Блаженны алчущие

X. ~ Дохлый пес — I ~

16/10/665

I.

Он боялся открыть глаза. Что было сном, а что — явью? Улыбка матери, улицы, залитые солнцем, или темный каменный мешок, где его погребли заживо? Может, свобода ему лишь приснилась. Она снилась ему так часто.

Еще в плену полудремы, Фрэнк вслушался в ночь. Эти звуки могли быть биением волн о камни крепости Скардаг — вечный, неумолимый гул. Тюремные стены давили ему на грудь.

Накатила паника. Он вскочил бы и помчался прочь без оглядки, но бежать было некуда. Он замурован здесь, навсегда, на веки вечные… Тьма вдавила его в кровать.

…Спас тонкий, едва уловимый аромат лаванды. Так пахло белье у них дома, платья матери. Фрэнк судорожно втянул воздух, убеждаясь, что это не обман чувств, и решился разлепить веки.

Постепенно из черноты выплывали очертания мебели, сверху проступала белизна потолка. Фрэнк сел на кровати. Спальня, тонувшая в полумраке, казалась огромной, чужой. С тех пор как его выпустили из тюрьмы, каждое утро приходило это ощущение нереальности. Даже воздух дома был другим — мягким, чуть спертым, без привкуса сырости и соли.

Шлепая босыми ступнями по паркету, Фрэнк подбежал к окну, рванул стекло наверх, нащупав защелку, толкнул ставни. В комнату хлынула свежая, влажная прохлада. Дождь! Сад скрылся за двойной завесой струй и ночи.

Капли шелестели по листьям деревьев, гулко разбивались о поверхность пруда. Влага легла на лицо Фрэнка, он почувствовал ее на губах. Два года без дождя…

Фрэнк высунулся из окна, так далеко, как смог. Сорочка мгновенно промокла и прилипла к телу, вода омыла его бритую голову. Капли колотили по затылку, стекали по лбу и сливались со слезами на щеках. Тонкие холодные струйки уже потекли со спины по ногам.

Он стоял так, пьяный от счастья, пока не почувствовал, что здорово продрог. Матушка пришла бы в ужас, если бы увидела его сейчас.

Надо было вытереться насухо и переодеться, что Фрэнк и проделал, зная, что уже не заснет.

Что ж, он ведь теперь командир, сегодня приступает к своим обязанностям — будет только правильно, если он явится в Красный Дом еще затемно. Да и как можно тратить время на сон, когда зовет город, жизнь, улицы, бегущие вперед?

Фрэнк выбрал плащ с капюшоном, заткнул два пистолета за пояс, на котором уже висел меч в ножнах. Спускаться по лестнице пришлось на цыпочках, чтобы не разбудить мать — последнее время она спала беспокойно, да и слуг тревожить не хотелось.

Ему повезло — когда он вышел во двор, дождь уже уходил, благословив напоследок несколькими каплями.

Фрэнк сам оседлал коня, и вскоре уже ехал по темным улицам, стараясь различить во мраке, скрадывавшем очертания домов, знакомые места. Коли заблудится, плутать придется до зари. Хорошо еще, что ориентиром служила колокольня храма Первого Пришествия, возносившаяся в небо на юго-западе. Фрэнк то и дело терял ее из виду, углубляясь в узкие проулки, но рано или поздно мерцавший лунным светом шпиль, увенчанный знаком руна, вновь вздымался над крышами, указывая ему путь.

Изредка мимо проскальзывали люди-тени, скрывавшие лица за маской или краем плаща. Когда он уже подъезжал к храму, сгусток мрака под аркой превратился в человека, попросившего милостыню столь угрожающим и глубоким голосом, что вместо медяков Фрэнк потянулся за пистолетом. Тогда "нищий" шагнул назад и вновь растворился во тьме.

Фрэнку пришлось долго колотить в ворота Красного Дома, прежде чем из сторожевой башенки откликнулся заспанный часовой. На этого Ищейку Фрэнк в прошлый раз явно не произвел большого впечатления — понадобилось несколько минут чтобы объяснить, кто он и почему хочет попасть внутрь в такую рань.

В конце концов, узкая дверка в воротах отворилась, и Фрэнк увидел в свете фонаря хмурую, распухшую физиономию. Они с Ищейкой были квиты — черт его побери, коли Фрэнк помнил имя этого человека.

— Чего надо… мой лорд?

— Войти, для начала. Все спят? -

— Я не сплю. Больше не сплю, — последовал раздраженный ответ. — И Грасс, кажись, опять встал затемно. Видать, на душе нечисто, ежели нет покою в такую рань.

Похоже, эта реплика относилась и к Фрэнку.

— Скажешь мне, где Кевин? — терпеливо спросил Фрэнк.

— Во внутреннем дворе, вестимо. Слышите, буйствует? — Ищейка мотнул головой в сторону Красного Дома. И в самом деле, оттуда неслись глухие, но отчетливые, мерные звуки ударов — как будто кто-то рубил дрова.

Ищейка долго возился с воротами, пока одна тяжелая створка не распахнулась, наконец, с протяжным скрипом.

Внутри, Фрэнк спешился, взял коня под уздцы и повел по дорожке, поплотнее кутаясь в плащ, — ночной зябкий холод успел пробрать до костей.

В лунном свете камень кладки утратил цвет, и Красный Дом стал Серым Домом. Что-то угрюмое, даже зловещее, чудилось Фрэнку в строении, особенно сейчас, когда свет горел лишь в одном окне на третьем этаже, а останки полуразвалившейся правой башни вонзались в желтушное тело луны, словно клык. А может, виной были воспоминания о подвале, питавшем кровью самое основание штаба Ищеек?

Чем ближе Фрэнк подходил к Красному Дому, тем отчетливее становился стук.

…Во внутреннем дворе тьму немного разгонял свет двух факелов, вонзенных в грязь. Их огни метались словно в такт движениям обнаженного по пояс мужчины, яростно атаковавшего примитивный пелл.

Алые отсветы придавали сцене инфернальный оттенок — как будто Кевин Грасс, рубивший мечом шестифутовый столб, сам по себе выглядел недостаточно грозно. Половина его лица оставалась в тени, на другой плясал оранжевый узор, зрачок горел красным. Пот каплями крови стекал по могучей спине. Даже в тусклом свете Фрэнк различал полосовавшие эту спину шрамы — застарелые следы кнута.

Кевин глянул на Фрэнка краем глаза, но продолжал колотить по пеллу, пока деревянный меч не раскололся в его руках. Когда он отбросил обломки и обернулся, конь Фрэнка попятился назад, тихо заржав.

На звук из будки с неистовым лаем вылетел черный зверюга, походивший на исчадие ада еще больше, чем Грасс, и Фрэнк едва сумел удержать перепуганного мерина. Порадовался про себя, что успел заблаговременно спешиться.

— Вон! — Кевин принялся озираться вокруг в поисках камня, но стоило ему нагнуться, как пес скрылся в будке. — Трусливые твари, кони. Не удивительно, что наш общий знакомый их так любит. А эту тварюгу давно пора прикончить, — Он злобно покосился на будку, из которой неслось глухое рычание.

— Он же просто стережет, как умеет, — заступился за собаку Фрэнк.

Лай огромного пса разбудил местного то ли конюха, то ли слугу. Растрепанный мужичок вышел во двор, позевывая, и забрал у Фрэнка коня, который все еще нервно прядал ушами и закатывал глаза.

— Ладно, — Кевин нетерпеливо тряхнул головой. — Приступим.

Фрэнк снял плащ и куртку и повесил на выступающий сучок пелла, а Кевин потянулся к ножнам, лежавшим поперек дождевой бочки, за своим фламбергом. Поймав свет факелов, волнистый клинок ожил языками пламени, и взвился в небо, такой же смертоносный, как и они.

Первая схватка в полумраке оказалась короткой, и Фрэнку опять пришлось поваляться в грязи. Затем Кевин заставил его поднять оружие и прогнал по двору, и еще раз, и еще. К концу тренировки у Фрэнка болело все тело, дрожали руки, выдерживавшие неистовые удары Грасса, а одежда могла бы стать достойным украшением садового пугала.

Ополоснувшись водой из бочки и встряхнувшись как собака, Грасс надел рубашку, потрепанный кожаный джеркин, перекинул через плечо перевязь. — Сегодня ты… вы можете мне пригодиться, коли хотите, — буркнул он, убирая фламберг в ножны.

Это было что-то новое… — Буду рад оказаться полезным, — согласился Фрэнк, накидывая куртку и плащ поверх измазанной рубашки.

Кевин снял фонарь со стены, зажег от факела и протянул Фрэнку. — Вот, держите.

— Что я должен буду делать? — Его уже терзало любопытство.

Кевин пожал плечами. — Держать фонарь. Я же сказал.

Он зашагал к арке, ведущей во внешний двор, и Фрэнк поспешил следом.

II.

Ночная улица предстала перед Фрэнком совсем другой, чем виделась со спины коня.

Их окружила кромешная чернота, та, что наступает перед рассветом. Зябкая и влажная, она липла к коже и заползала в легкие. А запах! Здесь, внизу, улицы воняли почти так же, как подвал Красного Дома. Сперва то была просто сырость, но стоило завернуть за угол, как в ноздри шибанула ядреная смесь, сочетавшая ароматы мочи и навоза с кислыми нотами гниющих отбросов.

Отзвуки шагов, шорохи, доносились то издалека, то будто бы совсем рядом. Кому или чему не спится в такое проклятое время? Кошкам, подсказал рассудок. Счастливым любовникам, спешащим домой. Нам. А маленький мальчик в нем, боявшийся темноты, слышал дыхание зверя, поступь призраков.

Тьма клубилась, жила, глотая свет его факела. Фрэнк едва видел в двух шагах перед собой. В каждом закоулке скрывалась угроза, которая, он знал, могла оказаться не воображаемой.

Признаться, ему было не по себе. Хороший же из меня Ищейка, коли боюсь собственной тени. Хотя нет, не тени — ее тоже проглотил мрак.

Впереди, Кевин двигался как человек, изучивший каждый дюйм этих улиц, — что он, скорее всего, и проделал.

Они оказались под аркой, соединявшей два дома, и Фрэнк вздрогнул, когда сверху донесся влажный шелест. Он остановился и вскинул фонарь вверх, но заметавшийся свет не мог пробиться в угольную черноту под сводом.

— Прости, мне показалось, — извинился он перед Грассом.

— Показалось или нет, идем дальше.

Хотя сердце его норовило уйти в пятки, билось оно быстро и весело. Коли это не окажется очередной издевкой Кевина, Фрэнку предстояло поучаствовать в настоящем приключении, он это чувствовал. И держал свободную руку на рукояти меча.

Вскоре Фрэнк совершенно запутался в лабиринте темных стен, по которому они блуждали. Поворот за поворотом, иные проулки — столь узкие, что широкие плечи его спутника едва протискивались в пространство между домами. Под ногами — отвратительная жижа, чмокающая при каждом шаге. Когда Фрэнк поскользнулся во второй раз, Кевин обернулся и смерил его убийственным взглядом.

Потом заговорил, двинувшись дальше: — Мастер Бенедикт, краснодеревщик, возвращался с приятелями после пьянки. Двое пошли себе по Желтушной дороге, а они с приятелем по имени Карл, из столяров, жили ближе к Сиротам, и срезали путь мимо старых Складов Керота. Путь от кабака короткий, и получаса нет, но домой вернулся лишь приятель мастера Бенедикта. А сам он исчез по дороге, да так и не объявился.

— Считаешь, приятель его убил?

— Судья Дин определенно это заподозрил, и велел схватить Карла. Пытали, но ничего не выпытали, кроме того, что он говорил с самого начала — что потерял Бенедикта где-то у Складов, рядом с канавой. Кажется, слышал всплеск, но не уверен, начал звать друга, но тут на него будто бы накатил такой страх, что Карл припустил домой бегом. Тогда в суде решили, что Бенедикт мог свалиться в канаву и захлебнуться по пьяни, даром что воды ему было б там по грудь. Порылись на дне, но тела не нашли — только груду костей, и старых и свежих. Ни следов зубов, ни остатков кожи и плоти, лишь белые человеческие косточки, гладкие, будто кто-то обсосал их подчистую.

— И что, ты думаешь, случилось на самом деле? — спросил Фрэнк, и едва не налетел на резко остановившегося спутника.

— Ничего я не думаю, — огрызнулся Кевин в ответ, — Ищейкам думать не полагается. Я просто хочу там пройтись, пока не рассвело.

Они стояли на перекрестке двух дорог. Грасс указал туда, где одна из них уходила в кромешную тень между домами. — Они возвращались здесь.

На фоне неба, начинавшего чуть заметно сереть, вырисовывалась зубчатая линия треугольных крыш, а под ними — крюки для подъема грузов.

Фрэнк вытянул руку с фонарем, посылая в черноту щупальце рыжеватого света. Отразившись от мутной воды, оно заплескалось на каменной кладке здания.

— А теперь держите фонарь покрепче, а язык — за зубами. Коли будете так любезны, мой лорд, — добавил Кевин. Фламберг скользнул из ножен.

Они возобновили путь. Кевин шел по самому краю канавы, Фрэнк — чуть в отдалении, на расстоянии, которое Грасс указал ему жестом. Мужчина плелся еле-еле, волоча ноги по дороге с громким шуршанием.

По грязной воде, наполнявшей ров, дрейфовал мусор. И ходила рябь, хотя ветра не было. Пахло тухлятиной и серой.

А потом канава всхлипнула и что-то взметнулось из нее в воздух. Фрэнк невольно отшатнулся, фонарь закачался в руке, мигая. Словно при вспышках молнии, он увидел… обрывки кошмара. Влажное тело огромной пиявки. Разверзшиеся складки кожистого рта, напомнившие нечто непристойное. Стремительный блеск меча.

Фрэнк перехватил фонарь покрепче. Свет постепенно разгорелся, выровнялся… освещая Фрэнка и Грасса. Тварь уже исчезла, будто ее и не было.

Грасс так и застыл в напряженной позе, с мечом наголо, прислушиваясь. Тишину нарушало лишь шумное дыхание Фрэнка, да едва различимый плеск воды, по которой расходились круги. Вонь стояла невыносимая.

Фрэнк шагнул поближе к канаве, чтобы посветить, но его остановила поднятая рука второго Ищейки.

— Ты задел это? — спросил Фрэнк шепотом.

— Разрубил пополам. Что еще ничего не значит… Есть вещи, — мрачно заметил Грасс, — которые очень сложно убить.

Кевин перехватил меч клинком вниз, и принялся с остервенением пронзать мутную жижу. Канава издавала болотистое причмокивание каждый раз, когда острие входило в дно. И все.

— Хватит, — решил наконец Грасс и вытер лезвие краем плаща. — Возвращаемся.

Только сейчас Фрэнк заметил, что до побелевших костяшек вцепился в ручку фонаря, а левой рукой вытащил наполовину свой меч.

Он поспешил за Кевином, повернувшим назад.

— Боже мой! Что это было? — Первое потрясение прошло, и вопросы так и сыпались: — Это как та тварь, что напала на Филипа и Бэзила, да? И на вас тогда? Она съела того беднягу?

Кевин пожал плечами. — Полагаю, что так. После наступления тьмы, эта мерзость прет изо всех щелей. По крайней мере здесь, в бедняцких кварталах. Теперь, когда речь зашла о Картморах, а одна из тварей даже решила нанести визит во дворец, власти перестанут делать вид, что ничего не замечают.

— Ты хочешь сказать, что эти создания — везде? Ты так говоришь, словно вы уже к ним привыкли! — Похоже, все обстояло еще хуже, чем он предполагал. Мир, в котором Фрэнк привык жить, стремительно менялся — или никогда не существовал.

— На нехватку не жалуемся. Должно быть, им просто нравится этот город, — столица наук, искусств, и свободной мысли, если вы не знали, мой лорд, — Кевин не был бы самим собой, не прозвучи в его словах тяжелый сарказм. — Благоухающий сад поэзии и любви.

— Но ведь надо что-то делать!.. — Он перевел дух. — Мы обязаны как можно быстрее найти заговорщиков. Заставим их рассказать, как обернуть вспять их гнусные заклятия, и очистим город от скверны.

— Ну что ж, вперед. — Не похоже, чтобы Кевин верил в такое развитие событий.

Фрэнк помолчал несколько мгновений, пытаясь переварить услышанное — и увиденное. — Что ж, одну из этих тварей ты наверняка прикончил. И благодаря тебе город стал чуть безопаснее. Неужели даже в такие моменты тебе не по душе наша служба?

— Да нет, работка как раз по мне, дерьмо подчищать. Вот только многовато его — боюсь, коли не поджечь этот благоухающий сад с четырех сторон, толку не выйдет.

— И все же ты можешь гордиться собой, — Пусть Кевин не ценил своей отваги и мастерства, Фрэнк такой ошибки не сделает. — Теперь бедного столяра наверняка отпустят, ведь так? Наших слов судье Дину должно быть достаточно.

Кевин обернулся. Глубокая складка появилась между хмурых бровей. — Да… — пробормотал Ищейка. — И в самом деле. Надо сообщить ему.

Похоже, об этом он даже не задумывался….

Грасс ускорил шаг. Иногда казалось, он ясно видит во мраке, который едва разгоняли первые проблески солнца. Фрэнк покорно шел следом, а перед мысленным взором проносились странные видения этой ночи, яркие и отрывочные. Тварь, восставшая из мрака как дурное воспоминание. Лицо Грасса, будто освещенное пламенем ада, уродливые вздутия на его спине. Фрэнк предвкушал еще более интересный день.

Когда они вернулись к Красному Дому, на востоке уже кровоточил рассвет.

III.

Ренэ проснулась затемно. Несколько минут лежала, прислушиваясь к тихому храпу мужа, стараясь вновь забыться — последнее, что ей сегодня было нужно, это синева под глазами. Но по венам, казалось, бежал огонь — сила, которой она не могла противиться, заставила сесть на краю кровати.

Скоро Ренэ вновь предстанет пред очами грозного семейства Картмор. Пред его очами. Волнуется ли Бэзил так, как она? Конечно, нет.

Тетушка Бэзила просила — нет, велела — Ренэ молчать о недоразумении, столкнувшем ее со старшим сыном семейства Картмор. Но Ренэ проболталась мужу, а Пол, возмущенный, сразу кинулся во дворец. Дело едва не закончилось дуэлью! Ренэ часто мечтала, чтобы мужчины сражались за нее на дуэлях, но в ее грезах происходило это совсем не так…

К счастью, лорд Томас Картмор сумел найти мирное решение — Бэзил попросит прощения у Ренэ. А ее больше беспокоило, простит ли почти-принц ей удар по носу, а главное, вышедшее из моды колье?

Стылый осенний холод… В другое время он послал бы ее искать спасения у теплого бока супруга. Сейчас Ренэ едва его ощущала. Она стянула с головы чепец, накинула халат поверх ночной сорочки. Нащупав ногами пантофли, бросила последний взгляд на Пола. Лорд Валенна спал сном младенца, и неудивительно — он провел бурную ночь. Ренэ и раньше не пренебрегала супружеским долгом — с ее стороны то была бы черная неблагодарность — но вчера вечером поняла, что не сомкнет глаз, если не лишится последних сил. Ведь завтра — уже сегодня! — должна решиться ее судьба: быть ей светилом высшего общества или прозябать до конца жизни в унынии и безвестности.

Хорошо, что дорогой супруг не просыпается. Если бы он знал, куда собирается идти его жена, то очень развеселился бы. Добрый и снисходительный, в таких вещах он ничего не смыслил.

Стараясь ступать как можно тише, Ренэ проскользнула из спальни в гардеробную, где ее ждало Платье.

Вот и оно — стоит, надетое на манекен, посреди небольшой комнаты. Словно прекрасная дама в одеянии из лунного света — только без головы. Словно призрак.

Ренэ разожгла лампу, что стояла на столике у окна, и приблизилась, благоговейно затаив дыхание.

Ей всегда казалось, что одежда без хозяев смотрится печально. Но Платье грустным не выглядело, самодостаточное в своем совершенстве. Если оно и ждало кого-то, то никак не Ренэ. Какую-нибудь прославленную красавицу минувших веков. Но ведь именно Ренэ принимала участие в его создании — ночами не спала, несколько дней ломала голову над ансамблем, советуясь сразу с двумя именитыми портными. В конце концов, они втроем решили, что на самом важном приеме ее жизни Ренэ укутает серебристый туман, отливавший голубым и фиолетовым. Эти цвета подчеркнут синеву ее глаз, молочную белизну кожи.

В сиянии лампы ткань переливалась отраженным светом — дымчатый газ на серебристо-голубом муаровом чехле. Масляно поблескивали жемчужины, дрожавшие на складках юбки как светлые слезы. Расшитый серебром лиф вспыхивал самоцветами.

Неподалеку, в ящичке кабинета, томились драгоценные аметисты, которым сегодня предстояло сверкать у Ренэ в волосах, в ушах, на пальцах. Плечи Ренэ укутает легкая струйка дыма — шарф, тоже из серого газа. Все, даже чулочки, подобрано в точном соответствии с наукой хроматикой, диктующей сочетания цветов. Высокие платформы прибавят ей толику величественности, а в полдень должен приехать прославленный куафер, Сазон Шело, чтобы сотворить чудо с ее светло-каштановыми кудрями. Так почему же ей так страшно?

Она вспомнила ядовитый взгляд "принца", его тонкие губы, прошипевшие убийственные слова.

Осторожно-осторожно, чтобы не помять Платье, Ренэ начала двигать манекен. Он был деревянный, не из папье-маше, поэтому приходилось прилагать усилия, да и сам наряд весил прилично. Подставка предательски скрипела по паркету.

Подтащив манекен поближе к большому зеркалу на стене, состоявшему из нескольких составленных вместе прямоугольников, Ренэ раздвинула занавеси пошире, и в комнату хлынул серый свет зарождавшегося утра.

Потом встала рядом с Платьем (какая жалость, что без помощи служанок она с ним не управится!) и робко переглянулась со своим отражением.

В родном замке Ренэ о такой роскоши, как зеркала в полный рост, и мечтать не смели. Приходилось рассматривать себя в глади озера или при помощи настольных зеркал — кусочек за очаровательным кусочком. Разве так можно оценить, насколько удачно подобраны детали наряда? Совершенно невозможно! А потому перед чудесными зеркалами здесь и в родовом замке Пола, Ренэ могла стоять бесконечно. В них она словно видела себя впервые — воплощенную прелесть, от кончиков шитых золотом туфелек до последнего локона.

Вот только сейчас из глубины смотрело маленькое грустное существо с глазами голодного ребенка. Ну нет, так не пойдет! Ренэ попыталась улыбнуться. Небрежная светская улыбка? Скорее жалкая гримаска.

Пухлые губы сейчас казались надутыми, нос — смешно вздернутым, цветущие щеки — достойными крестьянки. И это глупейшее выражение, словно она — не замужняя дама, а маленькая испуганная девочка.

Хотелось плакать. Все сразу поймут, что она — провинциальная дурочка, и восхитительный наряд, все детали которого подобраны с такой любовью, останется неоцененным.

Глаза отражения заблестели, а потом оно потекло, подернулось туманом.

Словно в полусне, Ренэ повернулась к Платью, провела рукой по тончайшему газу. Еще недавно она не могла дождаться этого дня, но сейчас ей казалось, — пусть солнце так и не поднимется. Нам никто не нужен, милое Платье. Нам хорошо вдвоем, тебе и мне.

IV.

Это было первое утреннее построение Фрэнка. Ищейки выстроились перед ним со Стариком в линейку, которую точнее было бы назвать кривой. Сонные глаза, отекшие лица… Справа — его люди, слева — люди Старика.

Ищейкам — кроме Грасса — было дозволено самим решать, под чьим началом служить, и, естественно, большинство выбрало того человека, кого они давно знали и кому доверяли. На долю Фрэнка остались только Кевин, щеголь по прозвищу Красавчик, Крысоед и длинноносый Поэт. Хирург по имени Стрэтнем, сказал Роули, будет помогать и тем, и другим.

— Вы не обижайтесь, мой лорд, — голос крепыша Алоиза Бриля тек, как патока. — Тут ничего против вас. Просто привязались мы к Старику, да и друг с другом сдружились — где я, там и Рас с Касом, там и Альф наш.

— Разве я могу на такое обижаться, — Фрэнк ободряюще им улыбнулся. — Мне приятно видеть, как вы дружны и верны друг другу. Я только надеюсь, что не разочарую тех, кто доверился мне.

Грасс громко фыркнул, и все взгляды настороженно обратились к нему. — Вы не поняли. Те, кто остался со Стариком, боятся, что вы начнете наводить новые порядки и они не смогут наживаться и отлынивать от работы по-прежнему. А другие переметнулись к новичку в надежде, что неопытного сопляка будет легче легкого обвести вокруг пальца, и они смогут вытворять все, что захотят.

— Плох тот пес, что кусает своих, — Старик покачал седовласой головой. — Вечно-то ты чернишь товарищей, Грасс. До добра не доведет.

Роули важно кивнул, соглашаясь: — Да, да, черное сердце, грязные мысли… Прав-то он прав…

— Мы ведь наймем еще людей? — уточнил Фрэнк. — Филип… Лорд Картмор сказал, что у него большие планы на наш отряд. И если Кевин говорит верно, свежая кровь Ищейкам не помешает.

— Всенепременно, мой лорд, всенепременно. И одного я уже нашел! — Роули указал толстым пальцем в дальний угол зала, туда, где к стене жался незнакомый человечек в черном платье. — Теперь у нас будет свой клерк, счетовод и писец, все в одном задохлике.

Роули свистнул, словно собаку подзывая, и человечек просеменил поближе, приниженно опустив голову. Он был молод, по виду — типичный мелкий клерк из тех, кого ребята в Академии звали "чернильницами". Щуплый, сутулый — эдакая поганка, выросшая в темном затхлом углу.

— А я-то думаю, чего это за сморчок там жмется?! — воскликнул Красавчик.

— Рой Пелусин, Вашмилсть, к вашим услугам, — Человечек согнулся в низком поклоне. В его узком личике со скошенным подбородком, еще юном, было и что-то неуловимо стариковское. Черные живые глазки, блестящие и круглые, как у какого-то грызуна, беспокойно бегали. — Рад служить, господа, надеюсь, вы будете мною довольны. На поясе у него висела чернильница и связка перьев, а к животу он, словно щит, прижимал тетрадь в кожаном переплете.

— Ежели не будем, уж ты об этом узнаешь, не бойся, — утешил Рас. Или Кас? Фрэнк пока не научился различать братьев-погодок.

Ищейки с шутками да прибаутками обступили новичка, и кривая линейка распалась окончательно. Бедный паренек вжимал голову в покатые плечи, с опаской поглядывая на головорезов. А те отнеслись к его появлению с радостным энтузиазмом псов, завидевших на улице кота.

— Слушайте, а как мы его прозовем?! — воскликнул Комар. — Чернильный нос?

Фрэнк нахмурился. — А нельзя ли звать его просто по имени?

— Не, это не смешно, — Крысоед помотал головой, и Ищейки поддержали его согласным гулом.

— Потому что Комар, Крошка и Старик — вершина остроумия, — проворчал Кевин, до сих пор наблюдавший за сценкой с молчаливым презрением.

— Да-да, как же без прозвища, — согласился новичок, зачем-то снова кланяясь. — Когда у тебя есть прозвище, значит, тебя приняли, так сказать, в стаю.

Фрэнк раньше так не думал об этом, хотя… Интересно, что за кличку дадут ему самому? Простофиля?

— Как тебя там звали, в твоем приюте? — спросил новичка капитан Роули. — Хиляк? Доходяга?

— Паучок, Вашмилсть, — паренек осторожно хихикнул. — Нам в Святой Бригитте всегда очень кушать хотелось, с вашего позволения. Один раз я был такой голодный, что у всех на виду проглотил паука. Оттуда и пошло.

Сирота… Бедняга — его жизнь не была веселой. Фрэнк как-то видел в городе группу сирот, под присмотром воспитателя они брели по улице, разодетые в нелепые желто-черные наряды, а вокруг улюлюкали дворовые мальчишки.

— Паучок — это что! — воскликнул Крысоед. — А убить крысу без помощи рук, одними зубами, ты б смог?

Вот уж досталось мне сокровище, невольно подумал Фрэнк, глядя на расхристанного низенького Ищейку, с его мутными глазками и пивным брюшком, оттягивавшим пояс. Интересно, есть ли у Крысоеда еще хоть один талант?

Новичок уставился на Ищейку в благоговейном ужасе. — Разве такое возможно, Вашмилсть?!

— Давайте назовем его Крысенок, он ведь настоящая черная крыса! — обрадовался Крысоед.

— Неужели меня съедят в первый же день? — Рой Пелусин снова хихикнул — тихий, дребезжащий звук. — Совсем еще, знаете ли, сырым?

— Пелусин — фамилия не приютская, парень, — заметил Старик с подозрением.

— Меня, господа, усыновил один добрый человек, он и дал мне свое имя. Я каждый день благодарю небеса, пославшие мне благодетеля.

Старейший из Ищеек кивнул на это, огладив седые усы. — Так и надо, парень, так и надо. Всегда чти тех, кто оказал тебе благодеяние.

Ищейки продолжали предлагать имена.

— Подкидыш он и есть Подкидыш, — сказал Кас — или Рас?

— Нет, так мы его звать не будем, — отрезал Фрэнк.

Тут в обсуждение включился Кевин. — Без-роду-без-племени слишком длинно… Безотцовщина — тоже. Слушайте, — окликнул он соратников, — как называется человек, не знающий имени собственного отца?

— Ублюдок! — выкрикнул Крысоед, и кто-то засмеялся.

Вдруг стало жарко. — Здесь уже есть два ублюдка, — Фрэнк говорил громко, чтобы слышали все. — Во-первых, я. Во-вторых, ты, Грасс.

Он чувствовал, как приливает кровь к щекам, ощущал, как сверлят его любопытные взгляды, хотя сам смотрел на Кевина, не отрываясь. Краем глаза уловил жадный восторг на красной физиономии Роули.

Грасс только пожал плечами, отворачиваясь с нарочитым равнодушием. — Я бы даже сказал, здесь только ублюдки и есть.

Тут не было Филипа, чтобы перевести разговор на другую тему, отвлечь внимание, и щеки Фрэнка продолжали гореть, а сердце — колотить в висках. Разговоры вокруг стали тише — ведь теперь Ищейки обсуждали его.

Их бормотание перекрыл голос Красавчика: — Что, так и будем стоять с пустыми животами, изобретая имена для этого малявки? Давайте уже получим задания и пойдем хлебнуть пива во здравие наших командиров! — Он улыбнулся Фрэнку.

Ищейки последовали его совету так же охотно, как и Фрэнк. Сбились в кучку, уставившись на своего нового командира.

— Думаю, сегодня задания вам раздаст Старик, уверен, он справится с этим отлично, — объявил Фрэнк, вглядываясь в лица подчиненных, такие разные — от пропитой рожи Крысоеда до хитрой мордочки Поэта. — А мне потребуется пара дней, чтобы со всем разобраться. Сегодня я хочу побыть одним из вас, просто Ищейкой. Изучить город, и, может, тоже сделать что-то полезное.

Роули его идею одобрил. — Надеюсь, вы цените, голодранцы, что Его Милость решил снизойти до вас? Такой скромности не видали с тех пор, как принц Юль омыл ноги нищему своими драгоценными ручками, говорю вам точно! Ну что, Грасс, поводишь Его Милость по городу, и помни, отвечаешь за его безопасность башкой, хоть и слишком то большая честь для сего бесполезного предмета!

Грасс скривил рот, да и сам Фрэнк не жаждал компании бывшего знакомца после его низкой выходки. Ну что ж — им служить вместе, так или иначе. А поучиться у Грасса найдется чему.

Красавчик рвался их сопровождать, и Фрэнк не заставил себя долго уговаривать. Втроем будет веселее.

После завершения линейки, Ищейки шумной гурьбой поспешили набивать животы, а Фрэнка задержал Роули. С таким пылом, будто Фрэнк был его обожаемой юной дочерью, он призывал его к осторожности на улицах города. — Держитесь рядом с Грассом, мой лорд. Уж махать мечом он умеет. С ним будете в безопасности, как и говорил Его Милость лорд Филип.

И это тоже какие-то филиповские штучки?!.. Но допрашивать Роули Фрэнк не стал.

Войдя в зал, он увидел, что новичок сидит за длинным столом, уставившись на столешницу, а над ним нависает несколько Ищеек. Злорадное любопытство не делало их грубые физиономии краше.

Приглядевшись, Фрэнк заметил на деревянной поверхности паучка. Ему оторвали три из его ножек, но он все равно пытался уползти, медленно поворачиваясь на месте.

Пелусин потянул к нему дрожащую руку.

Приступ тошноты скрутил внутренности Фрэнка, и когда он выдавил из себя "Не делай этого!", новичок уже засунул паука в рот.

Подлетев к столу, Фрэнк стукнул кулаком по дереву. — Вы совсем спятили?! — Крошка, Боб Какеготам, запомнил он, Крысоед, Рас и Кас. — Я такого не потерплю!

— Да он сам его в рот сунул! — обиженно буркнул Крошка.

Крысоед закивал, косясь на Фрэнка с опаской. — Да, млорд, только так!

— Чтобы впредь этого не было, — отрезал Фрэнк. Он посмотрел на Роя Пелусина — тот все еще двигал челюстями, потом сглотнул, и взгляд его был пуст. Ищейки переминались с ноги на ногу, повисла напряженная тишина.

И тут старообразное личико новичка расползлось в улыбке. — А что, вкусные у вас пауки! Жирные, сочные, самый смак!

В хохоте, которым разразились Ищейки, звучало облегчение.

Фрэнк хлопнул новичка по тощей спине. — Только не съешь их всех, они тут казенные. А вы меня слышали, — он напоследок окинул Ищеек гневным взглядом, и отправился за общий стол.

Сегодня Ищейки, видно, по старой привычке, расселись как в прошлый раз. Пока Фрэнк устраивался на своем месте, за ним угрюмо наблюдал Старик, сидевший на другой стороне стола. — Парни просто повеселились.

— Они-то повеселились, — Фрэнк не скрывал презрения. — Нисколько не сомневаюсь.

Аппетит у него пропал. Специально для Фрэнка принесли болтушку — взболтанные яйца с покрошенным в них хлебом — но, помешав ее ложкой, он толкнул миску к Крысоеду, пусть ест. Перед мысленным взором стоял искалеченный паучок и ночное видение — тихий всплеск воды, разверстая пасть, червеподобное тело. Желудок принял лишь кусок булки и полкружки пива.

К общему столу подошел и новичок, все так же не расстававшийся с тетрадью.

— Первый раз вижу чернильницу, которая опаздывает к жратве! — воскликнул Алоиз Бриль, и Ищейки загоготали.

Крошка повернул к новому клерку прыщавую великанью рожу в обрамлении сальных прядей.

— Вали назад, тут места нет, — он разломал пальцами огромную кость и шумно высосал мозг.

— Да, тут сидят настоящие Ищейки, — согласился коротышка по прозвищу Комар. — Садись за второй стол, к Грассу.

— И вообще, ты уже поел, разве нет? — ехидно заметил Хирург.

Новичок заискивающе улыбнулся, переминаясь с ноги на ногу. — Мне бы хоть с краешку пристроиться. Уж больно хочется послушать, что вы, господа, будете рассказывать.

— Оставьте его в покое, — велел Фрэнк.

— Пусть садится, — согласился Старик, и на этом тема была закрыта.

Фрэнку не терпелось покинуть угрюмый зал, пахнущий дымом и немытыми телами. Его манили улицы, площади и мосты, весь этот неистовый город, который ему предстояло узнать заново.

Грасс быстро покончил с едой и поднялся к себе, а спустился в боевом облачении — кираса, помеченная следами ударов, меч на перевязи, у пояса — кинжал, нож и огромный пистоль.

Завидев, что они собираются выходить, Красавчик запихал в рот остаток булки, вытер руки о шевелюру соседа, и поспешил подойти, скаля белые зубы. — Ну что, командир, в поход? Уж я вам покажу интересные местечки — спасибо скажете.

— Мы не по шлюхам идем, Красавчик, — Грасс был как всегда угрюм, а на соратника смотрел почти брезгливо. — Я собираюсь показать Его Лордству место первого из ритуальных убийств. Если ему будет угодно.

— Конечно, угодно! — воскликнул Фрэнк. — И вообще, Кевин, сегодня у нас за командира ты. Я не зря сказал, что хочу побыть обычным Ищейкой.

Вопреки обыкновению, Грасс спорить не стал. — Как скажете.

Фрэнку показалось — в серых глазах сверкнул огонек. Что ж, пусть покажет худшее, на что способен.

Фрэнк посмотрел на подчиненных, остававшихся в зале. Указал на новичка. — Чтобы его никто не обижал!

— Ну что вы, — хихикнул клерк. — Зачем же кому-то обижать такое жалкое создание, как я? Здесь служат люди добрые, благородные, я по лицам вижу.

Что ж, придется этому паучку как-то приспосабливаться к жизни среди красных псов. А Фрэнку предстояло расследовать темный заговор, грозивший бедой всей стране.

Когда распахнулись широкие входные двери, Фрэнк ощутил поцелуй солнца на лице. Мрачную ночь сменили яркие краски утра, лужицы в изрытой земле весело блестели.

Он соскочил с крыльца и сощурился. Шпиль Первого Пришествия — стрела, нацеленная в небо, — слал блики прямо в глаза. Изгибы крыш краснели в лучах солнца. Если бы не служба, Фрэнк припустил бы к воротам бегом, как мальчишка. До Скардаг он не знал, какое это счастье, просто идти, куда ноги несут, видеть над головой все величие небес, а не голубой квадрат в плену тюремных стен.

— А я вчера кое-что узнал, — похвалился Красавчик, когда их сапоги начали месить влажную грязь двора. — По чести сказать, это ваша заслуга, командир. Мне рассказали, как ловко вы раскрутили этого Зайца на откровенность! Так вот, мы с Брилем припустили в "Хитрого Лиса", где Нечестивец встречался с неведомым заказчиком, да хорошенько допросили хозяина. Многого не ждали, мало ли сброду ошивается в "Лисе", но знаете, он вспомнил! Вспомнил, с кем говорил Нечестивец! Не сразу, но мы помогли — подержали вниз головой, а от этого к мозгам приливает кровь, и они лучше работают, это нас костоправ наш научил.

— И что?! Что он сказал? — Фрэнк обратился в слух, и даже Грасс замедлил шаг.

— Этот тип приходил в кабак не раз, видно, чтоб к нему привыкли. Сидел тихо, уткнувшись в свое пойло. А расплачивался… — тут Красавчик сделал эффектную паузу, и подкрутил ус. — Расплачивался всегда монетами андаргийской чеканки.

Сердце Фрэнка забилось быстрее. Он не знал, что и думать. Это подтверждало версию Филипа, но какую из них — ту, что друг сообщил Ищейкам, или ту, что Фрэнк услышал в карете?

— …Как-то раз подошел к хозяину, и сказал, что ищет человека, готового на все, головореза с репутацией. За ценой, мол, не постоит. Хозяин проделал обычный танец, мол, головорезов не знаю, а ежели нужен честный человек для честного дельца — кой-кого подыщу. Шепнул потом Нечестивцу, и они встретились на другой день в кабаке, наш неизвестный и тот. Вроде как ударили по рукам. И… Больше хозяин ни одного из них в кабаке не видел. Что само по себе подозрительно. Нечестивец стал кормом для трупоедов, а вот второй…

— А как он выглядел?! Во что был одет, какие имена называл?

Красавчик жестом остановил поток вопросов, самодовольно усмехнулся. — Уж я выбил из него все, что можно было, поверьте, командир. Лорд Филип будет мною доволен. То есть нами. Тот тип был вроде как не высокий, но и не низкий, кутался в черный плащ с круглой брошью на плече, лицо — смуглое такое, с ястребиным носом. Усы — длинные и темные, свисают книзу, не как мои. И акцент! Хозяин без всяких намеков про него сказал. Слабый акцент, но смахивает на андаргийский, это их "прррэ-вэт-ствую". А уж кабатчик в говорах понимает. Теперь-то злодею от нас не уйти!

— Да уж, дело за малым, — проворчал Кевин, толкая створку ворот, — Надо лишь найти одного андаргийца в городе, где их тысячи. Приметы: смуглый, с большим носом и усами, как добрая половина андаргийских оборванцев, когда-либо продававших свой меч за горсть серебра.

Красавчик нисколько не смутился. — Самое интересное-то я оставил на потом… Шрам! От левого глаза и вниз по носу. Теперь его отыскать будет попроще, не так ли, командир?

Улочка, огибавшая каменную ограду Красного Дома, была почти пуста. Только замирал вдали цокот копыт, да еще этот нищий…

— Надо бы устроить облаву на андаргийских собак, — рассуждал Красавчик. — Оцепить квартал, где они любят селиться, между кладбищем и Черепушкой, да и…

— ЭЙ, УБЛЮДКИ!!!

Крик — такой громкий, что вспугнул ворон с ближайших крыш…

Что-то одновременно жалкое и грозное чудилось в долговязой фигуре, которая отделилась от ограды и придвинулась к ним.

Истрепанные одежды, что болтались на тощем теле, могли когда-то быть костюмом преуспевающего мещанина. Голову и неухоженную бородку мужчины выбелило время, но в широких плечах еще чувствовались сила. Ненависть дарила лихорадочный блеск запавшим глазам.

В правой руке его подозрительно дергался мешок.

Лицо Красавчика исказила уродливая гримаса. — Опять ты, старый хрыч! Нарвался! — Ищейка рванул к старику, но резко остановился, когда тот полез в мешок.

Фрэнк поспешил встать между ними. — Не трогай его.

— Осторожно, командир, он не в себе! — Ищейка сжимал рукоять меча. — Может быть опасен.

Старик меж тем вытащил на свет черного петуха. Поднял его в воздух, держа за шею, другой рукой выхватил нож из-за пояса.

— Темный Владыка! — Старик глядел в землю. Для простых людей, царство Темнейшего было там, в недрах земных. — Я приношу тебе в дар мою плоть, мою душу и мое спасение. Покарай злодеев, погубивших моего сына! Забери их к себе, дозволь мне на том свете высосать глаза их из глазниц, грызть их кишки, пить кровь их жил. Дай мне услышать их вопли, и пусть они длятся вечно, как моя загробная мука, — одним ударом широкого ножа он отрубил петуху голову. — Этой кровью заклинаю тебя.

Безголовое тело упало на землю и слепо забилось у его ног. Махали крылья, во все стороны брызгала кровь.

— Этой кровью вяжу себя. Старик резанул себя по предплечью, и темная жидкость закапала вниз, впитываясь в грязь.

Красавчик уставился на старика, бледный. По спине Фрэнка тоже пробежали мурашки. В таком проклятии должна была быть сила. Но хуже казалась боль в голосе, исторгавшем нечестивые слова.

Кевин упер руки в боки и покачал головой. — На кой ты сдался Повелителю Тьмы?! Курицу эту хоть съесть можно. Чем болтать и надоедать людям и духам, лучше бы сам отомстил своим обидчикам. Нож у тебя есть.

— Будь я моложе!.. — старик сжал кулаки. — Тебе и твоим дружкам-убийцам было б не до смеха. И этой шлюхе тоже, если б не дитя. Я знаю, она тут тоже причастна. Но боги правду видят. Если Пресветлый отвернулся от меня, так может, хоть демоны услышат.

Красавчик дернулся вперед, замахнувшись, но Фрэнк поймал его за локоть. — Это же старик!

Кевина, кажется, все это забавляло. — У нас дозволено исповедовать разные религии, но тьмапоклонникам — дорога на костер, а ты еще и черным колдовством тут занимаешься, старик. Что скажешь, Доджиз, арестуем его, допросим по-нашему?

Красавчик отступил, сердито сплюнув. — Черт с ним! Некогда возиться!

Фрэнк потянул его прочь. — Его сын умер. Он не в себе от горя. Оставим его. — Он надеялся, что несчастный успокоится, перевяжет свою рану и отправится домой.

Старик услышал Фрэнка и разъярился еще больше. — Я в своем уме и вижу вас насквозь, лжецы, проклятые убийцы! — Он плюнул в их сторону, но неудачно — слюна повисла на седой бороденке. — Будьте вы прокляты, ублюдки, сучьи дети, будьте прокляты!

Внизу, безголовый петух спокойно расхаживал по земле, натыкаясь на ноги старика и пытаясь клевать обрубком шеи. Рана больше не кровоточила.

Они двинулись по улице, то и дело оглядываясь на старика, — вдруг попытается напасть. Но тот стоял на месте, сотрясаясь от ярости, выкрикивая оскорбление за оскорблением, а ветер развевал его одежды и трепал белые пряди волос.

Так, под аккомпанемент проклятий, начался для Фрэнка первый день настоящей службы.

— Что случилось с его сыном? — спросил он, когда крики старика затихли вдали.

Красавчик поморщился. — Дурацкая история, командир… Не забивайте себе голову.

— Я хочу знать.

— Слышишь, твой командир хочет знать, — Кевин усмехнулся. — Вопрос в том, кто из нас расскажет.

Красавчик раздраженно покосился на товарища. — Да история самая обычная, тут и говорить-то не о чем. Птичка нам напела, что сын этого старикашки, державший лавчонку на улице Лудильщиков, приторговывает из-под полы краденым. Ну, Рас и Кас потрясли его хорошенько и нашли на дому кое-какие вещички. Взяли мы его на допрос, но только начали прижаривать, мягонько так, как этот здоровый бугай возьми да испусти дух.

— Прижаривать?!

— Это мы так говорим только, ну, давить, что ли. Старикашка отлично видел, когда забирал тело, что сынок его почти целый был. Жаловаться не на что, доказательства — не отвертишься. Разве это наша вина, что Боги сотворили этого парня таким хлипким? Меня там не было, так конечно, Крошка мог чего-то не так сделать, да только вряд ли.

Фрэнк вспомнил лапы Крошки, его гнусную ухмылку, и внутренне содрогнулся.

— …А старик этот взбесился, вопил, что его сын — честный человек, а вещички мы подложили. Я думал, он уже угомонился, так нет — снова пришел портить нам кровь!

— Это был его сын, — сказал Фрэнк. Что может быть естественнее любви отца к сыну, не так ли?..

— Так пусть носит ему цветы на кладбище!.. Простите, командир, — не очень-то приятно, когда тебя и твоих друзей обвиняют во всех грехах за то, что вы честно выполняете свою работу. Да еще при вас! Ну, коли он еще хоть раз сюда заявится!..

Вокруг открывались лавчонки и мастерские, чьи вывески пестрели на свету яркими красками. Хозяева распахивали ставни, выставляли товар на скамьи под защитой деревянных навесов. Домохозяйки и слуги тащили домой кувшины и ведра с водой из ближайшего фонтана, или, вооружившись корзинами, уже спешили за покупками. Первые торговцы в разнос прохаживались взад-вперед, завывая почище мартовских котов. Вот проехала мимо тележка старьевщика, обдав тяжелым затхлым запахом…. Шум, гам, суета — а Фрэнк едва замечал все это. Перед мысленным взором стоял измученный старик, просивший у Ада справедливости, в которой отказали Небеса.

— Я поговорю с ним, — решил Фрэнк. — Стоит еще раз попробовать разобраться, что же произошло. Может, если мы найдем людей, которые продавали его сыну краденое, бедняга сможет обрести покой, или его подобие. — Он говорил это и сам не верил. Ведь сын старика по-прежнему будет мертв, замучен до смерти Ищейками.

Красавчик поморщился, покачал головой. — Ребятам это не понравится, но как скажете, командир. Ежели хотите, я сам этим займусь.

— Или я, — предложил Кевин.

— Я лично проведу дотошное расследование, а вы оба мне поможете. А о какой шлюхе он говорил?

— Должно быть, он так зовет жену сына, — объяснил Кевин. — Она приходила забирать тело вместе с ним, видная бабенка. Что ж, ему видней, шлюха она или нет.

— Похоже, у него весь мир виноват в грешках его сынка, — проворчал Красавчик.

Под таким высоким, сияющим небом, как то, что разливалось над головой, было невозможно мириться с неизбежностью зла. Фрэнк чувствовал, как в нем растет решимость.

Он посмотрел на своих товарищей, сперва на одного, потом на другого. — Мы должны изменить самые принципы нашей службы, чтобы впредь подобное случиться не могло. Необходим новый порядок, новые правила, новая цель. Все, что для этого нужно, это чтобы меня поддержал кто-то внутри отряда, такие люди, как вы.

— А как же иначе, командир! — тут же отозвался Красавчик, блеснув зубами. — Можете на меня рассчитывать во всем. Под вашим началом мы живо наведем порядок, так, что лорд Картмор будет нами гордиться.

А Кевин Грасс лишь брезгливо скривился, будто на него повеяло смрадом.

V.

Ренэ вошла в парадный холл Харлока с высоко поднятой головой и неистово бьющимся сердцем. По дороге, сидя в карете, она отчаянно гадала, как ей лучше держать себя, и твердо решила быть светской, веселой и непринужденной, даже если это убьет ее.

Она завидовала невозмутимости Пола, который выступал рядом, поддерживая ее под руку, — для супруга визит во дворец был событием самым обыденным. Сзади шел ливрейный слуга, спереди — дворцовый распорядитель. Их шаги разносились по черному с красными прожилками каменному полу и эхом отражались от стен.

Сейчас, свободный от нарядной толпы, главный холл с его роскошной мраморной лестницей казался еще огромнее. Стройные колонны, высотой в три этажа, взмывались к кессонному потолку, а сверху, сквозь застекленный фонарь, лился поток золотистого света.

Под сводами этого холла, где впору было жить великанам, Ренэ чувствовала себя совсем крошечной и ничтожной. Пиршественный зал ее родного замка, самое большое в нем помещение, был меньше раза в три.

На втором этаже, куда вела двойная лестница, рядом с балюстрадой их ждали Картморы. Три фигуры в роскошных одеждах, взиравшие на гостей сверху вниз, словно божества. Их лица слегка расплывались у Ренэ перед глазами, как если бы она пыталась смотреть на солнце.

Поднимаясь по ступеням правого пролета, Ренэ тяжело опиралась о руку супруга. И вот он, торжественный момент… Она снова предстает перед Лордом-Защитником Сюляпарре, склоняясь в глубоком реверансе. Сквозь гул в ушах слышит слова приветствия, лепечет заготовленные любезности… И наконец-то решается встретить взгляды небожителей…

Убедившись, что ни Бэзила, ни леди Вивианы среди них нет, Ренэ вздохнула с облегчением. Рядом с лордом Картмором стояли его младший сын с супругой.

Больше всего Ренэ сейчас интересовала женщина — леди Дениза. Ренэ быстро оценила внешность смуглянки: выше нее ростом, но не слишком высокая, худенькая, смуглая, с талией такой тонкой, что хоть плачь от зависти. Держалась леди Дениза как королева. И все же Ренэ не без удовольствия заключила, что бордовое бархатное платье леди Картмор, хотя и шло к ней, не выдерживало никакого сравнения с нарядом Ренэ. И украшения на ней попроще…

А потом до Ренэ дошло, и сердце сжалось в отчаянии и тоске — она оделась слишком парадно! Предстояла встреча в интимном кругу, а Ренэ разрядилась, как на бальный вечер. Но ведь это был дворец, и никто не предупредил ее, ни дура камеристка, ни Пол, и ей, право, следовало бы знать, и…

Отчаянно защипало глаза.

Будто в тумане, Ренэ почувствовала, как леди Дениза обвивает ее рукой за талию и чмокает в щеку, проворковав: — Мы станем лучшими подругами, я знаю.

Филип Картмор склонился к руке Ренэ. В его взгляде она прочла восхищение, и сразу почувствовала себя куда лучше. Впервые увидев молодого человека на том злосчастном балу, она решила, что Филип — самый красивый кавалер на свете. И так бы по-прежнему и считала, если бы не довелось встретить его брата с волосами цвета осени — а тот был так хорош, что и на мужчину-то не походил.

Филип улыбнулся ей, показав белые ровные зубы, и она отметила, что губы у него красиво очерченные, не тонкие полоски, как у Бэзила. А как ему шел черный цвет костюма и этот широкий алый кушак, обтягивающий стройный стан!

— Сейчас, когда я смотрю на вас, то думаю, что преступление моего брата можно отчасти простить. Говорят, что те, кому являются божества, теряют разум, а перед моим братом явилась богиня. Разумом он и так обделен, поэтому стоит ли удивляться, что он лишился последнего!

Как жаль, что она не умеет закручивать вот такие фразочки! — Вы слишком любезны, — Она постаралась ответить улыбкой как можно более очаровательной. Надо почаще тренироваться перед зеркалом! А фразочки выдумывать заранее, записывать и выучивать наизусть.

Дениза снова поцеловала ее в щеку. — Я уверена, что сегодня Ренэ — я ведь могу звать вас Ренэ? — будет богиней Милосердия, и простит нашего бедного Бэзила.

— Ваш братец не настолько глуп, чтобы это могло служить ему оправданием, — проворчал Пол, хмурясь. — Хорошая взбучка быстро вернула бы ему разум, готов ручаться.

— Но ведь взбучку он получил, если не ошибаюсь, причем там же, на месте? — Дениза хихикнула. — Маленькая прелестная ручка вашей милой супруги оказалась опасным оружием.

Ренэ вспыхнула. Светским дамам определенно не подобало лупить кавалеров по лицу. Что должен думать лорд Филип — что ее растили как базарную торговку? И почему она не сообразила тогда упасть в обморок? Тем паче, что там был такой удобный диван.

Лорд Томас пригласил их следовать дальше, и они углубились в анфиладу комнат. Как во сне Ренэ прошла через антикамеры, первую, сиявшую золотом, и вторую, переливавшуюся серебром, через прекрасный Зал Роз, где кружилась в танце на первом столичном балу.

Следующая комната во время бала служила буфетом. Там они и расселись, отправив за раскаявшимся грешником распорядителя.

Скоро сюда явится почти-принц! Ренэ казалось, что в мягкое сидение диванчика, куда ее усадили, натыканы иглы. Принимать участие в общей беседе было выше сил. Взгляд рассеяно скользил по деталям обстановки — благо, тут нашлось на что полюбоваться!

В этой комнате с темно-зелеными стенами, отливающими синим, они находились будто на дне морском — такого эффекта добивался неведомый декоратор. На центральном плафоне потолка, к поверхности воды, пронизанной лучами далекого светила, поднимались русалки — блестящие хвосты, длинные пряди волос-водорослей… Горельеф над камином изображал тритонов, трубивших в раковины; пол, как и мебель, был инкрустирован перламутром. Повсюду — модели кораблей. Даже окна удивляли — в рамы были вставлены витражи с морскими мотивами. Меланхоличный неяркий свет проникал в комнату словно сквозь толщу воды, окрашиваясь в оттенки изумруда и аквамарина.

Когда распахнулась дверь, Ренэ едва не подпрыгнула. Заставила себя подняться медленно, с достоинством. Во рту вдруг пересохло.

Пол встал рядом с нею, поднялись и остальные.

…Бэзил вошел в зал с покаянно опущенными ресницами и склоненной головой. Приглушенные оттенки его наряда — ржаво-коричневый, бронзовый, цвета мха — идеально сочетались по тону с локонами, блестевшими как красное золото. Пряди рассыпались по плечам в живописном беспорядке, в руке он держал берет с пером цапли.

По крайней мере, Бэзил тоже разоделся в пух и прах — эти кружева, эти оранжевые топазы! Золотистый бисер и драгоценные каменья на коротком плаще вспыхивали, словно подмигивая друг другу.

В смущении Ренэ наблюдала, как Бэзил приближается, опускается перед нею на одно колено. Неужели она ударила по этому точеному носику?

— Моя леди… — потупясь, молодой Картмор выдержал паузу. — День, когда я оскорбил вас, стал днем, когда я возненавидел себя самого. С той поры меня терзают демоны раскаяния и вины. Я не обрету покоя, если в вашем ангельском сердце не найдется капли сострадания для недостойного, который молит вас о прощении как о высочайшей милости.

— Забудем об этом, — прощебетала Ренэ с очаровательной, она надеялась, легкостью. — Вы прощены.

Возможно, здесь стоило выразиться повитиеватее, в том же стиле, но от волнения в голове все смешалось. Зря она все же проболталась Полу! Что, коли Картморы невзлюбят ту, которая навлекла неприятности на одного из них, заставила унижаться, вымаливая прощение? Конечно, вслух они этого не скажут, но в душе…

Она протянула Бэзилу руку для поцелуя, но тот сокрушенно покачал головой.

— Я недостоин того, чтобы коснуться вашей руки. Позвольте мне лишь приложиться губами к вашему башмачку, и вы осчастливите меня сверх меры.

— Ну что вы, зачем же?… — пролепетала Ренэ, забыв о маске светской львицы. — Если хотите…

Бэзил склонился вниз, и ей ничего не оставалось, как чуть приподнять край подола. Чувствовала она себя отменно глупо — а еще и эти платформы!

Тонкие губы прижались к носку туфельки. — Благодарю вас, — торжественно прошептал Бэзил, распрямляясь.

Пол выглядел не слишком довольным. — К чему это шутовство? Ты прощен, Бэзил. Впредь думай, что делаешь.

— Поцелуй руку леди и будь счастлив, что наш добрый друг и его супруга столь снисходительны, — велел лорд Томас.

Бэзил взял предложенные ему пухлые пальчики своими, длинными и тонкими. Его идеальной формы кисть соперничала белизной с кружевом манжеты.

Это я должна целовать ему руки, а не он мне, с завистью подумала Ренэ.

Ее уже ничто не удивило бы, даже впейся Бэзил ей в палец зубами. Но вместо этого Ренэ ждал приятный сюрприз. Молодой Картмор извлек что-то из складок одежды. На свету вспыхнул камень, и Ренэ ахнула.

В оправе из брильянтов сверкал большой сапфир — того цвета, какой бывает у летнего неба, в час, когда день только начинает уступать сумеркам. Густая, неистовая синева.

Она потянулась к кольцу, как ребенок к пирожному, но одернула себя. Покосилась на Пола, который едва заметно пожал плечами.

— Прошу, примите мой скромный дар, — голос Бэзила был высок и холоден, как звон серебряного колокольчика. — Я специально искал камень, оттенок и сияние которого могли бы сравниться с цветом ваших глаз.

Он запомнил цвет моих глаз, мелькнула триумфальная мысль. Несмотря на все, что случилось в тот вечер!

— Благодарю вас. Я приму это кольцо в знак нашей дружбы, — Боги, что я несу?! Ничего, главное — улыбаться. А еще важнее то, что Бэзил надел кольцо ей на пальчик, и теперь оно принадлежало Ренэ!

Когда Бэзил встал с колен и отступил, Ренэ вздохнула с облегчением. Рядом с ним ее парализовало, как кролика в присутствии змеи.

— Я так рада, что вы простили нашего Бэзила! — воскликнула Дениза и снова поцеловала Ренэ. — Он очень мил, когда узнаешь его поближе, вы увидите.

Ренэ ох как сомневалась в этом…

Все расселись заново. Завязалась беседа о людях, о которых Ренэ никогда не слышала, пересыпанная шутками, которых она не понимала. Улыбаясь так старательно, что уже ныли мускулы лица, Ренэ то украдкой любовалась переливами самоцвета на пальце, то поглядывала на "принца".

Он сидел в кресле нога на ногу, немного боком, обратив к собранию надменный профиль, достойный быть вырезанным на камее. Белые пальцы крутили самый большой изумруд, какой Ренэ когда-либо видела, отрешенный взгляд следил за игрой света на гранях. Если Бэзила занимала общая беседа, он это отлично скрывал.

— Хотите взглянуть? -

Ренэ вздрогнула. Он заметил!

Она благоговейно приняла протянутый изумруд. — Это же настоящее сокровище…

— Посмотрите на свет, — посоветовал принц. — Прекрасный камень, но с червоточиной. Если бы не она…

Глядя сквозь самоцвет на сияние люстры, казалось, что погружаешься в морскую пучину. А вот и трещинка — червячок, грызущий сердце камня. Впрочем, в ее глазах изумруд червоточина не портила. Как и Бэзила.

— Разумеется, даже и так, он стоит небольшое состояние. Его принес в дар моей матери посол Сидхарты, очарованный ее красотой. Сидхартийцы верят, — голос Бэзила звучал так устало, словно он провел бессонную ночь — или умирал от скуки, — что в земной красоте непременно должен быть какой-то изъян. Когда они ткут свои ковры, то нарочно делают ошибки в узоре — ведь не ошибается только Всевышний. Вам нравится наш Морской салон?

Взгляд Ренэ отмечал все новые детали: на настенном панно, причудливые рыбы кружат вокруг затонувшего корабля, из разбитого трюма которого на дно струятся золотые монеты и драгоценности, даже царский венец, навечно потерянные для мира людей. По углам, статуи тритонов поддерживают огромные натуральные раковины, отливающие внутри нежнейшими тонами сиреневого и розового. Жирандоли — в виде русалок, хвостатых красоток с гордыми бронзовыми бюстами из тех, что встречаются лишь в мужском воображении.

— Разумеется. Здесь так… так необычно.

— Его интерьер придумала моя мать. Ей всегда приходили интересные идеи, а другие за нею повторяли.

Лорд Томас Картмор прокашлялся. — У моей супруги было много необычных идей, это верно.

— Она собрала неплохую коллекцию разных безделушек, хотите взглянуть?

Ах, если бы Бэзил знал, как она интересовалась его матерью, и всем, что с нею связано!

Вслед за старшим сыном лорда Томаса Ренэ подошла к застекленному шкафу-этажерке. У них дома был похожий, хотя и поскромнее — не маркетри. Матушка выставляла там на показ гостям их серебряную посуду. На полках этого шкафчика стояли драгоценные кубки из раковин-наутилусов, косматый кубок из кокосового ореха, ветки кораллов на подставочках, похожие на маленькие деревца, крошечные фигурки из жемчужин-парагонов в золоте и серебре — человечки, рыбы, птицы. Жемчужиной коллекции оказалась… еще одна жемчужина, только размером она была где-то с ладонь Ренэ. Молочно-белое сияние словно шло откуда-то изнутри. Ренэ и не знала, что жемчуг бывает таким огромным!

Бэзил заметил ее удивление. — Эту жемчужину подарил моей матери альталийский герцог. Он был от нее без ума. От матери, я имею в виду.

— Возможно, нам придется ее продать, — заметил лорд Томас.

— Продать такую вещь было бы преступлением! — взвился Бэзил, и на мгновение Ренэ увидела на красивом лице ту же неприкрытую злобу, что в их первую встречу. — Почему бы нам не продать лошадей Филипа? — голос его сочился ядом. — Или вашу уродливую цепь?

Ренэ невольно взглянула на массивную золотую цепь с кулоном в виде меча, висевшую на груди Лорда-Защитника, знак его власти.

— Эта цепь не принадлежит мне, ее вручил мне народ Сюляпарре, — спокойно ответил лорд Томас Картмор. — И в любой момент может забрать назад. Я думаю, нам всем стоит помнить об этом.

— Некоторые из нас только об этом и могут думать, — процедил Бэзил, отворачиваясь.

Ренэ потрясла непочтительность, с которой он обращался к своему великому отцу. Если бы кто-то из ее братьев осмелился говорить с родителями в подобном тоне, то очнулся бы в лучшем случае на следующий день.

— К слову, — заметил лорд Томас, — если бы ты меньше интересовался тряпками, и больше — делами государственными, то знал бы, что прежнюю цепь мы давно переплавили на монеты, а это — золоченая медь.

Ну вот! Цепь словно потускнела на глазах.

— Отличное было решение — теперь она меньше весит. Но все равно тяжко давит на плечи, — Оперевшись на резные ручки кресла, вырезанные в форме морских коньков, лорд Томас поднялся на ноги. — Вы простите меня, милая Ренэ, если я ненадолго лишу вас супруга. — Он по-отечески ей улыбнулся. — Скоро во дворец должен прибыть наш губернатор северных провинций и мой брат, есть вопросы, которые нам необходимо обсудить. Мои манеры оставляют желать лучшего, знаю, но нам четверым не так-то просто найти время, чтобы собраться всем вместе. Я оставляю вас в компании моих детей.

— Разумеется, — Ренэ все понимала. К тому же, дети его были ей куда интереснее, чем внушавший почтительный трепет Лорд-Защитник.

Пол склонился к ее ручке, и удалился вместе с лордом Картмором, обсуждая какие-то скучные важные дела.

Теперь они остались вчетвером, не считая слуг.

Ренэ села на прежнее место, но все не могла заставить себя поднять взгляд от юбки, с трудом удерживаясь от того, чтобы не теребить ее. Она ощущала на себе взгляды Картморов и проклинала застенчивость, столь несвоевременно вонзившую в нее свои зубы. Напротив сидели самые влиятельные, самые изящные и блистательные молодые аристократы столицы, и вся ее дальнейшая судьба зависела от впечатления, которое Ренэ на них произведет.

— Вы позволите присесть с вами рядом? — У ее диванчика стоял Филип. — Я желал бы получше рассмотреть эти восхитительные камеи…

Разве могла она возражать?

Филип опустился на сидение рядом с Ренэ. — Позволите вашу руку?

— Разумеется, — она очень гордилась этим браслетом, камеями в серебре, принадлежавшим когда-то матери Пола.

Филип склонился над браслетом и она почувствовала тепло пальцев, невзначай касавшихся ее кожи. Их головы оказались так близко, что щеку мазнули темные локоны, пахнувшие розовым маслом.

— Они так прекрасны, что достойны даже вас, — сказал Филип, и их взгляды встретились. Он смотрел на нее так, словно они были здесь только вдвоем, и на мгновение Ренэ забыла, что это не так.

— Могу показать вам коллекцию драгоценностей, доставшуюся мне от матери, — разбил иллюзию ленивый голос Бэзила. — С нею мало что сравнится. Посмотрите, пока моего отца не посетила гениальная идея продать наши камни, чтобы нанять побольше головорезов. А камеи и впрямь хороши.

Ренэ отодвинулась от Филипа, чувствуя, как к щекам приливает кровь. — Это было бы замечательно, — сказала она поспешно. — Я обожаю драгоценности.

Она осторожно покосилась на леди Денизу, но взгляд смуглянки оставался безоблачным.

— Вы просто обязаны рассказать нам о местах, откуда вы родом, дорогая, — проворковала та, поглаживая сложенный веер. — Это ведь в Тирсе, не так ли? Там, должно быть, очень красиво. Я всегда хотела осмотреть тихие уголки нашей прекрасной страны, но, увы, моя жизнь — в столице. Вы, должно быть, скучаете по дому.

— Не представляю, как можно скучать по деревне, когда живешь в таком городе, как этот, — фыркнул Бэзил, и про себя Ренэ согласилась с ним от всей души.

Ей недоставало матушки, но по сквознякам, темным вечерам при свете сальных свечей и ночному вою волков она не тосковала нисколько.

— Мы с вами просто не познали прелести жизни в провинции, — с укором возразила Дениза. — Тишина, покой, чистый воздух, прекрасные виды, это замечательно, Бэзил.

— Свежий воздух родины пошел леди Валенна на пользу. У нее прекрасный цвет лица, — заметил Филип. — Но я думаю, что она рождена блистать в столице.

Ренэ парила в облаках. Конечно, это были просто любезности, но в сочетании с восхищенным взглядом Филипа, их хватило, чтобы она почувствовала себя совершенно счастливой. Они милы с ней, она им понравилась! Теперь ее беспокоил только Бэзил.

Интересно, он всегда такой? Всегда восседает в кресле, полузакрыв глаза, недвижный, словно статуя, а говорит так, словно вот-вот заснет? Или ему неприятна компания Ренэ?

Что до леди Денизы, этой столичной королевы, то, если присмотреться поближе, не такая уж она была и красавица: как и у Ренэ, глаза, пожалуй, самое лучшее, что есть в ее лице, в них столько огня и жизни! Но у Денизы они — самого обыкновенного черного цвета, а кожа так вообще темная! Точеные плечи и длинная шея очень хороши, а вот грудь — гораздо меньше, чем у Ренэ, и если бы не старания портных, которым никогда не обмануть женщину, смотреть там было бы просто не на что.

