце и так принадлежит вам одной? А других соперников я не потерплю, так и знайте.

Что он о себе воображает?.. Кажется, уже решил, что она — его собственность.

Гидеон как будто заполнил собою весь мир, и Денизе, оказавшейся в узком закутке между живою изгородью и стеною беседки, показалось вдруг, что ей нечем дышать.

— Вы слишком торопитесь, — произнесла она как можно холоднее. Попыталась обогнуть навязчивого кавалера, но он тут же преградил ей путь.

— Нет, — Гидеон дернул подбородком. — Я слишком мямлю. Мелеар прав, так женщину не покорить. Не хотите пока объявлять о нашей помолвке — ладно. С меня хватит обещания. И поцелуя.

Он потянулся к ней. Дениза отшатнулась, но железные руки уже поймали ее в капкан. Ладонь упиралась в спину, на лице — его горячее дыхание с примесью перегара. Она отворачивалась от ищущих губ Гидеона, но тут в ее прическу вонзились его пальцы, болезненно стягивая волосы, лишая возможности двигать головой, и он накрыл ее рот своим.

Она забилась в нежеланных объятиях, чувствуя себя рыбой на крючке. Сжимала губы, которые он размыкал языком, отталкивала его, упираясь ладонями в грудь, — с таким же успехом, как если бы пыталась сдвинуть каменную стену.

Когда он впился поцелуем ей в шею, Дениза смогла, наконец, вздохнуть. Хотела закричать — но что-то сдавило горло, не давая выдавить ни слова. Почти парализованная шоком, она могла только отдирать от себя руки, шарившие по ее телу. Спятил он, что ли?

Гидеон наступал, подталкивая ее ко входу в беседку. Не воображает же, что она отдастся ему прямо тут, в саду, где гуляют их друзья?!

Они молча боролись, и это было абсурдно, нелепо — и страшно. Как будто в шкуру человека, знакомого не один год, вселилось чудовище, способное сотворить все, что угодно. Она видела его глаза — блестящие, безумные, чужие, слышала тяжелое, будто звериное дыхание, и все еще не верила, что это происходит на самом деле.

Из оцепенения вывел звук рвущейся ткани, разорвавший тишину точно выстрел. Это треснул лиф, когда его грубо дернули вниз. Грудь обожгло прикосновение шершавых пальцев.

Дотянувшись до щеки Гидеона, Дениза провела по ней ногтями, задев край глаза. С силой, вонзая так глубоко, как могла, ощущая, как поддается плоть.

Берот коротко, возмущенно вскрикнул — и оттолкнул Денизу от себя.

В спину врезалось что-то твердое, ошеломив, выбив воздух из легких. От боли Дениза зажмурилась, слепо выставив руки перед собой. Почти чувствуя уже, как Гидеон кидается на нее, чтобы раздавить, порвать в клочья, уничтожить.

Когда она раскрыла глаза, он стоял на том же месте, каменное изваяние в серой хмари утра. Выглядел потрясенным, как будто очнулся от странного сна. Они смотрели друг на друга, и на его лице, вместе с кровью, заструившейся по щеке, постепенно проступал ужас.

Это придало Денизе сил. К ней вернулся голос. — Убирайся! Убирайся!!! — Эти жалкие, бессильные слова были ее единственным оружием, и она вложила в них всю свою ярость. — Пошел вон! — Ее начинало трясти. — Филип тебя убьет!

Гидеон все таращился на нее, так, словно не верил собственным глазам. До Денизы дошло запоздало, что у нее порвано платье, и она поспешила стянуть ткань на груди. — Подлец! — с этим выкриком, заставившим Гидеона вздрогнуть, силы снова оставили ее. Берот продолжал стоять на месте, и Дениза почувствовала, как в животе все сжимается от страха. Завопить, позвать на помощь? Нет, их ни за что не должны застать вместе.

— Вы… — пробормотал он наконец. — Вам больно?

Когда Берот неуверенно шагнул вперед, Дениза завизжала.

Гидеон остановился, словно налетев на стену. Уродливая судорога скривила его черты, а потом он развернулся и зашагал прочь с опущенной вниз головой, по пути налетев на ограду. Гидеон Берот больше не походил на оловянного солдатика — разве что сломанного.

Денизу заботило только одно — чтобы он убрался, убрался как можно дальше.

…Она не могла бы сказать, сколько простояла в оцепенении, прижимаясь к столбу, на который ее отшвырнули — пару мгновений или четверть часа. Чувство времени постепенно возвращалось вместе со звуками окружающего мира, а с ними пришел новый страх.

Издалека долетел обрывок фразы, и Дениза вся напряглась, прислушиваясь, словно преступница, которую могут застигнуть на месте преступления. Если кто-то увидит ее сейчас… Она представила себя со стороны — с надорванным лифом, растрепанными волосами… Платье будет объяснить сложнее всего. При мысли о том, какой скандал может разразиться, с губ сорвался стон. Ее имя будут трепать все, кому не лень, обсуждать и осуждать. Она уже чувствовала на себе взгляды — любопытные, липкие, презрительные. Прощай брак с Филипом, прощай все… В худшем случае ее заставят выйти за Гидеона. Меж тем, небо уже предательски светлело, в виски впивался птичий пересвист…

Нужно взять себя в руки, да. Составить план. Непременно надо добраться до кареты таким образом, чтобы ее никто не заметил. Но как? Если мимо пройдет кто-то из подруг, кому можно доверять, она попросит у нее шаль или накидку, чтобы скрыть худшее. Тогда она спасена.

А пока лучше спрятаться там, откуда можно следить за дорожкой.

Стоило пошевелиться, как сзади обожгло едкой болью. Дениза осторожно потрогала спину, насколько могла дотянуться, и поморщилась, нащупав полосу ободранной кожи над вырезом. Мерзавец!

От обиды и жалости к себе на глаза накатили слезы. Дениза прикусила губу. Еще не хватало! Она — Дениза Клери, она дралась с бандитом, спасая Филипа, сохранила самообладание, когда ее лошадь понесла на охоте. Она не может выказать слабость из-за такого нелепого случая. В конце концов, ничего почти не случилось!

Вот только внутри что-то дрожало и билось, несмотря на все доводы рассудка, болезненно распирая грудь.

Звуки быстрых шагов… Гидеон! Она мгновенно юркнула в беседку и замерла там с бешено бьющимся сердцем. Только потом сообразив, что это худшее место, чтобы скрываться от него.

— Дениза! — долетел голос, звеневший беспокойством. — Дениза, вы здесь?

Филип!.. Первым ее порывом было забиться подальше во тьму, но она не могла себе этого позволить. Возможно, Филип — ее единственный шанс. Он будет знать, что делать, чтобы скрыть эту историю. А она придумает, что ему рассказать… Что-то соврет.

Шаги уже совсем близко… Она еще плотнее стянула на груди разорванные края. О, она бы дорого дала, чтобы не показываться ему в таком виде!

Слезы, непрошенные, снова жгли глаза. Дениза осторожно выглянула наружу… Перед ней был Филип. Но не один — рядом с ним стоял Фрэнк.

— Боги, что случилось? — Филип подлетел к ней, схватил за плечо. Его выражение подсказало ей, как она выглядит, и от этого плакать захотелось еще сильнее.

— Ничего… Все в порядке, — Дениза постаралась улыбнуться, а губы кривились и дрожали помимо ее воли.

— Ничего?! Не лгите, — Он смотрел на нее почти гневно. — Мы слышали, как вы кричали! И ваше лицо!.. — Филип опустил взгляд на ее грудь и со свистом втянул воздух. — Кто это сделал?.. Грасс?! — Его хватка начинала причинять боль.

Пришел ее черед уставиться на него в изумлении. — Конечно, это был не Грасс! Он же в тюрьме. Это…

— Кто?! Имя, Дениза, имя!

За его плечом она видела застывшего Фрэнка, бледнее бледного.

— Ничего не случилось, правда! — взмолилась она. — Он опомнился и ушел.

Судя по тьме в его глазах, Филипа это не особо смягчило.

— Имя мерзавца! — рявкнул он, заставив Денизу вздрогнуть.

Фрэнк предупреждающе окликнул его, но Филип уже пришел в себя и разжал пальцы. Коснулся ее щеки. — Вы же вся дрожите! — Она наконец-то услышала в его голосе нежность.

Он сорвал с себя плащ, чтобы накинуть ей на плечи. Дениза закуталась в мягкую ткань со всхлипом облегчения, но когда Филип положил ей руку на спину, не удержалась от гримасы.

Филип заставил ее повернуться. — Проклятье!

Она догадывалась, как это может выглядеть. — Все не так ужасно, как может показаться… — поспешила уверить Дениза, чувствуя прилив паники. — Он просто случайно толкнул меня, и я ударилась об угол беседки… А потом он ушел. Он поцеловал меня, только и всего.

— Случайно? — Филип скрипнул зубами. — Он — кто?

У нее не осталось сил сопротивляться. Дениза уронила голову. — Гидеон… — едва слышное слово, породившее мертвую тишину.

— Оставайтесь здесь, — бросил Филип спустя мгновение и рванул к выходу из круга, очерченного зеленой стеной. Фрэнк — за ним.

Дениза метнулась следом. Она не могла позволить ему уйти… — Не бросайте меня одну!

Они обернулись к ней вполоборота, готовые бежать дальше. Дениза догнала их, задыхаясь. Поймала Филипа за запястье и сжала со всей силой, что придавал страх.

— Останьтесь с леди Денизой, — тут же отозвался Фрэнк. Что-то новое проступало на его затвердевшем лице, в серых глазах, отливавших сейчас металлом, и это тоже ее пугало. — Я разберусь с Беротом.

Она видела, что Филип колеблется, глядя то на нее, то на друга, уже шагавшего дальше, видела, как играют желваки на высоких скулах, и, не отпуская его руку, позволила рыданию вырваться из груди.

Филип покачал головой, вздохнул, сдаваясь, и привлек ее к себе. Дениза вцепилась в него, прижавшись всем телом. Теперь не убежит.

— Делион! — окликнул он. — Передайте Бероту, что я вызываю его на дуэль. Вы меня слышите? Просто передайте ему мой вызов.

Ответа они так и не дождались. Фрэнк окинул их обоих долгим взглядом, а потом пустился по дорожке — быстро, почти бегом, скоро исчезнув из вида.

Теперь, когда они остались вдвоем, повисло молчание. Почти невыносимое — но Дениза не смела его нарушить.

Филип смотрел вслед Фрэнку. — Пойдемте, — пробормотал наконец. — Вам надо посидеть.

Они побрели к беседке. Филип поддерживал ее, а Дениза отогревалась теплом его тела, все еще опасаясь, что он ускользнет от нее навстречу неведомой судьбе.

Зайдя в беседку, они опустились на скамью. Дениза не решалась поднять глаза, боясь того, что может прочесть на его лице. Поверил ли он ей? Сердится ли? А когда все же набралась храбрости, Филип смотрел не на нее, а прямо перед собой, пустым ненавидящим взором, и от этого стало еще страшнее.

— Они будут драться, — процедил Филип сквозь сжатые зубы.

— Но ведь вы сказали ему…

— Он будет с ним драться, — повторил он. — Хотя на его месте должен был быть я.

Дениза сильнее сжала его руку. Она не даст ему ее покинуть. Довольно и того, что Фрэнк…

— Не думал я, что Гидеон способен на такое… — Филип медленно покачал головой, горько усмехнулся. — Еще один друг! Если Делион его не достанет, о нем позабочусь я. Обещаю.

— Это просто недоразумение… Мне стоило быть жестче с самого начала. Или мягче? Я отвергла его… — Дениза все перебирала в уме варианты, подбирала фразы — как будто это имело значение. Уже поздно.

— Меня отвергали десятки раз, иногда — с издевкой, и все же я умудрился не запустить ни одной женщиной об стену, — прошипел Филип.

Ее мутило при мысли о том, что может сейчас произойти. Филип был лучшим фехтовальщиком в Академии, это знали все. А Фрэнк? Она чувствовала приближение беды, такое же неотвратимое, как проклятый рассвет.

Обессилев от волнения и стыда, Дениза опустила голову на плечо своему… кому? Смеет ли она еще считать его своим женихом?

— И что теперь? — прошептала чуть слышно.

— Теперь мы поженимся, — ответил Филип, уверенно и угрюмо.

Она еще крепче прижалась к нему и закрыла глаза.

XXI. ~ Tete-a-tete ~

I.

26/10/665

Выйдя к балюстраде, он увидел внизу, посреди сумрачного холла, две женские фигуры, одну из которых не мог не узнать даже в длинной накидке с поднятым капюшоном. В памяти сразу пронеслась та сценка в Доме Алхимика, и сердце сжали вина, нежность, тоска.

Но потом Филип вспомнил, какой сейчас час, подумал о том, откуда приехала Дениза, и на смену угрызениям совести пришла, леденя изнутри, холодная злость, привычная и удобная, как любимые сапоги.

Надев на лицо улыбку, он начал не спеша спускаться вниз по лестнице.

Когда Дениза вытащила длинную шпильку, что удерживала капюшон на ее высокой прическе, а горничная сняла с плеч госпожи накидку, распустив завязки под горлом, Филип узрел, в каком виде вернулась домой его жена.

Локоны выбились из укладки, на воротнике расстегнуты две верхние застежки, одежда в легком беспорядке, словно она одевалась второпях. Раньше Дениза себе такого не позволяла — если совсем стыда лишилась, то могла бы хотя бы соблюдать остатки декорума!.. Язык жгли злые слова, которыми, словно плетью, хотелось отхлестать супругу.

— Кого я вижу! Вы все же соизволили вернуться домой, любовь моя. А я уже решил, что можно ложиться спать, не дожидаясь вас, — Он слегка зевнул, прикрыв рот ладонью — представление, которое едва ли могло убедить Денизу.

Она пожала плечами. — Мне просто некуда было больше идти.

Они оба знали, что это не совсем правда. Дениза могла отправиться в родительский особняк, к отцу, который принял бы ее с распростертыми объятиями. Но тогда расспросов было бы не избежать.

— Вы немного растрепались в дороге. Сильный ветер? Он даже сорвал с вас серьги.

Он точно помнил, что ранее на ушах ее покачивались жемчужины-капли. Должно быть, валяются где-нибудь в спальне Алена.

Горничная Денизы, Мадлена, бросила на Филипа быстрый взгляд и тут же кротко потупилась. Напряжение явственно проступало на некрасивом умном личике, даже заостренный нос стал как будто еще острее. Опасается, что на нее обрушится его гнев, как на пособницу похождений хозяйки.

Филип ободряюще кивнул девице. — Мне кажется, вам стоит пойти отдохнуть, Мадлена. Вы выглядите усталой.

Она склонилась в реверансе и, бесшумно скользнув мимо, исчезла.

— Вы, кажется, тоже устали, — с совсем другой интонацией обратился Филип к своей женушке. — Бурная ночь?

— Утомительная ночь. — Дениза и в самом деле казалась вымотанной до предела — Ален, похоже, хорошо постарался. Усталый взгляд проходил мимо Филипа, как будто мысли ее блуждали где-то далеко, и это равнодушие бесило больше всего.

Главное — сохранять спокойствие. Иначе она победила. — Значит, вам тоже кажется, что Ален становится крайне утомителен? А я-то думал, что несправедлив к бедняге. Надеюсь, в следующий раз вы проявите больше вкуса в выборе милого друга.

— Претензии не принимаются, — Дениза невозмутимо стягивала перчатки. — Это же ваш приятель.

Ну да. Потому-то ты его и соблазнила. — Моим приятелем он был от силы пару месяцев, а ваша нежная дружба продолжается уже как минимум полгода. Не подумайте, будто я жалуюсь, постоянство — хорошая черта, — заметил он легкомысленным тоном, чтобы получше ее уколоть. — Просто недоумеваю, чем он так вас привлек, кроме того, что в приглушенном освещении слегка смахивает на меня.

Это привлекло ее внимание, черные глаза опасно сузились. Следующий выпад был за Денизой, и она метко вонзила кинжал под ребра: — В любом случае, Алена я не видела. Я ездила к Фрэнку.

Удар был хорош. Филипу стоило немалого труда не позволить маске соскользнуть. Несколько сердцебиений он молчал, стараясь овладеть собой. Потом покачал головой. — Ах, вот как? И вы его не пожалели? Вам мало тех неприятностей, в которые он уже попал по нашей с вами вине?

Дениза поморщилась, а потом повернула кинжал в ране: — Я хотела вознаградить его за них. Мне кажется, он достоин этого, как ни один мужчина.

Дениза смотрела на него с вызовом, подняв подбородок, и Филип понял, что боится того, что она может сказать дальше. Мерзкое чувство под ложечкой, за которое ему кто-то непременно заплатит.

Но в атаке супруга раскрылась, и он понял это, стоило прогнать болезненное видение — ее губы, скользящие по груди Делиона, ее глаза, замутненные страстью — и чем-то большим… — Что ж… Даже вы не настолько жестоки, чтобы вот так вот подставить бедного Фрэнка. А значит, раз вы рассказываете мне об этом…

— Вы правы, — прозвучал в ответ ее голос, пустой, как их брачные клятвы. — Я бы молчала, если бы было, о чем молчать. Но он отверг меня.

Филип выдохнул, только теперь поняв, что ждал ответа, задержав дыхание. Что ж, по крайней мере друг у него еще был. — Очень разумно с его стороны, — Рот сводила горечь.

— Он слишком благородный человек… — начала Дениза, но Филип перебил ее, делая шаг вперед: — А может, дело в другом? Может, в тюрьме у него было время подумать? И он понял, что заслуживает, как бы это сказать… чего-то и кого-то получше? — Он с удовлетворением заметил, что она вздрогнула, словно от пощечины. — Что вы, моя дорогая, просто того не стоите?

Ответила Дениза не сразу. — Может быть. Фрэнк и правда заслуживает лучшего — женщину, которая сможет принадлежать ему безраздельно, подарить законных наследников…

Она приблизилась вплотную, заглянула в глаза, ее дыхание как поцелуй на его губах. Филип понял, что Дениза готовится нанести завершающий удар.

— Знаете, у меня тоже было время на размышления, — Ее голос упал до мягкого шепота. — Иногда я вспоминаю ту ночь в саду, на дне рождения Офелии, когда мы с ним целовались в башне, и сожалею, что мы не пошли до конца. Если бы он только захотел… А еще чаще, я вспоминаю день той проклятой дуэли. И знаете, что я думаю? Я остановила не того человека.

Сухой звук хлестнул его по барабанным перепонкам, и Филип увидел, как голова Денизы мотнулась в сторону — на сей раз, от настоящей пощечины.

Он изумленно уставился на свою ладонь, начинавшую гореть, — а потом поднял взгляд на нее. На лице Денизы сменялись шок, боль, возмущение — и проблеск триумфа. Гамма чувств, понятных ему так, словно Филип вглядывался в собственное отражение.

Проклятье! Вместе с чувством вины его захлестнула досада. Какой вульгарный поступок, достойный мужлана, какой козырь в руки Денизы! Сомневаться не приходилось — эту пощечину ему будут припоминать до конца жизни.

Он застыл в безмолвном шоке, все еще не веря в то, что только что произошло, в красный след от его руки на ее нежном надменном лице. Черт бы подрал ее за то, до чего она его довела!

— Прошу меня простить, — процедил, наконец, холодно, ища спасения в формальных фразах для того, что осталось от его гордости. — Я забылся. Это больше не повторится.

— Не стоит извиняться, — Дениза усмехнулась, потрогав щеку. — Всего-то одним унижением больше.

И это она жалуется на унижение!

Горькая ее усмешка сменилась вдруг незамутненным страхом. Филип не успел удивиться, как за спиной прогремели, горной лавиной прокатившись по залу, слова: — Филип! Дениза! Что. Это. Значит?

Их произнес голос, созданный, чтобы раздавать команды, перекрывая шум битвы, произносить речи, превращавшие буйные толпы в стада покорных овец. Голос его отца.

Они с Денизой переглянулись, тут же превратившись в пару испуганных ребятишек.

Эхо отразило шаги по лестнице, тяжелые, как поступь чертового Рока.

Боги, боги! Филип отчаянно пытался собраться с мыслями, но умение ловко лгать — один из его основных талантов — изменило в самый неподходящий момент. В голову не приходило ни одной версии, по которой хотя бы один из них двоих не выглядел бы ужасно. А уронить себя в глазах отца — еще больше — Филип не согласился бы за все сокровища мира. Все, только не это…

И вот лорд Томас уже стоит перед ними, грозный. Филип поежился, ощущая исходившие от него волны безмолвного гнева, и пробормотал, в жалкой попытке отсрочить экзекуцию: — Отец, вы еще не спите?

— Еще не сплю? Уже утро, Филип, уже пять утра! — На жестких скулах играли желваки.

— Мы всего лишь… — начал он осторожно, но отец вскинул руку, приказывая замолчать. — Идите за мной. Довольно устраивать представления для слуг.

Это был не тот приказ, которого можно ослушаться.

Следуя за отцом рядом с понурой Денизой, он все не мог перестать поглядывать на красное пятно на ее щеке.

Вот до чего мы дошли, сударь, колотим женщин! И как, во имя всего святого, это объяснить отцу?!

Лорд Томас привел их в одну из боковых проходных комнат и собственноручно закрыл там все двери. Полумрак скрадывал очертания предметов, размывая лица на портретах, смотревших со стен.

Они с Денизой встали бок о бок, невольно ища друг у друга поддержки. Отец молчал, и в этой угрожающей тишине становилось нечем дышать.

С трудом сглотнув, Филип попытался немного сгладить последствия катастрофы.

— Отец, прошу вас, — Начал — и сам скорчил гримасу от заискивающих нот, которые услышал в своем тоне. — Это просто глупое недоразумение, не стоящее вашего внимания. Мы разберемся са…

— Я видел, как вы разбираетесь! — отрезал отец. — Я пока еще глава этой семьи, и желаю знать, что в ней происходит!

Не поспоришь.

Дениза покосилась на Филипа из-под длинных ресниц, в ее глазах — упрек и вопрос: Что делать? Увы, если бы он знал!..

— Я горько сожалею о том, что сделал, и клянусь, что это не повторится, — снова заговорил Филип, стараясь звучать уверенно. — Мы наговорили друг другу резких слов, и…

Отец оборвал его лепет: — Пусть долг мужа — держать жену в покорности и наставлять ее на правильный путь, делать это кулаками и плетью — удел крестьян и лавочников. Женщина благородной крови — нежный и деликатный цветок. Ударить ее — поступок грубый, недостойный дворянина.

В коротком списке недостатков отца была склонность к таким вот многословным нравоучениям, которыми он периодически награждал своих детей. Пора бы уже понять и смириться, что толку от этого не больше, чем от проповеди в борделе!

— Поступок, который можно счесть непростительным, — продолжал тот, — если эта женщина не дала своему мужу воистину серьезный для него повод. Поэтому я требую, чтобы вы немедля ответили… — Тяжелый взгляд прошелся по ним обоим, превращая кости в желе — и остановился на Денизе. — …Немедля ответили, Дениза, что вы совершили столь ужасное, что заставили моего сына настолько потерять контроль над собой? Я знаю моего сына, он истинный дворянин и обходительный кавалер, знаю, что он всегда был снисходителен к вам, и спускал многое — возможно, слишком многое! Чтобы заставить такого человека поднять руку на женщину, она должна быть повинна в настоящем преступлении. — Мускулы на широкой шее вздулись, выдавая, какого труда ему стоило сдерживать себя. И хотя эта сдавленная ярость была направлена не на него, Филип до боли кусал изнутри щеку, испытывая огромное желание провалиться под землю — точнее, под паркет.

— У меня есть подозрения, которые я не желаю даже произносить вслух, — глубокий голос стал обманчиво тихим. — Но если бы я хоть на минуту всерьез допустил, что они могут быть верны, вы бы уже лежали бездыханной у моих ног!

Это заходило слишком далеко.

— Нет, нет, что вы, отец, как вы могли такое даже подумать! Это я, по неосторожности, дал Денизе повод для подозрений — совершенно пустых, конечно, — Филип сделал небрежный жест рукой, — но вы же знаете, как ревнивы бывают женщины! Мы оба погорячились, Дениза сказала кое-что, что меня не на шутку задело — ох уж этот ядовитый женский язык!.. Мне, конечно, стоило лучше владеть собой… Это был первый и последний раз.

— Я сказала вещи, которых не следовало говорить, — пробормотала Дениза. Она стояла, опустив голову, бледная, тень прежней себя.

К Филипу отец даже не повернулся — все его внимание было сосредоточено на той, кого он назначил главной преступницей. — Не могу поверить, — проговорил он с отвращением, — что леди из рода Клери может вести себя как одна из тех бабенок, которых выставляют в колодках в базарный день, чтобы наказать за дурной нрав и сварливость. Или возят в телеге с табличкой на груди, под улюлюканье смердов. Мой сын — ваш супруг и повелитель, вы обязаны обращаться к нему всегда смиренно и почтительно. Даже коли супруг обидел вас незаслуженно — а я не верю, что Филип на такое способен, ваш долг — простить его, попросить прощения за все, чем вы могли вызвать его немилость, и кротко — кротко, Дениза! — напомнив ему о нежной природе вашего пола, молить его быть с вами деликатнее. В крайнем случае вы всегда можете обратиться ко мне, вашему второму отцу, чтобы я рассудил вас, и обрести в моем лице защитника. Возможно, Боги наградили бы вас за подобное женственное поведение, и вы смогли бы, в конце концов, исполнить свой долг перед этой семьей!..

Даже Филип поморщился — а уж что должна была чувствовать бедная Дениза!.. Он понимал, что отца делает немного несправедливым родительская любовь, но для Денизы это едва ли могло служить утешением.

Отец окинул ее последним уничтожающим взором, и, не тратя на них больше слов, вышел стремительным шагом. Грохнула створка дверей.

Филип покосился на жену. Она застыла все в той же позе, раздавленная, только грудь вздымалась, показывая, что перед ним не статуя.

Бедняжка!.. Как ни хотелось ему ее придушить, сквозь это естественное желание прорывалась жалость. Мало ей пощечины, еще и этот жуткий разговор, после которого даже он чувствовал себя побитым. И Фрэнк выкинул ее из постели…

Он осторожно попытался взять жену за запястье… и ахнул, когда лицо полоснула боль.

Статуя ожила, и как! Черные глаза прожигали в нем дыру. — Это достаточно женственно для вас?!

Щека горела, а когда он коснулся ее, на пальцах остались красные капли. — Ничего себе! Я-то ударил вас ладонью, а вы расцарапали мне всю щеку своими перстнями! До крови!

— И поделом! — прошипела его неукротимая супруга и метнулась прочь из комнаты, не без труда распахнув тяжелые двери.

По правде сказать, Филип испытывал некоторое облегчение. Хотя сравнивать два удара было и нельзя, он все же чувствовал, что они с Денизой в некотором роде квиты.

Переведя дух, он поспешил следом за женой, зачесывая по дороге локоны на правую половину лица. Если отец каким-то образом увидит еще и это… Додумывать эту мысль не хотелось.

II.

Когда Филип вошел в опочивальню Денизы, она полусидела-полулежала на кровати, растрепанная, с блуждающим взглядом. Отблески огня, разведенного в камине заботливыми слугами, скользили по разметавшимся по плечам иссиня-черным локонам.

— Тяжелый денек, — заметил Филип, подходя поближе — но не слишком близко.

— Особенно для вас! — парировала она, сверкнув на него глазами. — Как вы отважно защищали меня перед своим отцом! "Женщины бывают так ревнивы", — передразнила Дениза противным голоском.

Какая несправедливость! — А вы хотели, чтобы я сказал отцу, человеку, чье уважение ценю превыше всего: "Ну что вы, я постоянно колочу жену безо всякой причины. Не так посмотрела — по морде, цвет чулок не сочетается с цветом шарфа — по морде! Я люблю бить женщин, меня это забавляет". Поймите, — добавил он серьезно, — я не могу допустить, чтобы отец разочаровался еще и во мне. Это разобьет ему сердце.

— Разочаровался в вас?! — от злости жена приподнялась на ложе. — Да задуши вы меня за то, что я пролила вино на ваш любимый дублет, он волновался бы лишь о том, не слишком ли вы утомились!

— В таком случае тем более не важно, что я сказал или не сказал, не так ли?

Дениза открыла свой хорошенький ротик — и закрыла, слишком возмущенная, чтобы ответить. Все же наглость — лучшая защита.

— Мне стоило знать, — пробормотала она наконец с горечью, — что вы броситесь на мою защиту с тем же пылом, с каким спасали меня от чудовища!

О Боги, опять это? Филип закатил глаза к потолку.

— Сколько можно! Сколько еще вы будете бросать мне в лицо этот глупейший упрек? Можно подумать, я сбежал и бросил вас на произвол судьбы. Всего лишь застыл ненадолго, потрясенный тем, что предстало перед нами. — Он снова вспомнил тот момент, когда узрел это — чудовище, невероятное и неизбежное, выползшее в ночь прямиком из его кошмаров. Частичка повторяющегося сна, знакомая, как едкий вкус страха в гортани. Могло ли быть так, что твари выследили его в том призрачном царстве, по которому блуждает душа, пока спит тело, а потом просочились следом в мир реальности, обрастая плотью? Кто знает, не так ли работает темное колдовство древних?

Филип тряхнул головой, прогоняя мысли, слишком мрачные для этой невеселой ночи. — Если вы хотели замуж за мужчину, которому неведом страх, надо было соблазнять Кевина или моего дядю. Не спорю, вы выказали большую отвагу, чем я. Сойдемся на том, что вы — храбрее, и забудем уже об этом.

— Да при чем здесь отвага! — Дениза ответила раздраженным жестом. — И что мне до вашей храбрости! Будь я одна, я упала бы в обморок от ужаса, но я была вместе с вами, я должна была защищать вас. Как тогда, в ту ночь. Я не думала о себе, и потому мне было не до страха.

Тронутый, Филип шагнул ближе, протянул руку — но едва коснулся обнаженного плеча, как жена подскочила, словно ее ужалили, и отошла к камину.

— Знаете, о чем я подумала, когда этот монстр мелькнул в окне кареты, и раздались вопли? — Взгляд Денизы был обращен к беспокойному пламени, отражавшемуся в черных омутах ее глаз. — Первой мыслью было "мы сейчас умрем", второй — вот сейчас я увижу, наконец, как сильно вы меня любите, когда вы броситесь защищать меня ценой собственной жизни. Как же во многом мы похожи. Потом до него окончательно дошел смысл ее слов, и Филип замер, пораженный. — Но не можете же вы сомневаться в моей любви к вам?!

Он подошел к ней, и, взяв пальцами за подбородок, заставил посмотреть на него. На чертах Денизы снова лежала тень усталости, едва заметная морщинка между бровями, появившаяся совсем недавно, стала глубже и резче.

— Почему бы мне в этом не сомневаться?.. — тихо проговорила она. — Я не стала для вас единственной женщиной, я не стала даже единственной возлюбленной, я не стала матерью ваших детей. Нет, я не была настолько наивна, чтобы ожидать абсолютной верности — хотя, смешно сказать, супруг Виолетты, которую вы знаете так интимно, даже не смотрит на других женщин! Флиртовать с ним — как флиртовать с комодом.

— Они женаты немногим больше года.

— А мы — полстолетия? — парировала Дениза. — Знаете, я не стала бы переживать из-за какой-нибудь служаночки в таверне, куда вы пошли пировать с друзьями, шлюшки в военном походе, ваших политических интрижек, вроде Миранды Олей или этой старой потаскухи из Ву'умзена — все же вы мужчина, а верность вашему роду не свойственна. Казалось бы, список длинный, есть, где развернуться! Но эти романы у меня на глазах, с томными взглядами и стишками, интрижки с моим подругами, а теперь — еще и эта девица!.. С которой вы держитесь за ручки, как юнцы, в которых пробудились первые позывы похоти, дарите ей розочки — тьфу, противно! — Она помолчала. — Вы ведь влюблены в нее, не так ли?..

— Эллис мне очень дорога, — осторожно ответил Филип. — Но разве можно сравнивать?.. Вы — моя жена.

— Что же с того? — передернула плечами Дениза. — На ком-то вам ведь надо же было жениться. Вы даже ребенка не захотели мне подарить…

Он раздраженно прошелся взад-вперед. — Что это с вами, женщинами, и младенцами? Даже вы туда же, Дениза, хотя совсем не походите на нежную мамашу выводка сопливых карапузов. Куда нам торопиться? Я не хочу рисковать вами — вы можете заболеть, даже умереть… Подурнеть…

— Я знаю об этом, — огрызнулась она, — моя мать умерла родами, если не забыли!

— Ну вот, тем более!

— Я готова пойти на этот риск. Когда я выходила за вас, то знала, что моим долгом будет родить семье Картмор наследника, и я не собираюсь от него уклоняться. Конечно, не к вашей талии леди Вивиана приглядывается за ужином — и отнюдь не с восхищением! И не вас лорд Томас спрашивает при каждой встрече о вашем здоровье с надеждой в голосе, стараясь скрыть разочарование, когда вы говорите, что чувствуете себя как обычно. Иногда я задаюсь вопросом: что вы вообще за человек? Какой мужчина не хочет иметь сыновей, что продолжат его род?

Нет, женщины положительно помешаны на этой теме. — Ну да, я представляю себе, как мы будем убегать от андаргийцев с детишками на руках! — зло отозвался он. — Или смотреть, как им разбивают головы о стены.

По правде сказать, ему была непонятна прелесть обзаведения потомством. Что там будет после его смерти, Филипа мало волновало — ведь он этого уже не увидит! А продолжить род может братец — пусть хоть что-то полезное сделает в жизни. И уж точно не время было думать о детях сейчас, когда над их семьей нависла угроза потерять все, включая, возможно, и их жизни.

— Гвенуар Эккер вы умудрились обрюхатить, тем не менее. Этого я вам никогда не прощу! — сказала Дениза с чувством.

Ну, коли дошло до этой истории — ничего хорошего не жди!

Его ошибка с Гвен когда-то стала причиной их первой размолвки. Он вернулся домой с поля боя, сгорая от нетерпения побыстрее заключить в объятия жену, с которой пришлось расстаться почти сразу после свадьбы. А встретила его новость о беременности Гвен и леденящий холод в супружеской спальне.

— Вы же понимаете, что в мои планы это не входило! — Воротник начинал давить на горло, и Филип принялся избавляться от дублета.

— Вы клялись мне, клялись, что не тронете ее, что это невинный флирт, дабы она не попалась в лапы Кевина Грасса. Да уж, вы помогли ей сохранить доброе имя, нечего сказать!

Филип поморщился — неужто нельзя оставить прошлое в покое? — Для вашей подружки все сложилось неплохо — она замужем за богатым и важным человеком, и еще погуляет богатой вдовой. А вопрос с ребенком счастливо разрешился к удовлетворению всех сторон.

— Уверена, она вспоминает вас с благодарностью! — фыркнула Дениза. — Но знаете, если честно, то мне плевать на нее. Нечего было бросаться в объятия моего мужчины, как только услышала, что мы якобы расстались. С ней ничего не случилось бы, если бы эта святоша держала ноги вместе. Но вы!.. Вы клялись — и обманули меня, ради ночи страсти с внучкой портного!

Он вздохнул. — Поверьте, я собой не горжусь. Но тогда я был немного не в себе. После истории с Офелией, и всего остального… Мне нужно было сочувствие… Поддержка.

"Никто не понимает меня так, как вы, Гвен." Он помнил устремленные на него бархатистые глаза — прекрасные глаза на некрасивом лице, полные бесконечной доброты, понимания, сочувствия. Всего того, чем природа скудно наделила Денизу. Помнил слова, которые приходили к нему сами, простые, самые верные, слова из ее потаенных мечтаний. Искреннее чувство наполняло их силой.

"Вы нужны мне… Ты мне так нужна…" Он не лгал, не лицемерил. В тот момент он отчаянно нуждался в Гвен, такой любящей, нежной, беззаветно дающей. В том, чтобы напитаться ее робким обожанием, согреться теплом ее рук. В утешении и забытьи.

Он не планировал этого, не собирался заходить столь далеко. Но ведь ему было так плохо, а она оказалась рядом — идеальный слушатель, добрый друг.

Голос Денизы вернул его в настоящее. — Ах, вот в чем дело! Жаль, что не объяснили раньше — я не злилась бы понапрасну! Разумеется, ваша невеста не могла стать для вас поддержкой, для этого годилась только слащавая дурнушка! Даже странно, что потом вы начали искать утешения в моей постели — должно быть, Гвен вам в нем отказала, когда поняла, что ей не стать леди Картмор?

— Вы бы меня не поняли, не в этом. Вы не знаете, что это такое, терять друга, — Настал его черед отвернуться. — У вас и подруг-то настоящих никогда не было, так, кружок по сплетням. Мне нужно было тепло и понимание, а не скрытое злорадство.

— Злорадство! — повторила Дениза возмущенно. — Каким чудовищем вы меня считаете?! Ваша сестра мне дорога, как родная.

— Я не имею в виду Офелию и ее падение, разумеется. Но Кевина вы всегда терпеть не могли — и правильно делали — и предупреждали меня о нем. А в тот момент я совсем не жаждал читать на чьем-то лице "Я же тебе говорила".

— Какой же мелочной особой вы меня считаете…

Уж как есть.

— И вы хотите, чтобы я верила, что вы любите столь ужасное существо, — в ее голосе звучала горечь.

Филип начинал уставать от болтовни. Он не знал, в каких доказательствах нуждается Дениза, зато знал, что нужно ему.

— А я должен верить в вашу любовь, пока вы вздыхаете по моему лучшему другу! — Он придвинулся ближе. — Забавно, что вы требуете какой-то неслыханной верности, вешаясь на шею другому мужчине, и развлекаясь еще с одним.

— А вы желали, чтобы я сидела в спальне и рыдала, пока вы меняете любовниц, как меняете перчатки?! Не было бы никаких других мужчин, если бы вы…

— И тогда, дорогая моя, вы вели бы жизнь примерной мещанки? — оборвал ее он. — Почему мне кажется, что вы бы скоро на стену полезли от скуки? Я просто дал вам удобный предлог.

Дениза возмущенно качала головой, а Филип продолжал: — Сдается мне, что наши поступки определяет наша натура. И та, у кого верность в крови, останется верной, несмотря ни на что, тогда как развратная…

Опять по той же щеке! Он мог бы помешать удару, но не стал, только потом поймав ее тонкое запястье. Поднес к губам и поцеловал место, где билась жилка — как она любила.

— Вот что бывает, когда женщину выставляют из постели неудовлетворенной! Она становится положительно опасной! — В нем начинало разгораться пьяное, злое веселье. — Вы беситесь, дорогая, а меж тем я говорил о нас обоих. Мы оба испорчены до мозга костей и хотим одного и того же. Так чего мы ждем?

Он наклонился, чтобы приподнять ее юбки, провести пальцами по холодной глади шелкового чулка, и дальше, выше завязки, по теплому атласу нежной кожи на внутренней стороне бедра.

Дениза прижала его руку своей, ее глаза — кинжалы.

Он мог бы настоять, применить немного силы, впиться поцелуем в соблазнительно приоткрытые губы — судя по прерывистому дыханию женушки, такая попытка увенчалась бы блестящим успехом. Но ему нужно было другое, и он ждал.

Ждал, пока, с выражением скорее злым, чем страстным, она сама не вонзила пальцы ему в волосы, царапая скальп, и не поцеловала яростно, до боли. Его рука скользнула вверх, и он поймал ртом ее стон.

После этого они оба уже не могли остановиться — или тратить время на раздевание.

Дениза отстранила его от себя — и толкнула на кровать. Он послушно упал, отполз поглубже, Дениза — за ним. Потом состоялась короткая и неизящная возня со штанами, которые они вдвоем лихорадочно сдирали.

Жена опустилась на него сверху — ей для этого понадобилось лишь поднять пышные юбки, ослепив на миг кипенью кружев.

Они снова стали единым целым — так, как должно было быть. Сейчас, всегда.

Филип дернул вниз ее лиф, скользнул пальцами по маленькой груди, по запрокинутой шее, приподнявшись, потянулся к ней губами. Ревниво искал на коже чужой запах, даже не зная, оттолкнет его это или возбудит.

Он охотно позволил супруге задавать ритм, их движения — жесткие, беспощадные, лихорадочные, как ее поцелуи-укусы, как блеск ее глаз. В них обоих пылал огонь, и в бреду экстаза казалось, что в финале они взорвутся, разлетятся на пламенные искры.

Но даже на пике наслаждения, пока его рассудок разрывало в клочья, где-то очень глубоко продолжало жить холодное сомнение.

…Что — и кого — она представляла себе только что, спрашивал он себя, лежа на спине и пытаясь перевести дух, — прикрыв веки то ли в пароксизме страсти, то ли чтобы не видеть его лица? О чем думает сейчас?

Он хотел заглянуть ей в глаза, утонуть в них — и найти на дне истину. Но Дениза лежала рядом, отвернув голову, а когда он накрыл рукой ее руку — высвободила ее. Как будто даже доставив ей наслаждение, Филип не заслужил такой привилегии.

Он начинал чувствовать себя каким-то Аленом.

Когда Дениза села на кровати, он помог ей избавиться от платья, нижних юбок и сорочки. Чему-чему, а раздевать женщин с ловкостью опытной камеристки жизнь его научила.

Их быстрое совокупление не утолило голод внутри — не похоть, а нечто иное. В конце концов, он соскучился. Прошло немало времени с их последнего примирения, да и вышло оно тогда каким-то мимолетным.

Филип чувствовал, что скоро будет готов к продолжению — медленному, чувственному, нежному, и, снимая с жены одежду, намекал на это прикосновениями и осторожными поцелуями. Но Дениза реагировала на них не больше, чем если бы он приставал к восковой кукле, а когда осталась в одних чулках, отползла на край кровати и замерла там, полулежа.

Ему оставалось только, разочарованно вздохнув, любоваться точеной гибкой фигуркой, которую он уже давно не видел обнаженной, и дивиться, как Дениза не мерзнет — затухавший огонь не мог до конца разогнать осеннюю стылость. Взгляд лениво скользил по узкой спине, очаровательному изгибу, отмеченному ямочками, там, где она переходила в округлый зад. на котором — расположенная так удачно, словно ее поставил художник, обмакнув кисть в краску, темнела одинокая родинка.

Дениза вдруг заговорила, заставив его вздрогнуть. — Понимаю, когда вы говорите, что мне наскучила бы спокойная счастливая жизнь с вами, то судите по себе. Зря. Моя любовь была достаточно большой.

Была?.. — Мне скучно сейчас, скучно и противно. Больно — тоже, конечно. Но уже не так, как раньше, и это — хуже всего. Точно с каждым разом, с каждым унижением, обидой, разочарованием, моя любовь становится меньше, — она говорила задумчиво, отрешенно, как будто не для него, а для самой себя. — И от этого мне грустно. Ведь когда-то я ею жила. Как будто затухает огонь, который согревал меня и обжигал, как будто у меня на глазах увядает что-то красивое.

Теперь холод ощутил он сам.

— Может, это и к лучшему, — продолжала она. — Когда все внутри догорит, мы станем как большинство супружеских пар. Никто ведь не ждет, что мы будем любить друг друга — что за нелепая идея! Довольно того, чтобы ладили. А когда чувства умрут, мы начнем ладить просто великолепно. Такая остроумная и очаровательная парочка! Будем обмениваться по вечерам веселыми историями о своих любовных похождениях. Надо только привыкнуть. Пережить этот момент. А потом станет все равно.

Он покачал головой, отказываясь принимать это. Придвинулся ближе, прижал Денизу к себе, крепко, будто от него ускользало ее тело, а не только душа. Прошептал, положив голову на обнаженное плечо: — Не говорите ерунды! Мы никогда не будем такими, как другие…

Дениза никак не ответила на его прикосновения, но и не отстранилась.

— Я расстанусь с Эллис, — произнести это было не так-то просто, но страх — мерзкое, липкое чувство — оказался сильнее. — Мы начем все заново. Словно только что поженились, и не было всей этой бредовой истории с Гвен, хаоса, обид, недоразумений…

— Вы думаете, это возможно?.. — Голос Денизы звучал почти равнодушно.

— Все возможно, если мы захотим. Пусть воспоминания о всяких Аленах, Эленах и прочих сотрутся, как смывают волны письмена на песке. Если хотите, я больше не дам вам повода сомневаться в моих чувствах. Но и вы, дорогая моя, вам тоже придется…

— И мы превратимся в двух верных воркующих голубков? — Она усмехнулась. — Сложно себе представить. Теперь уже и мне.

— А я не могу себе представить вселенную, в которой мы не любим друг друга. Я могу влюбляться, увлекаться другими… Но вы — часть меня.

— Тогда вы, должно быть, сильно себя ненавидите… — пробормотала Дениза в ответ.

— Временами, — согласился Филип, целуя смуглую шею. В ответ жена накрыла его руку своей, вялой, словно бескостной. Он не знал, это знак примирения, нежности, или Дениза просто сдалась. Пришлось довольствоваться тем, что есть.

Они сидели молча, вглядываясь в тьму за окном.

Осень 663-го

Казалось, будто мир за окном исчез, будто молнии порвали его в клочья, а те были смыты струями дождя. Но, увы, Дениза знала, что это не так, как бы ей того ни хотелось.

Где-то далеко сидел в своей камере Фрэнк, пытаясь осознать свой приговор. Люди, решившие его судьбу, преспокойно храпели в теплых постелях, уже забыв о его существовании. И только она мучилась здесь в полной неизвестности.

Она долго стояла, бессмысленно вглядываясь в темноту, ожидая неведомо чего. Не обращая внимания на холод, заползавший под кружево ночной сорочки, леденивший плечи. Любое неудобство — заслуженная плата за все то, что свершилось по ее вине.

Наконец, она вернулась к креслу, залезла на него с ногами, обхватив себя за колени. Время от времени вспышки выбеливали стены спальни, вырезая там кривые ветви деревьев, а потом комната снова погружалась в сумрак. Хотелось сжаться в комок, окаменеть, превратиться в ничто. А еще лучше — заснуть, а проснувшись, понять, что все это был лишь дурной сон.

Ветви все настойчивей стучали в стекла… Последний удар был таким громким, что заставил ее вздрогнуть.

Вдев ноги в пантофли, Дениза зашаркала к окну. Рванула его вверх, и высунулась наружу, не обращая внимания на то, что холодные струи потекли по затылку и шее.

Под окном стояла темная фигура. Дениза скорее догадалась, кто это, чем узнала его в темноте и под ливнем. Филип… Он помахал ей рукой, которую уже занес, чтобы метнуть очередной камушек.

Сердце, заледеневшее в груди, снова забилось, тяжело и болезненно. Сейчас она узнает…

Дениза сбегала за ключом и непослушными пальцами отперла нижний ящик комода. Там, под стопками драгоценного кружевного белья, лежал давний подарок Филипа — веревка с петлей на конце.

Теперь надо обвить ее вокруг кроватного столба, скинуть свободный конец в окно, Филипу… Пока Дениза привычно проделывала это, в голове проносились воспоминания о других, беззаботных временах, когда Филип лазил к ней по этой веревке за беседой и поцелуями, о том, как, переодевшись, Дениза спускалась с его помощью вниз, чтобы принять участие в восхитительном приключении — поездке с Филипом и его друзьями по ночной столице. Гидеон не одобрял такие прогулки, слишком опасно и неприлично… Казалось, все это было тысячу лет назад.

Пока Филип карабкался наверх, Дениза кусала губы от волнения. Он не первый раз проделывал этот путь, но сейчас каменные выступы, в которые приходилось упираться ногами, стали влажными от дождя. А последние недели беды преследовали их, как голодные шакалы — раненого зверя.

Когда темноволосая голова поравнялась с карнизом, Дениза нагнулась, чтобы помочь Филипу залезть внутрь.

Вскоре он уже стоял перед нею, без плаща и шляпы, и от его сапог по паркету быстро растекалась влага. Филип молчал, не обращая внимания на капли, что все стекали по лбу к глазам, горевшим сумрачным блеском. Дениза смотрела на его сжатый в линию рот, обострившиеся скулы, и боялась момента, когда он заговорит.

— Фрэнка отправили в Скардаг.

От облегчения закружилась голова. Он будет жить!

Радость испарялась по мере того, как ужасное слово — Скардаг — пускало корни в ее сознании. Мрачная крепость, куда бросают тех, о ком хотят забыть навсегда. Место, где сами стены смертоносны, и каждый год идет за десять…

— На… на сколько?

— Пожизненное заключение, — Он поморщился, произнося эти слова, словно они причиняли телесную боль.

Пожизненно.

— Разумеется, я добьюсь, чтобы отец помиловал его, как только это станет возможным, — И повторил с горечью: — Как только это станет возможным… Могут пройти годы…

Мир продолжал кружиться. Все это не могло происходить на самом деле… Хотелось опереться о стену, прижаться к Филипу, но Дениза почему-то боялась пошевелиться. — А вы пробовали поговорить с отцом, как собирались?

Филип мотнул головой, и с разметавшихся кудрей во все стороны брызнули капли. — Как вы думаете, пробовал я или нет?! Если бы не я, Фрэнк отправился бы на эшафот, вне всякого сомнения. Разумеется, если бы не я, не проклятая игра, которую мы затеяли, он был бы сейчас дома, собирался в дорогу, — В его словах звучало столько злости, что Дениза вздрагивала от них, как от ударов.

— Фрэнк вообще ничего не хотел объяснять, но я сказал отцу, будто Гидеон неуважительно высказался о матери Фрэнка и его происхождении. Поймите, отец был бы и рад пощадить его, но Фрэнк стал первым, кто нарушил отцовский эдикт, прямо у него под носом… Да еще и убил на дуэли не кого-нибудь, а отпрыска знатного влиятельного рода. Оставить подобное безнаказанным значило бы выставить себя на посмешище, показать слабость, а этого себе отец позволить не может. Возможно, знай он, что Фрэнк лишь занял мое место… — Филип угрюмо усмехнулся.

— Думаете, это его спасло бы?.. — едва слышно спросила она.

— Кто знает. Ни Фрэнк, ни я ни за что на свете не согласились бы порочить вашу репутацию.

Они переглянулись. Им обоим было отлично известно: если бы лорд Томас узнал, что Дениза стала причиной столь уродливого скандала, он никогда не позволил бы своему сыну жениться на ней. Была горькая ирония в том, что Фрэнк отправится в темницу, чтобы они с Филипом могли быть вместе.

Застыв, Дениза ждала, что Филип скажет дальше. Губы ее смерзлись, отказываясь произносить очевидное: Это моя вина. Если бы она не флиртовала с Гидеоном… Или сумела промолчать…

Филип скрипнул зубами. — Это я должен был стреляться с Гидеоном! Меня отец не отправил бы в Скардаг!

Он тоже винит себя, еще больше, чем я, поняла Дениза, и ее сердце сжалось от жалости и любви.

— Нет! А если бы он вас убил? Я бы умерла.

Она не знала, слышал ли ее Филип. Он смотрел на нее, не отрываясь, очень пристально, и что-то дрожало в воздухе между ними, что-то молчаливое, сродни той силе, что заставляла вспыхивать небо за окном. И, повинуясь ей, Дениза подняла руку и коснулась его щеки.

— Больше никаких игр, — прошептал Филип хрипло.

А потом притянул ее к себе.

В его поцелуях были отчаяние и жадность, словно они прощались навсегда, и Дениза отвечала ему, изображала страсть, преодолевая тяжесть, давившую на грудь. Прижималась к нему всем телом, крепко обхватив руками — при мысли, что он может развернуться и бросить ее здесь, одну, пробирала дрожь.

Его одежда оказалась такой холодной и мокрой, что леденила ее сквозь тонкую сорочку. Ничего, она его согреет. На это она сгодится.

Неловкими движениями Дениза принялась стягивать с него дублет и рубашку. Филип помог ей. Вместе они избавились от помех, и теперь ее ладони блуждали по голой коже, пробуждая под дымкой холодных капель огонь его тела.

Он касался ее, как делал не раз — в темноте сада, в укромных уголках дворца. Но сейчас ее тело словно окаменело, скованное тревогой и виной. А вдруг он это чувствует?

Филип отстранился, и ее сердце застучало еще неистовей. Она вгляделась в его лицо, сосредоточенное и непроницаемое. Красивая бледная маска.

В прорубь — так с головой. Дениза наклонилась, чтобы сдернуть с себя сорочку, стянуть за подол одним движением и через голову, как в детстве. Замерла на полдороги, ткань вокруг бедер — и все же решилась.

Она заставила себя взглянуть на Филипа, заметила, как расширились его зрачки, глубокий вдох, который он сделал. Легкая ткань упала, забытая, из ее пальцев. Щеки пылали.

Они смотрели друг на друга, перед прыжком в неизведанную бездну. В другую жизнь, в которой они будут связаны навсегда. В тишине — только шорох дождя и их дыхание.

На мгновение она прикрыла глаза, чувствуя его взгляд всей кожей. Он впервые видел ее полностью обнаженной, и к смущению примешивалась смутная гордость.

