Безводное море

Кейт Констебль

Безводное море

Певчие Тремариса — 2

Перевод: Kuromiya Ren

для Хилари

Один

Корабль с головой змеи

Еще не рассвело над заливами Фиртаны. Небо было жемчужно-серым, три луны тускло сияли серебром над западным горизонтом. Море плескалось со всех сторон, и угасающий лунный свет сверкал серебряными точками на гребнях волн. «Перокрыл» покачивался на воде; рядом темно-синий остров Истия напоминал спящего кота.

Калвин казалось, что они прождали уже половину ночи. Ее пальцы дрогнули, в сотый раз потянулись к толстой темной косе на ее плече. Она заставляла себя не ерзать. Хоть начиналось лето, прохлада в море не пропадала, пока не вставало солнце. Воздух, казалось, разобьется как лед. Калвин дрожала и куталась в плащ.

Штурвал скрипнул за ней, Тонно и Мика вытащили невод, полный скользкой рыбы.

— Нет смысла сидеть и тратить время, если можно закинуть невод, — сказал практичный Тонно. — Рассвет — лучшее время для щуки, — если у них не будет результата в путешествии утром, они хоть привезут домой в Равамей рыбу.

— Тише, тише, — прорычал Тонно. — Иначе высыплется за край, кроха.

Мика фыркнула и отбросила гриву кудрявых рыжеватых волос, поднимая невод. Они слажено работали вместе, крупный рыбак и юная призывательница ветра, у обоих домом было море.

Не то, что Траут. Калвин улыбнулась. Юноша сидел, сжавшись, у кормы, смотрел на воду, хотя еще было темно. И он снял свои линзы, натирал их краем грязной рубахи. Без них Траут с трудом видел что-то на расстоянии руки. Калвин вздрогнула, когда теплая ладонь Халасаа опустилась на ее плечо, его голос прозвучал у нее в голове:

Уже недолго.

Калвин кивнула на восток, где сияла на горизонте линия света.

— Солнце восходит, — тихо сказала она. — Нам нужно опустить лодки, — Халасаа улыбнулся, она видела блеск зубов на его темном лице.

Корабль близко.

Калвин настороженно подняла голову. Да, она ощущала огоньки жизней, гул неразличимых голосов. Корабль все еще был на расстоянии, но приближался. Она встала.

— Тонно! — тихо позвала она. — Пора.

* * *

Хебен знал, что спал. Он сжался сильнее, чтобы удержаться во сне.

Он был дома, на земле Кледсека, на севере Меритуроса. Красивый изгиб песков тянулся перед ним, на нем рисовал ветер, и этот же ветер бил его по лицу, когда он послал хегесу в галоп. Близнецы радостно вопили, пригнувшись на своем звере: Гада впереди. Шада держалась сзади, ее глаза сияли.

Они неслись к вершине дюны. Хебен слышал тихий плеск песка от ног хегесу, зверь фыркал, пока несся вперед. Пальцы Хебена сжимали тусклую шерсть.

На пике дюны Хебен увидел все земли отца внизу: волны бронзового и золотого песка, серебряные вспышки прудов. Низкие палатки и флаги вдали отмечали дом его семьи, они жили в старом стиле. Стада хегесу, коричневых с молочными пятнами, медленно передвигались по пескам, над ними раскинулось шелковистое синее небо.

Близнецы были за ним. Гада тянул хегесу за поводья на дюну, Шада бежала и дразнила его:

— С дороги, вонючий пустынный пес!

Резкий удар по ребрам разбудил Хебена. Он вскрикнул и попытался перевернуться, но не смог. Он был привязан к пленникам по бокам, они не могли пошевелиться. Его сосед — тяжелый гелланиец с красным и потным лицом — недовольно смотрел на Хебена.

— Замри, живо, — прорычал он сквозь зубы. — Иначе всех нас выбросят за борт!

Хебен моргнул и попытался сесть.

— Прошу прощения, — сказал он в силу привычки, но хорошим манерам тут не были рады. Гелланиец скривил губы и отвернулся. Хебен постарался не кривиться от запаха товарища. После пяти дней без мытья он сам вряд ли пах лучше.

Пиратский корабль был длинным, с головой змеи на носу, как гелланийские корабли. Но пираты, чтобы не кормить сотню рабов за веслами, предпочитали передвигаться под парусом, а скамейки под палубой были полны сокровищ и пленников, а не рабов. Около дюжины узников было привязано с Хебеном на палубе за лодыжки и запястья, втиснутые в пространство, куда могли уместиться только четверо мужчин.

Пять дней назад корабль, на котором Хебен был пассажиром, потопили, и он уже перестал задаваться вопросом, что с ним будет. Сначала он думал, что за него попросят выкуп у его богатого отца, главы Клана. Пираты не знали, что отец отрекся от него и запретил даже возвращаться в Кледсек. Но пиратов не интересовала его родня. Они не спросили, почему богатый юный меритурианец отправился в море, когда все знали, что меритурианцы презирали все, связанное с океаном и бывали там только в крайней необходимости.

Пираты забрали мешочек монет Хебена и сняли с него хорошую одежду, изогнутый меч с позолоченной рукоятью и кожаными ножнами, а еще его золотые серьги. Маленький медальон размером с ноготь на его большом пальце, отличающий его как члена Клана Кледсек, пропал с вещами. А потом пираты бросили его в угол с остальными пленниками и больше не обращали на него внимания.

— Нас продадут на рынке рабов в Дорьюсе, пробормотал один из пленников, но крепость пиратов не повернула на юг, к Дорьюсу, корабль со змеиной головой двигался на север. Шепот стал мрачнее. — Значит, нас доставят в Фиртану, в жирные ямы.

— Что за жирные ямы? — спросил Хебен.

Пленник с другой стороны от него — лысый и худощавый моряк, который был коком на борту корабля Хебена — зловеще рассмеялся.

— В ваших пустынях о таком не рассказывают? В жирные ямы пираты доставляют тех, кто им не нужен, и от кого они хотят избавиться, — он провел пальцем по горлу. — Там они разрезают их, пускают кровь, забирают мясо, а жир топят на свечи. Слыхал про свечу из мертвеца? Они горят месяцами, не тускнея.

— С тебя им взять нечего, — оскалился полный гелланиец.

Кок склонился, отодвинул руку Хебена и ткнул пленника в ребра.

— Зато с тебя получат много жира! И шкуры тоже!

— Шкуры? — желудок Хебена сжался.

— Они сделают из твоей кожи сапоги, — прорычал гелланиец. — У всех пиратов сапоги из людей.

— Зато из тебя сапогов на весь корабль хватит! — рассмеялся кок. Но остальные пленники притихли, а Хебену было плохо от того, что его задание могло так ужасно закончиться.

Кок ткнул Хебена и кивнул в сторону борта.

— Похоже, мы почти там.

Хебен прищурился. Корабль приближался к одному из островков. Вид был удивительно красивым, для того, кто видел только пустыню. Утесы выпирали в море, темно-зеленые деревья обрамляли берег. Сверху парила чайка белой вспышкой на синеве. Ночью прошел дождь, и утро было умытым, на языке ощущалась соль. Небо было ясным и синим, как миска, наполненная чистым светом.

Хебен думал, что, если это был последний день его жизни, то он хоть увидел красивое место. Он надеялся, что встретит смерть как воин Меритуроса: не моргнув, выпрямив спину, чтобы предки за завесой встретили его без стыда.

Другие пленники притихли, их ворчание и ругательства, наконец, пропали. Резкие голоса пиратов звенели в утреннем воздухе.

— Лодка!

Хебен увидел лодку на воде. За веслами был растрепанный мальчишка, солнце сверкало на двух линзах у него на носу. Хебену эта вещь показалась странной.

В лодке были и другие. Один был высоким худым юношей, ему было лет семнадцать на вид, как Хебену. У него была темная кожа и татуировки на лице и груди. И там была девушка того же возраста, длинная коса лежала на ее плече. Юноша с татуировками был полуобнажен, но двое других были в туниках и штанах простых цветов, ткань была как у трудолюбивого народа.

Хебен решил, что это рыбаки. Может, он все-таки не умрет. Он вдохнул прохладный воздух с облегчением. Его предки подождут его еще немного, он и не желал встречи с ними. Они начнут укорять его, как его отец, и ему не хотелось вечность провести с предками, поджимающими губы и качающими головами.

— Ну вот, — пробормотал гелланиец, оттягивая Хебена в сторону, чтобы увидеть, что творится на корабле. — Пиратам это не понравится! Они не видят, куда плывут?

Юноша со странными линзами плыл поперек курса пиратского корабля. Пираты склонились у борта и кричали, прижав руки ко ртам:

— С дороги! Эй! В сторону!

— Ему бы следить за веслами, — отметил гелланиец. — Этот корабль ради него не развернется.

— Мы раздавим его как прутик! — весело потирал руки кок.

Хебен смотрел. Чем думали те трое на лодке? Но юноша вел лодку вперед, не озираясь. Он будто был один во всем океане. Двое других тоже ничего не замечали.

Юноша с татуировками сидел прямо, смотрел на горизонт. Вдруг он поднял голову и посмотрел на корабль со змеиной головой, на ряд лиц над бортом. Но он смотрел прямо в глаза Хебену. Хебен потрясенно глядел на него. Три долгих вдоха они не отводили взгляды. Глаза незнакомца были темными и чувственными, он пристально глядел, словно пытался что-то найти.

И он вдруг улыбнулся. Он отбросил длинные темные волосы и оглянулся через плечо на девушку, сидевшую за ним.

Лодка была теперь прямо под змеиной головой, в тени корабля. Хебен приготовился к столкновению. Пираты бегали, махали руками и ругались, ведь даже их большому кораблю могла навредить лодка.

А потом девушка с темной косой сделала то, от чего Хебен резко вдохнул от потрясения. Она медленно встала в центре лодки, балансируя, несмотря на движение волн. Она подняла руки и открыла рот. И запела.

Хебен сначала ощутил ее песню, а потом услышал. Порыв ледяного ветра ударил по кораблю, такой сильный и неожиданный, что весь ряд связанный узников отлетел на спины. Корабль содрогался, пленники и пираты беспомощно катались по палубе. Еще один порыв ветра ударил с другой стороны корабля, и судно снова покачнулось. Хебен видел среди канатов и бегущих ног, как два пирата улетели за борт в воду.

Большой корабль раскачивался, как игрушка в кадке для купания, с которой играл ребенок. Небо все еще было безоблачным, на море не было признаков шторма. Чайки все еще кричали и летали на потоках воздуха, добывали себе еду и не обращали внимания на шум внизу.

Корабль с головой змеи был в хаосе. Некоторые пираты пытались свернуть паруса, чтобы ветер меньше задевал их, но канаты развевались так сильно, что это не получалось сделать. Вереница пленников оказалась в углу у каюты со штурвалом. Хебена ударили тяжелые тела, но его голова была свободна, и он видел, что происходило.