Разумеется, нельзя было винить Денизу в недостатках ее внешности! Напротив, Ренэ решила, что благодаря им новая подруга только станет ей еще дороже. Ей хотелось сказать, сделать Картморам что-то приятное.

— В провинциальной жизни есть много достоинств, — продолжала тем временем Дениза. — Суета, что окружает нас, иногда так утомляет. Временами я просто мечтаю о тишине и покое деревни. Уверена, люди, живущие в провинции, знают много такого, что мы здесь позабыли.

Ренэ осенило. Дениза наверняка старается улучшить цвет кожи, подумала она. — Моя матушка сама делает настои из местных трав, лечебные, и для красоты.

— Вот и пример, — кивнула Дениза. — Я, например, абсолютно ничего не понимаю в траве.

— У нее есть особый состав, отличный, настой из нескольких трав и лимонного сока, для отбеливания кожи. Она делает его сама, служанкам не доверяет. Если хотите, я попрошу ее прислать кувшинчик для вас. Оно правда помогает!

Бэзил отвлекся от созерцания своих перстней и посмотрел на нее с интересом. А потом захохотал, откинув голову. Громко и совсем не изысканно.

Усмехнулся и Филип. — Боюсь, что Денизе понадобится целый чан. И ей придется окунуться в него целиком.

Ренэ невольно хихикнула, и прикусила губу. И тянуло же ее за язык!.. Она с опаской взглянула на леди Денизу, но та продолжала безмятежно улыбаться ей, как любимой сестре.

И от этого-то у Ренэ по спине пробежал холодок.

Со стороны Филипа было не очень любезно говорить так о жене.

И насколько искренними были улыбки Денизы в начале, если сейчас она улыбается Ренэ точно так же? Не могли эти жгучие глаза принадлежать женщине совсем незлобивой.

— Спасибо, милая Ренэ, но не думаю, что ваше средство мне поможет. Мой род происходит из Южной Андарги, из Малласареса, я родилась и умру смуглой. Но вы все же пришлите его, прошу вас, — Дениза бросила взгляд на мужа. — Филип всегда готов испробовать что-то новенькое.

Белизной кожи Филип, конечно, сильно уступал брату, с которым могли бы сравниться немногие женщины. Солнце и ветер здесь тоже постарались, его лицо было загорелым и чуть обветренным, хотя Ренэ считала, что мужчине это простительней. Особенно мужчине с такими глубокими и нежными темными глазами…

— Ну что вы, Дениза, наша гостья подумает, что я все дни провожу в заботе о внешности, — Филип улыбнулся. — И будет права лишь отчасти. Ренэ чувствовала, что не сможет составить о нем плохого мнения, даже если окажется, что он часами отмокает в ванной, наполненной молоком ослицы.

И тут, к ее разочарованию, Филип поднялся с кушетки. — Я надеюсь, наша очаровательная гостья простит меня. Я вспомнил кое-что, что стоило бы, не откладывая, обсудить с ее супругом и господином Беротом. Пожалуй, будет лучше, если я все-таки приму участие в общей беседе.

Веер леди Картмор сердито затрепетал. — Неужели даже ради нашей гостьи вы не можете забыть об этих скучных военных делах?

— Ради нашей гостьи я с радостью забыл бы обо всем. Но увы, долг! Как же я ненавижу это слово!

Дениза покачала головой. — Вы ведь сами пожалеете, что не провели больше времени в компании леди Валенна.

— Я уже глубоко сожалею, но… — Филип склонился к руке Ренэ. — Вы ведь обещаете еще придти к нам?

Когда он смотрел на нее так, по коже бегали приятные мурашки. — Я буду счастлива.

Потом Филип поцеловал ручку жене и направился к дверям.

Дениза вздохнула. — На самом деле, вы должны простить моего мужа. Он очень занятой человек, его отец полагается на него во всем. Эта проклятая война крадет у нас внимание наших мужчин!

Ренэ посмотрела вслед удалявшейся стройной фигуре и тоже вздохнула: — Ах, война — это так ужасно!

Жаль, конечно, что Война лишила их общества Филипа. Но если подумать, у войны были и положительные стороны. Если бы Пол не получил ранение на поле битвы, ему не пришлось бы остановиться на поправку у них в замке, и она до сих пор прозябала бы в Тирсе. Ренэ вспомнила, с каким жадным интересом внимала его рассказам, сидя у камина в холле. Даже истории про сражения слушать было увлекательнее, чем занудные поучения пастыря Ранта. А с особым восторгом Ренэ ловила каждое упоминание о дворе и столице. Когда Пол упомянул, что ему пора собираться в путь, в столицу, Ренэ не удержалась от слез. Она чувствовала себя так глупо, но Пол, видимо, усмотрел в этом знак, и на следующий день настала пора других, радостных, слез, когда отец возвестил им с матушкой чудесную весть. Ренэ будет женой Высокого лорда, она будет богата, она поедет в столицу, столицу, столицу!

И вот она здесь, общается с самыми сливками общества, и Ренэ все кажется, что это сон, и вот-вот наступит пробуждение.

— Я слышала, что ваш супруг отличился и на поле боя, — вовремя вспомнила она.

— Это верно. Он оставил меня сразу после нашей свадьбы, чтобы принять участие в одной из этих ужасных кампаний. И вместо того, чтобы развлекать меня, ему пришлось пускать кровь и вспарывать животы.

— Дениза, Боги, что за тема! — вскричал лорд Бэзил, затыкая уши. — Мне сейчас станет дурно. Это неприлично, в конце концов! — Красивое лицо исказила страдальческая гримаска.

Дениза наклонилась, чтобы успокоительно пожать ему руку. — Простите, милый брат, я больше не буду. Иногда я забываю о том, какая у вас чувствительная натура.

Ренэ робко взглянула на Бэзила. — А вы не сражались вместе с братом? — Ведь он был здоровым мужчиной, дворянином, сыном Лорда-Защитника…

— Я?! — всего одно слово, но прозвучало оно так, словно Ренэ обвинила Бэзила в чем-то непристойном. Помолчав, он пояснил, обмахиваясь веером словно дама и поджав брезгливо губы: — Грязь, шум и кровь я оставляю моему брату и другим, ему подобным, для них это самое то. А у меня нежная, тонкая душа, душа женщины. Иногда я думаю, что мне стоило родиться в женском теле.

— О, — Ренэ была так шокирована, услышав подобное признание из уст мужчины, что не знала, что сказать.

Дениза улыбалась ей. — Бэзил не выносит ничего уродливого, грубого. Ему непременно нужно, чтобы его окружала красота. Если бы вы только знали, какие чудесные картины и драгоценности у него в коллекции! А какие прелестные вечера он устраивает!

Ренэ уже была наслышана об этих вечерах, куда можно было попасть только по особому приглашению, и ничего другого так не жаждала, как побывать на одном из них.

Но Бэзил молчал, и даже Дениза замолкла, прикрыв глаза. — Простите, дорогая, у меня немного болит голова, — пояснила она мгновения спустя. — В следующий раз я лучше исполню свой долг хозяйки дома.

Ренэ сама предложила ей пойти прилечь, и только потом сообразила, что это значит — она останется наедине с Бэзилом Картмором! Слуги, конечно, не в счет.

Между тем, Дениза уже поднималась с кресла. — Боюсь, что вы правы, мне сейчас лучше прилечь. Если только вы не привезли из провинции какое-нибудь волшебное средство от головной боли…

Ренэ сообразила, что Дениза подтрунивает над нею, и могла ли она ее осуждать? Она поспешила посмеяться над такой великолепной шуткой. — Ах, сегодня я болтаю такие глупости… Знакомство с вами для меня слишком волнительно — я не спала всю ночь, предвкушая его.

— Я уверена, что мы станем лучшими подругами, — на прощание Дениза поцеловала Ренэ в щеку. — Знаете, я всегда мечтала иметь сестру. И я чувствую, что найду ее в вас.

Почему Ренэ не верила ей ни на грош? Дениза казалась ей женщиной, которая могла бы желать иметь брата, но никак не сестру. Сама Ренэ согласилась бы на сестру только в том случае, если бы та была очень добрая, очень покладистая, и совсем некрасивая.

— Милый Бэзил, постарайтесь получше развлечь нашу гостью. Я поручаю ее вам.

Ренэ хотела возразить, что ее нет необходимости развлекать, но язык прилип к нёбу. Она смотрела вслед леди Картмор, пока последний волан бордового платья не скрылся за поворотом. А потом не оставалось ничего другого, как повернуться к Бэзилу.

Тишина, душная и вязкая… Бэзил застыл в кресле, словно для портрета позировал, только мерно покачивался носок изящной туфли, заставляя искрить алмаз на пряжке.

Холодный взгляд скользнул по Ренэ, как будто отмечая каждое несовершенство туалета и внешности, и ей сразу захотелось коснуться прически, расправить кружево на платье. А еще в этом взгляде сквозила настороженность — уж не боится ли Бэзил, что она его опять ударит? О Боги!

— Ну что ж… Надеюсь, на сей раз мы обойдемся без кровопролития, — прозвучал лимонно-кислый голос, и Ренэ поежилась.

Встав, Бэзил долго прихорашивался перед зеркалом, критически изучая свое отражение. И только внеся последние штрихи в совершенство облика, подошел к Ренэ, чтобы предложить ей руку.

Ренэ вложила в нее свою, с внутренним трепетом, который не могла подавить. Кисть Бэзила оказалась холодной, не только белизной напоминая алебастр. — Что же, постараюсь, чтобы вы не заскучали.

В прошлый раз ему это отлично удалось.

— Вы видели наш Тронный зал? — на губах — любезная улыбка, в глазах — лед. — Нет? Тогда начнем с него.

VI.

— А к Плеши вы меня не поведете? Это далеко отсюда?

— Почти рядом с Красным Домом, командир, — отозвался Красавчик. — Минутах в двадцати, наверно. Но там делать нечего. Когда нашли труп, мы с Кевином провели там самый тщательный осмотр, какой можно представить. А мне тогда, между прочим, удалось установить, что поганых тех убийц было трое.

Фрэнк насторожился.

— …Я нашел человека, который видел троих рядом с Плешью, в весьма ранний час. Думаю, один из убийц должен быть наш Андаргиец. Осталось узнать, кто двое других, — и дело в шляпе!

— Коли то были они, — проворчал Грасс.

— Коли то были они, — согласился второй Ищейка.

Красный Дом находился на юго-западе, к западу от Королевского пути, делившего Нижний город на две части. Далеко от центра, близко к Южным воротам. Тихая окраина — или когда-то была. Сейчас чуть ли не на каждом углу что-то строили, наполняя воздух стуком молотов и строительной пылью. Огромное здание мануфактуры, которое они огибали, гудело как потревоженный улей.

Фрэнк крутил головой — ему все было интересно. Надо, решил он, купить большую карту города, и выучить, как называется каждый переулок, достаточно широкий, чтобы удостоиться обозначения.

— Я так понимаю, — услышал он голос Кевина, — что уходить из Ищеек вы окончательно передумали? Или к вечеру я услышу обратное?

Фрэнк почувствовал, что краснеет. Постоянно менять свои решения — не лучший способ заслужить уважение такого, как Грасс.

— Типун тебе на язык! — воскликнул Красавчик. — Командир с нами до конца, верно, командир?

— Вчера я погорячился. Я не могу бросить дело, за которое взялся, и подвести… — Фрэнк не договорил.

Грасс стал еще мрачнее — непроизнесенное имя упало между ними, как тень. — Ясно, — процедил он, но прозвучало это как "посмотрим".

Здание мануфактуры все тянулось и тянулось… Вдоль стены бежала очередная канава, куда сливали отходы производства. Фрэнк невольно косился туда, надеясь, что из мутной жижи не появится новое жуткое видение.

Грасс вдруг встал как вкопанный, и Фрэнк едва не налетел на его широкую спину.

— Там что-то есть, — Палец Ищейки указывал на темную воду, туда, где среди мертвых листьев, веток и всякого хлама, что набросали в ров местные, и впрямь виднелось что-то белесое. — Похоже на труп.

— Но оно совсем небольшое… — неуверенно заметил Фрэнк.

Кевин пожал плечами. — Может, ребенок. Выловите и посмотрим.

— Давай я сделаю, — сразу вызвался Красавчик.

— А ты иди поройся в помойке между вот теми домами. В такие места часто выбрасывают что-нибудь интересное. А я буду стоять здесь и следить, как вы работаете.

Красавчик продолжал весело улыбаться, но в глазах блеснул опасный огонек. — А ты не слишком зарываешься, Грасс? По дружбе спрашиваю.

— Ты что, глухой, не слышал? Сегодня за командира — я, показываю лорду Делиону, как он должен выполнять свои обязанности. А ты же не воображаешь, что начальнику полагается самому копаться в отбросах? Нет, он будет стоять, сложив руки на груди, вот так, и надзирать за нами.

Грасс принял соответствующую позу. Она ему шла, ничего не скажешь. Красавчик смотрел на Фрэнка, ожидая указаний.

— Уже иду, командир Грасс! — поспешил откликнуться Фрэнк, пока не началась ссора.

Он искал что-нибудь, чем можно подтянуть находку к берегу. Труп ребенка! Сразу вспомнились жуткие истории, которых он наслушался в детстве, о колдунах и ведьмах, похищавших детишек, чтобы принести в жертву Темнейшему. Он и тогда знал, то были не просто сказочки, а теперь, когда орден Темных Святых, возможно, снова поднимал голову, подобно недобитой змее…

Наконец, на глаза попалась большая палка, и Фрэнк сполз вниз по крутому склону, к воде, пахнущей немногим лучше нужника. Волнение сдавливало горло — он не был уверен, что готов увидеть это.

Когда Фрэнк вгляделся в бледное пятно, то различил немногое: что-то бесформенное, размером где-то с полруки. Если там — мертвый ребенок, то совсем еще маленький.

Зажимая нос рукавом, он попытался подцепить предмет палкой, но что бы это ни было, оно застряло между торчащей из дна корягой и чем-то вроде барабанного обода. Только бы не пришлось лезть в воду… Наконец, вонючий суп, заполнявший канал, громко булькнул, и белесое нечто начало подниматься к поверхности.

Фрэнк перестал дышать.

Труп всплыл наверх, раздувшийся от газов, гротескный, облысевший: к рыхлой коже липли остатки светлой шерсти. На глазах у Фрэнка от тела отошел кусок бледной плоти.

— Это всего лишь пес! — прогнусавил Фрэнк, сражаясь с позывом к рвоте. — Дохлый пес.

Кевин не выглядел удивленным. Ну разумеется.

Фрэнк взлетел наверх по склону. Желудок бунтовал, в ноздрях — вонь. Согнулся, уперевшись руками в колени, делая глубокие вдохи.

— Вы слегка позеленели, мой лорд, — заметил чертов Грасс, и даже Красавчик, вышедший из закоулка, прятал в усах улыбку.

— Пусто, — сказал этот последний, отряхивая рукава. Понюхал сперва один, потом второй, и недовольно поморщился.

— Ничего, привыкну, — заявил Фрэнк с уверенностью, которой не ощущал. Но нельзя же оставаться таким неженкой!

Красавчик подошел ближе. — Нам всем поначалу приходилось непросто, — подбодрил он, исподтишка показывая средний палец спине Грасса. — Помню, когда изловили Кровавую Кормилицу, мы вылавливали из каналов тела младенцев, которых прикончила эта тварь, трупики, куски маленьких скелетов. Та еще была работенка, я вам скажу. Ничего, управились. Но тоже, случалось, выворачивало наизнанку, хоть мы и не лорды какие-нибудь.

Это звучало ужасно. Фрэнк снова почувствовал приступ тошноты и поспешно заговорил: — Она приносила их в жертву Темнейшему? До него доносились отголоски этой мрачной истории, наделавшей в свое время много шума.

Ему ответил Кевин. — Да нет, это потом придумали досужие языки. Просто хотела подзаработать. Давала объявление, что, мол, принимает детишек на воспитание в деревне, брала деньги, а вместо того, чтобы возиться, бросала их в воду.

— Но ведь она должна была знать, что ее поймают!

Холодные серые глаза Грасса смотрели прямо на него. — Ей сдавали младенцев, которые были никому не нужны, от которых родители хотели избавиться. В основном, всяких, знаете, ублюдков.

Фрэнк проигнорировал очередной укол. — Ясно.

— Все шло хорошо, и не один год, пока какая-то мамаша не возжелала забрать младенца назад… По мне, так эта баба, кормилица, поступала честнее, чем другие ей подобные. Не морила воспитанников голодом и не ждала, пока их сожрет гуляющая по двору свинья, а сразу отправляла туда, куда в итоге отправляются дети без родителей. Я тогда только попал к Ищейкам… — в голосе появились задумчивые ноты. — Мы и сейчас их, бывает, находим. Мамаши не перестали избавляться от неудобных детишек. Кто в воду швырнет, кто удушит, а кто бросит на помойке. А там их живо чуют крысы…

Фрэнка передернуло. — Боги, почему?! Я имею в виду, почему они это делают так?

— Кажется, это считается меньшим грехом, — неуверенно произнес Красавчик. — Хотя вздернут за такое все равно. Но все-ж не совсем убийство. Пресветлый может вмешаться и послать спасение младенцу, ежели будет на то воля его.

— Вот только ждать ангелов Божьих не стоит, — усмехнулся Кевин. Усилившийся ветер трепал его багровый плащ, гнал рябь по темной воде канавы. — Крысы — дело иное. Крысы приходят всегда.

— Даже не знаю, научусь ли справляться с чем-то таким, — признался Фрэнк негромко.

— Человек ко всему привыкает, — Этот взгляд пронзал насквозь, острый, как лезвие грассова клинка. — Скоро будете смотреть на все словно со стороны, будто это происходит с кем-то другим. Что ж, теперь вы представляете себе суть нашей службы — копаться в дерьме в поисках еще худшего дерьма.

Фрэнк пожал плечами. — Что ж… Кто-то должен этим заниматься. Надо наводить порядок в этом городе.

— Порядок… — снова кривая усмешка. — Вижу, вам не терпится приступить к делу.

— Именно.

— Ну так вперед. Там, за углом, на пустыре, еще одна мусорная куча. Поройтесь в ней, туда, случается, зарывают трупы. Да хорошенько — их стараются засунуть в самую глубину.

Фрэнк вздохнул и побрел знакомиться с содержимым помойки.

Кевин старался вести их компанию тихими улочками, но и сюда долетал шум с улиц пошире, такой неистовый, словно там разворачивалось ожесточенное сражение. Впрочем, до Фрэнка уже начинало доходить, что жизнь в столице и была разновидностью битвы.

Шли долго, то спускаясь вниз по склонам, то взбираясь вверх — и тогда впереди можно было различить золотые шпили, купола и верхушки мачт.

Красавчик скрашивал им путь непристойными анекдотами, указывал, где найти жилища сводней и хорошие бордели. Похоже, в Сюляпарре эти заведения встречались не реже, чем мелочные лавки.

— Дойдем до храма, а потом, может, заскочим? Отметим ваш первый день с нами, командир! Я знаю у реки отличное местечко. Там есть одна горячая шлюшка, говорят, она до ужаса похожа на леди Денизу Картмор, знаете, женуш… — то ли он увидел что-то на лице Фрэнка, то ли просто сообразил, с кем говорит, но Красавчик запнулся на полуслове.

— Повернулся же язык упомянуть леди Денизу в такой манере! — воскликнул Грасс с искусно разыгранным возмущением. — И ты, верно, совсем спятил, коли думаешь, что лорд Делион будет спать с женщиной, похожей на жену его лучшего друга! Что за отвратительная мысль, достойная порочного ума!

Фрэнк с удовольствием врезал бы ему.

— Я и не помышлял оскорбить… Мало ли кто на кого похож! — лепетал второй Ищейка, струхнувший не на шутку.

— Забудем, — Фрэнк ускорил шаг, и несколько минут прошли в молчании.

— Простите, командир, и правда взболтнул, не подумав, — сказал Красавчик, немного придя в себя. — Ничего они не похожи, конечно, это просто цену накручивают. Я знаю другое отличное местечко, им заправляет толстая старая потаскуха, так ту на лицо и впрямь не отличишь…

— От леди Денизы? — подсказал Кевин.

— Ты что несешь, заткни пасть! — взвился Красавчик. — От Великого Пастыря. Тут я сам могу подтвердить — похожи. Я Его Светлейшество видел во время славословия в Черепушке — так один в один Большая Берта.

Это было настолько абсурдно, что Фрэнк едва не расхохотался.

Когда впереди показался очередной храм, изящное строение из светлого камня, с куполом, медь которого еще не покрылась зеленью патины, Фрэнк вопросительно взглянул на Грасса.

— Уже скоро, — буркнул тот, мотнув головой.

…Храм Святого Сердца притаился в переплетении сонных улочек. Соседские дома близко подступали к небольшой каменной полусфере, выраставшей из земли, к ограде храмового садика. Казалось почти невероятным, что такого мирного места могла коснуться скверна.

Узкий прямоугольник перед строением заполнили торговцы, поэтому Ищейкам пришлось протискиваться меж хлипких прилавков со съестным и разложенного на земле барахла. Торговля шла и на ступенях, что вели вниз, а у самых дверей в святое место устроился круглощекий попрошайка.

Внутри храм оказался просторнее, чем выглядел снаружи — купол здания был совсем невысок, но, как и большинство старых храмов, этот уходил глубоко под землю. Молитвенный зал походил на небольшую пещеру. Сакральный мрак немного рассеивали вечный огонь в чаше у алтаря, свечи в нишах и светильники, свисавшие с потолка на цепях. Густо, душно пахло миррой и ладаном.

На ближайшей ко входу скамье сидел, поклевывая носом, старичок. Должно быть, сторож, иначе почему на коленях его лежала алебарда? Конечно, даже сторожу едва ли полагалось сидеть в храме с оружием наголо, но Фрэнк догадывался, в чем тут причина.

Он подошел поближе и негромко кашлянул.

Старичок подскочил на месте, схватился за алебарду — не слишком грозное орудие в его дрожащих руках. Мотнул головой направо— налево, прежде чем остановить взгляд на Фрэнке.

— Кто идет?! — спросонья старик часто моргал, но попытался принять боевую стойку.

— Вы распугаете всех молельщиков, мой добрый человек, — сказал Фрэнк, пряча улыбку. — У вас такой грозный вид.

— Мы — Ищейки, Старик, — рявкнул Красавчик. — Не видишь плащи?

Одинокая молельщица, преклонившая колени у алтаря, тут же поднялась и заспешила к выходу, опасливо косясь на вновь пришедших.

— А-а, Ищейки, — старик опустил алебарду. — Опять вы. Не много же толку от вас покамест было.

— Так и от тебя тож, — огрызнулся Красавчик. — Ежели б ты хоть одним глазом разглядел людей, которые преспокойно тебя оглушили…

Сторож поморщился словно от боли. — Бесшумно подкрались, злодеи. Будто демоны.

— Если бы он что-то увидел, они бы его убили, — прозвучал холодный голос Кевина. — Повезло, что спал на службе. Лучше скажи, старик, ты что-нибудь вспомнил? Кого-нибудь подозрительного, незнакомого, кто заходил в храм или ходил вокруг него незадолго до преступления?

Сторож покачал головой. — Ничего. А уж как мне по башке заехали, тут все вообще как черным-черно.

— Позови пастыря, — велел Грасс. — И бросай эту железку. Чтобы на вашу нору опять кто позарился, это едва ли.

— Да? — задиристо возразил старик. — А кто мог подумать, что на нее первый раз позарятся, а? На наш храм, а не на ентот новострой, Агнца Победоносного. Пусть туда и ходит больше народу, а нечестивцы осквернили наш храм. Видать, здорово он Темному Владыке поперек зубов встал, ежели он послал своих слуг сюда, свершить это черное дело.

Фрэнк подумал, что маленький храм могли выбрать как раз потому, что его меньше охраняли. И все же — почему именно храм? Зачем такие сложности, если для второго убийства подошел пустырь на окраине города?

— Я вам скажу: в старых храмах силы будет поболе, — продолжал разошедшийся сторож. — В них сами стены намолены, столетие за столетием. А уж наш — из самых древних…

— Да, да, наверняка, — прервал поток его излияний Красавчик. — Зови своего пастыря, друг мой.

Сторож захромал во внутренние помещения, а Фрэнк с Красавчиком воспользовались паузой, чтобы отвесить поклон перед алтарем и сотворить в воздухе знак руна.

На алтаре, изображавшем ясли, лежал, поджав под себя ноги, Агнец, перед ним — страшный серп, который скоро вскроет ему горло. Ангелы, светлый и темный, склонились над ягненком, в слабом тельце которого воплотилось Божество.

Статуи из дерева не были украшены, как в храмах побогаче, драгоценными металлами и каменьями, но эта простота придавала белой фигурке агнца трогательный вид. На древесине уже виднелись трещинки, но фигуры недавно подкрашивали, а крылья ангелов светились свежей позолотой.

— Интересно, почему злодеи не убили самого сторожа? — подивился Фрэнк. — Зачем было затаскивать сюда постороннего?

— Я тоже об этом думал, — признался Кевин. — Может, первая жертва — тоже из отъявленных негодяев, вроде Нечестивца. Может, это такой ритуал — у жертвы должно быть черное сердце. Так или иначе, а убивать впустую они не любят, даром что жестокие мерзавцы.

Скоро к ним вышел пастырь, седой и щуплый. Даже в тусклом свете на его черной робе были заметны следы долгой носки, а полоса оторочки обтрепалась так, что из белой превратилась в серую.

Увидев Ищеек, пастырь сердито нахохлился. — Сколько можно?! Только вчера приходили! Неужто вы не понимаете, что коли мы что-нибудь вспомним, то потрудимся сообщить властям?

Кевин нахмурился. — Я вас допрашивал лишь единожды.

— Вы, еще кто-то, я должен разбираться, кто из вас кто? Я не понимаю, кто вы-то такие! Ищейки! Вы что, собаки? Лаете на прохожих?

Тайная служба, понял Фрэнк. Уже принялись за дело.

— Мы — псы закона, мой пастырь, — Красавчик чмокнул руку, протянутую ему с явной неохотой. — Ведем охоту на тех, кто его нарушает.

— Ну, это ужасное богохульство произошло почти месяц назад, так что, похоже, след вы потеряли, — ядовито процедил священнослужитель. Потом вздохнул, и плечи его обмякли. — Конечно, прежде всего я виню себя. Можете поверить, с тех пор, как нас постигла сия беда, я не знал ни единой спокойной ночи. Пресветлый посылает мне страшные сны, чтобы я помнил о своей вине.

— Как можете вы быть в чем-то виноваты! — воскликнул Фрэнк.

— Наш сторож — старик, а мой домишко стоит вплотную к храму. Я должен был их заметить, этих злодеев, остановить прежде, чем произошло осквернение святого места.

Кевин фыркнул. — Не воображайте, что вам бы это удалось. Те люди приволокли сюда здорового мужика, обездвижили и разделали, как свиную тушу.

— Тогда я пострадал бы, защищая Дом Божий. Это лучше, чем бояться сомкнуть глаза, — Пастырь снова вздохнул, и казалось, что каждый вздох старит его на пару лет. — Но нам никогда не приходило в голову, что подобное может произойти. И сторожа-то мы держим, чтобы дать бедняге Гарету работу. Конечно, в наше ужасное время есть люди, способные дойти до того, чтобы ограбить даже храм, но у нас и брать-то нечего. Разве что серп с серебряной ручкой и чашу Преобразования, а их мы достаем только во время церемоний… И все же служители Всетемного нашли, что у нас забрать — самое драгоценное, покой и чистоту.

Фрэнка переполняла жалость к пожилому священнослужителю. Было ясно, что ему нанесли удар в самое сердце, оставив рану, продолжавшую кровоточить. Да и могло ли быть иначе? Пастырь и его храм — одно.

Кевин выслушал эти излияния с каменным лицом. — Раз так убиваетесь, не упрямьтесь, а помогайте нам искать.

Пастырь снова нахохлился. — Никто не жаждет поймать богохульников больше меня! Но к чему эти расспросы? Вы их никогда не отыщете, разве что схватите на месте, когда они опять попытаются совершить новое богомерзкое преступление.

— Они это уже сделали.

— Еще один храм?! — Бледное лицо стало еще белее. — Какой?

— Нет, второй труп нашли на Плеши. Это пустырь рядом с…

— Знаю, — Пастырь покачал головой. — Но ничего не понимаю.

— А вас и не просят, — отрезал Грасс. — Просто ответьте на пару вопросов, и предоставьте нам делать наше дело.

— Если будете так любезны, — поторопился прибавить Фрэнк.

Пастырь сердито глянул на него, ничуть не смягченный.

— Я велел вам разузнать у местных жителей, — продолжал Грасс, — не ошивался ли рядом с храмом или в округе кто-то подозрительный…

— Он велел мне! Как будто я не делал этого сам, по собственной воле, не нуждаясь в указаниях от людей, прозывающих себя в честь нечистых животных! И разумеется, узнай я что-то, немедля сообщил бы куда следует.

— Если вы и впрямь не ленились задавать вопросы, почему ничего не выяснили? Прежде чем вломиться в храм, убийцы должны были все разузнать, осмотреться, а в вашей сонной дыре каждый подозрительный чужак должен быть на виду.

— Вы меня спрашиваете?! — вспыхнул пастырь, багровея. — Кто из нас тут Ищейка?

— Убитого тоже никто не вспомнил?

— Я же сказал — нет! — рявкнул пастырь, доведенный до крайней степени раздражения. — Я слышу эти вопросы уже в третий раз. Боги отвечают нам неслышно и незримо, а когда мне, их скромному слуге, есть что сказать, я делаю это прямо, при помощи слов!

— Иногда память — как мутный водоем, — вкрадчиво заметил Красавчик. — В ней надо хорошенько покопаться, чтобы поднять на поверхность то, что похоронено в иле. Подумайте, может, вы видели где-то поблизости смуглого андаргийца с черными усами, ястребиным носом и шрамом через все лицо?

— У меня небольшая паства, — Короткие седые волосы пастыря топорщились, как у сердитого воробья. — Я знаю каждого по имени. Если бы в округе объявился андаргиец, тем более с черными усами и клювом вместо носа, я бы заметил!

— Может, попрошайки? — предположил Красавчик. — Злодеи могли переодеться… Эти везде пролазят, и никто не обращает на них внимания.

— Это вы на них внимания не обращаете, — священнослужитель прожег его взглядом. — Я — пастырь. И потом, у нас тут свои нищенствующие, с официальным разрешением, они с нами годами, и каждого я знаю по имени. Любого чужака они заметят и на части порвут. Я поставлю на нищих моей овчарни даже против нищих Последнего моста!

— А это злобные черти… — задумчиво пробормотал Ищейка.

— Тогда я вынужден заключить, что злодеям помогал кто-то из этой вашей паствы, — обронил Грасс.

— Вы… Да вы!.. — пастырь даже дара речи лишился. А может его чувства нельзя было выразить словами, подобающими служителю Агнца.

— Можете идти, — Грасс отвернулся, потеряв к нему интерес. Окинул храм долгим взглядом. — Мы здесь осмотримся.

— Что, во имя всего святого, вы надеетесь найти?! Спустя столько времени?

— Нам платят не за надежды. И да, еще вопрос — когда вы так поспешно и так глупо вымыли храм после убийства, вы не заметили нигде знака, начертанного кровью? Символов на слярве, чего-то подобного.

Глаза пастыря расширились, худое тело напряглось. — Не знаю… Я спрошу женщин, которые убирали здесь. А что за знаки? Какое-нибудь черное колдовство?

— Просто символы слярве.

— Вот знак, от которого мы не можем избавиться, — Пастырь указал на пол меж двумя рядами скамей. Фрэнк подошел поближе, туда, где на сером камне проступало, едва различимое в сумраке, темное пятно.

— Кровь въелась так, что не оттирается, — безнадежно заметил пастырь. — Я сам опускался на колени и тер, пока руки не закровоточили. И поглядите, опять эти твари! Мерзкие создания!

Из-под каменных сидений, тускло светясь, к пятну ползла маленькая личинка-трупоед.

— Мы не можем избавиться от них с той клятой ночи. Сколько ни дави гадин…

Кевин подошел к пятну, опустился на корточки. Поймал личинку и повертел в руке. А потом щелчком пальцев ловко отправил прямо Фрэнку на одежду.

Пока он лихорадочно стряхивал липучего гада с воротника, Грасс распрямился и начал рассказывать. — Здесь преступники растянули свою жертву меж рядами, привязав к скамьям за руки и за ноги, — он начертил в воздухе косой крест. — Отрезали язык, заткнули рот, и занялись своим делом. Думаю, один стоял на стреме, ведь совсем без шума они все же не могли обойтись. Я хочу, чтобы вы осмотрели каждый дюйм этого склепа. Берите свечи — тут их полно. В первый раз мы не знали, что искать, но теперь знаем — надпись на слярве.

— Кевин, — Красавчик уныло огляделся, потер шею, — будь здесь какой-то знак, его бы давным-давно заметили.

— Делай, что велено.

— Только не трогайте алтарь! — сразу же вскинулся пастырь.

— А это еще почему? — глаза Грасса подозрительно сузились.

— Потому, невежда, что лишь служитель Пресветлого может к нему прикасаться!

— Что ж, — по-волчьи усмехнулся Грасс, — ладно. Пусть пастырь сам осмотрит свой алтарь, а ты, Доджиз, постой рядом, последи. В конце концов, есть еще одно простое объяснение тому, почему выбрали этот храм — сговор с пастырем!

Разгорелась склока, но Фрэнк к ней не прислушивался. Кое-что привлекло обострившееся внимание — две бледные искры на восточной стене, высоко. Они двигались.

Он прошел мимо Грасса и пастыря, который от возмущения едва не подпрыгивал на месте, мимо Красавчика, пытавшегося их унять. Нужно было больше огня, поэтому Фрэнк взял свечу из ниши и поднял как можно выше, рассеивая тьму, сгустившуюся там, где изгиб стены начинал перетекать в потолок.

Замерцали еще тельца трупоедов, настоящее скопление, от которого отделились те два, что не спеша ползли вниз. Фрэнк залез на скамью.

Спорщики наконец замолчали. Собрались внизу, задрав головы.

— Зачем вы туда полезли, юноша? — раздраженно спросил пастырь.

Фрэнк хотел указать ему на кровавый знак, теперь явственно различимый в мерцании свечи, но прикусил губу. От того, что он увидел, стало не по себе. Там, где кровь марала стену, появилась личинка-трупоед. Она выползла прямо из камня, как могла вылезти из гниющей плоти трупа, но когда Фрэнк потрогал то место в поисках щелей, стена оказалась идеально гладкой.

Сейчас, стоя на скамье на цыпочках, Фрэнк дотягивался пальцами где-то до середины знака — кое-как намалеванного символа слярве. Похоже, начертал его здесь, встав на скамью, кто-то повыше него — скажем, ростом с Кевина. Специально выбрав место, где знак могут не заметить.

На подушечках пальцев осталась кровь, свежая, алая. Словно символ нанесли только что, или… Словно кровь сочилась сквозь стену — быть может, из самой преисподней. По спине пробежал холодок.

— Хорошая работа, командир! — похвалил Красавчик, подставляя плечо, чтобы ему было проще спуститься. — Правда, без всяких там, я считаю, что из вас мог бы выйти отличный Ищейка.

Знак, найденный Фрэнком, был знаком Ищейкам — и не только им.

— Маэль, — проговорил пастырь, которого их открытие заставило ненадолго замолчать. — А там, рядом, что?.. Боюсь, что несколько, хм, подзабыл мое слярве.

— Конец света, вот что карябают злодеи, — помог ему Красавчик.

Пастырь сотворил знак руна. Старое лицо его было торжественно. — Грядут последние дни. Я знал… Последняя битва Добра и Зла уже началась, и ее исход решит судьбу мира.

Кевин презрительно поджал губы. — Ты просто не заметил, старик. Зло давно победило. Точнее, силы Зла пришли на поле боя, никого там не застали, и надрались на радостях. Сейчас у них, небось, похмелье.

Они продолжили осматривать храм, но ничего интересного больше не нашли. Главное, как сказал Кевин, теперь не осталось сомнений в том, что оба убийства — звенья одной цепи. Оставалось понять, куда она тянется…

Пастырь стоял у алтаря, опустив голову, словно позабыв о незваных гостях. Только когда Фрэнк и Красавчик, пробормотав слова прощания, заторопились к выходу вслед за Кевином, пожилой священнослужитель встрепенулся. — Послушайте, молодой человек… Да, вы, — он смотрел на Фрэнка. — Вы кажетесь самым приличным из всей вашей, кхм, троицы — да будет Агнец милосерден ко всем грубиянам и невеждам! Что я хочу сказать… Эти знаки напомнили мне об Ордене Темных Святых… Вы, о нем, конечно, не слышали, но его темные дела заставляли содрогнуться само небо! А нашему Священному Пастырству доставили когда-то много хлопот. Не хочу даже думать о том, что Орден мог вернуться. Но коли у него появились последователи…

— Да, многопочтенный? — мягко подбодрил его Фрэнк, когда пастырь запнулся.

— Эти нечестивцы хотели вернуть нашу страну во мрак язычества, под власть демонов ада, которых древние почитали как богов. И я подумал о том, что наш храм — как многие храмы, заложенные в стародавние времена — вырос на месте языческого святилища… На этих самых камнях, — он постучал носком по грубому каменному полу, отполированному шагами бесчисленных ног, — язычники древности вершили свои богомерзкие обряды. Приносили жертвы и общались с духами преисподней.

— В самом деле? — удивился Фрэнк. — Что за странная идея — строить храм Агнца на таком месте! — Ничуть не странная! — к пастырю возвращалось раздражение. — Возьмем башню Грук, вы все ее знаете. И она была молельным местом язычников, а еще они, вроде бы, наблюдали с нее за звездами. Коли я правильно помню рассказы моих учителей, когда нашу страну осиял свет Агнца, Грук хотели снести. Но стены у язычников выходили такие прочные — не иначе как потому, что скрепляли их заклинаниями и кровью младенцев — что башня устояла… Тогда ее превратили в часовню и пристроили к ней храм — самый прославленный и прекрасный из наших храмов. Что ж, вам дозволительно этого не знать — я тоже не знал, пока мне не выпала честь учиться в школе пастырей.

— Да, но… почему? — недоумение Фрэнка этот рассказ не уменьшил. — Зачем так делать? — Знаете, я хоть и стар, юноша, но в те времена на свет еще не родился, — пастырь передернул худыми плечами. — Полагаю, чтобы наши молитвы очищали подобные места от скверны. Чтобы изгнать злых духов, которые обитали в сих гнусных капищах. И слугам Агнца это удалось, — добавил он с гордостью, — в нашем храме случались чудесные исцеления, а в часовне Грук Святой Медор имел свое прославленное видение. А теперь… — тень снова набежала на чело, — теперь, похоже, богохульники хотят вернуть наш храм силам зла. Вновь занести сюда древнюю скверну. Да спасет Пресветлый нас, грешных!

Грасс, который, подойдя поближе, тоже слушал, усмехнулся этим словам. — А может, вы отгрохали свои храмы на руинах древних потому, что те стояли в местах силы? И вы хотели присвоить ее себе.

Пастырь покосился на Кевина так, что стало ясно, — на спасение этого грешника он никаких надежд не питает.

…Прежде чем выйти, Фрэнк бросил последний взгляд на тонкую фигуру в черном, которую обступал мрак. Пастырь молился у алтаря, преклонив колени. О прощении ли, о том ли, чтобы на нечестивцев обрушилась кара, про то знали лишь он сам и Агнец. Фрэнк надеялся, что Пресветлый услышит его молитву.

И вот глаза, привыкшие к полутьме, резанул свет. На маленькой площади торговались продавцы и обыватели, вели состязание в громкогласии разносчик воды и точильщик ножей. Такая банальная картинка повседневной жизни, что всякие концы света и темные заговоры казались плодом чьего-то разгоряченного воображения. Фрэнк посмотрел на кончики пальцев, все еще замаранные красным, и вытер их платком.

— Все-таки с уважаемыми людьми так не говорят, тем паче — с пастырем, — не мог он не заметить, обращаясь к Грассу. — Понимаю, ты боишься, что нас могут возненавидеть не с первого взгляда. Думаю, лучше, если в будущем ты оставишь такие беседы мне. Будешь говорить, какие вопросы надо задать, а я повторю.

— Как ученый попугай? Что ж, пожалуй.

Красавчика их беседа волновала мало — он сразу поспешил к лотку продавца пирожков. Фрэнк бросил Ищейке полумесяц, знаками показывая, чтобы покупал на всех. Зря Фрэнк пренебрег завтраком — теперь в животе урчало.

— Что думаешь, Грасс, многопочтенный прав? А Плешь, где убили Нечестивца? Могло там тоже быть священное место древних?

Кевин пожал плечами. — Вполне возможно. Дурной славой Плешь пользовалась всегда, насколько я знаю.

Красавчик подошел, протянул им, улыбаясь, пирожки.

Грасс от своей порции отказался: — Не люблю ни котов, ни крыс, ни живыми, ни жареными.

— Думаешь, теперь мы сможем предугадать, где произойдет новое убийство? Если произойдет, конечно. Но ведь цели своей злодеи пока не достигли… — Решив верить в лучшее, Фрэнк откусил половину пахнущего маслом пирожка. Осколки хрящей скрипели на зубах, зато по языку потекло горячее варево, приятно обжигая нёбо.

Хмурое лицо Кевина выражало сомнение. — Едва ли. Разве что повезет — убийцы изберут своей целью самое башню Грук, и уж тут-то их схватят во время преступления. В противном случае… В городе слишком много мест, где могли быть святилища древних. Начиная от окраин и заканчивая самим дворцом.

Фрэнк поперхнулся.

VII.

Лорд Бэзил вел Ренэ назад, в главный холл, через который, оказывается, лежал путь в тронный зал. Ее пальцы по-прежнему касались его ладони, которая заметно потеплела — все-таки Бэзил не был сделан из мрамора. К облегчению молодой женщины, потеплел немного и сам Бэзил, особенно после того, как она с восторгом отозвалась о том, как изысканно сочетаются в его наряде мягкие осенние тона.

— Мне всегда приходится искать что-то новое, — томно проговорил Бэзил, — от меня ждут указания, в какую сторону двигаться моде. Любая новинка, в которой я покажусь, будет повторена множество раз.

— О большем успехе и мечтать нельзя! — воскликнула восхищенная Ренэ, которая определенно высшей славы представить была не в силах.

— Это прежде всего огромная ответственность, — отозвался молодой Картмор. — Хотя не скрою, меня вдохновляет пример лорда Мерраса, чье имя сохранится в веках. Ему было двадцать лет, когда этот великий человек первым начал накидывать плащ на одно плечо — теперь мы зовем это "а-ля Меррас".

— А что еще он придумал? — спросила Ренэ с живым любопытством.

— Только это, и этого вполне достаточно. Самое забавное, — прибавил Бэзил, когда они начали спускаться по мраморной лестнице, — это люди, которые сперва посмеиваются над тобою, восклицают: "как можно такое носить!", а через пару месяцев даешь бал, — и вот они, среди десятков других болванов, разнаряженных в то, над чем недавно смеялись. И приходится срочно менять гардероб, дабы твой наряд не походил на наряд глупца.

— Мне так понравилось, — заметил он мгновение спустя, — как вы оборвали Денизу. Ах, как вы должны скучать по своей провинции! А расскажите, как там у вас в провинции? — он весьма удачно передразнивал голос невестки. — Вот ведь стерва! Я ее обожаю.

— Я ничего такого не имела в виду, — пролепетала Ренэ, окончательно запутавшись. — Поверьте, это замечательное средство. А она и в самом деле довольно… Я хочу сказать, ведь каждый желает иметь светлую кожу, правда?

Бэзил усмехнулся. — Моей невестке уже удалось ввести темную окраску в моду, хотя белизна алебастра никогда из нее не выйдет. Вы должны прислать мне ваше средство на пробу.

— Но у вас и так идеальная кожа, — заметила Ренэ, потупясь.

— Знаю. Тот, кто не бережет свою красоту ежедневно, не заслуживает ее иметь, — заявил Бэзил безапелляционно, и Ренэ согласно кивнула.

Ренэ уже обращала внимание на высокие двойные двери в конце холла и охранявший их почетный караул. Сейчас, сойдя с лестницы, Бэзил и Ренэ оказались прямо перед ними. Двое великанов-слуг, статуями застывшие на своем посту, ожили ненадолго, чтобы распахнуть тяжелые створки, будто вылитые из цельного золота.

Пройдя внутрь, Ренэ на миг замерла — им навстречу скакали два рыцаря, с копьями на перевес. Нет, конечно же, это были пустые доспехи, как те, что стояли в главном зале ее родного замка. А закусившие удила кони, в латах и длинных парчовых попонах, лишь только выглядели как живые.

Это был великолепный зал, в роскошном, воинственном убранстве которого все было рассчитано на то, чтобы поразить посетителя: позолота и красный крапчатый мрамор, шитые золотом пурпурные портьеры, богатая роспись потолка и стен, вычурные светильники, военные мотивы медальонов.

— Это Зал Доблести. Здесь должны дожидаться аудиенции послы иностранных держав, и, по задумке, глядя по сторонам, всем сердцем трепетать перед военной мощью Сюляпарре, — объяснил Бэзил. — Правда, с тех пор, как из Великого Наместника он превратился в Лорда-Защитника, отец почти не использует ни этот зал, ни Тронный. Росписи здесь частенько меняются, и это довольно поучительно. Взгляните хотя бы сюда.

На плафоне, занимавшем почти всю восточную стену, художник изобразил хаос битвы, где смешались кони, гибнущие и победоносные воины, знамена, дым пушек. На заднем плане горел город, освещая небо алым, на переднем — гарцевал на коне лорд Томас, величественный и суровый.

— Это отец при Ардатру, где он одержал победу над войсками Андарги на их собственной территории. А когда я был ребенком, здесь изображалась почти та же картина, только на ней отец подавлял восстание против Императора в Лессее. Забавно, не так ли?

Позолоченная лепнина разделяла потолок вокруг главного плафона на шесть равных прямоугольников. Их украшали сцены различных сражений, а в центре, во главе сияющего войска, летела на коне дева в черненых доспехах, вздымая к небу меч. Огненные локоны ореолом горели вокруг прекрасного лица. Что-то в нем показалось Ренэ знакомым, и она разглядывала потолок, пока у нее не заболела шея.

— Это…

— Принцесса Ортлинда, и да, она похожа на мою мать. Моя бабка была уверена, что в маме возродилась принцесса Ортлинда. Конечно, мы знаем про знаменитую воительницу лишь то, что у нее были огненные волосы, много любовников, и много смелости. Сходство объясняется просто — художник хотел польстить маме и отцу, да лучшей модели не нашлось бы. А до того, как отец возглавил восстание, послы могли созерцать на этом месте картину того, как Проклятый принц приносит присягу андаргийскому Императору.

— Вот здесь раньше был портрет Императора, — Бэзил прошел по залу, остановившись у следующих дверей. Висевшая над ними картина изображала красивого мужчину, обращавшегося с речью к войску. Его светлые волосы развевались на ветру, одухотворенное лицо сияло неземным светом, а вокруг головы светился нимб. — Возможно, вы догадались, что перед вами Последний принц, вдохновляет войска перед сражением с армией Андарги. Насколько я понимаю, принцу Адану тут очень польстили. Вот любопытно, что повесят здесь еще лет через пять.

Бэзил стоял к ней спиной, и Ренэ воспользовалась этим, чтобы проверить прическу. Может, раскрыть веер? У нее был чудесный новенький веер, такой эстет, как Бэзил, должен его оценить.

— Вы так хорошо рассказываете! — Про себя она порадовалась, что догадалась вставить комплимент.

— О, когда-то меня, бывало, заставляли показывать гостям дворец, поэтому я заучил наизусть целые речи. Но один раз я привел посла Лессеи в Зеленую гостиную, наполнив ее заранее голыми женщинами, а потом показал князькам из Влиса спальню, где кувыркалось полдюжины моих друзей. С тех пор мучаюсь от безделья.

Ренэ не знала, что на это сказать, а потому промолчала.

Двери в следующее помещение оказались заперты, но у Бэзила имелся ключ. — Ну что, идем отдать дань ушедшему величию?

Лестница, открывшаяся перед ними, круто вела вниз. Роскошная, но темная, — дальние ступени терялись в полумраке. Это походило на спуск в семейный склеп — в родном замке Ренэ он находился в подвальных помещениях, и туда тоже вела лестница, более нарядная, чем любая другая в их доме. Ренэ спускалась осторожно, опираясь на руку Бэзила, и молча дивилась, чтобы не выказать своего невежества.

Ступая внутрь, она почти ожидала увидеть гробы, на крышках которых спали бы вечным сном каменные подобия покойных Картморов. Чего Ренэ никак не могла предугадать, так это того, что окажется в огромной пещере…

В дальнем ее конце, в гигантской чаше плясало багровое пламя, бросая отсветы на трон и ведущие к нему ступени, в узкие отверстия высоко в стенах проникали, пронзая тьму, иглы света. И все же мгла побеждала. Люстра, такая же большая, как всё здесь, свисала сверху на цепях, но свечи никто зажечь не потрудился, как не были зажжены настенные факелы. Холодно, угрюмо, зябко…

Ренэ осторожно сделала несколько шагов, подавленная размерами и мрачностью зала-пещеры. Сейчас вместо тонкого шарфика ей не помешала бы шерстяная шаль.

Бэзил встал рядом. Казалось, ему самому тут немного не по себе. — Только чокнутым древним могло прийти в голову устроить тронный зал у себя в подвале, — прокомментировал он. — И построить дворец на месте скалы — тоже. Они любили забраться поглубже под землю.

— Я ожидала чего-то совсем другого, — призналась Ренэ. — Здесь так… темно.

По бокам извивались сталактиты и сталагмиты, а в правом ближнем углу сталагмитов были настоящие заросли — переплетение корявых смутных теней. Иные напоминали человеческие фигуры. Ренэ казалось, то призраки прежних придворных молчаливо ждут, когда зал оживет снова.

— Тут почти никто и не бывает, — Бэзил то ли пожал плечами, то ли поежился. — Только огонь в алтаре, по традиции, должен гореть всегда. Если погаснет — произойдет что-то жуткое-жуткое. Какой-нибудь слуга в темноте разобьет нос, или еще что-то.

Бэзил предложил Ренэ руку, и на этот раз, пока они шли вперед, к трону, сжимал ее пальцы чуть сильнее. — Ступайте осторожно — тут еще и немного скользко. Я же говорю — чокнутые.

Несмотря на холод и сырость, любопытство Ренэ было пробуждено. В метущемся свете она различала на стенах полустертые фрески — вот этот венценосный мужчина, заносящий меч над головой коленопреклоненной женщины, конечно, блаженный принц Юль. А вот и он сам на коленях, в окружении сыновей — его очередь принести себя в жертву богам. Другие фигуры съедал полумрак, или же их очертания были такими диковинными, что и не догадаешься — кто это или что…

— Это самое древнее здесь помещение, остальной дворец достроили вокруг него, — разносясь по пещере, голос молодого мужчины звучал странно и гулко. — Раньше тут не только восседали принцы, но и приносили подношения древним богам, а потом — Агнцу. Думаю, со времен принца Юля здесь мало что изменилось.

Крышку люка Ренэ заметила, лишь пройдя по ней. Бэзил объяснил, что это один из ходов в подземную тюрьму, к вырубленным в камне клетушкам, где теперь хранили колбасы и сыры. — Наверно, принцы Сюляпарре держали там заключенных, к которым питали особо нежные чувства.

— А здесь… не опасно, как вы думаете? — В этом полном теней и странных форм зале оживали ее прежние страхи, напоминая о пережитом ужасе — том, втором. — Вдруг какое-нибудь чудовище…

Одно дело — вышагивать по освещенному холлу под руку с Полом. Другое — когда рядом Бэзил. Если вдруг один из каменных наростов обратится в монстра, молодой Картмор позволит ему сожрать Ренэ, в этом она не сомневалась.

— Нет, я не думаю, что здесь не опасно, — Бэзил криво усмехался, и она почувствовала, как ее охватывает прежняя робость. — Что до чудовищ… Они утверждают, что покрыли дворец знаками слярве, которые должны отпугнуть монстров. А еще они говорят, что чудовища охотятся за нашей семьей, поэтому первым делом оно набросится на меня.

Это Ренэ немного утешило.

Чтобы приблизиться к трону, надо было пройти сквозь подобие естественной колоннады — девять сталактитов и десять сталагмитов словно неслучайно выросли здесь в неровный ряд, разделяя пещеру на две части. Будто кривые клыки, они устремлялись навстречу друг другу так, что казалось — ты входишь в гигантскую зубастую пасть, и она вот-вот сомкнется.

Здесь, рядом с алтарной чашей, было куда больше света. Красное зарево ползало по стенам, которые сама природа украсила каменной резьбой, возвращалось, отраженное в озере, чьи воды рдели в левом углу пещеры. Да-да, в настоящем озере — Ренэ убедилась в этом, подойдя поближе. В глади отображались, вытягиваясь, подсвеченные огнем сталактиты, и казалось, что внизу находится целый инфернальный город — замки и храмы, башни и шпили.

Как далеко уходило озеро? Эту тайну скрывал сумрак под нависавшим все ниже к воде каменным сводом.

— Это озеро на самом деле — часть подземной реки, — объяснил Бэзил. — Сейчас дорога по воде перекрыта решеткой, но семейное предание гласит, что после того, как первый Великий Наместник, мой пра-пра-пра-чтототам, вселился во дворец, он отправлял по реке солдат на лодках, чтобы выяснить, куда она ведет.

— И что же? — с интересом спросила Ренэ.

— Рассказывают, что одним стало так дурно, что пришлось вернуться, другие просто исчезли. А древние считали эти воды священными, мол, они текут сюда из загробного мира. Видите это место? — он подошел к участку, где каменное дно полого спускалось к воде, выкрашенное в красный. — По идее, здесь, у кромки озера, проводили ритуалы, и жрецы бросали подношения в воду…

Ренэ почудилось, что вдалеке, у дна, что-то белеет. Может, уронили слуги? Она вытянула руку. — Мне кажется, там что-то…

— Должно быть, дохлая рыбина. Они заплывают сюда, большие, бледные, безглазые.

У ступеней, что вели к трону, Ренэ остановилась и задрала голову, благоговейно на него воззрившись. Сам трон разочаровывал — просто темное кресло. Оставалось воображать, что на нем сидит древний Принц. Какой-нибудь красавчик, вроде Бэзила, только более грозный. Ведь быть представленной коронованному Принцу — куда интереснее, чем Лорду-Защитнику, даже самому замечательному.

Бэзил угадал ее разочарование. — Еще одна легенда гласит, что раньше у Силла был какой-то совершенно потрясающий волшебный трон. Но коли так, он исчез давным-давно.

Камень за троном изгибался, словно складки портьеры. А справа стену расчистили, выровняли, и выбили там карту Сюляпарре, изобразив вокруг нее гербы Высоких домов.

Ренэ узнала клыкастого кабана Шалбаров, кокатрис дома Ситта, огненного льва дома Морроэ; водяного змея Халаверов, гложущего мачту корабля; Червя-Победителя, символ дома Ардаз; гигантскую сколопендру Патраксов, ползущую по башне замка. Слезы текли по лицу мантикоры семьи Пхар, два жутких тощих волка Раннархов разрывали человека, почти лилипута в их челюстях, а виверна Нэверов взмывала в небо с человеком в когтях.

Эдакая чудовищная армия, промелькнуло в голове Ренэ. Значит, эти изображения — еще с той эпохи, когда Древний дом Валенна не достиг статуса Высокого.

Ниже ютились небольшие квадраты с эмблемами обычных Древних семейств. Ренэ хотела найти огненноглазого пса дома Валенна, но быстро утомилась — слишком много тут было гербов. Зато рядом с катоблепасом Ромуа ей попался нетопырь семьи Сарн — такой же красовался на фамильном гербе ее семьи, увы, в соседстве с полумесяцем, обозначающим младшую ветвь рода.

Ренэ снова покосилась на трон. Интересно, можно ли посмотреть на него поближе? Нет, она никогда не решится задать такой глупый вопрос Бэзилу Картмору!

— Ну и как вам нравится этот склеп? — Бэзил поднес руку ко рту, скрывая зевок. И спросил таким тоном, словно предлагал ей прогулку по саду: — Хотите посидеть в этом старом кресле?

— Ну что вы! Вы, верно, смеетесь надо мною, сударь! Разве… можно? — отрицание незаметно перетекло в вопрос.

Бэзил взлетел по ступеням и встал у трона, оперевшись на спинку. — Почему же нет? Коли он не развалился под задницей правящего принца Муна Второго, то под вами не развалится тем паче. Даже отец, старый лицемерный зануда, не имел бы ничего против.

Ренэ все не могла свыкнуться с тем, как мало уважения он проявляет к отцу. Может, это что-то столичное?

Она с вожделением уставилась на трон. Почти святотатство, но… у нее никогда не будет другого шанса. Прислушалась — не идет ли кто? — но они были одни в зале.

Удержаться оказалось невозможно. Ступенька за ступенькой — трон притягивал к себе неудержимо.

А потом Ренэ с трепетом опустилась на самое важное кресло в стране. Сидение было высоковато для нее, спинка — жесткая, но разве суть в этом?..

— Что прикажете, Ваше Королевское Высочество? — в голосе Бэзила опять зазвучала ирония.

— Прикажу немного помолчать, — распорядилась Ренэ с нежданной смелостью.

Бэзил насмешливо поклонился, коснувшись пола длинными локонами, и отошел назад.

Перед нею простирался весь огромный зал. Багровые всполохи играли на стенах, от каменных клыков вдаль ползли долгие тени.

Как волнительно осознавать, что там, где сидит она, восседали принцы и принцессы священной крови, а у трона преклоняли колени посланцы со всего мира!

Она опустила руки на подлокотники, закрыла глаза и представила себя правящей принцессой.

VIII.

— Ах ты селедка тухлая! — Тощая, как жердь, уродливая, как крыса, торговка схватила краба из горки, высившейся на прилавке, и запустила в противницу. Удар вышел меткий. На палец ниже — и груда разбушевавшегося мяса в юбке и блузе, царившая в прилавке напротив, могла лишиться одного из выпученных глазищ. Из рассеченной брови заструилась кровь.

— Да я тебя прикончу, каракатица! — взревела жертва, и оставив пост, понеслась в атаку. Да не с пустыми руками — за хвост она держала здоровенного осетра.

Удар этим странным оружием едва не свалил тощую с ног, но она устояла, оперевшись о край прилавка, и пока толстуха замахивалась по новой, три раза врезала ей крюком, которым только что снимала висевший над головой товар.

Вторая торговка взвизгнула и выпустила рыбину. На грязной блузе проступили три красных пятна. Но видно, железо лишь оцарапало ее, потому что грозный вид мигом вернулся к толстухе, и, уперев руки в боки, она обрушила на соперницу ураган отборной ругани.

Выставив крюк перед собой в качестве защиты, тощая вернула должок с лишком.

— Мы не должны их разнять? — неуверенно спросил Фрэнк.

Красавчик пялился на женщин как завороженный. — Только коли вам жить надоело, мой лорд.

Хотя обе торговки тряслись от ярости, они явно осознавали, что являются, так сказать, героинями момента, и старались не ударить лицом в полную рыбных потрохов грязь. Обменявшись ударами, они расходились, и, приняв эффектные позы, награждали друг друга всеми эпитетами, какие могло подсказать им разгоряченное воображение. При этом проявляя такой талант, что любой сочинитель фарсов позеленел бы от зависти, не преминув украсть избранные перлы для своих трудов. Не забывали торговки рыбой и швырять друг в друга чем попадется. Кальмар, треска, маленький осьминожек, огромная устрица, скользкий угорь пролетели в воздухе к вящему восторгу зрителей. Мальчишки-помощники носились вокруг хозяек, азартно вопя, а потом принялись колошматить друг дружку.

Благодарная толпа подбадривала женщин громкими возгласами, подзуживала, хвалила и поносила. Чайки и другие воришки, покрупнее, таскали снедь с беспризорного прилавка толстухи.

— Довольно, — распорядился Кевин, и начал пробивать им путь в узком, забитом народом проходе между прилавками.

Фрэнк поспешил за ним, следом — Красавчик, издавший разочарованный вздох.

Вопли чаек, залетавших под купол крытого рынка, резали уши, от ругани торговок и покупателей болела голова. Воздух так пропах свежей и тухлой рыбой, что Фрэнку казалось — легкие у него забиты чешуей. Ох, нескоро ему захочется съесть что-то, что плавало.

Дойдя до середины ряда, он обернулся и увидел, что торговки обнимаются и лобзают друг друга в щеки с тем же пылом, с каким вели войну.

А впереди, вокруг одного из прилавков, собралась небольшая толпа. Любопытные стремились пробиться вглубь, те же, кто, напротив, с боем пробивался на свободу, подогревали их раж восклицаниями вроде: "Ничего себе!" и "Вот чертовщина!"

Глаза у Красавчика сразу загорелись. Он полез в самую гущу, завывая: — Именем закона!

Кевин расталкивал людей молча, но эффективно, и Фрэнк, который, что греха таить, тоже загорелся любопытством, протиснулся внутрь вслед за его широкой спиной.

Что-то большое и темное, похожее на человеческое тело, лежало на груде рыбы и морских гадов. Головы других любопытных не давали рассмотреть получше, но Кевин сделал пару резких движений, и им пришлось потесниться.

Фрэнк поймал себя на том, что смотрит на чудище с открытым ртом.

Русалка, подумал он. Но если русалки из нянюшкиных сказок были красотками, прекрасными девами с серебристым хвостом, это существо на первый взгляд имело больше от зверя, чем от человека. Когти на изогнутых пальцах немногим уступали медвежьим, сведенное гримасой лицо — отвратительно и пугающе: злобный оскал обнажил ряды острых зубов, носом служили две небольшие дыры. На шее Фрэнк заметил жабры, а череп вместо длинных шелковистых волос покрывала чешуя. И все же существо по всей очевидности принадлежало к женскому полу — чуть ли не первым, что ему бросилось в глаза, были маленькие обвислые груди, да и в роже, какой бы страшной она ни казалась, виделось что-то такое…

Где-то пониже груди тело начинала покрывать чешуя. Ближе к хвосту — длинному и толстому, с плавниками, она становилась плотнее и гуще. Возможно, когда-то чешуя блестела и переливалась, но сейчас, когда от тела исходил слабый запах гниения, выглядела темной и тусклой.

Рядом с чудищем стоял с хозяйским видом бородач, чье занятие выдавали наколки на жилистых, как тросы, руках.

Общий гам прорезал визгливый голос заправлявшей здесь торговки: — Эй вы там, трое, покупайте чего надо или валите от моего прилавка.

— Мы — Красные Ищейки, глупая баба, — не слишком уверенно прикрикнул Красавчик.

— Да хоть ангелы Господни, это моя лавка, и она тут не для того, шоп на нее любовались.

— Успокойтесь, добрая женщина… — начал Фрэнк.

— А ты не говори мне, что делать в моей собственной лавке, щеночек, еще молоко на губах не обсохло. Хотя коли дашь мне хороший сочный поцелуй, так и быть, смотри затак.

Толпа ответила одобрительным хохотом.

— Рад бы, красавица, но я помолвлен с другой. Заплатите ей, — сказал Фрэнк спутникам.

Ворча, Красавчик начал развязывать кошелек. — Дай, что ли, полфунта мидий, остреньких. Эй, приятель, так что это такое за тварь?

— Русалка, — гордо пояснил моряк. — Попалась в наши сети недалеко от городских стен.

— Придумали бы новый трюк, что ли, — фыркнул Грасс, презрительно разглядывавший странную тварь. — Это надувательство старо, как мир.

— Ты сказал "надувательство", красная шавка? — моряк побагровел.

— Именно это я и сказал. Эта, с позволения сказать, "русалка" изготовлена лучше многих, но принцип тот же. Ваша братия любит хвастаться разными диковинами из далеких стран — искусными подделками, разумеется. Голова обезьяны, тело… хм, тюлень, или что-то подобное, руки человеческие, куплены в анатомическом театре или просто стырены с кладбища.

Некоторые начал поддакивать, другие заспорили.

— Так и есть, дурят честной народ, и все тут.

— Ежели эти твари бродят по нашим собственным улицам, отчего им не жить в речной пучине?

— Во-во, у моего племяша в подвале дома точно что-то живет! Пиво ворует из бочек только так…

— На днях вот целая лодка с пассажирами исчезла внизу по течению, только одну голову потом выловили, да и та…

— То сотворили не чудовища, дубовая твоя башка, а Угри.

— Заткни свою сраную пасть, болван, какой угорь такое сделает?

— Угорь на двух ногах, пентюх! Разбойники, что промышляют на реке, пустая твоя голова!

Рыбак начинал походить цветом лица на вареного краба. В мощной лапе появился длинный изогнутый нож, и Фрэнк напрягся, приготовившись к стычке. — Тюлень, говоришь? Ах ты пес брехливый!

Острие ножа глубоко вошло в выпирающий живот русалки, гниющие ткани легко разошлись под лезвием. Моряк засунул внутрь руку, копаясь в зловонных внутренностях. А когда вытащил, то сжимал в пятерне маленькое темное тельце, с которого капала слизь. Недоразвитое тельце младенца со сросшимися ножками.

— А это видал? — он триумфально сунул трупик под нос Грассу, который оглядел его, не впечатленный.

— Хм, вы могли взять труп недоношенного младенца или детеныша обезьяны и зашить в животе вашего чучела. Работа отличная, это я признаю.

Он ведь нарочно их бесит, подумал Фрэнк. Ему ли не знать, какие твари могут скрываться во мраке?

— Ах ты шавка паскудная! — заревел моряк, окончательно взбешенный. Он швырнул недоноска на груду рыбы и дернулся к Кевину, от которого его отделял прилавок.

— Хей, полегче, — На пути его встал Красавчик. Жилистые руки ударили Ищейку в грудь, и тот едва не упал.

Фрэнк устремился к моряку, но между ними вырос Кевин, и разгорячившийся верзила отправился мордой прямо в собственный товар. Что ж, это его слегка охладит.

— Поганые Ищейки! — когда моряк сумел распрямиться, отправив на пол серебристые потоки рыбы, то в драку больше не полез. Забился в дальний угол, и продолжил ругаться оттуда. — И тут вы! Убирайтесь отсюда! Всюду нос свой суете! Вон!

Его поддержала торговка, замахиваясь полотенцем. — Покою не дают честным людям, мерзавцы, я вам дам, бить честного человека в моей лавке!

По толпе прокатился раздраженный гул. Слово "Ищейки" передавалось из уст в уста, сопровождаемое нелестными эпитетами, эхом унеслось за стены лавки.

— Идем, — процедил Грасс краем рта. Он двигался к выходу, положив руку на рукоять меча, и агрессивно настроенные горожане нехотя давали ему дорогу, выплевывая вслед оскорбления. Фрэнк и Красавчик шли рядом, и втроем им удалось выбиться в проход между рядами.

— Поганые Ищейки! — Что-то холодное и склизкое шмякнуло Фрэнка по щеке. Он не сразу понял, что случилось — прежде в него не швырялись тухлой рыбой.

— Ах вы негодяи! — взревел Красавчик, хватаясь за меч и обводя толпу взглядом. — А ну признавайтесь, какая сука это сделала?

Меткая. Фрэнк тоже огляделся, но бросить рыбину мог любой. На них смотрели угрюмо, со злобой. И если когда-то он не понимал, за что Ищеек так ненавидят, то после знакомства с Крошкой у него появилась пара идей.

— Оставь их, — велел он Красавчику.

Когда они вышли из-под купола крытого рынка к толчее вокруг отдельных лотков, напряжение немного спало. Кажется, здесь люди питали к ним не больше неприязни, чем все другие честные жители Сюляпарре.