Раскат грома заставил ее вздрогнуть — и она снова оказалась в его руках. Откинула голову, открывая шею поцелуям, скользившим ниже, к груди, по животу… Теперь он точно не уйдет, торжествующе пронеслось в голове.

Потом они оказались на кровати.

Постепенно ей все же удалось забыться, как раньше, в сладком полупьяном бреду. Лед, сковавший тело изнутри, согрели, растопили его пальцы и губы. Лишили возможности думать, вспоминать, на несколько блаженных минут. Только чернота за закрытыми веками. И огонь.

А потом произошло то, что должно было произойти.

…Еще позже она лежала рядом с ним, на слегка влажной простыне, пахнущей ими обоими, с болезненным любопытством изучая, словно видела впервые, его безупречный профиль. Был и нежный шепот, и еще поцелуи, мягкие, неторопливые, но сейчас Филип лежал с закрытыми глазами, и то ли спал — хорошо, если так, — то ли делал вид. Прочесть бы его мысли! Или это к лучшему, что не дано?

Понравилось ли ему? Он же должен понимать, что она не может пока соперничать с распутными девками из таверн и борделей, раскованными, изучившими всякие трюки. А вдруг он ждал чего-то особенного, невероятного — и теперь разочарован? Если так, он ни за что не показал бы вида — этот тип гнусности не в его характере.

Боли почти не было — помогли ее занятия верховой ездой и (об этом было неприятно думать) опыт любовника. Удовольствия Дениза тоже не получила, но она знала достаточно, от самого Филипа и от своих самых распущенных приятельниц, вроде Матильды Хаген, чтобы понимать, — так, чаще всего, и происходит. Это было не страшно — раз ей нравились остальные ласки, понравится и это. Когда Филип вернется со службы в армии, у них будет все время в мире, чтобы радовать и изучать друг друга.

Муж и жена. Впервые эти слова звучали для нее торжественно и серьезно. Их брак не будет походить ни на уютную, пресную дружбу ее отца и мачехи, ни на скучный фарс, который разыгрывали другие. Ни на то, что было между ними прежде.

Сегодня стали другими и она сама, и их любовь. Теперь они с Филипом принадлежали друг другу, в новой жизни, где были только он и она. Как сказал он сам — больше никаких игр.

Ее переполняла нежность, и она прижалась к его плечу губами, там, где заметила вившийся змейкой тонкий шрам. Ей хотелось вжаться в любимого, раствориться в его теле, чтобы они могли не расставаться ни на минуту.

Она знала — теперь все будет по-другому.

III.

26/10/665

Пришло утро, но ясности с собой не принесло.

Фрэнк приехал в Красный Дом засветло, слишком разбитый, чтобы думать о тренировке с Кевином. На угрюмых лицах подчиненных он читал невысказанный вопрос, на который у него не было ответа. Ищейкам сказали, что Комар исчез во время задания, поэтому даже погоревать по-настоящему о товарище они не могли.

Как и сам Фрэнк. Комар остался где-то на границе яви и бредового сна, в той же сумрачной зоне, что и дружба Фрэнка с Филипом. Друг! Друг, который… Голос Денизы звучал в сознании, сливаясь с влажным шелестом извивающихся тел. Он манипулирует вами, лжет…

Фрэнк потряс головой, пытаясь сосредоточиться на лежавших перед ним на столе бумагах. Решил: Надо все же поговорить с парнями, рассказать о том, чему стал свидетелем в подвале, пусть даже не сможет объяснить, что это было.

— Командир, — окликнули его, — к вам тут пришла какая-то.

Подняв голову, Фрэнк увидел рядом с непривычно мрачным Бобом Пайлом никого иного, как Анни. Вот кто сиял, ослепляя своей щербатой улыбкой и медью спутанных кудрей.

— Привет, блондинчик!

Фрэнк поспешил встать, предлагая ей место, но Анни садиться не собиралась. — У меня к тебе дельце, такое, что лучше поболтать наедине, — Она уперла руки в боки уже привычным жестом. — Есть у тебя тут какой-нибудь закуток?

Закуток имелся, и Фрэнк проводил ее туда без лишних слов. Сквозь усталость пробивалось любопытство. Ведь не пришла же она сюда только ради встречи с ним?

Каморку, где Фрэнк переодевался и хранил вещи, а иногда и оставался на ночь, Анни осмотрела с таким же хозяйским видом, что Дениза — его спальню. Поцокала языком, проведя пальчиком по пыльной полке, будто привыкла жить в блистающих чистотой хоромах.

Похоже, стоит пустить женщину к себе в дом хоть ненадолго, и вскоре начнет казаться, что живет в нем она, а не ты.

Как бы там ни было, а видеть Анни Фрэнк был рад. Едва ли жизнь ее баловала, и все же хорошенькая бандитка поднимала ему настроение, как солнечный лучик посреди пасмурного дня. — Хотел спросить тебя, — решил он воспользоваться моментом, — что твоим дружкам известно о Черной Башне?

— А чего о ней знать — мерзкое место, лучше держаться подальше. Да, слышала я, что ваши псы развели там пожар — вот же ж тихо не сидится!

— Это был я, — тихо произнес Фрэнк. — Я ее поджог. А еще во время пожара исчез мой друг. Комар, может, ты его помнишь — мы вместе приходили на рынок.

Анни присвистнула. — Вот с чего ты нос повесил, да? — Забыв о пыльных полках, Анни придвинулась поближе. От нее приятно пахло — свежестью, корицей и медом. — Никогда не встречала такого мягкосердечного Ищейки!

Фрэнк перехватил руку, скользнувшую по его груди. — Скажи лучше, зачем пришла.

Анни выразительно блеснула большими круглыми глазами. Прошептала на ухо (для этого ей пришлось подняться на цыпочки): — Я пришла дать тебе то, чего ты хочешь…

Фрэнк с трудом сглотнул ком, возникший вдруг в горле. — Я…

— …ответное предложение от нашего Темного Принца! — закончила она, отстранившись, а когда заглянула ему в лицо, разразилась громким смехом. — Ну ладно, и это тоже. — Смех резко оборвался. — Только посмей отказать мне, Ищейка! Я даже помылась ради тебя.

Это была ужасная идея — но не такая ужасная, как некоторые другие. А бороться с собой Фрэнку порядком осточертело.

Пока он думал об этом, они с Анни уже оказались у стола, к которому она его притянула, а его руки, каким-то загадочным образом, у нее на талии — и ниже.

А потом жаркие губы прижались к его губам, голые ноги обвились вокруг его бедер, и на ближайшие полчаса мир для них двоих исчез.

…Когда они, задыхаясь, ненадолго вынырнули из этой пучины — прежде чем переместиться на сундук, опробовать другую позу, — Анни пробормотала то, ради чего явилась сюда: — Я принесла… послание… для вашего Капитана. Этот ваш усатый андаргиец… объявился.

Осень 663-го

Расцветала заря, окрашивая сад и мир в нежные оттенки розового. А значит, если он хочет убить Гидеона этой ночью, надо поторопиться.

В том, что тот еще не сбежал, Фрэнк убедился первым делом: карета с гордым андаргийским гербом Беротов — трехбашенным замком на лазурном поле — ждала во дворе вместе с другими, на запятках дремал лакей. Заодно Фрэнк забрал свои пистолеты, которые всегда были при нем в дороге. Коли повезет — пригодятся.

Сейчас он лихорадочно носился по дорожкам, а те, словно издеваясь, переплетались, снова и снова приводя в одно и то же место. Может, стоило караулить у ворот, чтобы не упустить Берота?

Когда Фрэнк заметил знакомую высокую фигуру, застывшую вдалеке каменным изваянием, то в первый миг удивился. А потом понял, что по-другому и быть не могло.

Ни от кого не скрываясь, Гидеон стоял у края одной из террас, прорезавших склон холма за дворцом. Фрэнк поспешил туда, держа руку на рукояти пистоля — на случай, если молодой человек все же попытается ускользнуть. Но даже звук шагов не заставил того пошевелиться.

Только когда Фрэнк назвал его по имени, Берот поднял низко опущенную голову и заморгал, словно выходя из тяжелой дремы.

— Вы, — Черты его постепенно затвердевали, обретая привычное высокомерное выражение. — Я ждал Филипа. У него больше права…

— У вас не было права!.. — рявкнул Фрэнк и прикусил язык. Время болтовни закончилось, а на дуэли подобало вести себя с безупречной вежливостью.

На щеке Берота забилась жила, но он промолчал. После недолгого колебания спросил, потупив взор: — Она… в порядке?

"Как вы думаете?!" хотелось крикнуть в ответ.

— Она со своим женихом. Он о ней позаботится.

Ему показалось, что на лице Гидеона промелькнуло удивление, а потом — стыд. Он не походил на безумца или злодея, и Фрэнк снова задал себе вопрос — как он мог такое сотворить? И не находил ответа.

— Будем драться прямо здесь? — холодно уточнил Берот, снова становясь собой прежним. — Или поищем более уединенное место?

— Мне бы не хотелось ждать, — процедил Фрэнк, пытаясь изобразить вежливую улыбку губами, которые заморозила ненависть. — Если вам будет так угодно.

— Мои желания полностью совпадают с вашими. Хочу предупредить — я видел во время занятий, как вы фехтуете, и не считаю вас равным противником. Возможно, вы предпочтете другой вид оружия?

— Вы очень любезны, но я не вижу в этом проблемы — если вас не смогу убить я, это сделает Филип. Впрочем… — теперь засомневался Фрэнк. — У меня с собою пистолеты, и если вас это устроит… Я недурно стреляю, а мне, признаюсь, хотелось бы решить наш вопрос самому. Вы, кажется, тоже прекрасно обращаетесь с ними?

— Мне совершенно все равно, на чем драться. К тому же, стреляться — быстрее, и, если не тянуть, нам точно не успеют помешать.

— Договорились, — Фрэнк достал пистолеты и, проверив еще раз, предложил противнику. — Выберите любой — они одинаковы. Первый выстрел, разумеется, за вами. Если мы оба останемся стоять, разрядив пистолеты, дело решат мечи.

Гидеон кивком подтвердил, что его это полностью устраивает. — Скажите им… — начал было он, но мотнул головой, не закончив.

Вскоре они уже отсчитывали шаги, оружие в руках.

Никогда Фрэнк так ярко и четко не ощущал мир вокруг — колючий шорох песка под ногами, сладкое дыхание роз в свежем воздухе. Страха не было — как будто его тело, молодое и полное жизни, отказывалось верить, что смерть для него возможна. Фрэнк опасался одного — что это самое тело предаст его, не дав пальцу нажать на спуск.

Пришел момент повернуться — и посмотреть на противника.

Ветер совсем слабый, отметил Фрэнк. Нам обоим повезло — меньше шансов промахнуться.

Гидеон направил на него пистолет, и кровь еще быстрее заструилась по жилам, била молоточками в виски. Берот тщательно прицелился — и так и застыл, с рукой, чуть согнутой в локте. Фрэнку казалось, что дуло смотрит прямо на него, между ними натянулась невидимая, но живая нить, пульсировавшая вместе с его сердцем. А Гидеон все не стрелял, и время едва ползло, словно ему перебили ноги.

Чего Берот ждет?

Напряженные мускулы начинали немного дрожать. Что это, страх?

Гидеон отвел руку чуть в сторону. Грохотнул выстрел, заставив Фрэнка невольно вздрогнуть, но он уже знал, что невредим. Нить порвалась, стоило пистолету врага поменять положение.

Неужели… Неужто он промахнулся нарочно? Уж не ждет ли ответного жеста?

Вряд ли. Опустив оружие, Гидеон сделал широкий шаг вперед, наглец. Расправил плечи, вздернув подбородок навстречу судьбе, такой спокойный на вид, словно вышел на прогулку. Он снова походил на самого себя, надменного и несгибаемого, достойного потомка андаргийских рыцарей, тех, что сорок дней отстаивали путь в Кароссу против сил, в три раза превосходящих числом, не даруя и не прося пощады. Никогда еще он не казался настолько на своем месте, как будто был создан именно для этого — без страха смотреть в лицо неизбежному.

Фрэнк поставил курок на взвод и поднял руку, в которой была смерть.

По барабанным перепонкам хлестнул окрик: — Бросить оружие! Немедля! Это приказ.

Алый Генерал.

Берот мог воспользоваться предлогом, отойти, сделать знак, что дуэль прервана. Но он стоял как вкопанный, и только его прямые темные волосы шевелились под легкими дуновениями.

Фрэнку понадобилось мгновение — а потом он нажал на спуск. Вслед за грохотом что-то мелькнуло в воздухе, прорезая дымное облако, ударило по пальцам, обжигая их болью. Выпавший из хватки пистоль приземлился рядом с другим предметом — кинжалом в ножнах.

Когда Фрэнк снова взглянул туда, где только что стоял Гидеон, тот лежал на земле, как-то нелепо раскинув руки. Ранен? Потом Фрэнк разглядел, во что превратилась его голова, и кишки неожиданно скрутила тошнота.

Фрэнк двинулся вперед. Сзади, как сквозь толщу воды, долетал голос Оскара Картмора, окликавший его, но он продолжал идти, подволакивая онемевшую отчего-то левую ногу.

То, что бездвижно лежало посреди террасы, уже не походило на человека, которого он знал. Только странное подобие. Вещь.

Фрэнк опустился рядом на одно колено, в голове — пустота.

Зазвучали шаги, а потом, прямо над ухом, медленные аплодисменты, разорвавшие мертвую тишину. — Прямо в лоб! Поздравляю. Презираю пистолеты — то осечка, то искры в рожу, удача решает больше, чем мастерство, вдобавок, это оружие трусов. Но не могу не признать, выстрел отменный.

Алый Генерал прав, подумал Фрэнк. Не должно быть так легко убить человека, одним движением пальца. Муху прихлопнуть и то сложнее. Или бабочку… Возможно, если бы они с Гидеоном сошлись в рукопашной, все не казалось бы таким нереальным, абсурдным.

Он вглядывался в залитое кровью лицо врага, пытаясь найти ответ на вопрос, который от него ускользал.

— Только не надо портить отличную дуэль нытьем, — Плечо сжали твердые пальцы.

— Я хотел убить его.

Разве ему не полагалось что-то ощущать — ужас, кровожадную радость? Но пустота внутри не заполнялась. Может, она с ним теперь навсегда?

— Надеюсь, черт подери! — фыркнул Оскар. — Было бы на редкость глупо лишиться головы за то, чего не хотел делать! Жаль, жаль, что вам ее снимут. Не сомневаюсь, что там гуляет ветер, зато рука у вас верная, а это уже немало. Но устроить дуэль прямо под носом у моего брата — наглость, за которую придется заплатить. Что ж, — хватка разжалась, — полюбуйтесь на свой трофей, имеете право. А потом пойдем — я немного спешу.

Фрэнк поднял голову. — Я, наверное, должен отдать вам меч?

Оскар поморщился. — На черта мне ваш меч? У меня есть два своих, настоящее оружие, а не та фигулина, которую вы подвешиваете к поясу, когда идете кривляться перед дамами.

Фрэнк протянул руку и закрыл ослепшие глаза. Распрямился. — Я готов.

— Великолепно, — Оскар шутливо поклонился, указывая ему путь к тропинке. Фрэнк попытался было пропустить его вперед, как старшего по возрасту и положению, а потом до него дошло. Ну я и болван!

— Но мы же не можем… — Он покосился на тело. — Просто бросить его здесь.

— Когда придем, я велю слугам перенести труп во дворец, — равнодушно ответил Оскар.

Фрэнк зашагал вперед, когда его заставила споткнуться внезапная мысль.

Он ни разу даже не подумал о том, что у Берота была семья, люди, которых произошедшее просто убьет. Это бы ничего не изменило, но как он мог даже не подумать?..

— Вы… вы сообщите его родителям? Фрэнк вспомнил его отца, несгибаемого лорда Сивила. Наверняка он очень гордился сыном… — …Для них это, конечно, настоящая трагедия…

— Ну, трагедия или нет, — Алый Генерал шел сзади, на небольшом расстоянии, — а сообщить придется.

Фрэнк не решился спросить, жива ли мать Берота, есть ли у него братья и сестры. Думать про матушку он себе тем более запретил, а то еще разревется на глазах у Алого Генерала. Она не переживет… Нет, на это сейчас нет душевных сил. Последние минуты на свободе он лучше будет дышать полной грудью.

Сад жил своей жизнью. Снова начинали петь птицы, напуганные было выстрелами, перешептывались кусты. Чем ближе они с Оскаром подходили к дворцу, тем чаще до них долетали веселые голоса.

То, что он сотворил, было настолько огромным, что просто не вмещалось в сознание. И похоже, что времени разобраться у него уже не будет. Может, это и к лучшему. На той стороне Фрэнк поймет все, раз и навсегда.

А вот и тот куст, у которого они с Денизой смотрели на бабочек-звездянок. Утреннее солнце зажгло росу на нежных цветах и листьях, одарив их сияющим ореолом.

Приятно было думать, что хотя ни он, ни Гидеон больше не увидят этой красоты, здесь еще многие годы будут расцветать розы, а среди них — играть дети Филипа и Денизы.

Он потянулся в сторону, и Оскар тут же оказался рядом, готовый к любой неожиданности. Но Фрэнк лишь мимоходом коснулся лепестков — на прощание.

XXII. ~ Tрещина в лютне ~

Лето 663-го

Сегодняшний день знаменовал конец их прошлой жизни и начало новой. Позади оставались пыльные классы и нудное, вгоняющее в сон бормотание Премудрых, впереди ждали приключения, опасность и подвиги. То, что с утра стояла чудесная погода — небо пронзительной синевы, свежий ветер в лицо, — Фрэнк решил счесть хорошим знаком.

Выпускной вечер в Академии отмечали с размахом. Приглашены были не только ученики, заканчивавшие обучение, но и те, кому, как Фрэнку, это предстояло в будущем году.

Разумеется, Фрэнк не собирался отсиживаться в четырех стенах, пока Филип и остальные рискуют жизнью. У него — верный глаз, сильная рука и крепкие икры, а значит, он вполне готов к бою. Сегодня он поговорит с Филипом, и, если тот согласится ему помочь, скоро Фрэнк тоже встретится с врагом лицом к лицу.

Парадный зал Военной Академии, где проходило празднество, имел форму вытянутого прямоугольника. Его строгий декор отвечал воинственному духу заведения: бледно-желтые стены украшали лепные медальоны, с которых, оплетенные лаврами, щерились клинки и копья. Над северным входом гарцевал на коне их отважный Лорд-Защитник, запечатленный художником в полном военном облачении. На противоположной стене, взгляд Томаса Картмора встречался со взглядом его прославленного деда, одного из основателей Академии, бюст которого стоял в нише над южным входом.

Конечно, помещению далеко было до роскошного двухэтажного зала Роз во дворце Харлок — а ведь когда-то, в начале учебы, оно казалось Фрэнку воплощением великолепия! И все же, здесь с лихвой хватило места для преподавателей Академии, дюжины высокопоставленных гостей, и примерно сотни учеников.

Не успел Фрэнк войти, как вокруг него образовалась небольшая компания. После того, как молва объявила его новейшим — с иголочки — лучшим другом Филипа Картмора, все жаждали с ним дружить, а иные, половчее, даже начинали льстить.

— Что ж вы так припозднились, Делион! — тоном дружеского упрека произнес светловолосый юноша, имени которого Фрэнк не знал. — Что за праздник без вас!

— Филип сказал, что у вас так принято… Что никто не приходит вовремя… — Он оглядывался по сторонам — нельзя было не заметить, что прием в полном разгаре.

— Но он уже давно здесь! — удивился блондин. — Все они здесь. Ваша компания, я имею в виду.

— Кроме Кевина Грасса, — многозначительным шепотом уточнил Брион Боннет.

Последнее время скромная персона стипендиата Грасса занимала всех местных сплетников — с тех пор, как на занятия Кевин пришел с жутким багрово-лиловым шрамом на щеке. Само по себе неудивительно — многие ученики ввязывались в дуэль за дуэлью, собирая шрамы, как трофеи. Но как объяснить то совпадение, что, когда через пару дней в Академии появился Филип, его лицо вместо девичьей грезы напоминало огромную сливу?

— По мне, так Делион поступил мудро! — воскликнул Колин Атвер. Глаза юноши уже блестели, в руке — полупустой бокал. — Что тут делать? Ни женщин, ни хорошего вина, только это пойло, годное разве что для влисцев, — Он осушил остатки пойла и постучал ногтем по стеклу, подавая слуге сигнал, что хочет еще. — Филип обещал, что когда это занудство закончится, нас ждет кое-что получше. Вы ведь поедете с нами вечером на Бля… Райский остров? Да что я спрашиваю, конечно, поедете, вы же с ним не разлей вода.

Фрэнк решил про себя, что пропустит это развлечение. Обжиматься с продажными женщинами, тем паче — на глазах у без-пяти-минут-жениха Денизы, его не привлекало. Только не сейчас, когда Фрэнка с Денизой связывал их пакт.

— Положим, небольшое развлечение Картмор нам уже предоставил, — возразил Боннет. — Сегодня у нас презабавный гость, увидите. Смешной старый солдафон. Так увлекательно врет о своих подвигах, что не знаешь, хохотать или записывать, честное слово. А уж когда мне шепнули, кто это… Но вы-то, конечно, знали, уверен, Филип вам сказал.

Филип не предупреждал Фрэнка ни о каких солдафонах. И зачем-то обманул, убедив прийти позже… В груди шевельнулось нехорошее предчувствие.

Отвечая по дороге на приветствия знакомых, он отправился дальше, на поиски друга. Самое шумное оживление царило в глубине зала, где собралась большая компания. Верный признак, что там — Филип.

Чтобы подойти поближе, пришлось протискиваться среди других любопытных. Ученики столпились послушать кого-то, и, судя по грубому хриплому голосу, разносившемуся над их головами, этим кем-то был не Картмор.

Одного кавалера Фрэнк ненароком толкнул в спину. Тот резко обернулся, злая гримаса на длинном лице, — и тут же расплылся в улыбке. — О, Делион! Наконец-то! Вы пропускаете такой спектакль!

В списке людей, которых его появление могло порадовать, Карл Мелеар занимал второе место с конца, после Гидеона. И снова Фрэнк ощутил булавочные уколы подозрения.

— Так значит, — гремел незнакомый голос, — махнул я мечом, и раз — башка андаргийца слетела с плеч. Скажу вам, ребятки, это не так просто — перерубить человеку шею. Не каждому палачу дается с первого удара… И ровный такой срез вышел, что, кажется, приставь я ему башку назад, и эта южная собака снова смогла бы говорить. Н-да, что-то глотка у меня высохла маленько…

— Любезный, следи, чтобы кубок нашего гостя не оставался пустым ни на мгновение.

А это уже Филип! Сперва Фрэнк услышал друга, а потом, когда Мелеар пропустил вперед, и увидел. Стоя между Жеродом и Гидеоном, Филип вместе с другими учениками внимал типу, вещавшему из центра их тесного круга. Вид этого персонажа заставил Фрэнка нахмуриться в недоумении.

Нет, ничего необычного не было ни в испитой багровой физиономии, ни в линялых тряпках, служивших ему одеждой. В грязной пивной незнакомец выглядел бы весьма уместно, но только не здесь, в светском обществе, среди сынков богатейших и знатнейших семейств Сюляпарре.

Слуга, ожидавший рядом, шагнул вперед, подлить ему вина. Но незнакомец, пробормотав "Не извольте беспокоиться, я так", сунул слуге кубок, ухватил лапищами сам графин, и, запрокинув голову, принялся глотать. Пока он утолял жажду, кадык на его мощной шее успел дернуться несколько раз.

Потом незнакомец вытер рот рукавом и, смачно крякнув, продолжил: — Вестимо, приставлять южанину башку я и не думал, хватало других забот. Слева на меня уже накинулся второй, и я рубанул по нему с размаху, — Он так дернул рукой, что едва не заехал кувшином Жероду в лицо. — Мой меч вошел глубоко, да так, что застрял у него в ребрах… Тут вижу — ко мне несется андаргийский конник-ангел, слыхали, может, о таких?

— Да, разумеется, элитный отряд андаргийской кавалерии. — Полли, кажется, единственный слушал его не с насмешкой, а с искренним интересом. — Нам на занятиях о них рассказывали.

— Вам рассказывали, а я с ними столкнулся, лицом к лицу. Так и стоит пред глазами: доспехи сверкают, крылья за спиной блестят серебром, в руке — сабля. Скачет прямо на меня на своем конище, так быстро, как будто и впрямь летит, а у меня даже меча нет! Думаю, все — смерть моя пришла! Подыхать — так весело, думаю! А мне под ноги подкатилась та самая башка… Ну, говорю, приятель, послужи-ка ты мне! Схватил ее, размахнулся получше — и метнул. Попал всаднику прямо в забрало!

Высокий рост и широкие плечи незнакомца, судя по рассказу, отставного солдата, намекали, что когда-то он мог быть грозным воином. И все же, сказать по правде, поверить в его россказни было сложновато. Слушатели даже не пробовали — издевка читалась на их лицах, в репликах, которыми обменивались вполголоса.

Но оратор ничего не замечал. — Он завалился на бок, да так и повис в стременах, и коняга его ускакал с ним вдаль — уж куда он его завез, не знаю! Вот, ребятки, как полезно бывает пораскинуть мозгами, ха-ха!

Ученики, прятавшие усмешки, теперь могли посмеяться, не скрываясь. Старый ветеран обрадовался произведенному впечатлению и захохотал громче всех.

— Какая сила! И какая меткость! — воскликнул Филип, поднимая бокал в воздух. — За это надо выпить.

Старик не заставил себя уговаривать, прильнув к кувшину с жадностью человека, часами блуждавшего по раскаленной пустыне в поисках оазиса.

Филип тоже осушил бокал — и, наконец, заметил Фрэнка. — О, Делион! Подойдите сюда. Хочу представить вас нашему гостю, герою битв при Солантии и Ардетри. Фрэнк Делион.

Хотя он и улыбался Фрэнку, того не покидало ощущение, что друг, против обыкновения, не слишком-то рад его видеть.

— Для меня это большая честь. Можно тебя на мгновение? — Он отвел Филипа в сторону. — Что здесь делает этот человек?

Филип пожал плечами. — Я подумал, что нам, неопытным малькам, не помешает послушать о битвах и походной жизни из уст того, кто не раз бывал в рукопашной. Лорд Радайл со мною полностью согласился.

Насколько Фрэнк успел заметить, лорд Радайл, возглавлявший Академию, всегда полностью соглашался с Филипом Картмором. — Может, он представлял себе кого-то более… презентабельного?

— Не ожидал от тебя такого высокомерия, Фрэнк! — невинно ответствовал Филип. — Наш гость — простой честный вояка, ну да, манерам не обучен, но что с того?

— Он пьян, как подмастерье!

— Ну да — и совершенно очарователен. Какие обороты речи, какая грация жестов, какой цвет лица — клюквенный, так я бы назвал этот оттенок. Впрочем, даже трезвый он превзошел мои самые смелые ожидания.

Фрэнка замутило. — Филип, этот человек — ветеран, он проливал кровь за нашу страну и твоего отца. Насмехаться над ним — просто подлость.

На лице Филипа было странное выражение. Эта маленькая улыбочка, а в глазах — стужа. — Ты не понял шутку.

У него не было ни желания, ни времени проникаться таким чувством юмора. Надо как-то остановить этот фарс, пока наш гость не свалился на пол.

Подойдя к старому солдату, Фрэнк попытался воззвать к его благоразумию: — Может, вам не стоит пока больше пить, как вы думаете? Кажется, вино уже немного ударило…

Ответ был предсказуемым. — Мальчишка, да выпей я в три раза больше, все равно мог бы уложить тебя одной своей клешней, верно я говорю, Ваша Милость? — Ветеран навис над Фрэнком, но сразу притих, стоило Филипу похлопать его по плечу.

— Ну, ну, мы все здесь друзья, не так ли? — улыбка Картмора ослепляла. — А ты, Фрэнк, не будь занудой. Это праздник, на празднике не грех расслабиться.

Фрэнк мог только покачать головой. Что за бес вселился в его друга?

— Вот именно! — поддакнул Карл Мелеар и допил свое вино, подавая пример. — Мы хотим еще историй!

— А может, вы помните хотя бы одну походную песню? — вкрадчиво предложил Филип. — Что-нибудь бодрое, веселое! А лучше всего — с перчиком, для настоящих мужчин.

— Одну? Да я их кучу знаю. Тут же нет баб? То бишь дам. Я себя вести умею с дамами, я настоящий кавалер, да. И женат я на настоящей даме. Подарочек тот еще, скажу я вам, холоднее, чем мороженая сельдь, от одного взгляда вино киснет. Но уж дама самая что ни на есть настоящая, древних кровей.

— У вас ведь и дети имеются, да? — уточнил Мелеар как бы невзначай.

— Один парень, — кивнул ветеран. — Угрюмый чертяка, но башковитый, далеко пойдет, это сразу видно. Парень что надо, в общем. Да вы его знаете, это ваш приятель, я верно говорю, лорд Филип?

— Разумеется, — ответил тот. — И осмелюсь утверждать, что сын во всех отношениях достоин своего отца.

Мелеар склонился к Фрэнку, обдав его терпким запахом феарнского, и шепнул, подмигнув: — Вы знали, что это отец Кевина Грасса?

Теперь Фрэнка затошнило по-настоящему.

Филип продолжал: — Кевин часто рассказывал мне про своего героического отца, и я не мог не воспользоваться этой возможностью, чтобы познакомиться с таким выдающимся человеком поближе.

— Да неужто рассказывал? — Ветеран не скрывал удивления. — Вот бы не подумал!

Фрэнк схватил Филипа за локоть и потащил за собой, уже не беспокоясь о том, как это выглядит. — Что все это значит?! — воскликнул он, отойдя подальше от любопытных ушей. — Ты позвал сюда отца Грасса?

— Я уже дал все объяснения, какие намеревался дать. С первой встречи Картмор не говорил с ним таким ледяным тоном. И с первой встречи Фрэнку так сильно не хотелось ему врезать.

— Неужели ты не понимаешь, что может… — Фрэнк замолчал. Филип не только понимал, он все распланировал, и нарочно подучил Фрэнка прийти позже, чтобы тот не мешал спаивать бедного солдафона. С какой целью? Этого он понять был не в состоянии.

— Ты меня разочаровываешь, — сказал он тихо.

— Как-нибудь переживу это, — процедил Филип в ответ. — Меня тоже многие разочаровали.

Фрэнк отошел, не тратя больше слов. До него стремительно доходило, что он совсем не знает человека, которого уже считал своим другом.

Но хуже было другое. Скоро на празднике появится Грасс, и ему придется созерцать весь этот уродливый спектакль. А какой позор будет для Кевина, коли его отца выкинут с торжества за непристойное поведение!

Между тем, старый солдат громко объявил, что вспомнил песню, которую обожали его боевые товарищи.

— Может, вы споете нам ее попозже? — сделал Фрэнк последнюю попытку. — Когда официальная часть закончится, мы отправимся по кабакам, и там можно будет повеселиться как следует.

Неожиданно его поддержал Гидеон Берот, имевший вид еще более суровый, чем обычно. — Я тоже не в настроении для песен.

— Не хотите, господа, так заткните уши! — На длинной физиономии Мелеара отражался восторг малыша, которому подарили его первую деревянную сабельку. — А мне не терпится. Песню, песню!

— Песня никогда еще ничего не портила, — наставительно заметил ветеран и громко откашлялся, прочищая горло. — В походе вы это быстро поймете!

Нет, так ничего не добиться.

Фрэнк решил найти того, кто сможет положить конец этой истории, прежде чем она зашла слишком далеко.

Он начал протискиваться на свободу, но Мелеар удержал его за рукав. — Надо же, Грасс — зануда с рапирой в заду, а вот его папаша — просто шедевр! Я бы дорого дал, чтобы узнать, что такое вытворил наш Кевин, чтобы впасть в подобную немилость? Вы ведь знаете, Делион, не так ли?

— Понятия не имею, — Он выдернул руку.

— В историю с тем, что Грасс якобы сказал Денизе что-то обидное, я не верю ни на медяк, — негромко продолжал Карл. — А на вашем месте я бы поостерегся. Грасс тоже недавно считался закадычным другом Филипа — и вы видите, чем это кончилось. Правда, с вами такой прием не пройдет, не правда ли? Для вас ему придется подобрать другую кару.

Фрэнк двинулся дальше, не удостоив его ответом. Он не сомневался — рано или поздно они сойдутся вместе на дуэли. Сейчас же ему было не до потомка почтенного Древнего рода Мелеаров.

Он высматривал в толпе нужного человека, когда к нему подошел Гидеон Берот.

— Вы с Грассом вроде как приятели или что-то в этом роде, — проговорил тот, словно нехотя. Заметно было, что обращаться к Фрэнку не доставляло ему особого удовольствия. — Он должен вот-вот явиться — я знаю, что Филип послал за ним. Если хотите, поймайте его у входа и предупредите, чтобы приходил только к самому окончанию, когда будут вручать грамоты. К тому времени эта… это создание, которое Филип решил выставить на посмешище, окосеет, и я велю лакеям отвести его в дальние комнаты. — Жесткую складку рта скривила гримаса брезгливости. — Не выношу Грасса, но вся эта сцена… Не в лучшем вкусе.

Фрэнк кивнул в ответ, зная, что в его благодарности Берот не нуждается, и попросил: — Постарайтесь, чтобы он как можно дольше не начинал свою серенаду… Я надеюсь, мы положим этому конец до прихода Кевина.

А вот и лорд Радайл! Глава Академии стоял рядом с камином, потягивая вино и беседуя с Премудрым Алквистом Зорким, преподавателем математики и астрономии.

Фрэнку пришлось ждать неподалеку, покачиваясь от нетерпения на каблуках. Наконец, бокал Алквиста опустел, и Премудрый отошел в поисках лакея с графином, которого обнаружил так быстро, как и полагалось человеку, способному найти в ночном небе Малого Грифона.

Фрэнк воспользовался моментом, чтобы почтительно обратиться к Радайлу. Это был человек немолодой и дородный, среднего роста и, кажется, среднего ума. Судя по тому, что говорили о нем другие ученики, свою почетную должность он получил не за доблесть на поле боя, где не слишком отличился, а благодаря связям и умению ладить с нужными людьми.

Пока Фрэнк пытался объяснить ситуацию, бесцветные, чуть навыкате глаза Радайла оставались пустыми. Что-то блеснуло в них, лишь когда прозвучало имя Филипа.

— Приглашенный лорда Картмора? — по лицу с мелкими, заплывшими жирком чертами пробежала рябь. — Хммммм….

— Да, мой лорд. Бедняга не желает ничего дурного, но это простой человек, мой лорд, и он слишком много выпил. Боюсь, под хмелем он может повести себя неприлично.

— Хммм, он уже ведет себя неприлично, — Радайл покосился в направлении, откуда раскатами грома доносились обрывки очередной истории. Пожевал губами. — Но, хмммм, гость лорда Картмора… Вот что, господин… эээ… Делион, да? Будьте любезны, попросите нашего гостя говорить потише. Он все же не в кабаке, да?

Фрэнк подавил вздох. — Мой лорд, меня он слушать не станет, возможно, если к нему подойдете вы…

— Хмммм… Полагаю, что лучше дождаться Берота. Он решит, как надо поступить. Да-да, так и сделаем.

Лорда Берота Фрэнк видел лишь однажды и недолго, но высокая, прямая фигура в черном врезалась ему в память. То ли потому, что тот был отцом Гидеона, то ли потому, что был не из тех людей, которых быстро забываешь.

Мимо проходил Колин Атвер, и Фрэнк, подозвав его, попросил сообщить ему, когда придет Кевин. А сам остался ждать.

Когда, наконец, появился Высокий лорд Берот, он оказался таким, каким Фрэнк его запомнил — излучающим высокомерие и наводящим робость.

Сивил Берот уже заметил их гостя и пребывал не в лучшем расположении духа. Недовольство читалось в напряженной линии рта, в изломе густых бровей. Они с сыном были очень похожи, особенно в гневе.

— Кто этот человек, и что он здесь делает?! — потребовал ответа Высокий лорд.

— Если вы о нашем ээээ особом госте, дорогой Сивил, — в голосе Радайла зазвучали заискивающие нотки, — насколько понимаю, это отец одного из учеников.

— Наших учеников?! — Берот шумно фыркнул, как дракон, выпускающий пар. — Имя!

Пытаться скрыть его не имело смысла. — Грасс, мой лорд, — ответил Фрэнк. — Но он понятия не имел…

— Грасс, — повторил Берот, морщась, словно фамилия оставила во рту горький привкус. — Не знаю никаких Грассов. Вот что бывает, когда в заведения, подобные нашему, пролезают люди без роду без племени.

Под его ледяным взглядом к щекам Фрэнка прилила кровь. Несомненно, Берот знал, кто он такой. — Кевин Грасс — один из лучших учеников Академии, — Ему стоило труда держать себя в руках. — Мой лорд.

— Стипендиат, что ли? — уточнил лорд Берот, с презрением еще более едким. — Эти вечно лезут из кожи вон.

Да уж, в сравнении со своим отцом, Гидеон казался милейшим человеком.

— Да, именно, Сивил, стипендиат, — лорд Радайл кивнул, и его пухлые щеки задрожали, как бланманже. — Насколько припоминаю, мать Грасса — из древнего и почтенного рода Фешиа, иначе мы, конечно, никогда бы не позволили ему занять бесплатное место среди учеников нашей славной школы.

— В Андарге сын простолюдина считается таким же сбродом, как его отец, — отрезал Берот. — Очень верное правило. — Вот он с решением не колебался. — Пусть этот, грм, Грасс немедля выведет своего папашу на улицу, а когда вернется — подойдет ко мне. — Гримаса, грозившая превратиться в оскал, не сулила Кевину ничего хорошего.

— Грасса еще нет, — вынужден был сказать Фрэнк. — Он скоро придет. А пока, я уверен, Филип мог бы…

— Великолепно! — в своем негодовании Берот словно стал еще выше. — Мы допускаем этого мальчишку учиться из милости, а он воображает, что может заявляться на торжество в Академии, когда ему заблагорассудится! Если ему не нужна грамота об окончании, пусть так и скажет, еще не поздно вычеркнуть его имя из списка выпускников.

Фрэнк заметил, что к ним пробирается Атвер.

— Грасс пришел, — сообщил тот громким шепотом, с опаской покосившись на лорда Берота.

Фрэнк обернулся. Да, так и есть.

Грасс застыл у входа, настороженно поглядывая по сторонам, как будто подозревал, что в этих стенах его поджидает вооруженная засада. Что ж, не так уж он неправ… Потом, словно на что-то решившись, зашагал вперед, сквозь толпу.

Надо его предупредить…

— Грасс не приглашал сюда своего отца, — сказал Фрэнк Бероту и Радайлу. — Он ни в чем не виноват, и нельзя его за это наказывать.

Изумление и возмущение тем фактом, что приходится выслушивать непрошеные советы какого-то щенка, на мгновение лишили Высокого лорда дара речи. А когда он открыл рот для гневной отповеди, Фрэнк, не дожидаясь, пока на него обрушатся молнии вельможного гнева, коротко поклонился и смешался с толпой. Спеша к Кевину — на перехват.

По дороге не раз задевал приглашенных, бормоча скомканные извинения, но ученики, вовсю налегавшие на вино, были настроены снисходительно. Еще час-другой, и на манеры старого вояки некому станет коситься.

А вот и Кевин. Он даже не попытался немного принарядиться ради праздника, в своих потрепанных бурых одеждах выделяясь среди гостей почти так же, как его отец. Брови хмуро сдвинуты, глаза, темно-серые, безжалостные, как сталь, полны решимости, впервые за долгое время — последние дни Грасс даже на занятиях сидел с отсутствующим видом.

Грасса окликали — Фрэнк не разбирал слов, зато видел усмешки на физиономиях. Тот не замедлял шага и не поворачивал головы, только морщина все глубже прорезала его сумрачный лоб.

И вдруг резко остановился, точно налетев на невидимую стену.

По залу неслось, хрипло и громко: Что за ляжки у Молли-красотки, Доведут хоть кого до икотки! Ты ее побыстрее хватай — не зевай! И в сарай, и в сарай, и сарай!

Какой-то юнец спросил Кевина, умеет ли он петь так же хорошо, как его отец, но тот уже шел дальше, словно в трансе. Было сложно представить, какие мысли скрываются за непроницаемой броней его лица.

В жизни баб я отжарил немало, Только лучше еще не бывало…

Заступив ему дорогу, Фрэнк поспешно заговорил: — Слушай, уговори своего отца замолчать, а мы с Гидеоном поможем вывести его отсюда. Я сказал лорду Бероту, что это не твоя…

Грасс не удостоил его внимания — просто отодвинул в сторону с оскорбительной легкостью.

Фрэнк вздохнул, провожая Кевина взглядом. Что ж, кажется, я сделал все, что мог. Филип отказался его слушать, Грасс на дух не переносил и не хотел принимать помощь. Оставалось надеяться, что обойдется без громкого скандала, и у Кевина не будет больших неприятностей.

Похоже, весь зал уже знал, кто явился на праздник. Приглашенные расступались перед ним, словно расчищая сцену для намечавшегося спектакля. Кто-то таращился, кто-то отворачивался, смущенный. Конечно, многих гостей занимали лишь болтовня и вино, но Фрэнк не сомневался — Грассу кажется, что на него смотрят все.

Шум крови в ушах, как бурный прибой, тысячи иголок, вонзающихся в кожу… Фрэнк знал все это слишком хорошо. Когда-то он обещал себе, что никогда не опустит глаз… Только на сей раз под прицелом — не он.

Мелеар спросил Грасса о семейной встрече… Тот прошел мимо, будто не слышал. Может, так и было.

Теперь Фрэнк снова видел и старого солдата, завывавшего во все горло, и Филипа, который помогал ему, отбивая такт ладонями. А значит, видел и Грасс, двигавшийся в их направлении.

Жерод что-то сказал Картмору, и тот, не переставая хлопать, глянул на Кевина через плечо с самодовольной усмешкой.

Это стало искрой, за которой последовал взрыв.

Грасс резко рванул вперед. Даже его спина излучала угрозу, а что читалось на лице, Фрэнк догадался по тому, что Филип развернулся и потянулся к мечу, с вызовом вскинув голову. Жерод заслонил друга, тоже схватившись за оружие.

Фрэнк, оцепеневший на миг, поспешил к ним — как будто ему было под силу остановить почти двести фунтов железных мускулов и ярости, приближавшихся к Картмору с целеустремленностью пушечного ядра. Все могло закончиться плохо, куда хуже, чем он опасался.

Ему до Грасса было дальше, чем тому — до Картмора… Но чтобы добраться до Филипа, Кевину требовалось еще пройти мимо отца.

Тот узнал сына, раскинул руки, словно собираясь сгрести отпрыска в медвежьи объятия, пьяно улыбнулся остатками желтых зубов.

— Да это же…

Кулак Кевина врезался в желтые зубы с различимым хрустом.

Старик пошатнулся. Каким-то чудом устоял на ногах — видно, Грасс-старший и впрямь был когда-то могуч. Но два новых удара, под дых и в лицо, послали его на пол. Кевин прыгнул сверху, продолжая бить. Кулак вздымался и падал, как молот, дробящий камень.

Боги, он так его убьет!

Теперь Фрэнк бежал изо всех сил — и все же слишком медленно, продираясь сквозь застывшее время, как сквозь патоку.

Он крикнул — но Грасс даже не обернулся. Фрэнк сомневался, что в мире для него существовал кто-то еще, кроме человека, которого он словно пытался истереть в ничто. Ненависть исказила черты, превратив в бледную страшную маску.

Добежав, Фрэнк ухватил Кевина за плечо — и тут же полетел в обратном направлении. Удар об пол выбил из него воздух, череп едва не треснул, в глазах на миг потемнело. Он услышал крики, топот… Это очнулись остальные.

Когда Фрэнк умудрился подняться на четвереньки, на Кевине уже висело три человека. И все равно казалось: он вот-вот стряхнет их, чтобы продолжить свою кровавую работу. Грасс-старший валялся рядом, лицо залито красным. Вокруг — брызги крови, тут же — осколок зуба…

Подошел Гидеон Берот, обхватил Грасса за шею. Вчетвером удалось заставить Кевина опуститься на колени.

Филип вмешаться не пытался. Скрестив руки на груди, Картмор холодно смотрел сверху вниз на бывшего друга, наблюдая за его попытками вырваться на свободу. Когда их взгляды скрестились, Грасс дернулся с новой силой. Фрэнк видел, как вздулись вены на могучей шее, с каким усилием остальные удержали его на месте…

Конец этому безумию положил Сивил Берот. Бледный и грозный, отец Гидеона вырос перед Кевином и дернул меч из ножен. Фрэнк ахнул, уже представляя, как клинок сносит голову юноши с плеч. Но, вместо этого, в висок Кевину врезалась рукоять меча. Тело обмякло.

Такой удар запросто мог убить. Фрэнк подошел ближе на ватных ногах, словно в каком-то странном сне. Всего этого не должно было быть… Я должен был сделать больше. Он перевел дух, заметив, что грудь Кевина слабо вздымается, но облегчение быстро улетучилось. Сменилось мрачной мыслью — а не лучше ли для бедняги было бы встретить конец прямо здесь и сейчас? Без сомнения, его ждало суровое наказание, позор…

— Позор! — Берот-старший с отвращением глянул на юношу, распростершегося у его ног, словно мертвый. — Самое позорное происшествие, какое видели эти стены. Да еще в такой торжественный день! Свяжите его и заприте в одной из комнат. А это… — он с гримасой ткнул пальцем в сторону старика. — Оттащите в лазарет и позовите лекаря. Да и пастыря, пожалуй, тоже. Как эта падаль вообще оказалась здесь, кто пустил?!

Прежде чем кто-либо успел открыть рот, заговорил Филип. — Это исключительно моя идея и моя вина, — Он хорошо владел собой — отвратительно хорошо, по мнению Фрэнка. — Правда, мне и теперь кажется, что мысль была недурна — позвать отца одного из наших друзей, дабы он рассказал нам о походной жизни. Кто же мог подумать, что этот несчастный, его сын, осмелится на столь безумную выходку — поднять руку на собственного родителя! Думаю, он просто лишился рассудка.

Берот смерил Филипа взглядом, лишенным нежности, но ничего ему не ответил. — Разберитесь с этим! — бросил Радайлу. Прижав ко рту пухлую руку, тот в немом ужасе взирал на два тела, украсившие собою каменный пол.

— Отец… — Гидеон шагнул вперед, непривычно робкий. — Как вы думаете, быть может, вы могли бы…

Что он хотел сказать, в Академии так никогда и не узнали. Не удостоив сына внимания, Сивил Берот запахнулся в свой темный плащ и удалился с видом человека, которому нанесли жестокое личное оскорбление. Эхо долго еще доносило до них гневный стук его сапог.

— Что же скажет Его милость лорд Картмор, когда узнает… — пробормотал Радайл, когда вышел, наконец, из оцепенения. — Такой скандал!.. Филип, надеюсь, вы не забудете объяснить отцу, что моей вины тут нет, ни малейшей!

Повинуясь его указаниям, перемежаемым громкими вздохами и жалостным хмыканьем, слуги подняли Кевина за руки-за ноги и уволокли из зала. Фрэнк пошел за ними, помочь.

В итоге, единственным его поступком за весь день, принесшим хоть какую-то пользу, оказался момент, когда он придержал ноги Грасса, пока того затаскивали в каморку привратника. Эта комнатушка, темная, без окон, стала на время Кевину камерой.

Фрэнк не помнил, как доплелся назад.

Атмосфера в зале напоминала похоронную. Все говорили торжественным шепотом, как в присутствии покойника: и ученики, сбившиеся в группы, и преподаватели, что, окружив Радайла, засыпали его советами.

Фрэнка передернуло при виде алых подтеков на полу. То была не просто кровь, а кровь отца, пролитая сыном, — святотатство, какого не прощают боги.

То, что произошло сегодня, походило на сюжет древней трагедии или мрачной легенды, у которой не могло быть хорошего конца. Но если трагедия, даже с безнадежным финалом, возвышала душу и учила мудрости, в этой истории намешалось слишком много уродливого, превращая ее в угрюмый, беспощадный фарс.

Отец Кевина Грасса не лежал хладным трупом с кинжалом в груди — его вытащили из зала стонущего, окровавленного, но живого. И если в мифах и легендах героев губили боги или неподвластные разуму силы Рока, то этой драмой управляла рука обычного человека, мелочного и злого.

Филип стоял в центре самой большой группы. Ученики поглядывали на своего предводителя, ожидая решающего вердикта, но Картмор хранил молчание.

Фрэнк даже не заметил, как подошел ближе, не в силах отвести глаз от фигуры в черном. Еще вчера ему казалось, что он знает этого человека, еще недавно он с гордостью мог назвать его своим другом.

Филип встретил взгляд Фрэнка прямо, не опустил гордо поднятой головы. Что бы им ни двигало, он не раскаивался в своем поступке. Но и довольным не казался, о нет. Для человека, окруженного со всех сторон приятелями, он выглядел сейчас чертовски одиноким.

Из груди рвался вопрос: "Как ты мог?!" Но словами уже было ничего не исправить, а горло сжали отвращение и гнев. Развернувшись на каблуках, Фрэнк пошел прочь, к свежему воздуху, подальше от сплетен и коварства, интриг и пересудов, подальше от своего бывшего друга.

I.

26/10/665

Взад-вперед, взад-вперед у ворот Красного Дома… Кевин снова поджидал Филипа, как когда-то нетерпеливо ждал его на крыльце Академии, чтобы вместе пойти на занятия. Тогда, миллион лет назад, он предвкушал, что вот-вот услышит новую шутку или забавный случай из жизни двора, а может, и получит приглашение в гости. И заранее невольно улыбался.

Предвкушение, которое охватило его сейчас, было другого рода.

…Первым делом на опознание тела пригнали обитателей Дома Алхимика. Двоих — самого Гвиллима Данеона и человечка с искривленной шеей по имени Жаннис. Данеон держался со спокойным достоинством Познающего, Жаннис — волновался, косился по сторонам, то и дело смахивая пот со лба. Но оба, не колеблясь, признали в покойнике Тристана, а в остатках его одежды — ту самую, что была на нем в день исчезновения.

Потом Ищейки отправили гонца во дворец — письмо Кевин составлял сам. Ситуацию обрисовал в самых общих чертах, не желая портить сюрприз… Попросил Филипа приехать, как только сможет. В конце концов, Картмор проявлял особый интерес к этому делу, не так ли?

С курьером пришел положительный ответ из дворца. Теперь Кевин месил сапогами уличную грязь на тот случай, если Картмор в кои-то веки решит следовать своему слову, — не хотелось, чтобы его перехватили.

Неподалеку ошивался Нюхач, он же Поэт, готовясь вилять хвостом перед Картмором в надежде на пару монет. А может, мечтает, что его сделают придворным поэтом — с такого станется.

Наконец зазвучало клац-клац копыт по мостовой, а потом показалась небольшая процессия. Спереди — Филип на изящной каурой кобылке, ее светлая шкура будто сияла, вся в каплях недавно отшумевшего дождя. За ним — трое громил, оседлавшие лошадей попроще, к седлам приторочены полумесяцы кривых сабель.

На фоне монстроподобных бугаев Филип выглядел особенно изящным, почти хрупким — можно сломать одним ударом кулака. Жаль, это придется оставить на потом. Как и его телохранители в темных одеждах, одет он был так, чтобы не привлекать лишнего внимания — черный плащ, шляпа сдвинута на лоб, ни единого намека на принадлежность к славному семейству Картмор.

Когда процессия остановилась, Кевин ступил вперед, придержать поводья лошади, как и полагается хорошей Ищейке. Кобыла, глупая тварь, пугливо косилась на него выпуклым карим глазом.

Филип снял широкополую шляпу, мотнул головой, стряхивая влагу с локонов. Ко лбу чернильным росчерком прилип влажный завиток.

— Ты, — произнес он в качестве приветствия. — Надеюсь, вы не зря меня вызвали.

Филип слетел с седла и сразу отобрал поводья, словно Кевин даже их недостоин был держать в руках. Погладил кобылу по шее.

На щеке его горели царапины, которых не было прошлый раз, под глазами залегли темно-голубые тени, подчеркивавшие бледность лица. Вестимо, не спал до утра, как подобает истинному аристократу. Наверняка в компании шлюх — едва ль Эллис у него единственная.

— Вы желали, чтобы мы нашли вашего музыкантишку, мой лорд, и мы его нашли — то, что осталось. Вы ведь взглянете на тело?

О, скажи "да".

Филип прикусил губу, и лошадь, которой передалось его беспокойство, недовольно фыркнула. — Он… сильно разложился?

— Да нет, — успокоил Кевин. — Нет, не сказал бы. Прекрасно, я бы сказал, сохранился, учитывая обстоятельства.

Как-то, что его обгрыз людоед, мог бы добавить он — но это значило бы испортить сюрприз.