Мальчик на канатах, который смог удержаться, соскользнул. Порыв ветра ударил прямо по нему. Ветер задел его, мальчик держался за веревки, пока ветер трепал его, как флаг. А потом он выпустил канат. Хебен с радостью услышал болезненный треск, когда тот ударился о воду далеко внизу. Из всего жуткого экипажа этого корабля тот мальчик нравился ему меньше всего. Он поджигал хвосты уткам, которых пираты держали в клетке на палубе. Больше всего Хебен ненавидел, когда страдали беззащитные.

— Магия! — крикнул один из пленников рядом с ухом Хебена. — Это чертова магия!

Корабль снова дёргался, и Хебен увидел ещё две лодки по бокам от корабля. Он заметил крупного темноволосого мужчину с веслами на второй лодке и девушку и золотыми глазами, немного младше первой и с дикой гривой выгоревших на солнце волос. Как и другая девушка, она стояла, ее рот был открыт, а руки — подняты. Корабль покачнулся, и Хебен потерял их из виду.

— Ведьмы ветра! — взвыл пленник, кричавший о магии. Но качка уже не была такой сильной, корабль меньше скрипел. Улетело лишь несколько пиратов, остальные были в панике, бегали всюду, тщетно пытаясь сбежать от беспощадного ветра.

Капитану пиратов хватило ума привязать себя к мечте канатом. И поверх испуганных криков экипажа и стук катящихся бочек с водой, поверх треска парусов и канатов он кричал:

— Хватит! Договоримся! Ведьмы, хватит петь!

И Хебен услышал высокую песню, окутавшую корабль, ее исполняли голоса двух девушек. Звук был неземным, как тихий стон ветра в парусах. Или как зловещий зов пустынной бури вдали, бьющей по пескам. Волоски на его шее встали дыбом, его пальцы дернулись в земле, отгоняющем зло. Песнь утихла.

Корабль со змеиной головой слабо покачивался на волнах. Несколько испуганных пиратов держалось за канаты и перила. Хебен видел мужчин со шрамами, рыдающих от ужаса, отчаянные крики и бульканье доносилось от воды.

Хебен узнал, только отбыв от Меритуроса, что редкие на корабле умели плавать. Он не умел плавать, но думал, что те, кто живёт в море, смогут выжить в воде. Но старый моряк, с которым он подружился, покачал головой.

— Если тебя смоет за борт волной в шторм, лучше утонуть быстро, чем плескаться, — он поежился. — Не стоит плавать кругами, утомляя руки. Или ждать, пока тебя съест морской змей. У них сотни зубов. Нет, лучше скорее утонуть, и все.

Старик умер быстро. Пираты пробили одним ударом его голову, когда захватили корабль, и Хебен, вспомнив это, попытался освободиться от кучи пленников. Он хотел увидеть, что будет с пиратами.

Растрёпанный капитан дёрнул за канаты на себе. Темноволосая девушка стояла на лодке и тихо ждала, прикрыв глаза ладонью от солнца.

— Поднимайтесь на борт! — потребовал капитан, отбросив канаты. — Проведем переговоры.

— Не о чем говорить, — сказала девушка. — Вы сдаетесь, или и вас выбросить за борт?

— Нет! Нет! — капитан водил руками по украденному расшитому плащу. — Погодите. Давайте обсудим это. Зачем вести себя как варвары? — он нервно скривился, явно пытаясь улыбнуться.

— Сдавайся! — зазвенел голос девушки из лодки. — Сдавайся, воровской пес-убийца, или ты окажешься в море Севона раньше, чем вдохнешь!

Кок рассмеялся из-под груды пленников.

— Устрой им, ведьма!

— Ведьмы Островов, — сказал пленник, верящий в магию. — Это точно они. Я слышал истории, но не надеялся увидеть, как и услышать их!

Хебен сглотнул. Он сам едва верил в увиденное. Может, это был сон, а то, что он считал сном, окажется реальностью. Но кто-то ударил его ногой по ребрам, и он охнул от боли. Это был не сон.

Девушка с темной косой подняла руки и пропела ясную ноту. Ладони капитана вдруг сковал кусок чего-то сияющего, как бриллианты, на солнце. Хебен ещё не видел такого. Капитан вскрикнул и отскочил.

— Холодно! — пролепетал он.

— Сдаешься? — терпеливо спросила девушка. — Или мне сковать все твое тело льдом?

Капитан пошатнулся, отходя, и посмотрел на скованные руки с ужасом.

— Сдаюсь, сдаюсь! — он упал на колени и стал бить льдом по палубе. Но лёд даже не треснул.

— Хорошо, — прорычал крупный гребец. — Мы поднимемся на борт. Ты, с бородой, опусти трап. И никаких трюков.

Но весь экипаж так испугался увиденного, что они не могли думать о трюках.

Вскоре корабль пиратов изменился. Пиратов обезоружили, связали и повели к корме, где наблюдал за всем крупный мужчина, опасно хмурясь. Тех, кого сдуло за борт, подняли и связали, они дрожали и ругались рядом с товарищами. Пленников освободили. Хебена и остальных развязали, а тех, кого заперли внизу, выпустили на свет.

Высокая девушка уверенно, словно много раз так делала, перешла в наступление.

— Где ваш маг ветра?

Капитан покачал головой.

— У нас его нет.

Другая девушка фыркнула.

— Пираты без мага ветра? Тогда и паруса вам не нужны!

Капитан с мольбой повернулся к высокой девушке.

— Она убежала. С другим полмесяца назад. Мы не нашли новую. Магов ветра сейчас продают меньше, чем раньше.

Младшая девушка рассмеялась.

— Потому что все они на нашем острове! — заявила она.

— Не важно, — сказала темноволосая девушка. — Мы прибыли освободить вашего мага ветра, но тут много и других дел.

Пиратов отправили на лодках с провизией, которой хватило бы только до порта. Змееголовым кораблем теперь управляли моряки, чьи корабли потопили пираты, украденные вещи вернулись к хозяевам. Хебен получил свой меч и серьги. Кожаный мешочек остался полным. Хебен с облегчением обнаружил медальон Клана и монеты внутри.

— Но вы же их так не отпустите? — возмутился гелланиец, что раньше был привязан к Хебену. — А как же отрубить им головы? Или руки?

— В ямы их! — завизжал кок. — Как они хотели сделать с нами!

Спасители переглянулись. Младшая девушка рассмеялась.

— Нет никаких ям, — сказал мальчик с линзами. — Они плыли к островам за питьевой водой. А историями про ямы пираты пугают людей.

Гелланиец фыркнул.

— Даже если это так, в чем я сомневаюсь, стоит наказать их сильнее. Нельзя просто отпустить их!

— И я так думала, — сказала младшая девушка. — Но если мы отрежем им руки или головы, мы будем не лучше пиратов.

— Не нам наказывать, — прорычал крупный спаситель, скрестив руки. — Мы только исправляем.

Хебен, удивив себя, заговорил:

— Наказание для них — выжить в Великом море в лодках. Им повезет, если они вернутся в Дорьюс, не порвав друг друга, если они не утонут, не умрут от голода и не попадутся морскому змею.

Высокая девушка повернулась к нему.

— Да. Мы хотя бы дали им шанс, — сказала она. — Они вам этого не дали.

— Возьмете что-то себе за работу? — гелланиец махнул на корабль. — Уверен, тут вещей столько, что каждый из нас может двадцать раз разбогатеть. Мы с вами поделимся, да, ребята?

Высокая девушка улыбнулась, ее серьезное лицо просияло.

— Благодарю за доброту. Мы возьмем то, что никому не нужно, если такое есть, а еще еду и ткань. Камни и золото разделите между собой. Нам они не нужны, — она перебросила длинную косу за плечо. — А вот пассажиры…

— Если можно, миледи, — Хебен шагнул вперед, сердце колотилось. — Я был пассажиром до нападения пиратов, но… я хотел бы закончить путешествие здесь.

— Здесь? — нахмурился крупный мужчина. — Тут только пустой остров.

— Я не об этом, — неловко сказал Хебен. Пятеро смотрели на него с разной степенью интереса, удивления и сочувствия. Они видели юношу с узким лицом, загорелым от жестокого солнца над морем. Он был в грязных лохмотьях, как и другие пленники, но держался с достоинством, говорил вежливо, и это выделяло его среди остальных.

Хебен попробовал снова: А если ему откажут?

— Я хочу… отправиться с вами. Моим заданием было найти вас — магов Фиртаны. Это ведь вы? Певчие с Островов?

Младшая девушка с золотыми глазами улыбнулась.

— Порой нас так зовут, но у нас есть свои имена. Я — Мика, а она — Калвин, — девушка с темной косой склонила голову. — Это Тонно, — она указала на крупного мужчину с темными кудрявыми волосами. — Того зовут Траут, — мальчик со странными линзами робко помахал рукой. Мика повернулась к мужчине с татуировками. — А это Халасаа, — он кивнул, но молчал.

— Меня зовут Хебен, — он хотел поклониться, как сделал бы с гостями в поместье отца, но на палубе корабля это казалось глупым. — Я… — он замолк. Он чуть не представился привычным: «Я из Кледсека, третий сын Ретсека». Но отец выгнал его, и Хебен уже не был сыном, не принадлежал Клану. — Я из Меритуроса, — вяло сказал он.

Он был юным, но его синие глаза смотрели из паутины морщин, словно он часто щурился от солнца. Калвин с болью поняла, что его глаза напоминали Дэрроу.

— И что вы будете делать с нами? — спросила она резче, чем хотела.

Хебен вскинул руки в традиционном меритурианском жесте молитвы.

— Вы спасли мне жизнь. У моего народа с этим приходит ответственность. Мне нужна ваша помощь.

Пятеро переглянулись, но промолчали. Мужчина с татуировками, Халасаа, который не произнес за все время на корабле ни слова, шагнул вперед и сжал руки Хебена.

Тогда лучше иди с нами, брат, и поведай историю, если она есть, — Халасаа не открывал рот, но Хебен слышал слова в голове.

Испуганный, но благодарный, Хебен улыбнулся. И облегчение оживило его.

— О, да, — просто сказал он. — История есть.

До полудня они оказались на борту лодки колдунов «Перокрыла», скрытой в глубоком заливе Истии. Они смотрели, как змееголовый корабль с новым экипажем уплывает к горизонту. Хебен услышал, как Калвин шепнула Халасаа:

— Не могу смотреть на гелланийский корабль и не думать о Самисе и его пустом корабле.

Халасаа ответил без звука, потому что Калвин скривилась и ответил:

— Да. Он, наверное, еще в Спарете.

Хебен застыл в растерянности, тяжелая ладонь опустилась на его плечо.