А дальше простиралась площадь Плясунов… Фрэнк, конечно, уже бывал на ней — тут билось сердце Нижнего Города, возвышалось великолепное здание Ратуши, а рядом с ним — Дворец Правосудия, чья арка вела на Королевский мост.

Один раз Фрэнк застал на площади временный рынок, где продавали заморские ткани и специи, другой — толпу протестующих, вопивших о повышении налогов. Вот только никаких танцоров и плясунов ему здесь видеть не приводилось. До сегодняшнего дня.

— Ну что ж, мой лорд Делион, я хотел, чтобы вы познакомились с этим местом, — сказал Кевин, обводя панораму площади широким жестом. — Каждый должен иметь возможность полюбоваться результатом трудов своих. Из пеньки, что мы сучим, здесь сплетают веревку.

Площадь казалась сегодня непривычно тихой, но то было зловещее спокойствие. Стража оцепила ее западную половину, оттеснив немногочисленных зевак. За живым заграждением — два помоста, на каждом — по три виселицы.

Сейчас там шла непрерывная работа, спорая, слаженная: на двух виселицах в последней пляске уже сучила ногами пара несчастных, с третьей служители снимали обмякшее тело, на четвертую подталкивали щуплую фигуру с заведенными за спину руками.

Тут тоже летали чайки, но в вышине кружили и другие птицы — стервятники. Они проносились над виселицами и шеренгой обреченных, над любопытствующими и над палачами, а те, что посмелее, опускались на телегу, заваленную трупами, и рвали тела когтями и клювами, острыми как ножи.

Красавчик, помахав кому-то рукой, бодро припустил вперед, к цепочке стражников. Туда же двинулся и Грасс. Фрэнку ничего не оставалось, как следовать за ними, пусть и без малейшего желания. Когда-то мальчишкой он уже смотрел, как вешают преступника, и зрелище не пришлось ему по душе.

— Привет, Даг!

— Привет, Красавчик! — у немолодого стражника был скучающий, сонный взгляд. Знакомцу он явно обрадовался, а на Грасса покосился неприязненно. — Ну что, споришь на десять медяков, что она не отдаст Богам душу до того, — он обернулся, задирая голову, к Ратуше, к великолепным часам на ее центральной башне, — до того, как Старый Дракон пробьет два? —

— С такой тонюсенькой шейкой? — Красавчик присвистнул. — Ищи дурака!

Фрэнк проследил за его взглядом.

На дальнем помосте, под самой петлей, стояла миловидная девушка, поддерживаемая с двух сторон служителями. Ветер трепал светлую челку, взгляд, отрешенный уже от всего земного, смотрел в неведомую даль.

Вид этой одинокой тонкой фигурки поразил Фрэнка в самое сердце.

Пожилой, усталого вида Пастырь торопливо обрызгал девушку освященной водой, скороговоркой пробормотал молитву. На голову ей надели мешок.

— Скажи, добрый человек, — спросил Фрэнк стражника, — не знаешь ли ты случайно, что она сде…

В воздух взмыл алый платок, помощник палача выбил скамью у девушки из-под ног, и несчастная полетела вниз. Веревка дернулась, напряглась, выдержала, раскачиваясь из стороны в сторону. Тело бедняжки отчаянно изгибалось, ноги сучили в воздухе, ища опору. На деревянный помост струилась моча.

— …лала…

За плечом прозвучал голос Кевина: — По-моему, это уже не особо важно.

— Но она такая юная и.. — Горло что-то сдавливало. Фрэнк отвернулся, охваченный жалостью и отвращением, но перед его глазами все стояли тонкие голые ноги, бьющиеся, бьющиеся, бьющиеся в жутком танце.

Красавчик пожал плечами. — Может, принесла ублюдка в подоле и придушила, много тут таких бывает. А может и украла чего.

— Не слишком ли это жестоко, за воровство? -

Ему ответил стражник по имени Даг. — Раньше за покражу могли выпороть или клеймо поставить, но сейчас господа судьи стали злыми, как черти. Слишком много всякой голытьбы развелось, и местной, и беженцев всяких. За все отправляют на виселицу, даже ежели ты украл меньше, чем на полумесяц. Вот только желающих сплясать на Веселых Тетушках меньше не становится. Господа судьи слишком жирны, и в расчет не берут, что голодная смерть пострашнее петли будет. А за что эту девицу — я прослушал. Я уже давно не слушаю.

— Я вас понимаю, командир, жалость да и только, вешать такую смазливую девчонку, — подмигнул ему Красавчик. — Уж такую-то можно бы получше употребить!

На опустевшую виселицу рядом с той, где еще дергалась в последних конвульсиях девушка, притащили крепкого парня. Здоровяк, похожий на молодого бычка, упирался и зыркал по сторонам безумным взглядом, в котором осталось мало человеческого. Держать его приходилось сразу четверым.

— Спорим, этот пропляшет минуты три, не меньше? — оживился Даг.

— С тобой спорить — себе дороже, — отмахнулся Красавчик. — Ты знаешь, кто тут лучше узлы вяжет, а кто работает кое-как.

Фрэнк отвернулся. Теперь он смотрел туда же, куда падал последний взгляд осужденных — туда, где, возносясь над всеми другими строениями, сиял надеждою на загробное спасение золотистый купол храма. А за ним — манящая паутинка корабельных мачт, словно символ недостижимой свободы. Фрэнк мог только представить, как хотелось несчастным висельникам оказаться на одном из кораблей, приходивший в порты столицы…

С часовни храма хлынул медный гул. Старый Дракон ответил, пробив дважды.

Когда Фрэнк обернулся, будто влекомый неодолимой силой, тело девушки уже обмякло, и слегка покачивалось из стороны в сторону — печальный плод древа смерти. Здоровяка тоже засунули в петлю. Помощник палача висел на нем, обхватив руками и ногами.

— Родичи заплатили, видать. Никакого интересу, — Даг разочарованно махнул рукой. Поймав взгляд Фрэнка, пожал плечами. — Постоите здесь с мое — тоже заскучаете.

Труп девушки раздели и бесцеремонно бросили к остальным, в телегу, ненадолго спугнув стервятников. К этой телеге подъехала другая, остановилась рядом. Троица молодых людей перескочили из нее в труповозку и принялась деловито рыться в груде тел. Вскоре они перетащили к себе труп девушки и другой женщины, мускулистое тело мужчины.

— А это еще что?

— Медики, командир, — откликнулся Красавчик. — Эти — явно студентики. Покупают трупы, чтобы резать в своих театрах. Прогресс науки, командир.

Фрэнку это было не по душе. — Неужто эти несчастные люди даже мирно упокоиться в земле не заслужили?

— Точно, богохульство и есть, — неожиданно согласился Даг. — Я слышал, в Андарге за такие штучки жгут на костре, и правильно делают.

— Может, пойдем уже? — сухо предложил Фрэнк Грассу. — Я нагляделся, поверь мне.

Обходить конвой не понадобилось. Даг помахал начальнику, тот кивнул, и стражники расступились, пропуская Красных Плащей.

Они зашагали к главной арке Ратуши мимо виселиц. Фрэнк старался туда не смотреть.

— Куда мы идем? — Он понял, что понятия не имеет о дальнейших планах Грасса.

— Работать.

Лаконичный ответ.

— А может, в кабачок? — предложил Красавчик, лукаво щурясь. — Обсудим, как ловить этого самого андаргийского шпиона…

— Закончим службу — отправляйтесь хоть в кабак, хоть в саму преисподнюю, куда посылал нас старик. А сейчас, я думаю, пришла пора использовать Его Лордство как наживку. Он сгодится для этого, во всяком случае.

— Наживку? — Красавчик нахмурился. — Что это ты задумал?..

Сзади донесся шум склоки. Оказалось, это молодые медики спорят со стражей, окружившей почему-то их повозку.

А потом Фрэнк заметил то, что поразило и напугало его больше, чем ночная тварь, чем все разговоры о возвращении Ордена. Девица, только что валявшаяся в повозке как марионетка с обрезанными нитями, теперь сидела в ней. Он видел ее обнаженную, прямую как палка, спину.

— Проклятье!.. — воскликнул рядом Красавчик. — Поглядим?

Не дожидаясь ответа, Ищейка припустил назад, к повозкам. Ноги понесли Фрэнка следом, почти помимо его воли.

Близко подойти не удалось — на пути встала стража. Суровые мужчины в черненых латах и фиолетовых плащах, с золотой розой на груди слева, ничем не похожие на сонных стражников конвоя. Личная гвардия Картморов.

— Эй, друзья, мы — Ищейки, не видите, что ли? — возмутился Красавчик, когда перед носом его скрестились алебарды.

— Так идите и выполняйте свой долг, а нам не мешайте выполнять наш, — ответил один из гвардейцев, глядя куда-то поверх головы Ищейки. Его тон не допускал возражений.

А Фрэнк смотрел на то, что разворачивалось за их спинами, и уже не понимал, на каком он свете.

Двое стражей с розой на латах подхватили ожившую девицу под бессильно повисшие руки и волокли к черной карете, ждавшей неподалеку. Стражи обернули ее тело плащом, но самое страшное осталось на виду — лицо, разбухшее, налитое темной кровью, почти черное. Кончик языка торчал изо рта, будто не помещался там целиком. Когда стража огибала повозки, Фрэнк успел разглядеть налитые кровью глаза, выпученные и бессмысленные.

Как она может быть жива? подивился он, и холодная дрожь снова пробежала по позвоночнику.

Фрэнк рассматривал загадочную черную карету, но на дверцах не было ни герба, ни других знаков. Только черный цвет. Окна — наглухо задернуты. Может, тайная служба?

Красавчик хлопнул его по плечу. — Идемте, командир. Развлечение закончилось.

Они побрели назад, туда, где остался Грасс, уже готовившийся пройти сквозь линию конвоя. Сзади долетали обрывки спора: медики втолковывали стражникам, что заплатили за эту девицу, и что в таком виде она подойдет им даже больше.

— Видел, Кевин? — воскликнул Красавчик возбужденно. — Красотка живехонька.

Кевин пожал плечами. — Повешение — метод ненадежный. Она не первая и не последняя, кого недодушили. И все же в голосе его звучало сомнение.

Фрэнк вспомнил услышанную в детстве жуткую историю о человеке, которого вешали трижды, потому что два раза лопалась веревка. — Скажи, добрый человек, — обратился он к одному из стражников, мрачному коротышке в потертых доспехах, — ее ведь не повесят еще раз?! Фрэнк решил, что если это так, он бросится спасать девушку с мечом в руках — и будь что будет.

— В старые добрые времена вздернули бы по новой, и вся недолга. Но теперь вот постановили, что это, видите ли, слишком жестоооко, — протянул в ответ стражник и смачно сплюнул. — Их всех куда-то увозят, в тюрьму, видать.

— Их всех?! — удивился Фрэнк. — Как часто такое случается?

— Как часто — не скажу, — коротышка дернул плечом. — Но я тут раз в месяц стою, и хорошо ежели один караул пройдет без того, чтобы кто-то из мертвяков не ожил. Совсем вешать разучились, я вам скажу. Позор, просто позор.

XI. ~ Дохлый пес — II ~

I.

Позади осталась Ратуша и площадь Плясунов, где так уродливо, лишившись покрова тайны, кривлялась старуха Смерть. Сейчас вокруг бурлила Жизнь — улицы были полны народа, в гуще которого прокладывал путь их маленький отряд. Боги, сколько людей! С каждым поворотом в поток вливался новый ручеек. Давили со всех сторон — спереди, с боков, сзади. Красавчик бодро покрикивал "Посторонись!", Кевин молча толкался, Фрэнк обалдевал.

За время недолгой учебы в Академии, он так и не успел толком освоиться в столице, а уж после мертвенной тишины Скардаг не раз испытывал на улицах что-то вроде головокружения — и это глядя на мир со спины коня! Сейчас Фрэнк тонул в людском море. Запахи, звуки, краски, — его захлестывали волна за волной, и стоило труда удержаться на ногах.

Он ни за что бы не стал жаловаться — тоже мне, неженка! — но, к счастью, Красавчик понял его состояние, крепко взял под локоть, и потащил вперед.

— Этот город! — весело подмигнул Ищейка. — Я полгода к нему привыкал, не меньше. Еще чуток и выгребем. Главное, следите за кошельком, командир.

Впереди, в тени крытого перехода, сцепились колесами телега и карета, перегородив дорогу. Пока кучер и возчик щедро одаривали друг друга поношениями, толпе приходилось просачиваться сквозь узкую щель. Втиснулись туда и Ищейки.

Фрэнк заметил, что из-за занавески в окне кареты выглядывает дама, хотел прийти ей на помощь — но куда там! Его уже несло дальше неудержимою силою — двигайся, ротозей, или затопчут!

Их затянуло в темную улицу-кишку, зажатую меж сплошными рядами трехэтажных домов. Фрэнк видел вокруг только головы, шапки и шляпы с перьями, уши заложило… зато обонял он прекрасно. Кислый запах грязных тел и ядреная вонь подмышек, дубленая кожа, цветочные притирания, навоз под ногами… Дышать — невозможно, а не дышать едва ль научишься и за полгода.

Только свет, что брезжил вдали, дарил надежду на освобождение.

В конце улицы возник небольшой затор. Фрэнка вдавило в Кевина, и теперь перед глазами был только затылок Грасса. Их еще раз хорошенько сплюснуло, тряхануло… и выплюнуло наружу.

Давление исчезло. Людской поток растекался по свободному пространству: кто-то задерживался у лотков со сластями и пирожками, у решеток, на которых жарились каштаны, кто-то вставал в круг других зевак, чтобы, раззявя рот, уставиться на жонглера, на радужное мельтешение его шаров. Иные сразу устремлялись дальше, к желтевшим впереди кронам кленов и лип. Откуда-то из-за деревьев неслись веселый рокот барабанов и пение труб, вопли зазывал и радостный визг детей.

Фрэнк смотрел по сторонам, сразу забыв про боль в ребрах и оттоптанные ноги. Тут он раньше не бывал, но звуки ярмарки узнал сразу. Но ведь Кевин привел их сюда не смотреть на акробатов?

Друзья оттащили Фрэнка в сторонку.

— Скоро пойдете бродить один, — без обиняков начал Грасс. — А для начала, вы оба, переоденьте плащи подкладкой наружу.

И показал пример. Мгновение — и они уже не Красные Плащи, а просто коричневые.

— Ты уверен, что стоит подвергать командира риску? — Красавчик, хмурясь, вглядывался в лицо соратника. — Не слишком ли — для первого дня?

— Надо пользоваться тем, что его физиономия еще не примелькалась. От нас двоих несет Ищейкой, что в плащах, что без них.

Похоже, намечалось что-то интересное!

Кевин окинул Фрэнка пристальным взглядом. — Пожалуй, пистоль тоже отдайте.

Фрэнк послушался.

— Смотрите, командир, — многозначительно заметил Красавчик, — ежели не хотите, можете не участвовать! Рисковать шкурой — наша работа.

— Конечно, хочу! — Надоело, что его берегут, как девицу на выданье. — А что я должен делать?

— Это Сады Фешиа, — пояснил Красавчик, когда они снова стали частью толпы. — Тут ярмарка круглый год. Отличное местечко, сами увидите! Фокусники, травля медведей, акробаты, все, что душе угодно. Правило только одно, и его надо зарубить на носу. "Следи за кошельком!"

— Погоди-ка — Фешиа? Как в Ксавери-Фешиа? — Фрэнк вопросительно взглянул на Грасса.

— Ну да, — нехотя ответил тот, отталкивая с пути зазевавшегося прохожего. Тот сердито развернулся, зыркнул на Кевина — и тут же как-то сник. — Когда-то здесь все принадлежало моим предкам. В те времена, когда Сюляпарре еще не превратилось в страну торгашей.

— Как интересно!

Кевин фыркнул. — Это даже мне не интересно, тем паче вам. У семейства Фешиа уже давно нет ничего, кроме спеси. А я с родичами и словом в жизни не обменялся.

Я тоже, подумал Фрэнк, но было не время для обмена печальными историями.

— Никогда не берите здесь шлюх, опаснее — только портовые, — предупредил Красавчик с видом знатока, каким, несомненно, и являлся.

Вход в Сады отмечали два столба, поднимавшиеся к верхушкам лип. В побитый временем камень были врезаны знаки слярве, навершия походили на клыки. Меж древними столбами кто-то неуважительно натянул алые ленты; пришитые к ним бубенцы звенели на ветру. А под ними, присоединяя свои голоса к голосу бубенцов, проходили люди, спеша в Сады, веселиться.

Пара изгибов песчаной дорожки, и из-за деревьев показался старинный особняк. Он казался дряхлым стариком, что молчаливо хмурится, погрузившись в думы о былом. Ослепли забитые досками окна, почти полностью стерся герб над входом — видны лишь очертания странной, чудовищной фигуры. На крыше — пролысины обвалившейся черепицы, а по кирпичной стене ползет оскорбительная надпись.

Вокруг же стоял гвалт. Глотку драли, не жалея, продавцы воды, требухи и брошюрок, странствующие цирюльники, предсказатели, уличные торговцы… Фрэнк слышал, что Сюляпарре — город больших возможностей, и здесь он в этом убедился. Ему предоставлялся шанс, не сходя с места, выпить сладчайшей в мире воды, прочесть о самых потаенных секретах двора, продать одежду или отдать ее в штопку, приобрести по дешевке ву'умзенские рубины, кости колдуна или зуб Святого Юля, наточить меч, узнать будущее, свое и мироздания, и получить лучшую в жизни стрижку, — и это лишь малая толика того, что предлагали Сады Фешиа.

Первым, что бросилось Фрэнку в глаза, было изваяние, возвышавшееся над толпой, — судя по короне, статуя какого-то древнего принца. Ее тоже не пощадили, обмотав гирляндами и яркими лентами. Рядом с каменным постаментом возвели деревянные мостки, а оттуда вещал, перекрикивая все остальные вопли, плюгавец в драном костюме. Лицо — красное от натуги, в руке — лист, которым он сотрясал как оружием.

Когда Фрэнк разобрал, что за слова вылетают из его рта, рука так и потянулась к мечу. Лорд Томас-де злодей, питающийся плотью младенцев, его жена — величайшая блудница со времен Анастази Ардаз, а чудовища, что тревожат ночной покой горожан, насланы на Сюляпарре Богами в наказание за черные грехи властителей. Одно из чудовищ — двухголовый червяк — даже появилось во дворце, где возвестило человечьим голосом — "ежели сюляпаррцы не свергнут власть самозванца, что захватил власть над ними, и не отдадут ее истинному наследнику дома Силла, по прошествии шестиста шестидесяти шести дней мир погрузится в вечную тьму".

Красавчик заметил порыв Фрэнка. — Пусть с ними разбираются Серые, нам не за то платят. К тому же, мразь эта все равно убежит, а народ — прикроет.

— Здесь в мутной водичке плавает много хищных тварей, а зеваки — добыча, — сказал Кевин. — Приглядитесь получше.

И впрямь, зеваки сами были интересным зрелищем. Вот огромный ву'умзенец в золотом с перьями тюрбане кутается в плащ, подбитый мехом; у него лицо цвета эбенового дерева, большие кольца распирают гротескно оттянутые мочки. С плеч троих влисцев свисают меха еще роскошнее: мужчины громко переговариваются на своем гортанном наречии, звучащем на слух Фрэнка как пародия на сюляпаррский. Один, самый высокий, — в накидке из волчьей шкуры, надо лбом скалит зубы волчья морда.

Нашлась в толпе и группа андаргийцев, смуглых людей в черном, с длинными узкими мечами и кривыми кинжалами у пояса. Заносчивые, воинственные оборванцы — вот как они выглядели. Фрэнк присмотрелся к лицам, но хотя два из андаргийских носов и тянули на ястребиные, и под всеми носами чернели усы, больших шрамов он не заметил.

Кроме них, брехуна слушали, забыв обо всем на свете, богатый господин в подбитом алым шелком плаще и старуха в драной накидке, солдат с обожженным лицом и ремесленник, пузатый купец, шлюха и почтенная госпожа с детишками. Даже карета с гербом остановилась неподалеку, а из ее окна, прикрывая лицо веером, выглядывала дама. Вокруг сновали торговцы закусками да вездесущие мальчишки, которые пробирались поближе к сцене там, где протиснуться, казалось, мог бы лишь угорь.

Сперва понять что-то в этом мельтешении и суете казалось Фрэнку невозможным, но затем кое-что привлекло его внимание. Один мальчишка, обычный столичный оборванец, все терся рядом с господином в плаще с алой подбивкой, остановившемся послушать оратора.

Фрэнку показалось, он заметил, как рука мальчишки юркнула под плащ. Впрочем, движение было таким быстрым, что могло ему просто почудиться. Господин в плаще, — дородный, дорого одетый мужчина высокого роста, — продолжал как ни в чем не бывало смотреть на сцену поверх голов других зевак.

Потом сорванец развернулся и припустил туда, где стоял, привалившись к дереву, невзрачный тип в потертой куртке. Мальчишка сунул ему в руку что-то, сразу исчезнувшее под курткой, и побежал назад, в толпу. А тип все грыз яблоко, лениво поглядывая по сторонам, — на вид, обычный скучающий зевака.

— Мальчишка обокрал господина в плаще! — воскликнул Фрэнк, дернувшись вперед.

Грасс удержал его. — Почти верно, мой лорд. Этот высокий господин, "щука", вытащил кошелек у толстого купчары спереди, и отдал его мальчишке, "мальку", а тот сдал добычу сборщику, "рыбаку".

— Дело обычное, мы их не дергаем, — объяснил Красавчик равнодушно. — Но вы учитесь приглядываться и понимать, что творится вокруг, не помешает.

Движение Фрэнка не осталось незамеченным — "рыбак" вдруг громко свистнул, и исчез за деревом. Мальчишка растворился в толпе, еще парочка зевак заспешили вдруг прочь, и только господин в плаще остался невозмутим.

Кевин нахмурился. — Лучше нам расстаться, пока все Сады не узнали, что вы — заодно с нами.

— Расстаться? — Фрэнк не понимал. — И что я должен буду делать?

— Просто гуляйте, командир, глядите по сторонам. Коли я правильно угадал, что у Кевина на уме, — Красавчик покосился на Грасса, — вы нам послужите приманкой. Нас-то уже многие знают, да и разит от нас с Грассом псиной за версту.

— Постарайтесь изобразить наивного до глупости деревенщину, который впервые заявился в столицу, — уточнил Кевин. — В общем, расслабьтесь и ведите себя, как обычно.

Фрэнк безропотно проглотил этот комментарий. Ему понадобилась пара мгновений, чтобы осознать новое развитие событий, а затем он побрел прочь. Гулять так гулять.

Сперва Фрэнк с трудом удерживался, чтобы не обернуться туда, где оставил спутников. Вертел головой, изображая любопытство, а сам с горячим нетерпением ждал, когда к нему подойдет хотя бы самый завалящий злоумышленник.

Но прошло всего-ничего, и ярмарочная круговерть захватила Фрэнка целиком. Хорошо еще, что кошель свой он крепко сжимал в руке, а то живо бы его лишился.

Из него вышел отличный зевака — после Скардаг ему все было интересно. Фрэнк остановился повосхищаться канатоходцем в зеленом костюме, выполнявшим под небом немыслимые трюки, и оставил его помощнику немного денег. Спустил горсть медяков, играя в "три скорлупки". Позволил зазывале затащить себя в шатер, где полюбовался на женщину, чьи глаза по-кошачьи светились во тьме, а потом — на заспиртованного младенца в банке, у которого имелись зачатки крыльев, а ручки походили на клешни. Похлопал силачу-влисцу, с бородой как шкура кабана, на потеху публики гнувшему железо и гасившему факелы ладонями. Вот только от настойчивых предложений вырвать зубы без всякой боли Фрэнк отказывался, решив отложить этот опыт на будущее.

Заглядываясь на ярмарочные чудеса — а заодно и на хорошеньких девушек, каких в толпе было немало — Фрэнк постепенно продвигался на север. Там, поднимаясь выше верхушек лип, серели круглые стены амфитеатра. Верхний ярус уже начинал разрушаться, и все же строение впечатляло — грозное, величественное, как само прошлое Сюляпарре.

Фрэнк прежде видел верхушку амфитеатра с реки, читал о нем в книгах. Когда-то здесь разыгрывали мистерии и устраивали бои во славу демонов, которых язычники звали богами, а после прихода Истинной веры — проводили турниры. Но и тогда и теперь амфитеатр иногда превращался в место публичных казней. Будет неплохо наконец осмотреть его вблизи.

В книгах писали, что в погибшей Империи эолов амфитеатр Сюляпарре считался бы карликом, но подойдя к нему, Фрэнк оказался в тени великана. Здесь тоже толпился народ — зазывалы и любопытные, со всех сторон в уши лились причудливые говоры провинций и чужеземная речь.

Фрэнк собрался обойти толстые стены по окружности в поисках входа, но забыл обо всем, заметив невдалеке трех слонов. Да, да, на самых что ни на есть всамделишных, живых слонов! Правда, Фрэнк представлял их себе побольше размером — по меньшей мере с двухэтажный дом, а эти три были ростом с крупную лошадь. И все же он узнал их — уши, похожие на веер и эту длинную штуку, свисавшую спереди, словно хвост, который приставили не с той стороны. Слонов ему доводилось видеть во дворце Харлок — на шпалере и в виде статуэток, но живьем — ни разу.

Фрэнк подобрался поближе, протискиваясь меж других зевак.

На шпалере в Харлоке слон со всадником на спине, облаченный в доспехи, давил разбегавшихся во все стороны солдат своими лапами-столбами. У этих трех слоников вид был вполне мирный. Одетые в сверкающие попоны, они стояли на месте, подергивая большими ушами. Фрэнку они показались даже милыми, несмотря на дурацкие отростки, уродовавшие морды бедняг.

Смуглый, коверкавший слова чужеземец, видимо, владелец слонов, громко спорил о цене с пожилым кавалером в изысканном наряде, который показался Фрэнку смутно знакомым.

— Какой-то важный тип из дворца, хочет купить их для дворцового зверинца, — ответил на вопрос Фрэнка один зевака.

Из беседы нарядного кавалера с чужеземцем Фрэнк узнал, что смотрит на редких карликовых слонов из Аруби. Он представил, как обрадуется Дениза маленькому слону… К разочарованию Фрэнка, в торг скоро вмешалось третье лицо. Толстяк, назвавшийся представителем дома Хаген, с легкостью перекрыл предлагаемую цену, приобретя всех трех животных. Человек Картморов удалился с видом глубоко оскорбленным, а толстяк заплатил задаток, пообещав отдать остальное, когда мастер зверинца его господ удостоверится, что это и правда карликовые слоны, а не просто слонята.

— Эти Хагены могут даже трех слонов проглотить, не разжевывая, — заметил сосед Фрэнка слева.

Фрэнк вздохнул про себя, сожалея, что не может купить Денизе слона — даже если опустошить дома все сундуки, хватит разве что на одну ногу.

— Ты как думаешь, что это у них спереди?

Фрэнк вздрогнул и обернулся — он все же зазевался! Справа стояла весьма привлекательная девица — симпатичная треугольная мордашка, круглые янтарно-карие глаза с очень белыми белками, широкий пухлый рот… Наряд, слишком легкомысленный для холодного дня, позволял оценить аппетитную фигурку, тем более, что шнуровка лифа разошлась сверху и не стесняла пышный бюст. Фрэнк не мог не заметить очертания сосков, натягивавших тонкое полотно рубашки, веснушки, убегавшие в ложбинку между грудями. Шерстяная шаль, накинутая на плечи, едва ли могла спасти девицу от осенней зяби.

Девица разглядывала зверей, с таким интересом, что даже привстала на цыпочки. Невысокого роста, она была Фрэнку по плечо.

— Думаешь, это рука или хвост у них там спереди? — уточнила она.

— По-моему, это такой очень длинный нос, — сказал Фрэнк, припоминая отрывки из "Многообразия тварей" Терезита.

— А кушают они чего? — Речь девицы, как и простая одежда, выдавали ее низкое происхождение. На ногах — сбитые башмаки, юбка подлатана… Шлюха, скорее всего. Или служаночка, вышедшая поискать приключений, — вот только сегодня был не праздничный день и не конец недели.

— Мне кажется… — Он покопался в памяти. — Мне кажется, они хватают этим носом мелких животных, душат и отправляют в рот, — Фрэнк был почти уверен, что прав.

— Ооо! А ты — малый образованный, как погляжу.

— Да нет, что ты. Так, читал немного.

Слонов, переодетых в скромные теплые попоны, повели прочь, и девица обратила все внимание на Фрэнка. — Холодно, как в сердце скряги, да? — она зябко повела плечами.

— Тебе стоит… — он сделал движение, показывая, что она должна завернуться в шаль, и поймал себя на том, что таращится на пышную грудь.

Он поспешил отвести взгляд, но девица и не думала смущаться. — Ты впрямь хочешь, чтобы я укуталась, как дряхлая старуха? — она сильнее выгнула спину и улыбнулась с очаровательным нахальством.

— Нет, — признался Фрэнк. Он потянулся к пряжке плаща, чтобы предложить его новой знакомой, но она скользнула к Фрэнку, и, обвив его рукой за талию, прижалась поплотнее. Может, девица и замерзла, но от тела ее исходило тепло.

— Эдак ни один дрогнуть не будет. Я — Анни.

— А я — Фрэнк.

— Ну что, сходим в какое теплое местечко, выпьем, погреемся? Я тут уж час брожу.

— Даже не знаю… — он огляделся по сторонам, будто в рассеянности. Красавчик, затесавшийся поблизости среди зевак, поймал его взгляд и слегка кивнул. — Выпить бы я выпил, да только в этом городе не кабатчики, а разбойники, так и норовят надуть.

— Это потому, что с тебя сразу видать, что не местный. Я знаю отличное местечко тут рядом, воды в вине самая малость, а хозяин — мой знакомец.

— Ну, коли так… — Фрэнк и правда не был уверен, стоит ли ему покидать площадь. Входило ли это в планы Ищеек? Но ему было велено искать приключений на свою голову, и приключение, скуластое и медноволосое, само нашло его. — Пошли, почему бы и нет!

— Заодно расскажешь, откудова родом. Я страсть как люблю слушать про новые места. И новым штучкам всегда не прочь поучиться, ежели понимаешь, о чем я.

— Что ж… я человек занятой, но немного времени, пожалуй, найдется.

— А мы его тратить впустую не будем, — захихикала Анни.

Рука девицы обвила его талию, и они покинули Сады, обнимаясь, как нежная парочка. Фрэнк предполагал, что друзья следуют за ними, но уверен не был.

Сады вплотную окружала городская застройка. Пока они шли по извилистой улице, ведущей куда-то на восток, девица все сильнее прижималась к Фрэнку. Ее бедро касалось его бедра, сквозь тонкую ткань ощущалась упругая грудь. Ни сальные волосы, ни запашок не слишком чистого тела не могли свести на нет эффект, который оказывала ее близость. Фрэнк слишком давно не был с женщиной — если бы не сны, того гляди забыл бы, что с ними делать.

Конечно, в его снах, волосы у женщины были не медные, а иссиня-черные, и пахло от нее не потом, а горько-сладким ночным дурманом…

Будь начеку, одернул он себя. Следи за кошельком и оружием.

Дорога к кабаку увела их далеко от Садов, а когда он глянул назад, сделав вид, что ему надо поправить сапог, то не увидел на полупустой улице ни следа Ищеек.

II.

— А во дворце живут какие-нибудь прославленные привидения? — спросила Ренэ, не сомневаясь в утвердительном ответе.

Галерею заливали лучи полуденного солнца, лившиеся сквозь высокие, в пол, окна. Здесь, в полном воздуха и света длинном зале, разговоры о призраках звучали не слишком уместно. Но Ренэ давно не терпелось задать этот вопрос.

Бэзила он, кажется, позабавил. — Если бы каждый, кто в тоске и отчаянии испустил дух во дворце, остался в нем жить после смерти, от призраков здесь было бы не протолкнуться. А представьте себе, что было бы, если бы все, кто с начала времен умер насильственной смертью, во всех нескончаемых войнах, от рук убийцы или палача, продолжали бродить по земле? Призраки натыкались бы друг на друга и ссорились из-за каждого угла, не оставив места для живых. Им пришлось бы сидеть друг у друга на коленях!

Вместо решеток, стальное кружево на окнах сплеталось в настоящие кованые картины — птицы, летящие на фоне облаков, дракон в языках пламени, горы и реки. Узорчатые тени покрывали пол и заползали на стены.

Бэзил указал на мраморную статую голой девицы с маленьким бюстом и плоским задом. Наверняка какой-то шедевр, один взгляд на который заставил бы ее матушку, благослови ее Агнец, залиться краской. — Статуя резца великого Саджисси.

Это Ренэ ничего не говорило, что не помешало ей кивнуть с серьезным видом.

Бэзил и Ренэ проходили мимо других статуй, самой гармонии в белом мраморе, картин, на которых люди и животные казались совсем живыми. Но Ренэ ловила себя на том, что больше любуется Бэзилом. Он двигался по скользкому паркету словно в танце, совершенный и холодный, будто сам был ожившей статуей, каждый жест его — полон изящества. Казалось несправедливым, что природа отдала столько красоты мужчине, когда женщинам она гораздо нужнее.

— А это весьма удачный портрет моего деда.

На огромном холсте, Гидеон Картмор по прозвищу Жестокий восседал на коне в полном военном облачении, сжимая одной рукой поводья, а другую положив на эфес меча. Полные губы, выдающийся подбородок, сердитые брови — грозные черты выражали непреклонную волю и буйство страстей.

— Великий правитель, — вежливо заметила Ренэ, пытаясь вызывать в памяти уроки истории.

— На этот счет есть разные мнения, но скотина он был редкая. В этом, хотя бы, сходятся все.

Ренэ промолчала. Соглашаться было бы невежливо, спорить — странно. Его дед — ему виднее!

Она вернулась к занимавшей ее теме. — Неужели вы сомневаетесь в существовании призраков? Даже у нас в замке жило одно привидение, по кличке Косая Берта. Служанка, которая удавила своего младенца. При жизни она слыла вороватой, а с тех пор, как ее повесили, бродит ночью по залам и таскает ложки и платки, — Ренэ сказала это и тут же устыдилась вульгарности их местного призрака. — Конечно же, в Харлоке обитают куда более интересные привидения!

Бэзил как будто задумался, остановившись у окна. Поток золотистого света превращал его локоны в нимб вокруг головы. — Коли послушать слуг, так призраков здесь больше, чем живых людей. Некоторые встречали Эстлин Зеленоглазую. По их словам, она так же прекрасна, как была когда-то, но вместо глаз у нее черные раны, сочащиеся кровью. Она выплакала их, сидя в башне, куда ее заточил венценосный супруг.

По спине Ренэ пробежали приятные мурашки. Жена Последнего Принца и любовница Проклятого всегда интересовала ее, почти как леди Филиппа. Некоторые считали, что эта женщина стала причиной войны, и именно по ее вине Сюляпарре попало под власть Андарги. — Она была очень красива? — живо спросила Ренэ.

Бэзил дернул плечом. — Если огромный нос, покатый лоб и близко посаженные глаза — это красиво… Вы знаете, на этих старых фресках они все на одно лицо, и это лицо довольно уродливо. Может быть, вам повезет ее увидеть — говорят, она то и дело выглядывает из окна Горькой башни.

Это было бы просто восхитительно. — А я могу увидеть эту башню? Оттуда она выбросилась, да?

— Почти наверняка. Все зависит от того, какому историку верить. Впрочем, это можно сказать об истории в целом, не так ли? Лередон Красноречивый пишет, что она в отчаянии выпрыгнула из окна, когда узнала, что ее возлюбленный, Проклятый принц, привел в страну войска Андарги, чтобы отобрать у брата королевство и жену. Но Лередон в своем труде призывал к восстанию против захватчиков, так что… Ферис Хитромудрый утверждает, что Эстлин солгали, будто Проклятый принц погиб в бою, и она покончила с собой от горя. Я сам не исключаю возможности, что она просто свихнулась в башне от скуки, просидев целый год взаперти. А может, ее муженьку надоела неверная жена, вздыхающая по его красивому, всеми любимому брату? — Тонкие губы растянулись в улыбке, которая не касалась глаз. — В конце концов, убивать жен — любимое развлечение многих мужей, вроде охоты или карт.

— А Проклятый Принц был красив? — живо откликнулась Ренэ. О таких увлекательных деталях обучавший их пастырь не упоминал. Она едва не спросила "Так же красив, как вы?"

— Кажется, это единственное, что вас занимает, леди Ренэ, — усмехнулся Бэзил. — И чуть ли не единственное, с чем согласны все историки. Даже царственные родители предпочитали младшего сына старшему, и если бы принц Риан не рассердил отца, закрутив роман с женой брата, престол достался бы ему. Опять-таки, Ферис уверяет, что отец простил Риана перед смертью и назначил наследником, но ведь Ферис был летописцем андаргийского двора… И он опирается на слова их матери, обожавшей младшего сына. Прекрасный принц влюбляется в красавицу-жену старшего брата и теряет престол — история словно из романса, не правда ли? Но конец довольно уродлив. Как вы должны знать, Проклятого Принца зарезал патриот, Последний Принц умер на эшафоте. А если верить историям, которые ходят у нас во дворце, и которые вы не прочтете в исторических хрониках, когда Эстлин бросилась с башни, Последний Принц, ревнуя ее и после смерти, запретил прикасаться к телу. Так она и сгнила под стенами дворца у всех на виду. Вороны и коршуны рвали ее плоть, а собаки довершили начатое, — Бэзил смаковал мерзкие детали с кажущимся удовольствием. — А когда армия принца Риана приблизилась к городу, Последний Принц велел очистить ее череп от ошметков плоти, оправить в золото, и сделать из него кубок. И послал кубок брату.

Об этом старый пастырь тоже не рассказывал. — Как ужасно! — проговорила Ренэ в восхищении.

— Вы находите?

Бэзил не спеша продолжил путь по галерее и Ренэ следовала за ним, все еще под впечатлением от рассказа. Она обнаружила, что сочувствует влюбленным — нехорошо, конечно, отдавать свою страну во власть чужеземцам ради короны, но во имя любви, подсказывало ей сердце, можно сделать и не такое. А теперь еще и выяснилось, что Проклятый Принц был настоящим красавчиком, а его брат, хотя его и объявили святым мучеником, довольно противным типом.

— Говорят, из-за печальной участи Эстлин башню и назвали Горькой. Еще у нас есть Крылатая, Певучая, Змеиная и башня Филиппы — это я настоял, чтобы ее назвали в честь моей матери, а раньше она звалась просто Насест, черт знает почему.

По галерее промаршировала пара гвардейцев в фиолетовой с золотом форме. Проходя мимо, они отдали честь. Что ж, патруль — это хорошо, особенно когда во дворце в любой момент может появиться чудовище.

— Так значит Последний принц был… не слишком приятный человек?

— Одни говорят одно, другие — другое… Тому кто, как я, пожил на свете, всегда легче поверить в худшее, что говорят о людях. И потом, мне не нравятся те, кто запирает жен в башнях, — Бэзил остановился у очередного полотна.

У женщины на портрете было заурядное, но доброе лицо с мягкими чертами. Голова над воротником-горгерой, каких давно не носили, казалась лежащей на огромном блюде. Женщина держала за руку маленькую девочку, судя по сходству — свою дочь, в таком же мрачном и роскошном наряде. Волосы обеих отливали медью.

— Это моя бабка по отцу с моей тетей.

Серьезные серые глазенки девочки, державшей в руке щегла, казалось, смотрели прямо на Ренэ.

— Неужели это леди Вивиана? У нее ведь, кажется, другой цвет волос?

— Нет, тетя Вив — сестра моей матери, — нетерпеливо поправил Бэзил. — Эту тетку я никогда не видел. Еще со времен Конрада Картмора повелось, что один из детей Великого наместника воспитывается при дворе Андарги. Официально это считалось высокой честью, но, как сами понимаете, они становились заложниками верности наместников. Мой дед должен был лишиться одного из сыновей, но он пользовался таким доверием тогдашнего Императора, что ему позволили отдать ни на что не годную девчонку. Насколько понимаю, этот портрет сделали незадолго до ее отъезда.

Ренэ догадалась, каким будет конец этой истории, и ее охватила грусть.

— Когда мой отец возглавил восстание против Андарги, Луизу как раз выдали за андаргийского графа. К его чести, он отказался расстаться с молодой женой, и их казнили вместе.

Почему-то это казалось печальнее, чем трагическая гибель Эстлин и другие ужасы, которых она наслушалась. Может, потому, что произошло недавно, а не в ставшем легендой прошлом, а может, из-за малышки на портрете. И все же, подумала Ренэ, большое счастье внушить кому-то такую любовь, как та, что питал к Луизе ее муж.

— Для вашего отца должно было быть очень тяжело пойти на такую жертву. Выходило так, что возглавив восстание, Томас Картмор подписал своей сестре смертный приговор.

— О да, наверняка, — В обманчиво сладком голосе был яд. — Почти так же тяжело, наверно, отправиться на плаху через месяц после свадебных торжеств. Говорят, это убило и мою бабку, хотя она не видела дочь много лет. Но мой отец всегда был готов пожертвовать родней ради блага страны. Вот такой он героический человек.

Ренэ потупилась, смущенная. Многие люди не ладили с родителями, но выражать это так явно? Родителей полагалось почитать — хотя бы на словах.

Галерея подошла к концу. Бэзил предложил Ренэ взять его под руку, и они свернули направо.

— Слуги иногда встречают здесь Последнего Принца и Проклятого Принца, — вернулся Бэзил к прежней теме. — Они ищут друг друга, чтобы сразиться в последнем поединке, но никогда не находят.

— Столько призраков… Вы должно быть очень храбры, если совсем их не боитесь, — Немного лести не повредит.

— Бедняг, которые убили себя или были убиты? Бояться стоит тех, кто превратил их в призраков. А больше всего надо опасаться, как бы не сделали привидением тебя самого.

— И все-таки мне было бы жутковато здесь жить, — Ренэ поежилась, готовясь вступить в сумрачный переход. Сквозняк мазнул ее по плечам, холодный, как ласка с того света. — Особенно после этого ужасного чудовища…

Бэзил взглянул на нее, прищурившись, и Ренэ в который раз стало не по себе. — Разве я сказал, что мне не страшно? Я просыпаюсь и засыпаю в страхе. И вы бы боялись, если бы знали все, что известно мне.

III.

Заведение, куда привела его девица, называлось Великий Вепрь: на ветру поскрипывала грубо размалеванная вывеска в форме кабаньей головы.

Все так же в обнимку, они спустились в сумрачное полуподвальное помещение, где в этот дневной час посетителей было не много. Фрэнк огляделся — вроде кабачок как кабачок. Цедивший пиво кабатчик, здоровенный мужик со щетиной на подбородке и шрамом на щеке, имел вид отменно бандитский, но разве не известно издавна, что все его собратья и есть настоящие разбойники? Клиентура, на первый взгляд, вполне обычная — таких потрепанных типов с угрюмыми рожами на улицах полным-полно. На коленях у одного устроилась уличная девка, остальные сидели маленькими компаниями, разговаривая или прилипнув губами к кружкам. Всего Фрэнк насчитал восьмерых.

Анни потянула его вглубь кабака, поближе к огоньку, что плясал в камине. Человек, сидевший за столом под лестницей, проводил их острым взглядом: рядом с кружкой, к которой он прикладывался, лежал обнаженный меч. Тоже в порядке вещей — вышибала или что-то вроде.

Фрэнк выбрал место так, чтобы видеть вход. Девица скользнула на скамью рядом с ним и щелкнула пальцами, подзывая мальчишку-прислужника. Велела принести две кружки "Красного Дракона", что бы это ни было.

Одна из них оказалась перед Фрэнком. От ягодно-красной жидкости шел пар с ароматом специй, смотрелся напиток весьма аппетитно.

Фрэнк едва пригубил спиртное — кто знает, что там намешано. Кевин, конечно, не для того позволил ему уйти с этой девицей, чтобы Фрэнк хорошо провел время.

— Что ж ты совсем не пьешь? Чудной такой, — Анни растрепала ему волосы. — А я вот выпью.

И так и сделала, осушив свою кружку на четверть.

— Мне дурно от вина и пива делается, — объяснил он. — А ты пей, не стесняйся, я плачу.

— Конечно, платишь! А то! — она нагнулась и поцеловала его в губы, ее дыхание пахло корицей и мускатом. — Плохо от выпивки, вот уж невезуха так невезуха, — ее рука лежала у него на ноге, повыше колена. — Ну, отпей вот здесь вот, где я пила, немножечко, — она прижала кружку к его губам, и Фрэнк послушно глотнул. — Это почти как целоваться, да?

После этого, девица быстро расправилась с напитком. — Эй, вторую мне, да побольше джину, — крикнула она хозяину. — И орешков, знаешь, солененьких?

Возможно, это был сигнал, а может, так совпало, но через пару минут в кабак спустились еще двое посетителей, и начали решительно продвигаться в направлении их стола. Огромный конопатый детина шел первым, нацелив взгляд на Фрэнка. Второй, помельче, с перебитым носом, засучивал по дороге рукава куртки.

Заметив вновь прибывших, Анни не слишком убедительно взвизгнула и прижалась к Фрэнку в поисках защиты. Он нащупал рукоять меча.

Парочка остановилась перед их столом. Да, это были явные кандидаты в висельники. Прежние стычки оставили на грубых рожах неизгладимые следы, на щеке второго багровело уродливое клеймо. Фрэнк заметил короткий меч на поясе конопатого, кинжал в простых ножнах. Ломаный Нос имел при себе небольшую коллекцию ножей.

— Ни в чем я не виновата, Сэм, — заскулила Анни.

— Врешь, сучка, — предвкушая поживу, конопатый громила разыгрывал свою роль без особого чувства. — Признавайся, этот тип лазил к тебе под юбку, — он положил на столешницу массивные кулаки и наклонился вперед. — Что, парень, решил поразвлечься с чужой девкой? За такое можно и башки лишиться.

— Мы просто выпили немного, вот и все.

Ответом ему стал плевок, чуть не долетевший до Фрэнка.

— А я говорю, что ты лживый похотливый щенок, — с чувством произнес громила Сэм. — Спорю, уже обгадился от страха?

Пальцы Ломаного Носа танцевали, нетерпеливые, над самым большим из ножей.

Они провоцировали его — похоже, Фрэнк должен был нанести первый удар. Но что-то подсказывало ему, что так или иначе, а без ударов не обойдется.

— Я сказал, мы просто выпили, — повторил он спокойно.

— Молокосос трусливый, — отвращение мешалось в голосе с разочарованием. А потом Конопатый схватился за кинжал.

Оторвавшись от скамьи, Фрэнк потянул меч из ножен, но девица повисла у него на руке, причитая: — Не трогай его, Сэм, мы ничего дурного не делали, Сэм!

Фрэнк попытался освободиться, но она вцепилась в него мертвой хваткой. Ну же, ударь ее, подсказывал рассудок. Она поможет им тебя зарезать, и глазом не моргнет.

Ломаный Нос начал обходить стол справа — вот-вот зайдет сбоку.

Сэм сделал выпад кинжалом, от которого Фрэнк увернулся, однако настоящая опасность заключалась в левом кулаке громилы. Фрэнк понял это слишком поздно, когда уже летел спиной назад на встречу с полом, в глазах — искры.

Он приложился затылком о землю, все вокруг закружилось, зато от девицы он освободился.

Фрэнк тут же подскочил на ноги, слепо метнулся в сторону, ожидая в любой момент получить удар сзади — он уже слышал шаги за спиной. Налетел на стену, развернулся, выставив перед собой меч и кинжал. Зрение снова сфокусировалось, и он увидел, что Ломаный Нос отстал от него всего на какой-нибудь ярд.

Сейчас бандит замер, с ножом, уже занесенным для удара, прикидывая, насколько Фрэнк опасен.

Сэм неспешно присоединился к подельнику. Его меч уже покинул ножны, широкое лезвие — немного покороче, чем у Фрэнка. — Бросай меч-то, порежешься, — Холодные глаза Сэма изучали позу и оружие Фрэнка, и кажется, ни то ни другое его не впечатляло. — Мы тебя слегка поколотим, чтобы не трогал чужих баб, а убивать не будем, не боись. А шмотье твое нам на память останется.

Фрэнк заметил, что двое посетителей заспешили к выходу, опасливо оборачиваясь. Остальные уделяли Фрэнку и компании не больше внимания, чем собачьей склоке — пара ленивых взглядов, и все.

— Положи оружие, и мы тоже наше положим! — предложил Сэм.

Ага, а потом поднимете.

Его молчаливый подельник взял со стола кружку, взвесил в руке. Фрэнк приготовился уворачиваться, а затем и драться — за броском последует нападение.

— Красные псы! — крикнула девица.

Двое громил замерли. Фрэнк поднял голову, и с немалым облегчением обнаружил, что в дверях показались Кевин и Красавчик.

Они не слишком спешили.

— Именем закона! — гаркнул Ищейка с роскошными усами. — Никому не двигаться.

Посетители повскакивали на ноги, тот, кто сидел у подножья лестницы, схватился за меч.

Ищейки спустились на пару ступеней и взирали на честную компанию сверху вниз.

— Все могут убрать оружие и убираться по одному, — сказал Красавчик. — Кроме тех двоих, что нападали на честного человека, и рыжей шлюхи. Да, я о тебе, Кот, и твоем дружке.

Первой к выходу устремилась потаскушка, пышнотелая блондинка, забывшая в спешке даже зашнуровать корсет. Белая грудь ее тряслась, как желе. Красавчик хлопнул в напутствие по широкому заду. Следующим стал клиент шлюхи, с опаской протиснувшийся по лестнице мимо двоих Ищеек.

Остальные торопились меньше. Шестеро мужчин смотрели на представителей закона, держа руки на оружии, и в глазах их не было страха.

Кевин спустился на предпоследнюю ступень, благородная сталь его меча отливала в полумраке серебром. От него исходило больше угрозы, чем от всех потрепанных головорезов вместе взятых, но соотношение сил Фрэнку совсем не нравилось.

В глубине кабака, надвинув на лоб черную шапку, сидел седьмой посетитель — коренастый, широкоплечий угрюмец. Он не потрудился подняться, когда вошли Ищейки, и сейчас спокойно допил свое пиво. Крякнул, грохнул кружкой о стол, встал.

— Может, вам самим убраться, пока целы? — Коренастый постучал по столешнице большим тесаком, появившемся в лапе. Широкое плоское лицо, изрытое угрями, ничего не выражало. — Или шавки хотят, шоб им подрезали хвосты?

— Ааа, Черный Том Блед, — обрадовался Красавчик. — Да, вот тебя мы тоже милостиво попросим задержаться.

Следующим к ступеням двинулся, опустив голову и запахнувшись в плащ, тот, кого Фрэнк счел вышибалой. Ступил на первую ступень — и вдруг резко развернулся. В левой руке блеснул длинный кинжал.

Кевин встретил его удар ответным, такой силы, что нападавшего наполовину развернуло на месте, а кинжал зазвенел по каменным плитам. Вторым взмахом фламберг Грасса снес мужчине голову.

Тупой стук тела об пол, и — мертвенная тишина.

Пока голова катилась по залу к ногам Черного Тома, оставляя за собой кровавый след, никто не двигался. А потом один из посетителей поднял ладони на уровень глаз и сделал шажок вперед, потом второй… Замер, с испугом глядя на Грасса — ясно было, что он боится остаться, но еще больше боится пройти мимо грозной фигуры в багровом плаще. Ищейка едва заметно кивнул, и тогда мужчина припустил наверх так, словно за ним гнался сам черт. Вскоре его примеру последовал еще один.

И снова — тишина. Как пред бурей, чреватая громом и молниями.

Фрэнк огляделся.

Мальчишка-прислужник куда-то исчез. Анни забилась в угол, ее глаза блестели как у сердитой кошки. Трактирщик то ли сбежал через задний ход, то ли прятался под прилавком.

Трое Ищеек против четверых бандитов. Такое соотношение Фрэнку пришлось больше по вкусу.

— Заложи дверь на засов, — велел Кевин Красавчику.

Второй Ищейка начал подниматься по лестнице боком, следя за тем, что происходит в зале. Взялся за засов. И, конечно, двое головорезов выбрали этот момент, чтобы наброситься на Грасса, оставшегося одного.

Фрэнк увидел, как Красавчик летит вниз, перепрыгивая через ступени, как Кевин отбивается от бандита в синей куртке и от Черного Тома, сжав рукоять полуторника обеими руками. Прийти им на помощь Фрэнк не мог — дорогу снова заступили Сэм и Ломаный Нос.

Пришлось нагнуться, чтобы уйти от удара меча, нацеленного в голову, и тут же справа блеснули ножи. Фрэнк отчаянно махнул оружием, отбиваясь, крутанулся, отскакивая назад. Не хладнокровный боец — испуганный зверек, что мечется, спасаясь от грозящей со всех сторон смерти.

Отбежав подальше, он смог бросить быстрый взгляд туда, где бились друзья. Черный Том отступал вглубь кабака под ударами, наносимыми с такой силой, словно Грасс хотел противника просто расплющить. Красавчик, сражавшийся у лестницы, тоже имел явное преимущество — бандит в синей куртке, уже раненный, орудовал одной рукой, с трудом обороняясь.

И тут же передышка кончилась. Ломаный Нос набросился на Фрэнка со свирепостью мастифа, и мир свелся к двум лезвиям, блестевшим как стальные клыки.

Орудуй его противник благородным оружием с тем мастерством, с каким управлялся с длинными ножами-близнецами, Фрэнку давно пришел бы конец. Даже с мечом в руке, он чувствовал себя уязвимым. Ломаный Нос искал брешь в его защите, делая выпады снова и снова. Ножи мелькали справа и слева, сверху и снизу, так быстро, что Фрэнку начинало казаться — у бандита четыре руки. Только длина клинка позволяла удерживать его на расстоянии.

Глотка пересохла, кровь стучала в висках…

Он слышал короткий глухой стон, стук тела об пол, но не мог позволить себе роскоши отвлечься ни на миг. Кевин или Том?!..

— Капитан, берегись! — прогремел голос Красавчика.

Дурацкий совет, успел подумать Фрэнк, прежде чем перед ним возник Конопатый Сэм. Клинок Сэма нацелился ему в сердце — и выпал из ослабевших пальцев.

Грасс уже спешил на помощь Фрэнку, но не его меч поверг бандита наземь. Из спины Сэма торчала рукоять ножа.

Фрэнк поднял взгляд, проследив траекторию броска. Красавчик стоял все там же, у лестницы, правая рука — вскинута в воздух, а на лице — удивление, заметное даже издали. Кажется, он поразил сам себя, совершив этот виртуозный бросок. Тут же Красавчику пришлось защищаться от собственного противника, когда тот попытался воспользоваться моментом.

Сэм бился в агонии, Ломаный Нос шарахнулся от Грасса и его кровавого фламберга, в стороне валялся Черный Том, заливая кровью земляной пол. Фрэнк выдохнул, готовясь прийти на помощь своему спасителю, и даже Грассу понадобилось перевести дух — чтобы оказаться так быстро рядом с Фрэнком, он должен был сделать неистовый рывок.

Фрэнк открыл рот, чтобы произнести слова благодарности, но они утонули в оглушительном реве. Рокочущий звук отразился от стен, от низкого потолка, заставил дрожать свечи.

Через прилавок, потрясая палицей, перемахнул кабатчик. Щетина, налитые кровью маленькие глазки, здоровенные лапы — медведь-шатун, да и только.

Почему он вступил в бой только сейчас? Понял, что иначе все потеряно? Думать об этом было некогда. На пути разъяренной туши встал Кевин, и двое закружились в грубой смертельной пляске.

Кабатчик размахивал огромным куском дерева с поразительной скоростью и мощью, Грасс уворачивался. Кружил вокруг врага, тщетно выискивая момент, чтобы пронзить его острием меча — но каждый раз палица оказывалась быстрее. Замешкаешься — останешься без головы.

В пылу схватки противники пинали и наступали на Сэма, умиравшего у них под ногами. Воздух наполнила черная вонь его опорожнившегося кишечника.

Блеск мечей, слава и отвага…

Когда Фрэнк, очнувшись, двинулся на помощь, его атаковал Ломаный Нос.

Бандиту повезло — его нож оцарапал Фрэнку левое запястье. Но Нос подошел слишком близко. Фрэнк рубанул в ответ, и предплечье бандита вскипело алым.

Даже сейчас тот не издал ни звука. Молча отступил, увеличивая дистанцию. Фрэнк бросился вперед, чтобы ударить прежде, чем Ломаный Нос успеет метнуть нож.

Настал черед Фрэнка атаковать, бандита — пятиться, все медленнее двигая раненной рукою. Они сцепились в ближнем бою, где все решали мгновенья, когда воздух прорезал отчаянный призыв: — Капитан, ко мне!

Красавчик!

В его голосе было столько паники, что Фрэнк совершил ошибку — повернул голову. Ищейка стоял на одном колене, отбиваясь от меча, что яростно обрушивал на него сверху противник.

Спас Фрэнка отблеск на лезвии ножа. Вспышка света рядом — и он взмахнул клинком за миг до того, как нож вонзился бы ему в лицо или шею. Успел — едва-едва. Первым ударом рубанул по сжимавшей оружие руке бандита, вторым — вспорол тому горло. В стиле Грасса.

Ломаный Нос зажал рану второй рукой. Пальцы окрасились алым, разжались. Хрипя, он осел на пол, и когда Фрэнк, руководимый жалостью, вогнал ему меч между ребер, так и умер без слова, без крика.

Фрэнк заставил себя оторвать взгляд от второго человека, которого убил в этой жизни. Пусть Агнец простит Ломаному Носу грехи — им обоим, если на то пошло. Фрэнк отер пот и чужую кровь, евшие глаза. Его шатало.

Красавчик, к его облегчению, уже сумел подняться и снова перейти в атаку. — Я в порядке! — крикнул он. — Помогите Кевину!

Это было проще сказать, чем сделать.

Ищейка и кабатчик все кружились на месте в бешеном ритме, который задавала ярость второго.

— Эй, ты!

Бандит не обратил на окрик Фрэнка никакого внимания, увлеченно пытаясь разбить Грассу голову. Фрэнку пришлось срочно попятится, чтобы его не смели с ног.

На миг перед Фрэнком открылась массивная спина врага, но он заколебался, и момент был упущен — кабатчик и Кевин поменялись местами.

Фрэнк попытался зайти с другого бока — и едва успел увернуться от палицы, махнувшей мимо виска. Он чувствовал себя мелкой собачонкой, что крутится вокруг больших псов, пытаясь встрять в драку.

И все же долго это продолжаться не могло.

Фрэнк попал наконец под прицел кровавых глазок, раздался вопль ярости, дубинка взмыла в воздух — и меч Грасса вошел кабатчику под ребра.

Неукротимого не остановило и это. Палица мелькнула перед глазами Фрэнка, он отшатнулся, потеряв равновесие, упал. Следом упала палица, а потом рухнул и сам кабатчик, прямо Фрэнку на ноги. Еще живой.

Из вспоротого живота уже скользили кишки, но глаза смотрели и ненавидели. Одна огромная лапа устремилась к горлу Фрэнка, вторая подтягивала тушу вперед.

Фрэнк дергался, но ноги словно валуном придавило. Растопыренная ладонь приближалась, росла, заслоняя свет.

На помощь пришел Грасс. Он зажал голову кабатчика в руках — одна на затылке, другая под подбородком — и резким движением свернул могучую шею.

Сухо поинтересовался, смахивая пот со лба: — Падать на землю — это у вас коронный прием? Эффект неожиданности, да? Враг рассчитывает, что вы будете сражаться в вертикальном положении, но не тут-то было?

Фрэнк выбрался из-под тела и все еще стоял на четвереньках, не в силах шевельнуться. Удар об пол, вонь, в ушах — этот жуткий треск…

— Заприте черный ход, — велел Кевин, направляясь к Красавчику, загнавшему противника в угол.

Фрэнк повиновался, как только смог. Обогнул прилавок и заложил дверь, ведущую в подсобное помещение, хотя не совсем понимал, зачем это нужно теперь-то. По дороге он опередил Черного Тома. Тяжело раненный, тот медленно полз к заднему ходу на четвереньках, подволакивая ногу. Выполнив задание, Фрэнк вернулся и, приставив бандиту меч к спине, заставил замереть.

А вот и Анни… Лежит у северной стены, и только-только начинает приходить в себя. Похоже, вмешалась в драку, чокнутая девица, и получила за это. Ей стоило сбежать, пока можно было, и он жалел, что она этого не сделала.

Противник Красавчика бросил оружие, поняв, что дело безнадежно, и Ищейки связали ему руки за спиной. Потом Грасс помог Фрэнку скрутить Тома.

— Приведи девку, — распорядился затем Кевин. — Приведите, мой лорд.

Анни как раз сделала запоздалую попытку удрать, но растянулась на земляном полу, поскользнувшись в луже крови. Фрэнк помог ей подняться и подвел, упирающуюся, к друзьям.

— Что, Анни, давно не виделись? — Красавчик подмигнул девице. С лица Ищейки лился пот, бравые усы немного обвисли, влажные.

Свою добычу Ищейки устроили под лестницей, связав бандитов спина к спине. Томас Блед, рану которого наскоро перетянули, сверлил их оттуда полным ненависти взглядом. Второй бандит, молодчик в синей куртке, явно струхнул.

— Это ваше.

Фрэнк был рад получить назад свой пистоль. Ненадежное оружие, но он предпочитал его всем другим.

— Вот не подумала б, что ты из этих! — Анни смотрела на Фрэнка со смесью изумления и восхищения. — Руку б дала на отсечение, что нет, а ведь у меня нюх! А ты еще и командир, молоденький такой? Слушайте, отпустите меня, а? — она повернулась к Красавчику. — Уж я вас отблагодарю, хоть сейчас прям! Ну, будьте добренькими, меня ж вздернут, сами знаете, что вздернут! — На виске молодой женщины набухал кровоподтек.

— Вздернут, — согласился Кевин. — И будет в городе одной шлюхой меньше.

Фрэнк вспомнил девушку на виселице, ее белые ноги, сучившие в воздухе.

— Я думаю, дадут тебе плетей да отпустят, — утешил Анни Красавчик. — Покрасуешься у столба, невелика беда.

— Да я же не первый раз попадаюсь, теперича всех вешают, которые второй раз!

— Все равно все вы этим кончите, детка, — Ищейка пожал плечами. — Взбодрись, перед казнью дают глотнуть джину.

Анни смотрела то на него, то на Фрэнка, похожая на затравленного зверька. — Раньше еще ладно, вздернули так уж вздернули. А теперь после этого многие встают, не знаешь, что ли? Сдохнуть нам всем придется, это да. Зато представляешь, какая жуть — умереть, а потом жить снова? — Она вздрогнула.

Фигура на повозке, немигающие глаза… Фрэнка разрывали сомнения. — Быть может…

— Да, а может того? — сразу подхватил Красавчик. — Пожалеем девку на первый раз?

Кевин как будто призадумался, потом ответил: — Что ж, меня тоже тронула ее мольба. Предлагаю отрезать ей башку прямо здесь. После такого никто еще не вставал, насколько я знаю. Из моих — точно.

— Мы никого не убивали, честно, только раздеваем их, да поддаем, пусть умней будут! — настаивала Анни. — Считайте, полезный урок на будущее, ежели это дурачье хочет тута у нас расхаживать без присмотра.

Грасс был неумолим. — В прошлый раз приезжего вы избили так, что он неделю не вставал с кровати

— Вот-вот, почтенного альталийца, — согласился Доджиз. — Вы, сучьи дети, развлекаетесь, а мы — отдувайся.

Грасс пожал плечами. — В общем-то мне плевать, хоть режьте их, хоть ешьте. Коли по закону тебя должны вздернуть, так вздернут.

Анни поймала взгляд Фрэнка. — Я ж тебе понравилась, я знаю, — за нахальной улыбкой проступал страх. — Уж я в долгу не останусь. Спросите на Рыбном рынке Анни, меня всякий знает. Да чего и ждать-то? Вот стол, вот я.

Красавчика предложение заинтересовало. — Что скажете, командир? Жалко бабенку-то.

Кевин покачал головой. — И не мало тебе проблем со шлюхами, а, Доджиз? Жизнь ничему не учит.

— А ты, Грасс? — Девица ухмыльнулась не без вызова. — Говорят, ты спишь со своим мечом. Не хочешь женщину попробовать для разнообразия?

— Ты не женщина, Анни, а блядь подзаборная, — процедил Кевин с бесконечным презрением. — В следующий раз я тебе сам шею сверну, не дожидаясь, пока тебя выпустят похотливые дураки. — Ты, конечно, прав, — согласился Фрэнк. Он посмотрел на тонкую шейку Анни, и думал, сколько ей придется провисеть, пока агонию не прекратит смерть. — Мы должны все делать по закону. Но я не могу.

Анни поднялась на цыпочки и поцеловала его в губы, долгим горячим поцелуем, заставшим Фрэнка врасплох.

Потом повернулась к Красавчику, потянув за концы шнуровки, стягивающей лиф на груди. — Вперед, цыпленочек. — Субординация превыше всего! — весело запротестовал Ищейка. Указал на ближайший стол изящным жестом. — Командир, только после вас!

— Нет уж, если мы ее отпускаем, то отпускаем, и все, — Фрэнк взял Анни за плечо и решительно подтолкнул к лестнице. — Убирайся, и не попадайся больше за этим. Второй раз снисхождения не будет.

Ее задержал Кевин. — А это тебе от меня, на прощание, — Он даже не замахивался, но от пощечины девица рухнула на один из столов. Когда Анни выпрямилась, опираясь о столешницу, то вместе со сгустком крови выплюнула осколок зуба.

— Кевин! — Фрэнк толкнул Грасса в грудь, взбешенный бессмысленной жестокостью. С таким же успехом он мог толкать каменную стену.

Анни времени не теряла. Она уже взлетела по лестнице и подняла засов. — Больше не попадусь! — триумфально выкрикнула девица, вылетая на свободу.

Фрэнк запер за нею дверь и вернулся к товарищам, все еще злой. — Ты что, бешеный, Грасс?!

— Что-то не нравится? Она так же виновна, как остальные ублюдки. Одна разница — у нее дырка промеж ног. Волшебная дыра, в которую у вас с Доджизом ухают последние мозги.

Спорить не хотелось — да и некогда было.

Красавчик тоже так считал. — Пора уходить.

Он вздернул на ноги парня в синей куртке, подтолкнул к ступеням. Тот пробовал упираться, но пара тычков в ребра сделали свое дело. А вот с Черным Томом пришлось сложнее — он едва мог идти.

— Я так и не сказал "спасибо", — вспомнил Фрэнк, помогая Грассу тащить Тома наверх. Последний взгляд на место боя напомнил ему о Сэме — его труп так и лежал лицом вниз, а из спины торчал нож.

— Впечатляющий бросок, — вынужден был признать Грасс. — Не знал за тобой таких талантов, Доджиз.

Красавчик расплылся в улыбке. — Да я как увидел, что командир в опасности, так даже не раздумывал. Метнул, и все тут.

Фрэнк остановился, чтобы протянуть ему руку. Пусть и не дворянин, а простой Ищейка, но сегодня Красавчик показал себя.

Мужчина мгновение колебался, прежде чем коснуться его пальцев, и тут же их выпустил. — Не о чем говорить, командир.

У двери они снова задержались. Грасс удерживал своего пленника, Красавчик — своего. Фрэнк потянулся к затвору.

— Сразу не высовывайтесь, — предупредил Грасс, и по спине Фрэнка пробежал холодок.

Он осторожно приоткрыл дверь.

Пустая улица в лучах высоко стоявшего солнца, тишина. Вот только… На стене дома напротив чернела тень. Изогнутый край шляпы и перо. Фрэнк подождал — тень не двигалась. Кажется, их ждали.

— Там кто-то стоит, — предупредил Фрэнк.

— Те мерзавцы, которых мы отпустили!.. — Красавчик побледнел. — Кто-то предупредил Черепов.