— Нас снова гость высокий посетил, И во дворец чертог сей обратил. Как свет с небес все освещает он, Чтоб явь затмила самый чудный сон!..

— Ты — талант, друг мой! — восхитился Филип, бросая Нюхачу сперва монету, а потом — поводья. — Будет чудесно, коли свет с небес осветит тебе дорогу в конюшню, и пусть там о моей лошади позаботятся, как во дворце.

Проводив Нюхача взглядом, Филип не удержался от смешка, потом посерьезнел. — Бедняга Трис!

Толкнув плаксиво взвизгнувшие ворота, Кевин зашагал к Красному Дому, и Картмор снизошел до того, чтобы пойти рядом. Громилы брели немного позади, с подозрением зыркая в каждую лужу, будто подозревали свое отражение в дурных намерениях.

— Как вы его нашли? — поинтересовался Филип.

— Помог один плюгавый гадальщик, — процедил Кевин сквозь сжатые зубы. Признаваться в этом было несладко.

— Не подумал бы, что от этих мошенников может быть толк… Надо побеседовать с таким полезным человеком!

Кевин пожал плечами. — Не выйдет.

Узнав, каким образом они обнаружили тело скрипача, Роули сразу же послал за гадальщиком, дабы в уютной атмосфере подвала выяснить, получает ли тот свои сведения из мира загробного или откуда-нибудь поближе. Но Кэпа ждало разочарование: хозяин дома, где видящий снимал каморку под крышей, рассказал, что, через несколько часов после беседы с Ищейками, гадальщик выбрался на крышу и сиганул вниз, прямо в грязь. Выжил, не сдох, вот только едва ль кто назвал бы это везением — превратившийся в овощ, гадальщик пускал сейчас слюни в городской больнице.

— Несчастный! — покачал головой Филип. — Лежать и ходить под себя, не живой-не мертвый, что может быть хуже?..

— К счастью, он попал в общую палату, куда кладут бедняков, так что мучиться ему недолго.

Филип задумчиво кивнул: — В любой ситуации можно найти что-то утешительное, не так ли?

Оставив телохранителей во дворе, высокий гость прошествовал в холл Красного Дома. Кевин довел Картмора до подвала и услужливо толкнул перед ним дверь.

Прежде чем приступить к спуску, Филип сделал глубокий вдох, собираясь с духом. Большая ошибка!.. Тут же об этом пожалев, Картмор выхватил кружевной платочек и начал небрежно помахивать им у носа — жест, хорошо знакомый Кевину. Что ж, там, внизу, надушенный платок поможет не более, чем зубочистка против дракона.

Дойдя до конца лестницы, Филип бросил один взгляд на труп и резко отвернулся.

Так нечестно.

Тело лежало на столе, как экспонат мясной лавки — куски кожи были отогнуты подобно полам камзола, открывая голые ребра с ошметками приставшей плоти, бледно-красные срезы, обнаженные связки и сухожилия. Учебное пособие, от какого не отказался бы ни один студент-медик. Сейчас над ним склонился Хирург.

— Я думал, на поле боя вы привыкли к виду трупов. Мой лорд, — заметил Кевин. Мелкое злорадство — одно из немногих удовольствий, что ему оставались, и он наслаждался его вкусом.

— Привык — не значит, что мне нравится их разглядывать, — огрызнулся Картмор. — Особенно трупы людей, к которым я хорошо относился.

Он все же нехотя приблизился к столу, прижав к лицу полу плаща, вытянул голову, присматриваясь. — Да, это Тристан. Почему его тело в таком состоянии? — сквозь ткань голос звучал глухо. — Что с ним сотворили?

У Кевина имелся для него еще сюрприз. — Нарезали, и, полагаю, съели.

Большие черные глаза округлились еще сильнее. — Это что, одна из твоих тупых шуточек?

Нашел шутника. Он не успел подобрать достойный ответ — заговорил Хирург, до сих пор почтительно ожидавший, когда на него обратят высочайшее внимание.

— Мой лорд, пусть в грубой и недостойной форме, на сей раз Грасс выразил не лишенное разумения предположение.

Так напыщенно костоправ выражался лишь тогда, когда хотел выпендриться. В другое время он умел изъясняться, как нормальный человек его звания — обрывками слов, междометиями и грязными ругательствами.

Филип повернулся к нему, сама любезность. — Судя по уму, написанному на вашем лице, — Постной, самодовольной физиономии… — И вашим одеждам, — Линялой робе, заляпанной кровью, старой и свежей… — Полагаю, что имею дело с медиком.

Редкостный бред, но костоправ был так доволен, что лысая его макушка порозовела. — Всего лишь с полевым хирургом, мой лорд, — он поклонился, надувшись от ложной скромности. — Но осмелюсь заметить, что и представителям моей профессии ведомы многие секреты человеческого тела!

— Нисколько не сомневаюсь, — Филип покачал головой. — Да, если это правда, то этот город свихнулся… Значит, Тристан попался каким-то озверевшим выродкам, вроде тех, что напали на нас в Тьмутени. Тогда нас самих едва не съели, помнишь? — он взглянул на Кевина. — "Одежда на ваших телах, мясо на ваших костях…"

Кевина покоробило, что он так запросто упомянул ту ночь. Столько обещаний, столько признательности, испарившейся так быстро. Мне стоило оставить тебя в объятиях канавной твари — была б идеальная пара.

Филип снова, будто помимо воли, покосился туда, где лежали ошметки Тристана. — Я знал этого человека. Нет ли возможности как-то… — Он махнул рукой, словно накидывая что-то на тело.

Костоправ непонимающе уставился на него. — Едва ли это возможно, мой лорд… У покойного наблюдается отсутствие важнейших внутренних органов. В сочетании с потерей воды жизни, именуемой кровью, и давно вступившим в свои права закоченением смерти, это лишает нас надежды на возвращение данного индивидуума к жизни. Во всем остальном я ваш покорнейший слуга, мой лорд.

— Болван, он просит, чтобы ты прикрыл покойника, — пояснил Кевин. — Ты же не хочешь, чтобы его лордство тут в обморок грохнулся.

В награду за его заботу, Филип отпустил шпильку: — Это вряд ли. Как ты сам заметил, я бывал на поле боя — в отличие от некоторых — и в обморок ни разу не падал.

Тут он его поймал — вот только война продолжала бушевать, а Филип что-то не спешил назад, под пули, предпочитая отсиживаться в теплом кабинете.

Когда заскрипели ступени, все невольно насторожились, но это оказался лишь Фрэнк, бледный, кислый. Видать, до сих пор тосковал по Комару, будто пропало невесть какое сокровище, а не бесполезное насекомое.

Делион остановился у подножия лестницы, не торопясь подходить ближе. Коротко кивнул Картмору. — О, Фрэнк, а я гадал, когда ты к нам присоединишься. Паршиво выглядишь! Плохо провел ночь? — голос Филипа был мягок, как скольжение змеи по песку. — Или, наоборот, слишком хорошо?

— У меня был ужасный день, а ночью я почти не спал. Мы потеряли одного из своих.

— Мне очень жаль, — Филип помолчал, прежде чем добавить: — Когда друзей заглатывает ненасытная пасть Смерти, это ранит почти так же больно, как их предательство… Не так ли?

Ему чудится, или между закадычными друзьями пробежал холодок?

— Думаешь, Тристан тебя предал?.. — удивился Делион. Потом сердито потер красные от недосыпа глаза. — Если ты к чему-то клонишь, или пытаешься сказать гадость Кевину, то выражайся прямо, будь добр. От недомолвок и тонких намеков меня может стошнить.

Нет, не чудится. На фальшивом золоте этой дружбы начали проступать первые пятна ржавчины.

Впрочем, Картмор сразу пошел на попятный: — Ну-ну, не стоит давать волю воображению — сегодня именно ты выражаешься загадочно! Я, правда, очень сожалею о гибели вашего человека.

— А я — о Тристане, — Фрэнк тяжело вздохнул. — Странно думать о том, что они погибли в одной башне…

Это Филипа заинтересовало, и вскоре он вытянул из них с Фрэнком всю историю — трупы в подвале, труп под крышей, гигантские трупоеды, пожар… Она произвела на Картмора сильное впечатление. — Боги! Это похоже на чернокнижные дела. Думаете, смерти Триса и этих людей имеют отношение к заговору? Или богомерзких тварей притягивают все места, где совершались кровавые убийства?

Кевин пожал плечами. — В последние годы там, где появляются трупы, появляются и трупоеды — только размерчиком они обычно поменьше. Не знаю, пока что различий больше, чем сходства. С телом твоего музыкантика обошлись совсем по-другому.

— А тебе не кажется подозрительным, что убили человека, приближенного ко мне? Многие знали, что я покровительствую Тристану…

— Даже в Андарге? — не без иронии уточнил Кевин.

Филип с Фрэнком переглянулись, подтверждая его подозрения, что у этих двоих есть какие-то секреты, касающиеся расследования. Это бесило. Как, черт подери, докапываться до правды, когда тебя кормят ложью?

Впрочем, не надо было обладать умом великого Сатхориса, чтобы догадаться — коли существует заговор против Картморов, кроме андаргийцев в него, наверняка, замешан и кто-то из местных вельмож. Возможно, Картморы даже подозревают кого-то определенного, но не спешат называть громкое имя сброду вроде Ищеек. Отряд Красных Псов нужен для черной работы, беготни по городу… А в решающий миг в дело вступит Тайная служба.

К его удивлению, на сей раз Картмор не стал изворачиваться. — Не исключено, — признался он после паузы, — что заговорщикам помогает кто-то, близкий ко двору. Думаю, это приходило вам в голову. И все же болтать на эту тему не стоит.

В ответ на его выразительный взгляд, Хирург поджал узкие губы. — Лекарь должен уметь держать язык за зубами. Мой лорд.

— Не сомневаюсь, что ваша рассудительность не уступает вашей мудрости, господин хирург. Проклятье! Теперь поймать убийцу Триса — особенно важно. Надо узнать, связаны ли эти два дела. Эти мерзавцы не смогли добраться до моей семьи — если они решили приняться за всех, кто мне дорог, я должен об этом знать.

Кевин с удовольствием заметил, что Картмор поежился, будто подвальный холод, наконец, пробрался ему в самые кости. Неудивительно — Кевин-то знал, что под шелками, бархатом и самоуверенной улыбочкой скрывается тот еще трус.

— Вы можете рассчитывать на мою помощь, мой лорд, — важно заверил Хирург. — Это тело — ценная находка. Человек, обладающий должными знаниями, умеющий наблюдать, — Он явно подразумевал себя, — сможет прочесть по его ранам целую историю, словно на страницах книги. Может, все же взглянете? — И завлекающе приподнял край простыни, которой успел прикрыть тело.

Кевин придвинулся ближе. Как он и полагал, Картмор не мог не последовать его примеру, делая вид, что уже не прочь поглазеть на разверстое нутро знакомого.

— Обратите внимание, — Костоправ перешел на раздражающий тон учителя, читающего лекцию, — как старался наш убийца сохранить целостность тела. Аккуратно зашил брюшину — разрезал стежки уже я, чтобы посмотреть, что скрывает шов. Набил перчатки, чтобы казалось, что у тела есть кисти.

— И что это значит? — заинтересовался Филип, который привыкал к виду расчлененных трупов разочаровывающе быстро.

Костоправ пожевал губы, но вынужден был признать: — Не имею представления. Зато могу сказать, что разделано тело было мастерски. Разрезы уверенные, края — ровные. Кто бы тут ни орудовал, у него был подходящий, наточенный инструмент, и органы он извлекал также со знанием дела. Убийца срезал, хм, филейную часть, ступни, срезал куски с бедер, верхней части рук, забрал язык и пенис… Достал внутренние органы, в том числе — сердце.

Филипа передернуло. — Какой-то мясник!..

— Не уверен, зачем ему понадобились кисти, — задумчиво рассуждал Хирург. — Одни косточки, разве что на похлебку… Возможно, мякоть ладони…

— Ты, похоже, изучал этот вопрос, — не удержался Кевин. — К чему бы…

— За время службы, я, разумеется, сталкивался со случаями людоедства. Холод, голод, с провизией бывало тяжко. Помню, как-то раз в моем полку, когда нас замело снегами, трое солдат убили четвертого и разрубили на куски — грубая работа, топорная в прямом и переносном смысле. То, что не съели сразу, спрятали в сугробах, в надежде скрыть следы преступления — и чтобы запасы не портились. Да вот только никак не ожидали, — с узких губ Хирурга сорвался шипящий смешок, — что, посреди суровой зимы, наступит вдруг оттепель… Помню, мы с парнями больше дивились тому, как им не повезло, чем тому, до чего они дошли…

— Может, нам стоит приглядеться к тебе? Это как раз смахивает на работу хирурга, — Кевин только наполовину шутил.

Костоправ воззрился на него с нескрываемым презрением. — Вечно ты несешь какую-нибудь чушь, Грасс, единственное назначение коей — раздражать и оскорблять честных людей. В этом городе полно хирургов, пусть лишь горстка из них стоит ломаного гроша.

— Ну-ну, не ссорьтесь, — вмешался Филип, обожавший, когда люди ссорятся. — В конце концов, любой, кто сумел бы разделать оленя, справился бы и с человеком — мне кажется, процесс должен быть похож.

Да, вот только охотиться на оленей и другую крупную дичь — привилегия таких, как ты и твои знатные дружки.

Кажется, Делион тоже подумал об этом, прервав молчание впервые за долгое время. — А ты поговорил с этим, приятелем твоего брата, который приставал к Тристану на празднике? Люлю, что ли.

— Ты перепутал, друг мой, — живо отозвался Филип. — Лулу зовут того, с кем целовался ты. А вместе с Трисом ты видел Лили. Я беседовал с ним, и он не отрицал, что собирался в тот день встречаться с Тристаном. Только не в шесть, как нам сказали в Доме Алхимика, а в семь часов.

Сразу вспомнился мерзкий Лулу, с его выбеленной рожицей и блестящими желтыми глазами. Да уж, Делион умел удивлять. Кевин только не знал, памятуя о Денизе, считать это окончательным падением или ровной прямой ужасного вкуса.

Хирург выразительно хмыкнул.

— Все было не так… — cлабо запротестовал Делион. На его скулах зажглись красные пятна. — Он был в женском платье…

Кевин все понял, но удержаться оказалось невозможно. — Полагаю, командир, это делало его совершенно неотразимым.

Фрэнк открыл рот — и закрыл, обреченно махнув рукой.

На губах Картмора, поставившего друга в неловкое положение, змеилась улыбочка. Да, что-то произошло между этими двоими. И наверняка не обошлось без одной вертлявой чернавки.

Филип прошел вперед, и улыбка его погасла. — А это что?

Там, у стены, на скамье, где любили отдыхать пыточных дел мастера, были заботливо сложены вещи скрипача. Конечно, не все — не хватало монет, попавших в загребущие лапы Крысоеда, но здесь лежали и плащ, и нарядные сапожки, и, на блюдце, кольцо с геммой… Кольцо-то Филип и ухватил затянутыми в перчатку пальцами.

Кевину, внимательно наблюдавшему за ненавистным лицом, показалось, что его окрасило удивление, даже испуг. Но лишь на миг — кто-кто, а Картмор умел маскировать свои чувства, такие же поверхностные, как все в нем.

Филипу ответил Фрэнк. — Вещи, что были на скрипаче в день его смерти. Мы показывали их твоим друзьям из Дома Алхимика.

— Это я забираю, — бросил Филип небрежно. Повертел кольцо, но надевать наследие мертвеца не стал, спрятав в кошель на поясе.

— С чего бы это? — потребовал ответа Кевин.

— Это я подарил это кольцо Тристану, и оставлю себе, на память. Или вы надеялись прибрать его к рукам? Что ж, — Раздражение сменила печальная мина. Филип бросил последний взгляд на лицо скрипача, отлично сохранившееся, учитывая обстоятельства, и все же очевидно и безнадежно мертвое. — Прощай, Тристан. Отдайте тело его друзьям, когда оно станет вам не нужно. Я устрою ему торжественные похороны. И найдите его убийцу. Боги дали Тристану дар веселить людей в минуты досуга, а кто-то обошелся с ним, как с тушей из мясной лавки.

— Если вы уже попрощались с телом, мой лорд, я могу немедля позвать нашего Капитана, — почтительно предложил Хирург. — Он будет счастлив вас видеть под нашей скромной крышей.

Эта чудесная перспектива почему-то заставила Филипа засобираться. — А я-то как был бы счастлив! Но увы, увы, я несколько спешу — у меня тут неподалеку дело.

Наверняка торопится повидать свою костлявую возлюбленную.

Дорогу к лестнице ему заступил Делион. — Мне надо с тобой поговорить.

Это была не просьба, что, конечно, не ускользнуло от Филипа. Он дружелюбно похлопал приятеля по плечу. — Разумеется. Для тебя я всегда найду время.

Они покинули подвал вместе, отправились обсуждать свои секреты и секретики. Зная Филипа, Кевин не сомневался, что быстро обведет Делиона вокруг пальца, о чем бы ни шла речь. Ну и черт с ними обоими, и с подлецом, и с дураком.

Его дело — найти убийцу, чтобы бросить его имя в лицо Картмору. Заподозрить можно было полгорода, но хотелось надеяться, что это окажется кто-то близкий к Филипу, кто-то, кому он доверял. И тогда можно будет сказать: "Вот, истина все это время была у тебя под самым носом".

Перед мысленным взором проплывали лица. Лили и Лулу, две мерзкие куклы, непохожие близнецы, испорченные порождения извращенного века. Овечки из Дома Алхимика: Немой, таращившийся на Ищеек, как на врагов, здоровяк Том, Данеон, Познающий, и его сынок, с жестоким взглядом и большими сильными руками. Даже Эллис, слишком неземная, что быть настоящей. Напряженная улыбочка кривошеего человечка, едва не обделавшегося в подвале.

Видел Кевин и музыкантика, представляя его, наверное, слишком бледным. Вот Тристан стоит в калитке, нарядный, довольный собой, весело махает соседям на прощание рукой, на смазливой физиономии — улыбка человека, знающего, как он хорош собой, убежденного, что за это ему простят любые прегрешения. Грошовый красавчик, уверенный в своей неотразимости, без пяти минут отбивная.

Какая-то мысль билась в дальнем уголке сознания, слово, образ…

— Грасс, тебе платят за то, чтобы спал стоя? — Сейчас, когда подлизываться было больше не к кому, физиономия Хирурга обрела привычно кислое выражение.

Один шлепок по спине, от души, и шарлатан ткнется мордой прямо во внутренности трупа, которым так восхищался… Но сегодня Кевину было лень слушать его возмущенные визги.

Он молча прошел мимо и направился туда, где никто не помешает ему думать.

II.

Ледяной ветер гнал по двору мертвые листья, швыряя из стороны в сторону с бессмысленной злобой. Моментально продрогнув, Фрэнк поплотнее запахнулся в плащ, но от холода, что шел изнутри, спасения не было. Грела лишь мысль об Анни. Но сейчас не время вспоминать ее горячие поцелуи, веснушки, сбегавшие в ложбинку меж…

Он тряхнул головой. Предстоял тяжелый разговор с другом, и нечего убегать от него в воспоминания об утре, что так приятно провел.

Они отошли к самой ограде, подальше от телохранителей Филипа, которые ждали своего господина снаружи, а теперь поглядывали в его сторону, не решаясь приблизиться без разрешения.

Филип смотрел на Фрэнка как обычно, с дружеской симпатией. Быть может, капля яда в голосе Картмора лишь почудилась, как и многозначительные намеки? Уж не становлюсь ли я болезненно подозрительным? Слова Денизы все еще звенели в ушах.

— Постараюсь тебя не задерживать, — Фрэнк старался говорить спокойно. — Прежде всего, мне нужен приказ на арест твоего приятеля Алена. И скажи мне, где он живет.

Брови Филипа поползли наверх. — А этот дурачок тут при чем?

Накатила злость — чувство, становившееся привычным, как вторая кожа. Сразу же стало жарко. — При том, что, после того, как Грасс избил его — с твоего, между прочим, дозволения! — Ален натравил на него десяток своих громил. Вызови он Кевина на дуэль, или тебя, или меня, был бы тысячу раз прав, но так — это подло, низко… Кевин лишь чудом остался цел!

Филип поднял руку, обрывая его гневную речь, проговорил с усмешкой: — Не обижайся, но… Если бы такое нападение пережил ты, это и впрямь было бы чудом. Когда речь идет о Кевине, называется оно по-другому. Что ж, как ты сам сказал, Грасс остался цел, а пара синяков пойдет ему только на пользу.

— Прекрасно, — Фрэнк пожал плечами. — Я сам его арестую, твоя помощь не потребуется.

Картмор нахмурился. — Ты же понимаешь, что я не могу этого позволить. Ален — дворянин, если его схватят за нападение на Ищейку, могут начаться волнения, скандал…

— Я не собираюсь ждать, пока он снова попытается убить моего подчиненного! Если я не могу арестовать Алена, то вызвать его на дуэль мне никто не помешает.

— Ну-ну, не стоит так волноваться, — примирительно заметил Филип. — Только новой дуэли с твоим участием мне и не хватало. Не бойся за своего драгоценного Грасса, который прибил бы тебя за такое заступничество. Я решу этот вопрос по-своему.

— Как? — вырвалось у Фрэнка. — Коварством и интригами?

Картмор подозрительно прищурился. — Что на тебя сегодня нашло?

Больше всего хотелось развернуться и уйти, но хорошим бы он был другом, если бы даже не попытался объясниться и дать шанс объяснить.

— Я знаю, что… — Слова находились с трудом. — Как сильно ты постарался, чтобы я остался в городе и попал к Ищейкам…

— Дениза проболталась? — сразу догадался Филип. — Стерва. Могла бы предупредить… Что ж, по крайней мере, судя по благородному негодованию на твоем лице, между вами и впрямь ничего не произошло.

— Ты серьезно?! — Фрэнк вспыхнул. — Неужели ты воображаешь, что я стоял бы тут с тобой, смотрел в глаза, спокойно болтал, улыбался…

— Что-то не вижу улыбки — как и особого спокойствия. Ладно-ладно, Фрэнк, я ни в чем тебя не обвиняю. Надеюсь, ты простишь, если не стану благодарить тебя за то, что вытолкал мою жену из своей постели, — кисло добавил Картмор. — Хотя это и немалая жертва.

— Дениза просто хотела поговорить… — Его щеки все еще горели.

— Знаю я, чего она хотела, — хмыкнул Филип. — Ну, за нее можешь не беспокоиться, как известно, я — на редкость просвещенный муж. — Он вздохнул. — Послушай, Фрэнк, я понимаю, ты злишься, но я только хотел защитить тебя. Ты так рвался на эту проклятую войну, а мне нужно было время, чтобы придумать, что предложить тебе взамен. К тому же, я знал, что младший брат Гидеона, Симон, жаждет вызвать тебя на дуэль, как только ты выйдешь на свободу, а мне совсем не хотелось, чтобы ты дал себя убить или снова угодил в тюрьму. Я подождал, пока он ускачет в военный поход — два других сына Берота не вернулись с войны, и я сомневаюсь, что этот станет исключением, невезучая семейка. Всего-то какая-то пара месяцев…

Тянувшихся, как годы. — Дело не в этом, Филип, неужели ты не понимаешь? А в обмане, манипуляциях… — Он замолчал, задохнувшись.

— Ты можешь дуться на меня, если тебе нравится, — Голос Картмора стал тверже. — Но разве все не сложилось наилучшим образом? Если бы я пытался тебе навредить!.. В моих интересах было бы услать тебя подальше, учитывая, сколь нежные чувства питает к тебе моя супруга. Но я заботился только о тебе. Хотел, чтобы ты был в безопасности.

— В безопасности?! Я служу не в дворцовой канцелярии, а в отряде Ищеек.

Филипа не впечатлили его возражения. — Я велел Роули приставить к тебе Кевина. Я знал, он тебя защитит, если что, — Картмор криво усмехнулся. — Вы, кажется, даже умудрились сдружиться! Как трогательно.

Еще и это! Дениза и тут была права.

Фрэнк сжал зубы. — Во всяком случае, я начинаю понимать, почему он о тебе такого мнения.

Это задело Картмора за живое. Черные глаза подернулись корочкой льда. — Ах, вот как…

Уколола совесть. Возможно, он преувеличивает. В конце концов, пусть Филип продержал его в Скардаг дольше необходимого, если бы не он, Фрэнк вообще лишился бы головы. Не велик обман…

И тут Филип пробормотал, глядя в сторону: — Надеюсь, на мать ты хотя бы не злишься…

Что?.. Дар речи вернулся к нему не сразу. — Ты и мою мать в это втянул?

Филип застыл. На сей раз ему изменило его хваленое самообладание, и несколько мгновений он выглядел, как мальчишка, которого поймали с рогаткой у разбитого окна.

— Забудь, — Небрежная улыбка не могла скрыть досаду. Знает, что сам себя выдал.

— Нет уж, — Фрэнк шагнул вперед, сжимая кулаки. — Немедля отвечай, при чем здесь моя мать!

Картмор заговорил не сразу. Виноватое выражение его наполнило Фрэнка дурными предчувствиями. Тут что-то серьезное.

— Ну, видишь ли… Нужна была весомая причина, чтобы ты решил остаться в городе. И мы с твоей матерью… Нет, — снова вздохнув, поправился Филип. — Я. Я подумал, что если бы твоя мать сказала тебе, что болеет, ну, понарошку…

Нахлынувшая надежда заставило сердце отчаянно биться. — Так что, это все выдумка? Она не больна?

Филип еще ниже опустил голову. — К сожалению… Когда я прислал к вам потом Хилари Велина, выяснилось, что пламя ее жизни действительно затухает. Так что наш обман оказался еще и напрасным. Я решил, что Дениза тебе и об этом рассказала… Мне правда очень жаль.

— Да, мне тоже, — процедил Фрэнк. Смотреть на Картмора было выше его сил, и он поднял взгляд к безжалостному белесому небу, где, в вышине, водили хоровод вороны. Свет заставлял глаза слезиться.

— Ты ведь знаешь, что я пытался вообще избавить тебя от заключения? — говорил Филип тихо. — Это было просто невозможно. Ты должен в это верить. Знаю, с Гидеоном должен был стреляться я, и не проходило ни дня, пока ты гнил в Скардаг, чтобы я не сожалел об этом. Если бы прошлое можно было изменить…

— То я поступил бы точно так же, — отрезал Фрэнк.

Так и было. Даже когда не спал ночами, мечтая о свободе, когда от тоски и скуки хотелось лоб разбить о стену, когда ему снился Гидеон с дырой во лбу, откуда выползали кровавые черви, — он ни о чем не жалел.

Печально и смешно, что Филип винил себя именно за то, в чем Фрэнк его никогда не упрекал.

— Я сам принял решение драться с Гидеоном, и я за него ответил, как и должно было быть. А потом ты вообразил, что имеешь право вмешиваться в мою жизнь, решать за меня. И знаешь, я не верю, что тебя так уж заботило мое благо — тебе просто было удобно, чтобы я был под рукой, и ты сделал так, чтобы я остался. Вот и все. Твоя беда в том, что ты не можешь не играть людьми, не умеешь быть откровенным. Которая это ложь — первая, вторая, третья?

Тонкие ниточки обмана, лжи во спасение, сплетшиеся в паутину, в которой Фрэнк трепыхался, как глупая мушка.

Филип сделал еще одну попытку. — Послушай, ты — единственный друг, который у меня остался, — Теперь в его голосе звучало что-то, похожее на мольбу. — Из настоящих. Если бы мы не любили тебя, я и твоя мать, мы бы не пытались удержать тебя рядом.

Фрэнку хотелось врезать ему. Ударить, возможно, получить в ответ, а потом покачать головой и сказать: "Ладно, черт с тобой, чтоб больше никогда". И пусть все снова станет по-прежнему.

Вот только слова застыли на губах, сжатая в кулак рука не двигалась. Паутина облепила его, не давая пошевелиться.

За него ответила тишина.

— Я лучше пойду, — процедил он наконец и зашагал к Красному Дому, не оглядываясь.

…Больше всего Фрэнк злился на себя. Ведь он знал, с кем имеет дело, еще с того далекого проклятого праздника в Академии. Знал, но позволил себе забыть. Потому что пока Филип оставался его единственной связью с миром, так было просто и удобно, уже для него самого.

Матери он ничего говорить не станет. Еще не хватало ее расстраивать, особенно сейчас, когда…

Сквозь мутную пелену, подернувшую взгляд, он видел черный абрис уцелевшей башни и гигантскую темную птицу, примостившуюся на ее вершине.

Фрэнк смахнул влагу с глаз, и птица превратилась в фигуру человека. Ветер развевал плащ Кевина Грасса, сидевшего на самом краю.

Фрэнк махнул ему, не ожидая ответа, просто так.

Не сразу, но Кевин поднял руку в ответном приветствии, кажется, кивнул. А потом принял прежнюю позу, повернув голову в том направлении, где находился дом Алхимика.

III.

Путь до дома Эллис впервые показался слишком коротким. Филип так погрузился в мрачные мысли, что стал бы легкой добычей для наемного убийцы, и долго еще ехал бы с кинжалом в спине прежде, чем заметить, что что-то не так.

На удачу, сегодня наемным убийцам он был нужен не более, чем своим друзьям.

У калитки Филип еще постоял, собираясь с духом. Потом решился.

Под подошвами сапог чавкали сопрелые листья, вороны, рассевшись на ветвях дуба, вспарывали криками гнетущую тишину поздней осени. Впереди, на фоне неба, затянутого сизой мутью, чернел силуэт особняка, похожего на небольшой замок.

Раздери все Темнейший! Только лишь вчера он шел этим же путем, предвкушая, как порадует женщину, которая ему дорога.

Сегодня он будет прощаться с ней навсегда.

Терять иных людей — как терять частицу себя. Ты смиряешься и живешь дальше, даже получаешь удовольствие от жизни. Вот только однажды осознаешь, что с тобой что-то не так. Кусочек сердца заледенел, и тебя стало как будто меньше.

Ну, уж Фрэнка-то он не потеряет. В отличие от некоторых других, Делион — человек порядочный, преданный и верный, такая дружба стоит того, чтобы за нее держаться. Фрэнк должен простить — в конце концов, если ему не говорили всей правды, то из лучших побуждений, ради его же блага. А разве не это самое главное?

Эллис Филип нашел в пристройке. Стоя спиной к двери, дочь Данеона перебирала разложенные перед нею пучки сушеных трав. Не слышать, как скрипнули петли, она не могла, и все же не обернулась. Тонкие руки замерли на миг, а потом снова запорхали над столом.

Прислонясь к дверной балке, Филип любовался этими легкими, плавными движениями, мирной картиной, которую наблюдал не раз. Заговорить значило разбить их с Эллис маленький уютный мирок, что оказался таким хрупким. Увы, бесконечно откладывать этот миг не выйдет…

Когда Эллис, наконец, повернулась к нему, Филип увидел, что она улыбается — мягко и немного грустно. Под этим взглядом, светлым, будто читавшим в глубине его души, все объяснения и оправдания умерли на языке.

— У тебя такое выразительное лицо, — Улыбка не покидала ее губ. — По нему все можно понять без слов.

Тем лучше. Те фразы, что приходили на ум, звучали неправильно. Фальшиво. Впрочем, не существовало хорошего способа сказать женщине, что ты ее бросаешь.

— Мне очень жаль. Я о Тристане, — он подошел, но не решился обнять Эллис, прижать к себе — вдруг от этого ей станет еще больнее? Лишь осторожно коснулся ее плеча.

Она накрыла его руку своею. — Я верю, что он в ином, лучшем мире, куда уходят все, кто чист сердцем. Сегодня ночью я слышала во сне прекрасную музыку — думаю, это было послание от него, для нас.

Вера, зажигавшая свет в ее глазах, была ему непонятна и недоступна. Филип видел во сне лишь чудовищ — опять. Но последнее, чего он хотел, это лишить Эллис этого невинного последнего утешения, поэтому кивнул и сказал: — Надеюсь, ты права.

— Я это знаю точно, — Она погладила его щеку пальцами, пахнущими вербеной и мятой. — Как и то, что, однажды, мы и все те, кого любим и любили когда-либо, будем вместе навсегда, без печали, обид, и ревности.

Тогда это будем уже не мы, подумал Филип. Мысль о загробной жизни никогда его особо не утешала, а уж себя с Денизой в виде ангелочков представить не выходило совсем.

— А что нам делать до тех пор? — прошептал он, склоняясь к губам, бледным, обветренным и желанным, которые целовал так часто. Одернув себя, отстранился. Незачем впустую терзать ее — хотя какая-то часть его, больная и темная, уже жаждала сорвать с любимой эту маску спокойствия, чтобы еще раз убедиться в глубине ее чувств, ощутить свою власть над ней.

— До тех пор? — Эллис болезненно поморщилась, и сердце Филипа тоже отозвалось болью, мучительной — и все же неуловимо сладкой. — Страдать.

— Не волнуйся, я буду по-прежнему заботиться о тебе, и тех, кто тебе дорог, — заверил он. — Просто издалека.

— Я не волнуюсь. Я никогда об этом не волновалась, — Она как будто собиралась что-то прибавить, но запнулась и замолчала. Черты заострились, густая серая тень подернула ее бледное лицо, и на миг оно показалось Филипу безжизненным, как лицо покойницы.

— Подожди минуту, — прошептала Эллис и отвернулась.

Она надолго замерла, оперевшись о стол, а Филип смотрел на ее сгорбленную спину, острые лопатки, выступавшие под грубой тканью балахона, и тихо бесился, не в силах поверить в то, что происходит. Расставания всегда давались ему с трудом — даже тогда, когда в дело вмешивалась сама Судьба.

Ну почему все должно быть так? Эллис — одна из немногих, кому он действительно помог, чью жизнь сделал лучше, и ей он должен сказать "прощай"? Если Фрэнк прав насчет него, и он не может не пытаться управлять всеми вокруг, как марионетками, то паршивый же из него кукловод. Именно сейчас он решает выпустить нити из рук и просто принять то, что с ними всеми делает жизнь?

Отказываться от настоящей любви — преступление. Или величайшая глупость. Как выбросить в грязь алмаз, когда тебе не на что купить хлеба. А в том, что Эллис любит его по-настоящему, он не сомневался.

Быть может, нет нужды расставаться навсегда — как же Филип ненавидел это слово!.. Дениза хочет убедиться в его любви — так он заставит ее почувствовать себя единственной и неповторимой, как она того заслуживает. А потом можно снова начать изредка встречаться с Эллис, теперь соблюдая все меры предосторожности. Ведь он-то знает, что их связь нисколько не помешает ему любить жену — скорее, наоборот.

И вот он снова смотрит в прозрачные глаза Эллис, и на губах ее снова отважная улыбка. — Что ж, мы всегда знали, что в этой жизни не сможем быть вместе вечно, ведь так? Превыше всего — твой долг перед семьей и княжеством, и ты должен его исполнить.

— Ты, как обычно, права, — согласился он, целуя кончики ее пальцев. — Я обязан попытаться наладить отношения с супругой, чего бы мне это ни стоило. Отец желает, чтобы я стал хорошим семьянином, и я не имею права его ослушаться. А Дениза так уязвима… — Филип скорбно покачал головой, как бы намекая, что слабый разум бедняжки может пошатнуться от любого нового волнения.

Эта версия звучала гораздо лучше, утешительнее, чем "я больше люблю свою жену".

Эллис положила руки ему на плечи. — Ты ведь придешь еще раз, чтобы мы могли попрощаться по-настоящему, красиво? Боюсь, сейчас у меня нет на это сил. Особенно после известий о Тристане.

— Разумеется, — согласился он, тронутый. И напоследок надо вручить Эллис достойный дар, такой, чтобы она и ее друзья больше ни в чем не нуждались.

— Я пришлю тебе письмо, как обычно, с Колином, — Сейчас она вглядывалась в его лицо так, словно пыталась запомнить каждую черточку. — Скоро. Заодно верну плащ и кольцо твоей жены. Придумай для нее какой-нибудь предлог, и приезжай. Это последняя ложь, которую тебе придется произносить из-за меня, — прибавила Эллис печально.

Да уж, об этом Денизе лучше не знать — вряд ли она поймет, почему для расставания с любовницей нужно аж два визита. Придется особенно ответственно отнестись к конспирации.

Эллис вернулась к своим травам. — Ну что ж, оставим печальные беседы на потом. Полагаю, теперь мы сможем забрать мою сестренку домой — ты ведь распорядишься? И бедные Ищейки займутся более полезным делом, чем сторожить дом, где всегда есть кто-то из хозяев.

Филип даже обиделся. — Неужели ты думаешь, что я оставлю вас без защиты, только потому, что мы не сможем больше видеться? Охрану снимут лишь когда я узнаю, кто убийца Тристана, и позабочусь, чтобы он больше никому не причинил вреда.

Чтобы не расстраивать Эллис еще сильнее, Филип не стал делиться подозрением, что кто-то ведет охоту на тех, кто к нему близок. Тристан мог оказаться лишь первой, самой уязвимой мишенью. Или же дело в том, что он случайно услышал во дворце что-то, чего не должен был знать…

Он приготовился к спору, но Эллис только вздохнула и пожала плечами. — Ладно, будь по-твоему. Скажи мне только, где находится этот приют, я сама схожу навестить Лори, хотя бы повидаюсь с ней.

— Не одна, пожалуйста, — нахмурился Филип. — Пусть тебя сопровождает кто-то из мужчин.

Пришлось объяснить, как пройти к приюту Священного Копытца. Да уж, судьба любит непристойные шутки — когда он отправлял девчонку к Гвен, никак не ожидал, что две женщины, с которыми он делил постель, встретятся там под одной крышей. Что-то бы они сказали друг другу, если бы знали… В два голоса проклинали день, когда ответили улыбкой на его взгляд?

Филип в очередной раз подивился тому, как странно устроена человеческая натура. Он знал, что скоро расстанется с Эллис, если не навсегда, то надолго, и будет скучать, мечтая снова оказаться рядом. Но сейчас, в повисшем неуютном молчании, поймал себя на том, что ему не терпится уйти отсюда.

Кажется, мысли Эллис витали уже где-то далеко. Она попрощалась с ним так спокойно, что это его даже слегка задело.

Коря себя за глупость, Филип вышел в зябкий осенний сумрак и тихо прикрыл за собой дверь. Тут же его внимание привлек черный силуэт, торопливо удалявшийся от каморки по дорожке. Приглядевшись, Филип понял, что эта живая тень — никто иной, как проклятый Немой. Крысеныш что, опять что-то вынюхивал? Неужто смеет следить за ним? Вот по кому он скучать не будет точно.

Филип поспешил к калитке, не испытывая ни малейшего желания столкнуться с братом или отцом Эллис и отвечать на их вопросы. К тому же, в кошеле лежало проклятое кольцо, весившее, казалось, как целая скала, и ему не терпелось избавиться от этого груза.

Он узнал гемму на аметисте, как только увидел, и теперь не успокоится, пока не получит от Бэзила ответ: как кольцо, которым Филип когда-то владел, а потом передарил братцу, оказалось на трупе Тристана?..

27/10/665

IV.

Ветер обрушивался на башню всей своей мощью, и было слышно, как трещат ее старые кости. Со змеиным присвистом проникал сквозь щели в кладке, дергал призрачными пальцами за края одежды. Выл, словно целое полчище проклятых душ, и что-то внутри Кевина отзывалось на эту извечную ярость, нечеловеческую тоску.

Там, наверху, за следующим вывертом узких ступеней, он встретится с ветром лицом к лицу.

Внизу останутся грязь и вонь большого города, его драгоценные соратники с их дурацкими шуточками и глупой суетой, еще один бездарно потраченный день, наполненный бессмысленной беготней. Когда-то Кевин мечтал распутать заговор, способный потрясти самые основы их государства, — и присоединиться к тем, кто стоит за ним. А в итоге не может найти даже выродка, который прирезал и съел жалкого музыкантишку. Надо посмотреть правде в глаза — Картмор не так уж ошибается в оценке его умственных способностей.

Кевин толкнул дверь, за которой неистовые рыдания шторма достигли пронзительных высших нот. И замер.

Здесь, на каменном островке посреди серого ничто, его ждал последний человек, которого он рассчитывал увидеть. Последний, кто имел право здесь находиться.

Ветер без всякого почтения путал темные локоны, заставлял черный плащ пузыриться и хлопать. Потом, разъярившись, взметнул его над головой Филипа Картмора, как вороново крыло.

Кевин улыбнулся и шагнул навстречу.

XXIII. ~ Шепоты и крики ~

27/10/665

I.

— Ветер сдул мою шляпу, — пожаловался Филип. — Не стоило сюда лезть.

Ты чертовски прав.

Шаг, еще один. На лице Картмора отразилась неуверенность. Отлично.

Словно сам Темнейший толкал его в спину. Кевин чувствовал, как улыбка все шире растягивает губы, превращаясь в хищный оскал.

Картмор попятился от него, с опаской косясь назад, в бездну, ревевшую тысячей голосов. Еще шага полтора — и он на самом краю.

Это было бы так просто… Филип уже совсем близко. Достаточно вытянуть руку — и слегка подтолкнуть. Лететь не так уж долго, но на Картмора хватит с избытком.

Как он посмел прийти сюда, один и без охраны, зная, кого тут встретит? Или воображает, что его можно уже не бояться?

Ветер взвыл, ликуя, готовый сжать жертву в ледяных когтях, закружить… А внутри нарастал гул, отдавая эхом в виски, лишая способности думать…

Кевин скользнул вперед, но Картмор больше не отступал. Его руки выстрелили, пальцы левой сжали ворот Кевина, правая впилась в предплечье, до боли. Склонившись почти к самому его уху, Филип шепнул: — Если мы полетим вниз, то только вместе.

Кевин с отвращением высвободился. Момент прошел. Он снова вернулся в реальность, в которой, после всех этих лет, просто скинуть Картмора с крыши казалось совсем, совсем недостаточно.

Филип отошел от края, как ни в чем не бывало оправил широкий отложной воротник — тут же снова полетевший ему в лицо. Огляделся, брезгливо поджав губы, по сторонам. — Ты забрался далеко от людей. Видно, чувствуешь, что тебе среди них не место.

— И все же самый назойливый из них последовал за мной даже сюда, — Ярость перешла в холодный гнев. — Когда ты уже оставишь меня в покое?

— Оставлю в покое? — Филип фыркнул так, словно услышал презабавную шутку, правая бровь насмешливо изогнулась. — Ты что, всерьез думаешь, что уже расплатился за свое преступление?

Плащ рвался с его плеч в вольный полет, грозя утянуть за собой, удерживаемый в плену брошью с неприлично большим и ярким рубином. Картмор не без труда намотал плащ на руку, немного утихомирив.

— Кто-то мог бы сказать, что я расплатился за него, когда спас ваши с Денизой никчемные жизни, — проворчал Кевин. — Но я уже знаю, что для Картморов это ничего не значит.

— Подумаешь! — Филип пожал плечами. — Я тоже спас тебе жизнь.

Кевин нахмурился. — Ты имеешь в виду, когда… — Он попытался припомнить, как развивалась схватка с чудовищем. Не хотелось признавать, что он чем-то обязан Филипу, и все же… — По правде сказать, от Денизы тогда было больше толку.

— Я не об этом, — Филип покачал головой, глядя на него почти с жалостью. — Тебе не кажется странным, что ты до сих пор жив, после того, как обесчестил девушку из такой семьи, как наша?

— Нельзя сказать, что вы не пытались со мной расправиться… — Два нападения головорезов, и еще один незабываемый визит…

— Не знаю, кто там и что пытался, — Филип выглядел искренне удивленным. — У такого, как ты, должно быть много поклонников. Но уж поверь, если бы отец отдал соответствующий приказ, ты был бы уже мертв. Мне пришлось потратить немало сил, чтобы уговорить его пощадить тебя.

Проклятье!.. Его охватила почти болезненная потребность кому-то врезать. Кевин предпочел бы сдохнуть, чем быть чем-то обязанным Картмору. За каким демоном тому вообще понадобилось за него вступаться? Точно не по доброте душевной.

А Филип уже отвечал на незаданный вопрос: — И я старался не для того, чтобы ты мирно дожил до старости, Грасс. Смерть — слишком легкое наказание для такого, как ты, да и не так уж ты ее боишься.

В отличие от тебя…

Картмор начал прохаживаться по периметру площадки, осторожно, так, чтобы не подходить слишком близко к краю — наверняка его трусливое сердце еще прячется где-то в пятках. — Понимаю, я надолго оставил тебя в покое, и ты расслабился, вообразил, что тебе позволят мирно сгнить в своей дыре. Виной тому моя слабость — не хотелось думать о тебе, вспоминать, что подобные люди существуют на свете. Но ты напомнил о себе, и уж теперь, — Картмор улыбнулся во все тридцать два белых зуба. — Я о тебе не забуду.

Не забывай. Он думал, что сделал для этого достаточно, но если нет — подбавит еще.

Филип повернулся к нему спиной — опасная вольность — любуясь силуэтом Высокого Города вдали. — Когда-то я поклялся себе, что за свое преступление ты будешь платить всю жизнь, так что знай, все, что было до этого — лишь разминка. А теперь нас ждет настоящее веселье.

Теперь уже Кевин скривил рот в презрительной усмешке. — Что ж, вперед! Я тебе не завидую, непростая это задачка — мстить тому, кому нечего терять.

— Человеку всегда есть, что терять, — глубокомысленно заметил Картмор. — Только обычно он понимает это лишь тогда, когда слишком поздно.

Так сделай худшее, на что способен. Азарт нахлынул почти против его воли. Он слишком долго провисел между небом и землей, не мертвый, но и не живой, как смертельно раненый солдат, обреченный вечно ждать последнего удара. Как сорванный осенним ветром лист, что никак не приземлится.

— Удачи, Филип, только поторопись, пока я не сдох сам, от скуки, — Кевин покачал головой. — Смешно теперь думать, что все началось с того, что я осмелился поцеловать твою подружку, кривляку и шлюху. Я — и половина Сюляпарре. Преступление, которое Делиону почему-то сошло с рук.

— Не сравнивай, — раздраженно возразил Филип. С "кривлякой и шлюхой" он спорить не стал, то ли потому, что не хотел тратить время, то ли потому, что успел убедиться в его правоте. — Во-первых, Фрэнк никогда не лгал, не притворялся, что Дениза ему неинтересна. К тому же, он — человек благородный, тонких чувств, быть его другом — честь, которой можно гордиться. Хотя он и бывает слишком снисходителен к людям недостойным.

— Это точно.

Маленький подкол попал в цель. Картмор сердито сверкнул глазами, оборачиваясь, и так же гневно вспыхнул рубин у него под горлом. Голос, впрочем, звучал спокойным пренебрежением. — В тебе я ценил могучие кулаки — и собачью преданность. Без нее, от тебя никакого толку. Преступление твое в том, что ты осмелился даже думать о моей сестре. А поцелуй — просто глупость, показавшая мне, чего стоишь ты и твоя верность. За тот проступок я бы тебя рано или поздно простил. Сперва напомнил, где твое место, а потом позволил служить мне дальше. Кулаки-то у тебя, по крайней мере, настоящие. Ты просто поспешил, Грасс. Поспешил сделать подлость, и сам себя надул.

На этот раз отвернуться пришлось Кевину. Отойти на другую сторону, подальше, пока что-нибудь с ним не сделал. Ведь теперь, когда обещан финальный акт спектакля, это могло бы показаться трусостью, не так ли? Надо дождаться занавеса.

— Ах, так, — Наверное, стоило бы сказать Картмору спасибо за то, что внес последние мазки в историю их прекрасной "дружбы". — Ты прогнал меня, а потом собирался подозвать, как пса, которому сперва дают пинок, а потом позволяют лизнуть руку. Тогда я рад, что поступил так. Еще больше.

Стая воронов, черных, как его настроение, выплеснулась на серый холст неба, словно брызги чернил. Закружилась в вышине, ожидая чего-то. Ничего, добыча вам будет. Терпеть уже не долго.

Бессмысленный спор Кевин продолжать не желал. После всего, что было сказано, говорить за них должны клинки. Вот только Картмор пришел сюда не для честной схватки — и тут Кевин вспомнил, что до сих пор понятия не имеет, с какой целью тот явился.

— Ты за этим притащился? — Он сделал несколько шагов к центру площадки, избегая приближаться к Картмору, дабы не поддаться искушению. — Погрозить мне пальцем?

Вместо ответа, Филип бросил ему что-то мелкое, на свету блеснул металл. Кевин поймал предмет, оказавшийся кольцом — и это кольцо было ему знакомо. Он видел его в башне, колыбели гигантских червей, а последний раз — в подвале, откуда украшение забрал Филип.

— Это кольцо мне когда-то подарили, а я вручил его одной даме. Когда мы расстались, она вернула мне его вместе с другими подарками — можешь представить, как плохо все должно было кончиться, чтобы женщина по доброй воле рассталась с драгоценностями! — кисло заметил Картмор. — Оно навевало плохие воспоминания, поэтому я передарил его моему любезному братцу.

Бэзил Картмор!.. Еще один надменный кривляка, только этот — условно мужеского полу. Но если в дело замешан брат Филипа…

— Как ты догадываешься, если бы я подозревал моего брата, ты ничего не узнал бы об этом. Но, как выяснилось, братец тоже был от кольца не в восторге и отдал его, как подачку, одному из своих прихлебателей — ты же знаешь, вас надо иногда подкармливать. Самое интересное в том, кому. — Филип выдержал небольшую паузу и назвал имя: — Лулу. Я даже уточнил у Лили — вдруг тот стал очередным владельцем кольца. Но нет. Гемма оставалась у Лулу, он носил ее до недавнего времени, почти каждый день. Теперь я начинаю уже думать, что это кольцо приносит несчастье…

— А значит, — продолжил Кевин, постепенно выплывая из темного омута, куда погрузилось его сознание, — это Лулу, скорее всего, подарил его вашему музыкантишке. Представляю, за что.

— А еще, — живо откликнулся Картмор, — та нестыковка во времени…

Они переглянулись. Интерес Кевина был разбужен, но показывать он это не собирался. — От меня-то тебе что надо?

— Предлагаю поучаствовать в допросе Лулу. Я вызвал его в таверну неподалеку отсюда — да ты там был. В "Хитрого Лиса".

Филип только что пообещал его уничтожить — и тут же просит о помощи. И, похоже, не видит в этом ничего странного.

— А ваши громилы что? Способны только строить грозные рожи? Или их кулачищи сделаны из папье-маше?

— Понятия не имею. Я не хочу посвящать в это дело посторонних — довольно и того, что моя жена прознала о Доме Алхимика, отцу о нем знать незачем. Я-то думал, что ты хочешь поймать убийцу — в конце концов, за это тебе платят, не так ли? И, хотя ты будешь лишь исполнять свою работу, в качестве дополнительного вознаграждения можешь оставить себе кольцо. Я на него смотреть больше не хочу. Тебе-то нечего бояться, твое проклятье — это я.

— Ты — просто обнаглевший вконец сынок важного отца.

Филип ответил улыбочкой из своего арсенала. — Поверь, этого вполне хватит, чтобы раздавить тебя, как гнилой гриб.

— Только если будешь действовать грязно — и не своими руками. Мы оба знаем, чем закончилось бы это.

Картмор усмехнулся. — Пожалуй, наша вражда пошла тебе на пользу. Даже зачатки остроумия появились, что-то на уровне пьяного погонщика ослов, но все же. Ну что, идешь? — Он развернулся на каблуках и, не оглядываясь, зашагал ко входу на лестницу. В дверях сделал небрежный жест рукой, подзывая за собой.

Будь все проклято!..

Пока Кевин спускался по винтовой лестнице вслед за Картмором, в лающем смехе ветра ему чудилась издевка.

II.

Сегодня его ожидала куча дел, а потому пришлось проснуться непривычно рано, в час дня. Еще два часа, чтобы наспех привести себя в порядок, и вот Бэзил уже готов начать подготовку к тонкой задаче — соблазнить Ренэ Валенна.

Молодая жена престарелого мужа должна явиться с визитом к Денизе, и, хотя после злополучного маскарада жена братца дулась на Бэзила (как будто он залепил ей пощечину, а не наоборот!), он знал, что та послушно отправит к нему свою гостью — ведь так желал Филип.

И Бэзил должен быть во всеоружии.

Он мог бы попросить совета у братца-сердцееда, но тогда тот еще больше завоображает о себе. В конце концов, Бэзил всегда считал, что природа вложила в него тонкую, нежную душу женщины, лишь немного ошибившись с телесным обликом. А значит, дала и талант подобрать к другой такой душе ключик, не так ли?

На всякий случай, он подготовил все орудия соблазна, которые пришли в голову.

Три белые лилии из дворцовой оранжереи — трогательная хрупкость и изящество. Ведь что может быть прекраснее цветов? Пожалуй — драгоценности, хорошо пошитый костюм… Но из творений природы, цветы — самые совершенные.