— Умеешь управлять кораблем, парень? — рявкнул Тонно. — Нет? Тогда не мешайся.

Они поплыли к дому колдунов. Островок Равамей, один из сотни островов Фиртаны, был в половине дня пути от места, где они встретили пиратский корабль. Мика гордо указала на него Хебену, когда он стал виден на горизонте, зеленый холм среди сверкающего моря. Они подплывали ближе, за ним появились другие зеленые тени. Говорили, острова Фиртаны разделяет бросок камнем, рядом с Равамей было три или четыре острова.

— Годы назад там жили рыбаки, но потом пришли поработители… — Мика утихла.

— Они сожгли, что не украли, — сказал Тонно. — Кого-то убили, кого-то похитили. Остальные убежали.

— Но рыбаки стали возвращаться, — сказала Калвин. Она указала на скопление выбеленных домиков, ярких в свете полуденного солнца, за ними росли высокие деревья. — Мы тут уже не одни.

Они были близко, слышали грохот волн об утес. Тонно вел корабль среди камней в спокойную воду за ними.

Мика запела, парус наполнился зачарованным ветром, что легко нес их в узкие бреши к бухте.

— Сюда без правильного ветра не заплывешь, — сказал Траут.

— Мы испортились, — фыркнул Тонно. — Мы спасли шестерых колдунов ветра от пиратов в этих водах. И у нас есть Мика и Калвин.

— И скоро будет еще одна, — сказала Калвин. — У девочки из Фрески есть дар, как мне кажется.

— Калвин мечтает устроить тут колледж, как в Митатесе, но для магии, — Траут серьезно поправил линзы на носу, поделившись секретом.

Калвин нахмурилась.

— Не как в Митатесе. Не говори так, Траут. Колледжи в Митатесе делают оружие и продают тем, что заплатит больше. Они все делают ради денег. Магию не должны так использовать.

Магию дают редким, но для общего блага, — Хебен вздрогнул от слов Халасаа в его голове.

Калвин сказала:

— Нужно показать тебе сад Халасаа. Отсюда его не видно, он за холмом, где больше солнца. Овощей хватает на всю деревню — и мы, конечно, рыбачим и разводим уток. А полгода назад тут были только заброшенные дома и кусты диких ягод.

Мика прервала песню.

— Полгода назад у нас было больше помощи, чем сейчас! — резко сказала она.

— Мика! — прикрикнул Тонно, боль мелькнула на лице Калвин, она посмотрела на одинокую белую хижину на вершине утеса, далеко от деревни. А потом она отвернулась.

Они подплывали к пристани, небольшая толпа детей выбежала приветствовать их. Две женщины оторвали взгляды от корзин только разделанной рыбы и вытерли руки о фартуки, Мужчина, что чинил перевернутую лодку, поймал канат, брошенный Тонно.

— С возвращением, «Перокрыл»! — крикнул он. — Все прошло хорошо?

— Поймали пиратов?

— Выбросили их за борт? Они утонули?

— Привезли сокровища?

— Кто он? Колдун ветра?

— Парни не управляют ветром, картофельная голова!

Дети перебивали друг друга вопросами, смелые схватились за край корабля и висели на нем, стуча босыми ногами по доскам.

— Все на берег! — проревел Тонно. Дети завизжали, изображая страх, отскочили на пристань и убежали со смехом.

— Он играет ворчуна, — сказал Траут Хебену. — Но внутри он мягкий, как масло.

Хебен вежливо кивнул, но дети напомнили ему о близнецах, его сердце стало тяжелым.

— Все прошло хорошо, — крикнула Калвин собравшимся жителям. — Линнет, мы получили пару мешков зерна, а еще козью шерсть, из которой можно прясть, и бочку лучшего вина из Калисонс. И гостя, — она улыбнулась Хебену. — Траут, отведешь Хебена в свой дом? Встретимся там на закате и выслушаем его.

Позже Хебен помылся водой, нагретой на огне, и переоделся, сел за столом дома, где жили Траут и Тонно, пар поднимался от кружки перед ним.

— Медовуха, — сказал Тонно. — Мой рецепт. Лечит почти все.

— А теперь, — Мика устроилась за столом. — Поведай свою историю.

Хебен посмотрел на пять любопытных лиц. При дворе императора и даже в поместье отца истории рассказывали более формально. Он стоял бы в центре двойного кольца, ближним кольцом были бы мужчины, а в трех шагах за ними — женщины. Он стучал бы по натянутой коже хегесу, отмечая самые напряженные моменты. Слушатели судили бы его по пышности фраз, по упоминаниям известных людей, по поэзии, которую он мог вплести в древнюю историю, которую он решил повторить. Но это была не древняя история. Это была его история, и он был далеко от дома.

— Меня зовут Хебен из Клана Кледсек, — начал он. — Я родился третьим сыном Ретсека, сына Чебена, по прозвищу…

— Родословную можно опустить, — прорычал Тонно.

Прошу, продолжай, — тихая поддержка Халасаа.

Хебен запнулся из-за этого.

— Я… мой отец… моя семья одна из Семи.

— Семи чего? — сказал Траут.

— Семь. Первые Кланы.

Их лица были пустыми.

— Прости нас, — сказала Калвин. — Мы не были ни разу в Меритуросе. Эти Первые Кланы… правят Империей?

Не так рассказывали истории.

— Нет-нет. Император правит Империей. Но семь провинций Империи принадлежат Кланам. Мой отец верен императору, но он — лорд земель Кледсека. Номис — лорд Трентиоха, Ибен — лорд Дарру…

— Ладно, ладно, — поспешил сказать Траут. — Мы понимаем.

— При дворе императора могут быть только члены Семи Кланов. Все официальные лица и министры провинций выбираются из Семи. И генералы армии, конечно. Я собираюсь в армию… — он замолк. — Собирался.

Траут сказал:

— Меритурос — одни из главных покупателей оружия Митатеса. Их армия вооружена лучше всех в Тремарисе.

Калвин нахмурилась.

— Империя ведь не воюет?

— Сохранять сильную армию важно, миледи, — сказал Хебен.

— Но зачем? — не понимала Калвин.

— Беспорядки среди изгоев в прибрежных городах, среди рабочих в шахтах. Банды мятежников устраивают проблемы. Без армии мятежи не подавить. Армия — нить, что сшивает Империю, — Хебен заерзал на стуле. В Меритуросе женщины не обсуждали политику. Женщины вообще редко говорили в обществе мужчин. Но Калвин была любопытной.

— Откуда мятежи? Шахтеры недовольны? Чего хотят мятежники?

Хебен лишился дара речи. Он никогда не думал, что у них есть причины бунтовать: Такой была их природа. Он признался:

— Даже не знаю. Работа в шахте неприятная, полагаю. Но если бы шахтеры там не работали, они голодали бы, так что должны радоваться… А мятежники хотят свергнуть императора. Но кто тогда будет править империей, если не Император?

— В других землях Тремариса нет императора, — отметил Траут. — И они неплохо живут.

— Может, они хотят другого императора, — предположила Мика.

— Слушайте, — строго сказал Тонно. — Мы не полезем в эти планы и схемы. Это с нами не связано. Если ты пришел просить помощи в свержении императора, чтобы самому сесть на трон, ты попал не в то место, парень.

Хебен злился. Он был хорошо обучен, на лице это не отразилось, но голос дрожал от подавляемых эмоций.

— Меня не интересуют мятежники и их цели! И я не хочу быть императором. Я не поэтому пришел сюда. Я хочу попросить помощи… для поющих!

Он заполучил их внимание, они молчали, ждали его слов. Он глубоко вдохнул, но не мог говорить.

Слова Халасаа прозвучали мягко, как дождь из пыли.

Что-то случилось с близким тебе человеком.

— Двумя, — с дрожью сказал Хебен. — Близнецы. Гада и Шада. Это моя вина, — он сморгнул слезы. — Я взял их с собой в Терил. Думал порадовать их. Но если бы я знал, что они встретят того певчего… — он не смог подавить яд в голосе. Он убрал руки со стола, чтобы скрыть их дрожь, и глубоко вдохнул. Он не видел, как пятеро за столом переглянулись.

Хебен собрался с силами и продолжил:

— Я отпустил их одних на рынок, пока занялся делами отца. Там они его встретили. Он показал им трюки и песни. Почему он выбрал их? — вспылил он. — Почему не мог оставить их в покое?

— Поющие узнают друг друга, — сказала Калвин с бесстрастным видом. — Наверное, они выбрали друг друга.

Хебен разрывался между вежливостью и отвращением в магии.

— Простите, миледи, — сказал он. — Я забыл, что вы тоже певчие.

— Не все, — сказал Траут.

Расскажи, что произошло, — снова поддержал его Халасаа.

— Вы вернулись домой, а они разучивали… песни. В тайне. Им хватило ума на это. Но однажды они показали мне, — он зажмурился от боли воспоминания. — Конечно, я сказал им больше никому не показывать и не говорить! Я предупреждал их, хотел защитить… Но кто-то увидел или услышал их. И доложил отцу.

— Что с ними случилось? — спросила Калвин.

Хебен уставился на нее.

— Солдаты забрали их. По приказу императора всех детей с признаками проклятого дара отдают волшебникам.

Это твои брат и сестра.

— Да. Не по крови. Я — третий сын, не очень важный даже в Кланах. Я днями бродил по владениям отца, нашел семью. Близнецы родились на землях моего отца, я их брат по земле. Они осиротели, и я должен был заботиться о них, будто мы были родными по крови, земля связала нас.

Халасаа кивнул.

Да. Земля связывает всех нас. Так и должно быть.

Отец говорит не так, — с горечью сказал Хебен.

Хебен не бушевал от гнева, это было не в его характере. Когда близнецов забрали, он не успокоился, пока не увидел отца. Ретсек все-таки принял его в палатке лорда, на троне с высокой спинкой, его окружали люди Клана: братья Хебена, его дяди и кузены. Послание было понятным: Ретсек говорил как лорд Клана, а не его отец. Это было дело Клана, а не семьи.

— Нужно ехать за ними. Еще есть время забрать их, пока их не отдали в руки волшебников! — завопил Хебен.

— Те дети теперь для нас мертвы, — сказал холодно Ретсек. — Этой ночью мы проведем траурную церемонию. Их имена нельзя произносить, пока луны не скроются во тьме.

— Гада и Шада принадлежат нам, — сказал Хебен, намеренно произнося их имена, ведь они не были мертвы. — Мы не можем бросить их! — в палатке зашептались, словно вдали гудел гром.

Гнев его отца вспыхнул сразу и ужасал.

— Не указывай лорду, Хебен. Связи с семьей, домом и землей отрезаны для этих детей. Осторожнее, сын мой, или они будут отрезаны и для тебя.

