Блаженны алчущие

I. ~ Темные улицы ~

Тьма раскрыла нетопырьи крылья над княжеством и его столицей, носящими одно имя — Сюляпарре. Та непроглядная тьма, что сгущается перед рассветом, который — кто знает? — может и не наступить.

Скоро зазвучат голоса первых колоколов, пробуждая к повседневным делам мещан и рабочий люд. Возвещая баловням судьбы, веселящимся в светлых залах, что празднику пора подходить к концу — чтобы завтра начаться снова. Если оно будет, это завтра.

А там, где никогда не встает солнце, причудливые порождения мрака ожидают единственного призыва, который для них что-то значит, — зова боли и крови. Когда он разорвет границу между мирами, истончившуюся столетия назад, дети темноты устремятся в брешь.

Уродливые и прекрасные, летающие, ползающие и клубящиеся, безмозглые, безумные, мудрые, — и, превыше всего, алчущие.

Они ждут очень долго. И их голод бездонен.

I.

05/10/665

В этот поздний час богобоязненные горожане старались не выходить на улицы Сюляпарре. Они прятались по домам, заперев ставни, закрыв двери на тяжелые засовы. Навстречу Кевину Грассу попадались нищие, члены банд, торговцы крысятиной и кошатиной, дешевые шлюхи, пьяные студенты, да изредка — загадочные путники со скрытыми масками лицами, спешившие по своим тайным и, конечно, грязным делишкам. Опасные люди, отчаявшиеся и отчаянные, но все они расступались перед Кевином. Попрошайки не тянули к нему костлявые руки, не обнажали язвы, и даже зазывные улыбки потаскух гасли под его взглядом. Что отпугивало их больше — багровый плащ Красной Ищейки, меч-бастард у пояса, злоба на его лице?

А может быть, его уже ждали где-нибудь в закоулке с ножами наготове? Ведь, как-никак, он брел по Голодному Брюху. Здесь заправляли бандиты, здесь жили их "капитаны" с семьями, и любым служителям закона ход в этот гнилой лабиринт улочек был заказан.

Кевин надеялся, что они попробуют — затем сюда и шел. Если он не найдет мишень для своей ярости, она, того гляди, удушит его самого.

Он вспоминал красную физиономию Капитана Роули, как брызгала слюна из гнилого рта, пока тот его отчитывал.

— Какого хрена ты творишь? Кучка дерьма вообразила себя сторожевой башней? Навозная муха сочла себя орлом? — Командир, как всегда, выражался образно. — Чего ты молчишь? Таскал ты почтенного купца Гвиллима Хопниса за бороду? Выбил ему зуб? Чего ты молчишь? Почтенный Хопнис, чтоб его отымели все демоны ада, подал жалобу в Магистрат. Понимаю, лицом я смахиваю на ангела, и ты решил, что я и есть ангел Пресветлого, все тебе спущу. Но тут ты не совсем прав. Короче, еще одно предупреждение и… ступай в солдаты, героем станешь.

Роули удержал с него плату за месяц и велел молить Хопниса о прощении, лизать ему задницу, если понадобится.

Оказалось, что в лизании нет необходимости. К счастью для них обоих, Хопнису хватило ума молча выслушать Кевина, который до последней минуты не знал, выдавит из себя слова извинения или вышвырнет купца в окно его конторы, где почтенный Хопнис — в этом Кевин был уверен — занимался, среди прочих деловых операций, контрабандой и перепродажей краденого.

Он вышел на улицу, пальцем не тронув купца, борода которого так и просила, чтобы ее хорошенько дернули.

Это все было ужасно смешно, жаль лишь, что он разучился смеяться. Когда-то, в Академии, Кевин изображал идеального ученичка в надежде на военную карьеру, подлизывался, выслуживался, ходил по струнке. А когда его прогнали, и бороться стало не за что, ощутил головокружительную свободу, которая почти казалась достойной платой за смерть всех надежд.

И вот прошло не так много времени, и он унижается ради поганой службы, презираемой даже подонками общества.

Он ненавидел свою работу, но она ему подходила. Где еще будут давать столько монет за то, чтобы выбивал из людей дурь, да изредка перерезал глотку-другую? В бандиты ему, Ищейке, дорога была закрыта, стражникам — работка не более завидная — платили куда меньше, а в армии он мог бы оказаться лишь в качестве рядового, то есть пушечного мяса, без надежды высоко подняться. К тому же последнее, чего ему хотелось, так это положить жизнь за родимый вонючий Сюляпарре. Нет, когда придет армия Императора, Кевин будет здесь, в столице, и сделает все, чтобы выжить, дотянуть до момента, когда запылает роскошный Харлокский дворец, а головы правящей семейки украсят собой городскую стену. Вот тогда да, можно будет и сдохнуть.

Одна уродливая улица, населенная гротесками, сменяла другую, и Кевину в который раз начинало казаться, что это все — нескончаемый дурной сон. А может, он превратился в призрака, обреченного вечно блуждать по городу, который ненавидит.

Над головой хлопнули ставни, и Кевин прыгнул вперед, уклоняясь от потока мочи. Пока дошел до конца проулка, пришлось еще раз проделать это упражнение, но других опасностей не встретилось. Возможно, он совершил ошибку, и стоило направиться в Тьмутень или Грязноводье. Бандитские капитаны старались присматривать, чтобы у них "дома" все было тихо-мирно, и справлялись с этим куда лучше беспомощной стражи, хотя сейчас, когда город переполнили беженцы, подыхающие от голода и готовые на все, в Сюляпарре не осталось безопасных мест.

Все еще давясь злобой, Кевин прошел под аркой в конце проулка и оказался у храма Кротчайшего Агнца.

Паперть Агнца была самым мерзким местом Брюха: здесь нищие собирались десятками — безногие, безрукие, уроды, подлинные и мнимые слепые; изувеченные солдаты показывали культи и страшные шрамы. Днем на паперти велась торговля съестным и скарбом, а сейчас тут торговали своим мясом бляди, такие отвратительные, что их с трудом можно было отличить от попрошаек.

Чокнутый проповедник в рубище, сквозь которое просвечивала бледная плоть, залез на перевернутую бочку и завывал оттуда о грядущем конце света. Кучка изможденных, оборванных людей внимала бредням, выказывая согласие стонами и воплями. Женщина колотила себя в костлявую грудь, как заведенный, мотал головой старик, какой-то безумец бился неподалеку башкой о стену. Прохожие останавливались послушать, одни задерживались, другие спешили дальше.

Проповедник обещал ад на земле, пришествие демонов, воцарение Темного Владыки, который будет править миром с древнего престола сюляпаррских принцев, окруженный свитой самых страшных грешников и чертей. А то, что прошлой ночью налилась кровью луна — знак, что врата Преисподней уже готовы разверзнуться.

Кевин внимал бреду пару минут, просто для развлечения, потом усмехнулся и двинулся вперед.

Он не понимал, почему этих болванов пугает конец света — их жизнь, как и его, гаже стать не могла. Ад на земле уже существовал, и они все копошились в нем, как навозные личинки в куче дерьма. Кевину случалось видеть демонов, и те были не более омерзительны, чем мелькавшие вокруг рожи — обгорелые, без носа, без ушей, с бельмами, наростами, искаженные алчностью, голодом и страхом.

И какая им, к черту, разница, кто сидит на троне, Темный властелин или пахнущий духами Картмор? Они-то все здесь, и ни тому, ни другому, до них дела нет.

А может, конец света давно наступил, но никто не заметил, и жизнь продолжилась себе, как ни в чем не бывало?

Кто-то осмелился схватить его за рукав, прервав жужжание назойливых мыслей-мух. Тощий старикашка в выцветшей рясе, должно быть, еще один проповедник. — Ты проклят, — каркнул старик. Его правый глаз покрывала катаракта, левый светился безумием. — Скажи мне что-то, чего я не знаю, — посоветовал Кевин, толкая его в грязь. — В твоих жилах течет ночь! — вещал неугомонный старикашка из лужи, но Кевин уже шел дальше. Мрак сгущался. Скоро даже самые отчаянные обитатели Брюха уползут в свои норы, а бездомные забьются по углам, чтобы жаться друг к другу и молиться — отсыпаться придется днем. Ночные твари, которых редко видели в богатых кварталах, облюбовали трущобы, и плохо приходилось тому, кого они застигали врасплох. Кевин ускорил шаг — так, слегка. Его сапоги уже месили грязь проулка Святой Надежды, когда вечер прорезал женский крик. Удивляться тут было нечему, Брюхо как-никак, и все же Кевин остановился и прислушался. Вопили совсем рядом, со стороны Каменщиков, откуда только что доносился звон копыт по мостовой и грохот колес. Видать, грабят или насилуют какую-нибудь дуру. Вот и повод сорвать на ком-то злость, а может, чем черт не шутит, он поймает известного бандита и ткнет этим в нос Капитану. Женщина снова закричала, призывая на помощь, и было в ее крике что-то, от чего продирал мороз по коже.

Кевин высвободил свой фламберг из ножен, и, держа оружие наизготове, медленным шагом преодолел остаток пути. Дойдя до последнего здания проулка, прижался плечом к стене, осторожно заглянул за угол — и со свистом втянул воздух.

На широкой улице, ярдах в десяти, остановилась, накренившись, карета — колесо угодило в узкую канаву. Один из коней упряжки валялся мертвый на дороге, от вспоротого брюха поднимался пар; другой с истерическим ржанием бился в постромках, удерживаемый на месте весом павшего собрата. У кареты стояли двое. Женщина — причудливое видение в светлом бальном платье и с мечом в руках — рисовала клинком полукружья, защищая себя и спутника, и кричала, высоко и отчаянно. Мужчина будто окаменел, прижавшись к распахнутой дверце. А перед ними извивалось, покачивалось, струилось нечто, оживший сгусток ночи. Его щупальца тянулись к парочке языками черного пламени. Кевин сразу вспомнил ту далекую, счастливую и ужасную ночь, когда видел создание, подобное этому. Но и оно было куда меньше твари, нависавшей над двумя тонкими фигурками, словно обретшая плоть гротескная тень великана.

Про таких даже в кабаках врали, лишь упившись вусмерть. Пульсирующий столб живого мрака дотягивался до верхних окон окрестных двухэтажных домов. Очертания плыли, дрожали, меняясь на глазах. Мало что могло пробрать Кевина Грасса, но сейчас он таращился на пришельца из самой преисподней, как последний болван, замерев, забыв дышать. Чего оно ждет? подивился Кевин. Почему не нападает? Такую громадину не мог напугать короткий узкий меч, которым неуклюже махала бабенка. Будто в ответ на его мысли, черные отростки обвили запястья женщины. Она дергалась, но не могла освободить руки, воспользоваться клинком. — Филип! — взвизгнула она. — Филип! Ее спутник наконец-то ожил. Блеснула сталь, и щупальца перерубил мощный удар. Мужчина обнял женщину за талию, поддерживая, в его левой руке — кинжал. Филип?!.. Они были далеко от него, фигуры-призраки в сумраке вечера, но в их облике чудилось нечто знакомое, и этот голос… "Филип!" именно так кричала девушка в той, другой, невозвратной жизни. "Филип!" Оба стройные, темноволосые; он, похоже, левша…

Лунный свет упал на лицо мужчины, и Кевин, как завороженный, вышел из укрытия, сделал несколько шагов вперед. Филип и Дениза. Может, он и впрямь заснул на ходу, и разум играет с ним злую шутку? Это объясняло чудовище, слишком большое, чтобы быть реальным… И их присутствие здесь, на грязной улице, огибавшей трущобу. Та ночь ему снилась не раз… Стало жарко, несмотря на холод осеннего вечера. Кровь потекла из прокушенной губы, в ушах гремел стук сердца. Кевин сжал рукоять меча до рези в суставах, уже зная, что не уйдет отсюда, пока кого-нибудь не прикончит. Ярость и боль грызли изнутри, как бешеные псы.

Темная тварь начала медленно поворачиваться, привлеченная новым движением. Но заинтересовал ее не Кевин. В паре шагов от кареты валялся лицом вниз человек, которого Кевин — и тварь — заметили лишь сейчас, когда тот пошевелился и застонал. Мужчина приподнялся на четвереньки, помотал головой, медленно, очень медленно огляделся вокруг, явно не понимая, где он и что с ним. Встал на ноги, покачиваясь.

Луна серебрила розы дома Картморов на его плаще, освещала чеканку на ножнах. Гвардеец. Наверное, слетел с коня или запяток кареты, потеряв сознание от удара. Теперь очнулся — себе на зло. — Гарт, на помощь! — крикнула Дениза. А Гарт увидел чудовище. Тварь заскользила к нему, неспешно и, несмотря на свой размер, бесшумно, а он стоял и смотрел. И смотрел. И смотрел.

Кевин хотел крикнуть — предупреждение, ободрение, сам не знал, — но горло словно ссохлось. Слишком жуткой была эта противоестественная тишина — даже Дениза заткнулась; жуткой — неотвратимость, с которой смерть приближалась к замеревшему от ужаса человеку. Но больше всего леденило чувство, что нечто подобное он уже наблюдал, застыв, как сейчас, букашкой в темной смоле.

На поясе Гарта висел меч, и мужчина наконец-то потянулся за ним, ни на миг не отрывая глаз от твари. Медленно, как в полусне, нащупал рукоять. Нависший над ним столб мрака чуть отклонился назад, черное тело прорезала широкая щель — то начал раскрываться огромный рот.

Меч Гарта был уже на свободе, когда тварь сделала бросок. Гадина не слишком поворотлива, отметил для себя Кевин. Гарт успел бы ударить ее или отскочить, если б не лишился присутствия духа. А может, он еще не пришел в себя… Так или иначе, мужчина даже не занес оружие для удара, когда чудовищная пасть накрыла его, сомкнувшись по линии лопаток.

Если Гарт успел крикнуть, вопль утонул в чреве твари, и единственным звуком стал тошнотворный хруст костей. Кровь хлынула по телу, задергались в последней пляске ноги, а тварь так и застыла, просто держа добычу во рту. В узких прорезях ее шести глаз, нацеленных на парочку, мерцал багровый огонь. Сейчас или никогда. Лучше бы никогда… Но Кевин уже бежал вперед, меч — в правой руке, кремневый пистоль — в левой. И вновь зашевелилась тварь, и вновь ее интересовал не он — на сей раз, она двинулась наперерез Филипу и Денизе, наконец-то попытавшимся ускользнуть. Тело Гарта все еще свисало у чудовища изо рта, болтаясь, как маятник, поливая мостовую кровью. Кевин был уже близко к черной туше, когда разрядил, не замедляя бега, свой пистоль. Ответом ему стал жалостный, высокий стон и фонтан жаркой влаги, брызнувшей в лицо и на одежду. Кевин швырнул пистоль в тварь, метя в рану, перехватил свой бастард обеими руками. Обрушил его на чудовище с силой, утроенной яростью, как будто врагом ему было это создание, а не те двое, чье присутствие он ощущал рядом, во тьме. Могучий удар высек из мостовой сноп синих искр — тварь же ускользнула в последний миг. Проплыла мимо, так близко, что Кевин вдохнул ее запах — запах тухлой воды, а развернувшись, поскользнулся на слизи, след которой тянулся за гадиной. Уползла тварь недалеко. Остановилась и повернулась, бесшумная и грозная. Теперь глаза-прорези смотрели прямо на врага. Сияние их то вспыхивало сильнее, то затухало, как пламя на ветру.

Наконец-то обратила внимание, гадина, с мрачным удовлетворением подумал Кевин. Встретил багровый взгляд и как будто прочел в нем то чувство, что жгло и его самого. Голод.

Тварь выплюнула тело Гарта — на мостовую оно рухнуло уже без головы, с изъеденными, изорванными плечами. Углы и без того широкого рта, подобного разрезу, поехали в стороны, по краям пробежало волнообразное движение, как будто тварь должно было вот-вот вырвать. Пасть начала раскрываться, медленно и неотвратимо, пока не распахнулась так, что казалось, дальше некуда — а потом еще. Теперь то был огромный черный провал, в котором метались едва различимые силуэты. И он продолжал расти. Она что, выворачивает себя наизнанку? Кевин хотел знать, кто сошел с ума, он сам или мир вокруг. Он был уверен лишь в тяжести оружия в руках. А перед его глазами, тварь раскрылась, распустилась чудовищным черным цветком — лепестки-губы, тычинки — склизкие, клыкастые, узкие головы, десятки лязгающих зубами голов. Их гибкие длинные шеи извивались подобно змеям. Кевин невольно отшатнулся. Вовремя — чудовище скользнуло ближе, нагнулось, отвратительные головы его метнулись к добыче. Челюсти клацнули у самого лица, обдав убийственным смрадом. Красные злобные глазки, рыла летучих мышей…

Отчаянный взмах клинка — и две башки упали на мостовую, срубленные с шей-отростков. Это сделало чудовище осторожнее, но головы продолжали нападать, пытаясь уклониться от лезвия и добраться до плоти. Кевин отступал, не давая подойти слишком близко.

Он орудовал оружием как безумный, отбивая атаку за атакой. С одной стороны, с другой, прямая "в лоб"…

Ему б десять клинков — и десять рук… Но имелось только две. В правой — меч, в левой — баклер. Маленький щит помогал обороняться — острый край даже снес башку со змеиной шеи — пока одна из гадин, впившись зубами в железо, не вырвала баклер из хватки. Тогда пришел черед кинжала.

Спину жжет пот, мгновения как часы…

Мир свелся к этим проклятым гибким мерзавкам, так и мелькавшим перед глазами. Еще несколько голов упали на землю, но их было много, слишком много, и Кевин знал — скоро до него доберутся. То одна, то другая прорывалась сквозь защиту. Зубы подрали куртку, звякнули о нагрудник, оцарапали ногу.

Головы блестят слизью, льется пеною слюна…

Вот-вот удача оставит его. Он на миг ослабит бдительность, потеряет терпение чудовище… Однообразная игра в "сруби башку" превратится в веселую "урви кусок мяса побольше". Кевин сдохнет здесь, сожранный живьем. Поделом — за глупость. А Филип с Денизой забудут о встрече назавтра. Вместо того, чтобы опять отступить, он бросился вперед в отчаянном рывке, прямо навстречу тварям. В последний момент упал на колени, уберегая лицо. Темная голова ударила в плечо, другая пронеслась над ухом, рядом дергались скользкие гибкие тела. Меч, который Кевин поднял перед собой, прорубил ему путь сквозь нескольких тварей, с силой резанул по месту, где соединялись их шеи. Твари заметались в панике, а когда попытались сжать врага в смертельных объятиях, Кевин уже отскочил назад, лишившись только куска плаща да чувства обоняния, и обретя пару-тройку царапин. Головы чудовища, что росли рядом с этой новой раной, бессильно поникли, движения остальных чуть замедлились. Черная жижа струилась на землю из глубокого разреза, из кровавого кратера на боку. Но атаки продолжались, а второй раз Кевин этих гадин врасплох не застанет.

Нужен план, понял он, продолжая методично работать мечом. Или его подобие. Атаковать надо, пока не вымотался. Заставить башки отпрянуть, а потом метнуться вправо, полоснув сверху-вниз по боку…

Лодыжку сжал стальной захват, и Кевин запоздало вспомнил про щупальца. Земля ушла из-под ног.

От удара о мостовую вышибло дыхание. Перед глазами мелькнуло звездное небо, а затем сверху обрушилась черная лавина.

Жизнь ему спасло то, что в падении чудом не выронил меч. Вскинул клинок перед собой — и чудовище, швырнувшись на жертву, само себя насадило на острие.

Адская боль пронзила руки, плечи, спину. Кевин зарычал — и, невероятным напряжением всех мускулов, удержал на весу ту часть туши, что давила на клинок. Его сила, хотя бы она не предала его, не позволила рукояти прибить Кевина к земле. Яблоко навершия стукнуло меж ребрами — и только.

Черная кровь лилась по клинку и рукам, вокруг клацали пасти… Но вместо того, чтобы разорвать жертву на части, чудовище и его головы дернулись вверх, убегая от боли.

Руки едва не вырвало из суставов — меч застрял крепко. Сила рывка приподняла Кевина в воздух. Затем его снова приложило о камни, а меч, свободный, остался в правой руке.

Кевин приподнялся на локте, готовый защищаться. Чудовище нависло над ним, чуть выше, чем он мог дотянуться клинком, а щупальце все так же тянуло за ногу, не давая подняться. Длинношеие тварюги пришли в себя и рвались к живому мясу. Истекали слюной, хрипели, бешеные глаза горели жаждой. Сквозь гул в ушах и злое шипение донесся высокий голосок. — Бежим, Филип, давай же! Милая Дениза! Твари, еще помня силу его ударов, действовали осторожно, но Кевин знал, смерть — дело мгновений. Новое щупальце выползло из огромного тела и влажно скользнуло по ноге. Краем глаза он заметил фигуру мужчины, метнувшуюся к чудовищу. Как тогда. Кевин отвлекся — лишь на миг, но этого оказалось достаточно. Одна из тварей увернулась от клинка, стальные зубы впились в незащищенное бедро. Не сдержав крика, он дико махнул мечом. Отрубил твари башку — и другая ударила в грудь. Зубы оставили глубокие полосы на металле кирасы. Твари атаковали с новой яростью, даже не заметив, как рядом выросла стройная фигура в черном. В руках Филипа блеснул тонкий бальный клинок, с размаху впился в темный бок чудовища… И раскололся с жалобным звоном. У этой твари почти непробиваемая шкура, с усталым отчаянием понял Кевин. Уязвимы ее "пестики" и нутро, и с близкого расстояния пистоль смог проделать в шкуре дырку, но… — РАНА! — прохрипел он.

Кевин не знал, понял ли его Филип. Молодой Картмор уклонился от рванувших к нему морд и исчез из вида.

Где-то валялся меч бедняги Гарта. Хорошо бы Филип пошел за ним… Скорее, сбежал.

А Кевину хватало забот с тварями. Они возникли одновременно, справа и слева, и он убил первую и спугнул вторую. Еще одна взрезалась в нагрудную пластину — а затем метнулась к лицу, и он заглянул вглубь ее огненных глаз. Сверкнули клыки. В следующий миг вся туша отпрянула назад с пронзительным ревом, увлекая головы-пестики в темное небо. Из раны, оставленной на теле выстрелом, торчал меч, а на рукоять меча навалился Филип. Клинок медленно погружался в плоть. Несколько тварей метнулись к новому врагу, но он упал на колени, не выпустив оружия, и они пронеслись над ним. Кевин перерубил щупальца, сжимавшие его ногу, и встал. Мир заплясал перед глазами, а когда зрение прояснилось, склизкие твари снова скалили на него зубы, а горло Филипа сдавливало щупальце. Картмор безуспешно пытался отодрать жестокую удавку, его лицо потемнело, он хватал ртом воздух. Что ж, пусть поволнуется. Кевин смотрел на тварь, как волк на загнанную добычу, в предвкушении, улыбка дергала губы.

Чудовище с воем качалось из стороны в сторону, кровь потоками лилась из двух глубоких разрезов; головы на длинных шеях метались в панике, обезумев от боли, неуклюжие от ран. Кевин двинулся вперед. Три головы пытались атаковать его, но он небрежно срубил их одним движением меча.

Еще шаг — и Кевин рядом с монстром. Клинок взвился в небо, со свистом рассек воздух, обрушился на прочную шкуру — ничего. От второго удара у Кевина заныли руки, а на теле гадины появилась кровавая трещина. Крик ярости и торжества вырвался из его груди, и он ударил снова. Рядом, Дениза подобрала то, что осталось от сломанного клинка, перепилила душившее Филипа щупальце. После того, как Филип рухнул навзничь, задыхающийся, но свободный, сама схватилась за рукоять Гартова меча и нажала на него, крича от напряжения. Под ее весом оружие медленно, но верно вошло в плоть до самой гарды. Кевин продолжал кромсать шкуру чудовища. Твари теперь едва дергались, и губы-лепестки скрыли их, закрываясь. Чудовище принимало первоначальный облик. Когда Кевин вонзил острие меча в пробитую брешь и хорошенько нажал, по черной туше прошла судорога. В шести кровавых глазах в последний раз вспыхнуло пламя, последний стон пронзил ночь. В финальном рывке, чудовище вытянулось в полный рост, чтобы всем телом швырнуться на врага. Кевин выпустил рукоять меча и метнулся прочь. Он убежал недалеко.

II.

Когда он выплыл из тьмы беспамятства, первым ощущением была боль в ногах. На них давило что-то тяжелое. Чудовище, вспомнил Кевин. Раз он жив, значит, оно мертво.

Напрягая остатки сил, он высвободился из-под туши и только тогда разомкнул веки, слипшиеся от крови. Чудовище выглядело дохлее некуда — кусок искромсанного мяса.

Кевин с трудом поднялся на предательски дрожавшие ноги. Ожившее тело уже горело от ушибов, царапин и укусов. На поясе не было привычного веса, он чувствовал себя голым. Мой меч, мой меч остался в чудовище.

— Ну у тебя и видок!

Кевин резко обернулся, и одну боль сменила, затмевая ее, другая. Филип. Смеющиеся глаза, мягкие волны темных волос, и эта его проклятая вечная полуулыбка, даже сейчас игравшая на губах молодого Картмора — как будто он не лежал совсем недавно на мостовой, задыхаясь, не жался в ужасе к дверце кареты. Он совсем не изменился. Если Кевин заматерел, огрубел за эти два года, то Филип выглядел таким же юным и беззаботным, как раньше.

В руке Филипа смолил факел, должно быть, взятый из кареты, как и меховая накидка, в которую сейчас зябко куталась Дениза. Даже в таком неровном свете было заметно, что молодая женщина дрожит. В пышных мехах она выглядела особенно хрупкой и уязвимой.

Мерзавец и сучка.

— Грасс, это… в самом деле вы? — прошептала Дениза.

— Конечно, он, разве ты знаешь других таких? — весело подтвердил Филип. Он окинул Кевина критическим взглядом. — Тебе надо выкупаться.

Кевин выжал из одежды немного крови. Он был весь покрыт ею — темною монстра, и своей собственной.

— Уже.

— И перевязать раны. Любовь моя, позвольте взять ваш шарфик. Совсем как в старые добрые времена, не правда ли?

Кевин с отвращением взглянул на протянутую ему полосу воздушной ткани. Принимать помощь от этих людей было хуже, чем терпеть укус чудовища, но рана на бедре не переставала кровоточить. Он взял тряпку и наложил повязку потуже. До Красного Дома сойдет. Вытащить меч в одиночку также будет трудновато. В предсмертном падении тварь вогнала в себя все три с небольшим фута стали.

На пару с Картмором они умудрились перевернуть тушу. Кевин ухватился обеими руками за длинную рукоять, Филип — за крестовину. Вместе они освободили клинок до половины.

— Дальше я сам, — Кевин тянул меч на себя, пока плоть чудовища, влажно чмокнув, не выпустила его окончательно. Картмор все еще стоял рядом и Кевин подвел острие "бастарда" к его подбородку.

Дениза ахнула, но Филип не перестал улыбаться. Кровь стекала по волнистому лезвию, капала на белый кружевной воротник, на черный дублет.

— Ну и встреча, не правда ли? — в темных глазах было выражение почти мечтательное. — Кто бы мог подумать! Это судьба.

Судьба… Кевину показалось — он слышит хриплый хохот этой старой злобной суки. Она опять сделала из него дурака. Но если судьба привела его сюда, остальное — собственная вина. Он оскорбил сына и невестку правителя страны. Глупо. Спас им жизнь. Вдвойне глупо.

Ярость, управлявшая его рукой, притихла, оставив горькое послевкусие. Он молча опустил меч, вытер полой плаща и убрал в ножны.

— Полагаю, мы должны тебя поблагодарить, — заметил Филип небрежным тоном. — Хотя, коли подумать, ты лишь выполнял свои прямые обязанности. Ты ведь теперь Ищейка, да? Я узнаю плащ.

Неужели его не бесит, что он вновь обязан жизнью презренному врагу? Кевин имел все причины злорадствовать. И все же Картмор опять заставил его почувствовать себя комком дерьма, прилипшим к нарядному сапогу. — Моя обязанность — ловить тех, кто преступает закон, а не спасать глупцов, которые путешествуют по ночам без охраны.

— Ты обо мне слишком дурного мнения. Перед каретой скакали гвардейцы с факелами, кучер был при оружии, даже на запятках вместо лакея ехал бедный Гарт. Не знаю, что случилось с кучером, может, сбежал, может, оказался в брюхе чудовища, но двое верховых умчались, как только оно появилось.

Дениза топнула туфелькой по уличной грязи. — Когда мы вернемся домой, вели бросить их в темницу. Их должны повесить за дезертирство с поста!

— Коли у них хватило ума сбежать, хватит ума и не показываться нам на глаза. Подозреваю, что к утру обоих уже не будет в городе. Тем лучше — на их месте я бы тоже пришпорил коня.

— Думаю, в этом никто не сомневается, — согласилась Дениза ядовито. Она с вызовом взглянула на мужа, прежде чем послать Кевину чарующую улыбку. — Прими и мою благодарность. Ты вел себя как подобает мужчине и дворянину. Рада узнать, что они еще остались в этом городе.

Кевин мечтал загнать комплименты назад ей в глотку, вместе с зубами. Я мог бы сейчас стоять и смотреть, как их поедает чудовище, подумалось безнадежно.

— Он действительно был великолепен и получит награду. С чудовищами Грасс всегда лучше умел обращаться, чем с людьми, — Филип похлопал себя по поясу, скорчил недовольную гримасу, услышав жалкое звяканье полупустого кошелька, и, немного подумав, стянул с пальца кольцо с драгоценным камнем. Рубин поймал свет факела и вспыхнул, как сердце огня. — Держи задаток.

Кольцо очертило в темноте сверкающую дугу.

Кевин не шевельнулся, даже когда драгоценность упала в грязь у его ног.

Они стояли и смотрели друг на друга в молчании, а вокруг плескался мрак.

— Может, ты хочешь поцелуй прекрасной дамы в качестве награды? — предложил наконец Филип небрежным тоном. В его взгляде плясали огоньки из той же преисподней, откуда вылезло чудовище. — Дениза, вы так восхищались подвигом нашего друга, что, должно быть, не откажетесь его поцеловать.

Порождение тьмы, которое едва не проглотило их всех, еще остывало у его ног, а Картмор уже приступил к своим играм. Кевин смотрел на красивую, самовлюбленную физиономию и думал, что убил не ту тварь, какую следовало.

— Не откажусь! — Дениза вскинула подбородок и отважно шагнула вперед. Ее кулачки сжались, на лице было такое выражение, словно она собиралась прижаться губами к личинке-трупоеду. Кевин прекрасно понимал — и разделял — ее чувства. — Я давно не целовала настоящего мужчину.

Он подождал, пока она подойдет вплотную. Прижал к кирасе, вымазанной кровавой жижей, а потом отшвырнул. — Шлюх я оставляю тебе.

Леди Картмор упала в объятия подхватившего ее супруга, и, тут же вырвавшись, принялась с омерзением отряхивать накидку и лиф платья, заляпанные красным. — Наглец! — потом напустилась на мужа, в черных глазах — молнии. — И ты спустишь ему это?!

— Мне кажется, червям на сегодня хватит еды, — невозмутимо ответствовал Филип. — Я не собираюсь служить им сладостным десертом. Никто не любит животных больше меня, но даже у этой любви есть границы.

Злость исказила тонкие черты Денизы. — Вам стоит так и ходить, сударь, с пустыми ножнами! — она шипела как сердитая кошка. — Меч вам ни к чему. Женщина оказалась отважнее вас!

Филип пожал плечами. — А почему бы и нет, моя дорогая? Многие недооценивают прекрасный пол, но меня в этом не обвинишь. Думаю, тетя Вивиана обратила бы монстра в бегство, вооружившись лишь молитвой и поварешкой. К тому же, вас вдохновляла любовь ко мне, а это я могу считать своей заслугой.

— То-то вас ничто не вдохновило! — Казалось, Дениза сейчас и царапаться начнет.

Кевину склоки парочки осточертели еще в те времена, когда они с Картмором играли в друзей. Нагнувшись, он выдернул из чудовищной туши торчавший в ней меч Гарта и протянул Филипу, рукоятью вперед. — Вот тебе оружие, пригодится. А может, лучше отдать его Денизе?

— Я понесу его для нее, — подмигнул Филип, принимая меч. Легкомысленный тон врага бесил больше, чем любые издевки. Как он смеет улыбаться, как может? Или это опять притворство? — Прощайте, лорд Картмор, — Все мускулы напряглись как перед схваткой. — И молитесь, чтобы мы не встретились вновь.

— Отчего же. Буду ждать с нетерпением. — Слова прозвучали мягко, так, словно не были угрозой.

Стоило сделать шаг назад, как его окликнула Дениза.

— Постойте! Проводи нас, — она заговорила совсем по-другому. — Я хорошо заплачу, обещаю. Деньгами, я имею в виду.

Чудовище здорово напугало ее, коли она готова терпеть мою компанию. — Как справедливо заметил лорд Картмор, я должен выполнять свои прямые обязанности. В данный момент, они заключаются в том, чтобы явиться в распоряжение моего командира, и я немедленно отправляюсь, куда следует.

— А если появятся еще чудовища? Или бандиты?!

— Вы под защитой вашего отважного мужа, — процедил Кевин.

Маленький ротик сложился в возмущенное "О".

— У нас остался конь, мы быстро доскачем домой, — попытался успокоить жену Филип. Он обнял ее за плечо, но Дениза скинула его руку.

— Ты не можешь бросить нас здесь! — настаивала она. — Филип, прикажите ему!

Кевин отвесил парочке небрежный поклон и зашагал прочь. — Значит, еще увидимся! — донесся вслед голос бывшего друга.

— Вы будете наказаны за неподчинение! — это была Дениза.

Всю дорогу до поворота Кевину казалось — он ощущает спиной их взгляды. Он ни разу не обернулся.

III.

06/10/665

Филип спал, и сон его был темен. Они опять пришли к нему, окружили: причудливые тела, неземные глаза. Крошечные и бесконечные, как тоска, прекрасные, отвратительные, и просто иные, они тянули к нему лапы, руки, клешни, полосы тумана. Лишь безумный Творец в агонии кошмара мог дать жизнь подобным созданиям.

Чудовища смотрели на него в ожидании. И когда это стало уже невозможно выносить, из груди рванулся наружу крик — чтобы обратиться безмолвным содроганием тишины. В этом ночном мире, где дурные сны обретали плоть, Филип был лишь призраком, и сама тьма глядела в его нагую душу.

Он проснулся еще затемно. Лицо склонившейся над ним Денизы смотрелось светлым пятном во мраке. — Вы стонали во сне. Опять. Надеюсь, вы видели там не леди Аннери.

Его била дрожь. — Всяких… мерзких гадин.

— Значит, не ее одну? — уточнила Дениза. — Не бойтесь, здесь ваша любящая жена, и она вас защитит, — В ее голосе звучала ирония.

— Да, она здесь, — Он притянул ее к себе, и она не сопротивлялась.

— Вы дома, в безопасности, — пробормотала Дениза, вновь погружаясь в сон. Пока не сомкну глаз, подумал Филип. Но ощущать рядом тепло ее тела было успокоительно.

Он долго лежал, борясь с дремотой, прислушиваясь к мерному дыханию жены. А потом пришли воспоминания, прогоняя сон без остатка. Встреча в темноте слишком ярко напомнила о прошлом, и он вновь видел перед собой своих друзей. Угрюмого, гордого Гидеона, всегда веселого Полли. Добрую и немного грустную улыбку Фрэнка, волчью физиономию Кевина.

Филип прикусил губу, стараясь не думать, не вспоминать. Кошмары были слаще.

IV.

Остаток ночи Кевин провел в плену кошмаров. Ему снилось, что Филип мертв, и да, это был дурной сон, потому что погиб тот не от его руки. Дениза тоже оказалась среди покойников, и Делион, даже Офелия и Гвен. Он видел надгробия их могил, а потому очень удивился, когда встретил старых знакомцев в дворцовом саду, куда его перенесла странная логика сна. Гуляя по тенистым дорожкам, они выглядели счастливыми, полными жизни, такими, какими он их помнил. И тогда Кевин понял, что перепутал — это он давно умер, а не они.

Проснулся он по привычке затемно. Из-за тонкой перегородки долетал богатырский храп соседа, Крошки.

Обрывки кошмаров липли к Кевину, пока он приводил себя в порядок в своем закутке. Чудовища, смех, тошнотворный запах роз.

Первым делом он проверил, не воспалилась ли рана, но отек спадал, а плоть вокруг была нормального цвета — что ж, на нем всегда все заживало, как на собаке. Кевин надел штаны, натянул сапоги, не обращая внимания на ноющую боль в ноге, сбрил, в тусклом свете сальной свечи, выросшую за ночь щетину. Лицо, белое пятно в служившем зеркалом медном блюде, он едва узнал. Глаза как у загнанного зверя, увидишь, не мудрено и испугаться.

Даже холодная вода из кувшина, которой Кевин ополоснулся, не до конца смыла послевкусие ночного бреда.

Он взял тренировочный меч, и, как был, все еще без рубашки, сошел вниз по лестнице и во внутренний двор. Сегодня он нуждался в привычном ритуале, как никогда.

Во дворе встречали лишь зябкая тьма и предупреждающий рык из будки, где жила чертова псина Бордена.

Стараясь щадить ногу, Кевин обрушил на пелл град ударов, с таким неистовством, будто в сучковатом бревне, вбитом в землю, воплотились все Картморы, какие ни есть. Он заставлял дерево стонать, а вокруг во мраке кружились призраки и следили за ним пустыми глазами ночи, насмехаясь над его бешенством и болью.

Чудовище… Филип, Дениза… Какое дикое совпадение потребовалось, чтобы встретиться с ними вновь? Чтобы события той ночи повторились, искаженные в кривом зеркале настоящего?..

Прошло немногим больше двух лет с тех пор, как Кевин оставил прошлую жизнь позади, но иногда казалось, что целая вечность. Даже ненависть его стала как старая рана, которая все еще ноет, но к которой настолько привык, что не вспоминаешь, пока случайно не заденешь. Теперь она открылась вновь и засочила гноем.

Удар за ударом, выпад за выпадом… Он не замечал, что занялась заря, пока три скрипучих гудка не оповестили о приближении утреннего построения.

Кевин ополоснулся дождевой водой из большой бочки, растерся докрасна куском дерюги, и поспешил к себе наверх.

Когда он спустился в холл, полностью экипированный, остальные ищейки уже понемногу подтягивались на утреннее построение. Капитан Роули расхаживал перед неровным строем точно генерал, осматривающий войско накануне сражения. С утра пораньше вид большинства бойцов оставлял желать лучшего — опухшие физиономии, мутные глаза. Этой ночью, как и обычно, Ищейки много пили и мало спали. Последним, как повелось, в ряд встал Нюхач, за что получил удар жезлом от Капитана.

Нюхач, всхлипывая, тер тощее предплечье, кто мог, принял боевой вид, и Кэп приступил к утреннему представлению. — Красавчик, чего так разрядился, на бал собрался? Крошка, проснись, или я тебя разбужу. Постарайся принять осмысленный вид, а то возьмем на твое место быка — силы еще больше, а в глазах хоть какой-то ум светится. Нюхач, еще раз опоздаешь, лишишься зуба, — Кэп прокашлялся и отхаркнул на пол желтоватую струю слюны. — Итак, за дело, — Он развернул список с заданиями на сегодня. — Большой Симон совсем обнаглел. Ему показалось мало, что он ограбил и порезал немало достойных горожан, теперь он осмелился напасть на слугу лорда Свитина, когда тот шел по поручению хозяина. Люди Его Лордства пытались найти мерзавца, но безуспешно. Так что заграбастать его придется нам. Что скажешь, Старик?

Крепкий седовласый мужчина важно огладил длинные усы, готовясь в очередной раз удивить всех своим знанием городского дна. — Симон — опасная дубина, чуток до семи футов не дорос, и силен, словно бык. У него всегда при себе длинный нож, другого оружия он знать не желает, но кулаки его будут пострашнее. Ежели мы должны его сыскать, надобно держать караул у дома его новой милой, Синеглазой Жиль с улицы Медников, — Старейший и опытнейший из Ищеек поучал остальных со сдержанным самодовольством. — А чтобы вернее было, пошлем одного из наших зайти к ней пару раз, ближе к вечеру. Жиль стирает и штопает белье, вот как повод и сойдет. Кто-нибудь из соседей сразу донесет Симону, тот придет поучить ее уму-разуму — все знают, он ревнив до дури, — тут-то мы его и словим. Только надобно посадить в засаду пару хороших бойцов, а то как бы не вышло, что мы медведя за ухо поймаем.

— А я думаю, он затаится в какой-нибудь норе, — засомневался Капитан. — Уже должен знать, что его ищут люди Лордства.

— Ежели б у него была голова на плечах, так бы и сделал, — с бесконечным презрением ответил Старик. — Но там медный котел, впрямую как у нашего Крошки.

Огромный Крошка, стоявший справа от Кевина, был так же злобен, сколь силен и туп, но реплику старшего проглотил безропотно.

— Что же, сделаем, как ты говоришь, — согласился Капитан. — Караулить будете посменно, по три человека. Я еще пораскину мозгами, кого отправить.

— Пойду я! — Комар выскочил из строя, дрожа от переполнявшего его рвения. Рядом с нависавшим над ним гигантом Крошкой, щуплая фигура недоростка Комара казалась совсем мальчишеской, но в его свирепой физиономии, изрезанной шрамами, с перебитым носом и пустой правой глазницей, не было ничего детского.

— А я и не знал, что командир у нас теперь ты, недоросток. — огрызнулся Роули. — Пойдет тот, кого назову я, — Он бросил взгляд вниз, на список. — Так, у почтенной госпожи Флеммель из Горобоу в погребе, кажись, что-то завелось. Советник Арлин из Магистрата лично попросил разобраться — все знают, что они с госпожой Флеммель близкие друзья, ближе уже просто некуда, — Кэп был, как всегда, в курсе последних сплетен, не хуже Старика. — Какая-то нечисть съела ее любимую кошку и мальчишку-прислугу, которого послали вниз за вином.

— Крысы, — изрек свой вердикт Старик.

— Крысы, большого мальчишку? — усомнился Комар.

— У Чертового моста я видел крыс размером с небольшую собаку, — пискнул Нюхач. — Они гнались за кошкой.

— Мы все их видели, — согласился Роули. — Но дом Флеммелей не у Чертового моста. И что-нибудь от мальчишки да осталось бы, не проглотили же крысы все косточки в один присест. Слуги госпожи обыскали погреб, но ничего не нашли, кроме паутины по углам, прочной, что твой крученый шелк. Лазали втроем с фонарями, да и то чуть не обделались, якобы жутко там, как в Тьмутени, хоть тут скорее в том дело, думается мне, что душонки у них — как у писклявых мышей. Что на это скажешь, Старик?

— Сбежали, и кошка, и мальчишка.

— Может быть и так… а проверить надо. Не можем же мы допустить, чтоб сударыня Флеммель завяла и ссохлась от расстройства, и достопочтенному Арлину пришлось искать другую бабу. Такую трагедь надо предотвратить во что бы то ни стало, — Роули почесал бородавку на подбородке, что означало высокую степень умственного напряжения. — Сделайте вот что. Одолжите какого-нибудь мелкого приютского ребятенка и обвяжите ему вокруг пояса длинную веревку, покрепче.

Это было уже что-то любопытное, какая-то придумка, достойная Кэпа. Кевин стал прислушиваться внимательнее.

— Измажьте мальчонку свежей кровью, да запустите в погреб. А сами ждите у дверей, и другой конец веревки в руках держите. Скажите мальчишке, как чего увидит, пусть дергает за веревку. А еще лучше, ежели тварь эта в него вцепится покрепче. Мальчишка завопит, или там веревка задергается, а вы их вместе поближе к дверям и подтащите. Ну уж тут не плошать — бежать и резать эту тварь, какой бы черт страшный это ни оказался.

— Прямо как рыбная ловля! Ну у вас и ум, Капитан, — Лью Доджиз, как всегда, не упустил повода польстить начальству.

Кевин усмехнулся про себя. Он мог представить десятки вариантов развития событий, заканчивающихся полным провалом. Одно несомненно — при участии тупых Ищеек, перепуганного вусмерть мальчишки, и оголодавшей подвальной твари, дельце обещало быть уморительным.

— Ну, а ежели ничего не получится, пусть тогда пастыри делают свое святошеское дело — прыскают святой водой да молитвы читают, — Капитан перевернул список. — Пройдемся по покойничкам… Молодого Ана Лашеза закололи в подворотне. Его милость лорд Лашез, дядя и опекун Ана, убит горем и жаждет знать, кто лишил жизни его племянника, — Роули обвел своих Ищеек многозначительным взглядом.

Рок Борден негромко кашлянул. — Я слыхал, что убийцы в городе уже и духу нет, — Физиономия бывалого солдафона была непроницаема. — Ах, вот как, — Красные свинячьи глазки Роули хищно блеснули. — Что ж, будем надеяться, дядюшку немного утешит то, что теперь не придется отчитываться перед племянником за наследство, которое он должен был передать ему через месяц.

На этом вопрос закрыли. Многие Ищейки подрабатывали на стороне, избавляя дядюшек от племянников и племянников от дядюшек, ревнивых мужей от счастливых любовников, а жен — от мужей. Слова Бордена на жаргоне Ищеек означали, что речь зашла о его работенке, и копать дальше нельзя. Кевину самому пора было уже подыскать очередной заказ. И когда он вновь пустит кровь расфуфыренному дворянчику, можно будет представить, что перед ним в корчах умирает кто-то другой.

Кэп перечислил еще несколько покойников, найденных со вчерашнего дня, но никто из Ищеек не взял на себя ответственность за эти трупы. — Ладно, по этим мертвякам держите уши востро. Далее. Какие-то вконец обнаглевшие злодеи забрались в особняк леди Маладер, и успели прихватить немало ценных вещей. Леди Гертруда предлагает хорошее вознаграждение, ежели мы исхитримся найти ее серебро и другие штучки. Я считаю, когда речь идет о такой достойной леди, мы должны зад порвать, а вернуть ей утраченное.

— Мы с Расом и Касом этим займемся, будьте спокойны, Кэп, — отозвался Алоиз Бриль с широкой улыбкой, а Рас и Кас пробурчали что-то в знак согласия.

Кевин не сомневался, что леди получит назад свои драгоценности. Дружки Раса и Каса в преступном мире, конечно же, придержали их в ожидании как раз такого предложения. Схема была хорошо проработана: Рас и Кас годами занимались таким "возвратом" награбленного, пока Роули не поймал их с поличным. Вместо того, чтобы отправить парочку на виселицу, он взял их к Ищейкам и под свое крыло. И уж наверняка за приличный процент от прибыли.

Следующей мишенью стал Кевин. — Похоже, Грасс, твои богохульники снова взялись за старое. Помнишь мертвяка в храме?

Он помнил, еще как. И, почти помимо воли, ощутил легкое возбуждение. То убийство, зверское и необычное, внесло приятное разнообразие в привычную череду поножовщины, грабежей и изнасилований. В нем ощущалось что-то дикое, безумное даже по меркам Сюляпарре, и Кевина совсем не удивило, что со странной историей еще не покончено.

— Опять кого-то зарезали в Святом Сердце?

— Нет, слава Богам — эй, а ведь это почти каламбур, мать твою! На сей раз они даже близко к Святому Сердцу не подошли — труп найден на Плеши. Но покойничка отделали почти как того, другого, так же отрезали язык, так же растянули руки и ноги, будто б крестом. Ну, увидишь. Работа виртуозная, сам господин Главный палач расплакался бы от умиления. Ставлю правое яйцо — а оно у меня любимое — что это расстарались те же молодчики. Вот только чтоб им, гаденышам, сразу начать с Плеши, мы бы особо к ним и не цеплялись.

Плешь была одним из тех странных, словно заговоренных мест, каких хватало в перенаселенной столице. Когда-то, пока город не захлестнул его, разрастаясь, это был перекресток трех дорог, где хоронили висельников, самоубийц и актеров. Сейчас Плешь из перекрестка превратилась в пустырь, но на ней так ничего и не построили. Вокруг лезли друг на друга меблирашки, где людей копошилось, как личинок в недельном трупе, а на Плеши расти соглашались лишь редкие сорняки. Подходящее место, чтобы сдохнуть.

— Похоже, труп валяется там аж с позавчерашней ночи. Стража нашла его прошлым вечером, во время обхода. Клянутся, что все оставили на месте, как я и велел, сможешь все осмотреть, как надо, — В прошлый раз, Кевину привелось увидеть лишь сам труп, уже в приемной суда, да бледно-розовые подтеки, въевшиеся в пол выскребленного начисто храма.

Кевина, направившегося к выходу, остановил рев Капитана.

— Грасс!!! Что за непристойная спешка, как воскликнул палач, когда осужденный издох от страха за пару шагов до плахи. Куда, ты думаешь, ты рванул?!

— Во дворец на бал, вы как думаете? — огрызнулся Кевин.

— Я же велел вам не ходить по одному! Ты, небось, воображаешь, что один сойдешь за троих, вот только мозгов твоих и на половинку Ищейки не хватит. Забыл, что ли, сколько народу будут рады пустить кровь одному из нас? Мы ведь не хотим, чтобы твоя престарелая мамочка потеряла такое сокровище! Откинет на радостях копыта, жалко же будет! — Кэп обвел своих людей пристальным взглядом в поисках жертвы — спутника для Кевина.

Ищейки демонстративно уставились себе под ноги. Кевин в который раз подумал, что они ведут себя еще более по-детски, чем щенки из Академии, — жалкое зрелище. Не пробовал кривляться только Крысоед. Спокойно ждал, когда Капитан вызовет его, единственного, кто как-то ладил с Грассом.

— Я бы составил компанию Кевину, если вы не против, Кэп, — предложил вдруг Лью Доджиз.

Кое-кто из Ищеек удивленно покосился на Ищейку, прозванного Красавчиком. В глазках Капитана сверкнуло подозрение, но сказал он только: — Ладно, идите вместе.

Сам Кевин хорошо знал, от какой навозной кучи веет этим запашком.

— Только проглотим чего-нибудь сперва, ладно, Кевин? — Красавчик смотрел на него так, словно они каждый вечер надирались вместе до чертиков в глазах. — На голодный желудок башка не варит.

Кевин. Теперь они зовут друг друга по имени, отлично.

— А при чем тут башка? Все знают, ты думаешь другим местом. — Под его холодным взглядом Доджиз переступил с ноги на ногу, но приторная улыбка прилипла к физиономии так, что не срежешь и ножом. Впрочем, не попробуешь — не узнаешь, и Кевина уже подмывало проверить это на деле.

Роули выдал последнее напутствие:

— Может, вдвоем вы справитесь с этой сложнейшей задачей, — нет, не узнать имена убийц, на такое рассчитывать было бы слишком нагло, я знаю, но хотя бы имя жертвы! А теперь прочь с глаз моих, дерьмомозглые, брысь, вон!

V.

Чтобы сжевать буханку хлеба, залив ее пинтой пива, много времени не требовалось, и вскоре они уже шли по направлению к Плеши.

Встречные провожали двух Ищеек неприязненными, настороженными взглядами. Стайка уличных мальчишек попробовала дразнить их с безопасного расстояния, но быстро рассеялась, как только Красавчик потянулся за мечом.

— Не знаю, чего хочет от тебя Капитан, — Доджиз был сегодня само дружелюбие. — На дознании никто не признал того мертвяка, даже Старик не помог, и Стража тоже… Правда, от этих недоумков толку всегда мало, они только и умеют, что резаться в карты да надираться с утра до ночи. По мне, так ты сделал все, что мог.

— Ну, коли ты так говоришь, — буркнул Кевин. Дальнейшую болтовню спутника он оставил без ответа. В конце концов, до Красавчика дошло, и он заткнулся.

Скрещенные пики заслонили им проход между домами, за которыми лежала Плешь. Двое из Городской стражи караулили тело и то, что Капитан называл "сценой преступления". Дурацкое выражение — коли уж так, сценой преступления можно было обозвать всю их прекрасную столицу.

Лицо молодого стражника имело нежный оливковый оттенок. От него несло страхом. — Вы кто такие? — рявкнул он, перехватывая оружие поудобнее.

Глаза старшего, потрепанного вида мужичка, сузились, в них отразилось узнавание. — Это псы Алого Генерала, — он выразительно сплюнул себе под ноги.

— А ты чего в штаны наложил, приятель? — как ни в чем не бывало спросил Красавчик у юноши.

Тот насупился, и, поколебавшись, старший ответил за него. Что-то более сильное, чем неприязнь к Ищейкам, сделало его разговорчивым: — Он у нас зеленый еще, недавно служит, а тут я сам чуть не блеванул. Кто-то неплохо потрудился.

Кевин перестал слушать, углубляясь в темный проход. Вот и Плешь виднеется впереди, сумрачная, несмотря на ранний час. Слепые стены домов, окружавшие ее с четырех сторон, были высокими, и тени, накладываясь друг на друга, рождали сероватый полумрак.

Он достал факел из висевшего на плече мешка, чиркнул огнивом, и, освещая себе путь, медленно двинулся дальше, в смрад смерти. Не хватало только пропустить важную деталь — хотя следы, понятное дело, уже давно затоптала тупая стража.

Сапоги чавкали по мягкой грязи, и с каждым шагом усиливалась вонь. На сей раз, должен был он признать, убийцы — а Кевин не сомневался, что здесь работал не один человек — выбрали весьма удачное место. Единственный широкий проход к Плеши было легко караулить, узкие щели меж другими домами — тем паче. Ночью злодеи могли делать свое дело спокойно — стражники без крайней необходимости затемно в трущобы не совались, местные же жители до совершенства довели искусство не видеть и не слышать чужих преступлений. Что удивляло, так это беспримерная наглость прошлого убийства — мучить людей в храмах полагалось только пастырям, и то — занудными нравоучениями, не ножом.

Плешь и впрямь напоминала чью-то лысину, — за годы на ней образовался небольшой холмик из затвердевших мусора и нечистот, а из него здесь и там торчали жалкие кустики-сорняки, как последние волосины плешивого. Шагов десять в обе стороны, бесполезный кусок земли, к которому повернулись задом окрестные дома, Плешь просто просилась на то, чтобы на нее выливали помои и скидывали всякий хлам, в том числе — человеческий. А потому естественно, что здесь часто оказывались покойники, иногда — убитые с особой жестокостью. Но не так. Не так.

Мертвец застыл посреди пустыря, само страдание во плоти, истерзанной и мертвой. Руки и ноги раскинулись в форме буквы Х. Был он наг, не считая высоких кожаных сапог, вокруг валялись лохмотья одежды. Резаные раны и кровоподтеки, ожоги и синяки всех оттенков боли покрывали тело от шеи до перебитых колен. Несколько личинок-трупоедов ползало по бледным кишкам, вывалившимся из вспоротого живота. Ему отрезали детородный орган, пальцы рук изуродовали, но тяжелее всего было смотреть на лицо.

Выяснить, кем был покойный, точно будет непросто. Родная мать могла не узнать эти искаженные мукой черты. Страшно закатился налитой кровью глаз, вторая глазница чернела ожогом. Кровавая рана рта распахнулась в беззвучном вопле, призрак которого будто бы еще висел в тяжелом воздухе.

Кевин почесал затылок. Чертовы убийцы не сделали его задачу легче.

Он опустился на корточки рядом с телом, чтобы рассмотреть поближе, изучить, как произведение искусства. Кевин знал, в пытках у каждого — определенный почерк, в зависимости от характера палача и цели процесса. Живодеры, бандиты, заправлявшие в этой трущобе, иногда подпаливали жертвам пятки, чтоб побыстрей выложили, где припрятаны их ценности. Крошка молотил допрашиваемых своими огромными кулачищами, ломал пальцы, крушил ребра, и надо было удерживать его, чтобы в азарте он не впал в неистовство. Старик пытал по проверенной схеме, так, как выучился, служа помощником судебного палача, — просто и эффективно. Сам он любил начинать медленно, наслаждаясь каждой секундой нарастающего ужаса, что читал на лицах подопечных, вдыхал с кислым запахом холодного пота. Сломать их волю до того, как придется ломать главные кости, вот в чем Кевин находил истинный вкус.

Здесь он угадывал ту же руку — руки — что методично и с тщанием работали в Святом Сердце. Это не был допрос с пристрастием, слепая ярость безумца. Нет, — мучения ради мучений, долгие, изощренные, разнообразные, насколько возможно без специальных инструментов. Те, кто сжимал нож и каленое железо, с холодной кровью употребили каждый кусочек плоти своей жертвы, чтобы усилить агонию, не допуская, чтобы смерть оборвала ее раньше времени. Месть, урок другим… Или нечто более зловещее.

Да, он не сомневался, что Роули прав, и перед ним — продолжение кровавой сказки, что началась на осеннее равноденствие в скромном старом храме. То же множество мелких, болезненных, но не смертельных ран, соседствующих с серьезными — логично было предположить, что самые страшные нанесли в конце, когда приближение рассвета заставило злодеев торопиться. Знакомой Кевину показалась даже форма пары ожогов, там, где к коже прижимали волнистое лезвие ножа. В Святом Сердце покойника растянули меж скамьями, в проходе. Этот лежал в такой же позе, только у него ноги были привязаны ко клиньям, вбитым в почву, а руки пригвоздили к земле. Со знанием дела — вогнав заостренное дерево не в ладони, в запястья. Мучители хотели, чтобы тело раскинулось перед ними, как полотно, на котором можно рисовать без помех.

Даже внешне жертвы были похожи, по крайности — на первый взгляд. Покойник из храма при жизни был высоким, крепким мужчиной. Этот, новый, тоже. Хорошо развитые мускулы рук, бычья шея, выдавали человека немалой силы, под свежими — относительно — ранениями на теле скрывались застарелые шрамы. Только очень здоровый и крепкий малый мог долго выдерживать те пытки, коим его подвергли истязатели, и не отдать чертям душу от боли. Мерзавцам опять повезло с жертвой — или же…

— Ну и гадостная работенка! Да, Роули тебя точно не любит.

Красавчик наконец-то соизволил появиться. Но подходить ближе не торопился. Прислонился к стене дома в элегантно-небрежной позе и с интересом наблюдал, как напарник возится в грязи.

— А ты тут для чего, вдохновлять меня своей красой? — огрызнулся Кевин. — Давай сюда, дерьма и крови хватит на обоих.

— Я не хочу запачкать костюм, он стоил мне бешеных денег, и он совсем новый! В следующий раз ты будешь подпирать стену, договорились?

Красавчик всегда следил за своей внешностью, больше, чем кто-либо другой из Ищеек, но сегодня выглядел франтоватей обычного. Густые каштановые волосы были тщательно завиты и уложены, небольшая бородка лежала волосок к волоску, как и темневшие над полногубым ртом усы. На ладной фигуре отлично сидел костюм из серого сукна с белоснежным воротником. Шляпу украшали перья фазана, а с плеч свисал короткий светлый плащ.

— Да мне тут и делать нечего, — продолжил он с напускной веселостью. — Ты, конечно, уже нашел все, что можно было найти. Я бы только путался под ногами.

— А с какой радости ты разрядился как петух? Из уважения к покойному, что ли?

— У меня сегодня свидание, — Красавчик подкрутил лихой ус и самодовольно улыбнулся. — С настоящей чаровницей, юной и сочной, как персик! Кстати, у нее есть смазливые подружки, могу и тебя познакомить.

— Нет уж, спасибо. А что, прошлая отшила?

Глаза Доджиза злобно блеснули, но он имел благоразумие промолчать. Кевин не сомневался, что удар попал в цель. Да, та баба не дура. Попользовалась и вышвырнула.

Кевина бесило самодовольство Красавчика, уверенность в том, что немного лести решит любую его проблему. С некоторых пор он терпеть не мог людей, которые постоянно лыбятся. — Осмотри его и скажи, что думаешь, — велел он злорадно. — Я жажду услышать твои бесценные мысли.

Красавчик скорчил гримасу, но к трупу все же подошел, глянул на него, ухмыльнулся. — А что тут думать? Готов ручаться, он стучал или сильно не угодил своему главарю, вот его и разукрасили, чтобы другим неповадно было. Или разборки между бандами. Не он первый, не он последний.

— Я бы тоже так решил, но как насчет первого убийства? Оглушить храмового сторожа, влезть ночью в священное место, страшно рискуя… И все, чтобы задавить вшивую крысу? Почему — храм, почему теперь — на Плеши? Это даже не близко. Тут территория Живодеров, Святое Сердце на земле Сучьих Детей. И вражды между ними нет, а значит — и связи.

— Слушай, Грасс, — начал Красавчик, покачав головой.

Кевин ожидал, тот скажет — нет твердых доказательств, что два преступления есть дело рук одних и тех же злодеев.

Но Доджиз спросил лишь: — …а тебе не плевать?

Кевин пожал плечами. — По большому счету, конечно, плевать.

Но должен же он был забить себе чем-то голову. Это лучше, чем вспоминать ночную встречу, гадать, не упустил ли последний шанс на месть, какой дала ему судьба. Задавать себе вопросы, на которые не желал отвечать.

— Это самые необычные убийства за все мое время службы в Ищейках. Я даже думаю, что за этим могут скрываться… — он оборвал себя. — Но тебе это неинтересно, ведь так? Слишком не терпится отыметь твою бабенку.

— Ежели бы ты ее видел, то понял бы меня. Женщины будут моей погибелью, — Красавчик притворно вздохнул.

— Это я могу тебе обещать, — согласился Кевин. — И она наступит совсем скоро, коли ты продолжишь пыжиться здесь, подобно павлину, вместо того, чтобы работать. Посмотри внимательно на его рожу — ты его знаешь?

Вдвоем они вгляделись в черты покойника, пытаясь представить, как выглядело лицо несчастного до того, как муки превратили его в маску ужаса и боли. Быть может, когда-то они встречали его в городе, а может, даже гнались за ним по темным улицам, били в подвале. Широкие скулы, низкий выпуклый лоб… Скальп покойного прикрывали редкие рыжеватые пряди. На упрямом, чисто выбритом подбородке остались следы крови и рвоты. Кевин пошарил ножом во рту мертвеца. Роули сказал верно, язык отрезан. Как у покойника в храме, но тому заткнули пасть тряпкой.

Кевин провел факелом над землей, пугая трупоедов, и скоро заметил в бурой смеси грязи и испражнений загаженный кляп. Коли убийцы вытащили его, так для того, видать, чтобы их жертва раньше времени не захлебнулась собственной блевотиной. Какая заботливость… Он развернул кляп и тщательно очистил пальцами. Интересно! Это оказался платок из тонкого бордового шелка, недешевая вещь, пусть и выглядела она теперь отвратительно. Похоже, на сей раз изверги забыли прихватить с собой тряпку. Кевин даже понюхал нежную ткань, но коли платок когда-то и благоухал духами, более резкий запах перебил их окончательно. Один угол был оторван, возможно, чтобы убрать вензель владельца. Кевин спрятал находку в свой мешок. Лучше, чем ничего.

Память, тем временем, молчала, и покойник оставался для него безымянным. Красавчик тоже покачал головой. Но что-то другое обратило на себя внимание Кевина: — Уж больно он хорошо выглядит.

Красавчик, понятное дело, уставился на него как на полоумного. — Ну и вкусы у тебя, Грасс. Ежели это, по-твоему, хорошо… А я-то тебе баб предлагаю, да еще живых.

— Мозгов в твоей завитой башке совсем не водится, да? Я говорю про то, что он совсем свеженький. Кажется, только что издох. А ведь он тут… дай подумать… с восемнадцатого, по меньшей мере, валяется. Нет пятен, никакой зеленки, раны, того гляди, снова начнут кровить…

— Они по-разному тухнут, — равнодушно пожал плечами Красавчик. — Ты же знаешь.

Кевин поднялся, разминая затекшие ноги, вытер руки о грубую ткань мешка. — Вопрос в том, как этот тип здесь оказался. Его могли вырубить в другом месте, и притащить сюда. Могли заманить на Плешь, оглушить и обездвижить. А может, он даже считал себя одним из них, до того, как подельники накинулись на него. Так или иначе, а чтобы управиться с эдаким бугаем, понадобилось бы хотя бы двое, а скорее — не меньше троих. Да и удобнее так — один стоял бы на стреме, двое других — развлекались.

Красавчик стучал сапогом по земле, демонстрируя нетерпение, но для Кевина его спешка была лишним поводом продолжить рассуждать.

— Коли они были не местные, кто-то из соседей мог заметить компанию незнакомцев, которые шли к Плеши затемно, или уходили отсюда под утро. Может статься, какая-нибудь бабка не спала в ту ночь, ночной мастер возвращался со службы, да мало ли что. К тому ж, коли убийцы — не местные, то наверняка шатались здесь прежде, разведывая обстановку. — Даже если предположить, что у злодеев была карта города, найти конкретный дом или место, не спрашивая местных, они бы не смогли. — Оно конечно, здешние жители не жаждут разговаривать с красными шавками, но ты, Красавчик, человек изобретательный, тебе я расспросы и поручу.

В более мирные времена, обитатели каждого квартала жили в своем замкнутом мирке, где все знали всех, а любой чужак, забредший на твою улицу, был новостью, заслуживающей обсуждения. Сейчас в город набилось слишком много сброда, и люди меньше внимания обращали друг на друга, но позадавать вопросы все же стоило. Жаль лишь, в случае со Святым Сердцем оказалось, что никто ничего не видел, будто бы убийцы были невидимками.

— Что-то ты раскомандовался… — начал Доджиз, но тут же сник. — Ладно, так и быть, завтра сделаю, что просишь. Хоть это и пустая трата времени. — Он снова покосился на труп. — Да, здоровый малый. Кстати, у него в ухе была серьга. Может, он все-таки из Живодеров? Они же все носят в правом ухе серебряное кольцо.

— Ты прав, — Кевин заметил разорванную мочку ранее, но тогда не задержал на ней внимание — то была царапина в сравнении с другими ранами.

Снова присев, он приподнял голову трупа. Угадал — сзади на шее остался красный след от сорванной цепочки. Кевин покосился на Доджиза. Когда тот соизволял пораскинуть мозгами, Красавчик был далеко не самым тупым из Ищеек, но это значило немногое, и было странно слышать из его уст дельное замечание. Он припомнил вдруг, что на пальце прошлой жертвы оставался след от кольца. — Они его еще и обокрали. — Это-то как раз не удивляло — странно, коли б было наоборот.

— Они ли? — пожал плечами Красавчик. — Его могли обчистить местные, а до нас труп видели стражники. Эти сволочи хватают все, что плохо лежит. Ты можешь представить, чтобы они побрезговали украшениями?

Задумчиво потерев подбородок, он наклонился и, перерезав веревки, ведущие к клиньям, начал стягивать с покойника сапоги.

— И что ты надеешься по ним выяснить? — заинтересовался Кевин.

— Отличные сапоги! Хоть что-то нам оставили! По дороге сдам старьевщику. Деньги пополам, конечно.

— Их только вышвырнуть. Они все в…

— Сапоги с целыми подметками? — Чтобы не запачкаться, Доджиз держал их на вытянутой руке, за края голенищ. — Вот чувствуется, Грасс, что ты из благородных. Кому выкинуть, а кому и целое сокровище.

— Стража видела их на нем, — угрюмо заметил Кевин. — Труп доставят судье, могут возникнуть вопросы.

— Не волнуйся, отбрешусь, ежели что. Скажу, что мы забрали их в целях расследования. Но мне и правда пора. Будь другом, закончи тут без меня. Всего то и надо, что проследить, чтобы те двое болванов перевезли тело в суд. Они тут недалеко, отправились подышать свежим воздухом — или хотя бы менее вонючим.

Кевин прикусил губу. — Может, лучше сперва отнести труп к нам? Я хочу, чтобы наши его увидели, а на дознание всю кодлу ни за что не загонишь.

— Вот ежели б… — На лице Лью Доджиза появилось несвойственное ему задумчивое выражение. — Я не знаю… Ежели бы можно было сделать изображение его лица?..

— Портрет покойника? Как тебе пришла такая гениальная мысль? — Вот это было больше похоже на Красавчика, которого он знал. — Выпишем Мальтиса, придворного живописца Андарги, пусть напишет его, или обойдемся Ксением Мернским?

— Ну, не обязательно настоящий портрет. Можно его просто нари…

— У меня идея получше, — оборвал его Кевин. Как он только раньше не додумался?

Обнажив меч, он перерубил шею трупа двумя ударами и, ухватив голову за длинные пряди волос, покачал ею перед лицом Красавчика.

Доджиз скорчил гримасу. — И что ты собрался делать с этой дрянью?

— Теперь я смогу показать этого типа ВСЕМ. Старику, рыночным торговкам, страже на городских воротах. Ткну эту башку в нос каким-нибудь расфуфыренным лордам и леди. На дознание сгоняют местных жителей, а покойники, может быть, приезжие или из совсем другой части города. А потом отдам голову судье Дину.

— А я-то думал, оставишь в качестве сувенира, — хмуро пошутил Красавчик.

Кевин подобрал лохмотья одежды и убрал в мешок к остальным находкам. Их можно будет рассмотреть и позже. — Этой чести удостоится лишь твоя голова.

— Ну, теперь-то я пошел, лады? — примирительно улыбнувшись, Красавчик попятился назад. В упавшем на него отблеске факела, на плече полыхнуло алым небольшое пятно.

— Ты уже изгадил свой наряд, — сообщил ему Кевин.

Доджиз оглядел себя и грязно выругался, увидев красный мазок на своем великолепном, почти новом плаще. — Я был так осторожен, мать твою! — скривившись, он принялся счищать пятно, но, конечно, лишь размазал его еще больше. — Да как это вообще…

— Не надо было прижиматься к стене.

Красавчик поднес к глазам заалевшие пальцы и скривился. — Похоже на кровь.

Кровь должна была быть довольно свежей, или же она уже высохла бы и покоричневела. Вряд ли она могла иметь отношение к расправе над покойным. И все же Кевин вытащил вонзенный в землю факел и быстрым шагом направился туда, где недавно красовался его незадачливый спутник.

Два уродливых намалеванных кровью знака, похожие на огромных раздавленных пауков, извивались по стене на уровне глаз. Первый напоминал раскрытую кисть с опущенными вниз шестью пальцами, венчала его жирная точка. Второй — букву X, но составленную из волнистых линий и пересеченную линией горизонтальной.

Туманные и мрачные подозрения Кевина начинали обретать плоть. — Это слярве. Древний язык Сюляпарре и Влиса.

Даже Красавчик проявил интерес и подошел поближе. — Никогда о таком не слышал.

— Ты? Еще бы. Ты читать-то вообще умеешь? На слярве мы говорили в давние времена, еще до того, как приняли истинную Веру. Сейчас это язык ученых трудов, да претенциозных поэтов. Нам его года два преподавали в Академии, но чтобы знать слярве сколько-нибудь хорошо, надо куда больше времени, — Он снова перенесся в огромный холодный зал, услышал монотонную, усыпляющую речь высохшего, как прошлогодняя муха, лектора Алана Многоязыкого. Кевин был одним из немногих, кто внимал ему с интересом. — В одном слове может скрываться множество значений. И мастер может записать свой труд на слярве так, что даже другой знаток разберет далеко не сразу, а простой человек, хотя бы он говорил на слярвийском всю жизнь, увидит в тексте только самый первый слой смысла. До совершенства его довели Ведающие, когда оставляли шифрованные тайнописи своим ученикам. И, конечно, использовали слярве в своих ритуалах.

Кевин с удовольствием заметил, как изменилось лицо Доджиза, как поспешно тот осенил себя знаком Руна. Выпускники университетов и академий знали кое-что о том, кем были на самом деле Ведающие — жрецы, ученые и философы одновременно, — и даже изучали некоторые из их разрешенных работ, но для людей темных, вроде Красавчика, те были лишь колдунами, что возжались с силами ада, пугалами из страшных сказок. — Нам рассказывали, что мастера оккультных таинств и теперь используют его для заклинания нечисти, — Кевин покопался в памяти. — Этот знак читается как ши, а это… это маэль. Шимаэль. Это слово я знаю, хотя писали мы его другими знаками. В слярвийском каждое слово можно написать несколькими способами, и в зависимости от этого…

Он оборвал себя. Туда же, решил блеснуть знаниями! С таким же успехом он мог бы объяснять все это собаке. — Шимаэль значит конец.

— Может, это означает, что убийств больше не будет? — предположил Красавчик, от суеверного страха на время забывший о своей спешке.

— Надеюсь, что нет. Тогда мы никогда их не поймаем. Он поводил факелом, осматривая стену, направо, налево, вверх… Теплый свет скользнул по каменной кладке, осветил кучку трупоедов, собравшуюся над кровавой надписью. Кевин услышал, как негромко выругался Красавчик. Белесые, тускло мерцающие тельца личинок выкладывали те же знаки, что краснели под ними. Они двигались, скользили, но фосфоресцирующие очертания ши и маэль оставались неизменными.

Для Красавчика это оказалось слишком. Теперь он выглядел напуганным не на шутку. — Ежели хочешь копаться в этом дерьме, копайся. Лови своих черных колдунов, да приведут Боги тебе с ними встретиться. А я пошел отсюда! — Он рванул вперед так быстро, что едва не налетел на худощавого, растрепанного человечка, в котором Кевин не без удивления признал Нюхача.

— Эй, Лью, поосторожней! — Нюхач потянул воздух и длинный кончик его тонкого носа смешно задергался. — Кто у вас здесь обделался?

— За каким чертом ты сюда приперся? — потребовал ответа Красавчик.

Нюхач сдернул с головы потрепанную шапку, украшенную вороньим пером и двумя прорехами, поклонился, и торжественно продекламировал: — Чтоб гнев начальства злой вас не постиг, вы к Кэпу поспешите сей же миг. Точнее, Грасса видеть он желал — тот в неприятность крупную попал.

— А нельзя прозой, Нюхач? — Красавчик был все еще на взводе. Он то и дело косился назад, как будто из мрака на него мог в любой миг швырнуться Ведающий.

— Опять это дурацкое прозвище! Я же просил звать меня Поэт. Носы есть у всех вас, но кто еще умеет слагать стихи?

Кевин зажал нос Нюхача двумя пальцами и крутил, пока слезы не выступили у того на глазах. — Говори толком.

Оказавшись на свободе, Нюхач отбежал от него подальше, и, прижимая ладонь к лицу, ответил голосом, глухим от соплей и ненависти: — Капитан требует тебя к себе, прямо сейчас. Вечером вам с ним велено явиться во дворец, и он хочет немедля узнать, что ты натворил!

ЧТО ЕСТЬ ДРУЖБА? ЧТО ЕСТЬ ЛЮБОВЬ? ЛИШЬ ДОРОГИ, ПО КОТОРЫМ ПРИХОДИТ ТЬМА.

II. ~ Заклятый друг ~

Лето 663-го

Бал. Новые знакомства, встречи старых друзей — и давних врагов… Цветы…

Трепетные голоса скрипок сливались в легкую, ажурную мелодию гавота. Нежные звуки порхали по залу, стайкой бабочек поднимаясь ввысь, к расписному потолку, слетая вниз, к гостям бала, где соперничали в великолепии бархат и тафта, сатин и сверкающая парча.

В кругу, образованном хороводом, танцевала ведущая пара. Юные, сияющие, эти двое импровизировали смело и изобретательно, исполняя сложные движения с грацией, достойной прекрасной музыки.

— Встань, как следует, Кевин, — бросил приятелю молодой человек, наблюдавший за танцем с видом знатока. Особенно удачные па он отмечал легкими аплодисментами. — Женщинам нравятся мужчины, уверенные в себе.

Филип Картмор как нельзя более на месте смотрелся среди окружавшей его роскоши. Идеально уложенные темные локоны обрамляли красивое тонкое лицо, изящный костюм подчеркивал статную фигуру, на длинных пальцах сверкали драгоценные кольца, — он являл собою совершенный образчик блестящего молодого аристократа.

Его друг был одет куда скромнее. Серый плащ и сапоги видали лучшие времена, что только подчеркивали идеальная белизна воротника и почти новая шляпа с пером. На веселящихся гостей юноша смотрел так холодно и насторожено, словно не на балу в честь Лорда-Защитника Сюляпарре присутствовал, а забрел в бандитский притон. Лицо с грубыми резкими чертами казалось высеченным из гранита не слишком умелой, зато решительной рукой.

— А я думал, им нравятся богатые, знатные, и красивые, — пробурчал он в ответ, и все же по мере сил повиновался приказу приятеля, как делал всегда. Распрямил широкие плечи, заткнул за пояс большие пальцы сильных рук, вздернул прямоугольный подбородок.

— Ну, поскольку этими качествами ты не блещешь, надо брать чем-то другим. Смелостью, например. Решительностью и напором. Раз мы решили, что тебе нужна богатая жена, надо приступать к делу. — Но мы говорили про потом, — возразил юноша с жалобной ноткой в голосе, которая плохо сочеталась с его суровым видом. — Когда получу офицерский чин и чем-нибудь отличусь.

— Ты ведь упражняешься с мечом каждый день в ожидании настоящей схватки, так? Здесь — то же самое, поверь. Нельзя рассчитывать, что женщина просто увидит тебя и влюбится — лицом не вышел. Или на то, что родители богатой невесты сами предложат такому, как ты, свое сокровище. Надо работать над собой, Грасс. Прежде всего — уверенность, — По губам Филипа скользнула самодовольная улыбка — ему-то ее было не занимать. — Поверь, женщины только и ждут шанса влюбиться в кого-то, или вообразить себя влюбленными. В этом вся их жизнь, их предназначение. И коли какой-нибудь бедняжке не подвернется никого получше, она изберет своим предметом тебя. А для этого ты должен быть рядом, пылкий, внимательный, идеальный любовник. — О Боги… — А с меня соблазнение родителей, как я и обещал. С твоим дворянством и моей протекцией, ты будешь вполне завидным женихом для какой-нибудь мещаночки. Правая рука Филипа Картмора — это звучит. Мой отец почтит своим присутствием вашу свадьбу… А лучше всего тебе подойдет богатая вдовушка. В летах. Им нравится, когда мужчина сожмет их крепко-крепко, а на это-то ты сгодишься. И семья им не указ… Вот сейчас и приступишь к тренировке, — Глаза Филипа вспыхнули в предвкушении новой забавы. — Поди пригласи ее на танец.

Его взгляд указывал на Марлену Шалбар-Ситта, высокую величественную блондинку. Парча ее пышного наряда сияла золотом в свете канделябров, а вокруг этого светила роились претенденты на руку девушки, молодые и не очень кавалеры из лучших семейств страны. Даже яркая красота леди Марлены не могла бы в полной мере вознаградить ее будущего избранника за вздорный нрав Шалбаров, ставший легендарным, зато баснословному ее состоянию было под силу и не такое, и Марлена Шалбар-Ситта, Древняя, Вторая из Девяти, считалась завиднейшей невестой Сюляпарре.

— Ее?! — Кевин взглянул на друга с мольбой. — Она скорее умрет, чем согласится. Ты же не предлагаешь мне ухаживать за ней?

— Разумеется, невеста, которую считали достойной меня, тебе не по носу. Это упражнение на храбрость. Вперед! Будет весело.

— Весело?

— Мне, во всяком случае.

Тяжелый вздох Кевина не смог смягчить сердце его друга и покровителя. Филип скрестил руки на груди и отбивал пальцами нетерпеливую дробь. — Я жду!

Судорога злобы пробежала по грубым чертам Грасса, но ее сразу же сменило выражение покорности. Кевин поправил складки плаща, вытер потные ладони о штаны, провел, приподняв шляпу, по коротко остриженным волосам цвета перца с солью ("Кудри не выросли", заверил его приятель). И, на негнущихся ногах, послушно отправился выставлять себя на посмешище.

Он приблизился к Марлене под тяжелыми взглядами армии ее поклонников.

Леди Шалбар-Ситта соизволила посмотреть на юношу, лишь когда он заговорил с ней. В первый момент казалось, что она потеряла дар речи. Брови поползли наверх, круглые голубые глаза стали еще шире от недоверия, изумления, гнева. В конце концов, Марлена все же выдавила из себя вежливые слова отказа, которые полагалось произносить в таких случаях. Ноздри красавицы-аристократки раздувались, как у разгоряченной кобылицы, выдавая ее ярость, и не приходилось сомневаться, что она с наслаждением надавала бы претенденту пощечин, которыми, по слухам, щедро угощала домашних.

Кевин возвращался назад с каменным лицом и неестественно прямой спиной. Поклонники леди Марлены следили за его отступлением с неприкрытой ненавистью, девушка демонстративно отвернулась. — Ну, как прошло? — спросил приятеля Филип, когда тот с ним поравнялся. Губы Картмора дрожали от сдерживаемого смеха.

— Взбесилась, как и следовало ожидать. Что ж, это лучше, чем насмешки. Она наверняка решила, что ты подослал меня, чтобы над ней поиздеваться. Вначале не хотел жениться, а теперь еще и это, — Кевин скрипнул зубами. — Ты доволен? Или мне еще надо надеть дурацкий колпак и сплясать для развлечения благородного собрания?

— Достаточно, коли ты просто спляшешь, — Филип поднял руку, предупреждая возражения. — Не волнуйся, мы поищем тебе менее грозную даму, — Он подхватил приятеля под локоть, и, не обращая внимания на его дурное настроение, повлек за собою в сердце оживленной толпы. — Кто знает, этот вечер может стать для тебя судьбоносным!

Ядовитые сплетни… Непристойные анекдоты, рассказанные вполголоса, беседы с подтекстом… Презрительная улыбка, скрытая за расписным веером…

Она заметила, что неизвестный юноша смотрит на нее, открыто, не таясь, с дружелюбной улыбкой, и невольно улыбнулась в ответ. В зале, заполненном самыми именитыми гражданами столицы и учениками Военной Академии, молодой блондин не единственный выказывал ей внимание — естественно — но что-то в нем привлекло внимание Денизы. Другие либо поглядывали на нее робко, исподтишка, либо пытались придать себе пресыщенный вид бывалых сердцеедов, даже посылали "убийственные" томные взгляды. А этот юноша улыбался так, словно они были старыми знакомыми, друзьями, понимающими друг друга без слов.

Дениза погасила улыбку и отвернулась. Она не хотела высматривать Филипа, нет, и все же глаза невольно искали его в нарядной толпе. Он должен был бы стоять рядом, ухаживать, шептать на ухо ядовитые комментарии в адрес гостей, у которых средств и амбиций было больше, чем вкуса и здравого смысла. И комплименты — ей. Вместо этого он, разумеется, увивался сейчас за какой-нибудь дурочкой, вроде рыжей леди Аннери, пожиравшей его взглядом с самого начала бала.

В последнее время Филип совсем отбился от рук… Что ж, она тоже умела развлекаться.

Дениза осмотрелась в поисках того, кто поможет ей рассеяться. Неподалеку с навязчивым постоянством околачивался Гидеон, как всегда глядя на нее с преданностью и надеждой, — точь в точь голодный пес, ждущий, что ему бросят кость. Ну уж нет.

Неизвестный юноша уже повернулся в другую сторону, но, словно почувствовав ее взгляд, обернулся. Сделал шаг по направлению к Денизе и остановился в нерешительности. Льняные волосы, приятное лицо… На нем был костюм из жемчужно-серого сукна с небольшим белоснежным воротником, почти без украшений. Слишком просто, зато удалось избежать безвкусицы, в которую часто впадали щенята из Академии, несмотря на старания камердинеров и лучших портных столицы.

Дениза послала ему особую улыбку и поманила веером, но он либо не заметил, либо не понял ее жеста. Все надо делать самой! Она вздохнула, отвела руку с веером в сторону и разжала пальцы. Юноша бросился поднимать упавшую вещицу, что и проделал, на миг опередив Гидеона, который, похоже, воспринял это как личное оскорбление.

Юноша с поклоном передал веер Денизе и обратился к сопернику: — Сударь, если вы представите меня леди, я буду вам очень благодарен.

В первый момент Гидеон потерял дар речи от возмущения, но затем взял себя в руки и, попросив дозволения у Денизы, выполнил просьбу голосом, сдавленным от ярости.

Молодого блондина звали Фрэнсис Делион. Он приехал в город из провинции около месяца назад, и тогда же поступил в Академию.

Новенький. Забавно. Должно быть, он еще не знает про нее и Филипа. Было бы жестоко его не предупредить, но это могло подождать.

А пока, они смотрели друг на друга, и Денизе не хотелось отводить глаз. У него и правда была на редкость обаятельная улыбка — как и у Филипа, если на то пошло, но совсем в другом роде.

Фрэнк пригласил ее на танец, и она опустилась в реверансе, принимая его приглашение. Пока они проходили на середину зала, она чувствовала спиной тяжелый, пристальный взгляд Гидеона.

Аромат цветов и душный запах свеч… Негромкий смех, стук каблуков по мрамору, переливы музыки…

Фрэнк любил танцевать, но сейчас он выполнял фигуры механически, не импровизируя, едва осознавая, что делает. Все внимание было поглощено его дамой. Сегодня он узнал, что взгляд женщины может пьянить сильнее, чем игристое вино. Когда пальчики Денизы прикасались к его руке, по телу юноши пробегала приятная дрожь.

Они недолго обменивались пустыми светскими любезностями, где важны не слова, а интонация, выражение. Скоро беседа перетекла к более острым темам.

— Видимо, я должна предупредить вас… — В своем атласном платье девушка летала вокруг него, как белый мотылек. — Есть человек, которому может не понравиться, коли вы будете уделять мне слишком много внимания. Конечно, один танец — не повод для беспокойства. Говорю это вам на тот случай, если вы решите без памяти в меня влюбиться.

У себя в Длели он никогда не встречал женщину с таким темным оттенком кожи. Золотистая смуглость ее лица и плеч наводила его на мысли о налитом солнцем винограде, пылающем голубизной южном небе, о море, которого он никогда не видел.

— Решу? Я был влюблен — позвольте подумать — минуты через две после того, как увидел вас в первый раз.

— У вас это, видимо, происходит очень быстро.

— Не знаю, я еще никогда не влюблялся, — ответил он беззаботно. — Но сегодня мне захотелось влюбиться, и я это сделал. Фрэнк сам удивлялся тому, как свободно говорит с ней, так, словно у него не перехватывало дыхание, когда он ловил взгляд этих блестящих черных глаз.

— Человек, о котором я говорю, — она сделала многозначительную паузу, — это Филип Картмор.

— В самом деле? Знаете, мне бы тоже такое не понравилось, имей я счастье быть вашим женихом.

— О, Филип еще не мой жених. Я не хотела себя связывать так рано. Но все ждут, что рано или поздно мы объявим о помолвке.

— Ну, раз это все… — Он пожал плечами.

Она молча исполнила несколько фигур, прежде чем добавить. — Вы в Академии совсем недавно. Я не уверена, представляете ли вы себе, каким влиянием пользуется Филип, как все его слушаются.

Едва заметная нотка гордости, которую Фрэнк уловил в голосе девушки, сказала ему о многом.

— Конечно, я его знаю, вернее, знаю о нем. И о людях, которые его окружают. И должен признаться, меня мало волнует его и их мнение о моих поступках. Хотя он, конечно, блестящий молодой человек, — прибавил Фрэнк, чтобы сделать приятное леди.

Танец завершился, и он повел свою даму отдыхать, ее маленькая ручка все еще в его руке. Он незаметно любовался ею, — лукавой улыбкой, появлявшейся и исчезавшей на таком изменчивом лице, талией, столь тонкой, что можно обхватить руками, — когда леди Дениза остановилась и серьезно посмотрела на него.

— Он может сделать вашу жизнь там невыносимой.

— Сомневаюсь. Но что точно было бы невыносимо — это больше не говорить с вами. Разумеется, коли его недовольство причинит вам неприятности, ни за что на свете я не хотел бы стать причиной этого.

Она помолчала, словно колеблясь, прежде чем признаться: — Я как раз и хочу, чтобы он был недоволен, — В миндалевидных глазах блеснул огонек, подсказавший, что в смуглом ангеле в белом атласе есть что-то и от чертенка. На его беду, опасная искра во взоре сделала девушку еще более привлекательной.

— В таком случае, я полностью к услугам леди.

Шепот влюбленных, шепот завистников…

— Он танцует с Денизой уже второй раз! — Гидеон Берот, обычно сдержанный, кусал губы от злости. — Надеюсь, не подряд? Это было бы неприлично! — уточнил Филип с нарочито серьезным видом. — Нет, не подряд. Но с перерывом в один лишь танец. И сейчас он словно прилип к ней! Делион недавно у нас, и может не знать, что она — твоя избранница, но должен же понимать, что такая девушка, как Дениза, не для такого, как он. Он не смеет ухаживать о ней, даже и мечтать об этом! Ее отцу это тоже не понравится, уверен. Между ними ничего не может быть, а значит, его назойливое внимание это… это… — А что с этим типом не так? — спросил Кевин. — Он прокаженный или что? Заметив, что они оживленно разговаривают, к ним подошли Пол Клавис, Карл Мелеар и Жерод Ферра-Виссин — те из приятелей Филипа, кто в данный момент не был занят ухаживанием за леди. — Вы не слышали? — Гидеон был так взбудоражен, что даже забыл использовать высокомерный тон, с которым всегда обращался к Кевину. — Он незаконнорожденный. Делион — фамилия его матери, а имя его отца неизвестно. Не понимаю, как лорд Радайл допустил, чтобы его приняли в Академию. Его отцом может быть кто угодно! — Ну, не кто угодно, — возразил Филип. — Я — не его отец, уверяю тебя, и думаю, за нас шестерых можно смело ручаться. — Филип, это не шутки! Речь идет о добром имени нашей Академии. Мы можем учиться вместе с сыном лакея, — Гидеон словно выплюнул последнее слово. — Это позорит всех нас. — Ну, приняли же Грасса, — Карл Мелеар, высокий, длиннолицый, светловолосый, растянул губы в противной широкой ухмылочке. — Так почему бы и не этого? — Не смешно, Карл, — Во взгляде Филипа сверкнуло предупреждение. Гидеон поморщился при упоминании о Кевине, но все же произнес: — Это другое. Ваш отец, Грасс, был солдатом, сражался и рисковал жизнью на поле боя. Его кровь пусть не облагородила, но и не осквернила кровь вашей матери. И потом, ваше рождение было законным. Я говорю про этого бастарда. — Успокойтесь, — сказал Филип. — Отец Делиона — важный вельможа. Мой отец знает, кто это, и поручился перед Радайлом за благородство его происхождения. Дядя тоже знает, по-моему. Карл не упустил возможность вставить колкость. — Может быть, у вас даже один отец. — Мелеар, ваши шутки заходят слишком далеко, — предупредил его Гидеон торжественно. — А что тут такого? — Карл пожал плечами. — У меня у самого, должно быть, есть парочка бастардиков. — Ну да, — сказал Филип, — а их матери — служанки или девки из таверны. Что ж, плоть слаба. Но нет. Мой отец никогда не бросил бы своего сына, даже ублюдка, на произвол судьбы. Он для этого слишком чадолюбив. И вообще, будь его родителем хоть сам Император Андарги, это не значит, что он может докучать Денизе без моего дозволения. — Верно, Филип, — горячо согласился Гидеон. — Ты должен положить этому конец. Если он не знает о вас с Денизой, это просто неприлично, а если знает — оскорбление. Теперь все они смотрели в дальний конец зала, сквозь мельтешение гостей пытаясь наблюдать за Денизой и новичком. — Для ублюдка у него отличный вкус, — заметил Карл. — Они просто разговаривают, — Пол Клавис, носивший прозвище Полли, как обычно выступал в роли миротворца. — Что ж, побеседуем с ними и мы, — Филип неторопливо двинулся по направлению к парочке, сопровождаемый друзьями. Кевин и Гидеон держались по бокам, следом шли ухмыляющийся Карл и молчаливый Жерод, всегда делавший то, что делали его приятели. Полли замыкал процессию. Когда они приблизились к Фрэнку и Денизе, эти двое весело смеялись над чем-то, и головы их были так близко, что черные локоны Денизы нет-нет да касались плеча юноши. Новичок не заметил, что к ним подошли, а девушка делала вид, что не замечает. Гидеон не мог этого стерпеть. Он громко кашлянул, едва сдерживая бешенство.

Делион обратил к ним сияющие глаза. — Здравствуйте, господа, — На его губах еще играл отсвет смеха. Весь высокомерие, Филип ответил на его вежливый кивок едва заметным движением головы и перешел прямо к делу. — Я благодарен, что вы взяли на себя труд развлекать мою невесту, но в этом больше нет необходимости. — Никакого труда. Я прекрасно провел время. Но я не слышал о вашей помолвке — поздравляю. — Не было никакой помолвки! — вставила Дениза с поспешностью, которая вызвала на лице Филипа ироническое удивление.

— Но она состоится в самом скором времени, Делион, — Гидеон сделал шаг вперед. — Так что пошел отсюда, — заключил Кевин. — Боюсь, я немного запутался, — ответил им Фрэнк с обезоруживающей улыбкой. — Кто именно из вас помолвлен — или почти помолвлен — с леди Денизой, господа? Простите мою непонятливость. Филип прикусил губу, чтобы не улыбнуться. — Я, насколько мне известно. Но для вас это должно быть совершенно все равно, — Он окинул "новичка" снисходительно-презрительным взглядом. — Сударь, я делаю скидку на то, что вы, к сожалению, росли где-то в глуши, но здесь, в цивилизованном обществе, светские люди должны понимать, когда они — лишние. — Мне очень жаль, коли вам так быстро наскучила моя компания, — ответил Фрэнк. Он сохранял самый непринужденный и дружелюбный вид. — Постараюсь впредь не докучать вам разговорами. А теперь, с вашего позволения, я продолжу беседу с леди Денизой. На бледных щеках Гидеона загорелся румянец гнева. — Вы — наглец! Кевин ступил ближе к Фрэнку, потом еще… Правая рука вытянула меч из ножен на пол-ладони. — Вы осточертели леди так же, как и всем нам. Делион спокойно смотрел на его приближение. — Простите, но в данном вопросе имеют вес лишь слова самой леди. Она одна решит, уйти мне или остаться. Гидеон склонился к девушке. — Дениза, вы обещали мне танец, — В его голосе прозвучали нотки мольбы. — Ну, раз обещала, — с холодным гневом ответила она. — Я всегда держу слово, — Фрэнка Дениза одарила улыбкой, в которой было обещание другого рода. — Господин Делион, благодарю вас за приятную беседу. Как видите, меня призывают светские обязанности, но я надеюсь, что мы сегодня еще успеем поговорить. Ничто не доставит мне большего удовольствия. — Это я должен благодарить вас, и все мое время в вашем распоряжении. Господа, — Фрэнк слегка поклонился, — было чрезвычайно приятно побеседовать с вами. Он не спеша удалился. Гидеон повел танцевать Денизу, смотревшую куда угодно, только не на него. Филип Картмор, которого эта рокировка и удивила и позабавила, покачал головой. — Ты слышал, что он сказал? Кто из вас помолвлен с леди Денизой!.. — Он от души рассмеялся. — По-моему, бедняга Гидеон и впрямь иногда путается. А может, ему кажется, что он — это я. Он всегда мне во всем подражал. Кевин следил взглядом за передвижениями Фрэнка Делиона. — Хочешь, я подожду ублюдка у входа, а когда выйдет… — Он сделал движение руками, будто скручивал кому-то шею. — Ну, это — никогда не поздно. Я знаю, тебе хочется подраться, Кевин, но сегодня — время танцевать. Я обещал найти тебе другую партнершу, и уже решил, кто это будет. Моя сестренка. Заодно познакомишься с нею. Между прочим, чести пригласить ее на танец добивались многие, и моя мачеха строго отбирает счастливчиков. Но моей рекомендации тебе будет довольно. И уж выжми из себя несколько комплиментов, пожалуйста, не забывай — это ее первый бал. Филип хлопнул по плечу Жерода, улыбнулся Полли, проигнорировал Карла, и повел Кевина знакомиться.