Блохоловка: ажурная шкатулочка из слоновой кости, тончайшая резьба которой изображала крошечных кавалера и даму далекого Востока под сенью бамбуковых зарослей. А внутрь можно капнуть мед, приманивая мерзких кровососов. Бэзил был не настолько богат, чтобы продолжать дарить Ренэ самоцветы, но подобные милые безделушки должны сделать короче извилистую тропинку к сердцу любой особы, обладающей вкусом. У Ренэ он имелся, в конце концов, она так восхищалась им самим! Требовалось лишь развить его.

Дар подбирался не без расчета — в конце концов, чем меньше блох бегает по леди Валенна, тем меньше перескочит на Бэзила!

Еще одна коробочка духов, снова с сильными нотами фиалки, ванили и жасмина. Немного банально, но так подходит этой наивной синеглазой малютке.

И, разумеется, сласти. Самые лучшие марципаны столицы, от Дюларе. Три фигурки прекрасных дам, снаружи — съедобное золото, внутри — восхитительная начинка. Бэзил сам любил марципаны до дрожи, но слишком хорошо знал, как опасно ими злоупотреблять, а потому позволял себе лишь по большим праздникам. Ренэ тоже не стоило увлекаться сладеньким, у нее был как раз тот тип фигуры, что предрасположен к полноте. К счастью, сейчас Бэзилу требовалось совратить ее, а не читать нотации.

За спиной скрипнула дверь. Но слуг он уже прогнал, а для Ренэ рано… И Ренэ не носила обувь с металлическими шпорами, звеневшими сейчас по паркету…

Во рту сразу пересохло, руки похолодели. Пусть это будет Филип, или даже отец…

— Привет, племянничек. Скучаешь?

— Что вам надо? — спросил он, хотя и так прекрасно знал — ничего хорошего.

Оскар приближался ленивой походкой, без сомнения, упиваясь его страхом.

— Плохим был бы я дядюшкой, если бы не закончил урок, который прервала та наглая сучка, — Он был одет в темную кожу и серую шерсть — угрюмые цвета для угрюмого человека — и только плащ имел цвет запекшейся крови. — Даже баба храбрее тебя. Позор!

Отступать особо некуда — да от Оскара и не убежишь. При виде этой ухмылки тело будто наливалось свинцом.

— Не напомнишь, на чем мы остановились?

Оскар подошел уже совсем близко — и от него, как обычно, несло конюшней. Взгляд дяди, холодный, как прошлогодний труп, скользил по нему, изучая, выбирая, куда бить.

Бэзил болезненно ощущал незащищенность живота, тонких пальцев, что так легко могли превратиться в инструмент, на котором сыграют симфонию боли. Он весь стал сейчас, как натянутая струна — каждый мускул дрожал от напряжения, которого стоило стоять перед дядей прямо, не опуская головы.

— Оставьте меня в покое, — Что за жалкий писк срывался с его губ!

— На самом деле, я пришел кое-что тебе предложить.

Бэзил перевел дух, хотя экзекуция лишь ненадолго откладывалась.

— Пол Валенна отправляется возглавить военную кампанию на Юго-Западе. Я присоединюсь к нему, если ты поедешь со мной.

Он что, окончательно чокнулся?

— Я не пошлю тебя в бой, не бойся, ты ведь ни на что не годен. Когда-то хотел, но тогда я еще думал, что ты можешь стать мужчиной. Теперь остались лишь полусгнившие останки надежды сделать из тебя его подобие. Тебе не придется драться, но ты будешь спать в палатке, есть походную пищу, проводить дни верхом, на свежем ветру, который сдует с тебя эту цветочную дрянь и спутает твои чертовы локоны — да что там, ты сам захочешь их обрезать, когда в них заползают вши. Быть может, однажды ты даже почувствуешь зов битвы… единственную музыку, которую стоит слушать.

Смешно было слушать Оскара Картмора, ударившегося в поэзию. Он и впрямь влюблен в войну, раз распевает ей дифирамбы, словно какой-то красотке. За дурака он его принимает, что ли? Слава Богам, Бэзил никогда не видел театр военных действий своими глазами, зато слушать рассказы тех, кто выступал на его сцене, иногда приходилось.

— Да уж, махать мечом по колено в грязи было бы достойным применением талантам образованного человека с тонким вкусом. Сожительствовать со вшами предоставляю вам, дядя. И не будем забывать про клопов, они вам сродни — существуют лишь для того, чтобы пускать кровь и мешать людям жить. — Ему так понравилось это сравнение, что он даже улыбнулся, на миг забыв о страхе.

— Вспомнил! — Ухмыльнувшись в ответ, Оскар хлестнул его по лицу.

Щеку закололо, глаза заслезились… Главное, чтобы лицо не опухло к приходу Ренэ, подумал Бэзил, привычно отшатываясь и втягивая голову в плечи.

— Я хотел дать тебе последний шанс, племянник, доказать, что ты один из нас и достоин носить имя Картморов, что ты — мужчина. Но вижу — зря. Не то, чтобы я сомневался, зато теперь моя совесть чиста.

Ровный тон дяди пугал сам по себе, а тут, вдобавок, в его руке появился кинжал. Треугольное темное лезвие, сужающееся к концу до единой сверкающей точки…

Боги, зачем ему оружие? Чтобы причинять боль, дяде всегда хватало его железных пальцев.

Бэзил пятился, пока было куда. Наконец, спина уперлась в стену, остававшуюся безжалостно твердой, как он ни пытался сквозь нее провалиться. — Я не хочу быть мужчиной, если это значит быть в чем-то похожим на вас! И принадлежать к вашей мерзкой семейке тоже не хочу. С меня хватит имени моей матери. Просто отстаньте от меня!

— Э, нет, Бэзил, так не выйдет. Ты — заноза, нарыв на заднице. Догадываешься, что делают с нарывами?

Лезвие приближалось, лишая способности двигаться, думать, заворожив его, как завораживают кролика немигающие глаза удава. Он, конечно, выпил жизнь многих, этот кинжал, и держала его при этом та же самая рука. Словно во сне, Бэзил наблюдал, как острие скользнуло под подбородок, почувствовал ледяной ожог металла под горлом.

— Знаешь, чем хорошо сражение? Оно убивает скуку. О, между стычками иногда скучаешь адски, врать не буду. Но когда доходит до рукопашной… Сладость жизни осознаешь по-настоящему лишь тогда, когда она оказывается на кончике меча. Цвета ярче, звуки четче, каждому глотку воздуха — нет цены. Даже тот, кто готов был слить свою жизнь в помойную яму, будет драться, как зверь, когда ее попробуют отнять насильно. Ну что, чувствуешь? Сердце бьется быстрее, да? Каждый миг на счету. Или тебе еще скучно?! — прорычал Оскар, нажав чуть сильнее.

Бэзила ахнул от удивления и ужаса. — Перестань!

Что-то влажное ползло по шее вниз. Он не посмеет, шептал рассудок. Просто пугает, как всегда. Он сумасшедший и способен на все! кричал страх.

— Раз уж мы не едем с Полом, хочу, чтобы ты прочувствовал ее сейчас, близость смерти и сладость жизни.

Острие скользнуло по подбородку, выше. Бэзил зажмурился.

— Открой рот, — велел Оскар.

У него не оставалось сил. Пожалуйста, хватит. Он не мог сказать это вслух, ведь тогда кинжал окажется у него в глотке. Но когда лезвие больно надавило на губы, пришлось разжать их все равно.

— Ну что, быть может, ты жалеешь сейчас, что не умеешь махать мечом? Пойми, жалкая мокрица, тут ты не в меньшей опасности, чем на поле боя, а то и в большей. Хочу, чтобы ты знал это.

Рот заполнило лезвие. Бэзил давился им, изо всех сил сдерживая рвоту — нельзя было шевелить головой. Только осознание этого удерживало его от обморока.

— Чувствуешь вкус стали?

Он чувствовал, горький привкус металла и соленость крови, капавшей на язык с неба. Привстал на цыпочки, отчаянно пытаясь уменьшить давление, царапая ногтями стену, чтобы удержаться. Оскару достаточно нажать разок — и все, конец.

Он умоляюще взглянул на дядю, но черные глаза напротив были безжалостны.

— Знаешь, что будет, если я нажму слишком сильно? Ничего. Все вздохнут с облегчением, никто не заплачет. Ну, разве что твоя тетка, хотя эта даже на похоронах сестры стояла с сухими глазами. Может, брат немного пожурит меня, а может, и нет, потому что он тоже знает, ты — проблема, которую рано или поздно придется решить.

Бэзил протестующе замычал.

— Конечно, проблема. Ведь ты — старший сын, а значит, по закону тебе должна будет отойти большая часть наследства, земли Картморов должны стать твоими. А кто-то может сказать, что и власть над страной должна перейти к тебе, как обычно бывало. Сам по себе ты слишком слаб и ничтожен, чтобы стать соперником Филипу, но другие люди могут взять тебя в оборот, чтобы создать ему проблемы. А ты знаешь, как мой брат любит, когда что-то грозит интересам его любимчика…

По венам разливался холод. Подобные мысли приходили в голову, но теперь они обрели осязаемость и твердость стали. Если отец и впрямь так считает…

— Вот о чем я бы поразмыслил на твоем месте. И боялся. А пока смакуй каждый момент, Бэзил, пей сладкие вина и наряжайся, как в последний раз. В тот день, когда брат наконец отдаст мне приказ, я зарежу тебя с таким же удовольствием, с каким прирезал этого твоего дружка. Как его там звали, лорд Росли?

Ватная тишина — только звон в ушах, звон мира, разлетевшегося вдребезги. Между подозрениями и уверенностью разница оказалась так же велика, как между тенью кинжала на стене и ударом убийцы.

— Рассказать тебе, как долго он подыхал? — слова дяди доносились словно сквозь толстую пуховую перину. — Ведь вы же были такими друзьями!

Его бросало то в жар, то в холод. Нет, он не будет слушать. Подняв взгляд к потолку, Бэзил рассматривал рисунок плафона, виденный тысячу раз. Толстая бабища в прозрачной тряпке наполняла бокал воина в нагруднике и железной юбке. Почему их всегда изображают такими жирными?..

— Рассказать, умолял ли о пощаде? Как застонал, когда я ударил в первый раз? Обгадился ли перед смертью?

На талии воина был пояс, сочно-алый, яркая вспышка цвета. Наверное, кровь, струившаяся по шее Бэзила, ползет такой же красивой лентой.

— Три удара, хватило бы и одного, но иногда я люблю повеселиться. Должен признать, он все же был поотважней тебя — впрочем, любая крыса была бы храбрее. Еще пробовал что-то вякать…

Бабища и воин расплывались, подернутые радужной мутью. За что, почему? Он представлял себе Сирила, его добродушно-ироничную улыбку, и это резало глубже ножа. Его единственная вина заключалась в том, что он принял в свою компанию одинокого унылого юнца, научил тому, что значит быть настоящим человеком света, изысканным, непринужденным, и всегда хорошо одетым, даже если завтра — конец мира.

— Кровь перемазала весь его нарядный костюмчик, и физиономию ему я тоже слегка подпортил. Но, думаю, червям плевать, как изысканно выглядит труп, как считаешь?

Оскар вытащил кинжал, и Бэзил закашлялся, согнувшись пополам. Он кашлял и кашлял, и ему казалось, что внутренности вот-вот вылетят наружу, оставив только пустую кожаную оболочку, в прямом смысле слова вывернутую наизнанку. Когда судорога перестала сотрясать его тело, пришлось снова прислониться к стене. Голова кружилась, а толстые бабищи на потолке водили веселый хоровод.

Что-то вдруг толкнуло Бэзила вперед, вспышка, которая выжгла на миг страх, не оставив ничего, кроме ненависти.

Оскар уже удалялся, своей уверенной, небрежной походкой, как ни в чем не бывало.

— Ты заплатишь за это, животное, — кровавая пена слов сама собой срывалась с губ. — Ты и твой хозяин! И на вас найдется управа.

Оскар остановился, и Бэзил, вмиг лишившийся храбрости, начал отползать по стене. Как глыба льда сочится холодом, так вся фигура дяди, застывшего в незавершенном движении, излучала сейчас опасность.

А потом Оскар развернулся и двинулся на него.

В слепом ужасе Бэзил метнулся прочь, но ноги, ставшие ватными, подвели, подогнулись, заставив опуститься на пол. Обхватив себя руками, он скорчился, зажмурившись. Смерть, забравшая Сирила, пришла и за ним, он слышал ее шаги…

— Что ж, вот он я, заставь меня заплатить, — ненавистный голос звенел насмешкой совсем рядом. — Я даже подарю тебе первый удар — пальцем не шевельну, клянусь.

Нет, его не заставят открыть глаза. Он будет сидеть так, не шевелясь, пока страшный сон не пройдет.

— Это то, о чем я говорю. Если не умеешь держать клинок в руках, с тобой можно делать абсолютно все, что угодно.

Да, но Сирил был хорошим фехтовальщиком, и вы убили его.

— Я впустую трачу на тебя время. Ты — ничто, Бэзил, меньше, чем ничто. Отказываюсь верить, что ты — сын моего брата, твоя шлюха-мать, должно быть, прижила тебя с кем-то из своих любовничков. Ты не моя кровь, так и запомни, и я буду обращаться с тобой соответственно. А если соберешься мстить, то знаешь, где меня найти. Я жду.

Шаги уже умерли в отдалении, а Бэзил все не мог пошевелиться, словно вмерз в стену этого холодного дома. Он смотрел на переплетение своих тонких пальцев, белых, изящных. Бесполезных. Обычно они напоминали ему о матери, о ее нежных прикосновениях, но сейчас он их почти ненавидел. Оскар прав — он меньше, чем ничто.

Он искал ответов — и получил один. Теперь ему жить с этим.

Они отобрали у него все, и он хотел вернуть боль с избытком. Хотел увидеть кровь Оскара, разлитую по земле, даже если упадет от этого зрелища в обморок. Разрушить мир, в котором всем заправляли такие, как его отец и дядя.

Но больше всего, прямо сейчас, ему хотелось стать птицей, с которой его сравнила Ренэ. Выпорхнуть в окно, взмыть к бескрайнему небу, видневшемуся за тонкой решеткой, и улететь далеко-далеко от этого проклятого места.

Осень 663-го

Сейчас, когда по вечерам уже бывало свежо, их семейство предпочитало проводить время после ужина в небольшой, уютной комнате на третьем этаже. К достоинствам помещения относилось и то, что его не составляло труда хорошенько протопить.

Филип наблюдал за пляской огня в камине и говорить ему не хотелось. Молчали и остальные. Тетя Вивиана погрузилась в вышивку, споро орудуя иглой, Анейра, смотревшаяся королевой даже в скромном глухом платье, за последние дни вообще едва ли произнесла десяток слов. Не было и Офелии, чья милая болтовня обычно оживляла и согревала такие семейные сборища. Сестра в своей комнате, откуда ее не выпускали, словно заразную больную. Наверняка плачет, лежа на кровати.

Бэзил, как всегда, блистал отсутствием, променяв родных на компанию нелепых дружков.

А отец… Он восседал на своем обычном месте, в громоздком кресле у камина, которое никому не приходило в голову занять даже тогда, когда лорд Томас отсутствовал месяцами. Отец никогда не отличался разговорчивостью, а сейчас от его тяжелого молчания становилось не по себе.

Эти дни должны были бы стать днями радости — отец вернулся, невредимый, войскам удавалось пока удерживать напор андаргийцев, которых отвлекал бесконечный конфликт с Ву'умзеном, обострившийся за последние полгода. В военных действиях наступило затишье, выгодное обеим сторонам.

Вместо этого, в доме царила похоронная атмосфера. Приглушенные голоса, темные одежды…

Поднявшись с кресла, отец встал перед камином. Поворошив кочергой багряные поленья, уставился в огонь, будто ища ответы в его пламенном сердце, как часто делал прежде, чем начать серьезный разговор. Ранее отец отпустил всех слуг, что тоже наводило на размышления.

— Я говорил с Полом Валенна, — Он не оборачивался. Был виден лишь темный силуэт, подсвечиваемый пламенем: мощная спина, широкие плечи, непокрытая голова с по-солдатски коротко подстриженными волосами. Филипа это более чем устраивало. — Предложил ему руку Офелии.

Филип втянул воздух. Он все понимал, но Валенна так стар…

— Разумеется, было бы бесчестно умолчать об особых обстоятельствах. Пол был очень добр, — Отец произносил слова жестко, четко, без выражения. — Он понимает, что Офелия, по сути, хорошая девушка, попавшая в беду из-за своей наивности. Не будь он Валенна, он взял бы ее. Но его долг — заботиться о чести рода, не только своей личной. Он выразился с большим тактом, но суть такова.

— Ах, вот как, — сказал Филип. Я это запомню.

— Он прав, — Голос мачехи заставил вздрогнуть Филипа, уже отвыкшего его слышать. — Офелия более не достойна такого замужества.

— Можно лишь восхищаться вашей беспристрастностью, дорогая Анейра, — На лице тетушки Вивианы читалось что угодно, только не восхищение. Иголку в натянутую ткань она вонзала, словно кинжал в печень врага. — Вы говорите так, будто Офелия не ваша дочь, а какая-то бродяжка.

Анейра помолчала, прекрасные губы плотно сжаты. — В поступке моей дочери проявилась порочность ее натуры, которую я не могу отрицать, — произнесла она наконец.

Несчастье с Офелией сильно ударило по бедной мачехе. Позор дочери стал для нее настоящей трагедией, и винила в ней Анейра себя. Филип до сих пор не мог забыть, как взглянула та на дочь, когда он привез Офелию домой. Отшатнулась от нее с ужасом и отвращением, как от прокаженной, и заперлась у себя в покоях, предоставив леди Вивиане разбираться с горько рыдающей девчонкой.

— Интересно, от кого же она могла ее унаследовать? — сухо поинтересовалась тетя. Стежок, еще стежок… — Разумеется, не от моего достойного брата, и, уж конечно, не от такой безупречной женщины, как вы.

Филип не выдержал. — Перестаньте. Натура Офелии самая обыкновенная, такая же, как у большинства женщин.

— Что ж, тебе виднее, дорогой мой, — Тетушка хищно перекусила нитку. — Ты у нас знаток.

— Довольно, — Отец говорил негромко, и все же Филип знал, что перемывать косточки сестре этим вечером больше не будут. — Что касается замужества Офелии, то у меня есть другие варианты. С ними вопрос быстро не прояснится, но я извещу вас всех, как только приму решение.

Он наконец повернулся к семейству. Филип, сразу опустивший голову, почувствовал, как отец прошел мимо, задев руку плащом. Повеяло знакомым запахом дерева и дубленой кожи.

А потом на плечо легла тяжелая ладонь.

— Идем. Ты хотел поговорить — так поговорим. Дамы простят нам, если мы их покинем.

Анейра ответила коротким поклоном, тетушка пренебрежительно помахала рукой, в которой держала иглу. — Идите, идите. Дамы найдут, чем заняться.

Филип с трудом распрямил заледеневшие члены. Его ждал разговор, предвкушение которого заставляло не спать ночами — и отнюдь не от радости. Что ж, за ошибки надо платить.

…В кабинете отца было зябко. Его слуга поспешно развел огонь в камине, зажег свечи в витых подсвечниках из позолоченной бронзы и оставил Филипа вдвоем с отцом, повинуясь жесту хозяина.

Отец положил руку на высокую спинку кресла, придвинутого к столу, но садиться не торопился. Тишину нарушал лишь треск поленьев — ждать лорд Томас умел.

Филип с трудом сглотнул, скользя взглядом по столу, на котором царил идеальный порядок, как и во всей, почти по-походному просто обставленной комнате. Все, что угодно, лишь бы не смотреть на отца.

Как и при первой встрече, сразу по возвращении того в столицу, хотелось упасть перед ним на колени и молить о прощении. Но, как и тогда, что-то опять удержало его. Я уже не ребенок, чтобы так легко избавляться от груза вины.

Вместо этого Филип отвернулся к камину, избегая взора, пронизывавшего насквозь.

— Ты просил ничего не предпринимать, не поговорив с тобой, — раздался голос отца. — Что ж, я жду.

— Что вы собираетесь делать по поводу Кевина Грасса? — Это имя жгло язык.

— Ты знаешь, что должно быть сделано.

Да. Он знал.

— Мне так жаль. Я бы отдал все, чтобы исправить то, что случилось, — Оправдания жалкие, как иссохшийся уд столетнего старика. Да и разве помогут здесь слова? — Это я привел его в этот дом, познакомил с Офелией, я…

Скрипнул паркет — отец подошел ближе. В отсветах огня грани сурового лица казались резкими и твердыми, как каменные сколы. — Ты… — Широкая пятерня поднялась в воздух — и неловко погладила Филипа по голове. — Ты не должен винить себя, сын мой. Ты не мог догадываться ни о вероломстве друга, ни о… легкомыслии сестры.

Жесткий, непреклонный… Таким отец мог быть со всеми, кроме него. Вот только сейчас от его доброты становилось только тяжелее.

Филип помотал головой, смахнул упавшие на глаза волосы. — Должен был догадываться.

— Ты еще очень молод, Филип. В твои годы естественно относиться к людям с доверием. Мне жаль, что тебе пришлось так рано испытать, что такое предательство друга.

Оправдание не для такого, как он. — Я не настолько наивен и не так уж верю людям. Я верил… — Горло предательски перехватило. — Верил ему. — Он постарался объяснить. — Кевина терции и кварты всегда интересовали больше, чем женщины, а Офелия… Такие юные создания влюбляются в кого-то… кого-то вроде Бэзила, или моего друга Фрэнка. А не в мрачных здоровяков со взглядом голодного волка.

— Любовь, сын, меняет людей, заставляет совершать самые безумные поступки.

Любовь… Если бы речь шла о ней, эта история не была бы такой гнусной. Кто бы мог подумать, что он будет жалеть о том, что Кевин Грасс не влюбился в его сестру!

Но если отец узнает всю правду, Грассу не жить.

— Хотя она, разумеется, не может служить оправданием, чтобы забыть о долге, — Лорд Томас не мог обойтись без морали, которой пичкал потомство с результатом, что должен был бы расхолодить любого.

Филип приказал себе сосредоточиться на цели. Предстояла опасная дуэль, в которой, вместо оружия, придется использовать любовь отца к нему.

Он подобрался, готовясь к началу маневров. — Должно быть, меж ними пробежала искра в ту ночь, когда Кевин спас нам с Офелией жизнь. Он был… хорош тогда. И опасен для нежного девичьего сердца. Но я-то думал о сестре, как о ребенке!

— Что-что?! Отец, впервые услышавший эту историю, был, разумеется, потрясен и желал все знать.

Филип рассказал ему и о бандитах, и о чудовище, красочно расписав заслуги Грасса — благо, преувеличивать почти не понадобилось.

История ночи, когда против них восстали сами силы ада, погрузила лорда Томаса в глубокие раздумья — еще бы! Усевшись за стол, он замолчал надолго.

— Не могу поверить, что вы скрывали это от меня, — проговорил наконец. — Вот тут я и впрямь на тебя сердит. Ты должен рассказывать мне все.

А ты мне рассказываешь все? невольно подумал Филип. А вслух произнес: — Кевин спас нас… У семьи Картмор долг перед ним.

— Многие сказали бы, что честь важнее жизни, а он нанес урон чести нашей семьи. Сейчас законы чести требуют, чтобы один из нас вызвал его на поединок. — Суровый голос смягчился. — Я знаю, сын, это тяжело.

— Поединок… уже состоялся, — Об этом рассказывать хотелось еще меньше, но ничего не попишешь, придется. — Мы с Грассом дрались, когда я нашел их… вместе. Кевин одержал верх. Я нанес ему рану в лицо, но потом… Ему ничего не стоило убить меня, но он этого не сделал.

Слабак.

— Посмел бы он только! — В словах отца зазвучал металл. — Тогда твой Грасс точно подписал бы себе смертный приговор.

— Думаю, он догадывался, что на приговоре и так уже высохли чернила. Но пощадил меня — ради любви, что питает к моей сестре.

Боги, какая высокопарная чушь.

Отец нахмурился, что-то обдумывая. — Он может дать сатисфакцию твоему дяде. Тайная дуэль, чтобы не пошли сплетни о том, что стало ей причиной.

Филип усмехнулся, хотя было не до веселья. — Давайте хотя бы не лицемерить, отец. Дуэль с моим дядей!.. С таким же успехом вы можете подослать к Кевину отряд головорезов — это будет честнее.

— Именно так я и собирался сделать, — спокойно согласился тот. — Но раз он был твоим другом, мы могли бы оказать ему эту последнюю честь.

— В некотором смысле он уже наказан, — вкрадчиво заметил Филип. — И вряд ли можно придумать наказание худшее.

Известие о проступке Кевина — и возмездии, что последовало за ним, привело лорда Томаса в ярость. На виске взбухла жила, кулак опустился на стол — не с размаху, но с силой.

— Поднять руку на отца! Святотатство! Во времена правления твоего деда, он лишился бы за это головы. Да и сейчас в Андарге…

Бесить отца еще больше он не планировал. — Старший Грасс — жестокий, злой человек, полная противоположность вам. Кевин был просто не в себе, потеряв Офелию.

— Сыну не дано судить отца, — отрезал лорд Томас. — Такому не может быть оправдания. И если раньше еще можно было подумать о том, чтобы выдать за него Офелию…

А вот это в планах не значилось точно!..

— …Особенно коли окажется, что она ждет ребенка, то теперь этот юноша окончательно погубил себя, — Отец ненадолго задумался, постукивая костяшками пальцев по деревянной мозаике столешницы. — Я считаю наказание слишком мягким. В назидание остальным ему стоило хотя бы отрубить руку.

Филип пожал плечами. С его точки зрения, судья, с которым он пообщался лично, вынес идеальный приговор. Что до рук, то их отрубить никогда не поздно.

— Поверь, я не лишен сострадания, — произнес отец, помолчав. Сейчас морщины глубоко проступали на омрачившемся челе, старя его лет на десять. — И я когда-то был молод, и даже… — Он устало потер надбровные дуги. — Не знаю, стоит ли говорить тебе об этом, но раз уж начал, то расскажу.

Отец указал рукой на табурет, и Филип присел, пользуясь его дозволением.

Его любопытство разгорелось до предела. Что мог натворить лорд Томас Картмор, всегда столь рассудительный и правильный, как часы на городской ратуше?

— Только помни, ошибки родителей — не оправдание для дурного поведения детей. Из них надо извлекать урок. Ты должен превзойти меня, ведь тебе уготована более высокая участь.

Филип не мог себе такой представить, а уж превзойти отца… Еще попросили бы его взлететь без крыльев!

— Я тоже был когда-то влюблен в ту, о ком не должен был думать, — Сейчас отрешенный взгляд наверняка читал в пляске огня картины прошлого. — Когда я был еще моложе тебя, ранение привело меня в дом одного дворянина, чье имя я не буду называть. Я долго там пробыл — сперва меня нельзя было перевозить, а потом я и сам не хотел уезжать. У хозяина дома была дочь, милая, добрая, скромная девушка с волосами, как лен. — Улыбка тронула губы лорда Картмора. — Ты можешь догадаться, как развивались события. Я влюбился, и, слово за слово, вырвал признание у нее. Вот только, — Он снова стал серьезным. — Мой отец, твой дед, и слышать не желал о таком браке. Он уже выбрал мне жену, леди из рода Силла. Такой союз должен был укрепить связь семьи Картмор с тем, что осталось от королевского дома Сюляпарре, придать нашей власти большую легитимность в глазах Древних семейств…Выбор отца был, разумеется, мудр, но молодость слепа и самолюбива. Я настаивал, что мы и так породнились с Силла, когда он сам женился на моей матери, родственнице княжеской семьи по другой линии. Впрочем, спорить с твоим дедом было как спорить со скалой. Этим я хочу сказать, — поспешно добавил отец, — что твой дед был человек с железным характером, умевший придерживаться принятых решений. Я глубоко его чтил, и все же, когда ты молод и глуп, отказаться от девушки, которой предложил руку, кажется невозможным.

Что ж, отлично. Отцу будет сложнее осудить кого-то на смерть за то, что готов был сделать сам. Сопереживание — великая сила.

Лорд Томас прокашлялся. — И я решился на неповиновение. Да, сейчас мне стыдно вспоминать об этом, но я уговорил мою возлюбленную бежать… Она была добропорядочной девушкой, но Темнейший, внушивший мне эту черную мысль, помог мне и ее сбить с пути истинного.

Филип слушал, затаив дыхание, пытаясь сдержать улыбку, раздвигавшую губы. Отец в роли молодого безрассудного влюбленного — это было так мило! Сегодня он и впрямь открылся ему с другой стороны.

— Наступила ночь побега. Были готовы кони, чтобы переправиться в Андаргу. Я знал, что отец не простит неповиновения, что не стоит даже показываться ему на глаза после того, как я нарушу его волю. А еще я знал, что вместо меня его наследником станет мой брат. Я пытался представить Сюляпарре, которым правит Оскар…

Да уж, перспектива, о которой нельзя думать без содрогания.

— Твой дядя, — отец осторожно подбирал слова, — как ты знаешь, великолепный солдат и славный муж. Он превосходит меня во многих вещах, а на поле боя ему нет равных. Но как правитель… Если дать ему управлять страной, оно подожжет ее, чтобы не заскучать. Пока я ехал в темноте к дому моей любимой, я думал о Сюляпарре, об ответственности, которая стала моей с рождения… И понимал: что бы я ни решил, я отвечаю за все, что произойдет с нашей страной дальше, даже если буду за много миль от нее. Моя возлюбленная так и не дождалась меня. Наверняка решила, что я — последний трус.

— Вы знаете, что с ней сталось?

— Конечно, — отец улыбнулся. — То, что и должно было — она вышла замуж с благословения родителей, за достойного дворянина, и родила ему семерых детей. А я… я поехал в столицу, дабы увидеться с твоей матерью, как велел мне мой отец. И час, проведенный с ней, выжег из головы все мысли о другой… Но это другая история.

С печальным концом.

— Я рад, что вы мне рассказали. Мне интересно все о вашей жизни.

Лорд Томас с сомнением поджал губы. — Не знаю. Отец должен служить примером своим сыновьям, а это — так себе пример.

Как он не понимает, что эта история только заставила Филипа уважать его еще больше?

— Как видишь, я могу понять, что руководило твоим другом. Мне жаль его, хотя, войди он сейчас в эту комнату, я убил бы его собственными руками. И если я говорю "он должен умереть", то безо всякой радости.

Сердце забилось, как зверек в капкане. Пришло время для козырной карты. Коли это не сработает… — Убейте его — и на моей совести будет еще и смерть друга. Да, это так. — Филип поднял руку, отметая возражения, готовые сорваться с языка собеседника. — Я свел их вместе, я позволил им полюбить друг друга. И я до самой смерти буду корить себя в этом. Все, что произошло и произойдет после этого — моя вина, как вы и сказали.

Какая же это гнусность, разыгрывать спектакль перед отцом ради того, чтобы оттянуть кончину негодяя! Но смерть Грасса принадлежала ему одному, и он отдаст приказ о ней, когда будет готов. Тот не сбежит от него в небытие, оставив с этой черной дырой в груди, которую заполнит только месть.

Бедный отец выглядел растроганным. Но быстро овладел собой. — Пойми, оставлять его в живых… просто опасно. — Он поднялся из-за стола и прошелся взад-вперед, заложив руки за спину. — Твой друг может начать болтать.

Сказал, как топором обрубил — Филип почти решил, что все потеряно. — Кевин не из болтливых. Это самый замкнутый человек, которого я знаю. Кроме меня, у него друзей не водилось. Да и кто б поверил похвальбе того, над кем смеялся весь город?

— Разговорится, когда хлебнет лишнего.

— Он презирает вино. Я никогда не видел его пьяным.

— Да это просто какое-то сокровище, — мрачно пошутил отец, — в некоторых отношениях.

— И подумай о бедняжке Офелии! — Этот довод пришел в голову только сейчас. — Довольно и того позора, что на нее обрушился. Ты хочешь, чтобы она оплакивала не только честь, которой лишилась, но и человека, который погиб из любви к ней? Не хочется, чтобы остаток ее жизни был омрачен еще и этим.

— Сын, ты о многом меня просишь, — Отец опустил руку ему на плечо. — Правителю допустимо иногда жертвовать честью, но только ради высшей цели — блага государства. А ты должен научиться принимать тяжелые решения — потому что на твою долю их выпадет много, поверь мне. Такова цена власти.

— Мне не нужна власть, — прошептал Филип. Представить себя на месте отца — да даже ангелочки-путти будут над ним смеяться!

— Тебе так кажется, потому что она у тебя есть. Властью облечен я, и, любя тебя, стараюсь выполнять твои желания. Вот сейчас ты хочешь спасти друга от заслуженной кары — а значит, тебе нужна власть сделать это. Чего ты не хочешь, так это ответственности, и кому, как не мне, это понять! — Он вздохнул. — Парадокс власти в том, что чем больше ее у тебя, тем более ты связан необходимостью по рукам и ногам — и тот, кто стоит на вершине власти, иногда не может распоряжаться даже собственной душой, если необходимость велит бросить ее в огонь. — Хватка на его плече стала жестче. — Решай сам — жить соблазнителю твоей сестры или умереть. И помни, на этот раз все последствия и впрямь на тебе.

Филип посмотрел на отца снизу вверх. Прошептал: — Понимаете, он был моим лучшим другом.

Как трогательно! Даже не пришлось напрягаться, чтобы вызвать влагу на глаза. Довольно было вспомнить, каким дураком себя выставил, и злость сделала дело за него.

— Скажите, отец, — спросил Филип о том, что его действительно волновало, не рассчитывая, впрочем, получить ответ. — Что надо сделать, чтобы заслужить верность, настоящую, такую, когда тебя не предадут ни ради славы, ни ради богатства, не променяют ни на кого и ни на что? Или ее нет на свете? Или я просто ее не стою?

Он отлично вошел в роль. В груди нарастала тупая боль — там словно завинчивали тугую пружину, ржавую, готовую лопнуть в любой момент.

— Ты много хочешь, Филип, — заметил отец с несвойственной ему мягкостью. — Дружба — это прекрасно, а любовь сладка. Но помни, единственное, что никогда не изменится, это кровь. Ее не выльешь из жил, чтобы заменить новой. Твоя семья всегда останется твоей семьей, и это — превыше всего.

Ну да, у него же есть Бэзил! С таким заботливым братом и друзья не нужны!

Пружина натянулась до предела, и, подскочив с кресла, он порывисто обнял отца за шею. К таким девчачьим нежностям лорд Томас не привык, а потому застыл, как гранитное изваяние, которое иногда напоминал.

Ничего, потерпит. Увы, любящей мамочки, готовой вытирать слезки, у Филипа не имелось, лишь непреклонная тетушка Вивиана да мачеха, на чьей роскошной груди рыдать было бы несколько неприлично, хотя и, несомненно, приятно.

Эта мерзкая резь в глазах… Он заморгал, до боли прикусив губу. Сопли будут лишними, особенно сейчас, когда результат уже достигнут. Его уже достаточно унизили, чтобы еще позориться перед отцом.

Спину согрела горячая ладонь, и на миг ребра затрещали в медвежьей хватке. Отец пробормотал что-то вроде "ну, ну", словно коня успокаивал. Было приятно чувствовать его тепло и силу, как в детстве, когда эти могучие руки подбрасывали Филипа высоко в небо, а потом ловили, визжащего от восторга.

Он заставил себя отстраниться. Хорошенького понемножку.

— Ну-ну. Не раскисай. — Отец смущенно похлопал его по плечу. — Ты же уже мужчина. Все будет хорошо.

Филип кивнул и улыбнулся.

Правда, улыбка быстро стекла с губ, словно смытая дождем, начинавшим долбить в окно. К горлу подкатил горький ком.

Он отошел к стеклу, за которым мир расплывался серыми кляксами, делая вид, будто чрезвычайно увлечен этим зрелищем. А потом молча подошел отец, и они начали делать вид вместе.

Стоя рядом с единственным человеком, который никогда его не предаст, Филип поклялся себе, что больше не подведет отца, чего бы ему это ни стоило. Даже если тот до смерти замучает его избитыми нравоучениями.

III.

Филип устроился на единственном предмете мебели, что стоял в темной, обшарпанной комнате на втором этаже "Хитрого Лиса". Используя продавленную кровать на манер кресла, он и тут умудрился принять позу, смотревшуюся достаточно элегантно — полулежал-полусидел, закинув ногу на ногу.

Кевину садиться было незачем — работка предстояла стоячая. Он поджидал гостя у входной двери, спиной прижавшись к стене, рука на навершии кинжала — на всякий случай.

Как странно, что они снова делают что-то вдвоем… С каждым мгновением тишины воздух в комнате накалялся все больше, и любое слово могло стать искрой, за которой последует взрыв.

К счастью для них обоих, Филип сохранял молчание, покручивая в пальцах небольшой ножик на ленте. Рубин у него под горлом рдел, как глаз голодного дракона, и, казалось, это сияние рождается внутри само по себе, а не от коптящих свечей, вонявших тухлым салом.

Вначале Кевин услышал голос лестничных ступеней. Два человека, оба — легкого телосложения. Тот, что в обуви на каблуках, поднимался первым, ему послушно вторили шаги второго. Затем скрипнула дверь.

Фигура, показавшаяся на пороге, смотрелась особенно нелепо здесь, в аскетичной, жалкой обстановке. Розовые кудряшки ниже плеч, пышный кружевной воротник, фижмы… Из-за плеча Лулу опасливо выглядывал его слуга, худой паренек в темном платье.

— Зачем ты меня сюда вызвал? — Лулу обращался к Филипу. Кевин стоял так, чтобы не попадал в поле зрения франта. — Нельзя было поговорить во дворце? И ты знаешь, где я живу. Эта дыра…

Прежде чем ответить, Филип лениво потянулся, разминая затекшие мускулы. — Брось, Лулу, только не говори мне, что ты впервые приходишь в сомнительную гостиницу, где тебя ждет мужчина.

— А по-моему, это просто наглость! Тебе надо со мной поговорить, ты ко мне и приезжай, а я не обязан прибегать по первому свисту, как собачонка. — Лулу ступил внутрь, его слуга — за ним. — На сей раз мне стало любопытно… только и всего.

— Когда я свищу — тебе лучше бежать, да. Во дворце мы поговорить не могли — нужна… немного более интимная обстановка.

— Хм, звучит почти интригующе. Еще шаг вперед…

— Может, я явился бы к тебе домой, если бы ты не забрался в такую чертову глушь… — Филип подал Кевину знак глазами, продолжая болтать: — Даже от дворца на улицу Ирисов тащиться почти час, а уж отсюда, из Нижнего Города… В отличие от моего бездельника-брата и вас, его нахлебников, у меня есть дела государственной важности. Я не могу тратить время, разъезжая по окраинам.

Лулу показал мелкие острые зубки. — Что поделаешь, некоторым из нас не по карману снимать приличные комнаты в дорогих кварталах. После того, как твой папочка перестал платить Бэзилу содержание, нам с Лили от него почти ничего не перепадает. Наверняка ты приложил к этому руку!

— Почтенный родитель не торопится присылать тебе содержание?

Лулу повел плечом. — Ни гроша. Но ничего, я — старший сын, еще покатаюсь на его лошадях после того, как он сделает мне одолжение, наконец сдохнув. Ладно, если ты позвал меня для бесед о моем семействе… — Он начал поворачиваться на своих высоченных каблуках.

Пришел момент выступить из тени и захлопнуть дверь, остававшуюся приоткрытой, перед самым его носом.

— Ты хотел поближе познакомиться с Кевином, — сказал Филип. — Вот он.

Лулу остался невозмутим при неожиданном появлении, лишь вопросительно изогнул подведенную углем бровь. Зато слуга его в панике забился в угол, выставив перед собой руки, словно из тьмы на него выскочило чудовище.

Да уж, храбрый малый.

Лулу смерил Кевина долгим взглядом, покосился на Филипа. Потом ущипнул себя за руку. — Нет, я не сплю. А значит, подсказывает мне что-то, наша интимная встреча втроем пройдет немного не так, как это произошло бы в моих грезах.

Надо признать, он неплохо держался.

— Твой лакей может уйти, — разрешил Филип.

Слуга метнулся было к двери, но, уже держась за ручку, остановился, вопросительно взглянув на господина.

— Твой лакей — тоже, — парировал Лулу, кивая на Кевина.

Стоило податься вперед, как слуга, не выдержав, пулей вылетел наружу. Снова грохнула дверь, и Кевин запер ее на ключ, убрав его в пояс.

— Грасс нужен мне здесь, чтобы заставить тебя говорить не только скабрезности.

— Для этого потребовалось бы божественное вмешательство, — хмыкнул Лулу. Крутанулся на месте, и, убедившись, что пути к бегству закрыты, завопил истошным матом: — Люди, сюда, на помощь! Извращенцы невинности лишают!

Достаточно было слегка пихнуть его, чтобы он отлетел к стене, приложившись головой. Цветной парик сполз набекрень, сапоги на высоких каблуках разъехались, заскользив по полу.

Даже Филип слегка опешил: — Ты что, Лулу, какие извращенцы? А главное — какая там невинность?

Франт снова завопил, и Кевин шагнул ближе. Когда его тень накрыла мотылечка, тот замолк, поперхнувшись.

— Не трудитесь, мой лорд. В соседних комнатах никто не живет, а хозяину заплачено достаточно, чтобы он остался глух, слеп и нем, даже если мы потащим мимо него ваш окровавленный труп.

— Было б глупо не попытаться, — заметил франт философски, принявшись как ни в чем не бывало оправлять наряд. — Что до остального, то даже ты, Филип, не можешь запретить человеку мечтать.

Кевин посмотрел на Картмора, ожидая сигнала, что можно приступать к делу. Пока что было не ясно, кто тут кого пытает…

— Кольцо, Кевин.

Он вытащил кольцо и ткнул под нос Лулу. Аметист, в который была врезана роза, слабо переливался.

— Мое кольцо! Как оно к вам попало? — Франт потянулся за ним и получил по пальцам. — Ау!

— Лучше скажите, как получилось так, что вы его лишились?

— Думаю, что могу делать с моими вещами все, что мне заблагорассудится, не так ли? — возмутился Лулу, отлепляясь от стены.

Это было ошибкой. Удар ногой по лодыжкам — и он на полу, приземлился прямо на тощую задницу. Парик окончательно свалился, обнажив рыжие непокорные вихры, коротко остриженные и блестящие медью.

— Вы подарили его скрипачу, не так ли?

— Может да, а может нет.

Кевин переглянулся с Филипом, и тот кивнул. Ну наконец-то!

Он сгреб франта за патлы, чтобы не дернулся, и смачно хлестнул пару раз по беззащитной физиономии, от души жалея, что ему велено обходиться малой кровью. Металлические нашивки на перчатке оставили след на коже мотылечка, раскровили губы.

— Так да или нет? — спросил Кевин снова, отбрасывая его назад.

— Для тебя, дорогой мой, всегда "Да!" — проурчал Лулу, зыркая на него снизу вверх злыми желто-зелеными глазами. Сейчас он походил на паяца, которого покусала бешеная собака: пламенные пряди торчат во все стороны, на неестественно белом, в толстом слое пудры, лице полыхают красные точки, подведенный алым рот растянут до ушей в безумной пародии на улыбку.

Кевин не удержался от того, чтобы лишний раз приложить его черепом о стену. Буркнул сквозь зубы: — Приятно слышать, — Сказал, распрямляясь: — Вы тоже пригласили его на свидание, так? Вы — на шесть, ваш дружок — на семь.

— Ваш интерес к моей любовной жизни просто поражает.

Кевин занес ногу для удара, и Лулу поспешно добавил: — Ну хорошо, пригласил, что с того-то? Рановато для сцен ревности, не находишь?

Извращенец довольно легко признавался в том, что могло его изобличить, хоть по нему не скажешь, чтобы он умирал от страха. Зато с каждым моментом Кевин все меньше сомневался, что этот мог прирезать кого угодно, начиная от родной матери и заканчивая случайным любовником. Вот съесть… Но кто знает, что модно сейчас у таких, как он?..

— Тогда скажи, — донесся ленивый голос Картмора с ложа, — коли у тебя так плохо со средствами, зачем раздаривать дорогие кольца?

— Потому что продажные людишки, вроде твоего музыкантишки, ничего не делают без задатка, — ответил Лулу с презрением. — Я собирался потом выменять кольцо назад за пару монет.

— К тебе в шесть, к Лили в семь… Свидание за час?

Лулу фыркнул. — Я не собирался вести с твоим скрипачом философские беседы. Лили живет неподалеку от меня, он успел бы обслужить нас обоих.

Только что казалось, что Картмор чуть ли не засыпает, но тут он ожил и насторожился, подавшись вперед, как кот, завидевший птичку. — Вот только до Лили Тристан почему-то не дошел!.. Может, потому, что его хладный труп остался у тебя в комнатах?

— Да пошли вы… — Мотылек попытался приподняться, но носок сапога, вонзившийся в живот, заставил его зайтись в приступе кашля. — Он просто не явился, маленький мерзавец, — прохрипел франт, когда Кевин замахнулся снова. — Захапал мое кольцо… Вы же не собираетесь мне его вернуть?

— Вообще-то это мое кольцо. У тебя есть какие-то свидетели…

— Нет, со мной не было слуг, коли ты опять об этом.

Филип сделал нетерпеливый жест. — Давай-ка нашего общего друга сюда, Кевин. Никогда не думал, что скажу это, но хочу видеть его напудренную рожицу вблизи. Так я вернее пойму, врет он или нет.

Кевин повиновался. Ухватив Лулу за ворот и за короткие пряди, протащил по полу к кровати, пронзительный визг франта — как музыка в ушах. После того, как он швырнул его к ногам Филипа, на перчатке осталась пригоршня грязно-рыжих волос.

Картмор устроился поудобнее, рассматривая мотылька сверху. — Тск, тск, — поцокал он языком. — Не удивительно, что ты носишь парик! Какая мерзость, — Наморщив нос, он подергал растрепанные волосины франта, выглядевшего сейчас не слишком франтовато.

— Оставь мои волосы в покое, — огрызнулся Лулу, пытаясь их пригладить.

— Ты называешь это волосами? Вот у моего брата — волосы, а это недоразумение какое-то, — Филип небрежным жестом оправил свои густые темные кудри. — Ответь-ка, что ты делал в доме Тристана? Я видел тебя там в обличье женщины.

Воззрившись на Филипа с изумлением, которое казалось искренним, Лулу покрутил пальцем у виска. — Я давно подозревал, что в голове у тебя, Картмор, винтики расшатались, но ты окончательно…

Хотя Кевин был от души с ним согласен, пришлось залепить ему оплеуху, от которой франтик завалился на бок.

— Осторожно, — весело предупредил Филип, — ему может понравиться!

Приподнявшись на локте, Лулу сплюнул на пол струю слюны, розовой, как его дублет. — У меня уже стоит, — заверил он.

Кевин вытер ладонь о штаны, даром, что на нем были перчатки.

— Дом Алхимика, — настаивал Филип, хотя голосу его недоставало убежденности. — Дама в накидке, изысканные духи. Если это был не ты, значит — Лили, и мы займемся им следующим.

— Только посмейте! — вскинулся Лулу, сразу подобравшись. Круглые глаза его сверкнули из-под рыжих прядей поистине опасным блеском.

— Ты ведь очень привязан к бедняжке Лили, да? — вкрадчиво уточнил Картмор.

— Я люблю его, как брата. Тебе не понять — брат из тебя никудышный.

— Итак, ты любишь Лили — как брата, хорошо. И зазываешь к себе юношу, который ему понравился, практически уводишь у него из-под носа. Или у вас так принято, делиться? Но тогда вы могли бы встретиться все вместе, втроем.

— Воображение заработало, да, Филип? — Лулу смотрел все так же вызывающе, но развлечения последних минут начинали сказываться — по лбу ручьями стекал пот, размывая пудру, а усмешка превратилась в оскал загнанной в угол крысы.

— Лили ничего не знал о вашем свидании, иначе упомянул бы об этом. Значит, ты подсуетился у него за спиной. Как дурно, вставать на пути зарождающейся любви!

— Да какая любовь! С продажным щенком, согласным встречаться сразу с двумя, чтобы получить лишнее колечко или кошель с серебром.

— То ли дело ты, сама чистота и непогрешимость! — усмехнулся Картмор. — Но речь не о тебе, а о Лили, да? Это для него Тристан был недостаточно хорош. Как и все другие его дружки. Лили сказал мне, что ему не везло в любви, перечислил имена… Я собрал сведения, и его невезение, действительно, превосходит всякое вероятие, — Филип начал перечислять: — Один из тех, с кем он путался, Лоран, погиб в бою, тут все ясно. Другой, Морис Аннель, покинул город неожиданно для всех своих знакомых, и с тех пор не вылезает из родного поместья. Про этого мы хотя бы знаем, что он жив. Марша Вельмара нашли мертвым в кабаке после стычки с неизвестными, убийцу не поймали. А Анн Моро свернул шею, упав с лестницы, и слуги нашли его уже остывшее тело. Подозрительно — как тебе кажется, Кевин?

— Мне кажется, что хватит нежничать с убийцами, — Кевин потянул меч из ножен, рассчитывая, что вид обнаженной стали настроит мотылечка на серьезный лад. В тусклом мерцании свечей казалось, что красноватый металл сочится кровью.

Лулу присвистнул. — Какой роскошный меч! Такой большой, и длинный, и ши…

Слегка замахнувшись, Кевин ударил его тыльной стороной лезвия, постаравшись попасть по локтю. Франт ответил протяжным воем, перешедшим в клокочащее подобие смеха.

— Ты ведь получаешь от этого удовольствие, да? — подмигнул он Кевину, слизнув с губы каплю крови. — Не стесняйся, у каждого свои слабости. Кому-то нравятся женщины, кому-то — мужчины, мне нравятся мускулистые здоровяки — скрипач был так, мимолетным развлечением. А тебе нравится причинять людям боль.

Это Филипу нравится причинять людям боль, подумал Кевин. Все, на что я способен, это избивать их.

— Когда как, — ответил он вслух. — Об иных и руки-то марать противно.

— Но ты находишь силы себя перебороть, не так ли? — Смешок перетек назад в вой, когда Кевин, невзначай, наступил на кисть, которой дворянчик опирался о пол.

Чего уж там, он и правда получал от этого удовольствие.

Недовольный, видимо, что находится не в центре внимания, Филип раздраженно пощелкал пальцами перед лицом франта. — Сосредоточься, Лулу. Или тебе проще сдохнуть?

Желто-зеленые глаза сузились. — Если б вы собирались меня убить, вы бы не отпустили моего слугу.

— Знаешь, коли кто и может помешать мне сделать с тобой, что заблагорассудится, то точно не твой слуга. Но, пожалуй, не стоит забегать вперед. Для начала мы просто слегка подправим твою физиономию. Правда, тебе, может быть, все равно. Она совсем не так красива, как у моего брата, или даже Лили, — Филип склонил голову набок, прикидывая. — Вряд ли ее сильно испортит, скажем, расплющенный нос. Или сломанная скула. Или выбитые передние зубы. Вставишь алмазные, в конце концов. Ой, да, ты же сидишь без денег. Придется обойтись стекляшками, если такое вообще возможно. Или деревянной челюстью?

— Твой брат…

— Мой брат не выносит уродства. Боюсь, когда мы с тобой закончим, он даже взглянуть на тебя не сможет без содрогания. Но ты, конечно, всегда можешь пожаловаться моему отцу. А еще есть дядя Оскар!

Лулу пробормотал что-то под нос, очень тихо. Расслышать — нельзя, догадаться — несложно. А вслух сказал: — Лучше сразу скажите, где подписать признание во всех смертных грехах. Вот только пропавшего музыкантишку вам это не вернет, потому что я понятия не имею, где он!

— То-то и оно. Он больше не пропавший, а нашедшийся.

— Вы нашли его труп, — понял Лулу. — Пожалуйста, скажите, что кто-то прибил его собственной скрипкой! У меня от ее пиликанья раскалывалась голова.

— Его зарезали, — уточнил Кевин. — И съели.

— Съели? — осторожно переспросил Лулу. Глянул на него, на Филипа — и разразился хохотом. — С-съели?… — сипел он между взрывами веселья. — Вы думаете… что я… Вы думаете, я его съел? Убил и съел? С какой части я начал, хотелось бы знать? — Он даже прилег на спину, не переставая вздрагивать от смеха. — Ох… Распорите мне живот, может… найдете… скрипку…

Пока он приходил в себя, Кевин переглянулся с Филипом. Да, для такого, и правда, требовалось дополнительное объяснение. Но какое?..