— Режьте их! — Хебен откинул голову. Он не верил, что его отец мог так поступить. — Гада и Шада — мои брат и сестра. Я их не брошу!

Его отец встал и сорвал с Хебена медальон Клана. Он раскачивался в его руке, когда лорд указал на дверь палатки.

— Уходи! Если тебе так важны эти грязные крысы-колдуны, раздели с ними судьбу. Иди в пустыню, прочь с моих земель. Пока я дышу, ты не вернешься.

Хебен тут же понял свою ошибку: он бросил вызов отцу при Клане, при братьях, дядях и кузенах. Лорд Клана должен был сохранять власть, даже ценой потери своего сына. У Ретсека не было выбора: Хебену стоило опустить глаза, упасть на колени, показывая подчинение лорду. Он долго смотрел на отца.

Он развернулся и вышел из палатки. Он ничего не мог поделать. Солнце не успело спуститься к горизонту, а он собрал вещи, пристегнул меч и уехал.

Недалеко от дома он услышал крик. Он подумал:

«Он зовет меня! Простил меня!» — он развернулся на седле хегесу. За ним следовал младший брат Шабсек.

— Хебен! — позвал он. — Матушка передала тебе это.

Что-то пролетело по воздуху. Хебен поймал это. Кожаный мешочек был удивительно тяжелым в руке. Он развязал шнурок на нем; там оказались золотые монеты, все богатство его матери. Если отец выгонит ее, у нее ничего не будет. Ее Клан не примет изгнанную жену. Ей придется жить как попрошайка на улицах Терила или в шахтерском городке у берега, где обитали изгои. Среди монет было кое-что еще: его мать как-то спасла его медальон Клана.

Хебен сглотнул и поднял голову, чтобы передать ответ. Но его брат уже уезжал: уже не четвертый сын. Шабсек стал третьим сыном.

— Тяжело с таким, как твой отец, — мрачно сказал Тонно. — Прогнать своего сына!

— Близнец тоже были его детьми, согласно старым законам, — сказал Хебен. — Если им не дали защиты, почему ее должен получать я? — он вытер глаза рукавом, стыдясь слез, которыми не управлял. — Я пытался. Ехал за ними, но… — он опустил голову. — Я поздно догнал солдат. Близнецов уже отдали волшебникам. Один из солдат сжалился надо мной, он был из моего Клана. Он сказал, что уже видел того волшебника во Дворце паутины. Туда должны увозить всех украденных детей.

— Дворец паутины. Так зовут императорский двор, да? — сказала Калвин.

Хебен кивнул.

— Это место большое и хорошо защищенное. Я был там однажды. Один я близнецов оттуда не спасу.

— И ты отправился искать нас, — сказала Калвин, — для других поющих.

— О нас говорят? — пылко осведомилась Мика. — Посреди пустыни?

— Не там, — признал Хебен. — Сначала я хотел отправиться в другие земли и поискать тех, кто творит магию… где-нибудь, может, в Геллане. Говорят, обманщиков и волшебников в Геллане как мух на мясе. Но в Териле я услышал разговор матросов. Они говорили о группе поющих из островов Фиртаны, которые охотятся на пиратов в Великом море, делая воды безопасными для честных торговцев и рыбаков. И я решил, что мне нужны они. Я так не думал, когда мой корабль захватили пираты…

— Но ты здесь, — сказал Траут.

Хебен оглядел всех за столом.

— Я думал, вы вес из Фиртаны. Это не так, да?

Мика рассмеялась.

— Только я! Я жила на островах всю жизнь, пока пираты не забрали меня колдовать ветер. Тонно — рыбак из Калисонс. Траут был учеником в Митатесе, делал оружие и всякое, типа своих линз. Калвин из Антариса, что далеко в горах, она колдовала льдом, а потом научилась и другой магии. А Халасаа из древесного народа Диких земель.

Хебен невольно уставился на высокого Халасаа с медной кожей, говорящего без голоса. Халасаа спокойно улыбался. А Хебен поражался тому, как эти люди из разных уголков Тремариса, из мест, о которых он не слышал, жили вместе, словно в Клане, связанные кровью и землей. Даже спокойнее многих Кланов, ведь во всех Семи велись споры о земле, порой заканчивающиеся открытой войной.

Тонно стукнул кулаком по столу.

— Кто бы мог подумать? Ты слышала, Мика? О нас говорят в тавернах Терила и Хара, и во всех портах между ними!

Калвин нахмурилась и потянула за конец своей косы.

— Мы начали это не ради разговоров о нас в тавернах.

— Это мы еще не спасли детей! — завопила Мика. — Тогда о нас будут говорить в пустынях и морях!

— Вряд ли в Меритуросе нас назовут героями за спасение поющих, — сказала Калвин. — И мы их еще не спасли.

— Еще, — Тонно вылил остатки медовухи в свою кружку. — Так ты хочешь отправиться?

— Конечно! — глаза Мики сияли. — Мы не трусы!

Тем детям помощь нужна сильнее, чем колдунам ветра, которых забрали пираты, — добавил Халасаа. — Мы не можем отвернуться от них.

— Ладно, — сказал Тонно. — Мы привезем хороших учеников для твоего колледжа.

Сомнения мелькнули на лице Траута. Калвин склонилась вперед.

— Траут? Ты не хочешь повидать пустыни?

— Да-а, но… — Траут крутил кружку. — Я хотел бы закончить тот мост над ручьем. И где мой указатель…

Стоны и улыбки. Траут всю зиму и весну работал над прибором, показывающим направление, чтобы не смотреть на звезды и луны, пока «Перокрыл» в море. Но лучше прибор не стал.

— Не слушайте его. Остальные идут, — заявила Мика.

— Нет, стойте! — сказал Хебен с тревогой. — Прошу прощения. Вы очень добры, но не можете все пойти во Дворец паутины. Один или двое, но большая группа вызовет подозрения, — еще и странно выглядящая группа.

Пауза. Хебену показалось, что они идеально его поняли.

— Калвин должна идти, — сухо сказала Мика. — Она колдует сильнее всех нас.

И я с ней, — твердо сказал Халасаа.

— Кто-то должен доставить вас по морю, — сказал Тонно. — И это буду я на «Перокрыле».

— Меня не бросайте! — золотые глаза Мики вспыхнули.

Хебен осторожно сказал:

— Калвин может сыграть придворную даму, но…

— Я буду ее служанкой, — заявила Мика. — У леди должна быть хоть одна служанка. Даже я это знаю!

Калвин сказала Хебену:

— Сколько там детей?

Хебен растерялся.

— Я же говорил, миледи, двое. Гада и Шада.

— Но должны быть остальные. Ты сказал, что всех детей Меритуроса, у кого проявляется дар к чарам, забирают. Как думаешь, сколько их во дворце?

Хебен уставился на нее.

— Ты хочешь спасти их всех?

— Конечно, — резким голосом сказала Калвин. — Ты думал, мы спасем только твоих близнецов, а других оставим?

Хебен опустил взгляд.

— Я н-не подумал, — он замолчал, а потом с усилием сказал. — Поющие — редкость. Я не видел ни одного, рожденного при мне в Кледсеке. Во Дворце паутины может быть много детей. Но я не знаю. Может, их не держат там долго. Может, они… — его голос оборвался.

Тонно хлопнул его по плечу широкой ладонью.

— Не переживай, — сказал он. — Я знаю, как это — когда теряешь брата и сестру. Если есть способ, мы их спасем.

— И других — добавила Мика, — даже если их сотни!

Калвин сказала:

— Уверена. Дэрроу бывал во Дворце паутины. Он знал бы, где искать детей.

Повисла неловкая тишина, никто не смотрел в глаза Калвин.

— Кто такой Дэрроу? — спросил Хебен.

— Наш друг, — сказала Калвин. — Он из Меритуроса, как ты, и тоже поет. Он колдун железа. Уверена, те дети тоже с магией железа. Дэрроу вел нас, и мы одолели самого сильного и опасного волшебника.

Почти год назад в древнем городе Спарете они столкнулись с Самисом, принцем Меритуроса. который пытался стать Поющим все песни. Если бы он овладел всеми Девятью силами чар — Силами языка, зверей, видимости, ветра, железа, становления, огня, льда и Великой силой — он стал бы сильнее богов. Но Самис умер, пытаясь, и они оставили его тело среди развалин города а Диких землях.

У всех нас были руки в том бою, — напомнил Тонно. — Или голос.

Калвин не слушала его.

— С помощью Дэрроу было бы проще. Но он… ушел на время. Чтобы побыть одному.

— Одному! — закричал Траут. — Он и до того, как уйти, не говорил с нами. Он даже не спускался поесть с нами с тех пор, как луны были тонкими полумесяцами.

— Он сидел у себя и дулся день за днем, — сказала Мика, гнев в голосе с трудом скрывал боль.

Он болен, — слова Халасаа заставили всех повернуться к нему.

— Ты ведь целитель, — парировал Мика. — Почему не исцелили его?

Болезнь не в теле, как и не в разуме. Болезнь Дэрроу в сердце и его мечтах. Такое исцелить мне не по силам.

— Он был так глубоко в печали, что никто из нас не мог достучаться до него, — сказала Калвин. Она отодвинула стул. — Я попрошу Фреску присмотреть за ульями, пока нас не будет.

Она ушла из домика, Хебен увидел через миг ее одинокую фигурку, идущую по холму к высоким деревьям, темная коса висела за спиной.

— Дом Фрески не там, — сказал Траут.

Мика ткнула его локтем в ребра.

— Ты не видишь, что она хочет побыть одна? Она становится печальной, как он.

Идем, — Халасаа стоял за Хебеном, высокий и тихий, как дерево. — Я покажу, где ты будешь спать.

* * *

Калвин укутала плечи одеялом, села на широкий каменный подоконник в гостиной домика, что она делила с Микой. Из окна открывался вид на темную гавань и белые домики, где висел в лунном свете дым из труб. Облака закрывали звезды и три луны, туман растекался над водой.

Дэрроу был где-то в темном море на своей лодочке с названием Герон? Это время сестры в Антарисе звали Ноготок и Четверть яблока. Смотрел ли Дэрроу на те же луны? Или он слушал в таверне в Геллане рассказы мужчин с улыбкой? Или неудобно спал, укутавшись в плащ под кустом или забравшись в амбар с сеном?

Она вспомнила, как они сидели бок о бок на этом подоконнике в свете осеннего солнца, хотя должны были делать домик уютнее.

— Не так. Попробуй снова, — серо-зеленые глаза Дэрроу весело блестели. Он пытался научить Калвин песням железа, но был терпеливее, чем она. — Нужно петь две ноты вместе. Одну — горлом, другую — во рту. Вот так… — он запел, метла сама скользнула по полу.

Калвин пыталась повторить за ним, но ноты гудели и щекотали ее нос, она рассмеялась.