Бандит в синей куртке осклабился. — А вы воображали, вас так просто выпустят с нашей территории?

Красавчик отвел душу, вогнав ему кулак под ребра. — Их там, небось, целая куча…

— И чем дольше мы тут проторчим, тем больше их будет, — Кевин сгреб Черного Тома за длинные сальные патлы, прижал острие кинжала к шее рядом с местом, где отчаянно билась синяя жила.

— Попробуем черный ход?

— Там то же самое. Уж Черепа-то это место знают.

Фрэнк был рад, что они не станут отсиживаться в подвале как крысы. — Я пойду первым.

— Ты… вы пойдете за мной, — проворчал Грасс. — Открывайте дверь. И держите наготове пистоль, если хоть с ним не разучились обращаться.

IV.

— Всего восемь? — усмехнулся Кевин. — Я должен чувствовать себя оскорбленным?

Четверо бандитов преграждали им путь налево, по направлению к Садам, четверо — дорогу направо. Ищейкам давно пришел бы конец, не используй они пленных в качестве заложников, но то была ненадежная защита.

На улице — никого, не считая Ищеек и их врагов. Пару раз на ней появлялись прохожие — и тут же спешили развернуться. Едва ли стоит ждать помощи со стороны… А если она вдруг придет, сюляпаррцы скорее помогут шайке, чем наоборот.

Самый высокий из бандитов ответил усмешкой на усмешку. Именно его тень выдала засаду — да и сам он был темный, словно тень, только ярко блестели зубы и белки глаз. Ву'умзенец? — Все, кого успели собрать, Грасс. Я презираю вашу стайку шавок, но уважаю твое умение обращаться с мечом. Я даже добавлю твой череп к моей коллекции.

У него на поясе, рядом с саблей в инкрустированных серебром ножнах и парой пистолей, висело странное украшение. Верхние половины двух человеческих черепов, оплетенные металлом, на цепочках.

— Ты, может, слышал, что в моей берлоге хранятся черепа павших друзей и тех из врагов, кого я счел достойным такой высокой чести. — Бандит стукнул черепа один о другой — сухой костяной звук. — Это были мой названный брат, да покоится он с миром, и мой заклятый враг, гореть ему в аду. Им нравится и после смерти биться друг с другом.

В своих нарядных одеждах — дублете темного бархата, бархатной куртке, коротком плаще, в шляпе с разноцветным плюмажем, глава злодеев походил на заморского вельможу. Сложив на груди руки, унизанные драгоценными кольцами, он насмешливо взглянул на Грасса. — Ежели ты мне назовешь свою любимую песенку, Ищейка, обещаю иногда отбивать ее ритм на твоей черепушке.

— Благодарствую, — процедил Кевин, — но боюсь, тебе придется добавить к коллекции свой собственный череп. Кстати, всегда хотел знать, у обезьян вроде тебя и кости черные?

Фрэнк не мог разделить оптимизм Грасса.

Остальные бандиты были вооружены скромнее, чем их вожак, чернокожий великан. Видавшие виды мечи из дешевой стали у одних, другие, похоже, были более привычны обращаться с тесаками, дубинками и кинжалами. И все же Фрэнк с трудом представлял, как трое человек смогут противостоять восьмерым. Трое Кевинов Грассов — возможно.

Один из бандитов целился во Фрэнка из большого пистоля, Фрэнк отвечал ему тем же. С такого расстояния ни один из них не промахнется. Даже коли он выстрелит первым, я тоже успею спустить курок. Только бы не осечка…

— Слушай, Череп, ты чего? — хотя плащи собравшихся шевелил холодный ветер, лоб Красавчика блестел испариной. — Это против договора, сам знаешь. Мы поймали твоих парней на деле, все по-честному, а ты нас прирезать хочешь? Давай так — мы отпустим твоего человека, а Черный Томас останется нам, и разойдемся по-хорошему.

Что за договор может быть между Ищейками и бандитами?

Череп смотрел только на Кевина, полные губы — изогнуты в красноречивой полуулыбке. — Грасс насрал на договор, когда зарезал моего второго за кружкой пива. Когда пришел на нашу территорию и развязал войну.

— Не иначе, как тут какая-то ошибка, — настаивал Красавчик, злобно покосившись на соратника. — Мы…

Череп не дал ему договорить.

— И даже это я мог бы простить, — речь главаря текла обманчиво мягко, — но он испортил череп моего друга, и мне пришлось довольствоваться челюстью. В этом я усматриваю злостную насмешку.

Красавчик, кажется, принял его слова за чистую монету. — Да ты что, даже не думай! Грасс наверняка случайно ему башку раздавил, он же силен, словно бык! Даст подзатыльник — и полголовы долой.

— Боюсь, что это не является смягчающим обстоятельством, — Череп все так же улыбался.

Тут в разговор встряла Анни, выглядывавшая из-за бандитских спин. — Эй, не убивайте только светленького, он меня отпустил. — Я тебя тоже отпустил, неблагодарная ты тварь! — возмутился Красавчик. Нож, который он держал у горла пленного, дернулся, оставив красный порез.

— Так ежели останешься живой, я тебя обслужу, как обещала. Я женщина честная.

— Сегодня у вас заложники, — продолжил Череп, обращая на слова Анни не больше внимания, чем на вяканье шавки. — Поэтому я готов договориться. Вы оставляете мне двоих честных людей, Грасс кладет оружие на землю и отдается нам в руки — и клянусь могилой, что отпущу вас обоих невредимыми. Любопытно, способен ли Ищейка пожертвовать собой? Сомневаюсь.

Кривая усмешка Грасса была полна презрения. — Даже камни будут смеяться надо мной, коли мне снова взбредет в голову жертвовать собой ради кого-то. Но если эта парочка хочет попытаться сбежать — пусть их ничто не смущает.

Череп медленно кивнул. — Так тоже можно.

— Черта с два! — вырвалось у Фрэнка.

— Ты же понимаешь, Череп, мы не можем так поступить, — в голосе Красавчика звучало что-то похожее на сожаление. Ему стоило труда удерживать своего заложника в стоячем положении — у того то ли подгибались ноги, то ли он делал вид, что это так.

— Будь вы с Грассом вдвоем, ты бы уже бежал, сломя голову, Красавчик, — Похоже, Череп невысоко ставил Доджиза.

— Эй, Череп, не забывай, у меня с этим усачом счеты! — забеспокоился молодчик, стоявший по правую руку от главаря. — Я могилой поклялся, что покончу с ним — а ты хочешь его отпустить, когда он у нас в лапах? — Среди бандитов с грубыми рожами этот выделялся смазливой физиономией. Вот только миловидные черты, которые должны были приводить в восторг уличных девиц, сильно портил шрам через все лицо, уродливый и сердито-алый.

— Ваши склоки из-за бабы решайте сами, — мотнул головой Череп. — Мне нужны мои люди. И Грасс.

Кевин насмешливо клацнул языком. — Вот так чудо, я кому-то нужен! На ваше счастье, я весь тут — подходите и берите, коли посмеете, — он так высоко задрал руку с ножом, прижатым к горлу Черного Тома, что злосчастный стоял на цыпочках.

— Мы убьем их, если вы нападете, не думай, что не убьем, — предупредил Красавчик. Локоть его изогнутой руки вздрагивал от напряжения.

Фрэнк слегка покрутил запястьем, уставшим держать тяжелый пистоль. Он видел ненависть в глазах противника напротив, зловещий блеск дула.

Меж тем Череп молчал, и черные глаза его блестели не менее зловеще. — Что ж, чтобы спасти своего человека и Тома, о котором мы все наслышаны, я готов проявить милосердие, — проговорил он наконец. — Отпустите их обоих, и так и быть, я позволю вам уйти. А с Грассом мы поговорим в другой раз.

— Вам решать, командир! — Красавчик покосился на Фрэнка — во взгляде его забрезжила надежда. — Мы все равно отсюда с заложниками не уйдем, и ежели Череп поклянется могилой, да даст нам отойти шагов на десять…

— Это — ваш командир? — Черепа это так развеселило, что он даже перестал разыгрывать невозмутимость, и от души засмеялся. — Да он же вчера оторвался от мамочкиной титьки!

— Они и мне говорили, что командир! — пискнула Анни.

— Да-да, командир. А еще — лучший друг Его Милости лорда Филипа Картмора, — Красавчик обрадовался, словно вспомнив о козырной карте, — и не приведи боги вас тронуть его хоть пальцем!

Фрэнк лихорадочно размышлял. Переговоры с бандитами были ему противны, отпустить арестованных и сбежать, поджав хвост — позор. С Красавчика-то спроса нет, он даже не дворянин… Но мог ли Фрэнк приказать своим людям погибнуть впустую? С другой стороны, неужто их правда отпустят, могила там или не могила?

Тут он кое-что вспомнил, и на душе сразу полегчало. Все же быть солдатом куда приятнее, чем командовать. — Ты забыл — сегодня я за простого Ищейку, а командир у нас — Кевин. Ему и решать. И он уже знал его решение.

Красавчик — тоже. Взмолился: — Грасс, раз в жизни не дури!

— Слишком много болтовни, — в голосе Кевина звучало безграничное отвращение. — Вы хотите заложников? Можете их забирать, — сказал он. И перерезал Черному Тому Бледу глотку.

V.

Осмотр дворца продолжался уже долго, и Ренэ чувствовала, что у нее начинают ныть ноги. Дома она не ходила на таких высоких подметках — не на кого было производить впечатление — и еще не успела к ним привыкнуть. Зеркала, картины, позолота, искусственный мрамор, извивы лепнины, пухлощекие ангелочки и причудливые твари, вазы и статуэтки… то, что она только что лицезрела, уже казалось частью одного красивого, но сумбурного сна.

Больше всего Ренэ поразила оранжерея, вотчина леди Вивианы, полная тяжелых, сладких ароматов, от которых начинала кружиться голова. Здесь цвели цветы, похожие на огромных насекомых, в золоченых клетках щебетали птицы невероятных расцветок, а по полу важно расхаживали два павлина, один из них — белый как сливки. Ренэ решила, что в ее новом особняке оранжерея будет непременно!

На третьем этаже дворца располагались личные покои Картморов, но Бэзил привел Ренэ сюда не поэтому.

— Зеркальный коридор — тоже идея моей матери. Она хотела отделать так целый зал — одни зеркала, соединенные тонкими рамами, минимум украшений. Отец счел это слишком экстравагантным, — Бэзил пренебрежительно фыркнул. — Он не слишком любит зеркала, возможно, ему не нравится человек, который из них смотрит. Некоторые — с дефектом, мать специально выбирала такие в мастерских.

Убегавший вдаль коридор переливался серебристым загадочным мерцанием.

— Попробуйте сперва пройти по коридору одна, — предложил Ренэ Бэзил. — А в конце, бросьте взгляд через плечо — говорят, если так сделать, можно увидеть в зеркале призрака, горестного видом. Слуги даже боятся тут ходить.

По вечерам, бесчисленные зеркала должны были торжественно сиять огнями канделябров, многократно умноженными в их безупречной глади. А сейчас они ловили и посылали друг другу лишь то свечение, что приходило сквозь внутренние окна под потолком.

— А вы его видели?

— Я не пробовал, — сухо ответил Бэзил.

Ренэ двинулась вперед с отчаянно бьющимся сердцем, стараясь ступать как можно грациознее — вдруг Бэзил смотрит ей вслед.

Вскоре мысли о призраке улетучились. Она была слишком занята, любуясь прелестными Ренэ, смотревшими на нее справа и слева, даже с потолка, где тоже поблескивали зеркала. Милые Ренэ, очаровательные Ренэ с сияющими синими глазами.

Все-таки она очень удачно подобрала цвета для одеяния — сейчас оно напоминало цветом вечернее небо. Новый перстень отлично смотрелся на пальчике, да и могло ли быть иначе? Сегодня в ее образе была загадка, и Ренэ чувствовала, что готова бесконечно идти по коридору, пытаясь разгадать саму себя.

Зеркала, везде зеркала… Коридор казался бесконечным, а во всех этих отражениях можно было легко затеряться. Наверное, прекрасная Филиппа тоже часто здесь прогуливалась. Быть может, частичка ее души осталась в одном из зеркал?

Пройдя подальше, Ренэ остановилась в смущении. С каких пор у нее такое вытянутое лицо? Только что она этого не замечала, как не замечала, что ее ноги выглядят такими короткими. Она посмотрела в другую сторону, и обнаружила, что раздалась в ширину, немного, но достаточно, чтобы немедля садиться на хлеб и воду.

В следующем зеркале отражалась тяжело больная женщина с землистой кожей. В другом — полупрозрачный призрак с сединой в волосах. Когда Ренэ подняла глаза к потолку, то обнаружила, что стала совсем малюткой, глядящей откуда-то со дна пропасти.

Она ускорила шаг, а отражения плясали, подмигивали, гримасничали, издеваясь над ней. Каким странным умом надо обладать, чтобы устроить подобное в собственном доме, используя такую чудесную и драгоценную вещь, как зеркала? Ей больше не хотелось любоваться на себя. Она попробовала резко обернуться, как говорил Бэзил, но, наверно, место выбрала не то — в зеркалах отражались лишь уродливые подобия Ренэ.

Пока она смотрела, из глубины зеркала рядом с ее искаженным отражением всплыл ужасный лик. Один выпученный глаз, зубы, обнаженные в оскале. Мучительная гримаса, полная отчаяния и ярости.

Ренэ ахнула, отшатнулась, закрыла и открыла глаза, ожидая, что призрак испарится. Но чудовище все так же скалило зубищи, единственное око видело, изучало ее. А потом монстр в зеркале шагнул вперед. У него было тело человека, а его лапы тянулись к Ренэ.

Она шарахнулась в сторону, приподняла юбки, готовая бежать прочь от зеркал, и, обернувшись, замерла в ужасе.

Чудовище стояло перед ней во плоти.

V.

Осечка! Воздух взрезал лишь один выстрел. И один вопль. Пистоль-предатель выпал из пальцев бандита, прижавшего вторую руку к плечу.

А на них уже летели враги.

Фрэнк взялся за меч, шагнул навстречу. И тут увидел, как Кевин хватает Тома Бледа — за пояс и за шиворот — и отрывает от земли, подняв на уровень головы. Мгновение бандит дергал ногами в воздухе, извиваясь в агонии. А потом Грасс полу-швырнул, полу-уронил его навстречу врагам, словно какое-то бревно.

Еще хрипевшее тело сбило с ног одного бандита, второй отшатнулся, получив удар ногой в грудь.

Фрэнк забыл обо всем, уставясь на Грасса как болван. Хорошо хоть, на других бандитов это доказательство нечеловеческой силы подействовало так же — они замерли где были, в разных позах, прожигая Кевина глазами. А тот уже обнажил клинок, три с небольшим фута переливчатой стали и спокойно стоял, ожидая, пока кто-то решит умереть первым.

И что-то охотников не находилось.

Злосчастный Том валялся на земле, вздрагивая в последних судорогах. Противник Фрэнка отошел к стене, правый рукав его — залит кровью. Никто не обращал на этих двоих внимания, как и на молодчика в синей куртке, подыхавшего невдалеке от Тома — Красавчик тоже прикончил заложника, чтобы освободить себе руки, и приготовился драться.

— Вы все — мертвецы, — заявил Череп, не двигаясь с места.

На этой холодной улице сейчас было жарко, как в преисподней. Вот-вот один из головорезов, уже занесших оружие, кинется вперед — и тишина взорвется лязгом стали…

Фрэнк сжимал рукоять меча до боли в пальцах, чувствуя, как по вискам стекает пот. Быстрей бы. Ждать — вот что невыносимо.

— Да, нас восемь против трех, — поддакнул рыжий бородач, стоявший по правую руку главаря. В лапах он сжимал меч и кинжал, а на дне его глаз гнилостным трупом плавал страх.

— Семеро, — поправил Фрэнк, удивляясь, что голос не дрожит. — Примерно столько мы прикончили в таверне, коли не ошибаюсь.

Заслуга Фрэнка в том была невелика, но сейчас это вряд ли имело значение.

— Этого достаточно, чтобы расправиться с твоими дружками, а потом прикончить тебя, Грасс, — сказал главарь. — Медленно и с удовольствием.

— Пожалуй, — Кевин один стоял сейчас совершенно спокойно. — Но перед тем, как умереть, обещаю, — в его словах звучала железная уверенность, — что убью по крайней мере двоих из вас. Тебя, Череп. И вот тебя, рыжий, — Он указал на бородача острием фламберга, и тот дернулся, как от удара. — А может, и больше. Скажем, тебя, корноух.

— Зарежьте его, мужики вы или нет? — взвизгнула Анни, подлетая к рыжему и дергая его за рукав.

Бандит отвел злость, врезав ей по скуле. Анни упала на землю. — Заткни рот, шлюха!

— Мы тоже умеем пускать кровь, — пообещал Череп.

Кевин шагнул вперед — и ближайшие к нему бандиты попятились. Как завороженные, следили они за каждым движением его меча.

— Умеете. Но на вас тряпки, а на мне — сталь, у меня меч, а у вас — дрянные железки. Я дворянин, а вы — шваль.

И снова — тишина. Кевин оставался невозмутим, а сердце Фрэнка билось где-то в горле, грозя из него выпрыгнуть. Хотелось верить — не от страха.

Кевин преувеличивал — сабля Черепа наверняка отлично служила хозяину, как и меч рыжего бородача, а нагруднику, защищавшему торс Грасса, было далеко до полного доспеха. Лишь в последних словах его было не усомниться.

— Мы уходим, — сообщил Кевин, когда молчание затянулось.

Он шагнул влево, и бандиты попятились с дороги, открывая им путь.

Неужели они это проглотят? дивился Фрэнк.

— У нас полно времени, Грасс, — сказал в напутствие Череп. — И как раз когда ты расслабишься и забудешь… — Он выразительно постучал по одному из черепов.

— Я о тебе уже забыл, — ответил Грасс со всем презрением, какое дворянин может питать к ему подобным.

— Еще встретимся, Ищейка! — выкрикнул Франт, злобно сверля Красавчика глазами.

Впереди тянулась, извиваясь, длинная улица, по которой Фрэнк шел не так уж давно. Ищейки пятились по ней, чтобы не поворачиваться к бандитам спиной.

Напряжение не оставляло Фрэнка.

Он видел, как один из Черепов подобрал упавший пистоль, другой — закрыл глаза покойнику в синей куртке. А потом бандиты двинулись за Ищейками — не приближаясь, но и не отставая.

Что-то это напомнило Фрэнку… Так загоняют в ловушку зверя.

Красавчик мыслил так же. — Засада, — шепнул он Грассу. Тот кивнул.

А потом они побежали. Побежали по-настоящему, так, что в ушах зашумел ветер. Поворот, еще поворот…

Остановились, немного не добежав до конца улицы. Фрэнк в очередной раз обернулся — бандиты как будто отстали. Или притаились поблизости? По обе стороны улицы трехэтажные дома шли сплошной стеной — добыча никуда не денется. Если за углом их уже ждали, преследователи быстро нагонят, чтобы ударить в спину, и Ищейки окажутся зажаты с двух сторон. Хотя бы врасплох их не застанут…

Фрэнк отчаянно покрутил головой в поисках какого-нибудь прохода — ничего.

И тогда Кевин выбил дверь. То была крепкая, добротная входная дверь, и даже Грассу пришлось ударить по ней ногой три раза — а потом звякнул сломанный замок, и дверь отлетела назад с оглушительным треском.

Навстречу вылетел перепуганный хозяин, замахиваясь топором, но Кевин просто вынул оружие у него из рук и сгреб мужчину за загривок.

— Где черный ход? — прорычал он.

— Не бойтесь, мы — Ищейки, представители закона, — попытался утешить беднягу Фрэнк, но в выкатившихся глазах паники меньше не стало.

Так они оказались во дворе. Выбегая, Фрэнк едва успел бросить хозяину дома горсть монет. Со двора — на другую улицу, где их заметили поджидавшие там двое головорезов.

А потом была путаница проулков и задних дворов, щелей меж домами и гнилых заборов. Топот преследователей то приближался, то затихал вдали. Один раз Ищейки едва не налетели на двоих бандитов, и те пустились в погоню, криками подзывая отставших — но когда Кевин, развернувшись, пошел им навстречу, деру дали уже те двое. Это было почти забавно, почти как в детстве, когда Фрэнк носился по усадьбе с другими мальчишками, играя в догонялки.

Они остановились, когда Фрэнк уже начал выдыхаться.

— Все, — грудь Красавчика ходила ходуном после долгого бега, но в голосе звучало удовлетворение, — сюда они не посмеют сунуться.

Вокруг шумела оживленная улица.

— Ну да, — согласился Фрэнк, оглядываясь. — Здесь полно народу.

Моряки, солдаты… Мужчины останавливались поговорить с женщинами, которые выглядывали из окон, красовались в дверях. Весьма… скудно одетыми женщинами.

— Да полно — не полно… Это Блядская улочка, тут заведуют Паленые, а у них с Черепами вражда. И кто-то из них всегда здесь ошивается, чтобы присматривать за девочками.

Одна из "девочек" как раз улыбалась Фрэнку, свесившись из окна второго этажа. Маленькие острые грудки вылезли из разшнурованного лифа и смотрели на него так же нахально, как сама молоденькая проститутка. В ее улыбке не хватало одного зуба — почти как у Анни теперь.

— Ты хочешь сказать, — уточнил Фрэнк, — что мы прячемся под юбками бандитских шлюх?

Красавчик осклабился. — Именно! И раз уж мы здесь… — Он подмигнул так красноречиво, что слова были не нужны.

Заманчивая мысль, и она уже посещала Фрэнка. И все же… хотелось не купленных улыбок и продажных поцелуев, не совокупления в несвежей кровати, еще пахнувшей другим мужчиной. А что тебе надо, Фрэнк? Страстной любви — когда ты сам влюблен в другую?

Пока он отгонял искушение, Красавчик набросился на Грасса: — Из-за тебя нас всех прикончат! Тебе хорошо, ты чокнутый, а нам-то за что погибать? Никакой Договор не спасет, ежели резать таких важных людей, как второй Черепа!

— Что это еще за договор? — Фрэнк сразу вспомнил их беседу с главарем бандитов. — Какой, к чертям, у нас может быть договор с этими мерзавцами?!

— Эти мерзавцы могут запросто перерезать нас всех! — огрызнулся Ищейка, но тут же заговорил другим тоном. — Вы должны понять, как все работает, командир… Кэп велел нам всем ночевать в Красном Доме, чтобы нас не поубивали в постелях, но проследить за Ищейками — проще простого. У бандитов везде есть глаза и уши… Мы обычно ходим по двое — а сколько их, вы уже видали, и это одна шайка, только те, кто собрался по первому свистку.

— Так почему им этого не сделать? — потребовал ответа Фрэнк. — Почему не избавиться от нас?

— А на черта? Месть властей, облавы… К тому же мы, как-никак, под патронажем Алого Генерала. Пока болото успокоится, они потеряют много денег, а бандиты — люди деловые. На наше же место быстро найдут других… Так же, как на место каждого убитого бандита найдется еще несколько, — Красавчик пожал плечами и прибавил философски: — В любой игре есть правила. Ежели не соблюдать правила — начинается хаос. А хаос — это плохо для всех.

Правила этой игры точно надо было менять. Но они явно не сделают это здесь и сейчас, стоя на Блядской улочке под зазывными взорами полуголых девиц.

Они побрели дальше, настороженно поглядывая по сторонам — вдруг кто-то из Черепов все же объявится. Но бдили не только Ищейки — заметить хозяев, Паленых, было несложно. Здесь и там стены подпирали головорезы в надвинутых на лоб треуголках. В отличие от других мужчин, эти не болтали со шлюхами, флиртуя или торгуясь, а молча и внимательно изучая толпу, и взгляды их резали как ножи.

— Ну что, командир, как вам ваш первый день?

— Отлично! — от души ответил Красавчику Фрэнк. Погони, схватки, опасность и ветер в лицо — именно так он представлял себе службу Ищейки, вместо заточения в темном подвале, пахнущем болью. — Лучше не бывает.

Его сердце все еще колотилось быстрее обычного.

— Надо нам как-нибудь с вами вдвоем пройтись по Сюляпарре, командир, а? Грасс — отличный парень, но уж больно угрюмый, а наша столица — веселый город. Что скажешь, Кевин?

— Вперед. Я уже знаю, что это будет за прогулка, и чем закончится.

— А ты-то сам? — обратился к Красавчику Фрэнк. — Что у тебя с этим бандитом, с тем, со шрамами?

— С Франтом-то? Больно пышное прозвище для эдакого мелкого мерзавца, — Ищейка едва не споткнулся, засмотревшись на красотку с третьего этажа, красовавшуюся в прозрачной сорочке. — Вы видели, что на нем — нацепил на куртку бант, и уже вообразил себя франтом…

— Но не из-за этого же вы поссорились? — Фрэнк с трудом сдержал улыбку.

— Дело было так, командир. Как-то раз он разозлился на свою подружку — красивая девка была, кстати — и со злости изрезал ей лицо. Ну, я знал ее чуток, и так меня это взбесило, что я избил его до полусмерти и разукрасил так же.

— И правильно сделал, — кивнул Фрэнк.

— Бабы погубят вас обоих, — предрек Грасс.

Красавчик подмигнул Фрэнку. — Но что может быть лучше такой смерти!

Небо над головами обесцветилось, поблекло. Близились сумерки, а с ними и завершение весьма насыщенного дня. Хотя здесь, на рынке продажной любви, народа только прибавлялось. Потеряв надежду затащить спутников в бордель, Красавчик предложил таверну неподалеку, и даже Грасс согласился, что теперь они имеют право распить пару бутылочек.

Пока они спускались по дороге, ведущей к набережной, Фрэнк думал об Анни. Это оказался не ее день — ей выбили зуб и поставили синяк. Зато она осталась жива. Он вспомнил ее хулиганскую улыбку и невольно порадовался этому.

VI.

Вместо крика изо рта Ренэ вырвался какой-то булькающий звук. Она бросилась бежать, наступила на юбку и упала, стукнувшись ладонями и коленками об пол.

Перевернулась и замерла, беспомощно глядя, как подступает к ней чудовищный получеловек-полумонстр.

— Лорд Бэзил! — Нет, он ей не спаситель. Заплачет или в обморок упадет.

— Уйди! — крикнула Ренэ монстру, вне себя от отчаяния. Тот будто бы замедлил шаг, и это придало ей отваги. Сняв туфельку с ноги, Ренэ метнула ею в чудовище — и промазала. — Пошел вон, пошел вон, ПОШЕЛ ВОН!!! — Никогда в жизни она так не орала.

— Мой слуга пришелся вам не по вкусу?

Звук твердого, насмешливого голоса сразу успокоил Ренэ. Ее спасут! Человек, появившийся в коридоре, был ей знаком. Она узнала эту обожженную руку, треугольную бородку с красным отливом, по походному простые одежды.

Только тут до нее дошел смысл его слов. — Мой лорд Картмор! — пробормотала она, задыхаясь. Раз здесь Алый Генерал, бояться нечего. — Это… он — человек?

Оскар Картмор остановился перед нею, скрестив руки на груди. — При дворе много павлинов и глупых куриц, но мой Гайм — человек как человек.

Презрение в его взоре было еще тяжелее выдержать, чем вид "чудовища", и Ренэ с опаской покосилась на монстра. Едва прозвучал голос его господина, как тот словно окаменел на месте.

Пугающее, уродливое лицо… но человеческое. Да, то был человек, изуродованный кем-то очень жестоким. Правая глазница чернела, пустая. Ноздри почти удалили, губы отрезали, обнажив красные десны и большие зубы. От дикой усмешки было сложно отвести взгляд — Ренэ не в первый раз заметила, что этим уродство уподобляется красоте.

— Гайм, помоги леди подняться, — обронил Оскар.

Она бы дорого дала, чтобы избежать этой услуги.

"Чудовище" приблизилось, нагнулось к ней, протягивая руки, на каждой из которых не хватало по пальцу. Ренэ пришлось ухватиться за них, а потом — оказаться в невыносимой близости от искореженного лица. Ее передернуло.

Когда Гайм отошел, вздернув ее на ноги, Ренэ вздохнула с облегчением.

— Б-благодарю, — выдавила она из себя, оправляя юбку. Паркет холодил босую ногу сквозь чулок. — Ах, я так глупа.

— Вы — женщина, и этим все сказано. Ум вашему полу заменяет хитрость.

Ренэ, конечно, понимала, что женщины не так умны, как мужчины, но это было уже слишком. От возмущения она даже похрабрела. — Подай мне туфлю, я ее уронила, — велела она Гайму. — Нет, нет, просто поставь ее на пол передо мной.

Чудовище беспрекословно исполнило поручение.

— Уронили? Вы зашвырнули ею в беднягу Гайма.

Ренэ почувствовала, что краснеет, а Алый Генерал продолжал: — Его вид — не его вина. Гайм служил в наемном полку, который поступил на службу к андаргийцам, и его послали шпионить за моим войском. Мы поймали его, когда он шнырял вокруг нашего лагеря, и, разумеется, пытали. Наши постарались на славу, я свидетель, но Гайм проявил адское упрямство. То, что вы видите на его лице, лишь малая часть, да, Гайм? — Оскар хлопнул слугу по плечу. — Признаться, я был впечатлен — не думал, что встречу человека, который переносит боль лучше меня. Когда мы одержали первую победу, его полк перебежал к нам. Оправившись, Гайм сражался на нашей стороне и показал себя еще и бесстрашным солдатом. Когда кампания закончилась, я сделал его своим слугой.

И он не перерезал вам глотку, пока вы спали? не могла не подумать Ренэ.

— Он туповат, но очень исполнителен. Делает все, что я скажу.

Гайм был все так же недвижим — не человек, а уродливое изваяние.

За спиной зазвучали шаги, и на сцене появился Бэзил — в сопровождении двух стражников. — Я слышал крики, или мне показалось?

Все ясно — заслышав ее вопли, он побежал за подмогой. И все же он вернулся! Ренэ улыбнулась.

Бэзил заметил Гайма. — Мой бог, Оскар, вы опять притащили сюда эту пакость? Леди Ренэ, наверное, испугалась.

— Немножко, — призналась она.

Бэзил скорчил гримаску. — Я сто раз говорил, что этому уроду не место во дворце. Просто позор, что нашей гостье приходится смотреть на что-то столь отвратительное там, где ее должны окружать лишь красивые, изысканные вещи.

Про себя Ренэ с ним полностью согласилась.

— Вы можете завести себе отдельного слугу для выходов, — продолжал Бэзил, — а этому уроду наверняка найдется работа у вас дома — выносить горшок и отпугивать гнусным видом воров.

Губы Алого Генерала тронула улыбка, и Ренэ отступила назад, сглотнув.

— Ты решил поучить меня, Бэзил? — Оскар хлестнул племянника по лицу тыльной стороной ладони, и голова Бэзила дернулась вбок. Он сделал шаг назад, чтобы не упасть, и замер, прижавшись к стене.

— Есть в этих стенах и кое-что поуродливее рожи Гайма. Трусливый щенок, плаксивый, сопливый мамочкин сынок.

— Моя мать мертва, — процедил Бэзил сквозь сжатые зубы. Он так и стоял отвернувшись, прикрыв лицо рукой. Кажется, эта поза была ему привычна.

— Да, слава Богам, — согласился Оскар. — Но даже это не пошло тебе на пользу. — Он выглядел совершенно спокойным, и от этого происходящее казалось еще отвратительнее. — Тебе противно смотреть на моего слугу. А подумай, каково мне смотреть на такого, как ты, и знать, что это — моя плоть и кровь, а?

Изуродованные пальцы Оскара сдавили горло его племянника. Бэзил хрипел, пытаясь разжать хватку, но не мог. Ноги скользили по полу…

Стражники стояли недвижно, опустив глаза. А Гайм наблюдал за происходящим, и в его единственном оке Ренэ почудился голодный блеск.

Она сжала руки в кулаки, набираясь храбрости. — Я не думаю, что мне подобает наблюдать такую неприличную сцену.

— Конечно, леди, — согласился Оскар, не поворачивая головы. — Можете подождать в другой комнате. Я немного поучу моего племянника, и верну его вам.

Ей стоило отступить, но смотреть, как он душит бедного сипевшего Бэзила, было выше ее сил. Может, Оскар Картмор и великий полководец, но солдафон тот еще!

Ренэ расправила плечи. Ее голос немного дрожал, когда она сказала: — Лорд Бэзил показывает мне д-дворец. Признаюсь, меня удивляет, что такой прославленный генерал позволяет себе устроить вуль… вульгарную склоку в присутствии леди.

На сей раз, ей удалось привлечь его внимание. Оскар медленно обернулся.

Повисла тишина, в которой Ренэ отсчитывала удары сердца. Картмор глядел на нее, как смотрят на насекомое, прежде чем раздавить его. На мгновение ей показалось, что сейчас он так и сделает. Даже Бэзил открыл зажмуренные глаза и взглянул на нее с удивлением.

— Что ж, — Оскар оттолкнул племянника назад к стене, отряхнул ладони, словно к ним могла пристать грязь. — В другой раз. Я забыл, что иным бабенкам нравится делать вид, будто они менее кровожадны, чем другие мелкие хищные зверьки. Этот блестящий кавалер в вашем распоряжении, леди Валенна. Мое почтение.

Отвесив короткий поклон, Оскар зашагал прочь, и зеркала зазвенели от решительного стука его сапог. Ужасный слуга поспешил за хозяином. Но прежде, чем исчезнуть за углом, Гайм оглянулся, чтобы смерить Ренэ на прощание пристальным взглядом. Лицо его походило на маску демона.

Ренэ поежилась — в этом внимании ей почудилось что-то зловещее.

— Гнусная скотина, — Бэзил все еще опирался спиной о стену, лицо — белее простыни. Верхняя губа вздулась, а там, где приложился перстень-печатка Оскара, осталась ссадина. — Мерзкая тварь! А вы что стоите? — рявкнул он на стражников. — Пошли прочь!

— Он немного жутковато выглядит, — согласилась Ренэ.

— Оскар, не его урод. Скотина! — Тонкие губы дрожали, в глазах блестела влага.

О нет, только не слезы! Ренэ охватила паника. Теперь он точно ее невзлюбит — она второй раз видит его слабость. А она еще и навлекла на себя недовольство Алого Генерала… Не стоило вмешиваться. Мужчинам нравится спасать женщин, но не нравится, когда их спасают женщины.

И мужчины не плачут…

— Он меня так напугал… — Она поднесла руку ко лбу, прикрыла глаза, слегка качнувшись в сторону.

Бэзил отлепился от стены и подошел ближе, с сомнением глядя на нее. — Вам дурно?

Ренэ не думала, что Бэзил сможет ее удержать, поэтому не стала падать ему в объятия. Лишь посильнее оперлась на предложенную руку и позволила довести себя до ближайшего кресла.

Оно нашлось в роскошной парадной спальне, которую, должно быть, занимала какая-то дама — Дениза? Повсюду — зеркала, пуфики, подушки, шкатулочки и вазочки, еще зеркала… Все здесь было прелестно и как-то очень по-женски.

Ренэ откинулась на подушки, принимая позу естественную, и, как она надеялась, эффектную. Пока Бэзил что-то искал в ящиках с весьма уверенным видом, она посматривала по сторонам, восхищаясь изысканным убранством.

В глубине просторной комнаты, на возвышении, к которому вели три ступени, стояла кровать, на которой не погнушался бы предаться дневным грезам шахиншах Востока: море рассветно-сиреневого шелка и кружев, балдахин из золотой и белоснежной парчи, увенчанный фонтаном страусиных перьев, фигурные столбики в виде полу-женщин полу-львиц, изысканная золоченая резьба. Напротив кровати — большой портрет: кудри изображенной в полный рост дамы отливали золотом и медью. — Простите меня, — пролепетала Ренэ, когда Бэзил подошел ближе. — У вашего дяди такие глаза, они пронзают насквозь, как клинок меча… — Это, во всяком случае, было правдой. — А это ужасное создание!.. Я знаю, я очень глупа.

Бэзил опустился на колени перед креслом и потрогал ее запястье, проверяя пульс, словно какой-то лекарь. Грудь Ренэ бурно вздымалась, отлично различимая под тончайшим шарфом, но Бэзил даже не взглянул на нее.

— Вы переволновались. Вам нужно спокойно посидеть. У меня есть нюхательная соль, дать вам?

Ренэ слабо качнула головой. Только этой гадости недоставало!

— Тогда просто посидите… Я сейчас налью вам воды, — Бэзил все еще держал ее руку в своей, что было отнюдь не неприятно. Он был так красив, стоя на одном колене, словно рыцарь, приносящий клятву верности, с этими длинными золотистыми локонами, обрамлявшими почти безупречное лицо. Ренэ могла незаметно любоваться им сквозь полуопущенные ресницы.

— Это… ваша спальня? — высказала она догадку, и почувствовала, как к щекам приливает румянец, хотя ничего неприличного не случилось — Бэзил наверняка постоянно принимал здесь гостей.

— Да. Если вам угодно, можете прилечь на кровать.

Она снова качнула головой, оперевшись щекой на ладонь, чтобы скрыть краску. Подумалось, что если Бэзил хочет поухаживать за ней, сейчас — отличная возможность. И почему только в голову лезут всякие глупости?

Наверное, потому, что он замер у ног Ренэ и все так же смущающе-пристально на нее смотрит.

— Вы храбрая, — проговорил наконец почти-принц со странным выражением.

— О нет, что вы, я очень испугалась, — запротестовала Ренэ.

На лице Бэзила выступила капля крови, непристойно алая на белой коже, и Ренэ поймала себя на том, что не отрывает от нее взгляда. — Немного найдется людей, которые не испугались бы моего дяди. И это мерзкое создание, что он таскает за собой, чтобы шокировать окружающих… Нет, вы храбрая, — Это звучало как вердикт врача, не как комплимент. — Не знаю, хорошо это или плохо.

— Я очень боюсь пауков… и разных насекомых… — прошептала она, пытаясь оправдаться, но Бэзил словно не слышал. Он распрямился, и смотрел уже не на нее — на портрет.

— Моя мать тоже была отважной — говорят, она вообще ничего не боялась. И погибла молодой…

Никто не мог упрекнуть Ренэ в том, что она ничего не боится. Но сравнение с Прекрасной Филиппой ей льстило.

— …Храбрость к лицу хищникам. Тем, у кого есть большие зубы и длинные когти. От бесстрашной мыши быстро останутся одни косточки. Вот и я, как крыса, трусливо жмусь к стенам. Но даже крыса защищается, если ее загнать в угол. А я…

— Ну что вы! — возмутилась Ренэ. Села в кресле, забыв о том, что в полуобмороке. — Вы совсем не похожи на крысу! — Крысы были уродливые, серые и противные. — Или мышь. Скорее уж… уж… на птицу, — Она надеялась, что сравнение достаточно лестно. Бэзил и впрямь напоминал ей птичку с радужным оперением, вроде тех, что порхали за решеткой в оранжерее.

Он усмехнулся углом рта. — Птичка может улететь… Взять и упорхнуть — далеко-далеко, — на миг ей почудилось загнанное выражение в холодных черных глазах. — Тогда уж — павлин. Прекрасный хвост, нарядное оперение — а с крыльями плоховато.

Больше изображать слабость не имело смысла, и Ренэ поднялась, опираясь о спинку кресла. Ей хотелось скорее сменить тему, покончить с этим странным разговором.

— Ваша матушка прекрасно здесь вышла, — Она приблизилась к портрету и принялась изучать его, задрав голову.

Верно, было в этой женщине нечто, вдохновлявшее художников — а может, оба портрета выполнил один мастер? Ведь сегодня Ренэ познакомилась, кажется, с двумя дюжинами покойных аристократов, и опять мать Бэзила выглядела среди них самой живой. На Филиппе Картмор-Силла было платье с квадратным вырезом, из темно-красного бархата, который так и хотелось потрогать. На шее — колье-стойка, похоже, малиновые альмандины в золоте. В черных глазах играли лукавые огоньки, а улыбалась прекрасная дама так, словно ей был известен ваш самый интимный секрет.

— Матушка? — фыркнул Бэзил, и Ренэ прикусила губу. — Да, я очень люблю эту картину. Я забрал бы к себе все ее портреты, но хочу, чтобы другие тоже помнили о ней, хотят они того или нет. Она была необыкновенной женщиной…

Это была отличная возможность подольститься к Бэзилу, сказав чистую правду.

— О, вы не представляете, как я восхищаюсь вашей… леди Филиппой! Знаете, я еще девочкой мечтала узнать, как она выглядела, — Ренэ обожала истории о легендарных красавицах и прекрасных принцессах, всегда представляя себя на месте одной из них. — Мне так хотелось бы узнать, как она одевалась, что говорила, как познакомилась с вашим отцом, — ворковала она, войдя в раж, — как спасла его от убийцы, как блистала на балах, как… как…

Ренэ вовремя спохватилась, но Бэзил словно услышал слова, умершие на языке. — Как она умерла? — с его губ сорвалось эхо ее мыслей. И снова эта странная то ли усмешка, то ли гримаса. — Отличный вопрос…

Боги, что он должен подумать… Какая бестактность… Мысли заметались, как мушки вокруг лампы.

Ренэ боялась взглянуть на лорда Картмора, но Бэзил спокойно продолжил: — Когда-нибудь, быть может, мы это обсудим. Это правильно, помнить о тех, кто уже не с нами. Часто они стоили в сотню раз больше живых. Потому-то их больше и нет…

Рядом с парадным портретом леди Филиппы висел другой, камерный: поясное изображение вельможи средних лет. В первый момент внимание Ренэ привлек роскошный золотистый топаз на руке, сжимавшей щеголеватую тросточку. Затем — умное аристократичное лицо с узким подбородком, взгляд, одновременно ироничный и снисходительный.

— Это лорд Росли, — объяснил Бэзил. — Он был первым щеголем своего времени, моим учителем и лучшим другом. Он научил меня разбираться в одежде, подбирать цвета и детали, и многому другому.

— Ах вот как.

— Он был зверски умерщвлен, — Казалось, Бэзил говорит сам с собой, а не с ней, его глаза были прикованы к портрету. — Заколот тремя ударами рядом с собственным особняком, вместе со слугой.

— Как ужасно, — Ренэ украдкой покосилась в зеркало — к счастью, самое обыкновенное. Не растрепалась ли прическа? — Надеюсь, преступники понесли должное наказание?

— Пока нет. Но от кары они не уйдут, — Бэзил снова повернулся к ней. — У меня есть и другие любопытные картины… Показать?

Еще картины? Ренэ, конечно, любила живопись, особенно портреты дам в красивых платьях, но всему был предел.

Видимо, она пока недостаточно хорошо умела владеть лицом, потому что Бэзил добавил с сухим смешком: — Эти будут поинтереснее, не волнуйтесь. А пока вы будете смотреть, я принесу что-то, что вас точно заинтересует.

Бэзил потянул за шелковый шнур, свисавший рядом с балдахином, и шторка, прикрывавшая стену за кроватью, поползла в сторону. Ренэ думала, что за нею — внутреннее окно, но ее взгляду открылись картины, висевшие по обе стороны от кроватной спинки. Она послушно зашла за балюстраду из низких столбиков, обегавшую альков, чтобы впитать очередную порцию Искусства.

— Я поднимусь в башню, скоро вернусь, — бросил Бэзил. В ответ на ее удивленный взгляд, пояснил: — Башня Филиппы теперь моя. У меня там опочивальня, и самое ценное я тоже храню наверху. Когда-нибудь я покажу вам вид с башни — он восхитителен. А вы пока насладитесь картинами Виллеля — я ему покровительствую, и он уже входит в моду.

Достав ключи из складок одежды, он отпер небольшую дверь в углу комнаты, за которой угадывалась лестница, и закрыл за собой.

Раз этот художник в моде, значит, Ренэ должна его знать. Она только начала рассматривать картины, как сразу влюбилась в них, и, заочно, в Виллеля.

Полупрозрачные, мерцающие краски, нежные полутона — Ренэ еще не приходилось видеть таких прелестных, таких завораживающих полотен.

На картинах гуляли по парку молодые аристократы. Ренэ отчаянно захотелось оказаться среди живописной зелени рядом с этими нарядными изысканными людьми. Художнику удалось в точности передать мягкий блеск шелка, переливы бархата их роскошных одеяний, и краски того полного меланхолии часа, когда солнце уже скрывается за горизонтом, а вечер еще не торопится вступить в свои права, и холодный свет льется отовсюду и ниоткуда.

На одном полотне, под сенью развесистого дерева устроили пикник юноша и девушка. Красавица с притворным смущением уклонялась от ищущих губ кавалера. На другом, еще одна парочка шла по дорожке сада, нежно держась за руки, но пока женщина любовалась пейзажем, взгляд мужчины смотрел через ее плечо на другую красотку, отвечавшую ему столь же явным интересом.

Рядом висели картины со схожими сюжетами, но ближе к кровати обнаружились полотна, рассказывающие истории попикантнее. Теперь-то Ренэ поняла, почему Бэзил прятал их за занавесом!

Вот у распахнутого окна таверны сидит размалеванная красотка в компании двух юнцов. Первый, пьяный, уже уронил голову на стол. Второй повеса, в расстегнутом дублете, запускает пальцы в низкий вырез женщины, а чья-то рука между тем снимает у него с пояса кошелек.

Прекрасная обнаженная женщина изучает себя в высоком зеркале, ее белое тело будто светится в полумраке будуара. Рядом — отвратительная старуха с сорочкой в руках, двое чернокожих мальчишек готовят ложе, служанка разливает вино по бокалам. Приотдернув служащий дверью полог, внутрь с похотливым видом заглядывает старик, богато одетый и с кошельком в руке — видимо, клиент красавицы.

Третья картина изображала роскошно одетую даму, по всем признакам — важную особу, светскую львицу. С благочестивым и чопорным видом она беседовала о чем-то с Великим Пастырем, а из-под ее юбки вылезал, подмигивая зрителю, отвратительный карл, издевательски высунув длинный язык.

Ренэ даже не представляла, что такие неприличные вещи можно изображать на картинах. Матушка пришла бы в полный ужас!

Голос Бэзила вернул ее на землю, заставив обернуться. — Я обещал показать вам нечто поинтереснее, не так ли?

Изо рта Ренэ вырвался какой-то писк. Она даже не успела расстроиться, что издает неподобающие леди звуки, как руки ее уже потянулись к рубинам, алым, как сама страсть, к мрачному пламени альмандинов, к переливчатым жемчугам, благородным опалам — ко всем прекрасным камням, в драгоценной оправе и без, что Бэзил разложил по узорчатому покрывалу ложа. — О!

Бэзил улыбался, и на сей раз его удовлетворенная улыбка казалась искренней. — Недурны, не правда ли? Подойдите сюда, прошу вас.

Даже не испросив разрешения, Ренэ уселась с краю кровати, поближе к сокровищам, уже покорившим ее сердце. Их блеск действовал как пение сирен, зачаровывая, лишая рассудка.

Бэзил взял в руки тяжелую полосу золота, в которую было вделано три огромных черных опала, искрящих красным, синим и зеленым. — Это колье досталось моей матери по наследству, ему несколько столетий уж точно. На современный вкус оно грубовато, зато какие камни! Ее семья сохранила его, хотя им приходилось даже голодать. Вот еще одна интересная вещичка, — он положил перед Ренэ восхитительную гемму, рубин-кабошон, на гладкой поверхности которого был вырезан женский профиль. — Она тоже досталась мне от матери. А это приобрел уже я, работа альталийского мастера Ройбира.

От всего этого великолепия захватывало дух. — За такие камни можно душу отдать!

Бэзил фыркнул. — Сперва найдите глупца, который согласится на такой обмен! Душонок миллионы на свете, а таких камней — сотни, а то и десятки. Бессмертна душа или нет, еще неизвестно, а эти алмазы будут сверкать и через тысячу лет.

Ей стоило бы возмутиться кощунственным высказыванием, но, положа руку на сердце, Ренэ сама не могла поверить, чтобы замызганная душа какой-нибудь служанки стоила такого камня.

— Они восхитительны… — Она хотела это все, больше, чем когда-либо чего-либо хотела.

Наверно, ее чувства слишком явно отразились на ее лице, потому что Бэзил сказал, будто отвечая на невысказанный вопрос: — Что-то из моей коллекции я подумываю продать.

Она снова ахнула. — И вы сможете? Это было выше ее понимания

Бэзил ответил усмешкой кислой, как дешевое вино. — Вам еще предстоит многое узнать, моя дорогая леди Валенна. Большинство из нас, людей, блистающих в свете, отчаянно нуждается в деньгах. Быть хорошо одетым — то, что отличает светского человека от простофили. Многие господа в шелках и бархате, чьи наряды поражали на балу ваше воображение, живут впроголодь, в холодных пустых комнатах, которые им не на что топить. Лишь немногие счастливчики вроде моего братца не должны огромные суммы ростовщикам и собственным лакеям.

— Лакеям?.. — Ренэ показалось, что она ослышалась.

— У моего лакея больше наличных денег, чем у меня, и через две недели я должен отдать ему двадцать тысяч юлей. Ростовщиков, которым я, разумеется, тоже задолжал, сами Боги велели мучить, но благородный человек не может обмануть своего лакея — лучше застрелиться.

Двадцать тысяч! Столько денег вся их семья не тратила и за год, а он должен был их одному только лакею! И откуда, во имя всего святого, у слуги столько золота?

— А уже раз приходится что-то продавать, — продолжал Бэзил, — я с удовольствием предложил бы их вам. Мне было бы приятнее видеть такие прекрасные вещи на молодой женщине, а не на желтой сморщенной шее какой-нибудь старухи, или, еще хуже, у толстой купеческой жены с красными руками.

— Это было бы святотатством! — с чувством воскликнула Ренэ. — Я… мне бы очень хотелось бы их приобрести, только…

— Ожерелье моей матери, конечно, не продается, — Бэзил отложил в сторону несколько прелестных вещиц, любовно погладил их своими длинными пальцами. — А вот с ними я попробую расстаться… Мы бы, конечно, пригласили ювелира для независимой оценки, но я думаю, тысяч на сорок здесь будет.

От вожделения у Ренэ даже засосало под ложечкой. Ее голова пока еще кружилась от таких сумм, но… ведь это удачное вложение, не так ли? — Если только лорд Валенна позволит…

— Ваш муж богат и немолод — его долг потакать вашим капризам. А вы, если желаете добиться успеха в обществе, должны привыкать не стеснять себя в тратах. Вы ведь этого хотите?..

— О да! Очень, — вырвалось у нее. Она еще могла бы добавить: Больше всего на свете. — Конечно, это глупо, но…

— Глупо? — Бэзил усмехнулся. — Чтобы презирать общество, его сперва надо покорить, иначе это лишь желчь уязвленного самолюбия. Разумеется, в обществе могут не оценить доброту, благородство, и истинный ум. Если вы обладаете этими достоинствами, то знаете об этом, никакое подтверждение извне вам не нужно. Зато по реакции общества можно судить, остроумны ли вы, привлекательны ли, умеете ли нравиться, разбираетесь ли в людях, обладаете ли даром вести беседу. Тоже немаловажные качества, не так ли? А поскольку большинство из нас далеко не гении, не слишком добры и благородны лишь от случая к случаю, то ясно, что успехом в обществе могут пренебречь лишь немногие, да и им он совсем не повредит.

Ренэ кивала, она была совершенно с ним согласна. И как замечательно он умел говорить!

— Увы, это так сложно! — вздохнула она.

Бэзил снова смерил ее холодным, оценивающим взглядом, заставившим ее еще больше выпрямить спину и до предела втянуть и так стянутый корсетом живот. — Что же, вы молоды, достаточно привлекательны…

Не слишком ободряюще. Всего лишь "достаточно"?

— … а главное, богаты, и замужем за знатным, могущественным человеком. Общество вас примет. Но только от вас зависит, будете ли вы блистать.

Она слушала его, затаив дыхание.

— Вам надо придумать себе образ и держаться его, чтобы вас запомнили. Потом изменитесь, заставив всех говорить о себе. Общество страдает от своей вечной болезни — скуки. Развлекайте его, но так, чтобы оно смеялось вместе с вами, а не над вами.

— Вы так умны! — вырвалось у нее.

— Для этого вам надо узнать тысячу неписанных правил, — продолжал Бэзил как ни в чем не бывало. — Для начала, вам надо завести умного любовника, связь с которым придаст вам вес в глазах общества…

Уж не намекает ли он?..

Бэзил усмехнулся, опять прочитав ее мысли. — О, я не предлагаю на эту роль себя — мне тоже надо заботиться о репутации.

Это было обидно услышать.

— К тому же, я и так всегда готов дать вам совет — я должен расплатиться за свое поведение, достойное мужлана, при нашей первой встрече. Нет, найдите умного ловкого кавалера, уже успевшего сделать себе имя. Вы будете оплачивать его расходы, а он введет вас в избранные круги

— Оплачивать расходы? — переспросила Ренэ как дурочка.

Бэзил еще раз напомнил ей, что светскому человеку всегда не хватает средств. Долг состоятельной замужней дамы — помогать деньгами тому мужчине, молодому или не очень, которого она одарит своим расположением.

Ренэ подумалось, а не соблазнится ли он сам деньгами, раз испытывает в оных сильную нехватку. Какой другой кавалер придаст ей столько блеска? И тут же одернула себя — что за мысли? Она не собирается заводить никаких любовников! А уж Бэзил, наводивший на нее благоговейный ужас, годился на эту роль столь же, сколь и мраморная статуя — статуя, которая, к тому же, критикует вашу внешность и манеру одеваться…

— А нет ли другого способа? — спросила она робко. — Я ведь замужем…

Бэзил пожал плечами. — Отчего же. Дама, не имеющая возлюбленного, будете выглядеть в глазах общества странно, но… Вы могли бы открыть салон для бесед о прекрасном — только вы недостаточно образованы, никого не знаете, и никто к вам не пойдет. Можете задавать потрясающие балы и роскошные обеды — тогда к вам устремятся все, но осторожно — они придут повидаться друг с другом, а не с вами. Вы слишком невежественны для покровительницы изящных искусств, слишком пышете здоровьем, чтобы удариться в религию… — Он задумался, постучал ногтями по столбику кровати. — Хотя… Моя тетка и другие дамы, ее подруги, занимаются благотворительностью, познакомить вас с ними не составит труда. Одевайтесь в мрачные тона, почаще закатывайте глаза к потолку, цитируйте Священную Книгу — и в круг святош вас неохотно, но примут.

Ренэ внутренне содрогнулась. Она совершенно не жаждала подлизываться к стареющим теткам — нет, она хотела вызвать зависть, восторг, поклонение!

— Я подумаю, — проговорила она еле слышно.

— Подумать вам придется в любом случае — любовника нельзя пойти и выбрать в витрине магазина. По крайней мере, стоящего. Хотя думаю, что скоро у вас появится богатый выбор.

Они договорились, что Бэзил пока не будет искать для украшений другого покупателя, а Ренэ поговорит с Полом, чтобы узнать, раскошелится ли он. Конечно, выразилась она более изящно.

— Мне было бы приятно, если бы вы стали… хм… приемной матерью моих милых детей, которыми я торгую, как настоящий Картмор, — Бэзил вздохнул. — Для некоторых украшения — лишь символ богатства, они смотрят на драгоценности, и думают только о том, сколько они стоят. А меж тем, в этих вещах есть красота, гармония, душа. О многих ли людях можно сказать это? Они перебирали драгоценности, забыв обо всем на свете, и глаза Бэзила теплели, когда он рассказывал историю одного из своих сокровищ. Ренэ скоро потеряла счет времени — но всему хорошему приходит конец.

Она с сожалением следила, как холеные пальцы Бэзила собирают изящные вещицы и бережно раскладывают по бархатным ячейкам многоярусной шкатулки, отделанной перламутром и черепахой. Бэзил отнес бесценную ношу наверх, не прибегая к помощи слуг, а когда вернулся, у него для Ренэ был еще один подарок — очаровательная крошечная бутылочка фиолетового стекла, украшенная самоцветами.

— О, какая прелесть! — воскликнула Ренэ, прижимая ее к груди.

Бэзил хмыкнул. — Главное тут все же содержимое.

Действительно — бутылочка источала нежнейший аромат, в котором, как в хорале, звучало, гармонично сочетаясь, множество голосов. Ренэ различила запах фиалок, другие ей определить было не под силу.

— Не только ваша матушка умеет использовать цветы и травы. Это уникальные духи, в них множество компонентов — я дарю их только родным и друзьям.

— Это делали вы, сами?

— Увы, нет. Мой слуга. Он достался мне в наследство от лорда Росли, бесценный человек! Только он умеет так подбирать букет ароматов, и только он умеет завивать мои волосы — они ведь очень упрямые от природы, — накрутив локон на палец, Бэзил взглянул на него с упреком.

Упрямые как вы, хотела сказать Ренэ, вспомнив его ссору с отцом, но прикусила язычок. Вместо этого поблагодарила Бэзила от всей души.

— Это самое меньшее, что я могу сделать для вас после того, как вы спасли меня от дядюшки Оскара, — кисло ответил молодой Картмор. — Пусть и ненадолго. Пользуйтесь ими — подобного нет ни у одной придворной дамы, кроме Денизы. Когда вы придете ко мне на мой маленький вечер, я вас узнаю по запаху.

Сердце Ренэ, и без того окрыленное радостью, взвилось к небесам. Ее пригласили на вечер для избранных! Она даже не задалась вопросом, почему Бэзилу понадобится распознавать ее «на нюх». Только тихим голосом уточнила дату и время, все еще опасаясь, что это окажется злой шуткой.

Вскоре в дверь постучал слуга, чтобы почтительно поставить их в известность о том, что приближается ужин — Бэзилу и Ренэ предлагалось явиться к столу.

Глаза Бэзила тут же потухли. Было печально видеть, как он опять превращается в эдакую прекрасную, но безжизненную куклу. Может, он боялся встретиться за столом с дядей? Хотя Алый Генерал, похоже, уходил… Ренэ тоже не жаждала вновь оказаться под прицелом беспощадного взгляда, но сейчас, после подарков и комплиментов, переполненная благодарностью, ощущала в себе отвагу льва. Так хотелось пообещать Бэзилу, что она его защитит… но ей хватило ума промолчать.

После минутного колебания, Бэзил объявил, что голова теперь болит у него. Почти-принцу понадобилось немедля прилечь, и Ренэ пришлось возвращаться к остальным без него. Но это было не страшно. Ведь в кулачке она сжимала бутылочку с духами, на пальце сверкал сапфир, а губы беззвучно повторяли дату приема для избранных, на который Ренэ пригласил сам хозяин приема лично!

Ради такого исхода стоило сразиться с Оскаром Картмором и с его монстром.

VII.

Минуты текли медленно и густо, как соки в лианах, опутывающих потолок.

Он сидел в кресле, откинувшись назад, а вокруг жила своею жизнью оранжерея. Где-то капала вода, и, хотя в жаркой духоте не было ни дуновения, растения умудрялись перешептываться друг с другом.

В полумраке это место становилось особенно странным. Корни растений в вышине извивались словно змеи, экзотический цветок смотрел сверху на Бэзила, вытянув ушастую головку на длинной шее. В липком воздухе — сладость с оттенком разложения: так должен пахнуть порок.

Внезапно в кряхтение птиц и тихий шелест зелени вторгся уверенный стук каблуков. Бэзил знал, кто это, еще до того, как, лениво опустив взгляд, увидел перед собой изящный темный силуэт. Братец предпочитал черный и темные тона — надо признать, они ему шли, хотя Бэзил слегка презирал подобный консерватизм, видя в нем трусость — ведь с цветами надо уметь работать, а с черным сложно попасть впросак.

— Итак, братец, как успехи? — В голосе Филипа звучала насмешка. Ну еще бы — ведь он же мнит себя великим покорителем сердец.

Было лень говорить, но он знал — Филип так просто не отстанет. Упрямый щенок. — Недурно. Думаю, мы неплохо… сдружились. Она была в полном восторге от моих драгоценностей.

А когда Бэзил объяснял ей тонкости придворной жизни, Ренэ смотрела на него с почтительным восхищением — нельзя сказать, что это было неприятно, и показывало, что маленькая провинциалочка не так глупа, как он сперва подумал.

— Значит, она была у тебя в комнатах? — оживился Филип. — И?.. Уже свершилось? До какой степени вы… сдружились?

Запустить бы в него чем-нибудь… Но для этого надо как минимум встать. — За кого ты меня принимаешь? За сельского конюха? Я не собираюсь хватать ее и заваливать на кровать, — Как показал опыт, это было не только достойно мужлана, но вдобавок еще и просто опасно. — К тому же леди Валенна — не какая-нибудь шлюха.

— Никто этого не говорит… И все же преувеличивать разницу в некоторых аспектах тоже не стоит. Женщина есть женщина.

— Вопрос не в том, насколько она доступна, а в том, доступен ли я. Не удивлюсь, если у нее блохи, — Бэзил поморщился.

— У каждого из нас — свои блохи, Бэзил, — заметил братец, которого некстати потянуло на философию.

— Да, но у нее могут быть настоящие, кусачие, — Благодаря строителям древности, в Харлоке они такой беды не знали. Возможно, правы были те, кто говорил, что особые знаки на стенах дворца отпугивают насекомых и грызунов.

— Так заставь ее каждый день отмокать в ванной. Ради любви женщины пойдут на любые жертвы.

— Ты-то почему так озабочен тем, чтобы свести меня с леди Валенна?

Братец ничего не делал просто так, и когда Филип предложил ему это дурацкое пари, Бэзил сразу заподозрил двойную игру. "Как ты думаешь, ты мог бы соблазнить женщину? Спорим, что нет? Как насчет новой леди Валенна? Если выиграешь — с меня двадцать тысяч юлей". Звучало это как блажь, возникшая под влиянием момента, но Бэзил слишком хорошо знал своего братца. Впрочем, знал он и то, что ничего из Филипа не вытянет, если тот сам не захочет. А двадцать тысяч юлей нужны были до зарезу…

Филип, как всегда, ушел от ответа: — А тебе самому неужели ее не жаль? Бедняжка, замужем за стариком!

Этот старик мог бы запросто надрать Бэзилу задницу, по этому поводу он не обманывался. А возможно — и Филипу. — Тогда почему ты сам ею не займешься? С каких пор тебе нужна помощь в таком вопросе?

— Если эта история вдруг откроется, отец будет потрясен. Жена его друга… Хватит с него огорчений, которые причиняешь ему ты.

— Ну да, ясно! Ничто не должно омрачать сияние нашего золотого мальчика в глазах папочки. Что ж, поразить отца в самое сердце — это будет поценнее двадцати тысяч юлей.

Братец пожал плечами. — В конце концов, я забочусь о нас обоих. Не хочу, чтобы ты снова начал клянчить у меня деньги. Тебе ли не знать — раздень женщину, и она тебя оденет. В закромах дома Валенна найдется достаточно, чтобы ты купил себе новый дублет — этот я на тебе уже видел. Вопрос в том, способен ли ты на подобный подвиг в принципе. Два с половиной часа! У тебя было два с половиной часа!

— Прости, у меня нет твоей сноровки в искусстве торговли собой. Мне не приходится соблазнять женщин — обычно они сами бросаются мне на шею, а я решаю, нужны они мне или нет.

Филип выразительно фыркнул — кажется, щенок смел ему не верить. — У тебя — два месяца, — Он говорил непростительно наглым тоном — таким только приказы слугам раздавать. Все-таки Лулу прав — наш мальчик совсем зарвался. — За это время можно не спеша соблазнить не один десяток женщин, даже таких, что не мечутся по постели рядом со стариком. Не справишься — так и быть, я займусь ею сам, — Не тратя больше слов, он развернулся на месте. Стук каблуков снова разнесся по залу — и постепенно затих вдали.

Бедная Ренэ в таком случае. Хотя Филип, по крайней мере, наверняка сможет доставить ей удовольствие — слезы начнутся потом. Да и сам Бэзил — тот еще подарок. С другой стороны… провинциалочка из ниоткуда, из безвестной семьи нищих дворянчиков… Стать предметом внимания одного из братьев Картмор, решил Бэзил, для такой — большая удача и честь.

По павильону к нему подкрадывались тени — заходило солнце. Павлины забрались на головы статуй, и, чувствуя приближение темноты, начали свой надрывный полу-крик, полу-плач, словно предрекавший черную беду. Невдомек им, глупым тварям, что главные трагедии уже разыграны, герои убиты и похоронены, а жалким паяцам, оставшимся на сцене, под силу только кривляться в жутковатом фарсе.

Бэзил снова расслабился в кресле, позволив мыслям уплыть далеко, к вещам, которые действительно имели значение.

VIII.

Ничто так не сближает, как хорошая заварушка.

Приветливо трещал камин; тепло, наполнявшее общий зал таверны "У переправы", действовало как снотворное. А может, дело тут было в вине — хотя и не из самых дорогих, оно оказалось совсем неплохим. Даже Кевин осушил пару чарок и немного оттаял.

Фрэнк, блаженно откинувшийся назад, к стене, часто заморгал, отгоняя сонливость. Красавчик все подливал ему и подливал, а у Фрэнка не хватало духа отказаться. Да и как можно сказать "нет", когда сам Кевин Грасс пьет за новое будущее отряда Ищеек и даже предлагает тост за здоровье семьи Картмор!

— Хочу еще раз поблагодарить тебя за тот бросок, — обратился Фрэнк к Доджизу, сидевшему рядом. Кевин устроился на скамье напротив, и сверлил их оттуда глазами, в глубине которых таилась насмешка. — Очень может быть, что ты спас мне жизнь.

— Это просто моя служба, — сверкнул белыми зубами Красавчик. — Мы все стоим друг за друга, ведь так, Грасс? Среди нас есть всякие, но Ищейка Ищейку не подведет и не предаст.

Фрэнк желал бы, чтобы среди Ищеек было больше таких, как он. Поначалу, в щеголеватом мужчине ему чудилось нечто фальшивое, но его мнение о Красавчике улучшилось, когда он узнал, что тот заступился за женщину. Разумеется, Доджиз не без грешков, но, хотелось верить, не безнадежен.

Кевин только пожал плечами. — Может быть. За себя ручаться не могу.

Красавчик пододвинулся поближе к Фрэнку и сообщил доверительно: — Он любит на себя наговаривать, наш Грасс.

Фрэнк это заметил и сам.

— Но как бы он ни ворчал, а когда дойдет до дела — вернее человека не найти. Я знаю, на него положиться можно. А что он не любит зря болтать, так это ему только в заслугу. Молчание — золото. Твое здоровье, Кевин.

Красавчик перевернул бутыль, выливая остатки вина в чашу Фрэнка.

— Еще три бутылки! — гаркнул Фрэнк громче, чем намеревался. Платить предстояло ему, как новичку.

— Я чего хотел сказать, — продолжил Ищейка, пока служка бегал в подвал за новой порцией. — Надо арестовать всех андаргийцев, кто похож по описанию на шпиона со шрамом, и допросить пожестче. Кто-то да запоет.

— Или сбеж-жит, — Черт, у него уже начинал заплетаться язык! — Всех сразу не переловишь, а господа его успеют принять меры предо… предсторожности. Сейчас они понятия не имеют, что мы вышли на их человека.

— Делион прав, — подтвердил Кевин.

— Что ж, командир, вам виднее, — легко согласился Красавчик. — У меня есть еще неплохие идейки о том, в какую сторону копать. Опробую, не откладывая надолго.

Грасс склонился вперед, положив мощные руки на столешницу. — Надеюсь, ты передал нам все, что узнал от твоего кабатчика? — Брови сошлись над переносицей. — Ничего не утаил в надежде отличиться?

Красавчик оскорбился, а Фрэнк напомнил себе пообщаться с кабатчиком лично — мало ли что.

Они еще немного поговорили о новых порядках, которые надо завести в отряде, о том деле по скупке краденного, о шайках, что поделили город на части и считали себя на них чуть ли не полновластными хозяевами. Энтузиазм Ищеек радовал — даже Грасс выказал готовность помочь Фрэнку навести порядок в отряде и в городе.

Скоро на столе снова появилось вино.