Золотое шитье и дырявые кошельки, старая аристократия и новые воротилы…

Томас Картмор, Лорд-Защитник княжества Сюляпарре, в прошлом — Великий Наместник, был мужчиной среднего роста и заурядной внешности — квадратное суровое лицо солдата, крепкое сложение, темные волосы и глаза. Из украшений он носил лишь перстень-печатку, да тускло поблескивавшую на груди золотую цепь, знак его высокого поста. И все же именно этот человек в простых черных одеждах приковывал к себе внимание в пестром сборище.

На этом балу, Томас Картмор, как всегда, стоял в окружении небольшой толпы. Его общества искали высокие лорды, государственные деятели, представители акционерных обществ и торговых домов — кредиторов правительства, высшие военные и гражданские чины. Лорд-Защитник находил слова для каждого, вдохновлял терявших веру, помогал советом людям, в нем нуждавшимся, напоминал о долге перед страной тем, кто о нем подзабыл. Лишь немногие могли долго выдержать его пронзительный, тяжелый взгляд, под которым требования превращались в просьбы, а критика — в почтительные предложения.

Этот взгляд смягчился, когда Томас заметил сына и его приятеля, пробиравшихся к нему сквозь беспокойное людское море.

Филип и Кевин остановились в двух шагах от Лорда-Защитника, выжидая, пока он закончит беседу с Высоким лордом Сивилом Беротом. Говорили двое мужчин на ту же тему, что составляла основной предмет мыслей и речей лорда Томаса последние восемнадцать лет, — война за независимость с могучей Андаргийской империей, полтора века назад превратившей Сюляпарре в одну из своих провинций.

— Это плохие вести, — Лицо лорда Томаса оставалось непроницаемым.

— Потому-то я и решил сообщить вам немедля. Хорошие вести ждут, плохие — нет.

Сивил Берот, смуглый, черноволосый, высокомерный, был сверстником и давним соратником Томаса Картмора. Бероты вели свой род от андаргийских аристократов, прибывших в Сюляпарре почти сто пятьдесят лет назад, после завоевания, что не помешало им с самого начала поддержать восстание против владычества Империи.

— Что случилось, отец? — не выдержал Филип, прислушивавшийся к разговору.

— Мадок Лийский заставил Пола отступить, — спокойно объяснил Томас. — Ему нужно подкрепление, и я думаю, что возглавлю его сам.

Лорд Берот нахмурился. — Это серьезное решение, которое надо хорошо обдумать.

Кевин Грасс кашлянул, прочищая горло, и лорд Томас кивнул юноше, приглашая высказать слова, что так явно жгли ему язык.

— Простите, что вмешиваюсь, мой лорд, — Кевин замялся под обратившимися к нему взглядами, с трудом сглотнул, а затем продолжил с решимостью человека, бросающегося на амбразуру. — Но я ничего бы так не желал, как оказаться в рядах этого войска, и участвовать в военных действиях под вашим руководством. Хотя бы простым солдатом.

Филип выслушал эту тираду с улыбкой. — Вы ведь помните Кевина, отец?

— Разумеется, — ответил лорд Томас, благосклонно глядя на юношу.

Филип представил приятеля Сивилу Бероту. — Кевин Грасс Ксавери-Фешиа, мой лучший друг и один из наших первых учеников.

Кевин отвесил глубокий поклон, в ответ на который Высокий лорд едва заметно склонил негнущуюся шею.

Филип подошел к отцу поближе. — Я бы тоже хотел пуститься в путь вместе с вами. Уверен, это дало бы мне больше, чем месяцы бессмысленной зубрежки.

Томас положил руку на плечо сына, и нежность вновь смягчила на миг суровый взгляд.

— Сначала вам двоим надо завершить последний год обучения. Не волнуйтесь, — в его голосе был отзвук печали, — войн хватит и на ваш век, и на век моих внуков.

— Моему сыну тоже не терпится ринуться в бой, — обронил Берот.

Томас внимательно посмотрел на своего друга и соратника. — Что ж, если вы этого хотите, Сивил… — медленно произнес он.

— Разумеется. Мужчина — не мужчина, пока он не побывал в настоящей схватке.

— Кевин хочет сражаться рядом со мной, — сказал Филип отцу.

— После того, как ты возглавишь отряд, он сможет служить офицером под твоим руководством. Нет ничего драгоценнее, чем дружба, закаленная в бою, — Томас повернулся к Кевину. — А пока что, господин Грасс, вам нужно сосредоточиться на учебе, тем более, что вы достигли в ней немалых успехов.

Грасс бросил благодарный взгляд на друга, понимая, что это он расхвалил его перед Лордом-Защитником. — Но не таких успехов, как Филип! — с энтузиазмом уточнил Кевин. — Филип у нас самый лучший. И если бы он не помогал мне с математикой, мои оценки были бы куда хуже.

— Это сложный предмет, господин Грасс, — кивнул лорд Томас с отсутствующим видом. — Цифры — вещь коварная.

— А Кевин помогает мне со слярве. Не совсем понимаю, конечно, зачем древний путаный язык тем, кто через несколько месяцев может отправиться на тот свет, но… — Филип замолк — к ним приближалась леди Анейра Картмор с дочерью. Вторая супруга Томаса Картмора приходилась юноше мачехой. Увидев Кевина Грасса, Анейра снисходительно кивнула гордой головой. Молодой человек уже был ей представлен. Кевин, в свою очередь, отвесил низкий поклон этой царственной женщине, истинной королеве бала и по красоте, и по тому королевскому достоинству, с каким она себя держала.

Рядом с Анейрой, прекрасной и холодной, как сверкающий в солнечных лучах ледник, шла, то и дело оглядываясь по сторонам, совсем юная девушка, почти девочка, пухленькая, плотненькая, маленького роста. Эта девочка была Офелия Картмор. Ее круглое личико не отличалось особенной изысканностью черт, но свежесть и восторженность юности, зажигавшие свет в круглых наивных глазах и румянец на розовых щечках, делали его привлекательным и таким милым, что не хотелось отводить взгляд. Главным достоинством ее внешности были волосы, настоящий каскад пышных и мягких кудрей сероватого "мышиного" оттенка, опускавшихся ниже бедер. Они создавали ореол вокруг ее головы, закрывали спину, как пушистая шаль.

— Анейра, это мой друг, Кевин Грасс, вы, должно быть, помните его. Он жаждал выказать вам свое почтение и быть представленным сестре.

— Видеть друзей Филипа — всегда удовольствие для меня, — Анейра милостиво улыбнулась. — Надеюсь, мы скоро снова будем иметь удовольствие принимать вас у себя дома. Офелия?..

Девушка, сияя, смотрела на Грасса снизу вверх. — Я так рада познакомиться с вами! Наконец-то! Филип о вас много рассказывал, правда!

— Кевин мечтает пригласить Офелию на танец, и, как хороший друг, я обещал исполнить его желание, — сказал Филип. — Вы позволите, Анейра?.. Танцует он не так хорошо, как делает все остальное, но, надеюсь, совместными усилиями они сумеют не врезаться в стену.

Офелия с готовностью вложила пухлую ручку в предложенную ей широкую ладонь, и странная пара — молодой волк и ягненок — отправилась занимать свое место в центре зала.

— Вперед, и берегите ноги, оба! — бросил в напутствие молодой Картмор.

— Филип, ты что! — Офелия надулась было, но тут же снова повеселела. Выполняя фигуры медленного церемонного танца, она не переставала щебетать: — Я и правда не очень хорошо танцую. Я занимаюсь каждый день, но господин Детрис — это наш учитель танцев, такой строгий! — говорит, что мне недостает легкости. А Бэзил сказал, что у меня грация большого щенка. Я бы желала иметь щенка. Я бы очень желала уметь танцевать так, как Дениза. Она сегодня такая красивая, ведь правда?

— Должно быть. Я не обратил внимания.

— Я бы так желала выглядеть, как Дениза! Хотя мама говорит, что… Да. Ой, это звучит так, как будто я напрашиваюсь на комплименты. Но я не напрашиваюсь, правда. Мама говорит, что я слишком много болтаю, и это правда. Леди не должна быть болтливой.

— Пожалуйста, болтайте. Это как раз очень любезно с вашей стороны, мне было б сложно найти тему для разговора. Вы должны простить меня, я редко разговариваю с леди, — Напряжение ума, требовавшееся, чтобы не перепутать фигуры танца, вызвало морщины на лбу Грасса.

— А я совсем не говорю с молодыми людьми! — призналась Офелия. — Нет, в самом деле, почти совсем. Мама говорит, им скучно будет с ребенком вроде меня. Конечно, у меня есть Филип и Бэзил, но братья — это совсем другое, и потом, их я тоже редко вижу. Это ведь мой первый настоящий бал, вы знаете?

— Филип мне говорил, что вы впервые выезжаете. По-моему, вы отлично танцуете. Просто прекрасно. Но я в этом не разбираюсь. Танцы мне не даются… когда я пытаюсь выделывать эти па, то чувствую себя ужасно глупо.

Он и выглядел глупо — слишком серьезный, зажатый, неуклюжий. Но его спутница это едва замечала, в восторге от того, что танцует на настоящем балу с настоящим взрослым кавалером.

— Ну, вы — мужчина, вы умеете делать многое другое, это леди стыдно плохо танцевать. Например, вы умеете фехтовать. Филип говорит, что вы — лучший. Ну, после Филипа, конечно, он просто слишком скромен, чтобы сказать об этом, но папа говорит, что он у вас лучше всех.

— Так и есть.

— А на самом деле, не в Академии, лучший, конечно, дядя Оскар. Все так говорят, и это должно быть правдой — мне становится страшно, даже когда он просто на меня смотрит. А еще Филип рассказывал, что вы ужасно сильный.

— Это так. Боюсь, это мое единственное достоинство — коли считать это достоинством.

— Но вы отлично учитесь, Филип нам говорил. А я не очень способная. Вернее, совсем не способная, — Офелия сокрушенно покачала головой и даже сбилась с ритма. — Например, я плохо вышиваю.

— Я тоже.

Девушка расхохоталась так, словно ее кавалер сказал нечто ужасно остроумное. — Я очень рада, что вы так хорошо деретесь! — добавила она, став серьезной. — Отец говорит, что Филип должен будет отправиться на войну, когда закончит учиться, — не знаю, почему, ведь Бэзил никогда не воевал на этой ужасной войне — и я за него очень боюсь. Это очень хорошо, что вы такой сильный и хорошо фехтуете. Вы ведь тоже отправитесь на войну, когда выучитесь, правда? Вы его защитите.

— Я отдам ради этого жизнь, если потребуется.

Офелия доверчиво заглянула кавалеру в глаза — для этого ей пришлось запрокинуть голову. — Ведь с самым отважным и умелым воином может случиться беда, правда?

Низкий хрипловатый голос Кевина Грасса звучал твердо, почти торжественно. — Моя леди может на меня положиться. Пока я рядом, я этого не допущу. Даю вам слово.

Ночь…

Они вошли в летнюю ночь, сладкую и душную, во тьму, напоенную ароматом цветов. Теплый воздух ласкал кожу, как жидкий бархат.

Террасу заливал лимонный свет полной луны. Вокруг чернел сад. Ни ветерка…

Ступая по каменным плитам к краю террасы, где фигурные перила обвивала паутинка плюща, Фрэнк и Дениза держались за руки.

— Теперь ваш Филип точно не будет доволен.

— Это последнее, о чем я хочу сейчас думать. Посмотрите лучше, какая ночь!

Только что Дениза была само веселье, но вот она запрокинула голову к небу, и черты ее приняли выражение торжественное и отрешенное. Прикрыв веки, она замерла, изящная и недвижная, как статуэтка, уйдя в мир грез, и Фрэнк ни за какие блага на свете не стал бы ее пробуждать. Он никогда так остро не воспринимал красоту, как в эти мгновения, и охотно согласился бы простоять целую вечность, любуясь тонкой фигурой в потоке льющегося с неба серебра.

Глаза Денизы вдруг резко и широко распахнулись, заставив его сердце подпрыгнуть в груди — словно от испуга. Несколько долгих секунд она глядела на Фрэнка молча и пристально, а он смотрел на крошечные луны, мерцавшие в ее зрачках. Затем ее губы сложились в лукавую полуулыбку. — Почему бы вам меня не поцеловать?

Фрэнк повиновался без лишних слов.

Балы имеют обыкновение быстро заканчиваться. Но иные запоминаются надолго…

Праздник близился к концу. Уже медленнее исчезало вино из кувшинов, наполненных золотистым альталийским и сладким гранатово-красным мернским, уже заплетались у многих гостей ноги и языки, а иные дремали, положив головы на столы для игр. Те, кто имели на то желание и силы, отплясывали завершавший бал гавот.

Юную Офелию Картмор давно увезли домой. Покинул торжество и ее прославленный отец, его виновник, чтобы прямо с утра приступить к трудам во славу своей страны.

Филип Картмор продолжал предаваться беззаботному веселью. Но когда он, сопровождаемый своей неизменной широкоплечей тенью, собрался, наконец, искать Денизу, юношу обступили заботливые друзья, дабы сберечь ему время.

— На этот раз можешь благодарить за бдительность меня, — похвастался Карл. За его плечом маячил Гидеон, слишком возмущенный, чтобы говорить. — Ты видишь, что вытворяют бастард и твоя невеста?

Филип осмотрелся по сторонам. — Честно говоря, нет, не вижу.

— Еще бы! Ведь наша парочка снова встретилась и выскользнула на террасу — можно догадаться, зачем!

— Ты должен преподать ему урок! — выпалил молодой Берот. Скулы его ходили желваками, рука сердито хлопала по ножнам.

Филип оставался спокойным, лишь в глубине темных глаз появился нехороший блеск. Кевин Грасс внимательно смотрел на него, ожидая указаний.

— Это становится интересным, — процедил, в конце концов, Картмор, и знаком пригласив друзей следовать за собой, направился к двери, за которой недавно исчезли Дениза и Фрэнк.

Карл подозвал Пола и Жерода; вшестером, они прошли по залу под любопытные взгляды гостей, в том числе — других учеников Академии, которые знали, что за компанией Филипа Картмора лучше не следовать без приглашения.

Выйдя на террасу, молодые люди невольно остановились — на них смотрела луна. На несколько мгновений она охладила разгоряченные головы, заворожила потусторонней красотой. Здесь было ее царство, царство покоя. Светились отраженным призрачным светом мраморные перила, тень плюща вила по полу витиеватое кружево. Жаркую тишину нарушало лишь их дыхание да стрекот цикад. Вокруг — ни души.

….Беглецов обнаружил Филип Картмор, когда посмотрел в дальний конец длинной террасы. Два светлых силуэта вырисовывались на фоне ночного неба и древесных крон, затем — слились в один. Поцелуй. Это походило на иллюстрацию к чувствительному роману, на монохромную гравюру — черный, белый, светлые оттенки серого…

Филип немного постоял, любуясь картинкой, ведь — несмотря ни на что — это было красиво, а он умел ценить красоту. Затем быстро взглянул на своих спутников — чтобы оценить их реакции, и двинулся дальше. Остальные следовали за ним.

Они застали парочку врасплох. Дениза ахнула и отступила в сторону, Фрэнк Делион шагнул вперед, заслоняя ее, уверенно, с вызовом.

Движением руки Филип остановил рванувшего на новичка Грасса. — Вы замечательно смотритесь вместе, знаете? Под этой божественной луной…

— Ну что, попались? — Карл Мелеар улыбался, наслаждаясь ситуацией.

Дениза молчала, глядя на вновь прибывших широко распахнутыми глазами. Ее грудь бурно вздымалась, выдавая волнение.

— Что все это значит? — вымолвила она наконец.

— Хороший вопрос, — Скрестив руки на груди, Филип наблюдал за парочкой с недоброй усмешкой. Рядом с ним стоял Гидеон и буквально скрипел зубами от злости. Кевин сфокусировал взгляд на Фрэнке, всей своей фигурой демонстрируя готовность немедля броситься в атаку. Жерод, как всегда апатичный, не двигался потому, что не двигались его друзья, а Полли, расстроенный и обеспокоенный всем происходящим, держался на заднем плане.

Фрэнк сделал еще шаг по направлению к группе. — Я не боюсь ни вас, ни ваших столь преданных товарищей.

— Какая отвага! Можно подумать, я какое-то чудище. Вот Кевина можно испугаться, он злой и очень сильный. А я — человек мягкий, снисходительный и веселый, это любой скажет.

— Мы все тут веселые! — радостно воскликнул Карл. — И хотим повеселиться! Прямо сейчас!

— Я думаю, вам лучше отойти, — сказал Фрэнк Денизе. Она могла только молча смотреть на него.

Филип согласился с ним: — Правильно рассуждаете. Кевин.

Грасс вышел вперед, осторожно, но крепко взял девушку за запястье и оттащил за спины остальных. Ее попытки к сопротивлению задержали его не больше, чем сделал бы писк комара.

Их снова обволокла ночная тишина, но сейчас никто не слушал нарушавших ее цикад и не любовался луной. Было только биение крови в висках, напряженные мускулы, дуэль взглядов. Самыми спокойными казались главные герои представления — Фрэнк и Филип. Делион невозмутимо ожидал развития событий, его противник носил маску равнодушия, даже скуки.

— Давайте все успокоимся, господа, а?! — взмолился Полли. — Это дело касается только Филипа.

— Филипу Картмору не пристало драться с человеком, который не знает имени собственного отца. А вот я вполне могу… — Пощечина, которую ему залепила Дениза свободной рукой, заставила Кевина замолчать.

Девушка была разгневана не на шутку. — Прикажи своей шавке держать язык за зубами, Филип.

— Ты слышал леди, Кевин. Обойдемся без оскорблений.

Фрэнк Делион побледнел, но не отвел взгляда. — Нет нужды опускаться так низко. Если хотите драться, достаточно сказать одно слово. Его узкий клинок со свистом вспорол воздух.

Молодая кровь загорается быстро. Кевин скользнул вперед мягким и быстрым движением. Гидеон рванул меч из ножен. Жерод последовал его примеру, а Карл стал заходить к Фрэнку справа, держа руку на эфесе.

Коротко вскрикнула Дениза.

К террасе тянул толстую ветвь дуб, и именно на нее перескочил Фрэнк, после того, как встал на перила. Ненадежная опора устрашающе закачалась, но он ухватился за ветвь над своею головой и смог устоять.

Нападавшие замерли, слегка опешив от неожиданности. Они были на втором этаже — упав, Делион рисковал по меньшей мере переломать себе ноги.

Фрэнк сделал пару шагов вперед, ближе к стволу, осторожно развернулся, и, все еще придерживаясь за верхнюю ветвь, выставил вперед руку с мечом. — Не обессудьте, господа, но я предпочитаю драться с вами по одному. Если, конечно, вы так умеете.

— Болван, шею свернешь! — вырвалось у удивленного Картмора.

— Филип, — взмолилась Дениза, — сделай что-нибудь!

Гидеон рванул вперед, но Филип поймал его за плащ. Берот обернулся, разъяренный, с безумным взглядом.

— Держи его, — приказал Картмор Кевину, и тот обхватил Гидеона за туловище, прижав его руки к бокам.

Молодой дворянин попытался освободиться, но с таким же успехом он мог рваться из стальных оков. — Ты не можешь запретить мне драться, Филип! — прохрипел он.

— Не могу. Для этого здесь Кевин, — Филип повернулся к остальным, застывшим в нерешительности с оружием наголо. — Прошу вас, друзья мои, отойдите ненадолго.

Полли, который встал между друзьями и Фрэнком, исполнил его просьбу с явным облегчением, Жерод — равнодушно. Повиновался и Карл Мелеар, пожав плечами и состроив недовольную мину.

Они остались впятером.

— А вы немедленно слезайте оттуда, — велел Филип Фрэнку. — Поскользнетесь и расшибетесь.

— Пусти меня, ты!.. — Гидеон все еще бился в объятиях Кевина, который никак не показывал, что слышит его. — Филип, он издевается над нами! — прорычал Берот, подразумевая Делиона.

Филип подошел к нему поближе, пристально посмотрел на друга. — Дуэль на балу означает скандал, а скандал замарает репутацию Денизы. Ты этого хочешь?

— Конечно, нет, — Гидеон сразу словно обмяк и, по кивку Филипа, Грасс выпустил его.

— Вам тоже стоило бы подумать об этом, господин Делион, прежде чем махать мечом и изображать из себя акробата.

Фрэнк склонил голову в знак согласия.

— Может быть, до вашей глуши это известие не дошло, — продолжал Филип, — но мой отец недавно выпустил эдикт, по которому дуэль карается смертной казнью.

Молодому человеку ничего не оставалось, как сойти назад, иначе он начал бы выглядеть глупо. Фрэнк с сомнением прикинул расстояние до террасы, понимая, что слезать будет еще опаснее, чем залезать. Ему стоило спуститься по дереву вниз, в сад, но юноша предпочел рискнуть. Слегка разбежавшись по толстой части ветви, он прыгнул, приземлился на перила, зашатался, и, без сомнения, упал бы спиной назад, не подбеги к нему Филип и не сдерни за руку на каменные плиты.

— Пожалуй, это действительно было глупо, — смущенно пробормотал Фрэнк, поднимаясь и потирая колено. — Спасибо.

Филип перевел дух и раздраженно покачал головой.

— Я предупреждал. А все, чтобы впечатлить леди, хотя с женщинами можно управляться гораздо проще. Зовите меня Филип, — велел он. — Я всегда запросто с людьми, которым спас жизнь.

— Почту за честь.

Гидеон с неудовольствием наблюдал за этими расшаркиваниями. Он немного успокоился, оправил смявшуюся одежду, и снова принял надменный вид.

— Что ж, господин Делион, надеюсь, мы очень скоро встретимся в более тихом месте. С Грассом вам тоже надо будет драться, так как он вас оскорбил, но я желал бы быть первым.

— Грасс извинится, — сказал Филип. — Это было высказывание в дурном вкусе. Давай, Кевин.

Грасс колебался не более нескольких мгновений. Потом проговорил лишенным выражения голосом: — Я приношу свои извинения.

Фрэнк медленно кивнул. Потом сказал: — Я действительно не знаю имени своего отца. Он был негодяем, и мы с моей матерью не говорим о нем.

Повисла тишина. Юноши молчали, не зная, как отреагировать на подобную откровенность.

— Может, вам еще повезло, — проворчал в конце концов Кевин.

Гидеон мотнул головой, отбрасывая неудобные темы. — Что же, Грасс счел для себя возможным принести извинения, — Эти слова сопровождались презрительным взглядом. — Тем лучше. Что вы скажете насчет завтрашнего вечера?

— Не будет никаких дуэлей, — отрезал Филип. — Гидеон, если ты будешь драться с Фрэнком, Дениза перестанет с тобой разговаривать. Верно, Дени?

Гидеон ошеломленно уставился на него, потом на девушку. Дениза быстро справилась с удивлением, и, кротко потупив глаза долу, подтвердила: — Я не смогу водить знакомство с человеком, нарушающим указы лорда Томаса, которого глубоко почитаю.

— Но, Дениза… — взмолился Гидеон. — Это дела мужчин… Как женщина, вы просто не можете понять…

Девушка решила оскорбиться. — Ах, вот как! Я настолько глупа, что ничего не понимаю? Очевидно, вы не будете скучать без моего общества!

— Дениза… — только и мог вымолвить несчастный молодой человек.

— Она в любом случае не сможет водить с тобою знакомство в тюрьме, где ты окажешься вместе с Делионом. Если вы соберетесь на дуэль, я узнаю и шепну кому надо, — заявил Филип с полнейшим хладнокровием.

— Ты… ты не сделаешь этого. Это было бы подло и… Дворяне так не поступают, — произнеся эти роковые слова, Гидеон вскинул голову и положил руку на эфес меча, будто ожидая, что Филип немедленно бросится на него.

Но смертельный удар пришел от Денизы. — Господин Берот, ради всего святого, хватит глупостей. Вы меня утомили.

Молодой человек с болью смотрел на предмет своего обожания. Все это было несправедливо, не по правилам. Наконец, он резко развернулся и ушел так быстро, как позволяла гордость, сжигаемый яростью и обидой.

Единственным, кто проводил его сочувственным взглядом, был Фрэнк.

Филип обратился к девушке. — На сегодня хватит, мне кажется, — под бархатными переливами его голоса угадывалась сталь. — Прощайтесь с господином Делионом, и я отведу вас к вашему отцу. Он, наверно, уже засыпает на ногах.

— Она пойдет с вами, коли сама захочет, — предупредил Делион.

— Разумеется. Дениза стояла, понурив голову, постукивая носком туфельки по полу.

— Друзья мои, подойдите, — позвал Филип.

Молодые люди, которые видели все происходившее, но ничего не слышали и не понимали, неуверенно повиновались.

— Чувствую, все самое интересное уже закончилось, — скривился Карл.

— Я так не считаю, — Филип склонился к Денизе. Он говорил негромко, но так, что его слова разбирали все. — Вы хотели, чтобы я продемонстрировал на глазах у всех мою привязанность к вам. Я сделал это, пришел сюда, искать вас в объятиях другого мужчины, и готов вернуться вместе с вами назад, забыв о том, что вы выставили меня на посмешище перед моими друзьями, — он подчеркнул последние слова. — Теперь выбор за вами. Я не собираюсь тащить вас назад силой, да у меня и нет такого права — как вы заметили, официально нас ничто не связывает. Можете уйти со мной, можете остаться, но тогда… — Он сделал многозначительную паузу.

Девушка слушала своего кавалера молча. В глазах горело лихорадочное темное пламя. — Если я послушаюсь вас, вы оставите господина Делиона в покое? — спросила она наконец.

Филип криво усмехнулся. — Ну нет, моя дорогая. Вы хотите изобразить все так, будто благородно жертвуете собой, чтобы защитить бедного провинциала. Не выйдет. Идите со мной, оставайтесь, — ничего с ним не случится. Что, по-вашему, мы можем ему сделать? Набросимся на него всем скопом и зарежем? За кого вы нас принимаете?

В разговор вмешался Кевин. — Мы могли бы сбросить его с террасы головой вниз. И сказать, что упал сам.

Филип отмахнулся от приятеля. — Мысли Кевина работают в одном, убийственном, направлении. Не волнуйтесь, господину провинциалу не угрожает никакая опасность. Нашей помолвке, с другой стороны…

Фрэнк покачал головой, не веря ушам своим. — Истинный дворянин никогда не позволил бы себе так говорить с леди! Во всяком случае — на глазах у посторонних.

— Истинный дворянин не стал бы целовать чужую невесту, — заметил Пол Клавис с осуждением.

— Если бы я походил на других, я бы ей так не нравился, верно, Дени? Ну так что? — Картмор отставил свою белую холеную руку, предлагая ее девушке. — Решайте сами… Я советую остаться, — шепнул он по-заговорщицки.

Дениза кусала губы. Она взглянула на Фрэнка, потом отвернулась, и по этому движению молодой человек угадал ее ответ.

— Ваш отец, должно быть, и правда волнуется, ждет вас, — Он ободрительно улыбнулся. — Вам лучше найти его.

— Мы еще увидимся, Фрэнк, — произнесла Дениза неестественно ровным голосом. Распрямила плечи, высоко подняла голову. Искры в ее взгляде потухли, и он стал мертвым, как догоревшие угли.

Смуглые пальцы, унизанные кольцами, легли в ладонь Картмора.

— Мы тоже еще увидимся, господин Делион, — пообещал Филип Фрэнку на прощание.

— Знаю, — кивнул юноша. — Завтра на занятиях.

Филип усмехнулся. — У меня чувство, что нам суждено стать друзьями.

Парочка двинулась назад, к яркому свету, лившемуся из зала. Приятели Филипа потянулись следом, только Кевин Грасс немного замешкался.

Дениза шла, глядя прямо перед собой, холодная и надменная, — потерпевший поражение воин, который отдал оружие победителю и пытается сохранить остатки достоинства под взглядами толпы.

Фрэнк смотрел ей вслед.

Прежде чем парочка скрылась в зале, Филип обернулся и помахал Фрэнку свободной рукой.

Делион не успел задуматься, издевка ли это. В следующий миг ему показалось, что он налетел на стену. А потом было вращение звездного свода, которым он любовался, лежа плашмя на каменных плитах.

Когда Фрэнк смог приподняться на пульсирующих болью локтях, по пустой террасе от него неспешно удалялся Кевин Грасс, встряхивая кистью.

Ночь пахла розами и духами. Где-то далеко в саду запел соловей.

Фрэнк Делион поднялся на ноги, потер, посмеиваясь, ушибленный затылок, и побрел в зал. Первый в жизни столичный бал превзошел все его ожидания.

III. ~ Бал монстров ~

I.

06/10/665

Кажется, чем хуже обстояли дела на линии сражений, тем больше их семья давала балов. Конечно, тому были причины, и все же Филип находил в этом что-то абсурдное.

Он не мог назвать момент, когда столь любимые им некогда светские сборища начали казаться невыносимо скучными. Впрочем, он почти все находил скучным, последнее время.

Вечер в честь леди-посла Ву'умзена походил на другие приемы, как две капли воды: те же надоевшие лица, те же однообразные в своем разнообразии интриги и интрижки. Единственным приятным отличием было присутствие самой посланницы, Сияющей Великолепием Радужной Дамы Мирме. Филип посмотрел туда, где стояла почетная гостья, захваченная в плен надоедливым членом городского совета. Высокая, прямая, как стрела, в этом зале она уступала ростом только двум огромным чернокожим слугам, державшим над ее головой опахала из павлиньих перьев. Светлые ее кудри контрастировали с кожей цвета тика, а яркий необычный наряд — алый шарф в волосах, накидка из шкуры леопарда, тяжелые золотые кольца в ушах, — несомненно, породит волну подражаний в такой непостоянной сюляпаррской моде.

Гиганты с опахалами полагались Мирме по статусу, и ей приходилось повсюду таскать их за собой. В первые дни Филип гадал, не сопровождают ли они ее и в спальню, чтобы стоять всю ночь у изголовья, отгоняя мух и поклонников, — пока не представилась возможность убедиться в обратном.

Мирме заметила взгляд Филипа и подала ему знак веером, на куртуазном языке прошептавший "Скоро". А пока, увы, ее достопочтенный собеседник и не думал завершать пространную речь.

Филип вздохнул и отвернулся. Пора было вновь начинать набившую оскомину игру, — улыбаться нужным людям, выслушивать просьбы, милостиво соглашаться и любезно отказывать, грубо льстить глупцам и тонко — умникам. Его отец играл в нее десятилетиями, а он сам — с недавнего времени, но как же быстро она теряла новизну!..

— Скучаете?

Он так задумался, что даже не заметил приближения супруги. Сегодня Дениза блистала в бархате того же оттенка, что и рубины цвета голубиной крови, горевшие в ушах и у горла; смоляные волосы были убраны наверх в строгую прическу, подчеркивавшую гордую посадку головы. Восхитительная и, после вчерашней ночи, злая, как тысяча прекрасных демониц, — или как одна ревнивая придворная дама. — А вы разве нет?

— Что, не нашли на балу ни одной женщины, с которой еще не переспали? — невинно предположила Дениза.

Было даже жаль ее разочаровывать.

— Высокого же вы мнения о добродетели наших дам, любовь моя! Я и с одной третью не был. Скажем лучше так, я переспал со всеми, с кем у меня имелся шанс, и могу ручаться за добродетель остальных. Сегодня я уже выполнил все, что от меня требовалось, — Он начал загибать пальцы, не забывая лишний раз полюбоваться игрой унизывавших их перстней. — Выслушал наставления Майлза Рэндора о том, как мой отец должен вести войну, и с благоговением внимал поучениям лорда Граустарка о том, как мне должно организовывать переговоры с иностранными державами. Мортимер Хаген потребовал, чтобы отец повысил налог на ввоз готового шелка, а муж вашей подружки Алоизы желал знать, когда мы снизим налоги на биржевые сделки, и я солгал обоим, сказав, что этот день не за горами. Я поцеловал руку почтенной супруге лорда Мерля, и, в порыве вдохновения, поцеловал ее собачку. Собачка была очаровательна, рука — красная и потная. Все это было ужасно тоскливо, но я это сделал, так что теперь скучаю с чистой совестью.

— Мое сердце обливается кровью, — Знойные миндалевидные глаза Денизы были созданы, чтобы бросать огненные взгляды, но сейчас их подернул лед. — А может, причина вашей скуки в том, любовь моя, что вам надоела ваша супруга?

Откуда она только это берет? — Напротив, именно вы-то не перестаете меня удивлять. Я еще раньше успел убедиться, что вы женщина необыкновенная, мое сокровище, но когда вы выхватили мой меч из ножен и принялись размахивать им под носом у бедного чудовища, я даже застыл от удивления.

— А я-то думала — от трусости.

— Я тоже люблю вас, дорогая, — Он не собирался отвечать на укол, зная, что безмятежная улыбка взбесит Денизу куда больше. Продолжил, как ни в чем не бывало: — Если вы позволите дать вам совет в столь деликатном деле, мне кажется, вам стоит дать Алену отставку. Этому мужчине явно не удается пробуждать в вас радость жизни и хорошее настроение, а для чего еще нужны любовники?

— Причина моего дурного настроения не в Алене, а в вас, сударь!

Ну вот, снова Дениза шипит, словно она змея, а не женщина. Впрочем, змеи — очень красивые создания. Как переливается их гладкая шкурка, как завораживают немигающие глаза! И погладить их — весьма приятно, хоть и небезопасно. Из Денизы бы вышла отличная змея.

— Я уже понял и смирился, что причина всех ваших бед — во мне. В конце концов, и Алена ввел в наш круг именно я. Вот вы обо мне так не заботитесь — ваши подруги одна другой утомительнее, — Он повертелся на месте, озираясь по сторонам. — Настоящая пустыня!.. Сегодня я заметил несколько приятных новых лиц, но ни одного по-настоящему интересного. Кстати, Пол Валенна представил отцу свою миленькую синеглазую женушку. Она раза в три моложе него и, конечно, наставит старому болвану рога прежде, чем мы успеем досчитать до трех.

— И я даже знаю, с кем, — Дениза раздраженно постучала по руке сложенным веером.

Этот вопрос стоило серьезно обдумать… Но сквозь нарядную толпу уже целеустремленно пробирался лакей, которого Филип отправил к воротам, ждать особого гостя, и все фривольные мыслишки вылетели из головы. Скуки тоже как не бывало. Ее сменило легкое возбуждение, покалывание у позвоночника, как перед дуэлью, в благоприятном исходе которой ты уверен — почти. — Если вы все еще жаждете поцеловать настоящего мужчину, вам предоставляется второй шанс, — бросил он Денизе с напускным легкомыслием.

Она не поддержала игру. Тонкие брови взметнулись вверх, как крылья испуганной птицы. — Вы хотите сказать, что….

— Именно. Я решил, что наша с господином Грассом беседа осталась незавершенной, и пригласил его сюда. Не мне же отправляться в дыру, где он служит.

Тем временем, лакею наконец удалось провести свое утлое суденышко через аристократические пороги и вельможные водовороты. Слуга склонился к уху Филипа, чтобы прошептать то, что он ожидал услышать.

Филип с Денизой переглянулись, сразу посерьезнев. Холодный ветер прошлого заморозил на губах усмешки и остроты.

— Да, но… Грасс здесь, во дворце? — Во взоре супруги читался невысказанный вопрос. — Здесь, рядом с…

— Я еще не совсем спятил. Разумеется, я приму его не в парадных комнатах.

Филип не торопился. Подождут, и Грасс, и его командир. Стоило бы заставить Кевина проторчать внизу часа два, пусть помаринуется, как отбивная в сухом вине, прежде, чем ее швырнут на раскаленную решетку. Где бы только самому взять на это терпения!

— За то, как он говорил с нами прошлой ночью, Грасс заслужил, чтобы его заперли в темнице.

— За то, что он успел натворить задолго до этого, он заслужил, чтобы его колесовали, — напомнил Филип ледяным тоном. Ей стоило бы об этом помнить.

— Вот именно, — кивнула Дениза. — Ладно, колесовать — это жестоко, а я уже поняла, что вы сентиментальны во всем, кроме того, что касается вашей супруги перед лицом Богов. Но быстро и милосердно отсечь голову — было бы в самый раз.

— Да, — согласился он. — Стоило уже давно так сделать. Вот только тогда нас обоих сейчас переваривало бы одно очень довольное чудовище. Заставляет задуматься, не так ли?

— Если бы да коли… — Дениза дернула плечиком, не впечатленная.

Он придвинулся ближе, и она не отошла с презрительно поджатыми губами, как проделывала весь вечер. — Скажите, вы верите в судьбу?

— Да, — ответила Дениза просто. Филип и не ждал другого, слишком они были похожи в главном, он и она. Просто убедился.

— Тогда, как вы думаете, что это значит, когда, вопреки всякой вероятности, жизнь сводит вместе трех людей, которых развела, казалось, навсегда? Воссоздает сцены далекого прошлого? Намек, напоминание, предупреждение? Или знак, что их судьбы связаны невидимой, но неразрывной связью?

Дениза смотрела на него, слегка оторопев. — Я думаю, — произнесла она наконец, медленно и весомо, — что вы играете с огнем.

— Возможно. Но когда это его останавливало?

Он сделал первый шаг по направлению к дверям, но рука Денизы легла повыше локтя, удержав на месте. Прежде чем заговорить, она долго кусала свои бледные губы, словно они были виновниками всех их злоключений. Впрочем, в некотором смысле так оно и было.

— Может ли быть, что ты… — голос опустился до шепота, — решил его простить?

Неужто она действительно спросила его об этом? И как повернулся язык?

— Никогда.

II.

Они шли к дворцу под вечереющим небом.

На капитане Роули был его лучший дублет, карминно-красный, с шитым золотом мечом на левой груди; сияли начищенные до блеска ботфорты. Кевин переодеться не потрудился, к большому возмущению начальника; его сапоги и кожаный джеркин видали лучшие дни, на багровом плаще коричневели следы старых кровоподтеков. Мокрый мешок, бивший по плечу, прибавлял к ним свежие пятна.

— С него уже течет, — Капитан подозрительно покосился на мешок. — Что там?

Этот вопрос он не раз задавал на протяжении пути, но ответа удостоился только сейчас.

— Лед.

— Лед? Ты спятил?! — рявкнул Капитан, и тут же поспешно понизил голос. — Зачем тебе лед? Холодить бокалы господ? План обогащения от Кевина Грасса?

Путь указывал напыщенный лакей, встретивший их за дворцовыми воротами. По песчаной дорожке осеннего сада он вел гостей навстречу окаменевшему перед прыжком дракону — дворцу Харлок. Черное чудовище изогнуло костлявую шипастую спину, ощетинилось наростами и колючками, десятки его глаз пылали в сумерках желтым светом. По мере приближения иллюзия ослабевала лишь отчасти, хотя хребет дракона становился конусом крыши, наросты превращались в пять тонких башен и множество скульптур, люкарн, фигурных дымоходов, шипы же — в пинакли и шпили на башнях.

На дворе у парадного входа было не перечесть карет и паланкинов — похоже, прием уже в разгаре. Об этом говорили и огни, окружившие дворец золотистым ореолом, и звуки музыки, летавшие над шапками фигурных кустов. Что здесь делать паре поганых Ищеек? Уж конечно их пригласили не сплясать на балу.

Лестницы, причудливо изгибаясь, взбегали к крыльцу; козырек поддерживали колонны в форме сталагнатов, а на нем били хвостами каменные грифоны, готовые броситься сверху на любого незваного гостя. Высокие двери — раскрыты, словно приглашая войти.

Но разверстая пасть парадного входа не поглотила их, и Кевин понял, что Ищейкам предлагалось проникнуть в чрево дворца через задницу.

Их маленькая процессия завернула за угол. Вскоре показался черный вход, прятавшийся в нише восточной стены. Лакей толкнул дверь, и они попали во дворец тем же путем, какой отводился для прислуги, мясных туш и корзин с зеленью.

Лакей оставил их, чтобы доложить о приходе гостей. Филипу, кому ж еще. Лестница, по которой удалился слуга, вела на второй этаж, откуда доносились смех, голоса и приглушенная расстоянием игра музыкантов.

В вестибюле несли вечный караул рыцарские доспехи из полированной стали; стены, покрытые тяжелыми деревянными панелями, украшали круглые парадные щиты и скрестившиеся под ними сабли. Два полотнища свисали от потолка до пола: одно было лиловым с черными и золотыми розами дома Картмор, на втором, белом, вставал на дыбы огненногривый конь дома Морай-Силла.

Роули крутил головой, открыв от восторга рот. Скромное служебное помещение наверняка казалось ему воплощением роскоши. Что ж, Кевин тоже когда-то любил сюда заходить. Здесь всегда так вкусно пахло. И сейчас из кухонь в вестибюль тянуло жаром и лились ароматы, которые в другое время вызвали бы у него позывы голода. Вот только желудок сжался в тугой комок, захочешь — не проглотишь ни кусочка.

Мимо то и дело проходили слуги в ливреях Картморов: они появлялись слева из кухни и подсобных помещений справа, чтобы с озабоченным видом устремиться наверх, в парадные комнаты. На чужаков не обращали ни малейшего внимания.

Ожидание затягивалось. Кевин стоял как влитой, не шевелясь, молча. Вода капелью падала с его ноши на начищенный паркет.

— Мало того, что ты оделся как бродяга, так еще и заливаешь пол! — Роули беспокойно бродил по вестибюлю, вздыхая, поглядывая по сторонам. — Можешь не признаваться, я все равно сейчас узнаю, что ты натворил. И ежели воображаешь, что я за тебя заступлюсь, подумай еще раз, Грасс. Вот палачу я с превеликим удовольствием помогу завязать веревку вокруг твоей шеи. Ах да, ты ведь у нас благородный с примесью, простите, Ваша милость, я хотел сказать — подержу топор палача, ежели он, бедный, умается, — Капитан резко замолчал, склонившись в подобострастном поклоне.

Подняв голову, Кевин увидел Филипа, разряженного в шелка и темный бархат. Картмор наблюдал за ними с высоты верхней площадки лестницы, надменный и бесстрастный.

Кевин до боли сжал челюсти. Вчерашняя ночь казалась кошмарным сном, но сегодня все было наяву. Я мог вонзить меч ему в сердце, а вместо этого спас жизнь.

Их взгляды скрестились как клинки, высекая невидимые искры. Но внимания лорда Картмора Кевин удостоился лишь на мгновение. Филип сделал жест, подзывая к себе — не его, Роули, и, повернувшись к ним спиной, отправился назад в бальный зал.

Кэп поспешил следом, но прежде успел поднести свою багровую физиономию к лицу Кевина и шепнуть, обрызгав слюной: — Ежели у меня из-за тебя будут неприятности, Грасс, ты — труп. Такой же живописный, как тот, что осматривал с утра.

III.

Высокий чистый голос скрытого от глаз певца пел о божественном совершенстве неведомой красавицы. Ему вторили торжественные звуки оркестра, аккомпанируя танцорам, исполняющим фигурную куранту. В ней принял участие даже лорд Томас на пару с леди Вивианой, хозяйкой сегодняшнего бала. После медленной и величественной паваны Малин, открывшей бал, это стало его первым танцем.

Филипа радовало, что отец развлекается, но было немного забавно видеть, как он с каменным лицом опускается на одно колено и ходит в припрыжку, а тетя Виви выхаживает рядом с тем же суровым непреклонным видом, с каким подсчитывала расходы на хозяйство или ругала нерадивых слуг. Лишь пышные, подбитые соболем рукава отличали ее глухое темное платье от тех, что тетя носила каждый день. Сходилась ли когда-нибудь в танце менее жизнерадостная пара?

Перестав наблюдать за танцующими, Филип соблаговолил уделить внимание спутнику, покорно пробиравшемуся вслед за ним сквозь море сплетничающих, спорящих, веселящихся, блистательных гостей. Было ясно, что этот человек не привык к изысканному обществу — достаточно увидеть, как он держал свою шляпу. Поклоны командира Ищеек были поклонами солдафона, а кланялся он к месту и не к месту, постоянно промакивая уродливую потную физиономию огромным платком. Однако в манере речи и лексиконе гостя чувствовались следы когда-то полученного образования, и Филип мысленно определил его как отпрыска одного из бесчисленных обедневших дворянских семейств, с ранней молодости избравшего военную стезю, как многие другие в его положении.

— Мне жаль, что я заставил вас дожидаться, господин… сударь… — Филип прочел его имя в бумагах, присланных из Магистрата, но начисто забыл.

— Майлз Роули, слуга вашей милости, вышел в отставку в чине капитана, -

Очередной поклон. Какая же гибкая у этого Роули, должно быть, спина, в его-то годы!

— …Хочу сразу предупредить Вашу милость, что я не дворянин.

— Вот как? — Филип был немного удивлен. — Что ж, это только говорит в вашу пользу, не правда ли? Человек без имени, дослужившийся до такого чина, должен быть необыкновенно отважен или чертовски умен.

— Ваша милость найдет чертову кучу, простите за грубость, куда больших умников, чем ваш покорный слуга — простой солдат, и множество не менее храбрых, но вашей милости будет непросто, скажу по чести, отыскать человека более преданного, — Разумеется, такую тираду не мог не завершить поклон. — Вашему великому отцу и всему вашему благороднейшему семейству.

— Это самое ценное и редкое качество, — любезно заметил Филип. — Смельчаков у нас полно, и умников немало, особенно хитрецов себе на уме, но истинная верность — редкое сокровище. Меня не удивляет, что дядя решил доверить вам командование отрядом Ищеек. Вы служили под его началом? Он поднял из безвестности многих талантливых, но низкородных людей.

— Мне это известно, ваша милость. Гений его лордства позволяет ему видеть, что у людей в нутрях, и дерьмо и алмазы, так сказать. Но я не имел этой чести — я служил под началом его милости Высокого Лорда Сивила Берота.

— А у вас служит Кевин Грасс, — Филип остановился и взглянул на него в упор.

Капитан в отставке с трудом сглотнул. — Это грубый человек, мой лорд, очень странный, почти неуправляемый. Я неоднократно собирался прогнать его, но каждый раз давал еще один шанс, больше из жалости — у него больная мать, и из уважения к славному имени — его мать из рода…

— Ксавери-Фешиа. Да, мне это известно, — Филип поймал взгляд вдовствующей леди Аннери, лучезарной в лиловом траурном шелке. Рукава и подол ее платья украшал мотив из золотых черепов, на груди висел миниатюрный портрет покойного супруга, окруженный алмазными подвесками-слезами, но улыбка Филис напоминала о радостях мира сего. Он поклонился безутешной вдове и послал ответную улыбку. Надо будет найти ее позже…

— Этот Грасс отлично владеет мечом, мой лорд, а нам нужны такие люди, но в голове у него полный беспорядок. Способен выкинуть все, что угодно. Я дал ему последнюю возможность исправиться, ваша милость, еще и из уважения к вашему знаменитому дяде — это ведь его милость Оскар порекомендовал мне Грасса…

Ничего себе новость. Он догадывался, конечно, что без дяди тут не обошлось… — Но подчиняется-то Грасс вам, не так ли, — отрезал Филип.

Роули замолк, а в глазках его, на редкость маленьких и красных, читался чуть ли не ужас. Кажется, он ожидал, что его в любой момент могут арестовать и колесовать на пару с Кевином. — О, ваша милость, про этого человека сложно сказать, что он кому-то подчиняется, — Наконец он смог выдавить из себя судорожную улыбку. — В армии его давно бы уже подвесили за шею на первом попавшемся дереве. Иногда мне кажется, что он просто сумасшедший. Я как раз поставил перед ним ультиматум, объявил, что ежели он не начнет себя вести как полагается и соблюдать дисциплину, я его пинками погоню на улицу, невзирая даже на его благородную кровь. Одно ваше слово, и я расправлюсь с ним собственными руками!

Этот тип забавлял Филипа все больше и больше. Он явно понятия не имел, что натворил Кевин, но не сомневался, что нечто ужасное. — Значит ли это, что действия вашего человека не встретили вашего одобрения?

Роули немного оживился. — Он заслуживает самого сурового наказания, ваша милость! Моя ошибка была в том, что я понадеялся выбить из него дурь, но это даже тысяче чертей не под силу, ибо в нем и нет ничего, кроме глупости да наглости!

— Любопытно, — улыбаясь, поинтересовался Филип, — какое наказание вы хотели бы назначить ему за то, что он спас нас с супругой от нападения?

Теперь Роули заткнулся надолго, а его и без того красная физиономия стала свекольной. В конце концов, он обрел дар речи и забормотал, сперва едва разборчиво: — Какая честь для него! Я счастлив… я безумно горд, что мой человек… Он так все путано объяснил, что я просто не так его понял, ваша милость. Отважный человек, львиное сердце, но излагать не мастер.

Их преподаватели риторики сильно удивились бы, услышав это. — Я не собираюсь устраивать шумиху по этому поводу, никаких орденов, вообще не стоит болтать об этом.

— Разумеется, ваша милость, — закивал Роули. — Счастье послужить вашей милости будет для него высшей наградой. Я и мои люди — мы все с радостью умрем за вашу милость.

— Но Грасс не умер, и, хотя у него и впрямь дурные манеры, я все же не хочу остаться в долгу. Позже мы с вами спустимся вниз и я лично его награжу.

Роули рассыпался в утомительных похвалах щедрости "Его милости".

Надо попросить отца, чтобы он издал указ, запрещающий это обращение.

— То, что напало на нас… — продолжил Филип, внимательнее вглядываясь в лицо необычного гостя, — это был не человек и не зверь. Нечто… не от мира сего, я мог бы сказать.

Роули не выказал ни малейшего удивления.

— Я не желаю, чтобы разговоры об этом поползли по городу, негоже сеять панику. Скажите — похоже, вы поняли, о чем я говорю. Вы и ваши люди, вам встречались уже подобные создания? Часто?

— Это как будет угодно вашей милости, — В глазках появился хитренький блеск.

— Я спрашиваю о том, как обстоят дела в действительности, — сказал Филип не без раздражения.

— Да ходят слухи, ваша сиятельная милость, не без того. И ребята рассказывают истории. Дык ведь мои ребята, с вашего позволения, бродят по самым кишкам этого города, по гнусным темным вонючим местам, а там всякое водится, ваша милость. Но неужто богомерзкие гадины осмелились напасть на такого человека как вы, мой высокочтимый лорд!

— Да уж, дорогой Роули, — согласился Филип, подавляя смешок, — никакого чинопочитания у этих тварей! — Капитан, с его непосредственным лизоблюдством и забавными манерами, начинал ему нравиться. — Расскажите мне о том, чем занимаются ваши ребята. Для этого я, собственно, и позвал вас — не для того же, чтобы обсуждать какого-то там Кевина Грасса. Мне приходилось слышать о вашем отряде, но я осознал, что смутно представляю, чем вы занимаетесь. Это упущение. Я должен знать все, что происходит в нашем городе, или почти все. Я считал, что Красные Ищейки — это что-то вроде дополнения к Городской страже, с тем отличием, что от вас есть какой-то толк. Это так?

— Почти, ваша милость, с вашего позволения, это не совсем точно, не совсем точно. Даже не знаю, как рассказать, чтобы не наскучить вашей милости.

— Не беспокойтесь об этом, объясните как умеете.

— Ну, вы знаете, что творится на улицах, мой лорд, город просто набит всяким сбродом, всеми этими беженцами и прочими бродягами, что только и знают, как приставать к честным людям. И бандиты совсем распоясались, так что не осталось мест, где богобоязненный человек мог бы ходить, не опасаясь за свою жизнь и кошелек. Эти мерзавцы даже кареты важных господ грабят, просто позор! Городская стража, как вы совершенно справедливо заметили, набита лентяями, трусами и пьянчужками. Мало взять в лапы алебарду, надо еще уметь ею пользоваться, — Он кашлянул. — Но простите, Ваша милость, я совсем разболтался.

— Нет, нет, капитан, вы очень увлекательно рассказываете. С таким чувством, — Филип решил, что Роули заслужил бокал вина, чтобы смочить горло, и кусок мяса для подкрепления сил. Сколько их было затрачено на одно только подхалимство!

Они начали пересекать зал по направлению к открытым дверям, за которым виднелся накрытый стол с винами и закусками — бесчисленными блюдами, способными утолить аппетит целой армии.

Роули продолжил рассказ, делая паузы лишь чтобы склониться в поклоне перед каждым вельможей, кто хоть на миг останавливал на нем взгляд. — Ваши высокочтимые отец и дядя решили положить этому безобразию конец, насколько возможно в наше беспокойное время. Его милости лорду Оскару пришла гениальная мысль о создании отряда молодцев, которые станут грозой бандитов. Ведь раньше как было? Ежели тебя ограбили или обворовали, а ты не поймал злодея за шиворот, то все, твои проблемы. Теперь добрые люди могут обратиться к нам, когда их обидели, и всего лишь за какие-то пять полумесяцев мои ребята разберутся с этим делом, ежели только в силах человеческих с ним разобраться.

— Понимаю, вас нанимают, чтобы вернуть награбленное.

— Но не только, мой лорд, не только. К нам обращаются из Магистрата, и мировые судьи часто просят нашей помощи, вот знаменитый судья Дин, например. Оно же обычно как — когда в городе кого прикончат, о том донесут квартальному, обычному необученному болвану, и он начнет опрашивать всех, кто мог свершить злодеяние. И хорошо, ежели у него в голове есть с кулак мозгов, а убийцу легко выявить. А вот когда дельце попадается посложнее — тут могут разобраться мои ребята, я их науськивал лично. Все разузнают, раскопают, обмозгуют. Или вон ежели найдут труп где-нибудь на улице, или без имени, как давеча, мы и тут попытаемся найти убийцу, ежели будет на то воля Магистрата.

— Великолепно, капитан, вы меня заинтриговали, и вы так красочно повествуете.

— Это еще не все, с позволения вашей милости! — продолжил ободренный Роули. — Вот взять всяких закоренелых злодеев, вроде Вурдалака или Лиса из Ларета. Ежели, опять-таки, они случайно не попадутся в лапы стражи или охраны какого лорда, то так и будут вершить свои злодеяния безнаказанно. А мои ребята не ждут, пока добыча сама к ним прибежит. Укажи им на самого что ни на есть опасного ублюдка, и они за ним последуют хоть в Тьмутень, хоть в саму преисподнюю, будут преследовать через всю страну, коли надо. Загонят и раздерут в клочья, как настоящие псы — кабана. Да, мои ребята на заднице не сидят. Переодеваются и ищут злодеев по притонам, игорным домам и кабакам, заманивают в ловушки, устраивают облавы.

Это и в самом деле звучало любопытно. Куда интереснее, чем собственные заботы Филипа, коли на то пошло. И прекрасно подходило для его планов. Однако на сегодня новых познаний, пожалуй, хватит.

— Хочу поблагодарить вас за интереснейший рассказ, капитан. Он определенно дал мне пищу к размышлениям.

Они подошли к столу, и Филип жестом приказал лакеям, выстроившимся у стены, обслужить Роули. — Рекомендую светлое альталийское. И сколько же их в отряде, этих ваших отважных молодцев?

— Пятнадцать человек, ваша милость, не считая меня, — Роули едва пригубил свое вино, хотя цвет его физиономии никак не позволял заподозрить капитана в неприязни к этому напитку. Быть может, он предпочитал джин.

— Это немного.

— О, ежели б было у меня больше людей, ваша милость, страшно подумать, чего бы я мог бы добиться! Ведь что злодеяний, что злодеев в этом городе неисчислимое множество.

— Вы читаете мои мысли, капитан. Ваше дело очень нужное и полезное, и я чувствую себя призванным лично позаботиться о его успехе. Меня не менее, чем дядю Оскара, заботит безопасность наших добрых горожан.

— У меня нет слов, Ваша милость! — воскликнул Роули, но солгал, потому что тут же разразился долгими витиеватыми благодарностями, и сам же в них в конец запутался.

— Вы получите дополнительных рекрутов, но я считаю, что тогда вам понадобятся помощники, что-то вроде офицеров, ниже вас по рангу, конечно, которые помогли бы вам управлять отрядом. Скажем, два человека. Одного вы выберете сами, а второго, пожалуй, я смог бы вам порекомендовать.

— Вы… случайно не имеете в виду Грасса? — осторожно уточнил Роули.

— Сохрани нас Пресветлый! — рассмеялся Филип. — Я немного знаю его по Академии, и он не создан управлять людьми.

— Очень точно подмечено, ваша милость.

— Нет, я говорю о достойном человеке, умном, порядочном и образованном, хорошего происхождения, который поможет поднять престиж ваших Ищеек. Я хочу, чтобы отряд начал пользоваться уважением, которого заслуживает, чтобы назначения к вам — на офицерские должности, разумеется, — добивались отпрыски хороших семей. Но об этом потом, — Повинуясь движению руки, слуга наполнил его бокал вином. — Выпьем за вас, капитан, и за будущее.

Капитан просиял, и на сей раз осушил бокал до дна. — Для меня огромная честь пить вместе с вами, Ваша милость!

С этим было трудно не согласиться.

Филип оставил почтеннейшего капитана у стола, после того, как заметил, что в его присутствии бедняге Роули кусок в горло не шел. До смены блюд и начала торжественного ужина оставалось более часа, и он еще успеет зайти за командиром Ищеек. Надо будет также послать бутылку вина вниз Кевину, и сказать, чтобы ему предложили поесть на кухне. Он, конечно, не согласится, зато взбесится наверняка.

К этому времени куранту сменила бойкая Альталийская гальярда, и Филип снова захотел танцевать. Он тщетно искал в толпе Мирме, зато заметил в дальнем углу зала леди Аннери, и уже начал пробираться к ней, когда его окликнули.

— Мой дорогой лорд Картмор, я как раз хотел с вами поговорить.

Филип взглянул на обладателя двойного подбородка и бегающих глазок с презрением, которое не трудился скрывать. На что рассчитывал лорд Веррет, обращаясь к нему, он понять не мог.

— Боюсь, вашего отца рассердила моя речь на последнем собрании Верховного Совета.

Еще бы, черт возьми.

— Я надеюсь, вы объясните ему, что я самый большой поклонник его военного гения, но…

— Моему отцу нужны поддержка и верность, а не поклонение, — перебил Филип.

Тем паче — пустая лесть, прибавил он про себя.

— Я — верный слуга Сюляпарре, — вскинулся Веррет. — И единственный, кто говорит вслух то, что думают многие.

Филип запомнил это слово, "многие".

— Да, да, то, о чем думают многие. Несмотря на героические усилия вашего отца и других благородных людей, эта война уже проиграна. Сейчас мы лишь оттягиваем неизбежный конец. — Тон Веррета вновь стал подобострастным. — Вы молоды, и можете размышлять непредвзято. Каждый месяц войны, это месяц, когда страна обливается кровью….

А твои владения на южной границе приносят гораздо меньше дохода.

— Никто не мечтает о мире больше, чем мой отец. Мы сражаемся потому, что у нас нет выбора. Или вы хотите, чтобы Андарга высосала из страны все соки, как паук из мухи, и оставила лишь жалкую оболочку? Нас превратят в нищий, ничем не примечательный придаток Андарги, как это уже проделали с Лессеей.

— Но коли мы сами заговорим о мире, можно будет просить о милосердии… ставить условия…

— Вы помните, сколько милосердия император проявил в Эргате? Когда защитники наконец открыли городские ворота, он приказал истребить всех жителей до единого, снести даже стены. А к Эргату он не питал и половины той ненависти, какую вызывает у него наша столица. И вы хотите по доброй воле впустить сюда андаргийские войска?

Веррет уцепился за его слова. — Это-то и пугает меня. В Эргате мы сопротивлялись до последнего, и чем это закончилось!.. Император…

— Если бы Иммер II был в состоянии прислушаться к голосу разума, этой войны не было бы вообще. Поймите, наша страна и все, что она представляет, для него как кость в горле. Рассадник вольнодумия, ересей и темного колдовства. Он не успокоится, пока не уничтожит все, что делает Сюляпарре — Сюляпарре.

И нашу семью до последнего человека, в придачу. Для Веррета и ему подобных это не было доводом, разумеется. В надежде заслужить милость Императора, они бы с удовольствием предоставили ему всех Картморов связанными по рукам и ногам.

— Война не проиграна. Мой отец уверен в конечной победе, и я тоже, — солгал Филип с привычной легкостью. — Что может нас погубить, так это пораженческие разговоры. Да, ситуация тяжелая, но она не раз бывала тяжелой. Сдаваться — выбор трусов. Пока мы можем держать оружие в руках, мы будем драться, — когда он произносил эти слова, то почти верил в них.

— Это все звучит очень хорошо, — Веррет с сомнением покачал головой. — Я даже готов понять, что в глазах молодого человека мое благоразумие кажется трусостью. Но красивыми фразами с андаргийцами нам не справиться. Мы все на пороге разорения, разруха, запустение, необработанные поля… Андаргийцы захватили даже мои шахты в Кернате! Голод в провинциях — как нарыв, который вот-вот прорвется бунтом. Хорошо сейчас лишь торгашам вроде Мортимера Хагена, который на войне еще и зарабатывает!

Можно подумать, Филип сам этого не знал.

— Разумеется, пожертвование в пользу нашей доблестной армии будет полезнее любых слов, — охотно согласился Филип. — И такой верный сын Сюляпарре, как вы, наверняка уже подумал, сколько готов вложить в следующую военную кампанию.

Несмотря на все его потери, лорд Веррет оставался одним из богатейших аристократов страны.

Веррет даже попятился. — Я уже многим пожертвовал.

— Разумеется, сударь, в этом никто не усомнится. Как и все. Лорд Берот пожертвовал тремя сыновьями. Кто скажет ему, что мы сражались впустую, и сдадимся, не испытав все средства? Сейчас мы переживаем не лучшие времена, но помните, что в любой момент обстоятельства могут неожиданно перемениться, — Конечно, Филип не надеялся, что этот детский лепет убедит недовольного лорда.

Веррет покосился туда, где стояла Пресветлая Мирме, и кисло пробормотал: — Коли то, что говорят про Ву'умзен, правда, они изменятся не в нашу пользу. Тогда мы горько пожалеем, что не сдались на милость Императора, пока было можно. Я от посланницы ничего не добился, но, может, вашему отцу что-то известно?

— Все, что известно моему отцу, станет известно и Верховному Совету, — Филип позволил холоду просочиться в свой голос.

Лорд Веррет тут же стушевался. — Да, да, разумеется. Я буду ждать столько, сколько нужно. Его было несложно заставить замолчать. Но только ненадолго.

Филип вздохнул с облегчением, отделавшись от этого опасного глупца. Нельзя допустить, чтобы тот заразил своим упадническим настроем прислушивавшихся к нему вельмож и других членов Совета. Уже вокруг Веррета объединилась небольшая группа людей, прозывавших себя "Миротворцами", лордов средней руки, недовольных тем, как отразились продолжительные боевые действия на состоянии их финансов. А то и выслуживающихся заранее перед будущими победителями. И это только те, кто поддерживал Веррета в открытую — то есть самые безобидные. Просто находка для андаргийцев, не забывавших о девизе древних — "разъединяй и управляй".

Сведения о кружке Миротворцев у Филипа были из надежного источника — входившая в него любовница Веррета была еще и любовницей Филипа, и связался он с этой костлявой занудой отнюдь не наслаждения ради.

Говоря о предателях… Его мысли вернулись к человеку внизу. Может, спуститься, обменяться, наконец, парой слов без свидетелей. Или больно много чести?..

Пока он колебался, его обступили, обрушив шквал последних сплетен, приятели из ближайшего круга, те, с кем Денизе не смогла — или не успела — его рассорить. Шестеро молодых дворян, с которыми Филип беседовал чаще остальных, — и ни одного, кому можно доверить заботы, давившие на плечи. Нет, для них он должен всегда оставаться веселым, беззаботным, уверенным в победе Филипом Картмором.

Поначалу он слушал их болтовню вполуха, но постепенно втянулся.

Леди Элер подралась на дуэли с леди Рон и ранила ее в бок.

Старинный особняк рода Селинов, который пришлось продать, чтобы расплатиться с долгами, купил Мортимер Хаген в качестве свадебного подарка двоюродной племяннице. И теперь в залах, где Селины принимали в былые времена князей Сюляпарре, будут обедать толстомордые торгаши.

Леди Синтия Марч ответила, наконец, на воздыхания их дорогого Кларенса, прислав ему любовную записку. Сложность в том, что их дорогому Ноэлю она тоже написала, и почти такими же словами. Как решить вопрос, кому из них продолжать попытки взять этот форт, отнюдь не считающийся неприступным? Колин Атвер предложил дуэль.

Филип возразил — никаких дуэлей без крайней необходимости. Пусть лучше Кларенс приходит в салон леди Марч по четным дням, а Ноэль — по нечетным. Так они не будут мешать друг другу, и постепенно подобный распорядок может стать освещенной временем привычкой. Пока леди не найдет кого-то третьего.

Он так увлекся разговорами, что даже пропустил появление Бэзила. Только когда приятели, один за другим, начали замолкать, таращась на что-то за его спиной, он обернулся, чтобы в свою очередь уставиться на братца и его свиту.

Свой выход Бэзил обставил настолько эффектно, насколько возможно, ничего не скажешь.

Для начала, его окружала самая странная, разношерстная компания, какую только можно было представить. Женоподобные кавалеры с густыми румянами на щеках и помадой на губах, в париках немыслимых цветов; пара молодчиков бандитской наружности, разряженных с дешевой претензией; "леди" в роскошном платье и с лихими усами на верхней губе; ночные бабочки в кричащих нарядах — укороченные юбочки, смехотворно высокие подошвы патенов, донельзя смелые вырезы. Звериная маска скрывала лицо типа, затянутого в черное. Пьяный уличный музыкант мелодично наигрывал на лютне, а рядом с ним Седрик Веларес, наследник дома Веларесов, жестоко терзал свою флейту, обнаженный по пояс, с венком в волосах.

Ближе всего к Бэзилу, фланкируя его, вышагивали закадычные приятели братца, Крошка Лулу и Леди Лили, в нарядах из розового атласа, все в кружевах и лентах. Их длинные, ниже лопаток, локоны были выцвечены добела и украшены цветами, а лица так напудрены и раскрашены, что они походили на фарфоровых кукол. Некоторых из этих людей Филип знал хорошо, кого-то видел в первый раз. Здесь были как молодые дворяне из хороших семей, в их числе Седрик, Лулу и Лили, так и явный сброд. Похоже, братец решил познакомить элиту столицы со своими любимцами, но Филип опасался, что столица к этому еще не готова. И уж точно не будет готов отец!

Сам Бэзил выглядел по обыкновению впечатляюще. Даже по придворным меркам его роскошный наряд мог показаться несколько экстравагантным. Дублет из серебряной парчи по линиям швов оторочен лентами старо-розового сатина, шелк рубашки белел в прорезях пышных рукавов, схваченных в нескольких местах сапфировыми застежками. И кружева, кружева… Они пенились у горла и запястий, на раструбах сапог. С левого плеча мягкими складками ниспадал жемчужно-серый бархатный плащ с контрастной розовой подкладкой, расшитый серебром, жемчугом, белыми страусиными перьями. На длинных локонах, в которых снежинками блестели крупные жемчужины, ловко сидела круглая шапочка с пером цапли. Мочки ушей оттягивали тяжелые серьги с сапфирами, на груди сверкали драгоценные подвески, на пальцах — многочисленные кольца. Большинство мужчин, включая даже самого Филипа, выглядели бы в таком костюме смешно, на Бэзиле же он смотрелся естественно, как радужное оперение райской птички.

На поясе брата не висел меч — оружие "Очаровательным", как они себя называли, заменяли веера. Веер Бэзила был настоящим произведением искусства из перламутра и драгоценных камней, и обмахивался он им с безупречным изяществом.

Уж не принял ли братец что-то? Само по себе это не составляло скандала — не он один, а к концу вечера многие осушат столько бокалов, что начнут шататься и падать. Но Филип не сомневался, что Бэзил собирается что-то устроить, а это ему слишком хорошо удавалось и во вменяемом состоянии. По походке братца, как всегда легкой и порхающей, ничего не поймешь — грация не изменяла тому до последнего.

Филип попытался заговорить с ним, но брат даже не смотрел в его сторону, а окружавшие Бэзила придурки нарочно путались под ногами, не давая подойти ближе.

Музыканты продолжали играть, и свита Бэзила, рассеявшись по залу, приняла участие в танцах. Две ночные бабочки кружились по полу, обнявшись, усатая "леди" потащила танцевать престарелого, высохшего лорда Фалина, который пытался испуганно протестовать, а полуголый флейтист, игрок на лютне и человек в маске медведя пустились в такой дикий пляс, какого, должно быть, не видали и в преисподней.

Высокий молодой мужчина, которого Филип уже встречал на вечерах у Бэзила, смуглый, светловолосый, с нахальной улыбкой, попытался похитить даму высокородного Симона Каннервала. Вклинился меж партнерами по танцу, когда пришел момент им приблизиться друг к другу, и прикоснулся к пальцам леди, заглянул ей в глаза, вместо Каннервала. Леди восприняла это на удивление спокойно, продолжая, как ни в чем не бывало, исполнять фигуры бранля, а вот Симон, оправившись от изумления, схватился за оружие. События приняли бы опасный оборот, если бы оказавшаяся поблизости усатая леди не бросилась Каннервалу на шею и не потеряла сознание в его объятиях — надо полагать, притворно.

Бэзил стоял в живописной позе, слегка выставив вперед правую ногу, и, обмахиваясь веером, невозмутимо наблюдал за хаосом, виновником которого являлся.

Внезапно одна из бэзиловских потаскушек уселась на пол с жалобными воплями. — Рожаю! Помогите, рожаю! — У нее был огромный живот, какой бывает у женщин на последнем месяце беременности. Еще раньше Филип заметил, что она держится за него, как и то, что живот как-то странно дергался, периодически меняя форму и положение.

Когда несколько удивленных гостей приблизились к женщине, она приподняла юбку, засунула под нее руку — и меж ее ног хлынул поток крольчат. Маленькие, прыгучие, они в панике скакали куда глаза глядят и моментально рассыпались среди гостей.

Где-нибудь в княжествах Влиса выходка Бэзила и его компании, должно быть, показалась бы верхом изящества и остроумия, но мраморные полы зала Роз все же не предназначались для животных. Многие гости были скандализованы, или старались казаться таковыми, две-три леди сочли себя обязанными завизжать, увидев бегущих к ним невинных тварей Божьих, а леди Даннэй, под юбку которой забежал крольчонок, громко призывала на помощь. Стоявший поблизости не в меру услужливый кавалер попробовал извлечь малыша наружу, за что получил чувствительный удар от возмущенного лорда Даннэя.

Филип поискал глазами Мирме — главное, чтобы не оскорбилась она. Леди-посланница прикрывала лицо веером, но по вздрагивающим плечам было видно, что она смеется.

По залу разнесся лающий хохот дяди Оскара, да и сам Филип кусал губы, пытаясь сдержать невольный смех. Неужели он только что жаловался Денизе на скуку! Жаль, это представление может иметь дурные последствия — в первую очередь, для самого Бэзила. Торжественный прием в честь посла дружественной державы должен проходить по освященному традициями протоколу. И если на чувство юмора Мирме можно было смело рассчитывать — кто вообще знает, что они вытворяют на приемах в своем Ву’умзене! — то у отца оно отсутствовало напрочь.

В этот драматический момент на высоте оказалась Дениза.

— Прошу вашего внимания, господа! — Она похлопала по ладони сложенными пальцами, и, сняв с руки кольцо, подняла его в воздух, демонстрируя всем. — В этом кольце — алмаз редкого золотистого оттенка. Камень этот подарил моему отцу один восточный мудрец, прибавив, что он приносит владельцу удачу и богатство. Я предлагаю кольцо и танец со мною в качестве приза тому, кто поймает больше всего кроликов.

Филип не мог не восхититься маневром жены. Она апеллировала к качествам, равно присущим как черни, так и аристократам столицы — жадности и любви к простым развлечениям. Петушиные бои, публичные казни, травля медведей пользовались в Сюляпарре непреходящей популярностью, и теперь многие разнаряженные господа и дамы с энтузиазмом занялись отлавливанием ушастых, пока остальные оживленно ставили пари, кто же выйдет победителем. Даже Мирме поймала крольчонка, пробегавшего мимо, схватив его со стремительностью пантеры.

В итоге, чемпионом по ловле стал Мортимер Хаген, глава торгового дома Хаген, ловкий и жадный, как все купцы. Одно удовольствие было наблюдать, как он носится за крольчатами — черные глазки горят, брюшко трясется — цепко ловит их толстыми пальцами и опускает в сложенный мешком бархатный плащ. Ему помогали четверо его взрослых детей, такие же черноволосые, круглощекие и расторопные, как родитель, и вскоре Хаген гордо направился к Денизе за призом, благоухая кроличьей мочой.

Филип решил поддержать жену и поспешил к ней, чтобы встретить чемпиона вдвоем. — Поздравляю вас с заслуженной победой. Мы, разумеется, будем счастливы подарить вам новый плащ. Но я уверен, господин Хаген, вы простите мою супругу, если она подарит вам танец на следующем балу, где мы будем иметь удовольствие встретиться с вами. Он жестом подозвал слугу, и тот унес плащ-мешок из зала.

Мортимер Хаген расхохотался. — Только если ваша супруга позволит мне при новой встрече принести ей в дар перстень взамен того, что я у нее похищаю, — сказал он, немного отдышавшись. — Этим вы доставите мне огромную радость.

— Уверена, вы проявите в выборе такой же вкус, как в отделке вашего восхитительного особняка, — с милостивой улыбкой откликнулась Дениза. — И ваш подарок поразит нас красотой.

— Но нет так поразит, как это удалось вашему уважаемому брату, лорд Филип, а? — Хаген снова расхохотался. — Это было нечто невероятное. Так и задумывалось, или он проявил инициативу? Любопытно, что думает по этому поводу Его милость лорд Томас!

— Сейчас мы это узнаем… — пробормотал Филип. И хотя упрекнуть себя ни в чем не мог, ему стало не по себе.

Отец шел к ним, и он был уже близко. Взгляд неотрывно нацелен на Бэзила, словно тот — единственный человек в зале. На публике лорд Томас всегда сохранял видимость спокойствия, но Филип неплохо представлял, что должен чувствовать отец. Не хватало только, чтобы он сорвался на людях — этого отец себе никогда не простил бы. Ни себе, ни Бэзилу.

Гости ждали, затаив дыхание…

И опять Дениза придумала, как отсрочить грозу. Она подозвала к себе церемониймейстера, шепнула ему пару слов, и он громко объявил следующий танец:

— Вольта!

Темп музыки ускорился, кавалеры вели дам танцевать.

Дениза поманила к себе Бэзила движением веера. Когда он поприветствовал ее, она протянула ему руку для поцелуя и произнесла: — Вы все же появились, дорогой брат! Впрочем, я знала, что вы придете, ведь я обещала вам танец.

Бэзил уловил намек, и, предложив Денизе руку, повел ее в конец выстраивавшейся линии.

Дерзкая, веселая, скандальная, вольта была любимым танцем Филипа. В ней ему нравилось именно то, за что на ее ополчались моралисты — близость лица партнерши, ее тела, прикосновение женской ручки к плечу, возможность обнять даму за талию, а если наблюдаешь за танцем со стороны — увидеть хорошенькие ножки леди, взлетающих в воздух с помощью кавалеров.

В другое время он любовался бы отточенными движениями брата с восхищением, граничащим с завистью. Талант и ежедневные занятия сделали из Бэзила выдающегося танцора. Фехтуй он на половину так хорошо, как выделывал па, и у дяди Оскара был бы достойный преемник.

Но сейчас наслаждаться мешали тревога и предчувствие очередного семейного скандала. Бедный отец! Как будто ему мало других хлопот, кроме как выбивать дурь из старшего сыночка.

Филип почти расслабился, когда заметил, что отец подзывает к себе офицера дворцовой гвардии. Надо спешить!

Неподалеку стояли любимые паяцы Бэзила, и Филип направился прямиком к ним. — Я хочу, чтобы вы двое собрали всю свою компашку и выпроводили отсюда. Без шума и быстро.

Лулу и Лили повернулись к нему одновременно. С нарисованными личиками, в одинаковых нарядах, они походили на близнецов, но совсем несхожим был блеск их взглядов. Кошачьи глаза Лулу горели ехидным желто-зеленым огнем, тогда как невинно-голубые глаза Лили смотрели на Филипа с обожанием.

Леди Лили захлопал длинными ресницами. — Филип, как приятно вас видеть! Но, знаете, Бэзил желал, чтобы мы все присутствовали на балу.

Крошка Лулу скорчил гримаску. — И почему мы должны делать то, что велит Ваше Императорское Величество?!

Когда-нибудь он у него схлопочет. — Чтобы это не сделали гвардейцы, — Для Лили Филип нашел дополнительный довод — и улыбку. — Ради меня.

— Ну, в таком случае… — улыбнулся Лили в ответ.

Услышав это, Лулу закатил глаза к небу, но все же отправился выполнять поручение. Лили побежал за приятелем. — Прекрасно выглядите! — крикнул на прощание.

Это Филип и сам знал.

Он перевел дух. Все проходило настолько мирно, насколько можно было надеяться. Оставалось вывести из игры Бэзила…

Вольта уже подошла к концу, и Филип обернулся проверить, контролирует ли Дениза братца. А вместо этого увидел, как лорд Томас выходит из зала, крепко держа Бэзила за плечо. Филип вздохнул и последовал за ними, стараясь сохранять непринужденный вид.

IV.

Он скользил взглядом по знакомым предметам обстановки. Здесь, кажется, ничего не изменилось, — Кевин помнил этот комод маркетри, неудачный портрет давно почившего Картмора в роскошной раме, запах старого дерева, исходивший от дубовых панелей. А у двух рыцарей Пустых Лат они с Филипом как-то забрали алебарды, чтобы провести шуточный бой. Куда ни повернешься, куда ни глянешь, — поранишься об осколки воспоминаний.

Зачем Картмор заставил его сюда притащиться? Чтобы арестовать? Для этого не было нужды звать его во дворец, достаточно произнести несколько слов, и Кевин окажется навсегда погребенным в каменном мешке — или под землей. К тому же, Филип мог бы сделать это уже давным-давно.

Даже когда они не были смертельными врагами, Кевин не знал, чего ждать от Картмора. Причуды, капризы, смены настроения выбивали почву из-под ног, и сейчас он снова не мог понять, на каком свете оказался. Он пришел сюда, готовый к столкновению, а теперь торчит здесь, как болван, не зная, куда девать себя.

Как бы там ни было, точно одно — это очередная издевка. Развернуться бы и уйти, вот только чертов Картмор может вообразить, что это бегство, а не вызов.

В Брюхе или Грязноводьи такая рассеянность могла стоить ему жизни — он не услышал шагов, приглушенных ковровой дорожкой, пока женщина не спустилась до середины лестницы.

Кевин узнал ее, еще до того, как обернулся, по долетевшему вниз сладкому и терпкому аромату. Процедил: — Леди Дениза.

Она смотрела на него сверху вниз, с усмешкой, обнажившей острые белые зубки. Как у ласки. Маленький злобный хищный зверек.

— Ну и каково это, — поинтересовалась она, — видеть жизнь, которой лишился навсегда?

— Чудовище, часом, не задело вас по голове? Это не моя жизнь. Я отродясь не жил в таких хоромах.

— Да, но когда-то ты был здесь частым гостем, — Дениза продолжила спускаться вниз. — И у тебя были надежды — вернее, иллюзии — что и ты однажды займешь положение в обществе, будешь своим среди сильных мира сего… — Похоже, она больше не считала нужным говорить ему "вы". — Не забывай, я всегда видела тебя насквозь. И подумать только, чем все закончилось! — Она покачала головкой. — Ты — "красный плащ" Оскара! Можно только смеяться. Хотя тебя, должно быть, больше тянет выть. Сходить с ума от злобы и сожалений.

— Я ни о чем не жалею. Кроме знакомства с вами и вашим заботливым супругом.

— Так я тебе и поверю! — Дениза остановилась в полушаге от Кевина. Вблизи, были заметны темные круги под ее глазами, и бледность, проступавшая сквозь оливковую смуглость кожи — следы потрясений прошлой ночи. — Филип и его друзья уже успели покрыть себя славой на поле боя, а ты… чем вы там занимаетесь, стережете уличную грязь, чтобы не украли?

— В чем-то мне повезло больше, чем ему. Я не женат на самой пустой, тщеславной и распутной женщине Сюляпарре.

Черные глаза едва не прожгли в нем дыру. — Я не давала тебе разрешения так говорить со мной, Ищейка. — Вспышка тут же погасла, и на губах вновь расцвела улыбка, столь же фальшивая, как все в этой маленькой дряни. Это еще к чему бы? — Но я извиню твои отвратительные манеры, если примешь мое предложение. Можешь храбриться сколько угодно, я не сомневаюсь, — появись у тебя шанс, ты бы снова начал лизать руки Филипу в надежде, что тебе перепадет хоть несколько костей с господского стола. Но Филип тебя никогда не простит. А у меня на тебя планы, Кевин. Тебе больше не придется унижаться на этой жалкой службе — я решила взять тебя к себе телохранителем. Это более чем достойная позиция для дворянина без гроша в кармане. Я знаю многих благородных людей с достатком, кто был бы счастлив защищать меня совершенно бесплатно. Но тебе я, конечно, заплачу — и очень хорошо.

Ей удалось его удивить. — Какая подлость скрывается за этим?

Дениза передернула плечами. — Небольшая месть. Филип злит меня последнее время. Я могу только представить, как ему понравится, коли ты станешь моим верным цепным псом. Ее откровенность показала, как низко она его ставит. Даже лицемерить не трудится.

Стены отразили его хриплый, невеселый хохот. — Боги, вы двое не меняетесь! Скольких его друзей вы должны погубить, моя леди, чтобы ваша кровожадность была, наконец, утолена?

Просто восхитительно. Эта парочка продолжала вести свой нескончаемый танец, отплясывая на костях тех болванов, что имели глупость поверить, будто в двух сухих, как прах, сердцах может биться искреннее чувство.

Дыхание леди Картмор участилось, кровь отлила от лица, — чудесное зрелище. Когда она заговорила вновь, мгновения спустя, голосок ее звучал обманчиво нежно: — Я награжу тебя за услуги лучше, чем Филип когда-то, но ты должен стать моим человеком, и только моим, запомни это.

Расстояние между ними исчезло, смуглые пальчики легли ему на локоть.

— Ты всегда будешь рядом, будешь исполнять только мои приказы, любые мои капризы. Мне нужна от тебя полная преданность, вернее, видимость преданности — ты отлично умел ее изображать прежде.

Длинная стройная шейка была так близко, достаточно протянуть руку…

— А следующая позиция, что, — в постели миледи? — Он знал, что вызывает у Денизы отвращение — но как низко она готова пасть?

Леди Картмор скривила губы, будто лимон без сахара попробовала. — Только если Филип меня очень взбесит.

Он помотал головой. — Если я еще раз свяжусь с одним из вас, то заслужу, чтобы на меня надели шутовской колпак и выставляли на ярмарке.

— Но почему? Это ненадолго, месяца на два, и я даю слово, что хорошо заплачу, — Она, кажется, и впрямь не понимала, почему недостаточно потрясти монетами у его уха.

Вместо ответа, он провел пальцем по полоске золота и самоцветов на ее руке. — У вас такой красивый браслет…

— Можешь взять его себе, — с готовностью откликнулась женщина. — В задаток.

— А ручка, которую он украшает, еще лучше… — Кевин погладил ее запястье. Дениза поморщилась, но позволила — Филип, должно быть, перешел всякие границы. — Такая изящная, такая тонкая… Интересно, я смог бы сломать ее двумя только пальцами? — Он сжал их — лишь чуть, но достаточно, чтобы она ойкнула и выдернула руку.

Дениза отступила назад. — Я не боюсь тебя, Грасс.

— В таком случае вы просто глупы, моя леди. Впрочем, это мы давно установили. — Он сделал нетерпеливый жест, в гортани — вкус желчи. — Вы мне надоели.

Дениза вздернула подбородок, смерила его надменным взглядом, и, подобрав юбки, развернулась, чтобы отправиться туда, где Кевину Грассу больше не было места.

— Единственный дурак здесь ты, Грасс, — бросила она на прощание. — Кевин-дурачок. Какая жалость! А я так хотела, чтобы ты стал для меня тем же, чем был для Филипа… Мальчиком на побегушках.

Леди Картмор поднималась по лестнице, а смех ее тянулся за нею шлейфом, и был он холоден и звонок.

V.

Cжатые губы, суровый взгляд… Вид холодный и невозмутимый, как всегда. Надо было очень хорошо знать Томаса Картмора, чтобы догадаться по его лицу, в каком он находился бешенстве. На приветствия нескольких гостей, обратившихся к нему в зале Роз и следующей за ним комнате, он отвечал вежливо и спокойно. Но годы совместной жизни — и восприятие, обостренное страхом — научили Бэзила Картмора разбираться в настроениях отца, и сейчас он ощущал, как тот проигрывает схватку с рвущейся наружу яростью. Отцовские пальцы сдавливали запястье стальным обручем, и этот обруч продолжал сжиматься. Еще чуть-чуть, и не сдержать крика.

Вдвоем они подошли к дверям, закрывавшим проход в помещения, не предназначенные для посетителей. Томас отпустил запястье сына, чтобы распахнуть их, и Бэзил ощутил искушение обратиться в бегство, скрыться в гуще разряженной толпы. Отец был бесконечно сильнее — он помнил неодолимую мощь его рук, — но, в его годы, едва ли быстрее. Увы, для побега тоже требовалась определенная храбрость, а та немногая, что накопил Бэзил, вытекла по пути, как вода из треснутого кувшина.

В Буфетной возились с сервировкой блюда двое слуг — но хватило косого взора отца, чтобы они убежали, как ошпаренные кипятком. Бэзил с завистью посмотрел вслед, но тяжелая ладонь уже подталкивала дальше.

Лорд Томас продержался до следующей, пустой, комнаты. Они дошли до середины, когда рука отца выстрелила, посылая его в скоростное столкновение со стеной, лицом вперед.

Нос вспыхнул острой болью, подошвы заскользили по паркету. Едва удалось удержаться на ногах. Прижавшись лбом к прохладному дереву панели, Бэзил сжался, ожидая следующего удара. Знакомая мерзкая слабость обрушилась на него, обратив внутренности в воду. На несколько сердцебиений он был парализован страхом, раздавлен, превращен в ничто. Последний раз отец бил его годы назад, и он жил в постоянном ожидании неотвратимого момента, когда это случится снова. Сейчас, сейчас придет боль.

Когда паника ослабила удушающую хватку, Бэзил осмелился осторожно обернуться. Отец стоял все там же, посреди комнаты, скрестив руки на груди, тяжело дыша после борьбы с самим собой. Было похоже, что экзекуция откладывается на неопределенный срок, и Бэзил с облегчением перевел дух. Прошло время побоев, пришло время поучений, а их он не боялся.

— Как ты посмел… — негромким голосом начал Томас Картмор.

Он продолжал говорить, но Бэзил уже не слушал. Что-то теплое и влажное заструилось по его губам и подбородку. Бэзил осторожно прикоснулся к лицу и воззрился на покрасневшие пальцы. — Кровь… — прошептал он с ужасом и отвращением. Его кровь. На мгновение, комната поплыла у него перед глазами.

— У тебя просто кровоточит нос, — отец сделал шаг вперед.

Бэзил шарахнулся в сторону, выставив перед собой руку, как будто это могло его как-то защитить. — Не подходи ко мне, чудовище!

Лорд Томас замер на месте, скрипнув зубами. На его виске билась жила. — Прекрати это представление, — процедил, наконец. — Я не собираюсь тебя бить, хотя ты и заслужил побои.

— А как вы называете это?! — Бэзил вытер нос надушенным платочком и продемонстрировал алые пятна, оставшиеся на белизне шелка. — Отцовской лаской, должно быть! — как он ни старался, голос его предательски дрожал.

— Ни один отец не стерпел бы подобного поведения. Распущенность и безответственность нельзя оставлять безнаказанными. Как ты посмел явиться сюда с этой шайкой?

Бэзил пожал плечами. — Вы же сами велели, чтобы я присутствовал на балу.

— Я хотел видеть моего сына, а не дешевого комедианта.

— Уж какой есть, — Он развел руками и слегка поклонился, пытаясь не обращать внимания на боль в голове. — Были б желания ступенями, все грешники попали бы на небо.

Главное, не смотреть в грозное лицо отца, на желваки, играющие на скулах, не встречать проклятый взгляд, давивший, как могильная плита.

— Надеюсь, ты не ожидал, что твоя выходка пройдет безнаказанно для тебя и для сброда, который тебя окружает?

— Это несправедливо! — возмутился Бэзил. — И жестоко. Я сказал моим друзьям, будто вы желаете, чтобы они устроили на балу небольшое представление, для увеселения гостей. Они думали, что выполняют вашу волю.

Отец шумно втянул воздух, прикрыл веки, и на миг Бэзилу показалось, что его снова ударят. Но лорд Томас только сделал глубокий вздох. — Что ж, мне стоило бы отправить в Скардаг всю компанию, чтобы научить не доверять словам распущенного и испорченного мальчишки. Но тогда я должен был бы начать с тебя, а такого позора на нашу семью я не обрушу.

— На нашу семью, или на себя? — уточнил Бэзил ядовито.

— И на себя — тоже, — Лорд Томас сделал паузу, а затем заговорил немного спокойнее. — Послушай, Бэзил. Ты уже не ребенок, и должен думать о последствиях своих поступков. Может быть, ты позабыл, что я не монарх милостью Божьей, что моя власть основана на авторитете, на уважении, которое питают люди к моему опыту, к моей способности управлять ими уверенной рукой. Твою выходку еще можно было бы счесть забавной на обычном балу, — видят Боги, каких только безумств не придумывают сейчас бездельники чтобы заставить говорить о себе. Но это — торжественный прием в честь посла… посланницы другого государства, и любое оскорбление, нанесенное ей, — оскорбление великой державе, которую она представляет. Леди Мирме великодушно простит твою глупость, но в глазах людей ты выставил меня человеком, не способным навести порядок в собственной семье…

— А разве это не так?

В ответ, отец схватил его за плечо и тряхнул как котенка. — Проклятье, чего ты добиваешься?!

На сей раз, слова пришли к нему прежде, чем ужас лишил голоса. — Чтоб вам было плохо!

Томас разжал пальцы, и Бэзил отскочил подальше, готовый в любой момент обратиться в бегство. Они стояли друг напротив друга, столкнувшись в безмолвном поединке взглядов. Все его обиды, застарелые и недавние, вся бессильная ненависть, поднимались на поверхность, обжигая гортань, и — черт подери его слабость! — туманя влагой глаза. Есть ли во всем Сюляпарре человек несчастнее меня? Он не мог прочитать выражение на лице отца — безразличие? презрение? горечь? Время замедлило ход, и Бэзил снова слышал стук своего сердца.

Он даже не заметил, как в комнату вошел Филип. Конечно же, братец сразу встал рядом с обожаемым папочкой. И все же Бэзил вздохнул с облегчением — при своем любимчике отец не покажет себя в полной красе, о нет.

— Посмотри, что сделало это чудовище! — Бэзил продемонстрировал Филипу окровавленный платок. — Он запустил мною о стену!

— И поделом, — Брат стоял в той же позе, что и лорд Томас, также сложив руки на груди, качая головой с тем же высокомерно-осуждающим видом. Сейчас Бэзил ненавидел его почти так же сильно, как отца. — Скажи спасибо, что легко отделался. Сегодня ты превзошел самого себя, Бэзил.

— Ну, конечно! Убей он меня, ты сказал бы тоже самое. Подхалим несчастный.

— Молчать! — рявкнул лорд Томас. — Не смей так говорить с братом, недавно чудом избежавшим смерти! Бэзилу нет дела ни до тебя, ни до меня, ни до чести семьи, — сейчас он обращался к Филипу, но его проклятый взгляд все также давил на Бэзила, заставляя пятиться в угол. — Единственное, чего он желает, — это выставить меня на посмешище. Тебе стоило бы брать пример с брата, Бэзил, а не оскорблять его. Иногда мне кажется, что ты безумен.

Филип успокоительно похлопал отца по руке. — Не принимайте близко к сердцу, молю вас. Бэзил — просто болван. Ничего страшного не произошло. Вы же знаете, достаточно нам сделать вид, что ничего особенного не случилось, и все решат, что произошедшее — в порядке вещей. Нам начнут подражать, как всегда. И скоро нельзя будет прийти ни на один бал, чтобы не наткнуться там на кроликов, зайцев, кур и прочую живность. Не позволяйте его глупостям испортить себе вечер.