А Лулу, отсмеявшись, одним плавным движением перекатился в сидячую позу, скрестив ноги на восточный манер. — Ладно, — Он с вызовом поднял подбородок. — Проясним кое-что. Как ни удивительно, ты кое в чем угадал, Филип. Да, я заставил Аннеля убраться из города. Пригрозил, что напишу его родителю подробное письмо о развлечениях сынка в столице, и только мы его и видели. Он поколачивал Лили, когда напивался, а мне до чертиков надоело вытирать ему слезы… Вельмар… Если ты занялся сбором сплетен и слухов, то должен знать, что он вечно лез в драку, да еще и в карты мухлевал — в иных местах нет преступления хуже. Странно не то, что его зарезали в кабацкой драке, а что этого не случилось раньше. Меня там и близко не было. Ты еще забыл упомянуть первую любовь Лили, эту сволочь Жиана Криаса, которому он имел глупость объясниться в чувствах. Я заплатил кое-кому, чтобы того избили до полусмерти темным вечерком.

Филип слушал его внимательно. — Понимаю. Ты защищаешь Лили. Ото всех.

— Да почему ото всех! — удивился Лулу. — Только от грубых скотов да от лживых потаскунов, похожих на тебя.

Настал черед Кевина смеяться. Он поймал оскорбленный взгляд Картмора — и хохотнул еще громче.

— Очень смешно, — прошипел тот.

— Лили нужен кто-то порядочный, кто не разобьет ему сердце — уж слишком оно у него нежное. А Моро… — Распухшие губы скривились в хищной усмешке. — Ну да, с лестницы он полетел с моей помощью. Этот тип тянул деньги из Лили, да еще и втыкал свою штуку во все, что подвернется — а тут уж одно из двух, я считаю. Я предложил ему пройтись до его дома пешком после праздника, и похотливый болван, естественно, согласился. Он был пьян, едва держался на ногах, это оказалось проще простого. Я хотел, чтобы он сломал себе пару костей, но вышло удачнее. Музыкантика я тоже собирался припугнуть — в конце, конечно.

— Но он не послушал… И тогда…

— Да ладно, — Лулу покачал головой. — Неужели ты правда думаешь, что я не нашел бы другого способа отвадить его от Лили, кроме как убить и съесть? В крайнем случае, просто рассказал бы Лили о наших шашнях, чтобы не доверял ему слишком.

Что ж, пока этого хватит с лихвой. Убийство, мужеложество — франт наговорил уже на полторы смертных казни. На настоящей пытке они узнают, какие еще преступления на совести Лулу. Никто не будет столько лыбиться, оставшись без зубов.

Кевин положил руку ему на плечо — ради такого случая можно и замараться. — Именем…

— Погоди, погоди, — Картмор сделал упреждающий жест. — Лулу поведал нам эту историю доверительно, и, как водится между благородными людьми, мы будем хранить его секреты — если он нам поможет. Лулу, то, что ты нам рассказал, наверняка заинтересовало бы семейство Моро, а Лили — еще больше. Но я готов забыть все, что услышал, если ты скажешь что-то, что может нам помочь, о Тристане и Доме Алхимика. Это ты ходил туда? А может, Лили? Или… — он колебался, — кто-то еще?.. Отвлекись от непристойных шуточек и подумай, это в твоих же интересах.

— Да весь этот разговор — одна непристойная шут… — на этот раз Лулу оборвал себя сам, даже бить не понадобилось. — О, вспомнил! Спросили бы по-человечески, рассказал бы сразу.

— Что ты вспомнил?

— Как раз одну непристойную шуточку. Когда я готовился к встрече с Тристаном, я выглянул из окна и заметил одного из своих кредиторов — мерзкий тип, должен сказать, крайне навязчивый, не желающий понимать, что ему не рады. Он снова плелся доставать меня, а когда оказался прямо подо мной, хм… Удержаться было невозможно — я пустил струю прямо ему на голову, вернее, на его квадратную шапку. Попал, между прочим!

— Восхитительная история, — кисло отозвался Картмор. — Но при чем здесь Тристан?

— А при том, что этот зануда засел под моей дверью часа на три, не меньше, канючил и угрожал, пока, наконец, не утомился. Я иногда переругивался с ним от скуки. Уверен, он запомнил это яркое событие своей скучнейшей жизни и сможет подтвердить, что никто не приходил ко мне в это время.

Вряд ли в комнатах франта не имелось черного входа — это надо проверить. И все же… Картинка под названием "Один день из жизни людоеда-модника" как-то не вырисовывалась. — Вы же понимаете, что это ничего не доказывает, — сказал Кевин.

— Это доказывает мою меткость.

— Это доказывает, что ты глупый щенок, которому пора начинать жить по средствам, — парировал Картмор, поднимаясь с кровати и снова потягиваясь. — Ладно, ты мне надоел. Можешь убираться.

Кажется, он резко потерял интерес к мотыльку, даже не смотрел на него больше, стряхивая с одежды невидимые пылинки.

Это внезапное окончание допроса заставило Кевина на миг потерять дар речи. Но у Лулу такой проблемы не возникло. Чтобы заткнуть его, потребовалось бы отрезать ему язык, как немому из Дома Алхимика.

— А мне казалось, мы только-только разогрелись. Ты, как всегда, разочаровываешь, Филип.

Тем не менее, он воспользовался разрешением, проворно подскочив на ноги. Правда, слегка пошатнулся, зато удачно удержал равновесие, оперевшись о плечо Кевина — и тут же ойкнул, снова едва не упав.

— Только тебе можно меня лапать, милый? Ну-ну.

Он заковылял туда, где валялся его парик, но Кевин преградил дорогу. — Вы отпускаете убийцу. Он признался…

— Ну, это дело давнее, — беззаботно откликнулся Филип. — Да и Моро, судя по описанию, — думаю, мы все согласимся — невелика потеря для общества.

Лулу протянул руку. Кевин, чертыхнувшись, отдал ему ключ, и франт скользнул мимо, одарив прощальным взглядом через плечо. — Ты теперь знаешь, где я живу. Заходи в гости.

— Да, — согласился Кевин. — Теперь знаю…

Со временем и местом, куда собирался Тристан, все прояснилось. Шесть часов, как и говорила тощая любовница Филипа. На улице Ирисов. Не ясно было только, как он вместо этого очутился в Черной башне, с дырой в основании черепа и серебряными монетами на глазах.

— Мы проверим все, что ты сказал, Лулу, — предупредил Филип, натягивая перчатки из тонкой кожи. — А ты даже не пробуй бежать. Знай, что за тобой неотрывно следит Тайная служба. Шаг в сторону — и ты в Скардаг.

— Что ж, пусть следят. Им предстоит увидеть много интересного, — Лулу подобрал и отряхнул кучерявого зверька, которого носил на голове. — Музыкантика правда убили и съели? Весьма в духе времени!

Франт уже превратился в черный силуэт в дверном проеме, когда Кевин окликнул его, повинуясь внезапному побуждению. — Скажите, вы объяснили Тристану, как добираться до вашего дома?

— Нет, — равнодушно откликнулся Лулу. — Он сказал, что знает, где это. Наверняка когда-то обошел весь город, попрошайничая. Ну, до встречи, красавчики, — Прежде чем закрыть за собою дверь, Лулу послал им воздушный поцелуй.

Скоро стук его каблуков затих внизу. Там, в зале, ждали телохранители Филипа, потягивая пиво за счет господина. Лулу будет на кого поглазеть.

Расправив складки плаща, Филип повернулся к Кевину с довольной ухмылкой. — Смотри-ка, я только что раскрыл тайну одной загадочной смерти! Веселая у вас с Фрэнком служба, это тебе не на депеши иностранных государств отвечать. Похоже, вам не помешает моя помощь. Я люблю Фрэнка, но он бывает наивен до глупости, а ты немного… — Он постучал по древесине кроватной спинки. — Хотя следить за твоей методичной работой, признаюсь, одно удовольствие.

— Да какая работа! — от отвращения Кевин сплюнул. — Ваша женушка, небось, суровее с вами обходится, когда застукает с очередной бабой. Надо было оттащить его в подвал и посмотреть, какие песни запоет после часа настоящей пытки.

— Что за песни, не знаю, зато знаю, как завыл бы мой братец, — Филип скорчил гримасу. — Да и отец разволновался бы — ему и так не нравятся друзья Бэзила, а тут еще и это. К тому же… признаюсь тебе, он меня почти убедил. Он сознался в убийстве дворянина, а это посерьезнее будет, и зачем ему нарезать скрипача на кусочки?

— Но слежку-то за ним вы оставите?

— Какая слежка! — Филип пожал плечами, словно дивясь его доверчивости. — Агенты Тайной службы слишком заняты, чтобы размениваться на такую ерунду. Я сказал это, чтобы он не попытался сбежать. А может, заволнуется и сделает какую-то глупость.

Типичный Филип. Врет, как дышит.

Он скрипнул зубами, пытаясь сдержать злость. — Ну, поскольку путь в высшие круги Ищейкам заказан, остаются ваши дружки из Дома Алхимика. Коли их хорошенько потрясти, может выясниться, что они что-то да знают. Не обязательно их трогать, довольно, если немного посидят поодиночке в подвале, это здорово развязывает язык.

— Если не терпится над кем-то поиздеваться, я уверен, найдется какой-нибудь беззащитный сирота или наивная девушка, на которых ты сможешь спустить злобу. А к Дому Алхимика и друзьям Эллис подходить не смей. Особенно — к ней самой. Это приказ.

Да только что мне теперь твои приказы, подумал Кевин, но вслух сказал другое: — А как насчет той девчонки с ее вещими снами, ее-то навестить можно? Последнее время развелось подозрительно много ясновидящих, у которых изо рта выходит что-то помимо лживого дерьма. Не опасаетесь, что Алый человек, что бы это ни была за хреновина, окажется настоящим и сожрет вашу драгоценную Эллис?

Филип нахмурился. — К девчонке, так и быть… пусть сходит Фрэнк. Он-то ее пугать не станет.

— Как хотите. Мне одно не ясно, как именно я должен разыскать чертового убийцу, когда вы перекрыли все возможности к этому. Этих не трогай, до тех — поди доберись…

Картмор пренебрежительно помахал рукой. — Что-то сомневаюсь, чтобы ты был в принципе на это способен, Грасс. Подозреваю, что убийцу придется определить мне — я даже признаю, что в куда более выигрышном положении для этого. А вот когда его имя станет известно, настанет время грубой кровавой работы, для которой ты так хорошо приспособлен. Где тебя найти я знаю, — Он широко улыбнулся, и было ясно, что речь не только о расследовании. — Если только сам не сбежишь.

— И не мечтайте. Кулаки, которые Картмор так ценил, просто чесались от желания врезать по самодовольной физиономии. Но раз начав, он едва ли смог бы остановиться. — Я поймаю убийцу, а потом мы увидим, годитесь ли вы на что-то большее, чем ядовитые уколы и мелкие, хотя и эффективные, подлости. Только не слишком тяните, а то мне надоест ждать. Я ведь тоже знаю, где вас найти.

Он быстро вышел из комнаты, едва не сбив Филипа с ног по дороге.

IV.

Приближаясь к покоям Бэзила, Ренэ пыталась скрыть волнение. Она чувствовала бы себя куда спокойнее, будь рядом Дениза, но у бедной леди Картмор снова разболелась голова — уж не беременна ли? — и в этом визите Ренэ сопровождал только лакей, показывавший дорогу, которую она и так знала.

Бэзил хотел обсудить с ней важный вопрос — но какой? Наверняка он считал важным даже выбор оттенка чулок, но вряд ли доверился бы в нем мнению какой-то провинциалки.

В прошлый раз он имел наглость ее поцеловать — вот все, о чем она могла думать. Хотелось надеяться, что этот "важный вопрос" — не просто предлог, чтобы снова увидеть ее. А вдруг он снова осмелится…

Ренэ ускорила шаг, готовая встретить опасность лицом к лицу.

Охранники у дверей, изображавшие статуи, ожили при появлении гостьи, распахнув створки.

В приемной никого не было, зато в парадной спальне…

Ее почти-принц сидел в дальнем углу, локти на коленях. Ржавое золото волос растеклось по плечам, лицо — белее бисквитного фарфора, пустой взгляд устремлен в одну точку.

Ренэ судорожно заозиралась по сторонам. Вдруг где-то здесь притаился жуткий монстр, и это он своим видом ввел Бэзила в такое состояние.

Никого — ни на стенах, ни в складках портьер…

— Лорд Картмор… Бэзил… Вы хорошо себя чувствуете?

Он не шевелился — только длинные белые пальцы едва заметно вздрагивали, будто крылья умирающей бабочки.

…Маленькую деревню из тех, что стояли на землях их семьи, как-то раз смыла река, за ночь вышедшая из берегов. Ренэ с матерью ездили оказать помощь пострадавшим — еда, немного денег, старая одежда… Люди, лишившиеся своих домов и всего нажитого, выстроились в очередь за милостыней, и только одна женщина сидела в стороне, прямо на земле, покачиваясь из стороны в сторону. Взгляд у нее был похож на взгляд Бэзила сейчас — словно она смотрела на что-то, чего не видел никто, кроме нее. Соседи рассказали, что в наводнении погибло двое ее детей…

Ренэ повернулась к лакею: — Оставьте нас.

Вышколенный слуга исчез со стремительностью, что сделала бы честь любому призраку, и Ренэ осталась одна в этой большой гулкой комнате, вместе с человеком, чей рассудок, кажется, упорхнул в дальние края.

Она осторожно подошла ближе, вздрагивая от стука собственных каблуков: — Бэзил, скажите же… Что-то случилось?

Сперва ей казалось, что он не ответит, но потом бескровные губы прошептали: — Я только что услышал признание в убийстве. Гнусном, жестоком убийстве.

Похоже, он подслушал разговор каких-то злодеев, решила Ренэ. — Это ужасно! Надо немедля сообщить вашему отцу.

— А еще я узнал об убийстве, которое только готовится. И ничего не могу сделать, чтобы предотвратить его.

— О Бэзил, я уверена, ваш отец, или дядя….

Бэзил затрясся от смеха, и эти звуки, тихие, слегка визгливые, напугали ее еще больше. — Ах, да, я забыл, что разговариваю с дурочкой!

Дурочкой! Ренэ прикусила губу, чтобы не выдать обиду гримасой. Впрочем, едва ли Бэзил заметил бы что-то — он по-прежнему смотрел так, словно перед его взором бурлили воды видимой лишь ему реки.

Ренэ снова начала оглядываться, готовая на все, чтобы привести его в чувство, даже залепить новую пощечину, чтобы разорался, как тогда. Нюхательная соль, как назло, осталась дома…

На столике у окна она заметила то, что дало надежду. Быстро, насколько позволяли юбки и высокие каблуки, сбегала туда и вернулась, сжимая в руках добычу.

Присев рядом, она первым делом сунула Бэзилу под нос лилии и с удовольствием отметила, как он отвернул голову, поморщившись, когда в ноздри шибанул их густой, сладкий запах.

— Довольно, довольно.

— А теперь съешьте это.

Вид марципанов окончательно оживил Бэзила. — Ой нет, мне нельзя, — запротестовал он, пожирая их взглядом. — Я уже съел один в этом месяце. Не все это знают, но от сладостей можно растолстеть.

Подумаешь, проблема! Легкая полнота только придала бы ему солидности.

Ренэ разломила фигурку напополам, чтобы Бэзил увидел соблазнительную фруктовую начинку и нежнейшее светлое тесто.

— Ладно, — Глубокий вздох. — Если только кусочек… А вы съешьте второй.

— Спасибо, сейчас не хочется.

Чуть ли не впервые в жизни ей было не до марципанов. К тому же, не хотелось, чтобы Бэзил принял ее за обжору. Зато она с огромным удовольствием следила, как он уплетает сладкое, зная, что иногда кусочек чего-то вкусного согревает изнутри, как материнские объятия.

— Ну что, гораздо веселее, неправда ли? — спросила Ренэ, когда последние крошки исчезли во рту почти-принца. Он даже облизал пальцы.

Бэзил снова вздохнул, но это был совсем другой вздох. — Да. Да, получше. Сейчас я еще выпью хорошего вина, — добавил он с горечью, которую не прогнали даже марципаны, — и снова погружусь в блаженный полусон, словно поросенок в роскошном загоне, не знающий, что где-то уже точат ножи. Лучше бы и не знал…

— Послушайте, — сказала она как можно мягче, — если вы не хотите рассказывать вашему отцу, мы можем позвать вашу тетушку. Уверена, она что-нибудь придумает.

Бэзил устало покачал головой. — Вы не понимаете…

— Да уж где мне. Я ведь слишком глупа.

— А, обиделись! — усмехнулся он. — Не стоит. Наблюдения за миром давно показали мне, что глупость — одна из необходимых составляющих счастья.

— В таком случае вы, должно быть, необыкновенно умны, — заключила Ренэ.

Похоже, он принял это за шутку, потому что громко фыркнул. — Ха! Достойный ответ. Умеете вы иногда сказать… А вообще можете обижаться, если хотите. Я просто говорю, как есть. Вы и правда дурочка, что совершенно естественно, сложно ставить это вам в вину. Понятия не имеете о мире, в котором оказались, да и о большом мире вокруг нас, полагаю, вам известно чуть больше, чем ничего. Я могу поделиться с вами всем, что известно мне, и тогда вы будете не более невежественны, чем обычный светский повеса, — не слишком высокая планка. Правда, веселее вам не станет, — Он опять вздохнул, откидывая голову к стене. — Зато вы храбрая… Этому не научишься.

— Вовсе нет, — запротестовала Ренэ, но Бэзил ее не слушал.

— Что бы вы сделали, — спросил он вдруг, и она с испугом заметила, что его взгляд снова стекленеет, — если бы ваш отец бил вашу мать?

Она уставилась на почти-принца. Ее отец был человек раздражительный, вспыльчивый, но матушка всегда умела его успокоить, и было почти невозможно вообразить, чтобы она позволила себе нечто, способное настолько его разгневать.

И все же Ренэ честно попыталась представить подобный ужас. Матушку она любила куда больше отца, что считала совершенно естественным. Если бы он обижал ее…

— Даже когда наши родители поступают иногда дурно… — неуверенно начала она. — Нам не дано их судить. Да и что здесь можно поделать?

— А если бы вы узнали, — Он сжал ее запястье, и Ренэ вздрогнула от ледяного прикосновения, — что ваш отец убил вашу мать? И подумывает убить вас.

— Я отравила бы его! — вырвалось у нее. Ренэ тут же прикрыла рот ладонью. Что за бред она несет? Под пристальным взглядом черных глаз, странно жгучих на почти прозрачном лице, в голове у нее все перемешалось.

Бэзил кивнул, как будто удовлетворенный ее ответом. — Вы-то смогли бы. Я в вас не сомневаюсь. Это звучало как комплимент.

— Что за ужасные вещи вы заставляете меня говорить, — Она высвободила руку и отодвинулась со всем достоинством, какое возможно, когда перемещаешься на корточках. — А потом используете против меня.

Хотелось верить, что он рассуждает… что там за слово? Ах, точно.

— Вы ведь говорите просто понарошку? — уточнила она осторожно.

— Вы имеете в виду — теоретически?

— Да, или это.

Бэзил молчал довольно долго, а когда заговорил, голос его был почти шепотом. — Я помню мою мать с разбитой губой и красным пятном на щеке, и его — рядом с нею, с занесенной рукой. А она смеялась ему в лицо, весело, будто это все забавная шутка. Скажите, как может человек смеяться, когда?.. Он снова замахнулся, а она сказала, помню: "Какое представление вы устроили на глазах вашего сына, Томас. Ай-яй-яй, бедный трусишка теперь опять не будет спать по ночам". Он повернулся ко мне, похожий на дикого зверя, страшный. И я… я просто убежал, — Верхняя губа задрожала. — Филип бы вмешался — небось, бросился бы защищать отца, чтоб не отбил себе руки. Но он бы не сбежал, как я.

Ренэ прекрасно знала, что многие мужья колотят своих жен, иногда за дело, а иногда и просто так, срывая злость. Но когда речь шла о такой изящной светской красавице, как мать Бэзила, и невозмутимом Лорде-Защитнике, это все равно звучало дико.

— А сколько вам было лет? — Может, он что-то напутал? Ведь он должен был быть совсем ребенком.

— Не больше пяти, полагаю. Потому что тогда все испортилось, а еще где-то через год она умерла.

— И вы хорошо ее помните?

— Разумеется. Я очень ярко помню то время, отдельные моменты, во всяком случае. А еще помню, что был счастлив. Пока они не разлучили нас с мамой, не запретили с ней видеться, а потом… Потом ее не стало. И я снова сбежал, — добавил он с презрением, направленным, на сей раз, на себя самого. — Тетушка и наш врач повели нас прощаться, а я вырвался и убежал. Почему-то это казалось очень страшным — увидеть ее лицо, после того, как…

Ренэ пронзила жалость к маленькому Бэзилу. Лишиться матери — она не могла представить ничего страшнее. — Думаю, ваша матушка хотела бы, чтобы вы запомнили ее красивой и полной жизни, — сказала она мягко.

— Об этом я не задумывался, — ответил Бэзил после паузы. — Возможно, вы правы. Кстати, неплохая идея — надо составить завещание и написать, чтобы мое тело никому не показывали после смерти. А еще надо заказать свою статую в полный рост, мрамор или бронза. Будет обидно, — задумчиво проговорил он, разглядывая руки, — если такая красота пропадет бесследно.

Статуя была отличной идеей, но Ренэ, хотя и училась ценить искусство, все же предпочитала красоту в телесном виде. — Бэзил, неужели вы боитесь собственного отца? Мужья и жены часто ссорятся, но вы — его сын…

Родителей полагалось почитать и бояться — но не до такой же степени!

— Факт, о котором он жалеет каждый день своей жизни, не сомневаюсь. Мой отец — самый могущественный человек в стране, мой дядя — самый опасный. И для них обоих я — как кость в горле. Неудавшийся сын, позор семьи, вечное напоминание об их грехах. И вы удивляетесь, что я боюсь?

— Так какой смысл бросать вызов тем, кто сильнее вас? — не понимала она. — Почему бы вам не попытаться стать таким сыном, как он хочет?

— Не могу. Не хочу, — тряхнул локонами Бэзил. — Да и поздно — у него есть избранник, его любимчик, его идол — Филип. Мой брат, которого у меня тоже украли. Да и не нужна мне любовь отца, мне нужна его… — Он замолчал, плотно сжав зубы, и выражение его показалось Ренэ таким страшным, что она не стала уточнять.

Ей хотелось сказать, что никто не причинит ему вреда, что она защитит его, во что бы то ни стало — но это была ерунда, глупый лепет, который ей нашептывало какое-то безумие.

Пора уходить, велела она себе. Послать слуг за леди Вивианой — она позаботится о племяннике.

Вот только вид Бэзила, казавшегося хрупким, как статуэтка — не из бронзы, из тонкого стекла, заденешь — разлетится на кусочки, удерживал Ренэ на месте так же крепко, как если бы ее приковали к полу невидимыми кандалами.

Не в состоянии помочь и не в силах уйти, она просто устроилась рядом, тоже прислонившись к стене. Они много времени провели в тишине, и, хотя Бэзил молчал, ей казалось, что ее присутствие ему не неприятно.

Когда Ренэ, наконец, набралась решимости пошевелиться, разминая затекшие ноги, он шепнул — Не уходите.

Веки почти-принца постепенно смыкались, заставляя дрожать длинные ресницы, выражение из напряженного стало отрешенным. А потом голова его склонилась и легла на плечо Ренэ.

Она замерла, вдыхая уже знакомый теперь тонкий, странный аромат его духов. Легкий и острый, он начал нравиться ей не сразу, а теперь словно завораживал, как тайна, которую надо разгадать.

Ренэ давно представляла, как касается его блестящих локонов, и сейчас позволила себе эту прихоть. В конце концов, спящий Бэзил — как дитя, а значит, это совершенно невинно. Или нет?.. Ее сердце сжималось от нежности и почти непереносимого желания коснуться губами его лба. Взять меч, который едва могла удержать, и, словно рыцарь в сверкающих доспехах, встать на его защиту от чудовищ и жестоких людей, не умевших ценить прекрасное.

Волосы, по которым скользили ее пальцы, на ощупь напоминали шелк, и она могла бы гладить их вечно.

Всю обратную дорогу Ренэ провела в глубокой задумчивости, едва замечая, как вздрагивает паланкин там, где носильщикам попадался особенно неровный участок дороги.

Она как будто подошла к краю обрыва, заглянула вниз, и у нее закружилась голова. Это и испугало, и немного привело в чувство.

Что она делает? У нее есть супруг, который обожает и балует ее. Он спас ее от бесконечных вечеров в чаду сальных свеч, от сквозняков и ношенных-переношенных платьев, от воя волков по ночам и провинциальной скуки. Если он и считает ее дурочкой — наверняка так и есть — то слишком добр и тактичен, чтобы заявить об этом вслух.

Можно ли рисковать всем этим ради капризного воображули, который едва ли заметит, если завтра Ренэ растворится в воздухе? Для него она лишь глупая провинциалочка, что крутится под ногами, которую можно иногда чмокнуть от скуки. Смешная девчонка, не знающая даже, какие пряжки носили в прошлом сезоне.

Вернувшись в особняк, она поспешила найти Пола. Ее дорогой супруг работал в своем кабинете, изучал бумаги, потирая уставшие глаза, и очень обрадовался ей, особенно когда Ренэ устроилась у него на коленях.

Она с умилением разглядывала добрые морщинки, что лучиками разбегались от его глаз и уголков рта, словно освещая широкое открытое лицо с твердым подбородком, лицо настоящего мужчины. Такой защитит ее от любой опасности, как каменная стена.

А в голове, как назло, звучал высокий капризный голос Бэзила Картмора. "Женщинам обычно нужна защита именно от собственных мужей, поэтому это не слишком утешительно".

Ренэ приказала ему заткнуться. К ее супружеству это не относится — Пол ей полностью доверяет.

Супруг же, когда первые воркования закончились, вдруг посерьезнел, прокашлялся с видом слегка смущенным. — Я хотел поговорить с вами о вашей дружбе с детьми Томаса. Вы ведь ездили к ним в гости?

Если бы Ренэ плеснули холодной воды в вырез, она и тогда была бы удивлена менее неприятно. — Совершенно верно, любовь моя, — Главное, не забывать безмятежно улыбаться. — А что?

Пол помолчал. — Эта дружба немного беспокоит меня, — проговорил наконец.

Неужели он знает о моих встречах с Бэзилом наедине? Нет, тогда бы я услышала что-то покрепче.

— Но что же может быть в ней дурного? — Ренэ захлопала ресницами. — Леди Дениза так мила, так добра со мной!

— О да, леди Дениза очаровательная женщина, очаровательная, — немного рассеянно отозвался Пол, пытаясь, видимо, подобрать слова поделикатнее. Ренэ почти слышала, как крутятся шестеренки у него в мозгу, медленно, с натугой. Полу, в отличие от молодых Картморов, болтовня давалась с трудом.

— Эй, я сказала "мила", а не очаровательна, — Она шлепнула его по плечу — с силой, но Пол, конечно, только усмехнулся. — Я вас так приревную.

— Ну что вы, что за ерунда. Нет, леди Дениза меня не беспокоит, да и Филип, кажется, довольно благоразумный мальчик… По современным меркам.

— Ах, я его так редко вижу, — отозвалась Ренэ как можно равнодушнее, — что не могла составить о нем мнение. Но он весьма любезен.

— А вот Бэзил Картмор…

Ох.

— …Не хочу сказать о нем дурного, он сын моего лучшего друга. Только, думается мне, не лучшая компания для молодой неопытной женщины, вроде вас, Ренэ.

Все могло быть хуже, и все же под ложечкой противно засосало. Лишь бы не запретил ей визиты во дворец! Только что она сама собиралась от них отказаться, но сейчас при мысли об этом мир показался серой пустыней без конца и края, чем-то вроде модной лавки, где остались лишь прошлогодние фасоны, кондитерской, где у марципанов — вкус редьки.

— О, вы про него… Признаюсь, — доверительно сообщила Ренэ мужу, покрепче обнимая его за шею, — Он меня немного пугает. В его присутствии мне и рот боязно раскрыть. И кажется, что, что бы он ни говорил, а он так и не простил мне тот удар — так злобно иногда посматривает, что просто душа в пятки.

Пола, кажется, ее сообщение не слишком расстроило. — Не обращайте внимания, любовь моя, — сказал он с видом человека, у которого стало легче на душе. — Бэзил с детства был очень странным мальчиком и причинял много огорчений своему отцу. Сдается мне, увы, что у этого юнца не все в порядке с головой. Разумеется, коли он посмел вас чем-то обидеть…

— Нет-нет, ничего подобного, — поспешно отозвалась Ренэ. — Прежде всего, я нагоняю на него скуку — он уходит почти сразу, как я приду.

— Тем лучше. Не знаю, есть ли от такого общения зло, а добра-то точно нет, так к чему оно и нужно? Поэтому дружите, коли хочется, с Картморами, любовь моя, но не слишком сближайтесь — так будет лучше всего.

— Вы же знаете, ваше слово — закон для меня, — промурлыкала Ренэ.

Пол потянулся к ней губами, и она вдруг поймала себя на желании отстраниться. Нет, так дело не пойдет. Она заставила себя крепко поцеловать мужа, а когда его рука скользнула по талии к груди, поймала ее и прижала к щеке.

— А еще я подумал, — задумчиво добавил Пол, покачивая ее на коленях, как дитя, — что дурно было бы бросить свою молодую жену без опеки и наставления. Поэтому я хотел попросить мою тетушку, леди Лиддс, пожить с вами в мое отсутствие. Она сможет сопровождать вас на светские сборища, да и вам будет не так скучно.

Хороша опека, какая-то старая ведьма! подумала Ренэ. Тебе просто нужен кто-то, кто стал бы следить за мной, блюсти мою честь.

Она отлично помнила леди Лиддс, дряхлую грымзу, прожившую на свете какое-то невероятное количество лет. Когда Ренэ представляли родственникам Пола, его тетушка изучала ее таким колючим подозрительным взглядом, словно покупала мясо на рынке и проверяла, не подсунули ли ей червивый кусок.

— Вряд ли ваша тетушка сможет заменить мне вас! — надула губы Ренэ.

— Надеюсь, что нет, — отозвался Пол со смехом. — Надеюсь, что нет. Но она — женщина с большим опытом и всегда сможет дать вам хороший совет. Темнейший бы забрал леди Лиддс с ее советами! Все, как известно, хорошо в меру, и Ренэ казалось, что жить после того, как тебе стукнуло семьдесят пять, уже как-то чересчур. Но она также хорошо знала, что с мужчинами надо соглашаться, если хочешь, чтобы было по-твоему.

— Вы так заботитесь обо мне! Но, знаете, мне пришла в голову отличная идея. Ваша милейшая тетушка уже преклонных годов, ей будет тяжело вести ради меня светскую жизнь. Что, если я приглашу погостить у нас мою матушку? Она, конечно, уже соскучилась по мне.

Пол не сможет сказать ей "нет" на такую просьбу. А уж с матушкой она всегда договорится… К тому же, Ренэ и правда соскучилась по ней. В какой восторг придет матушка от здешних магазинов, от огромного особняка Валенна, от гардероба Ренэ!..

Пол наморщил лоб, задумавшись. — Что ж, если ваш отец отпустит ее, это было бы просто чудесно.

Отец будет не в восторге, но матушка, конечно, сумеет подобрать нужные слова. Да и отец, сколько бы ни ворчал, просто не посмеет ответить отказом на приглашение, исходящее от его могущественного зятя.

— Значит, договорились. И все же это жестоко с вашей стороны, бросать меня одну так скоро после свадьбы. Я скажу матушке, что вы злой, дурной муж.

— Дорогая Ренэ, я буду страдать в разлуке куда больше вас, — отозвался Пол, со смехом ее целуя.

— Ах, вот как вы считаете! Ну да, конечно… На войне, должно быть, не только опасно, но и довольно интересно, раз вас туда так тянет. Всякие стычки, подвиги и другие развлечения. А я… Что буду делать я тут, без вас?!

Спрятав голову у Пола на плече, Ренэ начала прикидывать, сколько дней осталось до его отъезда.

V.

Этот вечер принес ему записку из Дома Алхимика.

"Приходи завтра после шести. Очень жду тебя". Буквы плясали и кривились, словно та, что выводила их, смотрела на листок сквозь завесу слез. Так не похоже на обычно четкий, уверенный почерк Эллис. Бедная девочка.

Разумеется, он придет.

Прощание — что может быть более горьким. И сладким. Последние, самые отчаянные, самые страстные поцелуи с соленым привкусом слез. Занятие любовью, торжественное, как священный ритуал. Каждое прикосновение, каждое движение врезается в память навсегда.

Слуга, передавший записку, шепнул, что в кабинете его уже почти час ждет Ален. Ах, ну да. Он же был вызван им для беседы, еще один человек-недоразумение, которому надо напомнить, где его место.

Стоило войти в кабинет, как Ален, сидевший, сцепив руки в замок, на краю кресла, тут же откинулся на спинку, пытаясь принять независимый вид. За вызовом в его взгляде легко читались истинные чувства — он догадывался, почему здесь, потому-то и прождал кротко столько времени, послушный, как дрессированная собачонка.

Филип встал перед столом, присев на край, и с полминуты молча любовался гостем, его бледной физиономией, все еще припухшей от ударов, которыми столь щедро одарил ее Грасс.

С каждым мгновением Ален волновался все заметнее. Помариновав его в уксусе собственных сомнений, Филип приступил прямо к делу. — Мне стало известно, что вы наняли отряд уличного сброда убить нашего общего знакомого.

— Только в крайнем случае, — не стал отпираться Ален. — Они должны были избить его… сильно.

— Вот только, к сожалению, у этого человека нет привычки позволять бить себя.

Ален побледнел еще больше, слишком возмущенный, чтобы говорить. — Понимаю, — ответил, наконец, голосом таким сдавленным, словно в глотке у него застрял вчерашний ужин. — После того, как вы были свидетелем моего унижения, вы считаете себя вправе издеваться надо мной. Наверное, вы правы.

— Я издеваюсь надо всеми, особенно над глупцами. И подлецами, а вы повели себя, к моему удивлению, как тот и другой.

— Но что я должен был делать?! — Ален подскочил с кресла и в волнении прошелся из стороны в сторону. — Вы сами понимаете, такое оскорбление дворянин обязан смыть кровью… или не жить!

— Ах, давайте без драмы, — поморщился Филип, ловя себя на том, что ему до чертиков надоели все эти дворянчики и их честь, с которой они носились, как пес с костью, за неимением других достоинств. — Если на вас нападет бешеная собака, или медведь, вы тоже почувствуете себя оскорбленным? Кевин Грасс опаснее и того, и другого. Но раз уж гордыня не дает вам спать, вызовите его на дуэль. Это будет глупостью, но подлостью не будет.

Ален перестал мелькать перед глазами, остановившись, как вкопанный. Мучительные колебания отражались на его лице. — Поймите, я ведь не могу позволить себе сойтись на дуэли с человеком, которого выставляли у позорного столба! С Ищейкой!

Нахлынувшая холодная ярость удивила его самого. — Так привыкайте быть битым, сударь! — прошипел он, склоняясь вперед, и Ален отпрянул, сглотнув.

Не стоит злиться по такому ничтожному поводу, напомнил себе Филип. Это лишь партия в теннис, на которую соперник пришел без ракетки.

Он обошел стол, прихватив по дороге бокалы и кувшин с вином, и уселся в свое кресло, закинув ногу на ногу. — Вы признались мне в преступлении. Я могу отправить вас в Скардаг — там уже сидит немало людей с самыми благородными именами, это, конечно, не будет оскорбительно для вашего достоинства, скорее, наоборот, — Он выдержал паузу, дав Алену время призадуматься над этим. Слово "Скардаг", как обычно, действовало безотказно, придав бледным щекам кавалера сероватый оттенок — словно тюремные стены уже отбросили на них свою мрачную тень.

— Конечно, — вкрадчиво продолжил Филип. — Никто из нас не заинтересован в том, чтобы эта грязная история стала предметом сплетен… И я готов забыть о ней, если буду уверен, что вы больше не станете нарушать порядок на улицах моего города и пытаться убить людей, которые мне служат.

— Я не могу просто забыть об этом, — почти умоляюще ответил горе-мститель. — Моя че…

Филип не дал договорить. Опять это слово! Сказал бы он, в какие темные места ему стоит заткнуть свою честь! — У вас есть способ доказать вашу отвагу и послужить своей стране. Смойте оскорбление, нанесенное вашему достоинству, кровью врагов Сюляпарре. Отправляйтесь в армию, там нужны офицеры, а когда вы вернетесь назад, совершив чудеса храбрости, в вашей смелости не усомнится никто.

— Я собирался принять участие в военной кампании. Но в данный момент я не могу ехать… — замялся Ален, снова упав в кресло. — Позже…

Филип прекрасно понимал, что творится в его душе и о ком он сейчас думает.

— Изыщите возможность. Или, — продолжил он спокойно, — мне придется обсудить этот неприятный случай с леди Денизой.

Это был удар ниже пояса, и оба это знали.

Ален побледнел, покраснел, снова побледнел. — Вы… вы не сделаете этого! Это подло! — Его кулаки сжимались и разжимались.

— О, но отчего же? — удивился Филип. — Моя супруга — мой лучший советчик в таких тонких делах. Не волнуйтесь, сударь, я возьму с нее обещание больше никому не рассказывать.

Ему стоило труда сдержать улыбку. Как Дениза столько времени терпела разговоры человека столь предсказуемого? Хотя, зная женщин, Алену вряд ли удавалось вставить в беседу больше, чем пару слов.

А тот вдруг нахохлился, как боевой петушок. — Вы хотите избавиться от меня!

О Боги!.. И смешно, и грустно.

— Вы себе льстите, — Есть лишь один мужчина, которого я должен опасаться — мой лучший, мой последний друг. — Впрочем, коли вам утешительно так думать…

— Вы хотите убрать меня с дороги, но этот способ не достоин вас… — Ален поднял подбородок, выпятил грудь. — Есть еще один человек, оскорбивший меня в тот день. Человек, с которым я могу скрестить мечи, не уронив своего достоинства. Я не хотел доводить до этого, помня о том, что мы были друзьями…

Ты никогда не был моим другом. Лишь еще одним голосом, заглушающим тишину.

— Я очень польщен, что вы считаете меня достойным такой чести, но вам не приходило в голову, что на этот раз уже вас могут не счесть достойным противником?

— Вы снова меня оскорбляете! Мой род не менее благороден, чем род Картморов, я ничем себя не запятнал!..

— Раньше я бы согласился с вами, но теперь… — Филип удрученно покачал головой.

— Вы просто не хотите драться, сударь!

— Действительно. Я слишком занят, чтобы размениваться на всякую ерунду. А Ален определенно подходил под это определение.

— Вы… ведете себя как трус! — выпалил Ален и тут же подался назад. То ли ждал, что Филип кинется на него через стол, то ли боялся, что соперник буквально лопнет от обиды, забрызгав его нарядный костюм. Не в первый раз он напомнил ему Гидеона, но что это было за жалкое подобие!..

— Допустим, — согласился Филип мирным тоном. — Хотя ученику Алого Генерала и странно опасаться посредственного, насколько я слышал, фехтовальщика. Но эта схватка неизбежно закончилась бы плохо для нас обоих, поймите. Если вы убьете меня, а это отнюдь не является невозможным, Дениза никогда вам не простит, а мой отец прикончит собственными руками. А если я убью вас, что все же более вероятно, Дениза недели две не будет со мной разговаривать. Так или иначе, мы оба — в проигрыше.

В голубых глазах человека напротив отразилась боль. Бедняга Ал! Пожалеть бы его, вот только Ален, кажется, вообразил, что может не только брать вещи, принадлежавшие Филипу, но еще и ломать. А такое никому не сходило с рук.

— Хотите выпить? — предложил Филип, видя, что тот как будто лишился дара речи. Сквозь тонкие бока кувшина — хрусталь, закованный в серебро, с крышкой в форме головы журавля — соблазнительно пламенело фалийское. — Нет? — Тогда он плеснул себе, и устроился поудобнее, смакуя восхитительный напиток. У терпкого вина был пряно-сладкий привкус мести.

— Понимаю. Вы ненавидите меня, — с горечью проговорил Ален.

Филип вздохнул. Было бы что ненавидеть!.. Даже это — роскошь, которая редко доставалась на его долю в последнее время. — Ничего подобного.

— Вы с таким удовольствием наблюдали, как меня избивают!

— Просто я сентиментален, — объяснил Филип. Зрелище того, как Кевин колотит Алена, напомнило ему о старых добрых временах.

Молодой дворянин заморгал, не понимая.

— Присоединяйтесь к войску, которое должен возглавить Пол Валенна, или отправляйтесь к себе в поместье, это как хотите. Оставьте столицу на год, на полгода, потом можете вернуться.

— И тогда?..

— Возможно, ваш обидчик займет достаточно высокое положение, чтобы вы могли скрестить с ним мечи. — И сразу сдохнуть. — А может, его уже не будет в живых. — Или вас. Или всех нас, если андаргийцы поторопятся. — Вы вернетесь, покрытый славой, и моя супруга увидит в вас героя.

Только вам придется напомнить ей, как вас зовут.

Ален распрямился. Судя по торжественному выражению и блеску в глазах, он собирался заявить что-то, что должно было поразить Филипа в самое сердце. — Я не могу поверить, что когда-то мечтал походить на вас!

— Не волнуйтесь, — утешил его Филип. — Вам это не удалось. Вы свободны — идите.

Ален вышел из комнаты с опущенной головой, без сомнения, представляя себе долгие ночи в походных шатрах, без Денизы. Жаль его, конечно. Однако надо проследить, чтобы он убрался из города. Следующее покушение на Грасса Ален может спланировать получше, а этого допустить нельзя. Смерть этого человека принадлежит Филипу одному. И жизнь.

Что бы он ни воображал.

XXIV. ~ Людоедская ласка ~

28/10/665

Он шел сквозь непогоду, жадно лизавшую нос и губы льдистым языком дождя. Вода капала с мокрого насквозь капюшона, скрывавшего его лицо от посторонних взглядов.

Хотя кто мог увидеть его сейчас, когда даже уличные псы попрятались, поджав хвосты, а бездомные попрошайки укрыли уродливые тела в подворотнях и под мостами? По темным кривым улицам Нижнего Города неслись бурные потоки, очищая их от отбросов и гнили, словно гнев Божий. Под разверстыми небесами остались лишь самые проклятые души. Такие, как он.

Он едва ощущал холодные струи, затекавшие под одежду, равнодушный к ветру, рвавшему с плеч плащ. Впереди уже виднелась, едва различимая на фоне грозового неба, крыша дома, похожего на замок, и человека тянуло туда неумолимой силой, как голодного волка к оленьим тропам. Пальцы гладили рукоять меча — привычный, неосознанный жест.

Калитка была заперта, но это не могло его остановить. Человек легко перемахнул через ограду и замер в тени каменного столба, приглядываясь, ожидая увидеть на крыльце вооруженного охранника, который сторожил здесь последние дни. Никого.

Дом Алхимика был черной расплывшейся кляксой, светилось лишь несколько окон, ярче всего — одно, на втором этаже. Тишину нарушали только гул ливня и остервенелый вой ветра, предвещавший беду.

Хотя никто в этом доме не сравнился бы с человеком силой, ловкостью и умением убивать, звериное чутье подсказывало: впереди — опасность. Но и это не могло остановить охоту, помешать ему взять то, за чем пришел.

Он почуял кровь.

28/10/665

День выдался мрачный, как его настроение, а небеса гремели так, словно настал день последней битвы. Пока он ехал на своей кобылке по превратившимся в мелкие речки улицам, не решаясь пустить Красотку галопом, из элегантного кавалера Филип Картмор превратился в мокрую ворону. Вода струилась с ободка широкой шляпы, как с козырька крыши, прилепила кудри ко лбу и щекам, затекла в раструбы сапог, ну а плащ оттягивал плечи, словно повисший на спине утопленник. Что ж, не все так страшно — Филип не собирался долго оставаться одетым. В конце концов, он приехал к Эллис не за этим.

Навязанных отцом телохранителей он, как обычно, оставил в "Хитром Лисе", где они сейчас грелись у камина, уверенные, что их господин наверху, развлекается с продажной девкой. А вот Денизе Филип сказал правду — странное и непривычное чувство. Ну, почти правду. Объяснил, что ему нужно донести до Эллис, что между ними все кончено — ведь идея "последнего прощания" едва ли привела бы супругу в восторг. Еще прибавил, что потом заедет в Красный Дом, чтобы жена не удивлялась, почему так задержался.

На крыльце Дома Алхимика под каменным козырьком его ожидал Жаннис. Передав кривошеему поводья лошади, Филип вручил ему несколько полумесяцев, попросив позаботиться о Красотке как следует.

А вот где этот чертов Ищейка? Разве не он должен сторожить особняк? Внутри его тоже не оказалось.

В холле в эту сумрачную пору было совсем темно — жившие здесь тени разъелись, разрослись, грозя поглотить помещение целиком. Филип невольно огляделся — в извилистых формах чудились зубастые пасти и щупальца, подползавшие к нему все ближе. Неприятно давила тишина — дом казался необитаемым.

Ну и настрой для человека, приехавшего на любовное свидание! Или виной нечистая совесть? Все клятвы, что он давал Эллис, повисли в воздухе молчаливым вопросом.

Филип толкнул дверь в башенку, взбежал по извилистой лестнице, а когда вошел в просторную первую комнату, сразу забыл о тенях и сомнениях.

Тонкая фигурка Эллис в зеленом, как летние травы, платье… Это был его первый подарок, еще до того, как он понял, что лучше дарить ей более практичные вещи. Рюши, корсаж, крошечные изумруды на рукавах… Столько воспоминаний.

Эллис дернулась было навстречу, но тут же замерла. Не подбежала к нему, не повисла на шее, и это больно укололо. Их уже оплели, сковали невидимые путы, а скоро Судьба потянет за веревочки, разводя, возможно, навсегда.

Филип подошел сам и взял ее за руки — еще более ледяные, чем его собственные.

— Привет.

— Ох, Филип, — вырвалось у нее, глаза блеснули влагой. Но Эллис сморгнула ее, усмехнулась, и снова стала привычной Эллис, только со взглядом, светившимся еще ярче, чем обычно.

Она шагнула к нему, обняла за шею — и тут же охнула, спохватившись. — Ой, да ты же весь мокрый! Раздевайся.

— Как, прямо здесь? — притворно удивился он.

Эллис фыркнула, и неловкость между ними окончательно исчезла. — Не торопитесь, господин Картмор! Снимайте пока плащ, а у меня найдется для вас сухая рубашка.

Расстегнув пряжку, он бросил плащ на скамью рядом с камином и поспешил поймать Эллис в объятия. Ее тепло согревало лучше, чем слабое пламя в очаге.

— Куда все делись? — В такую непогоду не приходилось мечтать, что другие обитатели дома разбредутся по делам.

Где-то вдали грохотнул гром.

— Сегодня ведь священный день, — мягко напомнила Эллис. — Наши молятся в домашнем храме. Не волнуйся, они знают, что мы хотим побыть наедине, и не побеспокоят нас.

Филип прислушался, чувствуя, что нервы натянуты как струны скрипки — почему, он сказать не мог. Действительно: тишина, только гул дождя, да сам дом покряхтывает эдак по-стариковски.

Тут он вспомнил: — А где тот чертов Ищейка, который должен сторожить дом и охранять вас?

— Понятия не имею. Но скажу по секрету, — шепнула Эллис ему на ухо, — подозреваю, что спит.

— Спит?! — Этого еще не хватало… Кевин бы не заснул на посту. Вот только пустить его в дом Алхимика — как запустить волка в овчарню. — Я покажу этому наглому лентяю, как спать на службе!

— Ну, Филип, людям надо иногда спать, — она улыбалась, подтрунивая над ним. — Внизу сидит Жаннис, на случай внезапных гостей. К тому же, что может угрожать мне, когда рядом ты? — Тоска снова мазнула ее лицо серой краской. — Пока…

— Ты всегда будешь в безопасности, — поспешил пообещать он, крепче прижимая ее к себе. — Меня просто беспокоит болтовня Лори. Вдруг она что-то видела, знает… Она выглядела такой испуганной…

Гром ударил в литавры прямо над их головами, и Филип вздрогнул, чертыхнувшись про себя — особенно замысловато, когда Эллис сделала страшные глаза и воскликнула "Бу!"

— Бу-у-у-у! Это он, Алый человек, сейчас схватит нас и утащит в свое логово! — Она засмеялась своим теплым грудным смехом, так беззаботно, что в этот миг было невозможно поверить, что на свете существуют чудовища и заговоры.

Но они существовали — одно такое чудовище сожрало Тристана — и чудились Филипу уже повсюду. Надо положить этому конец, пока не сошел с ума. И он положит.

Вот Эллис он зря пугает — не то, чтобы ему это удалось. Что до горе-защитника, Ищейке лучше проснуться к тому моменту, когда Филип соберется уходить. Иначе он лично задаст ему взбучку, даже Грасса звать не понадобится.

— Все будет хорошо, — прошептала Эллис, гладя его по щеке, с такой нежностью, как будто он не бросал ее, разбив ей сердце. — Я точно знаю.

Он хотел согласиться, покривив душой, но она приникла к его губам поцелуем, который заставил забыть о словах. Столь долгим и отчаянным, словно нуждалась в нем, как утопающий — в воздухе.

Наконец, они с трудом оторвались друг от друга и замерли, прижавшись лбами, переводя дух — двое потерпевших крушение, выброшенных на берег. Обессилев от нахлынувшей страсти, от тяжести того невысказанного, что находилось вместе с ними в комнате — Разлуки.

— Пойдем, — Эллис нетерпеливо потянула его за руку. — У нас будет время для ужина — и всего остального.

Сверху снова раздавался чудовищный треск, будто нечто гигантское разбивало скорлупу небес, прорываясь в мир.

— Предлагаю поменять ужин и "все остальное" местами, — шепнул Филип.

— Договорились, — ответила Эллис с бледным подобием прежней улыбки, и на ее лице он видел отражение голода, охватившего его самого, который пища утолить не могла.

Он позволил Эллис увлечь его за собой.

II.

Сегодня был день Благоговения, а значит, время для честных людей отдохнуть от трудов праведных и помолиться, вознося благодарность Светлейшему за милости, которыми Он их одарил.

Зато Ищейки и другой сброд, вроде щипачей и разводил, по праздникам были заняты больше обычного. Кто-то же должен грабить и обдуривать тех самых честных людей, нализавшихся до положения риз, а кто-то — делать вид, что защищает их.

В этом году сброду пришлось остаться почти без добычи — непогода разогнала народ, заперев кого дома, а кого в кабаках и храмах, заведениях, где они, пусть и на разный лад, могли славить Богов.

Кевин днем занимался делами столь же унылыми, сколь и бессмысленными — прошел всю дорогу от ограды Дома Алхимика до улицы Ирисов и обратно, в тщетной надежде, что вычислит вероятный путь, которым шел Тристан, и заметит хоть что-то, что могло навести на нужную мысль. Задавал вопросы соседям Лулу, которые морщили свои деликатные носы, возмущенные тем, что приходится общаться с каким-то Ищейкой, и все же снисходили — уж слишком жгли язык сплетни. И в итоге Кевин не узнал ни черта, кроме того, что мотылек и правда жил в дристалище города — во всяком случае, по расположению, потому что сам дом был совсем недурен, а также того, что вопли кредитора, орошенного аристократической мочой, запомнили все.

В Красный Дом Кевин вернулся к ужину, такому же разочаровывающему, как все остальное. Ищейки даже повозмущались, для вида, но их недовольство утонуло в двух бочках крепкого пива, что выкатили по случаю праздника из погребов.

Кевин жевал жилистое мясо, не обращая внимание на вкус. Сейчас его занимало убийство, а если Тристану кто-то точно помог отправиться в мир иной, то старая корова, доставшаяся им на ужин, вполне могла умереть естественной смертью.

Перед глазами снова стояла та же картинка: Тристан в его нарядном костюмчике, махающий на прощание соседям. Скрипач спешил на свидание, сперва к Лулу, потом к Лили, жизнерадостный и полный надежд на новые подачки. Но каким-то образом его путь завершился в заброшенной башне, где-то между Красным Домом и Домом Алхимика.

Услышав рядом деликатный кашель, Кевин нехотя сосредоточился на унылой реальности. На скамье напротив пристроился Вашмилсть, в своей черной робе смахивающий на личинку пастыря. Крысиные глазки поблескивали любопытством.

— Я разве приглашал тебя подсесть ко мне? — привычно огрызнулся Кевин.

— Что вы, что вы, господин Грасс! Я прекрасно понимаю, вашмилсть, что вы привыкли к более изысканной компании… Вроде господина Крысоеда.

Любитель грызунов сегодня отдыхал, спуская нечестно заработанное на дешевых шлюх и еще более дешевое пойло, а Кевина оставил в блаженном одиночестве.

Клерк склонился над столом с заговорщицким видом, шепнул: — Я лишь хотел спросить, если вы дозволите, удалось ли вам выяснить что-то о скрипаче?

— Тебе-то что?

— Ну как же, господин Грасс, помилуйте, ведь любопытно же! Господин Делион многое мне рассказал об этом деле — одна история с Алхимиком чего стоит!