Красавчик поднял чарку за здоровье Фрэнка, потом — за дружескую поруку, Кевин — за торжество правосудия. Фрэнк выпил сперва за одного своего товарища, потом — за другого, причем имя Доджиза он уже выговорил с трудом.

Когда Кевин собрался уходить, Фрэнк тоже приподнялся со скамьи — и тут же упал назад. Понял — в таком состоянии до дома не дойдет.

Почти сразу после того, как стукнула дверь за Грассом, засобирался и Красавчик, вспомнив о важной встрече. Фрэнк остался один.

Он долго сидел, глядя в огонь камина, все надеясь, что в голове прояснится. Мысли перемешивались, толкались, словно овцы в отаре. Столько надо было обдумать… Но воображение, затуманенное винными парами, рисовало одно видение: черный плащ, а над ним — длинные усы, шрам, крючковатый нос и черные глаза, жгучие, злые.

В конце концов Фрэнк сдался. Можно было взять наемный экипаж, но даже это вдруг показалось слишком сложным.

У хозяина нашлась свободная комнатушка, и Фрэнк пополз наверх, хватаясь за натянутую вдоль стены веревку и опираясь на плечо мальчишки-слуги. Мальчишку он потом послал к себе домой, с запиской для матушки — нельзя было позволить, чтобы она волновалась.

Больше столько не пью, решил Фрэнк, падая на кровать. Это была его последняя мысль в тот вечер.

На следующий день он проснулся отнюдь не затемно. Когда, сгорая от стыда, Фрэнк примчался в Красный Дом, в холле в угрюмом молчании его уже ожидали все Ищейки. Все, кроме одного.

Лью Доджиз по прозвищу Красавчик лежал на втором этаже, мертвый. Рано поутру его выловили из реки с глубокой колотой раной в животе.

Фрэнк поднялся попрощаться, чувствуя, как вина давит на плечи адским грузом. Лью — первый, кто захотел служить в его отряде, и он убит.

Красавчик, холодный и бледный, был почти неузнаваем. Усы печально обвисли — вода вымыла из них помаду, прижала к щекам. Но первым бросался в глаза красный червь, ползший от правого глаза вниз по губам и подбородку. Тот, кто зарезал Ищейку, оставил на его лице свой кровавый росчерк.

XII. ~ Узы крови — I ~

Лето 663-го

Кевин не раз гадал, каково это — отнять жизнь у человека. Что однажды придется, сомневаться не приходилось, разве что самого прикончат первым. И вот — свершилось. Он убил. Не один, а сразу шестеро пали от его руки за одну ночь. Никогда не думал он, что это будет так сладко.

Смакуя в памяти детали схватки, Кевин снова чувствовал ее — ликующую ярость. Слышал хруст костей, чуял кровь. Жалея лишь об одном: что нельзя оживить негодяев и уничтожить снова, одного за другим. При мысли о том, на кого они посягнули, чернело в глазах.

Да, не так просто было вогнать меч в шею последнего, который сдался и молил о пощаде, но Филип смотрел на Кевина, рассчитывал на него, и он не мог подвести. И, разумеется, репутация Офелии стоила больше жизни какого-то мерзавца.

А может, когда убиваешь таких вот — это и не считается вовсе? Разве можно назвать тех, кто им встретился во мраке, людьми? Так, гниль какая-то, бешеные псы.

Сегодня был выходной день недели, и Филип встречал его у южных ворот дворца, улыбаясь во весь рот. Он схватил Кевина за руку и потащил за собой по песчаной дорожке, меж рядами благоухающих розовых кустов.

— Ты так и не сказал, какую награду хочешь, но не думай, что я забыл. Сегодня я наконец вручу тебе нечто, достойное героя.

Как будто защищать Филипа не его прямой долг. Да для чего он вообще нужен, коли не для этого?

— Оставь, мы дрались вместе, — попробовал он возразить. — Плечом к плечу. Без тебя я бы погиб.

За лабиринтом роз открывалась лужайка, залитая летним солнцем, изумрудная в ярких лучах. И круглая беседка, сплетенная из каменного кружева. Внутри алел отрез шелка, скрывавший что-то узкое и длинное, что лежало на столе. Очертания предмета подсказали Кевину, какая награда его ждала, и сердце застучало быстрее.

— Офелия — моя сестра, не твоя. Было бы странно, если бы ты благодарил меня за ее спасение. Да мне ничего от тебя и не нужно, кроме вечной верности и слепого повиновения.

Не проблема.

Когда Филип сдернул ткань жестом фокусника, позолота на ножнах заискрилась, поймав свет. Друг торжественно протянул их Кевину, замеревшему у входа, рукоятью вперед. Длинной, такой, что можно держать как одной, так и двумя руками.

Кевин сомкнул пальцы на прохладном металле и потянул на себя, выпуская на волю клинок. У него перехватило дух, едва лишь на солнце блеснули первые дюймы узорчатого металла.

Перед ним извивался опасный волнистый край фламберга. Фламберг-бастард… Мощная крестовина и хитроумная гарда, изящное переплетение металлических дуг, похожих на когти. Даже навершие необычное — похоже на стилизованную звериную морду, не иначе, как намек на герб Фешиа. Но самое главное — это сам клинок. Карнасская сталь, создавать которую удавалось лишь избранным мастерам далекого Востока. Из нее выходили мечи прочные и безжалостно острые. И беспощадно дорогие.

Кевин смотрел на великолепное оружие, и не знал, что сказать. У него всегда было плохо со словами, а сейчас они кружились в голове беспокойным роем — и застревали в глотке.

А Филип улыбался так широко, словно это ему вручили драгоценный подарок.

— Он, наверное, дорого тебе обошелся? — Дурацкий вопрос.

— А ты думаешь, я буду дарить дешевку спасителю моей сестры? Лучше уж ничего. Он изготовлен по моему заказу, специально для тебя. Твоя любимая длина. Этим клинком ты сможешь резать, колоть и рубить — может, даже, таких монстров, как та.

Кевин облизнул пересохшие губы. — Не знаю, могу ли я…

— Владей им и не сомневайся — ты заслужил. Да и, в конце концов, я, как никто, заинтересован в том, чтобы у тебя было стоящее оружие. Кевин взмахнул оружием, поднял к небу, вопросительно взглянув на Филипа. Все еще не веря, что клинок, достойный Алого Генерала, предназначался ему. Друг едва заметно кивнул — как в ту ночь — отдавая немой приказ.

Кевин нарисовал полукруг в воздухе, привыкая к мечу. Достаточно мощный, чтобы снести с плеч голову врага, а то и рассечь какого-нибудь мерзавца от плеча до самого паха.

Филип словно услышал его мысли. — Для меня он тяжеловат. Ты-то сможешь махать им часами, если понадобится. Ведь ты не только один из самых храбрых людей, кого я знаю, но еще и самый сильный, готов ручаться.

Хорошо, что у Кевина была грубая кожа, продубленная ветром, а то покраснел бы. Слишком громкие слова, но на Филипа иногда находило. И хотя сейчас от смущения хотелось провалиться под землю, Кевин знал, что потом не раз вызовет в памяти этот момент, и на миг почувствует, что чего-то стоит.

— Спасибо, — Вот все, что он смог из себя выдавить. — Как твоя сестра? — Надо сменить тему, пока и впрямь не заалел, с непривычки, от комплиментов.

— О, Офелия тоже считает тебя настоящим героем. Вроде рыцаря из книги. Жаждет поблагодарить, но Анейра обещала, что она будет сидеть взаперти в своей комнате до самого замужества. Да и то сказать, поделом бедняжке.

Филип провел пальцем по центру клинка, там, где бежал желоб, любуясь переливами красноватой, словно уже пропиталась кровью, стали. — Как мы его назовем?

— Назовем?

— У героев рыцарских романов мечи носят красивые имена. Когда мне доверили первый мой меч, что не был сделан из дерева, с клинком узким, стройным, как девичий стан, я хотел назвать его Серебряная Леди. Дядя ужасно ржал, когда услышал это, и сказал, что имя Серая Шлюха будет ближе к правде, потому что, пока он в моих слабых руках, все другие мечи будут его иметь. Ну, ты знаешь дядю. Так что выбираешь? Монстрогрыз? Твареруб? Рублюсук? — Его глаза смеялись.

— Если ты будешь так звать мой меч, я тебя им прибью, — торжественно пообещал Кевин, с любовью поворачивая оружие в руках. Это была самая прекрасная вещь, которой он когда-либо владел.

— Ну, опробовать-то его мы должны! — воскликнул Филип. Его собственный клинок, длинный и узкий, скользнул из ножен, и Кевин в ответ мгновенно принял боевую позицию. Вес и баланс нового меча были немного непривычными, но рукоять уверенно лежала в ладони. Довольная ухмылка, с которой Кевин ничего не мог поделать, растянула губы. Фламберг полыхнул красным на фоне иссиня-голубых небес, и в этот миг Кевину казалось, что для него нет ничего невозможного.

Взмах, финт, оборот… Скрежет стали о сталь… Филип позволил победить себя в несколько приемов. Кевин отбил его меч в сторону, и мгновенно приставил острие к груди.

Друг развел руки в стороны в знак того, что сдается.

Кевин чуть усилил давление, и на ослепительно белой рубашке выступило алое пятнышко. Еще немного — и по клинку потекла тонкая струйка крови.

Филип улыбался. — Отлично. Мы освятили его. Не кровь Агнца, зато древняя благородная кровь, как-никак.

Кевин почтительно отер лезвие краем плаща, с сожалением убрал в ножны. Пристроил их рядом с теми, что скрывали его старый меч, уже покрытый зазубринами кусок неплохой стали, на который они с матерью столько копили — и который, надо отдать ему должное, послужил Кевину с честью.

— А теперь идем гулять, — Филип махнул ему рукой, ступив на ту же дорожку, по которой они пришли.

Кевин шагнул было следом, но остановился. — Ты уверен, что хочешь идти на улицу без охраны?

Раньше они часто отправлялись куда-то только вдвоем, гуляли в городском парке или поднимались вверх по течению, чтобы, миновав старинные башни, сторожившие водный путь в столицу, искупаться там, где смрадные экскременты большого города не изгадили еще воды Змеистой. Такие прогулки Кевин любил более всего — подальше от трущобы, где он жил, и от Академии, где его держали из жалости, подальше от гордых Мелеаров и Беротов, от презрительного взгляда Денизы, от всех забот, которые давили на плечи свинцовым грузом. Его друг тоже бывал в это время другим, более спокойным и искренним, беседовал с ним по душам или просто болтал, заражая Кевина веселым настроением.

Но после той ночи стало сложно закрывать глаза на то, что такие прогулки, даже днем, нельзя считать безопасными.

Филип ответил на его страхи своим заразительным смехом. — Ты же как-то пришел сюда!

Кевин пожал плечами. Ежели что — невелика потеря. В отличие от любимого сына Лорда-Защитника.

Его друг только беззаботно тряхнул кудрями. — Я, как-никак, не Офелия. К тому же, я ведь буду с тобой.

Сказал так, словно это решало вопрос, словно рядом с Кевином с ним ничего не могло случиться. Как будто в прошлый раз не побывал на волоске от смерти.

Разубедить бы его — вот только язык отказывался произносить правильные слова.

Филип уже спешил вперед по дорожке, и Кевин последовал за ним. Сжимая рукоять меча, он произнес безмолвную клятву — доказать, что достоин драгоценного дара, который ему вручили.

17/10/665

I.

Столько суеты из-за такой никчемной твари! Красавчик раздражал Кевина при жизни, и он уже начинал понимать, что даже смерть не избавит его от этого назойливого типа.

Ищейки один за другим поднимались в закуток на втором этаже, куда отнесли залитое кровью тело. Поднимались, прощались, и спускались вниз, в холл, где и оставались стоять, — угрюмые, с окаменевшими лицами, молчаливые. Это было угрожающее молчание, подобное молчанию толпы у эшафота в тот миг, когда палач заносит в воздух топор. Затишье перед раскатом грома.

Кевин держался подальше от остальных, тоже не жаждавших его компании. Он не имел ни малейшего желания слушать славословия мертвому болвану, кровожадные речи и пустые клятвы. Красавчик, со своими фальшивыми улыбочками, легким нравом, и такой же скотской сущностью, как у остальных, был здесь человеком популярным. Но Кевин знал — что по-настоящему проняло его сотоварищей, так это страх за свою шкуру. Они чуют — ежели добрались до Красавчика, значит и их животы в опасности. И как все трусы с оружием в руках, от страха Ищейки становились злыми и опасными. Эта ярость, этот страх должны были на кого-то излиться.

По лестнице спустился пастырь в сопровождении Делиона. — Душа вашего товарища устремилась на праведный суд Божий. Молитесь за него, ибо каждая молитва на вес перышка облегчит чашу его грехов. И пусть его примет в свое сияющее царство Пресветлый Владыка.

Ищейки переминались на месте, потупив взоры. Ясное дело, им не слишком-то нравилось думать о том, что ждет таких, как они, по ту сторону.

Сам Кевин считал: если Господь Света и Господь Тьмы — не просто сказочки, чтобы пугать народ, они не станут возиться, взвешивая на весах душу каждого Ищейки, прегрешения и достоинства. А просто отправят всю шайку в преисподнюю, помогать чертям. Да и что это за рай, если там можно наткнуться на Ищейку?

— Еще лучше облегчат участь покойного молитвы, произнесенные теми, кто привычен общаться с Богами. Особенно всенощная, — деловито добавил пастырь, немолодой усталый мужчина в линялой робе. — Можете завтра прийти в храм и заказать ее, буде пожелаете. Оплата, как понимаете, вперед. Десять лун, дороже, коли читает светлый пастырь, но такую молитву на небесах слышат громче. Есть кому оплатить похороны?

— У Лью будет все самое лучшее, даже ежели нам придется снять с себя последнее, — заявил Старик, и остальные согласно загудели.

— Прекрасно, — с облегчением кивнул священнослужитель. — Это делает вам честь. Вы не представляете, скольких нам сейчас приходится хоронить из милости. А даже подхоронить в общую могилу стоит усилий, уж поверьте. Коли у покойного нет в городе родных, вы можете сами омыть и переодеть его. Это сбережет вам деньги, и это хороший способ почтить его память. Могу порекомендовать гробовщика — на Петушиной улице работает мастер Роуэн, набожный человек, делает свою работу хорошо и недорого, — закончив речь, которую, без сомнения, произносил уже бесчисленное число раз, пастырь удалился.

Делион проводил его до выхода и расплатился из своего кармана.

Снова повисла тишина, тяжелая, страшная. И — грохот кулака по столу.

— Улицы зальются кровью! — Рас дрожал от ярости, бледные губы кривились.

— Зальются, непременно зальются, сынок, — Старик положил руку ему на плечо. — Но сперва нам надо мозгами пораскинуть.

— Кто-то за это заплатит — я вам обещаю, — весомо произнес Роули. Бугристая рожа его сегодня была особенно багровой и страшной, глазки — такими красными, словно в них полопалась половина сосудов. Кэп без колебаний отправил бы их всех в преисподнюю, помоги ему это подняться по службе, но пьянчуге пришлось не по нутру, что это право мог кто-то присвоить.

— Дорого заплатит, — кивнул Алоиз Бриль, хмурый и собранный. Они с Касом переглянулись. — Для начала, надо разобраться, кто мог нанести подобный удар.

— Я изучил раны, — Стрэтнем невозмутимо вытирал платком пальцы, похожие на лапки паука, каждый по отдельности. Иногда Кевину казалось — когда костоправ сдохнет, пальцы эти еще долго будут скрести изнутри стенки гроба. — И считаю, что его убили при помощи кинжала. Глубокий удар в живот, с поворотом. Потом, чтобы добить, еще один, точно меж ребер. Потом изрезали лицо — работа уверенная. Я заметил на теле еще синяки и порезы, которые кажутся мне более ранними. Впрочем, тело долго пробыло в воде… — Коли этот жалел о Красавчике, то неплохо маскировался.

— Трусы! — Щеки Нюхача блестели от слез. — На него напало сразу несколько мерзавцев, или же кто-то застал его врасплох. Я напишу элегию в его честь… — Горе-Ищейка вытер рукавом сопливый нос.

"Он баб любил и подлым был, И сей порок его сгубил". Вот что пронеслось в голове у Кевина. Готово! Может, и далеко от гениальности, но для Доджиза — в самый раз.

— Именно, — согласился Крошка. — Не таковский он был, чтобы дать себя зарезать кинжалом уличной швали.

— Лью хорошо умел владеть оружием, — подтвердил Рок Борден угрюмо.

Кевин согласился, повысив голос, чтобы они услышали его из дальнего угла: — Да уж получше, чем большинство из вас. Хотя и на половину не так хорошо, как я.

— Он много выпил перед тем, как мы расстались, — неуверенно заметил Делион. — Не следовало нам расходиться по одному.

На чистеньком личике Фрэнка было торжественно-серьезное выражение. Разумеется, зная Доджиза пару дней, он считал своим долгом принимать эту трагическую потерю близко к сердцу. Когда Фрэнк смотрел на Кевина, в светло-серых глазах появлялось сочувствие, от которого просто выворачивало наизнанку.

— В чем другом, а в неумении пить Красавчика не обвинишь, — возразил Кевин, отдавая тому должное. — Мы все были настороже после стычки — едва ль он оказался бы настолько туп, чтобы позволить какому-нибудь сомнительному типу застать себя врасплох.

— Что за стычка?! — насторожился Роули.

Кевин взглянул на Делиона, предоставляя говорить ему.

— С Черепами, — словно нехотя произнес Фрэнк. — Но не стоит спешить…

Глазки Роули сузились до щелочек. — Могло такое быть, чтоб мерзавцы подкараулили Доджиза, когда он остался один, и расплатились за заварушку?

Кевин пожал плечами. — Наверняка они жаждали это проделать — он перерезал глотку их человеку.

— С Черепами?! — Старик так дернул себя за длинный ус, что, кажется, едва не оторвал. — Да ведь среди этих недостойных головорезов вертится тот щенок, физиономию которого испортил наш Красавчик! Он давно затаил на него зуб!

— Франт, — Делион кивнул. — Я сразу подумал о нем, но не стоит торопиться. Ведь мы, кажется, скрылись от этих бандитов, и…

— Слежки я не заметил, — подтвердил Кевин. — А я такие вещи обычно подмечаю, хотя… — Хотя его мысли тогда были заняты совсем другим.

— Интересно, куда мог пойти Красавчик после таверны? Он что-то такое говорил перед уходом… — продолжал лепетать Делион.

Но никто его, конечно, не слушал.

— Схватить его и поджарить! — выкрикнул Комар. — Будем трясти Черепов, пока не выдадут тварь!

— Их много, — опасливо заметил Нюхач. — В открытом бою нам с ними не управиться.

— Это надо продумать, — согласился Роули, медленно кивая. — Чтобы не было новых жертв.

Вот ведь сборище храбрецов! Впрочем, другого он и не ждал. Хватит слушать блеяние овец — пришло время действовать.

Скамья болезненно скрипнула, когда Кевин поднялся с места. — Я найду Франта сам, и притащу сюда — живого или мертвого.

Было смешно видеть изумление на всех этих рожах. И без того не отмеченные печатью интеллекта, сейчас они выглядели еще тупее. От Кевина Грасса Ищейки такого не ждали.

Что ж, вы знаете меня хуже, чем воображаете.

И тут от стены отлепился хромоногий Борден. — Я с тобой.

— Я тоже! — Комар тряханул мечом. Единственный глаз его сердито горел. Надо было выдавливать оба.

— И я, — отозвался Бриль.

"И я", "И я", звучало вокруг…

Они были нужны ему, как больная люэсом шлюха.

— Я иду один, — отрезал Кевин, обводя их таким взглядом, что кое-кто тут же подался назад. — Вернусь с Франтом или его головой, или не вернусь вообще. Тогда — вперед, делайте, что хотите.

Старик выпятил нижнюю челюсть. — Думаешь, месть принадлежит тебе одному?!

— Они вроде как были друзьями, — неуверенно заметил Нюхач.

Видят Боги, этого оскорбления Кевин не заслужил. — У меня здесь друзей нет. Просто захотелось прирезать черепочка — имею право?

— Пусть идет, — разрешил вопрос Капитан. — Иди, Грасс, раз уж вызвался сам. Погибнешь — мы за тебя отмстим.

Кевин не сомневался, что Роули с наслаждением отомстит за его смерть — небось предвкушал этот момент с того дня, когда Оскар заставил его принять Кевина на службу.

— Но это безумие! — завопил Делион, вылетая на середину зала. — Вы все с ума посходили?.. Либо я иду с тобой, либо ты вообще никуда не пойдешь.

Опять он ему костью в горле!..

Фрэнк шагнул было к Кевину, но острие кинжала, нацеленное в грудь, заставило навязчивого бастарда призадуматься.

— Стой, где стоишь, — Кевин не опускал и не отводил руки.

Фрэнк сделал новый шаг. Еще немного… Уж не воображает ли он, что я шучу? И снова — накаленная тишина, как тогда, когда они стояли напротив Черепов, готовые драться и умирать вместе.

— Я иду один, — повторил Кевин, медленно, чтоб дошло.

— Оставьте его, мой лорд, — Роули положил на плечо Фрэнка лапу, которую тот сердито стряхнул. — В конце концов, это его дурная башка, и ежели он согласен, чтобы злодеи ею играли в мяч… Все равно не остановите. А мы тут пока посидим, подумаем, как бы вернее запустить когти в этих Черепов.

Во взгляде, которым бастард окинул Роули, читались гнев и неприкрытое презрение.

Спрятав оружие, Кевин поспешил к выходу, пока Делион не увязался следом, чтобы дальше изображать безупречного рыцаря. Вот пиявка, мать его, похуже любых бандитов! От них Кевин так не улепетывал.

— Одно слово, Грасс, и я иду с тобой, — донесся вслед голос Бордена.

Ничего, уж он постарается обойтись без любителя маленьких девочек.

Вот и крыльцо, и глаза режет свет дня. Кевин вдохнул полную грудь воздуха, освобождая меч в ножнах.

Как хорошо, наконец, оказаться на свободе, одному. Даже тени страха не было, только бодрящий азарт — удастся выиграть эту партию, или нет? Проскочить меж молотом и наковальней.

Да, шансы велики, что больше он сюда не вернется. Ну и что с того? Так или иначе, а вопрос будет решен. Это был его выбор, от начала и до конца. Сейчас, когда в лицо дышала смерть, ему даже хотелось жить — впервые за долгое время.

— Я не могу позволить тебе отправиться на верную смерть, — прозвучало за спиной.

Нет, все-таки избавиться от бастарда сложнее, чем от дурной болезни.

— Позволь мне идти с тобой. Или я пойду следом.

Этого только не хватало! — Тогда мне придется защищать еще и вас, — Кевин обернулся, пытаясь держать ярость под контролем. — Вы будете путаться под ногами — не помощь, а проблема. Мой лорд.

Делион упрямо покачал бритой головой. — Не надо меня защищать. Коли прирежут, жаловаться не буду, клянусь.

Кевину был знаком блеск в серых глазах, еще по тем далеким временам, когда они пытались отпугнуть Фрэнка от Денизы. Этот не уймется.

Он пожал плечами. — Ладно.

Спустился с крыльца, слыша сзади шаги Делиона. Потом развернулся и ударил. Такой удар вырубил бы и Крошку, но щенок в последний миг увернулся от его кулака. Прыткий — или быстро учится.

— Ну уж нет! — выдохнул Фрэнк, отскакивая на безопасное расстояние. — Так ты от меня не отделаешься.

Видно, сами Боги послали тебя поганить мне жизнь. К злости примешивалась обреченность. Компания Делиона — последнее, что ему сейчас нужно, и все же ее не избежать.

Несколько мгновений Кевин стоял с рукой, отведенной для нового удара. Потом опустил — не поможет.

Как всегда, он расплачивался за собственную глупость. За то, что вмешался не в свое дело, будто ему больше всех нужно, будто ему не плевать.

Что ж, решил он, молча продолжая путь с непрошеным спутником за спиной, так или иначе, а Делион не помешает мне сделать то, что необходимо.

Лето 663-го

Кевин с удовольствием дышал воздухом богатых кварталов. Конечно, о благоухании цветочного поля речь не шла, и все же сладкие ароматы струились сквозь решетки, что защищали сады аристократии от простых смертных, а брызги уличных фонтанов, искря на солнце брильянтовой пыльцой, несли с собою свежесть, столь желанную в жаркий полдень.

Он знал, что выглядит так же убого, как и по дороге во дворец, что золоченые ножны на портупее лишь подчеркивают плачевное состояние костюма — штопанный плащ и дублет, стиранная-перестиранная рубашка, штаны лоснятся на сгибах, сапоги пьют воду, как его папаша — джин. Но даже на прохудившихся подметках, Кевин словно парил над мостовой, свысока глядя на нарядных господ, прогуливавшихся по Посольской Аллее. Чудилось, будто все вокруг знают, за что он получил этот прекрасный меч. А рядом шел его лучший друг — сын Лорда-Защитника, сестру которого он помогал спасать от бандитов. Неплохо для юнца, живущего в халупе на окраине Брюха! Сейчас Кевин почти желал, чтобы на их пути выросло еще одно чудовище, и он вновь мог показать, на что способен. Жаль, здесь не Тьмутень, и ничего интересного не случается.

Филип тоже был в хорошем настроении и болтал без умолку. — Отец наградил бы тебя по достоинству, если бы знал, как ты отличился. Жаль, нельзя ему рассказать. Но Анейра чуть ли не на коленях умоляла молчать о выходке сестренки, и я имел глупость дать ей слово. Она так боится разочаровать его, хотя отец — самый великодушный и добрый человек, какого можно представить. О твари он услышать, конечно, должен — это слишком важно. А чтобы не запер меня заодно с Офелией за ночные прогулки по Тьмутени, придется представить все так, будто ты забрел туда в одиночку.

— Угу. И он решит, что я вру или чокнулся. В лучшем случае — что мне это приснилось.

— Иногда мне самому кажется, что мы спали наяву. Вот только шрам на руке чешется да синяки еще темнеют, и я до сих пор чувствую в глотке ее язык, — Филип вздрогнул. — Проклятье, у нее изо рта несло, как из тухлой лужи! Как так вышло, что я дал ей меня поцеловать?!

— Что поделаешь, Филип, такова твоя натура, — ответил Кевин, пересекая сквер так, чтобы пройти как можно ближе к сиявшему в его центре фонтану. — Ты и перед одной парой титек не устоишь, а тут целых три!

— Эй, остроумие — это по моей части! — возмутился Филип. Зачерпнул в ладони воду и бесцеремонно плеснул на Кевина.

Такое нельзя было оставить безнаказанным, и ближайшие несколько минут они носились друг за другом вокруг фонтана, как глупые мальчишки, пугая голубей и прохожих криками да лязгом шпор. Когда немного выдохлись, уселись на каменный бортик.

— Что же это все-таки было? — проговорил Филип, снова становясь серьезным. — Эта тварь?

Он не ждал ответа на свой вопрос, адресуя его пронзительно-синим небесам, к которым задрал голову. Они с Кевином обсудили это не раз и не два, но им ли постигнуть тайны такого недоброго места, как Тьмутень? Едва ли то было под силу даже лорду Томасу Картмору, ученым мужам Сюляпаррского Университета или святым пастырям. Может, Ведающие знали — они знали все, но вот кто скажет, куда делись они сами?..

А сейчас солнце палило так, что на булыжниках мостовой можно было блины жарить, и воспоминания о Тьмутени испарялись в его лучах, как брызги воды с бортика фонтана.

Следом они с Филипом отправились на пустырь за храмом Шестого Пришествия, излюбленное место дуэлянтов, чтобы снова дать мечам порезвиться. Их заметили стражники из патруля, приблизились с грозным видом — но признали в Филипе Картмора и ушли, отвешивая поклоны.

Финт, атака, удар по ногам… Конечно, это была лишь игра. Сражаться на боевых клинках в полную силу двум таким щенкам не полагалось. Боги его упаси покалечить Филипа или задеть лицо, подпортив красоту наследника Картморов. Занятия со Сворой — другое дело.

— Не удивлюсь, коли на следующих соревнованиях победишь ты, — заметил Филип, поднимаясь с земли, куда Кевин отправил его подсечкой. Подобрал выроненный клинок. — С каждым днем ты все лучше.

Кевин облизнул губы. Опасные речи. С его победы на соревнованиях прошло три года. Тогда он мечтал, что Филип будет помнить о своем поражении вечно, теперь — надеялся, что оно выветрится у него из памяти.

Он помнил взгляд снизу вверх, которым его смерил Картмор, оказавшись на земле после удара Кевина, — почти так же, как сейчас. Сперва потрясенный и негодующий, потом удивленный и оценивающий.

В тот день Кевин был уверен, что получил врага на всю жизнь. И все же ему казалось, что оно того стоило. Сбить спесь с задаваки. Услышать, как притихли зрители, будто у них на глазах свершилось святотатство. Он знал — пусть на миг, им всем придется увидеть и признать, что жалкий объект благотворительности превзошел их золотого мальчика, кумира сверстников и надежду старших. Что Кевину удалось то, что не удавалось никому другому из щенков Академии.

Филип отлично владел собой тогда. Отряхнулся, убрал меч в ножны, поздравил, пожав руку, как будто от души. А через пару дней подошел и позвал к себе в гости — приглашение, от каких не отказывались. Этим он ошеломил Кевина не меньше, чем тот его — во время схватки. Еще больше Кевин удивился, когда понял, что у него появился первый в жизни друг.

Это было первой и последней победой Кевина в финале соревнований.

— Вряд ли, — ответил он, помня, что с самолюбием Филипа стоило обращаться как с хрустальной вазой. — Сегодня я просто в ударе.

Они продолжили свою игру на старом кладбище, среди надгробий и склепов, под печальными взглядами каменных ангелов, застывших в вечной скорби. На этот раз пляска мечей завершилась, когда кинжал Филипа оказался в опасной близости у его горла — пусть и плоской стороной.

— Ой, а не поддаешься ли ты? А то мне показалось… — Филип не торопился отводить оружие.

— Вот еще. И вообще, это не соревнования, мы деремся не в полную силу.

— Я дрался в полную силу. — Глаза Картмора опасно сузились. Потом он засмеялся: — Ладно, поговорим о более интересных играх. — Прежде чем убрать оружие в ножны, он слегка кольнул Кевина в бок. — Выкладывай — как прошло свидание с Гвен?

Кевин переступил с ноги на ногу. Он совершенно не жаждал обсуждать Гвен с другом, хотя то и было черной неблагодарностью — именно Филип, через Денизу, устроил им встречу наедине. Кевину подобное и в голову бы не пришло. Собственно, он просто сказал при друге пару хороших слов о Гвен. А потом узнал, что послезавтра вечером она будет ждать его в беседке у дома Денизы, куда придет в гости. После такого, он ведь не мог не прийти, верно? Это было бы оскорблением для девушки, которая его не заслужила.

Филип продолжал болтать: — Знаешь, я правда думаю, что для тебя это неплохой вариант, — Он вытер влажный лоб кружевным платком, расстегнул дублет, открывая грудь ветру. Капли пота стекали по его шее, поблескивая почти как брильянты на кольцах, нижняя рубаха под мышками слегка потемнела. — У Экхартов куча денег, но они — разбогатевшие лавочники, и до Хагенов им тоже пока далеко. Отца моего они боготворят, и если что, прислушаются к словам его сына. Знаю, она довольно страшненькая, и не умеет заставить об этом забыть, но поверь, в жене красота только лишнее, для этого есть другие. Некрасивая будет тебе благодарна за то, что ты ее выбрал, а такая кроткая, как Гвен, еще и верна — редкость в наше время.

Кевин проглотил слова, что пришли на ум, пробормотал лишь: — Я сам невелик красавец. Ему пришлось утирать лоб и шею рукавом, зато прорехи в потертой ткани дублета пропускали достаточно воздуха.

— Ты не так уж плох, — Филип окинул его критичным взглядом. — Сильные руки, прямые ноги, зубы целы — половина лавочниц города будет рада задрать перед тобой юбку. Да для мужчины красота не так и важна — мы с Бэзилом скорее исключение из правил. Я тебе сто раз говорил, что с женщинами тебе мешает мрачный вид и чертова робость, а не внешность. Ну, и бедность, конечно. И вот тут мы опять возвращаемся к Гвен. Не уверен, что ты можешь найти себе что-то получше, если иметь в виду приданое, конечно.

Кевин больше не мог молчать. — По-моему, Гвен — одна из немногих женщин, кто хоть чего-нибудь стоит, — Вышло резче, чем планировал.

— Ого! — Филип расхохотался. — Ты ли это, друг мой? Не хватало только, чтобы мы поссорились во имя Прекрасной Гвен! Не сомневаюсь, что она — хорошая девушка, замечательная девушка. Из тех, кого нам с умилением нахваливают матери и тетки, справедливо полагая, что в таких вот нам стоило бы влюбляться. Но мы никогда не влюбляемся… А тебе это, кажется, удалось!

— Я не говорил, будто влюблен в нее! — Злость жгла сильнее летнего солнца. Главное — держать себя в руках. — Не придумывай. Просто мне кажется, что Гвен — разумная девица, ничуть не хуже других.

— Конечно же, нет, — Филип хлопнул его по плечу. — Она мне всегда была симпатична, Гвен — хороший парень, так сказать. Надеюсь только, ты не превратишься в одного из тех ужасных людей, у которых каждое второе слово — имя возлюбленной.

Кевин задохнулся от несправедливости — как будто он поднял эту тему!

Они побрели по узкой дорожке, которая вела меж захоронениями — и вниз. Так они выйдут к реке, а там будет прохладнее.

Прошли и мимо семейного склепа Ксавери-Фешиа. Красивый, ничего не скажешь, все это каменное кружево. Похож на маленький нарядный храм, увенчанный башенкой и знаком руна. Вот только Кевину в нем места не будет.

— Я расспросил Денизу, — продолжил Филип. — Она говорит, что родители хотели отдать Гвен замуж за Бертрама Бероэ, купца далеко не молодого, зато с кучей денег, к которым он согласился прибавить богатое приданое Гвен. Но Гвен — молодец, отказалась наотрез, и все тут. Прямо как в пьесе! Только героини пьес обычно красотки и выходят замуж за переодетых Высоких лордов, а не Кевинов Грассов. Так что, как видишь, она с характером. Надо, чтобы Гвен влюбилась в тебя и уперлась на этом с ослиным упрямством, свойственным влюбленным девицам. А я буду тебя направлять.

Кевину было неловко перед покойниками, придавленными могильными плитами, за чушь, что им приходится слушать.

Хоть бы Филип оставил эту тему в покое! Но Картмор все не мог угомониться. — Признавайся, как далеко у вас зашло. Небось, еще на стадии невинных поцелуйчиков, я угадал?

Отвечать не хотелось, а молчать он не смел. — Ну, этого тоже пока еще не было… — Кевин покосился на друга, — Гвенуар — не какая-нибудь вертихвостка, — прибавил он, словно оправдываясь, — поэтому…

Губы Филипа задрожали, он даже прикусил нижнюю, но, в конце концов, не выдержал. — Чем же вы занимались… — выжал он из себя между приступами хохота. — Все… это… время… Вы же два часа там проторчали, нет?

— Говорили о поэзии… о книгах, о мире… обо всем.

— Все это очень хорошо, — Филип немного взял себя в руки, хотя глаза по-прежнему смеялись. — Замечательно, на самом деле, но в промежутках между беседами о поэзии должно иметь место то, что вдохновляет поэтов, тебе не кажется? Одно с другим идет отлично, как вино с сыром.

Отсмеявшись, он сошел с дорожки и уселся на заросшее мхом надгробие, закинув ногу на ногу так непринужденно, словно то был диван в одной из дворцовых гостиных. Похоже, предстояла лекция.

— Послушай, женщины не любят слишком застенчивых ухажеров. Может, умудренная жизнью дама и нашла бы твою скромность прелестной, но Гвен — девушка неопытная и тихая, не будет же она сама кидаться тебе на шею! Ты должен проявить инициативу, она этого ждет, поверь мне.

Кевин стоял перед другом, сложив руки на груди и слегка опустив голову, в надежде, что тень от полей шляпы скрывает смущение на лице. Чувствуя себя так, словно его вызвали отвечать урок перед профессором. Вот только к занятиям в Академии Кевин был готов всегда, а дела любовные казались худшей абракадаброй, чем самые запутанные тексты на слярве.

— Думаю, она понимает, что я отношусь к ней с уважением. Конечно, это прозвучало натянуто и помпезно.

Филип закатил глаза к небу. — О Боги, я тоже отношусь к ней с уважением! Все к ней так относятся, даже Дениза. Гвен интересно другое — мечтаешь ли ты о ней долгими одинокими вечерами, снится ли она тебе по ночам. А людей, которые ее уважают, в ее жизни хватает. Слушай, скромный поклонник — это неплохо, и как прием тоже работает. Была у меня одна неприступная замужняя… ладно, неважно. Но не тогда, когда вы остаетесь наедине раз в две недели. Надо как-то двигаться вперед, иначе через день после первого поцелуя тебе придется ехать поступать в полк.

В его словах имелся смысл. Но Кевин еще сам не был ни в чем уверен, а тут… При одной мысли о чем-то серьезнее, чем беседа, казалось, что под ногами разверзается темная бездна. — Ох, Кевин, Кевин… — Филип покачал головой. — Ты поздно начинаешь, дорогой мой. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Подумай сам — разве она согласилась бы на повторное свидание, если бы не хотела, чтобы ты к ней прикоснулся? О книгах она может и с подружками поболтать! Скорее Гвен обидится, коли ты продолжишь сидеть рядом с нею, как истукан.

Наверно, он прав… И все же Кевин не мог представить, что кто-то будет рад его поцелуям. Ему казалось, на месте Гвен он скорее согласился бы целоваться с крысой. — Если она позволяет мне видеться с ней, это не значит, что она готова на все. Есть ведь и серьезные девушки, которые не позволяют с собой вольностей…

Не такие, как твоя Дениза, прибавил он про себя.

— Наверное, есть, — Филип дернул плечом. — Хорошо, что в столицу их не завозят. Послушай, я тебе не предлагаю сразу хватать ее в охапку. Так, конечно, не надо. Возьми ее за руку, для начала, словно случайно. Садись поближе, склоняйся к ней, когда вы разглядываете ваши драгоценные книжки. Говори о ней, о себе, а не только о дохлых поэтах… — Он покачал головой, словно все еще не мог поверить в такую глупость. — Читай ей любовные сонеты по памяти, и при этом пялься на Гвен так, будто у нее на лбу написана подсказка. Я говорю вещи очевидные, но от тебя-то, друг мой, всего можно ожидать. Ну а дальше — поцелуй. Долгий взгляд в глаза… Медленно наклоняешься ближе. Может, по щеке проведешь пальцами, вот эдак. Если все хорошо, то она, скорее всего, прикроет глаза. И — вперед, целовать. Даже если Гвен поведет себя, как зануда, и сделает вид, что оскорбилась, — поверь, коли ты ей нравишься, она тебя простит. Ну вот, с таким даже ты должен справиться, правда?

Кевину казалось — пройти голым по площади Принцев было б менее унизительно, чем испробовать все это. Филипу легко говорить, — когда он смотрит на девушек, они должны таять, как воск на солнце. У Филипа-то глаза были красивые — большие, черные, с ресницами, под которыми можно прятаться от дождя. Наверняка он умел заворожить девиц взглядом, подобно тем магам далекого востока, что силой взора усмиряли диких зверей, а людей превращали в безвольные марионетки.

Глаза Кевина смотрели на него из зеркала в лавке цирюльника каждый раз, когда ему сбривали щетину, — серые, угрюмые, злые. Такой взгляд, пожалуй, мог заставить кого-то слабонервного обмочиться, а вот для дел любовных не годился никак.

Он вздохнул, и этот невольный вздох снова развеселил друга. Что ж, пусть его. Кевин и правда был смешон, разыгрывая из себя дамского угодника — роль, на которую не годится. Так и сказал.

— Вот еще! — возмутился Филип. — Тебе просто нужно обратить свои недостатки в достоинства. Итак — ты одинок… Одинок среди толпы. О да! Одинок и никем не понят. — Лицо Картмора озарилось светом вдохновения. — Единственный, кому ты открыл душу — это твой верный, твой единственный друг — ваш покорный слуга, — Тут он, не вставая, отвесил театральный поклон. — Ты никогда не знал любви — ведь правда? Истинная, даже врать не надо. Тебе не нужна любовь легкомысленных, тщеславных сплетниц…

— Ну, это глупо. С таким же успехом я могу сказать, что мне не нужен трон Андарги.

— А вот это уточнять не обязательно. Она же тебе не нужна? Факт! Нет, ты ищешь истинное чувство, одну-единственную женщину, которой будешь верен всю жизнь. Ту, что сможет тебя понять. С тонкой душой. Тут, — он щелкнул пальцами, — Гвен захочется доказать, что она-то тебя понимает, а душа у нее, как тончайший батист.

Пришла пора Кевина качать головой. Неужели такие монологи из плохой пьесы могут на ком-то сработать?

— Красота тебя не волнует. Это — пустое. Нет, тебе нужна прекрасная душа, ум, способность глубоко чувствовать. Ты думал, в наше время таких женщин не осталось, и жил спокойно. Но вот… — Филип выдержал паузу. — Тут ты отворачиваешься. Гвен — особенная. Это ты понял с первого взгляда. Разумеется, ты ни о чем ее не просишь. Ты ее недостоин. Это любому очевидно. Она — необыкновенная. Многие будут падать к ее ногам, богатые, знатные красавцы. Ты благородного рода — не забудь это вставить, на купчих действует без промаха! Ты благороден и, смеешь надеяться, отважен, но беден, груб, дурен собой. Ты не знаешь красивых слов, не умеешь приносить клятвы, чтобы забыть о них назавтра. Все, что ты можешь, это умереть с ее именем на устах.

— Ой, нет, Филип, — не выдержал Кевин. — Не могу я такое нести. Это просто глупо!

— А ты говори эдак хрипло, мрачно, уставившись на свои сапоги. Это-то ты умеешь! Твоя страдальческая физиономия придаст всему убедительности. Но рано или поздно придется и взглянуть на нее! — Филип соскочил с надгробия и подошел поближе. — Говори, что не просишь ее о любви. Ты знаешь — ни одна женщина не сможет полюбить такого, как ты. Тут она начнет тебя разубеждать. Если скажет, что какая-нибудь женщина когда-нибудь тебя непременно полюбит — все плохо. Но ты все равно отвечай, что даже если бы такая безумная нашлась, в твоей груди с этой ночи — мертвая пустота, — он огляделся, — могильный камень. Дохлый моллюск! В общем, ты понял. Все, о чем ты просишь — это о ленте с ее платья. Ты повяжешь ее на доспехи, когда пойдешь в атаку. Будешь молить, чтобы тебя поставили в авангард, и тогда… И мрачно усмехнись. Пусть сама представит картину.

К огромному облегчению Кевина, они зашагали по дорожке дальше. Солнце поднималось все выше — скоро жара станет невыносимой.

Впрочем, затыкаться Филип и не думал. — Надо ей исподволь внушить, что ты — человек необыкновенный, никем не понятый. Но намекнуть, что умные люди тебя высоко ценят — например, я. И она — тоже необыкновенная, раз смогла понять и оценить. Вы созданы друг для друга! И не забывай невзначай хвалить то, что в ней действительно недурно. Ее голос, ее глаза. Ее улыбка. И не бойся, не думаю, что Гвен — ледышка. Мне всегда казалось, что она в меня чуточку влюблена — а я такие вещи хорошо чувствую.

Подумаешь, откровение! — Ну, кто в тебя не влюблен-то.

Это позабавило Филипа. — Если бы! Нет такого мужчины, который нравился бы всем женщинам, даже если этот мужчина — я. Что до Гвен, то пусть это тебя не смущает, невинные фантазии есть у каждого. Полли влюблен в мою мачеху так, что краснеет каждый раз, как слышит ее имя, и это нисколько не помешает ему жениться на какой-нибудь хорошей девушке. Еще и верным ей небось будет, бедняга.

Впереди показалась увитая плющом решетка кладбища.

Филип начал застегивать дублет, подергал себя за ворот и скривился. — Я воняю, как уличный сброд. Ты, кстати, не лучше. Надо будет ополоснуться в реке и зайти к моему портному. К нему записываются за полгода, но для нас с Бэзилом его мастерская всегда открыта. Тебе тоже не помешает новая рубашка. И воротник.

Кевин пожал плечами. — Все воняют. Лето.

— Да, но у меня на сегодня запланирован светский визит.

А он-то надеялся, что большую часть дня они проведут вместе. Что ж, значит, проводит Филипа к очередной бабенке, покараулит у двери. Коли повезет, объявится строгий отец, ревнивый муж или любовник, и представится возможность испытать новый клинок в деле.

— Благородная леди? — уточнил он, распахивая перед Филипом калитку.

Какой-нибудь служаночке Филип сошел бы и потный. Благородной леди, наверно, тоже, но она бы в этом не призналась.

— Благороднее некуда, — Друг обернулся к нему, во взгляде — лукавая искра. — Твоя многопочтенная мать, Кевин. Сегодня я, наконец, заставлю тебя пригласить меня в гости. Отговорок больше не осталось!

Стычка с бандитами заставила Кевина поволноваться, что греха таить. При мысли о чудовище пробирал настоящий холод. Но все прошлые ужасы бледнели в сравнении с тем, что его ожидало. Пожалуйста, только не это.

Бездна снова разверзлась — и он падал, падал в нее…

II.

17/10/665

Они бежали наперегонки со смертью. Это была территория Черепов, и Кевин только что выбил из одного из них, поймав на улице, местонахождение Франта. Это не заняло много времени, а бедняга так и остался лежать в проулке, куда Кевин его затащил, оглушенный могучим ударом, — Фрэнк едва успел помешать Грассу вспороть ему глотку. Но кто-нибудь уже наверняка успел заметить двоих Ищеек и сейчас спешил предупредить бандитов об их приближении. Если преступники успеют собраться и загонят их в ловушку… Даже Кевин не справится с целым десятком.

Это была территория Черепов, и им нравилось убивать Красных Псов…

Они летели по узким улочкам, не зная, из-за какого угла вынырнут головорезы, от которых едва ускользнули в прошлый раз. Возможно, они напрасно лезут в пасть опасности — тот "череп" мог и солгать, а Франт — уйти из кабачка, где, по словам бандита, якобы любил пьянствовать…

Насколько наглым надо быть, думал Фрэнк, догоняя Грасса, чтобы не залечь на дно после того, как зарезал Ищейку?! Или здесь, на своей территории, Франт воображал себя неуязвимым?

Достаточно было взглянуть на Кевина, чтобы понять, — этого не остановят ни сомнения, ни доводы рассудка. Как разъяренный пес, он несся по следу мерзавца, убившего его товарища, и Фрэнк не знал, кого бояться больше — стаю Черепов или человека, бежавшего рядом, стального блеска в его глазах.

Когда они завернули за угол, воздух пронзил двойной свист. Мальчишка-оборванец отлепился от стены и припустил вглубь грязной улочки, снова свистнув прежде, чем юркнуть в щель между домами.

А вот и вывеска кабака… Едва Фрэнк отыскал ее глазами, как, в ответ на свист, дверь под вывеской распахнулась, грохнув о стену, и на свет Божий высыпало несколько человек.

Узнать изуродованное лицо Франта не составляло труда. Щетина на подбородке, мутный взгляд… Надрался, сволочь, празднуя свою месть.

Застать бандитов врасплох не удалось, но хорошо и то, что Франт не сбежал через черный ход. Принимая боевую стойку, Фрэнк покосился на Кевина, и почти пожалел бедного "черепа". А пока — самому бы в живых остаться.

Пятеро… Еще двое… Один сбежал, другой — остался, обнажив нож в помощь Франту и его дружкам. А скоро бандитам придет подкрепление.

Если б не чертово упрямство Грасса, не стояли бы они сейчас вдвоем против шестерых. Впрочем — поздно жалеть, будь что будет.

— Грасс, — сплюнул бандит с клеймом на лбу. Тоже знакомая рожа. — Вот так подарочек!

— Как тебя там, — кивнул Кевин в знак приветствия, и атаковал, не тратя времени зря.

Они бились на затвердевшей от осеннего холода земле, а из окон домов за схваткой следили обыватели. За кого болели, сомнений не было. Крики падали вниз, полные той же злобы, что лязг мечей.

— Прирежьте шавок! —

Фрэнк сражался с двумя, высоким блондином и коротышкой с чирьем на носу. Первый орудовал мечом, второй, нож наготове, держался рядом, выжидая удобного момента.

— Отрубите им хвосты! —

Фламберг Кевина летал в воздухе так быстро, что Фрэнк мог разглядеть лишь вспышки света на сияющей стали. Клинок отбивал удары трех мечей и кинжала, возникая как будто сразу тут, здесь и там. И все же Грасс отступал, поддаваясь натиску противников. Они почти смогли окружить его, и лишь опасный прыжок назад уберег его от верной гибели.

— Смерть Ищейкам! —

Фрэнк проклинал свою беспомощность. Он должен был прийти на помощь другу, а сам с трудом спасал собственную шкуру.

Нож уже оцарапал ему руку…

— Бейте их! Бейте! —

Блондин, противник Фрэнка, сперва дрался осторожно, изучая соперника. Потом, почуяв свое превосходство, начал наседать всерьез, смелей и смелей. Может, бандит и не обучался у мастеров фехтования, зато опыта и решимости ему хватало.

С левого запястья Фрэнка капала кровь — легкая рана, но рука, сжимавшая кинжал, все же слабела. Защищаясь от ножа коротышки, он заработал второй порез, выше.

— Смерть Ищейкам! — неслось с верхних этажей, из мансард, и даже стены домов вторили эхом.

Воздух прорезал вопль боли. Фрэнк не мог отвлечься, чтобы взглянуть, чье тело шумно ударилось о землю. Если Грасса, он сейчас об этом узнает. Так или иначе, Фрэнку долго не выдержать бешеный ритм.

Трущоба, злобные рожи врагов… Странное место, чтобы сдохнуть, подумал он, уходя от удара в бок.

Но хотя бы под открытым небом, не в камере, не в полутьме. Ищейка без году неделя, он умрет так же, как умер Красавчик. Да еще под одобрительные вопли людей, которых хотел защищать.

Смерть Ищейкам!..

Блондин почуял скорую победу. Губы раздвинулись в алчной ухмылке, глаза блестели уверенным блеском. Слишком уверенным…

Терять было нечего. Фрэнк провел рискованную комбинацию — на такие ловил его Грасс. Раскрылся, будто случайно. С торжествующим криком, блондин сделал глубокий выпад — а Фрэнк уже шагнул вправо. Недостаточно расторопно — левый бок как кипятком обожгло — но палаш его был быстр. Обрушился сверху на руку блондина, вспарывая мясо, перерубая кость.

Вопль врага оглушил Фрэнка. А рядом вырос коротышка. Нож укусил плечо, скользнул вниз, застрял в материи теплой куртки. В панике и боли, Фрэнк слепо махнул рукой, сжимавшей рукоять меча. Крестовина попала бандиту в висок, он свалился наземь, как мертвый.

Фрэнк обернулся — на него летел блондин. Нет, падал. Белое лицо, искаженное мукой. Изо рта уже не выходило ни звука — но он все еще кричал. Фрэнк поддержал его, не раздумывая, выронив кинжал. Но тяжелое тело выскользнуло из рук на землю, хлеща кровью перерубленных артерий.

Это победа или кошмар? мелькнуло в голове.

Грасс!

Он наконец смог взглянуть, как дела у друга. Тот дрался далеко, шагах в восьми-десяти. Один бандит лежал на земле, трое других отступали под ураганом ударов. Среди них был и Франт.

Франт держался чуть позади, прижимая левую руку к телу. Второй бандит вскрикнул, получив от Грасса удар в предплечье. Фламберг мелькнул в дюйме от лица третьего, и тут… что-то небольшое и темное упало на голову Ищейки. Отлетело, разбилось со звоном. Откуда-то сверху донесся победный вой.

Время замедлилось.

Фрэнк видел, как пошатнулся Кевин, как хищно бросились к нему стервятники. Видел, как тянется за ножом очнувшийся коротышка у ног.

Когда Фрэнк пришел в себя, то держал в левой руке пистоль.

Грохот. Облачко сизого дыма.

Дым рассеялся, а на земле рядом с Кевином стало одним телом больше. Грасс устоял на ногах, Франт шарахнулся назад, а последний бандит зажимал рану в боку.

Пуля поразила двоих!? успел удивиться Фрэнк, а потом его отвлек блеск ножа. Еще чуть-чуть, и коротышка застал бы его врасплох.

Взмах меча заставил бандита с чирьем на лице отступить. Смерив Фрэнка взглядом, коротышка прикинул свои шансы… и дал деру. Фрэнк занес оружие, метя в спину, но так и не ударил.

Когда Фрэнк обернулся к Грассу, тот как раз насаживал противника на меч — с такой силой, что лезвие вышло у того из спины.

— Сбоку! — Фрэнк сорвался с места, но уже знал, что не успеет.

Франт прыгнул — видно, знал, другого шанса не будет. Фламберг Грасса застрял в теле врага, а Франт уже летел на Кевина, занеся нож для удара.

Еще пара шагов!..

Кевин даже не поворачиваться не стал. Левый кулак, защищенный гардой кинжала, выстрелил влево и вверх, прямо в лицо бандиту. Мерзкий хруст — и Франт полетел в обратном направлении, выплевывая осколки зубов. Растянулся на земле, бездвижный. Из носа его лилась кровь.

Они победили.

Фрэнк выдохнул, все еще не веря, что жив. Он чувствовал, как кричат раны на плече и боку. Осторожно коснулся бока — вроде, просто порез, меч блондина скользнул по ребрам, но с пальцев сочилась густо-красная жижа, и на миг Фрэнку поплохело, будто девчонке.

— Кевин, ты цел?

Воплей сверху больше не было. Хлопали ставни — горожане вспомнили об осторожности. Потом и эти звуки смолкли.

Грасс пощупал голову, которую не смог прошибить горшок. Медленно огляделся по сторонам, словно приходя в себя. Кто знает, в какие багряные глубины ему приходилось погружаться, чтобы драться так.

А потом он шагнул к слабо дышавшему Франту, перехватив меч для удара.

Он убьет его, понял Фрэнк, прыжком сокращая последние полфута между ними.

Ему удалось, почти чудом, отвести удар, от силы которого заныла рука. А потом Кевин отбил его палаш в сторону, и клинок фламберга молнией метнулся к горлу Фрэнка.

Лезвие алчно трепетало у шеи, распарывая кожу. Фрэнк замер, превратился в изваяние. Еще чуть-чуть… Лицо Грасса оказалось так близко, что он видел каждый лопнувший сосуд в его остекленевших глазах.

— Он, должен, умереть, — прозвучал наконец хриплый голос. Слова тяжело падали в тишину, и Фрэнк знал: безумие, но человек, которому он только что спас жизнь, готов был его прирезать.

Фрэнк с трудом заставил губы двигаться: — После суда.

— Он убил Доджиза.

Как бы Кевин ни делал вид, что ему плевать, а боевое товарищество — не пустое слово. Фрэнк понимал это, понимал его боль, и все же должен был возразить: — Скорее всего. Убей его, и мы никогда не будем знать точно.

Горячая струйка стекала по шее, щекотала грудь…

— Я знаю более чем достаточно.

— Кевин, я понимаю, что ты чувствуешь… — Зря он это сказал. Давление лезвия чуть усилилось.

— Черта с два! — тихий, нехороший смех оборвался так же внезапно, как начался. — Ты понятия не имеешь, что я чувствую, глупец.

Фрэнк мог только моргнуть в знак согласия. Это не его друга нашли убитым и изуродованным.

Кевин медленно покачал головой. — Видно, это судьба, чтобы ты всегда становился у меня на дороге. С самого первого дня, — голос упал до шепота. — Надо было прикончить тебя еще тогда.

Фрэнк не понимал, о чем он говорит. Хотелось крикнуть: "Что я тебе сделал?" Но горло сдавливал терновый ошейник.

— А теперь — поздно. Для всего — поздно, — с горечью заключил Грасс — и отвел клинок. Из зрачков больше не смотрела смерть. Он опустил меч и отвернулся, опустевший взгляд устремлен в никуда, а может, в прошлое, уже обратившееся в прах. — Делай, как знаешь, ублюдок. Мне больше нечего терять.

Голова Фрэнка кружилась от облегчения. Он согнулся, переводя дух, и боль от порезов вернулась с новой силой. Плечо и ребра горели, кровь приклеила рубашку к боку, рану язвил соленый пот. Левая рука онемела ниже запястья, и Фрэнк с тревогой подумал, что нож мог повредить что-то важное. Тогда от него будет еще меньше толку, чем прежде.

Он огляделся — кто-то из раненных, кажется, еще подавал признаки жизни. Что ж, бандитам помогут их дружки, а вот Ищейкам впору позаботиться о себе.

— Надо уходить, — напомнил он Грассу. — Скоро подоспеют другие Черепа.

Они и так сильно рисковали только что, сосредоточив все внимание друг на друге. Кевину стоило бы это понимать. Неужто его ненависть так сильна?

Подбирая оружие, Фрэнк с беспокойством посматривал на застывшую спину Грасса. — Ты прав, я не знаю, каково тебе. Но я знаю, почему ты жаждешь крови Франта. Красавчик будет отомщен, поверь. После суда. Когда мы допросим Франта и убедимся в его вине, выясним, были ли у него сообщники.

Наконец, Кевин к нему обернулся. Снова покачал головой, словно все еще не верил в происходящее. — Я просил вас оставить меня в покое, но нет, мой лорд потащился следом, как навязчивый щенок.

— И этот щенок тебе пригодился, — Не хотелось напоминать о своем выстреле, но Грасс был явно несправедлив.

— Угу, — Кевин с отвращением сплюнул, — и теперь я еще должен быть обязан вам своею жизнью.

Фрэнк начинал терять терпение. — Ты бы предпочел быть убитым?!

— Да.

Что за глупость! — Защищать друг друга — наш долг, при чем тут благодарность! Вы пришли мне на помощь в таверне: Красавчик спас меня, метнув нож, ты — ударом меча, я лишь отдаю долг вам обоим. И потом, мне просто повезло. Не забывай, я с таким же успехом мог попасть и в тебя, так что благодари за спасение ветер! — пошутил он в попытке снять напряжение.

— Попасть в меня, говорите? — Странный саркастический смешок. — Долг, говорите? Ну-ну.

Грасс снова смотрел на него, как на болвана. Тем лучше — к этому Фрэнк привык, а только что Кевин пугал его не на шутку.

Ищейка пнул Франта носком сапога. Тот застонал, приходя в себя. — Эта тварь тысячу раз заслужила смерть. Нашли, кого защищать.

— Он умрет, — пообещал Фрэнк. — После допроса, после того, как мы установим его вину.

Франт перевернулся на бок, выплюнул осколки передних зубов, прокашлялся. Первым словом, которое он выхаркнул с кровавой слюной, было неразборчивое "ублюдки".

— Выбирай слова, ты ранишь чувства моего командира, — хмыкнул Кевин.

Они скрутили Франту руки за спиной. Сильные руки с длинными пальцами, которые скоро будут переломаны в лапах Крошки, оторваны раскаленными щипцами. Но тут уж ничего не поделаешь.

Грасс склонился над бандитом и привлек его внимание парой пощечин. — Сам пойдешь, или вырубить тебя и тащить, как мешок зерна?

Туман уходил из пронзительно-синих глаз Франта. — Пойду, — прохрипел он. Может, надеялся, что друзья его отобьют по дороге, и хотел быть наготове.

Они вздернули Франта на ноги, взяли под локти с двух сторон. Кевин подбадривал пленного, покалывая в спину острием кинжала.

Пройдя пару шагов, бандит повернул голову и выплюнул в лицо Грассу сгусток кровавой слюны. Кевин съездил ему по шее, но как-то беззлобно.

— Зря плюешься. Я хотел оказать тебе услугу, прикончив на месте, но наш благородный командир желает, чтобы перед смертью тебя допросили с пристрастием. Он большой поклонник законности.

— Допросили? — равнодушно пробормотал Франт. — О чем спрашивать-то будете?

Они свернули на улицу Алхимиков, которая изогнутой линией вела к Королевскому пути.

— Ты нам расскажешь, кто помогал тебе убивать Красавчика, — ответил Грасс. — Или ты сработал один?

— О, так собаку прирезали? — Франт усмехнулся распухшими губами. — Я рад, токо я тут не при чем.

В серых глазах Грасса сверкнул огонек. — Ах, так? Откуда же ты знаешь тогда, что его зарезали? Ты уже, считай, признался.

Франт даже споткнулся на ровном месте. — Ну то есть… А чего с ним еще могли сотворить?

— Его могли утопить, размозжить ему голову, задушить. Застрелить из пистоля. Но тебе хотелось отомстить ему за те улучшения, что он внес в твою физиономию. Поэтому ты всадил кинжал ему в живот, добил ударом меж ребер, а потом изуродовал лицо Красавчика, так, как он проделал с твоим.

Фрэнк слушал, и ему становилось все больше не по себе, хотя почему — он понять не мог. Какая-то мысль билась на краю сознания, воспоминание или что-то такое…

— Ты ведь давно поклялся ему отомстить, а потом вы столкнулись во время нашей стычки, и ты был не в силах дольше ждать.

— Да вы как сбежали тогда, поджав хвосты, так мы вас только и видали! — запротестовал Франт. — Череп так ругался! Когда он до тебя доберется, Грасс, то срежет кожу и мясо тебе с черепа — заживо.

Вокруг становилось все оживленнее. Прохожие посматривали на Ищеек и их пленника с удивлением и неприязнью, но вмешаться не пытались. Фрэнк вглядывался в лица — не подбираются ли к ним Черепа?

— Да, мы тоже думали, что отделались от вас, — говорил меж тем Кевин. — Но ты проследил за нами, а когда Красавчик вышел один из таверны, пошел следом. Убив, сбросил в воду, как издохшую собаку. Может, надеялся, что его съедят сомы или нечто иное, и мы никогда не узнаем, что с ним сталось.

— Признайся, кто тебе помогал, и облегчишь свою участь, — вставил Фрэнк. — Вряд ли такой, как ты, мог управиться с Доджизом в одиночку.

— Да он был ничто против меня! — воскликнул Франт и осекся.

— Значит, признаешься? — напрягся Фрэнк.

— Ни хрена подобного! — Бандит остановился, и только укол кинжала заставил его двинуться дальше.

— Я могу тебя понять, — с напускным благодушием заметил Грасс. — Красавчик был назойливый ублюдок, и за одни усы уже заслужил, чтобы ему распороли брюхо. И все же он был Ищейкой, и кому-то придется заплатить за его смерть. А если ты хотел скрыть, что это твоих рук дело, не должен был оставлять на его щеках свои метки.

Кажется, до Франта дошло — глаза его полезли на лоб, на побледневшем лице запылали старые шрамы. — Это подстава! Я хотел его прикончить, верно, но…

— За то, что он испортил твою смазливую рожицу? Видишь, этим ты мне и не нравишься, Франт, — столько визга из-за пары царапин.

— Ты изуродовал женщину ни за что, ни про что, — с отвращением заметил Фрэнк. — Красавчик обошелся с тобой мягко.

Бандит потряс головой. — Да нет, меня взбесило, что он спутался с моей бабой! Шавка проклятая. За енто я ей харю-то и распорол — что позволила себя покрыть одному из ваших!

— К шлюхам у него была слабость, это точно, — согласился Грасс. — Что ж, вас обоих это и погубило. Ты мог бы отделаться виселицей, но за убийство представителя закона тебя минимум колесуют.

— Эй, погодите! — завопил Франт и встал как вкопанный, уперевшись носками сапог в щель меж булыжниками мостовой. — Я тут не при чем, говорю вам! Вздернуть вы меня все равно вздернете, но я не желаю, чтоб про меня брехали. Я вообще…

Грасс смерил его оценивающим взглядом, потом опустил кулак ему на затылок. Оглушенный, Франт упал бы на землю, если бы Ищейка не подхватил его.

— Так поживее дойдем, — Кевин с видимой легкостью вскинул на плечо бесчувственное тело. Фрэнк сунулся помогать — но это не требовалось.

— Странно, его протесты звучат искренне, — заметил Фрэнк. — Я думал, он начнет бахвалиться. Впрочем, изуродовать женщину мог только трус — а трусы всегда бегут от ответственности.

— Должно быть, не хочет на колесо, — Грасс шел так, словно через плечо у него висело пустое коромысло, а не взрослый человек. — Раз уж не признался сразу, будет отпираться до последнего, это упрямые черти. Думаю, он работал один. Если бы нас выследила вся банда, они прежде всего напали бы на меня. А у Франта счеты были именно с Доджизом, ко мне же он не посмел бы и сунуться. Они могли и случайно столкнуться — где-нибудь в борделе, например. И Франт застал своего врага врасплох.

— Ну, разве что врасплох… Но неужто Красавчик подпустил бы Франта достаточно близко, чтобы тот всадил ему кинжал в живот? Если бы удар нанесли сзади, куда ни шло… Был ли еще кто-нибудь, кто недолюбливал Доджиза?

Фрэнк вспомнил старика с его проклятиями — крупный мужчина, должно быть, сильный, несмотря на старость. Кто знает, сколько еще тех, кто мог желать зла Красавчику в частности и Ищейкам в целом…

— Я его недолюбливал, — буркнул Грасс.

— А что, есть кто-то, к кому ты хорошо относишься?

Грасс думал недолго. — Да нет, пожалуй.

Фрэнку не давало покоя что-то, что сказал Красавчик перед уходом. Что-то про планы, которые у него были… Перед глазами почему-то стоял андаргийский шпион, которого Фрэнк никогда не видел воочию, с длинным шрамом на лице. Быть может…

— Я никого не люблю и меня никто не любит, — продолжал тем временем Грасс. — А Доджиз старался ко всем подлизаться. Вилял хвостом, как перед вами. "Командир, командир". Кажется, у Каса он увел бабу, но это было давно. Всем он нравился — кроме меня, — Кевин покосился на Фрэнка, ухмыльнулся. — Подозрительный! Но, наверно, все бастарды таковы — привыкли подозревать в каждом встречном своего отца. Полагаю, хотя бы ваша матушка должна знать его имя?

Фрэнк остановился. Шум улицы вдруг стал далеким, словно долетал сквозь пуховую перину. Боль потери или нет, Грасс перешел черту.

— Еще одно слово о моей матери!.. — Руку ожег эфес меча.

— Прошу прощения, — сразу ответил тот. — Это вырвалось у меня случайно.

Несколько мгновений Фрэнк стоял, слушая стук собственного сердца. Он не доверял этому скорому раскаянию, но ничего не оставалось, как продолжить путь.

А Кевин не замолкал: — Я не хотел сказать что-либо дурное о вашей почтенной матушке. Люди всегда винят во всем женщину, судят ее, как преступницу. Но мы с вами понимаем, как это глупо. Разве может наивная девушка противостоять коварству опытного негодяя? Чистота — это отсутствие опыта, она губит, а не спасает. Наверно, она была совсем молода, когда вы появились на свет?

Фрэнк не желал слушать его рассуждения на эту тему, да еще здесь, посреди многолюдной улицы Менял, куда они свернули. — Оставь это.

— А может, она неповинна даже в наивности, — продолжал рассуждать Грасс, поудобнее устраивая на плече тело Франта. — Может, бедняжка стала жертвой насилия.

— Замолчи! — Фрэнк остановился, словно налетев на стену. — Разумеется, нет!

— Откуда вам знать? — спокойно спросил Ищейка. — Мать вряд ли поведала бы такое своему сыну.

Фрэнка вдруг пробил озноб, и виной тому был не стылый осенний воздух. Разумеется, это неправда. Его отец — не насильник! — Все… все было не так.

Он хотел идти дальше, но ноги словно вмерзли в камень. Мерзкий голос, похожий на голос Грасса, шептал на ухо: Ты ничего не знаешь про отца и свое зачатие. И мать всегда плакала, когда он пытался спрашивать об отце… Фрэнк думал — это потому, что тот разбил ей сердце. А если… Его замутило. Даже представить, что мать могла пройти через такое, было ужасно… но ведь не только от этой мысли болит в груди? Неужели я все еще идеализирую его?