— Не выйдет. Я не смогу. И все знают, что женщины не могут петь чары железа.

— Нет. Я знал таких женщин в Меритуросе. Женщинам сложнее, но это возможно.

— А для меня невозможно! — она чихнула. — Тут слишком пыльно.

Дэрроу поймал конец ее длинной косы.

— Калвин, — сказал он серьезно.

Она подняла голову.

— Да?

Он обхватил ее ладонь руками.

— Калвин… — Мика ворвалась с ведром и кистью, и Дэрроу отпустил руки Калвин и отвернулся.

Дэрроу почти не говорил с ней перед тем, как ушел. Той зимой он становился все тише. Он уходил в свою хижину на вершине холма, все меньше и меньше времени проводил с ней и остальными. Когда с ним говорили, на его лице мелькало раздражение, словно тень ястреба над водой, и его ответы были короткими, нетерпеливыми и почти злыми.

Порой в те долгие зимние ночи, когда они сидели у костра, пели и рассказывали истории, Дэрроу вытаскивал кольцо с кроваво-красным рубином, принадлежавшее Самису, и пристально разглядывал его, словно что-то видел в темных глубинах. Калвин замечала, это ее беспокоило, но она молчала. Казалось, кольцо очаровало его, и она жалела, что они не оставили его в Спарете.

И вот, в начале весны, Дэрроу подготовил свою лодку Герон и уплыл. Он сказал Тонно, что ему нужно побыть одному, подумать. С Калвин он даже не попрощался.

Лишь раз за все время, пока Дэрроу не было, она спросила у Халасаа:

— Он еще жив?

Ему не нужно было уточнять, о ком она. Он мрачно ответил:

А ты как думаешь, сестра?

— Да, — сказала она. — Думаю, жив.

Твоя связь с ним сильнее, чем моя. Если ты веришь, что он жив, то он жив.

Но она не успокоилась.

Вздохнув, она отвернулась от окна. Завтра они поплывут в Меритурос, лучше поспать хоть немного, пока у нее еще была мягкая кровать. Но она долго лежала без сна.

Дэрроу-1

Далеко, в безымянном море, лодка покачивалась на якоре в свете луны. Там была одинокая не спящая фигура, худощавый мужчина почти тридцати лет, у него были светлые волосы и серебристый шрам над серо-зелеными глазами. Он смотрел на медленно кружащие звезды. Темным светом сиял большой квадратный рубин на кольце в его руке, похожий на темный янтарь, сердце огня. Он еще не надевал кольцо на палец. Оно было тяжелым на ладони, тяжелым как проблема, как выбор. Он сунул кольцо в карман у сердца, прижался щекой к твердым доскам лодки и попытался уснуть.

Герон был быстрой и легкой лодкой, ловил порой парусом ветер, и Дэрроу, управляя одной рукой, сидя на носу, следя за канатами, мог отвлечься от других мыслей. Он спешил в Равамей, к Калвин. Но мысли настойчиво возвращались к Меритуросу и Самису. Он помнил начало их последнего путешествия вместе, как они смотрели, стоя у перил, на золотые дюны, пропадающие в тумане. Он не жалел, что покинул Империю, он хотел на запад, на родину чар, хотел начать их приключения. А Самис… наверное, затевал уже тогда. Он смотрел на дюны и клялся, что не вернется, пока не станет Поющим все песни и императором всего Тремариса?

Дэрроу поежился. Он перестанет думать о Самисе? Мужчина не давал ему покоя. Самис занял его жизнь с момента, как Дэрроу был двенадцатилетним ребенком.

— Оставь меня! — пробормотал он и потянул румпель, чтобы ветер надул его парус. Он надеялся, что, когда оставит Самиса мертвым в Спарете, их связь будет разорвана.

Он нетерпеливо заставил себя думать о времени до знакомства с Самисом. Он помнил другой корабль, другое путешествие, маленького мальчика, который едва мог выглянуть за борт…

* * *

Мальчик родился на корабле «Золотая стрела». Капитан был его отцом, а жена капитана — матерью, но весь экипаж был ему семьей. Он так легко бегал по канатам, что его назвали Мышонком. Они вырезали ему мышат из китовой кости, научили его играть в кости. Он спал в гамаке в каюте родителей, покачивался с кораблем и смотрел, как пляшут тени фонаря. Его мать сидела неподалеку с кистью в руке, свет лампы сиял на ее светлых шелковистых волосах.

Весь корабль был его домом; другого он не знал. Он знал, что корабль, все матросы и его родители из Пенлевина, и его учили гордиться тем, что он — сын маршей. Но он никогда не видел марши, лишь смутно представлял, что это. Ему говорили, что это мокрая земля, и он представлял бесконечное море, как вокруг них, но с множеством лодок, обществом матросов.

Они прибыли в порт, и шум с толпой испугали его. Он прижимался к боку матери. Отец назвал его мямлей и отправил на корабль.

— Он — ребенок, Джоллан, — возразила его мать, но мальчик был рад вернуться в безопасность корабля и его знакомых укрытий.

Аррам, морщинистый темнокожий моряк, вызывал у других страх, уважение и насмешку, но Мышонок восхищался им и его загадочной повязкой на глазу, не знал, что за ней скрыто.

Как-то раз Аррам сидел один на палубе и чинил парус. Мышонок подобрался ближе, смотрел, как старый моряк с усилием вдевает иголку в парус, выталкивает ее ладонью. Аррам огляделся, и Мышонок спрятался за бочку. Аррам вытянул парус перед собой и запел, Мышонок такую песню никогда не слышал. Мальчик смотрел, как иголка движется вдоль шва, но Аррам ее не трогал.

Аррам вдруг поднял голову и поймал взгляд Мышонка. Он замолчал, и игла безжизненно упала на его колени. Старый моряк и мальчик мгновение смотрели друг на друга. Потом Аррам беззубо улыбнулся и поманил Мышонка к себе.

— Ты еще такой песни не слышал? — Мышонок покачал головой. — Я спою тебе другую, если хочешь.

Мышонок кивнул. Старик начал с низких рычащих слов, которых Мышонок не понимал, и резная мышка пошевелилась в кармане мальчика, как живая. Он вытащил ее, и она села на его ладони и склонила голову.

Аррам рассмеялся.

— Ты так муху поймаешь.

Мышонок шумно закрыл рот.

Аррам подмигнул ему одним глазом.

— Наша тайна, да?

Мышонок кивнул. Мама позвала его обедать, и он убежал.

После этого мальчик пару раз вытаскивал игрушечную мышку и смотрел на нее, но она не двигалась. Он ждал, пока не увидел Аррама одного, и он подобрался к нему, пряча руки за спиной.

— Что такое, мальчик?

Он протянул ладонь с мышкой, и Аррам негромко рассмеялся и тихо запел. Хвост мышки дрогнул, нос пошевелился. Мальчик тоже рассмеялся, он слушал песню Аррама, следил за его губами, пока он пел.

Ночь за ночью, покачиваясь с кораблем в гамаке, он учил песню. Было сложно, но мальчик был умным и терпеливым, и он заставил нос мыши пошевелиться. Он сделал это еще раз, потом еще, радостно рассмеялся, и мама подошла посмотреть, почему он не спит. Он послушно свернулся клубочком, крепко сжимая мышку в руке, но он был слишком взволнован, чтобы спать.

На следующий день он показал Арраму, что умеет. Лицо старика стало серым, он боязливо огляделся. Он схватил Мышонка за руку и встряхнул.

— Никому не показывай, что так умеешь! Понял?

Мышонок смотрел на старика с недовольным видом. Он хотел знать больше. Но Аррам боялся.

— Чары — страшное дело, мальчик. Я потерял дом, семью, все, что любил, из-за этой магии, и мне повезло выжить, — они договорились: старик научит Мышонка всему, что знает, а Мышонок будет молчать. Больше не нужно было говорить ему скрывать песни — Мышонок знал. Тайные песни назывались чарами. И это была железная магия.

Вскоре мальчик стал подкидывать игральные кости, не касаясь их, зашнуровывать тунику, не трогая ленты, а ночью мышка бегала по его руке.

* * *

Наступила ночь. Дэрроу убрал парус, и лодка отдыхала на волнах, покачиваясь, как гамак в те далекие дни. Он сжался на дне лодки, укутался в одеяло и смотрел на звезды и три луны. Он неплохо продвинулся: над горизонтом виднелись северные звезды и наконечник созвездия Копья.

Он много лет не вспоминал об этом. Было удивительно, что воспоминания были свежими, словно он открыл старый сундук, а древняя одежда в нем пахла полевыми цветами. Но неприятный запах тоже был: пыльный и удушающий. И этот запах заставил его уснуть.

* * *

Корабль прибыл в порт, где они еще не бывали. Было жарко, пахло специями, и Мышонок увидел людей в длинных мантиях. Он увидел странных шерстяных зверей, высокие тонкие башни и золотые пески.

Аррам не вышел на берег со всеми. Сказал, что у него болит голова, и остался в гамаке с тряпкой на голове. Мышонок зашел к нему. Аррам худой рукой поймал его и зашипел:

— Осторожно, мальчик! Это Гил. В Гиле мальчиков с чарами забирают и бросают в пустыне или съедают! Наш секрет, мальчик. Помни!

Мышонок вырвался из его хватки и ушел. Моряки на корабле все время говорили ему не делать того или этого, иначе его выбросят к рыбам или порежут на ужин.

Мышонок взбежал по канату и смотрел, как вытаскивают груз. У них были большие краны и рычаги. Ребята с корабля Мышонка цепляли веревки за тяжёлый крюк. Но мужчина, управляющий краном, начал поднимать крюк раньше, чем веревки закрепили. Капитан, отец Мышонка, с пристани отдавал приказы, но не заметил, что веревка стала съезжать. Матросы кричали и махали руками, но капитан не слышал.

Мышонок не успел подумать, а запел. Он отклонился и запел как можно громче. Крюк застыл в воздух, груз свисал с одной веревки, чудом удерживаясь там. Матросы и люди в пристани смотрели, раскрыв рты, подняв головы. Мышонок пел. Груз парил. Капитан отпрянул на шаг, другой, побелел. Мышонок перестал петь. Груз упал туда, где до этого стоял капитан.

Матросы завопили. Они не понимали, что произошло, но радовались, что их капитан уцелел, люди на пристани были напуганы. Они посмотрели на Мышонка, висящего у мачты, жестами прогоняли зло. Мышонок видел, как они поглядывали на мужчину в черном одеянии, стоящего в тенях, глядящего на происходящее и мальчика.

Мышонок вдруг испугался. Он спустился с канатов и побежал по палубе в свое любимое укрытие. Он забрался на бушприт и уселся там. Мужчина в черном одеянии взошел на корабль. Капитан прошел вперед, хмурясь, подняв руку. Никто не поднимался на корабль без разрешения капитана. Но мужчина в черном отмахнулся от капитана, как от мухи. Он смотрел на Мышонка.