Они стояли перед Бэзилом плечо к плечу, единые как всегда. Как же его тошнило от этого зрелища, от насмешливой мины Филипа, от постной физиономии отца!.. Наконец, этот последний вынес свой вердикт. — Ты исчерпал мое терпение. Здесь есть и моя вина — я был слишком мягок с тобой и слишком многое прощал. Даю совет — не рассчитывай на мое снисхождение в дальнейшем. Коли твое поведение не изменится, скоро ты узнаешь, каким строгим отцом и повелителем я могу быть. А сегодня, твое наказание будет таким. Во-первых, я запрещаю тебе покидать твои покои в течение недели. Слышишь?

Тоже мне, напугал! Бэзил предпочитал свою башню и комнаты всем другим местам на свете. Может, отец перепутал его с Филипом, который обожал шляться по вонючим, полным черни улицам, и, как следствие, уже пару раз едва не был съеден каким-то невоспитанным чудовищем. — А я-то как раз собирался предпринять путешествие в Андаргу! — Он закатил глаза к потолку.

— Во-вторых. Твое содержание удерживается на неопределенный срок, пока ты не начнешь вести себя, как подобает дворянину и моему сыну. А ты, — велел отец Филипу. — не давай ему денег.

— Ни юля! — весело подтвердил братец.

Вот это был подлый удар. От возмущения перехватило дыхание. — Вы желаете, чтобы я умер с голоду?! И еще называете себя отцом!

— Прекрати нести чушь! Когда тебе приходилось платить за еду?

— Значит, вы хотите, чтобы я ходил голым! И босым!

— У тебя и так больше тряпок, чем у дорогой шлюхи, — отмахнулся отец с брезгливой гримасой.

От возмущения Бэзил мог только топнуть ногой. — Но они все скоро выйдут из моды!!!

Лорд Томас вздохнул с видом человека, которому этот спор надоел задолго до того, как начался. — Продай одну из тех побрякушек, что ты так любишь. Ни одному человеку не нужно столько. Все, — Решительный жест показал, что разговор окончен.

— Правильно. Пойдемте отсюда, — Братец положил руку отцу на плечо и они вышли из комнаты вместе. В дверях Филип обернулся, высунув на прощание язык.

Типичный Филип — показывать язык брату, истекающему кровью! Да уж, ему определенно повезло с родственниками. Брат-предатель. И отец… отец-убийца?

Главное — он, наконец, один. Может зализать раны. А еще лучше — залить их чем-нибудь крепким.

Сняв с пояса зеркальце, Бэзил осмотрел свой бедный нос. Он не казался распухшим, кровь перестала течь.

Чувствуя себя совсем обессиленным, Бэзил прислонился к стене и сполз по ней на корточки. Ему надо было перевести дух. Подумать. Где-то внутри все еще бился запертой птицей страх, скребя когтями. Удары сердца как удары крыльев — вот-вот вылетит наружу из груди.

В следующий раз надо придумать что-то похлеще.

Нанести настоящий удар вместо глупого трюка, который ни к чему ни привел, ничего не изменил, — кроме его доходов.

Отец не зря его презирает, надо признать. Бэзил устраивает жалкие представления там, где другой схватился бы за кинжал. Ну что ж… когда-нибудь его ненависть превзойдет его трусость.

А пока — вино.

Пьяные внушали Бэзилу отвращение, но, иногда, надраться бывало просто необходимо. Он знал: когда ты действительно пьян, между тобой и миром встает туманная алкогольная дымка. Прошлое исчезает, а настоящее — лишь нелепый фарс, исполняемый дрянными актеришками. Можно забыть, что ты — один против страшного мира, а острым зубам и когтям можешь противопоставить лишь безупречный маникюр.

Ничто не может тебя напугать. Ничто не может причинить боль.

VI.

Филип с улыбкой шел к нему по вестибюлю, и на мгновение, все стало, как раньше. Как раньше, — когда Кевин был еще глупее, чем сейчас, а визиты во дворец составляли редкие светлые моменты в его унылой жизни.

Краткую иллюзию разбила багровая морда Роули, выглянувшая из-за плеча Картмора. Тем лучше — от хороших воспоминаний корежило больше, чем от плохих. Последним шествовал то ли слуга, то ли паж, мальчишка в цветах Картморов, с розами, вышитыми на груди дублета. В руках он что-то нес.

Поскольку Кевин не шевельнулся, чтобы приветствовать Картмора, взбешенный Роули, подлетев поближе, сбил шляпу с его головы. Она так и осталась лежать на полу, грязное пятно на безупречном паркете.

— Кланяйся его лордству, ты… — Капитан замешкался в поисках пристойного ругательства. — Задница недомытая! Он стукнул Кевина по плечу ребром ладони — и, скривившись, потряс ею в воздухе.

— Оставьте его, любезный капитан, — с небрежным жестом произнес Филип. — Кевин никогда не понимал, как вести себя в обществе, да и откуда?.. Таким вещам учатся еще в детстве — или никогда.

— Не каждому дано быть придворным кавалером, ваша милость, это удел избранных, таких вот, как вы. Но каждый может быть почтителен и знать свое место, — Если бы взгляды убивали, взгляд Роули сразил бы Кевина наповал и похоронил на перекрестке.

— А мне казалось, он как раз отлично знает теперь, где оно, его место, — мягко произнес Филип, и Кевин нечеловеческим усилием воли подавил порыв расквасить ему лицо. — Ловить всякий сброд, копаться в грязи… Выкручивать руки и выбивать зубы. Работенка как раз для Грасса.

Кевин невольно вглядывался в черты человека, которого никогда по-настоящему не знал. Все-таки Филип немного изменился — что-то жесткое, холодное, властное проглядывало за еще молодой внешностью. Что ж, пока Кевин вылавливал из каналов разбухшие трупики младенцев и выбивал признания из воров, убийц и прочей мрази, Филип успел принять участие в военной кампании и стать правой рукой своего отца.

Сколько раз он представлял себе их встречу, но ему виделся последний акт трагедии — кровопролитие, лязг мечей, предсмертные проклятия. Точно не легкая болтовня на глазах у капитана Роули. Главное, не дать Филипу увидеть ярость, что то жгла, то леденила грудь. Для Картмора чужая злость, чужая боль — как людская кровь и плоть для тварей, обитающих во мраке.

— Ведь я неплохо знаю Кевина, — Филип все не затыкался, — мы вместе учились, я даже немного покровительствовал ему. Он был готов выполнить любые поручения, очень удобный человек, и мог бы далеко пойти, но, увы, был слишком завистлив, слишком зарывался, и оказался… подловат. А среди дворян, сами понимаете… Для Ищеек это качество, наверно, даже является достоинством.

— Точно, мой лорд, — Роули закивал, преисполненный готовности соглашаться с каждым словом лорда Картмора. — Я всегда говорил Грассу, что ежели б он только научился держать себя в руках и уважать субординацию, из него вышел бы отличный служака.

— Надеюсь, ты признателен своему капитану за такую поддержку, Кевин. Есть ли более черный порок, чем неблагодарность?.. — Его слова повисли в воздухе, тяжелые, как вина, в черных глазах — вызов и издевка.

Это было уже слишком. И Картмор смеет говорить произносить это слово?! Будь у древних божество Неблагодарности, он мог бы позировать для статуи.

Безмолвная дуэль взглядов продолжалась, пока кашель Роули не напомнил, что у них есть компания. Вид у Капитана, смотревшего то на лорда, то на Ищейку, был несколько удивленный.

— Зачем вы звали меня? К чему весь этот треп? — процедил Кевин сквозь злобу, сдавившую горло.

— Я не привык оставлять невыплаченными долги, Грасс. А тебе я задолжал уже давно, — Короткая пауза была полна угрозы. — Начнем с последнего должка, а потом дойдем и до остального. Эмори, прошу, — Филип сделал знак слуге, и мальчишка зашагал вперед, выставив перед собою ладони, на которых покоился шитый золотом кошель. Под взглядом Кевина он шел все медленнее и медленнее, юное лицо отражало неуверенность.

Я что, настолько жуткий? Кевин изобразил светскую снисходительную полуулыбку вроде тех, что часто носил на губах Филип. Мальчишка попятился.

— Грасс, прекрати пугать мальчика, — Филип вздохнул. — Что за ребячество!

— Позвольте мне, — Роули метнулся к щенку-слуге, схватил ценную ношу и отнес Кевину. По дороге успел любовно погладить бочок набитого кошеля. — Благодари его лордство, тварь!

Кевин подкинул награду в руке, прикидывая вес. — Это плата за вашу жизнь? Даже коли там медяки, вы переплатили.

С губ Роули сорвалось возмущенное бульканье. — Позвольте мне, ваше лордство, отпилить его пустую башку! — взмолился он, овладевая вновь даром речи. — Только не тут, ибо какая жалость была б, забрызгай его поганая кровища такой чудесный зал!

— Ну что вы, мой добрый капитан, коли я буду обращать внимание на вяканье каждой шавки… Не бойся, Грасс, там не медяки. Серебро. Столько золота моя жизнь действительно не стоит.

Бросить этот кошель ему под ноги? Или Картмор вообразит тогда, что задел его за живое? Пока он прикидывал, как поступить, момент был упущен. — Что ж, спасибо и на том, — Кевин спрятал награду за пазуху. Это серебро станет неплохой подмогой, если Капитан погонит его после сегодняшнего из Ищеек. Поможет продержаться в городе, пока не придут андаргийцы. — Могли бы прислать со слугой, а не заставлять нас тащиться сюда.

— Во-первых, мне захотелось побольше узнать о вашем отряде. И любезный капитан Роули убедил меня вполне — ваша служба полезна и даже необходима, почти как работа "ночных мастеров". Как утешительно осознавать, что даже такой как ты, Грасс, может приносить пользу, — Филип лучезарно улыбнулся. "Ночные мастера" — что ж, похоже. Что чистить выгребные ямы, что разузнавать грязные секреты городского дна — разница невелика.

— Тогда за каким чертом отвлекаете меня от дела? Дерьмо, знаете ли, само себя не выгребет.

— В прошлую встречу мы не успели побеседовать, — ответил Филип, все так же улыбаясь. Чем больше злился Кевин, тем более невозмутимым выглядел он. — А ведь с тех пор, как ты ээээ… выпал из нашего круга, утекло немало времени. И в твоей жизни, как погляжу, — сочувственно-иронический взгляд сверху вниз, — произошли большие перемены.

— Нам с вами говорить не о чем. Да мне это и не по чину, ваше лордство. — Еще недавно мне тоже так казалось, но, очевидно, кто-то — Господь ли Света, Господь ли Тьмы, — считает по-другому, иначе не заставил бы наши пути пересечься.

Его терпение лопнуло, как перетянутая тетива. — Значит, это был Темный властелин, потому что если ты не оставишь меня в покое, это плохо кончится для нас обоих. Пора бы тебе это знать.

Кевин развернулся и пошел к выходу, не обращая внимания на возмущенные вопли Роули, — но на полпути остановился и решительным шагом вернулся назад.

— Видишь, Грасс, Судьба уже сводит нас снова, — пошутил Филип. — А ведь еще и минуты не прошло!

— Я решил, что раз уж вы заставили меня притащиться сюда, теряя время, я должен сделать хоть что-нибудь толковое. Это ненадолго, — Он начал развязывать мешок. — Я хочу, ваша милость, чтобы вы попробовали опознать одного человека…

VII.

Женщина на портрете смотрела на Ренэ сверху вниз с лукавой, снисходительной усмешкой. Ее белоснежная шея заслуживала эпитета "лебединая", художник с любовью выписал необыкновенной красоты руки, державшие букетик рыже-красных цветов, похожих на маленькие солнца. Единственным недостатком лица, одновременно сильного и нежного, мог считаться слишком узкий рот. С годами он превратился бы в некрасивую безгубую щель, но, конечно, леди Филиппа до этого не дожила. Она умерла молодой, внезапной и загадочной смертью. Картина, без сомнения, была удачной, дама казалась на ней более живой, чем иные из гостей сегодняшнего бала. И все же Ренэ ощущала легкое разочарование. Она давно мечтала взглянуть на портрет женщины, которую называли Прекрасной Филиппой, и ожидала, что та поразит ее красотой прямо таки несравненной. Между тем, за то короткое время, что она провела в столице, Ренэ встретилось немало леди, что могли бы посоревноваться внешностью с покойной женой Лорда-Защитника. Да, у Филиппы был редкий оттенок волос, и кисти такой формы встречались нечасто — если, конечно, художник ей не польстил. Но ведь и сама Ренэ — очень мила, не так ли? Все говорили, что ее большие глаза, синие, как васильки, на редкость хороши. И все же, когда она вошла в зал Роз, полный блестящих кавалеров, по нему не пронесся вздох восхищения, никто не пал на колени, чтобы провозгласить ее новой Первой Красавицей Сюляпарре. Она поймала несколько одобрительных взглядов — но и только.

Возможно, чтобы тебя нарекли Прекрасной, надо быть женой первого человека княжества, подумала Ренэ. Ничего, у нее еще все впереди. Она обратит на себя внимание этого города, пугающего и восхитительного, чего бы это ей ни стоило.

Ренэ решительно тряхнула головой, и тут же с опаской проверила, не растрепалась ли сложная прическа из локонов.

— Вы довольны, любовь моя? — обратился к ней супруг. — Говорят, это прекрасная работа, хотя я, по правде говоря, не слишком в этом разбираюсь. Пол стоял рядом, задумчиво глядя на портрет. В отличие от Ренэ, ему для этого не приходилось задирать голову, уже подернутую сединой. Высокий, статный, прямой как копье, в свои преклонные годы он смотрелся так же браво, как и кавалеры раза в два моложе него.

Ренэ надула губки. — Не такая уж она и необыкновенная красавица, по-моему.

— При дворе встречались леди, что превосходили ее красотой лица и великолепием фигуры, но когда леди Филиппа улыбалась, смотреть хотелось лишь на нее. А улыбалась она часто.

Ренэ взглянула на мужа с некоторым удивлением. В голосе лорда Валенны ей послышалась смесь восхищения и осуждения, а, насколько она успела заметить за краткие недели их брака, сложные чувства были ее супругу несвойственны.

— Когда она смеялась, становилось светлее, и кавалеры слетались, как мотыльки, на огонь ее волос.

— Это почти поэзия, сударь! — поддразнила она его. — А как вам кажется, я на нее чем-нибудь похожа?

Как всегда, когда он улыбался, ото рта и глаз Пола лучиками побежали морщинки. — Благодарение Богам, нет.

Ренэ не поняла его слов — но муж смотрел на нее с нежностью и обожанием, как и следовало, а значит, все было в порядке.

Пол поцеловал ей руку, прежде чем спросить: — Вернемся назад или вы предпочитаете отдохнуть здесь?

Ей хотелось остаться в одиночестве, перевести дух, еще раз посмотреть на портрет. И вернуться в зал Роз одной, без Пола. Может быть, тогда они будут смелее, эти одобрительные взгляды…

Убедить ее галантного супруга уйти оказалось нелегко, но, в конце концов, он решил воспользоваться этой возможностью, чтобы обсудить с Лордом-Защитником какие-то скучные государственные дела, и удалился.

По дороге сюда они прошли через анфиладу великолепных залов: Морскую столовую, где все убранство напоминало о дне морском; столовую Охотничью, с панелями редких пород дерева, шпалерами, изображавшими сцены охоты, и головой вепря-гиганта над входом; Портретный зал, где в золотом плену роскошных рам жили предки Картморов и покойные властители Сюляпарре; зал с ву'умзенскими мотивами, где стояли высокие подсвечники в виде коленопреклоненных черных фигур, а со стен сверкали клыками причудливые звери. Муж рассказывал ей о каждом зале и сообщал его название, хотя угадать было и так немудрено. Полу, простой душе, больше всего нравилась Охотничья столовая, а еще он обещал показать молодой жене коллекцию оружия, выставленную на обозрение где-то на первом этаже. Ренэ с большим интересом изучала убранство дворца, который пыталась мысленно нарисовать себе еще маленькой девочкой.

Помещение, в котором находилась картина, оказалось самым камерным из увиденных ею сегодня, и кроме них с Полом, сюда не дошел ни один из приглашенных. В фигурных подсвечниках горело дюжины четыре свечей, оживляя золото в узоре обитых шелком стен, и все же здесь было довольно сумрачно. Ренэ осмотрела остальные картины — тоже портреты — но они показались ей скучными и лишенными иллюзии жизни. На смешную старомодную одежду было интереснее смотреть, чем на лица. Ей подумалось, что такой прекрасный портрет, как портрет Филиппы, заслуживает висеть там, где его увидит больше людей.

Взгляд Ренэ невольно вернулся к картине, ради которой она сюда пришла. Вот здесь ощущалась какая-то загадка, портрет волновал, бросал вызов. Казалось, красавица насмехается над миром, который оставила.

Сквозняк заставил плясать пламя свечей, и игра света изменила неуловимо выражение прекрасной дамы. Улыбка стала зловещей, а в черных глазах Ренэ почудилась жестокость.

Кто-то обнял ее сзади за талию. Пол, подумала она, но в этот миг ей в нос ударил запах вина, а на грудь легла рука.

Жизнь с четырьмя братьями, любителями щипаться и дергать за косы, развила у нее моментальную реакцию. Ренэ ударила неизвестного локтем, развернулась и с силой залепила ему по лицу тыльной стороной ладони. Ее щеки горели от негодования. Сжав руки в кулаки, она была готова защищаться дальше, но обидчик отскочил назад, держась за нос.

— Вы что, ненормальная?! Вы знаете, на кого подняли руку?

На призрака. Молодой человек был красив, пожалуй, даже слишком красив для мужчины, но злобная гримаса испортила его кукольное личико, скривила рот с излишне тонкими губами. Мраморной белизне его кожи могла бы позавидовать любая леди, как и по-девичьи длинным ресницам, осенявшим черные сердитые глаза. На плечи падали крупные локоны цвета осенней листвы.

Он заметил взгляд, брошенный Ренэ на портрет, и возмущенно фыркнул. — Да, это моя мать, леди Филиппа Картмор Морай-Силла. Я — потомок правителей Сюляпарре, почти что принц! Пару столетий назад за такое оскорбление вам отрубили бы руку, чертова идиотка!

Ренэ похолодела. — Но, мой лорд, я замужняя женщина, а вы…! — начала она с мольбой.

— Тем хуже! — возразил кукольный красавчик. — Девице еще простительно быть дурой, но у любой уважающей себя дамы есть хотя бы один любовник, кроме старух и уродин. А чаще всего — и у них. Тот факт, что вы замужем, делает ваше поведение вдвойне непростительным.

— Вы… вы так схватили меня…

— У вас отнялся язык, что вы не могли объяснить все словами? Я просто перепутал вас с одной знакомой, только и всего. Мы собирались здесь встретиться. А вы меня едва не убили. Полоумная! — от злости его высокий голос сорвался на визг. — Но погодите — я всем расскажу, какая вы смешная недотрога! Мужчины побоятся за вами ухаживать, а я сделаю так, что вас не пригласят ни на один по-настоящему интересный вечер.

Ренэ онемела от ужаса. Это было уже слишком жестоко!

— Простите, мой… мой принц, я не так давно приехала в столицу… — смогла она наконец пролепетать.

— Я заметил, — ответил он злорадно. — Такие колье не носят с прошлого сезона!

Молодая женщина была раздавлена. Аксессуары к своему платью из нежно-сиреневого шелка Ренэ подбирала сама, но дура камеристка могла бы ее и предупредить. Вот кому следовало бы отрубить руку!

На самом красавчике ловко сидел усыпанный драгоценностям розово-серебряный наряд. В нем он казался персонажем сказки о принцах, принцессах, феях и зачарованных замках. Вот только сказка для Ренэ оказалось страшной.

На светлое кружево его воротника упала алая капля, затем еще одна. Красавчик поднес руку к носу. — Боги! Снова кровь! Вы разбили мне нос, глупое создание! — И тут он разразился рыданиями, злобными, всхлипывающими, судорожными.

Ренэ могла только смотреть на него в растерянности. Она никогда не видела взрослого мужчину плачущим. Придя, наконец, в себя, похлопала по дивану, стоявшему в центре комнаты. — Вам лучше сесть, сударь.

Красавчик залез на диван с ногами, не преминув бросить на Ренэ полный ненависти взгляд. Сев, он откинул голову назад, но девушка велела вместо этого ее немного склонить вперед. — А теперь зажмите нос пальцами. Постарайтесь прижать место, которое кровоточит, вы наверняка его ощущаете, — у ее братьев редкая неделя проходила без кровоточащих носов и разбитых коленок, но они не рыдали над своими "ранениями", а хохотали. — Теперь надо приложить что-то холодное… — За неимением лучшего, она протянула ему фарфоровую вазочку с комода. — Это к переносице… Постарайтесь не шевелиться. И, умоляю вас, не плачьте!

— Если вы не хотели, чтобы я плакал, не надо было бить меня по носу! По-моему, резонно.

Ренэ не нашла, что на это ответить. — И что-нибудь холодное к затылку, — Она подбежала к каминной полке и сняла с нее статуэтку слоновой кости. — Вот, возьмите. Знаете, вы необыкновенно похожи на свою мать.

— Какая наблюдательность! Со сломанным носом я не буду на нее похож.

— Но он не сломан! — в отчаянии воскликнула Ренэ. — Молю, успокойтесь.

К ее облегчению, рыдания постепенно сходили на нет, хотя плечи молодого человека продолжали вздрагивать.

— Я принесу из зала еще лед, — решила она.

— И позовите мою тетку, — потребовал почти-принц. — Леди Вивиану Силла.

Когда Ренэ представили хозяйке бала, она была разочарована внешностью леди Вивианы, в которой надеялась разглядеть следы необыкновенной красоты, приписываемой ее сестре Филиппе. Ни красотка, ни урод, Вивиана Морай-Силла показалась Ренэ сухой и скучной, как и полагается старой деве. Но сейчас, возвращаясь в бальный зал, она могла думать только о том, какой строгой выглядела леди Вивиана, каким суровым было выражение ее скуластого лица с решительным подбородком, каким жестким и пронизывающим — ее взор. Совсем как у лорда Томаса. Что она скажет, когда узнает, что Ренэ пролила кровь ее племянника?

Не могут же они и впрямь отрубить ей руку? Или, того хуже, перестать приглашать на балы?

VIII.

Когда Ренэ, запинаясь, объяснила в чем дело, леди Вивиана времени терять не стала. Двинулась из зала шагом быстрым и решительным, как какой-то солдат в юбке. Гости уступали ей дорогу, а Ренэ старалась поспевать за почтенной старой девой, прижимая к груди серебряное ведерко со льдом и лепеча бессвязные оправдания, которые казались жалкими даже ей самой. — Я не думала… Конечно, если бы я знала, что это он… То есть, я не знала тогда, кто такой он, конечно. То есть, если бы я знала, что это он, и кто он такой, и знала, что он — это он…

Она не знала, слушает ли ее старшая женщина, чья прямая как палка спина маячила перед глазами. Леди Силла хранила молчание в Морской и Охотничьей столовых, громко фыркнула в Ву'умзенском зале, а в Портретном объявила: — Я позабочусь о моем племяннике, а вы вернетесь к гостям, и я буду очень вам обязана, коли вы никому не упомянете об этом инциденте. Низкий голос звучал властно, непререкаемо.

— Но… — начала Ренэ.

Леди Вивиана резко остановилась и развернулась к ней. Под прицелом ее темных, цвета древесной коры, глаз Ренэ почувствовала себя крошечной и жалкой. — Будет лучше всего, если вы сделаете, как я вам говорю.

Ренэ выжала из себя слабую улыбку, которую можно было понять как согласие, но про себя уже решила, что изложит мужу свою версию событий. Заранее подластится, чтобы он защитил ее от возможных последствий. Что, если почти-что-принц решит привести угрозы в исполнение? Леди Вивиана снова подобрала юбки и устремилась дальше. В следующей комнате их ожидала встреча с Бэзилом, возмущенным и заплаканным, и Ренэ почувствовала, как на лбу выступает холодный пот. Даже собаки и соколы на картинах, казалось, смотрели на нее с осуждением.

Когда леди Вивиана статуей застыла в дверном проеме, у Ренэ засосало под ложечкой. А старая дева все не двигалась и не двигалась с места… Ренэ подошла к ней, медленно и тихо, с опаской, заглянула в лицо. Губы Вивианы были приоткрыты, в глазах — непонимание. Обойдя ее, Ренэ ступила в комнату.

Бэзил по-прежнему полулежал на диване, прислонившись головой к спинке. Его локоны разметались по малиновому бархату, золотом и медью переливаясь в сиянии свечей. Правой рукой он все так же зажимал пострадавший нос, а левая свешивалась с дивана. К этой белой, унизанной кольцами руке тянулось по полу нечто вроде гигантского червя, кусок влажной извивающейся плоти цвета сырого мяса.

Ренэ поперхнулась криком. Ее взгляд проследил чудовищного червяка через полкомнаты и до восточной стены. То, что прилепилось к ней, замарав белесой слизью шелк обивки, походило бы на огромную гусеницу, будь на этом свете гусеницы с мордами, подобными человеческим, на обоих концах вытянутого тела. Мертвенно-бледная личинка, разбухшая до огромных размеров, плавно извивалась на месте.

Червь оказался ее языком. Он тянулся из открытого рта той морды, что смотрела вниз. Эти две пародии на лицо человека были гаже всего — бескровные, безволосые, черты гротескно увеличены. И глаза, выпученные, словно в пароксизме ужаса, полные агонии, безумные.

Язык обвил запястье Бэзила… Молодой человек вздрогнул, обернулся — и завизжал так, что у Ренэ заложило уши. Ей тоже хотелось кричать, и бежать отсюда со всех ног, вот только тело не повиновалось. Из ослабевших пальцев выпало ведерко и с грохотом покатилось по полу, рассыпая лед.

Бэзил отчаянно пытался высвободить руку, вцепившись другой в бархат обивки. Тщетно. Плотная ткань треснула, разрываясь, чудовище стянуло Бэзила с дивана и с видимой легкостью потащило по полу. Только в последний миг успел он ухватиться за диванную ножку и задержать скольжение. На обезумевшее от страха лицо было больно смотреть.

Леди Вивиана пришла в себя первой. Отодвинув Ренэ в сторону, ступила вперед, сорвала с шеи цепочку со знаком Руна, и, держа перед собой на вытянутой руке, уверенной поступью двинулась к чудовищу. С губ ее срывались низкие, хрипловатые звуки, то ли песня, то ли речитатив. Ренэ не могла разобрать слов, но это походило на молитву.

Будто в ответ, чудовище оторвало жирное тело от стены, поднявшись на десятках доселе невидимых сколопендрьих ножек. С потрясающей скоростью оно сбежало вниз и, стуча по паркету, поспешило к Бэзилу.

Вивиана продолжала идти вперед, на ее лице — торжественное выражение, как у святой, готовящейся принять мученичество. А для Ренэ это было уже слишком. Больше всего на свете она ненавидела насекомых! Она освободилась от оцепенения, и вопль, распиравший ей грудь, наконец, вырвался на волю, полный омерзения и страха. А затем Ренэ бросилась бежать.

В Портретном и Ву'умзенском зале она громко визжала, в Охотничьей гостиной пару раз прокричала "Чудовище!", вбегая в Морскую, выдохнула "На помощь!", а потом у нее перехватило дыхание.

Когда она влетела в бальный зал, часть гостей уже собралась у дверей, и ее встретил ряд взволнованных, недоумевающих лиц. Но перед мысленным взором Ренэ стояла другая картина.

— Чудовище, — простонала она, задыхаясь. — Чудовище ест принца!

IX.

Мертвая голова скалила зубы в жуткой усмешке. С волос и почерневшего обрубка шеи стекала вода.

Когда она показалась из мешка, Филип невольно шарахнулся назад. Затем расхохотался. — О Боги, Кевин, ты, как всегда, неподражаем! Твоя работенка, что ли?

— Убери эту дрянь немедленно! Его милость не желает смотреть на твои головы! — заорал Роули, немного придя в себя.

— Будь это моя работа, то и проблемы бы не было, — ответил Кевин. — Увы, мы не знаем не только имя убийцы, но даже и чья это башка. Это и надо установить. Быть может, вашей милости приходилось встречать ее бывшего владельца.

— Его милость не возжается со всякими бродягами, ты, урод! — Роули наградил его пинком, который Кевин оставил без внимания.

— Ничего страшного, капитан, — Филип улыбнулся так, словно ему каждый день приходилось смотреть на куски гниющих трупов. — Дай мне рассмотреть его получше, — Кевин поднял голову повыше, и Филип, брезгливо наморщив нос, внимательно вгляделся в черты тронутого разложением лица. — Очень сожалею. Боюсь, что не имел удовольствия. Конечно, не исключено, что я мог его где-то видеть, но я не обращаю особого внимания на незнакомых мужчин. Вот если бы это была женская головка…

— Буду их все отправлять вашей милости, — пообещал Кевин.

— А с чего тебе взбрело в голову… хех… с чего ты взял, что я должен быть с ним знаком?

Кевин пожал плечами. — Я хотел показать голову не только вам, ваше высоколордство. Думаю, что это уже вторая жертва убийц, на которых мы охотимся. Первую опознать так и не удалось. Но тот труп мы показывали всякой дряни, обычным простолюдинам, пока он не сгнил, не принеся никакой пользы. Кто знает, может, искать ответы надо в высоких кругах, среди таких людей, как ваши достопочтенные гости.

— Подожди, ты что, намеревался продемонстрировать эту тухлую башку приглашенным на бал?

— Это могло бы развлечь их.

Филип хихикнул, и свободная рука Кевина сама собой сжалась в кулак. В Картморе бесило все — слишком хорошее настроение, слишком веселый смех, слишком белые зубы.

— Несомненно, это внесло бы оживление… — Филип откинул упавший на лоб темный локон. — Меня, во всяком случае, это развлекло бы. Но нет, как ни жаль, а позволить я этого не могу.

— Ни в коем случае, мой лорд! — встрял Роули, исподтишка грозя Кевину жезлом.

— Будь это какой-нибудь приемчик в честь Торговой лиги, еще куда ни шло, но сегодня наша почетная гостья — посланница Ву'умзена. К тому же, если бы этот тип был кем-то в Сюляпарре, я бы знал его.

— Он мог быть чьим-то слугой, или конюхом, — Кевин настаивал уже из чистого упрямства. По правде сказать, он и не рассчитывал на успех этой затеи. Разумеется, Филип не посмеет скандализировать своих расфуфыренных гостей. Просто приятно было представлять выражение на напудренных физиономиях вельмож, которым под нос ткнули вонючую голову покойника.

— Ты предлагаешь мне допрашивать Высоких лордов и леди про их конюхов, на балу? Брось, Кевин, даже ты не настолько туп, — Слова Филипа сопровождались еще одной снисходительной улыбочкой.

Вот бы запустить этой тухлой башкой ему прямо в смазливую рожу. Но, того гляди, его и это развеселит.

— Вы очень близко к сердцу принимаете смерть неизвестного, — продолжил тем временем Картмор. — Подозреваю, что в городе каждый день появляются новые, свеженькие покойники. Есть причина, по которой он особенно важен?

— Мой лорд, — снова вмешался Роули, — мы считаем, что злодеи, что расправились с ним, суть те же богохульники, что недавно замучили человека прямо в храме. С жестокостью, более подобающей демонам ада! Может, до вас даже слухи доходили о том вопиющем злодействе. Народу в Сюляпарре и так чересчур много, это верно, но резать людей прямо в еба… в святом храме!.. Это уже стерпеть невозможно, как сказал обманутый муж, когда любовник жены начал таскать у него табак. — Как любопытно! — в глазах Филипа плясали искорки. — То, что ты делаешь, Кевин, куда веселее, чем то, чем приходится заниматься мне. Нет, я определенно посещу ваш штаб и понаблюдаю, как вы работаете. А почему бы вам не выставить голову на созерцание на площади Принцев? — предложил он, подумав.

— Неплохая мысль, — был вынужден признать Кевин. — Но для этого нужно разрешение властей.

— Оно у вас есть. Прямо в храме, говорите?

— Да, а рядом с последним трупом я нашел знак… — Кевин прикусил губу. В его планы не входило распинаться перед Картмором о своем деле.

Но любопытство Филипа было разбужено, и, слово за слово, он вытянул из Ищеек основные детали.

— Нет, я положительно завидую вашей работе, — Он лучился энтузиазмом. — И у меня уже есть несколько идей!..

— Да неужто, — буркнул Кевин.

— Я с удовольствием помо… — молодой человек вдруг резко замолчал и обернулся в сторону лестницы. Из помещений на втором этаже долетали взволнованные голоса. А затем — крик. Еще один, и еще….

Звуки музыки были больше не слышны — лишь гул взбудораженной толпы.

Когда Филип сорвался с места и побежал наверх, Кевин едва не бросился следом — но остановил себя. Не его проблема.

Они с Роули переглянулись. Вид у Капитана был непривычно растерянный.

Роули почесал за ухом. — Я думаю, в сложившихся обстоятельствах, мы можем последовать за его милостью, не дожидаясь приглашения, как считаешь?

Кевину показалось, в доносившейся до них какофонии послышалось слово "Спасайтесь". А еще — "Чудовище".

Чудовище… Пульс забился быстрее, рука чесалась схватиться за рукоять меча. Но Кевин закинул мешок за спину и заставил себя шагнуть к выходу. — А я думаю, что мне тут делать нечего.

— Кевин! — Голос Картмора.

Он развернулся на каблуках.

Филип спустился на несколько ступеней и смотрел прямо на него; на бледном лице лихорадочно горели глаза. — Там опять какая-то дрянь. За мной! — Он махнул Кевину рукой, в которой держал клинок, и устремился назад.

Кевин колебался долю секунды, прежде чем последовать за ним. Прыжками он взлетел по лестнице, на ходу доставая оружие.

С мечами наголо они вбежали в зал.

IV. ~ Верный враг ~

Лето 661-го

Когда Филип и Кевин пришли на полукруглый задний двор, Оскар Картмор был уже там.

Грязно-синие тучи замуровали солнце, песок перед дворцом потемнел. Лишь редкие лучи, пробиваясь сквозь плотную завесу, зажигали на нем золотые полосы. Из-за худощавой фигуры в сером плаще, поджидавшей в дальнем конце дворика, день казался еще угрюмее.

Кевин видел прославленного Алого Генерала вблизи дважды. Первый раз — когда на состязании по фехтованию, проходившему в Академии раз в полгода, безвестный щенок по фамилии Грасс одолел Филипа Картмора, непобедимого сына Лорда-Защитника. Затем — на следующий год, когда приз остался за Филипом. Кевин не забыл странный лающий хохот, прогремевший по корту, когда острие меча уперлось Кевину в грудь, напротив сердца. Сидя на своем почетном месте, Картмор хохотал, когда Кевин бросил оружие на землю и признал поражение, так же громко, как аплодировал когда-то его победе. Другие зрители поглядывали на лорда с удивлением. Кевин так и не понял, что значил этот холодный смех, в котором вместо радости и торжества слышал сарказм и издевку.

Роста Оскар был среднего, одевался обычно как солдат в долгом походе, — внешний вид не слишком впечатляющий. И все же от него исходило что-то давящее, гнетущее, как смрад смерти. Лицо казалось сейчас сонным, тяжелые веки были полуопущены над потухшими глазами. Тени лежали в глубоких складках у полного ехидного рта, под резкими скулами, в борозде шрама, рассекавшей щеку и терявшейся в треугольной бородке. По правой руке ползали розовыми червями следы старого ожога.

Заметив юношей, Оскар скинул на землю свой плащ. Приветствия, небрежное — Филипа и почтительное — Кевина, проигнорировал. Огонь загорелся во взгляде мужчины лишь когда он обнажил один из двух своих коротких мечей-близнецов. Оскар взял меч в левую руку, и Кевин вспомнил, что Алый Генерал одинаково хорошо владеет обеими.

— Как видишь, я привел Кевина, дядя, он ужасно польщен, горд, и все прочее. Начнем сперва мы? — Филип, в свою очередь, расстегнул застежку великолепного бархатного плаща, черного с фиолетовой подкладкой, заботливо свернул его и отдал Кевину. Потом так же поступил с дублетом, оставшись в белоснежной рубашке.

Кевин сжал бархат влажными ладонями и с трудом сглотнул. Перед ним стоял знаменитый полководец, лучший клинок Сюляпарре, а возможно и всего материка, младший брат Лорда-Защитника. — Мне сложно поверить, мой лорд, что вы в самом деле дадите мне урок фехтования. Я не заслужил такой чести.

— Еще бы, — Сиплый голос, резкий и режущий. — Постарайся, чтоб мне было не слишком скучно.

Оскар поманил племянника пальцем. Ветер трепал его легкую куртку со следами винных пятен, короткие пряди красноватых волос.

Филип осторожно приближался к Оскару, выставив перед собою длинный узкий меч. Даже в тусклом свете лезвие оживало серебром, на рукояти поблескивал рубин. Руку с кинжалом Филип отвел назад.

Оскар ждал, недвижный. Острие его клинка смотрело вниз.

Филип провел атаку, которой был известен в Академии, стремительную, как бросок змеи.

Оскар небрежно ее отбил.

Филип принялся кружить вокруг дяди. За легкими, грациозными движениями было приятно наблюдать. Он атаковал и утанцовывал прочь, вне досягаемости противника, руки юноши находились в постоянном движении, вычерчивая в воздухе сложный узор. Меч и кинжал молниеносно выстреливали, снова и снова. Кевин едва успевал следить.

Клинок Оскара каждый раз оказывался там, где нужно. Алый Генерал поворачивался, следя за племянником, но в остальном, казалось, двигалась лишь его левая рука. Ничего лишнего. Он развлекается, подумал Кевин. Было ясно, что Оскар может продолжать так часами, не слишком утруждаясь.

— Вообще-то, когда занимаешься с мастером, лучше оставаться с ним наедине. А то будущие противники могут узнать твои секретные приемы. И слабые места, — Теперь, во время боя, Оскар широко ухмылялся, и, на удивление Кевину, стал разговорчивым. — Но вы-то закадычные друзья, так?

— Так, — выдохнул Филип, в очередной раз отскакивая назад. И бросаясь вперед.

Оскар не удостоил внимания его обманный финт, ушел от выпада, шагнул в сторону — и на манжете Филипа расцвело алое пятно.

— Не знаю, заметил ли ты, Грасс. Глядя, как человек дерется, можно понять, что он из себя представляет, — Алый Генерал рассуждал так спокойно, словно они с Кевином беседовали за бокалом вина. — Как видишь, мой племянник быстро двигается. Это, да привилегия быть регулярно избиваемым мной…

Выпад Оскара, оказавшийся ловушкой, — и Филип вскинул кинжал и меч, защищая лицо, а белый шелк его рубашки окрасился спереди кровью.

— Этого хватает, чтобы бить всех ваших щенков. Никаких выдающихся способностей у него нет, но толк из него мог бы быть…

Филип продолжал атаковать. Он стал еще осторожнее, но ему это не слишком помогало. Метки от легких уколов теперь краснели на правом плече и левом бедре. Кровь стекала с его раненой руки — кап, кап, — и ее движения чуть замедлились.

— Да только ему недостает кровожадности. Без этого боец ничто. Если не хочешь убить человека, ты его не убьешь. Разве что не того и по ошибке. Тут уж я не виноват — сделал, что мог, — словно утомленный своей тирадой, Оскар прекратил однообразную игру. Он легко раскрыл защиту Филипа, отбил кинжал далеко в сторону, и его клинок обрушился на левое запястье племянника — плоской стороной.

Жестокий удар. Филип вскрикнул и уронил меч, согнувшись от боли. Скрюченную руку он прижал к животу, а другой поспешно наставил на дядю длинный кинжал с гардой-мечеломкой. Оскар опять отвел его в сторону и врезал племяннику кулаком поддых, так сильно, что воздух со свистом вылетел у того изо рта. Филип зашатался.

Оскар шагнул назад, его губы искривлены в презрительной гримасе. — Шевелись.

Кевин только теперь заметил, что стоит, сжимая рукоять оголенного меча. Плащ и дублет друга, забытые, валялись на песке.

Филип выпустил кинжал из правой здоровой руки и, неуклюжий от боли, нагнулся за мечом. Оскар ударил его по согнутой спине плоскостью клинка, потом ногой по голени. Наконец, юноша ухватил рукоять и попятился, подальше от старшего мужчины. Филип прокусил губу, и теперь кровь струилась и по его подбородку.

Кевин едва дышал, наблюдая, как он прихрамывает, двигаясь по окружности вокруг дяди, ожидая его нападения.

С раненой левой у его друга не было против Оскара ни шанса. Вернее, раньше шансы равнялись нулю, а теперь измерялись теми странными "отрицательными" числами, что им пытались объяснить в Академии. Такая тренировка казалась издевательством, хоть Кевин и знал, что она имеет смысл. В настоящей схватке Филип вполне мог покалечить "главную" руку. Но стоять и смотреть на это….

Племянник не атаковал, и дядя взял инициативу на себя. Филип с трудом ушел в сторону от небрежного удара, едва устоял на ногах… А потом его серебристый меч взлетел в воздух, оказался в левой руке юноши, и выстрелил Оскару в живот.

Сердце Кевина на миг забыло биться. И только миг развязка и заняла.

Все слилось воедино — вспышка стали, хаос движений… Кевин даже не понял, что сделал Оскар. Он двигался слишком быстро, невозможно быстро. Только что Филип летел на него, как камень, выпущенный из пращи, — а в следующее мгновение уже стоял на коленях, опираясь о землю. Острие короткого клинка врезалось юноше в спину.

На лицо Оскара вернулось сонное выражение. Прямой, недвижный, он ровно дышал. Не узри он этого своими глазами, Кевин не поверил бы, что Алый Генерал участвовал и вел в этом безумном танце.

Старший Картмор отвел оружие. — Довольно.

Филип подскочил и развернулся с прытью, завидной в его состоянии. Он задыхался, рубашка висела на теле лохмотьями. Сквозь прореху на груди виднелся длинный порез, сочившийся алым. От боли он не мог даже распрямиться как следует.

Оскар повернул голову. На Кевина смотрели черные глаза, безжалостные и насмешливые. Страшные, как Оскаров клинок. — Вижу, тебе невтерпеж.

Кевина уговаривать не пришлось. Он бросился на Оскара с криком ярости и мечом, воздетым над головой.

Страшный удар, нанесенный обеими руками, рассек почему-то лишь воздух. А Картмор уже стоял у него за спиной, толкая Кевина вперед. Не успей тот выставить перед собой ногу, в землю ткнулось бы не острие меча, а его нос.

Когда Кевин восстановил баланс, сталь клинка холодила его шею пониже линии волос. — Мертв, — весело сообщил Оскар. Он начертил полосу на его спине, рассекая ткань и кожу, и отступил.

Кожа-то заживет, а вот рубашку жаль…

Кевин ударил с разворота, туда, где его противника уже не было. Снова кинулся на него.

Он обрушил на соперника лавину ударов, пытаясь найти слабое место в защите. Жаль, что такового не существовало. Наградой стал лишь распоротый рукав вражеской куртки.

— Ты чего рожи корчишь? — Клинок Оскара со свистом пронесся в полудюйме от его уха. — Я тебе что, девчонка, чтоб ты меня зверской рожей пугал? Злоба должна быть в твоих ударах, не на твоей морде.

Снизу-вверх, сверху-вниз, удар сбоку…

Иногда ему казалось, что вот сейчас он перешибет кость, вспорет мясо — но удары били по воздуху или задевали меч Оскара вскользь. Ярость оставила Кевина. Не до нее было.

— Ты моложе меня, сильнее, руки длиннее… Позор, да и только, — издевался Алый Генерал. — Надо было драться с обоими сразу.

Когда Кевин глянул по сторонам, воспользовавшись мгновенной передышкой, Филипа он не увидел.

— Племянник ушел обрабатывать раны. Всегда следи, что творится вокруг.

Мир вновь свелся к пляске мечей и глазам врага напротив.

На сей раз Картмор не стоял на месте. Он бил отовсюду — сзади, спереди, сбоку. Казалось, вокруг кружилось три Оскара, если не больше. Они говорили: — Да, и еще одно. Никогда не слушай, что болтает твой противник. Он будет злить тебя, провоцировать, отвлекать. Умрет — заткнется.

Теперь Кевин успевал только вертеться на месте и отбивать атаки. Пот разъедал глаза, мгновения тянулись как минуты, минуты — как часы. А он-то всегда считал себя на редкость выносливым!..

В руках появилась мерзкая дрожь…

Теряя терпение и надежду, Кевин отчаянно рубанул с плеча, вложив в удар весь свой вес.

Мечи скрестились. Он был сильнее, как и сказал Картмор. Долю мгновения Кевин почти верил, что побеждает.

Клинок Оскара скользнул вниз по его клинку. Пришлось резко отдернуть руку, спасая пальцы, и в незащищенную грудь полетел кулак. От толчка Кевин пошатнулся, ахнул, слепо махнул оружием. Подсечка — и он рухнул вниз лицом.

Ему в рот попал песок, но хуже был горький вкус поражения. Рукоять меча выскользнула из пальцев.

— Сдаюсь, — прохрипел он, пытаясь встать.

Оскар вогнал носок сапога ему живот, потом еще и еще. — На поле боя в жаре битвы тоже "сдаваться" будешь, а? И чего, думаешь, произойдет?

Кевин не смог бы ответить, если бы захотел. Не хватало воздуха. Изгибаясь словно в корчах боли, он постарался как можно незаметнее вытянуть нож из крепления под мышкой и рубанул Оскара по ноге.

Каблук пригвоздил его кисть к земле. — Больно? — спросил Оскар, усиливая давление. — Нет? А так?

Он хотел просить пощады, но слова почему-то застряли в горле. Рука пылала. Кевин ждал, что сейчас раздастся мерзкий хруст.

Сквозь красный гул он услышал звук шагов, и вот Филип уже вклинился между ними. — Дядя, сегодня ты превзошел самого себя! — Кевину были видны лишь его сапоги с позолоченными шпорами. — На первый раз можно бы и помягче!

Оскар убрал ногу. У Кевина вырвался благодарный всхлип.

Филип хотел помочь ему встать, но Кевин выучил урок. Быстро откатился подальше, только тогда поднялся на ноги, и тут же вытащил из-за пояса последнее оставшееся ему оружие — кинжал.

Оскар вытер с меча их кровь и убрал в ножны. — Первый раз бывает у девок. Да и с ними нечего церемониться.

Только теперь Кевин ощутил, что одежда сзади промокла и липнет к телу. От едкого пота рана на спине горела огнем. Он старался фехтовать каждый день, и все же, казалось, каждый мускул сейчас ныл от перенесенного напряжения.

Филип смотрел на Оскара в упор. — Ты должен простить дядю, Кевин, как я прощаю своему псу, когда он мажется в дерьме, — Ему редко приходилось видеть Филипа таким злым. — Дядя так божественно дерется. Мы не можем роптать, что Боги не дал ему еще и манеры, хороший нрав, и мозги. Нельзя иметь все сразу.

Кевину хотелось провалиться сквозь землю — друг оказывал ему сомнительную услугу, оскорбляя в его присутствии дядю. Филипу-то что — они с Алым Генералом родня, а вот на Кевине Оскар мог и отыграться.

Но лорд Картмор только фыркнул: — Щеночек вякает… Не хочешь отомстить за приятеля сталью? А то вякать каждый может. А ты что скажешь, как там тебя? Тоже будешь ныть?

Часть его жаждала швырнуться на Оскара и молотить эту ухмыляющуюся рожу, пока она не превратится в кровавое месиво с осколками костей. Кевин приказал этой части заткнуться. Мало ли, чего ему хотелось в жизни. — Грасс. Мой лорд… Я расскажу об этом дне моим внукам, коли они у меня будут.

И тогда Оскар расхохотался.

Опять этот дурацкий смех, подумал Кевин злобно. Что его, черт подери, так забавляет?

— Не будет, если не начнешь лучше драться, — сказал Оскар, наконец успокоившись. — Ты сильный и быстрый, и для большинства противников этого хватит — но чтоб прирезать тебя, понадобится лишь один. Мои мальчики обретаются в таверне Петушья Голова. Хоть каждый день тренируйся с ними — им это тоже на пользу.

О жутковатой своре головорезов, в большинстве своем — простых наемников, состоявших на содержании у Алого Генерала, Кевин был наслышан. Коли хоть половина историй была правдой, по этим людям плакала веревка, а то и четвертовальное колесо. Зато с ними он смог бы узнать вкус настоящего боя.

— …Доудер и Карстер — самые вменяемые из них, и вряд ли зарежут по ошибке. Спроси их, скажи, я послал.

Кевин понял, что другой его части Оскар даже нравится. Да, он избил его, но так же избил и собственного племянника. А фехтовал он и впрямь как бог — жестокий бог, с извращенным чувством юмора, как раз такой, в какого мог поверить Кевин. Его предложением было бы грех не воспользоваться.

Алый Генерал продолжал: — Можешь приходить, когда я занимаюсь с Филипом. Я выбью и из тебя немного дури. Ежели хочешь.

У Кевина встал ком в горле. Это превосходило его самые смелые надежды. — Мой лорд, у меня нет слов…

— Так заткнись.

На лице Филипа читалось сочувствие. — Обычно дядя и правда учит, а не просто выставляется, как сегодня. Но как дикий зверь ведет себя всегда. Решай сам.

Кевин с признательностью посмотрел на друга. Конечно, все это устроил он. — Спасибо. Большое тебе спасибо.

— Не благодари его, он тут ни при чем. Позвать тебя — моя идея. Ты мне по душе, Грасс, — Улыбка Оскара была как зазубренное лезвие ножа. — У тебя черное сердце. Уж я-то вижу.

I.

06/10/665

Толпа бурлила. Часть гостей устремилась к выходу, кто-то бегал по залу в поиске родных, кто-то громко молился. Леди падали в непритворный обморок, мужчины хватались за оружие и высматривали, откуда идет опасность.

Они пробивали себе путь в этом хаосе, не зная, в правильном ли направлении идут.

Грасс схватил за грудки пробегавшего мимо придворного, слегка встряхнул. — Где оно? Где чудовище? Но тот лишь таращился на них побелевшими от страха глазами. Пришлось отпустить.

Филип чувствовал, как с каждым бездарно потерянным мгновением в нем нарастает отчаяние. Нигде не видно Денизы, Бэзила, тети…

Они буквально налетели на Колина Атвера, который стоял на коленях и истово молился, не обращая внимания на сыпавшиеся со всех сторон толчки. Прошли бы мимо, но молодой дворянин поймал Филипа за край плаща. — Твоего брата схватили демоны! Боги, смилуйтесь над нами!

— Где они, эти демоны?! Соберись! — Филип дал юноше пощечину — вдруг поможет, и просто потому, что захотелось.

— Там… — молодой человек указал дрожащей рукой. — Где-то в конце анфилады… Чудовище из ада! Не ходи!..

Его предостережение пропало втуне. Они с Кевином ринулись в новом направлении с удвоенной скоростью. Грасс шел впереди, бесцеремонно раскидывая сверкавших драгоценностями вельмож и испуганных леди. Впрочем, толкались все.

— Это твой приятель? Храбрые у тебя друзья, — заметил Грасс, отправляя какого-то толстяка в объятия пожилой дамы.

— Во дворце к этим тварям еще не успели привыкнуть, — процедил Филип сквозь зубы. По правде говоря, он не имел права осуждать Колина за его жалкое состояние. И все же хорошо, что здесь Грасс, чертов ублюдок. — Дорогу!!! — Его крик утонул в общем гуле.

Они вбежали в распахнутые двери, немного опередив отряд дворцовой стражи.

Опустевшие залы анфилады гулко отражали стук каблуков и цоканье шпор. Сзади доносились шаги стражников, бряцавших оружием. Что ж, теперь есть все шансы справиться с чудовищем. Или чудовищами? Лишь бы не было поздно…

У входа в Зеленую гостиную, откуда доносились странные, влажные звуки, Филип оказался раньше, чем Грасс, — он всегда бегал быстрее. И тут же почувствовал, как его хватают за плечо и грубо отталкивают в сторону. Кевин ворвался внутрь первым, оружие наголо. И тут же остановился, с шумом выпустив воздух из легких.

Филип встал рядом, во все глаза уставившись на картину перед ним.

Бэзил сидел на полу, прижимаясь к тете Вивиане, которая гладила его по голове. То, что оставалось от чудовища, — окровавленный, искромсанный кусок белесой плоти — слабо трепыхалось неподалеку. Было непохоже, чтобы это еще могло представлять опасность, но Оскар Картмор продолжал резать тварь, орудуя мечами с невероятной скоростью. Казалось, клинков в руках дяди не два, а по меньшей мере десяток.

Отойдя к стене, чтобы не мешать, за расправой безмолвно наблюдали несколько мужчин. Помощь Оскару не требовалась.

Заметив вновь прибывших, дядя ухмыльнулся, сделал пару мощных ударов и наконец остановился. Его лицо и одежда были забрызганы кровью. Алые капли дрожали на кустистых бровях, стекали по линии шрама, рассекавшего угол рта, по небольшой треугольной бородке. Мечи казались продолжением его рук, пока он не вонзил их в тело чудовища и не оставил торчать там.

Оскар кивнул Кевину в знак приветствия, смахнул со лба кровь и пот. — Ты только взгляни на эту мерзость! — призвал он. — Блевать тянет.

В зал начали набиваться гвардейцы. Они неуверенно ступали по полу, покрытому еще дергавшимися ошметками плоти.

— Дядя, Кевин недавно убил чудовище размером с небольшой дом, — сказал Филип. — Такую мелочь он ест на завтрак.

— Да я не об этой козявке говорю, а о моей милой племяннице, — Оскар шагнул к Бэзилу и пнул его ногой. — Вставай.

Вскрикнув, Бэзил постарался отползти подальше.

Леди Вивиана поднялась с колен. — Хватит, — Ее губы были неодобрительно поджаты.

— Еще немного, милая сестрица, — Оскар сгреб Бэзила за волосы и вздернул его, визжащего, на ноги. — Посмотрите, вы только посмотрите на нее! — Он заставил племянника повернуться лицом ко всем зрителям по очереди. — Из глаз течет, из носа течет. Ты можешь поверить, Грасс, что это моя кровь? Вот и я тоже. Филип-то получился не слишком удачным, а это в лучшем случае какая-то пародия на мужчину. Стоило ли спасать такое?

Оскар отпустил племянника только для того, чтобы вытереть о бархатный плащ Бэзила свои клинки. Его верные короткие мечи с прямой крестовиной были лишены каких-либо украшений и даже той строгой красоты, что часто присуща великолепному оружию. Просто два куска темной заточенной стали с удобными рукоятями, верная смерть в его руках.

Бэзил ахнул, увидев кровавые следы на одежде, и принялся лихорадочно срывать с себя плащ.

Вивиана шагнула к Оскару. — Довольно!

— Ладно, сестра, можете подтереть нашей девочке нос, — Оскар толкнул Бэзила к ней.

— Ты испортил очень дорогой плащ, дядя, — заметил Филип. — Учитывая недавние изменения в финансах Бэзила, это немногим лучше, чем если б ты позволил чудовищу его сожрать.

Старший Картмор фыркнул. — Пусть носит бабское платье. Оно ему больше пристало. Слышишь, Бэзил? Или становись мужчиной, или мы отрежем твой уд и яйца и будем одевать в юбки. Хотя тебе, пожалуй, это может понравиться.

Следующим в комнату ворвался Пол Валенна, готовый к схватке. Глаза старикана блестели, как у молодого. Валенна мгновенно оценил ситуацию и с улыбкой убрал меч в ножны. — Я вижу, вы уже обо всем позаботились, Оскар. Как и следовало ожидать. А мои ноги, боюсь, несут меня уже не так быстро, как прежде.

— Мы хотели принять участие в схватке, но лорд Картмор велел отойти в сторону, — подал голос офицер дворцовой гвардии, один из тех, кто стал свидетелями расправы. Филип забыл, как его зовут. Рядом с офицером стояли двое его подчиненных, смертельно бледные.

— Меня это не удивляет, — сказал Пол Валенна. — Наш Алый Генерал узрел шанс совершить очередной подвиг, и, как всегда, воспользовался им. Ваша помощь слишком облегчила бы его задачу, господа.

— Наблюдать за вашими отточенными движениями, Оскар, одно удовольствие, — заметил четвертый свидетель, Высокий лорд Ардаз, смахивая кружевным платком брызги крови с дублета. Его вытянутое аскетичное лицо в обрамлении бесцветных локонов оставалось привычно бесстрастным.

Оскар пренебрежительно махнул рукой. — Я просто не хотел, чтобы они мешались под ногами. Какой там подвиг! Эта козявка создавала проблемы лишь в первые минуты, пока я не отрубил ее ловкий язычок. Она стояла на задних лапах, а дралась передними. Их было много, и с острыми концами, но — не слишком маневренные. Кстати, у нее была вторая морда на заднице!

— Дорогой Оскар, вы говорите о чудовище так, словно уверены, что оно было женского полу, — заметил Пол.

— Еще бы! — согласился Оскар. — Она ж была двуличная, как все бабенки!

Эта реплика повеселила собравшихся, несколько разрядив напряжение.

Слегка собравшись с мыслями, Филип повернулся к капитану гвардейцев. — Найдите моего отца. — Дела потребовали, чтобы отец поднялся в свои покои, но сейчас-то он уже наверняка услышал о произошедшем, и спешит сюда. — Не хочу, чтобы он волновался зря ни минуты. Да, и леди Денизу тоже надо найти, — Раз уж ее не проглотило чудовище, Филип особо не сомневался, что Дени сумеет позаботиться о себе. Наверняка на ее защиту бросился не один Ален. — Скажите тем, кто еще не успел сбежать, что все под контролем, и опасности больше нет. Коли церемониймейстер не лежит в обмороке, пусть организует отъезд гостей. Да я сейчас и сам к ним выйду.

Хорошо хоть, Мирме со свитой уже покинула бал, подходивший к концу. Наверняка устремилась бы сюда, охотиться на чудовище.

Несколько гвардейцев бросились исполнять приказание, но их место в комнате сразу заняли другие люди.

— Проклятье, Оскар, что происходит? — потребовал ответа Сивил Берот, влетая внутрь. — Как могла оказаться здесь эта тварь? Где Томас? Если вы…

— Я знаю столько же, сколько ты, Сивил, — отрезал Оскар. — Тварь, судя по всему, хотела сожрать Бэзила. Надо было ей позволить.

— Да, но что она делала во дворце? Рядом с ним? — подозрительный взгляд серых глаз прошелся по окружающим, остановился на Бэзиле. — Что он сотворил?

— Не пори чушь, — огрызнулся Оскар. — Какого черта он мог сделать? Пудрил тут нос, не иначе.

— Я хочу видеть Томаса, — заявил Высокий лорд, выпячивая и без того внушительный твердый подбородок. — Я требую, чтобы мне ответили, что происходит!

Странно, раньше Филип не замечал, чтобы он вел себя как глупец.

— Сивил, никто не даст вам ответов на ваши вопросы — у нас их не меньше, — увещевал его Ардаз в своей мягкой манере, как равный равного. — Не забывайте, Лорду-Защитнику известно об этих тварях и их вкусах столько же, сколько вам и мне. Чудовище на бал не приглашали, оно явилось сюда само.

Потом в комнату вбежал задыхающийся Роули, готовый к бою. За ним, отдуваясь и пыхтя, — Мортимер Хаген. Он склонился над останками чудовища так низко, как позволяло брюшко, изучая. На круглой физиономии проступило жадное, почти сладострастное выражение.

— Жаль, что вы его убили, — проговорил купец. С кряхтением опустившись на колени, он поднял с пола кусочек трепыхавшейся плоти. — Эту штуку стоило бы поймать, исследовать. Я давно жаждал увидеть такое создание воочию.

Бледные губы лорда Ардаза сложились в улыбку. — Жаль, что вам пришлось пережить это разочарование, дражайший господин Хаген. От души желаю вам самого близкого знакомства с предметом вашего интереса.

— Я думал, это просто болтовня… — жалобно пробормотал один из гвардейцев. — Глупые сказочки, которые рассказывает чернь.

Филип поймал косой взгляд Кевина, и в голове черным вихрем пронеслись воспоминания. Две ночи, два чудовища… Им двоим давно привелось убедиться в реальности страшных сказок. А теперь тварь заявилась прямо в дом Филипа, где он почитал себя и своих родных в безопасности.

— Ну, и на кой ты меня звал? — спросил Грасс вполголоса.

Филип пожал плечами. — У тебя хорошо получается убивать чудовищ. Я просто стою и таращусь на них, это хуже срабатывает.

— Я хотел прикончить гада и получить еще кошель золота. Вместо этого, я должен любоваться на этого трусливого паяца, твоего братца.

— Так зажмурься.

Филип замолчал и попятился в угол, чтобы внутрь мог протиснуться Верховный Пастырь, туша в рясе из белоснежной парчи с тончайшей черной оторочкой.

Пресветлого Пастуха Душ одни называли святым, другие обвиняли в разврате, пьянстве, чревоугодничестве, но кем-кем, а трусом он явно не был.

— Ну, что у нас тут? — жизнерадостно поинтересовался Пастырь, и, как и Мортимер Хаген, склонил еще более объемные телеса над останками твари, с интересом ее разглядывая. Сотворил над чудовищем знак Священного Руна. — Это вы поразили его, Оскар? Господь Света благословил вашу руку. Это создание, должно быть, выползло из глубин ада! До чего же оно отвратительно!

— Не более, чем мои родственнички, — пробурчал Бэзил, расправлявший смятые кружевные манжеты. Учитывая обстоятельства, братец на удивление быстро пришел в себя. — Вы, тетушка, конечно, не в счет.

Черная неблагодарность, учитывая, что им только что пришлось спасать его задницу от чудовища.

Филип поманил к себе брата. — Бэзил, пожалуйста, подойди сюда.

— Зачем? — Во взгляде читалось подозрение.

— Просто подойди. Ну, давай же.

Бэзил послушался, и Филип сделал знак Кевину. — Грасс, покажи ему неизвестного.

Когда из мешка вновь показалась голова, Бэзил побелел и задрожал всем телом. А когда Кевин придвинул свою мрачную ношу поближе, братец резко отшатнулся, поскользнулся в крови чудовища и плюхнулся задом об пол.

Это получилось так забавно, что Филип не удержался от хохота. Смех подхватили многие присутствующие, давая выход накопившемуся напряжению, и даже Кевин громко фыркнул. Дядя с отвращением сплюнул на пол.

Бэзил, казалось, не слышал, как над ним потешаются. Его взгляд был прикован к изуродованному лицу покойника. — Почему… почему вы мне это показываете?..

— Мы хотим спросить, не знаешь ли ты этого человека, — ответил Филип.

— Я должен его знать?! — прошептал Бэзил замирающим голосом.

Леди Вивиана окинула собравшихся взглядом, стоившим тысячи пощечин, и Филип, как в детстве, почувствовал себя нашкодившим мальчишкой. — У благородных людей в наши дни странное чувство юмора.

И, как в детских воспоминаниях, тетя бросилась поднимать и утешать своего любимчика, привычно распустившего нюни.

— Вы не должны находиться здесь, моя леди! — К Полу Валенна вернулись его манеры. — Это адское создание — не для женских глаз. Позвольте гвардейцам проводить вас в ваши покои.

— Действительно, вам нужно отдохнуть, дорогая тетя, — поспешил согласиться Филип, предчувствуя в ближайшем будущем малоприятную лекцию.

Леди Вивиана обняла Бэзила за плечи. — Идем со мной.

Мгновение тот смотрел на нее непонимающим взором, мигая. Затем до него дошли ее слова. — Но… а если… мне нужна охрана!

— Ты будешь спать в комнате, смежной с моей. Над входом висит Священное Руно. Я помолюсь над тобой, попрошу силы света о защите, и никакая нечисть не посмеет нарушить твой сон.

На хмуром лице Оскара появилось презрительное выражение. — Вы собираетесь сражаться с чудовищами песенками и бормотанием, сестра? Не появись я вовремя, эта гадина слопала бы вас вместе с молитвами.

— Я благодарю вас за помощь, — сухо ответствовала леди Вивиана, — но этого бы не произошло. Тот, кто верует, знает силу священного слова.

— Воистину так, дочь моя, — улыбнулся Великий Пастырь. — Я помолюсь вместе с тобой и освящу воду, чтобы вы смогли окропить помещения. Хотя гвардейцы тоже не помешают.

Оскар дернул плечом. — Вода — это неплохо, у меня все руки в крови. Я все ж таки поставлю своих людей охранять двери. Посмотрим, что больше напугает следующее чудовище, которое появится у нас в гостях. Он двинулся к выходу, и другие собрались следовать за ним.

Раз уж начал, надо доводить дело до конца. Опрашивать так опрашивать.

Филип шагнул вперед. Произнес, заглушая в себе голос благоразумия: — Погодите еще мгновение, господа, — Он поманил Кевина поближе. — Прошу вас тоже вглядеться в черты этого лица. Не удивляйтесь моей странной просьбе: доблестным Ищейкам нужна наша помощь в раскрытии богохульного преступления.

Наградой ему стало явное удивление Грасса.

Собравшиеся воззрились на голову мертвеца, скалившую зубы, как деревенский повеса.

Дядя первым подошел поближе, изучил раны и повреждения взглядом знатока, ухмыльнулся. — Неплохая работа.

— Не думаю, что я его знаю, — сказал Пол Валенна, честно поразглядывав "неплохую работу". — Несчастный! Видно, ему неслабо досталось. Ну, полагаю, у нас есть дела поважнее. Я схожу успокою жену, отправлю ее домой, и сразу вернусь, так и скажи своему отцу, Филип.

Он вышел. Больше всего Филипа заботило, как поведут себя трое других сильных мира сего: Берот, Ардаз и Хаген. Хотелось надеяться, что не слишком разозлятся на его странную выходку. Честно говоря, он сам себе удивлялся. Неужели это раздражающее присутствие Кевина заставляло его поступать, как глупый мальчишка?

Мортимер Хаген взял башку в мясистые ладони и долго рассматривал. — Увы. Не могу помочь, — Коммерсант выглядел разочарованным, отдавая голову назад, словно сожалел, что не может заявить на нее права.

Синие глаза лорда Ардаза чуть сузились, затем их вновь заволокла дымка безразличия. И только.

Сивил Берот нахмурился еще больше, размашистые брови сошлись у переносицы в грозный изгиб. — Что все это значит?! Что это здесь делает? Зачем ты притащил сюда эту голову, Филип, и как она к тебе попала, отвечай немедля! И где, Божья кровь, Томас?

— Не все ли равно? — устало произнес лорд Ардаз. — Обычно вы более сдержаны, Сивил. Постарайтесь немного успокоиться.

Конечно, троица богатейших и влиятельнейших людей страны не знала бедолагу, замученного где-то в трущобе. Но Филипа пронзила невольная мысль, что даже прикончи один из них неизвестного своими руками, виновник не вздрогнул бы сейчас при виде изуродованного лица, ничем не выдал бы себя. Если что и объединяло Хагена, Ардаза и Берота, столь несхожих друг с другом во всем остальном, так это.

— Мне нужно поговорить и с тобой, и с твоим братом, — объявил Филипу лорд Берот. — С этим человеком — тоже, — и он кивнул на Кевина.

— Вам нужно отправиться в кроватку и выпить горячего молочка, — Дядя был по обыкновению резок. — А то раскудахтались, как баба, из-за ерунды.

Даже грозный Сивил Берот, Высокий лорд и губернатор северных провинций, не решился заводить ссору с Оскаром. Только громко фыркнул, виртуозно выразив в одном звуке возмущение, недоверие, и решимость.

— Мы еще поговорим, — пообещал он, прежде чем промаршировать вон из комнаты.

За ним начали расходиться и остальные, громко обсуждая необычные события. Тетя Вивиана удалилась в компании Верховного Пастыря, держа Бэзила под руку. Братец привалился головой к ее плечу и едва двигал ноги.

Кевин Грасс проводил их взглядом. — Тетка надерет тебе задницу.

— Она это может, не сомневайся! Филип засмеялся, и Кевин усмехнулся в ответ.

К ним подошел гвардеец, отвесил почтительный поклон. — Мой лорд, позвольте доложить, ваш отец уже идет сюда, — Все еще бледный, он удивленно смотрел на их веселые лица.

Это привело в чувство их обоих, и улыбки тут же умерли на губах.

— Соберите все, что осталось от твари. Головы положите на лед, остальное — сожгите. А ты — исчезни, — бросил Филип Кевину.

Это указание Грасс выполнил мгновенно — хватило ума понять, что с отцом ему лучше не встречаться. Запахнувшись в плащ, он выскользнул из комнаты, оставив Филипа в компании сомнений, вопросов и подозрений.

II.

До утра оставалось несколько часов. Зал Роз, еще недавно полный блеска, музыки и звона голосов, стоял почти пустой, сумрачный и печальный.

Люстры спустили вниз на цепях и слуги снимали с них оплывшие свечи. Хрусталь, во время бала оживавший всеми цветами радуги, теперь печально позвякивал, тусклый. Свечи остались гореть только в жирандолях, и в помещение прокрались угольные тени, сплели паутину у потолка и по углам.

Служанки, натиравшие пол, вздрагивали от каждого шороха. Они то и дело останавливали работу, чтобы вглядываться в сумрак, явно ожидая, что в любой момент из преисподней сюда заявится сам Господь Тьмы в окружении своей мерзкой свиты.

Филип должен был признать, что ему тоже не по себе. Он чувствовал усталость, но и странное возбуждение, которое приходит после напряженного дня. Он знал, что сейчас не стоит и пытаться заснуть, а потому решил пройтись по дворцу, лишний раз убедиться, что для безопасности предпринято все возможное. Но остановят ли запертые двери тварей, возникающих словно из ниоткуда? Напугает ли их священная вода, которой опрыскали каждую стену, и благовония тети Вивианы? И пусть расхаживали взад-вперед по залам гвардейцы, караулили у входа в каждый покой, — что противопоставят порождениям ада они, простые солдаты, которым далеко до дяди Оскара — или Кевина Грасса?

Филип подошел к одному из высоких окон. На улице должно было быть по-настоящему холодно, потому что стекла запотели. Снаружи утопал во мраке сад, видимый как сквозь пелену дождя. Филипу подумалось, что совсем близко, отделенные от него лишь этой тонкой прозрачной преградой, могут находиться чудовища, наблюдать за ним, поджидая момент, чтобы вторгнуться внутрь. От этой мысли становилось неуютно. Но может быть, подумалось затем, чудовища на самом деле жили здесь, во дворце. В конце концов, он сам встречал их тут не раз — Ревность, Вину, Печаль, Бесплодное Сожаление. Вместе с ним они сейчас смотрели в сад невидимыми глазами.

В ушах еще звенел отзвук недавнего смеха… Когда они смеялись вместе с Кевином, он на несколько мгновений забыл обо всем, что произошло, о том, чего не имел права прощать. Они ненадолго превратились в призраков собственного прошлого, ирреальных, как если бы их тела были сотканы из воспоминаний, а не из плоти и крови.

В этом прошлом осталось то, о чем он тосковал больше всего на свете. Драгоценные вещи, которыми так легкомысленно играл. Они казались прочными, как ничто на свете, пока вдруг не выскользнули из пальцев и не разлетелись на тысячи осколков. Ни собрать, ни склеить.

Даже подобрать осколки он не имел права. Вот только как примириться с этим? Филип привык получать то, чего хочет. Всегда, или почти что. Уж точно не научился он добровольно отказываться от желаемого. И учиться не собирался.

Филип написал пальцем на стекле женское имя. Затем стер.

Услышав стук каблучков, он взглянул назад и увидел Денизу.

Филип внутренне напрягся, готовясь к очередному спору, но жена молча подошла к нему и обняла сзади за плечи. Воистину, последнее время ее настроения менялись с почти пугающей быстротой.

Он потерся щекой о ее руку.

Некоторое время они просто стояли в тишине, ощущая тепло друг друга.

— Вы, конечно, до смерти перепугались, когда услышали, что на Бэзила напали, — сказала Дениза позже.

— Ну, здесь был Кевин, и дядя Оскар, что оказалось важнее. Но в первые мгновения, признаться…

— Я видела Бэзила. Он с леди Вивианой, спит после пережитого и бредит во сне, бедняжка. Он что-то бормотал о своем носе, кто-то по нему ударил, насколько я поняла.

— Это был отец. Он швырнул Бэзила о стену.

— О! — В возгласе Денизы звучало глубокое возмущение.

— Ему изменило терпение, он же не святой. А куда вы вообще пропали? Не разрежь дядя чудовище на куски, я решил бы, что вас сожрали.

— Меня спасали, — Она фыркнула. — Когда началась паника, Ален схватил меня на руки и бросился к выходу, а Жонти провожал нас с оружием в руках. Едва не подрались, решая, кто будет спасителем.

— Боги, как романтично! Как они должны были быть разочарованы, бедные, когда все так быстро закончилось! — Филип не удержался от смеха.

— Они были разочарованы, когда я вырвалась и отправилась назад, но мне удалось это сделать только у выхода, и они настояли на том, чтобы сопровождать меня. Потому-то меня так долго и не было.

— Что ж, я рад, что они вас вернули.

Глаза Денизы обладали орлиной зоркостью на подобные вещи, и она быстро заметила размытые следы букв на стекле.

— Что это вы тут писали? Ведь соврете…

Вместо ответа он вывел: "Филип", ниже — "Дениза", и начертил вокруг их имен линию в форме сердца.

Дениза усмехнулась. — Как банально.

Но вид у нее был скорее довольный.

Филип обнял ее за талию и они вместе стали смотреть в ночь. Чудовища ненадолго отступили.

III.

Кевин возвращался назад во мраке. Один.

Не хватало только ждать, пока Роули, прощаясь, раскланяется и расшаркается перед каждым, кто уделит ему минуту внимания. А потом — выслушивать его расспросы, сейчас, когда грудь жгло все пламя ада, а демоны выли в уши. Эдак, пожалуй, вместо Красного Дома Роули попал бы в Преисподнюю. И он сам — следом за начальником. Впрочем, вряд ли она могла чем-то удивить Кевина Грасса.

Там, во дворце, он позволил себе расслабиться. Забыл ненавидеть — пусть лишь на миг. И этого он себе никогда не простит. В числе прочего.

Зато теперь ненависть душила его. Забивала вязкою слизью горло, разъедала глаза.

Он сомневался, что судьба пошлет ему еще одно чудовище, чтобы излить на него ярость, но в голове забрезжила идея.

Если в прошлый раз не помогли ни добрые горожане, ни Старик, ни стража, почему бы не обратиться к червям в человеческом обличье, ползающим по городскому дну? Пока башка неизвестного, умерщвленного на Плеши, окончательно не сгнила.

Одна из дыр, куда те забивались, чтобы надраться, находилась тут неподалеку. Небольшой крюк в темноте по Брюху — то, что надо для Ищейки. Шансы, что он добьется там чего-то, кроме ножа в спину, были невелики, но что с того? Сна этой ночью ему не видать все равно. А значит, можно пойти задать вопросы, без особой надежды на ответ. Тоже — привычное занятие.

Шел Кевин быстро. Вот и кабак в холле трехэтажного дома, сквозь захлопнутые ставни сочится тусклый свет. "Пивная Пьянчуги Тома", где темные типы хлебают темное пиво и крепкий эль. Чужих здесь не ждут — даже вывески нет.

Для него придется сделать исключение.

— У вас есть пиво "Отец-Мерзавец"? — спросил Кевин, пинком открывая дверь. — Иного не пью.

К нему вразвалочку подошел вышибала, здоровый детина с черной дырой на месте передних зубов. Через нее он и сплюнул — прямо Кевину на сапоги. — У нас все забито. Пшел вон отсюда, — Мощная лапа гладила рукоять кинжала на поясе.

Кевин поднял руки вверх — мол, ухожу. Начал поворачиваться. И тут же, резко развернувшись назад, заехал головой вышибале по носу.

Носовой хрящ треснул с гнусным хрустом, голова детины дернулась назад, глаза осоловели. Удар кулака в грудь свалил его на земляной пол, а сапог, опускаясь, раздробил пару ребер.

Тут уж повскакивали все. Впрочем, вышибала нагло врал — в пивную набилось человек восемь, от силы. Не о чем и говорить.

— Это ж Ищейка! — выкрикнул кто-то. Заблестели ножи и кинжалы. У иных имелись и мечи, но лишь один — достойный настоящего воина. С начищенным до блеска широким двухлезвийным клинком и крестовидной гардой, в руке знакомого Кевину типа. Рыжеволосого и долговязого, с длинным, вспоротым шрамом лицом.

— Это Грасс, — озвучил рыжий хриплым голосом, и двое, подобравшиеся уже совсем близко, вдруг подались назад. Трусы.

Кабатчик застыл в углу, полусогнувшись, — он набирал пиво из огромной бочки, но развернувшийся спектакль его отвлек. Влага лилась из краника, расползаясь по полу темной лужей. — Ты чего врываешься в мое заведение и нападаешь на честных людей? Или красным псам уже закон не писан?

Разумеется. — Как честные люди, вы будете в восторге от возможности помочь властям. У меня для вас пара простых вопросов, — громко объявил Кевин.

Выпивохи смотрели на него злыми, настороженными глазами, не торопясь убирать оружие.

— Так выкладывай, — снова сев на скамью, спокойно произнес Ястреб — так, кажется, прозывали рыжего. Среди этого набора разномастной швали, он вел себя как главный.

Кевин шагнул вперед. Ближе к столам и ближе к неровному свету чадившей под потолком лампы. Снял с плеча мешок и достал его содержимое. — Кто-нибудь из вас знает этого человека?

Обвел башкой неизвестного по кругу. Бандиты угрюмо молчали, но ему показалось, что во взгляде одного парня мелькнуло узнавание. А может, Кевин отметил его потому, что тот был молод и темноволос. Плохое сочетание для любого, кто пересекал дорогу Кевина Грасса. Особенно в эту ночь.

Где-то сзади стонал вышибала, не предпринимая неразумных попыток подняться.

— Сегодня ночь чудес, — с кривой усмешкой заметил Ястреб. — Ищейка тут, среди нас, да еще Ищейка при деньгах, — Его взгляд был устремлен на тугой кошель, висевший на поясе Кевина. — Обычно вы похожи на облезлых шавок. Небось, украл у кого-то.

У многих в зале алчно блеснули глаза.

— Знаете вы его? — повторил Кевин.

Бандиты угрюмо качали головами.

— А теперь? — Он подходил к каждому, тыкая тухлятиной прямо в нос. Никто не повеселил его так, как Бэзил Картмор, но все отворачивались или шарахались, спасаясь от вони и страшной ухмылки мертвеца. Все, кроме худого, невзрачного мужчины лет за сорок, с усталым взглядом. Тот сохранял спокойствие, изучив тронутые гниением черты не без интереса.

Последним оставался Ястреб. Но этот сам подался навстречу, привставая со скамьи. — Хммм, что-то знакомое. Дай-ка поглядеть.

Правая его рука потянулась к мертвой башке, поворачивая ее для лучшего обозрения. Левая — уперлась в бедро, и, невзначай, скользнула ниже, к голенищу высокого сапога. Когда из укрытия вылетел кинжал, метя в кишки, Кевин был готов. Шагнул в сторону, врезал по запястью врага ребром ладони.

Кинжал бандита упал на пол, уныло звякнув, зато нож Кевина свою цель нашел. Выдернуть его из-за пояса и всадить в живую плоть было делом мгновенья.

Со звуком, похожим на кашель, Ястреб отпрянул назад. Ноги его заплелись, и он снова рухнул на скамью — стоило и вставать… Из-под ребер торчала рукоять ножа.

А сзади донесся рев и топот двух пар сапог.

Кевин обернулся. Двое неслись на него, уже готовые всадить клинки в спину. Блеск мечей, рожи, искореженные злобой. Но что такое их ярость в сравнении с его?.. Недолго думая, он с силой метнул в ближайшую рожу мертвой башкой — и попал. Удар задержал бандита не хуже хука в лицо.

От меча второго Кевин ушел, поймал его руку, потянул вниз, поднимая навстречу колено. Хруст локтя, громкий и сладкий… Из разжавшихся пальцев противника подхватил меч — убогий кусок металла с парой зазубрин. Достаточно хороший, впрочем, чтобы отбить в сторону удар первого нападавшего, а вторым взмахом вспороть ему оставшийся открытым живот. Рукоятью, не теряя ни мгновенья, ударил Ломаного Локтя по голове, куда пришлось. Тот, уже упавший на колени от боли, растянулся на полу и застыл.

Кевин ждал других нападений — но быстрый взгляд показал, что он был в компании трусов. Один из них, пухлый, словно лавочник, метнулся к двери, и Кевин, нагнувшись за башкой мертвеца, с размаха запустил ею в беглеца. Череп ударился о череп, и упитанная туша рухнула наземь.

Да, из башки неизвестного вышло отличное метательное оружие. Филип бы так смеялся… И фламберг не пришлось доставать — больно много чести.

— Ни с места, — велел Кевин. — Убью.

Выпивохи замерли в разных позах, не пытаясь больше ни напасть, ни бежать. Еще бы — они были швалью, а он — гневом Божьим.

На полу валялись аж четверо — шумно подыхал бандит со вспоротым брюхом, второй — старательно изображал мертвеца, вышибала отползал к стене, но вставать не торопился. На скамье, уперевшись спиною в стол, замер рыжий Ястреб. Изо рта текла струя крови, руки зажимали рану, грудь вздымалась едва-едва. Еще живой.

— Ты — покойник, Ищейка! — Кабатчик испуганно покосился на рыжего, собравшегося отдать концы в его пивной. — Это ж Крозер, Ястреб, "Второй" самого Черепа!

— Неужто? — изобразил удивление Кевин.

Подойдя к Ястребу, не имевшему сил даже взглянуть на своего убийцу, Кевин повернул его голову к столешнице. Обхватил затылок пониже ушей стальной хваткой — пальцы вонзились глубоко — и приложил лицом о твердое дерево. Ястреб вскрикнул после первого удара об угол, расплющившего нос и окровившего лоб — один раз и последний. Новые удары сопровождал лишь стук и хруст костей о дерево, да влажное хлюпанье. Череп человека — штука крепкая, Кевину довелось испытывать ее на прочность. Но коли Доудер, старый приятель, мог расколотить толстые кости, составлявшие черепушку противника, то под силу это и Кевину. Он бил и бил, глядя на кровь, расползавшуюся по столу, и внутри него что-то сжималось и обрывалось.

Когда руки и ноги Ястреба перестали дергаться, а с кровью смешались частицы серого вещества, Кевин с каменным лицом повернулся к остальным. — Теперь это тухлое мясо.

Он позволил моменту захватить себя, и почти ожидал увидеть, что бандиты разбежались. Но они стояли в тех же позах, и в глазах их был страх.

— За такое тебя зарежут, не поглядят, что Ищейка, — голос кабатчика слегка дрожал. — Ты точно труп. Твое дело — но зачем делать это в моей пивной?

Кевин вытер руку в перчатке о плащ мертвеца. — Мы все — трупы. Вы что, не слушаете пастырей? Наши тела — гробы, а в них тухнут наши гнусные душонки.

Тот, кого он сбил с ног последним, вставал, с трудом распрямляя полноватое тело.

— Подними башку, — велел Кевин.

Мужчина всхлипнул в ужасе и отвращении, но, скривившись, повиновался.

— Положи на стол, лицом к остальным.

Сказать по правде, башке, и без того не слишком миловидной, не пошло на пользу, что ею играли в мяч. Нос свернулся набок, последний глаз свисал на щеку, вывалившись из глазницы.

— Ну что, не вспомнили, чья это голова?

Тяжелая тишина. Кевин снова отметил, что невзрачный человек с усталым взглядом выглядит менее испуганным, чем остальные. Пригляделся к нему, потом — к другим. Мелкая шушера, какие-нибудь щипачи, прилипалы, сводники.

— Сдается мне, кто-то из вас что-то знает, но молчит. Вот ты.

Парень шарахнулся назад, но это его не спасло.

Сперва Кевин приложил его о стол, так, чтобы в голове загудело. Вдавил щекой в кровавое месиво. Отобрал оружие — нож и кинжал, сгреб за черные вихры и потащил.

Парень махал руками, орал, чертыхался, в голосе — больше страха и боли, чем злости. Он был совсем еще молод — лет шестнадцать, на вскидку.

Другие смотрели — кто равнодушно, кто с любопытством, кто с гневом, — но не смели вмешаться.

Кевин потянул свободной рукой меч из ножен, и парень, чья беззащитная шея была согнута, как на плахе, коротко вскрикнул. Невзрачный человек шагнул было вперед. Надо запомнить.

Кевин, тем временем, перехватил меч рукоятью вниз, и — всего навсего — сбил крышку с бочки. — Пьянство убивает! — возвестил он, нагибая голову парня еще ниже.

Тот уперся руками в края бочки, но куда там! По шею погрузился в темную, пахнущую солодом жидкость.

На поверхности весело заплясали пузыри, ноги парня отбивали джигу, и на душе у Кевина вдруг стало хорошо. Щенок пришел сюда выпить — так пусть нахлебается вдоволь.

Снова получив шанс заговорить, парень его использовал плохо. Наглотавшись отчаянно воздуху, выкрикнул: — Я. Ничего. Не зна… — На сей раз, в пиво он угодил с открытым ртом.

— Ты его так утопишь, — заметил невзрачный человек угрюмо. На нем была самая простая одежда, серый плащ, вид — отнюдь не грозный. Но Кевин заметил, что остальные поглядывают на него так, словно ждут указаний к действию.

— В этом заключается идея, — согласился Кевин. — А тебе-то что? Знаешь его?

Человек в сером пожал плечами. — Это сын моего приятеля. Способный малый. Непохоже было, чтобы он прям с ума сходил от беспокойства.

— Так помоги ему. Назови мне имя или кличку покойника — и я уйду.

— А с чего это Ищейкам так приспичило знать имя какого-то мертвяка? — спросил его собеседник.

Кевин не видел причин не отвечать. Объяснил по-быстрому — про храм, второе убийство.

Ноги его жертвы дергались все слабее, спина обмякала.

— Я, кажется, знаю, что это за покойничек, — медленно произнес Серый. — Вроде как знакомая рожа.

Кевин дернул голову парня вверх, пока не окочурился в самый неподходящий миг. Пока тот извергал наружу, казалось, галлоны пива, Кевин подозрительно уточнил, крепко сжимая влажные пряди жертвы: — Узнал? А я-то думал, его родная мамаша не признает.

— Это-то точно, — согласился сухо Серый. — Ежели это тот, о ком я думаю. Нечестивец, его прозывали, имя не знаю. Из Кароты. Мамашу свою он, сказывают, прикончил. Связал ее и сестру, ограбил, а потом сжег вместе с отчим домом. Так сказывают, — Он сплюнул. — Та еще мразь, ежели по чести. Такую не в каждую компанию честных людей примут. Да он и не прибился ни к кому, платил Принцу дань, ясное дело, а работал сам по себе. — А ты-то его откуда знаешь?

Серый пожал плечами. — Видел.

Да, похоже, этот человечек был непрост. Может, близок к Принцу, "рыбак", собирающий дань. Такой будет знать всех, и глаз иметь острый.

— И с кем этот Нечестивец знался? — Понятия не имею.

Это он вряд ли выложит — только не "рыбак". Даже коли заняться им всерьез. Одно дело, назвать имя покойника, другое — навести на живого. В Красный Дом, чтобы время помогло развязать язык, тоже не утащишь — когда Кевин захлопнет за собою дверь кабака, уходить надо будет быстро.

Кевин разжал пальцы, и парень, упав на четвереньки, тут же отполз подальше.

— Эй, — вмешался кабатчик. — А кто, интересно, заплатит мне за все пиво, что вы расплескали и вылакали? Мое лучшее пиво, "Верный друг"! Тебе в глотку попало много, я видел, — напустился он на парня.

— Слышишь? Сегодня твой счастливый день, — заметил Кевин. — Бесплатно налакался лучшего пива.

Судя по безумным глазам парня, жавшегося к стене, тот еще не оценил, как ему повезло.

Кевин шагнул к Серому, навис над ним. Прищурясь, вгляделся в лицо, такое невыразительное, что хрен поймешь, врет он или нет. — Только как я узнаю, что ты не выдумал это имя только что?

— Да, проблемка, — кивнул Серый. — Раньше надо было думать, прежде чем ввязался в эту заварушку. Бей меня, топи, — это ничего не даст и не докажет. Хотя ты, видать, просто любишь это дело.

Не без того. — Как тебя хоть зовут, чтобы знать, кому свернуть шею в случае чего? Из-под земли достану.

Это была почти пустая угроза, и они оба это знали. Скрыться в чреве трущоб "рыбаку" при желании будет проще простого.

— Крамарен. Да я и не прячусь, — Серый кивнул туда, где стыл труп Ястреба. — Коли Ищейки хотят войны, они ее получат. Шестнадцать человек против тысяч. Это будет интересная заварушка. Но недолгая.

К черту других Ищеек, Кевин войны жаждал — войны, которая утопит город в огне. И кровь хлынет по улицам, смывая следы воспоминаний.

— Я тоже не прячусь, — сказал он, шагая к выходу.

— А тебе это и не поможет. Иди, хорошо выспись, купи дорогого вина и красивую шлюху, — посоветовал Серый. — Получи все удовольствия, на какие хватит монет в твоем кошеле. Череп тебя рано или поздно достанет, — в ровном голосе не было ни угрозы, ни, тем паче, сочувствия. Простое перечисление фактов. — Они с Ястребом дружили с детства, не разлей вода. А ты убил того, как собаку.

Закадычные друзья. Ну-ну. В душе всколыхнутою тиною поднималась вновь черная злоба.

— Быть может, я оказал Черепу огромную услугу, — процедил Кевин сквозь сжатые зубы.

Грохотнула дверь, закрываясь, и его поглотила ночь.

На улице было черным-черно.

Луна, еще позавчера огромная, багрово-красная, словно набухшая кровью, сегодня поднялась высоко и светила тускло, мутное пятно в окружении туч.

Что ж, ему это только на руку. Мало кто видел во тьме лучше Кевина. Если кто-то попробует его преследовать — а он этого ждал — он обрушится на них, завернувшись в ночь, как в плащ-невидимку.

Шуршание сзади. Шаги, торопливые, чтобы не отстать. На расстоянии. Шаги одного человека — но, быть может, остальные лишь лучше скрываются.

Только что Кевин готовился таиться в темных углах, ускользать через узкие проулки, которые успел изучить, как шрамы на своем лице. Атаковать из-за угла, заманив преследователей в ловушку.

Но тут понял — с него хватит. Его тошнило от игр, как никогда. Пусть нападают, сколько их ни есть, и покончим с этим.

Он вышел на середину пустого перекрестка, обернулся. — Эй, вы! Я тут один.

Пусть покажутся — а там посмотрим.

Из мрака между домами возник человек, примирительно подняв в воздух пустые руки. Ничего не значащий жест — уж Кевину ли не знать! Он держал кинжал наготове. Прислушивался — не окружают ли остальные?

В вялом свете луны Кевин не сразу признал в преследователе кабатчика.

— Я знаю кое-что, что тебя заинтересует. — заявил тот, опасливо озираясь и облизывая губы. — При ребятах я говорить не мог, сам понимаешь. Ты ведь при деньгах, так? Я без понятия, кто прикончил Нечестивца, но за две дюжины жалких полумесяцев скажу, с кем он водился. Ежели набрешу — так ты знаешь, где меня найти. Да и Алоиз ваш Бриль может за меня поручиться — у меня сведения надежные.

Очередная крыса. Есть в этом городе люди, не предающие за деньги — или из любви к искусству?

— Зачем платить за то, что я могу из тебя выбить? — уточнил Кевин.

— Можешь, — Доносчик склонил голову набок, словно оценивая серьезность его намерений. — А может, я успею убежать. И уж точно Ищейки от меня больше ни одной стоящей сплетни не услышат. Алоиз тебе спасибо не скажет, зуб даю.

Кевин пожал плечами. Заплатить он не возражал — эти деньги жгли ему руки, а две дюжины полумесяцев — дюжина лун, то бишь, — были лишь крошечной их частью. У каждого Ищейки имелись свои крысы среди бандитов, на сей раз ему выпало подкормить брылевскую.

Не ослабляя внимательности — то могла быть ловушка, бросив быстрые взгляды по сторонам, Кевин взял горсть серебра и швырнул на землю, почти ублюдку под ноги. Монеты утонули в грязи, но кабатчик, с опаской выйдя на открытое пространство — точь-в-точь крыса, высунувшаяся из норы, — не побрезговал выудить их, протереть о фартук, а одну — надкусить.

Потом заговорил, распрямляясь: — Когда он не один работал, брал с собою тихаря и крюкохвата по кличке Заяц. Тот здорово вскрывает замки, цепляет защелки на ставнях, лазает в окна. Может, он Нечестивца и порешил — хотя вряд ли, куда ему. Вот ежели б наоборот — это да.

— Я узнаю, не соврал ли ты мне, — предупредил Кевин, хотя отнюдь не был уверен в этом.

— А зачем мне врать? Этот Заяц — он вообще ничейный, платит, вестимо, взнос нашему Принцу, но, как и Нечестивец, ни к одной компании честных людей не принадлежит. Плакать по нему не будут.

— Где мне его найти? И не говори, что это стоит еще дюжину полумесяцев, или я разозлюсь.

— Ежели б я знал. Заяц мне не брат и не сват. Захаживали ко мне они с Нечестивцем раза три, наверно. Ну и слухами земля полнится. Помнишь резню на Петушьей улице? Это они, сказывают.

Кевин помнил, очень даже. Дело рук наглых и отчаянных людей. Не похоже на работу "тихаря". А вот что Заяц помог Нечестивцу проникнуть в дом — весьма похоже на правду.

— Ты не трать слишком быстро енти вот денежки, — продолжил кабатчик, — ежели узнаю, кто Нечестивца порешил — передам с Брилем. Раз уж вам так прижарило зачем-то это разведать. Было б чему дивиться! Такие, как Нечестивец, не подыхают в постели седыми и дряхлыми, уж это точно. Вот не пойму, — бросил он, уходя, — зачем ты устроил весь этот шум и гам. Пришел бы по-тихому и спросил. Уж не злись, но для Ищейки ты дурак какой-то. Хотя дерешься на славу.

Кевин-дурачок.

Вокруг смеялась тьма.

07/10/665

IV.

В кабинете Роули стоял только один стул, его собственный. Когда он принимал подчиненных, они должны были оставаться на ногах. Если же, что случалось крайне редко, Ищеек навещал кто-нибудь из вышестоящих, Капитан уступал важной персоне свое место, и выслушивал указания, ругань или похвалы, стоя навытяжку.