А вот командир их был здесь, сидел за общим столом, где хохотал вместе с другими болванами над шутками, изящными и тонкими, как удар кувалдой по лбу.

— Загадочный колдун, умевший обращаться в кота! Может показаться глупой байкой, но я навел справки в Ратуше, и весь рассказ — правда, или одна из версий правды, а ведь это лучшее, на что мы можем рассчитывать, не так ли? — Снова этот беззвучный смешок, что так бесил Кевина. — Господина Делиона больше всего заинтересовали кот и пропавшая служанка, а я обратил внимание на фальшивые золотые монеты, что нашли в подвале. Более редкая вещь, чем коты и служанки! А дальше уже нельзя не задуматься… Иностранец, который проводит много времени в подвале и не выходит на улицу. Подвал, куда запрещено соваться слугам. Там находят порошки и ученые записи, которые должны были показаться невеждам колдовской тарабарщиной…

Раздражение со щепоткой любопытства прогнало остатки аппетита. Кевин оттолкнул от себя блюдо с недоеденным мясом. — Не умничай, крысеныш, а говори, что хотел сказать.

— Да что говорить, вы, конечно, уже все поняли, господин Грасс. Я долго копался в архивах Ратуши — после письма господина Картмора мы ни в чем не видим отказа — чтобы подтвердить свои подозрения. И обнаружил в бумагах, что городские власти узнали, через какое-то время после его исчезновения, истинное имя Алхимика — это оказался Шерон Дубуаз из Южной Андарги, фальшивомонетчик, которого разыскивали по всему континенту. Не удивительно, что он не любил показывать лицо на улице — если бы его кто-то узнал, ему грозило быть сваренным заживо. Немой слуга, наверняка, был его сообщником, они вместе чеканили фальшивки. Уж не знаю, как Дубуаз прознал про дом Алхимика, хотя догадки у меня имеются, но уверен, что выбрал он его не случайно, как и наш город…

Сюляпарре и впрямь был настоящим подарком для фальшивомонетчиков и контрабандистов…

Кевин больше не мог сидеть на месте. Это было как зуд на коже, как настойчивый, но неразборчивый шепот над ухом. Кусочки мозаики, готовые стать картиной, кололи его острыми краями.

Он резко поднялся из-за стола, махнув Вашмилсти, чтобы следовал за ним.

Кевин шел широким шагом, не сомневаясь, что этот черный клоп, который все замечал и обо всем догадывался, семенит по пятам. Остановился Кевин только у себя в закутке, где под кроватью лежали, завернутые в тряпицу, вещи Тристана — то, в чем его нашли. Остатки парадной одежды, потерявшей вид после всего, что с ней сделали Ищейки и огонь, сапожки с ярко-красными каблуками, все еще нарядные.

Кевин повертел их в руках, разглядывая.

— Обувка что надо, — одобрил крысеныш, стоявший в проходе. — Такие, должно быть, носят важные господа на разных там балах, да, господин Грасс?

И правда, хорошие сапоги, дорогие по виду, настоящая драгоценность для нищего музыкантика вроде Тристана. Владелец берег их, сохранив почти без царапин.

Крысоед тоже так сказал, там, в башне. "Отличные сапожки! Надо брать".

Что-то смутило Кевина уже тогда, но пожар и гигантские черви отвлекли от таких скучных материй, как обувь.

Он заставил себя взглянуть на крысеныша, проворчал: — Давай уже, говори — что там шепчет твой паучок? — Кевин предпочел бы вырвать зуб у пьяного цирюльника, чем советоваться с чернильной крысой, но что поделать?

Вашмилсть хихикнул. — Боюсь, я не могу ему указывать. Он говорит со мной лишь когда ему заблагорассудится, такой упрямый, знаете ли, паучок! Мне бы тоже хотелось, чтобы он ответил на мои вопросы. Ведь одного я никак не могу понять…

— Да неужели?

Его ирония пропала втуне.

— О, вы не представляете, господин Грасс, как я бываю туп! Вот сейчас я никак не возьму в голову, почему на верхнем ярусе? Я внимательно слушал рассказ его милости Делиона про пожар, и не пойму, почему все трупы были сложены в подвале башни, а тело господина скрипача оказалось наверху. Может, у вас есть какие-то идеи, вашмилсть?

— Если ты туп, то я, значит, слабоумный. Потому что мне не понятно вообще ничего.

Он слегка кривил душой: может, он не знал, что случилось, но начинал понимать, чего не произошло. Все эти странности и несовпадения могли иметь одну причину… А в ту схему, что проступала за руинами старых теорий, отлично вписывалась история о человеке, который исчез из здания, окруженного его врагами.

— Принеси мне книгу расходов Тристана, — велел Кевин. — Она ведь у тебя? Живо!

Вашмилсть исчез в мгновение ока, подобно спугнутой мыши, а он остался наедине с обрывками мыслей и фраз, застрявших в памяти, как кусочки мяса между зубов.

Может, я явился бы к тебе домой, если бы ты не забрался в такую чертову глушь…

Даже от дворца тащиться почти час…

И голосом крысеныша, который подсознание окрасило издевкой: Уверен, что выбрал он его не случайно. Вы, конечно, уже все поняли, господин Грасс.

Крысеныш вернулся быстро, как и стоило ожидать. — Вот, возьмите, вашмилсть, рад служить, — Скользнув в каморку, он передал Кевину книгу и тут же заторопился прочь. — Весьма бережливый молодой человек был, как я заметил, — обронил напоследок. — И скрупулезный в записях.

— Ты это читал? — спросил Кевин, неприятно удивленный. Впрочем, разве Вашмилсть не совал свой длинный нос в любую щель, куда тот мог пролезть?

— Конечно! Как и все бумаги, что хранятся в моем Архиве, — он говорил об этом складе пыльных бумажонок с заметной гордостью.

Поклон — и клерка уже нет.

Кевин провел рукой по потертой коже переплета и начал листать книгу, пробегая глазами столбик за столбиком в поисках искомого слова. Графы приходов и расходов, дорогие подачки, траты — все подсчитано до мелочей.

Вот оно: сапоги, что обошлись скрипачу в кругленькую сумму. Кевин изучил записи до конца, однако больше интересного не обнаружил.

Этого было мало, он понимал, но оставался еще вопрос времени. В конце концов, нельзя сбрасывать со счетов и его нюх, без которого нет Ищейки. А нюх уже сделал стойку, как борзая, почуявшая зверя.

Вскоре Кевин уже сбегал по лестнице вниз, благо, не раздевался и не снимал оружие. Хватило потуже затянуть завязки плаща под горлом и проверить, легко ли выходит меч из ножен — на всякий случай.

Вот только с командиром, заступившим дорогу, справляться придется без помощи верного фламберга…

Сегодня дружелюбная улыбка Делиона снова бесила, как в первые дни — он мешался под ногами.

— О, Кевин, ты куда?

Туда, где появляться запретили высочайшим распоряжением. Иду по следу двух пар сапог. А сперва отделаюсь от тебя, чтобы не задавал лишних вопросов.

Кевин прислушался — мир за стенами бился в конвульсиях. Идеальная погодка для задания, что он подготовил командиру.

III.

Фрэнку не слишком хотелось выезжать, подставляя лицо ливню и ветру. Но раз, как передал Грасс, Филип велел ему навестить Лори, значит, надо действовать, а немедля значит немедля. Он — командир Ищеек, не растает.

Погода оказалась еще хуже, чем он представлял. Его бедная лошадь недовольно фыркала, когда он выводил ее на улицу, прядала ушами, и, наверное, дивилась про себя людской глупости.

Вместе со струями на город стекал сумрак, очертания домов приходилось угадывать за стеной воды. Фрэнк щурился, отчаянно стараясь не заблудиться, не перепутать указания Грасса — спросить-то будет не у кого. Город опустел, как декорация после спектакля, и только проехав мимо знакомого кабака, Фрэнк услышал гул голосов и выкрики, напомнившие, что жизнь в столице продолжается, пусть лишь только за закрытыми дверями.

Если леди-благотворительница, хозяйка приюта, теперь там, она, должно быть, сильно удивится его приезду. И точно удивится сама Лори. Бедная одинокая девочка! Наверняка вместо Фрэнка она предпочла бы увидеть кого-то из своих друзей. Лори, впрочем, сама захотела их оставить, и это казалось довольно странным. Ведь они были так близки, и все там, кажется, так любили ее!

Или почти все. Фрэнк подумал о Море, брате Эллис, и усомнился, что тот вообще кого-то любит. Лори он предложил выпороть, чтобы не болтала. Кевин Грасс считал, что девочка что-то знает и боится кого-то из своих, и Фрэнку показалось, что этим кем-то вполне может быть Мор. Высокий, крепкий, такой мог бы затащить Тристана на вершину башни. Да и разделать тело он, наверное, сумел бы, не зря же учился у своего отца, медика… Еще один тип казался Фрэнку каким-то скользким: тот странный немой. Который, похоже, подслушивал под дверью их разговор…

Кевин Грасс подозревал обитателей дома, но Кевин Грасс подозревал в дурном всех и вся. А я — никого. Фрэнк верил людям, и эта доверчивость уже обошлась ему дорого.

Перед глазами, как напоминание, всплыла улыбка Филипа, дружеская и открытая. Последний раз он видел ее в тот день, когда Картмор приезжал взглянуть на тело Тристана, в день, когда Фрэнк лишился многих иллюзий. А еще вспомнилась вдруг фраза друга, возмущенное восклицание в подвале, перед изуродованным трупом скрипача.

"Как какой-то мясник!"

Почему Фрэнк об этом подумал? А ведь в доме Алхимика был мясник, услужливо шепнула память. Том, бородатый здоровяк с большими руками. Он тоже открыто и дружелюбно улыбался, как человек, которому нечего скрывать.

К Тому, хотя и видел его совсем короткое время, Фрэнк сразу проникся безотчетной симпатией, особенно когда услышал трагическую историю его родителей. Разве такое забудешь? Старики незаметно выскользнули из дома и ушли в зимний лес, умирать, лишь бы не объедать сына. Во всяком случае, так Фрэнку рассказали люди, которым это рассказал Том. И тела, наверное, так и не нашли…

Фрэнк содрогнулся от направления, которое приняли его мысли. Но ведь кто-то должен был оказаться людоедом, чудовищем, преступившим законы людские и Божьи. И кому, как не тому, кто пережил месяцы голода и отчаяния, превратиться в такого монстра.

Посмотри на себя! Всего-то ничего побыл с Ищейками, пообщался с Кевином Грассом, и уже готов допустить, что человек убил и съел своих родителей, а потом принялся рассказывать всем, что они пожертвовали собой.

В окружавшей его угрюмой, тревожной мгле верилось во что угодно — подозрения выползали из глубин сознания, как чудовища из темных канав.

А Тристана, как заметил Филип, и правда разделали, словно тушу в лавке мясника…

На один неприятный момент Фрэнку показалось, что он заблудился. Повертел головой — впереди справа чернела высокая стена, какие ограждают сады богачей от любопытных взглядов. Струи разбивались о ее каменные зубцы, а за ней возвышалась крыша, покрытая каменными наростами, будто диковинными грибами. Похоже на то, как описывал Кевин приют Священного Копытца.

Фрэнк начал медленно объезжать стену. Он уже заприметил широкие ворота с гербом над въездом, запертые, конечно, но Грасс говорил, что есть еще калитка или что-то такое. Вблизи от цели, Фрэнк вдруг почувствовал, как замерз — одежда промокла так, что хоть выжимай, льдистые капли затекали за ворот, назойливые, как сомнение. Хотелось надеяться, что у хозяев найдется что-то горячительное, а если подобное не держат в приюте для детишек, он порадовался бы даже горячему травяному настою.

А вот и калитка. Открыта, успел он подумать, и тут же забыл обо всем: холоде, ливне, усталости. Бросило в жар.

Внутри, за приоткрытой решеткой, лицом вниз лежала женщина. Дождь плясал по ее спине, нелепо раскинутым рукам, задравшейся юбке, взбивал в розовую пену кровь, что натекла из перерезанного горла.

"Лори!", пронеслось в голове. "Алый человек пришел за ней!"

Как только оковы мгновенного паралича спали, Фрэнк соскочил с лошади, кое-как привязал ее к решетке, и, ступив внутрь, с содроганием коснулся холодной шеи несчастной. Мертва, разумеется. Из-под ее чепца выбивались пряди, седые вблизи, пальцы, что недавно скребли камень, были тонкими, словно птичьи лапы. Какое зверство — перерезать горло безобидной старушке!

Здравый смысл подсказывал: если на приют напали грабители, надо скакать за подмогой, созывать соседей, подымать "шум и гам". Но пока достучишься, пока объяснишь, в чем дело, убийца может нанести новый удар…

Фрэнк прислушался — не доносятся ли из особняка крики? Ответом стал лишь шорох треклятого дождя по крыше. А что, коли обитатели приюта уже мертвы, как эта старая женщина?!

Послав здравый смысл к чертям, Фрэнк сделал то, что жаждал с самого начала — помчался вперед, на ходу дергая кинжал из ножен. Сзади жалобно заржала покинутая лошадь.

Он пересек пустой двор: мимо чаши фонтана, пузырившейся дождевой водой, к ступеням, что вели на открытую галерею. Нигде ни души.

Когда Фрэнк толкнул дверь, петли предательски заскрипели. Холл встретил полутьмой и все той же невыносимой склепной тишиной.

Фрэнк заставил себя замедлить шаг. Держа наперевес кинжал и пистоль, он шел, вглядываясь в каждую тень, прислушиваясь — и слыша, как тихо звякают по каменным плитам собственные шпоры.

Бежать бы, нестись, ведь каждый миг на счету — но куда? Даже быстрый взгляд на бегу позволил оценить размеры особняка. Два длинных корпуса образовывали прямой угол, в каждом из них — по два этажа, не стоило забывать про чердак и подвал. А убийца может быть где угодно…

Он молился, чтобы небеса не допустили найти тела детей в море безвинной крови.

Скрип раздался где-то над головой. Может, почудилось — но Фрэнк уже взлетал по изогнутой лестнице, соединявшей холл со вторым этажом.

Первая комната — пусто. Свечи в канделябрах и масляная лампа мягко освещали уютную обстановку, которую не было времени оценить.

Вспомнив об осторожности, во вторую комнату Фрэнк прокрался тихо. Первым, что он увидел, была шпалера, закрывавшая стену напротив, с фигурами людей и какого-то зверя. Потом посмотрел направо.

Рядом с оконной нишей, где мерцала высокая свеча в подсвечнике, стояли двое. Темноволосая женщина и мужчина в плаще, прижавшиеся друг к другу, словно двое любовников. Но не в порыве страсти — у лица женщины поблескивал нож, второй рукой, согнутой в локте, мужчина вдавливал ее в стену, черты его скрыты тенью капюшона.

Странная сцена, которой прибавляла жути тишина, ее сопровождавшая. Пока Фрэнк, затаив дыхание, приближался, медленно поднимая пистоль, мужчина тряс ножом у глаз своей жертвы, но ни он, ни она не проронили ни слова.

Фрэнк подобрался на расстояние полдюжины шагов, когда его выдал стон половицы.

Женщина обернулась. На ее лице, изуродованном болью, белом, как мел, Фрэнк с ужасом заметил длинный порез, деливший левую щеку на две части. Убийца тоже дернулся, издав неразборчивый возглас.

— Бросай нож! — рявкнул Фрэнк, наставляя на мерзавца пистоль. Лишь бы порох не отсырел! Стрелять Фрэнк пока не смел — слишком высок был шанс попасть в женщину.

Ее большие полубезумные глаза стали еще шире: — Молчите! — прошипела она, тихо и яростно. — Вы приведете сюда девочек!

Словно в ответ на эти слова, раздались тихие шаги. — Госпожа Гвен? Меня звали, или мне почудилось?

Через боковую дверь в комнату вошла Лори. Фрэнк узнал ее тоненькую фигурку, светлую косу. К животу девочка прижимала таз, отливавший медью. — Кто-то будто окликал меня по имени… — Она резко замолкла. Ротик превратился в букву "О", но оттуда не вырвалось ни звука.

— Беги! — велела женщина, цепляясь убийце за предплечья. Он оттолкнул ее, с такой силой, что она упала, стукнувшись виском об угол, и замерла на полу.

Фрэнк дернулся было к Лори, но он был еще слишком далеко. Убийца скакнул к девочке, быстрый, как молния за окном, опалившая комнату белым. Фрэнк взял его на прицел — и успел лишь прорисовать пистолем бесполезную дугу.

Убийца сгреб Лори, приставил нож к тонкой шейке. Медный таз выскользнул из ее пальцев на пол, и закружился там, жалобно звякнув…

Проклятье! Вот к чему привела твоя осторожность!

Под капюшоном, соскользнувшим с головы убийцы, открылось лицо — замотанное чем-то темным по самые глаза.

— Ты?! — вырвалось у Фрэнка. Несмотря на повязку, он уже знал, кто это, ведь на бегу убийца тоже кое-что уронил. На полу валялась табличка, покрытая грубо накарябанными словами: "где? лори? отвечай или умрешь".

— Отпусти ее, Мартин, — сказал Фрэнк твердо. Дуло пистоля уставилось немому в лоб. — Тебе все равно конец.

IV.

Он шел сквозь непогоду, жадно лизавшую нос и губы льдистым языком дождя. Вода капала с мокрого насквозь капюшона, скрывавшего его лицо от посторонних взглядов.

Хотя кто мог увидеть его сейчас, когда даже уличные псы попрятались, поджав хвосты, а бездомные попрошайки укрыли уродливые тела в подворотнях и под мостами? По темным кривым улицам Нижнего Города неслись бурные потоки, очищая их от отбросов и гнили, словно гнев Божий. Под разверстыми небесами остались лишь самые проклятые души. Такие, как он.

Кевин едва ощущал холодные струи, затекавшие под одежду, равнодушный к ветру, рвавшему с плеч плащ. Впереди уже виднелся, едва различимый на фоне грозового неба, силуэт дома, похожего на замок. Туда притягивало неумолимой силой, как голодного волка к оленьим тропам.

Калитка была заперта, но это не могло его остановить. Он легко перемахнул через ограду и замер в тени каменного столба, приглядываясь, ожидая увидеть на крыльце Боба Пайла, который дежурил сегодня.

Никого.

Дом Алхимика казался черной расплывшейся кляксой, светилось лишь несколько окон, ярче всего — одно, на втором этаже. Тишину нарушал только гул ливня и остервенелый вой ветра, предвещавший беду.

Хотя никто в этом доме не сравнился бы с ним силой, ловкостью и умением убивать, звериное чутье подсказывало: впереди — опасность. Но и это не могло остановить охоту, помешать ему взять то, за чем пришел.

Он почуял кровь.

Больше не скрываясь, Кевин побежал к крыльцу. Лужи взрывались под подметками сапог, по голенища замаранных городской грязью.

Он обрушил на дверь град ударов, для верности врезав пару раз ногой. — Открывайте! Именем закона.

Ответом стало бесконечное, вгонявшее в бешенство молчание. Куда могли деться эти ублюдки? Погода — срань божья. И где Пайл, будь он проклят? Небось надрался по самые брови, чертов пьянчужка, и дрыхнет где-то в углу, так крепко, что Алый человек, кто бы это ни был, мог бы перерезать жителей дома в соседней комнате, не потревожив его сна.

Кевин прислушался — только барабанная дробь капель по крыше… — Открывай немедля, сучья выблядь, пока я не выбил дверь! — рявкнул он наугад. — Я знаю, ты там.

— Кто там ходит?! — проскрипел из-за двери чей-то испуганный голос.

— Ищейка. Красный пес.

— Нашего Ищейку должны сменить только завтра.

Бесило, что приходится давать объяснения гражданской швали, переминаясь на пороге, как опоздавший ученик, но дверь выглядела солидно, и Кевин сделал последнюю попытку: — Я — Кевин Грасс, я уже был здесь у вас, с Филипом Картмором. Срочное дело.

Стукнул засов. В образовавшейся щели показались испуганный глаз и лезвие топорика, вздрагивавшего в неверной руке. — Приходите в дру…

Удар сапогом — и дверь отлетела назад, а с ней — обладатель глаза, получивший по лбу. Он только чудом не упал, и теперь стоял, покачиваясь, ошеломленный. Даже не попытался протестовать, когда Кевин забрал у него топорик.

Кевин узнал его — тот, с кривой шеей и дребезжащим смешком, что приходил опознавать Тристана. Жаннис. В холле он был один — хреновая охрана, как Кевин только что продемонстрировал. — Что… что… — Глазки плюгавого человечка выкатились от страха, но это мало о чем говорило. Лицо Кевина было не из тех, что хочешь увидеть на пороге своего дома в темный час, посреди бури. Да и в любое другое время.

— Я пришел осмотреть комнату скрипача. Где остальные?

— М-молятся, м-мой господин, где ж им еще… А я за сторожа.

— Разве сторожить должен не никчемный Ищейка, которого к вам приставили?

— Ээээ… этот ваш Боб Пайл любит выпить, господин Ищейка, прикурнул, да так, что и не добудишься… Может, вы потом как-нибудь к нам? Все же сегодня у нас праздник, священный день… — Человечек уже улыбался, весь такой дружелюбный. — На прощание уж я вам поднесу кружечку…

А вот это и впрямь подозрительно. Кевин разбил ему дверью лоб, сейчас обильно кровивший, да и вел себя, как последний грубиян. Это редко вызывало улыбки — разве что насквозь фальшивые, как у тех, кому есть что скрывать.

— Думаешь, я пришел сюда под ливнем, чтобы теперь уйти? — Его пальцы сомкнулись вокруг кривой шеи железным капканом. Человечек аж пискнул, вжав голову в плечи. — Веди меня туда. Сейчас же.

— Конечно, конечно, сей момент, зачем же так, господин Ищейка… — он еще что-то приговаривал, но Кевин не слушал этот скулеж, подталкивая его вперед.

На винтовой лестнице пришлось отпустить кривошеего и идти по пятам, помахивая топориком, на который тот то и дело косился — благо, изгиб шеи облегчал эту задачу.

А вот и второй этаж. Если бы Картмор, будь он трижды проклят, не отослал его на встречу с Гвен, Кевин уже знал бы планировку особняка и многие его тайны. Сейчас это стало важным, как никогда.

Потемки первой комнаты, большой и скудно обставленной, слегка разгонял огонь, трещавший в камине. Неразумная трата денег, странная, как весь этот дом, пустой, точно свежая могила. Впрочем, Кевину оно только на руку — сможет допросить кривошеего по-свойски, без свидетелей. Тот не смахивал на крепкий орешек, зубы не обломаешь. А коли понадобится, Кевин перебьет все кости в тщедушном тельце, наслаждаясь каждым моментом.

Он узнает правду сегодня — или никогда. После того, как Картмор услышит о его визите, Кевин больше не перешагнет порог Дома Алхимика.

На потолке, там, куда падали отсветы, угадывались извилистые жирные линии знаков слярве, о которых упоминал Фрэнк. Ползли по деревянным балкам, как черви-трупоеды, вздрагивая в неровном свете. А это, похоже, пентаграмма…

Проклятое место, помеченное тьмой. Теперь казалось — побывай он здесь в тот раз, понял бы все раньше.

— Ладно, двигай дальше, — велел Кевин Жаннису, придавая ускорение тычком. — Ост… — пискнул было человечек, но тут же прикусил язык.

Кевин шел чуть позади него через анфиладу сумрачных помещений, вдыхая запах старого дерева и затхлости, слушая, как где-то в переходах подвывает ветер.

В одной из комнат был накрыт стол. Еще догорали свечи в массивном канделябре, еда на столе казалась почти нетронутой. Пахло не свечным салом, а воском и ладаном, и еще чем-то неуловимо сладким.

— А это что?

— У нас был праздничный ужин, в честь дня Благоговения.

Кевин видел только две оловянные чаши, в одной вино осталось на дне, из другой — пролилось, впитавшись в сукно скатерти. И два табурета. Один стоял криво, словно кто-то уходил в спешке. Присутствие людей еще ощущалось за столом, как будто их призраки продолжали трапезу, невидимые глазу.

Ну, с этим он разберется позже.

Скоро они пришли в комнату Скрипача. Здесь было чисто и голо, почти как в каморке Кевина в Красном Доме. Но не совсем: на продавленной кровати лежала роскошная белая роза, чуть увядшая. Как умилительно! Слащавая чувствительность в бабском духе, наверняка дело рук Эллис.

В комнате продолжали поддерживать порядок, намытый пол блестел. И горела в головах ложа одинокая свеча.

Кевин поставил рядом с ней лампу, прихваченную раньше, и еще раз огляделся. Кровать и сундук, вот и вся мебель, копаться особенно не придется.

— Мы ничегошеньки не тронули, господин Ищейка, клянусь спасением души. Все его вещи на месте, хотя их и было всего ничего. Как только вы наконец, кхм, отдадите нам тело бедного Триса, мы отправим его нехитрые пожитки родным, вместе с гробом.

Сапоги Кевин заметил сразу. Они стояли у сундука, пара потрепанных сапог до колена. Пришлось отвернуться, чтобы скрыть блеск в глазах. Попались! У Кевина было хуже с арифметикой, чем у Филипа, но до двух он сосчитать мог.

Он снова поймал кровавый след, и теперь с него не сойдет. — Это сапоги Скрипача.

— Ну да, — кивнул Жаннис, нервно озираясь по сторонам, — всё на месте, как я вам и сказывал. Ему как будто не терпелось уйти отсюда.

— Волнуешься? — спросил Кевин, нависая над человечком, доходившим головой ему до плеч.

— Да как же, господин Ищейка. А вдруг он витает где-то тут, его дух? — Жаннис замер, прислушиваясь, и Кевин невольно последовал примеру. Вместо звуков скрипки до них долетел только неизбывный плач ветра, терзавшего кладку на крыше. — Как раз шесть дней прошло с тех пор, как Трис исчез из нашей жизни… Тут-то б ему и покинуть эту юдоль, но напоследок…

Кевин плевать хотел на духов. — Его нашли в других сапогах. Третья пара была? — Будет смешно, коли дело, где намешалось все, от черной магии и предсказаний до людоедства, поможет раскрыть такая банальная вещь, как пара сапог.

— Откуда ж мне знать, господин Ищейка? — удивился Жаннис. — Это все, что оставалось в его комнате, зуб даю.

— Судя по книге расходов, которую мы забрали у него, не было. Это, должно быть, его старые сапоги, а там указано, что он купил еще одни, дорогие. Итого, две пары.

Жаннис пожал плечами.

— Только знаешь, что странно, — Кевин присобрался, как перед броском. — Меня сразу удивило, какими чистыми были сапоги на трупе, даже каблуки. Тогда я не придал этому значения, решил, что их вытер или убийца, или сам Тристан. Но ведь в те дни, когда он исчез, стояла отменно поганая погода — не как сейчас, но достаточно мерзкая, чтобы улицы превратились в сточные канавы. Видишь, на что похожи мои сапоги?..

Человечек покосился вниз, все еще не понимая. — Д-да, господин Ищейка.

— И вот сегодня я подумал — какого черта нищий музыкант, который вел учет каждому грошу, решил отправиться в дальний путь по лужам в таких дорогих сапогах, своей единственной приличной паре? Вы все подтвердили, что скрипач был в них, и Эллис, и ты с ее папашей.

— Н-не знаю, что и сказать, господин Ищейка.

Удачный ответ. Кевин предпочитал, когда жертва начинала подбирать объяснения, одновременно все больше путаясь в паутине собственной лжи. А ты только прислушивайся, пока не выдаст себя, сболтнув лишнее.

— Я тоже бывал когда-то в хороших домах. Богатые господа приезжали верхом или в экипаже, чтобы не запачкать обувь, а голодранцы вроде меня таскали ее с собой и переодевали перед входом, — Кевин до сих пор помнил, как прятал усмешку лакей, заставший его за этим занятием, и как чесались тогда кулаки.

— Мы могли перепутать… — проблеял Жаннис. — Ведь это же сапоги, кто смотрит на сапоги?..

— Я тоже так подумал. Решил, что Тристан поступил, как я, а в башню попал, когда уже переоделся. Но… Ты видишь мою проблему? У него имелось только две пары, и одна — передо мною. Что скажешь?

Человечек упрямо молчал — самое разумное в его положении, лишь пятился все дальше под наступом Кевина, бледный. Вместе с каплями крови по разбитому лбу струился пот.

— Ладно, допустим, что Тристан был настолько небрежен с вещами, хотя сапожки его в отличном состоянии. Но есть и другая странность… — Знать бы, это ничтожество готово обделаться из-за рассуждений Кевина, или потому просто, что трусливо, как заяц? — Вы сказали, что скрипач собирался на свидание к шести часам — и это подтвердилось. А еще вы сказали, что он вышел из дома около пяти — звучит разумно, час на дорогу. Вот только мы узнали, что свидание ему назначили на улице Ирисов. Это на другой стороне реки, далеко на окраине города. Я прошел туда самым коротким путем, прикинул, как быстро можно добраться, коли повезет поймать наемный экипаж. Дорога занимает часа два, не меньше!

Они уже вышли из комнаты скрипача в предыдущую, человечек — задом наперед. Свет едва попадал сюда сквозь щели в грубо забитых окнах, но кислый запах страха и хриплое дыхание Жанниса говорили Кевину больше, чем выражение его сморщенной физиономии.

— М-может б-б-быть, он н-н-напутал…

— Он сказал, что знал этот адрес… Вы напутали, Тристан напутал, все напутали… Я могу придумать сотню вариантов. Но зачем, когда есть простой ответ на все нестыковки. Тристан никуда не уходил. Он собирался, но не ушел, потому что вы убили его, прямо тут, в этом доме!

Разнаряженый скрипач махает друзьям на прощание, стоя у калитки… Картинка, нарисованная воображением и словами Эллис, растворилась, будто смытая ливнем.

— Н-но… б… — Жаннис захлебнулся икотой. Просипел едва слышно: — Но башня… Его нашли в башне.

— Ну да, вы одели его в самое лучшее и отнесли в башню. По подземному ходу.

— У нас нет никакого…

— Конечно, есть, мразь, — Кевин ударил кулаком по шкафу, смутной массой выступавшему из темноты. Дерево отозвалось дрожью. — Тот ход, по которому сбежал из дома ваш Алхимик. Не превратился же он в кота — сказочка для дураков! Там, под землей, он, небось, и чеканил свои монеты. А вы по этому ходу таскали трупы в подвал Башни.

Как обнаружил Фрэнк, в том подвале был лишь один выход — и две двери. — Простите великодушно, господин Ищейка, но вы, кажется, немного… — Шарахнувшись от его напора, Жаннис поднес палец к виску. — Немного…

Неужто посмеет закончить, подивился Кевин, но так и не узнал ответ, потому что Жаннис сорвался с места и побежал.

Он несся с прытью, удивительной для немолодого человека, только не по прямой, эдак странно виляя. Кевин летел следом, весь в азарте погони, а доски пола протестующе скрипели под сапогами, будто сам дом возмущался его вторжению.

Добычу Кевин настиг лишь в последнем зале. Жаннис завизжал, как резанный, стоило его коснуться. Кевин швырнул человечка в угол, где тот рухнул в путанице рук и ног, да так и остался лежать, тихо постанывая.

— Куда торопимся, мразь?

Жаннис дернулся было — но, застонав, тут же снова обмяк. — Просто вы меня напугали, г-господин Ищейка, только и всего.

— Именно это я и хотел сделать. Могла ли эта тварь ничего не знать? Нет, не могла. — Вы показали, будто видели, как уходит Тристан — ты, та баба, Познающий и его детки. Я знаю, что это вранье, а значит все вы — виновны. Кто-то отправится на плаху за это убийство, а сперва вам всем переломают кости, растянут сухожилия, вывернут суставы, поджарят и пустят кровь. Это твой последний шанс спастись, падаль. Просто признайся, от всего своего грязного сердца. Скажи, кто нанес смертельный удар, выдай всех, кто знал об убийстве, и я прослежу, чтобы к тебе отнеслись со снисхождением.

Он готов был пообещать ему сейчас все, что угодно, лишь бы признался, лишь бы дал что-то конкретное, что можно ткнуть Филипу под нос. Картмора не убедят разглагольствования Ищейки, только не сейчас, когда последний разум он потерял меж костлявых ног Эллис.

— Или ты признаешься, или я сейчас вырублю тебя и оттащу в Красный Дом, а там выбью правду, зуб за зубом, палец за пальцем, капля крови за каплей крови. — А вот это вряд ли. Не успеет эта мразь оказаться в подвале, как ее оттуда вызволит Филип. Надо добить его здесь. — Признайся прямо сейчас, кто убивал…

…И на дыбе ты будешь висеть с чистой совестью, мог бы он прибавить.

— Данеон? Брательник Эллис? Она сама?.. — Кевин почти дрожал от нетерпения, уже чувствуя, как смыкаются его зубы на чьей-то глотке. О, пусть это будет дочка Данеона! Какое лицо Филип скорчит!.. — Молчишь? Скажи тогда: с какой части тела мне начать?

Выразительно махнув топориком, он шагнул вперед. Человечек, содрогнулся и заверещал, сжавшись в комок на полу: — Нет, нет, нет! Подождите! Это… это все он, наш немой. Он чокнулся, да. Свихнулся уже давно, еще зимой, от голода. Убил Тристана, чтобы съесть его. Мы просто хотели его защитить… Спасти. Мы выдадим его вам, это все он!

Кевин отступил назад, опустошенный. Разочарование убило даже вкус к жестокости. Всего лишь чокнутый немой!.. Этого можно было хватать сразу. Он лихорадочно прикидывал, достаточно ли эта новость взбесит Филипа, чтобы тот отдал Ищейкам остальных преступников. Обычных людей вздернули бы за укрывательство, а то и спалили вместе с убийцей, но Картмор может защитить своих дружков. По крайней мере, точно одно — Эллис лгала любовничку, нагло, в лицо. Эта мысль заставила ухмыльнуться.

Вот только… Столько трупов, и это все — один немой Мартин? Что-то не складывалось. Придется все ж заняться пересчетом чьих-то пальцев и ребер, и пусть никто не скажет, что Кевин отлынивает от работы. Главное — успеть, пока не пришли остальные.

Когда Кевин подвигал шеей, разминаясь перед делом, на краю зрения что-то блеснуло. Искра, огненная вспышка где-то слева. Он быстро покосился туда — и оцепенел.

Прежде он не заметил ее, ткань, растекшуюся по скамье возле камина великолепными волнами. Черный бархат блестел и лоснился, словно шкура гигантской пантеры, а единственный глаз ее сердито горел среди складок, соревнуясь яркостью с пламенем. Камень, как застывший огонь, дотронешься — обожжешься.

Такой рубин мог быть только один. И Кевин знал его.

— Это плащ Филипа. Он что, здесь?

Но… где? Сейчас его не заботило, что Картмора взбесит его визит. Люди, которые их окружали, были сообщниками убийцы — а то и чем-то похуже…

Из угла доносилось тяжелое дыхание — Жаннис не отвечал. Кевин слышал, как тот шаркает ногами, поднимаясь, но не мог оторвать взгляд от плаща. Волосы на загривке встали дыбом, и давно забытое чувство стянуло кишки в тугой ком. Страх.

В воздухе как будто потянуло гнилой вонью канавы.

— Он… — заикание, что доносилось из угла, сопровождалось клацаньем зубов. — Он забыл его з-ддддесь вчера. Г-господ-ддин Ищейка. Вчера.

Черный бархат не просто переливался. Он искрил, вспыхивал алмазной пылью миллионов крошечных капель…

Подошвы словно вросли в пол, но Кевин заставил себя подойти. Медленно протянул дрогнувшую вдруг руку и погладил ткань, еще влажную от дождя под его ладонью.

Когда он развернулся к человечку, тому хватило одного взгляда на его лицо, чтобы взвизгнуть и обратиться в бегство.

Не раздумывая, Кевин метнул топорик ему в ноги. Попал, не лезвием, обухом, но удар под коленку заставил Жанниса пошатнуться. А потом человечка схватили за кривую шею и вдавили в стену, с такой силой, что его череп оставил в ней небольшую вмятину, а с потолка посыпалась труха.

— Где он?! — Жаннис хрипел, и Кевин дал ему вздохнуть, не разжимая хватки. — Где?

На нежности времени не оставалось. Кевин вдавливал большой палец Жаннису в глаз, пока тот не лопнул с влажным всхлипом и не потек по щеке, смесь мутной слизи и крови, горячая на его руке.

— Один!

Барабанные перепонки вспорол визг. Неестественно высокий, как у кастрата, он все тянулся на одной ноте, пока Кевин не хлестнул Жанниса по лицу. Потом надавил на второй глаз, сильно, до боли. — Два! ГДЕ ОН?!

Человечек завыл, обмочившись. Вой перешел в слова: — В па— подвале… Мой глаз, ублюдок, мой глаз!

В подвале.

Пальцы разжались. Человечек упал к его ногам, скуля и подвывая, а Кевин застыл над ним, в голове — звонкая пустота.

В подвале.

Наверное, там, где лежал Тристан, прежде чем они его съели.

— Что здесь происходит?!

В зал входили обитатели дома Алхимика. Бледные, напряженные лица, на одних — страх, но на других — решимость, воля. Блеск в глазах, напряженные плечи.

Он развернулся к ним всем телом, уже угадав ответ на вопрос: Кто убийца.

— Он все знает! — завопил Жаннис. — Убейте!

Они доставали ножи и палки, спрятанные за спинами и в рукавах. Кухонный тесак блеснул в руке коренастой бабы, длинный нож — у Корина, паренька с курчавыми волосами. Крепыш Том прихватил с собой топорик, даже молодая женщина, дрожа, сжимала наточенный серп. Впереди стоял высокий тип с обожженным лицом, в его лапах — кочерга и кинжал, сзади выглядывала старуха. Не хватало здесь Эллис, ее отца и детей, может, еще кого-то.

Кто убийца? Все они. Шайка людоедов, свившая гнездо в проклятом доме. Орден Темных святых? Просто чокнутые, помешавшиеся от голода? Алый туман затягивал разум, не позволяя мыслить здраво, но точно он знал одно — они уже мертвы.

Он тоже был убийцей. Должен был быть, потому что больше ему ничего не оставалось. Тем более — теперь.

Кевин шагнул вперед, навстречу последней схватке. Сталь зашелестела по коже — оружие рвалось на свободу, чтобы стать продолжением его рук. Не для того он хранил свой фламберг…

Время замедлялось, густело, а в нем были они — неуклюжие, неповоротливые, насекомые в патоке. Выпад — и он насадил на меч одну муху. Когда женщина упала на четвереньки ему под ноги, в памяти вспыхнула картинка — она с мальчиком на коленях, его светлые кудри контраст с ее темными.

Клинок взмыл вверх, как крик, и упал — чистый удар, снесший ей голову с плеч. Брызги крови были везде, даже на его губах.

Кто-то завизжал впереди. Кевин шагнул дальше, на острие его меча — тишина.

А они всё ускользали от него, трусы. Отбивали удары, отбегали, двигаясь, как единое целое, сперва — к лестнице, потом — в узкий проход галереи, где будет не размахнуться, как следует. Как будто это могло спасти их от него, от его гнева, от ярости, раздиравшей ему грудь.

Из-за угла на него в самоубийственном порыве кинулся какой-то парень, с отчаянным воплем и дубинкой, вскинутой слишком высоко. Практически насадил себя на меч, и пару мгновений Кевин видел перед собой лишь распахнутый рот, блевавший кровью.

Пока избавлялся от тела, застрявшего на клинке, людоеды забились поглубже в кишку галереи. Фигуры вздрагивали перед глазами, двоились, троились. Единая темная масса, чудовище со множеством голов. Добыча, теплая плоть.

Кевин прыгнул на них, готовый резать, рвать, если надо — зубами и ногтями.

Он приземлился прямо в центр обведенного белым круга. Пол ушел из-под ног, и тьма распахнула пасть, проглотив Кевина Грасса с головой.

XXV. ~ Сердце красавицы ~

Час назад…

Во тьме, накрывшей его с головой, зажигались звезды. Шесть бледных, неровно мерцающих светил. Нет, это не звезды — пламя свечей.

Пламя. Они с Эллис занимались любовью, и в их движениях был огонь. А потом — или сначала — они сидели за столом…

Во мраке нет времени, потом и сейчас. Лишь шесть светлых точек и голос Эллис, звучавший из пучины памяти.

….Моя сестренка заболела… Ее спасла бы хорошая пища и тепло, но мы не могли ей их дать. И она умерла. Мама тоже все не поправлялась… А потом слегла я. Наша семья не из очень крепкого материала, как видишь.

Зато мы все держались вместе, мы и наши новые друзья. Молились. Каждый день молились, но боги молчали.

Мы просили небеса о куске хлеба, а они прислали нам только путника, раненного бандитами в пути — еще один рот, который было нечем наполнить. Отец заштопал его рану, но было ясно — если он пойдет дальше, без провизии, то все равно умрет. И мы стали думать. Это была ужасная мысль, но когда ты очень голоден, тебе приходят ужасные мысли. Кажется, первым ее высказал Том. Впрочем, это неважно.

Почти все согласились — я тогда была против, потому что не понимала. Я просто не знала — но потом, Филип, потом!.. Ты тоже узнаешь. Уже скоро.

У отца была его книга, он сказал, что древние боги услышат нас, если мы принесем им ту жертву, что они любят. Что они оставили нас, потому, что мы оставили их, и придут, стоит попросить. Что этот человек умрет не зря, а для общего блага.

Матушка не могла с этим смириться. У нее было такое нежное сердце… Это я нашла ее тело и записку. Она просила не трогать нашего гостя, написала, что ее жизнь все равно утекает, и она будет счастлива, если сможет продлить наши.

Она отдала нам всю себя, с любовью, радостно. Такой дар было нельзя отвергнуть! И когда мы приняли в себя ее тело, она стала частью нас всех, частью меня. Душа не умирает, Филип, я теперь знаю это точно. Почти каждую ночь матушка говорит со мной, я слышу ее голос у себя в голове, ее присутствие рядом, стоит только пожелать.

— Это потому, что ты чокнутая, — хотел он сказать, но у него не было губ.

Мир уплывал от него, бумажный кораблик, уносимый волнами… Филип снова погружался на самое дно, в извечную тьму. Там ждали чудовища, готовые сожрать его целиком и изрыгнуть, сделав одним из них.

В лапах немого Лори замерла, словно неживая, но Фрэнк видел, как трепещет тонкая белая шея, как бьется жилка справа, под зловещим изгибом ножа. Когда убийца подтолкнул девочку вперед, Фрэнк выразительно повел пистолем.

— Я не дам тебе выйти отсюда вместе с ней.

Острый язык ножа звучал красноречивее. Тончайшая красная полоска вспыхнула на нежной щечке, и Фрэнк вздрогнул, прикусив губу до крови. Но сдаваться нельзя. За дверями этого дома немой убьет Лори: она останется лежать на земле, как сломанная кукла — так, как лежала у стены темноволосая дама.

Должно быть, это — госпожа приюта. Фрэнк покосился на нее, и сердце сжали вина и страх: неужто мертва? Отважная женщина, она готова была защищать детей с риском для собственной жизни, а он позволил убить ее у себя на глазах.

— Тронешь девочку — я прикончу тебя, — пообещал он немому. — Медленно и больно.

Так, наверное, чувствовал себя Кевин Грасс — как пушка с догорающим фитилем, как сгусток ярости.

Прозвучал голосок Лори, высокий от испуга: — Мартин! Послушай, Мартин, я уже все-все им рассказала, — Лезвие дернулось, надавив на горло, и девочка затараторила быстрее: — Они меня заставили, Мартин, я не виновата! Пойми, убивать меня нет никакого смысла! Тебе надо бежать отсюда, предупредить остальных.

Остальных? Боги, сколько же людей замешано в это?!

— Скажи учителю, что им надо уходить, как можно скорее! Стража уже идет к ним, в Дом Алхимика! Или беги сам, Мартин, спасайся хоть ты!

Она ведь врет ему, понял Фрэнк с удивлением. Или я чего-то не знаю. Похоже, Лори решила выдать виновных под самым носом у убийцы. Но кто такой Учитель?

Сейчас важно было не это. Главное — спасти Лори, во что бы то ни стало. И обезвредить человека с ножом, пока не пострадал еще кто-то из детей.

Мартин потянул девочку к боковой двери, откуда та появилась за минуту до этого, но пустить его туда Фрэнк не имел права. Ведь дальше — комнаты, где живут другие сиротки.

Он прикинул линию между дулом пистоля и лбом Мартина — и чертыхнулся про себя. Слишком велик шанс промазать, а тогда череп разнесет уже Лори…

Решение назревало — ядовитый плод, налитой ядом. На вкус он горчил полынью, но ничего лучше в голову не приходило. Пусть сработает!

— Послушай, Мартин, — Фрэнк старался говорить как можно тверже — и целиться получше. — Ты должен помнить меня, я приходил к вам домой с лордом Филипом. Я — его друг, дворянин, человек чести. Для дворянина, данное им слово — закон. Так вот: сейчас я положу этот пистоль на пол, ты опустишь вниз нож, а я отойду в сторону. И клянусь тебе, если ты отпустишь Лори, то я дам тебе выйти отсюда беспрепятственно. Слово чести.

Он не был уверен даже в том, что немой его понимает. А что, если этот Мартин — слабоумный, дурачок, или окончательно спятил?

Тишину нарушало лишь тяжелое дыхание немого. Черные глаза неистово сверкали, и Фрэнк подумал, что мог бы узнать Мартина по одному только их блеску.

Лори снова оцепенела, взгляд пустой, словно одной ногой она уже ступила за грань. Нож дрожал у яремной вены, расстояние между жизнь и смертью — тоньше мизинца.

— Даю тебе слово, — повторил Фрэнк. И сделал то, что обещал — медленно опустил пистоль на паркет, не в силах побороть ощущение, что этим сам проводит ножом по горлу Лори. Заставил пальцы разжаться, оттолкнул пистоль подальше. Шагнул вправо, открывая немому путь к выходу.

Насколько ты глуп, Мартин? Достаточно, чтобы ударить Лори ножом перед попыткой сбежать?

От этого вопроса зависело всё. Чувства обострились, мускулы напряглись — наступал решающий миг. Нервная дрожь…

Мартин пошевелился не сразу, словно не веря своей удаче. А потом — так же медленно опустил вниз руку с ножом. Крошечный шажок в сторону…

Лори, умная девочка, замерла на месте, забыв, как будто, даже дышать.

Мартин шел к выходу по стене, держась как можно дальше от Фрэнка. Крадучись, опустив голову, крепко сжимая свой нож. Настороженный, как крыса, крадущаяся по дому, он зыркал на Ищейку со смесью страха, удивления и чего-то, похожего на надежду. Она разгоралась в его глазах помимо воли, подлая лгунья…

Он уже миновал Фрэнка, еще шагов пять — и Мартин у двери… Немой оказался глуп ровно настолько, насколько нужно. Точнее, доверчив. Ведь слово дворянина должно чего-то стоить, не так ли?

Фрэнк смотрел на даму, неподвижную и безжизненную, на Лори, по щеке которой стекала капля крови, окаменевшую от страха. Где-то под дождем бросили, как ненужную ветошь, старуху, и ветер трепал ее седые пряди.

Ему хватило пары мгновений, чтобы прыгнуть к пистолю. Нагнуться, вцепиться пальцами в рукоять. Обернуться и нажать на спуск, не разгибаясь.

Грохот тела и вой — уж теперь пробудятся все сиротки! Высоко, пронзительно вскрикнула Лори, кидаясь к Мартину. Фрэнку пришлось ее оттолкнуть. Он поспешил наступить на нож, что выпал из руки немого, и спокойно взглянул на него, корчившегося от боли на полу. Стрелять по ногам — не самое разумное, слишком легко промазать, но выстрел оказался удачным. Кажется, задета кость. Это не страшно — много ходить немому уже не придется.

Черные глаза, пылающие ненавистью и мукой, встретились с глазами Фрэнка. Изо рта, где шевелился обрубок языка, вырывался возмущенный рык. Фрэнк понял Мартина без слов.

Он чувствовал себя до странности легко. Видно, честь и впрямь тяжкая ноша. Не диво, что столь многие предпочитают жить без нее.

— Я в плаще Ищейки. — Он пожал плечами. — А Ищейкам честь не по рангу.

Когда его сапог с размаху опустился на раненую ногу, немой снова взвыл и вырубился.

— Вдобавок, — уточнил Фрэнк, — я еще и ублюдок.

…Кораблик утонул, но он вынырнул, задыхаясь, во рту — соленый привкус крови.

Боль во всем теле, резь в запястьях…

Тусклый свет, мутный и трепещущий, как тот, что проникает через толщу воды. Все плывет…

Вдалеке, сквозь марево, проступает длинный стол, уставленный свечами. Фигура, что суетится у него, подсвечена пламенем жаровни и смахивает на демона ада, сотканного из тьмы и жара.

Стены утопают в тени, но все же давят, а сверху нависает тяжелая чернота низкого потолка. Здесь нет окон, живого света, только свечи, и даже шуму дождя не пробиться в этот склеп. Пожалуй, он в подвале. Или в преисподней.

Я попытался подняться, но ноги сковал сон. Что ты дала мне, Эллис?..

Он вспоминает — и стонет. Странный вкус вина, скрип табурета, когда падал — на пол и в объятия беспамятства.

Мир обретает четкость, но от этого не легче. Руки стянуты за спиной, в лопатки упирается твердая спинка. Смутный силуэт впереди поднимает лапу — и в ней что-то блестит. Длинное, тонкое, смертоносное. Ланцет хирурга?

Паника подкатывает к горлу, и он дергается, мечется — насколько может. А это немного….

Совсем рядом из темноты выступает фигура, и на миг Филип вздыхает с облегчением. Это Эллис, ее безмятежное лицо, сейчас окрашенное заботой. Она склоняется к нему, с нежной улыбкой на губах — и ножом в руке.

Ты тоже узнаешь. Уже скоро.

Ему приводилось видеть этот нож, у нее в сарае. Трехгранный, узкий, на фигурной ручке — переплетение змей. Таким не будешь резать травы — зато можно вогнать его кому-то в основание черепа.

— Развяжи меня, — прохрипел он. Во рту — помойка, язык шевелился с трудом. — У меня болят руки.

Черты Эллис омрачились, но лишь на миг, словно рябь пробежала по глади вод и исчезла. — Потерпи, любовь моя. Это ненадолго. Скоро мы станем единым целым. А потом боли не будет уже никогда.

Это не утешало. Чего там — пугало до чертиков, до мокрых штанов.

И все же он улыбнулся. Повторил, вкладывая в слова все свое искусство убеждения, всю вкрадчивую нежность: — Милая, развяжи мне руки, и мы поговорим. Я помогу тебе, не бойся. Смогу защитить от чего угодно. Но сперва ты должна меня развязать.

— Но я в полной безопасности, Филип. Тонкие пальцы скользнули по его щеке — пальцы, в которые он с наслаждением впился бы зубами. — Я ничего не боюсь, и ты не бойся. Сегодня день нашей свадьбы.

Эллис права — в опасности не она, а люди вокруг нее и ее чокнутой семейки.

Глаза ее светились тем безмятежным ровным сиянием, которое — он запоздало это понял — принадлежность лишь святых и безумцев. А Эллис, как выяснилось, не святая…

Какой бы она показалась ему прежде, до того, как бесконечный голод, безбрежное отчаяние и гибель близких пошатнули ее хрупкий разум? Наверное, куда более обычной. Не такой спокойной, не такой светлой. Наверное, та Эллис иногда плакала и злилась. Страдала от неуверенности, переживала из-за мелочей. Взгляд ее сиял реже, и не так ярко. Та Эллис, наверное, была добра, училась составлять снадобья и хотела помогать людям.

К ним приближалась фигура, в которой вблизи не виделось ничего демонического. Всего лишь Гвиллим Данеон, его наставник, воспоминание из сопливого детства, мудрый лекарь. У Познающего был усталый, но деловой вид, он вытирал полотенцем руки, глядя на Филипа с легким беспокойством. Стекла его очков мягко поблескивали.

— Уже очнулся? Странно, еще рано. Простите, лорд Филип, мы не хотели вас пугать. Обычно это средство действует дольше, — Данеон улыбнулся ему, как улыбался давным-давно, прописывая горькие пилюли или небольшое кровопускание.

Неужели?!.. Разве мог я быть так глуп, так слеп?! Вновь так горько ошибиться в людях, за которых ручался бы кровью?

— Значит, это вы убили Тристана? Просто чтобы сожрать? — Он должен был говорить, чтобы не свихнуться.

— Вы сами не оставили нам выбора, дорогой Филип, — тоном мягкого упрека заметил Данеон, — когда привели его сюда жить. Нам нужна была жертва, а Трис мешал нам, путался под ногами, во все лез. Из-за него мы даже пропустили одно жертвоприношение, одну дату, а этого делать, по-хорошему, нельзя. Но теперь я думаю, — Он поправил очки на носу. — Что в этом виден высший промысел! Пусть богам пришлось немного подождать, но именно вам должно стать нашей шестой жертвой! Шестой, и, надеюсь, последней.