На лице Грасса промелькнула тень удовлетворения, и Фрэнка словно окатили холодной водой. Он пришел в себя — и его передернуло. Нет, это просто бред, злобная шутка негодяя, который любит причинять людям боль. Просто так, удовольствия ради.

— Да ты просто мерзавец, Грасс, — Как же низко он мог пасть — и как Фрэнк в нем ошибался. Словно спала последняя пелена с глаз, и он увидел, кто перед ним на самом деле. И это тоже было больно.

Фрэнк ускорил шаг. Его уже не волновало, что Кевин тащит на плечах тяжелый груз — Фрэнк не желал проводить рядом с ним больше времени, чем необходимо.

Грассу пришлось ускорил темп, чтобы поспевать следом. Он тяжелее дышал — тем лучше. — До вас только сейчас дошло? Ваш дружок не говорил вам?

Время для сочувствия кончилось. — Филип предупреждал меня, это правда. Я просто не хотел верить. Мне казалось, такой отважный человек, как ты, не может быть полным подонком. Я ошибался. Понимаю, ты ведешь себя так, чтобы вызвать ненависть, но, в конце концов… — на миг перехватило горло, — в конце концов, тебя просто жаль.

Грасс усмехнулся в ответ. Вышло как-то криво. — Так это жалость на вашем лице? Больше похоже на ярость. Я давно понял: когда люди говорят, что им тебя жаль, это значит — им не жаль тебя совершенно. — Угадал, — кивнул Фрэнк.

Он смог снова заговорить не сразу, но когда заговорил, слова его были тверды: — Что ж, так или иначе, а нам служить бок о бок. Давай так. Ты будешь обращаться ко мне лишь по делам, связанным со службой. Помимо этого — ни слова. Думаю, это устроит нас обоих.

— Идет. Особенно если вы окажете мне ту же любезность.

Назад они добирались в угрюмом молчании, зато без происшествий, хотя со всех сторон на Ищеек смотрели с ненавистью, а вслед нет-нет да неслось проклятие.

У мостика через Горькую речку им встретился отряд городской стражи, который помог доставить Франта к Красному Дому. Что бы стражники ни думали об Ищейках, Красавчик был служителем порядка, и весть о его гибели привела их в дурное расположение духа.

В Красном Доме возвращение ушедших — живых, да еще с пленником — вызвало настоящую бурю. Их ждали: ворота Красного Дома сразу распахнулись навстречу. Ищейки, собравшиеся во дворе, приветствовали Фрэнка и Кевина радостными возгласами — а потом заметили Франта.

И начался хаос.

Ищейки готовы были растерзать бандита на месте. Мгновение казалось, что ни Фрэнк, ни Роули не смогут им помешать. Грасс, естественно, ни во что не вмешивался — отошел в сторону, сложив руки на груди.

Фрэнк схлопотал по скуле, заслоняя бандита от подчиненных, новый плащ Роули треснул в их лапах, а с ним — терпение Капитана. Наконец, ядреная брань и тяжелый жезл Кэпа навели подобие порядка. Ищейки разбежались, а Франта, сильно избитого и туго связанного, скинули по лестнице в подвал.

Собравшись в большом холле, Ищейки снова начали обступать героев дня. Те, что бесновались больше других, имели сейчас виноватый вид псов, по ошибке покусавших хозяина.

— Хорошо сработано, Грасс, — одобрительно кивнул Старик.

Поэт пообещал: — Я напишу о вас поэму!

— Не надо было отпускать вас одних, — Рок Борден покачал головой.

Единственный глаз Комара пылал от возбуждения: — Эх, жаль, меня с вами не было!

— Как-то без вас обошлись, — презрительно процедил Грасс. Он выглядел еще более хмурым, чем в начале дня.

— Да уж, мечом ты махать умеешь, — признал Рас (или Кас?) словно нехотя. — Много их было?

— Кевину пришлось в одиночку сражаться с четырьмя, — ответил Фрэнк.

— А вы, командир, небось, тоже отличились? — Комар смотрел на него с восхищением, которое делало этого коротышку и впрямь похожим на мальчишку.

— Господин Делион застрелил двоих одним выстрелом, — сообщил Кевин, и Комар присвистнул.

Какое благородство! Они расписывают подвиги друг друга. Хотя Фрэнк лишь отдавал Грассу справедливость. Их взгляды встретились, и Фрэнк тут же отвернулся — смотреть на Кевина сейчас не хотелось совершенно.

— Знаете, чего, — объявил вдруг Комар, — ежели Старик не обидится, я, пожалуй, пойду служить в ваш отряд. Мой лорд.

Что ж, Фрэнку нравился этот малый — кажется, в трусости его не обвинишь.

Старик не возражал: — Делай, как знаешь. Ежели ты готов служить рядом с Грассом…

— А что, я зла не держу. Он тогда за дело выбил мне глаз, мы же на него втроем… — Тут Комар получил пинок в бок от соседа, Раса-Каса, и закашлялся.

Так значит, и кривизна Комара — дело рук Грасса. Но думать об этом было некогда.

— Хватит славословий — восхвалять их будете потом, — рявкнул Роули. — Сейчас — допрос. Мне нужно признание от Франта, чтобы все, как на духу — один он был, с помощничками, как, где, почему. Пусть исповедуется вам, будто пастырям, а вы отпустите ему грехи каленым железом.

— Зачем терять время? Порубим его на кусочки — и все! — хищно сверкнув глазами, предложил Алоиз Бриль. — Плаха найдется — палачи тоже.

Ищейки ответили согласным гулом.

— Нет, — Роули сказал, как отрезал. — Сперва — признание, прозрачное и ясное, как пение кастрата. А ты — записывай, чернильница, и чтоб ни вздоха не пропустил…

Маленький клерк кивнул, немного бледный.

— …Потом — приговор, офицьяльный, честь по чести. Ну а за ним — казнь, роскошная, тройная, достойная цареубийцы. Дабы каждый видел, что будет с тем, кто поднимет руку на Закон! Не боитесь — мерзавец заплатит за смерть Доджиза. За этот плащ, между прочим, — Роули зыркнул по сторонам, заставив Ищеек потупить взоры, — тоже кое-кто заплатит! Значит, — повернулся он к палачам, — сейчас вся надежда на вас. Твоя первая офицьяльная работенка, Крошка, — не сомневаюсь, тут ты расстараешься.

— Положитесь на нас, Кэп, — Старик угрюмо кивнул.

Крошка повел плечами, разминаясь перед работенкой, и осклабился так, что казалось — вот-вот потекут слюни. — Уж я ему задам жару!

Слова пробивали путь наружу, раздирая Фрэнку горло: — Я пойду с вами.

Старик долго, испытующе смотрел на него, потом по-солдатски развернулся на каблуках. — Как знаете, — брякнув ключами, он открыл дверь в подвал и исчез внутри.

— Что, так понравилось? — Это был Грасс. Циничная усмешка не могла до конца скрыть его удивление.

Фрэнк ощущал лишь бесконечную усталость. Хотелось пойти домой, обнять матушку, попытаться прочесть прошлое в любящих голубых глазах. Но он знал, где его место. — Я должен проследить, чтобы в своем горе они не перешли грани, отведенной законом. Это и мои люди тоже. Я за них отвечаю.

Он повернулся к Грассу спиной и начал спускаться во мрак подвала.

XIII. ~ Узы крови — II ~

I.

19/10/665

Анни не соврала — на Рыбном рынке ее знали все. Какой-то мальчишка услышал, как Фрэнк расспрашивает о девице торговку, и вызвался сбегать за Анни, если ему дадут медяк. Фрэнк согласился, не зная, правильно ли поступает. Что, если Анни испугается и больше не покажется на рынке? Ведь ее последнюю встречу с Ищейками нельзя было назвать дружеской.

Он беспокойно прохаживался взад-вперед меж зловонными рядами, слушая, как ругаются торговки друг с другом и покупателями, глядя, как переливается на солнце рыбья чешуя. Комар почему-то считал нужным следовать за ним, чуть ли не наступая на пятки, хватаясь за кинжал каждый раз, когда кто-то подходил вплотную к Фрэнку — иными словами, постоянно.

Болью в виске билась мысль: Я должен был позволить Кевину убить его. Это на мне, на мне. Запах крови и мочи все еще лип к его одежде, в ушах стояли стоны Франта.

Бандит признался во многом, но упрямо отрицал, что виноват в смерти Красавчика.

Фрэнк хотел, чтобы все было по закону, по справедливости — но там, в подвале, эти понятия теряли смысл. Только боль была реальна. Только боль…

Он вздохнул с облегчением, завидев наконец знакомую фигурку. Анни шла не спеша, покачивая бедрами; солнце будило золото в ее медных волосах. Немного чумазая, подол юбки заляпан грязью — и все же день стал чуть-чуть светлее.

— Привет! — Щербатый зуб делал ее улыбку совсем разбойничьей, но не менее заводной.

— Привет, — кивнул Фрэнк. — Спасибо, что пришла. У меня к тебе дело.

Анни встала перед ним, уперев руки в боки и выпятив пышную грудь. — Ах, дело! — она присвистнула. — Я-то думала, явился за должком! А ты еще и телохранителя привел — неужто я такая страшная?

Вовсе нет. По правде сказать, и эта улыбка, и эта грудь не раз уже вспомнились ему и днем, и ночью. Что ж, в таких фантазиях не было дурного — чем меньше он думал о той, другой, тем лучше.

— А с этим чего? Чирей на заднице? — Она стрельнула глазами в сторону Комара, угрюмо следившего за девицей, рука на навершии меча.

— Ты знаешь, почему нам не до смеха.

Фрэнк собирался идти на встречу один, но парни его не пустили. Он с трудом убедил их и в том, что обойдется одним телохранителем. Трогательная забота! Коли было что-то хорошее в этой трагедии, так это то, что она крепче сплотила Ищеек. Даже к Грассу они как будто стали относиться получше — что бесило этого последнего до крайности.

— Да, слыхала, — Анни тряхнула медной гривой. — Что ж, далеко не худший был из вашей шайки. До баб больно охоч — а кто нет-то!

Комару ее слова пришлись не по нраву. — Следи за языком, шлюха!

— Ну-ну, нечего таращиться на меня так грозно, аж мурашки по всему телу.

Солнечная улыбка Анни смягчила Комара, он подбоченился и подкрутил ус.

А Анни скользнула ближе, погладила руку Фрэнка, шепнув: — А может, они у меня от того, что здесь ты.

Эта девица не сдается, с уважением подумал он. — Ну да, еще бы! Наверно, хочешь пригласить меня в отличную таверну тут поблизости?

Анни расхохоталась так звонко, будто его реплика была верхом остроумия. — Может, ты меня куда пригласишь? Я свои долги помню.

— Тем лучше! Тогда ты сделаешь мне одолжение, и мы будем квиты.

Девица заметно насторожилась. — На наших я доносить не буду, и не надейся, а так… Все мои таланты ты знаешь! — Она провела пальцем между грудей, и соски еще четче проступили под натянувшейся тканью.

— В твоих талантах я и заинтересован. В даре убеждения, прежде всего.

Она присвистнула, будто говоря: Ну ты загнул!

— Я хочу, чтобы ты донесла мое предложение до вашего главного. Не Черепа, самого-самого. Вы, кажется, зовете его Принцем.

Анни уставилась на него во все глаза — большие, карие. — Ты, малыш, совсем ополоумел? А так поглядеть, человек ученый, умный. Какие такие дела могут быть у шавок к Его Высочеству?

Его Высочество, надо же!

— И ты чего, воображаешь, что я с ним запросто болтаю, как со своим братом? Да мне на него взглянуть лишний раз боязно!

— Не обязательно говорить с ним лично. Просто передай наше предложение кому-нибудь, кто вхож к нему, да тому же Черепу, например. Ваш "Принц" заинтересуется — речь идет о больших деньгах.

Анни снова развеселилась: — С каких это пор у шавок водятся монеты, да еще большие!

Идея принадлежала не Фрэнку, а жаль — она была совсем неплоха. Ее предложил маленький клерк, которого ребята успели прозвать Вашмилсть. Начальство же — Роули, Старик, и сам Фрэнк — согласилось с планом, особо не раздумывая. Даже Грасс не спорил.

— Тебе приходилось слышать об участи бандита по прозвищу Нечестивец?

— Как не слыхать! — Анни сделала знак руна. — Говорят, его мучили шесть дней и шесть ночей, а потом пожрали его внутренности, пока он еще жил.

— Не совсем, но конец его был немногим лучше. Есть идеи, кто мог такое сотворить? — Лишний раз спросить не мешало.

Анни поежилась, будто осенний холод только сейчас проник под тонкие одежки. — Да мало ль безбожников развелось? Среди наших тоже есть таковские, что хаживают в Тьмутень и приносят жертвы на старом кладбище. Болтают, они уж не совсем чтоб и люди. А что ползает после заката, небось, сам знаешь… — Когда Фрэнк снял плащ и накинул ей на плечи, Анни посмотрела на него, как на чокнутого.

— А ты можешь сказать, — поспешил спросить он, — как разыскать их, этих не совсем людей?

— Ну, кой-кого видать при дворе у… — Она прикусила губу, спохватившись. — Ладно, хватит вынюхивать, а то и впрямь похож на Ищейку. Увидишь этих — сразу узнаешь, не боись. Как обгадишься со страху — значит, нашел, радуйся.

Фрэнк перешел к делу: — Злодеи, что замучили Нечестивца, охотятся на таких, как вы, чтобы сделать из них подношение Тьме. А мы охотимся на них самих.

В первый момент эта мысль казалась странной — предупредить всех так называемых "честных людей" об опасности. Но коли заговорщики снова попытаются выбрать жертву среди бандитов, тут-то и появится шанс их поймать. Нужна только помощь самих бандитов…

— А зачем вам-то это? — удивилась девица. — Вашу работенку делают. Вы их, выходит, благодарить должны. Орден вручить. Фрэнк постарался подобрать для Анни причину поубедительнее. Если бандитский Принц им не поверит, ничего не выйдет. — Эти злодеи еще и творят всяческие богохульства, например, оскверняют храмы, занимаются черным колдовством. Сама понимаешь, это посерьезнее, чем сдернутые плащи и раздетые чужестранцы. У нас приказ сверху — схватить их во что бы то ни стало, кровь из носу.

— И из других мест, — хихикнула Анни, и он согласился: — И из других мест.

Фрэнк описал андаргийского шпиона, нос, усы и все остальное. — Коли он подойдет к одному из ваших, предложить сомнительное дельце, соглашайтесь, договаривайтесь о новой встрече. Все, что вам нужно сделать потом, это сообщить нам, где она пройдет, и уж мы сумеем изловить негодяя.

— Да мы сами его изловим, — заверила Анни с мстительным блеском в глазах. — И погрызем так, что красным шавкам ничего не останется.

— Нам он нужен живьем. Он, и вся его шайка. А за помощь мы готовы хорошо заплатить. Ради такого Картморы наверняка согласятся раскрыть кошелек. Интересно, как понравится Филипу эта идея?

Анни присвистнула, когда Фрэнк назвал сумму. — Ничёсе!

А ведь у Красавчика тоже был какой-то план, вспомнил он. Какой — так и не сказал. Не успел. — Наши интересы тут сходятся, — продолжил Фрэнк, — вашему принцу наверняка не по нраву, что какие-то злодеи без его ведома проделывают такое с его людьми и на его территории. Только не вздумайте притащить нам труп какого-нибудь несчастного андаргийца, в надежде, что получите награду. Он нам нужен только живой, а главное — те, на кого он работает.

— Хорошо, что предупредил! Мне как раз пришла в голову такая мыслишка! — Грудь под тонкой тканью задрожала от хохота.

Фрэнк заставил себя поднять взгляд, но улыбка Анни была не менее опасной, заразительная, как пурпурная лихорадка. В ней был огонь… о который можно здорово обжечься. — Так как, поможешь? Мы и к другим, хм, честным людям обратимся, но чем быстрее придет ответ, тем лучше.

По понятным причинам, передавать послание через своих "крыс" Ищейки не могли.

— Ну, не знаю, не знаю. Я поговорю с Черепом, да только он на вас шибко сердит. Может, согласится, ежели вы обещаете ему в довесок голову Грасса — все равно он ее снимет, раньше или позже. Передашь своим это предложение?

— Ты еще грозить нам смеешь, шлюха?!

Фрэнк удержал Комара, единственный глаз которого сразу налился кровью. — Тихо! — Он повернулся к Анни и спокойно улыбнулся. — Передам, с удовольствием. Наши будут рады это услышать. Видишь ли, у нас в штабе считают, что городу надо преподать урок — тронь Ищейку, и сдохнешь. Казни Франта им кажется маловато. А вот извести всю вашу шайку под корень, это стало бы неплохим уроком, как считаешь? Договориться мы можем и с другими шайками — включая ту, что придет на ваше место.

— Сколько вас и сколько нас! — фыркнула девица, но по мордашке пробежала тень неуверенности.

— Городская стража обещала подсобить, — фантазировал Фрэнк, — Они тоже знали Красавчика. А дворец пошлет отряд солдат нам в помощь. Может, и ваши дружки Паленые присоединятся, с тем, чтобы забрать себе вашу территорию. Хотя не знаю, честно ли это будет, ведь каждый из нас стоит троих ваших, как ты сама убедилась в кабаке. А от меня передай вашему Черепку: если что-нибудь случится с Кевином, я лично всажу пулю ему в череп.

— Ты?! — На сей раз Анни хохотнула от души. — Едва ль он тебя особо испужается.

— Ну и дурак, коли так! — встрял верный Комар. — Наш командир сидел в Скардаг за убийство, а из пистоля стреляет, как сам черт.

Откуда они это берут?..

— Если Череп не боится Грасса, меня он, конечно, тоже не испугается. Но ведь он его боится, не так ли? Иначе я бы сейчас здесь не стоял. А потому пусть лучше воспользуется шансом заслужить прощение за то, что его человек поднял руку на Ищейку. Я попытаюсь пока удержать наших от расправы, которую они задумали, а Череп пусть молится — хоть Темному, если хочет — чтобы тот направил стопы андаргийца именно к вам.

Анни смотрела на Фрэнка с явным сомнением, не слишком для него лестным. — Ладно, постараюсь уговорить, — вздохнула наконец девица. — Ведь ежели ты полезешь против Черепа, он сделает из твоих костей палочки для барабана, а я не хочу, чтобы ты так быстро потерял свою смешную бритую голову. Поднявшись на цыпочки, она обожгла его губы легким поцелуем.

Фрэнк подавил желание схватить ее за талию и прижать к себе, стиснуть так крепко, как полагалось Ищейке держать заядлую преступницу. Я слишком долго был без женщины. Но ведь дело не только в этом — она нравилась ему, рыжая разбойница.

Фрэнк засунул руку в складки одежды, и на свету блеснула серебряная нить. — А это тебе. За труды.

Анни покрутила подарок в воздухе. — Покамест я у тебя еще в долгу. Но ее я оставлю, — Застегнула цепочку на шее и подмигнула на прощание. — В счет будущего!

Отойдя на несколько шагов, обернулась напоследок, чтобы поразить лукавым взглядом, — еще один отработанный прием для охоты на влюбчивых простофиль. Фрэнк представил себе, скольких из них успел приманить, словно мух, солнечный мед ее волос.

Комар толкнул его в бок. — Почему бы вам не пойти за ней? Спорю, с вас она денег не возьмет. А я прослежу, чтобы никакие Черепа в дело не влезли.

Он представил себе, как догоняет девицу, берет за руку, разворачивает к себе, целует — по-настоящему. Анни бы усмехнулась с понимающим видом и возражать бы не стала. Если ее дружки когда-нибудь прирежут Фрэнка, она преспокойно ограбит труп… но возражать бы она не стала.

Действительно, почему нет? И почему его не покидало чувство, что такие мысли — измена той, с кем он никогда не будет?

— Неплохая девчонка для бандитской шлюхи, — задумчиво проговорил Комар, глядя Анни вслед. — Жаль, ростом не вышла.

Лето 663-го

Чем дальше они отходили от реки, которую пересекли на наемной лодке, с ветерком, тем меньше им попадалось мощеных улиц, тем грязнее и уже они становились. Филип с любопытством вертел головой — эта часть города была ему мало знакома.

Кевин не понимал, что здесь интересного — одно убожество и мерзость. Кишки большого города, по которым, словно фекальные массы, вонючие, урчащие, текут отбросы общества. Не самая гнусная часть столицы, — этой чести заслуживало Грязноводье, даже не самая отвратительная, какую видел Филип — они с высокородными дружками любили устроить всей компанией прогулку по трущобам, так же, как пошли бы смотреть зверинец или ярмарку уродов. Вот только сейчас с каждым проклятым шагом они приближались к дому Кевина, и скоро Филип воочию убедится, что его друг — плоть от плоти той грязи, того уродства, что казались Картмору забавной диковинкой.

Он перепробовал все аргументы, но когда Филипу что-то втемяшивалось в голову, переубедить его было почти невозможно. Избалованный сынок могущественного отца, он привык всегда получать то, что хочет. — Дай нам хотя бы подготовиться к твоему визиту, — сделал Кевин последнюю отчаянную попытку. — И тогда…

Филип отбросил его предложение взмахом руки. — Этого-то я как раз и хочу избежать. Не надо никакой суеты, приготовлений. Простой дружеский визит. Я лишь представлюсь твоей достойной матери — как-то неправильно, что мы до сих пор незнакомы. К тому же, я уже много раз намекал, что хотел бы побывать у тебя, — что-то подсказывает, что день, когда ты сам меня пригласишь, может никогда не наступить.

Сказать по правде, самое большее, что они с матерью могли предпринять, это одолжить у соседей немного еды, которую Филип все равно в рот не взял бы. Даже к ростовщику отнести давно было нечего — все съели книги Кевина, одежда Кевина, оружие Кевина… Оттягивая время, он лишь надеялся, что Филип забудет о своей идее, увлекшись чем-то другим — новой лошадью или новой подружкой. И сам понимал, что напрасно: тот уже не раз заговаривал о визите. Может, лучше покончить с неизбежным раз и навсегда. Как в прорубь прыгнуть.

Одно утешение, подумал он угрюмо, Филипу вряд ли захочется навестить их во второй раз. Кевин не понимал, как такой чудесный день вдруг превратился в кошмар наяву. А что, если… но нет, жизнь не могла быть так жестока.

По дороге они сделали несколько остановок. Переоделись у портного, зашли в ароматную лавку кондитера, где Филип выбрал подарок для его матери — засахаренный миндаль и марципаны. Завернули на Пузатый рынок, гудевший в это время дня как гигантский овод. Там, не слушая протестов Кевина, Филип доверху набил покупками большую корзину, приобретенную тут же в щепяном ряду: фрукты, колбасы, сыры, хорошее вино.

— Это обычная вежливость с моей стороны Кевин. Ведь мы застанем хозяйку врасплох.

Понятно, друг хотел подкормить их. Потому и нагрянуть решил, в нарушение этикета, без приглашения, чтобы не тратились на угощение. Кевин не знал, должен он быть благодарен или задет.

А потом они двинулись к его дому, милому приюту детских дней. По извилистому проулку, пахнущему кисло-сладкой гнилью, мимо канавы, где вода стояла с последнего ливня, не испаряясь, потому что солнце не проникало сюда никогда, мимо пьянчуги, храпевшего в луже собственной рвоты и пса, лизавшего ему губы.

Филип достал пропитанный духами платочек и как бы невзначай, играючи, помахивал им у лица.

Кевину к ногам словно прицепили гири — каждый шаг давался с трудом. Чем ближе они подходили, тем чаще он озирался с опаской, напряженный, как перед схваткой, вглядываясь в лица прохожих.

Те с любопытством косились на Филипа — что это за франт забрел в их квартал? Даже трусившая мимо свинья остановилась, принюхиваясь.

Его нигде не было видно, и Кевин вздохнул с облегчением.

Здание, к которому привела их улица, смахивало на расхристанного нищего, умирающего от водянки: кособокий фасад облупился, один этаж выпячивался над другим, как разбухшее брюхо, половина окон — забиты, слепые, как бельма, крыша — в наростах чердачных окон и каминных труб.

— Ну что, мы пришли? — спросил Филип, как ни в чем не бывало.

Кевин молчал — как будто это могло его спасти. Что угодно, лишь бы оттянуть эту минуту.

Меж ними протолкнулась пьяная бабенка в облаке перегара, дернула дверную ручку. Приложившись о косяк, ввалилась в дом. Воздух звенел голосами мальчишек, игравших поблизости в пыли.

— Я могу подождать тут, — предложил друг. — Если твоей матери совсем неудобно, что поделаешь, договоримся о другом дне. По крайней мере, я теперь знаю место, где ты живешь! А корзину бери с собой.

Кевин мрачно покачал головой — не хотелось оставлять Филипа на улице одного. — Пошли. Подождешь на лестнице.

Он распахнул перед Филипом дверь, с чувством, что его принуждают показать гнилостную рану на теле. Сжав челюсти, шагнул следом.

На темной лестнице пахло еще хуже, чем на улице. В пролете второго этажа пристроился пописать голозадый малыш. Он во все глаза уставился на блистательного незнакомца, и Филип помахал ему рукой.

Подъем на последний, четвертый этаж впервые показался Кевину слишком коротким.

— Я недолго, — буркнул он, не глядя на друга. Переступил через ступеньки, что вели от площадки к двери, вошел, поспешив захлопнуть ее за собою. Словно все еще надеялся скрыть от Филипа неприглядную правду своей жизни.

Извилистый обшарпанный коридор, придавленный низким потолком, запах прогорклого жира и безнадеги… Тысячи раз проходил он здесь, погрузившись в свои мысли, обиды, мечтания, не обращая внимания на то, что его окружало. Но сейчас не мог не видеть, не замечать.

А ведь в сравнении со многими соседями они с матерью жили почти роскошно. Не в подвале и не на чердаке, не вблизи каменного стояка. В их распоряжении была просторная комната и небольшая каморка, прилегавшая к ней. Иные обитатели дома ютились в таких помещениях целыми семьями, разделяя их с гадившими под себя стариками и маленькими детьми.

Прежде чем повернуть ключ в двери, Кевин сделал глубокий вдох.

Мать сидела у окна, сложив руки на столе, недвижимая, как кладбищенская статуя. Голову она повернула не сразу, будто на слепой стене соседнего дома читала невидимые другим письмена, вещавшие о причине ее несчастий. Кевин привык видеть мать в этой позе — когда она не занималась домашними делами и не читала книги, купленные ему для учебы, то могла проводить так часы, глубоко уйдя в свои думы. Вспоминала ли она прошлое, перебирала ли обиды, нанесенные ей судьбой? Лучше, наверное, не знать.

— Ты голоден? Я могу сварить кашу.

Ее внимательный взгляд, конечно, сразу же отметил его обновки — рубашка, кружевной воротник, роскошные ножны. Но, как обычно, вопросов мать задавать не стала.

Из-за стены доносился рев ребятишек и вопли взрослых — музыка, знакомая Кевину с детства. Сегодня ругались муж с женой: мужской голос, низкий и мощный, как стук кувалды в каменоломне, женский, пронзительный, как визг пилы.

Кевин прочистил горло, готовясь сообщить матери о госте из другого мира. Здесь, в привычной обстановке, визит Филипа казался нелепой, невероятной выдумкой.

Мать встретила сообщение со стоическим спокойствием. Только сошлись над переносицей хмурые брови, а на высоком лбу появилась еще одна морщина. — Ты же понимаешь, что мы не сможем его достойно принять,

— Филип не будет ждать многого. Он представляет… насколько в состоянии представить… как бедно мы живем. Закуски мы уже купили по дороге.

— Будь мы какими-нибудь простолюдинами, с нас и спроса бы не было. Но мы — Ксавери-Фешиа, а это к чему-то да обязывает, — Мать вонзила зубы в бескровную нижнюю губу, костлявые пальцы отбарабанили по столу. — Что ж. Он много раз принимал тебя в своем доме, было бы недостойно не оказать твоему другу ответное гостеприимство. Подожди здесь, я переоденусь в парадное платье.

Нарядов у матери имелось три, все старые и неоднократно ушитые, дабы не болтались на исхудавшей фигуре. "Парадное" платье, старомодное, но достаточно простое, чтобы не казаться смешным, было из темного материала, напоминающего бархат, уже лоснившегося на локтях. Кевин еще помнил, как этот наряд казался ему верхом элегантности — пока он не вырос и не увидел, попав в светское общество, как одеваются там.

Когда-нибудь я куплю ей десятки платьев, пообещал себе Кевин, пытаясь заглушить чувство вины. Коли у матери не было приличной одежды, так это потому, что все деньги уходили на Кевина. А ему, неблагодарному, стыдно знакомить с нею друга. Ну и жалкая же ты тварь, Грасс, что тут скажешь.

Мать удалилась в каморку, где обычно спал Кевин, а он оглядел их обиталище, словно видя его в первый раз.

Подтеки на голых стенах — спасибо протекавшей крыше, не убиваемая плесень у пола, трещина в окне и пожелтевшая занавеска, затхлый запах, как в колодце, — все это отзывалось в сердце непривычной болью.

Из обстановки — только стол, торфяная грелка, два табурета, да большой сундук, с которого уже облезала краска. За занавеской, исполнявшей роль ширмы, угадывалась продавленная кровать матери.

Соседи заткнулись, только все скулил и скулил ребенок…

По крайней мере, у них было убрано. Пусть бедно, зато чисто, как повторяла мать, бросаясь на каждую пылинку как на врага, стремящегося унизить ее еще более. Впрочем, это был порядок обнаженной нищеты — у них не осталось ничего, что могло бы стать хламом. Заложено, продано, обменяно. Мать часто говорила — Нам нечего стыдиться. Действительно, чтобы чего-то стыдиться, надо хоть что-то иметь.

И вот сюда, после роскошных залов и светлых галерей дворца, после особняков Мелеара и Берота, придет Филип!

Мать вернулась. — Скажи своему другу, что мне нездоровится, и я приму его в постели, — велела она, устраиваясь на неуютном ложе и натягивая зеленое покрывало по грудь.

Кевин понял, в чем ее расчет — так менее будет бросаться в глаза плачевное состояние наряда. Что ж, знатные дамы часто принимали посетителей в спальне, лежа на роскошной кровати под балдахином…

— Ладно, я веду его, — сказал он, не двигаясь с места. Еще раз оглядел комнату, отчаянно прикидывая, как можно улучшить впечатление. Да нет, что толку — это как пудрить щеки прокаженного, глубоко тронутого разложением. Никогда Кевин не был так рад, что здесь всегда царили сумерки.

…Переступив порог, Филип сдернул шляпу и отвесил изысканный поклон, достойный дворцового приема. — Я счастлив наконец познакомиться с особой, которую почитал, еще не видя ее.

Кевин поймал себя на том, что ему хочется заслонить мать собой, задвинуть поглубже в тень, туда, где не будут бросаться в глаза ее запавшие щеки, черная дыра на месте двух верхних зубов, лиловые тени под глазами.

Если бы она догадалась, о чем он думает… А вдруг?!

Сгорая от стыда, Кевин поспешил подвести друга к ложу.

Жест, которым мать протянула руку для поцелуя, вышел вполне величественным. Вот только сама рука походила на птичью лапу — одни кости, обтянутые желтоватой кожей. На пальцах вместо колец — следы работы, мало подобающей благородным леди.

— Я тоже рада знакомству с другом сына — Кевин постоянно упоминает о вас. Мне лишь жаль, что мы не можем обеспечить вам прием, какого требует ваше громкое имя — мы с сыном живем очень скромно.

Если Филипа шокировала окружающая обстановка, он не подавал вида, и улыбался со светской непринужденностью. Впрочем, это ничего не значило — когда нужно, друг умел в совершенстве владеть собою.

— О, тихий домашний визит — как раз то, чего я желал. Я впервые имею удовольствие выказать вам мое глубокое почтение, — Филип снова поклонился, — но я так давно знаю и ценю вашего сына, что смею считать церемонии между нашими семьями излишними.

Мать чуть склонила голову, принимая его слова.

Что за чушь они несут, Боги! Кевин переступал с ноги на ногу, — стыд, раздражение и неловкость кусали его похуже клопов, которых в доме водилось с избытком.

— Подай лорду Филипу табурет и садись сам, — напомнила мать, и он бросился выполнять поручение.

Мать извинилась за то, что прислуживать им некому. Они-де как раз отпустили служанку, у которой болеет родня.

Кого она пытается обмануть? зло подумал Кевин. Разумеется, у них уже сто лет как не было служанки, только поденщица, приходившая на час в неделю, чтобы выполнить самую черную работу. И Филип это уже понял.

— Видеть Филипа Картмора в нашем доме — высочайшая честь для нас, — продолжала мать торжественно.

Даже его друг, привыкший к подхалимству, немного смутился. — Я всего лишь скромный сын великого отца, — пробормотал он.

Мать нахмурилась. — Я не буду вас обманывать, лорд Филип. Я почитаю семейство Картмор, но, как любая истинная дочь Сюляпарре, всегда буду считать себя верной подданной княжеского дома Силла. Я не пытаюсь вам льстить, мой лорд. Вы как человек себя еще ничем особенно не зарекомендовали — вы еще совсем молоды. Но в жилах вашей матери текла кровь рода Морай-Силла, а значит, я нахожусь в присутствии принца. Это мне подобало бы целовать вашу руку, а не вам — мою, но я побоялась поставить вас в неловкое положение.

Пауза затянулась.

— Благодарю, — ответил Филип в конце концов, и слова его прозвучали на редкость искренне. — Мне и правда было бы очень неловко.

Только этого не хватало! Проклятье, какая разница, кого считает законным правителем мать? Как будто ее мнение кто-то спросит.

— В жилах моего отца также течет княжеская кровь, — напомнил его друг. — Семья моей бабки тоже в родстве с домом Силла, по другой линии.

От самого дома Силла, после того, как патриот вонзил нож в бок Проклятого Принца, никого не осталось, а близкие родичи погибли, сражаясь против андаргийских завоевателей. Но княжеский дом успел породниться со многими Древними фамилиями Сюляпарре, и расторопные Картморы, наместники властью Андарги, старались брать в жены дочерей этих семейств, дабы придать своему правлению легитимность в глазах местных жителей.

Кевину рассказывала об этом мать, а уж она помнила все эти семейные связи так же четко, как священные заповеди.

— Совершенно верно, — мать подтвердила слова Филипа важным кивком. — И после восстания вашему отцу стоило короновать себя или вашего брата.

— Вряд ли тем, кто его поддерживал, это понравилось бы. К счастью, — с беззаботной усмешкой добавил Филип, — я совершенно не горю желанием становиться принцем. Быть Филипом Картмором, сыном Лорда-Защитника, более чем достаточно для меня.

Его попытка придать разговору легкий тон разбилась о фанатизм матери, как ветерок о каменную стену.

— Дело не в чьих-либо желаниях, — провозгласила она. — Дело в крови. В наше время можно продавать и покупать титулы, но кровь — то, чего не купишь за все золото Хагенов. В нашей стране всегда помнили, что нет ничего важнее крови…

Много от нее толку, без золота Хагенов, мелькнула у Кевина крамольная мысль. На нее наводила жалкая обстановка, в окружении которой вещала дочь семьи Ксавери-Фешиа.

Филип поспешил сменить тему. — Вы сами — из древнего и прославленного рода, моя леди. Если не ошибаюсь, один из Ксавери-Фешиа спас жизнь принца Немуя в битве при Хелоте? А кто-то из них женился на побочной дочери принца Клеона II, не так ли?

Зная Филипа, он заготовил эти реплики с утра.

Странный контраст — мать затаила глубокую обиду на родичей, а они о ней слышать не желали. Но говорить о своем семействе она могла бесконечно, и уходил ее рассказ в окутанную туманом древность.

Филипа дохлые Ксавери-Фешиа могли интересовать не больше, чем снега былых времен, и все же он изображал живое любопытство, задавал уточняющие вопросы, обращаясь к его матери как к какой-нибудь владетельной леди.

Та не растаяла под лучами его обаяния, но слегка смягчилась. Возможно, в эти моменты ей казалось, что она снова принимает гостей в доме своих родителей в Антре, молодая и интересная.

Кевин слушал знакомые наизусть истории краем уха, погрузившись в мрачное оцепенение. Филип — нарядный, изящный, холеный — словно принес с собою частичку светского мира, и, по контрасту, убожество окружающей обстановки казалось еще более вопиющим.

Хотелось просить прощения у друга за то, что ему приходится на это смотреть, хотелось тряхануть за то, что заставил привести сюда, да так, чтобы зубы застучали. А больше всего Кевин хотел провалиться сквозь землю.

Его плеча коснулась рука, заставив вздрогнуть. — Вы можете гордиться не только предками, но и тем, кто продолжит ваш род, — говорил Филип. — Кевин у нас среди лучших учеников, и так старательно занимается, что учителя ставят его всем в пример.

("Уж коли господин Грасс смог решить это задание за отведенные на него полчаса, то вы — наследник семьи Ферроэ-Вессин, должны были справиться за четверть! Соберитесь!"

"Вам должно быть стыдно, господин Картмор, прилагать к занятиям меньше усилий, чем те, кто уступает вам во всех других отношениях. Что сказал бы ваш благородный отец, если бы знал, кто получил высшую оценку за перевод со слярве?")

Мать отмела комплименты резким движением головы. — Моему сыну была дана привилегия посещать занятия бесплатно, которой он обязан древнему имени Ксавери-Фешиа…

А также усилиям матери, которая обивала пороги, вымаливая эту привилегию, — унижение, на какое не пошла бы даже для спасения собственной жизни.

— …Если бы он не прилагал все усилия, чтобы быть достойным этой чести, то заслуживал бы самого сурового осуждения.

Филип улыбнулся такой непреклонности. — У меня тоже есть все основания стараться на занятиях, и все же учителя хвалят меня за каждый успех.

— И вы будете поступать дурно, коли не приложите все силы к учебе, — Мать была не из тех, кто станет церемониться даже с Картмором — или Силла. — На вас лежит высокая миссия, и вы должны служить образцом для других.

— Филип хорошо учится, матушка, — поспешил вставить Кевин. Что еще за нравоучения!..

— На моем сыне тоже лежит важная задача, — продолжала мать. — В сравнении с вашей, она как холм рядом с заснеженными вершинами скал, но это то, ради чего мы с ним живем. — Серые глаза блестели сталью. — Кевин должен покрыть имя Грассов славой, поставить его в один ряд с благородными фамилиями нашей страны.

И искупить ошибку, которую она совершила, связав жизнь с недостойным человеком. Заставить устыдиться родню, отказавшуюся иметь дело с отступницей.

Да уж, веселенькая миссия. Вся жизнь Кевина прошла под ее тенью, но только сейчас он вдруг понял, как нелепо она звучит.

Он осторожно покосился на Филипа, который умудрился выслушать слова матери с серьезным лицом.

— Я нисколько не сомневаюсь, что вашему сыну это под силу. Недавно он оказал мне большую услугу. Увы, мне неудобно рассказывать о ней отцу, который мог бы наградить его по достоинству. А значит, сделать это должен буду я — надеюсь, в скором времени.

— Я счастлива слышать, что Кевин мог быть вам полезен. Коли так, он лишь исполнил свой долг, и не был бы моим сыном, если бы ждал за это награды.

Филип добродушно усмехнулся. — Ах, если бы каждый "всего лишь исполнял свой долг", это был бы совсем другой мир!

— Воистину, — Бледных губ коснулось подобие улыбки. Эта мысль была необыкновенно близка матери. — Правильно устроенный мир.

Слава Агнцу, Филипу вскоре приелось это развлечение. Когда он ловко закруглил беседу и начал прощаться, Кевин смог, наконец, вздохнуть с облечением.

Терзаемый угрызениями совести, он склонился поправить покрывало и запечатлеть почтительный поцелуй на ледяной руке. Делион, почему-то подумалось ему, своей матери наверняка не стыдится, хотя она у него и из таковских.

— Я скоро вернусь, — пообещал он.

— Гуляй, сколько хочешь. Эта темная нора подходящее место для меня, старухи, а не для молодого мужчины. Только не забудь, что завтра у тебя должно быть все готово к занятиям.

Филип последний раз подмел пол роскошными перьями шляпы и встал в дверях.

— Поешьте винограда, прошу вас, — шепнул Кевин напоследок, зная, что мать оставит ему все самое вкусное.

Мать подняла голову. — Вы забыли корзину, — громко произнесла она. — Возьмите с собой, съедите по дороге.

— Вы очень заботливы, но мы собирались сейчас идти в мою любимую таверну, — непринужденно парировал Филип, решивший во что бы то ни было их облагодетельствовать.

— Кевин, — раздался снова непреклонный голос, — надеюсь, у тебя есть с собой деньги? Возьми, они тебе понадобятся.

Он послушно взял пару монет из неприкосновенного запаса, но внутри закипало раздражение. К чему этот спектакль, перед кем они выделываются? Они нищие, которым не прожить без подачек, и пора с этим смириться.

Когда Кевин уже готовился выйти вслед за другом, мать окликнула его, и он снова поспешил к ее ложу.

— Не забудь заплатить за себя…

Как будто Филип ему это позволит!

— …Поблагодари лорда Филипа за подарки. А сласти эти раздай соседским детям. Не сейчас, конечно, негоже обижать гостя. Потом.

— Вы не хотите даже попробовать? — удивился он. У них в доме никогда не бывало чего-то столь изысканного, как миндаль в сахаре.

— Незачем привыкать к тому, чего не можешь иметь. Тебе тоже стоит об этом помнить.

И он помнил. И эти слова, и ее взгляд, — непреклонный, пронизывающий, читающий в глубине его души тайные позорные мыслишки и смешные мечтания, вспоминал их все то время, пока спускался впереди друга по узкой темной лестнице.

II.

19/10/665

Когда Оскар Картмор появился во дворе Красного Дома, гулявшие там Ищейки бросились врассыпную, подобно тому, как, если верить путевым запискам Теризита, разбегаются шакалы при виде льва. Разумно с их стороны. Кевин не знал точно, как там у львов, а Алый Генерал мог, за неимением лучшего, позавтракать и зазевавшейся шавкой.

Уже с безопасного расстояния — хотя безопасность была понятием относительным, когда речь шла об Оскаре — Ищейки принялись отвешивать гостю почтительные поклоны. Алый Генерал оставил их без внимания. Ни на кого не взглянув, пересек двор и скрылся в дверях особняка.

Кевин поспешил следом. У него был к Картмору разговор, который он не желал больше откладывать.

Догнать Оскара удалось на лестнице.

— Где твой капитан? Наверху? — бросил тот, не оборачиваясь и не замедляя шага.

— В кабинете, полагаю. Как раз время его послеобеденной порции.

Возможно, Роули делал в своем кабинете еще что-то помимо того, как угрюмо спиваться, но подловить его за этим занятием, в чем бы оно ни заключалось, Кевину не удалось ни разу.

— Идем со мной, — велел Картмор. — Должно выйти забавно.

Чувство юмора у Оскара было, как у особо злобного уличного мальчишки, замашки — как у матерого палача, и Кевина уже снедало любопытство.

Из-за неплотно прикрытой двери кабинета доносилось позвякивание — значит, Роули на месте.

По кивку Оскара, Кевин ударил ногой по двери. Под грохот дерева о стену, Алый Генерал прошествовал внутрь.

За ним — Кевин, насладиться представлением.

— На колени! — рявкнул Оскар. В руке блеснул меч.

Роули выронил глиняную бутыль, со звоном покатившуюся по полу, подскочил и тут же упал на стул. — Мой… мой лорд, — из багровой его рожа стала трупно-серой. — В чем я…

— Я сказал, на колени.

Роули выполз из-за стола, опираясь о его край, и плюхнулся на колени. Он выглядел так, словно вот-вот обмочится, и Кевин едва ли мог его винить — они оба неплохо знали Оскара.

Алый Генерал сделал шаг — и лезвие его меча защекотало складки на толстой шее Кэпа. Тот тяжело, шумно дышал, зажмурясь. Наверняка решил, что ему конец.

Но Кевин знал, что жизнь не бывает так прекрасна.

В чем и удостоверился, когда Картмор ударил Роули клинком по плечу, плашмя. — Майлз Роули, — отчеканил безжалостный голос, — клянешься ли ты быть защитником слабых и покровителем невинных? Клянешься ли всегда блюсти законы чести и в другой тому подобной чуши, которую мне осточертело уже перечислять? Если клянешься, держи грамоту на дворянство, — Оскар уронил на пол вынутый из-за пояса сверток.

Ответить Роули смог не сразу. Кадык его прыгал вверх и вниз, а потом Кэп, шумно сглотнув, прохрипел: — К… К…

— Как бы не так? Кастраты? Какого хрена? — предлагал варианты Оскар, с силой шлепая его плоскостью меча.

— Клянусь, — разродился, наконец, Кэп, выпучивая очумелые глаза.

— Какое облегчение! Тогда встань, рыцарь Роули. И подотрись.

На этом Оскар счел свою миссию выполненной — убрав меч в ножны, повернулся и вышел без единого слова.

Кевин напоследок окинул взглядом своего достойного командира. Тот все еще стоял на коленях, качая головой. Кровь вернулась к щекам и загривку с мстительной винно-красной яркостью. И этот человек теперь — дворянин.

Выходя в коридор, Кевин слышал, как Роули бормочет: — Какого ху…

— Кэп — дворянин. Это и впрямь смешно, — бросил Кевин, догнав Картмора в коридоре.

Начал-то Оскар хорошо…

— Племянник меня просил. Хочет сделать службу Ищейки престижнее.

Ну да, разве мог Филип допустить, чтобы его драгоценный дружок служил под началом простолюдина!

Оскар продолжал: — Роули умеет драться, по крайней мере раньше умел, коли верить Бероту. Так и завоевывали право носить герб предки нынешних щеголей. Первыми становились те, кто лучше умеет убивать — как оно и должно быть.

Надо было отдать должное Оскару — он судил людей не по тому, какая кровь текла в их жилах, а по тому, как хорошо они умели проливать кровь чужую.

— Нам надо поговорить… — начал Кевин.

— А я устал от болтовни.

Если бы Кевин не оказался наготове, клинок, со свистом вырвавшийся на свободу, впился бы ему в ребра. Если бы Кевин не оказался наготове, поделом бы ему было.

Он остановил удар Оскара, нанесенный с разворота, и тут же меч противника отскочил и метнулся к нему с другой стороны.

Черт подери, не сейчас! Кевин любил их тренировки, лучшую школу, о какой может мечтать боец. Но его уже тошнило от игр, даже смертельно опасных.

— Я не в настроении, — обронил он, стараясь не пропустить удар.

— Ах, мы не в настроении! — Алый Генерал наступал. — Так и скажешь, когда тебя придут убивать. Ах, нет, не сегодня, ах, я не в настроении, у меня болит голова!

Голова у Кевина и правда начинала кружиться от скорости, с которой летал темный прямой клинок. Когда же Оскар угомонится?

— Дьявол, ты опять дерешься не в полную силу, — констатировал тот, не переставая работать рукой. Задумался на миг и пообещал: — Я отрублю тебе ухо. Может, это разожжет огонь под твоей задницей.

С ухом ли, без ли, красотою Кевин не отличался, и все же слова Оскара его пристыдили. Да и как еще убедить Алого Генерала дать ему то, чего он хочет, коли не с оружием наголо? Это был тот язык, который Оскар понимал лучше всего.

Кевин призвал на помощь ярость, обиды и боль, и они пришли — его единственные верные друзья. Зажгли огонь в крови, влили силу в мускулы.

Оскар походя отводил большинство его атак, заставлял защищаться без передышки, но нет-нет, а их мечи да скрещивались с протяжным звоном — и тогда Алый Генерал отступал под неистовой мощью его ударов.

Усмешка Оскара стала шире — теперь он веселился по-настоящему.

А Кевин начинал входить в раж. В голове — пустота, сладкое опьянение битвы — лучшее, что есть на свете. Когда нет ни прошлого, ни настоящего, только клинок в руке и смерть рядом.

Алый Генерал попятился на шаг, еще один… В сердце Кевина рдело мрачное ликование. Он побеждал — пусть лишь потому, что Оскар не хочет прекратить сражение ловким смертельным ударом. И все же!..

Наконец, Оскар махнул ему рукой и опустил меч.

Кевин, хорошо знавший штучки Картмора, держал оружие наготове, пока грозный клинок не скрылся в ножнах. И даже тогда расслабляться не стал.

— Позорище, — фыркнул Оскар. — Я старею, ты выше, руки длиннее, силен, как молодой бык, и, кажется, вопреки всем законам божеским, становишься все сильнее. Ты должен бы расплющить меня, как таракана.

И все же Генерал был доволен. Кевин — тоже. Оскар не смог пробить его защиту, даже отступал. Быть может…

По щеке ползло что-то теплое и влажное. Кевин коснулся пылавшего уха — с него свисала, срезанная мастерской рукой, тонкая полоска кожи и мяса. Он не выдержал и, впервые за долгое время, от души расхохотался.

— Будешь еще лениться, станешь корноухим, — обещал Оскар.

Кевин сплюнул и прислонился к стене, переводя дух. Минуты сражения с Алым Генералом выматывали больше, чем получасовые тренировки с Делионом. Которые тот не прекратил — сегодня утром они тоже встретились, чтобы молотить друг друга в угрюмом молчании.

Зато в голове Кевина слегка прояснилось, да и Оскар казался довольным настолько, насколько это было для него возможно. Подходящий момент для разговора.

— Мне осточертела эта служба.

— Ты хочешь, чтоб я вытер тебе слезки и подтер нос?

— Вы говорили, что когда-нибудь заберете меня в вашу Свору. Я хочу служить вам, а не вашему племянничку.

Или Делиону. По крайней мере, дружеский пыл этого Кевин затушил, окатив ушатом ледяной воды, — но веселее почему-то не стало.

— Когда увижу, что готов.

— Я спас вашего чертового племянничка от монстра размером с дом. Чего еще надо?

— Ему пора самому себя спасать. Может, стал бы больше походить на мужчину.

— Когда я их увидел, он не мог шевельнуться от страха, — сказал Кевин, — и Дениза махала его мечом.

Он вновь испытал злорадное удовлетворение, вспомнив эту картинку. На месте Филипа, Кевин предпочел бы сдохнуть, чем принять помощь от заклятого врага. Но тот лишь улыбнулся и сказал "Это судьба".

— …Можно подумать, у вас там благородный орден, а не сборище чокнутых ублюдков, умеющих убивать.

Алый Генерал оскалился. — Они не просто умеют. Любят. Жить без этого не могут. Если поселить кого-то из моих ребят в домике с красавицей-женой, он через неделю перережет женке горло, подожжет дом и пойдет снова убивать. Вот какие люди мне нужны.

— У меня нет ни дома, ни жены, и я дерусь лучше, чем все ваши шавки вместе взятые. Кевин не раз тренировался со Сворой, и мог утверждать это смело. Там не осталось равных ему.

— И в награду ты хочешь новый ошейник?

Он скрипнул зубами. — Вы слышали, чего я хочу. — Но нет, беситься бесполезно, для Оскара даже это — знак слабости.

Кевин расслабил плечи. — Ладно, вам решать. Просто сообщаю, что здесь я долго не задержусь. — Сказал и успокоился, почувствовав новую решимость. Если дело о заговоре скоро не сдвинется с места, он уйдет — пусть даже в пустоту.

— Куда собрался? — Черные глаза Картмора насмешливо блестели.

— Я слышал, среди разбойников большой дороги всегда можно сделать неплохую карьеру. Или подамся в наемники. К андаргийцам.

Последняя мысль, на самом деле, была весьма неплоха. Как он не подумал об этом раньше?

Оскар хохотнул. Похоже, сегодня он пребывал в отменном настроении. — Ладно, это всегда успеешь, — Алый Генерал хлопнул его по спине. — Я подумаю.

Дальше настаивать было бы небезопасно.

— А пока ты еще тут, Грасс, — на лице Оскара не осталось и тени усмешки, — я хочу, чтобы ты сообщал мне обо всем, что раскопаете по жертвоприношениям. Любую мелочь. Мне, лично. Пусть племянничек и решил поиграться в Ищеек, это мой отряд, и это на мою семью ведется охота. Я намерен найти людей, которые стоят за этим, и сам побеседовать с ними.

Интересно. Роули наверняка писал Филипу подробные отчеты — неужели Капитану не доверяют?

И почему ты так уверен, что я хочу тебе в этом помочь? мог бы спросить Кевин. Алому Генералу он, правда, зла не желал. Оскар — настоящий мужчина, самое близкое, что было у него к другу. Игры, в которые играл Оскар, заканчивались смертью, не позором, он не скрывал свою гнусную натуру под маской красивых словес. А о большем и просить было нельзя.

— Бди, — бросил вместо прощания Картмор, сбегая по лестнице с юношеской прытью.

Лето 663-го

Оказавшись на улице, Кевин почувствовал себя так, словно вырвался из склепа. Позади осталась темная, мрачная комната, где сам воздух пропитался разочарованием и старыми обидами. Он все еще чувствовал на губах их привкус. Даже запах улицы, в котором сейчас преобладал ядреный аромат овечьих лепешек, казался по контрасту почти сладким. Вокруг бурлила жизнь — вопил разносчик воды, а ему вторил продавец подержанных товаров, вдали затихало блеянье отары. Соседские мальчишки носились друг за другом с визгами и смехом, такие веселые и беззаботные, словно животы их не сводило от голода, словно не их крики слушал Кевин каждый выходной, когда, надравшись, местные папаши били отпрысков смертным боем.

Осторожно ступая по глинистым рытвинам, Кевин покосился на друга.

— Не забудь еще раз передать мое почтение твоей уважаемой матери, — попросил Филип. — Знаешь, в ней сразу видно настоящую даму. Все же кровь что-то да значит.

Кевин надеялся, что в этих словах есть доля искренности. Конечно, Картмор не мог не увидеть ни убожества их жизни, ни нищенского вида хозяйки дома. И все же мать Кевина сильно отличалась от соседок, простых баб, а в ее манере говорить и держать себя было нечто, вызывающее уважение. Так ему, по крайней мере, казалось.

— Но она у тебя, наверное, ужасно строгая? Признайся, — Филип несильно ткнул его в бок, — тебе ведь не раз доставалось розгами по рукам, а то и по другим местам? Или ты такой же идеальный сын, как ученик?

Кевин пожал плечами. — Бывало.

Случались у него — в далеком детстве — моменты упрямства, когда приедалась вечная зубрежка, и какой-то демон будто толкал испробовать мать на прочность. Но Реган Ксавери-Фешиа быстро нашла на него управу. Бить сына с должной суровостью ей было тяжело, спускать ему — не велел долг. Поэтому, когда Кевин плохо отвечал урок или не слушался, она стала наказывать себя самое, взяв трость в одну руку и лупцуя по другой — а уж к себе она всегда была беспощадна. Пока доставалось ему самому, Кевин еще терпел — из упрямства и гордости, но смотреть, как дерево снова и снова обрушивается на худое материнское предплечье, взбухающее красными полосами, оказалось невыносимо. Попытки ребяческого бунта закончились раз и навсегда.

— Тетя Вив говорила, что не позволит чужим людям бить ее племянников, поэтому наказывала нас сама. Хотя что я говорю — нас! — Филип закатил глаза. — Бэзил же у нас хрустальный, и стоит на него сильно дунуть, разлетится на сотни жалобно звякающих осколков. Впрочем, я на тетю не обижался — иногда даже нарочно что-то выкидывал, чтобы она ненадолго отвлеклась от своих книг, трав и колбочек. А когда начались занятия с дядюшкой, убедился, что то были, можно сказать, материнские ласки. Вот Бэзил на отца и дядю дуется до сих пор, но это ведь глупо!.. Важно не что человек тебе делает, а только почему, понимаешь? Разве можно злиться на то, что делается любя. Дядя ставит нам синяки потому, что хочет, чтобы его племянники могли постоять за себя, когда придет настоящая опасность. Как тогда, в Тьмутени.

А еще ему просто нравится бить людей, подумал Кевин, но, конечно, промолчал. Тем паче, что привилегию быть избиваемым Алым Генералом не променял бы ни на что.

Они уходили все дальше от дома, и на душе становилось легче. Кажется, визит, которого Кевин столь сильно боялся, прошел не так уж плохо. Филип вел себя с ним как обычно, и скоро забудет тягостные впечатления этого дня в водовороте ярких картин светской жизни.

Узкий проулок, влажный от испарений, выплюнул их на улицу пошире, шумную, полную лавок и кабаков. Впереди — высокая арка, за ней — Утроба, а там прямой дорогой к реке. Стремясь поживее вывести друга из трущобы, Кевин шел вперед быстро, почти не глядя по сторонам. Он потерял бдительность — а зря.

— Эй, ты!

Голос, от которого кишки свернулись в узел, а к горлу подкатила желчь. Жизнь снова поставила ему подножку, чтобы уронить лицом в вонючую грязь.

От шока Кевин остановился, и это стало его второй ошибкой. Потому что вслед за ним остановился Филип, и события начали разворачиваться с необратимостью страшного сна.

— Кого я вижу! Это же мой непочтительный сын! — Знакомый до тошноты сиплый басок звучал уже над самым ухом, в ноздри ударил запах старого пота и сивухи.

Кевин развернулся, сжимая кулаки. Его обожгла ненависть, горячая как лихорадка, и отвращение, как при виде той гнусной твари из канавы. Только на сей раз меч ему не поможет.

У стены кабака, в тени навеса, скорчились с кружками в руках темные фигуры. Но одна из них решилась выползти на свет Божий, омрачив ясный день своим непотребным видом. Щетина на подбородке, сине-красные прожилки на щеках, скула вздулась фингалом…

— Что, родного отца уже не узнаешь?! Ну еще бы! Что тебе до старого солдата, который стал калекой, сражаясь за свою страну! Мы же теперь важные господа, в а-ка-де-ми-ях учимся. Смотрит на меня так, будто не этот старый уд его породил! Такой же, как моя женка, та тоже считает, что писает розовой водой. Или стыдишься отца перед своим богатеньким дружком? — Узловатый палец указал на Филипа. — Вы посмотрите на этого, волосики завитые, рюшечки, ленточки, баба, да и только! А меч-то ты умеешь держать, щенок?

— Перед тобой Филип Картмор, сын Лорда-Защитника, — прошипел Кевин. Горло сдавливала ярость. — Думай, что говоришь.

Старый пьянчуга окаменел. Налитые кровью глазки долго моргали, пока слова сына пробивались сквозь сивушный туман. Потом в них появился страх.

— Мой лорд, какая честь! — Голова опустилась вниз, плечи сжались — он словно уменьшился ростом. — Не признал вас! — Рука дернулась вверх, сорвать отсутствующую шляпу. — Такая честь для меня и моего сопляка! — Пресмыкаясь, он стал еще отвратительнее, чем в гневе.

Филип уже оправился от удивления и нацепил свою самую любезно-непринужденную улыбку. — Ну что вы, это для меня честь познакомиться с одним из храбрецов, что помогали отцу одерживать победу за победой. Кстати, мои волосы вьются сами, — добавил он невозмутимо. Дернул себя за темный локон, тут же спружинивший назад. — Куафер их только укладывает.

Пьянчуга шумно сглотнул, с опаской вглядываясь в лицо молодого Картмора. Но Филип продолжал улыбаться, и он, успокоившись, осклабился в ответ. Из вонючей пещеры рта торчали гнилые пеньки зубов. — Мой поклон вашему батюшке, великий человек, великий полководец! И вашему дяде — я же служил под ним. Мой молокосос, небось, не заикался даже.

Филип протянул пьянчуге руку для пожатия, и тот почти со страхом уставился на белую, в пене кружева, кисть. Осторожно, словно она была отлита из стекла, взял в свою лапищу.

Кевина передернуло.

Все это не могло, не должно было происходить! Его худший кошмар обретал плоть прямо перед глазами. Вот оно — наказание за то, что устыдился родной матери.

— Благодарю… — бормотал пьяница, почти сразу разжав пальцы. — Ваш дядя мне как-то кивнул, как сейчас помню. Жаркое тогда было дельце, при Ардатру. Вы бы видели меня тогда-то… Все говорили, что из меня выйдет толк.

Кевин дернул Филипа за рукав. — Пойдем! Пьянчуга услышал, и страх его прорвался гневной вспышкой. — Чего ты лезешь! Мы с Его Милостью беседуем, не видишь что ли, наглый щенок!? Вашмилсть, ежели вы им недовольны, скажите, я его отколочу — я еще могу!

Он и стоял-то не без труда — слегка покачивался, будто земля под ногами ходила ходуном. Вот он, истинный позор их семьи: пьяница, ничтожество, трус, чья ядовитая кровь текла в жилах Кевина.

— Вы весьма любезны, но в этом нет необходимости, — ответил Филип со смехом. — Я им доволен, и очень. Ваш сын, могу вас порадовать, унаследовал вашу отвагу.

— Да ну, он еще щенок, пороху не нюхал. То есть… — пьянчуга сглотнул, сообразив, видно, что это можно отнести и к Филипу. Поспешно забормотал: — Вы слишком добры, Вашмилсть, слишком добры.

Как же от него разило! Сколько месяцев или лет не стирали одежду, что болталась на высоком, худом теле?

Из-под навеса раздался еще один голос, усталый, с хрипотцой: — Мальчик, твой отец не собирается раскошелиться на людей, которые проливали кровь на его войне? Пятнадцать лет в строю, и мне едва хватает на кусок хлеба и чашку пойла, чтобы раны меньше ныли.

Говоривший с трудом распрямился, шагнул на солнце, открывая взгляду лицо с ожогом, пустой от локтя рукав.

Две другие тени одобрительно заворчали.

Кевин скрипнул зубами. Мальчик. Как у них только наглости хватало?! Филип что здесь, чтобы отчитываться перед всяким сбродом?..

— Когда мы одержим окончательную победу и страна воспрянет после тяжелых испытаний, первое, что сделает мой отец, это улучшит жизнь наших героев. И это наша общая война, — На миг в словах Филипа зазвучала сталь.

— Окончательную победу, говоришь… — ветеран невесело фыркнул. — Раньше я отращу новую руку. Я заметил, на твой шелковый костюмчик и золотые кольца деньги у твоего отца находятся и сейчас. Что же, так уж устроен мир.

Бедный Филип, можно подумать, это его вина, что они не могут победить андаргийцев!

— А зачем тебе еще деньги, чтобы лакать больше пойла?! — От злости Кевина била дрожь.

Филип положил руку ему на плечо, безмолвно приказывая замолчать, но Кевин вывернулся и шагнул вперед. — Деньги нужны на солдат, которые еще на что-то годны!

Старый солдат смерил его тяжелым долгим взглядом. — Что ж, мальчик, надеюсь, им хватит денег нанять тебя.

— Да уж не сомневайся, развалина, когда я стану бесполезным калекой, мне хватит храбрости вскрыть себе горло. От хлама надо избавляться!

Сжав кулаки, он ожидал воплей, оскорблений, но ветеран только пожал плечами, сказал, "Что ж, посмотрим", и вернулся к выпивке.

У его папаши не было и столько мужества. — Не слушайте вы Берта, Вашмилсть, несет какой-то бред… — Он покосился назад. — Мы всем премного довольны! Хотя пара лишних монет, конечно, не помешала бы… — в мутных глазках появилась тупая хитрость пьянчуги. — Ох, не помешала бы. На лекарства для старых ран.

— Отец! — вырвалось у Кевина. Это было невыносимо.

Филип снял кошелек с пояса и отсчитал в жадно протянутую ладонь шесть серебряных полумесяцев. Этого хватило бы, чтоб утонуть в бочонке с джином. — Скромная дань уважения.

Пьянчуга уставился на монеты с благоговейным восторгом, словно на частички святых мощей. — Вот уж одолжили, Вашмилсть, прям и не сказать! Уж мы выпьем за ваше здоровье и за вашего батюшку!..

— Что ж, было… — начал прощаться Филип, делая шажок в сторону, но старик заковылял следом, затараторил: — Да погодите, посидите с нами, Вашмилсть! Выпейте с ребятами, а я вам такое расскажу, что своим ушам не поверите! Вы только представьте — поле усыпано мертвяками, я отбился от своих, и тут — два латных всадника, андаргийских "ангела"…

Не только омерзителен, труслив, жаден, но еще и туп! — Лорду Филипу не интересны твои россказни!

— Отнюдь, — Филип бросил на Кевина укоризненный взгляд. — Я всегда любил истории о мужестве и отваге. Но сейчас нам, к сожалению, надо идти. Увы. А вот в другой раз….

Пьяница закивал. — Ну да, ну да. Непременно приходите! Мы тут часто бываем — трактир "Веселый боров". Видишь, молокосос, — накинулся он на Кевина, — какие люди уважительно относятся к твоему старику? Не то что ты, щенок, и твоя мамаша, заносчивая су… Мрхм, простите, Вашмилсть.

Кевин сорвался с места. Он шел так быстро, как только мог, предоставив другу поспевать за ним, и замедлил шаг лишь в паре кварталов от кабака.

— Эй, полегче, слишком жарко для такого галопа, — пожаловался Филип. Он замер у мостика из досок, взирая на него с сомнением, столь же глубоким, как и канава, через которую тот был перекинут. — Думаешь, на это можно вставать? После недавних событий я отношусь к канавам с предубеждением.

Филип вел себя, как ни в чем не бывало, но Кевин догадывался, какие мысли должны вертеться в его голове.

— Я говорил — не надо сюда идти! — Стыд превращался в злость. Она распирала грудь, как едкий дым, жгла глаза. — Это была твоя чертова идея! — он почти кричал.

— И я очень доволен, что побывал у тебя дома, — медленно и очень спокойно ответил друг. — Мне было приятно познакомиться с твоей матерью.

— И с моим отцом, да? С ним тебе особо приятно было познакомиться? Еще бы, настоящий паяц, ты, конечно, позабавился!

Филип смотрел на него с удивлением и сочувствием, и, внезапно, Кевин не мог больше этого выносить.

Развернулся и побежал, не разбирая дороги. Через мостик, между домами, за поворот… Он понимал, что ведет себя как мальчишка, что кладет последний кирпич на чашу весов своего позора, но стыд лишь подстегивал сзади вожжами по ногам.

Филип окликал его, потом голос стих. Кевин не знал, бежит ли друг следом, удалось ли оторваться — в ушах грохотали собственные шаги и неистовое биение сердца.

III.

20/10/665

Судья Дин оказался человеком запоминающейся внешности. Фрэнк сразу понял: его не зря предупреждали, что Достопочтенный судья — большой оригинал. На грудь его ниспадала длинная борода, какие носили профессора Академии, иссиня-черная, блестящая и окладистая. На голове волос почти не осталось, и лысина подозрительно блестела, словно ее смазывали маслом. Черная роба судьи, тоже походившая на одежду ученых мужей, тут и там была прожжена до дыр. Но первыми привлекали внимание его глаза — они блестели из-под поднятых на лоб очков, большие и неистовые.

Догадаться, почему одежда уважаемого человека в таком состоянии, не составляло труда — судья принял троих Ищеек в своей лаборатории, где в колбочках и пробирках, словно колдовские зелья, клубились разноцветные вонючие жидкости.

Узнав, что Фрэнк — командир Ищеек и дворянин, Дин протянул ему руку, испещренную ожогами старыми и новыми, пятнистую, как кожа змеи. — Чем больше образованных людей в нашем деле, тем лучше. Я всегда говорю вашим парням, что они должны использовать в расследовании научные методы. Мы живем в новую эру, в эпоху великих открытий, пора уже!

— Мы наукам не обучены, — проворчал Старик. — Ваша честь. Нам служат ноги — и нюх, — он постучал себя по носу.

— Да, да, нюх, ноги, все это отлично, — нетерпеливо продолжил Дин. — Но в наше время нужно и нечто большее. Я не удивлюсь, если лет через пятьдесят, может, меньше, человек отправится на луну и познакомится с народами, там обитающими. А на службе закона по-прежнему лишь нюх, палки да дыба.