Сквозь щели в закрытых ставнях пробивались бледные лучи утреннего солнца, освещая бумажный хаос на столе Капитана. Некоторые листы валялись на полу, рядом с окаменевшими остатками позавчерашнего обеда. У стены выстроились в ряд пустые бутыли. Уборку в кабинете проводили редко — излишний порядок раздражал Роули. — Так что произошло между тобою и этим самовлюбленным юнцом, Грасс? Чем ты ему насолил? — Кэп смотрел на Кевина снизу вверх, хитро прищурив свои и без того крошечные глазки. — Мы с Филипом Картмором были друзья — не разлей вода. А потом я поимел его невесту, а она возьми да зарази меня дурной болезнью. А потом и его заразила. Я грешил на него, он — на меня. К тому времени, как выяснилось, что виновник — его родной брат, мы уже рассорились вдрызг. Капитан издал клокочущий смешок. — Самое забавное, ежели твоя сказочка возьмет да окажется правдой! — А вы спросите лорда Картмора, правда это или нет. Вы же теперь большие друзья.

Среди бумажек Роули и прочего хлама, Кевин заметил распечатанную депешу из дворца — на красной печати виднелся оттиск в форме двух роз. Уж не его ли голову требуют в этом послании? Роули предоставил бы ее с огромным удовольствием, и не в грубом мешке, а перевязанную лентами.

— Еще интереснее, чем он вызвал твое недовольство. Ты глуп и туп, но не самоубийца же, чтобы так выпендриваться без причины перед одним из Картморов. Это тебе не веселая забава, вроде как оторвать нос главарю Уродов, или вывесить из окна начальника городской стражи. Ручаюсь, с этим мальчишкой не говорили в таком тоне с тех пор, как его перестали пороть за стащенные на кухне сласти.

Послушал бы Филип тебя сейчас…

Исповедоваться перед Роули Кевин не собирался. — Дам вам один совет: вы не соблюдаете меры в своем лизоблюдстве. При дворе это не принято. Ваша грубая лесть там никому не нужна. Коли уж делать комплименты, то они должны быть либо завуалированными, либо необычайно остроумными. И не нужно так старательно демонстрировать придворным господам, что они — небесные светила, а вы — ничтожество, счастливое уже тем, что на него пал отблеск их сияния. Это подразумевается само собой. Капитан ловко сплюнул на пол, уже покрытый влажными следами. — Ты меня еще будешь учить! Кто из нас капитан в отставке, ты или я? Я всегда следовал одному правилу: ни почтительности, ни лести много не бывает. А вот от их недостатка могут произойти большие неприятности — в чем ты и убедился на собственной шкуре, так ведь? Все твои бывшие соученики сейчас, небось, по меньшей мере офицеры — и это самые тупые и без связей. Так чем ты так его разозлил? Выкладывай, все равно ведь узнаю. — Вы разве не слышали? — Кевин пожал плечами. — Я зарывался, был подловат. — Ты шутишь? Это хренов рецепт успеха! Нет, гроза чудовищ, ты что-то натворил. И я непременно узнаю, что. — Захотите — узнаете, — Кевин пожал плечами. — И тогда мне придется вас убить. Капитан взвыл от хохота. Слишком громко и как-то натужно. — Что-что!? Ты меня уморить хочешь, да? — как сказал старик, когда молодая жена предложила ему суп из мухоморов.

Может, Кэпу стоило отдать Кевину свой стул. Похоже, ему становилось немного не по себе в тени Ищейки, нависавшего над столом. — Обещаю, это будет быстро и почти не больно, — Кевин улыбнулся, не разжимая губ. — Так что — вы меня вызвали, чтобы посплетничать, словно две кумушки? На мне убийство в Плеши, и еще куча дел имеется. Я пошел. Он двинулся было к двери.

— Погоди, Грасс. Поговорим серьезно. Ты садись, — Роули указал на край стола — больше было некуда. Голос Капитана звучал почти ласково — это настораживало.

Кевин скинул на пол кипу бумажек и уселся, как велено.

— Ты ведь знаешь, Грасс, — Роули, не глядя, извлек из-под стола бутылку чего-то темно-коричневого и вытащил зубами пробку. — Мои ребята для меня как мои дети. Да, мы все — большая крепкая семья, — Он доверху долил оловянную кружку, где на дне еще что-то плескалось. Нашел вторую посудину, и, вытряхнув из нее дохлую муху, плеснул Кевину. — А ты — самый непокорный и упрямый из моих сыновей, и — заметь — самый, может, любимый. Сам видишь — я позволяю тебе вытворять почти все, что заблагорассудится, заливать улицы нашего любимого города кровью, издеваться над ребятами, которым, надо признать, небольшая взбучка всегда на пользу, хамить мне, твоему командиру. Видать, где-то в глубине моей обширной души я вижу в тебе что-то вроде сына родного, иного объяснения не нахожу.

У Кевина была пара объяснений, на выбор, но он предпочел их не озвучивать. И пойло не тронул.

— Да, да, сына родного — с моим везением, боюсь, у меня как раз такой и получился бы. И скажу тебе, Кевин, от всего сердца, как сказал бы родному сыну, которого у меня никогда не было, — Ичезла усмешка, кривившая рот. Темные глазки Роули смотрели на него с непривычной серьезностью. — Поссоришь меня с Картморами — я тебя живым в землю зарою.

— Благодарствую, Кэп, — Кевин фыркнул, — стоило задерживать меня, чтобы сказать что-то столь очевидное. Он соскочил со стола, не желая терять более ни минуты.

— Ну а ежели тебе понадобится поговорить о прошлом, излить душу, так сказать, я всегда тута. Ты, знаю, почти не пьешь, — Капитан покачал головой — для него это было извращением более странным, чем мужеложство или страсть к животным. — Так я могу пить за нас обоих! Не проблема. А теперь пшел вон отсюда. И я сделаю вид, что не слышал твоих угроз, потому что за такое… — Он провел ребром ладони по горлу. — Я сегодня добрый. На красную физиономию вернулась знакомая ухмылка, на сей раз полная невыносимого самодовольства. Кевин замер в дверном проеме, взглянув на Кэпа с подозрением. Когда Роули веселился, это значило, что кто-то где-то плачет — или заплачет в ближайшем будущем. — Да, да, у меня есть на то причины. Вас всех ждет радостный сюрприз, и не один. — И Кэп помахал на него рукой — иди, мол.

Кевин спускался вниз по лестнице, одолеваемый сомнениями. Что там задумал Филип? Дурное предчувствие подкатывало к горлу, как тошнота, — абсурд для человека, которому нечего больше терять.

В просторном зале стояло два длинных стола, хотя Ищейки с успехом размещались за одним, стараясь сесть поближе к огромному камину. Сейчас его хорошенько растопили, разгоняя осенний холод, и за спинами мужчин полыхало багровое пламя.

Постылые морды скрывала тень, но Кевин и так знал их слишком хорошо. По силуэтам угадывал с полувзгляда — где кто. Вот Крошка, огромный, как великан-недоросток, вот рядом с ним — тощенькая фигурка Нюхача, лилипута в сравнении с соседом, вот — Старик, кончики усов свисают, как у сома…

Отвернувшись, Кевин шагнул ко второму столу, где по привычке приютился Крысоед. Линейку Кевин пропустил, но дел хватало. Надо по-быстрому набить живот и тихо уйти.

Но на сей раз его появление в зале вызвало живой интерес. Сперва началось перешептывание, потом — вопросы.

— Кевин! Тебя за что во дворец-то вызывали? — Это был Красавчик. Он-то, небось, все и разболтал остальным. Трепло.

— Кэп молчит, важничает, — Нюхач. Этот тоже мог насплетничать. Впрочем, какая разница.

Обычно другие Ищейки не заговаривали с Кевином без особой необходимости, но любопытство сделало их болтливыми.

— Делов натворил, за что ж еще, — А это — Рас.

— Ежели б он натворил дел, за какие могут вызвать во дворец, то назад бы не вернулся, — Ехидный голос Хирурга.

— Зачем им вообще понадобился какой-то там Грасс? — недоумевал Кас. — Никогда такого не было, чтобы кого-то из нас вызывали во дворец.

Кевин развернулся, так и не сев. Подошел к болтунам. Перед ними стояли хлеб, пиво, эль, но почти все на миг позабыли хватать новые куски, уставившись на соратника.

— Да, Грасс, за что тебе такая честь? — подозрительно осведомился Хирург. — Надеюсь, ты не опозорил всех нас там, перед важными господами.

— Ты видел дворец изнутри? — У Нюхача от нетерпения дергался кончик носа.

— А эту, леди Денизу? — спросил Комар.

Кевин снизошел до ответа: — Видел.

— Отлично, Кевин, — Красавчик широко улыбнулся, — опиши-ка нам дам, которых встретил во дворце.

Единственный глаз Комара заблестел. — И как, красивая?

Рас громко фыркнул. — Да врет он! Кто такому, как он, позволит пялиться на благородных леди! Ну, Грасс, расскажи нам, как выглядит леди Дениза?

— Вот так.

Многострадальная башка со стуком приземлилась в центр стола, как раз у корзины с хлебами. Ищейки повскакивали со скамьи, чертыхаясь, шарахнулись в стороны. Воздух наполнила божба — и уже привычная Кевину густо-сладкая вонь.

Старик остался сидеть на месте. Только сдвинул хмуро брови, такие же седые, как его длинные усы. — Воистину, ты — недостойный и непочтительный тип, Грасс. За столом мы вкушаем дары Божьи, тут не место бошкам всяких там злодеев, — Тем не менее, он с важным видом осмотрел голову. — Это кого ты прихватил-то?

— Не я, — Кевин в нескольких словах описал ситуацию. Пренебрегать помощью Старика не стоило — пусть мозги он имел заскорузлые, как старые портянки, это с лихвой компенсировал богатый опыт. — Мне удалось узнать, что его кличка, похоже, Нечестивец, и перебрался он в столицу из Кароты. А в делах ему помогал некий Заяц. Ничейный.

— Ну ты даешь, Кевин! — Красавчик подошел поближе, прикрывая нос рукавом. — Как ты все это только разузнал? Вот это нюх. Мы теперь здорово продвинемся, да? — Можно подумать, его это и правда заботило.

— Продвинемся, не продвинемся… — Кевин угрюмо смотрел на башку, а она — серо-зеленая, уродливая, — скалилась в ответ. Его уже начинало бесить это постоянное веселье. Последнее время все вокруг смеялись или лыбились, словно сговорившись над ним издеваться. — Нам, возможно, известно имя жертвы и его подельника, но что с того? Мы даже не знаем, где искать этого Зайца — он может прятаться в любой дыре.

— Это ты не знаешь, — поправил Старик. — Но я тебе скажу.

V.

09/10/665

Он приехал к тюремной крепости до рассвета, с эскортом из восьми бряцавших оружием всадников. Дул злой холодный ветер, пронизывающий до самых костей, но Филип вышел из кареты, чтобы ждать своего друга, стоя на краю набережной.

Крепость Скардаг занимала собою весь маленький островок Узников, и разбушевавшиеся волны, ломая зубы о низкие берега, орошали ее стены пенными брызгами. Когда пришла заря, она окрасила эти стены в алый, как если бы наружу засочилась кровь, пропитавшая их за несколько столетий. На территории Скардаг располагался склад боеприпасов, хранилась часть Государственного архива, лет десять назад в одной из ее башен еще работал Монетный двор, но в глазах людей крепость всегда оставалась прежде всего тем мрачным местом, где сложил голову Последний Принц, где держали в клетке Высокого лорда Халина, пытали участников Заговора Патриотов, местом, откуда отправились в последний путь на эшафот сотни благородных осужденных, давно забытых и оставшихся в веках.

Филипу недолго пришлось ждать в одиночестве. Вместе с первыми лучами тусклого октябрьского солнца на набережной появился скромный портшез леди Эвелины. Его плотно задернутые занавеси имели бледно-голубой цвет Делионов, но герба на них не было, как и на ливреях носильщиков. Мать Фрэнка кротко повиновалась воле своих любезных родственников, предпочитавших иметь как можно меньше общего с такой ужасной грешницей и ее зачатым вне брака сыном.

Леди Эвелине тоже не сиделось на месте. Когда Филип поспешил к портшезу, чтобы засвидетельствовать свое почтение, пожилая дама уже выходила ему навстречу, опираясь на локоть слуги. — Здравствуйте, милый Филип, — Она всегда улыбалась так, будто просила за что-то прощения, и всегда оставались печальными ее большие голубые глаза.

Он поцеловал мягкую пухлую ручку, слабо пахнущую лавандой.

Время оказалось к леди Делион не более милосердно, чем общество. Она лишь несколько лет как перешла рубеж сорокалетия, но когда Филип впервые увидел ее два года назад, пышные волосы леди были уже седыми. Приятное круглое лицо, с паутинкой мелких морщинок у глаз и рта, казалось лицом пожилой женщины. Легкая полнота придавала невысокой фигуре плавные очертания. Милая и мягкая, как сдобная булочка, так определил ее для себя Филип, — конечно, булочка аристократическая, с цукатами и в сахарной пудре. Живя в уединении, леди Делион сохранила безупречные, но немного старомодные манеры времен своей молодости.

Они стали ждать вместе. Филип пробовал поддерживать легкую беседу, но леди Эвелина, всегда такая вежливая, с явным усилием заставляла себя его слушать, и он замолк. На самом деле, его сейчас тоже не привлекала пустая светская болтовня.

Взгляд женщины был неотрывно устремлен на крепость; она стояла, подавшись вперед, будто готовая в любой миг броситься к ее вратам по свинцовым водам. Леди Эвелина едва ли шевельнулась за тот час, что они провели в ожидании. Филипу уже казалось, что она забыла о его присутствии, когда женщина прошептала: — Милый Филип, мне просто не верится… — Она сжала его руку, голубые глаза мерцали влагой.

Ему тоже не верилось. Не верилось, что Фрэнк столько времени проторчал запертым в этой каменной клетке.

С берега, на котором они стояли, виднелись четыре из восьми круглых башен Скардаг и доминировавший над ними донжон. По внутренней крепостной стене, ощетинившейся зубцами, неторопливо прохаживался часовой. Из амбразур, как из пустых глазниц, смотрела тьма.

Строители древности, возводившие крепость для защиты водного пути, знали секреты, забытые современниками, — и, глядя на Скардаг, чудилось, что они умели плавить камень и лепить из него, как из воска. Башни Скардаг были оплывшими свечами, изогнувшимися от жара, подагрическими пальцами, воздетыми к небу. Стены, гладкие, без видимых швов, будто выросли из скалистого острова, в который уходили корнями, и казались с ним единым целым. Их мягкие изгибы напоминали складки тяжелой ткани.

Подъемный мост, по которому в крепость проезжали телеги, груженые провиантом, и глухо закрытые кареты с осужденными, был сейчас поднят. Невдалеке, привязанные к столбику, подскакивали на волнах две лодки.

Филип не раз ступал на этот мост с тех пор, как здесь оказался его друг. Мысленно, он вновь прошел по нему под высоким сводом ворот, навстречу Фрэнку. Сначала в первый, широкий двор, где всегда бурлила жизнь: разгружали повозки, поили лошадей в фонтане-поилке, чинили утварь. Во второй, где в хорошую погоду грелись на солнышке и резались в карты солдаты гарнизона. И дальше — через узкую арку рядом с громадой донжона, темный проход, за которым открывался последний двор, маленький и голый, куда выводили на прогулку наиболее везучих из заключенных. Здесь не на чем было остановиться глазу — только давящие своею тяжестью мрачные стены, — и взгляд, не найдя нигде отдохновения, устремлялся наверх, к небесам. Снизу виднелся лишь небольшой их лоскут, заключенный в неправильный прямоугольник темных крыш, но никогда небо не казалось Филипу столь бездонным и манящим, как когда он смотрел на него с тюремного двора или сквозь узкую бойницу в камере Фрэнка.

Время сейчас тянулось для него бесконечно, как для узника. Филип слушал пронзительные вопли чаек и вечный гул волн, зная, что эти звуки разлетаются по всей крепости — по дворам и подвалам, в покои коменданта, в крошечную камеру для приговоренных к смерти.

Леди Эвелина вновь нарушила молчание. — Если бы не вы, с моим мальчиком обращались бы совсем не так хорошо. Надеюсь, вы знаете, что я буду всегда вам благодарна.

Интересно, благодарила бы она его, если бы знала все детали? Возможно. Насколько Филип успел заметить, леди Эвелина была не из тех, кто умеет проклинать. Даже отца Фрэнка она никогда не ругала, по крайней мере, в присутствии сына.

Задумавшись, он едва не пропустил момент, когда в правой оконечности стены открылась узкая боковая дверь, и оттуда, пригнувшись, вылезла знакомая тонкая фигура. Юноша в сером костюме на миг застыл на верхней площадке лестницы, задрав голову к небу, — и прыжками устремился вниз по ступеням.

Фрэнк. На нем была новая одежда — подарок Филипа, ему вернули меч.

Вслед за молодым человеком на узкую каменистую полосу берега спустился комендант крепости, нарядно одетый и при регалиях, а затем служитель, который прыгнул в одну из лодок, подтянув ее к суше. Комендант отвесил встречающим на той стороне реки глубокий поклон. Без сомнения, он догадывался, что Филип приедет встречать узника, в котором принимал такое участие, и явился его поприветствовать.

Фрэнк, тем временем, стоял, не шевелясь, словно во сне, подставив лицо ветру. Ему дозволялись регулярные прогулки во дворе, но впервые за два года воздух, которым дышал друг, был воздухом свободы.

Наконец, он очнулся, и, увидев мать и Филипа, принялся махать им шляпой. Приветственный крик унес бурный ветер. По зову служителя, Фрэнк подбежал к лодке и легко в нее заскочил. Приблизился комендант, чтобы проститься со своим "постояльцем", теперь уже бывшим, в последний раз, а затем суденышко отчалило. Фрэнк ехал стоя, не отрывая взгляда от родных лиц.

Путь по воде был совсем коротким. Вскоре лодка задела бортом за каменный причал, и вот Фрэнк уже на земле, и, разумеется, в объятиях матери. Филип отошел в сторону, чтобы не мешать им, ближе к реке, где в этот ранний час проявлялись первые признаки жизни.

На волнах подскакивала большая лодка с навесом. Ее нарядные пассажиры, похоже, возвращались поутру после проведенной в развлечениях ночи. Ветер развевал вуаль леди и трепал перья на шляпах мужчин. Слаженно работали веслами гребцы, заставляя судно подниматься вверх по течению.

На облицованном камнем берегу нахохлились какие-то потрепанные персонажи, забросив удочки в реку; одному из них составляла компанию большая собака, которой как раз перепала от приятеля рыбешка. Чайки кружились над их головами с алчными воплями. Филип смотрел на рыбаков, на лодку, уже скрывавшуюся за поворотом, и мысли его были далеко. Он надеялся, что леди Эвелина сделает все так, как они договаривались.

На плечо легла рука, и Филип обернулся. Фрэнк стоял перед ним, улыбаясь во весь рот. Филип обнял его и похлопал по спине, сперва сдернув с друга широкую шляпу. Голова Делиона была гладко выбрита в борьбе с тюремными вшами — теми редкими существами, в которых даже Фрэнк не мог найти ничего хорошего.

— Я скучал, черт подери.

— Ты меня так часто навещал, что даже не знаю, когда ты успел по мне соскучиться! — Глаза Фрэнка блестели, словно он выпил лишнего, но Филип понимал, что друга пьянило не вино.

Леди Эвелина умиленно наблюдала за ними, промакивая платочком влажные щеки.

— Погоди, я тебе еще успею надоесть до чертиков. Сейчас ты, конечно, отправишься домой с матерью, но завтра-послезавтра я за тобою заеду, и мы поедем во дворец. Иначе кое-кто меня никогда не простит, — Он наклонился поближе к уху Фрэнка. — Дениза не знает, что тебя уже освободили. Я подумал, что ты захочешь встретиться с ней, когда будешь выглядеть более презентабельно. И не в присутствии мамы!

Бледные, слишком бледные, щеки Фрэнка окрасил слабый румянец. Еще существовали мужчины, способные краснеть!

Фрэнк повернулся в сторону Скардаг. Филип, внимательно наблюдавший за другом, не смог понять, что за чувство светится в его глазах.

— Что, уже затосковал? — пошутил он.

Фрэнк глубоко вздохнул, с облегчением, будто сбросил тяжелый груз. — Я уже забыл, как она выглядит снаружи. А теперь не скоро, признаться, захочу проехать мимо.

Филип не обратил внимания на всплеск, но когда загремел безумный лай, невольно оглянулся на звук. Там, где он видел четверых рыбачащих, оставалось трое. Они застыли, побросав удочки, вглядываясь в темную воду, по которой расходились широкие круги. Странные, напряженные позы делали их похожими на каких-то горгулий. Пес заливался, бегая по кромке набережной.

Филипу показалось, он увидел, как в волнах промелькнуло что-то большое и черное.

Фрэнк проследил направление его взгляда. — Что там случилось?

— Ничего, — Сделать уже ничего было нельзя, и не стоило омрачать такой прекрасный момент. Сегодня он и сам словно стал свободнее — все это время его не покидало чувство, что за толстыми стенами, в полумраке, заперта лучшая часть его самого.

Филип улыбнулся и мотнул головой в сторону острова. — Смотри-ка, он не может с тобою расстаться.

Комендант Скардаг все еще стоял на берегу со шляпой в руках. Заметив, что молодые люди на него смотрят, он вновь склонился в низком поклоне.

— Очень приятный человек, — сказал Фрэнк, ответив на поклон. — Очень вежливый и услужливый. Он обращался со мною, как с принцем крови. От души надеюсь, что больше никогда его не увижу.

Лето 663-го

Фрэнк стянул рубашку, промокшую от пота. Рядом переодевались другие ученики, громко обсуждая итоги занятий. Сегодня они в очередной раз проходили приемы рукопашной борьбы, часто применяемые в бою: захваты, подножки, подсечки… и, с его везением, Фрэнк оказался в паре с Кевином Грассом. Что ж, это послужит ему хорошей подготовкой к настоящим схваткам: тело покрывали багровые пятна, которые скоро превратятся в сине-черные синяки, болезненно ныли ребра. И вряд ли будущие противники смогут швырять его о землю с большей злобой, чем Кевин. Но какая же силища у этого юноши, его ровесника! Казалось, он мог бы смять кости Фрэнка, как яичную скорлупу.

Когда Фрэнк застегивал крючки на дублете, к нему приблизился Филип. Молодому Картмору сегодня тоже досталось, но он уже успел сменить одежду и выглядел свежим и довольным жизнью.

— Если вы желаете вызвать меня на поединок, я к вашим услугам, — легко сказал Фрэнк.

Похоже, Филипа это сильно позабавило. — Вам так хочется меня убить?

Фрэнк покачал головой и улыбнулся. — Я не настолько кровожаден. К тому же, мне не хотелось бы причинять огорчение леди Денизе. Я думал, что дуэли жаждете вы…

— С какой стати? Я остался вполне доволен исходом вечера, — В тоне Картмора проскользнула насмешливая нота, сразу же затихнув. — К тому же, мне понравилось, как вы держались. Получилось немного театрально, но все же в этом был стиль. Я люблю людей, которые чем-то отличаются от других, — с ними не так скучно. А вы не представляете, какая скука меня иногда терзает, — признался Филип, вздыхая с огорчением, которое казалось искренним.

Фрэнк был не в силах понять, как можно скучать, когда ты — возлюбленный Денизы. Проводить часы, глядя ей в глаза, любоваться ею, — ничего лучшего представить невозможно.

— Думаю, — продолжил молодой Картмор, — нам стоило бы попробовать подружиться. Ну как, вы согласны?

Фрэнк взглянул на Филипа с удивлением. Этого он не ожидал. После краткого замешательства, пожал протянутую ему узкую ладонь. — Я всегда рад новым знакомствам. Друзья, конечно, не ухаживают за возлюбленными своих друзей? — уточнил он не без лукавства.

— О Боги, совсем наоборот! — воскликнул Филип. — Только моим друзьям позволяется увиваться за Денизой. Только людям, которым я доверяю.

Уж не издевается ли Картмор над ним? Непохоже. В этом новом для него мире все было вверх ногами, и Фрэнк чувствовал, как начинает кружиться голова. — Боюсь, я никогда не смогу это понять, — сказал он честно. — Но, в конце концов, я и правда настоящий провинциал.

— Если она будет с вами флиртовать, пожалуйста, можете отвечать тем же, а флиртует Дениза со всеми. Я даже представлю вам случай поувиваться за нею. Приходите через пару недель на день рождения моей сестры. Там будет вся компания, и Дени тоже. Она обрадуется — остальные мои приятели ей уже наскучили.

Фрэнк внимательно смотрел на своего нового "друга", но не мог прочесть на его беззаботном лице, скрывается ли в предложении подвох.

Картмор заметил его взгляд, понял, и рассмеялся. — Обещаю, в вине не будет яда. А вина будет много!

Фрэнк не мог не улыбнуться снова. — Звучит неплохо. Хотя он совершенно не доверял Филипу, тот начинал ему нравиться, почти помимо воли.

— Отлично. Значит, друзья!

V. ~ Зайцы и волки ~

I.

10/10/665

В янтарных глазах Пресветлой и Радужной Мирме Шах светились ум, опыт и сила, — все то, что принято называть мудростью. И чувство юмора, придававшее ей особое обаяние.

— Мы надеемся, что вы остались довольны своим визитом, — обратился к посланнице лорд Томас.

— Посещение вашей прекрасной страны для меня всегда праздник, — В ее низком с хрипотцой голосе ощущалось неподдельное тепло. — Во всем чувствуется такая легкость, изящество, радость жизни… В Сюляпарре мне нравится все, кроме погоды. А особенно — ваша чудесная музыка и эти прелестные салоны, где с таким искусством убивают время. И, конечно, вино и мужчины.

Она не смотрела на него, но полуулыбка на полных губах предназначалась именно Филипу.

Роскошная женщина, в очередной раз подумал он. В свои без малого пять десятков она сохранила стройность фигуры и хищную грацию, в которой было что-то от больших кошек, чей рев по ночам пугал жителей ее страны. Мирме шла и легкая седина, уже припудрившая золотистые кудри, и маленькие морщинки, собиравшиеся вокруг улыбчивых глаз, когда ее что-то забавляло. А это бывало часто.

Увы, сегодня общение с ней вряд ли доставит ему много радости. Коли донесения их шпионов из Ву'умзена были верны, Мирме станет обаятельным и невольным вестником Конца.

Сразу после приезда Мирме состоялась официальная аудиенция, на которой посланницу Ву'умзена представили Верховному совету Сюляпарре. Леди-Посла приняли по высшему разряду и со всей возможной помпезностью — более скромная церемония была бы оскорблением дружественной великой державы. Состоялось вручение верительных грамот, обмен бесценными дарами, — все, как полагается. Депеша ву'умзенской императрицы содержала привычные заверения в дружбе, велеречивые и многословные. С тех пор Филип успел провести с Мирме несколько приятных дней и весьма интересную ночь, а во дворце прошел бал в ее честь, завершившийся столь необычно. Но все это было лишь преамбулой к настоящим переговорам, которые начнутся сейчас, в частной обстановке, в присутствии тех людей, что на самом деле вершили судьбы страны.

В кресле с высокой изогнутой спинкой отец сидел прямо, словно в седле. Его друг, Пол Валенна, расположившийся слева, тоже, кажется, не привык еще к новомодной удобной мебели. У Сивила Берота, чье кресло стояло справа, такой проблемы не было, — он откинулся назад с угрюмым видом, опустив руки на львиные головы подлокотников. Дядя Оскар прохаживался за их спинами взад-вперед, скучающий и нетерпеливый. А Филип предпочел табурет — все равно расслабиться не выйдет. Пододвинул его поближе к Мирме и к мраморному столику, на котором стоял графин с вином и пирожное.

— Каждая страна, где я бывала, интересна по-своему, — продолжила Мирме уже серьезно, поправляя на плечах подбитую мехом барса накидку. За витой решеткой большого камина плясал огонь, согревая Ву'умзенскую Столовую, но для самой гостьи с жаркого континента его тепла не хватало. — И все же Сюляпарре занимает особое место в моем сердце — после родины, конечно. Каждый раз, когда я приезжаю сюда, меня поражает… бурление жизни, наверное. Кажется, что страна растет и развивается у меня на глазах. Новая архитектура, новые мысли, новое общество… Кому-то они могут прийтись не по душе, но я вижу в этом семена, из которых прорастет наше общее будущее. Даже эта тяжелая война не смогла помещать расцвету науки и искусств, и вы, безусловно, можете гордиться собою, мой лорд, — Она склонила голову в сторону Лорда-Защитника. — Я осмелюсь сказать, что под вашим правлением Сюляпарре внесло свой вклад в развитие человечества. Даже это выражение — я прочла его в эссе Алта Нерского, который нашел приют и убежище в вашей стране. Благодаря вам, я смогу продолжить изучать его труды. И хотя воздух больших городов не всегда сладко пахнет, — она слегка улыбнулась, — в вашей столице я все же дышу им с наслаждением — это воздух свободы.

Почему эти слова звучали в его ушах как эпитафия?

Беседа, начавшаяся со светской болтовни и взаимных комплиментов, быстро перешла на события злосчастного бала. По крайней мере, чудовища заставили всех забыть о выходке Бэзила — какая-то польза от них была.

— У вас есть догадки о том, что за удивительное создание предстало перед вами? — Мирме не скрывала любопытства. И можно представить, с каким интересом ее рассказ будут слушать при дворе Ву'умзена.

— Мы знаем об этом не много больше, чем вы, моя леди. — Лорд Томас нахмурился. — Еще недавно я был уверен, что чудовища обитают только в старых легендах и сказках, которыми пугают детишек. Конечно, какие-то слухи ходили всегда… то услышишь историю про оборотня в лесах на границе с Влисом, то про гигантскую пиявку в болотах Рорлиха, про Тьмутень болтают всякое, — россказни старых баб. Так к этому и относился. Когда началась война, жутких историй, разумеется, стало больше — обезумевшим от страха и отчаяния людям может привидеться любая чушь. А потом, около двух лет назад, гнусную тварь не от мира сего увидел мой сын, своими глазами, моя леди. Спасся чудом.

— Вы, Филип? — Глаза Мирме блеснули. — Вы мне никогда не рассказывали.

Он открыл рот — и снова закрыл. Словно опять ощутил, как скользит вглубь глотки ледяной язык твари, сочащийся слизью. Но еще горьче были другие воспоминания, нахлынувшие следом.

— Да, моя леди, — коротко кивнул отец. — У моего старшего сына, надо отдать ему должное хоть в этом, нет привычки разгуливать ночью по трущобам города. Благодарение Богам, Филип остался жив, а мы с той страшной ночи пытаемся понять, откуда пришли эти твари, что они такое, и почему появились именно сейчас. И как их убивать.

— Рубить и резать, — обронил дядя, на миг прекратив свои хождения. — Работает со всеми. Сапоги снова застучали по паркету, звонко клацая шпорами.

— Прошу тебя, Оскар, сядь, — ровным голосом произнес отец. — Сложно общаться, когда твой собеседник постоянно в движении.

Отца дядя послушал. Пристроился на ручке предназначенного ему кресла, а чтобы занять себя, вытянул из ножен меч и принялся любовно водить по лезвию намасленной тряпочкой. Да уж, манеры дяди, как всегда, оставляли желать лучшего.

Мирме немного помолчала, постукивая ногтем по бокалу. Дуги широких бровей задумчиво сдвинулись. — Мудрые моей страны иногда называют Сюляпарре Кааршвелах. Это можно перевести как Врата Тьмы. Я помню, в одной старинной поэме герой отправляется в ваши края, в дальний путь. Хочет найти дверь, ведущую в иные миры, населенные злыми и добрыми духами. Раньше я тоже считала — очередная сказочка, как повествования о говорящих животных и луне, сделанной из сыра. Но кто знает… Наши мудрые говорят, что в древних легендах заключается истина, выраженная особым языком. Когда я вернусь, то непременно попрошу совета у самых прославленных из наших жрецов. Духи говорят с ними, и, быть может, снизойдут до того, чтобы дать нам подсказку.

Сивил Берот смотрел на Мирме крайне неодобрительно. — Уж простите, но это попахивает колдовством. Хуже того — ересью.

— А я-то думала, что у вас в Сюляпарре к ересям привычны! Шучу, шучу, я лишь вспомнила гневные речи Его Императорского Величества Иммера II. Он согласился бы с вами, мой лорд. Действительно, Истинная вера в моей стране приобрела… особые формы, древние верования предков и откровения Истинной веры переплелись тесно, как нити в полотне. Но все же позволю себе напомнить вам, что последней истину Агнца приняла именно ваша страна, — Леди-Посланница подтрунивала над ними, янтарные глаза лукаво блестели.

Жесткий рот Берота окончательно превратился в прямую линию, но предупреждающий взгляд отца — и Высокий лорд промолчал, повернувшись к камину.

— Благодарю вас, леди Мирме, — кивнул лорд Томас, — мы будем признательны за любую помощь.

— Благодарность принимается, мой лорд. Ведь с нашими мудрыми, — усмехнулась она, — я стараюсь иметь дело как можно реже. У меня от них мурашки по коже.

Пол Валенна поерзал на мягком сидении — этому простодушному болвану было не по себе от подобных разговоров.

А Филип с удовольствием побывал бы в стране, где пастыри, впадая в экстаз, просили совета у духов святых и у духов предков, изгоняли бесов ритуальными танцами и заговаривали раны. Где третьим воплощением Пресветлого считался Великий Крокодил, а с ритуальными человеческими жертвоприношениями не могли покончить никакие эдикты.

— Иногда мне кажется, — проронил отец после недолгого молчания, — что чудовища — это просто обретший плоть дух бесконечной войны, которую мы ведем. Он хмурился, в черных глазах отражались алые искры огня, словно отблески далеких битв.

Высокий лоб Мирме прорезала глубокая морщина. — Моя страна тоже давно страдает в противостоянии с Империей, в которое мы оказались втянуты. Не так тяжело, как ваша, — но мы тоже устали.

Вот оно, понял Филип.

Повисла тишина. Отец смотрел на свои руки — сильные, грубоватые руки воина в мозолях и шрамах. Воздух словно стал гуще, плотнее, — было тяжело дышать.

Филип сделал знак слугам, отсылая их прочь. В зале остались лишь немые гиганты, телохранители Мирме.

Посланница продолжала, перейдя на более официальный тон: — Ее Величество, Сверкающая, Ослепительная и Победоносная Императрица Аан в своей несравненной мудрости увидела, что ее подданные нуждаются в мире, и обратила все помыслы к этой цели. Сейчас, когда конфликт между Ву'умзеном и Андаргой истощил силы как нашей страны, так и наших противников, забрезжила возможность прийти к общему соглашению.

Филип только сейчас ощутил, как напряглись все его мускулы, и заставил себя расслабиться. Светский человек даже смертный приговор выслушивает с непринужденным видом.

Пол Валенна, непростительно прямодушный для своих лет, спросил без обиняков: — Значит, вы все-таки заключили мир с Андаргой?

Мирме кивнула. — Все идет к этому, да.

Уже не первый десяток лет Ву'умзен и Андарга сражались за Ка'анский пролив, земли и крепости региона. Этот нескончаемый конфликт поглощал ресурсы обеих империй, те финансы, которые Андарга теперь употребит, чтобы нанять еще больше наемников, выстроить еще больше кораблей, закупить лучшее оружие, — и влить новый поток в океан той мощи, что грозила затопить их маленькое княжество. Надвигался кровавый прибой…

— Западный берег достанется нам, острова Лара и Менар — тоже, восточный берег и полуостров Сухи останутся у андаргийцев. Пошлина, собранная за прохождение кораблей, будет делиться поровну. Весьма разумное, практичное решение. Жаль, что чтобы прийти к нему, понадобилось три десятилетия войны, — Мирме невесело усмехнулась.

Жаль, что не пять десятилетий…. Он поймал себя на том, что изучает руки Сивила Берота. Его напряженные пальцы походили сейчас на когти хищной птицы, впиваясь в подлокотники так, словно он пытался выдавить деревянным львам глаза. Филип перевел взгляд выше — и увидел на бледном застывшем лице кривой росчерк усмешки. В ней читались решимость и угроза.

Отец выслушал темные вести с мрачным спокойствием, словно присутствовал на похоронах долго и тяжко болевшего родственника.

А дядя все так же невозмутимо полировал свой клинок — вперед-назад, вперед-назад. Повертел им, ловя сталью отсветы огня, любуясь смертоносной красотой, — единственной, какую умел ценить.

Рядом с ними Филип чувствовал себя глупым мальчишкой — да и был им.

Первым заговорил Пол Валенна: — Это счастливая весть для вашей великой державы, но печальная — для Сюляпарре, моя леди. — На его честной физиономии, как в зеркале, отражалось их общее огорчение. — Теперь вся ярость Андарги обрушится на нас.

Мирме тоже выглядела не слишком счастливой. В ее симпатиях сомневаться не приходилось. Взгляд Филипа притягивал огромный рубин на ее плече — камни такого оттенка находили лишь в шахтах Западного Ву'умзена. Темно-красные, как кровь из вен.

Бокал Мирме почти опустел, и Филип встал и подлил ей вина.

Отец слегка поклонился посланнице. — Мы благодарны Ее Величеству за то, что она сочла возможным предупредить нас до того, как соглашение будет официально подписано, — в его словах звучала бесстрастная вежливость.

Мирме кивнула. — Наши страны связывает долгая дружба. Вы знаете, что Ее Ослепительное Величество к вам расположена, а о вашей скромной слуге не стоит и упоминать. Ее Величество не желала, чтобы эта весть застала вас врасплох. Переговоры займут еще какое-то время, но военные действия уже сворачиваются. Мы предполагаем закрепить мир браком между правящими домами — подробности я пока сообщить не уполномочена.

— Вы оставляете нас сражаться один на один с общим врагом, — отчеканил Сивил Берот.

Мирме приняла его выпад с безупречным самообладанием. — Я бы так не выразилась. Разумеется, Сюляпарре всегда может рассчитывать на дружбу и поддержку Ее Величества, постольку, поскольку это не будет нарушением будущего мирного договора между нашими державами.

Филип и сам уже задумывался о том, истончится ли теперь поток золота из Ву'умзена. Мир миром, а андаргийцев в Ву’умзене терпеть не могли, и борьба за влияние между двумя империями, несомненно, продолжится. Например, в городах-государствах Альтали или заокеанских странах, с которыми велась многоприбыльная торговля. И пусть официально Ву'умзен не сможет больше финансировать военные действия Сюляпарре против нового "союзника", это никого никогда не останавливало. Нужно будет получить от Мирме хотя бы намек, когда они останутся наедине.

— Что ж, превосходно, — Кулак Берота трижды ударил по подлокотнику, выдавая его раздражение. — Как известно, в этом мире — каждый за себя. И уж мы пойдем на все, чтобы постоять за свои интересы.

Отец снова послал ему долгий, предупреждающий взгляд. Отчетливо намекавший, что в последнее время Высокий Лорд стал несколько несдержан.

— Разумеется, — согласилась Мирме. Помолчав, осторожно добавила: — Конечно, Ее Ослепительное Величество была бы рада, при наступлении благоприятного момента, поспособствовать началу мирных переговоров между вами и Императором.

И снова тишина, и снова отчетливо слышно, как трещат поленья в камине, а за окнами подвывает ветер.

Отец поднялся с кресла. Медленно, тяжело, словно вдруг накинул десяток лет. — Пока император жив, мира между нашими странами не будет.

Его слова прозвучали как окончательный вердикт, как глас судьи, в котором уже слышен стук топора по плахе.

Но Мирме еще не сдалась. Похоже, по этому вопросу она получила весьма четкие указания от своей повелительницы. — Возможно, вам все же удастся прийти к разумному соглашению?.. Нескончаемые военные действия не выгодны никому, включая Андаргу. Даже императорам приходится склонять главу, когда говорят факты.

Отец отошел к камину, поворошил щипцами поленья, как часто делал, когда предстояла сложная беседа или непростое решение.

— Если бы Иммер II был способен прислушиваться к голосу разума, война бы и не началась, — произнес он наконец. — Вы многое знаете о борьбе, которую приходится вести нашей стране, но даже вы, друг мой — осмелюсь назвать вас так — не знаете, как отчаянно я старался избежать открытого конфликта, понимая, что он станет проклятием нашей страны на долгие годы… — Отец отложил щипцы и встал, облокотившись о мраморную плиту. Тени от пляшущего пламени ползали по его челу, омраченному воспоминаниями. — Император повысил налоги, сделав их разорительными — и мы платили. Поставил на все важные должности своих ставленников, чужаков, — и мы смирились. Когда против Андарги восстала Лессея, я собрал войска, повинуясь приказу, и повел людей погибать на чужой войне, — Было видно, что Лорд-Защитник говорит скорее для себя, чем для окружающих, и никто не осмеливался прервать его. — Но удавка затягивалась все туже. Запрет на торговлю с вами и другими заморскими странами, новые налоги на сделки… И этот проклятый эдикт, о приведении богослужений к единому образцу. Люди разорялись, бежали из страны, восстания в городах и селах… Я все еще пытался найти другой путь. Поехал к императору, бить челом и на коленях молить его о снисхождении… — в усмешке была горечь. — Знаю, многие теперь говорят, что мною двигали амбиции. Личная обида, желание возложить себе на голову корону сюляпаррских принцев.

— А другие говорят, что вам стоило это сделать, — так же осторожно заметила Мирме.

— Зачем корона человеку, который может лишиться самой головы? — Отец пожал плечами, на которые прошлое сейчас, казалось, давило невыносимым грузом. — Так вот, императора я знаю с юности, когда он еще не был даже наследником престола. Отец дважды брал меня с собой к андаргийскому двору, и мы с Иммером быстро сдружились. Тихий, набожный мальчик, боявшийся своего отца до умопомрачения — в этом мы были схожи. Когда я прибыл в Андаргу в последний раз, Император устроил в мою честь роскошные празднества, оказывал мне почести, какие подобают принцу крови. Называл меня другом, братом, — ведь мы дальние родственники. Присоединил к моим личным владениям богатые земли на юге Андарги, и заговаривал даже о браке наших детей. Никто в моем роду не возносился столь высоко, его расположение превосходило мои самые смелые амбиции. А потом, — Cловно трещина в скале, судорога исказила лицо отца, — Потом Император выпустил новый эдикт, «Против еретиков», которыми, по его формулировке, оказывалась почти половина моих подданных.

Расхождения в том, как проводить службу и другие религиозные церемонии, давно служили источником раздора между Сюляпарре и андаргийским Пастырством, стремившимся распространить свою власть на все страны, где поклонялись Агнцу. Филипу казалось чистой глупостью проливать кровь и терять деньги из-за таких отвлеченных вопросов. В конце концов, если кто-то поклоняется Агнцу не так, как должно, им и гореть в аду, не так ли?

— Когда же пожар восстаний вспыхнул с новой силой, он прислал к нам известного вам Мадока Лийского. И еще писал мне: "Любезный брат, вы слишком мягки с безбожниками, которыми вам приходится руководить, поэтому я послал вам помощь", — Отец покачал головой, и в этом жесте была бесконечная усталость.

Мадок Лийский, острейший меч Овчарок Господних, оставил о себе в Сюляпарре кровавую славу. В своем рвении послужить Империи и делу веры, он везде видел бунтовщиков, еретиков и тьмапоклонников, ведьм и колдунов. Там, где проходил генерал Мадок и его Ангелы, люди тысячами гибли на плахе, дыбе и в огне костра, а цветущие деревни обращались в пепелища.

Лорд-Защитник продолжал: — Прошлый император тоже собирал с нас огромную дань, но он был человек практичный. Понимал, что с дохлой козы не получишь и плошки молока, и старался соизмерять свои аппетиты. А Иммер… он хотел не столько нажиться на нас, сколько раздавить, поставить на колени. Я знаю его и знаю, что он ненавидит нашу страну, все то, что она из себя представляет. Для него она была и всегда останется источником ересей и темного колдовства, символом непокорства и инакомыслия. Он — фанатик, а фанатики живут не в мире сем, а где-то там у себя в голове, в фантастическом царстве своего воображения.

Филип поменял позу. Он так внимательно, не шевелясь, слушал отца, что затекли все члены.

— Зверства Мадока стали маслом, пролитым на костер недовольства… — говорил тот. — А потом было Воззвание, и казнь благородных людей, его подписавших.

Эту часть истории Сюляпарре Филип помнил отлично — как-то само врезалось в память. Три могущественных лорда обратились с письмом к Императору, почтительно моля отменить последний эдикт и налог на сделки, — и сложили головы на плахе.

— Война стала неизбежна. Возмущены и доведены до отчаяния были все — от людей ничтожных до самых почтенных. Богатейшие купцов теряли прибыли, потомки древних семейств лишались вековых привилегий и доходных мест… У меня было два пути — возглавить всеобщее восстание или бежать в Андаргу. Я выбрал страну, в которой родился и вырос, — Отец поднял голову, глядя не на собеседников, а в пространство перед собой — будто бы встречая чей-то испытующий взгляд. — Император воспринял это как личное предательство. Он доверял мне, был ко мне привязан, а я занял сторону его врагов. Этого он не простит даже на смертном одре.

И в этом Филип Иммера II прекрасно понимал…

— Да, его клятву я помню, — Мирме поежилась. — Не знать омовения, пока… Судя по, хм, аромату, который я ощутила, когда удостоилась аудиенции у Его Императорского Величества, обет свой он блюдет.

— Омовениями он и раньше не слишком увлекался, — отмахнулся Лорд-Защитник.

— Но это было давно, и мы надеялись…

— Мы надежды давно оставили, — Он прошелся по комнате. — Я напомнил о событиях минувших лет, чтобы вы поняли — выбора у нас нет. Отступать некуда, впереди — гибель, позади — гибель позорная. А значит, будем сражаться, — Он остановился перед креслом леди-посланницы и улыбнулся ей. Во взглядах, которыми обменялись они с Мирме, читались уважение и искренняя симпатия. — С благодарностью нашим друзья и союзникам за любую поддержку, какую они сочтут возможным оказать.

Сивил Берот встрепенулся в своем кресле. — Да, нам остается только…

— Умереть красиво, — закончил за него дядя Оскар, ощерив зубы в ухмылке.

Филип привстал с табурета. — Еще вина, леди Мирме?..

Слова дяди все еще звучали у него в ушах, пока Филип шел рядом с Мирме по галерее. Он вызывался ее проводить, и отец, который не вчера родился, не настаивал на том, чтобы присоединиться к ним.

Мирме скоро уезжала, и ей захотелось бросить прощальный взгляд на коллекцию, которую двести с лишним лет собирали предки Филипа, а до них — принцы Сюляпарре.

Вдвоем, они проходили мимо картин и прекрасных статуй, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться, их пальцы переплетены. Телохранители Мирме следовали на почтительном расстоянии, молчаливые и темные, словно тени.

— Мне жаль, что я привезла столь тяжелые для вас новости, — негромко произнесла Мирме.

Перед ними, в обрамлении роскошной золоченой рамы, гибла в огне пожаров Эдея, легендарная столица гелийцев. Это полотно наводило Филипа на мрачные мысли.

Он не удержался от вздоха. — Не такие уж и новости.

Мирме не могла не знать, что при дворах Ву'умзена и Андарги у них имеются шпионы. В конце концов, они тоже знали о парочке ву'умзенских.

— В таком случае, мне жаль, что пришлось произносить их, глядя вам в глаза, — Леди-посланница остановилась у высокого, в пол, окна, не заботясь о том, что яркий свет выявляет следы, оставленные годами на ее лице. Она могла себе это позволить — Филип подумал, что она будет красива и на седьмом десятке.

— А я жалею лишь о том, что вы так скоро уезжаете отсюда, — Он поднес ее руку к губам.

— Я тоже. Хотя не хотелось бы мне дождаться настоящих холодов! Этот визит я запомню надолго. В прошлый раз ты был еще совсем ребенком, — Мирме легонько погладила его по щеке, запустила пальцы в локоны. — Хотя уже прехорошеньким.

Ее жест напомнил вдруг об Эллис, и Филип ощутил укол вины. Он совсем забросил ее в этой суматохе — надо хотя бы записку отправить.

Он склонился к волосам, пахнущим шафраном и сандаловым деревом, шепнул Мирме на ухо: — Я буду скучать без вас.

— Черта с два! — хохотнула Мирме, тряхнув золотистыми кудрями. — Не спорь — молодость стремительна и непостоянна. И это прекрасно. Но кое-что на память о себе я хочу оставить.

Она отстегнула брошь, скреплявшую шаль на плече? — ту самую — и пристегнула к его плащу. Рубин пылал жарко и гневно, преломляя в гранях бледный свет дня.

Филип поотнекивался, но только для вида, Ву’умзен славился своими самоцветами, и Мирме от подарка явно не обеднеет. А он так любил рубины…

— Когда я смогу вас отблагодарить? — спросил он, поднося ее ладонь к губам и, словно невзначай, касаясь языком нежной кожи между пальцами.

— Можно этой ночью — если у тебя нет других планов, конечно. Мой кортеж отбывает послезавтра, и следующей ночью надо будет хорошенько выспаться. А пока — надо как-то греть старые косточки.

Он только фыркнул в ответ на такое проявление женского кокетства. — Надеюсь, в следующую встречу я тоже подарю вам нечто, достойное вас.

— Лучше приезжай погостить, — улыбнулась Мирме. — Привози в качестве подарка себя. — Я бы с удовольствием, — ответил он со смехом. — Давно мечтаю увидеть женщину, у которой двенадцать мужей и жен!

Мирме хлопнула его веером по плечу. — Ты же знаешь, закон обязывает Ее Священное Императорское Величество сочетаться браком с отпрыском правителя каждого из своих королевств. Двое ее супругов еще дети, один — почти старик, другой — слабоумный. Я не думаю, что она спит больше, чем с четырьмя из них — ну, кроме как, разумеется, ритуально.

— Пожалуй, мне бы у вас понравилось! Не то, чтобы я раньше сомневался…

— Тем лучше, — в ее улыбке была нежность, а голос стал серьезным. — В Ву'умзене вам всегда будут рады. У меня еще одно неофициальное послание для вас от Ее Бесподобного Величества. Она хотела, чтобы вы знали — если события приобретут совсем плохой оборот, ваша семья всегда cможет найти приют у нее при дворе.

Он отвернулся, губы скривились в горькую усмешку. Слова Мирме заставили с новой силой осознать опасность, всю жизнь висевшую над его головой, как топор палача.

— Ее Ослепительное и Прекрасное Величество очень добра. Жаль лишь, что добраться до Ву'умзена и не попасть по дороге в руки врагов будет не так-то просто. И это в том случае, коли любящие подданные не пошлют нас Императору в качестве примирительного дара — нас или наши головы.

Мирме взяла его за подбородок и заставила посмотреть ей в глаза. Вокруг зрачков вспыхивали золотые искры. — У меня огромный дом, и если вы приедете в Ву'умзен, я была бы очень рада, если бы ваша семья поселились у меня. Мой дом стоит на берегу Матери всех рек, с террасы я часами гляжу, как струятся ее желтые воды. Там можно круглый год ходить босиком, а мои служанки одеваются лишь в лоскуты белого шелка. Я не так часто бываю дома, и вы с женою могли бы чувствовать себя там совсем свободно. Я была бы рада сказать — "мой дом — ваш дом".

Филип мог только представить, в какой восторг пришла бы Дениза от идеи жить в одном доме с Мирме.

Он поцеловал кончики ее пальцев. — Вы описали прекрасное место. Надеюсь, что когда-нибудь увижу его. И не в качестве жалкого изгнанника.

Они с Мирме расстались на Королевском дворе, где ее ждал экипаж.

Филип помог леди сесть в карету, подоткнул меха, в которые зябко куталась посланница, собственноручно накинул теплый полог на ноги. Было приятно позаботиться о Мирме, всегда такой сильной и уверенной в себе.

Карета тронулась — двое телохранителей застыли на запятках изваяниями из черного мрамора, — а Филип не спеша побрел назад, к парадному входу.

Холод пробирался и к нему под одежду, покалывал, бодрил. Темные вести нависли, словно грозовые тучи, над дворцом и надо всем, что он любил, и все же Филип чувствовал, как губы растягивает улыбка.

Ему досталcя невероятный рубин — братец умрет от зависти. Впереди ждала чудесная ночь, а завтра — отличный день. Он сто лет не беседовал с Фрэнком по душам, и чертовски соскучился. Главное — правильно повести игру.

II. 11/10/665

Хозяин гостиницы будто бы слегка испугался, когда на его пороге появились четыре громилы — телохранители Филипа, но тут же признал высокого посетителя, и, рассыпаясь в любезностях, проводил их с Фрэнком на лучшее место в зале. У окна, защищенное от нескромных взглядов перегородкой и высокой ширмой. Телохранители уселись за столом рядом с входом, зыркая на каждого входившего так, словно выбирали себе второе блюдо на закуску. Прислуживать господам остался слуга Филипа.

Из большого окна открывался прекрасный вид на набережную, залитую не по-осеннему ярким солнцем. На другом берегу, свысока взирая на город Нижний, взбегал по холмам к небу Высокий Город. У его ног широко разливалась Змеистая река, радужные блики сверкали на волнах, словно чешуя серебряного дракона. Впереди, изящная дуга Последнего моста соединяла две части столицы, паря над облаком мерцающей дымки.

Фрэнк смотрел на нарядных прохожих, прогуливавшихся по мостовой, на сновавших меж ними уличных мальчишек, на носильщиков, разносчиков воды и гордых всадников. Ему хотелось подскочить со стула и присоединиться к ним, стать частью живого потока. Блестевшие на солнце булыжники словно звали на встречу с неведомыми приключениями.

— Надеюсь, тебе здесь понравится, — небрежно заметил Филип, сидевший напротив. — Раз уж ты отказался от торжественного ужина, который мы с Дени хотели устроить в твою честь.

Любая, даже самая грязная забегаловка обладала теперь в глазах Фрэнка огромным достоинством — из нее можно было в любой момент выйти. И уж конечно, ему не могло не понравиться место, которое считал достойным Филип. Гостиница "Три Русалки" оказалась заведением на взыскательный вкус — деревянные панели стен зала покрывала богатая резьба, по расписному потолку бежал узор из цветов и гирлянд, а над камином — настоящая роскошь — красовалось большое зеркало. По обеим сторонам его поддерживали русалки, высокие, в человеческий рост, такие же, как те, что украшали собою арки окон. Мягкие янтарно-коричневые изгибы статуй так и хотелось потрогать, и Фрэнк поддался этому желанию. Дерево под его ладонью было гладким и теплым.

— Вижу, вижу, где твои мысли, — засмеялся Филип, и Фрэнк поспешно отдернул руку, сообразив с запозданием — он гладит русалку по крутому бедру.

Полуденные лучи проникали в окно, и по шелковой ширме, рядом с разноцветными рыбами, скользили солнечные зайчики.

— Здесь подают неплохое красное кресалийское, — заметил Картмор. — И, — прибавил он театральным шопотом, — раздери меня черти, коли служанки здесь — не самые красивые в столице.

Молодая блондинка, которая принесла им приборы, в самом деле была очень мила. Она расставляла их на столе, и Фрэнк имел возможность полюбоваться чуть вздернутым носиком, светлыми кудрями, выбивавшимися из-под чепчика, и округлой щечкой, вспыхнувшей легким румянцем.

Фрэнк со смехом покачал головой. Филип не был бы Филипом, оставь он красотку без внимания. — Ты не меняешься!

Закончив, девушка бросила на Филипа кокетливый взгляд из-под пушистых ресниц. — Я мигом вернусь, господа, — Чуть присела и упорхнула.

— Болван! — воскликнул Филип, пиная Фрэнка под столом. — Надо было ответить "Ты чертовски прав, друг мой" или хотя бы "Я вижу, о чем ты говоришь"!

— Да я согласен, согласен, — Фрэнк потер ногу. — Здесь очень красивые служанки.

Филип закатил глаза. — О Боги, дайте мне терпения. Все, девушка тебя уже не услышит! И что значит — "ты не меняешься"? Можно подумать, я для себя стараюсь. Тебе пытаюсь устроить небольшое приключение. Или лучше свозить тебя на Райский остров? Но боюсь, после двух лет в Скардаг на Райском острове человека может хватить удар.

Фрэнк слышал рассказы про это маленькое королевство продажной любви, имевшее и другие, менее пристойные прозвища. Даже видел с берега высокие стены, что ограждали остров от незваных гостей, причал, к которому подплывали нарядные лодки тех, кто мог позволить себе плату за вход во Дворец Наслаждений или один из менее прославленных домов. Его друг, конечно, был там завсегдатаем.

Когда Фрэнк только приехал в столицу, островок будоражил его воображение. И теперь ему сразу представился полумрак, шелест шелков, блеск глаз… А в темноте можно вообразить, что ты с тою женщиной, которую сотни раз видел во снах.

Непрошеная мысль заставила виновато опустить взгляд. Филип был вполне способен догадаться, о чем он думает. Как наверняка догадывался, почему Фрэнк не захотел прийти на обед во дворец. Ему нужно было еще немного времени, прежде чем встретиться с Денизой в роли счастливой супруги.

Служаночка вернулась в компании местного слуги, и на столе появились закуски, хлеб и вино. Пришел и сам хозяин, сияя услужливой улыбкой. Он готов был самолично прислуживать гостям, но Филип отослал всех.

— Наша беседа не для чужих ушей, — он улыбнулся девушке, — даже таких очаровательных.

Уж не собирается ли Филип поведать ему еще одну новость, от которой волосы встанут дыбом? По дороге сюда, друг уже объяснил Фрэнку, почему отец строго-настрого запретил ему появляться на улице без телохранителей. Бедная Дениза, какой ужас она испытала!

Когда посторонние ушли, слуга Филипа — молчаливый малый с осанкой принца в изгнании — наполнил бокалы господ и отступил в тень.

— Итак, — провозгласил Филип, — выпьем за твое возвращение в мир живых. — На свету, напиток в его бокале искрился и густо алел, словно там плескались расплавленные пиропы. — За тебя.

Фрэнк попробовал вино, оказавшееся крепленым. Терпкий, сочный, немного обжигающий вкус.

— Ну что же ты, — шутливо пожурил друг. — До дна, до дна.

Когда он поставил пустой бокал на стол, Филип с удовлетворенным вздохом откинулся назад. — Недурное, да?.. Эх, Фрэнк, не представляешь, как мне тебя не хватало! — Он сделал знак слуге, и тот снова наполнил бокалы до верха. — Единственного, кто говорил мне в лицо то, что думает. Единственного друга.

Фрэнк смущенно улыбнулся. — Сложно представить тебя одиноким.

— О, об одиночестве я могу лишь мечтать. Дураков и лизоблюдов в моей жизни даже прибавилось. Всегда найдутся те, кто готов пересказать последнюю сплетню или смеяться над моими шутками в надежде на покровительство. Но, согласись, друг — это нечто куда большее.

Фрэнк кивнул. — Разумеется.

Филип тоже был единственным другом. Приятели детства и отрочества остались в провинции, где они с матерью жили раньше. А те знакомые, которыми он обзавелся в Академии, естественно, позабыли о нем за то время, что он гнил в каменном мешке. Даже Филип смог навестить его всего несколько раз, по специальному разрешению.

В убийственной скуке Скардаг эти визиты были как глоток свежего воздуха, напоминание о том, что за пределами душивших его толстых стен живет своей жизнью большой удивительный мир. Филип привозил все последние анекдоты высшего света, а Фрэнк рассказывал ему тюремные шуточки, которые, по словам друга, пользовались потом большой популярностью на великосветских приемах. Приводилось им и говорить по душам, и эти беседы сблизили их еще больше. Но были темы, которых Филип старательно избегал. О Денизе рассказывал немного, — понятно, чтобы не причинять ему лишнюю боль. А иные имена не упоминал вовсе.

С его последнего визита у Фрэнка накопилась куча вопросов. Но для тех, что жгли язык сильнее всего, время еще не пришло — а может, никогда и не наступит.

— Как там поживает Жерод? — Вот это безопасная тема. Последний раз, когда Филип рассказывал о нем, Жерод Ферроа-Вессин собирался жениться.

— Женился и растолстел. Еще больше, — пренебрежительно ответил Филип. — Уж не знаю, связаны ли эти два события. Точно не поумнел. Но тут удивляться нечему — после женитьбы обычно бывает наоборот.

— А как дела у Мелеара? Вот по ком Фрэнк не скучал нисколько!

— О, ядовитый язык все же довел его до беды. Представляешь, он умудрился разозлить дядю так, что тот вызвал его на дуэль. Отец выдал разрешение — дяде он еще ни разу не отказывал. Знаю, кажется несправедливым.

— Значит, он мертв. И он тоже… — Фрэнк опустил голову. Иногда ему казалось, что над ними висит какое-то проклятие, поражавшее всех по-разному, но жестоко. Всех, кроме Филипа. И, конечно же, Жерода.

— Да нет, жив. Дядя сказал, что даст ему возможность призадуматься над своим поведением, в виду юных лет. И так полоснул по лицу, что распорол ему клинком оба глаза.

Фрэнка передернуло. — Боги! Он терпеть не мог Карла, но такой ужасной участи не пожелал бы никому.

— Уж это-то не случайно вышло, вестимо. У дяди вообще случайных ударов не бывает.

Фрэнк посмотрел в окно. Небо, солнце, гладь реки…. — Думаю, я выбрал бы смерть.

— Я сказал дяде то же самое, но он не принимает никаких претензий. Говорит, что Мелеару никто не мешает покончить с собой, коли будет на то его желание. Я навещал Карла несколько раз, и, пожалуй, даже стал относиться к нему получше. Сейчас он, слава Богам, переехал в провинцию — у его семьи владения в Харгте. Для меня все это было слишком мрачно. Что можно сказать человеку, который ослеп в столь юном возрасте? Слова ободрения застревали в глотке. Кстати, среди своих лугов и полей он начал писать неплохие стихи.

Фрэнк засмотрелся на толпу, что текла по улице, становясь все гуще и гуще. Компашка подмастерьев, лузгавших семечки, счастливые парочки, идущие в обнимку, степенное семейство мещан в праздничных одеждах — глава семейства с женой, престарелые родители, дети-подростки, паланкин кого-то важного с задернутыми шторами… В глазах рябило от многообразия одежды и лиц. Люди двигались к Последнему мосту, улыбаясь и переговариваясь, некоторые несли на плечах малышей. Сквозь стекло долетали оживленные голоса.

— Сегодня что, какой-то праздник?

Филип усмехнулся. — Почти. Казнь, и не простое повешение — эти проходят каждую неделю, — Он тоже повернулся к окну. — Коли не путаю, казнить будут какого-то Луара… Люара… Сейчас его провезут из Скардаг на повозке по Скорбной улице, потом по мосту, и толпа сможет им вдосталь полюбоваться. В таверне "На убой" ему подадут предпоследнюю чарку, а последнюю — на другом берегу, в "Безголовом Бене", как велит освященная веками традиция. А потом четвертуют.

— Несчастный. Смотреть на веселые лица стало неприятно.

— Зато сегодня он — самый прославленный и обожаемый человек в городе, — философски заметил друг. — Его казнят прямо на площади Принцев, словно лорда. Сотни людей проводят его в последний путь, ловя каждое слово, а потом его последние шуточки и прощальную речь издадут отдельной книжонкой, вместе с рассказом о похождениях.

Молчание затянулось, и Филип осторожно уточнил: — Ты же не мог его знать, верно?

Фрэнк покачал головой. — Нет, приговоренных к смерти держали в отдельной камере, — мы звали ее Морилка. Ты-то ее, наверное, видел. Но мы все знали о нем, о будущей казни. В тюрьме не так-то много тем для разговоров…

— Да, обсуждать тех, кому повезло еще меньше, чем тебе — весьма утешительно. Ты жалеешь его, — прибавил Филип немного спустя, — и правда, почему бы теперь не пожалеть беднягу. Но ведь он преступник. Злодей. Грабил кареты на большой дороге или что-то подобное. А теперь, благодаря решительным и отважным людям, которые его схватили, больше не прольет ничьей крови.

Фрэнк удивленно покосился на друга — все это звучало разумно, но как-то… непохоже на него. — Да, это конечно так… Просто мне кажется, что когда человека лишают жизни, это должно быть событием торжественным и мрачным. Не поводом для веселья.

Филип пожал плечами. — Что поделаешь, столичные жители любят развлекаться. Лучше поговорим о чем-нибудь более приятном. Как там твоя почтенная матушка? Она, разумеется, безумно счастлива видеть тебя снова дома.

— О да, конечно, — Губы тронула теплая улыбка.

В Скардаг, думать о страданиях матери было тяжелее всего. Она переживала его беды острее, чем он сам. А теперь… — Но знаешь, — Фрэнк не смог подавить вздох, — она, оказывается, серьезно больна. — Как ни старался гнать от себя мрачные мысли, сердце снова защемило, как вчера, когда услышал признание матушки. — Она мне об этом не писала, не хотела расстраивать….

— О, Фрэнк, я не знал, — Филип нагнулся над столом и слегка сжал его руку. Черные глаза были полны сочувствия.

— Разумеется, ты бы мне рассказал.

Филип откинулся назад. Смахнул упавшие на лоб кудри. — Только не впадай в уныние. Я пришлю к вам нашего врача. Его зовут Хилари Велин, он Познающий, удивительный человек, настоящий ученый. Ты увидишь. Мы с ним часто разговариваем, и то, чего он не знает, и знать не надо.

— Спасибо, это будет хорошо. Только теперь я не знаю, что мне делать, — Фрэнк снова вздохнул.

— В смысле — что? Радовать мать своим присутствием, сдавать экзамены в Академии. Ты говорил, что готов.

Когда Фрэнк попал в темницу, ему оставалось учиться еще год. Благодаря помощи Филипа и расположению коменданта, он смог продолжить занятия в камере. При тусклом свете масляной лампы, Фрэнк корпел над книгами с интересом, какого не знал в своей прошлой жизни, и теперь полагал, что сможет убедить в своих знаниях Премудрых Академии. Оставалось надеяться, что не разучился фехтовать, стрелять и ездить верхом.

— Экзамены я сдам, а вот потом… Мы ведь это обсуждали — я собирался вступить в какой-нибудь полк. Ты даже говорил, что сможешь помочь с назначением, — сообразив, что не след ему ловить друга на слове, Фрэнк поспешил прибавить: — Но коли по какой-то причине это неудобно, не волнуйся, я сам решу вопрос.

Это развеселило Филипа, который сидел нахмурившись и сложив руки на груди. — Не знаю, как ты собрался его решать, но если будешь настаивать на этом безумии, назначение в полк и чин капитана — твои.

Фрэнк начал протестовать — это уже было слишком.

Друг оборвал его: — Но я решил, раз твоя мать больна, этот вопрос закрыт. Неужто ты сможешь бросить ее одну, сейчас, когда она только что вновь обрела тебя?

Фрэнк поерзал на стуле. Те же проклятые вопросы он задавал себе сам. — Ну, я не завтра собираюсь ехать… Но ведь у всех тех, кто сейчас сражается с андрагийцами, защищая нашу родину, есть матери, отцы, невесты.

— И им на них плевать, только и всего. Послушай, Фрэнк, те, кто отправляется на войну добровольно, а не потому, что не имеют выбора, ищут в сражениях славы, почестей, источник новых богатств. Тебе это незачем — у меня найдется для тебя отличное местечко. И потом, от того, что ты сложишь голову на поле боя, ничего не изменится, уж прости, но ты не великий воин, чтобы повернуть ход сражения — да и едва ли найдется такой герой, которому это под силу. Исход битвы решают стратегия и тактика — и, разумеется, деньги, деньги, деньги.

— Не уверен, что ты прав относительно всех… Но это их дело, в конце концов. Коли все, на что я способен, это поймать пулю, предназначенную другому, значит, в этом и заключается мой долг. Я не могу отсиживаться дома, пока мои сверстники рискуют жизнью, защищая нашу страну, и мою шкуру в том числе, — Он испугался, что задел Филипа — его слова могли прозвучать как упрек. — Ты — другое дело, ты уже проливал кровь в сражениях, и раз ты нужен здесь нашему Лорду-Защитнику, это не обсуждается. Но я…

— А ты нужен здесь мне! — оборвал Филип, раздраженно. — Я устал терять друзей, Фрэнк… — и прибавил, прежде чем он успел ответить: — Нет, поступай, как считаешь должным. На мою поддержку можешь рассчитывать в любом случае. Просто я знаю тебя — ты не простишь себе, если вдруг, не дай Боги…

Он не договорил, но Фрэнк отлично его понял — если, не дай Боги, матушка не дождется его возвращения.

Пока Фрэнк обдумывал варианты, над столом висело угрюмое молчание. Почему в жизни все всегда так сложно? Когда-то ему казалось, что достаточно поступать, как велит честь, и принимать любые последствия. Но стоило оказаться в столице, и он словно попал в паутину, где каждое твое движение отзывается на судьбах других людей. А когда ты начинал барахтаться, пытаясь вырваться на свободу, из укрытия выползали пауки.

Он сам не заметил, как опустел бокал. Слуга шагнул вперед, но Фрэнк накрыл бокал пальцами — в голове уже слегка звенело. Крепкое оно оказалось, это кресалийское, которое любит Филип. Или он еще и пить разучился?

Филип сделал слуге знак рукой — лей, мол. — Дай человеку делать его работу, Фрэнк. Скоро принесут дичь. Не собираешься же ты есть фазанов всухомятку?

Спорить не хотелось. В конце концов, решил он, любой, кто недавно вышел из Скардаг, заслужил хорошую пьянку.

Филип задумчиво крутил свой кубок перед глазами, вглядываясь в дно так, словно там скрывалась истина. Отбил пальцами ритм по столешнице. Сверкнули кольца. — Послушай… — проговорил он наконец. — Ты слышал про Ищеек?

Фрэнк покачал головой.

— А, ну да. Забываю, что ты рос вдали от цивилизации.

— Скажешь тоже! — Фрэнк запустил в нахала оливкой. — Тебя послушать, так провинция — дремучий лес.

— Провинция — куда хуже, — отрезал Филип, стряхивая оливку с плеча. — Для начала, лесные жители не одеваются по прошлогодней моде. Так вот, Ищейки — отряд, который создал мой дядя. Это люди, которые должны очистить улицы от преступников и снова сделать их безопасными, — в голосе друга звучала несвойственная ему выспренность. — Но в отряде — чуть больше чертовой дюжины, против целой армии убийц, воров и мошенников. Угадай, кстати, кто там служит?.. Кевин Грасс.

— Кевин?! — Это было то имя, которое он не решался назвать. — Как он? У него все в порядке? — То, что он жив, уже было хорошей вестью.

— А что ему сделается, — проворчал Картмор, — только становится все здоровее и здоровее. Между прочим, именно он прикончил то чудовище, что напало на нас на улице. Появился в нужном месте в нужное время.

— Значит, вы помирились? — выпалил Фрэнк, не подумав.

— А разве мы ссорились? — Филип иронично изогнул бровь. — Кто он такой, чтобы я с ним ссорился?.. Что до него, то он, похоже, предан мне, как никогда, — сразился с монстром размером с маленький дом, просто герой. Правда, там была еще Дениза, так что… — слова повисли в воздухе.

При чем здесь Дениза?.. Фрэнк не понял этой фразы. Осторожно заметил: — Ну, как ты помнишь, я до сих пор не знаю, что у вас произошло…

— Когда-нибудь расскажу. Но поверь, ничего в этой истории нет ни приятного, ни увлекательного, — Пальцы в перстнях так сжали бокал, что на миг показалось, тонкое стекло сейчас треснет. — Только подлость и глупость, глупость и подлость.

Интересно, а свои поступки Филип как называет? Глупостью или подлостью? Фрэнк не стал дальше ворошить прошлое. Только сказал: — Ты же знаешь, я не гонюсь за сплетнями, и лезть в чужие дела не хочу. Просто горько видеть, как такая дружба подходит к концу…

— Ну да, ну да, — Филип криво, нехорошо усмехнулся, с такой озлобленностью, что на себя стал непохож. — Как говорят в Андарге, "крыса и сыр — лучшие друзья". А еще поговаривают, волки с большой нежностью смотрят на добычу, даже улыбаются, готовясь сожрать.

Фрэнк с трудом мог представить улыбку как на морде волка, так и на лице Кевина Грасса. — Что ж, — сказал он, — по крайней мере Кевин занимается достойным, нужным делом.

— А я вот подумал, — Глаза друга блеснули. — Может, тебе тоже им заняться? Ты был бы не простым Ищейкой, конечно, а одним из офицеров. Будешь рисковать жизнью, не уезжая из города.

— Ты имеешь в виду — ловить преступников?.. — О подобном Фрэнк никогда не задумывался. Это казалось занятием, не слишком подобающим дворянину, хотя…

— Да, преступников, опасных злодеев, уверенных, что им все сойдет с рук. Ты знаешь, сколько убийств совершается каждую неделю в столице? Сколько изнасилований?.. — мрачные слова повисли в воздухе.

— Чтобы от Ищеек был настоящий толк, — продолжил Филип мгновенье спустя, — мне нужен в отряде человек безупречной честности. Тот, кому я смогу доверять, кто поможет превратить отряд в силу, с которой будут считаться.

— Ты, кажется, принимаешь в этих Ищейках живое участие, — заметил Фрэнк. — Безопасность города — и моя забота тоже. Только имей в виду, в светском обществе никто не поймет, зачем ты согласился командовать какими-то грязными Ищейками. Косые взгляды обеспечены. Я намерен сделать эту должность престижной, но это займет время.

Фрэнк улыбнулся. — Не уверен, что жажду вращаться в светском обществе.

Если бы все его проблемы были столь незначительны!..

— Надо это обдумать… — проговорил он, чувствуя, — сейчас его мысли разбегаются, как непослушные овечки. Он был так уверен, что скоро понюхает пороха… Но имеет ли он право покинуть матушку? И подобает ли бросать Филипа (и ее… прошептал предательский голос), когда в столице творится такое? В следующий раз во дворце может объявиться не одно чудовище, а десять.

Филип нагнулся над столом. — А ты не думай, — он улыбался по-заговорщицки, — просто соглашайся.

Вслед за последним глотком пришла странная легкость — казалось, сейчас он оторвется от скамьи и взлетит. По телу бегали искры, и хотелось сделать что-то прямо сейчас, не откладывая.

— … Идет.

— Отлично! — Улыбка друга стала шире. С пьяных глаз, Фрэнку почудилась в ней радость кота, загнавшего в угол мышь. — Выпьем за это!

Они чокнулись и осушили бокалы, скрепляя договор красным, как кровь, вином.

III.

15/10/665

Кевин выпустил плечо мальчишки, которое сжимал железной хваткой, и толкнул щуплую фигурку в лапы Крысоеду. Шепнул напоследок: — Наврал — шею сверну. Их проводник испуганно помотал головой. Оборвыш с голодными глазами, щека раздута, словно у него флюс — за нее он засунул два медяка, плату за наводку. Без помощи мальчишки, им бы ни за что не найти Зайца в этом муравейнике. Дом — коли можно так назвать шесть этажей, держащихся вместе на молитве и честном слове, — кишел бедняками, как подстилка нищего — вшами. В каждой комнате ютилось по семейству, и пока они допросили бы всех, подбадривая пинками и зуботычинами, Заяц бы уже что-то заподозрил и дал деру с той прытью, какую подразумевала его кличка.

Зато в такой трущобе было проще простого найти человека, готового за гроши стать крысой. Мальчишка, ошивавшийся у входа, не только знал, где живет вор-тихушник, но и заверил, что тот-де не так давно поднялся наверх по лестнице. А коли мальчишка наврал, у Кевина будет хоть одно утешение — пробить его головой хлипкую стену.

Кевин прислушался у двери, на которую указал щенок, пытаясь понять, там ли их добыча. Уловить стук, шорох шагов, или лязг оружия. Но звуки неслись отовсюду, оглушая, отупляя, — визг и плач детей, ругань, крики наслаждения и крики боли, — и подо всем этим, стоны гнилых перекрытий, дряхлеющих костей дома-развалюхи. Уже скоро здание обрушится вниз в облаке пыли, переселяя часть жильцов в настоящий ад из этой земной преисподней. А на его месте отгрохают другой, не лучше.

Пора действовать. Он мягко нажал на дверь, — не поддается. Кивнул Крысоеду, который вытянул кинжал из ножен да покрепче зажал сгибом локтя горло мальчишки. Кому выбивать дверь, вопрос не стоял, — секрет их успешного партнерства заключался в том, что Кевин делал всю мало-мальски сложную и опасную работу, а Крысоед терпел от него тычки и оскорбления.

Он ударил ногой, но трухлявые доски были прочнее, чем казались. Кевин выругался про себя, — угробив несколько дней, чтобы обшарить все клоповники, какие указал Старик, упустить теперь добычу стало бы верхом тупости.

Шагнул назад, и — пистолет в руке, плечо вперед, — обрушился на трухлявые доски всем своим весом. На второй раз старые петли поддались, и дверь с грохотом рухнула внутрь.

Кевин ожидал увидеть Зайца протискивающимся в окно, даром, что четвертый этаж, — вор-тихушник должен быть ловок. Но вот он стоял, посреди своей конуры: расставленные ноги твердо упираются в грязный пол, одна рука привычно сжимает рукоять кривого кинжала, другая — защищает шею и грудь. Колени присогнуты, узкие плечи напряжены. Поза говорила о том, что он готов к схватке, а капли пота на лбу и затравленный взгляд — что мысленно он ее уже проиграл.

— Это он, — процедил Кевин. Зайца он видел первый раз в жизни, но сколько может быть в Сюляпарре бандитов с уродливо раздвоенною верхнею губою?

— Сам вижу, — весело откликнулся Крысоед, отпуская мальчишку. Раз — и того и след простыл, лишь топот ног еще гремел в воздухе.

Теперь у Кевина была другая башка для пробивания ею стен. — Опусти оружие, — бросил он, переступая порог вместе с соратником.

Бандит медленно и тоскливо оглядел коренастую фигуру Крысоеда, одетого в вареную кожу, задержался взглядом на кинжале в его руке и втором — на поясе, снизу вверх посмотрел на Кевина, защищенного металлом кирасы и горжета, при мече, с баклером у бедра, поигрывавшего огромным кавалерийским пистолем, который держал как дубинку.

— Поганые шавки, — прошептал Заяц, разжимая пальцы.

Крысоед в три неспешных шага приблизился к бандиту и сбил на пол сильным, беззлобным ударом в лицо. Кевин опустился на единственный, не считая ночного горшка, предмет обстановки, что был в этой норе, — огромный старый сундук. Дверь Кевин выбил, а суставы пусть выбивает Крысоед.

И тут Заяц взлетел на ноги и отчаянно рванул к двери.

Кевин не ожидал, что тот предпримет попытку столь безнадежную — хотя, коли подумать, терять мужику было нечего. Не вставая, выбросил вбок левую руку и снова отправил Зайца на пол, где тот и застыл.

К упавшему подлетел Крысоед. Принялся молотить сапогами по животу и ребрам, вымещая на щуплом теле вора злость за собственную неосторожность.

— Ты бей, да не забывай, что нам его еще в Красный Дом тащить, — напомнил Кевин, заметив, что Крысоед готов размозжить Зайцу ступню. Лениво поднялся.

Они навалились на вора, связали и обыскали, не забывая о тумаках. Потом пришлось ждать, пока очухается. — Думаешь, он его прикончил? — спросил Крысоед без особого интереса.

Кевин окинул скептическим взглядом невысокого, худого человечка, валявшегося у его ног без сознания. Вспомнил бычью шею и широкую спину убиенного, замученного на Плеши.

— Коли и он, то уж точно не в одиночку, — Кевин пожал плечами, снова усаживаясь на сундук. — Куда ему до Нечестивца.

Он вел охоту, не особо и надеясь, что от Зайца будет толк. Оскверненные храмы, надписи на слярве — разве свяжется с таким вор, промышляющий тем, что вскрывает запертые ставни и вытаскивает крюком на палке то, что плохо лежит. Вот только выбора у Кевина не было — имя Зайца оставалось единственной зацепкой в деле об убийстве на Плеши.

Не считая того, что разузнал Красавчик, опрашивая местных жителей: сторож, шедший затемно на службу, будто бы видел три фигуры в масках и плащах на узкой улочке рядом с пустырем. Трое — как Кевин и думал. Интересные сведения, и все же — тупик.

Тем хуже — что для Ищейки, что для Зайца.

Бандит наконец заворочался, перевалился на бок, и поднял на них глаза: на поверхности — вызов, в глубине — безнадега. У него было усталое, очень усталое лицо, уже исчерченное морщинами, седеющие волосы.

— Зачем ты его убил?! — завопил Крысоед, нависая над стянутой веревками жертвой. Заяц сплюнул. — Кого — его? — Слюна текла по подбородку, окрашиваясь в розовый цвет.

— Тут я задаю вопросы! — Крысоед врезал ему по ноге, и Заяц втянул воздух, сдерживая крик.

Кевин покачал головой. Ну и тупица… — Дружка твоего. Нечестивца.

— Барта? — Заяц изумленно уставился на них с пола. — Да не я его, вы чего!

Иногда можно было сразу понять, лжет человек или нет. И теперь шестое чувство подсказывало Кевину, что Заяц — не талантливый актер, а просто говорит правду.

— Ага, — отметил Кевин. — Вижу, ты знал, что он мертв. А значит… Обвинять, чтобы оправдывались — обычный прием Ищейки.

— Да весь город об этом говорит… — Некрасивое лицо омрачилось новым оттенком страха. — Что его разделали, как тушу на бойне… Болтают, что убийца носит его голову с собой повсюду, и заставляет всех ее целовать. Вот его б и ловили!

— Ежели не скажешь то, что нам надо, с тобой еще не то сделают! — пообещал Крысоед.

— А что вам надо-то?! Я ничего не знаю, убирайтесь из моего дома!

Крысоед нависал над ним с кинжалом в руках, но взгляд вора все скользил в сторону Кевина.

— Признавайся, а то пожалеешь! — Еще несколько ударов. Заяц стонал и кусал губы, чтобы не вопить — видно, решил из себя героя строить.

— Спроси его, где он был, — подсказал Кевин.

Крысоед сгреб редкие волосы на макушке Зайца и вздернул голову вверх. — Выкладывай, что ты делал четвертого числа? — Ищейка освежил знания анатомии, пересчитав бандиту ребра. — В день Святого Урсона? На Снисхождение?

Послушать ответы Зайца, так его просто в святые можно было записывать. А меж тем, они уже знали, что на Святого Урсона Заяц с Нечестивцем залезли в дом на Петушьей улице.

— Ты у нас упрямый… — протянул в конце концов Крысоед, вытирая пот со лба. Он тяжело дышал. — Чую, придется отдать тебя ему, — он кивнул на Кевина. — Сам напросился.

Это был способ допроса, придуманный Роули. Капитан прозывал его "Плохой Ищейка и Ужасный Ищейка". Кевину в их с Крысоедом паре доставалась "ужасная" роль — молчать и выглядеть грозно. И то, и другое относилось к числу его талантов. Во время допроса он стоял в стороне, но на виду, встревая лишь тогда, когда жертва упрямилась — или тянуло поразвлечься.

Но что за интерес ломать человека, который уже был сломлен жизнью, снова и снова и снова? Заяц упорствовал лишь потому, что больше, чем боли, боялся виселицы, а пуще того — расправы приятелей, коли чего ляпнет. Его корчи вызывали у Кевина скуку. Нет, такой дрянной кровью его жажду уже не утолить. Он представлял себе другое, самоуверенное лицо, видел, как с него сползает усмешка, сменяясь страхом. И сжимал ствол пистоля так, что тот скрипел в его пальцах.

— Где ты был на Луну Охотника? На Урсона? За что ты убил Барта? Какой дом ограбил последним? — в черт знает какой раз вопрошал Крысоед.

Он успел немного поработать ножом и Заяц, лишившийся половины уха и одной ноздри, фыркал кровью. Еще вор успел обмочиться, и теперь здесь воняло еще хуже, чем прежде. Правда, ненамного.

— Ну все, я выдохся, — Крысоед всегда быстро выдыхался, когда надо было делать что-то полезное. — Давай теперь ты, Грасс.

Сам Крысоед поплелся в угол и вытер руки о грязный соломенный матрас на полу, служивший Зайцу ложем. Поднял одну из двух деревянных посудин, стоявших рядом, принюхался к содержимому, и вылил себе в горло. — Сейчас ты поймешь, что такое настоящая боль, — вяло пригрозил он их скрюченной, глотавшей воздух жертве. А вот Кевин хотел понять, зачем спать на холодном полу, когда можно устроиться на большом сундуке. Конечно, коли на нем обычно не спит кто-то другой. Две чашки. Он поднялся на ноги и начал открывать крышку еще до того, как из недр донесся слабый шорох.

Занесенный как дубинка пистоль так и не опустился. Внутри съежилась, уткнув лицо в руки, бабенка. Она не пошевелилась ни когда стукнула крышка сундука, ни даже когда рука Кевина сграбастала ее за шиворот. Он вытащил женщину на свет божий и удержал, когда под ней подогнулись ноги. Лицо у нее оказалось совсем молодое — годков шестнадцать, а то и меньше.

Глазки Крысоеда загорелись, усталости сразу как не бывало. — Ого-гооо, кто это у нас тут!? — Он вразвалочку подошел к девчонке и поднял за подбородок своими длинными, мозолистыми пальцами. — Не боись, я тебя не обижу. Ух, какая ты! — Он ущипнул ее круглую щеку.

Девчонка, жалкое существо с чумазой круглой мордашкой и сальными волосами, втянула голову в плечи и таращилась на них с животным страхом. Крысоед покосился на Зайца с чем-то вроде сочувствия. — Смотри-ка, он тут со шлюхой развлекался! Вот не повезло бедняге — только он задрал ей юбку и пристроился, а тут, понимаешь, мы лезем! Кевин встретился взглядом с Зайцем. В заплывших глазах он увидел немую, и, конечно, невольную, мольбу, которой не было, когда они терзали его плоть.

— Это дочь моя, ублюдки, — выдавил из себя вор.

Так вот почему он не успел вылезти в окно. И старался не кричать, когда пытали.

— Ты чего, с дочерью кувыркаешься, что ли? — подивился Крысоед, ум которого не отличался гибкостью. — Ну, ты даешь! Заяц все так же глядел на Кевина. Он должен был понимать, что от Ищеек жалости ждать не приходится. И все же пробормотал: — Она тут вообще ни при чем. Тем, кто ни при чем, обычно больше всего и достается, подумал Кевин.

Судя по лицу Зайца, он тоже про это знал.

Крысоед продолжал веселиться: — Меня зовут Крысоед, а тебя?.. Ну ладно, буду звать тебя Булочкой, потому что ты такая грудастенькая пухлая телочка. А знаешь, почему меня так прозвали? — он оскалился, обнажая бледные десны и до странности большие, желтые лошадиные зубы. — Нет, откуда тебе знать. Этими зубами я могу убивать крыс, без рук. Да, да, можете связать мне лапы, и я все равно их прикончу, хвостатых. Перекушу хребет, раздроблю череп, живот выкусю. Главное, чтоб им было некуда бежать. Ну а щас я лучше на тебя поохочусь. — Он спрятал руки за спину и резко нагнувшись, клацнул челюстями в полудюйме от полной груди.

Дочь Зайца взвизгнула и отскочила назад, прикрыв бюст руками. — Поцелуй, а то укушу, — Крысоед игриво подмигнул ей — жутковатое зрелище. — Поцелуй дядю… — Он подступал ближе, а девчонка пятилась, завороженно глядя на Ищейку, пока не оказалась прижатой к сундуку.

Все так же держа руки за спиной, Крысоед принялся нюхать ее шею, грудь. — На тебе крыски не водятся, а?

Дочь Зайца застыла, тупо уставившись в потолок.

Самое смешное было то, что Крысоед не пытался напугать девку. Он искренне воображал себя дамским угодником.

Заяц тоже будто окаменел. Не шевелился, глаза остекленели.

— Ладно, повеселились, — махнул рукой Кевин, которому все это надоело. — Освободи ему ноги и тащим к нам. Пусть Крошка развлекается.

— И ее возьмем с собой! — воскликнул Крысоед, на миг отрываясь от своей добычи.

Кевин равнодушно пожал плечами. — Он и так все расскажет. Такие, как Заяц, долго в их подвале не выдерживали. — Да не для того! Чтоб веселей было. По-моему, она в меня влюбилась.

— Я не пойду через весь город с девкой за ручку. Может, еще ученую обезьянку с собой таскать начнем? Фокусы показывать? Найдешь бабу где-нибудь поближе.

Они выволокли Зайца в коридор и потащили. Его дочь прикрыла дверь, но робко выглядывала в щелку, провожая их взглядом.

— Какого беса? — ныл Крысоед. — У нас с этой девчонкой все шло на лад!

— Еще немного, и она бы описалась, как ее папаша, — сухо ответил Кевин. — И не от восторга.

Разочарование Крысоеда рассеяли звуки, доносившиеся из-за одной из дверей. Снаружи к ней жалась маленькая девочка, засунув палец в рот, а сквозь доски просачивались стоны и женский голос: "Да", "О да!", "Ты самый лучший!"

Судя по воплям, то развлекала клиента шлюха, и он платил недостаточно, чтобы в ней пробудилась великая актриса. Но глазки Крысоеда сразу подернула масленая пленка. — Похоже, ничего себе бабенка!.. Надо будет вернуться.

Кевин взглянул на тупую, уродливую физиономию болвана, которую был вынужден созерцать день ото дня, и отвращение вдруг подкатило к горлу, как тошнота. Он отвел душу, стукнув Крысоеда по круглой черепушке.

Этот язык соратник понимал лучше всего. Заткнулся и начал двигать ногами.

Они шли дальше, сквозь вонь горелой пищи, застарелой рвоты и немытых тел, сквозь причитания старух и рев младенцев. Тихо стонал Заяц, зажатый меж двумя Ищейками.

Это теперь твоя жизнь, Кевин Грасс, пронеслось в голове. Отныне и до конца.

Давненько его не тревожили такие пустые, бесполезные мысли…

В пути им везло. Разреши Капитан взять лошадей, они добрались бы до Красного Дома куда быстрее, но все же путь назад прошел без приключений. С какой бы ненавистью ни косились на Ищеек встречные, никто не оказался настолько самоотвержен, чтобы полезть отбивать их жертву. Иногда приходилось тащить на себе терявшего сознание Зайца.

Когда они постучали в ворота, дозорный спустился со сторожевой башенки с непривычной прытью. Заскрипели засовы, калитка широко распахнулась, и перед ними предстал Роберт Пайл. Рот его под вечно красным носом-картошкой был растянут в широкой ухмылке.

— У нас новое начальство! — На пленного Пайл едва взглянул.

— Вместо Кэпа, что ль? — не понял Крысоед.

— Нет, вдобавок!

Кевин нахмурился. — В чем тогда причина твоей дурацкой радости?

Пайл покосился на него, но ничего не ответил. Как и другие Ищейки, он старался игнорировать Кевина, когда только мог. Пришлось схватить его за шиворот и хорошенько встряхнуть. — Когда я спрашиваю — ты отвечаешь.

Увы, к более серьезным мерам переходить не пришлось. Пайл пожал плечами со своим обычным равнодушием. — Ты прям как бешеный. Ну ладно, хорошая новость тебя развеселит, ее-то я еще не сказал. Нам будут больше платить! А теперь пошевеливайтесь. Кэп начнет говорить, когда все соберутся, а вы знаете, как он любит ждать!

Пайл запер ворота на три засова и припустил по дорожке к особняку, вздымавшему в небеса свои башенки — целую и осколок. Терракотовый камень кладки отливал в ярком свете полудня красным.

Кевин, Крысоед и их пленник плелись за Пайлом, а стылый ветер швырял им в лицо желтые листья.

— Неужто взаправду? — протянул Крысоед. — Боб врать не станет.

Кевин не отвечал. Словно первый признак лихорадки, его пробрал озноб дурного предчувствия.

В холле их встретил Крошка. Это было очень кстати. Кевин толкнул к нему Зайца. — Отведи его в подвал и свяжи по-своему.

Крошка умел обездвижить арестованных в такой позе, что, полежав с неестественно выгнутыми членами, в плену впивавшихся в тела веревок, они вскоре начинали испытывать мучительную боль. Неплохая подготовка к пытке.

— Ты тут еще раскомандовался, — буркнул великан, но Грасс знал, что он сделает, как сказано. Крошка свою работу любил. — Живо в зал! Все там, вас тока дожидаемся.

Так оно и оказалось. Главный зал полнился гулом оживленных голосов. Ищейки сбились вместе, говорили одновременно, рвали глотки, стараясь перекричать друг друга. Обычно такое оживление царило лишь тогда, когда давали жрать.

— А, явились. Отлично, — Роули надел сегодня парадную кирасу: она сверкала, начищенная до блеска, как и шпоры на его сапогах. Рукава и штаны были отделаны позументом, с плеч ниспадал новехонький багровый плащ — вид Кэп имел воинственный и торжественный. — Можно приступать. Только кланяйтесь сперва вашему новому командиру. — Он ткнул большим пальцем через плечо.

У северной стены, в некотором отдалении от остальных, не спеша прохаживался молодой человек.

Кевин нахмурился. Он сперва не узнал его без копны светлых волос, но когда юноша посмотрел на Кевина своими ясными серыми глазами, так, словно они были братьями, разлученными в детстве жестокою судьбой, память ударила кулаком поддых. Смешно, однако он ощутил нечто, похожее на испуг. Теперь Кевин понял, что значат слова "будто привидение увидел". Фрэнку Делиону в этом месте было делать нечего, и все же вон он стоит, в потоке холодного света, льющемся из окна, и дружески ему улыбается. Кевин перевел дух. Вряд ли сие явление — из мира иного. Делион еще не сдох, увы, насколько ему было известно. Кевин поискал глазами Филипа. Наверняка он тут как-то замешан. — Шляпу долой, Грасс, — прогремел Роули. — Перед тобой человек благородный, дворянин. Его Милость оказал нам честь, согласившись возглавить отряд говнюков вроде вас. — Здравствуй, Кевин, очень рад тебя видеть, — Фрэнк протянул ему руку.