Что за адский, безумный бред? Одно почти точно: он — в подвале, где разделали Тристана, а в запахе сырости и тлена чудится смрад застарелой крови.

Из гортани рвался вопль, но нет — надо сохранять контроль над собой. Уболтать их, оттянуть время. Кто-то обязательно придет — не сдохнет же он здесь, в темном подвале, от руки сумасшедшей? Это просто невозможно. Кто-нибудь спасет его. Отец. Кевин.

Вот только отец не знает, где он, Дениза ждет под утро, а Кевину Грассу Филип сам, своими устами, запретил даже появляться на пороге этого дома.

Он прикусил губу, снова глотая солоноватую кровь. Зная, что если засмеется, смех перейдет в хохот, а хохот — в крик. И тогда нежная возлюбленная, того гляди, полоснет его по горлу, чтобы успокоить.

Фрэнк подобрал нож и, быстро обыскав немого, скрутил ему руки за спиной его собственной одеждой. Потом пришлось наложить жгут на рану, сняв для этого с Мартина ремень. Теперь у убийцы появится шанс дожить до допроса, хотя много ли толку будет от него такого, не ясно: мычание и корявые каракули — вот все, на что тот способен.

Стоило закончить, как Лори упала на колени рядом с Мартином, причитая и всхлипывая, но у Фрэнка на него больше не было времени. Пусть сдохнет — или выживет, чтобы пожалеть об этом.

Затаив дыхание, Фрэнк склонился над бездвижной дамой. Такое бледное лицо, с крупным, заметным носом, темные волосы в высокой прическе, из которой выбиваются кудрявые пряди… Тревожным колокольчиком зазвенел в памяти голосок, произнесший "Госпожа Гвен?…" и узнавание кольнуло его. Неужели?..

Не придумав ничего лучше, он прижал платок к ее щеке, что не переставала кровоточить, сжал ледяную руку в своей. Фрэнк видел признаки жизни, а может, заставлял себя видеть — едва заметное колыхание груди, легкий трепет губ. Сейчас нужно было расшнуровать ей лиф, помассировать виски — проделать все те вещи, с которыми так хорошо справлялись женские пальчики.

Он окрикнул Лори: — Помоги ей, не ему!

Девочка сидела рядом с Мартином, гладя его по волосам. Пока немой держал нож у ее горла, она отлично держалась, зато теперь пришла расплата — девочка то и дело вздрагивала, как на промозглом ветру, взгляд рассеянно блуждал.

— Они послали его убить меня… Я ведь молчала, а они… У него всегда было плоховато с головой, у бедного, — словно извиняясь за Мартина, пояснила девочка, — он даже наставления Учителя не слушал. Так и языка, глупый, лишился — мы поймали его за тем, как он принимал пищу без ритуала, без церемонии, сырой… Просто отрезал от мертвеца куски и жевал, словно дикий зверь какой… Учитель наказал его, забрав язык, но Мартин все равно был ему предан… Даже слишком.

Святой Агнец, что же такое творилось у нас под носом?! За окном по-прежнему бушевал ливень. Если б боги решили смыть с лица земли человечество, запятнавшее себя подобными злодеяниями, Фрэнк бы не удивился.

— Или ты сам решил заставить меня молчать, Мартин? Зачем же ты так… Боялся, что я всех выдам? — Смешок, колючий, как битое стекло, сотряс Лори приступом кашля. — И я выдала — выдала! Из-за него! Она согнулась в беззвучных рыданиях.

Стон рядом отвлек внимание Фрэнка — и его затопило облегчение. Гвен Эккер — теперь Фрэнк не сомневался, то была она — приоткрыла глаза, еще подернутые туманной мутью.

Он едва разобрал ее первые тихие слова: — Господин Грасс?..

Фрэнк помог ей подняться, приобняв за талию, и усадил в высокое кресло, стоявшее у стены. Гвен бессильно откинулась на спинку, замерев на несколько долгих мгновений. Но она дышала, пусть с трудом — и это было главное.

— Нет, это Фрэнк Делион, — мягко представился он, как только она снова смогла разлепить тяжелые веки. — Мы с вами немного знакомы, сударыня.

Значит, покровительница приюта — никто иной, как Гвен. А Филип послал сюда Кевина… Фрэнк мельком умилился тому, что его друг попробовал исправить последствия собственной ошибки, снова сведя эту парочку вместе.

— Да, я так глупа… — прошептала дама. — Я увидела ваш плащ, и мне почудилось… — Она поморщилась, белая рука с большим перстнем на указательном пальце скользнула к распоротой щеке.

— Осторожней, сударыня, у вас порез, — заметил Фрэнк, хотя она наверняка знала это и так. — Вот платок.

Тонкий батист был запачкан ее кровью, но Гвен взяла его, не дрогнув, и осторожно приложила к ране. Потом достала свой собственный, чтобы воспользоваться и им.

— Как госпожа Гвен?..

Фрэнк обернулся — с видом побитой собачонки к ним приближалась Лори, исподлобья поглядывая на даму. Та слабо махнула ей свободной рукой, подзывая к себе, и Лори, подбежав, опустилась у ее ног.

— Ты в порядке, дитя? — Гвен попыталась приподняться, заозиралась по сторонам. — Наши девочки… Где этот человек?! — Она цедила слова сквозь сжатые зубы. Было заметно, что каждое причиняет ей боль.

— Не волнуйтесь, он больше никому не причинит вреда, — заверил ее Фрэнк. — Молю вас, не двигайтесь. Я пришлю к вам лекаря, как только смогу.

Как несправедлива жизнь! Даже лучший медик не спасет ее от уродливого шрама, а ведь женщины столько значения придают подобным вещам. Фрэнк был бы счастлив забрать его себе.

— Этого человека надо убрать отсюда, — Гвен снова без сил откинулась в кресле. — Ему не место рядом с детьми. И надо найти мою бедную Асту — это она, должно быть, впустила его. Лишь бы с ней было все в порядке!

— Я запру его в подвале или на чердаке, пока за ним не приедут наши.

— Лучше в подвале.

У Фрэнка не хватило сил прямо сейчас поведать Гвен, что случилось с ее привратницей. Про себя он подумал, что проникнуть внутрь Мартину едва ли было сложно — немой мог написать на своей табличке, что пришел к Лори от Ищеек, или по поручению Филипа Картмора, и старая женщина впустила бы его. А потом — жестокие пальцы в волосах и холод стали на горле.

— Я зашью ваше личико, будет как новое, — прошептала Лори, ласково гладя Гвен по здоровой щеке. — Вот увидите. У меня легкая рука.

— Ну, разве что как новое, — Гвен слегка усмехнулась, что стоило ей болезненной гримасы. — Потому что старое было так себе. Ох, моя бедная голова, такой туман, — Она снова теряла сознание: закрылись глаза, пальцы разжались, роняя замаранный батист.

Лори поймала упавшую бессильно руку и коснулась ее губами.

— Посмотри, что случилось с этой доброй госпожой, — сказал Фрэнк так строго, как мог. — Это из-за тебя, расплата за то, что она тебя приютила. Теперь ты обязана рассказать всю правду.

Девочка съежилась, как от удара, и Фрэнка пронзил стыд. Стыд, который тут же выжгло осознание — ведь это дитя-тростинка, выходит, и она… Раскат грома словно стал ответом на черные мысли.

— Я не хотела… Разве ж я знала, что так выйдет!.. — Лори понурила голову, будто тонкая шея больше не держала ее вес. — Я просто не хотела, чтобы они еще кого-то убили. Мне и Триса было жалко, он был такой красивый и добрый, и так сладко играл на своей скрипочке… Не пойму, неужто обязательно было есть именно его? Он звал меня птичкой, говорил, я вешу, как пичужка. И лорд Филип, он очень милый, всегда дарит мне сладости и разные красивые вещички… Я думала, ежели в нашем доме будет стоять стража, они не решатся убить его у чужаков под носом… Все закончится, и мы заживем, как обычные люди. Без Ритуалов.

— Вы собирались убить Филипа?! — Он с силой сдавил ее запястье и тут же отпустил, спохватившись. Сердце ускорило бег.

— Его или кого-то из его семьи. Учитель говорил, так нужно, чтобы все зажили лучше. Но мы уже жили лучше некуда, у нас был новый дом, и столько еды!.. Почему они не могли остановиться?..

До них донеслась взволнованная трель девичьих голосов, стук башмаков по паркету. Фрэнк с ужасом представил, как сиротки заходят в комнату, а потом кричат, рыдают и падают в обморок — одна за другой, или, того хуже, одновременно.

Он открыл боковую дверь как раз вовремя — воспитанницы в одинаковых серых платьях с белыми фартуками уже приближались по коридору. Вид незнакомого мужчины заставил их удивленно застыть.

Девочки самых разных возрастов, от крошек до девиц, что называется, почти на выданье, смотрели на Фрэнка не по-детски серьезно и настороженно. Одно утешало, падать без чувств они пока не пытались.

— Здесь произошел небольшой несчастный случай, но сейчас уже все в порядке. Кто из вас старшая? — спросил Фрэнк.

Вперед нерешительно протиснулась девица лет пятнадцати. У нее было круглое личико, все в искорках прыщей, тонкая косичка лежала на голове короной, как у Гвен и многих старших девочек.

— У вас здесь есть мази, бинты, повязки? Возьми все, что найдешь, и принеси сюда. Не забудь нюхательные соли. Ваша госпожа порезалась, надо обработать рану.

Пару мгновений девица таращилась на Фрэнка, а потом, грохоча подметками, убежала, протискиваясь сквозь воспитанниц, заполнивших уже весь коридор.

— Все остальные пусть немедля разойдутся по комнатам и не выходят — это приказ! Непросто было соблюдать суровость, глядя на все эти мордашки, испуганные, печальные, озадаченные…

— Госпожа Гвен тоже умерла? — деловито спросила какая-то малышка, головой едва достававшая Фрэнку до пояса.

— Нет, конечно, она не умерла, — Он улыбнулся им, надеясь, что это не испортит эффект. — Все будет хорошо, не бойтесь.

Они разошлись довольно послушно, не переставая перешептываться и оглядываться. Кто-то из младших негромко плакал.

Фрэнк закрыл за ними дверь и повернулся к Лори, чтобы прояснить все до конца, услышать из ее уст жуткую истину, о которой уже догадывался, — и, наконец, поверить в нее.

Девочка, замеревшая у ног Гвен, как будто еще больше осунулась, хотя это и казалось невозможным — наверное, успела подумать о своем положении. В тусклом свете она выглядела мертвецки-бледной. — Что с нами будет? — прошептала Лори еле слышно.

Непростой вопрос. Людоедство — столь ужасное преступление против людей и самого Светлейшего, что закон не пощадит никого. Даже неразумным детишкам грозит пламя костра, не говоря уже об этой полу-девушке.

— Учитель — это Гвиллим Данеон? — спросил он вместо ответа.

Лори кивнула.

— А "они" — это жители дома Алхимика?

Тишина ответила "да".

— Все?.. Они все были замешаны в этом?!

— Все… — с трудом проговорила Лори, и тут же прибавила: — Кроме Эллис! А, а еще кроме Марты! Они тут не при чем, правда.

Но Фрэнк ей уже не верил. Если знали остальные, значит, знали и эти две женщины. Его друга ждало страшное потрясение — но он, по крайней мере, избежит огромной опасности.

И все же — Эллис! Такая светлая, такая влюбленная… Бедный Филип!

Фрэнк посмотрел на бесчувственную Гвен, на Мартина, начинавшего приходить в себя. Еще предстоит надежно запереть немого, Гвен Эккер нужен лекарь. Надо поторопиться, ведь новость, которая не могла ждать до завтра, уже жгла ему подметки, а до дворца скакать целую вечность…

Он вздрогнул, вспомнив: — Лори, а кто такой Алый Человек? Мартин?

Она уставилась на него, не понимая. — Так я же все придумала, господин! И его — тоже. Я просто сказала первое, что в голову пришло, чтобы к нам приставили охрану. А потом не захотела оставаться в доме, побоялась, что кто-нибудь решит заткнуть мой болтливый рот… Нет никакого Алого Человека!

Да, разумеется.

Боль во всем теле и соленый привкус во рту… Море побило его о валуны и выплюнуло на каменистый берег, холодный и влажный. Кевин чувствовал щекой камни, слышал гул близкого прибоя. Сквозь него слабо пробивались голоса, становясь все отчетливее:

— …жив? — …нельзя… — … жертва…

Зашуршали шаги, приближаясь.

— Он убил Марту! — дрожал высокий голос.

— Потому как жить хотел, — строго ответил другой, женский, скрипучий. — Нельзя убивать в гневе, вы помните, как наставлял учитель. Сперва надо провести ритуал.

Нет, то был не шелест волн, а звон в ушах, и лежал он не на берегу, а на полу, руки и ноги стягивали не водоросли — ремни, врезавшиеся в запястья. На языке — вкус собственной крови.

Он в окружении врагов. Стоит пошевелиться, как те набросятся на него и порвут на части, словно стая бешеных псов.

— Его сердце — сердце могучего воина, оно придаст нам сил и отваги. Детишкам пользительно будет…

Меч они, конечно, забрали. Кевин чувствовал его отсутствие, как недостающую часть тела. Взяли и остальное оружие. Если не дураки, нашли, наверное, даже стилет в рукаве и нож за отворотом сапога.

— Я так дал ему по башке, — прозвучало низко и грубо. — Что он, небось, уже овощ… Эй! — В бок с размаху вошел носок сапога, но Кевин даже не дернулся. Надо изображать мертвяка — проще простого, когда близок к тому, чтобы в него превратиться.

— Так чего? — продолжал незнакомый мужской голос. — Этого тоже тащим в подвал? Они там должны были уже кончить.

В подвале… Значит, так все завершится. Ради этого они ждали, откладывая решающую схватку. Чтобы сдохнуть в темном подвале, от чужой руки. Порознь.

Может, трупы их будут лежать там вместе, а может даже, то, что останется, похоронят в одной безымянной могиле. Как взбесился бы Филип, узнай он об этом — Кевин Грасс определенно не заслужил такой чести!

Шум крови бился в висках, словно волны о песок, нарастал, заглушая голоса… Соленая вода жгла глаза. Сейчас она завертит его и снова утащит на дно, к блаженному забытью.

Нет! Он сжал зубы, до боли, до хруста. Он готов был сдохнуть, но не так, не в полусне, беспомощный, как свинья перед забоем. Сражаясь.

К тому же, он еще должен убить их — людей, укравших его месть. Старую ведьму. Вторую бабу, коренастую и крепкую. Двоих здоровых мужиков, бородача и паленого. Кудрявого щенка Корина. Эллис с ее семейкой. Светловолосых детишек, оставшихся где-то в доме. Всех.

Уже знакомые тени перекатывались под потолком, густели, надвигались. Вся та тьма, от которой Филип столько убегал, в конце концов настигла его. Скоро она слизнет черным языком последние отблески света.

— Я, конечно, сильно недооценил вашу привязанность к какому-то скрипачу, — Гвиллим Данеон покачал головой. — Никак не ожидал, что вы устроите такой спектакль с поисками, приведете Ищеек, Боги, какая честь для него!

По иронии судьбы, Филипом вело желание успокоить Эллис — и, чего уж там, он воспользовался этим предлогом, чтобы лишний раз помучить Кевина Грасса своим обществом.

— Тристан считал вас друзьями… А я, разве я не был добр к вам, что вы хотите прирезать и сожрать меня, как какую-то свинью?

Глаза Познающего блеснули за стеклами очков. — Для таких, как вы, избалованных судьбой богатеньких счастливчиков, еда — что-то ничтожное, лорд Картмор, развлечение. И я был таким когда-то. Но тот, кто голодал, знает, еда — священна. Бесценный дар, разница между жизнью и смертью. В древности люди помнили об этом, мой лорд. Я читал в записках лорда Элберта о каннибалах Самоцветных островов — я еще позаимствовал у них метод разделки тел. Эти люди не ставят себя выше природы, выше тех, кто служит им пищей. Когда они убивают — животное ли, человека ли — они стараются задобрить душу убитого, просят у нее прощения, чтобы не мстила после смерти, оставляют ей дары. Так поступаем и мы. Каждый кусочек хлеба, каждую частицу плоти вкушаем с таким же благоговением, как кровь и плоть Агнца.

Филип предпочел бы получить непочтительный пинок, чем быть сожранным со всем уважением, но что-то подсказывало: пищу не спрашивают, хочет ли она лезть в котел.

— К тому же, — продолжал Данеон невозмутимо, — вы станете подношением Богам, а в жертву высшим силам надо приносить лишь самое лучшее, не так ли? Та девочка-вышивальщица, чистая и невинная, с ее мастерством, волшебные руки Тристана, пастырь с золотым сердцем и красноречивым языком, другие… Лучшие части мы всегда оставляем богам. Вы — человек многих достоинств, лорд Филип, но все же думаю, самое ценное в вас — это древняя кровь. Ваша драгоценная кровь, кровь сюляпаррских принцев, откроет, наконец, врата! Мой сын пошел выяснять, можно ли просто незаметно пролить ее на развалины башни — ведь это священное место ваши дружки разрушили… Хорошо хоть подземные ходы остались целы. У меня только одно маленькое сомнение… — Познающий нахмурился, — В книге сказано — последней жертвой должна стать хранма лахтис, драгоценная кровь, но лахтис может значить еще и родная… Как обычно со слярве, тут все в контексте… — Он замолк, потерявшись в лабиринте своих мыслей, как часто бывает с учеными людьми.

Мысли Филипа тоже метались по лабиринту страха, отчаяния и озарений. За каждым углом — ответ на вопрос. Нет только выхода…

— Так это значит что, — осознал он, — вы хотели меня убить с самого начала?! А это, — Филип злобно покосился на Эллис, задетый даже сейчас, на грани смерти, — все был жалкий спектакль?

Но разве может человеческое существо так притворяться?! Не первый раз в жизни, но, похоже, в последний, спрашивал он себя об этом. Ты слепец, Филип, слепец и дурак.

— Как ты можешь так говорить! — голос Эллис дрожал искренней обидой. — Да, в начале, действительно, мы старались познакомиться с тобой с тайной целью, но потом… — Ее пальцы взъерошили его кудри, как в старые добрые времена. — Разве могла я в тебя не влюбиться? Пришлось поменять план.

— Конечно, теперь, когда вы решили бросить мою дочь, мы возвращаемся к плану изначальному! — Данеон пожал плечами. — Уж не обессудьте. Признаться, я даже рад, что выйдет именно так, хотя не питаю к вам ни малейшей злобы. Но мне было бы еще больнее принести в жертву вашего брата. Он так напомнил мне вашу мать…

— Моего брата?! — Филип уже не знал, кто здесь сошел с ума. Может — он сам, а все это — причудливый кошмар его воспаленного разума.

Как же затекли руки…

— Ну да. Когда моя дочка увлеклась вами, пришлось искать другой источник священной крови. Лорд Бэзил приходил сюда по моему приглашению — вы его даже едва не узнали! — Данеон слегка усмехнулся. — Как странно — черты моей дорогой супруги мне все сложнее припомнить, а вот лицо леди Филиппы врезалось в память так, будто его выжгло там огнем!.. Когда я увидел вашего брата, то даже остолбенел от сходства. Я собирался назначить лорду Бэзилу встречу на сегодня, но когда узнал, что вы расстались с моей дочерью, необходимость в этом отпала. Ваше непостоянство в любви, несомненно, обидное для меня и моей Эллис, спасет вашего брата — разве это не утешительно осознавать?

— Филип не легкомысленный, — вступилась за него Эллис, коснувшись его плеча оберегающим жестом. — У него слишком много обязательств в этом мире, он не волен распоряжаться собой.

Защитница!.. Если б Дениза узнала, что вы задумали, она расправилась бы с тобой шпилькой от шляпы!

— Его связывают узы брака, и он не может противиться воле отца. Но, — Она нагнулась, и лицо, каждую черточку которого Филип изучил так хорошо, оказалось совсем рядом. — Когда я вкушу твою плоть, между нами установится вечная связь, истинный союз тела и духа. И там, где ты окажешься, в мире, где все просто и ясно, ничто не помешает нам быть вместе.

Этих обветренных губ касалась человечина, на эту нежную улыбку смотрели глаза Тристана, пока их не затянул смертный туман…

— Безумцы, неужто вы воображаете, что вам это сойдет с рук?! Я не уличный музыкант, после моего исчезновения поднимется настоящая буря! И потом, я сказал жене, что поехал к вам!

— Почему-то мне кажется, что вы лжете, мой лорд, — возразил Данеон. — Я вас не осуждаю — жить хочется каждому. Вы ведь всегда соблюдали меры предосторожности, приезжая сюда. Полагаю, для своего семейства вы и на этот раз придумали легенду, а телохранителей оставили где-то в таверне. Но если даже начнутся расспросы, мы скажем, что вы пробыли здесь недолго, а потом уехали. В дороге всякое может случиться, вы знаете сами… А от вашего коня мы избавимся.

То, что они собираются убить его Красотку, взбесило Филипа не на шутку.

— Впрочем, я надеюсь, что после этой, последней, жертвы, — продолжал Познающий, — долго лгать и притворяться не придется. Темные божества снова будут к нам благосклонны, как сказано в книге, а мы станем их любимыми слугами. И никому из нас не надо будет бояться и прятаться, больше никогда.

— Что еще за книга? — спросил Филип, которому, как никогда в жизни, было плевать на все книги мира. Пусть говорит, говорит как можно дольше…

Познающий, кажется, обрадовался вопросу, сделал знак рукой — сейчас, мол. Отошел, а когда вернулся, с благоговением прижимал к груди толстый фолиант, нежно поглаживая темную тисненую кожу переплета. — Вот оно, мое сокровище. Книга из дворцовой библиотеки, самый полный сборник сохранившихся записей великого Миррдина Тифарского, Ведающего, непревзойденного мастера Темного Искусства. Кладезь мудрости и тайного знания. Награда за долгую верную службу, которую, признаюсь, я вручил себе сам.

— То есть, попросту украли, — заключил Филип.

— Я более чем заслужил ее, после того, как ваш папочка выгнал меня пинком под зад, это после многих лет безупречного служения! — Маска рассеянного ученого соскользнула, из-под нее полыхнуло злобой. — Сослал в провинцию, считать комаров, без всякой моей вины!..

А у Данеона, оказывается, свои счеты с семейством Картмор. Это многое объясняло.

— …Миррдин был среди первых, кто открыл врата, и он записал, как. Тогда я рассуждал, что лучше его трудам оказаться в руках человека науки, чем без толку покрываться пылью на полках. Смешно теперь вспомнить, ведь…

— Отец, — оборвала его Эллис с болезненным вздохом, — неужели это так важно сейчас? — Все это время она стояла, понурив голову, и мучительное колебание, искажавшее ее черты, вселяло в Филипа смутные надежды.

— Да, ты права, душа моя, — согласился Данеон. — Прошлое есть прошлое, пора двигаться дальше.

Неужели уже все? Нет, не может быть! Пульс зачастил, горло сдавили липкие пальцы страха. Филип крутил головой, следя за мельчайшим движением их обоих, настороженный — и совершенно беспомощный. Когда Эллис сделала резкий жест, он судорожно втянул воздух.

— Все произойдет быстро, мой лорд, — Данеон ободряюще кивнул, снова обретя благодушие. — Вы едва успеете почувствовать боль.

— Одно мгновение невыносимой боли должно казаться вечностью, — процедил Филип, с удовлетворением заметив, что Эллис вздрогнула, как от удара.

Отлично! Мучайся, сука. Сейчас он ненавидел ее всей душой. Еще одно предательство! Уж на сей-то раз он его не заслужил. Людей, которые были ему дороже всего на свете, он третировал, как избалованный мальчишка, а с этой сдувал пылинки, играя в доброту и великодушие.

Эллис смотрела на него с мольбой. — Любимый, прошу, не надо бояться. Это как вскрыть нарыв: укол, а потом — исцеление.

— А ты будешь спокойно стоять и наблюдать, как меня убивают? Или сделаешь это сама — теми же руками, которыми ласкала? Это, хотя бы, не будет трусостью. А дальше что?! — Он дернулся вперед, в порыве бессильной злобы. Путы еще глубже вонзились в запястья, обжигая, но сейчас ему было плевать. — Вечность в компании предательницы и лгуньи? А я, моя душа не получит право голоса? Не может выбирать?

— Не смотри на меня так… — Эллис вскинула руку, словно защищаясь, а он хлестал ее словами, за неимением лучшего.

— Вот что я тебе скажу: можешь сожрать меня хоть с костями, мерзкая людоедка, но это не сделает тебя моей женой. У меня есть супруга, женщина, которую я люблю. Это к ней я буду приходить во снах, а не к тебе, предательница! — Осторожность сгорела в пламени гнева. — Она хотя бы доказала свою любовь, рисковала ради меня жизнью, а ты? Ты использовала меня, а потом скушаешь, это твоя любовь?

— Перестань, — прошептала она одними губами, сделала шаг назад. Нож дрожал в руке…

— Если я приду к тебе, то только чтобы проклясть. За предательство, за обман, за жизнь, которую ты у меня украла. И даже мильон серебряных монет меня не утешит — засунь их себе в зад, вместе со своей лживой любовью!

— Дочка, пора кончать, — осторожно заметил Данеон. Он все еще прижимал к груди книгу.

— Нет, подожди, — откликнулась Эллис, и голос ее звенел слезами. — Ты же видишь, он еще не готов. — Она снова повернулась к нему. — Там, откуда ясно видно все, ты поймешь, как я тебя любила.

Филип медленно покачал головой. — Нет, Эллис, боюсь, никогда я уже не поверю в твою любовь, ни на этом свете, ни на том, и это ранит больнее всего, — Его еще сотрясал приступ злости, но где-то глубоко, там, где пряталась частица его, всегда остававшаяся ледяной, зарождалось подобие плана. — Никому нельзя верить, пока они не умерли ради тебя — вот мой горький урок. Все предавали меня в конце, изменяли, уходили… И ты, Эллис, даже ты…

— Неправда, — повторяла она. — Неправда!

Боль, стиснувшая виски, свелась к единой огненной точке, пульсировавшей в основании черепа. — Ты выбрала обманывать, когда могла сказать правду, убить, когда могла спасти!.. Что может быть хуже такой измены?.. Любовь — это жертва, а где твоя жертва? Есть только один путь, чтобы мы были вместе, и ты это знаешь, Эллис. Правильный путь.

Он был связан, прикован к месту. Все его силы сосредоточились сейчас во взгляде, вся воля, весь страх.

— Дочка, отдай мне ножик, — взывал Данеон. — Я все сделаю сам. Только положу книгу…

Старому дураку стоило бросить драгоценный томик и бежать к Эллис, но вместо этого он поплелся к столу, постоянно оглядываясь. — Вспомни, для чего мы это делаем, милая!

— Я помню, отец. Я знаю, что тебе нужна жертва. Но ведь ты сам сказал, — Печальная тень улыбки… — Возможно, последней жертвой должна быть родная кровь… И кто драгоценнее для тебя, чем я? Ты видишь, ему страшно, он хочет жить, а я, я так устала…

— Эллис! — Грохот фолианта об стол.

Эллис мотнула головой. — Я не могу, — Она шагнула вперед, и Филип почувствовал ее пальцы на щеке, губах — прикосновение легкое, как крыло бабочки. Отступила. — Прости, отец. Это слишком тяжело.

Пронзительный вопль. — Эллис, отдай нож!..

На этот раз она улыбнулась по-настоящему, только для него. — Теперь ты поймешь, — Эллис приставила острие себе к животу под ребрами, прямо к солнечному сплетению.

Дыхание перехватило… Часть его хотела окрикнуть ее, сказать, чтобы не делала глупостей. Жизнь или смерть, я или она… Язык прилип к небу.

Филип чувствовал нить, что натянулась меж ним и Эллис, чувствовал её. Это он сейчас стоял, сжимая рукоять влажными пальцами, вглядывался в лицо любимого, ожидая знака.

Решающий миг.

Он послал в нее взгляд, как гарпун, метя в самую душу — она еще жила где-то там, на дне этих глаз, под водами безумия. И едва заметно кивнул.

Когда Эллис вскрикнула, низко, глухо, он тоже содрогнулся, как от удара. Голова стала легкой, легче перышка…

Эллис еще стояла, удивленно глядя вниз, а кровь уже струилась меж ее пальцев, расплывалась темным пятном по ткани платья. Зеленого, как летние травы…

Все, что успел Данеон, спешивший к дочери, это поймать ее в падении.

— Дочка, что ты наделала, что ты наделала… — восклицал он, прижимая ее к себе, касаясь губами виска.

— Как же больно, — сорвалось с ее искривленных уст, вместе с первой струйкой крови. Взгляд, все еще переплетенный с его, будто вопрошал: Теперь ты будешь видеть меня во снах?

О да, Эллис, о да. За нею место в его кошмарах.

Мучительно было даже смотреть, как она пытается глотать воздух — и захлебывается болью. Нож не давал Эллис вздохнуть, гримаса муки уродовала лицо, снова и снова изгибалось тело — чудовищные схватки, что породят только смерть.

Умри уже, умри, повторял он про себя, как заклинание, без тени злости, с одним только ужасом. А вслух прохрипел: — Я люблю тебя.

Язык дервенел, отказываясь произносить подобное святотатство, после того, как… И все же хоть столько-то она заслужила.

Данеон несколько раз полу-вздохнул, полу-всхлипнул, все еще покачивая дочь, как маленькую. Но он был лекарем — и убийцей — и, возможно, это придало ему сил. — Сейчас, дочка, — сказал он окрепшим голосом. — Сейчас все пройдет. И положил руку на рукоять ножа, торчавшую из ее тела. Когда он выдернет его, кровь хлынет вольным бурлящим потоком.

Филип зажмурился, не в силах больше выносить это. О, Эллис. Я этого не хотел.

Или… хотел? Путь к спасению. Последнее, неопровержимое доказательство любви.

Но ведь я… любил ее? Ласкал. Шептал нежные признания. И подтолкнул к смерти. Нет, она сама, сама.

К тому времени, как Филип нашел силы разлепить веки, Познающий еще гладил волосы дочери, что-то бормотал ей на ухо. Но ни зов отца, ни ангельский глас, ни гром небесный, не могли бы пробудить Эллис ото сна — что бы ни порождало тот ясный свет в ее глазах, теперь он потух навсегда.

Так трагично, жутко — и так нелепо. Ведь я готов был дать ей все, о чем попросит!

Когда Данеон поднялся, все еще сжимая нож, то выглядел дряхлым стариком: морщины углубились, за стеклом очков — стеклянные пуговицы. Он постоял немного, покачиваясь, как утопленник, колышимый волнами, пустая оболочка человека.

А потом судорога пробежала от ножа вверх к плечу, оживляя этот труп. Тогда Данеон развернулся, и, шаркая подметками, пошел на Филипа.

Старик приближался, медленно, но неотвратимо, а в руке его истекал кровью нож.

Филип извивался, как на раскаленных углях, упирался носками в пол, и все же смог отодвинуть тяжелый стул хорошо, если на десяток дюймов.

— Нет! Нет, подождите! — Голос сорвался на визг. — Эллис хотела!.. Я должен…

Он еще что-то лепетал, пытаясь просочиться сквозь спинку стула, почти ощущая уже укус лезвия — сначала ледяной, потом огненный.

Шаркающие шаги замедлились, остановились. Старик провел рукой по лбу, оставив на нем красный след — кровь дочери, не его. — Да… Да, верно. Сперва должно провести ритуал. Будь ты проклят.

Сперва.

Позорная паника откатила, оставив Филипа глотать воздух — привилегия, которую он раньше не ценил. Он даже почувствовал облегчение — старик будет долго возиться с телом Эллис.

Тому, в самом деле, потребовалось немало усилий, чтобы взвалить тело на стол. Неужели он сможет?.. Данеон закрыл глаза дочери, вытер кровь с ее подбородка — и все же не казалось, что эта дева лишь спит, и вот-вот проснется. Нос как-то сразу заострился, кожа подернулась серым — или это только чудится? Старик долго изучал застывшие черты, и на миг Филип испугался, что Данеон сейчас снова кинется на него.

Потом, к облегчению их обоих, Данеон прикрыл лицо Эллис тканью, и работа пошла споро. Разрезая одежду дочери, Познающий даже начал насвистывать под нос популярный мотивчик. Самообладание быстро возвращалось к нему, и в этом тоже было что-то жуткое, неестественное. Филип почти видел, как тот стремительно поднимает из праха стены своего иллюзорного мирка — того, в котором его преступления были оправданы, а впереди ждало сверхъестественное могущество.

— Все совсем не так страшно, лорд Филип, как кажется, — в конце концов, пробормотал Данеон, и чувствовалось, что говорит он скорее для себя. — Все еще можно исправить. В книге сказано, что те, кто обретут силу темных богов, смогут возвращать к жизни мертвых. Представляете? Оживлять мертвых! Первой я, конечно, оживлю нашу дорогую Эллис. Потом, если еще не поздно — жену и нашу младшенькую, — Данеон уже обнажил торс покойной. Кожа, обтянувшая ребра, маленькая острая грудь… Совсем недавно руки Филипа ласкали это тело, а оно отзывалось на ласку, полное жизни. — Мы очень многих потеряли, лорд Филип, поэтому список длиннейший, но если окажется, что нет совсем никаких ограничений, я, в конце концов, постараюсь оживить даже вас!

— И вы можете верить в подобный бред?! Филип читал когда-то, что Ведающие, якобы, могли поднимать людей с ложа смерти. Но даже будь это правдой, то были дела глубокой древности, и уж совсем невозможно представить, что ожить мог человек, чье сердце и печень стали чьим-то ужином.

Когда старик взялся за инструменты, Филип снова зажмурился. Но не слушать не мог. В начале его слух терзали влажные звуки разрезаемой плоти, потом — сухой треск, будто ломались ветви. То хрустели ребра Эллис, одно за другим.

— Мои бедные друзья, что молятся сейчас в храме за наш успех, верят. Моя дочь верила. А я, я человек науки, я знаю, — последовал высокомерный ответ. Филип старался вслушиваться в слова, а не в хруст, что еще продолжался… — Это древняя утраченная мудрость былых времен, когда Сюляпарре был великой и благополучной страной. Ведающие — не безумцы, они знали, кому поклоняются, и владели невиданной силой. Мы отвернулись от древних богов ради новых, и что нам это дало? Голод и разруху. Теперь, когда боги самодовольных Пастырей о нас забыли, а от Агнца остались только косточки да копытца, мы возвращаемся к ним, нашим извечным покровителям. Я думал, уж вы-то со мной согласитесь.

— Я? С чего бы это? — Чернота тоже пугала, и он снова разлепил глаза. Увидел ребра, еще розоватые, слишком похожие на то, что выставляют в лавке мясника. Под ними угадывалась плотная бледная масса — легкие? В руках у Данеона был сейчас странный инструмент: зубчатая рейка, а на ней — две железяки, образующие вместе с рейкой подобие буквы "П". Когда Данеон начал засовывать их в ребра Эллис, Филип догадался, что это какой-то расширитель — и тут же отвернулся снова.

Взгляд сам собой, в который раз за эти адские минуты, пополз туда, где в подвал спускалась короткая лестница. Филип приказал двери над нею отвориться. Он почти видел, как она распахивается под ударом ноги, с оглушительным треском…

Нет, это другой треск, громче и дольше, чем до сих пор, прогремевший в ушах, как выстрел пушки.

Данеон отложил расширитель и начал орудовать в разверзшемся отверстии одним из своих ланцетов.

— И вы съедите ее… — пробормотал Филип, — собственную дочь?

— Разумеется, — Данеон смахнул пот со лба, сосредоточенный. — Позже — с вас хватит ее сердца. Было бы грешно пренебречь ее даром, позволить ему пропасть. Дурно не использовать то, что послала тебе судьба, мой лорд, грех не в том, на что идут голодные люди, чтобы выжить. Знаете, что дурно? Выбрасывать на кружева для манжет столько, сколько хватило бы, чтобы кормить целую деревню в течение недели!.. Тратить на карету с завитушками сотню юлей, а на милостыню голодным детям кидать горсть меди. Впрочем, боги вас будут судить, не я, и очень скоро, так что неважно это… Подумайте лучше о чем-нибудь приятном, помолитесь. Агнец не услышит, зато вам станет легче.

Наконец, Данеон вытащил его, комок мышц и клапанов, блестящий от влаги. Недавно — столь важный, трепещущее средоточие жизни, а теперь не важный совсем, просто мясо. Еда.

Кто бы ни пришел спасать Филипа (Даженедумайобобратном), им лучше поторопиться. Пока он не стал людоедом поневоле.

Ведь я не смогу, верно? Это было просто невозможно. Но если он откажется, его убьют.

Страх тек по венам ртутью, посылал ледяные мурашки по коже, кружил голову. Хуже всего — мутил разум, единственное, что ему осталось сейчас для защиты.

На что ты готов, чтобы выжить? спросил себя Филип, и насмешливый голос, похожий на собственный, тут же ответил: На все, что угодно.

Данеон положил сердце в небольшую миску и вытер руки. Пробормотал устало: — Ну что, лорд Филип, пора приступить к трапезе.

Наверное, так люди и сходят с ума — разум не успевает или отказывается принимать реальность, между тобой и миром появляется как бы трещина — а потом расширяется, превращаясь в пропасть, бездну. И ты остаешься в черноте, наполняя ее отголосками собственных фантазий.

Он боялся бы свихнуться, но времени на это не дадут.

Фрэнку повезло — лакей, встретивший его у лестницы Принцесс, знал его имя. Заглянул в книжечку, чтобы удостовериться, и тут же стал еще любезнее. А вот следующие слова слуги подействовали, как ведро холодной воды — хотя видят Боги, небеса уже вылили ее на Фрэнка более чем достаточно.

— Сожалею, мой лорд, но его милости лорда Филипа сейчас нет на месте. Леди Картмор еще не отошла ко сну, и коли вам будет угодно, я спрошу ее, может ли она вас принять.

От неожиданности Фрэнк растерялся. Всю бесконечную дорогу сквозь мрак и ливень, опасно подгоняя коня по темному лабиринту улиц, он прокручивал в голове множество вариантов того, как пройдет их с Филипом беседа. Но даже на миг не допустил, что друга может не быть дома поздно вечером, в такую грозу. Где он, черт бы все подрал? Отплясывает на каком-то балу? Без Денизы?

Слуга не мог ответить на его вопросы, но обещал выяснить все как можно быстрее. Пока он летал к своей госпоже и обратно, послушный просьбе поторопиться, Фрэнк расхаживал взад-вперед по просторному холлу, едва замечая изысканную обстановку. Гнетущее чувство, что он допустил важную ошибку, росло, как черная туча на горизонте.

Не стоило ли сперва рвануть в Красный Дом, отправить своих людей на задержание людоедов? Фрэнк хотел дать другу возможность самому принять решение, не сомневаясь, что Филип будет ему признателен за это. А вдруг… Нет, такую мысль он даже допустить не мог.

Большие часы в углу вели неумолимый отсчет, и Фрэнк почти физически ощущал, что каждая утекающая минута — бесценна. Надо спешить, нестись — он не знал, куда, но чуял, что времени осталось мало. Тик-так-тик…

— Леди Дениза примет вас, мой…

Он пронесся мимо слуги, запрыгал по ступеням широкой роскошной лестницы, где в прошлый визит распрощался с Денизой. Только на самом верху осознав, запоздало, что не уверен, куда именно идти.

Пришлось терять еще мгновения, ожидая, пока к нему присоединится бедняга лакей, чье лицо отражало легкий шок от подобной невоспитанности гостя.

Снизу раздался многозначительный бой часов — минутная стрелка достигла двенадцати. Суеверная дрожь пробежала по спине Фрэнка…

Зал, еще комната, и вот слуга распахивает перед ним заветную дверь.

Полумрак, треск камина…

В глубине — альков, отделенный низкой балюстрадой, кровать под балдахином. И женщина в белом пеньюаре, полулежащая в его тени, с бокалом вина в руке.

— Моя леди… — начал запыхавшийся слуга, но стоило Денизе сделать небрежный жест, и его как ветром сдуло.

— Какой визит! — произнес знакомый, с легкой хрипотцой, голос, и Фрэнк ступил ближе, говоря себе, что сердцебиение участилось только от беспокойства за друга. — И, конечно, вы пришли не ко мне. Посидите со мной рядом, — попросила она, хлопая по кровати. — Это-то безопасно. Обещаю, что буду вести себя подобающим образом.

Глаза Денизы блестели слюдой, бокал подрагивал в руке. Фрэнк заметил полупустой графин на столике у кровати, рядом с колокольчиком для вызова слуг в виде фигурки дамы.

Было неприятно видеть Денизу такой, но Фрэнк отогнал лишние мысли. Теперь важно одно. — Простите, сейчас не время. Мне нужно срочно видеть Филипа. Поверьте, это крайне серьезно.

Губы ее скривила горько-пьяная усмешка, тут же скрытая бокалом. — Можно было бы предположить, что он будет дома, с семьей, в такую-то погоду, не так ли? — пробормотала Дениза, прикончив вино. — Увы. Я с радостью сделаю для вас все, что в моих силах, но Филипа предоставить не могу. Мы решили начать с чистого листа, но что-то меня не покидает ощущение, будто эту историю я уже когда-то читала…

— Вы знаете, где он? — И снова это чувство… Где-то внизу бежали стрелки, а он сделал неверный поворот по дороге.

— Мой драгоценный супруг отправился в небезызвестный вам Дом Алхимика. Прощаться. Вернется, естественно, под утро.

Или никогда…

Дениза должна была заметить, как изменилось его лицо, потому что тут же поднялась с кровати, ее взгляд, сразу прояснившийся, вонзился в него стрелой. — В чем дело?! Вы побледнели…

Он был уже у двери. — Некогда объяснять, но Филип в опасности. В Доме Алхимика его ждут убийцы. Я должен выехать прямо сейчас. Мне нужен отряд гвардейцев — распорядитесь.

Слепо пошарив рукой по столику, Дениза нащупала колокольчик. Фрэнк чувствовал, как его страх передается ей, растекается по комнате, бьется о стены гулким тревожным звоном меди…

В одной руке Данеон держал ланцет, в другой — миску с сердцем. Сгусток плоти, еще кровоточащий, с торчащими из него отрезками трубок-вен.

Филип чувствовал, как желудок сжимается до размера кулака, подкатывает к горлу…

— Я не смогу.

— Придется смочь. Иначе… — Ланцет выразительно вздрогнул, уронив каплю крови.

Фрэнк скорее дал бы себя зарезать, чем стал людоедом. А Кевин? Тот разжевал бы сердце, глазом не моргнув, просто, чтобы доказать, насколько ему все равно. Странным образом, эта мысль придала решимости. Придется позаимствовать у Грасса немного храбрости, даже если он далеко.

Данеон приближался…

— Нет-нет, подождите. Вы должны приготовить сердце, как… как нормальную еду.

— Ах вот как? Я должен? Может, вы еще закажете мне блюдо, которое я должен сделать вам из моей дочери? — Ноздри старика возмущенно вздувались, как будто весь этот макабрический спектакль не был его идеей.

Злить его не стоило.

— Иначе я просто не смогу, — взмолился Филип. — Даже если я попробую жевать сырое мясо, меня тут же вырвет, это не зависит от меня! И мы не сможем выполнить последнее желание Эллис.

— Что ж, — Данеон недовольно поджал тонкие губы. — Так и быть. А потом вы выпьете бокал ее крови, чтобы наверняка.

Прекрасно, это поможет оттянуть время. Пока старик готовит, произойдет что-то, что прервет этот кошмар. Кто-нибудь придет и спасет его. Филип снова покосился на дверь.

А еще это возможность побеседовать с Данеоном, найти лазейку…

Старик приступил к делу до разочарования споро. Встал над жаровней и начал поворачивать над нею сердце, насадив его на большую вилку.

Быть может, скоро он проделает это с моим…

— Неужели вы не видите, что из вашего безумия ничего не вышло! — сделал еще одну попытку Филип. — Ваша дочь мертва, столько людей мертво, Гвиллим, и где ваше чудо? — Он и сам надеялся на чудо — пока старик не смотрит, снова напряг все мускулы, игнорируя боль. Только чтобы лишний раз убедиться — разорвать эти путы не в силах человеческих.

— Мы еще не возложили жертвоприношение на священное место, мой лорд, у врат в иной мир, — строго поправил Данеон. Круглые стекла его очков горели, как два желтых глаза, отражая пламя жаровни. — К тому же, эээ… не хватает еще одного ингредиента. Я все же полагаю, что без крови сюляпаррских принцев не обойтись.

— Но Эллис хотела… — слабо запротестовал Филип, уже зная, что впустую сотрясает воздух.

— Эллис была влюбленной девчонкой, ей простительны глупости. Мне — нет. Я не могу вас просто отпустить, сами понимаете. Мы проведем церемонию, чтобы соединить вас с нею навсегда — да, это будет истинный брак, посильнее пустых словес, что заставляют повторять в храме. А потом я отправлю вас прямиком к невесте, чтобы ей не было одиноко.

Вот сам бы к ней и отправлялся.

Как оказалось, человеческое сердце во время жарки пахло так же, как любое другое мясо. И от этого тоже хотелось вопить.

— Если вы оставите меня в живых, я помогу вам и другим сбежать. Даже попрошу отца не преследовать вас!

— Вот в это, пожалуй, я как раз и не в силах поверить, — усмехнулся старик. Догадливый!

— Я не желаю вам зла. Вы и так уже много потеряли…

— Да, я слишком много потерял, — согласился Данеон, решительно заключив: — А теперь пришло время награды.

Старик снова приблизился, держа в руках миску с сердцем Эллис — нет, с куском мяса, лучше думать так. Просто кусок мяса, от которого идет пар. Он выглядел совершенно неаппетитно — но это, наверное, хорошо? Не хватало только начать пускать слюни.

Ни соли, ни перца. А тебе ведь частенько не хватает перчику, Филип, не так ли? Потому-то ты и пошел искать приключений, потому и оказался здесь, по уши в дерьме.

Опустив голову, старик вполголоса прочел молитву — как полагается делать перед тем, как вкусить дары Божьи. — А теперь откройте рот и ешьте.

Неужели это все же произойдет? Время не останавливалось, небеса не падали на землю, что-то трещало и осыпалось трухой только в голове Филипа.

Старик начал отрезать от сердца тонкие полосы. Внутри прожарилось плохо — еще выступала кровь. Что ж, Филип любил мясо с кровью. Сердце лани, вот что это такое. Почему бы и нет?

— Если вы освободите хоть одну руку…

Проклятый старик, конечно, покачал головой. — Я буду кормить вас сам, для меня это честь и привилегия, — недобро усмехнулся он. А потом… — Первый кусочек… За Эллис.

Филип с трудом жевал мясо, жилистое, упругое. Старался не замечать вкуса и поспешил проглотить. Недожеванный кусок прошел в глотку с трудом, словно туда залезло, перебирая лапками, большое насекомое. Горло сжал спазм, но Филип посмотрел в потолок и велел себе не думать. Сделал глубокий вдох, сосчитал до десяти. Стошнит — прирежут.

Понял бы его отец? Филип верил: пусть тот никогда не произнес бы это вслух, он предпочел бы, чтобы его сын сделал все, чтобы выжить. К тому же, ни отцу, и никому другому незачем знать об этом. Выбраться бы отсюда, а дальше можно делать вид, что этого не было. Даже перед самим собой.

Разве не делал ты вещи похуже? шептал тот же навязчивый голос. А ведь раньше у тебя был выбор.

Старик протягивал уже второй кусок, улыбаясь, эдакий добродушный дедуля, который кормит маленького внучка.

Когда же уже придет спасение? Он тоже принес жертву, и за это должна быть награда. Время утекает…

От сердца оставалось все меньше, и Филип начал жевать медленно. Проглотив кусочек, прикрывал глаза, будто пытаясь справиться с дурнотой, а на деле — отсчитывая удары сердца, каждый вдох — маленькая победа. Мгновенье, украденное у смерти.

Иногда рука, державшая вилку, морщинистая, в голубой сеточке вен, начинала дрожать, и тогда Филип спрашивал себя — его глотку Данеон вскроет уверенным движением хирурга или это будет рваная рана, в несколько попыток?

— Мой друг… Один из Ищеек подозревает вас, так и знайте! Он обязательно все разгадает, а когда он доберется до вас, вы еще пожалеете, что не попали к палачу!

Данеон оставил его взрыв без ответа. — Думаю, достаточно, — решил он, и, хотя куски вставали поперек горла, Филип готов был попросить добавки. — А теперь вы запьете свой ужин. Сделаем вид, что это вино или ягодный сок.

Старик встал перед ним с простой оловянной чашей в руке. Над кромкой поднимался пар.

И снова ужас плавил мысли, ускорял дыхание. Он выпьет — или его вырвет, неважно — а потом… — Хотя бы минуту передышки!

— Времени нет. Вы устали, я устал.

— Нет-нет, есть время. Что за непристойная спешка? Вы же сами говорили, это ритуал, и мой дух, он должен обрести покой…

У него и впрямь не оставалось сил. Внутри снова нарастал крик, бился о стенки глотки, как замурованный заживо. Никто ведь не придет и не спасет его, да? От этого хотелось вопить, плакать, шептать мольбы, унизительные и бесполезные.

И ни ненависти, ни жажды мести, чтобы поддержать его. Легко изображать отвагу перед лицом смертельного врага, на эшафоте под жадными взглядами толпы, гордости и гордыни ради. Но что толку пыжиться здесь, рядом с чокнутым стариком, живущим в другой реальности?

Да, людоеда схватят, порвут на части, вот только это не утешало. Кому от этого станет легче? Точно не Филипу, и не отцу. Бедный! Почему-то сейчас он, самовлюбленный щенок, жалел отца больше, чем самого себя. Дениза порыдает и утешится, Филип даже знал, с кем. Но отец… его это сломает.

Если бы обнять его в последний раз, на прощание, даже умирать было бы не так страшно. Увидеть хотя бы один солнечный луч. Сказать всем, как он…

Бокал коснулся его губ, в ноздри шибанул запах бойни. Боги!..

— Я постараюсь все выпить, — заторопился Филип, — только обещайте, что ответите потом на несколько вопросов. Дадите прочитать молитву напоследок…

Старик кивнул, нетерпеливый.

После первого глотка его согнул спазм, жижа протекла на подбородок, закапала на грудь. — Я стараюсь, клянусь, — бормотал он в панике, — но я не уверен, что…

— Я вам помогу.

Не успел Филип запротестовать, как ему зажали нос, а потом по языку хлынула жидкость — соленая, густая, теплая, еще помнящая, как бежала по венам. Он захлебывался ею, задыхаясь, будто утопающий, пока источник не иссяк. Потом долго кашлял, согнувшись, и думал: Это страшный сон. Я в страшном сне, и не могу проснуться.

— Я знал, что мы справимся.

Распрямившись, он увидел, что старик подошел вплотную. На сей раз в руке его поблескивал тот самый трехгранный кинжал.

По шее сзади пробежал холодок, словно ее коснулись, лаская, призрачные пальцы Эллис — или самой смерти, что, впрочем, было одно и то же. — Вопрос! Вы обещали ответить на мои вопросы!

Хранма. Кровь. Аттэрис. Жертва. Амина. Душа.

Людоеды решили провести свой ритуал прямо здесь, в галерее, не беспокоя "учителя". Не сложно было догадаться, о ком речь, и убийца предвкушал, как сомкнет лапы на тощей шее лживого лекаря, сильно, до хруста. В напевном бормотании шести голосов различались отдельные слова — нечестивая молитва людоедов звучала на слярве, языке древних и ученого люда, чернь наверняка заучила ее на слух.

Кровь. Это слово, снова и снова. Кровь, кровь. Что ж, скоро они в ней утонут. Убийца почти слышал, как она течет в их жилах, как бьются шесть сердец, создавая сложный пульсирующий ритм. А может, он просто свихнулся — это было уже неважно.

Затрудненное дыхание Жанниса, плаксивый голосок, окрашенный болью. Хриплый бас первого мужчины — сила, второго — мягче, напевнее, увереннее. Высокий, красивый голос мальчишки, слишком нежный — этот не боец. Скрипучий — старухи, грубоватый и мощный — бабищи.

Шорох камня под подметками, шелест одежд.

Он лежал к добыче спиной, но он видел.

Песенка-речетатив затихла — сейчас они пойдут его резать. Наконец-то. Голод становился нестерпим.

Шаги — людоеды подались вперед. Но первым ступал один, уверенно, гулко. Бородач или горелый. Нужно быстро вывести его из игры.

Чувствуя близость врага, убийца заставлял себя дышать ровно, едва заметно. Главное — выбрать точный момент для атаки, не слишком рано, не слишком поздно.

Замереть, как зверь перед прыжком, пока —

"Прости нам боль, что мы тебе причиняем, — прогудел рядом голос, в котором не было ни капли сожаления, — И пусть твой дух возродится в…"

— враг не склонится к нему, коснувшись рукой плеча.