Фрэнк покосился на Грасса — тот наблюдал за судьей со своей обычной презрительной гримасой.

А Фрэнк почувствовал, что заинтригован, несмотря на дурное настроение. Ведь судья Дин уже успел завоевать известность раскрытием нескольких громких убийств. Научные методы тоже звучали интересно.

Хвала Агнцу, коли прославленный судья поможет им покончить с кошмаром, в которое превратилось расследование убийства Красавчика. Франт был готов признаться в чем угодно, кроме него. Ищейкам не терпелось ужесточить пытки, но, к облегчению Фрэнка, судья вызвал их к себе, чтобы лично разобраться в преступлении, по которому ему предстояло вынести приговор.

— И чего ж ваша наука говорит? — буркнул Старик.

Достопочтенный Дин отошел к столу, и коснулся стоявшей на нем странной штуки — чего-то вроде трубки из блестящего металла на подставке. — Для начала я воспользовался этим прибором — я называю его сверхглаз. Линзы, между прочим, изготовлены не в Альтали, а уже здесь, в Сюляпарре, и к этому приложил руку и ваш покорный слуга. Сверхглаз, коли его верно настроить, увеличивает предметы в сотню раз!

Старик уставился на прибор с подозрением. — И чего, кусок золота он тоже может сделать больше?

— Это скорее как дальнезор, — объяснил Фрэнк, который понял Дина немного лучше. — Да? У нас был такой в Академии. Через него можно рассматривать звезды.

— Сразу видно образованного человека! — обрадовался ученый. — Сверхглаз — потрясающее альталийское изобретение, позволяющее проникать в тайны вещей. Я поставил его на службу закона. Есть авторитетное мнение, что в глазах убиенного запечатлевается последнее, что он видел перед смертью — портрет его убийцы. Но раньше хорошо разглядеть отпечаток не удавалось — не хватало такого прибора, как этот.

— И что? Увидели убийцу? — хриплый голос Грасса был насмешлив. — Или все же оказалось, что это болтовня старых баб?

Судья поджал губы и взглянул на Ищейку свысока. — Многие достойные уважения люди считают, что такой отпечаток должен существовать. К сожалению, мне его обнаружить пока не удалось — возможно, он появляется не всегда, или же глаза убиенных попадают ко мне слишком поздно. Сейчас я экспериментирую со свежими трупами, сразу после казни, но мне достаются лишь повешенные, а их глаза не в лучшем состоянии… Нет, увы, наука пока еще только работает над этим. Но в будущем!..

Он повернулся к Фрэнку: — Хотите сами взглянуть? — Дин заговорщицки подмигнул и улыбнулся так, словно предлагал Фрэнку что-то очень приятное.

— Я поглядел бы, — вызвался Кевин, удивив их всех.

— Что ж… — Дин опустил очки, чтобы посмотреть сквозь них на Ищейку, потом кивнул. — Отлично! Сейчас я все устрою. Только не прикасайтесь руками к прибору, он настроен должным образом, а это долгий, сложнейший процесс. Просто зажмурьте один глаз, а другим загляните в верхнюю линзу.

Фрэнк наблюдал за приготовлениями, отвращение боролось в нем с любопытством. Глаз Красавчика был извлечен из баночки с жидкостью, где хранился, помещен под трубку суперглаза.

— Сейчас, конечно, яблоко уже не свежее и ценности не представляет, — предупредил Дин. — Но все равно картина любопытная.

Кевин не спеша приблизился к прибору, спрятав руки за спину, склонился над ним. И почти сразу вскинулся. — Там будто что-то мелькнуло! Рожа убийцы, только крошечная… Бред, конечно…

Дин бросился к столу и долго смотрел в трубку. Фрэнк тоже шагнул поближе, с ускорившимся пульсом.

Теперь, когда Дин жестом предложил занять его место, он сразу же воспользовался предложением.

…Ну и ну… Все дифирамбы прекрасным очам, посвященные им песни и стихи, вдруг показались Фрэнку такими смехотворными. Неужели черные глаза Денизы выглядели бы так же? Зрачок превратился в черную дыру, бездонный провал, коричневая радужка сперва напомнила песчаные дюны, потом — пористое запеченное тесто. Или что-то вязанное из пушистой нити… Нет, какая-то красота в этом все же была… — Я думал, глаз он гладкий… А он какой-то… в дырку, что ли? И многослойный.

— Вы видите там лицо? — взволнованно вопросил Дин. — Я — нет.

Кевин пожал плечами. — Видно, показалось.

— Да, иногда принимаешь желаемое за действительное, — согласился судья, успокаиваясь. Он вытер лысину рукавом. — У меня такое бывало. К счастью, в нашем распоряжении и другие методы. Вы привезли преступника?

Фрэнк кивнул.

— Великолепно! — Большие глаза сверкнули слегка безумным блеском. — Тогда начнем научный эксперимент!

Правый глаз Франта так заплыл, что веки не разлипались, багрово-розовый мешок взбухшей плоти. Сапфировая синева второго помутнела, налилась кровью. Если бы Фрэнк не надзирал за пытками, у бандита вообще не осталось бы глаз — Крошка хотел выжечь их каленым железом. Даже не выжечь — просто поднести накалившийся прут к глазным яблокам, чтобы они сварились, как яйца.

Но хвалить себя Фрэнку было не за что. Глядя на синяки и кровоподтеки, покрывавшие тело бандита, на кое-как повязанные бинты, сквозь которые проступала сукровица, он ощущал свинцовую горечь во рту. Я должен был дать Кевину прирезать его. Поздравляю, защитник закона!

Вместе с Грассом они вытащили Франта из повозки, где его, связанного по рукам и ногам, караулили служители суда. Разрезав путы, помогли пройти по коридорам Лернийского суда, поддерживая с двух сторон, словно престарелого родича. Кривясь от боли, Франт осторожно переставлял правую ступню, в которой переломал кости андаргийский сапожок — новое приобретение и гордость Роули. Зря Старик сверлил спину Франта взглядом — этот бедняга далеко не убежит.

Вниз по лестнице в подвал они практически несли его на руках.

Всю дорогу бандит был послушен как ребенок, только иногда шипел от боли сквозь остатки зубов. А теперь, заглянув в темный дверной проем, вдруг уперся с силой, взявшейся непонятно откуда. Левый глаз его побелел от страха.

— Может, признаешься сейчас? — спросил Фрэнк. — Скажи только слово.

— Я… — Франт облизал губы. — Нет, я неповинен.

Фрэнку и самому стало не по себе — это угрюмое стылое помещение с низким потолком, бледный огонь свечей, и, конечно же, тело… То, что было Красавчиком, лежало у дальней стены на столе, руки сложены на груди, челюсть — подвязана. В запавших глазницах поблескивали серебряные монеты. Наготу тела прикрывала лишь повязка на чреслах, на животе темнела грубо зашитая рана.

Старик сделал знак Руна, и только Грасс не смутился нисколько. С такой силой толкнул Франта в спину, что тот влетел внутрь.

Когда труп убиенного оказывается в присутствии убийцы, из него начинает вытекать кровь, сказал им судья Дин, объясняя суть эксперимента. Это знание я почерпнул из трудов древних. Если при приближении вашего подозреваемого тело начнет кровоточить, это есть верное доказательство его вины.

Сейчас судья стоял у трупа в головах, рядом с ним — секретарь суда, готовый записывать все, что произойдет. Еще один судейский выступал в роли беспристрастного свидетеля.

Фрэнка тоже тянуло сделать знак Руна. Умом он понимал, что это — научный эксперимент. И все же… Впрочем, даже сам судья распорядился обрызгать подвал освященной водой, дабы в научный процесс не вмешались темные силы. Так надежнее.

Франт сделал два нерешительных шажка, но посреди комнаты вновь остановился как вкопанный. На лице его отражался ужас, какого он не выказывал и пред лицом страшных пыток.

Тело ждало — немое и говорящее одновременно, мертвый укор живым. Вокруг клубилась тьма. Она тоже ждала.

Кевин сгреб Франта за плечо и потащил к столу. Подошвы бандита заскользили по каменному полу, он упирался всем телом, каждым напрягшимся мускулом, но двигался вперед, повинуясь необоримой силе.

Старик, поколебавшись, ухватил Франта с другой стороны и начал помогать. Вдвоем, Ищейки чуть ли не швырнули несчастного на труп.

Франт оказался лицом к лицу с Красавчиком. Чтобы удержаться на ногах, ухватился за край стола. Он не пытался отодвинуться, лишь таращился на тело так, словно видел перед собой свою смерть. Что ж, так ведь оно и было.

Фрэнк, ступив ближе, тоже застыл на месте. Болезненное любопытство боролось в нем с жалостью, отвращением, и чем-то похожим на страх.

— Все проходит, как надо, — прозвучал уверенный голос судьи. — Приступим!

Достопочтенный Дин склонился над телом, нетерпеливый, глаза его горели, как у ребенка на ярмарке.

Грасс схватил запястье Франта, дернул, прижал его ладонь поверх кистей покойного, сложенных на мертвой груди. Ничего не происходило, и Кевин тихо, презрительно засмеялся. Смешок оборвался, когда из ран, меж наспех сшитых вместе краев, засочилась темная жидкость.

— Черт подери! Агнец, помилуй! — шептал Старик, стоявший рядом.

Брови Грасса поползли вверх, с губ сорвался странный звук — то ли насмешка, то ли удивление. Но руку преступника он продолжал держать железной хваткой.

Черная кровь все текла. Из раны на животе, из небольшого отверстия в области ребер. Заструилась на стол, окрасив бока Красавчика в багровый цвет, пропитала набедренную повязку, наполняя воздух запахом гнили. Откуда только в нем столько крови?! Она уже ползла по каменным плитам; струи превращались в ручьи, ручьи — в реки.

Казалось, кровь будет литься бесконечно, пока не затопит весь мир.

— Довольно! — вырвалось у Фрэнка.

— Да, достаточно, — Дин бодро кивнул и потер руки. — Такого удачного эксперимента у меня еще не было. Дело ясное, яснее быть не может.

— Да уж, — Кевин наконец отпустил Франта, но тот и не пошевелился. Только смотрел и смотрел на покойника, кровь которого касанием пальцев пробудил от смертного сна. — Эй, ты! Похоже, тебе конец.

Бандит не подавал вида, что слышит.

Фрэнк опустил руку ему на плечо. — Ну что, по-моему, пора с этим заканчивать, Франт. Что скажешь?

Франт медленно обернулся, замигал. — Как же так… — Лоб морщился от непривычного напряжения мысли. — Ну что ж, будь по-вашему… — прошептал он наконец, сдаваясь. — Видать, демоны меня попутали. Да, я его зарезал, а потом надрался до чертиков, да напрочь позабыл. А теперь так и вижу все это — как вонзаю нож, режу ему щеки… Признаюсь… Только заберите меня отсюда! — Он выглядел совершенно потерянным.

На второе плечо бандита упала лапа Старика. — Попался, мой мальчик! — Такой людоедской ухмылки, достойной Крошки, Фрэнк раньше не видел на губах старого Ищейки. С убийцей Красавчика у того были личные счеты. — Все же есть толк от этой вашей науки, — повернувшись к судье, признал он нехотя.

А тот сиял, словно ему вручили медаль. — Я уже не первый раз устанавливаю истину благодаря этому методу! Хотя не припомню случая, чтобы из покойников — мы называем их вещими доказательствами — выделялся такой объем жизненного сока.

Грасс сложил руки на груди. — Не уверен, при чем тут наука, но сработало — факт.

— Дирк, запиши признание, — скомандовал секретарю судья, хотя тот уже что-то поспешно выцарапывал пером. — Вы все — свидетели, поэтому подпишитесь под ним.

Последним ставил свою подпись Старик, долго, с усилием выводя свое имя. Лицо его по-прежнему отливало серым, и все же мрачное удовлетворение прозвучало в словах Ищейки, когда он подвел итог, отчеканив: — Мертвецы не врут.

И Фрэнк почувствовал, как по спине пробегает озноб, виной которому не стылый воздух подвала.

VI.

Лето 663-го

Грязные улочки извивались бесконечным лабиринтом. Стены кособоких домов подступали все ближе — вот-вот сомкнутся и поймают его в западню.

Так и случилось. Юркнув в щель между зданиями, Кевин оказался в тупике. По бокам — слепые торцы, спереди проход заложен кирпичами. Что ж, идти ему все равно некуда.

Он перевел дух, вдыхая кислую вонь мочи и гниющих отбросов, всхлипывавших под ногами. Среди них ему самое место.

Да уж, вляпался. Филипу Кевин больше никогда не сможет взглянуть в лицо. Только не после того, как убежал, чуть ли не с ревом, щенок, тряпка, жалкое ничтожество!

Он ударил кулаком о щербатый камень, еще и еще, разбивая костяшки пальцев. Зажмурился, прижавшись лбом к стене. И тут же из мрака за закрытыми веками выплыла пьяная морда, смешная и мерзкая, корча гримасы, заполнив собою мир. Проклятие всей его жизни.

Кевин застонал, откидываясь назад, к стене. Распахнул глаза — не помогло. Мельчайшие подробности той сцены были выжжены в памяти каленым железом позора.

Зря он не дал твари из Тьмутени увлечь его на дно канавы. Все лучше, чем дожить до этого дня.

Взгляд упал на ножны — золотое тиснение тускло мерцало в полумраке. Как нелепо они тут смотрелись — как роскошный меч в руках нищего.

Но ведь он его заслужил! Сражался с бандитами, с чудовищем, помог спасти юную сестренку Филипа.

Филип!.. Он же бросил его одного, рядом с Брюхом! Защитник… Хочется — не хочется, а придется возвращаться, как-то извиняться, идти рядом с ним до дворца, или до первой наемной кареты.

Но самое худшее — как он теперь его найдет? Вряд ли Филип остался ждать Кевина на том же месте. Побредет домой, сверкая своими драгоценностями, мимо сомнительных кабаков, глазастых нищих и темных закоулков.

Боги!.. Его замутило. Надо немедля бежать, искать!..

С улицы донесся звук стремительных легких шагов. Кевин знал, кто это, еще до того, как вход в тупик заслонила тень.

— Вот ты где! Заставил же ты меня побегать.

Кевин резко отвернулся, дернулся вперед, словно в конце не ждала стена. Облегчение промелькнуло, не оставив и следа. Все вернулось с утроенной силой — стыд, унижение.

Он слышал, как хлюпают по отбросам сапоги друга, приближаясь. Плечо согрело тепло ладони.

— Я так и не понял толком, из-за чего ты так расстроился, — голос Филипа звучал мягче, чем обычно. Боится, что Кевин окончательно спятил и сейчас опять убежит?

— Прости. Бросил тебя посреди трущобы, — Язык с трудом ворочался во рту, так тяжело было выговаривать эти слова. А о том, чтобы встретиться с другом взглядом, он и помыслить не мог.

— Ну, не такая уж тут и трущоба… Тебя огорчила встреча с отцом… Он вас обижал, да? — тихо спросил Филип. — Плохо обращался с тобой и с мамой?

Чтобы плохо обращаться с семьей, отец должен был бы быть с ними рядом. К счастью, своего папашу Кевин иногда неделями не видел. Когда-то тот бывал дома чаще, но даже тогда, по местным меркам, доставалось Кевину от него не сильно. Последний раз отец замахнулся на него по пьяни в далеком детстве, и на защиту сына сразу встала мать. Заслонила собой, сверкая глазами, и пьянчуга отшатнулся назад от презрения, которым жег ее взгляд. "Ну что ж ты, продолжай! Лучше бей меня, и уж давай сразу в висок, со всей силы. Ты уже разрушил мою жизнь, покрыл голову позором, осталось только добить. Я скажу тебе: "Спасибо". В память врезались ее слова, и чувство жалости, вспыхнувшее на миг, когда отец выскользнул за дверь, как побитая собака. Разочаровать мать казалось Кевину самым страшным наказанием.

Филип терпеливо ждал, а он все не мог заставить себя повернуться. Говорить было сложно, дольше молчать — невыносимо.

— Он не всегда был никчемным пьянчугой, знаешь… Мать никогда не вышла бы замуж за… за него такого, — Кевин должен был объяснить, не ради отца, ради нее. — Когда-то он считался подающим надежды капралом, храбрецом и мастером меча, ему прочили отличную карьеру. Он даже отличие за отвагу в бою получил… Его отряд — под предводительством твоего дяди, кстати, — спас семью матери от преследовавших их андаргийцев, когда им пришлось бежать из родного поместья. Так они и познакомились. Ксавери-Фешиа были богаты только славными предками, и это был не такой уж мезальянс, но родня все равно отвернулась от матери. А потом…

— Его ведь ранило, да?

— Ранило!.. — Горечь кривила губы. — Мать говорит, он мог бы продолжать служить и после ранения. Но он… сломался. Оказался трусом, слабаком.

По стене, в которую упирался взгляд, бежала длинная трещина. Нет чтоб дому обвалиться прямо сейчас, похоронив Кевина под кирпичами! Но даже это было слишком большим везением для такого, как он.

— Теперь ты знаешь, на что похож мой отец.

— В каждом доме — свои темные углы, — туманно заметил Филип ему в утешение.

Будто этот баловень судьбы может его понять! Снова полыхнула злость. Дом Филипа — дворец, его мать — известная красавица, чью память до сих чтут в народе, отец и дядя — прославленные полководцы, выдающиеся мужи.

— Твой отец — великий человек… — начал он, наконец обернувшись.

— Да, великий человек, и все ждут, что я стану его преемником, встану вровень, возложив на плечи его ношу… — В голосе друга звучали незнакомые нотки. Кевин даже отважился на миг заглянуть ему в глаза — и не увидел в них ни презрения, ни осуждения.

— Но я-то — вполне заурядный молодой повеса. У тебя больше шансов покрыть имя Грассов славой, чем у меня — справиться с такой задачей. Я люблю и чту отца, но быть посредственностью с великими предками — не самое веселое, поверь.

— Ты что! — Кевин так удивился, что шагнул к другу, забыв о страхах. — Какая ты, к черту, посредственность! У тебя куча талантов. И вообще, ты человек незаурядный, это каждому видно! — Хотел бы он встретиться с тем, кто с этим поспорит!.. — И в Академии все ждут от тебя больших свершений…

Филип усмехнулся. — Ну так не дождутся! Да, я хорош собой, у меня есть обаяние, и неплохо подвешен язык. Я стану украшением любого салона, и распорядитель балов из меня бы вышел отличный. Но правитель страны… Ты, я думаю, справился б лучше, ты такой ответственный. Дядя точно был бы рад такому племяннику, — Он вздохнул не без юмора, пожал плечами. — Ну вот, мы опять говорим обо мне. А ведь сегодня я хотел узнать побольше о тебе.

— Ну да, узнал, — Кевин отступил назад. — Узнал, что я — сын ничтожества и труса.

Филип оставался спокоен. — Так или иначе, твой отец не раз проливал кровь за страну, — возразил он, — а мы — только на дуэлях и в стычках. Не нам судить его, пока на своей шкуре не узнаем, что такое настоящая битва, и не одна. Кто знает… Ведь это тот еще ад.

— Думаешь, я тоже струшу? Там?.. — Кевин напряженно вглядывался в лицо друга, пытаясь прочесть его истинные мысли. Ответ сейчас казался важнее всего на свете.

Но Филип только засмеялся. — Ты?! Не смеши! Ты, по-моему, вообще ничего не боишься — кроме танцев и девушек. За тебя я спокоен. А вот я… Даже не знаю, что меня больше пугает — сам первый бой, или то, что могу струсить и подвести отца. Разочаровывать тех, кто тебя любит, совсем не весело. Впрочем, — он хлопнул Кевина по плечу, — я уже говорил, что рядом с тобой чувствую себя храбрее, — В глазах заплясали лукавые искры. — ….Хотя бы потому, что быстрее бегаю, и если на нас снова нападет монстр, непременно этим воспользуюсь!

Он засмеялся над собственной шуткой, и Кевин с удивлением ощутил, как в ответ где-то в груди рождаются смешинки, поднимаясь наверх, словно пузырики в искристом вине. А со смехом — пьянящее облегчение, как после бурных слез.

— Ладно, пойдем отсюда, — Отсмеявшись, Филип хлопнул его по спине и развернулся. — Здесь пахнет, как под юбкой старой шлюхи.

Кевин поспешил следом.

Они шли по улице в тени толстобрюхих домов, из щелей меж ними тянуло сыростью. А окна вторых этажей будто плавились на солнце, и высоко над головами тянулась лента сини того оттенка и глубины, что по карману лишь самим Богам.

Ему все еще было стыдно перед другом, но то был иной стыд, не пригибавший к земле. Как жаль, что нельзя прямо сейчас вскочить на коней и пуститься вдвоем навстречу опасности! Надо сперва закончить треклятую Академию — но до этого осталось совсем немного.

Кевин потянул свой великолепный новый меч из ножен, вскинул к небесам, бросая им вызов. Острие клинка поймало золотой луч, и казалось, что на него опустилась звезда.

Он пойдет за этой путеводной звездой и либо покроет себя славой, либо умрет. Ради матери, ради себя, ради Гвен, даже ради отца, того, каким тот был когда-то. Но прежде всего — для него, своего единственного друга.

XIV. ~ Поцелуй ~

21/10/665

I.

Павлиньи перья в волосах, тончайшая туника на гибком теле, темные круги больших сосков просвечивают сквозь полупрозрачную ткань. Прекрасная одалиска налила в бокал пенящуюся жидкость, послала Фрэнку заученно-томный взгляд, и, не встретив отклика, прошествовала дальше, качая бедрами.

Слуга, молодой человек с обнаженным скульптурным торсом, блестевшим от масла, призывно посмотрел на него, проходя мимо. Голову слуги венчали золоченые оленьи рога.

Фрэнк пригубил морозно-зеленый напиток со вкусом мяты и моря. Ну и вечеринка! Он будто попал на какую-то оргию в духе древней Империи.

Когда Филип предложил Фрэнку посетить прием, устроенный его братом Бэзилом, немного развеяться показалось не такой плохой идеей. Что ни говори, а последние дни, из-за новых обязанностей и смерти Красавчика, были не из легких. Но сейчас Фрэнк ясно чувствовал: его место не среди придворных, а в Красном Доме, где в подвале ждал суда и смерти сломленный, измученный человек. Или рядом с матушкой, которой все нездоровилось. Она сама уговаривала его сходить повеселиться, но не стоило слушать. Фрэнк хотел отдохнуть от Красного Дома, а вместо этого принес его с собой на это собрание разряженных, беззаботных людей, среди которых чувствовал себя чужим.

Филип запаздывал, а если в толпе и прогуливался кто-то из старых знакомцев Фрэнка, он все равно бы их не узнал. Лица гостей скрывали маски, волосы — разноцветные парики. Ему оставалось лишь бесцельно бродить по комнатам, задыхаясь от приторного аромата благовоний.

В глубине души, Фрэнк понимал, почему не уходит, и за это презирал себя еще больше. На вечере, вероятнее всего, будет Дениза, которую он не видел уже вечность. Что же, поздравляю, Фрэнк, скоро она появится, под руку с законным супругом, твоим лучшим другом.

Эта мысль заставила его сделать большой глоток. Неизвестный напиток обжег горло прохладой, небо приятно защипало. Прошло немного времени, и Фрэнк словно воспарил над полом, а мир вокруг стал чуть менее реальным. Странно, вроде не такой уж крепкий…

Дым курильниц обволакивал его, размывал очертания людей и предметов. Фрэнк вдруг понял, что забыл, откуда пришел, потерялся в лабиринте занавесей тонкого шелка, разделивших залы третьего этажа, где проходил прием, на много укромных уголков. Призрачный мир…

Когда до него донеслись звуки скрипки, чистые и строгие, он пошел на этот зов, как корабль к дальнему свету маяка. Мелодия доходила откуда-то справа, прекрасная красотой более высокой, чем окружавшая его золотая мишура.

Фрэнк отбросил несколько занавесей, протиснулся мимо двух масок, замерших в дверях, и оказался в длинном приемном зале, через который уже проходил. Здесь плавало меньше душного дыма, стало легче дышать.

На этот раз Фрэнк обратил внимание на возвышение у дальней стены, разборную сцену, где сейчас стоял лишь один музыкант. Скрипач склонил голову к инструменту, в руке дрожал смычок. Зал наполняли придворные, ведшие светскую беседу, но их голоса не заглушали пронзительный голос скрипки.

Фрэнк приблизился к самой сцене. Каштановые кудри падали на плечи музыканта, молодого мальчика, младше Фрэнка, глаза его были закрыты. Кажется, скрипач пребывал где-то в своей вселенной, далекий от суеты.

Фрэнк почувствовал, как песня скрипки, улетая из душного зала к звездам, уносит с собой и его. Она пела о запретной, невозможной страсти, о смирении и отчаянии. Я состарился в Скардаг, подумал он, чувствуя влагу на щеках, превратился в старую сентиментальную женщину.

Но он стоял и слушал, пока звук не оборвался на высокой ноте. Фрэнк и скрипач очнулись ото сна одновременно. Глаза у юноши оказались ярко-голубые — цвет почти как у Франта.

— Прекрасная музыка, — заметил Фрэнк. — Я не знаток, но…

— Мой лорд очень добр, — скрипач улыбнулся, показав белые зубы.

Фрэнк порылся в кошельке и вручил ему золотую монету. Небольшое вознаграждение за такое искусство, но, по правде сказать, он отнюдь не купался в деньгах.

Музыкант рассыпался в благодарностях, но Фрэнк уже отвернулся. Прозрачные звуки скрипки очистили голову, и он особенно ясно ощутил, что ему здесь не место. Снял маску, которую вручили при входе, и устремился к дверям. Филип его простит.

— Господин Делион!

Он обернулся на окрик.

— Вы ведь не уходите, правда? Мы вас не отпустим за все блага мира! — Бэзил Картмор носил сегодня небольшую маску-домино, но было невозможно не узнать его ржаво-золотистые локоны и странное лицо, столь же красивое, сколь и неприятное. — Друзья моего брата — мои друзья. Сегодня вы — наш особый гость.

В золотой парче, увешанный драгоценностями, он весь сверкал и переливался, соперничая блеском с хрустальной люстрой. Еще чуднее смотрелись двое молодых людей, составлявших его свиту: выбеленные лица с рисованным румянцем, крашеные губы, парики неестественных цветов: бледно-голубой у одного, розовый у другого. Они обмахивались веерами, словно леди. Фрэнк припоминал эту забавную парочку — у них еще были смешные прозвища, как у дамских собачек.

Бэзил полуобернулся к приятелям, и те тут же принялись поддакивать. — Будет о-о-очень весело, — томно протянул голубой парик. — Но только если вы останетесь! — Уж мы позаботимся, чтобы вы не скучали, — подтвердил розовый.

Фрэнк слышал, что Бэзил Картмор — с большими странностями, и все же это был брат Филипа. Он напомнил себе, что за экстравагантной внешностью может скрываться доброе сердце, хотя блеск в черных глазах Бэзила казался каким угодно, только не добрым.

— Вы слишком любезны, но в этом нет необходимости. Я и правда подумывал о том, чтобы уйти. Для меня здесь немного душно.

— Может ли быть, что вам не нравятся восточные благовония? Я их обожаю. Умоляю, останьтесь. Нет, не ради меня, а ради других людей, которые хотят вас видеть и ждут, — Бэзил послал ему многозначительный взгляд, и сердце Фрэнка скакнуло в груди. Неужели Дениза что-то сказала брату мужа? Ей стоит быть осторожнее.

Чтобы скрыть смущение, он сделал еще глоток. — Конечно, я не могу устоять перед такой просьбой. Хотя, боюсь, провинциал вроде меня окажется не к месту на столь роскошном собрании.

Снова этот язвительный блеск. — Вы к себе несправедливы. Что может быть столичнее Скардаг? Кажется, вы сидели там достаточно долго, чтобы пропитаться воздухом нашего прекрасного города.

— Вы были в Скардаг? — последнее слово голубой парик произнес театральным шепотом.

— Лили, у вас девичья память, — фыркнул розовый. — Это был небольшой скандал, господин Делион тогда прославился.

— Бедненький, в Скардаг, наверно, так ужасно! — посочувствовал Фрэнку голубой, хлопая его по плечу роскошным веером из белоснежных перьев.

— Ужасно скучно, надо думать, — уточнил розовый парик, сверкнув кошачьими глазами. — Покрываться пылью в компании людей, безнадежно отставших от моды.

Фрэнк вспомнил дворян, с которыми познакомился в крепости. Годы монотонной жизни превращали особенности характера в чудачества, делая людей мелочными, немного занудными. И все же узники были добры к Фрэнку, делились с ним и друг с другом тем малым, что имели.

— Я познакомился там со многими благородными, образованными людьми, — Его слова прозвучали резко, и Фрэнк не жалел об этом.

Дворянчика в розовом парике было сложно смутить. — Человек должен вращаться в высоком обществе, иначе превратится в прескучный заплесневелый сухарь, — он сморщил напудренный нос. — Знаю, лишенный последних сплетен, я худел бы и бледнел, а то и просто умер с тоски.

— Довольно о тюрьмах, — оборвал его Бэзил, который сам же этот разговор и начал. — Это вечер развлечений, на нем надо раз-вле-кать-ся. Значит, не уходите, обещаете? — Он склонился к Фрэнку, окутав облаком островато-сладких духов, шепнул: — Скоро станет веселей!

Затем развернулся на каблуках, щелкнул пальцами, подзывая приятелей, и удалился. Голубой и розовый парики следовали за ним в кильватере.

Фрэнк вздохнул с облегчением. Ему были неприятны и непонятны эти люди, их ужимки, намеки и слащаво-оскорбительные речи. Что ж, оставаться так оставаться. Не самая большая жертва.

II.

И вновь Ренэ во дворце, и сердце вновь бьется и бьется… Не так неистово, как в прошлый раз, но все же очень быстро. Сегодня она под покровительством леди Денизы, которая идет рядом по лестнице Принцесс, держа Ренэ под руку, как дорогую подругу. И Бэзила Картмора больше можно не бояться — он сам пригласил Ренэ на вечер, хотя мысль о его тонком придирчивом вкусе все же заставляет ее трепетать.

Бал, бал, бал-маскарад!.. Разве есть слова прекраснее?

Пусть бал и небольшой, в интимной обстановке, пусть гости в обычных бальных нарядах, а из маскарадного на них — лишь маски да разноцветные парики, в душе Ренэ — ожидание чуда.

— Если бы вы предупредили заранее, я бы сшила себе маскарадный костюм, — робко заметила она. При встрече у входа, Дениза вручила ей сиреневый парик и масочку, кое-как подходившие к небесно-голубому платью Ренэ.

На губах Денизы — тонкая улыбка. — Мы непременно устроим костюмированный бал, специально для вас. Но соль этого маскарада в том, чтобы гости как можно более походили друг на друга. Вы должны стать неузнаваемы…

— Боюсь, меня все же узнают, — Ее могли выдать рост и ярко-синие глаза. Хотя кому она интересна… Бэзил обещал узнать меня по запаху, вспомнила Ренэ, и ей захотелось попрыгать на одной ножке.

— Никому и в голову не придет это сделать! — возмутилась Дениза. Светлая маска, украшенная перьями и брызгами алмазов, эффектно контрастировала с ее смуглой кожей. — Если, конечно, они хотят получить приглашение на следующий вечер. Идемте. И помните, дорогая, никаких имен.

У дверей на третьем этаже (здесь располагаются покои Картморов, вспомнила она) высились два грозных стража. Руки, сжимавшие секиры, бугрились мускулами, парчовые безрукавки едва прикрывали шоколадные торсы, на лицах белели маски. Гости показывали стражам приглашения, и лишь тогда секиры расходились, допуская их внутрь.

Хорошо, что Дениза ее встретила! Ведь у Ренэ было лишь устное приглашение. Может, гости и не смели узнавать друг друга, но стражи признали Денизу.

Стоило ступить в зал, как к ним обернулись сразу несколько гостей. Что-то зловещее почудилось ей в этом пестром море масок — здесь словно собрались бездушные куклы, а не люди.

Но на Ренэ — тоже маска, и она отражала любопытные взгляды, как щит. Гости почти тотчас же вернулись к беседе, а они с Денизой стали частью толпы.

В воздухе трепетала мелодия скрипки, пела о неведомых восторгах, о первой любви. Ренэ с наслаждением вдохнула сладковатый дурманящий аромат, витавший по залу. И по-настоящему ощутила: она на празднике.

Бэзила нигде не видно…

Между гостей к ним пробирался кавалер, чтобы склониться в изящном поклоне. Маска того же цвета, что у Денизы, темные вьющиеся волосы, не скрытые париком… Ренэ ощутила невольное волнение, прежде чем заметила, что фигура мужчины плотнее, чем фигура Филипа, а рот под маской — прямой и жесткий.

Дениза протянула руку для поцелуя.

— Знакомьтесь, это моя дорогая подруга, — она указала ему на Ренэ.

— Очарован, — галантно проговорил кавалер.

Но, чмокнув ручку Ренэ, тут же снова повернулся к Денизе, и уже не отрывал от нее глаз. Леди Картмор одарила его очаровательной улыбкой, их пальцы переплелись.

Это ее любовник! решила Ренэ, в восторге от своей догадки. Что ж, коли даже имея такого мужа, Дениза сочла нужным завести любовника, значит, без этого и правда не обойтись.

— Я обещала вам танец, кажется.

— Вы обещали мне этот вечер.

— Быть может, — лукаво ответила Дениза. — Клятвам женщин не всегда стоит доверять. У нас такая короткая память.

— Я верю вам, как божеству. Когда я слышу ваш голос, рассудок мне изменяет, и я становлюсь доверчивым, как дитя.

Какая прелестная беседа! Ренэ не могла дождаться, когда у нее появятся воздыхатели и будут молоть красивую чепуху в надежде затащить ее в постель. Уж она-то заставит их помучиться!

Не-Филип поднес пальцы Денизы к губам, взирая на нее со слепым обожанием.

— Леди Дениза, мое почтение.

Услышав рядом незнакомый голос, Ренэ вздрогнула так, словно это ее застигли рядом с любовником.

Перед ними стоял молодой человек без парика и маски — открытое лицо, прямой взгляд серых глаз. Он был очень даже мил, сразу располагая к себе. Странная прическа — виски едва прикрывал светлый пушок.

Интересней всего стал эффект, который его появление оказало на леди Картмор. Дениза выдернула руку из ладони своего кавалера, словно обжегшись, щеки ее почти сравнялись цветом с маской.

— Сударь, вам стоило бы знать, что здесь обходятся без имен, — торжественно объявил не-Филип, а Дениза тем временем смотрела на блондина так, словно кроме нее тот был единственным человеком в зале.

— Прошу прощения. Лишний раз убеждаюсь, что ничего не понимаю в правилах игр, которые здесь ведутся, — с оттенком грусти заметил молодой блондин. — Но я всего лишь провинциал.

— Ошибка простительна, коли вы не повторите ее, — смягчился не-Филип, который так ничего и не понял.

Любовный треугольник! Как увлекательно. Именно так Ренэ представляла жизнь при дворе.

— Ах, оставьте, Ален, — одернула поклонника Дениза, за раздражением скрывая волнение. — Господин Делион — наш близкий друг.

— Я ожидал встретиться здесь с Филипом, но…

Повисла восхитительно неловкая пауза.

Дениза уже говорила Ренэ о том, что на вечера Бэзила мужья и жены не ходят вместе. Если оба супруга входили в круг избранных, они посещали приемы по очереди, или рисковали больше не получить приглашение.

Вот только объяснять это правило господину Делиону Дениза явно не жаждала. — Он не появится. Я рада вас наконец-то увидеть, Фрэнк, — Вымученная улыбка застыла на побелевших губах.

Дениза и блондин молчали, словно забыли о том, что вокруг — суета маскарада, что на них смотрят, что это, по крайней мере, странно.

Потом господин Делион очнулся. Отвесил легкий поклон. — Что ж, не смею вас больше задерживать.

Он пошел прочь, оставив Денизу смотреть ему вслед.

— Я думал, что в ближнем круге Филипа знаю всех, — продолжал болтать Ален. — Кажется, музыканты пришли, мы будем танцевать сарабанду?

Если не-Филип был блаженно слеп, то Ренэ успела прочесть на лицах Денизы и незнакомца целую историю, а потому догадывалась, что леди Картмор сейчас не до нее.

— Я прогуляюсь, — шепнула Ренэ, коснувшись ее запястья, и отошла. В конце концов, нельзя же вечно держаться за юбку подруги.

Никто не обращал на Ренэ внимания, когда она лавировала в толпе, что одновременно успокаивало и разочаровывало. Почти все гости были выше нее, поэтому Ренэ видела много спин в плащах и рук, держащих бокалы.

Выбравшись на место посвободнее, она огляделась.

Музыканты на сцене уже настраивали инструменты. Среди гостей скользили полуголые юноши и девушки, предлагая вино. Один из них, красавчик в лосинах, ничего не оставлявших воображению, вырос и перед Ренэ.

Она позволила себе налить, но пить не хотелось — и так не по себе…

В отдалении Ренэ заметила Делиона, залпом осушившего свой бокал. Бедняжка! Интересно, почему Дениза с Аленом, а не с ним? Они так смотрели друг на друга…

И Бэзила нигде не видно…

Она поразглядывала расписной потолок зала и причудливую лепнину. Вдоль стен выстроились статуи, в их руках — блюда с настоящими сластями и фруктами.

Прелестная нимфа держала рог изобилия, полный винограда. Лишь сорвав виноградинку с лозы, Ренэ заметила, что грудь нимфы, блестящая позолотой, слегка вздымается. Остальные статуи тоже оказались живыми людьми, застывшими в изящных позах. Очень мило… Интересно, им так же скучно, как и ей?

Часть гостей проходила из зала дальше, в комнаты, и Ренэ последовала за ними. Не для того, чтобы найти Бэзила, просто из любопытства.

Почти сразу Ренэ поняла, что снова оказалась в его парадной спальне. Только сегодня ее делили на части полупрозрачные шелка, свисавшие с потолка. За ними смутно угадывались силуэты людей, текла приглушенная речь.

Откинув два легких, как паутинки, занавеса, Ренэ заметила небольшую компанию. Лицо Бэзила частично скрывала узкая маска, но разве такого, как он, с кем-то спутаешь? Она могла бы узнать его уже по красивым движениям белых рук, которыми почти-принц сопровождал беседу. Кавалер в голубом парике обмахивал его веером, пока Бэзил разговаривал с кавалером в парике розовом. И с дамой, высокой и статной. Такую копну темно-золотых волос, как у нее, не мог бы скрыть ни один парик.

Какое-то время Ренэ стояла в нерешительности. Она даже уловила несколько реплик — странно, но речь шла о сельских делах, о каких-то козлах и ослах.

Дама что-то шепнула Бэзилу на ухо, и он весело засмеялся, даже потеряв на миг свой надменный вид.

Ренэ тихо развернулась и вышла незамеченной.

Когда она снова оказалась в зале, гости уже разбивались на пары. Ренэ осушила бокал, поставила его на поднос подоспевшего слуги, и приняла приглашение первого, кто позвал ее танцевать.

Лето 663-го

— Филипу стоило бы тщательнее подбирать себе друзей, — проворчал Жерод. — Сдается мне, что человек должен искать общества равных себе. А этот Делион, можно сказать, человек без рода без племени. Пусть он и носит благородное имя, но я слышал, что собственная родня не желает иметь ни с ним, ни с его матерью ничего общего.

Небольшая компания собралась в привычном месте — в Морском салоне дворца Харлок, но их хозяин в очередной раз сильно запаздывал. Последние дни они все мало видели Филипа. У него была новая игрушка, новый лучший друг — Фрэнк Делион.

Филип и раньше с головой бросался в очередное увлечение, шла ли речь о женщине, скакуне, или интересном знакомстве, но прежде для Кевина у него всегда находилось время. Ну и плевать. Коли у Филипа такая короткая память, то и черт с ним. Чего стоит дружба, когда она так непостоянна! Пусть себе гоняет с Фрэнком на лошадях, ездит охотиться и гуляет по городу. А если на него снова нападут бандиты или даже чудовище, пусть ждет помощи от Делиона. На это Кевин с удовольствием поглядел бы!

— Знаешь, Грасс, был у нас в поместье конюх по имени Шванс, — Громкий голос Гидеона выдернул его из задумчивости. — Он задушил деревенскую девку, и его вздернули. Когда мы взяли на место Шванса другого парня, тот отказывался спать в его каморке при конюшне — говорил, там воняет, а по ночам снятся дурные сны. Когда конюшню снесли, чтобы построить новую, под полом каморки нашли скелеты собак, кошек и других зверей со сломанными шеями, целую коллекцию. Так вот, я помню, этот Шванс иногда начинал лыбиться безо всякой причины. И улыбка у него тогда бывала точь-в-точь, как у тебя сейчас.

Теперь все вылупились на Кевина, словно на какую-то ярмарочную диковинку. Может, ждали, что он кого-нибудь придушит для их развлечения? Только взгляд Гвен был как дружеское прикосновение. Стоило прийти сюда, чтобы увидеться с ней.

С бедняжкой Офелией он тоже с удовольствием поговорил бы, узнал, как она справляется с пережитым ужасом. Но девушка была по-прежнему заточена в своих комнатах, в наказание за побег, едва не стоивший ей жизни. Что ж, ей не приходится жаловаться, даже если родители продержат ее там до самого замужества. А уже ходили слухи, что Картморы могут отдать ее за Пола Валенна или Сивила Берота, вдовцов и Высоких лордов. Двое стариков… Пол Валенна хотя бы казался Кевину приятным человеком, а вот папочка Берота… Что ж, в сложные времена Картморам надо укреплять связи с самыми могущественными из вельмож, а дочери издревле служили аристократам именно для этого.

— Мой младший братишка вечно таскает в дом всяких странных тварей, то птенца, выпавшего из гнезда, то какого-нибудь хромую голодную дворнягу, — сказал Карл Мелеар, сидевший рядом с глупенькой и смазливой леди Лорной Феони. — И начинает вопить, когда я пытаюсь избавить несчастных тварей от бремени земных страданий. Филип такой же, он любит подобрать на улице какое-нибудь нелепое существо и возиться с ним, наверное, это вносит в его жизнь разнообразие. — Карл выразительно покосился на Кевина.

— Очень точное сравнение, Филип как раз такой, — согласилась Дениза. — Иногда он даже приносит в дом змей.

Ее черные глаза жгли Мелеара, пока он не отвел взгляд. На миг, Кевин почувствовал к ней что-то вроде симпатии. Похоже, Карла она любит не более, чем его самого.

Месть Мелеара не заставила себя ждать: — На месте Филипа, я предпочел бы проводить время со всеми теми прекрасными кобылками, что находятся в его распоряжении, — Он был в таком восторге от своего остроумия, что едва сдерживал ухмылку. — Но, может, он уже всех объездил?

— У Филипа лучшая конюшня в Сюляпарре, или я не Ферра-Вессин! — заявил Жерод, демонстрируя отличавшую его сообразительность.

Это было больше, чем Мелеар мог вынести. Закончив хохотать, он заметил: — Этот комментарий достоин вас, Жерод.

Ферра-Вессин почувствовал подкол и взвился с пылом, отличающим тупиц и тугодумов: — Что вы этим хотите сказать?!

— Умоляю вас, не ссорьтесь! — взвизгнула леди Лорна, строя обоим глазки.

Ссорьтесь, ссорьтесь. Окажите мне любезность и прирежьте друг друга. Как же они ему осточертели, задаваки и болтуны!

Он бы давно уже ушел, если бы не надежда побыть с Гвен наедине. Если, конечно, она захочет. Может, ей он тоже надоел.

Но нет — Гвен человек искренний и верный, в отличие от Филипа. Нравится он ей как мужчина или нет, а другом его она, во всяком случае, была. А ему сейчас так не помешало бы поговорить с другом…

Вскоре Дениза возжелала танцевать, и музыканты, развлекавшие гостей тихой мелодией, перешли на бойкий ритм куранты.

Гидеон завладел рукой Денизы, Карл Мелеар склонился в поклоне перед Лорной.

Дениза продолжала распоряжаться, словно уже стала супругой Филипа и одной из хозяек дворца: — Вы можете станцевать с Катриной, Полли. А вы, Жерод, пригласите Гвен.

Более дам не оставалось, и добродушный дурачок Полли поинтересовался: — А что будет делать Грасс?

— Полагаю, то же, что и всегда: стоять в углу с угрюмым видом и презирать нас. Впрочем, он может делать все, что ему заблагорассудится — меня это не интересует.

Сегодня леди Клери была особенно злой и язвительной, а беднягу Гидеона пытала так, что даже Кевин ему слегка сочувствовал. Бесится, что лишилась обоих поклонников. И будущий муж, и будущий любовник нашли себе сегодня занятие поинтереснее, чем сидеть у ее ног. Но хотя Филип ее пока обыграл, Кевин сомневался, что тому удастся надолго развести голубков — Дениза глубоко запускала коготки в своих жертв.

— В таком случае, я тоже потанцую, — сказал он, удивив благородное собрание. — Коли сударыня Гвен подарит мне следующий танец.

Гвен смущенно опустила глаза, а Жерод Ферра-Вессин буркнул: — Вы можете сделать это прямо сейчас. Я что-то не в духе для танцев.

Он не жаждал танцевать с Гвен и не слишком это скрывал. Кевину хотелось хорошенько встряхнуть этого тупого, самодовольного болвана.

Гости разбились на пары.

Кевин кое-как умудрялся делать положенные па. Танцуя, он всегда чувствовал себя отменно глупо, зато появилась возможность побыть рядом с Гвен, а это стоило небольшого унижения — что ему еще одно?

Хорошо еще, Гвен тоже была не лучшей танцовщицей, хотя во много раз превосходила в этом искусстве своего кавалера.

— Я надеялся увидеть вас. Неподалеку делала поворот Дениза, касаясь руки своего верного обожателя, и Кевин старался говорить негромко. К счастью, злючка, похоже, мало ими интересовалась.

— Я тоже рада, что мы встретились… — Я так люблю беседовать с вами…

Гвен ответила на его слова благодарной улыбкой.

Сегодня Кевин ощущал непривычную легкость, как будто сняли проклятие, всегда связывавшее ему язык. Легкость — или пустоту. Он был готов на все — говорить приятные вещи, не боясь показаться смешным, взять Гвен за руку, может, даже попытаться поцеловать. Нечего терять.

— Я бы хотел побеседовать… наедине. Вы придете в библиотеку?

— Почему бы и нет, — Гвен отважно делала вид, что нисколько не смущена. — С удовольствием.

Настал момент шествовать в обратном направлении, и они замолчали.

Гвен смотрела в пол, на щеках — легкий румянец, а Кевин пытался решить, что скажет ей. Его переполняли мысли и чувства, которые он устал держать в себе, но зайти слишком далеко он тоже опасался. Назад-то не возьмешь. "Открыть душу" — красивое выражение, но что, коли твоя душа — как заколоченный гроб, содержимое которого уже тронуто гниением? Он ускользнул от остальных при первой возможности.

III.

Едва успел подойти к концу танец, как рядом с Ренэ появилась Дениза и взяла ее под локоть. — Вы должны идти со мной.

Заинтригованная, Ренэ безжалостно бросила партнера по вольте, не дав завершить многословный комплимент, и постаралась приноровиться к быстрому шагу подруги.

У задрапированного тканью возвышения, на котором играли музыканты, собирались гости, а перед самой сценой стояли в ряд табуреты для избранных. Свободными оставались лишь два места в центре. Ренэ поняла: их оставили для Денизы — и для нее. Новое, приятное ощущение.

Она села, подобрав подол платья, Дениза заняла место слева.

Леди Картмор пожала руку Ренэ, черные глаза ее загадочно мерцали. — Это восхитительное зрелище, увидите.

Музыканты отошли на задний план, за деревца с серебряными листьями, что выросли на возвышении.

Ренэ покосилась направо, где сидела дама с медными локонами, знакомая Бэзила. Ее шелковая накидка не скрывала юбку из зеленой тафты, расшитой цветами, и руку, державшую кружевной веер. Рука, белая, с округлым запястьем, выдавала тем не менее возраст дамы — ей было уже далеко не двадцать.

Простые смертные переговаривались у Ренэ за спиной, в их болтовне она ловила имя Бэзила. Шепот стих, когда прозвучали первые аккорды.

Три яркие вспышки звука — и на середину сцены выбежали три кавалера. Серебряный, белый, и золотой. На миг они замерли, каждый выставив вперед одну ногу с вытянутым носком, подняв руки над головой в изящной арке.

Золотой кавалер был Бэзил. В наряде из драгоценной парчи почти-принц сиял, как маленькое солнце. Крылатую шапку на его голове украшали живые цветы, кивавшие при каждом движении.

Затрепетали смычки, и начался танец.

Кавалеры кружились по сцене, взлетали в воздух. Перстни на пальцах рисовали сверкающие узоры, стучали одна о другую атласные туфли.

С самого начала и до последнего мига внимание Ренэ приковал к себе Бэзил. Двое других тоже танцевали превосходно, но их хитроумным па не хватало его восхитительной легкости. Каждый музыкальный аккорд находил совершенное отражение в грациозных движениях принца, кисти порхали в воздухе, как два белых крыла.

Ренэ всегда считала, что мужчины, даже неплохие танцоры, выглядят довольно забавно, когда подпрыгивают и дрыгают ногами. Бэзил же казался воздушным существом, для которого парить — куда естественнее, чем стоять на твердой земле. И если он все же касался носками пола, то лишь потому, что так велел рисунок танца.

Когда затихла последняя нота, это было почти больно. Сказка закончилась, совершенство уступало место неуклюжей реальности.

Музыка, поддерживавшая их в воздухе, умерла, и танцоры приземлились на сцену, чтобы застыть в грациозном поклоне. Дождь лепестков пролился с потолка, на миг окутав три фигуры розовым туманом.

Ренэ переполняли чувства. Она не могла усидеть на месте. Какая-то сила подбросила ее на ноги, и она изо всех сил захлопала в ладоши. Зрители вокруг присоединились к ней с живым энтузиазмом.

— Бэзил — это нечто необыкновенное, не правда ли? — сказала ей на ухо Дениза. — Он — наш лучший танцор, никому с ним не сравниться.

Ренэ отошла от сцены в каком-то полусне. Что бы она не отдала, чтобы уметь так танцевать!

Ее приглашали, но она только качала головой, даже не благодаря кавалеров. Маска словно придавала свободы — и ей, и другим. Она видела, как люди берутся за руки без долгих прелюдий, склоняются друг к другу так, как никогда не сделали бы на обычном светском приеме.

Голос за спиной заставил ее вздрогнуть.

— Узнаю знакомый аромат. Правда, я узнал бы вас везде, в любой маске — вы смотрите вокруг, как голодный ребенок в кондитерской лавке.

Это был Бэзил. Он искал ее!

— Потанцуете со мной?

Она уставилась на него, как полная дурочка, и ему пришлось повторить вопрос.

Разумеется, она станцует с ним!

Ренэ вложила в его ладонь слегка дрожавшие пальцы. — Вы танцевали просто божественно!

Бэзил не стал отрицать очевидное. — Благодарю.

Она танцевала с хозяином вечера, и сердце выполняло пируэт за пируэтом. Другие танцующие посматривали на них с интересом, и от этого она чувствовала себя еще лучше.

Вот только Ренэ стыдилась того, как тяжеловесны и неуклюжи ее движения в тени царственного блеска. В чем и призналась со вздохом.

— По крайней мере, у вас есть чувство ритма. Это важнее всего. Но вы должны постоянно заниматься — только так можно добиться совершенства.

Ренэ встречалась с учителем танцев каждые три дня.

— Я тренируюсь ежедневно, — строго заметил Бэзил в ответ на это. — И сам могу дать вам несколько уроков, если хотите.

Ренэ показалось, она стала легче, так окрылили ее его слова. Он считал, что у нее есть чувство ритма, он готов был давать ей уроки! Она ему нравилась, в этом не могло быть сомнений. Едва ли Бэзил Картмор так возился с каждой приехавшей в столицу провинциалочкой. Может, он даже хочет ее соблазнить.

У него в волосах она заметила одинокий розовый лепесток. Ренэ хотелось взять его и приложить к губам.

Танец закончился, но Бэзил продолжал стоять рядом. Ренэ уже сложила в уме комплимент тому вкусу, с которым он спланировал прием, когда перед ними вырос слуга — этот с венком из роз на напомаженных кудрях. Коротко поклонившись, он протянул Бэзилу бумажный квадратик — и был таков.

Бэзил вяло развернул бумагу, заглянул внутрь — и тут же вздрогнул, словно его укололи в спину кинжалом. Небольшая складка залегла меж тонкими бровями вразлет, слишком узкие губы сжались в бледную полосу.

Любовная записка! Ренэ тоже ощутила болезненный укол.

Бэзил смотрел вслед слуге, словно забыв о Ренэ, но тот уже затерялся в многоцветной толпе. У него было такое лицо, что Ренэ поняла — если это любовный роман, то не слишком счастливый.

Ренэ незаметно потянула носом, пытаясь понять, надушена ли бумага, но ощутила лишь свежий, островатый запах мандарина, базилика и еще чего-то неуловимого, который уже стойко ассоциировала с Бэзилом.

Картмор сложил записку и бережно спрятал на груди. А когда поднял взгляд на Ренэ, от него снова веяло холодом. — Прошу прощения, леди Валенна. Я должен вас оставить.

Короткий поклон — и вот она уже снова одна.

IV.

После бокала зеленой дряни кружилась голова, путались мысли. Он целовал кончики ее пальцев. Фрэнку ничего не хотелось так, как уйти отсюда. Но тогда Дениза решит, что он сбежал потому, что увидел ее с другим мужчиной. На них одинаковые маски…

Его совершенно не касается, что она пришла сюда с другим, в которого, конечно, влюблена. Не касается, что у нее есть любовник. И если тяжело дышать, то это от мерзких благовоний, от зеленого напитка, искажающего чувства.

Он целовал кончики ее пальцев…

В ушах грохотала музыка небольшого оркестра, гости вышагивали в танце. Раз-два, раз-три-два…

Время вело себя все более странно, то останавливаясь, то ускоряясь. Мир рассыпался на череду ярких картинок, лишенных связи и смысла. Стоило задуматься о чем-то, как рассудок смывали темные воды беспамятства, а выплыв на поверхность, Фрэнк не сразу мог понять, что он здесь делает и кто он вообще такой.

То ли он вдруг спятил, то ли совсем опьянел.

В надежде, что глоток холодного воздуха поможет собрать осколки мира воедино, Фрэнк направился к окну. И, поднявшись из очередного омута, обнаружил, что стоит перед бархатной портьерой. Отдернул ее.

В глубокой нише окна устроились двое. Лицо женщины скрывала маска, зато ее обнаженные ноги, обвитые вокруг бедер мужчины, можно было рассмотреть во всей красе. Мужчина, штаны спущены до лодыжек, ритмично двигался, работая всем телом. Он даже не обернулся.

Пробормотав слова извинения, Фрэнк попытался задернуть портьеру, но женщина придержала ее рукой. Глаза в прорезях маски изучали Фрэнка без малейшего смущения. Затем пальцы разжались, и тяжелые бархатные складки упали на прежнее место.

Он отошел, мотая головой, готовый поверить, что ему почудилось. И Дениза ходит на такие приемы? Если это не его дело, откуда чувство, что в ране поворачивают нож?

Фрэнк зачерпнул воды из мраморного фонтанчика в стене, но сладостная прохлада принесла облегчение лишь на миг. Свечи его сознания то вспыхивали, то гасли, и он не знал, как прекратить эту чехарду.

Когда он повернулся, в поле его зрения попала рука с драгоценными перстнями, гладившая затянутый в бархат локоть. Это приятель Бэзила, тот, что в голубом парике, ворковал что-то на уху молодому скрипачу, старательно смеявшемуся в ответ.

Фрэнк торопливо отвернулся.

В нем росло чувство брезгливости, и одновременно ощущение, что он смотрит на все со стороны, откуда-то сверху. Может, об этом говорил ему Кевин?

Вам будет казаться, что вы наблюдаете за собой издалека. А еще он сказал: Ты понятия не имеешь, что я чувствую, болван.

Мертвецы не лгут… Да, лгут живые, лгут постоянно. Друзья друзьям, жены — мужьям…

Перед ним выросла женщина — малиновый плащ, белый парик, ярко-красные рисованные губы. Сквозь прорези черной маски блестели светлые глаза.

Он не помнил, как брал ее ладонь, но в следующий миг они уже танцевали рядом с остальными, то сближаясь, то расходясь. Фрэнк старался повторять движения партнерши, хотя иногда его руки проделывали странные вещи, сами по себе, а ног он почти не чувствовал. Он был не один такой — рядом, кавалер в сползшей набок маске кружился сам по себе, что-то бормоча под нос. Справа от них, парочка, вместо того, чтобы танцевать, целовалась посреди зала, и никто не обращал на это внимания.

А еще здесь была Дениза…

Она танцевала с болваном в маске того же цвета, что у нее, с этим Аленом. В танце он касался ее талии, ее руки. Фрэнк смотрел на них больше, чем на свою даму, и ничего не мог с собой поделать.

По крайней мере партнерша не пыталась его разговорить. А когда он едва не налетел на нее, лишь гортанно хохотнула.

Он подумал о женщине в окне, бесстыдной, с прекрасными ногами. О ее белых бедрах. Сегодня ночью Дениза уйдет с этим Аленом… Он мог бы вызвать его на дуэль и убить… Безумная мысль. Дениза принадлежит Филипу, которому не было дела, а Фрэнк — никто, даже не обманутый любовник. Она уйдет с этим Аленом, отдаваться ему так же страстно, как отдавалась кому-то женщина в окне. Ее смуглые ноги, о которых он так отчаянно — и впустую — старался не грезить в Скардаг, окажутся у него на плечах… А Фрэнк вернется в казарму, забыться в холодной постели.

Проклятый напиток. Что это все же была за дрянь? Он мог управлять своими мыслями не больше, чем членами. Свет плясал, переливаясь зеленым, желтым…

— Бо… боюсь, от меня сегодня мало толку, — извинился он перед своей дамой. Язык заплетался.

— Начнем — узнаем! — шепнула она чуть слышно. В светлых глазах, так не похожих на черные глаза Денизы, плясали желто-зеленые чертенята.

V.

— Даже в маске видно, что вы красавица. Ваши глаза — как две звезды, — Но таращился он почему-то на ее грудь.

— Вы очень любезны, — сказала Ренэ, чтобы что-то сказать. У ее партнера по танцам был толстый подбородок и губы как две жирные гусеницы. Впрочем, какая разница, с кем танцевать, если не с Бэзилом?

— Я слышал, — заговорщически шепнул мужчина, пока она обходила его по кругу, — в Красной комнате сегодня покажут двух девиц с ослом. Никогда такого не видел, — он облизнул свои толстые губы.

Ренэ проделала сложный поклон с приседанием. — Не видели ослов? — Она-то на них насмотрелась в деревне. Противные животные.

Мужчина хохотнул, не без труда разгибаясь после поклона. — А вы острячка! Понятное дело, не видел, как это проделывают с ослами.

Ренэ почувствовала, как кровь приливает к щекам. Неужто она поняла его верно?

— У лорда Бэзила всегда покажут что-нибудь интересненькое, — мечтательно заметил кавалер. — Хотите посмотреть?

— Н-нет, благодарю.

Ей сразу вспомнилось, что рассказывала ее новая горничная Эсме — настоящее сокровище во всем, что касалось сплетен. Что говорят, будто старший сын лорда Томаса и его друзья дали обет испробовать все виды порока, какие есть на свете. Что каждую ночь в постели лорда Бэзил с ним спит кто-то новый. "А еще говорят, — добавляла Эсме шепотом, — будто ложе с ним разделяют и мужчины".

Музыканты играли все медленнее, мелодия изменилась, стала тихой и чувственной. Парочки останавливались, но расходиться не спешили.

Свет бледнел, мерк. Ренэ повертела головой, и увидела, что слуги тушат свечи по всему залу.

— Благодарю вас за танец, — сказала она своему кавалеру, радуясь возможности сбежать.

Он ухватил ее за руку чуть ниже локтя, наклоняясь, горячее дыхание обожгло ухо. — Лучшее еще впереди. Идемте!

Тускло мерцать осталось лишь с десяток свечей. Под покровом полумрака, парочки одна за другой покидали зал через двери, за которыми начинались покои Картморов. Бэзила, а где-то рядом — Филипа и Денизы.

Кавалер потянул ее в том же направлении, и Ренэ нерешительно поддалась.

— Я не хочу смотреть на осла, — прошептала она.

— Мы найдем занятие поинтереснее, — он увлекал ее за собой.

Она снова оказалась в лабиринте шелковых занавесей, только теперь здесь было так темно, что она едва что-то различала. Иногда за тонкой тканью мелькали тени, слышался шелест одежд.

— Дальше, — пыхтел мужчина.

Сперва Ренэ думала, что все идут на что-то смотреть, но теперь ее охватили сомнения. Она попыталась освободиться, но спутник слишком сильно сжимал руку. И потом, они столько поворачивали, что она уже не могла понять, где они и откуда пришли.

Голоса, громкий смех… Уж не Бэзил ли это с компанией? Ренэ так хотелось оказаться рядом с ними… Звуки затихли в отдалении.

Наконец ее спутник остановился. Они стояли в небольшом закутке, три стены которого составляли прозрачные занавеси. Рядом с четвертой угадывались очертания кушетки.

— Я, пожалуй, пойду, — пробормотала Ренэ, которая теперь точно знала, что именно ей собираются показывать.

— Ну-ну-ну! — Кавалер заступил ей дорогу. — Не надо игр, я и так весь горю.

Мужчина сгреб ее за плечи и потянул к себе. Ренэ пробовала упираться, но он был несравнимо сильнее, и она тут же оказалась прижатой к его животу. Нос уткнулся в бархат дублета.

— Отпустите меня! — она тщетно пыталась оттолкнуть зануду. — Я — замужняя дама.

— Не будьте недотрогой, — Сквозь аромат лимона пробивался резкий запах пота. — Я хочу ласкать вас.

— Пустите меня, или я заору.

На кавалера это произвело мало впечатления, потому что его рука поползла вниз по ее спине. Ренэ набрала полную грудь воздуха и вскрикнула. Тут же потная ладонь зажала ей рот и нос.

Выступающий живот подталкивал ее назад, к кушетке, и ноги Ренэ сами собой переступали под этим давлением. Было сложно дышать, подкатила паника.

Ренэ задвигала челюстями. Не сразу, но ей удалось освободить нижнюю, и сомкнуть зубы на мякоти его ладони. Какая же прочная у людей кожа! Она кусала все сильнее и сильнее, но он не отнимал руку. Лишь когда Ренэ извернулась и захватила зубами нижнюю костяшку пальцев, мучитель взвизгнул, разжав лапы, и отскочил назад.

Ренэ судорожно втянула воздух.

— Дура! — рявкнул мерзкий тип. На миг ей показалось, что сейчас он ее ударит. Вместо этого, его рука выстрелила вперед и жестоко ущипнула ее за грудь.

Ренэ взвизгнула и прикрыла бюст руками.

— Кривляка! — бросил он финальное оскорбление и ушел, шумно пыхтя.

— Хам! Свинья! — завопила она вслед, как только вновь обрела дыхание. Если бы сила чистой ненависти могла убивать, эти толстые губы закрылись бы навсегда.

Какое-то время Ренэ простояла, сжимая и разжимая кулачки, рисуя в воображении красочные картины мести. Потом тоже побрела прочь, не разбирая дороги.

VI.

Разве он не хотел уйти отсюда? Вместо этого, они погружались глубже в темные недра дворца. Его руку сжимала чужая рука, холеная и сильная, ее тепло — единственная реальность в царстве теней.

Рядом скользили призраки, черные силуэты в зыбком полумраке. Они появлялись и исчезали за туманными завесами, по двое — фигура мужчины, фигура женщины, — и в каждой паре Фрэнк видел Денизу с Аленом.

Душная интимность шелкового кокона… Подбородок и нос незнакомки оказались совсем близко, ленты на лифе шуршали о его дублет. От дамы пахло персиком, фиалкой, пудрой и чем-то неуловимо-телесным, что не подходило к…

Она впилась ему в рот, поцелуй-укус, жадный и агрессивный. Зубы стукнулись о зубы. Напор незнакомки застал его врасплох. Фрэнк невольно подался назад, но ее рука давила ему на спину, а вторая впивалась в плечо.

Фрэнк ответил на поцелуй, обнял даму за талию, покалывая ладони о жесткую парчу. Незнакомка вжималась в него всем телом, словно они могли слиться воедино прямо так, не снимая одежд. Ее язык оказался глубоко у него во рту, изучая, настаивая.

Рука дамы сжала его бедро, но когда Фрэнк попытался коснуться ее груди, дама перехватила его ладонь и положила себе на талию.

Фрэнк оторвался от ее губ, чтобы глотнуть воздуха, и тут же она снова накрыла его рот своим. Кружилась голова.

Они целовались во мраке, не обращая внимания на шепот и шорохи, становившиеся все громче.

На краю зрения забрезжило свечение, бледное пятно за завесой… А потом ткань отдернули, и пятно превратилось в четверку свечей в канделябре, за которым угадывались темные фигуры. Раздался смех.

Фрэнк отшатнулся от незнакомки, моргая на свету, не понимая.

— Вы поторопились! — капризно упрекнул мужской голос устами его дамы. Голос, который был Фрэнку смутно знаком.

Они окружили их полукругом, лорд Бэзил, державший канделябр, и еще с десяток гостей. Фрэнк заметил среди них Алена, но не Денизу.

— Нам было так сладко вместе! — Его незнакомка стащила с себя маску, обнажив вздорное напудренное личико. Фрэнк уже видел эти черты — в начале вечера, под розовым париком.

Это послужило сигналом остальным, чтобы начать ржать.

— Ведь правда, птенчик? — настаивала дама мелодичным баритоном.

Фрэнку понадобилась пара мгновений, чтобы окончательно осознать: перед ним — мужчина, а потом он ударил. Кулак попал как раз по пухлому рту, с которого в поцелуе смазалась краска. "Дама" отлетела на несколько шагов. Чтобы не упасть, он-она-чертзнаетчто ухватился за занавес, едва его не оборвав, а зрители захохотали еще громче, в восторге от спектакля.

— Лулу, ты, наверное, ужасно целуешься, — обронил Бэзил.

Фрэнк знал — надо посмеяться вместе со всеми над тупой и злой шуткой. Обижаться и дуться — значит выставлять себя на еще большее посмешище.

Но он смотрел на гогочущие физиономии и не мог заставить себя даже улыбнуться, как будто холод пыточного подвала высосал из него все тепло. Он с удовольствием разбил бы пару этих морд, начиная с Картмора и Алена, и придурку в женском платье добавил бы. Сила его гнева удивила самого Фрэнка. Словно от Кевина заразился.

Сам виноват — что он вообще тут делал, среди размалеванных кривляк, которые пришли бы в ужас, узнав, что среди них — Ищейка? Его место не здесь. — Что происходит?! В круг влетела Дениза.

Мне не нужна твоя защита, хотелось ему сказать, но события развивались стремительно.

Ален пояснил с усмешкой: — Этот молодой человек не может отличить мужчину от женщины, даже когда целует его.

Дениза посмотрела на Лулу, платочком промокавшего кровь из разбитой губы, на Фрэнка. Ее глаза пылали.

А потом она развернулась и залепила пощечину Бэзилу Картмору, смеявшемуся веселее всех, согнав улыбку с противоестественно красивого лица.

Он ахнул и схватился за щеку. — Мне-то за что?! — на белой коже проступал красный отпечаток.

— Это ваши штучки, я знаю! — Ее грудь бурно вздымалась.

— Дениза, послушайте, это всего лишь безобидная шутка, — сказал кавалер в голубом парике, стоявший слева от Бэзила. — Я готов поцеловать женщину, если это кого-то утешит.

Тонкие губы Картмора скривила нехорошая усмешка. — Милая Дениза, не стоит так явно показывать свою ревность.

Теперь забавляться перестал еще один шутник. — Этот человек что-то значит для вас? — Ален подошел к Денизе.