Ребячество, но Кевин почувствовал себя чуть лучше, когда лицо юноши исказилось от боли. Рука Делиона была не такая тонкая и нежная, как у Денизы, и все же ему ничего не стоило бы превратить его ладонь в кровавое месиво. Вытерпев пожатие, Фрэнк потряс кистью и засмеялся: — Я и забыл, какой ты сильный. Можно только пожалеть негодяев этого города. Черт бы его подрал.

Кевина бесила собственная бессильная злость. Оказывается, он остался все тем же глупым щенком, что давился от ненависти при виде другого щенка. Что ж, значит, так тому и быть.

Кевин улыбнулся. — Я тоже рад тебя видеть, знаешь.

VI. Какими мы были — I

Лето 663-го П.В.

I.

Платье Офелии было белым, как розы, гирляндами украшавшие окна, как лилии в ее волосах, как жемчуг, обвивавший шею. Искристый шелковый атлас, отливающий серебром.

Офелия предпочла бы что-то повеселее — небесно-голубое, розовое или салатно-зеленое, но матери нравилось, когда она носила белый — цвет чистоты и невинности. Спорить с матушкой не имело смысла. Пусть уступит ей сегодня лишь в одном, и больше Офелии нечего будет просить от жизни.

Она подбежала к окну и выглянула в сад, всего лишь в десятый раз за последние полчаса.

Еще не стемнело, но огромная луна уже висела в дымчато-сером небе, и одна за одной начали загораться звезды, такие же нетерпеливые, как сама Офелия. Наверное, сад тоже грезит ночью, ждет, когда его укутает теплая летняя тьма, повсюду зажгут цветные фонарики, а на аллеях зазвучит музыка и веселый смех. Это будет волшебно!

Матушка должна дозволить ей принять участие в этой сказке! Подруги Денизы и друзья Филипа, как и в прошлом году, задержатся до поздней ночи, гуляя по саду, и на сей раз Офелию, конечно, не заставят отправляться спать в девять. Ведь сегодня она превратилась в совсем уже взрослую девушку.

Она представила себе, как пройдет в тени деревьев по темным тропинкам, ставшим зачарованными, незнакомыми. Как станцует под звуки мандолины вместе с Денизой и другими молодыми леди. И что-то еще смутно представлялось ей, что-то чарующее, как мелодия скрипки в ночи, как лунная дорожка на звездной воде, нечто, от чего сердце начинало биться быстро-быстро.

Предвкушение наполнило ее таким восторгом, что стоять на месте сделалось просто невозможным, и Офелия закружилась по комнате. Вокруг струилась белоснежная юбка, изгиб за завораживающим изгибом. Офелия представляла себя изящной, как Дениза, величественной, как мать… пока не увидела свое отражение в зеркале. Растопыренные руки, запрокинутое кверху лицо, глупое от радости… Офелия расхохоталась и закружилась еще быстрее, пока сияющие канделябры, зеленый с золотом шелк обивки, хрусталь люстры и яркие драпировки не слились в единый блестящий круговорот.

За этим ребячеством ее и застала Дениза. — Вы сегодня просто красавица, дорогая, — сказала она, целуя Офелию в щечку.

— Нет, это вы — красавица, — поправила Офелия.

Дениза была такая изящная и нарядная — как, впрочем, и всегда. Ее платье из золотистого шелка так и переливалось, а прическа подчеркивала тонкую шейку и красивую посадку головы. Рядом с подругой Офелия чувствовала себя толстой и неуклюжей. Но она все равно была очень-очень рада ее видеть.

Дениза помогла ей оправить растрепавшуюся шевелюру. — Ах, мне бы ваши кудри!

Офелия с радостью поменялась бы с Денизой — ей очень нравились блестящие иссиня-черные локоны подруги, которые сегодня так красиво переплетали золотые нити. Матушка говорила, что у Денизы волосы жидкие и обличают ее южно-андаргийское происхождение, но Офелии было все равно.

Прелестный новый веер Офелии Дениза заметила сразу. — Просто чудо, я тоже хочу нечто подобное! Это подарок Филипа?

— Нет, это от Бэзила, он заходил ко мне с утра. Филип мне сделает подарок потом.

Да, на этот раз старший из ее братьев сумел ее порадовать. Веер расписал сам Дезмонд Пелер, модный художник и личный друг Бэзила. По тонкому шелку порхали райские птицы, причудливые цветы распускались на фоне нежной зелени. Вещица не очень гармонировала с нарядом Офелии, но она не могла с нею расстаться.

Это было много-много лучше, чем в прошлый день рождения, когда Бэзил вручил ей толстенную нравоучительную книгу, пообещав, что она научит Офелию лучше повиноваться отцу с матерью. Бэзил остался очень доволен собой — во всяком случае, он громко смеялся, уходя, а ее матушка сказала, что это чудесный дар, — но Офелия была так разочарована, что благодарила брата со слезами на глазах.

А больше всего ей хотелось, чтобы Бэзил сам пришел на праздник, повеселиться вместе с остальными, — она так редко его видела! Но он никогда не оставался на ее день рождения.

Дениза бросила взгляды по сторонам. — Я пришла пораньше, чтобы иметь возможность подарить вам это.

Движением руки она подозвала свою служанку, ожидавшую в дверях. Служанка, девушка с умным некрасивым личиком, достала из складок юбок довольно большой атласный мешочек.

— Вот, — Дениза вручила его Офелии. — Спрячьте, пока леди Анейра не увидела.

— Это роман, да? — с замиранием сердца прошептала Офелия, почувствовав сквозь атлас очертания обложки.

— Именно, — Дениза по-заговорщически улыбнулась. — Новый, пера леди Матильды Эвери.

— А о чем он?

— Как раз о том, о чем вы любите. — Про любовь, да? — Офелия почувствовала, как краска заливает ее щеки.

— Бедный, но благородный кавалер преданно и безнадежно любит богатую наследницу. Разве эти романы не все одинаковы? Здесь вы также найдете поучительные рассуждения о природе любви и поэтические описания природы северного Альтали. Просто пролистайте их. — Но кончается хорошо? Они убегают вместе?

Дениза поманила ее поближе, а когда Офелия, сгорая от любопытства, приблизилась, подруга склонилась к ее уху и прошептала: — Прочитайте и узнаете. — Спасибо, спасибо, спасибо! — прижимая книгу к груди, Офелия обняла Денизу свободной рукой.

— Ну-ну, вы помнете ваш чудесный наряд. Вы ведь сегодня у нас королева бала! Бегите и спрячьте книгу. А то нам обеим достанется!

Офелия так и сделала. Ей не разрешалось читать романы, по словам матери, фривольные и полные порочных идей. Если бы не Дениза, она даже не узнала бы, какой бывает любовь.

По дороге назад, она размышляла, как отблагодарить подругу, но в голову пришло только одно. — Хотите, покажу, какие сегодня у нас будут сласти?

Дениза засмеялась и кивнула. Офелия потащила ее за руку на кухню, где уже были готовы яства для сегодняшнего празднества — сласти поставят на стол последними.

Денизу оставили равнодушными все эти прелести, с утра будоражившие воображение Офелии — сладкое яблочное вино; вафли; миндальное печенье; белый сахар; пирог с грушами, благоухавший корицей; пышные булочки в форме сердец; снежки, желе и конфитюры. Груши в медовом соусе, запеченные яблоки, виноград и другие фрукты; миндальный крем с черными точками изюма; желтые сыры, оплакивающие свою судьбу; и то, чего ей хотелось больше всего — пирожное и фигурки из марципана, с цукатами и в цветной глазури: человечки, зверюшки, даже карета в завитушках крема.

Офелия уговаривала подругу взять пирожное или кусочек сахара, но Дениза съела только мандарин, отрывая по дольке и аккуратно отправляя в рот. У Офелии от этого зрелища забурчало в животе.

Мать предупреждала ее, что начинать есть до прихода гостей — неприлично, но, в конце концов, сегодня был день рождения Офелии, а не их. Поэтому она украла со стола фигурку принцессы — волосы цвета моркови, платье цвета малины — и безжалостно откусила ей голову. Внутри оказалась начинка из засахаренных фруктов, нежное тесто марципана таяло во рту.

Поблизости зазвучали шаги. То была не величественная поступь матери, но Офелия в панике засунула остатки фигурки под фрукты и принялась отряхивать пальцы от сахарной пудры.

Уф!.. Это оказалась всего лишь Эдита, ее горничная. — Леди Офелия, вот вы где! Ваша матушка вас разыскивает. Вы же знаете, ей не понравится, коли она узнает, что вы спустились в кухню.

Брови Денизы поползли наверх. — Не тебе делать замечания твоей госпоже.

— Нет, нет, она права. Эдита была хорошей девушкой. Она тоже любила романы, которые Офелия читала ей их вслух.

— Побежали скорее! — Офелия ухватила Денизу за руку, запоздало сообразив, что пальцы у нее все еще липкие. Они поспешили наверх, Эдита — следом.

Перед тем, как они вошли в покои, Дениза заставила Офелию остановиться, и, достав платок, вытерла ей угол рта. — Ну вот, теперь сойдет. И не глядите так виновато — женщина должна уметь управлять своим лицом.

Матушка ждала их в комнате, великолепная, как всегда. На белоснежной груди — колье, сапфиры в оправе из алмазов; в светлых волосах, поднятых над высоким безупречным лбом, короной сверкала небольшая тиара. Шелк платья переливался синим и серым. Статная, величественная, царственно невозмутимая, — такая, какой Офелии не стать никогда.

Не сердится ли она?.. Вот кто-кто, а матушка умела владеть лицом — на людях оно неизменно оставалось столь же бесстрастным, сколь и прекрасным.

— Леди Дениза, — Углы губ приподнялись в вежливой улыбке, не коснувшейся льдистых глаз, — как любезно с вашей стороны прийти так рано.

— Я велела подать карету заранее, боялась опоздать. Сейчас на дорогах творится такое…

— Весьма благоразумно.

В комнате веяло холодком, и Офелия вздохнула с облегчением, когда пришла пора встречать гостей.

Она ждала, заняв место по левую руку от матери. — Стой, как подобает леди, — шепнула та, не поворачивая головы. — Не шевели руками. Подбородок выше.

Наконец начали появляться гости, а с ними — подарки.

Самые роскошные дары преподнесли гости невысокого происхождения. Подарок Матильды Хаген, круглолицей девицы с насмешливыми черными глазками, которой Офелия слегка побаивалась, внутрь вносили несколько слуг.

Это были часы — но какие! Исполненные в виде великолепной райской птицы, с венчиком на гордой головке и рубинами вместо глаз. Птица казалась совсем живой, хотя блестела позолотой и цветной эмалью, но самым интересным был хитроумный механизм внутри. Слуги перевели стрелки, а когда часовая и минутная совпали на двенадцати, птица запрокинула голову, раскрыла крылья, показав серебряные подкрылки, и комнату наполнила мелодичная трель.

— Вот это да! — только и могла прошептать Офелия. — Для меня это слишком великолепно.

— Никогда так не говорите, — велела Дениза, стоявшая рядом с ней. — И потом, это подарок не для вас — это подарок для вашего отца от их отца, дорогая, повод пустить нам в глаза золотую пыль.

Слуги Гвенуар Экер расстелили по полу многоцветный фальзирский ковер, из тех, что даже у них дома доставали только для парадных случаев.

Саму Гвенуар, кажется, немного смущали похвалы, расточаемые гостями ее подарку. Эта подруга Денизы, хотя и некрасивая, всегда казалась Офелии очень милой — у нее были такие добрые глаза!

— Мне очень нравится Гвенуар, мне кажется, она хорошая.

— Вы не ошибаетесь, — согласилась Дениза. — Гвен — моя добрая подруга. Сложно поверить, что ее дед был каким-то портным. Но отец Гвен сегодня превзошел себя. Это драгоценный дар, а ему ведь далеко до Мортимера Хагена.

Еще Гвен положила на стол книгу — видимо, это был подарок от Гвен, а не от ее отца, и предназначался для самой Офелии. У нее не было возможности посмотреть, о чем там, но Офелия знала, коли это окажется что-то действительно интересное — про любовь — мама заберет книгу и спрячет «на потом», которое должно было наступить, когда Офелию придет пора выдавать замуж.

Гости толпились вокруг чудо-часов и создавших их мастеров, которых Матильда привела с собой. Среди них был и собственный дядя девушки, Монтегю Хаген, высокий, худой, с колючими темными глазами. Должно быть, странно иметь такого дядю, — почти что ремесленника, хотя, с другой стороны, он умел делать чудесные вещи, а это совсем неплохо.

Да, то была великолепная птица, но Офелии куда больше пришлась по сердцу та, что принес ей Филип. Он всегда делал такие замечательные подарки! В золоченой клетке сидел настоящий живой попугай, умевший говорить "Оферия, Оферия!" и "Вы прекрасны"! Офелия едва заставила себя отойти от него.

Матушка передала Офелии дар, оставленный для нее тетей Вивианой. Это был драгоценный ковчежец, где лежал ноготь блаженного мученика Уго и клочок его одежды со следами священной крови. Сама тетя уехала в дальний путь — в храм святого Алиера-Чудотворца, молиться о победе лорда Томаса, опять возглавившего военный поход против этих ужасных андаргийцев. Матушка была в восторге от подарка, и все гости воспользовались возможностью почтительно поцеловать отделанную перламутром поверхность ковчежца. Офелия про себя попросила святого, чтобы он защитил отца, позволил ему вернуться домой.

От матушки ей достался сборник молитв в драгоценном переплете, а от имени отца ей вручили браслет, камеи в золоте. Офелия поднесла его к губам и сразу надела. Украшений в ее ларце хранилось немало, но это был подарок отца, который сражался сейчас в дальних землях, подвергая себя опасности. У нее даже слезы набежали на глаза, когда подумала об этом.

И тут же высохли, стоило увидеть официальный подарок Денизы — принадлежности для кукольного домика, который Офелия недавно начала обставлять. Набор фарфора, серебряную посуду, даже прыскалку для окон, которая пригодится кукле-служанке, зеркало и инкрустированный перламутром крошечный комод. Вещички были изготовлены на заказ, в идеальной пропорции к обстановке домика и куклам, которые его населяли. У Офелии появился лишний повод поцеловать любимую подругу.

Пришли на праздник и друзья Филипа. Некоторых из них Офелия знала лучше, других — хуже, но ни с одним ей не приводилось часто общаться. Пол Клавис почему-то густо залился краской, когда приветствовал ее мать, Гидеон Берот все время посматривал на Денизу, а Кевин Грасс, высокий молодой человек, с которым Офелия танцевала на своем первом настоящем балу, подарил ей книгу стихов и огромный букет полевых цветов.

Он смотрел на нее серьезно, без улыбки, и Офелии показалось, что на душе у него тяжело. Может быть, он в кого-то влюблен?.. Все в кого-то влюблялись, пока она чахла и старела в четырех стенах.

— Мне очень жаль, что не могу преподнести вам ничего, достойного вас, — сказал Кевин Грасс. — Я сам выбирал книгу, но заплатил за нее ваш брат… А это цветы с Меладийских полей, к югу от города, их я собирал сам.

— Они замечательные, — от души сказала Офелия, вдыхая аромат цветов, казавшийся запахом самого солнца.

Подарок друга насмешил Филипа. — Мелади — в паре часов ходьбы от твоего дома! — Он покачал головой, посмеиваясь. — Ну ты и чудак. Плестись в такую даль, чтобы вручить цветы девчонке, живущей посреди цветущего сада!

— Наверно, это и правда довольно глупо, — пожал плечами Кевин Грасс. — Но у вас здесь другие цветы.

— В простых цветах полей нашей страны есть особая прелесть, — заметила Гвенуар Эккер, стоявшая неподалеку. У нее был крупный нос, слегка похожий на утиный клюв, и широкий рот, у бедняжки, но глубокий грудной голос звучал так, что заслушаешься. — А чьи это стихи?

— Мориса Ализана. И горькой услады забвенья безумца лишила судьба, — Господин Грасс процитировал несколько строчек, значение которых Офелия не особенно поняла.

— А о чем этот стих? — спросила она. — О сумасшедшем, да?

— О любви.

Ну зачем, зачем он произнес это слово! Стоило кому-то сказать "любовь", и Офелия так ужасно краснела. Вот и теперь, ее вдруг бросило в жар, к щекам прилила краска. Что господин Грасс о ней подумает? Офелия поспешно отвернулась, якобы чтобы положить книгу на стол, уже заставленный подарками, и начала ее перелистывать, не разбирая ни строчки.

— Это очень красивая баллада, Офелия, — улыбнулась Гвенуар. — Я уверена, она вам понравится.

— Коли Гвенуар так говорит, — сказал Филип, поворачиваясь к ней, — значит, так и будет.

Девушка смущенно потупилась. — Вы слишком добры. Хотя Ализан не нуждается в моей рекомендации.

Кевин Грасс тоже посмотрел на Гвен, все так же мрачно, исподлобья. Спросил, будто нехотя: — Вам он нравится?

— Да, очень. Особенно его виланель о времени и сонет о детях, играющих в саду, помните? Это так удивительно, когда незнакомец будто рассказывает тебе о твоих собственных чувствах, которые ты никогда не смогла бы столь точно облечь в слова, — Когда Гвенуар говорила так вдохновенно, сияние ее теплых карих глаз преображало некрасивое лицо, делая его почти привлекательным.

— А я предпочитаю всему другому его балладу об умирающем солдате, — сказал Кевин Грасс. — Мне нравится, что Ализан не увлекается пустыми красивостями, как современные стихоплеты, которым все равно, есть ли в их стихах смысл, лишь бы получилось рондо. — Кевин — ценитель поэзии, — с усмешкой вставил Филип, — каким бы невероятным это ни показалось, глядя на него.

— Лишь того немногого из нее, что чего-то стоит, — буркнул Кевин Грасс. Он уже не смотрел на Гвен, вместо этого угрюмо изучая свои руки, в которых вращал шляпу. Кисти у него были большие, грубые — совсем не похожи на руки ее братьев.

Офелии слегка наскучили разговоры о стихах — романы о любви были куда интереснее. Она нашла среди гостей Денизу, но та болтала с подругой, леди Иветтой, и Офелия встала немного в сторонке, чтобы не мешать.

Дениза скоро поманила ее рукой, а когда Офелия приблизилась — обняла за плечи, не прекращая беседу: — Видите, он пришел, я же вам говорила.

— Ах, вы правы! — воскликнула Иветта. Хорошенькая девушка с желтыми, как масло, волосами, она очень мило смотрелась в розовом шелке — хотя до Денизы ей, конечно, было далеко.

— Кто пришел? — Офелия чувствовала — здесь скрывается какая-то любовная тайна.

— Ах, не говорите ей! — Иветта, хихикая, спрятала за веером лицо, порозовевшее в тон к платью.

— Но ведь наша дорогая Офелия умеет хранить секреты, — возразила Дениза.

— О да, умею, честное слово! Пожалуйста, скажите мне, — взмолилась она.

Иветта еще громче захихикала и кивнула, снова исчезая за веером.

Дениза склонилась к уху Офелии. — Внимания нашей милой Иветты удостоился Жерард Вессин.

Офелия пригляделась к молодому человеку, медленно прохаживавшемуся среди гостей. Приземистый, плотный, с небольшим брюшком, он казался ей довольно скучным. Но внешность могла быть обманчива — хотя господин Ферра-Вессин был другом детства Филипа, ей привелось обменяться с ним лишь несколькими фразами. Может, Иветту покорили его пышные, пшеничного цвета усы?

— Не выдавайте меня! — взмолилась Иветта.

Офелия замотала головой. — Я — могила!

И надо же было так случиться, что в это время поблизости оказалась матушка!

— Офелия, откуда ты взяла такое выражение? — раздался за спиной ее строгий голос.

Из романа. — Филип, кажется, что-то такое говорил, — соврала она, чувствуя, как краска приливает к щекам. Она знала, Филипу-то не достанется, что бы он ни сделал и ни сказал.

Ей казалось, что светлые глаза матери видят ее насквозь, но та только проговорила: — Девушкам не всегда стоит повторять то, что говорят молодые люди.

— Да, мама.

Дениза отважно отвлекла внимание матери на себя. — Офелии сегодня достались великолепные подарки, — заметила она с улыбкой. — Эта птица — настоящий шедевр.

— Несомненно. Вы тоже преподнесли моей дочери чудесные вещи — вы слишком добры. — Тон матери показался Офелии чуть суховатым. — Но я надеюсь, ты понимаешь, Офелия, что поистине бесценный дар — тот, что оставила для тебя твоя тетя, леди Вивиана. Когда она вернется, поблагодари ее на коленях.

— Конечно, мама.

Звуки музыки стали громче; гости насмотрелись на подарки, подкрепились вином и закусками, пришел черед танцев.

Офелия сплясала пару бранлей с Филипом, передавшим ее господину Бероту. Потом был Пол Клавис, за ним — Кевин Грасс.

Офелия поблагодарила его за цветочки. Тот процедил в ответ: — Ваш брат прав — они жалкие. Я, как обычно, выставил себя в смешном свете, но мне не привыкать стать, а вам придется простить меня.

Она хотела возразить, но у него был такой угрюмый и решительный вид, что Офелия так больше и не осмелилась произнести ни слова. Похоже, он и правда страдал от неразделенной любви.

Как же я-то встречу мою истинную любовь, размышляла она, проделывая па напротив долговязого Сирина Леммета. Она никого и не видела из мужчин, кроме друзей брата, а они были уже все ужасно взрослые. Да и на нее смотрели, как на младенца. Нет, конечно, они были безупречно вежливы и обходительны, но никто не метал в ее сторону таких взглядов, как те, какими атаковал Денизу Гидеон Берот.

Пожалуй, больше всего внимания к ней проявил господин Грасс, когда пошел в такую даль за цветами, но Офелия была не настолько тщеславна, чтобы воображать, что это делалось ради нее самой. Простая галантность.

Так и состариться можно, не встретившись со своим суженым. В романах и балладах героини всегда оказывались в ужасной опасности, и тут-то и появлялся их герой, отважный и прекрасный молодой человек, который спасал им жизнь, рискуя своей. А потом они влюблялись друг в друга с первого взгляда. Офелии спасение, увы, требовалось лишь от маминых нравоучений, а с такой задачей не справился бы даже самый отважный из мужчин.

Когда с танцами было покончено, все прошли к столу, по камчатной скатерти которого плыли салфетки в виде лебедей. К первым сменам блюд Офелия почти не притронулась — она хотела оставить место для сладкого.

Пытаясь не обращать внимания на осуждающий взгляд матери, она слопала гораздо больше пирожных, марципанов и сладкого крема, чем ей обычно полагалось, и только в конце ужина забеспокоилась, что переест и захочет спать… Но ничего подобного — возбуждение ее только росло, и скрывать его становилось все сложнее.

Наступал момент, которого она ждала с замиранием сердца. Музыканты выскальзывали из зала с инструментами. Ехидному Карлу Мелеару принесли мандолину, на которой он так хорошо играл, и он начал перебирать струны длинными пальцами.

Дениза и ее подруги собрались в кружок. Они перешептывались, пряча свои секреты за раскрытыми веерами, смеялись, бросали быстрые взгляды на молодых людей.

Официальная часть праздника заканчивалась, чтобы могло начаться самое интересное. Сейчас леди и кавалеры спустятся в сад по двое — по трое, как будто всем просто одновременно пришло в голову прогуляться на свежем воздухе, матушка отправит к ним слуг с вином и бокалами, и снизу зазвучит мелодичный звон струн.

Подружку Офелии, леди Маргериту, уже увезли домой в слезах — ей было пора ложиться спать. Но Маргерита ведь почти ребенок — всего двенадцать лет, а Офелия сегодня стала уже совсем взрослой!

К ней подошла Дениза — попрощаться. — Ну что, моя милая, этой ночью вам должны присниться сладкие сны.

Офелия мотнула головой. — Нет, сегодня я пойду гулять с вами.

Дениза не скрывала удивления. — В самом деле, дорогая, ваша матушка вам разрешила?

Офелию бросало то в жар, то в холод, но ответила она решительно: — С сегодняшнего дня я уже взрослая… Я могу делать то же, что и другие девушки.

Величественная, как каравелла на волнах, к ним подплыла мать. — Офелия, тебе пора прощаться с гостями. Ты устала, тебе пора отдыхать.

Она прикусила задрожавшую губу. — Но я не устала ничуточку. Правда-правда! Сегодня я хочу немного погулять со всеми.

Лицо матери не изменилось, лишь две идеальные брови сдвинулись чуть ближе. — Офелия, вы слышали, что я сказала. Когда матушка обращалась к ней на "вы", это был плохой знак.

Дениза наклонилась и чмокнула Офелию в щечку. — Не расстраивайтесь, — она беззаботно улыбалась, — скоро кто-нибудь обязательно задаст бал, и мы с вами на нем встретимся. Будут еще и танцы, и музыка, и сласти… Взгляд девушки устремился поверх головы Офелии — кто-то или что-то в толпе гостей отвлекло ее внимание.

Офелия поняла, что Дениза не очень-то хочет, чтобы она составила им компанию, и от этого предательства запершило в горле.

— Леди Дениза, моя дочь и я очень признательны, что вы оказали нам честь, разделив с нами этот день. К сожалению, Офелия уже устала и ей лучше лечь спать. Надеюсь, вы нас не покинете — развлечения будут продолжаться до утра.

Офелия знала — мать не в восторге от этих ночных прогулок, но так было угодно Филипу, а ему запрета не было ни в чем. Вот и выход! Она робко помахала брату.

Оставив веселую компанию молодых людей, собравшихся вокруг него, Филип приблизился, все еще улыбаясь. — Моя чудесная сестричка, — он взял ее руки в свои и поднес к губам. — Еще раз поздравляю. Ты стала на год старше, и ты еще в том возрасте, когда женщину это радует.

— Я ведь уже большая, не правда ли? — с надеждой подхватила она. — И мне не обязательно ложиться спать рано.

— О, по этому вопросу тебе стоит обратиться к твоей матушке, — ответил он, отвешивая ее матери небольшой поклон, — которая сегодня кажется твоею сестрою.

— Уверяю вас, милый Филип, никто не стремится к вечной молодости менее, чем я, — ответила мать со снисходительной улыбкой. На Офелию она посмотрела куда холодней. — Я как раз говорила дочери, что у нее усталый вид.

Офелия открыла рот, чтобы запротестовать, но Филип не дал ей вымолвить ни слова. — А с матерью спорить нельзя, особенно когда она столь красива и грациозна. Доброй ночи, — он наградил Офелию поцелуем в лоб и предложил Денизе руку. Та ее не заметила — отошла, на прощание послав Офелии улыбку и сочувственно пожав плечами. Филип последовал за ней.

Даже родной брат против нее!

— Прошу вас! — обратилась Офелия к матери. — Мне очень хочется в сад. Ненадолго.

— Эти развлечения не подходят для незамужней особы. Я была бы дурной матерью, если бы пошла на поводу у твоих капризов.

Она знала, переубедить мать в чем-то — задача безнадежная, и все же смириться было выше ее сил. — Но ведь там будут Филип и Дениза! Значит, в этом нет ничего дурного, — Офелии казалось, что она нашла неотразимый аргумент.

— Твой брат — мужчина. Там, где мужчина пройдет незапятнанным, молодая девушка может потерять все. Поведение леди Денизы — забота ее отца, и не мне обсуждать его решения. Но за тебя несу ответственность я, и ты слышала мое слово. Твой отец и твоя тетушка согласились бы со мной.

— Ну пожалуйста!

Леди Анейра обратила на нее тот самый пристальный взгляд, от которого кожа словно покрывалась корочкой льда. — Этот разговор окончен. Коли не хочешь вызвать мое недовольство, больше не произнесешь ни слова на эту тему.

Офелия почувствовала, как глаза наполняются слезами. Они слепили ее, заставляя огни канделябров расплываться и плясать, стекали по щекам горячими струйками.

Это было невозможно вынести. Она весь год мечтала об этом дне, и старалась слушаться и быть примерной, изо всех сил. Должно быть, мать ненавидит ее, если запрещает радости, которыми наслаждаются все.

— Помните, вы уже женщина, а украшение женщины — послушание и скромность, — наставительно заметила мать.

Гвенуар Эккер, которая подошла попрощаться, смотрела на нее с сочувствием. — Возможно, ваша матушка позволит мне посидеть с вами прежде, чем вы отойдете ко сну. Мы могли бы почитать книгу стихов, которые вам подарил господин Грасс.

Офелия сжала кулаки. — Я не хочу никаких глупых стихов, я хочу в сад, гулять!

— Офелия! — На этот раз мать разозлилась не на шутку.

Офелия виновато покосилась на Гвен. — Простите, — она всхлипнула, пытаясь сдержать рвущиеся наружу рыдания. — Я просто очень хочу еще погулять с остальными.

— Конечно, я все понимаю, — Гвен смущенно, неловко улыбнулась, и Офелия почувствовала себя еще хуже.

Мать повернулась к гостье. — Гвенуар, прошу вас, спокойно отправляйтесь веселиться с вашими подругами, и не беспокойтесь об этой неблагодарной, капризной девчонке, за которую я от всей души прошу у вас прощения. Я знаю, что мы можем рассчитывать на вашу доброту и снисходительность.

Гвен что-то ответила и ушла, покинув Офелию один на один с разъяренной матерью. Мать сжала ей руку повыше локтя, глубоко вонзив ногти. — Неужели ты не понимаешь, что твои неприемлемые манеры бросают тень на меня? — прошипела она, не переставая посылать улыбки гостям. — И в тысячу раз хуже того — на твоего отца! А этого я терпеть не намерена. Я должна была извиняться перед Гвенуар Эккер за тебя — дочь Лорда-Защитника! Отправляйся в свою комнату и немедля ложись спать. С завтрашнего дня ты наказана.

Офелия слушала в тупом оцепенении. Ее жизнь была кончена — какая разница, что будет завтра? — Ты не выйдешь за пределы своих покоев, пока не докажешь, что научилась вести себя, как подобает благородной леди из такой семьи, как та, к которой имеешь честь принадлежать. А для начала, перепишешь труд почтенного Умация Таринфского "О долге", три раза, если потребуется. Ты поняла меня?

Она кивнула, сжав зубы. Слезы высохли, и на их место пришла горячая злость, такая, какой Офелия никогда в жизни не испытывала.

Им всем на нее наплевать, никому нет дела, что она глубоко несчастна. Но ничего, сказала она себе, решительно зашагав в сторону спальни. Она им еще покажет.

II.

Невинный детский праздник подошел к концу. Настала пора очередной Ночи Разврата, как называл это про себя Кевин.

Девицы, многие из которых, строго говоря, девицами уже давно не были, разбегутся по темным аллеям, охваченные жаром, как сучки в течке. А кавалеры бросятся в погоню, словно стая кобелей, огрызаясь друг на друга.

Филип будет одновременно носиться за Денизой и выслеживать новую добычу, бросив его одного. Оставив болтаться по саду, как дерьмо в проруби, с одним сомнительным утешением — портить веселье другим.

— Это немного по-свински, нет? — спросил Кевин. — Это же день рождения твоей сестры, а мы бросаем ее, чтобы идти развлекаться.

Они стояли на верхних ступенях лестницы, ожидая появления Денизы. Мимо проходили гости, спеша спуститься в сад, откуда уже долетали звуки мандолины. Струя свежего ароматного воздуха поднималась от распахнутых входных дверей.

Филип пожал плечами. — Ей все равно пора ложиться спать. К тому же, эти летние ночи — не для маленьких девочек.

Дениза вышла среди последних, и Филип поспешил предложить ей руку.

— Бедненькая Офелия! — вздохнула девушка. — Как ты думаешь, когда твоя мачеха позволит ей начать веселиться?

Вопрос позабавил Филипа. — Может, когда Офелии пойдет пятый десяток, да и то сомнительно.

Они начали спускаться вниз. Кевин шел следом, прикидывая, не стоит ли уйти, не дожидаясь, когда дадут пинка. Отношения между Филипом и Денизой оставались напряженными с того самого вечера, когда она кинулась на шею Делиону. Наверняка Филип захочет остаться с нею вдвоем, чтобы разрешить их разногласия привычным способом.

На крыльце уже наслаждались вечером Бэзил Картмор и его странные друзья.

— Привет, Филип! — улыбнулся один из них, женоподобный молодчик с фальшивыми кудрями и фальшивым румянцем.

Бэзил прислонялся к колонне, поддерживавшей козырек крыльца. Отсутствующий взгляд его был устремлен на огромную луну, которая повисла над самыми верхушками деревьев. Льдистый свет серебрил локоны и парчовый дублет старшего из братьев Картмор, а его безупречное лицо казалось сейчас высеченным из мрамора. — Ну все, начался выгул щенят. Испортить такую ночь! — Он даже головы не повернул к брату.

— Тебе тоже привет, братец, — ответил Филип. — Мог бы и появиться на дне рождения Фи.

— Мог бы, но мне как-то скучно с детьми. Лили, Лулу, идемте наверх. Будь я поэтом, я сложил бы сонет о сегодняшней луне, но я не поэт, и остается лишь опьянеть в ее честь.

— Если ты не обидишься, мы бы лучше остались, — прощебетал его приятель. — В такую прекрасную ночь нельзя сидеть в четырех стенах. Правда, Лулу?

— Как хотите, — Бэзил пожал плечами и отлепился от колонны. Прежде чем уйти, он соизволил обратить внимание на спутницу брата. — Леди Дениза, вы божественно выглядите.

— Но я недостаточно могущественная богиня, чтобы заставить вас остаться, не так ли? — спросила она с лукавой улыбкой.

Кевина Бэзил тоже удостоил комментария. — Это твой закадычный приятель, что ли? Знакомое лицо. У моего брата прекрасный вкус на женщин, — обратился он к своей свите, — но странные предпочтения в том, что касается друзей. Этот вообще смахивает на портового грузчика. И где он достал плащ, из могилы дедушки?

Другой дружок Бэзила, разнаряженный столь же нелепо, как остальные, смерил Кевина наглым пристальным взглядом. — Он похож на какое-то животное. Дикую зверюгу. На мертвенно-белом от пудры лице горели желтым круглые глаза.

Кевин молчал. Начинать склоку со старшим из братьев Картмор и его любимцами он себе позволить не мог. Да и сам знал, как выглядит, — нелепо и убого.

Филип презрительно скривил губы. — А вы похожи на паяцев.

— Ну-ну, зачем же обижаться, — усмехнулся Лулу, облизывая губы. — Я люблю животных. Даже очень, — Он положил руку на плечо первого шута. — Ты прав, милочка, останемся. Какое-нибудь развлечение да найдется.

— Только мне на глаза не попадайся, — процедил Филип.

— А то что? — поинтересовался Лулу, явно неустрашенный.

— А то я разрешу Кевину окунуть тебя в фонтан с головой. Весь грим слезет, и ты станешь похож на облезлую кошку.

Они спустились с крыльца навстречу вечеру.

Надо было признать, что сад, дремавший в глубокой синеве, выглядел совершенно сказочно. Невдалеке, Карл Мелеар сидел на краю каменной скамьи, перебирая струны мандолины. Его вытянутое ехидное лицо в кои-то веки приобрело умиротворенное, даже мечтательное, выражение. Послушать музыку собрались юные леди, а леди окружили кавалеры. То и дело какая-нибудь парочка отсоединялась от общего сборища, чтобы, рука об руку, сделать круг по усыпанному песком дворику, или пройтись среди статуй и роз, меж аккуратно подстриженных кустов, образовывавших очертания корон и сердец.

Их троица отошла в сторону, в кружевную тень лип. Гости бросали взгляды на хозяина вечера, но никто не подходил близко, соблюдая негласный этикет.

— Смотри-ка, Кевин, ты явно пришелся по душе Лулу, — заметил Филип.

— Ну хоть кому-то, — Дениза фыркнула. — Советую воспользоваться шансом, Грасс.

Полуотвернувшись от спутников, леди Клери постукивала сложенным веером по смуглой коже предплечья, которое оставлял открытым короткий рукав.

— Вы все еще сердитесь? — Филип попробовал взять ее под локоть. — Сегодня я был хорошим мальчиком — танцевал исключительно с Гвен Эккер!

Дениза развернулась, готовая к бою — подбородок вздернут, веер наставлен жениху в грудь, словно оружие. — За что? За то, что вы выставили меня на посмешище перед вашими друзьями? О нет!

Глаза Филипа опасно блеснули. — Вы имеете в виду ту сцену, когда мы застали вас в разгар страстного поцелуя с господином Делионом? — Он улыбнулся одними губами. — Да, один из нас действительно смотрелся смешно.

— Вы были так заняты ухаживанием за леди Аннери, что я не хотела вас отвлекать и нашла другого кавалера. Кстати, хотела поблагодарить вас за то, что пригласили Фрэнка на сегодняшний вечер. Очень любезно.

— Я знал, что вы будете довольны.

— Должно быть, вы решили, что не так уж плохо иметь под рукой человека, готового развлечь вашу так называемую избранницу, пока вы заняты чем-то более интересным. Я не премину воспользоваться его услугами.

Филип вздохнул с обреченным видом, пожал плечами. — Как хотите, я могу его прогнать. Кевин с радостью сбросит Фрэнка в канаву.

Дениза бросила на Кевина косой взгляд из-под длинных ресниц. Он напрягся, ожидая услышать гадость — и не ошибся. — Он и правда похож на животное — из тех, что хороши только в виде шкуры перед камином. И мне не нравится, как он на меня смотрит, — капризно добавила она.

— Грасс, отвернись, — приказал Филип.

Кевин развернулся на каблуках, сдерживая гнев. — Я пойду.

— Я не просил тебя уходить, я просил отвернуться, — с ноткой раздражения уточнил Филип, и Кевин застыл на месте, спиной к парочке.

— Ты этого не замечаешь, но он на меня постоянно таращится, — звучал голосок Денизы. — У меня от этого мурашки по коже. Пусть направит свое внимание на Лулу, может, тому оно больше придется по душе.

Кевин до боли стиснул кулаки. Едва разобрал ответную реплику сквозь яростный гул крови в висках.

— В самом деле? Не замечал, — Тон Филипа намекал, что тот не воспринимает слова невесты всерьез. А вдруг он все же ей поверит?! — Впрочем, как вам угодно, любовь моя. Слышал, Грасс? Впредь тебе запрещено смотреть на леди Денизу.

Злоба комом застряла в горле, но он сумел выдавить слова: — Очень рад.

— Жестоко с вашей стороны лишать кого-либо счастья смотреть на вас, — сказал Филип. — Я бы не отказался от этой привилегии за все сокровища мира.

— Но вы так редко ею пользуетесь! — парировала Дениза. — Идите. Вас ждут ваши поклонницы.

— А вас — ваш поклонник, не так ли?… Увидимся позже? — спросил Филип тихо. — Там, где не будет ни Грасса, ни остальных. Где я смогу вас встретить?

— Поищите, — последовал ответ, — может, найдете.

Кевин увидел, как Дениза направляется прочь, подобрав юбки и высоко подняв голову.

Филип задумчиво глядел ей вслед. — Скажи, Грасс, почему привлекательные женщины — такие язвы? Думаешь, мы сами их портим, или же дурной характер у них — от природы, которая стремится уравновесить таким образом их красоту? — Вопрос был явно риторический.

Кевин поспешил подойти к другу. — Я на Денизу не засматриваюсь!

— Да если бы и так, что тут такого? — рассеянно ответил Филип, наблюдая за возлюбленной, которая уже щебетала с подругами. — Зрелище-то приятное. Знаешь, я начинаю сожалеть, что пригласил Делиона. Возможно, я был слишком беспечен.

— Я на нее не смотрю, — настаивал Кевин. — Я не предатель и наглец, в отличие от некоторых. Хочешь, — он шагнул ниже, понизив голос до хриплого шепота, — я избавлю тебя от этой проблемы? Я узнал, где живет Делион. Подкараулить его и… -

При этой мысли кровь быстрее заструилась в жилах — даже жарко стало. А еще — не по себе, ведь ни одна его дуэль до сих пор не приводила к смерти противника. Но показывать свое волнение другу не обязательно.

Филип ответил не сразу. В черных глазах заплясал такой знакомый темный огонек. — Ты сделал бы это для меня? -

— Конечно. Да тут нет ничего сложного. Вызвал бы его и убил бы на честной дуэли. Он паршиво фехтует.

— Я тронут, — Филип снова отвернулся. — Но это немного не тот способ, каким я желал бы избавляться от соперников. В его вздохе сочетались юмор и меланхолия.

— Зачем ты вообще позвал этого Делиона? — Кевин не мог этого понять. — На кой он тебе понадобился? Что здесь, что в Академии. — Последние дни Филип не раз садился рядом с наглым выскочкой и болтал с ним в перерывах так, словно это доставляло ему удовольствие.

— Как, а порадовать мою суженую?.. И вообще, мне понравилось, как он тогда держался. А тебе нет?

Кевин поджал губы. Он едва успел обменяться с Делионом парой слов, а уже видеть его не мог.

— И потом, хотя бы что-то новенькое, — Филип раздраженно передернул плечами. — Это же ужасно — не успеваете вы раскрыть рот, а я уже знаю, что каждый из вас скажет. Делион, конечно, провинциал, зато не похож на задавак, подлиз и тупиц, из которых состоит наша Академия.

Интересно, к какой категории Картмор относил его самого. Тупиц, не иначе.

— …Достойного соперника тоже надо ценить — только с ним поймешь, чего на самом деле стоишь, — Филип замолчал и смотрел на Кевина, словно ожидая от него чего-то. — Ну, что ты молчишь, как каменный истукан?! — спросил он наконец.

Кевин велел себе набраться терпения. На друга накатило одно из тех беспокойных настроений, когда он становился особенно язвительным и мучил его немилосердно. — А что я должен сказать?

— Не знаю — что-нибудь умное, интересное, оригинальное! Удиви меня!

Кевин молчал. Сейчас он точно должен выглядеть совсем тупым… Процедил: — Ничего в голову не приходит.

— Ну, вот видишь! Тогда не спрашивай, зачем мне нужны новые собеседники. Ладно, иди гуляй, и постарайся немного развлечься, — Филип хлопнул его по плечу и направился туда, где ждали его появления, чтобы начать веселиться по-настоящему.

Кевин остался один. Он проводил Филипа взглядом, а затем начал выглядывать в толпе Фрэнка Делиона. А когда увидел его в глубине двора рядом с фонтаном, на лице Кевина Грасса впервые за долгое время появилась улыбка.

III.

Он вышел в фиолетово-синий вечер. Небо было полно звезд, воздух — шелеста шагов, шепота и девичьего смеха, тихого и все же звонкого, — нежной музыки, новой для него, от которой у Фрэнка быстрее билось сердце.

Хорошенькая девушка в голубом мимолетно улыбнулась ему, проходя мимо. Полли, стоявший в компании других кавалеров, кивнул издалека. Из учеников Академии он единственный поздоровался сегодня с Фрэнком, но того это не беспокоило нисколько. Фрэнк чувствовал себя счастливым уже потому, что оказался в этом прекрасном саду и дышит сладким летним воздухом, в котором слилась сотня будоражащих ароматов. Наверно, он мог бы гулять здесь часами, просто наблюдая, как веселятся другие, и думать о Денизе.

Он то и дело ловил себя на том, что ищет ее в цветнике юных леди, но когда девушка, наконец, появилась, то в компании Филипа и Грасса. Было странно смотреть на нее, такую близкую и такую далекую. Неужели эта гордая красавица целовала его в губы? Он слишком хорошо помнил их поцелуй, жаркий и пронзительный, и все же иногда казалось, что то был лишь сон.

Что она скажет ему при встрече? Ждет ли его еще поцелуй, или она сделает вид, что ничего не помнит? Наверху, в комнатах, она даже не смотрела в его сторону. Воображение рисовало случайное столкновение в укромном уголке сада, а потом… Не думать об этом было выше его сил.

Он отошел к фонтану, хрустальным цветком трепетавшему в мраморной чаше, подставил лицо под прохладные брызги.

Картмор пригласил меня сюда, напомнил он себе, дружеский жест. На что память услужливо напомнила, как Филип говорит в комнате для переодевания, что не возражает, когда его приятели ухаживают за Денизой. Фрэнк был не в силах это понять, но сейчас его интересовал лишь сам факт. И потом, Дениза сказала, что официально они не помолвлены…

Когда он обернулся, все, включая Денизу, уже собрались в кружок в центре двора и внимали словам Филипа. Фрэнк поспешил приблизиться. Он был настороже — ему уже приходило в голову, что Филип мог пригласить его не с лучшими намерениями и готовить какую-то подлянку. В некотором смысле, так было бы проще.

Оказалось, Картмор излагал правила игры в жмурки. Особенность заключалась в том, что юноши должны были ловить девушек, девушки — юношей, а поймав — поцеловать. Случайно изловив особу своего пола, вы выбывали из игры. Когда вас ловили во второй раз — тоже.

Грасс нарисовал на песке широкий круг, в который зашли все, кроме самого Кевина. Девушки поглядывали на Фрэнка с любопытством — еще бы, ведь он был новеньким. Взгляды соучеников, куда менее дружелюбные, смягчились после того, как Филип хлопнул Фрэнка по плечу и перекинулся с ним парой слов.

Водить первым вызвался Гидеон Берот. Было очевидно, что шелковый шарф, неплотно завязанный вокруг глаз, мешал обзору лишь отчасти, и Гидеон петлял меж играющими, преследуя Денизу с упорством, становившимся уже неприличным. Девушка и не думала даваться ему в руки, уворачиваясь от поклонника с не меньшим пылом.

Фрэнку надоело на это смотреть. Он выскочил прямо перед Беротом, и тот налетел на него с проклятьем, схватив за руку, чтобы удержаться на ногах.

Фрэнк просто не хотел, чтобы бедняга и дальше выставлял себя на посмешище, но благодарности ждать, естественно, не приходилось. Взгляд Гидеона, сорвавшего с себя повязку, был полон смертельной ненависти. Он швырнул платок Фрэнку и вышел из круга.

— Это было жестоко, — Фрэнк покосился назад и увидел Филипа. Картмор широко ухмылялся.

Настала очередь Фрэнка водить. Вскоре он изловил хорошенькую блондиночку, и с удовольствием прикоснулся к губам, пахнувшим розовым маслом.

Как и следовало предполагать, игра оказалась лишь предлогом для поцелуев. Водившие безбожно подглядывали; их жертвы давали себя поймать. Фрэнк уже чувствовал себя своим — еще только что соученики обдавали его холодом, а сейчас все они уже смеялись вместе, толкались и налетали друг на друга, будто были знакомы лет сто.

Дениза вскоре вышла из игры — ее многие были не прочь поймать. Фрэнк почувствовал болезненный укол при виде поцелуя, которым она наградила зардевшегося юношу с лицом, испрещенным веснушками. Ему было неприятно даже тогда, когда Дениза поймала другую девушку, и, прежде чем выйти из круга, поцеловала ее в рот под жадными взглядами молодых людей. А ведь он понимал, что для нее это то же самое, что чмокнуть сестру. Или нет?.. Губы девушек слились надолго. А еще неприятнее была мысль, что она делает это, чтобы поддразнить Филипа, и что его самого поцеловала с той же целью — и только.

Ты был предупрежден с самого начала, напомнил он себе жестко. Человек, ухаживающий за предметом воздыханий другого, не имеет права жаловаться на последствия.

Эта мысль слегка испортила ему настроение, и он дал себя изловить девице с блестящими черными глазками и почти мальчишеской стрижкой, едва прикрывавшей круглые щеки. Девица притянула его к себе, впилась губами в губы, и Фрэнк почувствовал во рту ее язык. Кто-то присвистнул.

Когда его отпустили на свободу, он заморгал, слегка растерянно, и сделал глубокий вздох, восстанавливая дыхание. Круглощекая девица насмешливо улыбалась, глядя на него. Да уж, она умела целоваться!

Выбыв из игры таким приятным образом, Фрэнк отошел в сторонку, довольный, и начал наблюдать за остальными.

Круглощекая девица выбрала водой Филипа, передав ему эстафету поцелуем. Филип поймал девушку, по чести сказать, довольно невзрачную — во время игры она держалась в сторонке, и залилась краской еще до того, как Филип ее поцеловал. Эта леди, в свою очередь, скромно поймала другую, миленькую шатенку. А та налетела на молодого человека с копной рыжих волос, и, похоже, случайно: оказавшись лицом к лицу, они уставились друг на друга в смущении, как будто неуверенные, что делать дальше. Робко поцеловались — и замерли в поцелуе, который продлился немного дольше, чем другие.

Когда их губы, наконец, разомкнулись, молодые люди обменялись такими взглядами, словно увидели друг друга впервые, и разбежались в стороны под одобрительные аплодисменты окружающих.

— Надо сделать так, чтобы эти двое остались наедине, — прозвучал за плечом голос Денизы.

Он подавил желание обернуться. Губы сами собой сложились в улыбку. — Думаю, коли им суждено найти друг друга, это произойдет.

— Не люблю оставлять такие вещи на волю случая. Видите ту башенку на холме? Когда все разойдутся по саду, вы сможете найти меня по дороге к ней, в Драконовом гроте.

Фрэнку показалось — его ноги отрываются от земли. Он глубоко втянул летний воздух, наполнивший легкие, с шумом выдохнул. Покосился на Денизу, охватив взглядом ее талию, маленькую ручку, сжимавшую веер, соблазнительно-скромный вырез. Неужели он сможет провести кончиками пальцев по этой смуглой коже? Заглянуть ей в лицо храбрости не хватило — казалось, она тут же прочтет все его тайные мысли.

— Я только боюсь, что могу заблудиться… Я ведь здесь впервые.

— Что ж, — последовал безжалостный ответ. — Заблудитесь, значит, не суждено.

Фрэнк вонзил ногти в ладони, и поклялся себе, что найдет этот грот во что бы то ни стало.

По другую сторону круга он заметил Кевина Грасса, не принимавшего участия в общем веселии. Грасс так неуместно смотрелся рядом с жизнерадостными сверстниками — недвижный, с холодными глазами убийцы, нацеленными прямо на Фрэнка, что на миг ему даже стало не по себе.

Но зашуршал песок, край платья Денизы задел ногу, и все сторонние мысли разлетелись, как ночные мотыльки. — Терпеть его не могу, — с чувством произнесла девушка, проследив за его взглядом.

— Грасс, кажется, немного грубоват, — заметил Фрэнк. Он еще помнил удар в лицо, полученный от молодого человека с волчьим взглядом на первом столичном балу.

— Никому он здесь не по душе, кроме Филипа.

Наверное, потому, что выбивается из блестящей компании, подумал Фрэнк. Совсем как я.

— И все равно они будто слепые, — продолжила девушка. — Неужели они не видят…

— Чего?

Дениза замялась. — Не знаю, — сказала она наконец. — Но разве вам не стало бы не по себе, встреть вы такого типа в темном проулке?

— Сейчас я могу думать только о встрече с вами.

Дениза усмехнулась вполне снисходительно — несомненно, привыкла к тому, что молодые люди глупеют в ее присутствии.

На улицу спустились музыканты, три скрипача из оркестра, что играл на дне рождения. Забыв о жмурках, молодые люди начали разбиваться на пары.

Фрэнку не хотелось нарушать их тет-а-тет, и Дениза словно прочла его мысли. Вместо того, чтобы присоединиться к танцующим во дворике, она свернула на дорожку, ведущую туда, где темнели причудливые формы выстриженных кустов. Обернулась, призывая следовать за собой. Всего лишь взгляд через плечо, но по его спине пробежали приятные мурашки.

Они прохаживались меж роз, вдыхая тяжелый сладкий запах. Днем Фрэнк заметил, что цветы на кустах — желтые и черные, почти что эмблема Картморов — золотые и черные розы, а бордюр вокруг кустов — из мускари, фиолетовых, как фон их герба. Сейчас лунный свет приглушил все краски, сделал черные розы почти невидимыми.

Платье Денизы в этом призрачном сиянии отливало не золотом, а серебром. Фрэнк шел чуть сзади, и имел возможность любоваться овалом щеки, изящной линией шеи и плеча, маленьким ушком, в котором, словно крошечная луна, блестела круглая жемчужина.

При мысли о том, что он может остаться с нею наедине, охватывал легкий трепет. Его опыт общения с женщинами — немногочисленный, впрочем, — здесь не поможет. Фрэнк мимолетом вспомнил фермерских дочек, с которыми приводилось целоваться, и жен фермеров, веселых, простодушных созданий, приобщивших его и его приятелей к радостям плоти.

Но разве было что-то общее между ними и этой девушкой, молодой леди, такой хрупкой и загадочной, коварной — и немного печальной?

К кустам подлетела стайка бледных огней. Бабочки-звездянки! Они порхали вокруг цветов, мерцая зеленоватым светом. Это было так красиво, что Фрэнк остановился и благоговейно молчал, любуясь. Радость, источник которой находился совсем рядом, переполняла грудь.

Он почувствовал острое желание коснуться Денизы, и уже собрался взять ее за руку. Но даже здесь, за ними следили. Из-за куста неподалеку выглянул Гидеон Берот и начал делать вид, что нюхает розы.

— Знаете, кого в столице называют мотыльками? — спросила девушка, выводя его из задумчивости.

Фрэнк мотнул головой.

Дениза хихикнула. — Таких, как приятели Бэзила.

— Они, кажется, довольно необычные молодые люди, — осторожно заметил Фрэнк, которого причудливый вид троицы привел в недоумение.

— Но не такие необычные, как сам Бэзил, поверьте. А вы, господин Делион? Что вы за человек?

Ох уж эта лукавая улыбка!

— Боюсь, что самый заурядный. Мне пока не представилась возможность отличиться.

— Чем же вы хотите отличиться?

— Думаю, в моем возрасте каждый дворянин мечтает о свершении подвигов.

— Чтобы мужчины завидовали, а девушки любили? — теперь она откровенно дразнила его.

— Мне хватило бы лишь одной, — вырвалось у него.

Дениза бросила ему такой взгляд, что Фрэнк на миг перестал дышать. Но тут же отвернулась, и принялась бездумно обрывать листочки c веток. Тень пробежала по ее лицу.

Когда-то, когда он был маленьким и глупым, Фрэнка занимала дурацкая фантазия: он совершает что-то невероятное, чудо отваги и мужества, и его неведомый отец, прослышав о подвиге сына, находит их с матерью, просит прощения, и публично признает свое отцовство.

Полная чушь, конечно. Теперь он мог вообразить причину подостойнее.

— Ну и разумеется, мне хотелось бы, чтобы моя мать гордилась мной.

На этот раз голос Денизы прозвучал мягче. — Я уверена, что она гордится.

— Я вам должен казаться ужасно наивным, — вздохнул он.

— Да. И все же вы меня не бесите. А ведь я ужасное, злобное создание, господин Делион.

— Наверно, все красавицы таковы.

— Вы находите меня красивой?

Он не мог не рассмеяться. Такого детского кокетства он не ожидал.

— Хорошенький ответ, — надула губы Дениза.

— Отличный ответ. Вы знаете, какой я вас нахожу.

Она не удержалась от улыбки.

— Да, пожалуй, знаю. Вы тоже достаточно милы, господин Делион.

Его щеки вдруг вспыхнули, и он тоже увлекся изучением розового куста. Потянулся к цветку — и отдернул ужаленную руку.

— Уколись? Так вам и надо. Больно? -

— Адски, — подтвердил он с серьезным лицом.

Она взяла его за запястье, чтобы изучить ранку, и он почувствовал тепло ее руки. Их глаза встретились. На уколотом пальце выступила капля крови, и Дениза слизнула ее горячим влажным язычком.

Он шагнул к ней, забыв обо всем, но в этот миг раздался громкий треск. Это Берот так яростно дернул ветвь, что кусты зашатались с отчаянным шелестом.

Десятки бабочек вспорхнули в ночное небо, а Дениза отпустила его руку.

Гидеон выругался вполголоса. Наверно, тоже укололся — Фрэнк надеялся, что больно.

Большая бабочка, размером с ладонь, опустилась на платье Денизы и тут же полетела дальше. — О, какая красавица! — Дениза сложила ладони в жесте восхищения. — Поймайте ее для меня!

Фрэнку очень хотелось сделать ей приятное, но… — Надеюсь, вы простите меня, но не хочется убивать ее без нужды.

Это было глупо, и все же в том, чтобы прихлопнуть бабочку, он находил что-то глубоко отвратительное. К ним подскочил Гидеон, который, несомненно, весьма внимательно прислушивался к их разговору.

— Я сделаю это, Дениза! — и он устремился в погоню за блуждающим огоньком.

— Вы и охотиться не любите? — спросила Дениза.

— Не особенно, — признался Фрэнк. Иногда приходилось сбивать уток или куропаток к столу, но застрелить, скажем, оленя у него так и не поднялась рука.

— Как же вы собираетесь сражаться на войне и покрыть себя славой, господин Делион? — поддразнила она.

Он не испытывал желания уверять ее в своей отваге, пока она не проверена на деле. — Посмотрим, — он пожал плечами и улыбнулся.

— А я, признаюсь, совсем не прочь поймать что-то красивое, насадить на иголку и добавить в свою коллекцию.

Фрэнк покачал головой. — Я в этом и не сомневался.

К ним подбежал Гидеон, запыхавшийся, но гордый. — Это для вас, Дениза. Увы, она немного помялась, — он протянул девушке ладонь, на которой лежала бабочка со смятыми крылышками. Она почти не светилась. — Пришлось сбить ее рукоятью меча, иначе было не достать.

— Благодарю, вы очень галантны, — пробормотала Дениза, брезгливо наморщив носик. — А теперь уберите эту гадость, пожалуйста.

Берот выбросил бабочку в кусты. — Я надеялся… надеялся, что в качестве награды вы окажете мне честь станцевать со мной.

Дениза беспомощно взглянула на Фрэнка. — Что ж… Да, конечно. И позволила Гидеону увлечь ее за собой.

Черт бы его подрал! Фрэнк последовал за ними, обозленный на себя за то, что не придумал, как помешать ему.

Впрочем, Берот недолго наслаждался обществом Денизы. Произошел обмен партнерами, и девушку перехватил Филип. Они гармонично смотрелись вместе — стройные, темноволосые, грациозные, оба — отличные танцоры. Музыканты наигрывали какую-то андаргийскую мелодию, медленную и чувственную, и в каждом движении пары ощущалась сдержанная страсть. Фрэнк снова почувствовал укол в сердце — боль, несомненно, заслуженную.

После танцев Филип предложил устроить игру в прятки. Леди будут прятаться, а кавалеры — искать их, чтобы потом вместе отправиться на поиски остальных спрятавшихся.

Небо уже почернело, но огромная луна низко висела над деревьями, заливая сад холодным, но ярким светом. Можно было не опасаться, что девушки заплутают во мраке.

Чтобы дать им время спрятаться, молодые люди вернулись в холл. По лицам кавалеров, сияющим или разочарованным, можно было сразу догадаться, кто из них получил подсказку, где искать, а кто — нет. Они начали болтать между собой, и Фрэнк, как новенький, скоро почувствовал себя в центре внимания.

— Господин Делион, вы ведь родственник Делионов из Халейна? — обратился к Фрэнку высокий блондин из компании Филипа. Его длинное лицо было знакомо Фрэнку еще по тому знаменательному вечеру, когда он получил поцелуй от Денизы и удар в челюсть — от Кевина Грасса.

Он кивнул, внутренне напрягшись.

— Наши семьи иногда обмениваются визитами. Странно, что они никогда вас не упоминали… — Ухмыляясь, блондин смотрел на Фрэнка как кошка на раненую канарейку.

— Мы — родня, но мы не общаемся, — ответил Фрэнк холодно.

Небрежной походкой к ним приблизился Филип. — Вам повезло. Что может быть хуже дальних родственников? Вы не хотите их видеть, а их тошнит от вас, и все равно вы обречены до конца жизни наносить друг другу визиты. А коли они любезно избавят вас от этой необходимости, вам придется носить траур. Кстати, вы любите лошадей, господин Делион?

Фрэнк кивнул, благодарный, что Филип избавил его от этого разговора. — Разве можно их не любить?

Филип ткнул большим пальцем через плечо. — Мы поспорили — мой друг господин Грасс считает, что это глупые и трусливые создания. По-моему, он просто злится, что у лошадей нет на спине выемки в форме его зада, чтобы он мог не трястись на них, как мешок с пшеницей.

Гидеон Берот, стоявший неподалеку, решил встрять в их беседу. — Чтобы держаться в седле, как подобает благородному человеку, необходимо много ездить верхом, — сказал он наставительно, — а для этого нужно держать собственную конюшню.

— Это извиняет неудачи Кевина, — согласился Филип, — но ведь Карл — тоже не лучший наездник. А между тем, он не только держит неплохих коней, но и даже в лице его есть нечто лошадиное.

Фрэнк прикусил губу, чтобы не прыснуть со смеху. Это была полная бессмыслица, но Филип говорил так серьезно!

Физиономия блондина, и без того длинная, вытянулась еще больше. В ней и правда есть что-то от лошадиной морды, подумал Фрэнк.

На Филипа Карл напасть не посмел, зато Фрэнк был удобной мишенью. — Каким бы ни было мое лицо, я унаследовал его от моего отца по крови и по имени, а он унаследовал его от своего деда, и от Мелеаров, живших до него, и в этом никто не посмеет усомниться.

— Есть случаи, когда чрезмерная приверженность традициям становится пагубной, — важно заметил Филип. — Но не обижайтесь, милый Карл. Не всем же быть красавцами. У вас много других достоинств. Я всегда говорю, что когда вы стоите отвернувшись и молчите, приятнее вас человека не найти.

Ноздри длиннолицего Мелеара раздувались, как у боевого коня. — Мне кажется, вы хотите задеть меня!

— Ну что вы! — удивился Филип. — Вы же знаете, что я расположен к вам настолько, насколько это вообще возможно. И одарил приятеля безмятежной улыбкой.

Двусмысленный комплимент, но блондину пришлось удовольствоваться этим.

Отправляться на поиски молодые люди должны были по очереди, и когда время ожидания подошло к концу, Филип предложил Фрэнку выйти первым. Любезность даже чрезмерная, но Фрэнк воспользовался ею. Ему не терпелось оказаться на свежем воздухе, подальше от мерзкого Мелеара с его намеками, от Берота с его ревностью, а главное — подальше от Филипа. Чем большую симпатию он у него вызывал, тем большим негодяем Фрэнк себя чувствовал.

Угрызения совести не помешали ему, выйдя на крыльцо, первым делом найти глазами стройный силуэт башенки. Сад ярусами взбегал по холму, и на одном из них, высоко, чернела она.

Фрэнк слетел вниз, перепрыгивая через ступени. Обезлюдевший сад ждал его: белые статуи, огромная луна, фигурные кусты, кипарисы на заднем плане — идеальная декорация для пьесы о тайных влюбленных.

Ни музыки, ни женского смеха, — только громкий звон цикад. Целый сад — для них двоих…

Башенка притягивала его к себе неудержимо — ноги сами шли вперед по аллее, убегавшей вперед и влево. Он надеялся, что она выведет его, куда нужно.

Песок, шуршавший под сапогами, был сродни зыбучим пескам. Он понятия не имел, что его ждет впереди, и от этого на душе было тревожно — и сладко. Фрэнк сам не мог бы сказать, что пугало больше — то, что он может не найти Денизу, или то, что будет, если найдет.

Да где же этот проклятый грот?

Он почти потерял надежду, когда рядом прозвучал шорох. А затем тонкая рука поймала его за рукав и потянула внутрь небольшой пещеры, в укромную темноту, смягчаемую лишь слабой струей лунного света.

— Здесь нам будет удобнее говорить.

Он видел только светлое пятно ее платья, влажный блеск глаз, отражавших лунные лучи, белизну белков. Его воображение дорисовывало все остальное.

— Вы меня поймали, — сказал Фрэнк тихо. — Я думал, должно быть наоборот. — Главное, мы нашли друг друга.

Он был абсолютно согласен с этим. В наступившей тишине, он прислушивался к ее дыханию, немного взволнованному, как ему показалось, и представлял, как вздымается ее грудь.

Насчитав три вздоха, он уже собрался взять ее за руку, когда Дениза заговорила. — Мне жаль, что все так получилось в прошлый раз.

Фрэнк понимал, когда женщина начинает просить прощения, это значит, что твои перспективы не блестящи. — Мне не нужны извинения, леди Дениза. Я был рад провести с вами столько времени, сколько вы смогли уделить мне.

— Надеюсь, у вас не было из-за меня неприятностей. Филип может…

— Защита мне тоже не нужна, — он смягчил свои слова улыбкой.

Еще два вздоха.

— Что же вам нужно? — лукаво спросила наконец Дениза, и он увидел в полумраке трепет белого веера, манившего его поближе. — Раз я вас поймала, то, получается, должна вам поцелуй… Скромный и невинный, разумеется.

Бедная Дениза, конечно, думает, что он полный растяпа!

— Совсем невинный, — согласился Фрэнк, подступая к ней вплотную, снова вдыхая уже знакомый аромат, горьковатый и пьяный. Дениза привстала на цыпочки. Огромные черные глаза заполнили весь мир, и кровь застучала в висках….

— Попались! — Резкий хрипловатый голос разбил очарование, грубо вторгшись в тишину грота. Вдруг стало совсем темно.

— Не обязательно вопить об этом на весь сад! — прошипела Дениза, поворачиваясь к проходу.

Широкоплечая фигура, заслонившая им свет, казалась сейчас огромной. Немного гротескной, словно лишенной головы. Потом Фрэнк понял, что Грасс заглядывает внутрь, нагнувшись. Один ли он?! вот что важнее всего.

— Вы нас напугали, — холодно заметил Фрэнк.

— Вот и отлично. А теперь пойдем вместе за остальными.

— Уходите, Грасс, Фрэнк уже нашел меня, — раздраженно откликнулась Дениза. — Поищите в другом месте.

— Я уже отыскал всех, кого хотел.

В черном силуэте, преграждавшем им путь, и впрямь было что-то угрожающее. Фрэнк невольно шагнул вперед, чтобы оказаться между ним и Денизой. — Мы выходим из игры.

— Это против правил. Из игры не выходят, только проигрывают. Я вас нашел, вы — моя добыча.

— Распоряжайтесь теми, кто вам ровня! — огрызнулась девушка, разозленная не на шутку, и Фрэнк успокаивающе коснулся ее плеча.

— Когда леди просит оставить ее в покое… — Он тронул рукоять меча. Не хотелось, конечно, чтобы дошло до драки, только не на глазах у дамы…

Грасс его будто не слышал. — Разве вы не хотите найти Филипа? Я, кажется, знаю, где он прячется. И с кем.

Дениза еще не двинулась с места, но Фрэнк уже почувствовал, как она вдруг отдалилась.

— Что ж, — теперь ее голос звучал нарочито спокойно. — Как вам угодно. Поищем.

Они двинулись на поиски Филипа по темной аллее, потерявшей вдруг значительную долю своего очарования.

Грасс шел немного впереди. Дениза отставала от провожатого лишь на полшага, несмотря на мешавшие ей пышные юбки. А Фрэнк плелся рядом с нею, испытывая досаду и разочарование, достойные мальчишки, которому не досталось пирожного. Он чувствовал себя третьим лишним, да и был им, но оставлять Денизу наедине с Грассом не собирался.

Кевин привел их к берсо, достаточно ажурному, чтобы разглядеть внутри два силуэта, темный и светлый. Грасс ухватился за одну из опор и тряхнул все сооружение, будто вытрясая насекомых из балдахина.

Зашуршали шаги, и из заросшей плющом арки показался молодой человек без плаща и шляпы — Филип. — Какого!.. — начал он, и запнулся, увидев Денизу. Его темный дублет был расстегнут, открывая белизну рубашки. — А, это вы, Дениза…

Фрэнк едва различал черты лица, скрытого тенью и упавшими вперед локонами, но ему показалось, что Картмор впервые предстал перед ним смущенным.

— Вы ведь хотели меня видеть. Хотя я, кажется, не вовремя, — голос девушки сочился презрением. — Прошу меня простить.

— Я так понял, что вы будете слишком заняты, чтобы уделить мне время, — оправившись от смущения, Филип стал не менее язвительным. — Польщен, что вы вспомнили обо мне, когда вы в такой прекрасной компании, — Он мотнул подбородком в сторону Фрэнка.

— Не хотите представить нас вашей? — Дениза сделала шаг к беседке. — Я войду? Там хватит места для троих.

Фрэнк видел, как напряглась ее спина, сжались кулачки. Присутствовать при чужой ссоре было очень неудобно, но бросить ее в такой момент он не мог. Как хотелось взять ее под руку и увезти подальше от этого унижения! И все же он не чувствовал себя вправе на подобную фамильярность.

Филип, казалось, замешкался, все так же прикрывая собой проход. Рука дернулась к застежкам дублета, и упала вниз.

Зашуршали листья, и за его плечом показалась женская головка. Филип нерешительно отодвинулся, пропуская девушку вперед.

Фрэнк узнал эти светлые волосы и губы, к которым сегодня прикасался.

— Иветта, — пустым голосом произнесла Дениза. — Какая встреча.

— О, Дениза, как удачно, — с неестественной веселостью отозвалась девица, разглаживая юбку. — Мы как раз говорили о вас!.. Понимаете, Филип хотел сделать вам сюрприз, и…

— Он удался! — выкрикнула Дениза, подобрала подол платья и исчезла среди кустов. Только теперь Фрэнк заметил там узкий проход.

Филип набросился на Грасса. — Неужели не мог как-то задержать ее?

— Я пытался, но она вбила себе в голову, что должна тебя найти, — Кевин врал с легкостью, какую было сложно предположить в таком молчуне.

— От тебя никакого толку!

Фрэнк предоставил им ругаться, а сам устремился в погоню за серебряной вспышкой платья. Ветви хлестали его по лицу.

Сперва он думал, что догнать Денизу не составит труда — ведь ей приходилось бежать в длинных юбках — но дорожки вились, переплетались, и после очередного поворота девушка вдруг исчезла из виду, словно растворившись в ночи.

Фрэнк шел и крутил головой — ничего, только игра тьмы и лунного света. Найти ее во что бы то ни стало… Это казалось необыкновенно важным.

Он замер, прислушиваясь. Сюда уже не доносились голоса Филипа и Кевина, только чей-то далекий смех — и шелест откуда-то справа. Фрэнк слепо рванулся в толщу кустов, царапаясь и цепляясь одеждой за ветви, пока не нашел прореху в живой стене. За нею открывалась залитая луной полянка, по которой удалялась она.

Он окликнул ее, почти робко — в этом серебряном царстве было не место громким звукам.

Дениза продолжала идти.

Когда он подбежал к ней поближе, девушка вдруг обернулась навстречу. Ее губы прижались к его губам, мягкие, ищущие.

Они были одни, его голова кружилась от запаха ее духов, луна смотрела с небес… и все же что-то было не так.

Он положил руки ей на плечи, мягко отстранил. — Дениза, вы уверены, что…

— Не думала, что вы будете задавать вопросы! — Слова кололи злой усмешкой. — Вы мужчина, или робкая дева?

Еще один горячий поцелуй. Все, на что он оказался способен на сей раз, это прошептать, когда удалось глотнуть воздуха: — Дениза, нет.

Она отшатнулась, словно он ее ударил. Презрение, гнев, стыд, — было так больно прочесть их на ее лице.

— Уходите, — Она отвернулась.

— Нет.

— Я хочу быть одна.

Он видел только ее спину, дрожавшую, словно от рыданий. Ну почему у него нет права обнять ее и прижать к себе?!.. И где тот, чей долг был защищать и утешать Денизу? Все его муки совести сгорели в пламени возмущения.

— Тогда я просто постою неподалеку, хорошо?

Не ответив, она устремилась дальше. Фрэнк следовал, отставая на несколько шагов, готовый идти за нею столько, сколько понадобится.

Вскоре девушка остановилась, топнула ножкой. — Что вам от меня нужно?!

— Я же говорю — быть рядом с вами.

Она снова смотрела прямо на него, гневно, испытующе. Так, точно ему вот-вот достанется пощечина, предназначавшаяся Филипу. Потом отвела взгляд.

— Вы должны думать, что у меня нет гордости, что я просто тряпка, — В сдавленном голосе не было слез.

— Я никогда так не подумаю. Какой же он дурак! Надо было поцеловать ее, как она хотела, обнять и не отпускать.

— Но ведь это правда, — она снова усмехнулась, с горечью. — Вы имеете полное право презирать меня так, как я себя презираю.

Он шагнул к ней, охваченный порывом, который не мог сдержать. Приподнял опущенную голову за подбородок, осторожно коснулся руки. — Вас невозможно презирать. Как может быть, что такая прекрасная девушка к себе столь жестока? Никто не стоит ваших слез, даже лучший мужчина на свете.

Мгновение ему казалось, что они снова сольются в поцелуе, но Дениза вывернулась и отступила. Слава Богам, она, кажется, успокоилась, дрожь прошла. Только кривая, невеселая усмешка не уходила с лица.

— Ну что ж, господин Делион, коли вы не хотите оставить меня зализывать раны в одиночестве, пойдемте поговорим в каком-нибудь тихом месте. Не волнуйтесь, ваша честь со мною будет в безопасности — я не буду больше покушаться на вас — мы просто побеседуем.

Это было так несправедливо, что у Фрэнка даже слов не нашлось. Не в первый раз ему подумалось, что благородство ценится столь высоко потому, что не находит награды в этом мире.

Ну что ж, главное — они вместе.

— Пойдемте, — она взяла его за руку и повела за собой.

IV.

Кевин шел по темному лабиринту, бесконечному переплетению дорожек и лазеек, разделенных аккуратно подстриженными кустами тиса. Он понятия не имел, куда забрел, — не то, чтобы это имело значение. Луна заливала верхушки живых стен призрачным светом, но ниже они казались черными, а впереди клубился угольный мрак. Кончики ветвей дергали его за одежду, как дети-попрошайки.

Людей он не видел уже давно, но в воздухе вокруг летали обрывки слов и отзвуки смеха. И чудилось, это сам сад подшучивает и смеется над ним.

Тебе здесь не место, сказал он себе в сотый уже раз. С другой стороны, там, где ему было самое место, Кевин тоже не рвался оказаться.

От липкой жары он задыхался. Или виной тому была ярость?

Что-нибудь интересное и оригинальное ему подавай. Может, еще сплясать? Твоя невеста — потаскуха, а ты — дурак, что связался с нею. Достаточно оригинально? Иногда ему ничего так не хотелось, как смазать Филипу по лицу, сбить с губ эту высокомерную полуулыбку. Он никогда не позволил бы себе так говорить с Гидеоном Беротом, сыном Высокого Лорда Берота, с болваном Полом Клависом, даже с мерзким Карлом, из Древнего рода Мелеаров.

Разумеется, такой поступок был бы концом всех его надежд. А он не для того последние три года изображал верного сторожевого пса Картморов.

Убегая от своей злости, он несся, не разбирая дороги, пока не налетел на выплывшие из темноты колкие ветви. Оглядевшись, понял, что оказался в тупике. Проклятый лабиринт. Это место было полно ловушек, обмана, и издевки.

Веселый смех…

Он потянул из ножен свой меч-полуторник, шелест стали по коже — приятный контраст с другими звуками ночи. На лезвии остались зарубки после недавней игры со Сворой, и его надо было бы наточить. Ничего, сгодится, чтобы прорубить себе путь напрямик сквозь кусты.

Конечно, это было бы безумием, поэтому Кевин убрал свой верный бастард, развернулся, и пошел назад.

Поворот, еще поворот… У выхода, в тени кустов целовались двое. Они не удостоили Кевина ни малейшего внимания, даже когда он прошел совсем вблизи. Девушка обвила руками шею юноши, тот прижимал ее к себе за тонкую талию, вторая рука была скрыта под ее юбками. Лиц Кевин не разглядел, и в первый миг даже подумал, что это Дениза с Фрэнком.

Что ж, этой задаваке и наглецу Делиону он веселье-то попортил, во всяком случае. Воспоминание вызвало у него ухмылку.

Он уже завернул за угол, когда сзади долетел приглушенный стон, полный наслаждения.

В поисках прохлады Кевин направился наверх, к большим фонтанам. Стройные деревья переплетали ветви у него над головой, белели статуи на постаментах — принцессы Сюляпарре, жены и дочери принцев. Возможно, столетия назад они тоже предавались блуду в этом самом саду, — странная мысль.

Как душно! Рубашка липла к спине под дублетом, из-под мышек уже несло потом — едкий, звериный запах, который не под силу заглушить никаким мешочкам с ароматными травами. Остальные ведь воняют не меньше, даже леди "благоухают" под своими шелковыми платьицами, рюшечками и лентами. Но это мешало им наслаждаться жизнью не более, чем диким зверям.

Его дважды обозвали животным сегодня, но другим это прозвище подходило куда лучше. Умники и болваны, мечтатели и распутники, шлюхи и девственницы, все эти юнцы и девицы знали что-то, чего не знал он, понимали друг друга без слов — будто говорили на недоступном ему языке жестов, взглядов и запахов, которому он не смог бы научиться, даже если бы захотел.

Даже не будь все это так мерзко…

На шестнадцатый день рождения Филип подарил ему ночь с дорогой и опытной шлюхой. Но там все было понятно, четко и ясно, плата и услуга, способ снять напряжение, которое, как наказание Божье, преследует любого мужчину. Никаких путанных, лживых игр без правил…

Он так и не понял, кстати, от чего теряли голову и стыд другие люди, — схватка на мечах давала куда большую остроту ощущения. Возможно, Филип так любил это дело потому, что для него это была разновидность охоты? А может даже быть, что особую сладость он находил в измене.

…Ночь жила своей жизнью — слева под кронами деревьев промелькнула очередная парочка — один из длинноволосых приятелей Бэзила пробежал за руку с каким-то юнцом…

Подарок тот был весьма в духе Филипа, для которого без шлюх, дорогих ли, бесплатных ли, и жизнь была не в жизнь. Что ж, сказал себе Кевин, Филип — то, что он есть. Это тоже было проявлением заботы, как тот ее понимал. "Коли ждать, пока ты сам расшевелишься, ты, не дай Боги, еще умрешь девственником. А что может быть глупее?"

Именно с Кевином Филип был самим собой, а не с Полли или Гидеоном, которых знал с детства. Не играл, не прятался за вечной улыбкой. Кевин знал человека за маской — а это значило видеть и хорошее, и дурное. Что ж, он и сам не светлый ангел. "Мой лучший друг", так Филип представил его Леди Анейре.

В конце концов, напомнил себе Кевин, он не просто так терпит его подколы и приступы дурного настроения. Осталось недолго до конца обучения в Академии, а потом Филип достанет ему офицерскую должность, и они будут сражаться плечом к плечу, сын отставного капрала-пьянчуги и наследник Лорда-Защитника. Не так плохо для нищего, которого допустили в Академию в порядке благотворительности, только ради славного имени его матери.

Да, он ведет себя разумно.

Хруст сапог по песку… Кто-то спускался по аллее ему навстречу. Кевин, не задумываясь, свернул на боковую дорожку.

Скоро в лицо ему дыхнуло кислой вонью. То ли ветер с улицы, то ли откуда-то поближе. Видно, таким, как он, от мерзости далеко не убежать. На звук его шагов из укромного уголка в кустах кто-то выскочил. Рука Кевина дернулась к кинжалу — естественная реакция, выработанная годами жизни в столице, — но тут же опустилась. Всего лишь очередная потаскушка в шелках.

Девица ожидала встретить другого, и игривая улыбка умерла на ее губах. Это была вертлявая остроносая леди Сесилия Пардл. Видно, она увидала что-то на его лице, потому что, приглядевшись, испуганно отшатнулась назад.

— Я вас нашел, — его голос прозвучал сипло и невыразительно, а слова, должно быть, успокоили девушку, потому что она снова улыбнулась, и заговорщицким шепотом предложила: — Окажите мне услугу. Давайте сделаем вид, что вы меня не находили. Я кое-кого жду…

Неужто она не чувствует, что аромат цветов здесь мешается с запахом нужника?

— Но я вас нашел, — отрезал Кевин. — Идите искать остальных. А я тут пока нужду справлю.

Леди Сесилия вздернула свой острый нос, подобрала юбки, и возмущенно унеслась прочь. Кевину же и впрямь надо было помочиться, что он и проделал с наслаждением.

Потом пошел дальше. Поворот, еще поворот… Плеск воды доносился отовсюду, но этот грохот было ни с чем не спутать.

Он прошел под живой аркой, и оказался перед самым грандиозным из фонтанов дворцового парка.

Белоснежные струи вырывались из пасти чудовища, бившего хвостом на каменистом обрыве, и с ревом обрушивались с высоты в большой водоем. К водопаду можно было подойти по камням, выступавшим из воды, а если знать одну хитрость, то и попасть в скрывавшийся за завесой грот, почти не промокнув. Кевин не раз пробирался туда под руководством Филипа, и дальше, — в систему подземных ходов, соединявшую несколько парковых сооружений с дворцом. Один из них вел наружу, в город, — его давно закрыли решеткой, но Кевин, поднапрягшись, смог как-то раз слегка раздвинуть стальные прутья. Было бы интересно пробраться сюда с железным ломом и разузнать, куда выводят подземные туннели. Тогда он смог бы попасть в сад, минуя ворота и стражу, и поразить Филипа. Он же хотел от него сюрпризов?..

В центре фонтана блевал водой дракон, скаля хищные зубы и расправляя перед полетом огромные крылья. Змеиные изгибы нижней части тела лишь угадывались под поверхностью.

Кевин присел на каменный бортик, наслаждаясь свежестью, поднимавшейся от водоема. Не так давно они сидели здесь с Филипом, ели булочки, украденные с дворцовой кухни, и кормили золотых рыбок. Тогда был солнечный полдень, и чешуя нарядной стайки переливалась всеми цветами радуги. Сейчас белесые тельца мелькали в темной воде словно призраки в ночи. Кевин опустил ладонь в прохладную глубину и ощутил скользкое прикосновение.

Как же он устал, как после тренировки. Может, все же уйти? Филипу это не понравится, но какова вероятность, что он заметит? Пусть развлекается, а ему хватит болтаться здесь, как унылому привидению. Другое дело, если бы по парку не шныряли охваченные похотью юнцы. Тогда можно было бы бесконечно гулять здесь во мраке, представляя, что кроме тебя на свете никого больше не осталось. Пытаться разгадать тайны древних, разбивших парк по какой-то сакральной системе Ведающих. Пройти по определенному маршруту, как предписывал ритуал, совершить последовательность действий…

Из кустов неподалеку донесся треск. Очередная распутная парочка.

— Я вас нашел! — рявкнул Кевин. — Идите в другое место! — Где-нибудь можно найти от них спасение?!

Треск продолжался, и он подошел поближе, готовый испортить любодеям настроение.

В черной глубине высоких зарослей билось что-то светлое, похожее на огромного мотылька — леди во вроде как сероватом пышном платье. Кусты обступили ее так близко, что было непонятно, как она вообще туда залезла.

— Отлично спрятались, поздравляю, — усмехнулся он.

— Да я и не прячусь вовсе! — Леди беспомощно расталкивала ветви руками. — Я просто хотела залезть подальше, чтобы никого больше ненароком не найти. Люди так расстраиваются, когда их находит не тот, кого они ждали, или когда сами находят кого-то не того… Так смотрят на тебя!.. Но я рада, что вы меня заметили, боюсь, что я застряла.

В этом не было никаких сомнений.

Кевин продрался к ней, не обращая внимания на колючие веточки, царапавшие лицо. Он обрубил мечом пару веток побольше, и раздвигал перед девушкой кусты, чтобы могла пройти.

Наконец, леди оказалась на свободе, и принялась отряхивать платье. Это оказалась Гвенуар Эккер, то есть и не леди вовсе, на самом-то деле. Кевин плохо знал подружек Денизы, но эта была ему менее неприятна, чем остальные. Не так много о себе воображала, — может, потому что некрасивая. И хотя бы знала, кто такой Морис Ализан.

Гвенуар оставила в покое платье и смущенно посмотрела на него. — У вас тут тоже, наверно, встреча? Я сейчас уйду.

Если бы я хотел разыскивать шлюх, пошел бы в порт и на Блядскую улицу, они там стоят рядами.

— Нет у меня никаких встреч, — огрызнулся Кевин. — Здесь нет никого, с кем мне хотелось бы встретиться.

— Я тоже люблю гулять одна, — Она застенчиво улыбнулась. — Мне нравится смотреть на звезды.

А мне-то что за дело? — У вас листья на голове, — заметил он. — Ой! — Она вытянула из прически веточку, и на лоб упала темная кудрявая прядь.

Волосы у нее красивые, подумал Кевин. Целая копна.

Смотреть, как она беспомощно ощупывает голову, раздражало. Кевин протянул руку, но вовремя одернул себя. — Я вам помогу, если позволите, — предложил он.

Кивок и улыбка были знаком согласия.

Он выбирал из ее кудрей все листочки, какие мог заметить при свете луны, а Гвен послушно поворачивалась по кругу.

Только бы не вообразила, что я за ней ухаживаю. — Все, вроде порядок, — буркнул он как можно более сухо.

— Большое вам спасибо, — Гвен задрала голову вверх. — На это небо можно смотреть бесконечно, правда? Звезды такие красивые!

Действительно, все звезды таращились сейчас с небес, словно внизу было что-то, достойное интереса.

— Я знаю, женщины любят всякие такие вещи, — заметил Кевин. — Звездочки, луны, радуги. А в астрономии ничего не понимают.

— Звезды — они для всех, — сказала Гвен, — Для всех зрячих, — уточнила она, подумав. — Как мечты.

Ну да, в мечтах каждая страшненькая девушка — красавица, и ждет под звездным небом свидания с принцем. И конечно, в мечтах, сын пьяного ничтожества может покрыть себя славой, добиться величия с мечом в руках.

— Что ж, в грезах нет ничего дурного, — неохотно согласился он. — Пока помнишь, что они — ложь.

— Мне кажется, что мечтать — занятие безобидное, — заметила Гвенуар со все той же мягкой улыбкой.

Ошибаешься, подумал он. Мечты режут, как нож. — Я не трачу на это время.

Лжец! пропел внутренний голос, полный издевки, и ему вторил серебряный смех листьев — «Лжец, лжец, лжец…» Белый бутон нагло таращился на него с куста, и Кевин смял его в кулаке.

— Понятно, — согласилась Гвен, — вы ведь мужчина, вы можете не фантазировать, а добиваться того, чего хотите.

— Все, чего я добьюсь, скорее всего, так это чтобы мне выпустили кишки на поле боя. Это лучший исход, худший — стать бесполезным калекой, — Он произнес свои мысли вслух, и тут же замолк, спохватившись, — чего разболтался?

— Война — это ужасно, — живо откликнулась Гвен. — Конечно, я знаю о ней только из рассказов, которые слышала, и книг, и конечно, мне, как женщине, не понять, что так влечет к ней сердца мужчин… Но мне кажется, что это ужасно. Я буду молиться, чтобы вы остались невредимы.

— Еще чего не хватало! — Это прозвучало грубее, чем он намеревался, и ему стало немного стыдно. — Благодарю, моя леди, но не стоит. Мы все умрем когда-нибудь.

Наступило молчание. Большие глаза Гвен смотрели на него прямо и серьезно. Они были глубокие, как водоемы, и, как в темной воде, в них также отражались сверкающие точки — звезды.

— Все же это несправедливо, что вы будете рисковать жизнью, — сказала она наконец, — чтобы такие как я, могли спокойно любоваться на ночное небо.

— На то я и мужчина, — Он пожал плечами, не понимая, почему распинается перед незнакомой девчонкой — и все же продолжая говорить. — Мужчины не могут не сражаться друг с другом, иначе они обратят свою ярость против самих себя. Коли очень повезет, будешь драться за что-то или кого-то стоящего, ну а нет, так выбор все равно один — либо ты, либо тебя.

Гвен наморщила лоб, обдумывая его слова. — Да, наверное, это не для женского ума. И все же я надеюсь, что у вас все будет хорошо. А ярость ваша утихнет.

Ему почудилось, что он слышит вдалеке свое имя. Но кому он мог бы здесь понадобиться? Никому. — Ну, ежели что — потеря невелика. А с мечом в руке и смерть не так страшна.

Кажется, ее расстроили его слова. Брови печально сомкнулись.

Неплохая девушка, пусть и ужасно наивная. С ней можно разговаривать не о только о любовных глупостях. На миг даже стало жаль, что он не какой-нибудь красавчик из ее грез. Тогда он попробовал бы за ней поувиваться — просто чтобы сделать приятное.

— Грасс! — на сей раз он узнал голос Берота. А вот и он сам, задыхающийся, бежит вверх по дорожке. — Грасс, хватит тут флиртовать, вы нужны вашему покровителю. Немедля!

Кевин скрипнул зубами. Рука сама дернулась к оружию — продемонстрировать Гвен истинность того, что говорил о природе мужчин.

— Это еще зачем?! — Кевин повернулся к Гвен. — Не слушайте этого болвана, сударыня.

Коли они поймали Фрэнка в объятиях Денизы, пусть разбираются без него. Настроение уже не то.

— Грасс, раз я примчался за вами, словно какой-то гонец, значит, это важно! — рявкнул Гидеон, прежде чем припустить в обратном направлении.

Да, похоже, что важно.

Кевин поклонился девушке, приподняв шляпу. — Прошу прощения, мне надо идти.

— Разумеется, — она застенчиво улыбнулась. — Всего вам хорошего. И спасибо.

Он зашагал в том направлении, где исчез Берот. Но что-то не давало уйти просто так. Наверно, вина за проявленную грубость. Он обернулся. — Пожалуй, коротенькая молитва мне не помешает. Коли вас это развлечет.

— Тогда я буду молиться за вас. С радостью.

Он ушел, оставив Гвенуар Эккер под звездами.

V.

Дворцовый парк был просторным — можно гулять и два, и три часа. А уж чтобы изучить все его чудеса понадобился бы, должно быть, целый день. Дорога поднималась вверх, а на каждом ярусе ждали новые сюрпризы — беседки, нарядные причудливые скамьи, еще более причудливые статуи, маленькие и огромные, которые Фрэнк с удовольствием изучил бы при свете дня.

Дениза уверенно вела его вперед. Казалось, она знала здесь каждый куст. Фрэнк позволял девушке руководить собою, с удовольствием ощущая ее маленькую крепкую ладонь в своей.

Журчание воды звучало все громче, и вскоре песчаная дорожка свернула к каменному мостику, соединявшему один крутой берег с другим. Меж ними, глубоко внизу, бежал по камням мелкий быстрый ручей.

— За ним — грот. Палец девушки указывал на другую сторону, туда, где с каменистого обрыва срывался искусственный водопад. — Здесь их два таких, Большая пещера и Малая пещера. Это — Малая.

Неужели она совсем не волнуется? Ее голос звучал так спокойно, словно Дениза показывала красоты сада случайному гостю. А его сердце отчаянно билось. Беседа, просто беседа. Разве это не чудесно — побеседовать по душам?..

— По мосту туда не пройдешь, — предупредила Дениза.

Узкая тропа, на которую они сошли, спускалась вниз, к ручью. Из темной воды выступали большие плоские булыжники, образуя подобие перехода.

— Моя леди, а это не опасно? —

— Не бойтесь, господин Делион, тут мелко. Коли даже случится ужасное, и вы упадете в воду, то высохнете — сейчас такая жара! -

— Я умею плавать, — холодно заметил Фрэнк. Неужто она думает, что волнуется он за себя?..

— Очень рада за вас, — усмехнулась Дениза.

После такого, Фрэнк, разумеется, сразу запрыгнул на первый камень, потом на второй — и подал руку девушке. Этот путь едва ли предназначался для леди в пышных юбках, но Дениза справилась с ним отлично.

Струи воды скрывали вход в грот, но, как оказалось, сбоку, с последнего валуна, можно было заскочить внутрь, едва намочив одежду.

Глубокий грот, почти пещера — в таком впору бы жить какому-нибудь чудовищу. Укромное место, но Фрэнк не хотел, чтобы Дениза продрогла в своем тонком платье — даже стены, на ощупь, сочились прохладной влагой.

А она тянула его вглубь, в темноту, которой, казалось, нет конца. Вскоре стены сузились так, что им пришлось идти по одному.

— Это что —..?

— Подземный ход, — закончила фразу Дениза. — В саду их множество. Отсюда мы можем подняться в ту башенку, помните? И никто не увидит.

В проглотившей их зябкой черноте остались только сырость, едва уловимый аромат волос Денизы, шелест ее юбок об узкие стены, да голоса их двоих, уносившиеся вдаль странным гулким эхо.

— Но без факела, или лампы… — Фрэнк опасался, что она поскользнется и подвернет ногу. Он даже не сможет нести ее на руках.

— Здесь не собьешься с пути. Не волнуйтесь, господин Делион, мы не потеряемся на веки вечные в темных переходах.

Фрэнк вспыхнул — еще не хватало, чтобы она сочла его трусом! Но объясняться не стал. — По крайней мере, позвольте мне идти впереди! — попросил он.

— Поздно! — ее голос дрожал от сдерживаемого смеха. Как хорошо, что она чуть-чуть развеселилась… — Коли вы попытаетесь протиснуться мимо меня, выйдет немного… неприлично. Или все же хотите попробовать?

Он прикусил губу — вот чертовка! К счастью, камень под ногами был гладким, без выбоин, а заблудиться и правда представлялось затруднительным — ход шел без ответвлений.

— Не ударьтесь головой! — предупредил он, вспомнив вдруг, что такой глупой смертью — врезавшись лбом в низкий косяк — погиб один из монархов Андарги.

Впереди забрезжил тусклый свет, и вот они уже стоят у подножия винтовой лестницы. Нижние ступени терялись во мраке.

— Мы уже….

Его губ коснулся пальчик Денизы. — Тут, внизу, слышно все, что происходит наверху. И наоборот, — прошептала она еле слышно. — Сейчас узнаем, есть ли кто в башне. Туда можно войти и через обычную дверь.

Они ждали в темноте, прислушиваясь. Дениза была так близко… Беседа, напомнил себе Фрэнк. Он очень хотел узнать, что скрывается за красивым надменным личиком, блеском черных глаз, гордым изгибом губ. А еще он хотел поцеловать ее.

Тишина… Ожидание становилось невыносимым, по крайней мере, для него. — Я взгляну и вернусь, — шепнул Фрэнк, и устремился вверх по изгибам лестницы.

Несколько прыжков — и она привела его в саму башню. Лунные лучи, проникая сквозь фигурные оконца, покрывали ступени белыми пятнами.