Мальчик отодвинулся к краю бушприта. Он перепугался. Он с ужасной силой вспомнил предупреждение Аррама. Мужчина в черном стоял на носу корабля. Он вытянул руку, Мышонок ощутил прилив облегчения. Мужчина не мог дотронуться до него. Он свободен.

А потом мужчина запел. Мышонка подняло за пояс. Бушприт треснул под ним и упал с брызгами в воду. Невидимая рука грубо бросила Мышонка на палубу, и мужчина в черной одежде подхватил его под руку. Капитан побежал к ним с криками. Жена капитана бросилась к ногам мужчины в черной мантии, впилась в него ногтями, визжа. Мышонок брыкался. Но мужчина в черном быстро шел с Мышонком под рукой, спустился с корабля и направился прочь.

Мышонка прижали к черной мантии. Он никогда не забудет их удушающий пыльный запах. Он не видел, куда они шли; он видел только мозолистые ноги мужчины в сандалиях. Ноги двигались быстро по ступеням, через пороги, по улицам и в зданиях. Он слышал голос матери, она гналась за ними по улицам. Мышонок извивался, как мог. Мужчина стукнул Мышонка по голове. Мышонок всхлипнул.

— Однажды ты меня отблагодаришь, мальчишка, — прошипел мужчина. Он ударил Мышонка еще раз, и тот отключился.

Два

Убийственные пески

Мика склонилась над бортом «Перокрыла», смотрела в узкую трубу. Хебен подошел к ней.

— Что это?

— Траут сделал. С ней далекие вещи как на ладони. Смотри.

Она передала ему трубку, и он посмотрел. И едва заметная линия Меритуроса на горизонте вдруг стала близкой. Хебен видел дюны, как замерзшие волны, набегающие на пляж. Он повернулся с трубой. Пустыня тянулась, сколько было видно.

— Я думала, Дорьюс был невзрачным, — сказала Мика. — Одни камни и кусты славы. Но это… — она поежилась. — Такое мертвое. Там ничего не живет?

Хебен потрясенно уставился на нее.

— Пустыня полна жизни. Там всякие существа: стада хегесу, стаи диких псов васунту. Змеи и ящерицы, птицы и маленькие наду… — от ее пустого взгляда он расставил ладони. — Маленькие роющие существа, такого размера, с длинными носами. Думаю, у всех детей в Меритуросе есть такой питомец.

Халасаа смотрел на берег, его лицо в татуировках было сложно прочесть.

Столько существ в такой пустоте?

Хебен рассмеялся. Они плыли половину оборота лун, и он привык к речи Халасаа, хоть все еще вздрагивал от тихого голоса в голове.

— Я вам покажу! Пустыня совсем не пустая. Не то, что это… — он махнул с гримасой на море вокруг них.

— Да ты шутишь, — Тонно у румпеля слушал их разговор. — Стоит зачерпнуть море ведром, поймаешь десяток рыб и водоросли.

Мика сказала:

— Есть острова у Дорьюса, где можно нырнуть за моллюсками, и на дне моря сады. Там красивые кораллы выше человека и цветы больше твоей головы.

— И туда нырять?

Калвин улыбнулась.

— Мы с тобой похожи. Те, кто живет не у берега, растет со страшными историями о море.

— Мой народ не доверяет океану, — признал он.

— Но в Меритуросе есть порты, торговцы, как и в других местах. Кроме Антариса, — сказала Мика.

— Да, но на берегу живут не коренные меритурианцы. Как только они покидают пески, жизнь в пустыне, они отворачиваются от своего наследия. Преступники и изгои работают в шахтах на берегу, и только сироты и отбросы живут у моря.

Калвин покачала головой.

— Ты теперь тоже сирота, помни, — сообщила она.

Мика спела под нос отрывок песни своего родного острова.

— Из реки — море,

Из моря — дожди,

Из дождей — реки…

Калвин сказала:

— Море нас соединяет, это кровь Тремариса. Ты научишься, как я, принимать океан и не бояться его.

Хебен отвел взгляд. Он и забыл, что у него теперь нет семьи. Он не отличался от изгоев, которых сам презирал.

— Эй, Мика! — позвал Тонно. — Спой ветер. А то этот затихает.

— Уверены, что мы далеко от Терила? Будет жалко, если нас сразу же арестуют, как колдунов.

Тон Калвин был бодрым, и Хебен сказал, чуть склонившись:

— Миледи шутит, но, боюсь, это не шутки. Если вас раскроют, ваша судьба будет не лучше, чем у близнецов. Может, хуже.

Калвин посерьезнела.

— Прости, Хебен, — они с Микой переглянулись, Мика запела ветер для парусов так тихо, что Хебен едва ее слышал.

На следующий день они прибыли в Терил. По настоянию Хебена, они подплывали без помощи Мики или Калвин.

Тонно ворчал:

— Давно я не причаливал, полагаясь только на свои умения.

— Это плохо, — пошутила Калвин. — Нельзя, чтобы твои навыки ухудшились.

Халасаа тихо и грациозно двигался по кораблю, двигал паруса и канаты раньше, чем просил Тонно. Тонно хорошо обучил его, и на волнах он чувствовал себя почти как дома, в густых лесах Диких земель. Но, как только они приблизились к пристани, Хебен попросил их спрятаться внизу.

— При дворе мы оденем тебя как чужеземного слугу. Тут таких много, на тебя никто не взглянет. Но тут ты вызовешь подозрения, если не будешь в одежде для пустыни.

Халасаа склонил голову и пропал в каюте.

Хебен оказался на пристани и не хотел, чтобы Калвин и Мика спускались на берег, чтобы купить припасы.

— Это скучная работа для леди, — сказал он с поклоном. — А город — слишком грубое место для женщин.

Глаза Мики вспыхнули.

— Ты не можешь мне помешать!

— Думаешь, я буду тащить все покупки? Как зверь? — прорычал Тонно.

— Мы с Микой не помешаем, — сказала Калвин. — Мы не такие хрупкие, немного пыли вынесем, — вежливость Хебена начинала ее злить.

Хебен поджал губы и напряженно поклонился.

— Хорошо, миледи, — сказал он, но не обрадовался. Он привел небольшую группу иностранцев к рыночной площади, оказалось, что они привлекали меньше внимания, чем он ожидал. Рынок выглядел угнетающе, гудели мухи, худые собаки бродили, вывесив языки. Было очень жарко. Торговцы горбились за лотками, их товары не впечатляли. На каждом углу были нищие, один старик посмотрел с мольбой на Калвин и помахал обрубками рук.

— Хебен! Смотри!

Хебен взглянул на старика.

— Наверное, поранился в шахте.

— Мы можем ему что-то дать?

— Дашь одному, и все нас окружат, мы застрянем на весь день. Оставь его. Все они воры. Некоторые намеренно отрезают себе ладони, чтобы лениво жить как нищие, — он поспешил прочь.

Калвин жалела, что попросилась пойти. Даже Мика была удивительно подавленной, плелась за Хебеном, пока он отдавал монеты на еду, палатки, фляги и котелки, на длинные одеяния цвета пыли.

— А что это? — сказала Калвин, когда Хебен вложил в ее руки сверток ткани. Она погладила яркую расшитую ткань, там были все цвета радуги.

— Придворная одежда для тебя, — сказал Хебен.

Калвин погладила шелк. Ткань была красивой, но она не хотела столько на себя надевать.

Оставалось купить только одно. Хебен повел их к серебряному мастеру, чтобы тот сделал копию его медальона Клана.

— Во Дворце его нужно носить все время, — объяснил он Калвин. — Иначе никто не поверит, что ты из Кледсека, — они решили сделать Калвин дальней родственницей Клана Кледсек, решившей повидать Дворец.

Калвин прижала маленький медальон ко лбу. Прохладный металл неприятно царапал кожу между бровей. Она вздохнула. К этому тоже нужно привыкнуть.

Они несли охапки покупок, были готовы вернуться на корабль, когда Мика развернулась.

— Что это? Звучит как парад!

В дальнем конце рыночной площади была суета. Они слышали крики, бой барабана и гудение рожков, шум приближался.

— Я вижу знамена! — крикнула Калвин, ей было видно лучше, чем другим.

Хебен встревожился.

— Они желто-красные?

— Да. Это фестиваль?

— Нет, — сказал Хебен. — Не фестиваль.

Глаза Мики загорелись. Даже с вещами она забралась на край фонтана.

— Я слышу их крики! Что-то про хлеб…

— Это марш протеста, чтобы пожаловаться губернатору провинции, — Хебен нахмурился. — Морские все время о чем-то скулят. Мятежники заводят их, — не думая, он повторял слова отца. — Им нужно пожить в пустыне. Это их укрепило бы. Все эти горожане одинаковые. Нежные. Без чести.

— Они говорят, что нет хлеба, — мрачно сказал Тонно.

— Они не выглядят нежными, — сказала Калвин. — Они голодные.

Толпа почти добралась до них, люди давили на Калвин и остальных, и они едва могли дышать.

— Нужно вернуться на корабль! — закричал Хебен, но движение было невозможным. Калвин видела лица протестующих: мужчины и женщины, дети и старики. Их эмоции обрушились на нее волной, что была сильнее давки их тел. Голод, страх, гнев и отчаяние кипели вокруг нее. Потрепанные знамена желто-красного цвета, красок мятежа, развевались на горячем пыльном ветру. Безнадежные вопли:

— Хлеб! Хлеб! — звучали одновременно с биением барабана, и в глубине толпы кто-то незаметный крикнул:

— Смерть императору!

— Их стоит запереть, — буркнул Хебен. Кто-то выбил сверток яркой ткани из рук Калвин, она склонилась поднять, и ее толкнули, она упала и оказалась в гуще толпы.

— Тонно! Мика! — звала она в панике, не видя товарищей.

— Держу тебя, — Тонно схватил ее за рукав.

Мика все еще стояла на краю фонтана, разглядывала толпу.

— Что-то происходит! — вопила она. — Их все больше!

Хебен потрясенно забрался к ней.

— Это не протестующие, — сказал он с облегчением. — Это армия. Это их угомонит.

Но даже его потрясло следующее. Масса солдат бросилась на площадь, сверкая клинками. Хорошо обученные воины толкали невооруженных протестующих квадратными металлическими щитами. Звенели крики, людей топтали, резали, били тяжелыми щитами. Тонно без слов бросился к Мике, снял ее с фонтана на землю. Яростно рыча, толкаясь широкими плечами, Тонно пробивал путь из толпы, очищая путь Калвин и Мике. Хебен как-то смог догнать их, и вскоре они выбрались с площади и свернули в переулок, людный, но безопасный.

— Я уронила котелок! — завопила Мика, когда смогла дышать.