Пора.

Убийца перевернулся сам. Увидел гримасу изумления на обгорелом лице — лишь на миг, потому что тут же оторвался от земли, и челюсти его сомкнулись.

Хрящи носа хрустнули в зубах, враг завыл, утробно, дико. Убийца сдавливал его запястье пальцами, пока нож, что должен был прервать жизнь жертвы, не упал, звякнув — чтобы тут же оказаться в его хватке.

Горелый отшатнулся, растянувшись на полу, вся нижняя половина лица залита красной жижей. Вопль ярости сзади — второй! Лезвие топора скрежетнуло по камню там, где только что были ребра убийцы. Но он уже перекатился и сел, полоснув ножом по ремням на лодыжках. Один лопнул, под напором грубой силы, но ремни еще надо было распутать…

На него летела женщина — волосы и юбки развеваются, в руке блестит тесак. Удар ногами в живот отбросил ее назад, на бородача с топором, замедлив его атаку.

Бородач оттолкнул бабищу, замахнулся топором. Рядом уже вскарабкался на четвереньки горелый, и ненависть горела в глазах над кровавым месивом лица. Одноглазый с мальчишкой держались подальше, не решаясь пока напасть — мелкие шавки, что ввяжутся в драку в самом конце, урвать свой шмат мяса.

Убийца не знал, как оказался на ногах, просто взлетел в воздух.

Когда он перехватил топор в полете, прямо перед ним оказалась разъяренная багровая рожа бородача. Он плюнул тому в глаза кровью и куском плоти, что держал во рту, ослепив на миг, выбил из-под него ногу, заставив упасть на одно колено, а потом отобрал топор — и тут же похоронил его в животе бабищи, выпуская на волю клубок змей-кишок.

С двух сторон уже подбирались горелый, который обзавелся ножом, и одноглазый коротышка, который набрался храбрости.

Убийца дернул руками и ремни лопнули. По руке на каждого — более чем достаточно. Теперь вы мои, пронеслась торжествующая мысль — и тут же что-то острое царапнуло сзади по ребрам. На спине повисла старуха, остатки зубов вонзились ему в основание шеи, мяли, жевали. Нож царапал, путаясь в одежде.

Быстро попятившись, он ударился спиной о стену, раз, еще один, стряхивая старую каргу, как надоедливое насекомое. Сгреб за шкирку и толкнул вперед, насаживая на нож в руке горелого, целивший ему в живот.

На том, что осталось у того от лица, отразилось что-то вроде тупого изумления. Убийца разрешил все его вопросы разом, обхватив его голову двумя руками и резко повернув. Шея треснула с сухим хрустом.

Одноглазого убийца впечатал черепом в стену. Понадобился лишь один удар, чтобы на штукатурке расцвело кровавое пятно.

Остальное было уже слишком просто.

Он отклонился, уходя от топора, прорезавшего воздух и неглубокую полосу у него на груди, а потом во второй раз вырвал орудие у бородача — и вернул, загнав ему в череп. Тот упрямо продолжал стоять, покачиваясь, поэтому убийца еще поработал дровосеком, пока топорище намертво не застряло в плечевой кости.

Запах смерти опьянял, но ему было мало.

Баба умирала шумно, хватаясь руками за утекавшие кишки. Убийца избавил ее от мук, несколько раз с силой наступив на голову.

Сбоку сладко пахло страхом — там в ужасе застыл кудрявый мальчишка. Когда убийца шагнул к нему, он отшатнулся к стене, вскинув руки, и убийца пригвоздил мальчишку к стене его собственным длинным ножом. Сдавил трепещущую глотку. Плоть поддалась, и пальцы вошли в нее, сомкнулись вокруг трахеи, рванули.

А потом все кончилось.

Убийца обернулся, тяжело дыша, готовый рвать, резать, бить дальше, пока не падет замертво. Но на него надвигалась только тишина.

Враги лежали бездвижно, вновь обретая имена, в которых больше не нуждались. Кудрявый мальчишка — Корин, бородач — Том. Одноглазый Жаннис. Мертвы, как и остальные, по-прежнему безымянные.

Убийца зарычал, призывая на поединок все силы ада, но в пустом доме не осталось демонов, кроме него самого.

Он был один. Больше ничего не стояло между ним и подвалом.

Вокруг — вспоротое мясо, кишки и кровь, изуродованные тела. Здесь как будто бесчинствовал дикий зверь. Нет, не просто зверь. Чудовище.

Чей-то смех нарушил тишину, а потом убийца понял, что смеется он сам, Кевин Грасс. Знать бы еще, над чем. Может, над тем, что мог бы прийти сюда на час раньше.

"Учитель должен был уже закончить…"

Он побрел по коридору, оставляя красные следы. Кровь пропитала его, своя и чужая, сочилась из пор, стекала по щекам, горячая, как слезы.

Вот и его меч, валяется в стороне, брошенный. Рукоять была влажной в его руке, но Кевин сжал ее крепко.

Накатила боль от порезов и ушибов, но сейчас она значила не больше, чем все остальное. Куда он идет? Ах, да. В подвал.

Ему давно уже было некого любить, не о ком заботиться, а теперь еще и некого ненавидеть. Черная пустота расползалась там, где горела его ненависть, единственное, что заставляло идти вперед.

Он не мог представить себе никакого завтра.

А потому не удивительно, что пошатнулся, оперевшись рукой об шершавую стену. На облупленной известке отпечаталась алая пятерня.

Еще несколько шагов. Они дались так тяжело, будто ноги разучились ходить.

Дверцу под лестницей Кевин заметил не сразу. Небольшая, облупленная, грубо сбитая из досок. Наверное, она вела в подвал. Что-то он там увидит?..

Прижавшись лбом к дереву двери, он слушал собственное дыхание. Вдох, два, три… Взялся за ручку, пытаясь открыть, но влажные от крови пальцы, ослабев, скользили по металлу.

Ну же. Всего один пинок. И в этой мучительной и нескончаемой истории будет поставлена точка. Разве ты не этого хотел?

Из-за двери донесся голос.

— Что ж. Задавайте свои вопросы.

Сосредоточиться оказалось непросто. Мысли разбегались, как спугнутые тараканы. Чокнутый убийца стоял перед ним в робе, запятнанной кровью, а в его руке блестел трехгранный кинжал.

В этом кинжале, нетерпеливо подрагивавшем, было больше жизни, чем в изможденном лице старика. Никакого кровожадного нетерпения, одна усталость. Филип почти видел, как он так же устало, со вздохом, перерезает ему глотку, а пока Филип захлебывается в последней агонии, шаркает за посудиной, чтобы начать собирать в нее кровь…

И это — человек, нагнавший страха на всю столицу, преступник, которого денно и нощно разыскивает тайная служба?

Вот и первый вопрос. — Объясните мне, если вы только хотели принести кого-то из моей семьи в жертву, зачем натравливать на нас чудовищ? И связаны ли вы как-то с андаргийцами?

Познающий долго не отвечал, уставившись на него с чем-то, смахивающим на изумление. — Вы что, правда думаете, что это все — мы?.. Вы, похоже, и впрямь ничего не понимаете, лорд Филип… Нет-нет, ваши так называемые заговорщики выполняют одну из сложных схем. Рисуют кровью знак, шесть, шесть, шесть, вот это вот. Такие заклинания есть и в моей книге — думаю, они завладели похожей, потому что двух одинаковых в мире не найти. А я и мои друзья не пытаемся открыть врата, зажечь обратное солнце, для наших нужд хватит и тех сил, которые можно вызвать заклинанием попроще. С осеннего равнодействия мы выполняем простую схему со страницы сто три, а кровавая луна стала знамением, что наши жертвы угодны богам. Жертвоприношение каждый день, тела оставляем в Башне, одном из священных мест, где поклонялись древним богам.

— Вы убивали по человеку каждый день?! — удивился Филип. И все это — прямо у него под носом!

Данеон вздохнул, покачав головой. — Я имел в виду магический день Ведающих, он был равен шести дням. Каждые шесть дней, так будет понятнее. Чему вас вообще учат в ваших академиях? Боги, лорд Филип, да вы правда невинны, как ягненок! — В глазах за стеклами очков читалась насмешка — и жалость. — Вы что же, в самом деле даже не знаете…

Филип перебил его — вдруг обожгло новое подозрение. — А моя мать? Уж не был ли мой отец слишком прав, обвиняя вас в ее смерти? Кто знает, как давно червь безумия прогрыз первую червоточину в мозгу Данеона?

Старик возмущенно фыркнул. — О, теперь и это моя вина? Я любил и почитал леди Филиппу!

— Почитали и любили — но не слишком ли сильно? Поговаривают, что моя мать многих одаривала своей благосклонностью. Быть может, вас она отвергла — и вы ей отомстили.

Эта тема была из тех, что могли вывести "доброго лекаря" из себя. В других обстоятельствах, взбешенный старикашка выглядел бы смешно, но сейчас… — Я бы жизнь отдал за вашу мать, но что я мог сделать?.. До сих пор помню, как леди Филиппа говорила: "Дорогой Данеон, я ни о чем не беспокоюсь, потому что знаю — с вами я в надежных руках". Даже сейчас, когда я столько потерял, думать об этом больно. Она доверяла мне, а я принял подачку и уполз, поджав хвост! Меня прогнали, чтобы убрать подальше свидетеля, сослали жить в глуши, чтобы там мне было некому проболтаться, — Он склонился ближе, так, что видны стали капли пота на лбу и красные точки лопнувших сосудов в глазах. — Теперь мой черед спросить — вы правда верите в этот бред? Вся ваша жизнь — вранье, а вы даже не подозреваете об этом. Хотите знать всю-всю правду? — в голосе звучало злорадство. — Потому что я могу вам ее рассказать.

— Нет! — сорвалось с губ. Филип представлял, какую правду тот мог поведать, и не хотел провести последние мгновенья перед смертью с мыслью о том, что его отец убил его мать.

— Правильно, — согласился Данеон, поправляя очки на носу. Он уже овладел собой. — Не стоит вас смущать, тем паче, что скоро вы окажетесь там, откуда видно абсолютно все. И за гранью чувственного опыта, я уверен, вы все поймете и всех простите. А теперь, — равнодушно добавил старик, отходя, — молитесь, только не слишком долго.

Филип зажмурился, не желая больше видеть ни старика, ни подвал, ни изуродованное тело на столе. Мысли лихорадочно метались, но в бездне, куда он падал, уцепиться было не за что.

Надо вспомнить напоследок что-то хорошее, светлое, решил он. Поцелуй любимой. Улыбку друга. Теплый ветер на лице, когда пускаешь коня вскачь…

Но внутри жили только чернота — и ужас. Оглушительное биение сердца, которое скоро остановится навсегда. Он почти желал, чтобы все уже закончилось.

Знакомое шарканье заставило распахнуть глаза. Сейчас Данеон смотрел на него с одним лишь сочувствием, и от этого становилось еще жутче. — Ну, я думаю, тянуть — только мучить вас. А я этого не хочу — даже сейчас.

Филип открыл рот — и закрыл. Его последнее оружие, язык, впутывавший в беды и спасавший из них, изменил ему в самый ответственный момент.

Ланцет дернулся вперед. Дыхание перехватило, как от удара, но железо лишь вяло скользнуло по коже, подцепив цепочку с амулетом.

— О, сперва надо избавиться от этого. Как я мог забыть…

Спазм облегчения заставил Филипа согнуться, под веками вспыхнули слезы.

Нет времени рыдать, ему остались мгновения. Кто-нибудь, пожалуйста. Он поверит, что умрет, только когда вместо воздуха в горло горячим потоком хлынет собственная кровь.

Мир сотряс гром.

Это дверь отлетела с грохотом, разбрасывая доски.

Данеон заверещал, попятившись, и было сложно его винить. Тот, кто спрыгнул на середину лестницы, мог напугать и кого покрепче. Весь в крови, как хищник после трапезы, одетый в алое, как во вторую кожу, первобытная ярость в глазах. Не человек — воплощение ваших детских кошмаров, явившееся из преисподней за свежей добычей.

Никого и никогда Филип не был так рад видеть. Удивиться не удивился — в конце концов, всегда знал, что он придет.

Кровь оживила старые шрамы на лице Грасса, стекала каплями с рваных лохмотьев на его теле, вниз по клинку, продолжению правой руки, повторяя волнистые изгибы.

Этот флабмерг — мое самое удачное вложение. Несмотря ни на что, углы губ сами растягивались в улыбке. Я жив, жив, буду жить!

Данеон, наконец, опомнился. Филипа дернули за волосы, заставив запрокинуть голову. Беззащитное горло лизнул холодок стали. Он проглотил приступ паники, вставший комом в глотке. Нет-нет, теперь все будет хорошо.

— Ни с места! — пискнул над ухом Познающий.

— Что, я успел как раз к ужину? — Последние ступени стонали под тяжестью шагов. — Не советую его есть. Никому не пойдут на пользу сердце предателя, печень труса, язык лжеца.

Чертов Грасс, нашел время шуточки шутить!

— Я сказал — ни с места!

Шпоры звякнули о камень пола. — Я не глухой. Кстати, все ваши дружки мертвы.

Уже? Вот это скорость.

Что-то щипало глаза, и фигура, нависшая над ними, расплывалась, становилась еще крупнее, выше, доставая головой до потолка — настоящий гигант. Даже в подвале, пропахшем смертью, от нее резко несло диким зверем: смесь горячего пота, кожи и крови. Почти сладкий запах, когда кровь эта из жил твоих врагов.

Грасс упер руки в боки, лениво, будто в гости заявился, посмотрел по сторонам. — Вижу, дочкой вы уже закусили. Не завидую — драная кошка, как по мне, была б аппетитнее.

О, да заткнись, ты…! ругнулся Филип про себя. Говорить вслух не хотелось, не сейчас, когда лезвие у яремной вены дрожало, как пьяная карга, а зубы цокали в такт.

Услышав о гибели друзей, Данеон ахнул — но не разжал хватки. — Клянусь, еще шаг, и я убью его!

— А после этого я убью вас. И когда мы оба закончим, старикашка, этот мир станет лучше, — Грасс не двигался, только мускулы перекатывались на плечах, выдавая его нетерпение. — Ну так что? Эдак мы долго можем стоять — пока мне не надоест.

Присвист, с которым старик втягивал воздух, позволял мечтать, что он свалится с каким-нибудь приступом, желательно — замертво. Но голос его пока был тверд: — Бросьте меч.

Пожав плечами, Грасс уронил фламберг, приземлившийся с легким звоном. — Тебя это не спасет.

— А теперь — на колени!

Грасс не спеша повиновался, не отрывая спокойного, презрительного взгляда от Данеона. Сцепил руки за головой. На Филипа за это время он глянул только раз, мельком.

Филип не сомневался — без оружия, голыми руками, из любой позы, Кевин справится с сотней таких, как Данеон. Лишь бы тот хоть ненадолго отвел лезвие…

— А теперь, — приказал старик, — зажмурьтесь и громко считайте до ста!

Грасс едва заметно усмехнулся. — Раз. Два, — Пока он откусывал слово за словом, глаза его прожигали в Данеоне дыру.

— Я велел закрыть глаза!

— Давай так, — равнодушно предложил Грасс, — я считаю до тридцати, а ты там определяйся. А потом я встану, и мы закончим с этим — так или иначе.

Кевин зажмурился. Низкий голос отдавался от стен, будто тени считали вместе с ними:

Пять, шесть…

Десять…

Данеон не шевелился, только его руки предавали бившую старика нетерпеливую дрожь.

Чего он ждет?

— Сколько можно?! — не выдержал Филип. — Разрежьте мне путы, и мы выйдем отсюда, я буду вашим заложником.

А уж по дороге он найдет способ успокоить неугомонного старикашку.

— Тихо, — Ланцет прижался к губам, холодное обещание.

— Двадцать ТРИ, — Грасс будто отсчитывал удары, которые обрушит на того, кто это придумал. — Двадцать ПЯТЬ…

За спиной Грасса возник черный провал, словно тьма распахнула рот. Подземный ход, черт его дери! Из провала выскочила фигура — мужчина, высокий. С ревом он взметнул над головой Кевина клинок…

— Сзади! — заорал Филип что было сил, еще не веря в то, что происходит.

Увидел, как Кевин поднимается в развороте — стремительно, и все же недостаточно быстро.

А потом — блеск ланцета у глаз, тьма, и снова — гром.

Когда Кевин понял, что не успеет перехватить удар, у него был лишь краткий миг, чтобы удивиться. А потом прогремел выстрел. Вместо клинка, что рассек бы плечо, на него обрушилось тело. Кровь брызнула в глаза — опять! Фунтов под двести живого — пока еще — веса сбили его с ног, череп чуть не треснул от удара об камни.

Он не знал, что происходит, но все, что имело значение, это ноги Данеона впереди, ланцет, зависший в воздухе.

Кевин дернулся всем телом, вытягиваясь на полу, протянул руку — и пальцы сомкнулись на тощей лодыжке старика. Рванули.

Высоко вскрикнув, старик упал. Убей, вспыхнуло в мозгу, и Кевин оказался на Данеоне. Его локоть давил тому на горло, рука сжимала предплечье, безжалостно вонзаясь в плоть. Он опомнился, только когда старик уже едва хрипел.

Придя в себя, Кевин тут же метнулся за мечом, готовый встретить любую угрозу. И так и остался сидеть на полу, сжимая оружие, в котором, кажется, не было надобности.

Перед ним, лицом вниз, растянулся человек с воронкой раны в спине и оружием в безжизненной руке — в нем Кевин не без труда признал сынка Данеона, Мора.

Вторая фигура застыла на верху лестницы — Боб Пайл! Дуло его пистоля еще дымилось, физиономия, даже в лучшие дни не отмеченная печатью ума, сейчас отражала уровень интеллекта, характерный для устриц.

Кевин начисто забыл про них обоих. — Пайл! Где ты, дери тебя черти, пропадал?

Он заставил себя подняться, чувствуя, как легкой предательской дрожью расползается по членам облегчение. Поставил сапог Данеону на грудь — теперь пусть попробует дернуться. Но старик лишь сипел, глотая воздух посиневшими губами.

— Да я того… того… — бормотал Пайл, еще не пришедший в себя.

— Это я и так знаю. Где ты был? — Кевин покосился назад, на Филипа. Вроде не ранен, только на шее остались красные черточки, следы поцелуев ланцета. Видок жуткий, как у ожившего покойничка — спутанные волосы, синева под мутными глазами, на подбородке запеклась кровь. Кевина уколола жалость пополам со злорадством. Даже Картморы, оказывается, могут выглядеть паршиво.

— Дык… Они поднесли мне чарочку, как обычно, — Ищейка слегка оживился при этом воспоминании. — Но меня ж того, предупредил Вашмилсть. Ничего сегодня не ешь и не пей в том доме, говорит, что-то про шестой день какой-то и тому подобное. А у него в башке паучок и все такое, ты знаешь, ну и я его послушал. Сделал вид, что выпил, а сам не пил, — с законной гордостью сообщил он. — А это что, уж не его ль лордство Филип наш Картмор?

Филип отвернулся, пряча лицо за упавшими кудрями, и Кевин непроизвольно встал так, чтобы загородить его. — Он самый, только не твоего это ума дело. Коли ты не пил, так куда пропал?

— Ну… Чуток я все же хлебнул, не устоял. И задрых сразу, как убитый. Видать, эти злодеи подмешали что-то в питье, а то чтоб я да вырубился от такой мелочи! Хотели меня, значит, усыпить. А когда я проснулся — слышу вопли, грохот, крики!.. Решил, самое верное — затаиться, разведать обстановку, и уж тогда…

— То есть ты струсил и спрятался, а когда драка закончилась, все же выполз из укрытия.

Пайл не стал спорить. Осторожно спустился на пару ступенек и спросил, зачем-то понизив голос: — Это… ты их всех?..

— Кто ж еще, по-твоему? Эти люди все были людоедами. Потом и за тебя бы принялись.

Или нет. Куда лучше для них, если б сторож-Ищейка проспался и, в случае необходимости, засвидетельствовал бы потом, что день в Доме Алхимика прошел тихо-мирно, без происшествий. Тем паче, что Пайл вряд ли признался бы, что дрых на посту.

Но Вашмилсть… Сколько же знал этот треклятый клерк? Кое о чем вспомнив, Кевин нагнулся к старику, поглубже вогнав ему в грудь каблук. — Эй, ты.

Данеон ответил вялым стоном.

— Почему скрипача вы положили наверху, а не вместе с остальными?

— Нас… спугнули.

— Кто спугнул?!

— Я буду говорить только, — Из угла шамкающего рта тянулась слюна. — Только получив высочайшие гарантии…

— Это мы еще посмотрим, — Одним рывком Кевин вздернул старика на ноги и, скрутив ему руки за спиной, толкнул его к Пайлу. — Уведи его наверх и хорошенько сторожи. Да не смотри, что старая развалина выглядит безобидно. — Данеон пошатывался, едва передвигая ноги, и все же с этой змеей стоило быть поосторожнее. — Не забывай, что это людоед. Дашь ему шанс, он сожрет тебя с потрохами. А коли сбежит, тебя сожру я.

— Пусть только глянет на меня, или дернется, тут же выпущу ему кишки! — пообещал Пайл, впечатленный до бледности. — А как же его лордство? Мож, надо…

— Пшел вон, — обронил Кевин, и Пайл, который, похоже, опасался его пуще людоедов, заторопился прочь, подталкивая своего подопечного перед собой.

Кевин прикрыл за ними дверь — то, что от нее осталось.

— Правильно сделал, что избавился от него, — Обессилено откинув голову, Картмор смежил усталые глаза. — Надо продумать официальную версию происшедшего. Теперь развяжи меня — руки уже онемели.

Кевин прошел мимо него, к столу, на котором вытянулось тело. Заглянул в разверстую грудную клетку, где не хватало самого важного органа. Рядом с трупом — инструменты, еще в крови, миска с мясными обрезками.

— А что произошло с этой? Данеон решил сожрать собственную дочь?

— Нет… Она сама. Они планировали убить меня, но Эллис не смогла, предпочла принести себя в жертву. Я хотел любви, что ж, я ее получил! — Нехороший смешок сорвался с распухших губ. — Безумную любовь людоедки. А потом он заставил меня… Заставил… — В его голос закралась подозрительная дрожь. Кевину было не до глупостей, и он помог Картмору прийти в чувство, тряханув стул за спинку.

Это сработало. Клацнув зубами, Филип возмущенно завопил: — Эй! Ты спятил?!

Его прошлая реплика разбудила любопытство Кевина, заставила снова взглянуть на ошметки мяса, на Картмора… Неужели? — Значит, она любила тебя, а ты разбил ей сердце и съел его. Весьма в твоем духе. Может, мне тоже приобщиться?.. — Он повертел в пальцах кусочек — мясо как мясо. Казалось каким-то неправильным, что этот папенькин сынок знает вкус человеческой плоти, а он — нет.

— Перестань, — раздраженно одернул его Филип. — Это не смешно! Имей немного уважения.

Съесть людоеда как раз казалось проявлением уважения, но ладно, не больно-то и хотелось. — Если хочешь, я могу сделать так, что тебя вырвет, — предложил Кевин, кивая на то, что недавно было Эллис.

Филип задумался. — Нет, — решил, в конце концов. — Она отдала за меня жизнь, я могу хотя бы исполнить ее последнее желание… каким бы оно ни было…Чего ты тянешь, разрежь уже веревки, — снова заныл он через мгновение, — я не чувствую рук, все затекло, меня мутит… — Картмор заговорил с нотками капризного ребенка, полагая, кажется, что опасность осталась в прошлом и можно расслабиться. Большая ошибка.

Кевин смотрел на него сверху вниз, поражаясь тому, каким мелким, ничтожным выглядит человек, которого он назначил своим смертельным врагом. Он снова спас его — и это снова закончилось фарсом. — Мне стоило знать, что ты опять выйдешь сухим из воды. Гора трупов, все твои дружки мертвы, твоя девка мертва, и только у Филипа Картмора все прекрасно.

Как всегда.

— Грасс, скоро я начну считать это чем-то похуже неудачной шутки, — До него, кажется, начинало доходить. — Ты спас мне жизнь — вернее сказать, ты и тот Ищейка, потому что, если б не его героический выстрел, и ты, и я уже валялись бы мертвыми. И вы с ним будете щедро вознаграждены, как полагается. Но имей в виду — каждый миг, что я провожу на этом стуле, из кошеля с вашей наградой выпадает по золотой монете.

Хм, может показаться, что он теряет терпение…

Кевин вернулся к столу, подцепил перевернутый ящик — должно быть, сидение людоеда — и не торопясь, медленно потащил его за собой. Приземлил напротив стула, на котором Картмор извивался, словно передавленная колесом гусеница, и уселся верхом, положив меч поперек колен. Можно дать ногам отдохнуть — предстоял долгий разговор. — Знаешь, я ведь еще ничего не решил. Самым разумным было бы прирезать тебя, потом — Пайла и людоеда, и ускользнуть отсюда, оставив людей десятилетиями гадать, что здесь произошло. А с собой прихватить твой рубин. Уверен, коли распилить его и продать на черном рынке, хватит до конца жизни.

— Грасс, я предупредил тебя… Я сейчас не в настроении для твоих штучек.

Должно быть, он и впрямь чувствует себя паршиво. Папенькин сынок, если и приучился терпеть хоть какие-то лишения во время похода, то уже давно отвык.

Собственные раны Кевина свербели и нарывали, череп, которому здорово досталось, гудел — будь в нем мозги, достойные этого определения, можно было бы обеспокоиться. Кровь засыхала на коже, стягивая ее до чесотки. Утешала мысль, что Картмору еще хуже.

Филип еще что-то там нес, но Кевин уже не прислушивался, погрузившись в свои мысли.

— Как ты думаешь, почему я сохранил этот меч — одну из твоих подачек? — спросил он наконец.

— А что тут думать? — фыркнул Картмор. — Потому, что никогда не смог бы позволить себе купить подобный ему. Правильно сделал, кстати, вы созданы друг для друга — и на сей раз это не оскорбление.

Кевин провел рукавом по клинку фламберга, очищая его, хотя бы частично, от человеческого месива, запятнавшего безупречный металл. Он прекрасно помнил день, когда получил его в дар — своего единственного верного друга. — Потому что когда-то поклялся, что убью тебя им.

Эти слова так возмутили Картмора, что он даже ожил, больше не походя на недобитое насекомое. Спина распрямилась, глаза засверкали злым блеском. — Ты хочешь убить меня?! Это забавно! Интересно, за что?

— Ты прекрасно знаешь, за что, — Пальцы сами сдавили рукоять меча. — Ты предал мое доверие…

Филип нетерпеливо передернул плечами. — Только после того, как ты предал мое. Ты соблазнил мою сестру, я пригласил твоего отца на праздник, что хуже? Как будто кто-то заставлял тебя избивать его до полусмерти на глазах у всей Академии! Даже я не ожидал такого, рассчитывал, что ты набросишься на меня. Но нет! Ты сам уничтожил свое будущее, своими собственными руками выбросил его в навозную яму. А в твоей глупости, разумеется, виноват я.

Кевин сделал глубокий вдох, с усилием разжимая хватку. Еще не время. — Ты мог отомстить мне десятком способов, и я бы принял это, но ты выбрал самый гнусный, самый низкий. Что ж, не спорю, я не заслужил ничего лучше того, что получил, — Ему казалось, он снова видит глаза Офелии, смотрящие на него с доверием и надеждой. — Но ты не имел никакого права втягивать в это Гвен.

— О Боги, опять ты с твоей Гвен! — простонал Картмор. — Хотя она скорее моя, чем твоя, не так ли? Для тебя она осталась такой же чужой, как любая девица с улицы.

— Тем меньше причин у тебя было, чтобы испортить ей жизнь.

— Я подарил ей несколько дней и одну ночь счастья. Она знала, что делает, и сочла, что оно того стоит. Моя сестра была почти ребенком!

— Ребенком, которому вы уже подыскивали хорошую партию. Я хотел жениться на Офелии, и постарался бы стать хорошим мужем. А ты только играл с Гвен, чтобы причинить мне боль!.. — Он оборвал себя, сжав зубы до хруста. — Посмотри на нас!.. Подыскиваем оправдания тому, что оправдания не имеет. Спорим о том, кто из нас меньший мерзавец.

— Нет, не об этом, — возразил Филип уверенно. — Коли пастыри не лгут, и на том свете всех и впрямь ждет праведный суд, и для тебя и для меня в аду заготовлено по горячему местечку. Вопрос в другом — кто из нас нанес другому худшее оскорбление, кто из нас виноват перед другим. И мне смешно, что ты еще смеешь меня в чем-то упрекать! Ты прикоснулся к моей сестре. Офелия — моя родная кровь, ничто не может сравниться с этим. Я переспал с девчонкой, которую ты так и не решился взять за руку. Она забыла о тебе, стоило поманить пальцем! — От пощечины его голова мотнулась вправо.

— Ты будешь говорить о Гвен с уважением!

Филип осторожно потрогал языком разбитую губу. — Какая отвага — бить человека, который связан! — Он усмехался так, словно одержал маленькую победу.

Ладонь так и ныла от желания вмазать ему снова. — Думаешь, если развяжу, что-нибудь изменится? Или ты забыл, чем завершились две единственные стычки, когда я не стал тебе поддаваться?

— Так я и знал! — прошипел Филип. — Всегда подозревал, что ты поддавался! Кто тебя просил?!

— Не нужно было ничего говорить, достаточно знать тебя. Тебе нужны не соперники, а подданные, публика, почтительная и восхищенная. Весь мир — твой личный театр, и горе тому, кто затмит лидирующего актера.

— Вот в этом вся твоя гнусная натура, Грасс! — Филип возмущенно тряхнул кудрями. — Ты просто-напросто судил меня по себе, поэтому думал, что я не прощу тебе, если ты превзойдешь меня в чем-то важном. А я радовался твоим успехам, гордился тобой, потому что ты был моим другом!

— Заткнись! — Кевин подскочил, прошел взад-вперед в гневе. Картмор всегда умел уколоть в нужное место, даже привязанный к стулу, забраться под кожу, как чесотка. — Мы никогда не были друзьями, я просто был слишком глуп, чтобы это понять. Подколы, издевки… Ты всегда смотрел на меня свысока.

— А кто мешал тебе поставить меня на место? Я бы только начал уважать тебя больше. Или ты правда думал, что я так глуп, что ничего не замечаю? Не вижу, как ты глотаешь злость, скрипишь зубами? Но нет, ты предпочитал делать вид, что все в порядке, лицемерить. Слишком уж боялся потерять место у кормушки.

Не только это он боялся потерять, но объяснять не имело смысла. Все это давно не имело смысла, даже его ненависть. Пора ставить точку.

— Я надеялся, что однажды ты перерастешь свое подхалимство, и мы сможем общаться на равных. Но правда в том, что это у тебя ничтожная душонка — завистливая, мелочная, фальшивая. И как только тщеславные мечты испарились, ты показал, чего стоит твоя преданность — столько же, сколько и у всех остальных. Видишь, ты даже не споришь, — прибавил Филип с чем-то, что звучало как горечь. — Знаешь, что я прав. Увы. — Он вздохнул, переводя дух. — Что ж, Грасс, ладно. Так и быть. Сегодня ты доказал, что от тебя есть польза, когда во второй раз за короткое время спас мне жизнь. Поэтому можешь не бояться моей мести. Я больше не буду вредить тебе, я даже…

— Значит, ты признаешь, что после сегодняшнего, мы — квиты? Мой долг перед семейством Картмор оплачен, счет сравнялся? — Странным образом, эта мысль заставила его сердце биться быстрее. Словно с плеч сняли тяжелый груз, о котором он не подозревал.

Его слова Филипу не понравились. — Мы никогда не будем квиты! — вскинулся он, глядя на него так, словно хотел бы впиться зубами в горло. — Ты никогда не расплатишься за зло, которое причинил — это попросту невозможно. Соверши ты хоть сотню подвигов, это не изменит того, что моя сестра опозорена, ее юность загублена, а я — я всегда буду знать, что ты меня предал! Этого не исправить, как не разгладить шрам на твоей щеке и не смыть позор с твоего имени. — Филип помолчал. — Я мог бы согласиться с тобой, мог бы даже соврать, что прощаю — но что толку? Зло причинено, оно высечено в камне, и этого не исправят сами Боги, потому что даже им не под силу изменить прошлое.

— Я понял. Он и правда все понял. Теперь, кажется, до конца.

— Впрочем, ты — все еще отличный инструмент. У тебя удивительный талант появляться в нужное время в нужном месте, раз за разом, и было бы глупо этим не воспользоваться. Я готов забыть о мести — в конце концов, ты был прав, когда сказал, что отнимать у тебя нечего. И нет смысла строить козни против того, кто сам себе худший враг. Я готов дать тебе возможность снова послужить мне. Правда, ты никогда не взлетишь так высоко, как мечтал, но награда тебе будет обеспечена, ты можешь стать кем-то получше паршивой Ищейки. Я…

Меч дернулся, так, что острие оказалось в паре дюймов от подбородка врага. Это заткнуло Картмора — впрочем, ненадолго. — Если ты хочешь меня попугать, — процедил Филип, прямо встречая взгляд Кевина. — Выбери другое время. На сегодня я исчерпал свою способность бояться.

— Мне ничего от тебя не нужно, — сказал он и понял, что это правда. — Даже твоя смерть. Единственное, чего я хочу, это больше не видеть тебя и не слышать.

— Зачем ты вообще меня спасал тогда? — возмутился Картмор.

— Я обещал твоей сестре. Поклялся, что пока я рядом, с тобой ничего не случится. — У него не было лучшего ответа. Взгляд Кевина скользнул по красноватому металлу клинка, каждый изгиб его — знаком, как собственная рука. Долгое время этот меч был частью него самого.

Но даже части себя самого иногда приходится лишиться.

Когда он разжал пальцы, клинок приземлился прямо у сапог Картмора, звякнув о каменистый пол со звуком таким же жалобным, как у любой безобидной железяки. — Забирай, это твое. Отдашь какому-нибудь очередному лучшему другу.

Картмор молчал, вероятно, продумывая язвительную тираду, но Кевин не стал ждать ответа. Зашагал к лестнице, не обернувшись даже тогда, когда вслед понеслись возмущенные вопли, с каждым моментом все более нечленораздельные. Филип требовал его развязать, грозил всевозможными карами, а потом просто вопил.

Последний крик ударил по ушам, и Кевин прикрыл дверь, обрезая его.

Мсти, если хочешь, или забудь. А я покончил со всем этим. И с тобой.

Пайла с его пленником Кевин нашел в холле. Ищейка заставил Данеона встать на колени и держал нож у его горла. Старик не пытался испытывать судьбу — замер, зажмурившись.

— О, Грасс! А где его лордство?

— Его лордство в подвале, приходит в себя. Велел не беспокоить его, не то… — Он выразительно провел пальцем по шее.

— Есть "не беспокоить"! — кивнул Пайл.

Кевин усмехнулся про себя. Его прощальный подарок Филипу. Пусть посидит в подвале, с трупом любовницы за компанию, немного подумает о жизни.

А у него есть еще незавершенное дело. Не все людоеды истреблены — среди трупов не достает двоих щенков. Кевин помнил их, младшего, который хотел знать, кто они с Фрэнком такие, и мальчишку постарше, оберегавшего мелюзгу. Где-то они могли прятаться?

Кевин полагал, что людоеды оставили детей где-нибудь на чердаке или в одной из комнат, чтобы не мешались под ногами. А потому поплелся по лестнице, загоняя усталость поглубже внутрь, как злого пса в будку. Надо покончить с этим во что бы то ни стало, пока не вырубился.

На этот раз он внимательно смотрел, куда ставит ноги…

Старшего щенка Кевин обнаружил сразу, как поднялся на второй этаж, стоящим в луже крови, что натекла от обезглавленного тела. Марта, так ее, кажется, звали. Голову — с длинными темными волосами, слипшимися в кровавые сосульки — мальчишка держал в руках.

Кевин ждал, что он вот-вот начнет вопить, а то и вопьется зубами в жуткую ношу — людоедский выкормыш, как-никак. Но мальчишка просто вглядывался в застывшие, посеревшие черты своей приемной матери, пока Кевин не ударил его по рукам.

Голова покатилась по полу, а щенок уставился на нависшую над ним фигуру. Взгляд обрел осмысленность — и вспыхнул ужасом. Кевин пресек попытку бегства, сграбастав мальчишку за шкирку да слегка сжав пальцы.

— Ты идешь со мной. Будешь вырываться — оторву башку. Попробуешь сбежать — оторву башку. Он знал, кровавые струпья на лице и багровые пятна на одежде придают его словам убедительности. — А ну говори, где твой братец?

На вопрос мальчишка так и не ответил, даже когда его пару раз хорошенько встряхнули, но рядом с Кевином шел покорно, словно в трансе, и очнулся лишь тогда, когда они нашли младшего щенка. Для этого пришлось обойти полдома, а потом еще вытаскивать его из-под кровати, куда тот забился.

Мелкий пронзительно верещал, хватаясь за кроватные ножки, а его братец, ожив, колотил Кевина изо всех своих малых сил, за что слетал к стенке, и все же схватка Кевина Грасса с четырехлеткой завершилась победой. Стоило поднять мелкого в воздух, как он сразу обмяк, словно детские косточки превратились в желе. Тем лучше.

Кевин зажал невесомое тельце под мышкой, сдавил запястье старшего железной хваткой. — Ты когда-нибудь обжигался? — поинтересовался у него.

Мальчишка захлопал глазами, огромными, как плошки, потом кивнул.

— Тогда представь боль в сто, в тысячу раз сильнее. Представь, что жечь будет не в одном месте — везде, весь ты будешь гореть. Представил? Сейчас мы вместе пойдем по городу, и при первой попытке сбежать я отдам тебя и этого визгливого щенка людям, которые бросят вас в костер и сожгут. Даже косточек не останется, на закуску другим людоедам.

Возможно, это сработает, ведь в пути ему понадобится хоть одна свободная рука. Ну а коли нет — мальчишка убежит и загнется где-нибудь на гнилых улочках Сюляпарре, лучшая участь, чем он заслуживает по закону.

В холле Боб Пайл встретил их громким вздохом облегчения. — Грасс, наконец-то! — Ищейка дергал головой, озираясь по сторонам. — У меня теперь от этого треклятого дома мурашки по всему телу, так и ползают, так и ползают.

Входная дверь покачивалась на петлях со скрипом, впуская внутрь ветер и хлесткие плети ливня. Солома, измаранная грязью и кровью, разметалась по полу. Просторный зал уже выглядел заброшенным, нежилым — в Дом возвращалось запустение.

— О, ты нашел щенков? Запри их где-нибудь и не волнуйся, от костра они не уйдут. Тощее запястье дернулось было в руке Кевина, но больше мальчишка не вырывался, стоял рядом, послушный. — Посиди лучше со мной. Как думаешь, ведь призраки появляются из мертвяка не сразу? Я к тому, что эти твои покойнички еще полежат мирно, душа в гнилом теле? А то мне уже чудится, будто слышу чей-то вой, словно неприкаянные души разгулялись…

Может, это все еще орал Филип, запертый в подвале? Хотелось верить.

— Да тут и раньше привидения водились, — порадовал Пайла Кевин, проходя мимо него к выходу. — Так что ты в хорошей компании.

Он чувствовал себя пустым, как выпотрошенный труп. От него самого тут тоже, должно быть, что-то осталось. Что-то, что умерло, и теперь, наверное, будет вечно бродить по темным коридорам Дома Алхимика.

— Эй, не бросай меня одного в этом чертовом месте! — кричал Пайл, но Кевин уже ступил навстречу непогоде.

Да уж, это будет веселая прогулка, в темноте, под дождем, с двумя перепуганными щенками на руках. Одно хорошо — он точно знал, куда идти.

И снова безумная гонка сквозь тьму… Сегодня Фрэнк только и делал, что несся куда-то, и казалось, что это продолжается вечно. Будто город, залитой мраком, незаметно провалился в преисподнюю вместе с обитателями, а кара, что выпала Фрэнку — стремиться куда-то изо всех сил, каждый раз прибывая немного поздно… Будто это всегда было и всегда будет — грохот копыт, холодные струи на лице, извивы улиц, переплетавшихся, как клубок змей — и страх, раздирающий внутренности.

Где-то за его спиной скакала дюжина коней из дворцовой конюшни, на их спинах — всадники, в форме личной гвардии семейства Картмор. Не зная дороги к Дому Алхимика, гвардейцы держались позади, а сейчас немного отстали. Маленькая армия, которая рискует прибыть на поле боя, когда битва уже закончится.

Поехать вместе с ними рвалась Дениза, но Фрэнк отказал наотрез, и она спорить не стала — никто из них не желал тратить время на препирательства.

Фрэнк молился об одном: чтобы ему не пришлось снова предстать перед ней с плохими новостями на губах. Уж лучше слететь с коня во время этой бешеной скачки и сломать себе шею.

Часы теперь отбивали время у него в голове, в основании черепа. Минуту за минутой, тяжелые, весом с чью-то жизнь.

А вот и знакомый поворот.

Фрэнк пустил коня вскачь по узкой улочке, не дожидаясь спутников. Больше он не упустит ни мгновения.

У ворот Дома Алхимика резко остановил скакуна, спрыгнул с него, едва не поскользнувшись в грязи. Через калитку перескочил с легкостью, какую придает человеку страх и, скинув засов, оставил ворота распахнутыми для остальных.

И вот перед ним знакомый вид, только сейчас — мрачный, в буро-серых тонах. Лужайка перед Домом — грязь и вода, дуб размахивает голыми ветвями, грозный гигант, стерегущий путь к особняку.

Фрэнк на бегу поднырнул под его лапой, едва не врезавшей по лицу. Обогнул особняк, у крыльца рванул меч из ножен, выхватил кинжал. Дверь со скрипом покачивалась, словно зазывая внутрь, и Фрэнк последовал приглашению. Во всеоружии ворвался в зловещую тьму, готовый обороняться…

— О, командир! Какая встреча!

Разные жуткие сцены рисовало ему воображение, но ни в одной не нашлось место Бобу Пайлу, попиравшему ногой Гвиллима Данеона, как древний герой — поверженного змия. Было в этой картинке что-то от грошового ярмарочного спектакля, и Фрэнк на миг потерял дар речи, уставившись на физиономию Пайла: красный нос, широкая ухмылка, словно они встретились где-то в трактире…

Услышав шаги Фрэнка, Данеон, растянувшийся на полу в недостойной его ученого звания позе, с трудом приподнял голову.

— Господин Делион, — просипел он. — Велите вашему человеку отпустить меня, прошу. Произошла чудовищная ошибка…

— Заткнись, людоед! — велел Пайл, для убедительности надавив на Познающего посильнее.

Фрэнк попытался собраться с мыслями — непростая задача, когда мир окончательно сошел с ума. Какого черта тут происходит? Неужто Пайл уже все узнал и всех обезвредил?

— Где остальные?! — Фрэнк убрал меч в ножны, оставив, на всякий случай, кинжал.

— Да там, — Пайл махнул куда-то вправо, в сторону лестницы. — О них можете не беспокоиться.

— А… — Он не сразу решился задать вопрос. — А лорд Филип? Ты его видел?

Оказалось, что Филип в подвале, вход в который как раз под лестницей. — Только не тревожьте его, командир, он строго-настрого запретил!

Что за бред? Фрэнк побежал в лестничную башню, чувствуя, что успокоится только тогда, когда увидит друга живым и невредимым.

Дверце под витой лестницей хорошо досталось — она перекосилась на петлях, пары досок недоставало. Откинув ее, Фрэнк осторожно заглянул в подвал.

Там, в полумраке, сидел на стуле Филип — бездвижно, уронив голову. На один ужасный миг Фрэнку показалось, что друг мертв. Он тихо окликнул его по имени.

У подножия лестницы в подвал валялся человек, чей статус покойника сомнений не вызывал. Дальше, в глубине подвала, лежало на возвышении тело, омытое бледным светом свечей. Беззащитно распахнутый к потолку частокол ребер — и стыдливо прикрытое лицо.

Боги, а это еще кто? Но часть его уже знала.

Едва слышное "помогите" донеслось снизу, и Фрэнк запрыгал по ступеням. — Филип, Филип, это я!

Он подбежал к другу, потряс его за плечо, вне себя от облегчения. — Ты в порядке?

Филип медленно откинулся назад, его глаза, за занавесом спутанных волос, мутные, словно незрячие. Половина лица распухла, на шее запеклись кровоподтеки. Он как будто не сразу узнал Фрэнка, но, наконец, разбитые губы зашевелились. — Развяжи меня! — охрипший голос казался чужим. — Чертов Грасс бросил меня здесь. Мне кажется, еще немного, и я свихнусь.

Значит, тут успел побывать Кевин? Это многое объясняло. Фрэнк поспешил перерезать веревки.

Филип шевельнул руками и ахнул от боли. Фрэнк сочувственно поморщился, зная по себе, что затекшие конечности — особая разновидность пытки.

Пока друг со стонами разминался, Фрэнк подошел к столу. Его притягивало туда помимо воли, рука сама потянулась к полотенцу, скрывавшему лицо.

Эллис… Как он и думал, хотя в посеревших восковых чертах мало осталось от прежней Эллис. Но почему она здесь, вместе с Филипом, что случилось? Фрэнк накинул ткань на разверстый торс.

Может, он ошибался насчет нее, и она действительно не знала?.. Как бы там ни было, а он помнил ее — улыбку, сияющие глаза, запах трав, и тоска захлестнула его. Мир потерял или женщину, которой она была, или ту, какой могла бы быть.

Скрипнул стул, и Фрэнк поспешил поддержать Филипа, который, поднявшись, тут же едва не упал. Услышал, как тот бормочет: — Мне так жаль. Так жаль. Прости меня.

Фрэнк не знал, перед кем он извиняется, перед ним — в чем не было никакой необходимости, особенно сейчас, или перед Эллис, которую наверняка хотел, но не смог спасти — а потому просто хлопал его по спине, бормоча слова поддержки.

Наконец, Филип отстранился, и на глазах его Фрэнк заметил слезы. Не удивительно, бедняга!

— Я все испортил, — прошептал друг, глядя в пол.

— Ну что ты! — удивился Фрэнк, все еще поддерживая его за плечи. — Это не твоя вина.

Обитатели дома наверняка стали людоедами задолго до встречи с ним.

Филип покачал головой. — И моя тоже. — Он встретил взгляд Фрэнка. — И с тобой… Я хочу знать — ты меня простишь?

— Разумеется! — Разве мог он ответить иначе? — Забудь об этом.

Филип повернулся туда, где лежала Эллис. — Помоги мне подойти к ней.

Друг сам выглядел, как ходячий покойник, и Фрэнк усомнился, что это хорошая идея. Но делать нечего, пришлось повиноваться.

Вместе они приблизились к столу, Филип прихрамывал, опираясь ему на плечо.

Друг долго смотрел на мертвую. А потом наклонился, чтобы запечатлеть поцелуй на холодном лбу. — Еще одна моя ошибка, — прошептал он.

Вопрос о том, как она погибла, жег язык, но Фрэнк не хотел мучить того, кому и так досталось. — Все кончено, — Вот самое утешительное, что он смог придумать.

Шаркая, как парочка стариков, они поплелись к выходу. Филип вдруг резко остановился, попытался нагнуться. Фрэнк помог ему, подав другу меч, который только что заметил. Меч, который не спутал бы ни с одним другим.

— Он бросил его мне под ноги, — сказал Филип, сжимая рукоять фламберга. Таким драматичным тоном, словно это было худшее, что случилось за вечер.

Фрэнк только вздохнул, не сомневаясь, что ему еще долго слушать споры этой парочки.

Сверху звучали голоса, стук сапог. В подвал, нагнувшись под низкой притолокой, заглянул гвардеец, а узнав Филипа, тут же склонился еще ниже. — Мой господин.

С его помощью, они выбрались из этого склепа, где даже стены давили, мешая дышать.

Филип все еще с трудом держался на ногах, и его усадили на стул в холле. Фрэнка тоже слегка пошатывало, горели икры и бедра, руки, да что там, все тело. Отвык он от таких скачек с тех пор, как совсем юнцом гонял по сельским просторам.

Даже гвардейцы выглядели не очень — бледные, с округлившимися глазами. Одного шумно выворачивало наизнанку в углу.

— Где остальные? Вы их нашли? — потребовал Фрэнк ответа у старшего, высокого холеного малого.

— Кажется, нашли, — ответил тот мрачно. — Может, взглянете?

…Кровь — повсюду, на стенах, на потолке… Первый этаж узкой галереи выкрашен в алый цвет.

Корин, пришпиленный к стене, как бабочка, с алеющей раной рта и еще одной, ниже. Старуха, скорчившаяся на полу. В расколотом черепе Тома что-то влажно поблескивает… Еще одна женщина, без лица, другие… Искромсанные тела в красном озере, кровавые угри кишок, ошметки плоти.

Фрэнк оперся о стену, борясь с тошнотой, потряс головой. Мозг отказывался воспринимать эти картины, превращая все в единое красное пятно. Вонь застревала в ноздрях, густая и липкая.

Сегодня он видел слишком много мертвых и раненых женщин, слишком много смерти, его распирало, мутило ею, и он чувствовал, что его вот-вот вырвет криком.

Гвардеец смотрел на него понимающе. — Я видел смерть не раз, но тут… На такое не ожидаешь наткнуться в мирном городе, посреди особняка. Ваш Ищейка там утверждает, что все это сделал один человек.

Алый человек, пронеслась безумная мысль. Алый человек пришел за ними.

— Вы нашли детей? — спросил он. — Их здесь было двое. Неужто придется смотреть и на их трупы?

Гвардеец молча покачал головой.

Вернувшись в холл, Фрэнк сразу подошел к Бобу Пайлу. — Во имя всего святого, что там произошло?!

Ответ был лаконичным. — Грасс.

Да. Одного человека вполне хватало, если этот человек — Кевин Грасс. У Кевина, конечно, не было выбора, но Фрэнк еще не привык думать обо всех этих людях, как о чудовищах, и знал, что картина, увиденная в галерее, долго будет стоять перед глазами.

Фрэнк повернулся к другу, обмякшему на стуле. Двое гвардейцев стояли у него за спиной, зачем-то обмахивая господина полами плащей. — Может, проведешь ночь в ближайшей таверне? До дворца долгая дорога.

— Нет, — ответил Филип. Он все еще сжимал рукоять фламберга, лежавшего у него на коленях. — Домой. Я хочу домой.

Они доставили Филипа во дворец, встретив в дороге еще один отряд, мчавшийся к ним на подмогу — кавалерия в сверкающих доспехах, вооруженная до зубов, грозная сила, достаточная, чтобы смести с лица земли целый полк людоедов. Развернувшись, отряд проводил своего господина до ворот и поскакал дальше, к Дому Алхимика.

Вот только там, куда они спешили, обо всем уже позаботился один Ищейка с особо раздражительным характером. Блестящему отряду останется только разбирать трупы, если снизойдет до этого, а также доставить Данеона в темницу — эскорт, достойный государственного преступника, хотя, пожалуй, многочисленнее, чем требовалось.

Перед воротами дворца и в дворцовом саду уже разгорелась запоздалая паника — вечер тревожил свет метущихся факелов, фырканье коней, гул взволнованных голосов. Можно было вообразить, что войска императора внезапно вошли в столицу, а здесь готовятся к запоздалой обороне. Стоило немалого труда пробиться сквозь этот хаос ко входу.

Дениза ждала их на крыльце — натянутая тетива, парус на ветру. Первым ее тревожный взгляд выделил в толпе Фрэнка, и он снова прочел в ее глазах вопрос и мучительный страх. А потом — радость, осветившую ее изнутри, когда Дениза, наконец, нашла среди них того, кого искала.

Филип успел только сделать пару неуверенных шагов ей навстречу, а она уже слетела по ступеням, как маленький белый вихрь, и подбежала к нему.

Слезы, нежные слова… Они замерли в объятиях друг друга, и теперь Филипа, спрятавшего лицо на ее плече, пришлось поддерживать Денизе — невысокой хрупкой женщине, более чем способной справиться с такой задачей.

Фрэнк отвернулся, не желая подглядывать за интимным моментом, но прежде увидел ее тонкие руки, крепко обвившиеся вокруг талии мужа, губы, шепчущие слова утешения, бесконечную нежность на запрокинутом лице.

Пришел отголосок знакомой боли, призрачный укол, не помешавший Фрэнку улыбнуться. А как же иначе? Все было так, как должно было быть.

Небеса ответили на его мольбу — разве можно испытывать что-то, кроме безмерной благодарности? Здесь в нем больше не нуждались, поэтому он развернулся и, растолкав гвардейцев, зашагал прочь. Филип сейчас в хороших руках, а ему, как командиру Ищеек, еще предстояла долгая, долгая ночь.

ЧТО ЕСТЬ ДРУЖБА?..

ЧТО ЕСТЬ ЛЮБОВЬ?..

ЛИШЬ ДОРОГИ, ПО КОТОРЫМ ПРИХОДИТ

ТЬМА