На самом верху, в небольшом помещении круглой формы, никто страсти не предавался. Окна здесь были больше, и после подземного мрака казалось светло почти как днем.

Что ты делаешь? спросил он себя, оглядывая этот укромный уголок. И все же немедля побежал вниз за Денизой.

Поднявшись, девушка встала у окна, Фрэнк — рядом. — Красиво, не правда ли? — равнодушно обронила она.

Отсюда, сад казался сказочным королевством, страной фей или других диковинных созданий. Было легко представить, как они выпархивают из гротов, прячутся в беседках, водят хороводы внутри лабиринтов темной зелени. Над зачарованным мирком царствовали фонтаны, от которых по саду бежали блестящие нити каналов.

Но Фрэнка куда больше занимала девушка в опасной близости от него. Он позволял себе лишь коситься на нее украдкой, изучая точеный профиль.

Черные завитки на щеке и шее, словно причудливая роспись художника… Сжатые губы, хмурый изгиб бровей.

Он корил себя за тупость. В груди как будто порхали сонеты и изысканные комплименты, но стоило открыть рот, как они превращались в банальности, и умирали на языке, не родившись. Ловкий кавалер заставил бы ее улыбнуться.

А вдруг она все же ждет, что он ее обнимет? Но у Денизы был такой напряженный, даже скорбный, вид, что это казалось совсем невероятным.

— Сегодня я превзошла самое себя, — сказала она вдруг. Ногти оставили на предплечье четыре белые полосы. — Так унизиться…

Этого Фрэнк стерпеть не мог — взял ее ладони в свои. Но они тут же выскользнули на свободу, а девушка отошла в центр круглого помещения, туда, где темнее всего.

— Вы не можете винить себя в том, что у вас есть сердце. Вы просто… — Отдали его не тому человеку, хотелось ему прибавить.

— А ведь я слыла безжалостной! — до него донесся горький смешок. — Могла прогнать поклонника за то, что он не выучил модный танец, за то, что не вовремя засмеялся, или не умел подбирать к наряду перчатки. Их было много, претендентов в женихи, и мало кто продержался дольше трех месяцев.

Фрэнк вздохнул. Да, в нем она бы быстро разочаровалась.

— А на самом деле причина была в том, что все они нагоняли на меня смертную скуку. Отец уже отчаялся дождаться дня, когда мне кто-то придется по душе. Филипа я, конечно, знала, встречала на приемах, многие мои подруги по нему вздыхали — да что там многие, почти все. А я говорила, что мне такие не нравятся. Чрезмерно смазливый, чрезмерно очарованный самим собой, — иными словами, мы были слишком похожи. А потом…

— А потом?.. — повторил он, хотя не жаждал слышать ответ.

— Однажды отец пригласил Филипа к нам в гости, конечно же, с тайной целью познакомить нас поближе. Меня оскорбляло, что он сам не искал этого знакомства, и я приготовилась обдать его холодом и уничтожить презрением. Он пришел, и… я увидела приятного молодого человека, веселого, непринужденного, готового первым смеяться над собой. Я бы выглядела как дура, если бы стала изображать ледяную принцессу. Слово за слово мы разговорились… и почти весь день просидели рядом, — Ее голос смягчило воспоминание. — С ним было так просто говорить. Мы о многих вещах судили схожим образом, хотя жизнь он знал, как мужчина, гораздо лучше. Мы болтали обо всем на свете, перемыли косточки всем нашим знакомым, нашли забавную черточку у каждого гостя. Успели станцевать три бранля — и я ни с кем и никогда так не танцевала. Он ушел на два часа позже, чем собирался.

Тепло, которое звучало теперь в ее рассказе, отзывалось в сердце тупой болью. Фрэнк вспомнил, как танцевали эти двое там, в саду, и от этого стало еще хуже.

— Я не могла дождаться новой встречи, — продолжала Дениза после паузы. — По-началу, было весело и легко. Мы были друзьями, сообщниками, самыми интересными, самыми остроумными людьми в окружении толпы посредственностей. Мы понимали друг друга с полувзгляда. О, это такое облегчение, узнать, что ты не одинок на свете! — она быстро прошла взад-вперед, стуча каблучками. — Ведь мои мысли были так циничны, а речи остальных — полны такого благолепия: мир — прекрасен и прекрасно устроен, люди — за редкими исключениями — благородны и добры, а вовсе не смешны, слабы и нелепы. А с Филипом мне не приходилось держать язык за зубами, его я не могла разочаровать или потрясти. Были и поцелуи, и прогулки под луной, но я не буду вас этим пытать.

Фрэнк пожал плечами. Что ж, спасибо и на том…

Он слушал Денизу с напряженным интересом, понимая, что узнает ее лучше, чем узнал бы на сотне балов. Но больше всего ему хотелось снова оказаться рядом с нею в том гроте, за миг до того, как им помешал Кевин Грасс, чтоб ему пусто было.

— Филип предлагал мне объявить о помолвке, но я отказалась. О, эта моя гордыня! — она покачала головой, и локоны заметались по оголенным плечам. — Мне хотелось показать, что я за него не держусь. Мы решили, что останемся свободными, несвязанными, пока не захотим скучной формальности супружеской жизни. А еще у нас появилась забавная игра, — Ее слова стали едкими, как соль в ране. — Мы флиртовали с другими, заставляли друг друга ревновать, так, понарошку, чтобы наш необычный роман не терял остроты. Я не сразу уловила разницу — я улыбалась и подавала надежды, но, на самом деле, мне не нужен был никто, кроме него. А ему — очень даже. Я не желала, чтобы он расслабился, решив, что я принадлежу ему полностью. А он — он хотел иметь предлог, чтобы продолжать волочиться за другими.

— Так прекратите эту игру, — сказал Фрэнк, испытывая столь приятные ощущения, будто кто-то пилил ему грудь ржавой пилой. Опустился на каменную скамью, в тени, чувствуя себя седым усталым старцем.

— Я устраивала ему сцены ревности — он отвечал, что его интрижки не имеют значения, ведь я — единственная, кого он видит своею женою. Я обдавала его холодом и игнорировала, я флиртовала с его друзьями, и получала от них формальные предложения… Единственное, чего я не сделала — это не порвала с ним окончательно, — Теперь Дениза вонзала в мягкую плоть руки ноготь указательного пальца, снова и снова, так ожесточенно, словно загоняла стилет в сердце врага. — Потому что я знаю: он простит мне почти все — но если я скажу, что все кончено, то обратной дороги не будет. Никогда. И на этот-то последний шаг я не могу решиться. Я презираю себя больше, чем это под силу кому-либо другому, ведь я горда, я — Дениза Клери-Рокуа, — на миг ее голова гордо вскинулась — и тут же поникла. — И все же веду себя как ничтожество, как слабовольная мещанка!..

— Просто вы влюблены, — возразил Фрэнк, стараясь изгнать горечь из голоса. — Только и всего.

К его облегчению, Дениза наконец оставила свою руку в покое. Вздохнув, отошла к окну. В бледном свете луны вид у нее был задумчивый. — Уже не знаю. Да, наверное. Иначе что это за болезненное чувство? И все же иногда я начинаю думать, что просто слишком увлеклась нашей игрой. Я так привыкла к этим взлетам и падениям, ссорам и примирениям, что без них жизнь кажется невыносимо пресной. И коли гордость говорит одно, то тщеславие — другое. Разве я могу бежать с поле боя, — и снова смешок без тени веселья, — о нет, я должна победить!

— В любви не может быть победивших и проигравших. Хотя… — одернул себя Фрэнк, — что я-то знаю об этом! От того, что он изрекает банальности, Денизе не полегчает.

— Мне кажется, вы много знаете о самых важных вещах, господин Делион. И так мало о мелочах, — Она постучала ногтями по подоконнику, прежде чем продолжить. — …А может быть, я просто боюсь вновь остаться одна…

— Но ведь наверняка есть люди, которые вас любят! Вас должны любить! — Фрэнк едва не подскочил со скамьи. — Ваши родители, например…

— Отец. Мать умерла, когда я была маленькой.

— О! — Значит, она тоже наполовину сирота…

Дениза покачала головой, словно протестуя против жалости, что услышала в его возгласе. — Я совсем не помню матери, и не скучаю по ней. Но это не помешало мне пользоваться ситуацией в полную силу! Когда отец собрался жениться во второй раз, я рыдала и просила, чтобы меня похоронили рядом с любимой мамочкой. А как я изводила эту бедную, кроткую женщину, его жену! Зачем? Сама не знаю, просто от скуки. Когда мне все это надоело, и я снизошла до признания, что второй брак отца вышел удачным, моя мачеха расплакалась и объявила, что я — светлый ангел. Они по-прежнему пребывают в этом заблуждении и доверяют мне безоговорочно, — Она фыркнула. — Отец любит меня, и даже мачеха, хотя видят Боги, я не заслуживаю их любви. Но они меня совсем не знают, и понять не в состоянии — а чего стоит такая привязанность? Мои поклонники — коли завтра изменятся мои мысли, взгляды, привычки, они даже не заметят. Другая женщина с моим личиком и моим приданным пользовалась бы у них не меньшим успехом. Даже у Гидеона, который воображает, что влюблен. Вот Филип, тот, кажется, видит меня насквозь, — Она повернулась к нему. — Я ужасное создание, не правда ли, господин Делион?

— Мне вы не кажетесь ужасной. Ужасные люди, по-моему, обычно ужасно собою довольны. Да и в Филипе есть много хорошего, — не мог Фрэнк не признать, — я это уже вижу.

— Да уж, — Дениза усмехнулась, криво и немного виновато, — я не слишком собою довольна. Но знаете, я устала, — Она подошла ближе. — Меня утомили эти игры. Почему мне тоже не быть счастливой, как мои подружки? Или даже как мой отец?..

— Если бы можно было заставить себя разлюбить… — Фрэнк не мог подавить вздох.

Дениза села рядом. Молчание было долгим, и Фрэнку оставалось лишь считать толчки своего сердца. Стараясь не думать о ее губах, и терпком запахе духов… О том, что их колени почти соприкасаются.

— Любовь… — проговорила наконец девушка. — Такое странное чувство… Когда чувствуешь, что человек тебе родной. Часть тебя. — Дениза повернула голову, встречая его взгляд. — Иногда для этого достаточно одного поцелуя, — В черных глазах вновь появился тот волнующий блеск. — Знаете, мы совсем не похожи, но когда я вас увидела, мне показалось, что я знаю вас миллион лет. Как будто вы мне не чужой.

— Но я совсем не вижу вас насквозь… — с трудом прошептал Фрэнк.

Тонкие пальцы легко касались его щеки, и от этого сжималось горло, и ускользали слова…

Дениза улыбнулась в ответ, но ее губы дрожали. — Я рада. Для вас я хотела бы быть лучше… лучше, чем я есть.

Он пробормотал что-то, пытаясь овладеть собой, остановиться — а сам уже подвинулся по скамье ближе, так близко, что чувствовал кожей тепло ее тела.

— Боюсь, я тоже вам наскучу. — С вами я не против и поскучать, — шепнула Дениза, склоняясь вперед.

Их дыхание смешивалось, и от этого кружилась голова. Вокруг — ночь, пахнущая миндалем. Ночь только для них двоих.

— Я тоже этого не умею… модные танцы, перчатки… — Я вас всему научу. Этому, и многому другому.

Их губы соприкоснулись — сперва ищуще, осторожно, потом — в настоящем поцелуе, горячем, отнимающем дыхание. Это было неизбежно, мелькнула мысль, заглушая вину. Они были обречены с того момента, как вошли в этот тайный ход.

Дениза сжимала его ладонь — сильно, до боли, глубоко вонзая ногти, — и через это пожатие в кровь вливался жар. Еще чуть-чуть, и он потеряет контроль над собой.

Фрэнк подскочил с места — только это могло спасти его, спасти их. Но Дениза тут же поднялась следом, словно между ними натянулась невидимая — и короткая — нить.

А потом их бросило друг к другу, на миг потемнело в глазах, и вот уже он прижимает ее к стене, и ее губы открываются под его губами, и запах миндаля, и жаркая тьма вокруг…

Он снова целовал ее, и желание, как крепчайшее вино, растекалось по венам, било в голову, дурманя рассудок. Все горячей и горячей, слаще и слаще…

Фрэнк пытался сдерживать себя, но его руки, быстрые и бесстыдные, не желали повиноваться. Они сжимали тонкую девичью талию, поднимались выше, к груди. Пальцы скользили уже не по прохладному атласу, а по горячей коже, такой же нежной и шелковистой, нырнули в вырез… Ее маленькая упругая грудь как раз поместилась в ладони, сосок затвердел от прикосновения. Вторая рука упала вниз, сжимая бедро сквозь плотную ткань…

Если бы Дениза запротестовала, остановила… Но она вжималась в него, гибкая и податливая, нашептывала на ухо что-то бессвязное. Откинула голову назад, открывая шею его поцелуям, и слух обжег краткий стон. Вот она уже расстегивает застежки на его дублете…

Вдруг руки девушки с силой уперлись ему в ребра, отталкивая.

— Там кто-то есть! — прошептала она, тяжело дыша.

Фрэнк отстранился, пытаясь понять, на каком он свете. Голова кружилась, а от возбуждения было почти больно.

Перед ним была Дениза, ее полуоткрытые губы, вздымающаяся грудь…

Стук шагов, донесшийся снизу, привел его в чувство.

— Проклятье! — вырвалось у Фрэнка. — Сейчас я разберусь. Не бойтесь!

Запахнувшись в плащ, он рванул к лестнице. Ну, коли это опять чертов Грасс — пусть пеняет на себя… Огонь в крови заставлял желать схватки.

Конечно, Грасс сильнее его, но позиция у Фрэнка выгоднее, и коли тот попытается подняться, то полетит вниз от хорошего пинка. Пробегая по ступеням, Фрэнк убрал руку с эфеса меча. Грасс не ждет отпора, и эффект неожиданности ему пригодится.

Но когда винтовая лестница сделала очередной поворот, перед ним предстал не Грасс. Бесцветная шевелюра Карла Мелеара светилась в лунном луче, а за Мелеаром чернела тень, имевшая женскую форму.

Фрэнк заступил им дорогу. — Прошу прощения, но, как видите, здесь уже занято.

Он чувствовал себя чертовски неудобно, прогоняя их так, словно башня принадлежала ему, но нельзя было допустить, чтобы они увидели Денизу.

— Неужели мы вам мешаем, господин Делион? — изобразил удивление Мелеар. — Полагаю, вы уже успели немного развлечься, так дайте и другим такую возможность!

Фрэнк подавил раздражение. Неглупый же человек, должен понимать, что к чему! — Мне хотелось бы побыть тут одному, поразмышлять, глядя на звезды. Такая ночь к этому располагает, не так ли? И вам, как я догадываюсь, моя компания не нужна.

— Вы любите смотреть на звезды? Да вы, оказывается, поэт, — в голосе Мелеара звучала издевка. Без сомнения, ему было в радость ставить Фрэнка в неловкое положение.

В разговор вмешалась его спутница. — Мы можем понаблюдать за звездами втроем, я не против. Или вчетвером, коли Дениза согласится.

Девушка приподнялась на ступень выше, и теперь Фрэнк узнал ее. Короткие волосы, черные и блестящие, — чтобы запомнить эту девицу, много времени не требовалось. Его губы еще помнили ее поцелуй.

— Уровень вашей морали известен всем, дорогая Матильда, нет необходимости оповещать о нем каждого встречного, — довольно кисло заметил на это Карл.

— Я здесь один, — повторил Фрэнк. Да уйдут ли они когда-нибудь?!

Матильда склонила голову набок, глядя куда-то поверх его плеча. — Привет, Дениза!

Фрэнк невольно дернулся назад, но на лестнице было пусто.

Матильда захихикала.

— Да не пугайтесь так, господин Делион, — "утешил" его Карл невыносимо покровительственным тоном. — Пусть Филип беспокоится о том, кто зажимает его подружку в темных уголках, а меня можете не бояться. Слишком много псов грызутся за эту кость, чтобы еще и я лез в склоку. А вот вы… Должен отдать вам должное, Делион, вы человек прыткий, — продолжил Мелеар. — Для провинциального дворянчика, только что приехавшего в столицу, взлетели высоко и быстро, и губа у вас не дура.

Рука Фрэнка опять тянулась к мечу, но он не мог позволить себе драку сейчас, когда она соберет сюда гостей со всего сада. И Мелеар это прекрасно понимал.

— Мне кажется, мы можем обсудить мою персону в другое время.

Карл вскинул голову. — Я сам выбираю, когда и кого мне обсуждать.

Фрэнк сделал глубокий вдох, заставляя себя успокоиться. — Коли вы ищете ссоры, мы найдем подходящее время для встречи. Поверьте, достаточно сказать мне пару слов, нет нужды ронять свое достоинство, сплетничая, как старая баба.

Карл поднялся еще на одну ступеньку. — Я сам буду судьей того, что мне стоит и не стоит делать, — его глаза опасно сузились. — Я никогда не уклонялся от драки… но так и быть, подождем, пока вы наберетесь храбрости. Сейчас я хочу одного, подняться наверх с моей спутницей, и сделать то, для чего мы сюда пришли. Уж на звезды-то мы смотреть не собираемся.

— С ним это много времени не займет, — заверила Матильда. — Раз, два, и вы сможете снова наслаждаться красотами ночного неба, господин Делион.

Мелеар обернулся к ней, возмущенный. — "Раз, два?" Вы спутали меня с кем-то другим, да и немудрено запутаться!

Матильда зевнула, прикрывая ротик рукой, сверкнувшей драгоценным перстнем. — Какая скука! Очевидно, что склоки с господином Делионом вам интереснее, чем моя скромная компания. Не беспокойтесь — я найду, как развлечься.

Она фыркнула, развернулась, задрав юбки так высоко, что Фрэнк успел заметить манящую белизну лодыжек, и вскоре исчезла за поворотом лестницы.

Возведя глаза к потолку, Мелеар издал неподдельный вздох. — Для дочери зажравшегося ростовщика она довольно нагло себя ведет, не так ли? Поделом мне за то, что связался с внучкой лавочника. Как видите, в отличие от вас, я не разборчив, — Карл посмотрел на Фрэнка, затем — вслед своей спутнице, пожал плечами. — Ну что ж, господин провинциал, думаю, вы от меня никуда не денетесь. А вот сударыню лавочницу оставлять одну опасно. Не бойтесь, я не скажу о нашей встрече ни Филипу, ни его цепному псу.

— Всегда к вашим услугам, господин Мелеар, — процедил Фрэнк, касаясь навершия меча.

Но обращался он уже к спине Карла, скакавшего вниз по крутой лестнице с риском для жизни. Кто бы ни был дедом Матильды, сегодня потомок Древнего рода Мелеаров не собирался упускать ее из виду.

А Фрэнк остался наедине с самим собою.

Сердце отбивало неистовый ритм, подгоняя, приказывая бежать туда, где ждала Дениза. Он рванулся назад — и замер, занеся ногу над ступенью.

Что ты делаешь, безумец? Эта девушка доверилась тебе… Она расстроена, может — не в себе от ревности и обиды. Ее честь в твоих руках.

Неудержимая сила тянула его наверх. Еще две ступеньки…

Позволить безумию этой ночи унести его за собой, вот чего он жаждал. А последствия — к чертям последствия. Он готов заплатить любую цену.

Так, наверно, думал и мой отец.

Мысль, нежданная и непрошенная, поразила, как пощечина. Вина, желание, сомнения скрутили его, заставили прислониться к стене.

Луч льдистого света… Фрэнк всматривался в него, надеясь, что холодное сияние умерит снедавший его жар, поможет выстроить в стройный ряд смятенные мысли.

Ведь он готов жениться на ней. Он — не подлец, в отличие от…

Ну да. Жениться на одной из самых завидных невест после того, как опозорил ее, не оставив выбора. Вместо сына Лорда-Защитника она достанется ублюдку.

Он снова видел ее улыбку, губы, ищущие поцелуя. Дениза казалась такой смелой, уверенной в себе… Но он — мужчина, и ответственность на нем.

На верхушку башни Фрэнк поднялся с тяжелым сердцем и прояснившимся разумом. Дениза стояла, высунувшись в окно, к нему спиной. При виде хрупкой фигурки пульс снова начал учащаться.

Держи себя в руках!.. Фрэнк до боли сжал рукоять меча, подозревая, что это не слишком-то поможет.

Но когда девушка обернулась, Фрэнк понял, что не будет подвергнут дальнейшему испытанию на прочность.

— Я вижу Филипа! — Голос Денизы звучал тревожно, под стать выражению лица. — Он с Полли и Жерардом, и зовет остальных — Гидеона и Грасса.

— Он ищет нас, — предположил Фрэнк. Да и могло ли быть иначе? Ведь Картмор видел, как Фрэнк побежал следом за его нареченной.

Дениза мотнула головой. — Нет, нет, он кричал так, словно где-то пожар. Обо мне, — ее губы скривились, — он не настолько тревожится. Стряслось что-то серьезное, я чувствую, — Девушка разгладила юбку, проведя по ней руками, поддернула лиф. Коснулась прически. — Я иду к ним.

— Мы идем вместе, — заявил Фрэнк тоном, не терпящим возражений.

Но они последовали. — Даже не думайте. Я совершенно не желаю, чтобы все поняли, что мы были вместе. Вот тогда-то и правда может дойти до стычки, а мне склоки не нужны. Вы же не полагаете, что я нуждаюсь в защите от Филипа? Я схожу к нему, все узнаю, и вернусь, чтобы рассказать.

…Вот так и получилось, что он остался стоять и ждать, как болван, у подножия башенки, вслушиваясь в ночь, готовый броситься на голоса при малейшем признаке скандала. Секунды казались вечностью, и только когда по дорожке зашуршало платье Денизы, Фрэнк испустил вдох облегчения и убрал руку с навершия меча.

Беспокойство вернулось, когда девушка подошла ближе — на ней лица не было. — Боги, что случилось? Коли он вас оскорбил!..

— Да какое там, если бы!.. Все очень серьезно, Фрэнк, — Она кусала губы. — Я объясню, только… вы должны будете хранить эту тайну. Не буду оскорблять, требуя клятвы, но помните — речь о чести семьи Картмор, — Глубокий, прерывистый вздох… — Это Офелия! Она исчезла, убежала из дворца!

Новость звучала совершенно безумно.

— Да нет, такое невозможно! Или она сбежала… с кем-то? — Но она выглядела такой юной… почти ребенок.

— Нет, этой дурочке не с кем бежать, я бы знала. Мать сторожит ее, как десять цепных псов, вздохнуть не дает. Офелия оставила записку… Обиделась… -

— Быть может быть, она еще в саду? — Он цеплялся за последнюю надежду.

— Нет, она написала записку матери, а стражник у восточных ворот сам ее выпустил. Болван не понял, что перед ним — Офелия! В дворец сложно попасть, но выйти отсюда — не особенно, слуги часто бегают по поручениям, хотя это редко бывает ночью. Даже для черни там сейчас небезопасно, а уж для нее!.. — Дениза ломала руки. — Не успеет она пройти пару шагов, как ее съедят заживо.

Фрэнк поймал запястья девушки, прижал к груди, безмолвно призывая успокоиться. — Стража найдет ее. Пусть Филип пустит в погоню всю дворцовую гвардию. Мы все тоже поможем.

— Нет, нет, Анейра запретила, вернее, умолила его, чтобы пока об этом никто не знал. Представляете, что будет с репутацией Офелии, коли станет известно, что она убежала из дома и по собственной воле пустилась расхаживать по городу одна, ночью?

— В опасности не только ее репутация, в опасности ее жизнь!

— Для Анейры это одно и то же, — сказала Дениза, и добавила, с гримаской. — Хотя нет — доброе имя, конечно же, важнее. Но не могла же Офелия далеко уйти — испугается и прибежит домой. Филип собрал ближайших друзей, они уже понеслись искать ее. Учтите, Филип не должен знать, что я вам сказала — вас-то он знает недолго.

— Благодарю за доверие, — Он поднес к губам ее тонкую кисть. — Я не подведу. Не буду ни с кем разговаривать, а просто отправлюсь ее искать. Будем надеяться, леди Офелию найдут другие, или уже нашли, ну а коли мне все же повезет — можно будет выдать за случайную встречу.

— Коли повезет, все остальное будет неважно. Мне страшно за нее…

Фрэнк коротко кивнул, делая шаг назад. — Я иду.

— Нет! — воскликнула, к его удивлению, Дениза. Крепко сжала ему руку, не отпуская от себя. — Нет, мы идем вместе.

VI.

Площадь перед восточными воротами дворца была полна народа, черных теней под серебряной луной. Люди веселились и здесь — до Офелии долетали взрывы смеха и пугающе громкие голоса, грубые, как карканье ворон. Посреди площади пылал большой костер, мелькали огни факелов. Откуда-то из толпы неслась уродливая прерывистая песня.

С каждой секундой ее решимость уменьшалась. Офелия заставила разжаться пальцы, впившиеся в прутья садовой решетки, и зашагала в неизведанное.

Она жалась к стенам домов, со страхом косясь на шумных прохожих. Интересно, ее уже начали искать во дворце? Она много раз представляла себе, как убежит смотреть город, но никогда не думала, что ускользнуть будет так просто, — Офелия накинула плащ своей горничной и гвардеец, который прохаживался перед воротами, без разговоров помог ей справиться с засовом. Теперь они пожалеют, что так жестоко с ней обращались, теперь…

Руки-клешни метнулись к ней из тьмы. То ожила груда старых тряпок под крыльцом. Офелия отскочила в ужасе, но скрюченные пальцы крепко вцепились в плащ, так, что завязки врезались ей в горло. Она не сразу сообразила, что хочет от нее голос, хрипевший снизу из темноты. — Подай, ради Агнца, я подыхаю от голода. Дай денег, — нищий дернул ткань так, что Офелии пришлось наклониться к нему. Вблизи она разглядела отвратительное лицо без ноздрей, алчный блеск глаз.

— Я… — По праздникам они с матерью раздавали подаяние, но те нищие были совсем другими, почтительными и скромными. Когда Офелия стала искать кошель, то вспомнила, что забыла его взять. — У меня ничего нет, простите, — сгорая от стыда, извинилась она.

— Врешь ведь, дрянь! — Урод притянул ее еще ближе, и Офелию замутило от зловония. — А браслетик? А плащ? Посмотри на себя и посмотри на меня, девка! Мне он нужнее!

— Конечно, пожалуйста, — Браслет был подарком отца, но завязки плаща она сразу же принялась лихорадочно развязывать, — лишь бы побыстрее освободиться. Нищий нетерпеливо дергал его, мешая ей, но наконец узел поддался, и она отшатнулась прочь. — А браслет, ты, сучка?! — пальцы-крючья мелькнули в дюйме от ее ноги.

Подобрав юбки, Офелия вылетела на площадь, в толпу, подальше от теней, которые теперь пугали ее больше. Ей все чудилась за спиной поступь нищего.

Она бежала, пока не задохнулась, потом пошла быстрым шагом, огибая ночных гуляк. Иные из них вели себя так, словно сошли с ума. Женщина из простых неприлично громко хохотала, зажатая меж двух мужчин, которых обнимала за пояс. Один человек стоял на коленях, пошатываясь из стороны в сторону, потом нагнулся, издавая странные звуки, и изрыгнул вонючую жижу чуть ли не под ноги Офелии. Наверное, что-то не то съел за ужином. Другие пошатывались, бродили кругами, словно сами не знали, куда идут.

Страшный гигант загородил путь Офелии, присев и расставив лапы в стороны. Он хотел схватить ее!

Взвизгнув, она обогнула его и помчалась куда глаза глядят. Вслед ей гремел хохот.

Силы оставили ее у паперти церкви. Мелькнула мысль спрятаться внутри, но двери были закрыты, а на ступенях скорчились темные фигуры. Нищие… Они разозлятся, что у нее нет для них подаяния.

Не в состоянии больше бежать, она пошла прочь так быстро, как могла, натыкаясь на взгляды, любопытные, настороженные, и, хуже всего, — какие-то жадные, липкие, под которыми чувствовала себя голой.

Надо возвращаться, поняла Офелия. Коли поторопиться, может, никто и не заметит, что она уходила, и все забудется, как страшный сон. Но дворцовые ворота остались далеко, а по дороге караулили нищий и страшный великан. Вдруг ее поразила жуткая мысль, — а ну как гвардеец ее не пустит, решит, что какая-то бродяжка пытается прокрасться во дворец? Она никогда не вернется домой! Глаза обожгли слезы.

Хотелось зажмуриться, сильно-сильно, чтобы проснуться в своей кроватке, но вместо этого она продолжала плестись вперед на подгибающихся ногах. — Эй, красотка! Тебя проводить?

Офелия обернулась — за ней шел мужчина в плаще и треугольной шляпе, вида вполне достойного — немолодой, солидный, прилично одетый. Офелия уцепилась за то, что его голос звучал добродушно. — Сударь, мне очень надо попасть домой! Прошу, помогите мне.

— Ну, зачем же домой-то, в такую ночку! — Незнакомец улыбался, но улыбка была какая-то неправильная. — Ты же так вырядилась не для того, чтобы сидеть взаперти, правда?

Он подошел ближе — слишком близко. От него разило кисло-сладкой смесью духов и перегара. Офелия отступила.

— Как тебя звать?

— Мне правда надо домой.

— Ладно, домой так домой.

Он без спроса взял ее под локоть, потянул к себе. — Прогуляемся до парка, а потом домой. У тебя такие красивые волосы…

Он погладил их растопыренной дланью. Потом незнакомец обхватил ее за талию, и Офелия поежилась от отвращения.

— Простите, я… Мне еще надо… Извините.

Она вывернулась из его рук и убежала, даже не попрощавшись, что, конечно, было грубо. Свернула на первую попавшуюся улицу, потом на другую. Наверно, когда-то ей приходилось проезжать здесь в карете с матушкой или тетей Вивианой, хотя она ничегошеньки не помнила.

Все больше хотелось плакать от страха и обиды на мир, оказавшийся таким ужасным. Как она вернется домой, когда страшно даже взглянуть назад?

Спереди донесся стук, подобный грому, и по толпе прокатилось волнение. Люди, шедшие ей навстречу, оборачивались, отступали к домам. А потом Офелия увидела их — фигуры в развевающихся плащах, с факелами и палками в руках, взлетавшие над толпой, как обезьяны или чокнутые паяцы. Фигуры стремительно приближались, проскальзывая меж прохожими или отталкивая их с пути. Они колотили палками по стенам и подпрыгивали, чтобы стучать по вывескам лавок, страшно вопили и ухали.

Сердце Офелии ушло в пятки.

Одному прохожему они сбили шапку с головы, другого сбили с ног, потом — о Боги! — походя, вздернули юбку женщины, завопившей благим матом.

Офелия прижалась к стене. Но поздно — две ужасные фигуры уже ринулись к ней, громко гогоча, схватили за руки. Перед ней мелькнули лица — молодые, но страшные, с безумными глазами. Офелия успела лишь взвизгнуть, а ее уже вытащили на середину улицы, подняли в воздух, завертели.

"Прекратите немедленно!" хотела она крикнуть, но от полета перехватило дыхание.

Ее опустили, и тут же один из молодчиков нагнулся к Офелии и сжал пальцами щеки. — Привет, красотка Полли! Дай молока!

— Я не Полли! — запротестовала она.

— Говорит, что она не Полли! Не разбивай мне сердце, Полли! — И тут он осмелился чмокнуть ее в губы!

Потрясение придало новые силы — Офелия бросилась бежать. Не тут-то было — фигуры в плащах окружили ее хороводом, кривляясь и вопя. А потом четыре сильные руки вновь оторвали девушку от земли и перед глазами ее завертелись стены, огни факелов, гримасничающие рожи.

В этот ад ворвался громкий голос: — Разойтись, именем Лорда-Защитника!

Стук копыт… Спасение пришло!

Руки разжались, и Офелия рухнула на мостовую, больно ударив коленки и ладони.

Когда она подняла голову, к ним летели на вороных конях два всадника в шлемах с кокардами — гвардейцы. В первый миг она ощутила облегчение, но… скакуны неслись прямо на нее, и не останавливались!

— Р-разойтись!!!

Копыта ближе и ближе… Все, что она могла сделать, это свернуться в комочек и закрыть голову руками.

Кто-то схватил ее под локоть и оттащил в сторону. Подковы прогрохотали мимо.

— Шевелись! — ее вздернули на ноги, и вот она уже полубежит-полускользит рядом с молодчиками в плащах, увлекаемая вперед железной рукой.

Офелия видела, как упал один из них под копытами, как с омерзительным хрустом треснула его голова. Как прижалась к стене девица с корзинкой, едва избежав той же участи, когда всадник на вороном пронесся мимо. Видела парня в плаще, кидавшего камнями во второго всадника. Он увернулся от коня, но гвардеец обрушил на него сверху удар дубинки, повергший юношу наземь.

Это безумие, стучало в голове. И она бежала.

Сзади гремели копыта, команды, слух резали крики и оскорбления, — молодчики поносили гвардейцев. А вокруг — тяжелое дыхание, собственное и других беглецов.

Почему она должна удирать от стражи, когда ничего не сделала? Но стражники тоже посходили с ума.

Когда колени подогнулись, кто-то подхватил ее с другой стороны, и теперь она почти висела, безнадежно зажатая между двумя сумасшедшими.

Ее тащили все дальше от дома…

Улица кончилась, и они выбежали на берег какой-то речки, узкой и незнакомой. Компания припустила вправо по берегу. Один из молодчиков разжал хватку, чтобы поспешить вперед, и теперь в плену ее держал лишь один. Это был шанс.

Она дернулась изо всех сил, так, что едва не упала, когда ее рука выскользнула из его. Подняв подол, бросилась к мосту через речку, оставшемуся чуть позади. Теперь он маячил перед ней, совершенно пустой, близкий и такой далекий.

— Эй, дура, ты куда?! — донеслось сзади, но она только быстрее перебирала ногами. И вот ее туфли уже стучали по доскам моста.

Слава Богам, на другом берегу было безлюдно. Она пролетела по пустырю, чувствуя, как сзади к ней тянутся жадные лапы, юркнула в пустую улочку, и бежала, бежала, бежала, пока, поскользнувшись, не шлепнулась на колени прямо в грязь.

Офелия не знала, сколько просидела так, слыша только стук сердца в ушах, пытаясь набрать воздуха в сдавленную болью грудь.

Наконец, она смогла осмотреться по сторонам и немного успокоилась. Здесь было пусто и тихо, но какое же это престранное место!.. Может, это все же дурной сон? Она заснула в своей комнате после праздника, а теперь ей снятся кошмары.

По сторонам улицы выстроились сплошным рядом корявые приземистые здания в один этаж, с крошечными окошками, в которых не горел свет. Они казались вылеплены из той же грязи, что чмокала под ногами. Посредине дороги блестела большая лужа, в которую она и шлепнулась. Даже луна, висевшая над хибарами, выглядела в этом месте не такой хорошенькой, как в саду. А еще тут воняло, будто она зашла прямо в пасть их старого слепого пса Бобо. Не могли же здесь в самом деле жить люди?

Офелии с трудом поднялась, и оглядела себя. На глаза навернулись слезы — весь подол ее белого платья измарала жижа. Черные потеки стекали по складкам юбки. Теперь мама ее убьет. Тут она вспомнила, что мама ее в любом случае убьет — она ушла из дома! И все-таки, как хотелось бы сейчас ее увидеть, даже если мама станет смотреть своим самым сердитым взглядом и запрет в комнате на целое столетие. И тетю Вивиану…

Она вдруг почувствовала, как устала. Ноги ныли, ступни и колени горели, по спине стекали струи пота. Мама будет очень недовольна — леди всегда должна выглядеть свежей и нарядной. Она немного выждет, а потом пойдет домой. Эта мысль пугала, — по пути поджидали всякие ужасы — но выхода не было. Надо только чуть-чуть отдохнуть.

— Привет, — прозвучало за спиной. Офелия крутанулась на месте, насторожившись. Теперь-то она знала, что город за оградой сада полон чудовищ.

Высокая худая фигура, черная как ночные тени, стояла там, где, она могла ручаться, только что никого не было. Широкая шляпа, надвинутая на лоб, скрывала лицо незнакомца, оставляя на виду лишь кривой разрез рта.

Она не успела ответить, когда вновь зазвучал его тихий голос: — Я, видать, упился в стельку, коли вижу то, чего нет. Или ты — призрак, привидение какой-нибудь девчонки, с которой я плохо обошелся. Пришла утащить меня в преисподнюю.

В лунном свете вдруг сверкнуло лезвие стилета. — Изыди, а то я отправлю тебя назад.

Острие смотрело прямо на нее.

Она так устала, что даже испугаться как подобает не смогла.

— Простите, но я не призрак. Я… я с удовольствием уйду, только…

— Да обычная это девка.

Офелия обернулась. Еще один! Этот был приземистым, с круглой большой головой, похожей на тыкву, сидевшей прямо на широких плечах. Она смотрелась как-то странно, эта голова, и, приглядевшись, Офелия поняла, что у второго незнакомца нет ушей.

— Мягкая плоть, теплая кровь, — Головастый улыбался, приближаясь к ней. — А ты ее гонишь, дурак.

Высокий застыл на месте, и можно было подумать, что он боялся Офелии. — Посмотри на нее — вся в белом, как какая-то принцесса. Может, одна из этих?

— Ежели по твоему эта милашка похожа на темную, так и быть, возьму ее себе, — Головастый был уже совсем рядом.

— Проверь, какого цвета ее кровь, — сипло попросил тощий.

Толстая рука головастого вдруг выстрелила вперед, и Офелия взвизгнула — жестокие пальцы впились ей в бедро сквозь плотную ткань и нижние юбки. — Вы что?! — от возмущения она забыла даже о страхе.

Головастый загоготал. — Едва ль призраки визжат, как недорезанные поросята!

— Она настоящая… — прошептал тощий. Под тенью шляпы блеснули в плотоядной усмешке длинные белые зубы.

Он шагнул к ней.

Офелия попятилась — в его руке по прежнему блестел кинжал, но наткнулась на головастого, тут же прижавшего ее к себе.

— Немедленно отпустите меня, — ее голос прозвучал тонко и жалко.

— Куда ж ты торопишься? Иль тебе не по нраву наша компания? — проговорил головастый на ухо. Кисловатый гнилостный запах из его рта окутывал ее как облако.

— Я… Мне нужно вернуться на площадь Принцев. Наверно, надо было кричать, надо было бежать, надо было…

Тощий снова усмехнулся. Теперь он стоял на расстоянии руки, и она видела худое лицо в шрамах, горящие глаза. — Тогда ты зашла совсем не то в место, принцесса. Это далеко не площадь Принцев.

Краем глаза она заметила, что справа возникла еще фигура, но не могла оторвать взгляд от лезвия, такого тонкого, приближавшегося к горлу.

— А на шее-то, смотри, — Офелия содрогнулась, почувствовав холод стали, но тощий только поддел ее ожерелье кончиком стилета. — Фальшивка, небось, но Карле пойдет, как думаешь?

— Карле твоей пойдет нож в жопу, вот что ей пойдет, — хмыкнул головастый.

— Дойдет и до этого, — спокойно согласился тощий. — А пока…

Это — нехорошие люди, поняла Офелия. Разбойники, вроде разбойников с большой дороги. По крайней мере, головастый перестал так противно к ней прижиматься.

— Пожалуйста, возьмите его для Карлы. В подарок, — непослушные пальцы все не хотели расстегивать застежку. — А мне правда пора домой.

Скорее бы они забрали все и оставили ее в покое. От их тел волнами шел жар и тяжелый запах пота.

— А браслет?

Жаль все же, что она не сняла браслет дома. Но Офелия не спорила, чувствуя, — на сей раз на кону что-то большее, чем драгоценности. — Возьмите. Вот, еще кольцо, — она дергала кольцо с указательного, но оно застряло. Тощий сжал ее запястье, и Офелия с ужасом подумала, что он отрежет ей пальчик, как в балладе, которую она читала. Но он только сдернул кольцо, заставив ее вскрикнуть.

— Неплохая добыча, — Третий стоял рядом с ними. — Темный властелин тебя любит, Стилет. Пригнал такую овечку прямо на заклание.

Он тоже был в плаще и шляпе, сдвинутой на лоб.

— Поглядите, какое платье… Так и переливается. Небось стоит кучу денег. А волосы! За такие кудряшки нам отвалят хорошую сумму.

— Она прекрасна, — Тощий, которого называли Стилетом, нежно откинул пряди, упавшие Офелии на лицо. — Совершенна. Вы, друзья мои, скоты, и конечно не в силах оценить красоты, поэзии того, что произойдет этой ночью. Юная дева в белоснежном платье, обесчещенная и зверски замученная чудовищами в человеческом облике, под полной луной. Красота и уродство. Чистота и порок. Белизна и кровь. Это — мистерия, это — жертвоприношение. Боги привели ее сюда, и ждут, затаив дыхание, того, что им причитается.

Да, конечно же, ей снится кошмар. Это ведь во сне хочешь бежать и не можешь. Хочешь кричать — и не можешь. Страшный сон. Страшный, страшный сон.

— Ты — девственница, дитя мое?

Как он может спрашивать такие вещи?!

— Она лишилась дара речи, — задумчиво заметил тощий. — Что ж, это мы скоро выясним. Хорошо, что я не узнаю твоего имени, дитя. Агнцы безымянны.

"Я не агнец, я Офелия Картмор!" — хотела она крикнуть — и не могла.

Он вертел в пальцах стилет, и тот блестел, блестел…

— Нет ничего хуже неудавшихся поэтов, — хрюкнул большеголовый.

— Я творю поэзию — по своему. Не всегда, но иногда, как этой ночью…

Она заворожено следила, как стилет снова начал приближаться к ее груди.

— Не порти платье, — бросил третий.

Между нею и тощим протиснулся большеголовый. — Не слушай его, он просто шутит. Мы — добрые ребята, веселые, мы тебя не обидим. Сними платьице, и мы славно развлечемся. Обещаю, я оближу тебя с головы до пят. Длинный, блестящий язык выполз наружу, извиваясь, как жирный червяк.

— Я… Я не могу, это… — попыталась она объяснить.

— Конечно, можешь! — оборвал большеголовый. — Ребята, помогите-ка ей.

Ее ноги вдруг обрели способность двигаться, и Офелия побежала.

Никогда в жизни она так не неслась, даже этой ужасной ночью. Туфли утопали в жидкой грязи, в ребрах кололо, сердце стучало так, словно вот-вот разорвется, но она бежала.

Она спасалась от тьмы, которая, она знала, поглотит целиком ее и ее душу, от всех страшных сказок, которые оказались правдой.

Чудовища остались позади — она не слышала звуков погони.

И вдруг налетела на человека в плаще и шляпе. Смеясь, он вырос из тьмы, и жадные руки скользнули по ее плечам. Она метнулась в сторону — и перед ней стоял его близнец.

Нет, я же убежала от него, это нечестно! Дернулась назад — но тьма выплюнула ей навстречу тощего и большеголового, а за их спинами маячила третья фигура.

Это сказка с дурным концом, поняла она, и ей захотелось выть. Это не моя жизнь! Это происходит не со мной!

Она озиралась в поисках спасения, но они были повсюду, они множились, вырастая из-под земли как бесы.

Они кружились вокруг нее — или это мир вертелся, как бешеный, в неистовом хороводе? Черные фигуры вздымались до небес, их хохот гремел как гром, сверкали зубы и белки глаз.

Демоны, это демоны ада, а я сейчас проснусь.

Ноги подогнулись, и кто-то поддержал ее, обхватив за талию. У нее не было сил вырываться.

— Мне больше нечего вам дать, — сумела она пролепетать.

Перед ней вырос тощий. — А это что?

Он потянул к ней руку с растопыренными пальцами. Пять кинжалов впилось Офелии в грудь, и она, наконец, закричала.

VII. Какими мы были — II

I.

Известие о побеге Офелии заставило Кевина взглянуть на город по-другому — глазами беззащитной девушки. На этих улицах у сестренки Филипа было не больше шансов, чем у слепого котенка на псарне. При мысли об опасностях, которые ее подстерегали, к горлу подступала тошнота. Он мог только представить, что чувствует его друг.

И все же какая-то часть его радовалась тому, что они ушли из лабиринта обмана и роз, и идут вдвоем по ночному городу, где от Кевина может быть какой-то толк. Это было приключение, возможно — шанс показать себя. Он безмолвно молился богам, в которых не верил, чтобы те дозволили найти Офелию целой и невредимой, а ему — как-то поспособствовать ее спасению. Он отдал бы за это левую руку.

Для одного Кевин точно сгодится — служить Филипу телохранителем. Старшее поколение помнило еще времена, когда аристократические кварталы Высокого города были относительно безопасными, но сейчас, после стольких лет войны, тебя могли ограбить у самого входа во дворец. И как бы ловко его друг ни обращался с мечом и кинжалом, ему пригодится кто-то, кто прикроет спину в схватке.

— Дурочка несчастная! — Филип в отчаянии озирался по сторонам. — Как только в голову взбрело! Она может быть где угодно.

В льдистом свете, убивающем краски, люди на площади казались бледными, как покойники. Мертвяки, выползшие из-под земли, чтобы сплясать последний танец. Вот только больно шумные — хохот, вопли, ошметки песен, гнусный визг дуделок, топот ног, дергавшихся в дикой пляске. А может, так и должны выть грешники в аду.

— Она вряд ли далеко ушла, — попытался утешить Кевин. — Небось, забилась где-нибудь в уголок и плачет.

Главное, чтобы они первые нашли ее в этом уголке. В этом городе, слабость приманивала хищников как запах крови.

— В какую сторону она предпочла бы пойти, не догадываешься?

Филип только безнадежно мотнул головой. — Иногда ее возят гулять в парк, но сама она туда дорогу не отыщет. Нет, мы должны найти кого-то, кто ее видел.

Они знали, что юная леди вышла через восточные ворота — ей открыл гвардеец, приняв за служанку, отправленную со срочным поручением. Этот запасной выход вел из сада на полукруглую площадь Священного Серпа. Гидеона и Полли Филип послал проверить дороги, что соединяли ее с площадью Принцев. На север, к парку Шепотов, уже спешила пара самых доверенных слуг. Гвардейца, допросив, тоже пустили на поиски, послали на восток, к Мутной речке.

А они с Филипом по-быстрому заглянули на каждую из улиц и улочек, расползавшихся в стороны от площади Серпа, и задержались, чтобы попытаться выяснить что-то у местных зевак.

Решения принимались второпях, в панике, и наверняка, размышлял Кевин, они допустили глупейшие ошибки. А главная из них — в том, что Филип пошел на поводу у мачехи. Надо было поднять на ноги всех слуг, всех дворцовых гвардейцев, предупредить городскую стражу. Но кто такой Кевин, чтобы спорить с Картморами?..

И все же он пробормотал лишний раз: — Лучше б задействовать все силы…

— Знаю! — простонал Филип. — Но Анейра так молила… И потом Анейра ведь ее мать!.. Еще полчаса, и я отдам приказ. -

А пока Филип и Кевин метались по площади, приставая к пьяному сброду с расспросами. Дело неблагодарное и опасное — один громила оттолкнул Филипа так грубо, что Кевин схватился уже за оружие, но друг остановил его — не до того. Другому головорезу не понравилось, что Кевин заговорил с его бабенкой. Этот сам схватился за нож, и успокоился лишь когда Филип, подобравшись сзади, приставил ему к печени острие кинжала.

Они как раз оторвали от Филипа девку, которая повисла у него на шее и не желала отпускать, когда взгляд Кевина остановился на шпиле храма, давшего площади ее название. Он чернел на фоне дебелого тела луны как указующий перст.

— Паперть!

Как Кевин сразу не подумал? Там всегда торчали попрошайки, а эти за всем следили и все подмечали.

Филип кивнул, и они устремились в направлении храма, петляя между прохожими.

Лестница, что вела ко входу в белокаменный храм, была завалена горами мусора. Мусор дергался, словно на ветру, шипел, шуршал и вонял. При их приближении, завыл хором гнусавых голосов, сплетавших божбу с мольбой. Безобразные головы выныривали из груды грязных тряпок, как жабы из зловонного болота.

— Заткнитесь и слушайте! — рявкнул Филип. Он поднял в воздух руку с кошельком, и взгляды, устремленные к ним, вспыхнули голодным блеском. — Кто-нибудь из вас видел здесь молодую девушку, маленького роста, в плаще и белом платье, с очень длинными волосами? Я награжу того, кто скажет мне, куда она пошла. И не вздумайте врать — мы будем искать лжеца по всему городу, коли понадобится, ради удовольствия переломать ему кости.

Сердце Кевина успело сделать четыре удара прежде, чем прозвучал первый ответ.

— Сдается мне, я видел такую девку… В плаще, и волосы длинные, как ты сказал, добрый господин, — прокаркало пугало с верхней ступени.

— Я, я ее видала! — взвизгнуло рядом с ним существо, отдаленно напоминавшее женщину. — Чудная такая девка, млорд!

И тут же ночь наполнили вопли — "Я тоже ее видел", "И я, я!"

— Она направо пошла, во-о-он туды, — пугало ткнуло своей клешнею вправо.

— Брешешь, сучья выблядь! — завизжала та же нищенка. — Ты все продрых! Не туда она ушла, не туда!

Поднялся рык и вой. Нищие поносили друг друга, изобретательно и с чувством, толкались, пихались — вот-вот сцепятся в драке.

Филип трижды хлопнул в ладоши. — Молчать! — Было видно, что он едва сдерживал ярость — и страх. — Ты, — Он указал пальцем на пугало с верхней ступени. — Какого цвета были волосы у этой девушки?

— Волосы… — Попрошайка явно не ожидал такого вопроса. — Дык ведь… ночь же…

— Светлые или темные?!

— Да… — он замялся, и пальцы Кевина сами собою сжались в кулак. — Чернявые, вроде твоих.

— Ага! — торжествовала нищенка рядом. — А вот и светлые! Ничего ты не видал, пьяные твои бельма!

Филип повернулся к Кевину, но тот не нуждался в указаниях. В два прыжка взлетел по лестнице и ударил сверху по морде лжеца. Еще раз. Теперь поганый врун встанет нескоро.

Две тени справа и слева с завидной скоростью растворились в ночи. Остальных удержали то ли алчность, то ли немочи.

Кевин навис над костлявой нищенкой, что угадала цвет волос Офелии, но та не показывала страха.

Настаивала:

— Я видала девку! Я ее сразу приметила — уж больно чудная. Тока теперь припоминаю, плаща-то у ней и не было. Тока эти, волосы, мохнатые такие, и платье, белое, да, как у лэди. Оно конешно, лэди в такой час не шляются. Тока бляди. Бродила тут, бродила, а потом — фью!

Она ее и правда видела! В горле пересохло от волнения.

— Куда она пошла? — голос Филипа резко изменился, в нем зазвучала мольба. — Скажи правду, я дам тебе денег!

— Сперва дай.

Кевин сгреб нищенку за то, что служило ей воротом. — Я выбью тебе остатки зубов.

Узкие губы расползлись, обнажая пустые десны. Ее дыхание пахло как смерть. — Сперва дай.

Пригоршня монет зазвенела по ступеням, избавляя Кевина от необходимости ломать твари нос.

Нищенка бросилась ловить их, одновременно рассказывая: — Да, девка не из обышных, я ее сразу заприметила. А волосы будто пух, огого какие — грошей на тридцать потянут. Хотела она тут подцепить одного, но не заладилось чегой-то у них, разбежались.

— Ты видела, куда она пошла? — нетерпеливо повторил Филип.

— Соврешь — узнаем, — предупредил Кевин. — И найдем.

— Чего мне врать-то? — Она пожала плечами, ссыпая монеты куда-то вглубь рубища. — Как разошлись они с мужиком этим, так никого больше не подцепила. А потом свернула за Дом Рвача, вон тот вот, и все, с концом.

Они переглянулись и побежали. Уже на бегу, Кевин сообразил, что забыл спросить, как давно нищая видела Офелию.

Огибая дом, при свете дня бывший красностенным, он надеялся увидеть впереди низенькую фигурку. Но не тут-то было. Лишь тройка прохожих брела по улице, название которой Кевин забыл. Помнил лишь, что выводит она к Мутной речке.

Добежав до поворота, они разделились — Филип свернул на соседнюю улочку, а Кевин бросился дальше по прямой.

Предполагалось, что они встретятся на набережной, и все же на душе свербило — как бы друг не попал в беду! Кевин был так поглощен опасениями, что россыпь чего-то маленького и белого под ногами заметил чисто случайно. Остановился — мелькнула смутная мысль, что там — жемчуг Офелии. Но когда он пошарил по мостовой рукой, в ней оказалась пригоршня зубов.

В другое время такая находка позабавила бы его, но сейчас кишки свело от дурного предчувствия. На пальцах блестела кровь с камней, не успевшая высохнуть. Слава Богам, Филип выбрал другую дорогу! Ему бы стало совсем погано.

Конечно же, это была лишь пьяная драка — Офелия тут ни при чем! Быстро оглядевшись, он нашел обрывок ткани, к счастью, не белой, кусок палки и обрубок пальца. И как назло, вокруг не было никого, кто мог бы рассказать, что стряслось. Видно, драка распугала прохожих.

Кевин побежал дальше, решив про себя, что Филипу расскажет о находке лишь в крайнем случае.

На берегу Мутной кое-какой народ еще ошивался. У Кевина отлегло от сердца, когда он нашел взглядом стройную фигуру в черном плаще — увы, одинокую.

— Разделимся, — без преамбулы объявил друг, когда Кевин подбежал к нему. Филип как раз закончил терзать вопросами мелкого торговца, распродававшего остатки товара. — Ты беги вправо по берегу, я побегу влево. В Тьмутень она не сунулась бы, так что…

Кевин невольно взглянул на другой берег, туда, куда тянулся хлипкий кривой мостик. Каким-то противоестественным, зловещим спокойствием веяло от пустыря, за которым вырастали ряды двух— и трехэтажных домов. Игра воображения или нечто иное? Налитая гноем луна освещала пустырь ярко, как театральная лампа.

— Я пойду с тобой, — Русло Мутной разведет их далеко друг от друга, в места куда более опасные, чем улицы рядом с дворцом.

— Грасс! — Филип даже топнул ногой от нетерпения. — Мы не можем терять время, неужели не ясно? Это приказ.

Филип привык, чтобы его приказания исполнялись. Что ж, его ожидал сюрприз. — Я сказал, что пойду с тобой, — повторил Кевин спокойно.

Он ожидал разноса, но Филип вдруг прикрыл глаза, и Кевин с испугом заметил, что у него дрожат губы. — Ты был прав, не надо было оставлять ее, — прошептал друг. — В ее день рождения… Ты всегда прав.

— Ты ж не мог знать, что…

Филип отчаянно потряс головой. — В отсутствие отца и дяди, я мужчина в доме — не Бэзил же — и я позволил такому случиться!

— Ты-то в чем виноват… — пробормотал Кевин, не зная, что сказать.

— В том, что я — чертов болван. Не надо было слушать Анейру, она сумасшедшая. Разрезала бы себя на мелкие куски, лишь бы угодить отцу, но отец уже послал бы за Офелией целую армию! А теперь уже слишком поздно! — Он со злобой ударил себя по лбу.

Кевин перехватил его руку, сжал. — Мы найдем ее, — Вот все, что сумел выдавить, вместо успокоительных, мудрых слов. Филип прав, он туп, не умеет даже утешить друга.

В этот момент к ним пришла удача, в подобающем ей обличии шлюхи.

— Вы, мальчики, поосторожнее, — окликнула их девка, улыбаясь и подмигивая. — Эти свиньи в черно-красных плащах сегодня совсем озверели. Нападают на людей, прям спасу от них нет. -

Юбочка, лиф, распущенная шнуровка рубахи… На локте — корзина. Как и другие потаскухи в богатых кварталах, эта делала вид, что торгует цветами. Будто бы сюляпаррцы выбегали из дома на ночь глядя, чтобы в огромных количествах скупать фиалки.

— Купите букетик, а? А поцелую я вас затак.

Девица была смуглая и стройненькая, как раз во вкусе Филипа, но сейчас даже ему оказалось не до потаскушек. Он задал все тот же вопрос.

— Видела какую-то чудачку, а зачем тебе она? Помню, еще подумала, какая молоденькая, и вроде из хорошей семьи, как по виду сказать. Но внешность-то видать обманчива бывает…

Кевин едва сдержался, чтобы не сгрести девицу в охапку и не тряхануть так, чтобы застучали зубы и побыстрее заработал язык. Но знатоком по девушкам у них был Филип.

— Вот, держи, красавица, и ответь, куда она пошла, прошу тебя!

— Благодарим, — Девица опустила золотой в ложбинку между грудями. — Хотя чего искать-то, я же тут, и я куда симпатишнее, — Она снова подмигнула, и, не встретив отклика, продолжила. — Школяры опять разбушевались, а она как раз им попалась. Ну, дело ясное, пошутили они с ней немного…

Бедный Филип судорожно втянул воздух. — Как пошутили?

Девка пожала плечами. — Да так, для студентиков — ничего особенного, повеселились чуток просто. Тут примчались черно-красные на лошадях, принялись всех давить, и они едва вытащили девчонку из-под копыт. Ну а потом вся компашка дала драпака.

— Подожди, и девушка с ними? — удивился его друг.

— Ну да, надо думать! Да и ты бы тоже побежал на ее месте! Я тож деру дала, половину цветочков рассыпала. Так вы хотите ее отыскать?

— Да, красотка, хотим, — кивнул Филип с судорожной улыбкой, жалким подобием тех, что обычно сражали женщин наповал. — Давай, не томи уже.

Девица сделала эффектную паузу, будто собиралась сообщить нечто потрясающее. Еще секунда — и Кевин, у которого уже чесались кулаки, приступил бы к своим методам допроса.

— Ну, тогда я вам не завидую… Не знаю, зачем она вам понадобилась, но я б об этой дуре позабыла, и осталась здесь, с доброй девушкой, которая и в храм, знаете ли, иногда ходит. Я сперва глазам своим не поверила, а потом подумала — видать, она из этих, может, и девка-то только с виду, — знаете, как это бывает. Потому что стоило ей оказаться у речки, как она шасть прямиком в Тьмутень! Да-да, именно так….

После этих слов они не могли ждать ни мгновенья. Дрожащий под ногами мост — и они уже в Тьмутени, несутся бок о бок, громко призывая Офелию по имени, не беспокоясь боле о том, что кто-то их услышит, о чем-то догадается…

Как она могла сюда пойти? Неужели она не чувствует?

II.

Улицы вертелись и кружились, как в кошмаре, темные, пустые, неотличимые друг от друга. Канавы, грязь, пробитая крыша… — Постой! — Кевин удержал друга за плечо. — Мы здесь уже были.

С разбега того аж занесло. Они остановились, дрожа не от усталости, но от потребности бежать дальше, действовать, которая пронизывала обоих.

Переведя дух, Филип поднес руку ко лбу. Было видно, как он отчаянно пытается сосредоточиться. — Так мы никогда ее не найдем. Кевин, все-таки надо разделиться. — Его голос звучал почти моляще. — Возвращайся и передай Анейре, чтобы отправила сюда всю стражу и всех слуг, кого только можно. Скажи, что я так хочу, что это моя воля.

— Давно пора, — согласился Кевин. — Только это ты иди назад, а я буду искать леди Офелию, пока не найду, или пока твоя стража не найдет меня.

— Это моя сестра!

— Поэтому мне проще сохранять хладнокровие. Да и город я знаю куда лучше. А вот леди Анейра скорее послушает тебя лично.

Филип кусал губы, но терять время было нельзя, и в конце концов он сдался. — Ладно, черт бы тебя побрал. Я вернусь с отрядом. Будь осторожен.

— Может, она уже дома, — Кевин хлопнул его по плечу, втайне торжествуя. Скоро Филип будет в безопасности во дворце. А он — что ж, он давно хотел изучить Тьмутень.

Они успели разойтись на несколько шагов, когда воздух прорезал крик. Высокий, тонкий, он донесся откуда-то неподалеку, и они устремились на звук.

За Филипом было не угнаться — он летел стрелой. Первым завернул за угол, и по его короткому, яростному восклицанию Кевин понял, что Офелию они нашли. Но живой ли? Это были долгие мгновенья…

…Вдоль по улице убегали несколько мужчин — пятеро, шестеро? Офелию — большое светлое пятно в ночи — один из них тащил на плече, как мешок сена. Должно быть, несли в свое логово.

В погоню! Ярость влила в ноги новую силу, и все же Филип опережал его, крича на ходу: — Эй, вы, стоять!!! Они здесь, все сюда! -

Кевин подхватил:

— Арестовать их!

Мужчины оглядывались назад, а девушка, благослови ее Боги, ожила и забилась в лапах похитителя. Тот попытался перехватить ее поудобнее, а потом просто швырнул на землю.

Теперь мерзавцы могли бежать быстрее. Дистанция между ними увеличивалась.

Когда Филип упал на колени рядом с сестрой, Кевину тоже пришлось остановиться. Он смотрел на удалявшиеся спины, и сжимал кулаки в бессильной ненависти.

— Ты цела?! — восклицал Филип. — Цела?! Он помог девушке принять сидячее положение, а та смотрела на брата широко распахнутыми, слепыми от шока глазами.

Жалость полоснула сердце Кевина, но, увы, время терять было нельзя. Он заметил, что мерзавцы замедлили шаг, все чаще оглядываясь. Вот-вот догадаются, что вся погоня за ними — лишь два одиноких юнца. И тогда…

Он склонился и попытался взять девушку за руку. Офелия шарахнулась в сторону с возгласом страха, затем ее взор прояснился.

— Я хочу домой, — прошептала она.

— Мы идем домой, — пообещал Кевин.

Добежав до поворота, похитители развернулись. Их головы сблизились — что-то решают, твари.

Один из них сделал несколько шагов в обратном направлении. Кивнул остальным…

Кевин ухватил Офелию под мышки, с помощью Филипа помог ей встать. Ноги девушки подгибались — похоже, придется нести на руках.

Как бы Кевин ни жаждал крови ублюдков, на нее напавших, нельзя было бросить друга одного с такой ношей. Но тут же он понял, что выбора больше нет.

Мерзавцы шли назад, с оружием наголо. Шестеро. Короткая будет схватка, но что ж… — Бери сестру и беги, — велел Кевин, толкая Офелию в объятия брата.

Филип мрачно мотнул головой. — Они разделятся, и зарежут нас по одиночке. Вдвоем мы, может, сможем их задержать. Ненадолго.

Кевин проглотил возражения, хотя это дорого ему стоило. Друг был прав, черт все дери. Шестеро расправятся с ним мгновенно, окружив со всех сторон, и тут же кинутся за Филипом. А тот, с сестрой на руках, будет легкой добычей.

Улица довольно узкая, может, у них есть шанс…

Филип встряхнул Офелию за плечи. — Ты должна идти, слышишь? Должна. Беги вперед, сверни направо, потом только вперед, найди мост, поняла? Возвращайся домой.

Он подтолкнул ее, и Офелия не упала. На заплетающихся ногах, шажок за шажком, девушка уходила вперед. Одна надежда — она обретет второе дыхание, и к тому моменту, как с ними расправятся, окажется достаточно далеко.

Бандиты снова замедлили темп, приглядываясь к будущим противникам… Перебросились парой слов на каком-то жаргоне, не разберешь.

Филип уже принял боевую стойку: длинный узкий клинок меча переливался молочным светом. Кинжал в правой руке слегка подрагивал, выдавая волнение. Вооруженный этой комбинацией, его друг был опасен для любого, кто не приблизился к уровню Оскара Картмора. Коли не потеряет присутствие духа…

Значит, вот как придет смерть, подумал Кевин, становясь рядом и обнажая полуторник. Он-то думал, что хоть в настоящей битве побывать успеет. Что ж, так тоже неплохо — просто и красиво. Сражаться, убить или умереть — вместе. В руке меч, рядом — друг. Для этого он был рожден, в конце концов.

— Их слишком много, — прошептал Филип безнадежно.

— Нас обучали лучшие мастера, твой дядя. Эти отбросы нам не ровня. Никогда не отчаивайся, прозвучали в ушах слова Оскара. Потерял надежду на победу — и ты труп еще до того, как вынул меч из ножен.

Друг с горечью усмехнулся. — Нас учили делать финты и комбинации… А это — настоящие убийцы. Они научились убивать.

Страх проступал на его лице, в его голосе.

Это было плохо. Но коли надо, Кевин станет драться за двоих. Не боязнь смерти заставляла неистово биться его сердце.

Он тоже был убийцей. Должен был быть. Иначе, какой от него прок? Вот он, час истины, первое испытание, жизнь или смерть. Час когда…

Они обрушились на них в лязге оружия.

III.

…Луна лизала сталь в руках бандитов — мечи, ножи, кинжалы. Мерзавцы не все были обучены благородному искусству фехтования — один из противников Кевина помахивал топориком на длинной ручке, рассекая воздух в опасной близости от его лица. Бандит с огромной головой, доставшийся на долю Филипа, держал в лапах два больших тесака. Время от времени он водил лезвием о лезвие, как мясник, готовящийся к разделке туши, и воздух прорезал алчный скрежет.

— Сколько вас еще, ребятки? — А этот долговязый был среди них, кажется, самым опасным. Он отлично орудовал мечом, дюйма на три длиннее, чем меч Кевина.

— Целый отряд, — Руки Филипа не переставали двигаться, рисуя в воздухе серебряный узор. — Вам лучше убраться, пока остальные не нашли нас. Его взгляд метался от одного противника к другому.

— Вы одни, щеночки, — почти ласково, с уверенностью заключил долговязый. Он улыбался, покачиваясь из стороны в сторону и перекладывая клинок из руки в руку — только успевай следить. — А вот наши приятели здесь поблизости.

— Да! — подтвердил большеголовый. — Именно. Незачем вам губить свои молодые жизни. Сдавайтесь, и слово чести, мы вас отпустим, облегчив на вес ваших кошельков.

Они не походили на людей, у которых есть честь. А иные — вообще на людей. У бандита с топориком левая рука заканчивалась крюком, бритый череп взбух уродливыми наростами. Другой, волосатый, как обезьяна, горбился, почти касаясь земли неестественно длинными лапами, царапая грязь ножом и грубым подобием фальшиона. Большая Башка же напоминал Кевину гигантский гриб, разросшийся на гнилостной почве Тьмутени.

Им с Филипом удалось отбить первую бешеную атаку бандитов, и теперь те играли с ними, как кошки с двумя на редкость зубастыми мышами. Зачем рисковать жизнью, когда есть численное преимущество! Можно утомить противника, запутать, дождаться, пока даст слабину.

— Да, отпустим всех, кроме девки, — согласился урод с крюком. — Это наша добыча.

— Это моя сестра! — прорычал Филип.

"Только не ведись!" беззвучно взмолился Кевин. Они пытались их взбесить, заставить потерять выдержку. Так поступал Оскар, и Кевин быстро научился следить за его движениями, не за словами.

— А что, он еще смазливее, чем его сестренка, — усмехнулся самый старший из бандитов. Заурядное лицо, седые виски, невысокий рост, — но именно он едва не снес Кевину голову своим коротким мечом. — Будет только справедливо, ежели мы оставим себе их обоих.

Кевин сделал глубокий вдох и мысленно поставил мерзавца во главе списка.

Главное — сохранять хладнокровие. Алый Генерал не позволил бы вывести себя из равновесия. Живо бы смекнул, что раз бандиты так тянут время, значит, и впрямь надеются на подмогу. Надо атаковать. Но готов ли возобновить схватку его друг?..

Кевину не раз приводилось сражаться против двоих и троих на занятиях со Сворой. Если в схватке один на один он уже начал одерживать победы, то действуя вместе, как единое существо, бойцы всегда загоняли его в угол. Но ведь то была Свора, отборные псы самого Алого Генерала! А не простые бандиты, уличная шваль.

Вывести бы из игры хоть одного — тогда на долю Филипа придутся двое соперников, а это уже реальный шанс.

— Брат и сестра… — задумчиво протянул долговязый. — Сколько интересных вещей можно с этим сделать! Признайся, мальчик, ты ведь мечтал заглянуть сестрице под юбку?

— Почему ты думаешь, что только мечтал? — заржал Большая Башка.

— Это можно устроить, — продолжал тот. — А с нами поделишься… по-братски.

— Не слушай их, — бросил Кевин другу, чуя его ярость.

— Вы вшестером против двоих, храбрецы, — голос Филипа сочился презрением. Похоже, он сумел справиться со страхом. — Вам не надоело болтать?

— Мы просто не хотим вас убивать, малыш, — пояснил долговязый.

Не хотите убивать нас сразу, понял Кевин.

— Потому что это было бы жестоко, — согласился Большая Башка, — а мы не лишены милосердия. Вы такие юные…

— Потому что это не так весело. Долговязый сделал резкое движение, словно хотел поддеть Филипа на меч, и тихо засмеялся, когда тот подскочил на месте.

Кевин прикусил губу. Он сам едва не дернулся. Его тянуло защищать их обоих, но если он попытается блокировать атаки всех шестерых, то вскоре раскроется и получит кусок железа в бок или спину. Тогда Филипу и Офелии тоже конец.

— Мы славно развлечемся, все вместе, — в сиплом голосе долговязого звучали мечтательные ноты. — Уж поверь мне, мальчик, нет ничего слаще, чем познать родную сестру. Разве что — мать. Кровь всегда зовет кровь. Мы уступим тебе честь сорвать цветок ее невинности. Кто знает, может тебе даже понравится все остальное.

Пора с этим кончать.

Атаковать превосходящего силами противника — не самое разумное. Но это лучше, чем ждать, пока к бандитам подойдет подкрепление, в то время как в уши из поганых ртов вливаются потоки гноя.

— Слушай, крепыш..

Глаза Кевина сузились — Большая Башка обращался к нему.

— Ты и твой засаленный плащ нам не нужны. И это же не твоя сестрица, верно? Бросай меч, мы заберем твой кошелек, а тебя не тронем.

Остальные его поддержали.

— Ну да. Только малость поколотим, на прощанье.

— Или глаз там выколем.

— Или руку отрежем.

— И отпустим!

— В реку.

— Нет, отпустим и точка, — огрызнулся на товарищей Башка. — Не порите чушь.

Долговязый опять засмеялся. — Успокойся, Свищ. Наши новые друзья не настолько тупы, я вижу по их лицам, что они — образованные молодые люди из хорошего общества. Вот ты бы себе поверил?

— Нет, — подумав, ответил тот, и печально покачал круглой башкой. — Но я циничен не по годам.

— Вот видишь! Ладно. Мы голодны, а к трапезе все готово, — Долговязый выдержал паузу.

Теперь тишину нарушало лишь тяжелое дыхание бандитов. Казалось, они вот-вот начнут пускать слюни, словно стая уличных псов. Чертова луна равнодушно взирала с небес…

В голове Кевина стало вдруг пусто. Ни стратегии, ни сомнений. Только рукоять меча в правой руке и кинжала — в левой, да готовность убивать.

— Этого можете прикончить, — Долговязый ткнул клинком в его сторону.

Когда два бандита кинулись на Кевина, первый — с воплем и занесенным вверх фальшионом, второй — бесшумно, нацелив острие клинка ему в кишки, Кевин был готов. Метнулся вправо, отбив удар меча и толкнув второго на первого. Они затанцевали в грязи, восстанавливая равновесие — а перед Кевином вырос третий, которого он упустил из вида.

Стальной крюк взлетел снизу-вверх, и если б он не отшатнулся, быть бы ему насаженным на острие, как рыбине в лавке. Металл вспорол одежду, оцарапал живот, задел по подбородку.

Кевин отпрыгнул, едва не поскользнувшись, и топорик в цельной лапе Однорукого рубанул лишь воздух рядом с плечом. Снова сверкнул крюк, описывая смертельную дугу… Кевин взмахнул мечом, почти вслепую, и — крюк, скрипнув по клинку, зацепился за него, лишь на мгновение.

Мига Кевину хватило. Топорик дернулся недостаточно быстро — Кевин уже вонзил кинжал в кишки врага, и повернул. Топорик упал в грязь из разжавшихся пальцев, а когда Кевин подался назад, высвобождая кинжал, туда же свалился и Однорукий.

Все произошло за несколько вздохов.

Двое других бандитов обошли товарища, который корчился в смертной муке, не удостоив и взглядом, словно груду мусора.

Прежде чем сцепиться с ними по новой, Кевин успел глянуть, как дела у Филипа.

Тот сражался на славу. Длинный кинжал в правой руке норовил ужалить противников, меч в левой летал так быстро, отражая свет луны, что зажигал во тьме целое созвездие вспышек. Филип склонился вбок, уходя от тесака Большой Башки, парировал выпад Седого кинжалом. Любая, ничтожнейшая ошибка…

Враги снова были перед ним, и Кевин обрушил на них град неистовых ударов. Они не желали подыхать, отскакивая, ускользая, не давая ему прийти на помощь другу. Длиннолапый стремился атаковать, другой, заросший щетиной здоровяк, осторожничал, ловко отводя удары клинком.

Долговязый наблюдал за схваткой со стороны, медленно вращая своим длинным мечом. Разминается, мразь. Решает, кому прийти на помощь.

— Эй ты, дылда! — Ничего лучше в голову не пришло. — На меня!

— Думаю, сперва я подрежу сухожилие твоему приятелю, — донесся невозмутимый ответ. — А когда Пердун и Шмель вымотают тебя, подойду и добью.

В бессильной злобе Кевин прокусил губу. Вкус крови во рту, запах крови в воздухе… Самое мучительное — слышать рядом лязг стали о сталь и не знать, что там творится.

Крик разорвал ночь, полоснув его словно кинжал. Голос Филипа!

Кевин обернулся. И тут же справа мелькнул фальшион, метя ему в плечо, по ушам ударил рев. Кевин взмахнул мечом, отбивая оружие Длиннолапого далеко в сторону, а обратным взмахом рассек ему шею. Сдохни, тварь!..

Слева уже атаковал второй. Клинок вот-вот вопьется в плоть… Кевин успел лишь выкинуть вперед левую руку с кинжалом, вогнать рукоять прямо в злобную рожу. Нос бандита хрустнул, а сам он взмахнул руками, отлетая назад, едва устоял на ногах.

Филип еще дрался, хвала Богам, но оставалось ему недолго. Его прижали к стене, где он отбивался от наседавших противников, яростно, отчаянно и безнадежно. Вопрос времени, когда пропустит удар.

Кевин поспешил на помощь другу, но на пути выросла высокая темная фигура. Долговязый крутанул меч вокруг запястья, сдвинул шляпу на затылок. Впалые щеки, мертвые глаза, косая усмешка без тени веселья…

К главарю подскочил и бандит с расплющенным носом. — Тебе конец, — прогнусавил он, ухмыляясь. Черная жижа стекала по оскалу, капала с подбородка. — Стилета ведет сам Темнейший.

И что куда хуже, у него отличный клинок из сверкающей эссенской стали.

— Я уже иду! — крикнул Кевин другу, готовясь атаковать.

То, как стоял Долговязый, как держал оружие… Сейчас все решится, понял Кевин. Что ж, живыми они их не возьмут.

Долговязый принял боевую стойку. Клинок блестел как луч луны, и на отточенном его краю ждала смерть. Вот-вот нападет…

Вместо этого бандит шагнул назад. Вскинул голову, принюхиваясь, и глаза его превратились в щели. Заозирался по сторонам второй.

Что это?… Неужто к мерзавцам подоспело подкрепление? Тогда — конец.

Долговязый заливисто свистнул, и Кевин увидел, что бандиты, осаждавшие Филипа, пятятся назад. А потом — бегут, словно друг его превратился в огнедышащего дракона.

Бандит с битым носом сплюнул кровью, на роже — смесь разочарования и страха. — Вам конец, — повторил он, прежде чем исчезнуть вслед за другими.

Последним ушел Долговязый, театрально запахнувшись в плащ. Прежде чем исчезнуть, вожак бандитов отвесил ускользавшей от него добыче прощальный поклон, и Кевину показалось, он все еще видит усмешку на хищном лице.

Кевин кинулся к другу.

Филип стоял у стены, упираясь руками в колени, спина ходила ходуном. Кевин опустил ладонь ему на плечо и почувствовал, как дрожат от напряжения мускулы. Еще бы, драться против двоих!

— Ты в порядке?! Ранен?! Рукав дублета распорот…

Филип ответил не сразу, восстанавливая дыхание, помотал головой. — Так, комариный укус. Потом поднял взгляд на Кевина, и губы его растянула неуверенная улыбка. — Они сбежали! Мы прогнали их! Ты прогнал.

Они сбежали, да. Но от кого?.. Вчетвером, бандиты могли вымотать двоих противников и спокойно добить, когда те лишатся последних сил. Уж не готовят ли им ловушку?

Филип мазнул пальцем по его подбородку. — У тебя кровь!

— Ерунда, — отмахнулся Кевин, изучая улицу. Загривок покалывало беспокойство, неприятно походившее на страх.

Жалкие глинобитные домики стояли темные и тихие, словно мертвые. Воняло гнилью, видать, от широкой сточной канавы, что тянулась вдоль дороги. Над ней склонился раненый бандит, отползший подальше от схватки, и глухо стонал, зажимая единственной рукою рану на животе. В свете луны было видно, как расходятся круги по воде, в которую капает кровь.

А что это за светлый силуэт выплыл вдруг изо мрака и приближается к ним? Рядом чертыхнулся Филип.

Офелия. Она спотыкалась и пошатывалась, казалось, сейчас упадет. Заметив раненого, замерла, с испугом уставясь на него.

Филип подлетел к сестре и сгреб ее за плечи. — Я же велел тебе бежать, глупая девчонка!

— Я не знала куда идти, ноги не двигались… — Задранное вверх круглое личико блестело от слез, губы дрожали. — Я спряталась за углом… Я думала… я думала, они вас…

Филип навис над ней, сверкая глазами. — Скажу дома, чтобы тебя выпороли, можешь не верить!

Офелия отчаянно закивала. — Ой да, пожалуйста, пойдем домой!

— Они могут вернуться, — напомнил Кевин. Что-то здесь не так…

— Ты прав, — Филип потряс головой, пытаясь собраться с мыслями. — Надо уходить!..

Он уже дернул сестру за руку, но Кевин остановил его. — Они могли устроить нам засаду. Я думаю…

— Милосердия… — Каркающий хрип заставил их обернуться к бандиту.

Наглец! Кевин дал ему то милосердие, какого он заслуживал. Два широких шага, и сапог опустился на рану. Сдавленный вой, прозвучавший в ответ, был слаще любой музыки.

— Что задумали твои дружки?! — рявкнул Кевин. — Почему бежали? — Должен же этот тип знать, как работают подлые мозги его подельников.

Бандит мог только глотать ртом воздух, и Кевин убрал ногу — пока.

— Милосердия… — прохрипел тот снова. И прежде, чем Кевин успел продолжить пытку, прибавил: — Добейте меня. Быстрее. — Бандит озирался по сторонам с видом безумца, словно высматривая во мраке невидимую опасность. — Они уже близко… Чуете? — Ужас уродовал и без того отталкивающие черты.

Кевин чуял лишь запах тухлятины, ставший густым и едким. — Они — кто? Твои дружки? — Он пнул ублюдка в бок, подбадривая.

— Они… Оно… Оно… — Бандит оборвал свой бред и, с усилием приподняв голову, напряженно вслушался в ночь. На лице жили лишь глаза — выпирающие из орбит, белесые, страшные. Даже Кевин замер, забыв, что нельзя терять время.

Ни звука — лишь затрудненное дыхание раненого да тихий плеск воды.

Плеск воды… Канава?

Руки, что легли на ее край, были белы и красивы. Очень длинные пальцы, острые ногти. Две пары рук, три, четыре… И одна маленькая головка, разбившая плесенную корку на поверхности. Деликатный профиль с тонкими чертами. Женский. На голом черепе — ни волоска.

Очень странно, подумал Кевин. А потом мысли улетучились, оставив только звон в голове и леденящую пустоту там, где были его кишки.

На сушу, словно бледные змеи, выползали все новые руки. Слишком длинные, из нескольких сочленений. Вонзив пальцы в грязь, они подтянули наверх туловище. Верхняя половина, до талии, походила на тело молодой женщины — три ряда маленьких упругих грудей, ребра, натягивающие кожу… А дальше… дальше начиналось раздутое нечто, дряблый мешок с гнилью, брюхо голодного паука.

Кевин сделал шаг назад. Еще один и еще. Налетев на Филипа, поднял руку, указывая трясущимся пальцем на тварь.

— Ты тоже это видишь?

— Вижу, черт бы меня подрал.

Офелия тихонечко молилась.

Тварь уже волочила по грязи морщинистый курдюк своего тела, капли стекали с него, мерцая. Льдистые лучи луны словно пронизывали ее насквозь. Как призрака... Но нет, то было создание из плоти — живой ли, мертвой ли. Живот оставлял за собою широкую полосу, ладони бесчисленных руконог громко шлепали, подтаскивая тварь к раненому бандиту.

Тот из последних сил пытался отползти — жалкие, бесполезные судороги. Упирался в землю крюком, прижимая руку к ране, отталкивался пятками, весь изгибаясь, оскалив зубы в гримасе, — и хорошо коли протягивал тело, парализованное болью, на пару дюймов.

А вот тварь двигалась споро, для такой туши. Пара мгновений — и она уже рядом.

Создание склонило над мужчиной свою странно-изящную голову, и он замер, завороженный. Одна из множества рук легла на щеку бандита нежным, любовным прикосновением, другая поддержала его за затылок. А потом бледные губы коснулись губ раненого в глубоком поцелуе, от которого дрожь пробежала по его телу.

Дрожь перешла в конвульсии. Члены отчаянно задергались, выгнулась грудная клетка. В неистовом напряжении всех мускулов он оторвался на миг от земли — и обмяк.

Поцелуй длился, а брюхо твари вздрагивало и будто бы набухало, становясь все огромнее. По мутному желе плоти пробежал темный рисунок вен, наливавшихся кровью.

Прошло немало времени, прежде чем создание оторвалось ото рта своей жертвы и подняло вверх хорошенькую головку. Длинный, будто бесконечный язык твари показался из глотки бандита, извлекая наружу кусок мяса, сочившийся влагой. Сердце, что еще дрожало.

Визг Офелии ударил по перепонкам, выводя Кевина из ступора.

Он нащупал запястье Филипа, сжал. — Бежим!.. — Но рука друга висела в его пальцах безжизненно и бескостно.

Филип смотрел на тварь, не отрываясь, словно человек, заметивший вдали полузабытое лицо из прошлого.

Кевин встряхнул его: — Нам надо уходить!

Они опоздали.

Маленькая головка на длинной шее резко повернулась в их сторону. Кевин мог бы поклясться, что на личике создания блеснула радость. Руконоги засеменили, разворачивая ставшую громоздкой тушу.

Их троица пробежала лишь несколько ярдов, когда у Офелии заплелись ноги, и она тяжело рухнула на колени. Кевин подхватил ее под подмышки, вздергивая, поддержал. Придется нести на руках. — Беги! — рявкнул он на Филипа, который тоже остановился.

— Нет!.. — Мотнул головой друг. — Это вы бегите… — Его голос дрожал. Филип снова повернулся к неспешно приближавшейся твари, словно зачарованный ею. Между ними и их смертью оставалось с десяток шагов… — Спасай Офелию… Я задержу это.

Он поднял клинок — медленно, так медленно, все еще в трансе, — и выставил перед собой, навстречу чудовищу.

Это были самые долгие мгновенья в жизни Кевина Грасса. Убедил его взгляд, брошенный на Офелию. Беспомощную маленькую Офелию, застывшую с открытым ртом и глазами большими, как плошки. И то, что он не мог силой утащить их обоих.

Он спрячет девушку в безопасное место, или выведет на другую улицу. И вернется, сразу вернется.

— Не дай этой приблизиться к себе! — велел он, хватая Офелию в охапку.

Надо лишь запихнуть ее в какой-нибудь проулок, щель между домами, и подтолкнуть, а потом он вернется и расправится с этой тварью, чем бы она ни была — демон, выползший из самого ада, урод, рожденный женщиной, химера его больного рассудка. Главное — не оборачиваться.

С Офелией на руках он не мог бежать быстро — откормили ее неплохо. Сейчас он почти ненавидел девчонку, ставшую обузой, тяжелый груз, мешавший прийти на помощь другу. Проклятые лачуги жались друг к другу, как нищие у зимнего костра — ни просвета…

Время тянулось бритвою по горлу.

Когда шум, похожий на рокот волн, пронесся по улице, отозвавшись гулом в ушах, Кевин не выдержал и взглянул назад.

Огромная туша нависала над одинокой фигуркой его друга, казавшейся маленькой от такого соседства, черным росчерком чернил на фоне белесой протяженности. Серебристый клинок дрожал в руке, опускаясь все ниже.

Та часть туловища твари, что походила на человечью, покачивалась из стороны в сторону, рот был распахнут словно в песне, хотя все звуки умерли.

Филип роняет меч… Смотреть на это было невыносимо.

По членам пробежала дрожь, сердце сдавила тоска. С трудом Кевин заставил себя передвигать ноги, налившиеся свинцом. Было холодно, словно тварь своим появлением заморозила летний воздух. С каждым шагом — все холоднее и тяжелее….

А потом он лежал на земле, рядом с Офелией, в мягкой грязи, принявшей их в свои объятия. Страх запустил в позвоночник холодные пальцы, и косточки дрожали, как хрупкое стекло. Кружились перед глазами стены, нагоняя тошноту.

Филип зря доверял ему… Он не спасет его сестру. Все они обречены — она, он, Филип… Плакала, скорчившись в комочек, Офелия, и по щекам ее текли кровавые слезы.

Но ведь этого не могло быть… Как не могла менять очертания улица, и прыгать по небу звезды, сплетаясь в знаки слярве. А если все же — сон?.. Улица, Офелия, тварь… Кошмар или явь, а он должен спешить, потому что нельзя бросать друзей одних, даже во снах.

Он заставил себя подняться — сперва на четвереньки, потом — на ноги. Вздернул вверх Офелию, весившую уже целую тонну. Потащил за собой. В голове все так же гудело, кровь в висках била в боевой барабан, словно бежал на разрыв аорты. Но с каждым шагом становилось легче.

Оборачиваться было еще страшно, но морок развеивался, возвращая способность мыслить. Просвета меж домами все не видно…. Проклятье!.. Было бы проще перелезть через одну из этих жалких одноэтажных лачуг с плоскими крышами. Он ухватился за эту мысль.

Кевин подтолкнул девушку к дому. — Офелия! — Собственный голос звучал чуждо — хриплый, молящий. — Я вас подсажу, постарайтесь вскарабкаться на крышу. Если чудовище одолеет нас, спрыгните с другой стороны, и бегите.

Это лучшее, что он мог ей предложить.

Он обхватил девушку вокруг бедер, поднял. Когда ее руки легли на крышу, бесцеремонно подпихнул снизу. Повозившись, Офелия уселась на краю.

— Офелия, вы должны…

Она не слушала. Ротик распахнулся в немом вопле, взгляд, обращенный ему за спину, полнился ужасом.

Кевин резко оглянулся — и поперхнулся криком.

Филип и чудовище, слившиеся в поцелуе как влюбленная парочка. Руки друга, бессильно повисшие по сторонам.

Забыв об Офелии, Кевин рванул назад, на ходу дергая меч из ножен. Только бы успеть! Грязь цеплялась за сапоги, словно пытаясь задержать. На счету — каждый миг…

Вблизи было видно, что Филип обмяк в объятиях твари, и только лапы, обвившие тело, удерживают его в положении стоя. Неужто уже слишком поздно?!

С криком ненависти Кевин занес меч… и на миг замер, пораженный совершенством лица, которое предстало перед ним, когда тварь оторвалась от уст друга. Теперь она смотрела прямо на него. Огромные глаза, идеальная лепка маленького носа, выпуклого лба, округлого подбородка. Ни бровей, ни ресниц, и все же оно было прекрасно, человеческое и в то же время бесчеловечное.

Огромный язык скользнул обратно в глотку — жирный, серый червь. Кевин вздрогнул от омерзения, приходя в себя. Снова замахнулся — и навстречу взвились, изгибаясь подобно кобрам, несколько руконог. Иглы когтей метнулись в лицо… Он рубанул — слепо, не глядя. На землю попадали куски белых пальцев.

Тварь распахнула рот — но вопль ее был беззвучным. От него дрожали кости, двоилось в глазах. От него ныло сердце и душила тоска.

Снова пришли дрожь и холод. Это членов уже коснулось ледяное дыхание смерти. Рукоять выскользнула из ослабевшей хватки, и меч проглотила тьма внизу.

Теперь он был беззащитен, окончательно и безнадежно. Голая жалкая личинка, червячок, которого вот-вот растопчет гигантский сапог мироздания. Хотелось забиться в угол, скорчиться, зажмурив глаза, чтобы не видеть конца.

Кевин упал на колени. Трус, ничтожество, вот что он такое. Трусость была ядом в его крови, гнилью, доставшейся по наследству.

Парализованный отчаянием, он позволил твари толкнуть себя на спину. Она склонилась над ним, сжимая в объятиях, беспомощного, будто дитя. Перед глазами пульсировало бледное горло, в такт беззвучной песне, от которой содрогался мир.

Сейчас она прильнет к губам поцелуем… Ядовитым и смертельным, как любовь.

Он видел нежность в прекрасных миндалевидных глазах, в изгибе приоткрытого рта. Она любила его, как нежная мать, как возлюбленная, как ни одна женщина никогда не полюбит. На миг захотелось расслабиться и позволить ей…

Кто-то вдалеке выкрикивал его имя. Звуки дрожали, рассыпаясь словно зерна.

Кевин повернул голову. Через силу, но он сделал это, и увидел скорченную фигуру. Филип. Друг качался из стороны в сторону, обняв себя за колени, и лицо его было белым пятном во мраке. Живой.

Быть может, есть еще шанс хоть у него…

Уныние, безнадежность вдавливали в землю. Но ведь тебе не привыкать. Кевин сражался с ними каждый день, с каждым биением сердца.

Бескровные уста почти касались губ, дыша мертвечиной и нутром гнилого омута…

Кевин приказал двигаться рукам, слабым, как у дряхлого старика. Скользнул ими по склизким плечам твари, нежно, словно собираясь обнять, — и сомкнул вокруг проклятой глотки.

Чудовище отпрянуло, поднимая его в воздух. Ребра кололи шипы когтей.

Но он держался.

Злоба ревела в венах, возвращая мускулам силу. Он душил сейчас всех, кто смеялся над ним, всех, кто причинял боль. И все крепче сжимал пальцы на тонкой шее.

Смазливое личико твари искажалось, темнело.

Ну что, сучка, нравится? Заглядываюсь я на тебя? Я тебя удивил?

Его швыряло из стороны в сторону, било о камни… Краем глаза он увидел, как поднимается на ноги Филип.

— Беги! — сумел крикнуть Кевин. — Я долго не удержу…

Бока обожгло каленым железом, и слова превратились в вой.

Мелькнула тень с мечом в руке — Филип. Только бежал он не от чудовища, а к нему.

В следующий миг тварь содрогнулась всем телом, наконец сбросив Кевина с себя, и из горла ее вырвался пронзительный визг. Повернула голову к Филипу, нанесшему удар.

Меч бы сейчас в руку! Кевин шарил пальцами и нащупывал лишь мокрую грязь.

Тварь распахнула пасть, чтобы начать жуткую песню…

Оттолкнувшись от земли, он заехал ей кулаком по скуле. Красивая головка дернулась, в коротком вскрике — удивление и обида. Кевин ударил еще.

Он видел, как летает вверх и вниз меч Филипа, рубя руконоги. И как с нежданной прытью дернулось огромное брюхо, сбивая друга с ног, придавливая к земле.

Подскочив, Кевин снова врезал твари. Так, что изо рта ее вывалился язык, а глаза закатились. Хотел сжать проклятую голову руками, чтобы раздавить как орех, но руконоги уже метнулись к нему, блестя когтями, и все, что он сумел, это ухватиться за кончик монструозного языка.

Упал, уклоняясь от мелькнувших сверху лап, перекатился, вскочил, отбежал. В пальцах все еще был зажат кусок упругой плоти, трепещущий, словно сердце. Он покрепче ухватил его обеими руками.

Тварь потянула в одну сторону, пытаясь освободиться, Кевин — в другую. Язык задрожал между ними, натянувшись, как канат на деревенском соревновании, мышца футов пять длиною, вся в наростах, противоестественно прочная. Язык прямиком из ада.

Каблуки сапог чертили борозды в грязи — тварь волокла его за собою к канаве, как ни упирался. Не страшно. Пусть утянет хоть на дно омута — он не отпустит. Попробуй теперь спеть, певичка!

Рядом вскарабкался на четвереньки Филип, помотал головой, все еще полуоглушенный. Потом пополз за клинком, который отшвырнуло далеко в сторону.

— Беги же! — крикнул Кевин. Мускулы горели, пот тек ручьями, кусая раны. Главное — держать.

Водная могила была уже близко — или там ждет дыра в преисподнюю? Луна ярко освещала мир, с которым он мог сейчас распроститься. Выбеливала стены домов, зажигала в грязи серебряную вспышку.

Задние лапы твари стояли уже на краю канавы… А потом она бросилась вперед, на него. Сбить, задавить весом.

Кевин тоже бросился, и тоже вперед. К сияющей точке. Нагнулся, разжав одну руку. Зачерпнул пальцами грязь…

Тварь уже рядом, заслонила небо. Когти скребутся у глаз, вонь мертвечины…

…И сжал их на рукояти меча.

Кевин дернул к себе язык и рубанул с размаха, как можно дальше.

С диким криком тварь отшатнулась назад. Она мотала головой, обезумев от боли, обрубок языка болтался, как у бешеной собаки.

Почти половина его осталась у Кевина. Почуяв победу, он отшвырнул отсеченную плоть, сжал рукоять обеими руками. Меч взлетел в воздух, готовый разить.

Его опередил Филип. Выпад — и серебряный клинок пронзает раздутый мешок туловища, выпуская наружу фонтан вонючей жидкости. Заставляя тварь завопить и, в страдании и панике, заметаться по улице.

Сперва отлетел к стене его друг. А потом что-то упругое и холодное ударило Кевина в бок, швырнув на землю. Грязь приняла его, залила глаза, забилась в ноздри.

Тьма… Падение оглушило, выбило воздух из легких. Он сжал пальцы, с благодарностью ощутив в хватке твердость металла. Не выпустил!