— Ничего, — сказал Хебен. — Я куплю другой.

Калвин застыла и смотрела на площадь.

— Нужно вернуться. Может, удастся помочь…

— Не надо, — сказал Тонно. — Я не буду соскребать тебя с улицы, когда те солдаты тебя разрежут.

Мика сказала с презрением:

— Все еще хочешь в армию, Хебен?

— Они не возьмут меня без благословения отца, — механически ответил Хебен, но едва слышал ее. Он был потрясен не меньше них из-за жестокости армии.

— В той толпе были дети, — сказала Калвин.

— Армия должна навести порядок, — но Хебен звучал не так уверенно, как раньше.

— Они только шли и кричали, но никому не вредили! — возмутилась Мика.

— Они выглядели голодно, — сказал Хебен под нос. — Но год был тяжелым для всех. Даже отец говорил, что зерно было дороже обычного.

— У некоторых детей ноги были как прутики, видели? — сказала Мика.

— Мика, оставь это, — сказала тихо Калвин. — Идем к кораблю, — Тонно взвалил на плечо сумку с их новыми палатками и обвил Мику рукой, в тишине они пошли к Хебену.

Калвин следовала задумчиво за ними. Слова злого волшебника Самиса вернулись к ней: Меритурос на грани хаоса… когда Империя падет, весь Тремарис содрогнется… Она начинала понимать, как мало знала об этом месте, как плохо была подготовлена к этому приключению. Если бы Дэрроу… Она нетерпеливо взмахнула рукой, обрывая мысль. Она могла хоть десять секунд не думать о Дэрроу? Собрав покупки, она поспешила за остальными.

Следующим утром Хебен рано отправился на рынок животных и вернулся с шестью крепкими хегесу. Спины шерстяных животных были на уровне груди Калвин, длинные шеи придавали им величавый вид.

— Боги правые! — воскликнул Тонно при виде безмятежных зверей, стоящих на пристани, все смотрели на него из-под длинных темных ресниц. — И что с ними делать?

— Мы на них поедем, — сказал Хебен. — И они понесут сумки, мы будем доить их, а фекалии используем как топливо.

— Может, они и яйца несут? И палатки складывают?

— Хегесу передвигаются по песку намного быстрее людей, — сказал вежливо Хебен, игнорируя сарказм Тонно. — Они нужны нам.

Мика сошла с корабля в наряде, что защитит ее от солнца и ожогов, в новом тюрбане и длинном одеянии обитателя пустыни. Она запищала при виде хегесу.

— Халасаа не сможет на таком ехать! Его ноги будут задевать землю!

— Они со зверем смогут меняться, — сказал Тонно. — Нести друг друга по очереди!

Хебен поправлял ремень седла, но его плечи были напряжены от недовольства.

Они отправились в полдень. Хебен не хотел больше медлить. Он не ожидал, что Тонно останется на «Перокрыле».

— Но ты — капитан! — сказал он.

— Капитан не бросает корабль без защиты, — Тонно нахмурился с предупреждением.

— Потому лучше бросить экипаж?

Темные глаза Халасаа весело блестели.

На суше Калвин наш капитан.

Хебен не ответил, решив, что Халасаа шутит. Калвин их не слышала, сказала Тонно ждать их до конца лета, не дольше.

— Нет уж, я буду здесь, пока вы не вернетесь, — заявил он и грубо обнял ее.

— Что ты будешь без нас делать, Тонно? — спросила хитро Мика.

— То же, что до связи с певцами и магией. Буду рыбачить, — он щелкнул по тюрбану Калвин. — Постараешься не растаять?

Калвин уже ощущала неприятное покалывание пота на лбу.

— Мы с Микой можем спеть ветер, чтобы освежить нас, — сказала она с бодростью, которой не ощущала. — В этом преимущество путешествия с поющими.

— Но только не в городе, умоляю! — сказал Хебен тихим тревожным голосом.

Мика обняла Тонно на прощание, Халасаа сжал его руки, и пришло время уходить.

В тишине они шли по улицам Терила. Пылало полуденное раскаленное солнце, рыночная площадь была пустой. На камнях было несколько темных пятен, смятая красно-желтая ткань была втоптана в пыль, но следов вчерашних бед не было. Калвин показалось, что кто-то смотрел на них из узкого окна, но, когда она повернулась, они пропали.

Хебен так разогнался, что хегесу недовольно блеяли, но вскоре они оказались на окраине города. Рядом с пыльной дорогой заканчивались полуразрушенные хижины. Перед ними были дюны, на которых не было признаков жизни людей. Волны песка поднимались и опадали, на каждой была будто рябь. Калвин это казалось безводным морем.

Они остановились, Хебен помог им забраться на хегесу. Калвин сказала Мике:

— Тут искатель Траута пригодился бы.

— Думаешь, он знает, куда идти? — прошипела Мика, кивнув на Хебена.

— Конечно, знает, — сказала Калвин. — Это его страна.

Будто услышав их, Хебен сказал:

— Между Терилом и Дворцом много путников, но нам лишние глаза не нужны. Я поведу нас другим путем, — он вонзил пятки в бока хегесу и направился к первой дюне, управляя зверем с помощью ремешка в руке. Мика следовала как можно ближе. Калвин и Халасаа ехали следом, опасно покачиваясь на спинах зверей. Терил еще не стал черными точками за ними, а ноги Калвин уже болели от усилий. Ноги Халасаа не задевали землю, как предсказывала Мика, но ему было неудобно, его длинные конечности были напряжены.

Вскоре город за ними пропал. Сияющая синяя полоска океана пропала, и хегесу двигались по волнам мерцающего золотисто-белого песка. Солнце жгло их, белая точка высоко в небе. Халасаа прикрывал рукой глаза.

Сначала Калвин, как и говорила, пела и призывала ветерок в их лица. Мика рьяно присоединилась. Но было сложно с тряской хегесу найти дыхание на пение, и Мика затихала на время. Калвин тоже начала делать паузы в пении, и паузы становились все длиннее.

Халасаа недолго оставался на хегесу. Когда город пропал из виду, он выбрался из седла и пошел, с трудом поднимая ноги. Калвин смотрела, он закрыл тканью бронзовое лицо. Было странно видеть его полностью в ткани. Как труп в саване, и Калвин поежился.

Они следовали за Хебеном по дюнам. Все волны песка были в ряби, от которой кружилась голова. Игра света и тени в этой ряби ранила глаза Калвин, но синева неба тоже кружила голову. И она смотрела, как двигались мышцы на спине хегесу.

Мика снова запела, сухой воздух сдувал пряди на нос и рот Калвин. Ее неудобный головной убор отличался от аккуратного тюрбана Хебена, он начал спадать, и она нетерпеливо поправила его. Придется попросить Хебена показать ей, как удерживать этот головной убор на месте. Тряска хегесу заставляла ее желудок сжиматься. Она слезла со спины хегесу, как Халасаа, и пошла. Песок ловил ее ноги, как клей. Хебен был прав, лапы хегесу лучше подходили для такой местности. Но если бы она не пошла, сошла бы с ума.

Ноги путались в длинном одеянии, что свисало до лодыжек. Не получалось идти, когда штора тяжелой ткани зацеплялась о колени с каждым шагом! Она боролась какое-то время, но не выдержала и вернулась на трясущуюся спину хегесу.

Она посмотрела на тихую фигуру Хебена впереди, он легко держался в седле, двигался вперед. После Терила он почти ничего не говорил. Жалел, что привел их сюда, в это сухое яркое место, которому они не принадлежали? Возможно, ведь ей казалось, что его вежливые манеры скрывали нехватку уважения, ей было не по себе с Хебеном. Но она почти не знала юношей, кроме Дэрроу, но это было другим. И Халасаа, конечно, но и это было другим. Но если с Хебеном что-то случится, как они выживут? Они уже зашли так далеко, что она не знала, в какой стороне море. В этом месте умереть было просто, и, несмотря на жару и пот, из-за которого ее одежда прилипала к спине, ее пронзил холод.

К вечеру Хебен остановился на вершине дюны. Он слез с хегесу, одеяние развевалось, хотя он был неподвижным, как стержень или каменный столб. Он напомнил Калвин о Дэрроу, и она ощутила знакомую боль в груди от этих мыслей.

— Хебен жалеет, что привел нас сюда, — шепнула Калвин Халасаа.

Он видит, как беспомощны мы здесь, — Халасаа был мрачен. — Он знает, что наши жизни в его руках.

— Тогда нужно показать ему, что мы не беспомощны! — сказала Калвин.

Мика закричала за ними:

— Вызов! Наперегонки до низа дюны! — младшая девушка помчалась с веселым воплем, бежала и тащила за собой недовольно вопящего хегесу. Она пронеслась мимо Хебена, запуталась в одеянии и скатилась вниз, став хохочущей кучей.

Хебен последовал спокойнее, хмурясь.

— Вообще-то лучше не бегать. Сильнее захочется пить.

Калвин спустилась по склону и помогла Мике встать.

— Он прав, Мика. Нужно быть осторожными.

Но Мика издала яростный вопль.

— О, нет! Моя фляга!

На ее спине была сумка с флягой с водой, и она упала на нее всем весом. Фляга обмякла, драгоценная вода вытекла, песок впитал сияющую лужу. От нее осталось только влажное пятно. Калвин увидела ужас на лице Хебена.

— Я призову лед, — быстро сказала она. — Не переживай, Хебен, мы можем заменить воду чарами.

Его лицо снова стало отстраненным и вежливым. Он не поверил ей.

— Будь тут Дэрроу, он бы ее починил, — причитала Мика, крутя пустую флягу в руках. — Шов разошелся, но кожа целая.

Хебен осмотрел флягу и бросил ее Мике.

— Я могу ее зашить, — отмахнулся он. Калин даже улыбнулась.

— Ты прав. Мы все время пытаемся применить магию даже в мелочах. Я сама смогу зашить, хотя сестры в Антарисе не хвалили мои навыки шитья…

Хебен перебил ее:

— Простите, миледи, но сейчас на починку нет времени. Впереди песчаная буря. Нужно двигаться, нас заденет.

Они отправились в путь, но мрачнее, чем раньше. Калвин ощущала, как увеличивается тревога Хебена, он гнал своего хегесу, словно мог обогнать свои ошибки вместе с песчаной бурей. Ветер изменился, на вершине дюн Калвин видела грязный мазок на горизонте, что становился все больше. Она впивалась пятками в своего хегесу, пока не догнала Хебена.

— Нам нужно укрытие?

Ветер уже хлестал их лодыжки, шевелил золотой песок вокруг них. Калвин увидела Халасаа далеко позади, он беззвучно кашлял, закрывал тканью рот.

— Негде укрываться, миледи, — сказал Хебен. Он посмотрел на горизонт. — Боюсь, придется терпеть это.