Она сорвала с себя парик и отшвырнула в сторону. Смоляной локон выбился из растрепавшейся прически, упал на лоб. Отчеканила: — Будьте любезны, оставьте меня в покое. Злосчастный натянуто поклонился и вышел, держа голову неестественно прямо.

Все это походило на какой-то грустный фарс, вернее, им и было.

По крайней мере, сознание Фрэнка немного прояснилось. Конечно же, это был мужчина! Как он мог быть так слеп? Да просто ему в голову не приходило, что под женским платьем может оказаться кавалер. А когда что-то не вписывается в твою картину мира, ты рискуешь не заметить очевидных вещей прямо у себя под носом.

Особенно когда мысли заняты женщиной, которая тебе не принадлежит — или загадочным убийцей-призраком, который не существует.

Фрэнк слегка поклонился собравшимся. — Простите, господа, ваше чувство юмора не для меня. Спасибо за вечер.

Зрители, получившие такой отличный спектакль, дали ему дорогу. Неспешно удаляясь, он слышал шепот и хихиканье, чувствовал спиной их взгляды. Но его это уже не касалось. Он был свободен.

Лето 663-го

…Библиотека Картморов впечатляла. Огромный настольный глобус, бесконечные полки, поднимавшиеся до расписного потолка, с которого на посетителя взирали философы великой Империи и Ведающие — сверху вниз, как им и подобало. Здесь нашли приют редчайшие труды, в их числе — великолепные рукотворные фолианты, уцелевшие трактаты Ведающих и их копии, первые издания почти всех книг, напечатанных в стране. Кевин знал, что самые старые и хрупкие из рукописей хранятся отдельно в небольшом архиве, ключ от которого был только у леди Вивианы.

Он любил библиотеки. Каждый том — словно дверь, через которую можно бежать от забот, суеты, людей. Рядом с вечностью, пойманной в оковы слов, все остальное казалось неважным, мелким.

Кевин снял с полки том, наугад, и опустился в кресло, с удовольствием вдыхая умиротворяющий запах старых книг. Ему попался какой-то труд Ведающих, что-то о множественности миров, и подробные комментарии к нему. Кевин хотел почитать, чтобы расслабиться перед встречей с Гвен, но знаки слярве плясали и сливались перед глазами. Его мысли говорили слишком громко, чтобы он мог услышать тихий голос букв.

Не нужны ему никакие друзья. Прекрасно обходился без них всю жизнь, и жилось куда спокойнее. Не придется чувствовать себя оборванцем, которого пустили в приличный дом из милости, встречаться с разнаряженными фанфаронами и смазливыми кривляками, по которым те сходят с ума.

Даже карьеру он может сделать без покровительства Филипа. Кевин неплохо ладил с Алым Генералом, снисходившим до того, чтобы давать ему иногда урок фехтования. Уж место офицера он как-нибудь получит. А на войне, останется два пути: покрыть себя славой или погибнуть. Насколько слаще будет добиться всего самому!

Он вообразил сцену встречи с Филипом, там, в туманном будущем. Филипа он представлял таким же, как сейчас, себя — с ранней сединой на висках, с лицом, покрытым шрамами. Все знают его имя и ожидают, что скоро Кевин получит чин генерала. В одном из боев он лишился левой руки, но это не помешало ему совершить военный подвиг — он еще не придумал точно, какой именно, но, как и большинство подвигов, этот сводился к истреблению целой кучи народу.

Кевин поздоровается с Филипом почтительно и формально, как и должен армейский полковник обращаться к сыну Лорда-Защитника. Филип напомнит ему об их старой дружбе, а он скажет: "Это было так давно, мой лорд. С трудом припоминаю".

Мысли перешли к предстоящему свиданию — скоро придет Гвен. Что хотят слышать женщины? Он никогда не задумывался об этом. Признания в вечной любви? Гидеон только и делал, что выказывал Денизе свою любовь, и что? Она предпочитала ему человека, который никогда не будет ей верен. С другой стороны, кто же променял бы Филипа на Берота?

Он положил книгу на колени и вытер взмокшие ладони о штаны.

Может, избрать откровенность? Нет смысла пытаться подражать Филипу — никогда ему не стать таким, как он. "Дорогая Гвен…" Гвен добра, и не станет смеяться над поклонником, каким бы жалким он ей ни показался.

Гвен, я не могу придумать красивых слов, чтобы сказать вам, хотя вы мне очень нравитесь, и я вас очень ценю. Боюсь, буду выглядеть глупо, если попробую ухаживать за вами. Вы заслуживаете лучшего кавалера, такого, о каком мечтают девушки. Но я хочу, чтобы вы знали одно — никогда…

Едва слышно скрипнула дверь. Кевин захлопнул книгу и вскинул голову, чувствуя, как что-то сдавливает горло.

В библиотеку вошла Дениза.

Сперва он подумал, что это совпадение — почему бы ей сюда и не заглянуть? Но Дениза уверенно подошла прямо к его креслу.

— Разве не полагается вставать, когда в комнату входит дама?

Он неохотно поднялся. Какого черта ей здесь надо?

— Ах, да, я забыла — это правило для людей благородных.

Теперь Кевин практически нависал над леди Клери, что не мешало Денизе невозмутимо смотреть на него снизу вверх.

— У вас здесь было назначено свидание, если не ошибаюсь, — на красивом личике застыла брезгливая гримаска.

Ярость опалила его изнутри. — Мне кажется, вас это не касается. Пальцы сами собой сжались в кулаки. О, будь она мужчиной!

Дениза словно не слышала. — Гвен — моя подруга. Она низкого происхождения, но сердце у нее из чистого золота. Может, Филип и готов принести ее в заклание твоей алчности, а я не хочу, чтобы она досталась такому, как ты.

Что он ей сделал?! Хотя… Когда-то Кевин пытался убедить Филипа, что Марлена Шалбар-Ситта стала бы ему куда лучшей супругой. Мог ли Филип упомянуть об этом Денизе? Стравливать людей между собой было одним из его маленьких развлечений.

— Это не ваше дело.

— Я решила сделать его моим. В конце концов, мне достаточно попросить Филипа. Он прикажет тебе оставить Гвен в покое, а ты послушаешься, как пес слушается окрика хозяина.

Что-то мрачное и темное поднималось изнутри — Дениза выбрала не тот день. Он терял терпение — нет, потерял уже давно. Прутья клетки истончились, грозя треснуть так же легко, как треснула бы в его руках ее шея.

— Почему бы вам не разобраться с собственными любовными делишками? Я понимаю, ваши ухажеры разбежались от вас, ума хватило, и вы беситесь со скуки…

Она дала ему пощечину, тыльной стороной ладони. Кольца глубоко врезались в щеку. Слабая ручка — но лицо вспыхнуло адским огнем.

Я мог бы сбить ее с ног одним ударом. Рассудок затягивал алый туман.

— Довольно! — прохрипел он с трудом, шагая к двери. Надо убраться отсюда, пока не произошло что-то, чего не исправить.

Дениза преграждала ему дорогу — не пройти, не задев плечом.

— Отойдите…

— Или что? — Маленький прямой подбородок был надменно вздернут. — Если я пожалуюсь на твое поведение Филипу, тебя выставят отсюда пинками. И вообще — зажмурься, ведь тебе запрещено даже смотреть на меня.

Челюсти свело от ярости, так, что в ответ он не смог выдавить ни звука. Дениза поняла его молчание по-своему.

— Что, испугался? — Она фыркнула. — Ты даже не сторожевой пес, нет, ты как те собачонки, что кружатся на задних лапках в надежде, что им перепадет с хозяйского стола. В глубине души ты трус — боишься Филипа, боишься лишиться кормушки. Не пойму, почему Филип так…

Замолкни!!! Гул в ушах, как жужжание огромного овода…

Молния стрельнула от кулака к локтю, рука дернулась вперед. Но вместо того, чтобы ударить, он сгреб Денизу за плечи и прижал свой рот к ее рту. Это не был настоящий поцелуй, губы ее плотно сжались, но заткнуть ее он заткнул. Вблизи, Дениза пахла как диковинные цветы в оранжерее дворца — сладость с оттенком гнильцы.

Ну что, я не смею взглянуть на тебя, да?!

Он позволил ей вырваться. Девушка хотела дать ему еще пощечину, но он поставил блок, и ее ручка бессильно стукнулась о его предплечье.

Боюсь я Филипа?!

Дениза отшатнулась — видно, увидела что-то в его глазах. На гордом личике проступал страх, и Кевин испытал миг холодного триумфа.

Слушаюсь я его?!..

Воздух раскалился от ненависти, сжигавшей их обоих.

Прошло несколько мгновений, пока Дениза не сообразила, что все еще преграждает ему путь. Тогда она отшатнулась к стене. Скорчила гримаску отвращения, когда он прошел мимо, по-прежнему бледная.

Кевин сделал несколько шагов к двери, остановился в растерянности. Ярость уходила, оставляя после себя звенящую пустоту. Неужто это и правда случилось? Он показал, что не боится Филипа, но какой ценой? На губах остался след поцелуя, который будет не соскрести и ножом.

Голоса!.. Филипа и другой, повыше, вроде бы — Делиона. Они приближались.

В панике, Кевин обернулся к Денизе, как преступник, возвращающийся на место преступления.

В ненавистных антрацитовых глазах зажегся злорадный блеск. Теперь сила была за ней, на кончике ядовитого язычка. Настал его черед испытывать страх. С ледяной уверенностью в сердце — за этот поступок он дорого заплатит.

Невидимый Филип простился со спутником; стук его сапог становился громче.

Злость, бравада исчезли, предательски бросив Кевина одного. Он уже не хотел ссориться — только не из-за этого! Ездить на охоту с Делионом — не преступление. А вот поцеловать невесту друга…

Если только… Но нет. Она расскажет. Эта расскажет.

Дверь открылась. Филип дружески кивнул ему, и от этого жеста, его веселой улыбки, у Кевина сжалось сердце. Ну и сюрприз его ждал!

— А вот и ты! Так и знал, что прячешься в библиотеке. Мечтаешь о своей красотке?

Кевин лихорадочно подбирал слова, ускользавшие, как вода меж пальцев. А Дениза уже бросилась к жениху, с таким трагическим видом, будто ею как минимум жестоко овладели.

— Филип, ты знаешь, что сделало это ничтожество?!.. Этот… этот грубиян!

Филип успокоительно положил руки ей на плечи. — И вы тут, любовь моя? — Он был в отличном расположении духа: на губах еще играла полуулыбка — хорошо повеселился на охоте со своим новым другом. — Что же сделал этот злодей?

— Осмелился меня поцеловать!

В первый момент, Филип, похоже, не знал, как воспринять эту новость. Углы рта дрожали, казалось, он сейчас посмеется над хорошей шуткой. Потом его глаза сузились.

— Ах вот как? — Картмор наградил Кевина странным взглядом. — Это правда?

Кевин застыл. Он и сам уже не верил в то, что случилось — как он мог сказать "Да"? О, если б провалиться сквозь землю, исчезнуть, испариться!.. А лучше — не рождаться вовсе.

— Я предупреждала тебя, — верещала Дениза, — говорила, как странно он на меня смотрит, но ты, разумеется, не верил, думал, я слишком о себе воображаю. Как будто мое тщеславие нуждается в том, чтобы его подпитывал такой источник!

— Это ложь! — Во рту отчаянно пересохло.

— То есть, ты ее не целовал? — уточнил Филип.

Кевин не мог заставить себя произнести это слово. — Это я сделал, но…

— Ясно.

Друг отошел в темный угол библиотеки, туда, где пересекались тени двух книжных шкафов, встал спиной к ним с Денизой. В затянувшейся тишине, Кевин отмечал время, считая вдохи и выдохи. В голове — пустота.

— Ты собираешься что-нибудь сказать?! — выкрикнула наконец Дениза. Ее плечи были напряжены, руки сжаты в кулачки, голос дрожал от негодования.

Филип обернулся. — В первую очередь, — сказал он спокойно. — Ты должен попросить прощения у леди.

Дениза топнула ногой. — Мне не нужны его извинения!

— А чего ты хочешь? Его крови?

— Для начала!

Кевин уже готов был просить прощения хоть у самого черта. На плечи давила вина. Что должен подумать о нем Филип?! После всего, что тот для него сделал!.. Самое ужасное — прежние наговоры Денизы теперь звучали ужасающе убедительно, и сознание этого леденило.

— Я… я извиняюсь, — Язык примерзал к нёбу. — Я молю о прощении.

Он оказался под прицелом антрацитовых глаз — и эти глаза ненавидели. Родись Дениза мужчиной, они хорошо понимали бы друг друга, объясняясь на языке мечей.

А вот что творится в голове у Филипа, чьи мысли, казалось, витали где-то далеко, Кевин догадаться не мог.

— Так вот, я его не прощаю, — отрезала Дениза.

— Чего вы хотите, чтобы я вызвал его на дуэль? — Филип выглядел скорее усталым, чем злым — хороший знак. Или нет?.. За все это время, друг ни разу не взглянул на Кевина, и от этого становилось не по себе.

— Почему бы и нет? — настаивала Дениза. — Вы всегда побеждали его, победите и на этот раз.

— Мой отец запретил дуэли, под страхом смертной казни, помните? К тому же, Кевин ведь просит прощения.

Ему почудилось, или в этих словах — тень издевки?

— Этого недостаточно! — Дениза так стукнула себя веером по руке, что на смуглой коже осталась белая полоса.

Филип наконец повернулся к Кевину, но остановил взгляд где-то на его подбородке. — Проси прощения у леди. На коленях.

Ноги отказывались гнуться, но гордость здесь была ни при чем. Его сковала абсурдность ситуации — словно оказался вдруг в бредовом сне. Очнувшись, Кевин неуклюже опустился на паркет, чувствуя себя полным болваном. Что ж, поделом!

Дениза даже не посмотрела в его сторону. — Ваш дружок оскорбляет меня, а все, на что вы способны, это болтать языком! Если бы у меня был брат…

— Вы сидели бы дома под замком.

— Сегодня мне посчастливилось побывать в обществе двух отменных трусов! — На сей раз ее презрение было направлено на них обоих.

Дениза подобрала юбки и вышла, прямая как стрела, с высоко поднятой головой.

Они остались вдвоем, а на Кевина снова напал паралич. Он мог лишь беспомощно наблюдать за Филипом, который словно забыл о его существовании.

— Мне правда ужасно жаль… — пробормотал он наконец. — Она вывела меня из себя и… — Ты тоже меня взбесил, хотелось ему прибавить. Ты, отец, Делион, весь мир. — Все совсем не так…

Колени упирались в твердое дерево, и все равно казалось, что пол уходит из-под ног.

Филип дернул плечом. — Ты уже извинился. Все целуют Денизу. Чем ты хуже! — Он выглядел рассеянным. Поднял руку, словно хотел поправить кружево воротника, и позволил ей упасть. — Просто больше не делай так, пока дама сама не предложит. Ну а тогда, — ирония в его голосе стала едкой, — друг мой, уж решай сам.

Как объяснить то, чему не было объяснения? — Это была просто глупость. Я никогда… Я не собирался…

— Мы все полны сюрпризов, — заметил Филип невыразительно. — Ладно, забудем. В любом случае, мне пора идти. — Он начал разворачиваться, и вдруг посмотрел на Кевина в упор. — А ты все же сумел меня удивить. Поздравляю.

Потом вышел так быстро, что Кевин не успел вставить больше ни слова. Так и стоял на коленях, глядя вслед.

Мог ли Филип простить его столь легко? Неужели это все? Было бы проще, если бы друг его ударил.

Впрочем, за чем же дело стало? Он сделает это сам.

Тяжело поднявшись с колен, Кевин подошел к полкам. Деревянный угол — отлично! Он врезал по нему ребром ладони и едва не задохнулся. Ударил еще раз, еще… Бил так, чтобы не переломать кости — такого он позволить себе не мог — и все же рука уже горела. Стало чуть легче.

Дверь снова скрипнула. Вспышка надежды заставила его забыть о боли, но это была только Гвен.

Вид ее милого лица стал лишь новым укором его потрепанной совести.

— Дениза предупредила, что вам с ней надо поговорить… Но она ведь уже ушла? — Застенчивая, но доверчивая улыбка.

— Ушла… Простите, я сейчас тоже должен уйти. Он знал: надо собраться, рассказать Гвен о своих чувствах, быть может — превратить их отношения во что-то определенное. Но в этот момент был не более способен делать признания, чем исполнить менуэт.

Гвен не оскорбилась и не надула губы, как сделала бы любая другая. — Конечно, тогда побеседуем в другой раз.

Он быстро кивнул на прощание и вылетел из библиотеки. Понимая, что ведет себя как грубиян, неблагодарная тварь, что обижает девушку, которую сам же и позвал на свидание, сознавая все это, но желая лишь одного — забиться в темный угол и зализывать раны.

…Он сбежал из дворца, как побитый пес, прячась от людей, а портреты Картморов провожали его надменными взглядами, словно спрашивая, как сюда занесло такого, как он.

О, как должны сейчас ликовать высокородные сплетники и сплетницы!.. Кевин Грасс — еще один болван, пускающий слюни по Денизе, даже глупее прочих, потому что у него-то нет ни единого шанса. Небось, уже перемывают ему косточки, хихикают, качают головами. Они всегда смеялись над ним — но теперь у них есть стоящая причина.

А ведь ему придется встречаться с ними лицом к лицу. И с Денизой. И с Филипом….

Боги, а Гвен? При мысли о ней сводило скулы. Что должна она будет подумать, услышав из уст Денизы ее версию событий?? Скромный ухажер — это, может, и мило, но не тогда, когда он нескромен с другой!

Это Гвен он должен был поцеловать сегодня в библиотеке, и не так — настоящим поцелуем. Но что-то подсказывало, что это один из тех случаев, когда жизнь не дает вторых шансов — по крайней мере, таким, как он.

VII.

Все еще сгорая от бешенства, Ренэ отдернула занавес, загораживающий путь — и увидела две тени, слившиеся воедино на кушетке. Ее появление даже не заставило их сбиться с ритма.

— Распутники! — громко бросила Ренэ, отдернула вторую завесу… и едва не налетела на человека с подсвечником в руке. Бэзил!

В его черных глазах адскими огоньками отражалось неровное пламя свечи. На правой щеке проступало красное пятно. — Я знал, что это ваш милый голосок. Все эти распутники и свиньи… Вы никому не расквасили нос? — Он был без маски, золотую парчу сменил зеленый атласный дублет.

— К сожалению, нет! — даже вид Бэзила не мог унять переполнявшую ее ярость. — Один из ваших дорогих гостей… он ущипнул меня!

— Может, он думал, что вам это понравится?

— Нет, не думал!

— А за какое место?

— За… — Ренэ прикусила губу. Бэзил тоже начинал ее бесить. — Я отказалась удовлетворить его похоть, и он поставил мне синяк. Это все, что вы можете сказать?

Теперь Бэзил, кажется, разозлился. — Скотина! — прошипел он. — Это Мерсед, я почти уверен. Давно к нему приглядываюсь. Вы не знаете его имени?

— Вы ведь постановили, чтобы все гости приходили в масках, а значит, они могут свободно вытворять любые пакости, — ядовито заметила она.

— На это и рассчитано. Только они должны творить пакости по взаимному согласию.

— Я узнаю его голос. И жирные губы.

— Отлично! — решительно кивнул Бэзил. — И тогда пусть пеняет на себя. Ни я, ни Филип не позовем его ни на один из наших приемов.

Мой рыцарь! Было приятно видеть его гнев, но из-за нее он злился, или лишь потому, что все случилось на одном из его приемов?

— Ну, или вы можете нанять людей, которые его зарежут.

Он что, серьезно?..

— Но зачем же вы пошли с ним, коли он не пришелся вам по нраву? Или он просто слишком грубо начал?

Ренэ поспешила прояснить ситуацию — очень не хотелось, чтобы Бэзил все неверно истолковал.

— А зачем танцевали с ним, коли он вам не нравился?

Потому что вы меня бросили, подумала она.

— Составите мне компанию? — предложил Бэзил, меняя тему. — Я хочу, чтобы вы кое-что увидели.

— Не осла и… — смущенно уточнила она.

Он пренебрежительно передернул плечами. — Ничего интересного в этом нет. Женщины только и делают, что спят с ослами, или сочетаются с ними браком. Но эти вульгарные развлечения пользуются успехом у моих гостей, которые, несмотря на благородную кровь, недалеко ушли от черни. Я хочу показать вам нечто не менее банальное, но вполне невинное. Мне пришло в голову, что, живя в провинции, вы, должно быть, вообще ничего не видели.

Она хотела возразить — но ведь он был прав.

Бэзил отставил локоть, и они зашагали в полумраке рука под руку, как порядочная супружеская парочка. Шли уверенно — в своих комнатах, пусть и сильно изменившихся, Бэзил, конечно, ориентировался с легкостью.

— Мне кажется, ваши гости должны узнавать друг друга, несмотря на маски, — поделилась с ним сомнениями Ренэ.

— Разумеется, — согласился Бэзил, прихватывая по дороге подсвечник с пятью игриво мигавшими свечами. — Соль масок в том, что люди чувствуют себя в них свободнее, вот и все. Всегда можно сделать вид, что не узнал — или перепутал. "Ах, дорогая, я был уверен, что это вы!"

Вытащив из-под одежд ключ на цепочке, он открыл уже знакомую ей дверь в углу комнаты, ту, за которой начиналась лесенка в башню Филиппы.

Здесь было темно — свет проходил лишь через крошечные оконца, и свечи оказались очень кстати.

Куда же он ее вел? И, главное, зачем?

Из-за двери на первом ярусе доносились громкие вздохи и скрип пружин, заставившие Ренэ покраснеть.

Бэзил спокойно объяснил: — Я одолжил свою опочивальню друзьям на часик. А здесь у меня гардеробная, — пояснил он на следующем ярусе.

За третьей дверью звучали голоса, которые на миг заглушил рев осла.

— Это — Красная комната, — сказал Бэзил, но Ренэ и сама догадалась. Ноги начинали уже ныть от всех этих крутых ступенек.

Очередной виток…

— Тут я держу драгоценности. Только не болтайте об этом с посторонними.

И вот лестница кончилась, и они остановились в полумраке у последней дверки.

А вдруг Бэзил тоже заведет ее в пустую комнату с кушеткой? Изысканную, как его спальня, с мягкими подушками и красивыми картинами на стенах, пахнущую теми же духами, что и он сам. Ренэ ощущала сухость в горле, слышала стук своего сердца.

Но когда Бэзил толкнул дверь, внутрь хлынул холодный свежий воздух, всплеснув пламя свечей.

Ренэ переступила порог, держа лорда Картмора за руку.

Ее глаза не сразу различили что-то в ночи. А потом на фоне черного неба с редкими огоньками звезд нарисовались квадратные зубцы.

Они с Бэзилом стояли на каменном островке, окруженном тьмой, на самой вершине башни.

Бэзил приблизился к краю смотровой площадки и три раза провел подсвечником из стороны в сторону, словно подавая ночи сигнал. Осторожно ступая, Ренэ подошла к почти-принцу. Зубцы по краю защищали от падения, но Ренэ все чудилось, что чья-то гигантская рука сейчас смахнет ее в бездну.

— Уже скоро!

Когда Бэзил опустил подсвечник на пол, небо с диким грохотом раскололось и заплакало кровью.

Ренэ отшатнулась, пораженная. Бэзил поддержал ее за локоть. — Довольно жутко, не правда ли? — произнес он мрачно, склонившись к ее уху. — Не люблю я этого, такое чувство, будто по мне стреляют из гигантской пушки. Что хорошего во взрывах и шуме? Это лишь ради гостей.

Но Ренэ уже пришла в себя и смотрела, забыв дышать от восторга, как расцветает в вышине букет пламенных цветов. Она знала, что это такое — фейерверк. Муж обещал показать ей его, устроить фейерверк у них в саду, но так и не нашел для этого времени.

Бэзил больше не держал Ренэ за локоть, но она чувствовала плечом тепло его тела. Это чудо принадлежало им двоим.

— Спасибо, — шепнула она, преисполненная такой благодарности, словно он устроил восхитительный спектакль специально для нее.

Небо залили безумные краски. Оскалил пасть гигантский зеленый дракон, рыгнув золотым огнем. Столкнулись рогами огненные олени. В вышине сражались саламандры и фениксы, проносились кометы, зажигались и гасли звезды.

Сердце Ренэ взлетало и расцветало с каждым огненным шаром. Это было слишком красиво, как драгоценные камни, как Бэзил. Слезы радости навернулись ей на глаза.

Она покосилась на спутника.

Лицо Бэзила казалось совсем бледным в отблесках огней, губы его — плотно сжаты. Он морщился всякий раз, когда раздавался очередной взрыв.

Вдруг грохнуло особенно сильно, и стало светло, как днем.

Настал черед Бэзила отшатнуться, Ренэ — поймать его за руку и ободряюще ее пожать. Он внимательно посмотрел на Ренэ, как будто колеблясь. В золотистом свете его волосы сияли, как у ангела с витража, трепеща на ветру, и она залюбовалась им, забыв даже о фейерверке.

Свет сменило мгновение тьмы. Бэзил шагнул ближе, а Ренэ, замерев в ожидании, невольно закрыла глаза.

Поцелуй был нежным, неторопливым. У Бэзила оказались мягкие губы, как у девушки, совсем не похожие на обветренные губы ее мужа, и Ренэ казалось, что это ее первый поцелуй. Такой, о каких мечталось девочкой у камина.

Даже сквозь опущенные веки она видела вспышки — красную, голубую, золотую. Такой и должна быть жизнь, пронеслось в голове.

А потом наваждение закончилось. — Что вы себе позволяете! — она отступила на шаг. — Я замужняя дама!

Бэзил выглядел пораженным. — Но ведь вы тоже меня целовали!

Этого только не хватало! — Быть может, вы еще скажете, что это я вас сюда завела?! — оскорбилась Ренэ.

Он насупился — похоже, обиделся. Что ж, поделом! — Я вас пригласил смотреть фейерверк, между прочим.

— Прекрасно, так давайте смотреть фейерверк! -

Ренэ отвернулась, уставясь в пылающее небо. Одна вспышка цвета сменяла другую, а в голове вихрем проносилась тысяча мыслей. Бэзил ее поцеловал! Конечно, то была непростительная наглость, и она никак не могла одобрить его поведение. Но он ее поцеловал!

Она осторожно покосилась на спутника — Бэзил стоял, сложив руки на груди, и глядел строго перед собой с каменным лицом.

Они стояли в натянутом молчании, пока последние капли света не стекли по небу.

Во мраке, накинувшем траурную вуаль на лица, Ренэ было проще повернуться к Бэзилу. — Прошу вас, проводите меня к остальным, — сказала она строго.

Бэзил поднял подсвечник — столь жалкий источник света после пожара, полыхавшего в небе! Потом, не глядя на нее, отставил согнутую в локте руку в сторону, ладонью вверх, предлагая Ренэ. Она прикоснулась к ней кончиками пальцев. — Если вы хотите, чтобы мы были друзьями, больше никогда себе подобного не позволяйте, — добавила Ренэ с достоинством, направляясь к выходу — рядом с ним, но на приличной дистанции, которую установил сам Бэзил.

— Мне казалось, вы не возражали, — в его голосе ей почудилась горечь. Она ответила на его реплику тем, чего она единственно заслуживала — презрительным молчанием.

VIII.

Выйдя в приемную, служившую сегодня залом для танцев, Фрэнк споткнулся о лежавшее у дверей тело. Насторожившись, склонился к нему и обнаружил, что тело сопит и пахнет вином.

Я уже становлюсь настоящим Ищейкой, усмехнулся он про себя.

Были здесь и другие тела, в разной стадии опьянения. В дальнем углу кто-то мочился, покачиваясь из стороны в сторону. На сцене пристроилась дама — она лежала на спине, запрокинув голову, ноги наполовину свисали с возвышения. Маска скрывала ее лицо, зато белела в полумраке вылезшая из корсажа грудь. Фрэнк подошел поближе и накинул на нагую плоть полу сбившейся накидки.

Выйдя на лестницу, он почувствовал облегчение, смешанное с нетерпением. Его ждало важное дело, которое нельзя откладывать ни на час. Теперь, когда он принял решение, самое сложное — позади.

Он добежал до середины ступеней, когда сзади скрипнула дверь. Фрэнк знал, кто это, еще до того, как обернулся.

— Вам стоит вернуться, выпить бокал вина и посмеяться вместе со всеми. Если вы сейчас уйдете, вас примут за зануду и неженку.

Фрэнк покачал головой. — Вы думаете, мне не все равно, что они подумают?

Дениза сняла маску и позволила ей упасть на пол. Она была бледна, под серьезными глазами — легкие тени.

Она глянула на безмолвных стражей, застывших у дверей двумя статуями эбенового дерева, бросила: — Оставьте нас.

Стражи исчезли, ступая с легкостью, удивительной в таких великанах.

— Это вам лучше вернуться, — заметил Фрэнк мягко. — Есть люди, которые вас ждут.

— Думаете, мне не все равно, кто меня ждет? — Она спустилась ниже, и теперь их разделяло две ступени. Две ступени и целая пропасть. — Это ведь Филип пригласил вас, не правда ли?

Фрэнк кивнул.

— Он знал, что я буду здесь, и буду не одна.

Фрэнку приходило это в голову, вот только раздумывать об этом он был сейчас не в состоянии. — Какая разница? Ведь вы здесь. И не одна. Это не мое дело, разумеется.

— Ах вот как, не ваше!

Он постарался не обращать внимания на боль в ее голосе. — Я просто надеялся… — Фрэнк с трудом подбирал слова. — Мне хотелось думать, что хотя бы вы с Филипом счастливы…

Эгоистическое желание — верить, что он, по крайней мере, страдает не зря. В Скардаг мысли об их счастии, раня, все же служили ему утешением. Теперь и эту иллюзию вырвали из сердца.

Более низменные переживания тоже его терзали, но о них Дениза могла догадаться сама.

Тень горькой улыбки скользнула по ее губам. — Мне тоже хотелось думать, что мы можем быть счастливы. Но Филип — это Филип, а я — это я. — Она говорила об этом небрежно, как о чем-то, с чем давно свыклась. Выдавали ее только глаза.

Дениза смотрела так, словно чего-то от него ждала. Что он подойдет к ней, обнимет, или просто скажет что-то теплое. Вот только у него не было сил утешать ее, и даже разбираться, что чувствует сам. И она пришла на бал не одна…

Дениза спустилась еще на ступеньку. — Ты тоже думаешь о том, как все сложилось бы, если бы в ту ночь нам не помешал проклятый Мелеар?

Они оказалась в опасной близости. Аромат винограда и южной ночи опутал его невидимой сетью. Притянуть ее к себе было бы так легко…

— Мне правда надо идти.

Дениза вскинула голову. — Что ж, простите, что задержала.

Она развернулась и поспешила вверх по лестнице, стуча каблучками.

Фрэнк с сожалением посмотрел ей вслед. Зачем они ранят друг друга? Будто и так недостаточно больно.

Как ни велело сердце догнать ее, неотложное дело ждало его в другой стороне. Перепрыгивая через ступени, он побежал в сад, на свежий, чистый воздух.

IX.

Рассвет струился в широкие окна, проливая безжалостный свет на ошметки того, что было пышным празднеством.

В луже вина плавали розовые лепестки. Пустая бутылка, обрывки лент, одинокая маска… Ренэ приходилось внимательно смотреть под ноги.

Она не знала точно, сколько времени прошло с тех пор, как они с Бэзилом расстались в натянутом молчании, но бал-маскарад успел захлебнуться в вине. Те гости, что могли держаться на ногах, куда-то поисчезали, а с ними и полуголые виночерпии обоих полов. Иногда Ренэ слышала приглушенные стоны, доносящиеся из укромных уголков, и старательно таковые обходила. Остальные лежали там, где им отказали силы — Ренэ едва не наступила на кавалера, который спал, завернувшись в оборванный шелковый занавес. Лакеи брали в пьянстве пример с господ, а музыканты безбожно фальшивили.

Ренэ искала свою новую подругу, чтобы попрощаться перед уходом, но леди Картмор нигде не было видно. Не встретились ей ни Ален, ни блондин с печальным взглядом, который так смотрел на Денизу.

К прочим звукам примешивался мощный храп, доносившийся из дальнего угла. Там, на диване, лицом вниз, развалился какой-то тип. Ренэ бросила на него взгляд, проходя мимо, — и остановилась. Одного знакомца она все же нашла, и на губах заиграла озорная улыбка.

Ренэ подкралась на цыпочках… Да, точно, это его дублет, его парик, сползший сейчас набекрень. Его пузо. Что бы такое с ним сотворить? Она подумала о том, чтобы припрятать его сапоги, но было вполне вероятно, что захмелевшего господина Толстые Губы отнесут в карету слуги.

Несколько мгновений Ренэ колебалась, прислушиваясь к низким раскатистым звукам.

— Нашли кого-то себе по нраву? Так не стесняйтесь, прыгайте на него. — Бэзил снова застал ее врасплох.

— Тише! Это он. Тот самый, что ущипнул меня.

Бэзил подошел к дивану по какой-то странной изогнутой линии — видно, тоже был не слишком трезв.

— Хм, — Он становился рядом с Ренэ, слегка покачиваясь, и с отвращением уставился на спящего. — Точно, Мерсед, как я и думал. Жирная скотина.

— Может быть… — Она колебалась. Как Бэзил к этому отнесется? Наконец, решилась: — Может, стянем с него штаны?

Молодой Картмор мотнул головой. — Никто даже внимания не обратит. Меньше всего — он сам. Подождите мгновение.

Бэзил исчез, а когда вернулся, в его руке был маленький ножик.

— Что вы хотите делать!? — приглушенно ахнула Ренэ.

— Стоило бы его кастрировать, конечно, но тогда он точно проснется. К тому же, я боюсь крови. Придется ограничиться мелкой местью.

Он окончательно сдернул с жертвы парик и принялся клочьями обрезать светлые кудряшки, скрывавшиеся под ним. Ренэ наблюдала за процессом, затая дыхание, но Мерсед продолжал храпеть.

Результат получился настолько отвратительный, насколько можно было надеяться. Голову ее врага теперь покрывали залысины и торчащие во все стороны ошметки волос. — Увы — такую уродливую свинью, как эту, сделать хуже нелегко, — посетовал Бэзил. — Я велю слуге помочиться на него. Но даже и это…

Какой-то шорох… Шаги? — Бежим!

Она схватила Бэзила за руку и, вдвоем, они вылетели в другую комнату, перепрыгнув через валявшегося в проходе гостя. Когда за спинами закрылась вторая пара двойных дверей, Бэзил выпустил ладонь Ренэ и, непонятно зачем, проделал пируэт с грацией, какая впечатляла в пьяном.

Ренэ задыхалась от бега, ей хотелось смеяться. Когда Бэзил обернулся, она невольно подумала — а что, если этот наглец сейчас посмеет меня поцеловать?

Он прыгнул к ней, словно в танце, и взял за плечи, с решимостью, какой не наблюдалось прежде. Ренэ заглянула в бледное лицо — и отпрянула, когда он потянулся к ее губам.

Ее принц выглядел как-то не так. В глазах — лихорадочный блеск, а его зрачки… Они сузились до точек.

— Вы такая невинная, — пробормотал Бэзил, покачав головой. — Свеженькая, словно только что родились на свет. Вам стоило остаться в своей провинции. Жаль!..

Когда он снова полез к ней с поцелуем, она отвернула голову. Его губы уткнулись в щеку и скользнули вниз по шее — вялое, оскорбительно небрежное прикосновение.

— Я — замужняя дама! — огрызнулась Ренэ, выворачиваясь из объятий. — Вы меня с кем-то спутали!

— Невинность, дорогая Ренэ, не между ног, а в голове, — он коснулся ее лба пальцем. — Невинность — это невежество. Какая-нибудь деревенская баба может весело объездить десяток мужиков и остаться невинной, как овца. Чем тупее человек, тем дольше сохраняет невинность. Но коли отправить эту бабу в пыточный подвал эдак на часик, невинность уйдет из ее глаз навсегда. Вина, страдание, страх, — они марают, как грех. Даже слышать об иных вещах — уже запачкаться…

Странные рассуждения, но не спорить же, коли Бэзил оказался из тех, кто под хмельком пускается в философию. Хотя предложения у него выходили довольно связные.

— Вам лучше пойти прилечь, — сказала Ренэ как можно мягче. — Уже поздно.

— Поздно, рано… Какая разница, в аду не бывает утра.

Она заметила, что тонкую фигуру перед нею время от времени пробивала дрожь, будто от холода. Вино на него странно действует…

— Да-да, но спать все-таки надо. — Бэзил был не первым пьяным, которого ей приходилось успокаивать, — отец и братья часто пребывали в куда худшем состоянии. Ренэ знала — нельзя говорить человеку в таком состоянии, что он слишком много выпил: он начнет доказывать обратное, и кончится это для него плачевно.

Бэзил вяло провел пальцем по ее предплечью, и Ренэ шлепнула его по руке.

— У вас такая белая кожа — почти как у меня… Давайте-ка займемся любовью! — В потухших было глазах снова вспыхнул безумный огонек.

Еще не хватало! Он уже успел ей надоесть, хотя что-то мешало Ренэ уйти и бросить его одного. В конце концов, забота о ближнем — долг каждого.

Бэзил крутанулся на месте, раскинув руки в стороны, задрав голову к потолку. — Да, займемся любовью! — воскликнул он… — Так и быть, я готов. Прямо здесь, чтобы все видели, какими должны быть прекрасные тела. Как они мне осточертели, их жирные ляжки, прыщи, коленки внутрь! — …и начал расстегивать дублет.

Ренэ наблюдала за этим с ужасом. — Прекратите, вас же увидят!

А Бэзил уже стягивал с себя белоснежную сорочку. О Ренэ он, кажется, забыл, даже не смотрел в ее сторону. Не хватало только, чтобы начал выделывать пируэты голышом!

— Лорд Бэзил, прошу вас! Ведите же себя прилично!

К ее облегчению, Бэзил вдруг замер, уставившись на белую точку на полу — свернутую бумажку, выпавшую из его дублета. Уж не та ли это самая записочка?…

Бэзил подобрал ее, развернул, скользнув по листку слепым взглядом. — Почему им не написать прямо? — пробормотал он. — Зачем мучать меня намеками, адресами, плохими стишками? Или это наживка, проверка? Или я уже теряю рассудок?! — он скомкал бумагу в кулаке и швырнул легкий шарик об стену.

На этом его силы, похоже, иссякли. Молодой Картмор стоял, обнаженный до пояса, и, тяжело дыша, смотрел в одну точку.

Видя, как ему дурно, Ренэ решила оказать Бэзилу любезность. Подняла записку, бездумно расправила, и, совершенно случайно, прочла первые строки. Нет, то была не записка от любовницы, как она подозревала, а что-то странное:

Вас с детства тайна темная терзает, И ваш покой сомненьем омрачает. Коль знать ответ хотите вы наверняка, Один придите…

— Это мое, отдайте! — рявкнул вдруг Бэзил с нежданной силой в голосе.

Ренэ вздернула подбородок и сунула записку в протянутую руку. — Коли такова ваша благодарность за то….

— За то, что вы любопытны, как кошка? — Он спрятал записку в голенище сапога.

— Сударь, вы грубиян. Прощайте, — Она развернулась, чтобы уйти, но Бэзил успел поймать ее за запястье, и Ренэ снова заглянула в странные стеклянные глаза. Он, конечно, не замечал, что больно колет ей кожу ногтями.

— Нет, нет, самый большой трус на свете, вот кто я. Я боюсь лжи, боюсь правды, — Бэзил притянул Ренэ поближе, и склонился к ней так, что локоны его отделили ее от мира золотистой завесой. Его дыхание пахло мятой. — Не стоит вам знать мои секретики, — он пьяно хихикнул. — Не стоит, они все грязные, мерзкие, и за них убивают. Вы мне нравитесь, но я не хочу, чтобы нас закопали рядом, сперва надо познакомиться получше! — Было непонятно, то ли он сейчас ее поцелует, то ли упадет на нее. Ренэ не устраивало ни то, ни другое. Везет же ей сегодня с кавалерами!

— Вы устали и болтаете глупости. Идите спать.

— Да, устал, ужасно устал. Устал бояться, устал гадать.

От его возбуждения не осталось и следа — речь замедлилась, веки дрожали, норовя сомкнуться. Когда Ренэ слегка оттолкнула его, невольно коснувшись голой груди, Бэзил отлетел назад, будто фигурка из папье-маше.

— Я вам нравлюсь, так пользуйтесь мною, пока можно, — Он запрокинул голову, раскинул руки, словно обращаясь к небесам — или ангелочкам на потолке. — Они оторвут мне голову, потом пришьют назад, и скажут — он умер естественной смертью. Его сердце остановилось, потому что он был слишком молод и прекрасен.

Ренэ жалела, что не может встряхнуть его, как кошка мышку. — Бэзил, вы должны немедленно идти спать. Иначе завтра у вас появятся темные круги под глазами, и вы будете ужасно выглядеть.

Это, кажется, пробилось сквозь мятный туман, затянувший его сознание. — Да, да, спать, спать. Скоро мне предстоит опасная прогулка…

Слегка пошатываясь, он побрел прочь. Но не успела Ренэ вздохнуть с облегчением, как Бэзил, не без изящества, опустился на пол и растянулся на нем.

— О! — Она топнула ногой. Это было уже слишком! Видят Боги, он заслужил, чтобы она бросила его здесь валяться. В конце концов, Бэзил — не ее проблема. Дома ее ждет супруг, который скоро пустится в далекий путь, чтобы рисковать жизнью на поле боя.

Бэзил лежал на спине, недвижный, светлые локоны нимбом раскинулись вокруг головы…

— Бэзил, вставайте, вы же продрогнете, — Ренэ потормошила его, опустившись на корточки. А если он напился потому, что она его отвергла? Не была ли она излишне жестока?

— Целуйте меня, — пробормотал Бэзил с полузакрытыми глазами и великодушно добавил: — Так и быть, вам можно.

Ренэ огляделась по сторонам, близкая к отчаянию. Она не могла ни бросить его на холодном полу, полуголого, ни дотащить до кресла. Скоро на них кто-нибудь наткнется, пойдут слухи. А она сказала Полу, что Дениза пригласила ее на небольшой вечер в семейном кругу…

Обнаженная грудь Бэзила мерно вздымалась, он то и дело начинал тихо сопеть. У него был такой беспомощный вид… Она поборола искушение провести пальцами по гладкой коже на груди, лишенной волос, которые он, наверно, удалял при помощи воска. Так странно — она ведь привыкла к жестким серым завиткам, похожим на звериную шкуру, покрывавшим мощный торс Пола. Но ведь ее супруг был настоящим мужчиной, а Бэзил… Бэзил — созданием из сказки. И сейчас кто-то наложил на него злые чары. Вот только едва ли его разбудит ее поцелуй…

— Я так и думал, — услышала Ренэ за спиной, и, вздрогнув, повернулась объяснить — все не так, как выглядит. К ее облегчению, она узнала голубой парик и синюю бархатную маску кавалера, которого видела сегодня в компании Бэзила. — Говорил же я ему, чтобы не налегал так на сирас.

— Когда он только успел так напиться! — пожаловалась Ренэ. Голубые Локончики явно были с Бэзилом приятелями, и она успокоилась.

Кавалер поцокал языком. — Он не пьян. Это все эта дрянь… Хотя, надо признать, она хорошо помогает забыться… — подняв маску на лоб, он мечтательно вздохнул. Краска на густо напудренном личике начала уже подтекать, придавая ему вид одновременно забавный и печальный.

— Милый Бэзил, вставайте, — кавалер опустился на колени по другую сторону от вялого тела, потормошил его. — Пора баю-бай.

Милый Бэзил что-то раздраженно промычал.

Так мы далеко не уйдем, поняла Ренэ, и принялась щипать лорда Картмора — так сильно, как только могла.

Щипки оказались действеннее поцелуев. Издав возмущенный вопль, Бэзил сел на полу, хотя глаза его оставались мутными. Его приятель шокировано взглянул на Ренэ, но она встретила его взор с вызовом. Если Бэзил, в нормальном состоянии, внушал Ренэ робость, то этот паяц — ни в коей мере.

— Я — замужняя дама, и не могу всю ночь провести на полу с вашим другом. Вам лучше отвести его к нему в спальню.

Кавалер скорчил унылую гримаску. — Мне самому его не дотащить!

— Так позовите кого-нибудь еще! Может быть, кого-то, кто к нему близок? Потому что я с ним едва знакома.

Голубые Локончики снова вздохнули. — Все заняты более приятными вещами, или уже витают в мире грез. Даже проклятый слуга его куда-то делся. Если бы вы согласились поддержать Бэзила с другой стороны, мы бы помогли ему дойти до кровати. Это совсем рядом.

— Ладно, — согласилась Ренэ не без раздражения. — Хотя я не самая подходящая для этого персона.

Они заставили Бэзила встать на ноги. Приятель Бэзила перекинул его правую руку себе через плечо, Ренэ досталась левая. Основная тяжесть приходилась на кавалера с голубыми локончиками. На Ренэ Бэзил опирался мало, и тем лучше: Бэзил, пусть стройный и изящный, все же весил куда больше, чем могла выдержать Ренэ с ее маленьким росточком.

Женоподобный кавалер тоже был не слишком доволен. Он вздыхал и жаловался всю дорогу до алькова в парадной спальне, где они смогли, наконец, уронить Бэзила на кровать.

Молодой Картмор заполз по покрывалу подальше и так и замер, лицом вниз. Приятель привычным движением стянул с него атласные туфли, перевернул на бок.

Ренэ стоило уйти, но она все стояла рядом. Вскоре Бэзил начал что-то лепетать, звать мать. Ренэ вспомнила, как он летал по сцене, сверкая подобно птице с золотым оперением, и грусть пронзила ей сердце.

— Вы же останетесь с ним? — спросила она.

Голубые Локончики издали особенно тяжкий вздох. — И почему отдуваться за всех должен всегда я?.. У меня были на эту ночь планы поинтереснее… — Он сел на край кровати. — Бэзил испугается, если проснется один, и кто-то должен разбудить его, если опять начнутся кошмары. Сегодня с Бэзилом должна была остаться Рената, но эта хитрая стервочка, похоже, нашла себе развлечение получше!

— Неудивительно, что его мучают кошмары, — вздохнула Ренэ. — Я никогда не забуду то гнусное чудовище, что пыталось его съесть!

— Бедняжка мне рассказывал, что с детства не может спать в одиночестве, — меланхолически пояснил кавалер. Он содрал с себя сапоги, не стесняясь присутствия Ренэ, и плюхнулся поверх покрывала. — С тех пор, как умерла его мать. Для него ее смерть стала настоящим потрясением, — он зачем-то огляделся по сторонам, и тихо закончил: — Тем паче, что она была так молода, прекрасна, и полна жизни.

Из-за всей этой суеты Ренэ подзабыла о Прекрасной Филиппе. Даже то, что Бэзил — ее сын, казалось уже чем-то невероятным. Но теперь любопытство пробудилось снова.

— Да, похоже, что на него это произвело неизгладимое впечатление, — осторожно произнесла она. — Хотя случилось так давно…

— Для других ее смерть — давнее прошлое, но Бэзил свою мать боготворил, бедняжка. Мать есть мать… даже когда она отказывается разговаривать с вами, как моя.

— Вы хотите сказать, что с ее смертью что-то не так?

— Т-ссс, у стен имеются уши, дорогая леди Валенна… — напудренное личико вдруг вытянулось еще больше, Локончики нахмурились. — И у вас тоже есть ушки! Я совсем забыл, за кем вы замужем. Все же Лулу прав — я слишком много болтаю.

Ренэ шагнула к кровати, сжав кулачки. — При чем здесь мой муж?

Вид у кавалера сделался совсем несчастный, будто Ренэ и впрямь подпаливала ему пятки, а не только мечтала это сделать. — Он-то, конечно, ни при чем… Ах, оставьте меня, я устал, мне дурно, у меня болит голова! — он повернулся на бок и закрыл голову подушкой.

В этот момент Бэзил издал мучительный стон, тут же оборвавшийся. Его приятель сразу отбросил подушку и обернулся, а Ренэ поспешно обошла ложе и склонилась над почти-принцем. Даже в полудреме, губы Бэзила продолжали что-то бормотать. У него дрожали веки, мускулы вокруг рта и носа дергались, как у собаки, которой что-то снится. Ренэ погладила его по голове, и он распахнул глаза, уставившись перед собой слепым, полным ужаса, взглядом.

— Это был только сон, — сказала она как можно тверже, положив ладонь ему на лоб. — Спите, Бэзил, все хорошо. Спите.

Он смежил веки и снова засопел, уже ровнее.

— Сами видите, его нельзя оставлять одного. Эх, а я встретил такого милашку!.. — Голубые Локончики свернулись калачиком, смиряясь. — Что ж, на то ведь и нужны друзья, правда? А с милым малышом мы в любом случае договорились на завтра.

Ренэ накинула на Бэзила край покрывала, подоткнув края. Потом попрощалась с Локончиками и оставила их одних.

По дороге к лестнице Принцесс, Ренэ, все еще погруженная в свои мысли, прихватила вазу с размякшими пирожными. Завернув к дивану, меланхолично размазала сласти по голове и спине продолжавшего храпеть борова.

Надо найти распорядителя — или кого-то в этом духе — чтобы позвали ее слуг и кучера. На улице ждала карета, а дальше — особняк Валенна.

Было грустно и немного противно, что сказка закончилась почти так же уродливо, как бывало с приемами в их унылом родовом замке. Но еще печальнее было то, что Ренэ не хотелось идти домой. Она предпочла бы остаться рядом с жалким ноющим существом, в которое превратился принц, держать его за руку и гладить по голове, чтобы ему было не страшно, когда проснется.

Лето 663-го

Филип его не простил. Это стало ясно, когда, после бессонной ночи, Кевин появился в Академии. Друг даже не взглянул на него и сел подальше, между Полли и Делионом.

На лекции Кевин едва разбирал что-то из нудного бормотания Стевана Остроумного сквозь гул в голове.

В перерыве, компания Филипа, как обычно, собралась в тенистом внутреннем саду, у бившего из стены фонтана. Делион, конечно, успел влезть и сюда. Филип рассказывал какую-то скабрезную шутку, Делион неодобрительно качал белобрысой головой, а потом, не удержавшись, захохотал вместе со всеми.

Когда Кевин подошел ближе, Жерод отвернулся, Полли, добродушный дурачок, смущенно потупил глаза, Рис Раймонд фыркнул и поджал губы. Мелеар же глянул на Кевина, как на муху, упавшую в бокал, — у него был талант на подобные взгляды. Такого они себе давно не позволяли.

Гидеон, надо отдать ему должное, глаз, полных ненависти, не отводил. Было ясно — они знают. А значит, все серьезно.

Пока Филип, как ни в чем не бывало, рассказывал свои истории, Кевин стоял рядом словно на битом стекле. Друг его не замечал — остальные всячески давали понять, что ему тут не рады. Храбрецы! Ведут себя, как девчонки. Мужчины решают разногласия со сталью в руках.

Что могло быть противнее, чем навязывать свое общество кучке щенков, которых презираешь? Да лучше б его выставили к позорному столбу!

Тяжелее минут у него в жизни не было. Чтобы отвлечься, Кевин представлял, как прикончил бы каждого из этих. Мозг Берота затуманен яростью — если, осторожно защищаясь, долго удерживать его на расстоянии, тот будет нападать все яростнее, пока не раскроется для смертельного удара.

Жерод силен и методичен, но туп. Приучить его к одинаковым атакам, превратить одну из них в финт — и он твой.

А Делион… Делион — ничто. Кевин просто отбил бы его меч в сторону и вонзил кинжал в живот: лучшего он не заслуживает.

Пытка подошла к концу: ученики начали расходиться. Кевин попытался заговорить с Филипом, но тот прошел мимо, даже не повернув головы, занятый веселой беседой с Делионом.

Это было только начало. В следующие дни опять начались мелкие подколы и унижения, тайные пакости, шуточки за спиной, которые почти прекратились с тех пор, как Филип сделал его своим другом. В Академии Кевина вновь старательно обдавали ледяным презрением. Он знал, Филип не унизится до того, чтобы подбивать кого-то: Картмору достаточно нахмуриться, а другие все сделают за него. Гидеон и Мелеар постарались тут наверняка.

Плевать: если это большее, на что способны выпускники Академии, андаргийцы могут спать спокойно. Не думал он, что будет скучать по уличным сорванцам, которые колотили в детстве его, странного молчаливого сына "задаваки". Те хотя бы нападали в открытую, пусть их и было по пятеро-шестеро против одного. Кевин дрался с ними до крови, отчаянно и озверело, а когда начал матереть, уже они обходили его стороной. В детстве он ненавидел соседских мальчишек до дрожи, и по ночам, в кровати, молился Темному, чтобы тот влил силу в его щуплые руки, — единственная его мольба, что была услышана.

Этих он ненавидел в тысячу раз сильнее. Как драться со сплетнями, с шепотом за спиной? О, как он мечтал, чтобы они попытались напасть — хоть вдесятером!

Иногда он ненавидел и Филипа — сто раз в мыслях отправлял его к черту. Он извинился, чего еще надо? Стоял на коленях перед избалованной сучкой. Делион целовал ее не раз, и не только — а Филип простил его и приблизил к себе. Эта несправедливость жгла сильнее всего.

А потом — с неизбежностью стрелки маятника — место злости занимала вина. Целовать невесту друга — это ли не предательство? Кевин сам сказал бы: за такое надо убивать. Филип никогда не подаст вида, но, может, ему тоже больно? Он удостоил Кевина доверия, а тот его подвел. Если б знать, что творится у него в голове!.. Может, он ждет лишь, чтобы Кевин еще раз попросил прощения, добровольно, от души?

Было странно бродить по бесконечным коридорам Академии одному. Кевин любил уединиться в компании хорошей книги или своих мыслей, но отвык быть один среди людей. За плечом Филипа он становился невидимкой — просто грозная тень, и это ему нравилось. У него было место, цель, не приходилось думать, где стоять и рядом с кем садиться. Теперь он ощущал себя словно голым. Всегда смотреть четко перед собой, чтобы не встретиться ни с кем взглядом. Ни к кому не подходить слишком близко, чтобы не вообразили, что хочет их компании. Всегда настороже. Изгой.

Где-то через неделю после того ужасного вечера в библиотеке, они с Делионом столкнулись на ступенях крыльца Академии. Фрэнк кивнул ему и улыбнулся. Конечно, бастарду непременно надо быть благороднее всех…

Гидеон считал, что Делион — просто тряпка, но Гидеон был туп. Кевин понимал игру Фрэнка, ее соль. Своим поведением тот хотел показать, что выше их мелких склок, выше них, даже Филипа. Кевин с удовольствием свернул бы бастарду шею — но тогда Филип его точно не простит. Нельзя ломать чужие игрушки.

— Мои приветствия, — Сгорая от презрения к себе, он заставил губы сложиться в улыбку. — Странно, что именно ты не рвешься меня убить.

Может, Делиону на самом деле плевать на Денизу? Может, ему на всех плевать? Отсюда и это противоестественное ангельское добродушие. Если так, как же он ему завидовал…

Фрэнк пожал плечами, взор его — все так же ясен. — Я слышал, что ты сказал грубость леди Денизе. Это, конечно, очень некрасиво, но ведь ты попросил прощения, что еще тут можно сделать? И потом, если Филип не счел нужным тебя вызвать, будет странно, коли это сделаю я.

Сердце Кевина забилось быстрее. Филип им не сказал, что произошло на самом деле. Видимо, чтобы обойтись без дуэли. Знак, что примирение возможно? А если Дениза не проболтается Гвен, та тоже может ничего не узнать.

— Это, конечно, не мое дело, — продолжил Фрэнк, — но, быть может, тебе стоит извиниться еще раз? Будет грустно, если вы с Филипом так и рассоритесь, вы ведь были такими друзьями!..

Были — прошедшее время.

— …А после той ночи, ты знаешь, о чем я, я думал, мы все станем друзьями навек.

Кевин тоже так думал, какое-то краткое мгновение, и воспоминание об этом заставило его заговорить. — Я не горжусь своим поведением, сам понимаешь, — он старался взять непринужденный тон. — Я просил прощения на коленях, но леди Дениза все еще сердится, на что имеет право… Я был бы рад возможности снова извиниться. — Может, Филип выдерживает характер, чтобы ублажить Денизу? Она-то спит и видит, как они зарежут друг друга ради нее.

— Может, мне удастся ее уговорить?.. Я поговорю с ней.

Ты-то можешь уговорить ее на что угодно, подумал Кевин злобно. Небось уже "уговорил". Но он лишь улыбнулся и поблагодарил человека, которому охотно разбил бы голову.

Унижение того стоило. На следующий день, после занятий, к нему подошел Филип. Он был так холоден, что подготовленные, сотню раз продуманные слова замерзли у Кевина на губах. Но главное, Филип заговорил с ним, и пригласил к себе домой.

— Офелия меня просто замучила, ей непременно надо тебя поблагодарить и вручить какую-то вышивку. Если хочешь безделушку на стену, приходи послезавтра, в семь. Будут танцы.

Кевин не отказался бы от этой безделушки за все сокровища мира.

X.

Этот подвал сменил в его кошмарах Скардаг, темный гроб, в котором он сам себя запер. Крики и стоны, хриплое дыхание и вонь. Кровь, пот, рвота порождали смрад, говоривший о чем-то куда худшем, чем смерть.

В данный момент в пыточной было тихо.

Наверное, худшее, через что проходят люди в нашем подвале, размышлял Фрэнк, это ожидание. Остаться одному во мраке, в когтях воображения, рисующего все новые пытки. А потом услышать скрип двери, медленно поворачивающейся на ржавых петлях. Струя света заливает лестницу, и ты смотришь, беспомощно и безнадежно, как на ступенях разрастается тень, ближе и ближе подползает к тебе по загаженному полу, и постепенно обретает плоть.

Как сейчас.

Черный двойник Ищейки вытянулся в длину, дотянувшись головой до сапог Фрэнка. Широкие плечи стали еще шире, коснулись угольной тьмы, жившей у стен, слились с ней. Дверь со стуком захлопнулась. Застонали ступени.

Фрэнк ждал приближения Кевина Грасса, держа кинжал на виду.

— Мне сказали, мой лорд взял ключ от подвала.

Кевин остановился на границе круга света, рисуемого стоявшим на полу фонарем. Лицо скрывала тень.

— Я принес нашему заключенному воды и немного вина, — Фрэнк кивнул туда, где сломанной марионеткой скрючилось у стены тело.

— Спорим, он выбрал вино, — хмыкнул Грасс. — Мне кажется, вы ошиблись с призванием, господин Делион. Вам стоило бы стать пастырем.

— Я действительно пришел за исповедью… Ведь завтра его должны были забирать на суд, а потом — в тюрьму и на плаху. Хотел задать пару вопросов.

Когда Фрэнк обещал выполнить его последнюю просьбу, Франт заговорил охотно — хотя немногое мог прибавить к тому, что уже сказал раньше.

— Да ведь он во всем признался. Не сойдет за исповедь?

— Я хотел узнать, что он скажет, когда рядом нет Крошки, чтобы подпаливать ему пятки. И кровоточащего трупа.

Кевин погладил пальцами рукоять фламберга, и Фрэнк вспомнил укус стали на горле, горечь металла во рту, словно уже захлебываешься собственной кровью.

— Он не отпирался от прочих преступлений, но по-прежнему утверждал, что не убивал Красавчика. И я ему верю.

— Значит, мертвые все же лгут? — в голосе Грасса звучала ирония.

— Да нет, не лгут. Кровь не лжет. А значит…

Сухой смешок. — До вас медленно доходит, хотя все же быстрее, чем до этих болванов.

Кевин перекрыл расстояние между ними в два широких шага. Теперь они стояли лицом к лицу, как Фрэнк и хотел.

— Других Ищеек не было с нами, когда ты сообщил Франту подробности смерти Красавчика, чтобы во время пыток не обнаружилось, что он ничего не знает. Старик объяснял мне, как он отличает фальшивые признания от истинных, но ты позаботился, чтобы это не сработало. Ты-то знаешь его методы, — И они не видели твоих глаз, прибавил он про себя, когда я помешал тебе убить Франта. — Прикончить его во время схватки было бы лучше всего, не так ли? Вдруг он смог бы доказать, что находился в другом месте?

— Ну, это вряд ли. Его дружки едва ль пришли бы в суд давать показания, да и чего стоит слово бандита? — Грасс повернул голову к заключенному, но с той стороны, конечно, не донеслось ни звука. — Впрочем, вы правы — сдохни он сразу, было бы надежнее. Виновник — труп, дело закрыто… Разумеется, вам и тут надо было мне подгадить. Стоило вспороть вам глотку, стоило.

Но ты этого не сделал.

— А почему я его убил, догадались? — в словах Грасса звучало искреннее любопытство.

Рядом с ним Фрэнк был как в компании дикого зверя — сейчас хищник спокоен, но в любой миг может прыгнуть и растерзать в клочья.

— Как ты узнал, что Красавчик подставил того лавочника? — Фрэнк внимательно вглядывался в резкие черты, пытаясь прочесть в них правду. Он совсем не был уверен в этой части. Определить убийцу становилось просто, стоило поверить в невиновность Франта. Только трое Ищеек находились с бандитом в подвале суда, где кровь убиенного провозгласила: преступник рядом! Один из них — сам Фрэнк, второй — Старик, который не знал бы, где в тот вечер искать Красавчика, даже злоумышляй он против него. В отличии от Грасса.

Но вот мотивы убийства — здесь у него оставались лишь смутные догадки, основанные на совпадении и фразах, которыми обменивались Грасс и Доджиз. Все те намеки, которые он пропустил в тот день мимо ушей, великий умник!

Оставалось надеяться, что Грасс скажет ему правду. Терять Кевину нечего — в убийстве он практически признался.

И Грасс заговорил: — Там с самого начала что-то дурно попахивало. В нашем деле быстро начинаешь понимать, когда человек врет, а когда говорит правду, и мне сразу показалось, что лавочник и впрямь ошарашен, что у него нашли краденые вещи. Но мне было не до него, а потом он почти сразу испустил дух в нежных лапах Крошки, — Грасс опустил взгляд на кинжал в руке Фрэнка и усмехнулся одними губами. — За телом пришли его отец и жена, бабенка из тех, по каким истекают слюной болваны вроде Доджиза. Молодая, вымя, бедра, все такое. Было видно, что она не слишком-то убивается, хотя глаза держала долу. Наши, конечно, вились вокруг вдовушки как мухи у свежей кучи дерьма. А Доджиз — худший бабник из всех, вощивший усы как раз ради таких случаев, даже не взглянул в ее сторону. Я решил проследить за ней — просто из любопытства. Доджиз бы слежку заметил, но бабенка оказалась легкой добычей. Я застукал их с Доджизом в захудалой таверне на окраине города, где они встретились чтобы пообжиматься. Видели бы вы их физиономии, когда я появился в дверях!.. Эта сучка использовала Доджиза, чтобы избавиться от муженька. А потом, кажется, бросила, не будь дура.

— И ты молчал? Никому не сказал?

— Я удовлетворил свое любопытство и заставил Доджиза корчиться, как угорь в кипящем масле. С меня этого было вполне достаточно. Какой смысл что-то говорить? Фрэнк не мог поверить своим ушам. — Смысл в том, что свершилась бы справедливость.

Грасс вгляделся в него, прищурившись, словно спрашивая себя, как можно жить на свете и быть таким глупцом. — Справедливости не существует. Иногда одни люди убивают других, вот и все. Впрочем, я был наказан — то ли за молчание, то ли за любопытство. Доджиз так перепугался, что начал подлизываться и пресмыкаться, и вконец мне осточертел. Я-то думал, он попытается от меня избавиться, но, видать, не верил особо, что я открою рот. Или храбрости не хватило.

Фрэнк сжал зубы, пытаясь удержать гнев под контролем. — Ты мог бы очистить имя невинного человека.

— У лавочников нет имен. Да Роули и не позволил бы этому делу всплыть. Самое большее, прогнал бы Доджиза из отряда. После бабенки остался бы ребенок… Все, что оставалось, это зарезать виновного Ищейку. Я это проделал — так вы, мой лорд, все равно недовольны!

— Но почему именно сейчас?

— Доджиз здорово перетрусил, когда вы сказали, что лично изучите дело. И я его слегка припугнул в разговоре, хотя до вас, кажется, как обычно ничего не дошло.

Дошло, подумал Фрэнк, но медленно.

— Когда я вышел из таверны, то знал, что он догонит меня, и нарочно едва плелся. Так и произошло. Доджиз опять начал ныть, уговаривать, пресмыкаться, стараясь заручиться моим молчанием. Я послал его подальше. Но нет — ему нужны были обещания, клятвы. Ну так я его успокоил. Раз и навсегда.

— Да, но ты не объяснил почему. Стало жаль старика?

Кевин помолчал. — Может быть. Он взывал о помощи к демонам, разве не забавно думать, что один из них его услышал? А может, я больше не мог глядеть на эти усы. Есть разница? Доджиз кормит червей. Никому не будет дела, за что я его убил.

— Мне есть. Я думал и о другом варианте: вы могли вместе подставить сына старика. Доджиз — ради женщины, а тебя он мог, например, подкупить. Если бы мы вышли на Красавчика, он и тебя бы тут же выдал. А уж я-то дело заминать не стал бы. Ты мог убить своего соратника, чтобы спасти свою шкуру. В этом случае, я только что совершил большую ошибку.

— Очень может быть. Но за чем же дело стало — идите к Роули. Я отпираться не стану, да и свидетель у вас есть… если он был в себе, чтобы что-то услышать.

Кевин прошагал к арестанту, хлестнул по щеке — и отшатнулся.

— Сомневаюсь, — ответил Фрэнк.

— Ты убил его, — голос Грасса был пуст, безжизнен, как телесная оболочка, оставшаяся от Франта.

— Он заслужил смерть за былые преступления, но те муки, которые его ждали… не уверен, что кто-то такое заслуживает. Включая и того, кто убил Красавчика на самом деле.

Грасс резко развернулся, ощерившись по-волчьи. — Я не желаю быть тебе обязан.

— Ты это уже говорил, — сухо заметил Фрэнк. — Жизнь свою ты не слишком ценишь, так за что чувствовать себя обязанным? Впрочем, как хочешь, — можешь идти и покаяться перед Роули. Мне все равно.

В мертвенной тишине было слышно, как капает где-то вода. А может, это кровь Франта, капля за каплей, вытекает из раны меж ребер, куда загнал кинжал Фрэнк. Да простят его Боги.

— И мой лорд оставит убийцу на свободе? — недоверчиво хмыкнул Грасс.

Я — тоже убийца. А в жизни нет простых решений.

Фрэнк вспомнил старика, как ветер трепал его седые волосы. Вспомнил меч Грасса у горла — и то, что он его отвел. Улыбку Красавчика, такую обаятельную, и кинжал, который тот метнул, — кинжал, что, возможно, спас Фрэнку жизнь.

"Впечатляющий бросок, сказал Кевин. Не знал за тобой подобных талантов, Доджиз".

Была у Фрэнка еще догадка о том, почему Грасс решил убить Красавчика. Вопрос вертелся на кончике языка, но он проглотил его, зная — если он прав, Грасс не признается в этом даже под пыткой.

— Я предпочитаю верить, что ты убил его, чтобы покарать за преступление…

— Премного благодарен, — саркастически ответил Грасс.

Фрэнк проигнорировал его реплику. — …Что в тебе осталась еще частичка благородства. Надеюсь, это так. Теперь я в ответе за все, что ты можешь еще натворить. И буду наблюдать за тобой, чтобы понять, совершил я ошибку или нет.

Грасс усмехнулся. — И что сделаете, коли это ошибка?

— Ты сам говорил — стреляю я метко.

Кажется, Кевина устроил такой ответ. Он кивнул. — Что ж — почаще тренируйтесь.

Они пересекли подвал и начали вместе подниматься вверх по лестнице.