Рядом хлюпнула жижа, что-то влажно скользнуло по спине… Кевин взлетел в воздух как подброшенный, отчаянно, вслепую рубанул воздух. Его клинок не встретил сопротивления.

Когда он протер глаза, твари рядом с ним не было. Филип валялся у стены, а она… Она стояла посреди улицы, глядя то на него, то на Кевина, будто выбирая.

Собрав остатки сил, Кевин вскинул меч и рванулся вперед, к финальному столкновению. На нее. Из груди вырвался крик — вопль человека, дошедшего до предела.

И тварь повернулась и побежала. Прихрамывая, переваливаясь на оставшихся руконогах, с обиженным плачем на губах. Оставляя в грязи полосу мерцающей слизи. Кевин преследовал, оставляя на раздутом туловище порез за порезом. Беги, трусливая сука, спасай свою жизнь. Нельзя было дать ей ни мига передышки.

Издав последний жалобный стон, тварь скользнула в канаву. Темная жижа поглотила руки, груди и раздутое брюхо, сомкнулась над тушей с мягким чмоканьем, — и разгладилась.

Кевин подошел поближе на негнущихся ногах, держа меч острием вниз, готовый разить.

Но ни следа чудовища было не разглядеть в грязной канаве, узкой и такой мелкой, что, решившись испробовать глубину клинком, Кевин наткнулся на дно, опустив меч едва ли наполовину.

Обычная вонючая канава, круги на поверхности — лишь от его меча. Как будто все, что только что произошло, было мороком, насланным на них Тьмутенью.

Когда он обернулся, Филип все еще сидел у стены, а стеклянный его взгляд напугал Кевина. Как сильно он ударился головой?..

К его облегчению, в протянутую руку друг вцепился сразу. Поднялся кое-как, но чтобы удержаться на ногах, ему пришлось уткнуться лбом Кевину в плечо.

Пока Филип приходил в себя, дыша, как после долгого бега, Кевин не переставал озираться. Пылали располосованные ребра, но было не до боли. Неужто — спасены? Или за углом — новая напасть? Так тихо, словно мир затаил дыхание и ждет… Все чувства обострились до предела.

— Что это была за тварь? — прозвучал тихий вопрос.

Сразу, словно кто-то нашептывал на ухо, вспомнились страшилки, что болтали про Тьмутень. Странные, нелепые слухи, которые в этой тьме взбухали, наливаясь кровью, и обретали плоть.

А Филип уже улыбался, подняв голову. — "Беги, беги!.." Неужели ты думал, что я могу тебя бросить?!..

Что он думал — неважно, особенно сейчас. Кевин хотел ответить, что жизнь друга — его и Офелии — стоит куда больше, а потому… Проклятье!

Они вздрогнули одновременно, пораженные одной мыслью. Офелия, они забыли о ней!

Не сговариваясь, побежали искать. Страх снова сдавил сердце стальной рукавицей…

К счастью, Офелия, целая и невредимая, сидела там, где Кевин ее оставил — на крыше, обнимая себя за колени. Когда он протянул к девушке руки, она всхлипнула и упала в его объятия. Кевин почтительно поставил юную леди на землю. Отпустил, лишь убедившись, что она может стоять.

Филип сперва прижал сестренку к груди и поцеловал в макушку, затем встряхнул за плечи: — Ну как можно быть такой идиоткой?! Ладно, бежим, пока нас всех не сожрали по твоей милости.

Уходя, они обогнули два трупа. Однорукий бандит, выпитый тварью, — кожа да кости, запавшие щеки — и другой, похожий на обезьяну. Первый человек, чью жизнь забрал Кевин. Он взглянул на мертвеца, и не почувствовал ничего.

…Кевин шел впереди, выбирая извилистые пути, чтобы избежать столкновения с бандитами. Оставалось только надеяться, что внутренний компас ему не изменяет. Спутники, все еще ошеломленные и притихшие, послушно следовали за ним. Офелия жалась к Филипу, а он обнимал сестру за плечо.

Меч Кевин держал наголо, ни на миг не расслабляясь. За любым поворотом могла ожидать засада, каждая пустынная улица излучала угрозу, и теперь он знал, что это — не плод его воображения, разгоряченного страшными историями. Он еще вернется в Тьмутень, просто чтобы проверить себя, в темноте, один. А сейчас хотелось ускорить шаг, бежать отсюда, сломя голову. Вот только у Офелии почти не оставалось сил, а взять ее на руки значило стать беззащитным перед внезапной атакой.

Из-за плотно запертых ставен домов — ни шороха, ни проблеска света… Тем лучше. Если одна из дверей откроется, кто выйдет им навстречу? Кто — или что?..

Долгое время они молчали, а потом Офелия едва слышно повторила вопрос брата: — Что… что это было? То, что вылезло из…

— Чудовище, которое приходит за маленькими девочками, убежавшими из дома, — наставительно ответил Филип. — Оно поедает их изнутри, натягивает их кожу, а потом девочки возвращаются к родным после захода солнца, но — оооо! — не затем, чтобы обнять их!..

Кевин подумал, что ужасов этой ночью и так было с избытком, но не стал отвлекаться на споры. Направо или налево?..

— Я уже не маленькая девочка, — возразила Офелия.

Да уж, сестричка Филипа оказалась с характером. То, что она не валялась сейчас в обмороке, уже говорило о многом.

Филип фыркнул. — Тогда почему ты такая глупая, вот что ты мне объясни!

Кевин хотел шикнуть на парочку, но это не понадобилось, — за поворотом им открылся пустынный берег, спускавшийся к воде, и долгожданная арка моста. Это положило конец спорам.

Он не осознавал, насколько напряжен, пока от облегчения кости не превратились в желе. Там, за Мутной речкой, ждала относительная безопасность, а дальше — дом.

Подстегнутые единым порывом, они быстро одолели хлипкий мостик. Тьмутень с ее кошмарами осталась позади.

Стоило ступить на берег, как усталость навалилась каменной плитой. Кевин согнулся, оперевшись о колени, шумно выдохнул. На миг прикрыл глаза. По ногам пробежала дрожь, а во мраке за сомкнутыми веками все кружились темные улицы. Как же он вымотался…

Распрямился Кевин не без труда. Каждый порез и ушиб горел огнем. — Давай, друг, осталось немного, — подбодрил его Филип с улыбкой, и он улыбнулся в ответ. Даже губы Офелии чуть изогнулись.

Разумеется, именно в этот миг из темных провалов меж домами начали появляться Они. Двое, четверо… Пятеро… Семь теней, обретших плоть. Семеро бандитов, преградивших им путь.

Они ждали, караулили здесь, чтобы подобрать то, что останется после чудовища.

У Офелии вырвался жалобный стон, а Филип сжал его запястье.

Кевин покосился на спутников, на их измученные лица. Высвободил руку — скоро понадобятся обе — и шагнул вперед, знаком показывая, чтобы держались за ним.

Это было неправильно, нечестно! Они прошли через столько опасностей, сражались, победили чудовище. А теперь, когда спасение так близко, появились стервятники, чтобы добить их, усталых и обессиленных.

Ярость снова оживила его, огнем разлилась по членам. Если б он мог разделиться на семь частей, то порвал бы бандитов в клочья, выгрыз бы им глотки зубами. Но сможет ли драться Филип?..

Тьма, как назло, уже разогнала последних прохожих. Дозорные ночной стражи, небось, расселись по кабакам. И ни одна сволочь, услышав звуки схватки, и носа не высунет из окна. Спасения ждать неоткуда. Бандиты поигрывали оружием, разминаясь. Долговязого среди них не было — это Кевин отметил сразу. Место павших заняли новенькие. Громила с кольцом в носу свирепо зыркал единственным глазом, второй, сухопарый, мерзко скалился, блестя крупными ровными зубами. У первого — сабля, у второго — палаш и кинжал. Еще две грозные тени маячили за плечами товарищей.

Большая Башка, здоровенный бандит, чей нос он расплющил… А вот и тот, с сединой, еще живой, чтоб ему. Уж это-то Кевин исправит.

— Смотрите-ка! Все целехоньки! — удивился Большая Башка. — Ну, ребятки, сегодня вам прям везет.

— Тьма оставила их нам, — торжественно возвестил Давленный Нос.

Семеро против двоих…

Кевин слышал, как Филип что-то говорит сестре, краем глаза заметил белую тень на мосту — Офелия возвращалась в Тьмутень. Пусть поторопится — стоит бандитам приставить нож к ее шее, и все кончено, Филип опустит оружие. Сам-то он понимал — лучше девушке пасть с перерезанным горлом, чем достаться чудовищам в человеческом обличии.

Филип встал рядом, обнажив оружие. На лбу его блестели капли пота. — Послушайте! — Он прибегнул к последнему средству. — Я — Филип Картмор…

— Ну да, а я — Алый Генерал, — прервал Башка, громко присвистнув.

Седой поддакнул: — А я — Прекрасная Филиппа.

Она мертва, подумал Кевин. И ты — тоже.

— Если вы убьете нас, моя семья весь город перевернет вверх дном, чтобы найти виновных. Мы отдадим вам все деньги и ценности, всё, что у нас есть, — голос друга сдавливало отчаяние, — только дайте нам уйти. С правой его руки, сжимавшей кинжал, на землю капала кровь.

— Всё? — не согласился Давленный Нос. — А одежда на ваших телах? А мясо на ваших костях?

Сухопарый осклабился шире:

— И девку эту мы еще не…

Кевин прыгнул — и белый оскал взорвался осколками зубов. Обломки костей, фонтан крови… То, что только что было человеком, опустилось на колени, постояло так, рухнуло наземь.

А потом начался хаос.

На Кевина кинулись трое. Он ушел от удара первого, так и оставшегося безымянной тенью. Скользнул вправо, и расправился с ним с легкостью, от которой запело сердце — пробил жалкую защиту, рубанул по руке, вспорол живот.

Двое других тут же насели снова, орешки покрепче. Одноглазый с саблей, высокий, сильный, и второй, гибкий ловкач, вооруженный мечом и ножом.

Кевин никогда так не дрался, так стремительно, так неистово. Сжав зубы, с упорством отчаяния. На кону стояло все — больше, чем его жалкая жизнь. Если в ночи оживали демоны, один из них сейчас вселился в него, придавая сил. Но этого было недостаточно.

Филип не справится с тремя.

Друг был еще жив лишь потому, что ступил на мост, под защиту перил. Рисуя мечом и кинжалом смертоносный узор, он отбивал удары двух противников, а Большая Башка суетился за их спинами, пристраиваясь половчее метнуть в него один из своих тесаков.

— Отходи! — призыв Кевина опять пропал втуне.

Если Филип отступит на середину моста, бандитам придется нападать по одному. Но тогда двое других, оставшись не у дел, помогут подельникам расправиться с Кевином. Должно быть, друг это понимал. Хотя бы Офелии больше не видно — уже хорошо.

— Не убивай его! — крикнул Седой напарнику, чей меч чуть не разрубил Филипу плечо, и Кевин вздрогнул от злости и облегчения. Коли они пытаются взять друга живым, это будет работка посложнее.

А вот ему сгодятся трупы.

Увернувшись от удара сабли, мазнувшей сверху вниз, он полоснул по запястью Одноглазого. Наградой стал вопль и стук сабли о землю. Жаль лишь, второй бандит вмешался, не дав добить врага. Пока Кевин задавал ему жару, а Одноглазый шарил внизу, подбирая оружие, Большая Башка, оставив Филипа в покое, бросился дружкам на подмогу.

Кевин не успел возликовать, как пришлось шарахаться, спасая голову от тесака. Он почти не успел. Правое плечо вспыхнуло, — такая боль, словно его перерубило начисто.

Два других бандита насели на Кевина, словно псы, почуявшие кровь — ту кровь, что залила останки его парадного дублета. К груди уже тянулась жадная сталь… Когда он взмахнул мечом, отбивая выпад, боль вонзила зубы глубже, но рука работала — а это главное. Порез — и только.

Большая Башка уже маячил сбоку, взвешивая в лапе последний тесак…

Второй раз не промажет, понял Кевин. Градом яростных ударов отогнал противников назад и развернулся, чтобы ринуться на Большую Башку.

Метнуть свое орудие тот не решился или не успел. Защищая голову, вскинул тесак, почти бесполезный в близком бою против меча.

Кевин уже видел, как рубит по уродливой морде, навеки стирая с нее ухмылку. И вдруг почувствовал, как скользит, уходит из-под ног земля. Он перенес центр тяжести вперед… и приземлился на одно колено. Боль стрельнула вверх по кости.

Какая тупая смерть.

А вот и сальная ухмылка рядом, блеск стали над головой… Башка разрубил бы ему ключицу — не окажись Кевин быстрее.

Кинжал впился в беззащитное брюхо, и Башка изумленно уставился на свой живот. Когда Кевин крутанул запястьем, тесак выпал из лап бандита тому за спину, а ухмылка его стала оскалом.

Башка рухнул на колени. На миг Кевин заглянул в удивленные свинячьи глазки. Тут же услышал топот за спиной, и безумие началось снова. Он метнулся в сторону, уходя от сабли, что всплеснула грязь рядом с ним. В движении успел полоснуть Одноглазого по икре кинжалом, выдернув тот из кишок врага — и два вопля слились в один. Взвился на ноги, чтобы, скрестив кинжал и меч, принять удар второго бандита. Тут же отшвырнул его от себя, спасаясь от ножа в левой руке противника, и махнул клинком так быстро, что тот едва успел отскочить.

Кевин снова был на ногах, против двоих, готовый обороняться и нападать. Одноглазый почти превратился в одноногого и однорукого, хромал, прижимая к боку раненую лапищу. Второй выглядел так, словно уже наложил в штаны от страха.

Он был охотником, а они — добычей.

...Удар, еще удар...

Бандиты пятились под напором неистовой атаки, но не желали подыхать, проклятые.

Когда Одноглазый хрипло крикнул "Свищ, помоги!", Кевин возблагодарил всех чертовых богов.

Он услышал, как чертыхнулся Седой, увидел, как тот бежит на помощь приятелям, оставив Филипа в единоборстве с Давленным Носом.

Готовясь достойно встретить третьего ублюдка, Кевин заметил, что друг сражается с новыми силами. Пришло время его противнику отступить, защищаясь.

Кевин уже позволил себе надеяться, когда прогремел выстрел.

IV.

Безумие, безумие!.. О чем он думал? Опять проявил преступную слабость, не устояв перед ее блестящими глазами.

Фрэнк покосился на изящного кавалера, шагавшего рядом. Какие все-таки чудесные создания женщины! Даже мужской костюм на них смотрится в тысячу раз лучше, чем на тех, для кого предназначался. Ножки Денизы в штанах из легкой летней ткани, талия, затянутая широким кушаком… Этот наряд открывал взгляду гораздо больше, чем платье с пышной юбкой. Когда в саду девушка предстала перед ним в таком виде, сделав эффектный поворот на месте, у Фрэнка дыхание перехватило.

По словам Денизы, она не раз переодевалась мужчиной, чтобы отправиться на прогулку по городу с Филипом и его друзьями. Запретное, будоражащее кровь приключение — при свете дня, в окружении целой компании молодых дворян. Сейчас же все по-другому — лишь пустая улица, он, она, и мрак.

Он не должен был, не смел поддаваться ее уговорам. Конечно, в словах Денизы заключалось разумное зерно — без нее Фрэнк быстро бы заблудился в темной утробе города, которого совсем не знал. Но что это значило в сравнении с опасностью, которой подвергалась теперь ее жизнь!

Рядом с нею Фрэнк чувствовал, что готов сразиться с полчищем разбойников. Но опыт подсказывал печальную истину — кто-то вроде Кевина Грасса расправится с ним, даже не вспотев. Фрэнк сможет лишь умереть ради Денизы — а это так мало.

Он надеялся, что Офелия найдется неподалеку от дворца, где-то в людном месте, что их путешествие окажется коротким. Но этого не произошло, и Дениза неслась все дальше и дальше, пока звуки, доносившиеся с площади, не затихли вдали, а мостовые под ногами не сменила утоптанная земля.

— Офелия! — выкрикнул он в сотый раз, не надеясь услышать ответ. И добавил, тоже далеко не в первый, и тоже без особой надежды: — Дениза, мы возвращаемся. Я не смею больше рисковать вами. — Он остановился и сложил руки на груди, показывая, что говорит серьезно.

— Можете уходить. Я продолжаю искать. — Стройные ноги в сапожках ни на миг не замедлили шаг. Пришлось догонять.

— Тогда я уведу вас силой. Понесу, если понадобится.

— Полагаете? — В ее голосе звучала насмешка. — Вы, конечно, сильнее меня, но если я начну вырываться и бить ногами, мы далеко не продвинемся. Разве что вы готовы оглушить меня и тащить, как мешок сена.

Она права, чертовка. Фрэнк едва не выругался.

— Дениза, умоляю вас. Мы уже давно кружим по улицам — и ничего. Если с вами что-то случится, это будет моя вина, — Он обогнал девушку и встал у нее на дороге, положил руки на плечи, принуждая остановиться. — И я не прощу себя даже на том свете.

Дениза упрямо покачала головой — и опустила ее. — А если несчастье произойдет с Офелией, это будет моя вина.

— Ну что вы… — растерялся Фрэнк. — Почему вы так говорите?

— Потому что я носила ей эти романчики, где героини вечно убегают из дома с возлюбленными, я учила ее обманывать родителей, словно это такая забавная игра. Я желала лишь, чтобы у нее был кусочек свободы!.. Что-то, кроме поучений и запретов непреклонной матери. Мне и в голову не могло прийти, что Офелия решится на такое, такое… — лицо Денизы скрывала тень от широкополой шляпы, но голос выдавал ее отчаяние и боль.

— Разумеется, вы не могли такого подумать! — Невыносимо хотелось привлечь ее к себе, обнять, успокоить… и Фрэнк в очередной раз поддался искушению. Шляпа полетела на землю, головка Денизы легла на его плечо, и он вновь вдыхал аромат ее волос.

— С ней случилось что-то ужасное, — пробормотала девушка, вздрагивая.

Фрэнк осторожно погладил ее по спине, подавляя желание покрепче сжать Денизу в объятиях. — А я думаю, что ее уже нашли, просто мы об этом не узнаем, пока не вернемся назад. Если ж нет, обещаю, я снова отправлюсь на поиски, и буду искать всю ночь.

Дениза отстранилась, и он уловил в ее глазах знакомый решительный блеск. — Я не могу успокоиться, пока ее жизнь под угрозой. Я понимаю, чего вы опасаетесь, я тоже боюсь, но… Офелия — совершенный ребенок, ее держали вдали от мира, и она не имеет о нем ни малейшего представления. Она в куда большей опасности, чем мы с вами. Еще полчаса, хорошо? Дойдем до границы с Тьмутенью и пойдем назад, ко дворцу, а потом походим вокруг площади Принцев.

Фрэнк кивнул, вздохнув про себя с облегчением. Главное, что она согласилась вернуться.

Он взял девушку под локоть, положив другую руку на навершие меча, и они двинулись дальше по улице, которая, слава Богам, оставалась безлюдной. — Нам далеко до этой, как ее, Тьмутени?

— Да нет, это уже через…

Он поднял палец в воздух, призывая к молчанию. Где-то вдалеке раздавались звуки схватки — лязг металла, крики, приглушенные расстоянием.

Дениза тоже услышала их и замерла, прислушиваясь.

— Мы должны узнать, что там происходит! — воскликнула она через пару мгновений, как раз когда он сказал: — Нам надо уходить!

Еще сочтет его трусом, убегающим при первом признаке опасности…

— Ладно, но вы идете за мной и во всем меня слушаетесь, — твердо произнес Фрэнк, понимая, что надежда на это весьма призрачна.

Поворот, еще поворот… Свет луны на крышах… Дениза бежала рядом, не отставая. Какая же она все-таки смелая, восхитился он не в первый раз. Слишком смелая…

Вскоре начало казаться, что они безнадежно запутались в городском лабиринте. И только звон оружия, становившийся все громче, говорил, что направление — верное.

В очередной раз завернув за угол, Фрэнк резко остановился. Улица вывела их к берегу, где шла настоящая схватка. Он едва успел перехватить Денизу и прижать к стене, укрывая их обоих в тени. Теперь можно было приглядеться…

Дениза вдруг дернулась в его руках. — Филип!

Фрэнку понадобилась пара мгновений, чтобы понять: человек, теснивший двоих противников сразу, — ни кто иной, как Кевин Грасс. Ярость, с какой он сражался, заставляла негодяев отступать, не оставляя им шанса на контратаку. Здесь, на темном пустыре, в движениях Грасса появились красота и грация, которых ему недоставало в бальном зале. Грация дикого зверя, красота хищника, расправляющегося с добычей.

Неподалеку дрался Филип. Правую руку он прижимал к боку, но левой орудовал споро, удерживая на расстоянии противника, здоровенного громилу, действовавшего мечом и кинжалом.

— Он ранен… — Дениза вырвалась и встала рядом с Фрэнком, не заботясь о том, что лунный свет ярко освещает ее фигуру. Как завороженная, смотрела она на Филипа, который из последних сил боролся за жизнь.

Фрэнк схватил ее за локоть и бесцеремонно оттащил назад. — Стойте здесь и не выходите. Я иду к ним.

Она кивнула, без слов протягивая пистоль, который взяла с собой. Ему он пригодится больше.

Пистоль Денизы в одной руке, в другой — меч, Фрэнк побежал вперед, надеясь, что элемент неожиданности сыграет в его пользу. Кому прийти на помощь — вот вопрос. Грасс не мог долго держать столь бешеный ритм, а Филип ранен…

Фрэнк был уже совсем близко, когда Грасс мощным ударом отбросил одного из противников назад, и прыгнул, метя кинжалом в грудь второму. Отличный прыжок, удар, что почти попал в цель, вспоров плечо врага, — и грозил стать последним. Словно из ниоткуда возник третий головорез, вскидывая клинок за спиной Грасса.

Фрэнк выстрелил, почти не целясь.

Грохот едва не оглушил его самого, а когда дым рассеялся, он понял, что промазал. Хорошо еще, что в Кевина не попал — мог ведь.

И Грасс, и его соперники обернулись одновременно, застигнутые врасплох внезапным вмешательством. Потом тот из незнакомцев, что был покоренастее и пониже, рванул к Фрэнку.

На миг, показавшийся вечностью, Фрэнка захлестнул страх, такой, от какого внутренности сжимаются в тугой комок и дрожат колени. А потом он уронил ставший бесполезным пистоль и взмахнул мечом, блокируя удар.

В Академии его бы не похвалили — надо отводить удары, а не ставить жесткий блок, как мальчишка, дерущийся на палках. Но главное, он был все еще жив.

Шли мгновенья, звенели мечи, его клинок, короткий и прямой, против чуть более длинного, в зазубринах, меча соперника, а Фрэнк оставался на ногах, себе на удивление. Было уже не до страха, хотя Фрэнк и успел понять: его противник — сильнее. Хорошо хоть, схватка неплохо того вымотала: по низкому лбу тек пот, мужчина тяжело дышал. Он был немолод — виски осветлила седина.

Что ж, будь что будет. Главное, теперь Филип и Кевин справятся.

В пылу битвы ему почудилось, что рядом, на краю зрения, метнулась тонкая тень.

— Филип! — отчаянный женский вопль прорезал воздух совсем вблизи. — Филип!

Следом вскрикнул Грасс, в коротком возгласе — ярость и страх.

Нет, это не может быть она! Дениза за углом, в безопасности!

Но когда Фрэнк посмотрел туда, где только что сражался Филип, сердце его упало на камни мостовой и дальше, в темную бездну.

Филип растянулся на земле, беспомощный перед врагом. Взлетел меч для последнего удара… А на спине громилы уже висела Дениза. Впившись зубами ему в ухо, сдавив руками горло.

Громила взревел и попытался скинуть ее, как медведь стряхивает с холки пса. Ударил локтем, попав по ребрам. Но не тут-то было. Тростинка в сравнении с этим верзилой, Дениза держалась за него с силою, которую придает отчаяние. Или любовь.

Выпады противника Фрэнк отражал в эти мгновения лишь чудом, не в силах отвести взгляд. Лезвие полоснуло плечо — он едва почувствовал это. Увидел, как громила заводит назад руку с кинжалом — и перестал дышать.

Он готовился услышать крик Денизы… Но заорал громила, когда Филип, приподнявшись, вогнал меч ему в брюхо.

Слава Агнцу! Фрэнк смог наконец вздохнуть. Сосредоточился на враге — и едва не опоздал. Отшатнулся, уходя от клинка, царапнувшего по груди. С трудом удержался на ногах.

(Рядом — крики, вой, лязг оружия…)

Противник тут же рубанул снова, и Фрэнк едва успел поставить неуклюжий блок лезвием. Мечи скрестились в воздухе, металл болезненно взвизгнул, столкнувшись с металлом. По рукам пробежала боль…

Фрэнк мог быть плохим фехтовальщиком, но меч работы мастера Феррина из эссенской стали оказался выше всяких похвал. Темный, видавший виды клинок противника раскололся с пронзительным звоном.

Мужчина ругнулся на чужом языке, уходя от ответного удара, отпрыгнул назад. Сейчас бы сделать выпад, насадив его, безоружного, на меч, как насекомое на иглу… Но рука Фрэнка вдруг отяжелела. Перед ним был почти старик, десятков пять, не меньше, и лицо его искажал страх.

Когда противник выдернул кинжал из-за пояса, Фрэнк снова бросился в атаку. Боец с седыми висками отбивал его удары, как мог, и отступал, отступал, отступал… пока не напоролся спиной на клинок Кевина Грасса. Он сполз с меча на землю, харкая алым, а Грасс проводил его в путь последний пинком.

Грасс тяжело дышал, темные брызги на лице могли быть только кровью. Вид он имел столь грозный, что мгновение Фрэнку казалось — следующим этот меч пронзит его.

Но Грасс лишь буркнул: — Вы вовремя.

Один из его противников валялся на земле, лицом вниз. Другой пятился, выставив перед собой меч и нож. Увидев, что остался один против троих, он бросил оружие и упал на колени. — Сдаюсь! Я сдаюсь, не убивайте! -

Дениза!!!

Слава Богам, она стояла на ногах, по видимости невредимая. Фрэнк бросился к девушке, но его опередили. Миг — и она уже в объятиях Филипа. Они прижимались друг к другу так, как полагается влюбленным, чудом избежавшим смерти.

Это зрелище было как удар, выбивающий воздух из груди. Фрэнк отвернулся, огляделся по сторонам.

Трупы, разбросанные по пустырю, в ярком свете луны… Настоящее побоище. Сколько же их было всего, нападавших, против двоих учеников Академии? Воняло жутко — кровью, кишками и их содержимым.

Кевин Грасс вытирал кровавый меч о плащ одного из бандитов, не спуская хмурых глаз с того, что остался в живых. Убрал клинок в ножны и взялся за кинжал. — Что будем делать с этим?

— Пощады, добрые господа! — завопил выживший, старательно задирая руки над головой.

Филип был слишком занят, чтобы ответить другу, — они с Денизой целовались словно в первый или последний раз.

Сейчас Фрэнк отвернулся не сразу. Они любят друг друга и скоро поженятся, сказал он себе, пытаясь унять ноющую боль под ложечкой. Помни об этом.

Час назад эта мысль жгла бы сильнее, но теперь… То, что он все еще дышит, что невредима Дениза, уже казалось истинным чудом.

Внимание отвлек звук торопливых шагов. Фрэнк схватился за кинжал, но тут же разжал пальцы, и радость, которую ничто не могло омрачить, растянула его губы в улыбку.

На мосту появилась фигура в белом — Офелия Картмор.

— Филип! — воскликнул Фрэнк. — Твоя сестра!

Добежав до них, Офелия кинулась на шею Денизе. — Дени!

Подол ее платья был чем-то перемазан, пушистые пряди торчали во все стороны. Бедная девочка! Сколько, должно быть, ей довелось пережить!

Дениза поцеловала юную леди в макушку, доходившую ей до подбородка. — Моя милая, слава Агнцу, вы целы!

— Эти твари схватили ее! — прошипел Филип, делая шаг к последнему негодяю. — Хотели…

— Вы же не убьете безоружного?! — снова заверещал бандит. Его заискивающая улыбка походила на оскал загнанной в угол крысы, глаза выпучились от страха. — Вам повезло сегодня, добрые господа, так явите милость!

— Ты-то бы нас зарезал, не задумываясь, — проворчал Грасс, все так же сжимая кинжал. Повернулся к Филипу в ожидании указаний.

— Он знает наши имена, — медленно проговорил Картмор, отвечая на его взгляд. — Он знает, что здесь была моя сестра.

— Ничего я не знаю и все уже забыл! Во имя всего святого, черт подери, не убивайте! — Бандит попытался отползти от Грасса на коленях — бессмысленные метания обреченного человека. Кевин дернул его за волосы, обнажая горло, приставил лезвие к шее. Слова превратились в нечленораздельный, жалобный визг.

Это было ужасно. Фрэнк чувствовал, как и его глотку сдавливает железная удавка, во рту пересохло. Но они покусились на беззащитную девушку, а за такое… за такое пощады быть не может.

Дениза прижала к груди голову Офелии и отвернулась от того, что надвигалось. Фрэнк и сам хотел бы отвернуться, но он был мужчиной, — пора привыкать к виду смерти.

Даже Грасс сперва колебался. Не двигался, глядя на друга, пока Филип не кивнул ему чуть заметно. Только тогда дернулась рука, вскрывая горло.

Грасс удерживал бандита за волосы, пока тот захлебывался кровью. Фрэнк все же опустил глаза, а когда поднял взгляд, умирающий слабо дергался, растянувшись на земле. Над ним, наблюдая за последними судорогами, склонился Грасс. Что он сейчас чувствовал? Фрэнк не мог представить.

Когда Грасс распрямился, в его осанке появилось что-то новое, едва уловимое. Он тщательно вытер лезвие и неторопливым движением убрал за пояс. — Все. С ними все. Как ни в чем не бывало, шагнул через труп, чтобы подойти к другу. — Что с рукой?

— К нашей с Дени свадьбе будет как новенькая, — Филип с нежностью взглянул на нареченную, и Дениза ответила улыбкой. Мягкой, немного смущенной, — и счастливой.

Но довольное выражение сразу исчезло с лица Картмора. — А вот ты, Кевин!.. Ты весь в крови!

— Только часть ее — моя, — небрежно ответил Грасс. Выглядел он и правда не очень-то — на правом плече виднелся глубокий порез, от которого расползалось темное влажное пятно, дублет превратился в лохмотья, особенно на боках, которые словно побывали в когтях диких кошек. Ошметки ткани свисали как сосульки, тающие кровью.

Они осмотрели раны друг друга, к счастью, оказавшиеся достаточно легкими. Да, сегодня им воистину повезло! Запястье Филипа перевязали, к плечу Кевина приложили сложенный платок.

— Если бы не Кевин, мы бы здесь не стояли, — произнес Филип с непривычной серьезностью, опуская здоровую руку на целое плечо друга. И тут же накинулся на сестренку, жавшуюся к Денизе. — Надеюсь, ты довольна? Кевин ранен, нас чуть не сожрали…

Губы Офелии задрожали. Фрэнк хотел вступиться за юную леди, но его опередил Грасс. — Довольно. Леди Офелия устала, отчитать ты ее можешь и дома.

В его голосе звучала спокойная уверенность, и Картмор послушался, вздохнув. — Ладно, ладно, заступайся за эту… эту маленькую бандитку.

Они пошли прочь от вида и запаха смерти, но вскоре остановились перевести дух — в этом нуждались и Офелия, и ее брат, и, наверное, даже несгибаемый Кевин Грасс.

Прислонившись к стене дома, Филип обратился к Фрэнку: — Господин Делион, я догадываюсь, кто и что вас сюда привело. Истинному кавалеру стоило бы возмутиться, что вы позволили его невесте разгуливать после захода солнца по улицам нашего прекрасного города. Но я знаю, что запретить что-то этой леди — задача непосильная. И должен признать: если бы не вы оба, нам пришел бы конец. Я вижу руку судьбы в том, что мы все нашли друг друга этой ночью.

Фрэнк крепко пожал протянутую ему ладонь. — Ну, от меня-то толку было мало. А вот леди Дениза!..

— Мало ни мало, но он был, — Это, к его удивлению, произнес Кевин Грасс. Впервые за время их знакомства во взгляде угрюмого юноши не было неприязни. Возможно, он просто слишком устал.

— Мне так жаль!.. — пискнул вдруг тонкий голосок. — Это все из-за меня. Филипа ранили, и вы, вас, господин Грасс…

Юное создание дрожало, словно лист на ветру, и Фрэнк ощутил укол вины. Не болтать надо, а срочно вернуть бедняжку в нежные объятия матери. Та, конечно, сходит с ума от беспокойства.

Чего не ожидал ни он, ни другие, так это того, что Офелия вдруг обхватит Кевина Грасса руками и зарыдает, уткнувшись в залитую кровью — а теперь и слезами — широкую грудь.

Кевин сперва скривился, когда Офелия сжала истерзанные бока, а потом на его лице появилась такая испуганно-растерянная гримаса, что, глядя на него, было сложно сохранять серьезную мину. Филип так улыбался во все зубы, наслаждаясь смущением друга. И никого не волновало, что такие объятия — нарушение приличий. Только не сейчас.

Придя в себя, Грасс погладил девушку по волосам, осторожно, едва касаясь пышных завитков. Рыдания понемногу стихали. — Для меня честь пролить за вас кровь, моя леди. Вы в порядке? Сможете идти? — Он говорил таким мягким тоном, на какой Фрэнк не полагал его способным.

— Да-да, — кивнула Офелия, делая шаг назад. — Простите. Я, кажется, опять веду себя неподобающим… — И вдруг начала оседать на землю.

Грасс подхватил ее, осторожно и ловко, поднял на руки. — Я ее понесу.

— Ты не можешь тащить эту девчонку! — запротестовал Филип. — Ты ранен, а она толстая!..

— Я помогу, — вызвался Фрэнк, подступая к Грассу.

К стыду своему, он сомневался, что сможет дотащить Офелию до дворца в одиночку. Личико у сестренки Филипа было почти детское, а вот, хм, формы — развитые и пышные.

— Вот еще! — отрезал Грасс. — Я мог бы нести леди Офелию до самого Влиса.

Несмотря на ранения и царапины, он стоял прямой и непоколебимый, как утес. Головка девушки лежала у него на плече.

Они двинулись в обратный путь между домами, в окнах которых начинали загораться огни.

Кевин нес свою ношу без видимых усилий, и Фрэнк никогда не видел Грасса таким довольным и гордым.

Филип то и дело обеспокоенно косился на друга. — Больше никаких булок, Офелия! Он обнимал Денизу за талию здоровой рукой, а она прижималась к нему. — Когда я расскажу, что с нами было, и что мы видели, — пообещал Филип с энтузиазмом, — у вас волосы встанут дыбом! Если бы не отвага Кевина, от нас осталась бы только кожа. А бандиты сделали бы из нее сапоги.

— Тогда почему ты улыбаешься? — спросила Дениза, улыбаясь сама. Поймав взгляд Фрэнка, виновато потупилась, спрятав лицо на груди жениха.

— Потому, что женюсь на самой отважной женщине во всем Сюляпарре, — Филип наклонился, чтобы чмокнуть ее в губы. — Потому, что мы все живы и все вместе. А еще потому, что у меня лучшие друзья на свете.

Несмотря ни на что, Фрэнк не чувствовал себя ни несчастным, ни лишним, вышагивая рядом с остальными. Он не мог не согласиться с Филипом — они были живы и вместе, и сейчас этого было более чем достаточно.

Перенесенные опасности, казалось, объединили их всех, сделали ближе друг к другу. И пусть на сей раз его вклад был невелик, сколько еще приключений ждало впереди!.. Пусть эта ночь не стала началом истории их с Денизой любви, она может стать началом настоящей дружбы. Фрэнк не мог не верить в это.

На востоке уже розовела самая первая улыбка зари, но в полном звезд небе еще царила луна, большая и яркая, освещая им дорогу. Они шли по залитой серебром мостовой, как по млечному пути.

VIII. ~ Свора ~

I.

15/10/665

— Тройное ура Его милости лорду Фрэнсису Делиону, вашему новому командиру! — провозгласил Капитан Роули, и воздух сотряс рев тринадцати луженых глоток. Энтузиазм Ищеек был, несомненно, вызван оглашенной недавно вестью о повышении жалованья. Молчал только Кевин Грасс — гранитное изваяние среди общей суеты.

— Его милость — настоящий аристократ, не нам чета, так что гордитесь, что будете выполнять приказы такого человека! Перед вами — высокородный лорд, который привык вращаться в изысканнейших кругах среди лордов и прекрасных лэди, так что я ожидаю, грязножопые, что вы начнете вести себя надлежащим образом!

Фрэнк покосился на Капитана, стоявшего рядом с ним на галерее. От таких чрезмерных почестей было ох как не по себе. Вдобавок, хвалы Роули казались ему такими же фальшивыми, как и не сходившая с лица того широкая улыбка.

Капитан повернулся к Фрэнку, дыхнув на него перегаром. — Мой лорд, удостойте нас чести и скажите хотя бы два слова. А вы слушайте! Внимайте! — он трижды стукнул жезлом по закованной в сталь груди. — И чтоб ни чиха!

Фрэнк обвел взглядом поднятые к нему лица, такие разные: угрюмые, веселые, равнодушные. Перед ним стояли люди, с которыми ему предстояло служить, чье уважение он должен завоевать.

Он ступил вперед, к перилам. — Прежде всего, наш капитан слишком любезен. Я все-таки не лорд, а обычный дворянин. Я учился в Военной Академии, как и многие другие, потом около двух лет провел в Скардаг. Имя страшной тюрьмы, естественно, не оставило Ищеек равнодушными, — Фрэнк уже знал, что в столице слово "Скардаг" коли и произносят, то шепотом. Ищейки переглядывались, а один из них — тощий длинноносый человечек — уставился на Фрэнка с открытым ртом.

— Я дрался на дуэли после выхода эдикта, — пояснил Фрэнк. — Знаю, вы спрашиваете себя, как такой неопытный человек, как я, может стать вашим командиром. Все, что я могу — это пообещать, что буду учиться у вас, и сделаю все, чтобы вас не подвести.

— Ну что, завязали узлы на веревочке? Оценили, как запросто Его милость с вами, грязномордыми? А теперь послушайте меня, дармоеды! — гулкий голос Капитана заполнял огромный зал, эхом отражался от стен и продымленных балок потолка. Неудивительно — ведь Роули добыл свой чин в бою, и отдавал когда-то приказы на поле битвы, перекрикивая сухой треск картечи, грохот пушек, стоны раненных. Фрэнк в очередной раз подумал, каково будет Ищейкам принять командиром мальчишку, когда они привыкли подчиняться такому человеку?..

— У нас новый покровитель, — продолжал Роули. — Это лорд Филип Картмор, сын нашего великого Лорда-Защитника, победителя при Триане и Ардатру. Лорд Филип хочет, чтобы мы навели порядок в его городе. Штоб нас боялись и уважали. Это значит больше золота, больше оружия, больше людей, БОЛЬШЕ КРОВИ! — От рыка Роули у Фрэнка заложило уши. — Это значит, что при виде красных плащей обыватели должны трястись от страха, а злодеи — ходить под себя. Это значит, что тот, кто косо глянет на Ищейку, — преступник, и горько о том пожалеет. Это значит, что мы — закон, а закон — это мы! А теперь отвечайте, гавнюки: МЫ ЭТОГО ДОБЬЕМСЯ ИЛИ НЕТ?!

В ответ поднялся такой гам, что, казалось, сейчас обвалятся стены.

Капитан смотрел на своих людей с мрачным удовлетворением, пока, один за одним, они не стихли. — А щаз я вам разжую, что к чему. Знаю, вам можно прочесть целую треклятую речь, и все, что вы услышите и запомните, это "больше золота". А все ж таки я буду говорить так, будто в ваших черепушках плавает в дерьме крупица мозгов, — он отхаркнулся и сплюнул через перила, мастерски попав на лысую макушку одного злосчастного Ищейки. — Я лично удостоился двух аудиенций у лорда Филипа, мы долго беседовали, и знайте наперед, вскорости все у нас изменится. Вскорости служить Ищейкой станет так почетно, что вы будете поражаться, как вас-то, болванов, к этому допустили. Вам будут больше платить, мы получим офицьяльный герб и девиз, вы начнете маршировать на парадах рядом с гвардейцами и членами гильдий, разнаряженные, словно какие-нибудь потаскухи. И людей у нас вскорости прибавится. Будет несколько отрядов, а командовать ими будут все больше благородные, как Его милость, под моим началом. К нам начнут проситься на службу люди, до которых вам — как до соборных куполов. Это все было во-первых. Во-вторых, мы теперь звено в цепи закона — вот так вот, — Он поднял палец к небу. — С этого дня мы имеем право собирать показания у арестованных и проводить пытку первой и второй степени.

— А раньше мы чего тогда делали? — прозвучало снизу. Говорившего Фрэнк отметил еще раньше. Трудно было не обратить внимание на великана ростом хорошо за шесть футов. Грудь-бочка, кулаки-кувалды… На грубой физиономии, с тяжелой челюстью и низким лбом, застыло выражение тупого недоумения. — Прежде-то мы-ж… — Две короткие толстые дубинки висели у великана на поясе, за спиной виднелся арбалет.

Стоявший рядом с ним седовласый усач — вида еще вполне боевого — ткнул великана кулаком. — Заткнись, Крошка. Прежде, то был суровый допрос.

— Запахнули пасти, пока не велят их окрыть! — рыкнул Роули. — Теперь все будет а-фи-ць-яльно! Солидно! По цивилизованному, значит. Казначейство выдаст нам средства, чтобы оборудовать настоящий пыточный подвал, честь по чести, — заведем кобылу, вертушку, альталийский сапог, все, как полагается. Такую красоту наведем — нарочно нарушать закон будут, лишь бы попасть к нам да полюбоваться! Вам, костоломам, этого не оценить, но теперь у нас будет секретарь для записи показаний, а признания, добытые нами, будут засчитываться в суде. Звено в цепи закона, — повторил он. — Это тоже ответственность и большая честь.

— Так, дальше, — Роули снова сплюнул, на сей раз менее удачно — слюна замочила лишь сапоги Кевина Грасса. — Наш Красный Дом подлатают где надо, третий этаж, крышу, башню, и снаружи — повсюду, значит, чтобы он выглядел как картинка. Места у нас станет больше, но губу не раскатывайте — на третьем этаже поселим новичков, которых я приму на службу. Прикупим еще лошадей, может, и прислуги прибавится. Справим вам парадную форму — и чтоб не смели таскать в заклад! Пока же я разделю вас на два отряда по семь человек. Первый отряд поступит в распоряжение Его милости. Второй я думал отдать Старику…

Эта весть вызвала шумное одобрение Ищеек.

— Отличный выбор, Кэп! — воскликнул франтоватый брюнет, перекрывая рокот голосов. — Я думаю, никто из ему нас не удивился.

Кэп вновь постучал жезлом по своей кирасе, и голоса смолкли. — Ну спасибо, Красавчик, я буду спокойно спать этой ночью, зная, что ты и твои усы меня одобряете. Сделай мне теперь одолжение, заткни свою сраную пасть. Как я говорил, пока меня не перебили, я бы назначил единственного из вас, у кого есть в голове что-то, кроме крысиного помета, но тут надо спросить Его милость лорда Делиона. Не против ли он, да не погнушается ли быть на равных…

— С каких пор командир спрашивает разрешения у низшего по рангу? — ответил Фрэнк, смягчая слова улыбкой. Может, Роули поймет намек и уймется. — Но я, конечно, буду рад служить рядом с любым человеком, которого вы изберете, и не сомневаюсь, что ваш выбор будет мудр и дальновиден.

Седовласый Ищейка принял назначение как должное. — Что ж, благодарствую, — он огладил длинные усы. — Не подведу ни вас, Капитан, ни лорда Филипа, ни нашего Алого Генерала. Почту честью служить с таким важным господином, как вы, мой лорд.

Кажется, Роули внушил им, что Фрэнк, по крайней мере, принц крови. — Надеюсь, я ничем не запятнал своего имени. Но и важным господином себя не считаю, не с чего пока. Может, присоединимся к остальным, Капитан? — попросил он. Стоять надо всеми, словно статуя, выставленная на обозрение, уже было невмоготу.

— Да, пожалуй, трепа на сегодня хватит. Вольно, вы там.

Фрэнк хотел пропустить Роули вперед, как старшего по возрасту и званию, но Капитан идти первым наотрез отказывался. Пришлось сдаться. Фрэнк сбежал в зал по лесенке, которой когда-то, должно быть, пользовались музыканты, и оказался в окружении Ищеек. Они смотрели на него, молчаливые и хмуроглазые, настороженные, как стая одичавших псов.

Кевин Грасс стоял в стороне. Там, на галерее, Фрэнк все время ощущал на себе его тяжкий, пристальный взгляд, но сейчас мужчина отвернулся от него с равнодушным видом. — Думаю, могу сказать за всех моих товарищей: мы рады и горды служить вам, мой лорд, — У высокого брюнета, которого Роули назвал Красавчиком, была приятная улыбка и залихватские усы.

Несколько человек пробормотали что-то в знак согласия.

— Благодарю, — Фрэнк кивнул. — Я тоже рад стать частью вашего отряда. Может, у вас есть ко мне вопросы?

На Фрэнка легла тень шагнувшего к нему великана. Чтобы заглянуть в его маленькие недружелюбные глазки, пришлось задрать голову. Что же хочет у него узнать этот "крошка"?

— Когда жрать дадут?! — требовательно вопросил огромный Ищейка.

Фрэнк слегка опешил. — Не… не знаю. А когда у вас обычно обед?

— Втяни пузо, Крошка, жрать и расхочется, — Роули встал рядом с Фрэнком. — Ты! — ткнул он жезлом в самого щуплого из Ищеек. — Марш к воротам, караулить. Представление окончено, как сказал палач, отрубая башку актеру.

Этот тощий человечек в потрепанном мещанском платье больше напоминал мелочного торговца, чем охотника на бандитов. Коли он носил при себе оружие, кроме ножа на поясе, то не на виду. Человечек подскочил к Фрэнку. — Прежде чем я вас покину, позвольте представиться, мой лорд.

— Его зовут Нюхач, — помог ему Роули. — Ну, пошел, живо!

— Я предпочитаю прозвище Поэт, — к вашим услугам, мой лорд, — потому как это то, чем я являюсь, по призванию и зову души. Вы, конечно, ценитель прекраснейшего из искусств, мой лорд? — Под гневным взглядом Капитана, человечек начал пятиться к двери, декламируя: — Стихов стремительных измученный творец, Я потерял лавровый мой венец. Виршей моих пока не знает свет…

Роули зарычал и метнул в него жезлом, заставив бедного поэта обратиться в бегство.

— …И не узнает, ведь пишу я бред, — прозвучал вслед низкий хрипловатый голос Кевина.

Роули обрушил раздражение на него. — Восхитительно, Грасс, да у нас не одно, а аж два дарования, одно другого стоит! Ну-ка поди сюда.

Кевин будто и не слышал.

Зато Красавчик поспешил поднять жезл и подал его Роули жестом, не лишенным изящества. — Мой капитан. На сей раз привычная меткость вам изменила, увы.

— Ну, Нюхач свое еще получит. А ты чего тут извиваешься?

— Я хотел попросить Его милость принять меня в свой отряд. Уверен, Старик не будет держать на меня обиды.

Фрэнк был бы рад согласиться — этот человек выделялся среди своих грубоватых соратников и платьем, достойным дворянина, и манерами, выдававшими человека образованного. Как выделялся, по своему, и Поэт. И, разумеется, Кевин Грасс… Он вопросительно взглянул на Ищейку по прозвищу Старик.

— Да уж как-нибудь проживем без тебя-то, твоих фижмочек, платочков да улыбочек, — проворчал тот. — Ты у нас весь из себя прям благородный, тебе и идти к благородному. Хоть и не скажешь по нему, Ваша милость, а человек наш Красавчик толковый, — отрекомендовал франта Старик, прибавляя: — Грасса тоже забирайте, Ваша милость. Уж за него меня не поблагодарите, да не хочу я его. Не хочу, и все.

— Не пыхти раньше времени, Старик, — сказал Роули. — Все в свою пору. У меня к вам всем еще последнее дельце. Раз уж мы теперь проводим допросы честь по чести, нам надобен настоящий офицьяльный палач. Такую работенку, думается мне, может делать один из вас, совмещенно с основной, так сказать. Есть желающие? Крошка? Грасс? Тут нужен тонкий талант, как сказал вор-домушник, протискиваясь в трубу.

Огромный Крошка засопел, покосился на Старика. Остальные Ищейки стояли с каменными лицами. Фрэнк мог только порадоваться, что никто из его будущих подчиненных не хочет браться за столь отвратительное дело.

Роули изучал Ищеек, сузив глаза, будто жертву выбирал. Потом, словно бы невзначай, добавил: — За дополнительную деньгу, конечно.

— Сколько, Кэп?! — Вперед вышел, прихрамывая, угрюмый суроволицый мужчина. Одетый строго и просто, на военный лад, по виду он походил на бывшего солдата. Виски его уже тронула первая седина, старые шрамы полосовали левую щеку, на лбу краснел след ожога.

Не успел Капитан ответить ему, как объявился еще желающий. — Не найдется человека, подходящего на эту должность более меня, — сказал человек, на лысую макушку которого Роули столь удачно сплюнул. Физиономия у него была такая кислая, будто питался он исключительно лимонами, щеки впалые, рот брюзги. — Я — медик… На тощей его фигуре свободно болталась черная мантия, подобавшая человеку ученому, правда — старая и линялая, с истрепанным подолом.

— Костоправ ты, — бросил кто-то, и многие засмеялись.

"Медик" окинул соратников взглядом, в котором злость сочеталась с крайней степенью презрения, и продолжил: — Я здесь — единственный, кто может назвать каждую косточку человеческого тела и все натуральные процессы в нем. Эти руки, — он разомкнул сложенные на животе кисти, пошевелил до странности длинными костлявыми пальцами, — могут сыграть на человеческом теле любую мелодию.

Фрэнк поморщился. Хорош целитель, ничего не скажешь!

Старик громко кашлянул в кулак прежде чем заявить: — Так, ежели мы тут разбираем, кто право имеет на эту должность, я вам скажу, кто. Начнем с того, что ты всего-навсего хирург, Стрэтнем. Почти что, считай, цирюльник. У тебя даже лицензии нет. Я же по молодости три года отпотел помощником палача Верфийского суда, ни больше, ни меньше. Так что я один тут знаю то, что должно знать палачу.

— У тебя теперь будет другая задача, Старик, — возразил Роули.

— Так я к тому и веду, — неторопливо продолжил седой. — Пока приходилось горбатиться задарма, чегой-то господин костоправ помогать не торопился, отдувались мы с Крошкой, да кто из ребят пособит. Даже от Грасса больше толку было. А теперь палачом надобно сделать Крошку. Я его давно учу, как проводить пытку, он уже много чего умеет, силенок у него хватает, слава Богам, а к этому делу он способный. Так оно по справедливости будет.

— Борден? — Роули посмотрел на первого кандидата. — Что скажешь?

Хромой пожал плечами. — Да, Крошка, пожалуй, к этому лучше всех подходит.

— Что ж, так, значится, тому и быть, — кивнул Роули. — Только имей в виду, Крошка, — нам надо, чтобы подозреваемые говорили, а не подыхали, заруби на своем дурацком лбу. Те, кто попадает тебе в лапы, — по-до-зре-ваемые, а это значит, пока их вина не доказана, издохнуть они права не имеют! Чтоб больше никаких "случайностей", как с тем лавочником.

Хирург по имени Стрэтнем брезгливо скривил безгубый рот. — Это то же, что поручить кузнецу работу ювелира. Он вновь сомкнул кисти на животе и больше не произнес ни слова.

Роули три раза хлопнул в ладоши, привлекая внимание подчиненных, уже начавших вполголоса болтать друг с другом. — А теперь — вина! Отпразднуем, как должно.

— Вина! Вина! Вина!!! — громогласно подхватили Ищейки. На крик вскоре явились слуги — тощий мужчина и толстая женщина — с полной бутылей корзиной, и тут же убежали за второй порцией; чумазый мальчишка принялся разводить огонь в огромном камине.

Ищеек уговаривать не требовалось — они рассаживались за длинным столом, плескали содержимое бутылей в кружки, а то и сразу себе в глотку. Довольные возгласы взлетали к потолку, им вторил треск разгоравшихся поленьев.

Фрэнк похлопал по кошелю, висевшему на поясе, тощему, как уличный кот, и ему ответило печальное звяканье серебра. Взглянул на Капитана. — Может, пошлем в таверну за чем-нибудь стоящим?

— Вот это здорово, Ваше лордство! — раздалось из толпы, но Роули покачал головой: — Поберегите деньги. Мои головорезы не отличат альталийского от забродившей мочи. Будут пить, что дают.

— Это единственное, на что они годны, — Кевин Грасс не садился и не принимал участия в общем веселии: сложив руки на груди, он глядел на товарищей чуть ли не с ненавистью.

Фрэнк собрался заговорить с Кевином, с которым до сих пор успел обменяться лишь рукопожатием и парой фраз, но Роули счел этот момент подходящим, чтобы "представить" их друг другу.

— Вот, мой лорд, — Подозвав Кевина, он положил руку ему на плечо, но тут же отдернул, будто каленого железа коснулся. — Второй человек в ваш отряд, ежели возьмете.

— С радостью, — Фрэнк послал Кевину улыбку, оставшуюся без ответа.

— Когда он не готовится к карьере придворного поэта, то неплохо орудует мечом, — говорил Капитан. — К тому же, он дворянин, какой-никакой, и будет приличнее, ежели начальник его будет тоже из дворян. Мы-то ему недостаточно хороши. Характерец, правда, у Грасса не приведи Боги, мой лорд, такой же приятный и сладостный, как желчь и уксус, но вы не дадите ему зарываться. А ежели слишком обнаглеет, вы…

— Мы с Кевином вместе посещали занятия в Академии, — прервал Фрэнк. Его покоробил тон, каким Роули говорил о благородном человеке, тем более, о Кевине. — Мне хорошо известен как его характер, так и редкий талант фехтовальщика.

Ему было не по себе под странным взглядом Грасса: пристальным, и в то же время отсутствующим. Казалось, Кевин смотрит одновременно и на него и в прошлое, через пропасть, разделившую их жизни на две части.

Но Фрэнк и сам невольно вглядывался в черты, знакомые и в то же время незнакомые. Прямой нос, резкие скулы над запавшими щеками, твердая линия рта… Грасс заматерел, вытянутое лицо с крепким подбородком утратило свежесть юности. Новые шрамы прибавились к старому, уродливой змеей сползавшему от правого глаза вниз по щеке. Но более всего изменились сами глаза под тяжелыми дугами бровей.

Сейчас Кевин скорее напоминал бывалого солдата, прошедшего огонь и воду, чем не столь давнего ученика Академии. И это только кажется, или он стал еще шире в плечах?

— А-а, так вы давние друзья?! — осклабился Капитан. — Это даже слишком трогательно, как сказал мальчик из хора, когда пастырь погладил его по заду.

Фрэнк ничего не мог с собой поделать. Чем шире Роули улыбался, тем меньше ему нравился. — Да, — подтвердил он.

— Ну надо же, как здорово! — Казалось, Капитан был в полном восторге. — Чего ж лучше такой встречи! — Он потер подбородок. — Выходит, вы сдружились в Академии — вы, лорд Филип и Грасс, трое неразлучных друзей, прям как в песнях.

— Ну да. То есть, Филип и Кевин были неразлучными друзьями, а я так, за компанию, — уточнил Фрэнк. — У Филипа в Академии было вообще много приятелей, но… — …Его друзья плохо кончают, — закончил Кевин.

— К сожалению, многих действительно уже нет, — Фрэнку вспомнились веселые юнцы, что увивались за девушками в летнем саду того иного, юного мира. Аромат роз… Аромат Денизы…

— И вы трое, конечно, свершали вместе подвиги? — поинтересовался Капитан.

— Мы были почти детьми. Я точно ничего не свершил, а вот они, кажется…

— Мы спасали принцесс от драконов и драконов от принцесс, — перебил Кевин, громко и резко. — Мне доставались драконы, остальным — принцессы, и все были премного довольны.

— Ну, а коли серьезно? — Капитан игнорировал его, обращаясь к Фрэнку.

— Куда уж серьезней, — процедил Грасс сквозь сжатые зубы. Шрам на щеке задергался, словно живое злобное существо. — Еще мы избавляли мир от темных колдунов, базилисков, и людей, сующих нос не в свое дело.

Роули глянул на Кевина без особой нежности, потом снова нацепил ухмылку, не коснувшуюся черных въедливых глазок. — Зарываешься, Грасс. Но ничего, ради такого дня я тебя прощаю, -

Нет, ни у кого Фрэнк не видел такой неприятной улыбки, и дело было не в желтизне и кривизне зубов.

— Что же, я вас оставлю, обменяетесь воспоминаниями юности, столь сладостными. Ответишь на все вопросы Его милости, Грасс. А ежели Грасс падет под тяжестью сей сложной задачи, прошу, обращайтесь ко мне, мой лорд. Да, наши молодцы сейчас будут набивать брюхо. Вам поставить стол здесь, мой лорд, или же окажете мне честь отобедать со мной наверху, в моем кабинете? А может, послать за чем-нибудь особым для Вашей милости? Рядом неплохая таверна.

— Я не привередлив, — мотнул головой Фрэнк. — Поем вместе со всеми. Ему не терпелось поговорить с Грассом без лишних ушей рядом.

Отвесив короткий поклон, Роули развернулся и зашагал прочь.

Кевин проводил Капитана неприязненным взором. — Слизняк. А у вас, как погляжу, любовь с первого взгляда.

— Просто он очень хочет услужить Филипу, — Уж настолько-то Фрэнк в жизни разбирался.

Кевин интересовал его куда больше Роули. Было радостно видеть его живым и в одном куске. Он еще помнил лицо Грасса в их последнюю встречу — лицо человека, переступившего черту, за которой лишь хаос и смерть.

— Я часто о тебе вспоминал, — признался Фрэнк. — Как ты здесь оказался?

— Меня рекомендовал Оскар Картмор. Это ведь была его идея, наш отряд, пока племянник не решил поиграться с нами в солдатиков.

— У Филипа очень серьезные планы, — возразил Фрэнк. — Его беспокоит разгул преступности в городе.

— Что ж, вам виднее, что там у него на уме.

Беседа грозила разбиться о стену его неприязни, однако Фрэнк твердо решил выяснить отношения раз и навсегда. Он не знал, с чего началась эта глупая односторонняя вражда, но не желал, чтобы она продолжалась хотя бы день.

— Кажется, тебе не по душе, что мы будем служить вместе? — спросил он напрямую.

— Что я думаю, значения не имеет.

— Для меня — имеет. Я надеялся многому у тебя научиться.

— Коли не научитесь, то не моя вина будет, — Застывшие черты оживило подобие усмешки.

— Да, и с каких пор мы "на вы"? Хоть ты-то не начинай, — взмолился Фрэнк.

Но не тут-то было. — Будет странно, коли все тут начнут вам тыкать. Или вы хотите, чтобы у меня были особые привилегии потому, что мы вместе учились?

Фрэнк должен был признать, что в словах Грасса есть смысл. Он был командиром, Кевин — его солдатом… И все равно это казалось каким-то неправильным. Когда-то, совсем недолго, они были почти друзьями. Или ему это только казалось?

И все же он решился задать волнующий его вопрос, покосившись в сторону стола. Ищейки тоже бросали на них любопытные взгляды, но никто не решался подойти. — Скажи, как ты думаешь, мне удастся… поладить с ними? — По крайней мере, Кевин скажет ему суровую правду. — Как тебе удалось стать здесь своим?

— Ну, поначалу они цеплялись ко мне за то, что я из благородных, учился стишки писать и не вытираю нос рукавом. Но это продлилось недолго… скоро они возненавидели меня ради меня самого. А за вас, — с нехорошей улыбкой добавил Грасс, — я не волнуюсь. Вы сумеете подлизаться и к бешеному псу.

Фрэнк никогда в жизни ни к кому не подлизывался, но спорить не стал. Пусть будет так.

— Ну что, осмотрим дом? — предложил Кевин равнодушно. — Обед еще не подали.

Поднимались на второй этаж они по темной лестнице. Фрэнк придерживался за натянутую вдоль стены веревку, пока глаза не начали привыкать к полумраку.

— Ночуем мы там, — доносился сверху голос его проводника. — Раньше здесь были большие залы, но Кэп велел разгородить их на части, чтобы у каждого была своя конура. Боится, что коли мы будем жить в городе, нас перережут по одному в постелях. Ищеек в городе любят, коли еще не поняли.

— И что, на ваши жизни часто покушаются? -

К скрипу ступеней прибавился треск сухого смешка. — Ну, с местными бандами у нас взаимопонимание. Договор. Мы не слишком усердствуем, а они нас не трогают. Бывает, конечно, во время облавы злодей порежет кого-то, но героев еще ни из кого не сделали. Да, еще нашего Боба как-то жена едва не прикончила скалкой… — Значит, опасности никакой? — спросил Фрэнк с разочарованием, которое не смог скрыть.

И снова — колючий смешок. — Опасность есть, Ваша милость. Положитесь на мое слово.

Фрэнк не видел лица Грасса, но намек, кажется, уловил. — Отлично, значит, скучно не будет.

На втором этаже в обе стороны расходился узкий коридор. Бледный свет проникал в него поверх не достигавших потолка дверей, больше похожих на дверцы загонов. Кевин подошел к третьей слева и пнул ногой. Заскрипели петли.

— Это мое место. Никогда не входите без предупреждения — я поставил здесь кое-какие ловушки.

Фрэнк заглянул внутрь и невольно поежился — комнатушка напомнила камеры Скардаг, что сдавали тем из заключенных, кто мог наскрести денег на кровать, — но не больше. Его собственная была обставлена куда богаче.

Жалкий закуток с голыми стенами, унылый и неприютный, почти целиком занимала узкая кровать. В ногах — маленький сундук, запечатанный тяжелым замком. Оплывшая свеча, медный таз, медный поднос, кувшин, — вот и вся утварь, что скрашивала быт Ищейки. На изголовье лежала толстая книга.

— Ты тут живешь? — спросил Фрэнк, не в силах отделаться от ощущения, что перед ним — место заточения.

— Сплю. Вам не нравятся мои покои?

— Здесь очень… чисто. В этой камере и впрямь царили порядок и чистота просто безупречные, даже ночной горшок был начищен до блеска.

Грасс будто его мысли читал. — Что, в Скардаг было пороскошнее?

Фрэнк не стал отрицать. — Значительно. Я пользовался многими привилегиями. Мне отвели просторное помещение, а комендант одолжил собственную мебель. Но знаешь, я был бы рад спать на улице, лишь бы почувствовать траву под ногами и дождь на лице, увидеть что-то, кроме постылых серых стен.

— Чувствуется, что вы никогда не спали на улице, — усмехнулся Грасс. Прежде чем Фрэнк мог ответить, продолжил, неопределенно махнув рукою в сторону потолка: — Выше показывать особо нечего. На третьем этаже жить нельзя, крыша протекает. Правда, Кэп нашел местечко посуше под свой кабинет, но и там не на что смотреть, кроме тараканов, внушительной коллекции бутылок и одного потасканного пьянчуги.

Так вот что за стук доносился сверху — то прохаживался у себя капитан. Каблуки отбивали неспокойную дробь. Может, радостное возбуждение не давало сидеть на месте?..

— Есть еще башни. Одна — развалина, в нее ударила молния. А на вторую годами не поднимались — до меня.

Особняк и правда нуждался в ремонте. По коридору с унылым присвистом ползал сквозняк, и Фрэнк поплотнее запахнулся в плащ. — Я тоже люблю башни. И крыши… Смотреть на мир сверху — замечательное ощущение, — Фрэнку вспомнились зеленые холмы Длели, где он вырос, такие, какими он видел их со старой голубятни. Крошечные домики соседней деревушки, дым из труб, сизым облаком летящий в небо… В тюрьме иногда казалось, что все это ему приснилось.

— Вот-вот. Особенно приятно смотреть на него в одиночестве. Поэтому, коли подниметесь на мою башню, мне придется, со всем почтением, скинуть вас с нее.

Фрэнк хмыкнул. Кевин просто не мог обойтись без угроз и оскорблений. Что ж, это было приятнее, чем манера Роули.

— Еще мы держим конюшню с лошадьми, на которых нам не дозволяют ездить, склад оружия под замком… Запасы эля и жратвы на небольшую осаду… Ну и, конечно, огромный подвал, который мы, благодаря щедрости лорда Филипа, скоро оборудуем по последней моде.

Фрэнк поморщился, и от Грасса это не ускользнуло. Его взгляд стал насмешливым. — Когда-нибудь наблюдали пытку, мой лорд? Это можно устроить — мы поймали одного типа, будто специально для вас.

Фрэнк зябко дернул плечами, по которым пробежала невольная брезгливая дрожь. Об этой стороне службы Ищеек он раньше не задумывался. — Нет уж, благодарю.

— А зря, — Грасс криво усмехался, — зрелище поучительное. Или вы, как прежде, испытываете неодолимое отвращение к кровопролитию?

Фрэнк посмотрел ему прямо в лицо. — Я понял, что иногда без него не обойтись.

— Отлично, — в мертвом взгляде Ищейки заблестело что-то, похожее на азарт. — Тогда пойдем во двор и проверим, не разучился ли мой лорд убивать.

II.

Их встретил рык и клацанье челюстей. По внутреннему двору катался рыже-черно-пегий клубок сплетенных тел, посылая во все стороны грязные брызги. В итоге победителем вышел огромный пес, широкогрудый, без правого уха. Он зажал кость — свой трофей — в жутких челюстях, посмотрел на Фрэнка странными желтыми глазами, и, глухо зарычав, скрылся в будке.

— Кажется, я ему не понравился, — заметил Фрэнк.

— Ему никто не нравится. Мерзкая тварь.

Во дворе подвывал осенний ветер. Ни деревьев, ни грядок, — только лужи да истоптанная земля. По крайней мере, здесь имелся колодец — отлично. И истерзанный пелл, весь в глубоких зарубках. На него Фрэнк повесил плащ.

Снаружи особняк, пусть и побитый временем, смотрелся внушительно. Если отремонтировать, то и старожилы, и новички из будущего пополнения смогут свободно расположиться в главном здании и двух прилегавших к нему корпусах.

Фрэнка заинтересовал полустертый барельеф над дверью: восходящее солнце, а в нем — треугольник, расчерченный крестом. — Это какой-то герб? — Он уже видел это изображение раньше, на украшавших парадный фасад медальонах.

Пальцы Грасса отбивали нетерпеливую дробь по рукояти меча, но он все же ответил: — Это здание когда-то принадлежало братству мистиков. Всякие астрономы, алхимики и другие ученые, разные шарлатаны, добывающие золото из свинца, путешественники, вроде даже купцы и лавочники. Объединяло их одно — они были чокнутыми. Пытались проникнуть в тайны вселенной и предсказать будущее.

— И что с ними сталось?

Грасс пожал плечами. — Говорят, однажды они просто… исчезли. А почему — есть две версии, выбирайте на свой вкус. По одной, разбежались, когда в нашей стране начали зверствовать андаргийские Овчарки. Не стали дожидаться, пока их отправят на костер. А по другой… По другой, заглянуть в будущее им все же удалось. И там они увидели, что близится день Последней битвы, прозрели тьму, что опустится на землю, и ужасы, что придут с нею. И не выдумали ничего лучше, придурки, как уйти жить под поверхность, в темные туннели, что извиваются под городом. А чтобы не было соблазна вернуться к свету — выкололи себе глаза.

— Неужто это может быть правдой?

— Вы меня спрашиваете? — Грасс пожал плечами. — Считайте, как хотите.

Верить, что где-то там внизу, в кромешном мраке, ползают слепцы, ощупывая чуткими пальцами стены туннелей, было куда интереснее. Но — сложнее. Разве кто-то согласился бы добровольно не видеть больше голубого неба и лучей солнца? Того самого солнца, что восходило на эмблеме братства. Или — опускалось?

— Коли передумали разминаться — так и скажите, — цепочку мыслей разрубил презрительный голос Кевина.

— Вот еще! — возмутился Фрэнк. — Я тоже хочу узнать, на что способен после того, как два года покрывался ржавчиной в Скардаг.

Он только потянулся за оружием, а Грасс уже доставал свое.

Меч Кевина скользнул из ножен с мягким шелестом, и Фрэнк узнал блеск красноватой стали, волнистый ее узор, форму клинка — как язык пламени. Подарок Филипа — значит, Кевин от него не избавился.

С бастардом Кевина его короткому палашу было не сравниться. Впрочем, Фрэнк не переживал по этому поводу, зная: вооруженный полуторником, пикой или осколком бутыли, Грасс мог расправиться с ним без особых усилий.

Первый рубящий удар едва не выбил меч из рук Фрэнка. Он остановил второй, нацеленный ему в ногу. Блокировал третий — неуклюже, лезвием, и на остром крае появилась зарубка, а руку, от пальцев до плеча, пронзила боль. Потом потерял ударам счет.

Атаки Кевина были так разнообразны, словно он решил разыграть с Фрэнком весь знаменитый трактат мастера Фервила. Фрэнк понимал — Грасс хочет узнать, на что сейчас способен старый знакомый, его сильные и слабые места.

Что ж, Кевина ждало разочарование. Фрэнк потерял форму в тюрьме, и вышел из нее бойцем еще более слабым, чем был. Разминка только началась, а он перестал чувствовать руки, плечи немели.

Грасс же вырос. Он стал еще сильнее — лишь стальные мускулы могли бить с такой мощью; к звериной ярости прибавилась звериная ловкость. Хотя противник атаковал далеко не в полную силу, Фрэнк мог лишь отступать и отступать под градом ударов.

Так продолжать не имело смысла. Было ясно, чьи силы иссякнут первыми. Поэтому, когда в защите Грасса ему почудилась брешь, Фрэнк провел отчаянную атаку.

…Как удачно, думал он, лежа в жидкой грязи и глядя на острие меча, направленное ему в глаза. Как удачно, что утренний дождь размягчил почву.

Он все еще видел медную вспышку лезвия, летевшего к его плечу.

— Я мог вас прирезать, знаете ли, — укорил Кевин. — Доказывай потом поди, что случайно. Вы ведь понимаете, что деретесь так, что не убить вас ненароком — задача чертовски сложная?

Фрэнк вздохнул. — Прошу прощения.

— Вам подыхать, — Кевин протянул руку, которую он с благодарностью принял. Одним рывком Грасс почти вздернул его на ноги. А потом разжал пальцы, и Фрэнк шлепнулся назад, в ледяную жижу.

Он сел в грязи, готовясь сказать Кевину пару ласковых, но тут Грасс рассмеялся, и в его смехе звучало искреннее веселье. Смеющийся Кевин Грасс — зрелище столь удивительное, что Фрэнк даже позабыл о злости, и улыбнулся в ответ.

Кевин тут же помрачнел снова. — Отличный командир у нас будет, — процедил он сквозь сжатые зубы. — Города не знает — не местные мы, драться не умеет. И так наивен, что любой уличный пройдоха острижет его, как овцу.

Фрэнку, насквозь мокрому, неуклюже поднимавшемуся на четвереньки, было сложно что-то на это возразить. — Я могу понять твои чувства.

— Да мне-то что, — недобро усмехнулся Грасс. — Буду с интересом наблюдать за этим фарсом.

Фрэнк распрямился, выжал из волос и одежды излишки грязи. Снял плащ с сучка, на который его повесил. И только потом сообразил, что забыл в луже меч. Нагибаться за ним под едким взглядом Грасса было не слишком-то приятно. — Знаешь, для начала я попробую побыть в шкуре простого Ищейки, — решил он. — Это все же не армия, мы можем создавать собственные правила. И я вполне могу послужить "рядовым".

— Роули не согласится.

— Ну, хотя бы совсем недолго. А ты, может быть, согласишься давать мне уроки искусства владеть мечом. Надеюсь, ежедневные занятия пойдут мне на пользу, и у Ищеек будет командир, который хотя бы умеет ловко приземляться при падении.

Кевин пожал плечами. — Как пожелаете, мой лорд. Коли вам угодно, чтобы вас каждое утро избивали до полусмерти, мое дело — повиноваться. А теперь идемте — я представлю вам ваших доблестных подчиненных.

Он решительно двинулся назад, и Фрэнк поспешил следом. Холодная влага ползла по спине и ниже, усталые ноги скользили на влажной почве, и он ощущал себя кем угодно, только не бравым командиром Красных Псов. Ну, ничего, сказал он себе. Не все сразу.

Рядом промелькнула черная тень. Стоило Грассу приоткрыть дверь, за которой гудели грубые мужские голоса, как в щель протиснулась псина. Кевин выругался, но было поздно. В просторный зал они вошли вслед за собакой.

Внутри пахло дымом и едой, воздух полнился хрустом и чавканьем. Стучали о дерево бокалы, вторя веселой болтовне, взрывы хохота заставляли дрожать свечи в канделябрах.

Фрэнк помедлил у порога, чувствуя, что слегка робеет перед этим шумным скопищем. Как он может приказывать людям вроде Грасса? Он разочарует их так же, как и Кевина.

А тот уже устремился к длинному столу, за которым пировали его товарищи. Фрэнк последовал со вздохом — не стоять же у двери.

Там, где проходил Грасс, замолкал смех. Его провожали недобрыми вглядами.

— Это — Рок Бордэн, — Кевин ткнул пальцем в того хромого мужчину, что первым вызвался служить палачом. — Много лет прослужил в нашей победоносной армии. Прилично владеет мечом. От него был бы толк, не будь он калекой.

Фрэнк поморщился от резких слов, но ветеран коли и слышал, то виду не подал. Молчаливый, сидел он меж веселых товарищей, словно прислушиваясь к гулу битв, в которых когда-то рубился.

— Конечно, вы обратили внимание и на нашего врачевателя, Жасона Стрэтнема…

Хирург повернул голову, пронзив Грасса подозрительным взглядом, острым как скальпель. Вблизи были заметны пятна и подтеки на мантии, квадратный воротничок весь обтрепался, из белого став светло-серым.

— …Стрэтнем служил военным хирургом. Позвать его в отряд — лучшая из идей Кэпа. Только подумать, жизни скольких солдат он спас этим мудрым решением!

Хирург зашипел, как змея, и отвернулся, скорчив презрительную гримасу.

— Кончай уже молоть языком, Грасс, — весомо заявил Старик со своего места рядом с очагом. — Садись, ешь, и не забудь поблагодарить Богов за пропитание, что они тебе послали.

— Я лишь выполняю поручение начальства, Старик, — отрезал Грасс. — Это-то твой мозг в состоянии воспринять.

Такой довод подействовал на старейшего из Ищеек — он мрачно покачал головой, но больше ничего не сказал.

— Там сидит Крысоед, — Кевин махнул в сторону неказистого мужичка, который обедал в одиночестве за дальним столом, чуть ли не по уши засунув голову в миску. — Он так любит жрать крыс, что сам уже наполовину крыса, и это — его лучшая часть.

— Может, хватит? — понизив голос, попросил Фрэнк. — Сядем, и ты мне все расскажешь. У него горели уши, так, словно его самого поливали грязью.

Но Грасс только начал. Он шествовал вдоль стола, выбирая новую жертву. — Это — Красавчик, самый разнаряженный и напомаженный среди нас. Он уже успел к вам подлизаться. Но не подумайте о нем дурно — душится он только ради прекрасного пола, и это самое меньшее, на что пойдет ради баб.

— Как и любой мужчина, в жилах которого течет красная кровь, — усмехнулся Красавчик, подкручивая роскошный ус. — А не рыбья, как у тебя, Кевин.

Грасс кивнул. — Воистину. А этого детину мои товарищи прозвали Крошкой, показав характерные для них полет фантазии и оригинальность мышления. Самый сильный человек, какого я встречал.

— Сильнее тебя? — Фрэнку было сложно такое представить, хотя загривок и плечи сидевшего к нему спиной парня наводили на мысль о неодолимой мощи.

— Раза в полтора… и трусливее в тысячу. Злой, трусливый, и тупой, как те болванки, что разбивает в щепки ударом кулака, Крошка, можно сказать, идеал Ищейки.

Скрипнула длинная скамья — вскочив на ноги, Крошка сдвинул ее вместе с сидевшими там людьми. Через мгновение гигант уже надвигался на Кевина, пригнув голову, огромные лапы сжаты в кулаки. — Заткни пасть, Грасс!.. Оскал обнажил большие кривые зубы, тупые глазки сошлись у переносицы. Этот "крошка" больше походил сейчас на тролля-людоеда из сказок, чем на человека.

Кевин шагнул ему навстречу, и Крошка остановился. Фрэнк наблюдал, готовясь вмешаться, зная — в случае драки, толку от него будет мало.

Великан тяжело сопел, все сжимая и разжимая кулаки. А Грасс словно ожил. Он всегда умел так взглянуть, что рука сама тянулась к ножнам, но сейчас в глубоко посаженных, чуть раскосых глазах светились предвкушение, нехорошее веселье, и искра безумия. Они предупреждали — этот человек с радостью сдохнет ради наслаждения порвать вас в клочья.

Фрэнк не удивился, когда гигант отступил, шаг за шагом, ворча. Старик вышел из-за стола и похлопал Крошку по плечу, одновременно подталкивая к скамье. — Наплюй. Дурак лает — отряд идет.

— Безмозглые храбрецы у нас тоже имеются, — продолжил Кевин как ни в чем не бывало. Взгляд его снова потух, мертвея. — Имей вы с собой увеличительное стекло, смогли бы увидеть вон там нашего Комара.

— Грасс — хватит! — Фрэнк схватил его за руку, но Кевин без труда вырывался из хватки и продолжил обход, громко вещая: — Это карлик с одним глазом, ни с кем не спутать. В его крошечной головке просто нет места для благоразумия.

— Для меня это похвала! — выкрикнул с дальнего конца стола щуплый человечек. Ростом он был много ниже среднего, хотя и не настолько, чтобы считаться карликом. Левый глаз скрывала черная повязка. — И пусть я маленький, зато оба жала у меня большие!

Он хлопнул сперва по ширинке, затем по рукояти длинного меча, казавшегося рядом с ним размером с двуручник.

— Его милости это вряд ли интересно, Комар. А это — Элоиз Бриль, бывший разбойник с большой дороги, — Кевин указал на крупного молодчика в синей полотняной куртке, увлеченного беседой с двумя другими Ищейками. Слова Кевина привлекли внимание этого здоровяка.

— Ну у тебя и воображение, Грасс! — Светлые, почти желтые пряди выбивались из-под синего платка, закрывавшего его лоб, в правом ухе поблескивала серьга. — Любит выдумывать, знаете ли, — подмигнул здоровяк Фрэнку. В ленивой улыбке Бриля было больше угрозы, чем в буйной злобе Крошки.

Его собеседники показались Фрэнку похожими друг на друга как две горошины: оба рыжие, сухопарые, с изрытыми оспинами лицами.

— Знакомьтесь, Ваша милость, — продолжил человек, которого Кевин окрестил бывшим разбойником. — Мои друзья, Рас и Кас.

— С вашего позволения, мы с Касом — братья. Погодки, — уточнил более высокий из братьев, угрюмый парень с неулыбчивым ртом. Его слова звучали с тягучим говорком Восточного Сюляпарре. — Я — Рассел, а он — Каспар.

Фрэнк дружелюбно кивнул братьям. — Рад знакомству.

Снова зазвучал голос Грасса. — А это Боб. Боб Пайл.

Фрэнк резко повернулся, ожидая услышать очередной оскорбительный эпитет. Но Кевин, казалось, задумался, нависнув над неприметным мужчиной лет сорока. Тот спокойно попивал себе из огромной кружки, макая в нее красноватый нос-картофелину.

— Пайл… любит выпить, — вот все, что выжал из себя Кевин в итоге. Шагнул дальше, но Фрэнк обежал его и заступил дорогу.

— Все, Кевин, — как можно тверже сказал он. — Довольно.

Грасс пожал плечами. — А Ищейки-то и кончились. Есть еще Нюхач — поэт бездарный, зато, в свое время, вором был выдающимся. То, как он обращается с замками — просто поэма. Кэп взял его в отряд, хотя Нюхач, безусловно, заслужил вознестись на головокружительную высоту — с петлей на шее. И Альф Жереми, валяется со сломанной ногой. Упал с лестницы, когда ловили Сарка-Молчальника. Кажется, Вашей Милости надоела моя компания? — он показал клыки в усмешке. — Не смею задерживать — еще без обеда останетесь!

Он повернулся к нему спиной и направился ко второму, дальнему столу, где сидел тот самый любитель крыс. Фрэнк думал, не пойти ли за ним, но с другого стола его позвал Старик. Пожалуй, в первый день будет лучше отобедать вместе со всеми.

Когда он окликнул Грасса, тот даже не обернулся.

— Оставьте его, Ваша милость, он нашим обществом гнушается, — Старик ткнул локтем своего соседа и Ищейки подвинулись, освобождая место для Фрэнка.

Фрэнк сел, сразу почувствовав спиной жар очага, и в первый миг едва не задохнулся от ударившего в ноздри запаха пота — чувствовалось, что сегодня Ищейки поработали на славу. Толстая служанка поставила перед ним нагруженный съестным поднос, показав при этом дряблые белые груди, Доджиз подтолкнул Фрэнку кувшин с пивом, голубь, гулявший под потолком, нагадил на рукав, и Фрэнк почувствовал себя совсем своим.

Еда была простая, зато вдоволь. Мясо, лук и хлеб, пиво и кислое вино. Ищейки ели жадно, как и подобает голодным мужикам: рвали жилистое мясо зубами, давились и чавкали. Кости швыряли на пол, где с ними возился большой черный пес. Вино исчезало с пугающей быстротой. Хрустя сладкой луковицей, Фрэнк с усмешкой вспомнил о редких винах, что присылали ему в Скардаг из дворцовых погребов, об изысканных яствах, что готовили специально для него по указу коменданта. Жаль лишь, что у всех тех блюд и напитков был вкус тоски. — Я тут поразмыслил, — сказал Старик. — И считаю, правильно будет, ежели каждый отряд будет сидеть за своим столом. А чтобы было по справедливости, по четным дням место у огня будет нашим, а по нечетным — вашим. Одобряете, м'лорд?

— Это и правда звучит справедливо, — Фрэнк не мог не улыбнуться такой серьезности.

— Так значит это что выходит, кому-то из нас сидеть с Грассом и Вонючкой? — возмутился то ли Рас, то ли Кас. — Вот спасибо!

— Я вот не знаю никакого Вонючки. Сколько его помню, мы прозывали его Крысоедом, а значит Крысоед он и есть, — наставительно произнес Старик. — Он нормальный мужик, не хуже тебя. А Грасс тебя не сожрет.

— Ежели Его милость сможет сидеть с ними за одним столом, то ты-то уж подавно, — вставил Красавчик.

— Наш сударь Грасс сам брезгует нашей компанией. Теперь, видно, ему придется есть где-нибудь на полу, — Тонкие губы хирурга сложились в злорадную ухмылку.

— Шею ему свернуть, небось важничать перестанет, — буркнул Крошка с набитым ртом. Его физиономия была перемазана жиром. Обсосав кости, он разламывал их и шумно высасывал костный мозг.

— Заткнись, Крошка, — Старик стукнул его по костяшкам пальцев бараньей костью, которую держал в руке. — Негоже нам склочничать, когда тут милорд.

Крошка дал выход злости, ударив ногой вертевшегося рядом пса. Тот отскочил, взвизгнув, но тут же развернулся, опустил голову и зарычал на гиганта. Черная губа поползла вверх — клыки пса впечатляли.

Физиономия Крошки обрела землистый оттенок, под хихиканье товарищей он отполз по скамье так далеко, как хватило места. — Эй, Рок, убери от меня свою зверюгу!

— Пухлик, пшел вон! — рявкнул бывший солдат. До этого он молча ел, не принимая участие в общей болтовне, столь же угрюмый, как и ранее днем. Пес отошел с глухим ворчанием, а Борден повернул к Крошке искореженное войной лицо: — Тронешь пса еще раз, будешь обедать своими зубами.

— Ну-ну, не пугай, — огрызнулся Крошка, но на ветерана покосился с опасением и тупой злобой.

Странное имя для такой зверюги — Пухлик.

— Вы давно с Ищейками? — спросил Фрэнк Бордена. Он чувствовал симпатию к молчаливому суровому мужчине, который получил увечье, сражаясь за родину.

Чего Фрэнк не ожидал, так это что от его вопроса ветеран скривится, как от зубной боли. — Два года и шесть месяцев, — он резко встал и захромал прочь, прихватив кувшин с вином.

— Он не слишком разговорчив, наш Рок, — сказал Красавчик примирительно.

— Надеюсь, я его не обидел.

— Не берите в голову, млорд, — успокоил его Старик, стирая с усов капли пива. — Рок — неплохой мужик, дело свое знает, но странный.

Красавчик вспомнил непристойный анекдот, и вскоре большинство Ищеек громко ржало над очередной историей о пастыре и шлюхе. Фрэнк слушал вполуха. Когда Комар, сидевший слева, не без труда поднялся со скамьи, Фрэнк последовал его примеру. Их с Грассом разговор еще не был закончен.

Сосед Кевина по столу приветствовал Фрэнка, махнув рукой с зажатой в ней костью и громко пукнув. — А титьки у этой Марты воооооот таковские, — продолжил он рассказ, обозначая в воздухе груди такой величины, что оставалось удивляться, как бедной Марте удается ходить, не заваливаясь вперед. — Значит, запускает она руку мне в штаны… Вашмилсть, присаживайтесь, окажите честь, — Любитель крыс снова пукнул. Это был не самый впечатляющий представитель Ищеек — уже немолодой, приземистый, с брюшком. Годы пьянства и распутной жизни поставили уродливое клеймо на плутовскую рожу, замутнили взгляд.

Было непохоже, чтобы Кевин слушал эту увлекательную историю. Он мерно двигал челюстями с видом человека, не замечающего вкуса пищи, которую ест. Глаза смотрели в пустоту над головой соседа.

— А ты почему сидишь здесь, а не со всеми? — спросил Фрэнк любителя крыс и большегрудых дев. Секрет популярности Кевина он уже уловил…

— Да вот, составляю компанию моему другу Грассу.

Фрэнк заметил, как дернулся мускул на лице Кевина.

— …Чтоб одиноко не было. Жалею.

Грасс наконец соизволил взглянуть на Фрэнка. — Его прогнали, потому что он слишком часто пердит. Они все пердят, но этот особо вонюче. Кстати, — Кевин указал на дальний край стола, и его сосед покорно отполз туда по скамье.

Фрэнк смотрел на Кевина, невольно задумавшись о том, что проделала с ними судьба. Странно было видеть одного из лучших учеников Академии здесь, в роли обычного Ищейки, среди людей, наверняка достойных, но не равных им ни по рождению, ни по образованию. А сам он — разве мог он вообразить, когда грезил поездкой в столицу, что ему предстоят долгие, бесконечные месяцы в темнице? И вот судьба свела их вновь в этом мрачном месте. Только Фрэнк здесь по своему выбору, а Кевин — едва ли.

Он опустился на скамью перед Грассом, нагретую задом любителя Крыс. — Зачем ты их бесишь?! — спросил сразу, все еще раздраженный. — Тебе непременно надо, чтобы тебя возненавидели?

— Чистая, открытая ненависть — что может быть прекрасней! — усмехнулся Грасс. — Куда приятней жалости и фальшивой дружбы.

— Не вижу, что дурного в нормальных, ровных отношениях. Если бы ты хотя бы попробовал… Они думают, например, что ты сидишь отдельно, потому что брезгуешь ими.

— По вашему, там нечем брезговать? — усмехнулся Грасс.

— Быть может, ты так строго судишь их потому, что сравниваешь с собой. Но ты выделялся талантами даже в Академии.

— Какие сладкие речи…

— Послушай, я понимаю, обидно, когда человек твоего ума и способностей вынужден служить рядом с теми, кто уступает тебе во всем. И, наверно, обидно, что меня назначили твоим начальником, когда ты равен мне рождением и многократно превосходишь опытом. Это и правда несправедливо. Подожди, я освоюсь здесь немного и попрошу Филипа назначить…

Кевин вдруг сгреб его руку, сжал, и Фрэнку показалось, что запястье сейчас треснет. Он скользнул свободной ладонью по столу, за ножем, — но Грасс вбил и ее в дерево, придавив своей лапой, будто куском железа.

— Только посмейте! — Волчий оскал сделал его лицо поистине страшным. — Вы правда воображаете, что я жажду командовать сборищем трусов и подонков? А уж ваших одолжений мне хватит до гроба.

Надо бы разозлиться, но не получалось. Слова Грасса сочились горечью и обидой, как гноем — незажившая рана, и Фрэнк снова вспомнил тот далекий день в Академии. Осознал наконец, что его присутствие стало для Кевина невыносимым напоминанием о прошлом. А упоминать Филипа вообще не стоило.

— Грасс, — сухо обронил он. — Я попросил бы меня не трогать.

Фрэнк не ждал эффекта от простых слов, но Кевин тут же отдернул руки, сложив на груди. — Прошу простить за то, что посмел коснуться вашего лордства.

Фрэнк покачал головой. Ну почему с ним так сложно?.. Оставалось признать — ему не под силу растопить лед между ними.

— Мне плевать, какую позицию занимать в навозной куче, мой лорд, — продолжил Грасс уже спокойнее. — И вам ваш дружок мог бы подобрать более достойное место. Видать, не слишком-то сильно он вас ценит.

Фрэнк заставил расслабиться напрягшиеся мускулы. — Я сам хотел здесь служить. И прошу тебя в моем присутствии говорить о Филипе немного более уважительно, что бы там ни произошло между вами. Он мой друг, и много для меня сделал. И вообще, нет нужды нам возвращаться к прошлому. Меня занимает будущее — как добиться, чтобы отряд Ищеек приносил как можно больше пользы. И я бы очень хотел, чтобы ты помог мне во всем разобраться.

Кевин смотрел на него, не говоря ни слова, так, словно Фрэнк ляпнул полную чушь. И чем дольше Грасс молчал, тем большим идиотом он начинал себя ощущать.

— Да уж, — процедил Грасс наконец. — Он много для вас сделал. Знаете, — добавил он после очередной паузы, — сперва я решил, что вы здесь столь же ко двору, как блаженная — в борделе. Но теперь поменял мнение — именно такого человека нам в отряде и недоставало. Здесь собрались почти все разновидности дураков — трусливые дураки, жадные дураки, похотливые дураки, подлые дураки и даже хитрые дураки. А вот прекраснодушного дурака еще не было.

Фрэнк почувствовал, как к щекам приливает кровь. Но ссориться не собирался, как бы Грасс ни старался. Тем паче, что подозревал, — в словах Кевина есть доля истины. Уточнил лишь: — Интересно, к какой категории ты относишь себя.

— Наверно, злобный дурак, — Грасс хмыкнул. — Но меня жизнь хоть чуток поумнеть заставила, научила, чего стоит дружба Картморов. А вот вам два года в Скардаг впрок не пошли.

Фрэнк приготовился ответить, когда на их стол упали две тени. Одна — небольшая, другая — тень великана. В ноздри шибанул густой, звериный запах.

Фрэнк обернулся. Старик и Крошка.

— Не знаю, млорд, приведется ли нам еще встретиться сегодня, али нет, — В длинных усах седого Ищейки застряли обеденные крошки. — Так что пока прощаюсь с Вашей милостью. Я бы с вами еще поговорил бы, да время нам с Крошкой идти и выполнять свой долг.

— Уж я ему язык-то развяжу, гаду, — осклабился Крошка, не обращаясь ни к кому конкретно. Злобная радость не делала его рожу приятнее.

— Вы очень кстати, — Кевин аккуратно вытер рот платком, как будто отобедал на аристократическом приеме. — Его милость вот только сейчас говорил мне, как любопытно ему было бы поприсутствовать на допросе с пристрастием.

На миг Фрэнк потерял дар речи. — Я… — Пока он лихорадочно соображал, как возразить, не оскорбив этих двоих, момент был упущен.

— Ну разумеется, млорд, — Старик был явно польщен. — Не хочу хвалиться, но никто не поведает вам всех секретов мастерства лучше меня. По молодости я три года проработал помощником мастера Фермана, старшего палача в Верфийском суде, и всегда я был у него на хорошем счету. Неподкупный и неумолимый, вот как он меня прозывал. А уж на этом посту сколько через мои руки прошло злодеев, не учесть. Это же тоже целая наука, алхимия, можно сказать! — Наставительно заметил он, подняв вверх указательный палец. — С превеликим удовольствием все вам покажу. Вам не помешает увидеть, как мы заставляем злодеев признаться в их злодеяниях.

Фрэнк не знал, как сказать этим людям, что их занятие ему глубоко отвратительно. Кевин его неплохо подставил. — Боюсь, я вам помешаю. Он бросил на Грасса гневный взгляд, и получил в ответ злорадную усмешку.

— Даже и в голову не берите! — утешил его Старик. — Ежели б даже и помешали, так что ж, этот Заяц уже никуда не ускачет. Но только ничуть вы не помешаете. Для нас с Крошкой это большая честь, да и для Зайца, ежели рассудить, тоже, хехе! Я буду одновременно и дело делать, и вас учить, когда все живьем видишь, оно доходчивее. Только накиньте поверх еще мой плащ, там холодненько.

От второго плаща Фрэнк отказался, хотя холодом на него уже повеяло.

Когда они уходили, Кевин выглядел весьма довольным собой.

…Дверь в подвал оказалась в холле, под лестницей.

Старик повернул ключ в замке, и один за другим они погрузились в затхлую тьму, пахшую сыростью, мочой и старой кровью. Фрэнк старался не дышать, ступая по скрипучей лестнице, но это не очень-то получалось. Перед собой он видел только широкую спину Крошки, который спускался первым, освещая им путь. Фонарь болтался в его лапе, заставляя тени метаться по стенам и потолку подобно неприкаянным душам.

Из черноты внизу донесся едва слышный стон. Фрэнк вздрогнул. Там их ждал человек, которого они будут мучить. — Увидите, как я ему впарю! — пообещал Крошка.

Ноги несли его вниз, ступенька за проклятой ступенькой.

IX. ~ Хесебен ан исе ~

I.

— Пытать — тут тоже надобно мастерство, млорд. А еще чутье надобно иметь, да, чутье. Понимать, что к чему, соображать. Кажется, пытка — чего проще, чем больше ему поддашь, тем лучше, да? Но пережать, млорд, так же дурно, как не дожать. Иной раз они вдруг как бешеные становятся — вопят и вопят, или начинают ахинею нести всякую, а у других глаза делаются пустые, что у твоих мертвяков, и ни слова, ни писка уже не выжмешь. И тут уж что ты с ними ни вытворяй, толку чуть, как с поленом работать. Сиди жди, пока снова в разум придет. Оно хорошо, конечно, что спешить нам обычно некуда, а все ж таки это лишнее. А то и помереть могут — тут надобно глаз иметь хороший, к кому какую пытку можно применить. И то иной раз не подгадаешь — был у нас один, здоровый парень, кровь с молоком, и двух десятков от роду нет, — и вот припаливаем мы ему пятки, слабехонько так для начала, — а он вдруг весь к-а-а-ак посинеет, глаза остекленели, так и окочурился. Видать, такова Божья воля была, чтобы он нас как бы надул.

Золотой луч рассекал полумрак подвала, проникая сквозь щель окна под потолком, зажигал полосу теплого света рядом с головой нагого мужчины, что скорчился на полу. Его руки и ноги были связаны, спина вспорота десятками ударов. Мужчину рвало, и Фрэнк дивился, как это его самого не выворачивает наизнанку.

— Первым делом, их надобно раздеть, — продолжал поучать Старик. Сейчас он сделал краткий перерыв в пытке, но и в самый разгар работы не переставал исправно доносить до Фрэнка секреты ремесла. — Лишившись тряпок, укрывавших его жалкую плоть, злодей чувствует, что он есть червяк, букашка, беззащитная перед гневом Божьим. А главное, надобно рассмотреть, нет ли на теле особой метки — родинки там странной формы, пятна какого. Ежели злодей запродал душу Темному Владыке, то он и боли почти не почувствует, и правды от него не добиться. Над таким надо шесть раз произнести очистительную молитву, и тормошить в три раза усерднее, а то толку не будет.

Фрэнк не знал, что отвратительнее — самодовольное спокойствие Старика или слюнявая, сладострастная ухмылка Крошки, в нетерпении тыкавшего рукоятью плети в раны жертвы. А может, гаже всего — он сам, человек, молча наблюдавший за мучениями другого, хотя все в нем требовало положить им конец. Значит, вон она, цена правосудия, цена истины.

— Вздергивай его снова, — велел Старик, передохнув, и Крошка, с легкостью подняв вялое, словно бескостное тело бандита, зацепил его связанные руки за крюк в потолке. Заяц повис как туша в мясной лавке, голова упала на грудь.

Фрэнк вздрогнул, когда плеть обрушилась мужчине на плечи. В ушах прогремело эхо воплей, которые только что здесь отзвучали, но у Зайца не оставалось сил кричать. Лишь распахнулся почти беззубый уже рот, сочащийся кровавой слизью, и выкатились из орбит глаза.

Жалость боролась в сердце Фрэнка с отвращением — человек этот успел признаться в нескольких убийствах и грабежах. Первым подвигом, о котором он поведал, было убийство и ограбление престарелой пары. Он совершил его в компании Барта Нечестивца, того самого злодея, в убийстве которого его сейчас и обвиняли. Заяц помог Нечестивцу ночью проникнуть в дом, где тот расправился с хозяевами, раскроив голову старику и придушив его жену, чтобы не кричала. Ни тени раскаяния не слышалось в рассказе преступника, он жалел лишь, что так и не нашел тайник, где старики хранили свои сбережения.

Признавшись в одном злодеянии, он не запирался и в отношении других, а перед тем, как потерять сознание в последний раз, взял на себя и вину за убийство Барта. Но кроме клички Нечестивца, ни одно другое имя не сорвалось с его уст. Послушать Зайца, так больше он в городе никого не знал и никогда ни с кем больше не работал.

— Кто тебе помогал резать Барта? — спросил Старик в сотый раз за допрос.

— Никто… — Едва слышный хрип сорвался с губ Зайца вместе с красными пузырями.

— Скоро нам придется применить к тебе пытку посерьезнее, ты же знаешь, — Старик не спеша приблизился к Зайцу, после удара раскачивавшемуся на крюке взад-вперед. — Какое злостное упрямство, прямо удивительно, сам себе жизнь усложняешь. Давай, Крошка.

Гигант отвел руку с пятихвосткой назад, медленно, давая жертве возможность ощутить весь ужас ожидания. Фрэнк увидел, как напряглись все мускулы подвешенного, как изогнулось нагое тело в невольной и бесполезной попытке избежать удара. Свистнула плеть, и Фрэнк зажмурился.

Открой глаза, прозвучал в голове злой голос. Раз уж ты здесь, то смотри.

Капли крови падали со ступней Зайца в грязь, где уже образовалась небольшая лужица. Кап, кап, кап.

— Млорд, вы себя ладно чувствуете? — заботливо спросил Старик. — Здесь воняет, сколько ни убирай, а тут еще и этот мерзавец обгадил весь пол. Мы-то привычные. Крошка, открой дверь, Его Милости будет чем дышать.

Сапоги Крошки тяжело застучали по лестнице. Это дало Фрэнку — и, конечно, Зайцу, — краткую передышку. На самом деле, он уже перестал ощущать зловоние этого места, густое, липкое, застревающее в глотке. Только когда лица коснулась свежая струя, вспомнил, каким должен быть воздух.

— Проще всего проводить пытку, когда надобно лишь, чтобы злодей признался в своем злодеянии. Все признаются, родимые, рано или поздно. Хотя приходилось мне видеть и редких упрямцев, — в голосе Старика прозвучало что-то похожее на восхищение. — И опять же таки, сразу и не скажешь, кто зараз все нутро наружу вывалит, а кого не один денек посолить придется. Бывает, злодея с рожей как у черта сразу в слезу пробьет, а какая-б-нибудь там старуха, в чем душа держится, молчит, будто Темный Владыка заговорил ейный язык. Я-то теперь, бывает, сразу вижу — вот ты, Заяц, — Он добродушно похлопал жертву по щеке. — Я вот чем хошь поклянусь, скоро все нам выложишь, до последнего, не будешь муку терпеть зазря.

Старик придвинулся к Фрэнку и тихо прибавил: — Другое похитрее будет. Когда не знаешь, того ли изловили, кого надо или когда чего-то выведать нужно. Тут уж тоже, ты его спервоначала сломай, пусть знает, что надеяться ему не на что, от наказания не уйти. Заставь сказать "Я это сделал, каюсь", но подробно так не говори, в чем его обвиняют.

— А коли человек не убивал? — Собственный голос чуждо отдавался в ушах.

— Ну так это ж мы и выясняем. Когда злодей признался, значится, приговор смертный себе уже подписал, и запираться ему нечего. А ты его как бы между делом про остальное расспрашиваешь, как убивал, когда, где. Ежели не убивал, так никогда всех подробностев не назовет — откуда?

Старик снова шагнул к Зайцу, но Фрэнк поймал его за край одежды. — А вдруг мы замучаем невиновного до смерти?

— Ну, зачем уж сразу до смерти. Головой-то тоже пользоваться надобно. И вообще, раз уж ты здесь оказался, значит — заслужил. Зря не схватят, — В его словах звучала железная убежденность.

— Мы же знаем, Заяц, — сказал Старик громче, — что ты Барта Нечестивца прикончил. Виселицы тебе не избежать, а то и чего похуже. Расскажи только как на духу, кто тебе помогал и как вы это дельце провернули, и покончим с этим. Может, даже словечко за тебя замолвим, чтоб тебя тройной смерти не предали. Ты устал, я устал, Его Милость устал, а? Только Крошка у нас никогда не устает, молодой еще.

По измученному телу пробежала судорога. — Я же во всем признался… Чего… еще… надо… -

— Смотри на меня, когда с тобой говорят! — гаркнул Старик, резко меняя тон. Шепнул Фрэнку в продолжение урока: — После признания злодея еще раз надо под пыткою допросить, для протоколу, но это уж в суде проделают.

Заяц медленно, с трудом поднял голову, посмотрел на Старика. Заплывшие веки то и дело опускались, словно он боролся со сном. — Чего вам….

— Мы тебя спрашиваем, кто тебе помог в злодействе, потому как в одиночку ты его свершить не мог.

— Один я был.

Это никогда не кончится, подумал Фрэнк в отчаянии. Они будут терзать его, пока я не сойду с ума.

— Ладно, оставим это покамест. Чем ты его вязал, чтобы помучить вдоволь?

— Вы чего, сами не знаете?

— Ты давай, отвечай, когда спрашивают. Я может, хочу проверить, правдив ли ты с нами.

Прежде чем ответить, Заяц провел языком по опухшим губам. Все это долгое время он и не пробовал молить о пощаде, видно, зная, что ее не дождется. Только иногда просил воды. — Ну, веревкой. Чем еще вяжут.

— А чем ты его задушил?

— Чем, чем… Воды бы мне… Веревкой и задушил.

— Врешь! — Старик с размаху залепил ему по лицу. — Ты будто хочешь, чтобы мы тут вечно торчали. Кто был с тобой!? Отвечай!!! Давай, Крошка, вмажь ему, он нас тут за дураков держит! — Еще удар — и кровь прыснула из разбитых губ Зайца. — Не мог ты его один убить, он троих таких, как ты, левой бы уделал! Пришпарь его, Крошка, пришпарь, дурной он, себе добра не хочет.

Крошка подскочил с ящика, на который присел, замахнулся плетью, осклабясь в предвкушении.

— Нет, нет, погодите! — верещал Заяц. — Он отвернулся, а я веревку накинул! Я признаюсь, во всем признаюсь, чего вам еще надо?..

Крошка принялся за работу. Заяц кричал не так, как в начале. Странным, высоким голосом, ничего не выражавшим, как и его пустые глаза.

— Может, перерыв? — вырвалось у Фрэнка. Его предложение прозвучало как мольба. По лбу струями стекал пот, разъедал глаза.

— Не, сейчас не время, — Старик стоял, заткнув большие пальцы за пояс, и удовлетворенно наблюдал за Крошкой. — Тут ведь тоже, человека чувствовать надо. Когда надавить, когда погодить. Вот сейчас, я чую, надо давить. Злодея этого он не убивал, тут уж ясно, но он может чего знать, а правды всей нам пока не говорит — про дружков пока ни слова из него не выжали.

Он внимательнее пригляделся к Фрэнку. — А вы, м'лорд, конечно, можете выйти погулять, вина там выпить. Вовсе не обязательно стоять тут как привязанному.

Фрэнк мотнул головой. Раз он позволяет этому продолжаться, он должен быть здесь.

Старик поднял руку. — Ладно, Крошка, погоди, — Он взял в руки кувшин, стоявший на ящике в углу, поднес Зайцу. — Вот, пей.

Понадобилось время чтобы бессмысленный взгляд Зайца обрел фокус. Потом он принялся пить, жадно, захлебываясь. Вода хлюпала на грудь и быстро розовела.

— Заяц, мы уже поняли, ты его не убивал. Зачем ты на себя поклеп возводишь? — голос Старика звучал по-дружески фамильярно. — Мы тебя просто проверяли. Мы ж знаем, это дружки твои порешили Барта. Казни-то тебе не избежать, грехов твоих на десятерых хватит, так хоть душу облегчи. Скажи, кто сие сотворил.

Заяц заговорил не сразу. — Я его убил, один, значит, вот и все, казните меня.

Крошка стоял рядом с ним, переступая с ноги на ногу, нетерпеливо помахивая плетью. — Старик, можно я его прижгу? Можно?

— Ты теперь у нас господин палач. Но я скажу так — погоди. Он все же мужик разумный, мож, он пожалеет себя и все нам выложит, — Старик снова обратился к Зайцу. — Знаешь, так и быть, скажи только одно, и мы на сегодня закончим — слово даю. Чего это за значки?

Заяц мучительно наморщил лоб, как ребенок, не помнящий урока. — Значки?

— Не притворяйся, что не знаешь. Значки, что твои дружки нарисовали на стене кровью Барта.

— Ну это… значки… — Он вглядывался в лица своих палачей в поисках ответа, пытаясь угадать, что от него ждут.

Он вообще ничего не знает, понял Фрэнк.

— Так и быть, Крошка, прижги его. Вижу, я в нем ошибся. Он по-хорошему никак не хочет, — Старик стер с лица алые капли, повисшие на усах и бровях. — Ты ведь понимаешь, Заяц, это мы пока только разогреваемся. И Его Лордству не пристало совсем уж мерзкие вещи показывать. Но млорд скоро уйдет, и тогда мы примемся за тебя всурьез.

Крошка, тем временем, развел огонь в переносной жаровне, опустил туда железный прут.

Никогда в жизни Фрэнк не чувствовал себя таким жалким и беспомощным, таким ничтожным. Он ни на что не мог решиться. Это необходимо, говорил он себе. Так всегда делают. Его бросало то в жар, то в холод.

— Да вы хоть разрежьте меня на кусочки, нечего мне вам сказать. Ну не знаю я, кто его пришил! — Заяц косился на жаровню, мучительно выгибая шею.

— А кто залез прошлою зимою в летнюю ре-зэ-денцию господина Арсана, тоже не знаешь?

— Я залез. С Нечестивцем.

Старик с сожалением покачал головой. — Ну вот видишь, врешь же. Как же я могу тебе верить? Слуги спугнули четверых. Одного заел пес, трое убегли. Один, пусть будет Нечестивец. Другой, значится, — ты. Стырить вы успели только поднос и пару кубков. Мы поднос этот нашли в лавке Кривой Берты, а продал ей его хиляк с заячьей губою. А кто был третий?

Заяц ответил не сразу. — Ник Коршун. Тощее тело било как в лихорадке.

— Тот, кого уже вздернули? Не верю я тебе, друг мой, ни на грош не верю.

Старик называл другие преступления, даты, места. Заяц был готов признаться во всем, но товарищей продолжал покрывать. Ни имен, ни мест сходок…

Фрэнк испытывал невольное уважение к такой верности, даже если ее проявлял жестокий убийца. Душно пахло каленым железом…

— Послушайте, — он снова подергал Старика за полу куртки, привлекая его внимание. — Он же явно ничего не знает про убийство этого вашего Нечестивца! -

— Мож — не знает, а может — и напротив, — важно ответствовал Ищейка. И громко прибавил: — Меня тока Нечестивец интересует, по правде тебе скажу. Но пока ты, Заяц, не хочешь быть честным с нами, откровенным, значится, как же ж я могу верить тому, что ты говоришь? — Он покрутил длинный ус. — Я тут головою поработал… Крысоед сказал, у тебя дочка имеется. Дай-ка догадаюсь: ты боишься, что ежели ты нам про них чего ляпнешь, дружки в твоей дочурке лишних дырок наделают. Верно или нет?

— Не могу я ничего про них сказать, ну не могу! — взмолился преступник. Новый страх зазвучал в хриплом голосе.

— Не раскроешь пасть, мы сами девчонку пришьем! — рявкнул Крошка, любовавшийся тем, как раскаляется железо.

— Ты глуп, Крошка, — назидательно ответил Старик. — Мы — служители закона, а не злодеи. Но вот чего мы можем — это пустить слух, что ты всех заложил. Проще простого. Так что молчишь ты, али говоришь — исход един будет. Сбережем время, сынок, сбережем время.

Фрэнк надеялся, что Старик просто пугал свою жертву, но даже как пустая угроза, это было слишком жестоко. Бить по голому мясу — не в пример милосерднее.

Он уже собрался вмешаться, когда Крошка сказал: — Готово, — и улыбнулся.

Одетая в рукавицу лапа сжимала прут, другой конец которого зловеще алел.

В желудке что-то перевернулось. Словно из глубины кошмарного сна, он смотрел, как Крошка подходит к Зайцу, к его беззащитной спине…

Плоть и пылающее железо встретились. Заяц изогнулся всем телом, закатил глаза. То, что рвалось с его губ, походило на вой издыхающего зверя. Вой длился и длился и длился…

— ХВАТИТ! -

Крошка отвел прут в сторону и уставился на Фрэнка. Старик тоже повернулся к нему.

Сквозь пелену, вдруг застлавшую глаза, и дым жаровни, эти двое казались бесами преисподней, большим и поменьше. Уродливые рожи расплывались, гримасничали, озаренные алыми отсветами.

Подвал заполняли стоны.

— Спустите его вниз.

Фрэнк стер пелену с глаз, понял, что это слезы. Я прямо как нежная девица, промелькнуло в голове, но ему было плевать.

Крошка глянул на Старика, и тот кивнул. Великан сдернул Зайца с крюка. Когда разжал пальцы, несчастный рухнул вниз и, приземлившись на спину, потерял сознание.

Фрэнк упал на колени рядом, в мочу и кровь, перевернул безжизненное тело на бок. Вспоротая спина предстала перед ним во всем своем кровавом ужасе. Кожа висела лохмотьями, в неровном свете жаровни казалось, что во влажной изрезанной плоти кишат красные черви.

Он бережно положил голову Зайца себе на колени. — Воды.

Ему дали кувшин.

Раны Зайца надо обработать, перевязать… Дать ему что-то от боли.

Это и моих рук дело.

— Позовите лекаря, — велел он.

Ищейки не двинулись с места, и Фрэнк, наконец, заставил себя поднять на них взгляд. — Я сказал, лекаря.

— Млорд, да Стрэтнем его потом поглядит, — буркнул помрачневший Старик. — Негоже вам тут в дерьме торчать.

Фрэнк не знал, сколько просидел рядом с телом, держа голову Зайца на коленях. Палачи молчали, и у него тоже не было слов.

Вечность спустя, в затуманенные глаза начала возвращаться жизнь.

— Ты слышишь меня?

Заяц беззвучно пошевелил губами. Он был еще далеко, говорил с кем-то невидимым.

Фрэнк осторожно приподнял его голову. — Послушай, твою дочь никто не обидит. Я не допущу этого.

Зрачки дрогнули, взгляд сфокусировался на Фрэнке, стал осмысленным.

— Эти люди просто пугали тебя, чтобы ты сказал правду. Никаких слухов никто пускать не будет. А я даю слово дворянина, что постараюсь разыскать твою дочь, и найду для нее безопасное место. Вы с ней вдвоем жили? -

Фрэнк не знал, как заставить Зайца поверить одному из своих мучителей. Все клятвы казались пустыми ему самому. Кто же верит палачам?

Но Заяц начинал понимать, что ему говорят, и на измученном лице его недоверие боролось с надеждой.

Фрэнк повторил: — Меня зовут Фрэнк Делион, я дворянин, и даю тебе слово чести. Тебе я помочь не могу — тебя казнят за твои преступления, но я постараюсь защитить твою дочь. Вы знаете, где она сейчас? — он повернулся к Старику.

Тот угрюмо кивнул. — Ежели не сбежала куда.

Заяц с трудом сглотнул и что-то прохрипел. Фрэнк снова помог ему напиться.

— Поклянитесь своей могилой, — выдавил из себя бедняга, как только смог говорить. Он пытался верить — а что еще ему оставалось?

— Ты смеешь сомневаться в словах Его милости?! — Старик шагнул вперед, грозный.

— Скажите: клянусь моей могилой, — повторил Заяц упрямо.

— Клянусь моей могилой.

Несколько минут Заяц только шумно дышал. Фрэнк старался не шевелиться, чтобы не причинять ему боль. Только сейчас он начал ощущать влагу, просочившуюся снизу сквозь штанины, грубые камни под коленями.

Когда Заяц попытался сесть, он помог ему, разрезал кинжалом путы. Это измученное тело ни для кого не представляло опасности. Поддержал за плечи, чтобы опять не свалился.

А потом Заяц заговорил. Быстро, захлебываясь, словно боялся опоздать. Признаваясь в новых злодействах, засыпая их именами и кличками, названиями мест и улиц.

— Но чтоб мне провалиться, — добавил в конце, не сводя отчаянного взгляда с Фрэнка, — чтобы мне провалиться, мой господин, ежели знаю, кто зажарил Барта. Уж я бы сказал, мой господин, вам врать не буду, пусть меня заберет Тьмутень. — Вновь он мучительно наморщился, припоминая. — Даже не знаю, с кем он ссору мог водить. Хотя злой он был, бешеный…

Старик коснулся его плеча, и Фрэнка едва не передернуло. — Спросите его, Вашмилсть. Может, Нечестивец боялся кого?

Заяц услышал. — Да никого он не боялся… Его боялись! — Веки опять опускались — вот-вот потеряет сознание. — Я его когда последний раз видал, довольный был… Говорит, новую работенку в Лисе предложили, и заплатят хорошо… А тебя, говорит, не возьму, не мечтай… Больше ничего не знаю. Пусть черви выедят мне глаза, коли совру.

Скоро они это сделают, с грустью подумал Фрэнк.

— Кто предложил?! — потребовал ответа Старик.

— Чужеземец, говорил, вроде… — Видно, чувствуя приближение беспамятства, Заяц застонал: — Я все рассказал, вы обещали…

— Обещал и сделаю. Твоя дочь могла куда-нибудь уйти?

— Да там она, там. Куда ей… — Из последних сил он попытался поцеловать руку Фрэнка, с губ слетали обрывки благодарственных слов.

Фрэнк не думал, что это возможно, но на душе стало еще более мерзко. А потом голова Зайца закатилась на бок. Фрэнку даже показалось на миг, что он умер — но нет, тощие ребра еще вздымались. Боги не были милосердны.

Фрэнк поднялся на ноги, чувствуя себя бесконечно усталым. Повернулся к Старику. — Не мучайте его больше. — Ему пришлось напомнить себе, что этот грубый человек — ровня ему по чину, и добавить: — Это моя просьба.

Брылястое лицо седоусого скривилось от недовольства, но потом к Ищейке вернулось прежнее благодушие. — Как скажете, м'лорд. Из-за такого вот не поссоримся. Мы позаботимся, чтобы он тут раньше времени не сдох, не извольте беспокоиться. Я ж говорю, тут надобна привычка, — добавил он снисходительно. — Внутрях все закалить, так сказать. Потом оно легче пойдет.

Больше никогда. Фрэнк развернулся и бросился прочь.

II.

Фрэнк летел, не шел, по лестнице. Вырвавшись на свободу, согнулся, глотая воздух, — он задыхался.

Чей-то взгляд жег ему спину. Кевин. Прислонился к стене с видом столь же самодовольным, как недавно в зале.

Ярость, какую Фрэнк испытывал лишь раз или два в жизни, швырнула его к Грассу. Рука сама легла на навершие меча. — Понравилось? Интересно? Вы быстро войдете во вкус, — Кевин отлепился от стены, лениво потянулся.

Фрэнк ударил его в челюсть, туда, где змейкой белел шрам, и с удовлетворением увидел, как голова Грасса мотнулась назад. А потом тот сплюнул кровь и улыбнулся.

Фрэнк ждал ответного удара, но не сумел ни избежать его, ни подготовиться. Боль вспыхнула под ребрами, согнула пополам, разлилась огнем по легким и животу. Он глотал воздух открытым ртом, но не мог сделать ни вздоха.

Он был совершенно беспомощен, когда Кевин сбил его с ног подсечкой.

— Болван, чем, ты думал, мы тут занимаемся?

Фрэнк кое-как вскарабкался на четвереньки, пытаясь дышать сквозь боль. Грасс неспешно прохаживался вокруг, словно выбирая, куда ударить.

— Ездим на белых конях спасать принцесс? Еще не наспасался? — Каблук потертого сапога прижал руку Фрэнка к полу. — Может, пара сломанных пальцев поможет тебе… вам спуститься с небес в сей грешный мир?

Фрэнк прикусил язык, чтобы не вскрикнуть. Пульсирующая боль все длилась, а потом его противник убрал ногу.

Фрэнк поспешно прижал руки к телу, потер ноющую кисть. Боль прояснила голову, и сейчас, глядя на Кевина снизу вверх в ожидании нового удара, он оценил юмористическую сторону ситуации. — Ты знаешь, который раз за наше недолгое знакомство сбиваешь меня с ног?

Живот еще дико болел, его мутило, зато перед глазами больше не стояло окровавленное лицо Зайца.

— Третий, — ответил Кевин, скривившись.

— Четвертый, Грасс, четвертый. У нас это уже традиция.

— И у вас все не хватит ума понять, что лучше держаться от меня подальше, — Кевин смотрел на него сверху вниз, уперев руки в боки. В чуть раскосых серых глазах отражалось бесконечное презрение. — Я-то думал, вы будете благодарны за урок. Нет, я, конечно, понимаю, такими мерзостями будем заниматься мы, ваши подручные. А все же иногда неплохо знать, что творится в собственном подвале.

Его слова жалили — он был прав.

Ребячеством было кидаться на Кевина. На самом деле, Фрэнка вывели из себя мучения того жалкого преступного бедолаги, и собственное отвратительное бездействие. Он должен был быть готов к тому, что увидел, ведь представлял же смутно, как работает система правосудия. Но реальность сбила его с ног и оставила с чувством тошноты.

— Как ты можешь… — вырвалось у него. — Как можешь служить рядом с этим, с этими…

Он попытался встать, но новый спазм в кишках заставил замереть, стоя на одном колене.

— Знаете, на нашу службу люди приходят по двум причинам. Ради денег. И ради такого вот подвальчика, — в хриплом голосе звучала насмешка и еще что-то, неуловимое. — Там можно ненадолго позабыть, что ты — ничтожество, которое сдохнет в канаве или богадельне. Отыграться за презрительные взгляды, пинки, зуботычины, за жизнь, из которой уже не выйдет ничего путного. Почувствовать себя полубогом.

Грасс не спеша прошелся взад-вперед.

— Вы не представляете, какое это наслаждение — лишать людей иллюзий. Показывать им их собственные ничтожество, мерзость, трусость, — а в подвале нашем они видны мгновенно, изливаются с выпущенной кровью, проступают за содранной кожей. Там наши клиенты понимают, чего на самом деле стоят — и уже никогда не забудут, о нет.

Фрэнк живо представил себе беспомощных жертв и самодовольных палачей, и его снова затошнило, теперь — от ненависти. — Интересно, а чего стоишь ты? — процедил он сквозь сжатые зубы.

Усмешка рассекла лицо Ищейки, заставив извиваться шрамы. В ней было торжество. — Что? — Грасс наклонился к Фрэнку, подмигнул. — Уже хочется отправить меня в подвальчик, да? Так, ненадолго, чтобы посмотрел, как мне там понравится? Как быстро начну выть от боли, молить пощады и раскаюсь в грехах? -

Фрэнк заставил себя встать, превозмогая боль, и поспешно отступил — бывший знакомый сейчас вызывал у него отвращение. — И часто ты… принимаешь участие?.. -

Грасс сцепил пальцы и вытянул вперед руки, хрустнув суставами, словно разминался перед тем, как снова заняться Фрэнком. Равнодушно пожал плечами. — Частенько. Те, кого уже сломали, вроде Зайца, и мокрые тряпки, что ревут и дрожат прежде, чем ты их пальцем тронешь, — это скука, рутина. Но вот когда к нам приводят какого-нибудь молодчика, который воображает, что он — крепкий орешек, или типа, который ждет, что его вот-вот отпустят с извинениями… — усмешка стала почти сладострастной. — Веселее такой забавы — только хорошая схватка.

Фрэнк помотал головой — у него не было слов, чтобы достойно ответить. Только спросил, брезгливо: — Тогда чем ты лучше других Ищеек, которых так презираешь?! -

— А кто сказал, что лучше? Я сказал, что они достойны презрения, разве это не так? Что до меня… Когда я упиваюсь чужим унижением, чтобы забыть о собственном ничтожестве, то осознаю, как смешон и жалок. А они — нет. Вот и разница между нами, вся, какая ни есть.

Ну и день!.. Возбуждение, приданное злостью, спало, и Фрэнк чувствовал только бесконечную усталость. — Я и в самом деле должен тебя благодарить. Ты прав — эта служба не для меня.

Вокруг них было тихо, только со двора доносились чьи-то голоса. Как объяснить Ищейкам, почему он сбегает? Филипу можно будет сказать правду.

Грасс кивнул, словно услышал то, чего и ожидал. — Быстро же вы поджали хвост! — хмыкнул он. — Ну да ничего, уверен, вы быстро найдете себе местечко при дворе, не менее теплое, чем в постели леди Денизы.

Фрэнк вздохнул. — Значит, ты в самом деле хочешь драться.

— А вы — нет? Или Его Лордство слишком важный человек, чтобы скрестить оружие с каким-то Ищейкой?

— Ты же знаешь, что я так не думаю.

— Тем лучше. Ублюдки не должны слишком драть нос.

Да, Фрэнк и впрямь устал сегодня. Ну что ж, ничего не поделаешь. — Коли тебе непременно надо нарваться на драку, я к твоим услугам, — Он обнажил меч.

Кевин опять весь ожил, как тогда, с Крошкой. Скользнул вперед тем плавным, хищным движением, что Фрэнку приходилось наблюдать прежде. Свой бастард он держал двумя руками, рукоять за головой, клинок нацелен Фрэнку в лицо.

Фрэнк не спускал глаз с противника, гадая, как понравится бедняге в Скардаг, куда он отправится за дуэль без разрешения. За себя Фрэнк не опасался — покойников не сажают.

Кевин начал медленно обходить его по кругу, и Фрэнк, не настроенный тянуть время, приготовился атаковать первым. А потом плечи Грасса обмякли. Он уронил руки с оружием, и его голос, пустой от разочарования, произнес: — Нам все равно помешают.

— Давай, ты быстрый, ты успеешь, — подбодрил Фрэнк.

Но Кевин уже убрал меч в ножны резким злым движением. — Нет уж. Ваши друзья поплачут, и быстро утешатся, а мне за вас голову снимут. И потом, это как прикончить младенца. Приятно, но уж слишком просто.

— Ну уж и младенца! — возмутился Фрэнк.

— Грудного. Придется подождать, пока вы не научитесь драться, мой лорд.

Фрэнк не убирал оружие. Если бы только все было так просто… — Боюсь, что после всего, что ты тут нес, долг чести вынуждает меня требовать у тебя удовлетворения — или извинений. Он чувствовал себя отменно глупо, произнося все это под взглядом Кевина.

Снизу донесся нарастающий гул шагов — кто-то из палачей поднимался по подвальной лестнице — и Фрэнк поспешил добавить: — Конечно же, я согласен встретиться в уединенном месте, чтобы ты избежал неприятностей после того, как сделаешь то, чего так жаждешь.

— Какие именно извинения вы хотите услышать? — спросил Грасс.

Наверняка это было начало очередной издевки… ну и черт с ним. Фрэнк пожал плечами. — Просто сказать, что приносишь извинения, и что впредь будешь вести себя более сдержанно.

Он был так же уверен в том, что Грасс никогда не извинится, как в боли, блуждавшей по всему телу. Но Ищейка его удивил.

— Я приношу самые униженные извинения и обещаю впредь вести себя более сдержанно. — Лицо Кевина сейчас ничего не выражало. — Как видите, я готов произнести любые слова, которые Ваша Милость пожелает, чтобы я произнес.

Фрэнк не знал, что ответить на это.

К его облегчению, тут им и впрямь помешали. Сперва из подвальной преисподней явился Старик, принеся с собой запахи пыточной комнаты… — Отрежьте ему язык, млорд, — посоветовал он, завидев меч в руке Фрэнка. — Отрежьте его длинный язык. Ему ж на пользу пойдет.

…А затем с грохотом распахнулись высокие входные двери, и в холл влетел тот худенький человечек, Поэт. Задыхаясь после бега, он все же умудрялся громко декламировать — Я вести лучшей принести не мог, Высокий гость ступил на наш порог.

Человечек придержал одну из дверей и сложился в поклоне, приветствуя входящих.

— …Лорд Филип Картмор честь нам оказал И появленьем осветил сей зал.

И действительно, в холл прошествовал Филип. Он вел под руку спутника, сгорбленного старика, кутавшегося в длинный плащ.

Фрэнк невольно покосился на Грасса.

Тот застыл, сжав рукоять меча, пораженный, как и сам Фрэнк, внезапным визитом. Гримаса, словно судорога, исказила на миг суровое лицо, тут же вновь окаменевшее.

Филип воззрился на Поэта с удивлением. — Признаюсь, подобного приветствия я здесь не ожидал… Но благодарю, мой друг, что представил меня столь вдохновенно.

— Высокой честью все мы польщены! — прибавил Поэт, зардевшись. — Чудесной этой встрече нет цены.

— Но стихи твои ты мне позволишь оценить в золотой, надеюсь, — Филип бросил человечку монету, которую тот поймал стремительным движением руки. Кивнул Фрэнку: — Мои поздравления с первым днем на новом посту. А что это ты с мечом наголо?

Его престарелый спутник, подслеповато щурясь, озирался по сторонам. Под отделанным мехом плащом старика виднелись свободные одежды из серой шерсти, похожие на мантию ученого.

— Тренировка, — ответил Фрэнк, убирая оружие в ножны. — Кевин показывал мне пару приемов, — Кивнул в сторону Грасса, намекая другу, что тот забыл кое с кем поздороваться.

— Прекрасно, — Глаза Филипа улыбались — и по-прежнему смотрели только на него. — А я уже решил, что тебе приходится так учить уму-разуму нерадивых подчиненных.

Пожилой Ищейка, молча таращившийся на знатного гостя, обрел, наконец, дар речи: — Я вас узнал, млорд, не думайте, что нет. Последний раз видел вас в праздник Святого Люта, на шествии. Я еще ни одного не пропустил. Добро пожаловать, — он поклонился так глубоко, как позволяло его солидное сложение. — Мое почтение вам и вашему отцу. Я того, позову командира.

— Спасибо, друг мой, — Филип отпустил Старика кивком. — Подойди, Фрэнк, я хочу представить тебя моему наставнику.

Кевина он замечать отказывался. Что до Грасса, то он уже отошел в сторону с равнодушным видом, и только сам Фрэнк, похоже, испытывал в этой ситуации неловкость.

Мысленно обругав друзей за ребячество, Фрэнк приблизился к Филипу и его учителю. Поклонился.

— Почтенный, это Фрэнк Делион, — сказал Филип. — Я вам о нем говорил — шалопай, вечно ищущий неприятности на свою голову. Фрэнк — Многомудрый Хилари Велин, врач, Познающий, ученый и философ. — Он вытащил надушенный платочек и помахал им у носа. — Обычно от Фрэнка не разит как из сточной канавы. Чем ты тут занимался?

Хотя его легкие пышные волосы, спускавшиеся до плеч, были седыми, вблизи Велин уже не казался глубоким стариком — не дряхлость согнула ему спину, и не годы замедлили походку. Едва ли Познающему сравнялось больше пяти десятков. Фрэнк поймал себя на том, что слишком пристально, по меркам приличия, разглядывает эту причудливую фигуру.

Кособокий и скрюченный, Многомудрый выглядел так, словно когда-то попал в челюсти дракона, который пожевал его да выплюнул, еще живого. Шея изгибалась под странным углом, из-за чего голова тоже немного клонилась к левому плечу. Иссохшаяся правая рука безжизненно болталась вдоль тела. И хотя подметка одного сапога была выше, чем у другого, при ходьбе Велин неуклюже переваливался с ноги на ногу.

Зато такого доброго, по-детски открытого взгляда, как у Познающего, Фрэнк не встречал давно. От него потеплело на душе, а отталкивающие впечатления дня будто немного поблекли.

— Для меня честь познакомиться с вами. Филип уже рассказывал мне о ваших несравненных познаниях. Велин сощурился, смешно сморщив нос, покачал головой: — Ура! Не зря я столько времени незаметно внушал ему мысль о моей божественной мудрости! Мне тоже очень приятно познакомиться с таким вежливым молодым человеком.

Фрэнк осторожно взял протянутую ему левую руку, но пожатие тонких пальцев Познающего оказалось неожиданно сильным.

— А этот господин?.. — Велин с вежливым ожиданием посмотрел туда, где замер, изображая статую, Грасс.

— Один из Ищеек, подчиненных Фрэнка, — ответил Филип, даже не повернув головы. — Бравые ребята, гроза преступников!

Фрэнк был сыт этой ерундой по горло. Хотя Кевин и мог съесть его на завтрак, а Филип стал опытным государственным мужем, сейчас оба вели себя как полные придурки. — Филип, я тоже хочу тебе кое-кого представить, — Он помахал рукой Кевину. Тот нехотя отпечатал пару шагов вперед и снова окаменел, глядя прямо перед собой, как солдат на плацу. — Филип — Кевин Грасс. Кевин — Филип Картмор. Теперь вы знакомы и сможете здороваться при встрече и все такое.

Филип удостоил Грасса самого мимолетного из взглядов. — Боюсь, у меня нет времени раскланиваться с каждым встречным Ищейкой, ночным сторожем, и так далее.

— Действительно, господин Делион, Его Милость не может запоминать каждую пешку, — Кевин слегка поклонился Картмору. — Не утруждайте вашу память, мой лорд, мне хорошо известно, что у вас она короткая.

Филип улыбнулся. У него находились улыбки на каждый случай жизни, и эта была не из самых приятных. — Отчего же. Некоторые вещи я не забываю никогда.

На этот раз бывшие друзья обменялись взглядами более долгими.

Кевин фыркнул. — Короткая и избирательная.

Фрэнк подавил очередной вздох. — Я вижу, вы уже встречались.

— Ах да! Грасс же как раз занимается тем делом, ради которого мы сюда пришли, — Филип сделал вид, будто только что это вспомнил, но Фрэнка было не провести. — Почтенный, этот человек видел трупы и места, где их обнаружили. Это он рассказал мне про символы слярве.

Фрэнк насторожился. Пришлось напомнить себе, что он решил покинуть отряд. О каких бы злодействах ни шла речь, это не его забота.

В порыве энтузиазма, Велин быстро подковылял к Кевину. — Так вам знаком "язык мудрости"?! -

Они странно смотрелись вместе, Грасс — высокий, прямой и настороженный, и Велин, изогнутый, словно один из знаков слярве, взиравший на Ищейку снизу вверх с доверчивым дружелюбием.

— Скорее язык путанности. Ну, могу кое-что разобрать, — признался Грасс словно нехотя.

— Ну прямо как я! — Но светлая улыбка Познающего быстро померкла. — Наверное, было ужасно видеть тела этих несчастных. Мне очень, очень жаль.

Кевин пожал плечами. — Да я бы не прочь еще такие увидеть. Знать бы только, где искать.

— Отлично! — Голубизна подслеповатых глаз стала еще ярче. — Значит, вы будете рады услышать, что мы с лордом Филипом, возможно, сделали шаг к разгадке этих загадочных убийств.

Фрэнк должен был признать — это звучало интригующе.

III.

Дело шло к вечеру, и в зале, где Фрэнк утром знакомился с отрядом, начало темнеть. Ему чудилось, это подвальный мрак ползет вверх по стенам, забивается в углубления, метит лица Ищеек мертвенно-серым.

Но стоило Роули рыкнуть, и вот в огромном камине уже с новой силой запылал огонь, пол посыпали свежим сеном, на столе у очага появились чаши, оловянный бокал, и бутыли с вином. Пса изгнали во двор, а вместе с ним — почти всех Ищеек. В зале остались лишь те, кто занимался убийствами, о коих должна была пойти речь, и начальство.

Филипу, разумеется, отвели почетное место во главе стола. Он милостиво улыбался собравшимся с табурета, а стул, что притащили из кабинета Роули специально для высокого гостя, уступил Познающему.

— Что скажете, господа, — Хилари Велин обвел собравшихся ласковым рассеянным взором. — Приступим? — Он зашуршал разложенными на столе бумагами.

Филип глотнул из кубка, наполненного для него Роули, — и, невольно скривившись, отставил подальше. — Я уверен, все горят желанием вас выслушать, достопочтенный.

Фрэнк кивнул. — Разумеется.

От энтузиазма, переполнявшего его в начале дня, не осталось и следа. Мерзости, что увидел в подвале, наложили отпечаток на все, что его окружало. За ароматом свежего сена и сосновых поленьев он угадывал запах крови, а в треске пламени слышал хруст ломающихся костей. Но того, что Фрэнку рассказали об убийствах, хватило, чтобы пробудить его любопытство. Неплохо будет отвлечься от мыслей о человеке внизу, о том, как признаться Филипу, что так быстро сменил планы на будущее.

— Лорд Филип рассказал мне про эти жестокие убийства, про надпись на слярве, — Лицо Велина оживилось, рассеянности как не бывало. — Он знает, что я немного знаком с этим языком и, как любой Познающий, всю жизнь изучаю Ведающих, их труды и историю…

На другой стороне стола, Красавчик бросил подкручивать усы и беспокойно заерзал на скамье, а Роули покосился на Велина с подозрением. Сидевший слева от Фрэнка Старик, не скрываясь, вывел в воздухе защитный знак Руна.

Невозмутим остался лишь Кевин Грасс, устроившийся подальше от остальных. Все так же колол столешницу острием ножа, не отрывая мрачного взгляда от лезвия.

Фрэнк ловил себя на том, что невольно смотрит то на него, то на Филипа.

Сам он помнил о Ведающих лишь то, что рассказывали в Академии — смесь легенд и исторических хроник. Из трудов, написанных мудрецами древности на Высоком слярве, столетия и костры Святого Пастырства пережили лишь длинные, сложные для понимания "немногочисленные отрывки", погрузившие в сон не одно поколение школяров.

Пока Фрэнк пытался вызвать их в памяти, Познающий успел найти среди бумаг то, что искал.

— Для начала, о самой надписи, которую оставили рядом со вторым убиенным, в месте под названием Плешь, — Велин с энтузиазмом похлопал по своим записям здоровой рукой. Правая, скрюченная, бездвижно лежала на столе. — Она сразу меня заинтересовала, — Он показал всем лист, на котором кляксами расплывались два черных жирных символа. — Как вам, конечно, известно, в слярве одни и те же слова могут быть изображены сочетанием разных знаков. Каждый из этих знаков обладает собственным значением, а то, какие именно из них используются, придает слову дополнительный смысл…

Фрэнк припоминал что-то в этом роде. Смутно.

— Слово, что вы видите здесь, — шимаэль — редко составляется из этих двух знаков, только в высоком слярве глубоких, многоуровневых текстов. Первый знак, ши, когда используется в контексте этого слова, означает конец, одновременно становящийся началом, переход в иное состояние, принципиально отличное от прежнего. Ну, а маэль — знак известный, выпускники Академии, конечно, должны его знать… -

Фрэнк с легкой паникой заметил, что Велин смотрит прямо на него, тепло, дружелюбно… и с ожиданием. Увы, слярве никогда не был любимым предметом Фрэнка, а теперь он обнаружил, что треклятый язык подчистую выветрился из головы. Он глянул на Филипа, но тот лишь пожал плечами.

Их спас Кевин. — Маэль означает "свет".

— Грасс был у нас лучшим по языкам, — извиняющимся тоном заметил Филип.

— Совершенно верно, — согласился Велин, — свет, а также, в другом контексте, благодать, правильный порядок, рассудок… Маэль это свет в высоком значении слова — вечное сияние солнца, свет разума, свет как противоположность хаосу и первозданному мраку. О нем можно говорить очень много, замечательный знак. Таким образом, в этом начертании я бы перевел шимаэль как "конец света". Именно в таком значении это слово используется в тексте великого Илиера, где говорится о циклах развития вселенной. Есть возражения, дополнения? — Возражений не последовало. — Итак, конец света… Святые мужи нашего Пастырства сказали бы "День последней битвы", хотя, конечно, в верованиях древних и в трудах Ведающих такого понятия не было. С моей интерпретацией можно поспорить, поговорить о других имплицитных значениях такового сочетания. Но, с вашего позволения, господа, я думаю, что сейчас не стоит вдаваться в тонкости теологии, метафизики и иже с ними?.. — Он вопросительно уставился на сидящих за столом, будто надеясь, что они возразят.

Фрэнк тоже глянул по сторонам — никто здесь не походил на знатока метафизики и теологии. За себя, во всяком случае, он мог ручаться.

— Да, давайте говорить просто, чтобы все всё поняли, — решительно подтвердил Филип.

— Тогда небольшой экскурс в историю. В первый миг, когда я услышал о бесчеловечно жестоких убийствах и оставленных рядом с телами письменах на высоком слярве, я подумал о том же, о чем, конечно, подумали и вы… — Премудрый сделал паузу, и она затянулась.

Эта его манера напоминала Фрэнку одного преподавателя, наводившего ужас на студентов. Алвис Многоученый не вредничал и не пытался подловить учеников, всего лишь был искренне уверен — вопреки всем свидетельствам об обратном — что они увлечены предметом, прекрасно его знают, и что там все яснее некуда. Было тяжко видеть недоумение и огорчение ученого, когда он выслушивал ответ на один из своих "простеньких" вопросов.

— Орден Темных Святых, — буркнул Кевин. — Мне это приходило в голову.

Велин оживленно закивал. — Разумеется!

— Я о них слышал!.. — воскликнул Красавчик, довольный собой. — Вот про это я знаю! Они поклонялись Темному, убивали добрых верующих, устраивали оргии, на которых творили всякие мерзкие богохульные ритуалы. Только то давно было.

— Все верно, многие из них занимались именно этим. Видите ли, члены Ордена верили, что исход финальной битвы между Светом и Тьмой заранее предрешен, а себя считали членами церкви Тьмы Победоносной. Еще они верили, что самые страшные, величайшие грешники после окончательной победы Зла не терпеть муки в аду будут, а станут могучими демонами, возлюбленными слугами Его Темного Величества. И старались добиться этого отличия, вытворяя вещи совсем уж непотребные. А для нас важно то, что Орден не только мучил детишек и прекрасных дев, но и пытался заниматься Темным Искусством. Надо ли уточнять, о чем идет речь?

— Нечего тут поминать всякие непотребства, — мотнул головой Старик, явственно недовольный направлением, которое приняла беседа.

— Да, конечно, надо, — поспешил вставить Фрэнк.

— Вы все знаете, что Ведающие были не просто учеными мудрецами, но и жрецами древности, — продолжил Велин. — Они стремились познать не только тайны природы и человеческого тела, но и заглянуть за изнанку мира сего, проникнуть в Тайну тайн. Впрочем, разве стоит говорить здесь о дихотомии? Безусловно, для Ведающих, все это — лишь части единого целого. В каждом явлении они прозревали Вселенную, — как в капле росы, в которой может отразиться целый мир… — Взгляд Познающего стал мечтательным, отрешенным. Он замолк, и встрепенулся только тогда, когда Филип осторожно подергал его за рукав. — О Боги, простите меня, господа. Итак, все мы знаем, что Ведающие исполняли священные ритуалы, обращаясь к тайным, потусторонним силам, а те — отвечали, наделяя их знаниями и особым могуществом. Ведающие владели даром исцеления, умением прозревать будущее. А величайшие из них могли открывать двери в иные миры и призывать себе на службу их обитателей. Ведающие называли это Темным Искусством. Мы сейчас — назвали бы колдовством… О Темном Искусстве сохранилось совсем мало записей, все, до чего могли добраться слуги Истинной Веры, немедленно предавалось огню. По крайней мере, так считается.

— Правильно! — Старик закивал. — Так и должно обращаться со всякой гнусью.

— Да-да, разумеется, — поспешил согласиться Познающий. — А Орден Темных Святых, как вы понимаете, был как раз заинтересован в том, чтобы получить в свое распоряжение силы преисподней. И им удалось раздобыть некоторые тексты с описаниями ритуалов Ведающих. Говорили даже, что были какие-то две книги… На своих сборищах члены Ордена взывали к Темнейшему Богу и демонам ада, используя заклинания и символы тех текстов на высоком слярве. Насколько они могли их понять.

— А вы-то сами? — Толстые пальцы Роули теребили Знак Руна на золотой цепочке. — Тоже вроде… колдуна? — Глаза его превратились в узкие прорези, из которых смотрело Подозрение.

— Ну что вы, — улыбнулся Велин. — Вряд ли нашему Священному Пастырству и Его Милости Томасу Картмору, которому я имею удовольствие служить, это пришлось бы по нраву. Даже такой снисходительный и терпимый, как у нас в Сюляпарре, Пресветлый Суд недолюбливает чертей и демонов. Да я и сам их боюсь! Нет, я — скромный Познающий, прежде всего — лекарь. Как и мои собратья, я изучаю те частицы древней мудрости, что дошли до нас, чтобы лучше помогать страждущим. А знание истории помогает мне в моих изысканиях.

— Почтенный Велин слишком скромен, — улыбнулся Филип. — Перед вами знаменитый ученый, знающий о недугах человеческого тела больше, чем любой другой на континенте. И непревзойденный мастер слярве.

Велин только смущенно покачал головой.

Резкий голос Грасса вернул их к делу: — Так что, вы тоже думаете, что Орден вернулся и взялся за старое? Жизнь становится все поганей и поганей, многие вопят, что конец света не сегодня так завтра. Самое время вашим Темным Святым встрепенуться.

— Это была моя первая мысль. И, безусловно, это возможно, — Познающий повернулся к Кевину. — Я займу еще немного вашего времени и изложу мою — нашу с лордом Филипом — теорию. Конечно, это всего лишь теория, а значит, требует доказательств и может быть ошибочна. Да, мы считаем, что убийцы, как члены Ордена в свое время, пробуют воссоздать какой-то из ритуалов Ведающих. Зачем — другой вопрос. Но что любопытней всего: мне приводилось держать в руках — ха-ха, точнее будет сказать, в руке, — записи Ведающих, где упоминались те создания, которых они видели в других мирах. Не оригиналы, конечно, копии копий. И знаете, что — кого — их жутковатые описания мне напомнили?..

Теперь даже Фрэнк догадался, к чему он ведет. — Чудовища! — вырвалось у него.

Велин кивнул. — Сущностей, с которыми общались Ведающие, наше Святое Пастырство считает демонами, слугами Темнейшего, а миры, откуда они являлись, преисподней. Конечно, картина вселенной у древних была куда сложнее, но…

— …мы не будем в это углубляться, — закончил за него Филип.

— Да, — Велин печально вздохнул. — Да, пожалуй, не будем. Мы не знаем точно, как Ведающие призывали этих созданий из мира иного и подчиняли своей воле. Но знаем, что для этого нужны некие заклинания на слярве, и всегда — человеческие жертвоприношения и кровь…

Резким движением Грасс вогнал нож глубоко в дерево стола. — Конечно! Я болван, что не подумал об этом.

— Что вы, господин Грасс! Ведь вы не видели тех записей, что видел я, — этот раритет мне в моих изысканиях удалось раздобыть с великим трудом. По заданию нашего Лорда-Защитника я еще с того случая в Тьмутени пытаюсь понять, что за странные создания тревожат наш город. Параллели я провел уже давно. Вот только не сообразил, что нужно искать следы кровавых ритуалов. Зато когда лорд Филип со мною посоветовался о наших убийствах… — Познающий расплылся в счастливой улыбке, словно открыл секрет превращения олова в золото, а не страшный заговор обнаружил. — В точку!

— Ну что ж… — пробормотал Кевин, словно устыдившись своего порыва. — За теорию сойдет.

— Значится, — Старик наморщил лоб, — те, кто отправил на свет иной мертвяков этих грассовых, те и гнусных тварей накликали? Вроде той, что во дворец заявиться посмела?

— Именно о них я веду речь, — подтвердил Велин. — О созданиях, уже четыре раза нападавших на семью Картмор.

— Четыре?! — изумился Фрэнк. Он знал только о трех. Хотя и это была впечатляющая цифра…

Филип пояснил, поймав его недоуменный взор. — Представляешь, когда я решил обсудить все это с отцом и дядей, оказалось, что на дядю пару месяцев назад накинулась тварь, похожая на огромного пса! Он просто прирезал ее и забыл об этом незначительном происшествии! — В коротком смешке раздражение смешалось с восхищением.

— Многовато для одной семьи, вам не кажется? — Велин сделал паузу. Взгляд близоруких глаз стал острым и пронизывающим. — Нападение за нападением… Когда лорд Филип рассказал мне о своих встречах с необычными созданиями, я не мог не заподозрить здесь чью-то злую волю.

— Вы хотите сказать, что Орден натравил чудовищ на семейство Картмор? — спросил Кевин, поднимая голову. Нож его торчал из стола, забытый.

Угольные тени по углам будто ожили, наполнились угрозой. Ищейки переглянулись между собой. Настал черед Красавчика осенить себя знаком Руна. Старик последовал его примеру, а Роули не менее торжественно сплюнул на пол.

Велин медленно кивнул головой. — Эти убийства очень похожи на ритуалы Ордена, да. Но мы не можем быть уверены… — он выдержал паузу, — перед нами — возрожденный Орден Темных Святых, или же люди, которые воспользовались его знаниями. Враги Сюляпарре и семейства Картмор.

Грасс хмыкнул, в первый раз за все обсуждение посмотрел на Филипа. — У вашей семейки, должно быть, найдется враг или два. А то и сотня. Насколько я вас знаю.

— Только не в нашей стране! — возмутился Роули. — Мы все — преданные слуги Его милости лорда Томаса. Без его гения, без нашего Алого Генерала и конечно, без вас, мой лорд Филип, нам никогда не выстоять в борьбе с Андаргой.

Филип одобрительно кивнул ему. — Вы в верном направлении мыслите, Капитан. И какой вывод вы из этого делаете?

Молчание несколько затянулось, и он добавил: — Как вы знаете, моего отца уже пытались убить, вскоре после моего рождения…

— Как же я сразу не догадался! — воскликнул тогда Роули, грохнув по столу жезлом. — Это дело рук андаргийских злодеев. Вот богомерзкие богохульники!

Фрэнк был слишком мал, когда состоялось покушение на жизнь лорда Томаса, чтобы что-либо понимать. Но рассказы о мрачном дне, всколыхнувшем всю страну, слышал не раз. Если бы не отвага супруги, их Лорд-Защитник, возглавивший восстание против Империи, был бы убит, зарезан безумным фанатиком, заскочившим в его экипаж. Прекрасная леди Филиппа заслонила тогда мужа своим телом, получив опасную рану.

— Мы не сомневаемся, что к тому покушению были причастны андаргийские Смиренные Овечки, — заговорил Филип. — Они убедили этого чокнутого, Гиена Явера, в том, что отец продал душу Преисподней и ввергнет страну во тьму ереси, а остановить его — священная миссия, возложенная на Явера Пресветлым. Они практически вложили нож ему в руку. Под пыткой Явер рассказал много интересного, я читал отчеты.

Хилари Велин задумчиво потер переносицу. — У андаргийского Пастырства долгая память. Они не простили и не простят нашему Лорду-Защитнику эдикта о свободе вероисповедания, предоставление убежища Тео Гибернису и Алту Нерскому, и многое другое. Не говоря уже о том, что возвращение Сюляпарре под власть Андарги — в их кровных интересах. Так что вы угадали, почтенный капитан, это наша теория.

Кевина она, похоже, не убедила. — То есть, по вашему, андаргийские храмовники бегают по городу и пытают людей до смерти? — спросил он хмуро.

— Было бы неплохо обойтись без тупых вопросов, — с натянутой улыбочкой произнес Филип, глядя куда-то под потолок.

— Не сами, мой молодой друг, не самолично, — добродушно пояснил Велин. — Братству вроде Смиренных Овечек не составило бы труда найти тех, чьими руками можно проделать грязную работу. Достаточно одного агента, который набрал бы себе подручных в низах общества.

Рот Кевина кривила скептическая гримаса. — Прекрасно. Но я все равно не понимаю, с чего вы решили приплести сюда Андаргу. Только потому, что чудовища нападали на Картморов?

— Тебе же все объяснено, Грасс, — Роули покачал головой. — "Мозгов хоть немного есть?" как спросил людоед, когда жена хотела узнать, что приготовить ему на завтрак.

Филип демонстративно вздохнул, скрестив руки на груди, но Познающий был только рад ответить.

— Отличный вопрос! — Велин поднял вверх палец. — Попробую описать ход наших размышлений. Мы имеем все основания полагать, что убийцы — люди, в руки которых попали описания ритуалов Темного Искусства, не так ли? Но каким образом?.. Когда в Сюляпарре бесчинствовал Орден, борьбу с ним возглавили андаргийские Овчарки Божьи. Они отправляли Темных Святых на костер, а книги, рукописи, манифесты, и тому подобное, что находили при них, публично сжигали. Но я представляю, как работают Овчарки, эти люди умны и понимают — чтобы победить врага, надо знать, как он мыслит. Поэтому не сомневаюсь, что в храмовых архивах Андарги, под замком, хранятся копии многих запрещенных трудов, оригиналы которых были на глазах у сотен людей брошены в огонь. А то и наоборот…

— И все же… это же Святое Пастырство… — пробормотал Фрэнк.

Убийцы — одно дело, но андаргийские священнослужители, вызывающие из преисподней чудовищ, чтобы те убили Филипа и его семью… Фрэнку казалось, он снова ребенок, и, затаив дыхание, слушает у очага страшную сказку. Дикость, бред… как само существование монстров, как их появление во дворце. Его вдруг пронзило желание увидеть Денизу, убедиться, что она в безопасности.

У нее есть супруг, чтобы защищать ее, напомнил он себе.

— Оправдание, — Велин улыбнулся, — всегда найдется. Помните — "Святая цель бросает свет свой на все дороги, что к ней ведут"? Возможно, они считают, что избавиться от нечестивца нечестивыми способами вполне допустимо. Особенно, если никто никогда не узнает, как ты это сделал.

— Но почему, — начал Кевин, — не предположить самое простое, что Орден снова…

— Подождите! — Фрэнк едва не подскочил с места, пораженный внезапной мыслью. — Мы же только что выяснили… — Он дернулся к Старику. — Старик и Крошка только что выяснили, что этого Нечестивца, ну, покойника с Плеши, незадолго до смерти нанял какой-то иностранец! Иностранец — должно быть, андаргиец!

Велин и Филип переглянулись.

— Это очень интересно… — молодой Картмор задумчиво потер подбородок.

Роули грохнул кулаком по столу. — Мы всенепременно доберемся до истины, Ваше лордство! Уж можете положиться на Роули!

Кевин все еще не выглядел убежденным. — Ладно, Орден использовал ритуалы Ведающих, ритуалы Ведающих вызывают чудовищ из преисподней, тут все понятно. А потом вы много чего навертели. Можно подумать, только у андаргийцев могли остаться эти записи. И откуда взялись остальные чудовища? В наших трущобах их видят все чаще и чаще. Может быть, они и предпочли бы лакомиться Картморами, но не брезгуют и простой, грубой пищей.

— Я думаю, господин Грасс — ведь вас так зовут? — что эти создания никогда не покидали Сюляпарре полностью, — задумчиво ответил ему Познающий. — О встречах со странными существами болтали всегда, я слышал эти истории еще ребенком. И если за столетия с ухода Ведающих щель между нашими мирами так до конца и не закрылась, то Орден мог расширить ее, а эти ритуальные убийства — превратить в зияющую дыру. Та первая встреча в Тьмутени могла быть даже простым совпадением — не зря эта часть города пользуется дурной славой. А остальные нападения тварей на Картморов близки по времени к этим вашим убийствам. Но, может, у вас есть другая теория, друг мой?

Грасс передернул плечами. — Таких, взятых из воздуха, могу придумать хоть дюжину. Филип хлопнул ладонями о дерево, подавая сигнал, что встреча подошла к концу. — На сегодняшний день, андаргийский заговор — официальная версия, и ею вы будете руководствоваться. — Он начал подниматься с места, и все — кроме Грасса, вестимо, — повскакивали следом. — Народ задает вопросы, и мы должны дать на них ответ. Скоро напечатают официальные листки, объясняющие, откуда взялись чудовища. Это успокоит умы и вызовет своевременную вспышку благородного патриотизма.

Он обвел собравшихся долгим взглядом. — У нашей семьи действительно есть враги, господа. А наши враги — это враги Сюляпарре. Поймайте злодеев, совершивших убийства, и они выведут вас на своих хозяев. А когда вы приведете андаргийских шпионов и колдунов на суд, люди увидят в Ищейках своих героев и защитников. — Филип перебросил край плаща через плечо, а Красавчик поспешил подать ему шляпу. — Страна на вас рассчитывает, и, что еще важнее, на вас рассчитывает мой отец.

— Пусть положится на меня, мой лорд! Положитесь на Роули! — Капитан задрал подбородок, выпятил грудь и, казалось, чуть ли не дрожал от переполнявшего его рвения. — Кто бы ни злоумышлял против нашего славного правящего семейства, мой лорд, хотя бы сам Темный Властелин с подручными, мои парни изловят их всех и устроят им преисподнюю здесь, на земле.

Старик и Красавчик поспешили высказаться в том же духе.

— Я только жалею, — добавил Капитан, горя верноподданническим пылом, — что никак мне не разорваться на две части, чтоб одна могла устремиться за злодеями, подобно смраду их богомерзких деяний, а другая — охранять вас от опасности, как верный пес.

— Был у меня пес, хлопот от него оказалось больше, чем пользы, — заметил Филип, натягивая и разглаживая перчатки из тонкой кожи. — А потом взбесился и стал кусать руку, что раньше лизал, пришлось прогнать.

— Бешеных собак лучше убивать, Ваша Милость, — сказал Старик наставительно.

Кевин согласился с ним. — Это точно. А то они могут порвать вас на куски.

Фрэнк только покачал головой. Эти двое были безнадежны… И тут же спохватился: — Филип, надеюсь, ты приехал с охраной? Раз на вашу семью ведется охота? — Пришлось прикусить язык, чтобы не спросить, достаточно ли надежно охраняют дворец.

— Эти твари нападают по ночам, во мраке, — откликнулся Кевин, снова взявшийся ковырять стол ножом. — Но зная безрассудную отвагу Его Милости, конечно, он приехал с охраной.

— Еще бы, — прошипел Филип, на миг теряя самообладание, — как любой разумный человек на моем месте. — Впрочем, он тут же овладел собой, и улыбнулся собравшимся. — А главная защита, на которую мы возлагаем надежды, это амулеты, которые изготовил для нашей семьи премудрый Велин.

Запустив пальцы за ворот, Филип вытянул наружу круглую медальку на цепочке. — Они серебряные, поскольку есть поверье, что силы тьмы не любят серебра. А знак слярве, на них начертанный, должен сделать нас как бы невидимыми для чудовищ. Почтенный Велин обнаружил его в трудах Ведающих. Будем надеяться, сработает.

Красавчик потеребил ус и спросил нерешительно: — Простите, мой лорд, Ваша Милость, а не найдется ли таких медальончиков и для нас?

— Тебе-то он на кой, дурья башка? — накинулся на него Роули. — Или в тебе теперь благородная кровь семьи Картмор? Скрытый прынц? Или ты просто наделал от страха в свои нарядные штаны?

— Никто не посмеет усомниться в моей храбрости, — вскинулся Красавчик, — но это чудовища из преисподней! Коли мы будем ловить этих злодеев, то можем нарваться и на их чудищ. Я вот к чему.

— Тогда ты убьешь и тех, и других. Все, заткнись, пока наши высокие гости не решили, что Ищейки — сборище пугливых зайцев.

— О нет, никогда, — любезно возразил Филип. — Это вполне понятная просьба, но я плохо объяснил: медальон не спасет, если я случайно встречусь с чудовищем. Он лишь должен сделать меня в глазах твари неотличимым от других людей, заглушить зов моей крови, так сказать. По крайней мере, на это мы надеемся. А чтобы узнать точно, пришлось бы дать аудиенцию какому-нибудь чудищу. Сейчас же я должен вас покинуть — увы, дела. — Он предложил руку Познающему, который принял помощь с благодарным кивком, потом сказал: — Пошли, Фрэнк, поедешь с нами.

Фрэнк привык к манере друга всеми распоряжаться, но теперь у него был другой, непосредственный начальник. — Капитан, я вам больше не нужен? Роули поклонился в ответ. — Разве же я посмел бы вас задерживать, мой лорд!

Фрэнку показалось, во взгляде Кевина мелькнуло удивление. Конечно, он же сказал ему, что уходит из отряда.

— Я не еду домой, Филип, — поспешил он предупредить. — У меня есть неотложное дело в другой части города.

Он и так потерял достаточно времени. Не терпелось приступить к поискам девушки.

— Скажешь кучеру, куда тебя завезти. Мы должны поговорить. Ну что ж, господа, — Филип чуть склонил голову, и пышные перья на шляпе замахали, тоже прощаясь с Ищейками. — Еще увидимся, Капитан. Рад знакомству, господа.

— Ваш покорнейший слуга, мой лорд, — На этот раз Роули склонился еще ниже, так низко, как позволяло брюшко.

— Не сомневаюсь, — Филип как будто собрался хлопнуть Роули по плечу, но в итоге коснулся его лишь кончиками пальцев, словно боясь запачкаться. — Коли будут новости, пришлите курьера, я вам сразу отвечу. Не провожайте меня, — Он остановил Капитана движением руки.

Втроем, они направились к выходу.

В дверях Фрэнк обернулся, окинув прощальным взглядом зал. Роули, Старик и Красавчик так и стояли навытяжку, со шляпами в руках, Кевин сидел, опустив голову.

С тех пор, как Фрэнк вошел сюда в полдень, взволнованный и полный решимости, ясность дня сменил сумрак сомнений. Сейчас он был уверен лишь в одном — пока Ищейки ищут злодеев, угрожавших Картморам, он должен быть среди них. А значит, ему придется измениться. Или изменить это место.

Во дворе их ждали остальные Ищейки. Завидев Филипа, они посдергивали головные уборы и приветствовали лорда Картмора неровным хором грубых голосов.

Филип одарил их лучезарной улыбкой. — Друзья мои! Я рад, что могу лично поблагодарить вас за верную службу. Я верю — скоро весь город, а затем и вся страна, оценит вас по достоинству. Недавно я узнал, как пришла моему дяде, Алому Генералу, мысль о создании отряда Ищеек. В старинных манускриптах он прочел, что в стародавние времена, когда страна обладала силой, способной противостоять древней, истинно великой Империи, покой в ее цветущих городах охраняли такие отряды, как ваш. На гербе Ищеек скалила зубы псиная голова, символ верности и отваги, цветами были черный и алый, как цвет крови, пролитой на службе родине. В те времена ни одно убийство не оставалось безнаказанным, а юная дева могла без страха пройти по любой улице в границе городских стен, — Он помахал в воздухе кошелем, — Я хочу, чтобы эти времена вернулись. На вашу помощь рассчитывают мой отец и мой дядя. Вот, выпейте за их здоровье! — и швырнул его Ищейкам, прямо в лапы здоровяка в синей куртке.

— Как интересно! — Фрэнк взял почтенного Велина под локоть свободной руки, и они продолжили путь к ожидавшей их карете. Вслед неслись бурные изъявления благодарности, приправленные божбой. — Ты мне об этом не рассказывал.

— Еще бы, — во взгляде друга плясали лукавые искры, — ведь я только что все это придумал. Манускриптами дядя мог бы растопить камин, но читать их?.. Впрочем, для импровизации, по-моему, вышло недурно. Видишь ли, людям надо внушать, какие они замечательные, чтобы они стали хотя бы сносными. А теперь — в карету, Фрэнк. Мне на самом деле необходимо с тобой поговорить.

IV.

Ищейки сгрудились у стола. Весело переругиваясь, они делили добычу. Глухой стук металла о дерево, радостный звон серебра о серебро…

Красавчик вышел из толпы и направился к Кевину, подбрасывая монеты на ладони. — Вот это — настоящий лорд! Завтра моя малютка будет рада меня видеть!

— Ты не отличил бы дворянина от куриного помета, Доджиз.

— Ну, ну, не ворчи. Вот твоя доля, — Красавчик ссыпал часть серебра в подставленную руку Кевина. — Они не хотели делиться, а я говорю, Его лордство одарил нас всех. Мы собрались пропить денежки у Червивого Бо. Пошли с нами, угощаю.

— Таверна Бо — грязная дыра, где подают разбавленное вино. Они все его разбавляют, но Бо, судя по вкусу, льет туда свою мочу.

Красавчик захохотал так, будто услышал нечто ужасно остроумное. — Ну ты и скажешь! Вот увидишь, когда-нибудь я еще угощу всех наших отборным альталийским вином в Трех Русалках. А пока что, ежели хорошенько тряхнуть Бо, он найдет в погребе бочонок неплохого марраскийского, знаешь, того, крепленого. Ладно, не хочешь, как хочешь, — уходить он, однако, не торопился. — Слушай, Грасс. Вы с нашим новым командиром, значит, давние приятели, так?

— Мы знаем друг друга. Что с того?

— Скажи, что он вообще за человек такой?

Кевин долго смотрел на Красавчика, на его нафабренные усы, улыбку, одновременно наглую и заискивающую. — Тебе все равно не понять.

Ищейка пожал плечами. — Ясно, предпочитаешь держать карты ближе к телу. Ладно, как знаешь. Счастливый ты — он же тебя и с лордом Картмором познакомить может. Хотя с твоим характером, уж не обижайся, от сильных мира сего лучше держаться подальше.

— От таких, как он, всем лучше держаться подальше. Но ты прав, как никогда, Доджиз.

— А мне Его Милость пришелся по душе, — Доджиз выразительно позвенел серебром. — В отличие от урода этого, которого он притащил с собой. Весь перекособоченный, не рука, а клешня какая-то. Видать, кто-то начал его давить, да не додавил, к сожалению. Ну, теперь у нас начнется новая жизнь. Это дельце — буду тебе во всем помогать, не сомневайся. Этой же ночью побегу в Хитрый Лис — Старик рассказал, там Нечестивец познакомился со своим нанимателем — побеспокою хозяина, он давно уже стал крысой и шепчет мне на ухо. Даже пару монет своих для него не пожалею, все ради безопасности нашей славной правящей семьи!

Кевин видел Красавчика насквозь — теперь, когда дело об убийстве на Плеши затронуло интересы Картморов, разгадка его сулила большие почести и большие деньги. Что ж, сам Кевин тоже будет искать виновных с новым усердием.

— Да уж, постарайся, — кивнул он Доджизу. — Придется поспешить, чтобы узнать правду раньше Тайной службы, которая, уж конечно, займется этим дельцем.

Это несколько остудило пыл Красавчика — слишком грозно звучали эти два слова даже для тех, кто ни в чем не провинился. Возвращаясь к остальным, он лыбился уже не так уверенно.

Сквозь грязное окно, все в пятнах мушиных какашек, Кевин видел, как Филип и Фрэнк беседуют, стоя у кареты, в которую недавно помогли забраться Познающему. Картмор оживлено жестикулировал, что-то рассказывая, Делион смеялся, качая головой. Да, у Фрэнка быстро улучшилось настроение. Уж не передумал ли уходить?

Потом они запрыгнули в экипаж. Слуга, закрыв дверцу, устроился на запятках, за каретой выстроилась конная охрана — три грозных всадника, впереди приготовился бежать скороход.

Кевин следил за каретой, пока она выезжала со двора навстречу заходящему солнцу.

Где-то в глубинах его памяти, двое юношей на Последнем мосту смотрели на город, растворявшийся в закатном янтаре…

Лето 662-го

Со смотровой площадки Последнего моста открывался вид, который прославляли художники и поэты, жители и гости столицы.

Небо, полноводная река, дома, — насколько видел глаз, все было сейчас розовым и золотым. Шпили крепости-верфи горели отраженным светом, а чайки касались крыльями пламенеющих волн. Мерзкий вонючий город, который Кевин ненавидел, выглядел сейчас до боли прекрасным и эфемерным, как греза. Окутанные легкой дымкой, даже самые неказистые строения обрели призрачную прелесть, и казалось, вечереющий Сюляпарре — лишь мираж, которому суждено погибнуть с последним лучом. Приземленную ноту вносил только вид голых тел, розовыми пятнами разбросанных по песчаному откосу правого берега — купальщики ловили уходящее тепло.

Это был отличный день — они с Филипом гуляли по городу, фехтовали на Чертовом кладбище, и выпили столько вина, что у Кевина все еще кружилась голова. Сейчас он опирался на перила, бездумно подставляя лицо летнему ветру, и был почти счастлив. Странное чувство, к которому он не привык.

Голос друга вернул его на землю. — Надень мою шляпу.

Кевин обернулся. — Зачем это?

Филип не привык повторять приказы. Молча протягивал ему свой новый головной убор: мягкий темный фетр, страусиные перья.

Он повиновался, чтобы зря не молоть языком. Теперь Кевин стоял в чужой шляпе, держа в руках свою, истрепанную, с лоснящимися сгибами, и чувствовал себя дурак-дураком.

Филип окинул его критическим взглядом, подправил шляпу, сдвинув чуть набок, и отвернулся, считая дело законченным. — Тебе подходит больше. Оставь ее себе.

Кевин обнажил голову и помолчал, набираясь решимости. Ссориться совсем не хотелось, особенно сейчас. — Благодарю, но это лишнее, правда.

— Отнюдь не лишнее. Я уже смотреть не могу на ветошь на твоем черепе.

— Ну так не смотри. Я же не картина, чтобы на меня смотреть.

— Если и картина, то весьма печальная, — Черные глаза блеснули. — Не хочешь взять в подарок, возьми в качестве платы.

— Платы за что? — не понял он.

— За это, — Филип выхватил из его пальцев старую шляпу и швырнул за перила. Бросок вышел эффектный — она сделала два поворота в воздухе и плавно спланировала на воду, вызвав всплеск неистовства у чаек.

Они наблюдали как шляпа медленно, с достоинством плывет на восток, где, деля Змеистую на два рукава, каравеллой рассекала воды крепость-верфь.

— Из твоей шляпы вышел отличный кораблик, — заметил Филип. — И еще лучший мусор.

Филип хихикнул.

— Но только не надо мне ничего дарить, — вздохнул Кевин.

— Почему нет? Никто из моих приятелей не гнушается принимать от меня подарки, а ведь это всего лишь чертова шляпа! Богатые люди дают друзьям средства к существованию, потому-то у них всегда много друзей! А ты пытаешься идти против всемирного закона, о неразумный! — Он погрозил ему пальцем. — И потом, когда ты начнешь мне служить, придется получать награду из моих рук.

Кевин покачал головой. Это совсем другое, и Филип это знает. — Это будет плата за кровь, которую я пролью за ваше семейство. Заслуженная. А пока я еще твой друг, а не прислужник, мог он добавить. Пусть ненадолго.

— Думаю, шляпу без заплат ты уже заработал, — возразил Филип, принимая прежнюю позу. Ветер играл его темными локонами, надувал полы черного, с красной оторочкой, плаща. — Без тебя мне не раз пришлось бы туго.

Кевин вспомнил их ночные похождения. Витые решетки окон, женский смех, залитые луной мостовые, по которым, бывало, приходилось удирать. Красавицы доставались на долю Филипа, а ревнивые любовники и разъяренные братья — им обоим.

— Позволь хотя бы одолжить тебе денег, — продолжал Филип. — Вернешь потом, если захочешь, когда сделаешь карьеру или удачно женишься.

Кевин не мог понять, что нашло на его друга. — С какой стати ты будешь одалживать мне деньги?

— Потому что я так хочу, — Филип барабанил по перилам беспокойными пальцами. Вид у него стал непривычно серьезный, брови сошлись на переносице. — Ты всегда такой угрюмый… Наслаждайся жизнью, пока можешь. Другого времени у нас может не быть.

— Да что это сегодня с тобой?!

— Когда мы закончим обучение, то отправимся на войну. Или ты, как те младенцы, что учатся с нами, считаешь себя бессмертным?

Кевин пожал плечами. — Можем погибнуть, можем вернуться. — Смерть его не пугала, коли можно встретить ее с мечом в руке, рядом с другом. Жизнь… Жизнь — другое дело.

— Вернуться… — повторил Филип с болезненной усмешкой. — Будет ли куда возвращаться?..

Он смотрел не на Кевина, а вперед, на остров Верфи и Высокий город, на каменные дома и дворцы, словно плавящиеся в огне заката.

— Города тоже умирают, Кевин. Что осталось от Эргата? Камни и пыль. Когда андаргийцы взяли его, они снесли даже крепостные стены. Или ты забыл, что Император пообещал стереть наш город с лица земли, а новую столицу выстроить на юге? Когда я вижу эту красоту, то понимаю, что она может исчезнуть, как мираж в пустыне.

…Это было слишком чудесно, чтобы сбыться, но воображение Кевина разыгралось. Он представил, как толстые стены испаряются, растворяются в воздухе, оставив после себя лишь смрадный грязный дым. И воды вечной реки будут струиться по зеленой долине.

Вместе с темными лабиринтами улиц исчезли бы и чванливые вельможи, и зажравшиеся торгаши, и — самые отвратительные из всех — бедняки с голодными больными глазами. Не осталось бы никого, кто знал бы Кевина Грасса, и мерзость, из которой он был родом. Будь его воля, в живых он оставил бы только себя и Филипа. Да если на то пошло, ради такого не жаль и самому превратиться в ничто.

— Я не верю, что здесь не останется камня на камне, — продолжил Филип. — Это слишком безумно даже для безумного Императора. Но когда кровь на мостовых высохнет, город свободы, цветущий сад любви и поэзии, исчезнет навсегда.

Кевин промолчал. Город, который знал он, больше напоминал отвратительного гиганта, рыгающего, фыркающего, пукающего, кишащего паразитами. Великана, что перемалывал всех, кто попадал ему в зубы, отправляя ошметки людей крутиться в своей утробе. И хотя кое-где его опрыскали духами, им было не под силу заглушить исходившую от него вонь порока и болезней.

Что-то подсказывало Кевину — пусть тело гиганта покрывали зловонные язвы, а в кишках копилась гниль, он, пожалуй, переживет их обоих.

— Потухнет маяк, который светил всему миру, столица наук и прекрасных искусств превратится в скучный замшелый городишко, тень самого себя. Одно утешение — я этого уже не увижу, потому что с моей семьей Император покончит в первую очередь.

— Значит, нам придется победить.

Плечи друга поднялись и упали. — Это звучит хорошо, Кевин, совсем как речи, которыми отец утешает толпу, вот только одна проблема… — Филип недолго колебался, прежде чем продолжить. — Мы терпим поражение, Кевин, уже не первый год! Наша победа при Ардатру стала началом конца. Это только между нами двумя, ты понимаешь… Люди должны верить в победу. Но надежды почти нет, — Филип повернул к нему лицо. На губах была все та же кривая усмешка, в глазах — отчаяние. — Мы уже проиграли, и только оттягиваем расплату. Поэтому я и хочу, чтобы ты порадовался жизни, пока еще есть время… Если бы не приходилось отвлекаться на войну с Ву'умзеном, Андарга уже раздавила бы нас своей мощью. Вопрос не в том, победим мы или нет, а в том, сколько нам еще осталось.

Кевин смотрел на друга с удивлением и каким-то неясным, тревожным чувством. Даже с ним Филип редко бывал так откровенен.

Странно было видеть его без привычного апломба, без светской маски, которую тот носил так же непринужденно, как кружевной воротник. Сейчас Филип стал просто мальчишкой, печальным и уязвимым.

Движимый порывом, Кевин шагнул ближе и ободряюще сжал его предплечье. — Кто знает, что будет завтра, тем паче, что случится за несколько лет! Пока у нас есть руки, мы будем драться. В этот миг он желал победы всем сердцем.

— Еще лучше бы верить, что дерешься не зря, — Филип накрыл его руку своей и слегка пожал в ответ. — Но знаешь, когда ты рядом, я чувствую себя храбрее. Не знаю, в чем тут дело, — Он усмехнулся с прежним лукавством. — Наверно, смелость — это заразно.

V.

Все-таки адские изобретения эти кареты, думал Фрэнк, с сочувствием наблюдая, как подскакивает на мягких подушках бедный Велин. Трясло немилосердно. Хорошо хоть, плотно задернутые шторы отчасти защищали от вони столичных улиц, а коли из-за этого им приходилось сидеть в полумраке, то такая атмосфера как нельзя более подходила для секретной беседы о заговорах и подозрениях.

— Боги, ну и морды! — воскликнул Филип, когда их экипаж со стонами покатил по колдобинам. — В нашем зверинце можно найти более одухотворенные. Очень жаль, Фрэнк, что не могу предложить тебе подчиненных попристойнее. И командира, конечно же, не будем забывать о любезном Роули.

— Он производит не слишком приятное впечатление, — признал Фрэнк. — Но, может быть, мы просто не привыкли общаться с такими людьми. Он старается быть приятным… Наверняка как командир он безупречен, иначе твой дядя не доверил бы ему должность.

— Ну, рекомендовал-то его Сивил Берот, насколько понимаю. В любом случае, у меня на тебя планы, не предполагающие службу этому шуту. Главное, чтобы ты изучил, как работают Ищейки. А когда будешь готов, мы поговорим. Жаль, конечно, что там тебе не скоро представится возможность свершить какой-то особый подвиг… — добавил он с добродушной насмешкой. Фрэнк почувствовал, как кровь приливает к щекам. — Это были детские глупости, Филип, ты же знаешь, — Когда-то, еще мальчишкой, он нет-нет да воображал, как совершит чудо отваги, прославившись на всю страну, и его неведомый отец, пораженный доблестью сына, найдет их с матерью, и… Было стыдно вспоминать об этом. — И давай не будем забегать вперед. Если честно, я уже не уверен, что это место мне подходит.

Филип улыбнулся. — Ты знаешь, у меня всегда найдется пост, более достойный тебя.

Фрэнку не хотелось говорить другу о терзавших его сомнениях, пока сам с ними не разобрался, и он сказал только: — Во всяком случае, я хочу быть вместе с Ищейками, когда они поймают людей, натравивших на вас чудовищ.

Филип был явно рад слышать это. — Отлично! Я хочу, чтобы ты принимал в этом расследовании самое прямое участие, и детально сообщал мне о его ходе. Мне нужен среди Ищеек свой человек, тот, кто…

Начался особенно жуткий участок дороги и беседа прервалась. Со скрипом и грохотом карета затряслась в танце Святого Нисса.

— Почему… — начал Фрэнк, и едва не откусил себе язык. — Почему этим человеком не может быть Роули? — спросил он, когда зубы начали стучать немного тише. — Ты в чем-то подозреваешь Ищеек?

Филип поморщился, растирая ушибленный локоть. — Отнюдь.

В разговор вступил Велин, который до сих пор не вмешивался в их беседу: — Вы ведь понимаете, мой лорд, это расследование — дело государственной важности, очень деликатное.

— Понимаю. Но, Филип, ты сказал "свой человек"?

Филип помахал рукой в светлой перчатке. — О, вопрос не в наших бесценных Ищейках, а в том, что они могут найти. Скорее всего, ничего. Коли повезет — какую-то мелочь, которая пригодится Тайной Службе. Но существует еще одна возможность… Что, если они, против ожиданий, выйдут на след, что приведет к преступникам… только преступниками окажутся не андаргийцы?

— И что с того? — Фрэнк по-прежнему не понимал.

— Заговор андаргийцев — это версия, которую мы хотим донести до народа. Звучит так же хорошо, как любая другая, и даже лучше. Приступ патриотизма и ненависти к Андарге нам не помешает. Война затянулась, налоги растут… Но не исключено, что заговорщиков надо искать… ближе, так сказать, к дому. У моего отца есть подозрения, которыми мы не можем делиться ни с кем, кроме самых доверенных лиц. Уж точно не с Ищейками. Подозрения, которые затрагивают влиятельнейших людей страны. Стань они известны, это вызвало бы скандал, даже катастрофу.

Фрэнк, у которого голова уже шла кругом от мрачных откровений этого вечера, приготовился услышать еще одно.

— Видишь ли, — продолжил Филип, пытаясь поудобнее устроиться на сидении, — как верно заметил этот наглец Грасс, рукописи ересиархов Ордена могли сохраниться не только у андаргийского Пастырства. Овчарки Божьи действительно разгромили Орден Темных Святых, отправили на костер всякую мелочь. Солдат, пешек Ордена: мелких дворян и чернь. А генералы — члены Высоких Древних семейств — отделались тогда щелчком по носу и ссылкой в родовые замки.

У Фрэнка дух захватило от его слов. — Ты хочешь сказать?.. Такие люди были замешаны в это мерзкое богохульное дело?!

Пусть значение Высоких лордов уменьшилось с тех пор, как Сюляпарре попало под власть Андарги, они по-прежнему правили вотчинами, делившими страну на девять частей. Девять частей и девять первых семейств княжества, стоявших над всеми остальными дворянами. И вот они-то поклонялись Темному Владыке и приносили ему в жертву младенцев?

— Ха, а откуда, ты думаешь, Орден взял труды Ведающих?! — Филип взглянул на Хилари Велина, и тот пояснил Фрэнку: — Кто-то из Ведающих, подобно Силану Длелийскому, избрал стезю отшельничества, приумножал мудрость, изучая природу, ход небесных светил. Кто-то путешествовал по стране в скромном обличье, помогая там, где требовалась рука мудрых. А другие, как великий Митерас, служили правителям княжества или древним Высоким лордам как лекари, наставники и жрецы, исполняли у них при дворе священные ритуалы…

Фрэнку начало казаться, что он снова попал на лекцию, только на сей раз слушал ее со жгучим интересом.

— В замках Древних-то лордов и сохранились многие труды из тех, что стремились уничтожить андаргийские Овчарки, — вмешался Филип, возвращая их к делу. — И именно Древние, вспомнив о забытом могуществе Ведающих, попытались взять его в свои руки, создав Орден.

Велин не мог не уточнить: — Как вы можете видеть, господин Делион, потомки лордов древности, хоть мы и зовем их Древними, мыслили уже по-новому. В их исполнении, Темное Искусство превратилось в вульгарную смесь обрывков древнего учения с предрассудками новой религии… нашей Истинной Веры.

Филип кивнул. — Именно. А главные позиции в Ордене заняли члены Высоких семейств. Только Древних, конечно, никаких ставленников Андарги.

— Не нужно вам говорить, что эти сведения — не для посторонних ушей, — мягко добавил Велин, склонившись к Фрэнку. — Вы видите, насколько все это тонко.

— Фрэнк все понимает, — заверил его Филип.

Фрэнк потер легкую поросль, начавшую уже пробиваться на бритой голове. — Хотел бы я и впрямь все понимать… Но держать язык за зубами сумею.

— В этом я не сомневаюсь, — Друг ободряюще улыбнулся. — Ты будешь моими глазами и ушами среди Ищеек. Теперь, после нашего разговора, ты сразу поймешь, если что-то укажет на причастность нашей аристократии к ритуальным убийствам. Ведь сами Ищейки не будут знать, что искать. Тебе придется вести что-то вроде расследования в расследовании. А коли они слишком близко подойдут к истине, немедля сообщи мне. Если преступники те, кого мы подозреваем, нельзя спугнуть их раньше времени.

Фрэнк покачал головой, все еще не веря. — Зачем Высоким семействам вредить твоему отцу? Они погубят не только его, но и страну. Без твоего отца и лорда Оскара нам не устоять против Андарги.

— Смешно, правда? — Филип криво усмехнулся. — Древние и Орден-то создали во многом потому, что тосковали по былому величию свободного, суверенного Сюляпарре. А иные их потомки предпочитают рабство и тиранию чужеземцев правлению моего отца, — Он пожал плечами, и в этом жесте Фрэнку почудилась усталость. — Нравится нам это или нет, а своим сегодняшним богатством страна обязана торговле и новым порядкам. Отец всегда поддерживал купечество, провел реформы, которые не по нраву нашим Высоким лордам. Они тоскуют по старым добрым временам, когда царили на своих землях почти как независимые правители. А теперь… Важные должности все чаще достаются людям без имени, денежные мешки влияют на политику, скупают земли у обедневших Древних семейств.

— Любой дворянин согласится, что это очень печально, но неужто из-за этого можно предать свою страну?! — Карета перестала так жутко трястись, зато мир Фрэнка содрогался до основания.

— Многие мечтают, чтобы время в Сюляпарре остановилось, как остановилось оно в Империи. А может, все проще. Быть может, кто-то рассчитывает, что тому, кто первым переметнется к андаргийцам, достанется после их победы место Великого Наместника.

Снова заговорил Велин. — Нам доподлинно известно, господин Делион, что заговор существует — были перехвачены письма, есть и другие доказательства… Переговоры с андаргийцами ведутся, это точно. Но имена главных зачинщиков остаются в тени.

— Тогда почему не арестовать тех, кто вам известен? — спросил Фрэнк, чувствуя, как кулаки сжимаются от возмущения и жажды действия.

Филип сделал отрицательный жест рукой. — И напугав остальных, подтолкнуть к открытому бунту? Наша страна сейчас этого не выдержит. Нет, мы сможем действовать лишь тогда, когда будем готовы отсечь восстанию голову, убрав главаря. Коли дойдет до открытого конфликта, неизвестно, кто присоединится к заговорщикам — от войны устали все, и многие забыли, за что мы сражаемся. Более того, доказательства вины нужны безоговорочные. Нельзя арестовать важных вельмож без достаточных оснований, их наследники, да и другие дворяне не потерпят такого самоуправства, и междоусобной войны будет не избежать. Полностью полагаться мы можем только на денежных мешков вроде Хагена.

— Но это же ужасно! — воскликнул Фрэнк. — Неужто у всяких откупщиков и торгашей больше чести, чем у тех, в чьих жилах течет древняя кровь?

Друг усмехнулся его наивности. — Да при чем тут честь! Мортимер Хаген предан лишь своему кошельку, зато уж его-то интересам он никогда не изменит. Победа Андарги торгашам вроде него ничем не выгодна, напротив. Андаргийцы снова обложат их огромными налогами, вмешаются в торговлю с заморскими странами. Зато пока длится война, они наживаются на ней так, как и мечтать не смели в мирное время. На самом деле, торгаши и были главными вдохновителями, движущей силой восстания. Птицы высокого полета присоединились позже. А знаешь, что самое забавное?.. — В глазах Филипа загорелся азартный огонек. — Из Высоких Древних семейств, замешанных в делишки Ордена, до наших дней дожили четыре. Назвать их имена? Нэвер, Шалбар, Валенна, и Ардаз. Семейство Морроэ-Нэвер поддержало восстание среди первых, на Марлене Шалбар-Ситта меня чуть не женили, ну а Феликс Морроэ-Ардаз и Пол Валенна — ближайшие соратники отца.

Фрэнк, как и любой житель Сюляпарре, слишком хорошо знал эти имена. Это были первые люди княжества: Ардаз, всемогущий владетель замка Блут, Эмрис Морроэ-Невер — один из самых многообещающих молодых полководцев, прославленный генерал Валенна… Род Шалбаров являлся одним из богатейших и древнейших в стране. Если кто-то из них злоумышляет против Картморов… Все это просто не помещалось в голове.

— Во главе заговора должен стоять человек, обладающий огромной властью — иначе эта затея была бы заранее обречена на поражение, — Филип задумчиво покрутил кольцо с рубином, натянутое поверх перчатки. — Наверняка это важный вельможа. Человек, которого знаем мы все. Странно думать о том, что кто-то, кто бывает в нашем доме, кого мы зовем по имени, быть может, считаем другом, пьет с нами вино и обдумывает, как бы нас получше убить. Но, похоже, так оно и есть.

VI.

Кевин вдруг понял, что не в силах больше смотреть на тупые рожи и слушать тупые разговоры. Ищейки, увлекшись трепотней, не спешили убраться к Червивому Бо.

Их голоса преследовали его сквозь перекрытие, напоминая то блеяние скота, то собачий лай. Ничего, наверху он будет сам по себе. Один, как и следует.

На вершину башни вела винтовая лестница, такая узкая, что плечи его задевали стены. Прежде чем перенести вес на новую ступень, Кевин пробовал ее на прочность, — когда-то в начале службы, любезные соратники додумались подпортить эту лестницу, по которой никто, кроме него, не ходил.

Когда Кевин выбрался на круглую смотровую площадку, ветер приветствовал его тоскливым воем. Здесь, на высоте, он никогда не затихал до конца. С одного из башенных зубцов бесшумно взмыл коршун и скоро растворился в небе, опаленном лучами умирающего солнца.

Тут никто не потревожит. Сверху люди кажутся большими насекомыми, а ветер и расстояние заглушают их стрекот.

Правая башня Красного Дома давно наполовину развалилась, и левая башня грозила последовать ее примеру. С юга площадки еще оставалось три источенных временем зубца, но на северной стороне, от бездны его не отделяла никакая преграда. Кевин накрутил плащ на руку и встал на краю.

Ветер рвал одежду, клал льдистые пальцы на плечи, подталкивая вперед и вниз. Сделай шаг и приземлишься прямо во дворе, готовый ужин для пса.

Но Кевин смотрел не туда, а вдаль, поверх бурного моря кирпичных крыш, разливавшегося перед Красным Домом. На севере, за рекой, карабкался по холмам Высокий город, вспыхивая золотом и медью садов, куполов, шпилей. Виднелась черная стрела башни Грук, нацеленная в небо, и очертания пристроенного к ней собора Тщеты Земной. Изогнутые башни дворца Харлок и верхушки деревьев дворцового сада, незаконченная громада Кристального собора. Темный силуэт древнего замка Траз на самой вершине, словно корона, венчающая чело столицы…

Кевин подался вперед, и из-под ног с предостерегающим шипением посыпалось каменное крошево. Каждый раз, взбираясь сюда, он гадал, не станет ли этот день тем, когда башня, наконец, рухнет, в грохоте и пыльном дыме, увлекая его за собой. И каждый раз задавался вопросом, почему не опережает события, сделав еще один шажок, вперед, в пустоту. Сегодня его спрашивали об этом и небо, и ветер.

Отряд Ищеек был норой, темной и вонючей, куда он забился, чтобы зализывать раны и лелеять ненависть. Но даже гнить в покое ему не дали. Прошлое пустилось в погоню с фонарями, жгущими глаза.

Он снова служит Филипу, пусть и против воли. Теперь еще — под началом Делиона, блаженного, или просто дурачка, который прямо лопался от желания облагодетельствовать бедного, обиженного жизнью Кевина Грасса. Хоть от этого он его, кажется, излечил. Но если оставалась надежда, что Делион уберется, поджав хвост, то от Филипа так просто не отделаешься.

Что ж… Когда-то Картмор сказал, что смерть — слишком легкое наказание для такого, как он. Возможно. А теперь появился, пожалуй, и новый повод жить. Он должен найти тех, кто стакнулся с темными силами, чтобы обрушить их запретную мощь на головы Картморов. Разыскать — и стать одним из них.

Он мечтал о чудовищах, прорастающих из земли, оплодотворенной кровью.