Мика подбежала к ним.

— Кэл! Почему нас с тобой не сдержать это ветром.

— Можно попробовать закрыть нас от бури.

Хебен замешкался и кивнул. Они спешились и собрали хегесу тесной группой на вершине дюны. Звери были встревожены, блеяли и прижимались друг к другу. Хебен пытался убедить их встать на колени, но они не слушались. Халасаа прижал ладонь каждому зверю между глаз, и они по очереди опустились на песок. Путники опустили сумки в центре тесного круга и сели, соприкасаясь коленями, спиной к пустыне. Ветер завыл громче, Хебен показал Халасаа, как завязать лицо. Калвин и Мика не прикрывали лица, песок кружился перед ними.

Калвин тихо запела песнь ветров, и Мика вторила ей. Их голоса сплетались, становясь выше, звуча хрупко в реве бури. Калвин видела сомнения в глазах Хебена, он боялся, что их голоса не подавят приближающуюся бурю.

Под шевелящимся песком что-то мелькнуло, мелкий зверек искал укрытия. У него были длинные, как у кролика, уши: один из наду, которых описывал Хебен. Он сверкнул белым пятном и юркнул в дыру. Жаль, они так не могли…

Ветер поднимался, а с ним и их песня, уверенная, с переливами, слышна даже с воем бури. Мика смотрела большими золотыми глазами на Калвин, пока они пели. Вместе они плели чар, укутывали ветром, будто наматывали пряжу, укрывая от хлещущего песка. Буря напоминала желтый туман, подбиралась все ближе. Но туман был жарким, опалял, убивал.

Облако песка дошло до них, глаза Хебена сузились над повязкой, но он не дрогнул. Халасаа сжался и напоминал камень, прижался глазами к коленям. Калвин прижимала ткань к лицу руками, боясь, что ее унесет ветер. За их тесным кругом песок поднимался слепящим облаком, затмевающим небо, солнце. Крик ветра стал сильнее и заглушал песню Калвин и Мики.

Мика еще пела, Калвин видела движение ее губ, и она сама пела, хоть и не слышала свой голос. Чары держались. Там, где они сжались, буря их не трогала, песок окружал их. Но вне круга спокойствия не было. Удушающие пески кружились, жалили, стонали. Как долго это будет длиться? Всю ночь? Им с Микой уже казалось, что они поют полдня, ветер с силой бил по их магии.

И вдруг ветер пропал. Песок парил, облако зависло в резком свете, а потом осыпалось, как снег. Бело солнце снова жгло их. Дымка бури развеялась, двинулась к горизонту. Маленький наду выглянул из норки. Его нос дрогнул, и зверек убежал. Калвин кивнула Мике, и они замолчали.

Хебен выпрямился и протянул руки Калвин и Мике.

— Идем, — сказал он, словно они остановились для перекуса, он поднял хегесу на ноги. Но Калвин казалось, что после бури он говорил с ней иначе, с уважением, а не холодной вежливостью.

Они остановились в сумерках, но света еще хватало, чтобы Хебен зашил флягу Мики. Они добрались до края дюн. Перед ними тянулась плоская каменистая поверхность с редкой растительностью, серо-зеленой на фоне рыжих камней. Золотые волны песка остались позади. Впереди была плоская красная долина.

— Я спою воду для хегесу, — Калвин хотела извиниться за беспечность.

Хебен оторвал взгляд от аккуратных стежков.

— Благодарю, но им это не нужно, — сказал он. — Пока они едят достаточно листьев арбека, им хватает жидкости.

Хегесу уже терзали сочные листья низкого растения.

Калвин подошла к Хебену.

— И если у нас кончится вода, можно жевать арбек?

— Нет, — сказал Хебен. — Он ядовит для мужчин.

А женщин? Но Калвин промолчала.

— И все же хегесу не будут против прохладной воды?

— Миледи добра, раз думает о комфорте хегесу, а не своем, — Хебен разорвал нить.

У нее получилось не сразу. Сперва Калвин спела тонкий слой льда, что быстро растаял на теплой земле, но хегесу даже не успели подойти, как влага испарилась. Она спела кусок льда, и Хебен потрясенно смотрел на него. Но хегесу не знали, что это, и не лизали его. Наконец, она нашла впадину в камне, спела горсть снега, что растаял и стал лужицей, которую хегесу рьяно вылакали. Фляга Мики была починена, и Калвин наполнила ее тем же быстро тающим снегом, как и фляги остальных.

— Вот, — сказала она, гордясь своими стараниями. — В пустыне жажда не грозит, когда с вами маг льда!

Разрываясь между восхищением и подозрением, Хебен опустил палец в лужицу и попробовал воду.

— Как такое возможно? Как ты делаешь воду из ничего?

— Не из ничего. Из воздуха. Вода в нем есть даже здесь, всегда есть вокруг нас. Чары лишь выжимают ее, — Калвин сжала ладони, словно между ними была губка. — Мы не можем творить из ничего. Даже иллюзии Силы видимости вытягивают то, что в голове.

— Что за Сила видимости? — спросил Хебен.

— Ее маги создают иллюзии. Они могут заставить поверить, что ты видишь и испытываешь то, чего нет.

— Самис как-то раз сделал себе вид как у Дэрроу, и даже Кал не заметила разницы, — отметила Мика.

— Только в первый миг! — уязвлено сказала Калвин.

Вся жизнь и все в ней — река, — глаза Халасаа сияли. — Чары лишь влияют на течение реки.

Хебен невольно отогнал жестом зло, а потом смутился.

— Я ничего не знаю о магии. Я никогда не пойму, как близнецы заставляли плотные предметы летать или кружиться. Или как они разбивали бревно для костра без топора. Это страшно.

Калвин сказала:

— Когда-нибудь никто в Тремарисе не будет считать это страшным или странным, и чары будут распространены так же, как сбор урожая или рыбалка.

— Я — сын пустыни, для меня и эти вещи странные, — сказал Хебен с напряженной улыбкой. — Распространено, как доение хегесу, что мне и нужно сейчас сделать.

Тьма сгущалась, Хебен устроился рядом с одним из хегесу, выжал желтое молоко в надбитую оловянную чашку. Он протянул чашку Калвин. Молоко было почти кислым, но освежало лучше ее снежной воды, и она выпила все.

Они пересекли каменистую долину и провели ночь в палатках. Как только солнце село, холод обрушился с силой падающего камня. Они развели костер и сидели, дрожа, вокруг него; кроме навоза хегесу, жечь было нечего. Низкие растения арбек были плохим топливом, а клочки сухой травы, что доставала до горла Калвин, были с острыми листьями, что быстро сгорали: они подходили для разведения костра, но не для его подпитки.

На третью ночь их путешествия Хебен робко вытащил флейту из кости хегесу. Он заиграл тонкую зловещую мелодию в темноте; звезды и луны сияли так, что было больно смотреть. Мика сонно кивала. Вскоре они с Халасаа забрались в палатку и легки на жесткий песок, под их телами была только их одежда, которая казалась жесткой и жаркой днем, но тонкой ночью.

Хебен и Калвин оставались у сияющей груды углей. Хебен убрал флейту, и Калвин запела: не чары, а меланхоличную песню своего детства, песню о Богине, о холоде, одиночестве и печали. Когда она закончила, Хебен поклонился ей.

— Это песня из Антариса?

— Да. Это зимняя песня. Тут достаточно холодно, чтобы ее петь, — Калвин улыбнулась. От ее дыхания белые облачка поднимались в ледяном воздухе пустыни.

Хебен робко сказал:

— Я увел тебя далеко от дома, миледи.

— И тебе пришлось уйти далеко от дома, чтобы найти нас. Не бойся, Хебен, — сказала она. — Мы тебя не подведем.

Далекий вой пронзил тишину ночи. Он звучал и звучал, зловещий низкий зов, ужасно дикий.

— Что это? — спросила Калвин. — Не хегесу?

Хебен мрачно рассмеялся.

— Нет. Это васунту, дикая охотничья собака. Хегесу — их добыча, как и люди. Если не будем осторожны. Они охотятся стаями, но не подойдут, пока у нас костер. Я прослежу за ним. А ты отдыхай.

— Я послежу за костром, — твердо сказала Калвин. — А когда я устану, я разбужу Халасаа. С нами не нужно нянчиться, Хебен. Ты забываешь, мы плавали ночами и менялись у румпеля. С огнем мы справимся. Поспи, а я немного посижу.

Хебен замешкался, а потом низко поклонился.

— Благодарю, миледи.

— Хебен! — тихо позвала его Калвин. — Меня зовут Калвин. Не нужно звать меня миледи, будто я — высшая жрица. Мы должны быть равными в этом задании, или мы не справимся.

Хебен был испуган. Он с неохотой отметил:

— Я не ожидал, что ваша магия будет такой полезной. Если бы не вы, мы бы погибли в той песчаной буре. И хорошо, когда воду можно наколдовать в любой момент.

Калвин склонила голову.

— А без твоего знания пустыни, Хебен, мы погибли бы уже десять раз.

— Спасибо… Калвин, — он поклонился и взмахнул одеянием, а потом пропал в палатке.

Калвин посмотрела на небо. Антарис был так далеко, но три луны были прежними, большими и ясными, было видно все отметины на их серебряных лицах.

Как всегда, глядя на луны, она подумал о Дэрроу. Где он был сейчас, и когда она увидит его снова? Думал ли он о ней? Его сердце болело, как у нее? она прижалась щекой к колену, запела еще раз печальную зимнюю песню.

На следующий день Хебен ехал не впереди, а дал Калвин поравняться с ним. Какое-то время они ехали в тишине. У Калвин почти не было сил на разговоры. Все ее тело болело, глаза горели — она постоянно щурилась от солнца. Но она начинала видеть резкую красоту этой сухой земли с красными песками и пылающим солнцем. Она спела ветерок, что остудил лица им с Хебеном и улетел к Мике с Халасаа за ними. Халасаа снова шел пешком, опустив голову, поднимая босыми ногами облака пыли. Ощутив ветерок Калвин, он поднял голову с благодарной улыбкой. Калвин переживала за него. Ему путь давался труднее, чем остальным.

Хебен кашлянул, поглядывая на нее, словно хотел что-то спросить, но робел начать.

— Что такое, Хебен?

— Любой маг может отогнать бурю и наколдовать воду? Близнецы тоже так смогут?

Она покачала головой.

— Нет. Только дочь Антариса может петь чары льда. И ветром управляют те, кто рожден для этого, как Мика, дочь островов.

— Но и ты поешь ветер. Разве ты не родилась в горах?

Калвин ответила не сразу. Ей не нравилось говорить, что она, как мертвый чародей Самис, обладала редким даром, позволившим ей овладеть несколькими видами чар. Самис думал, что этот дар дает ему право управлять всем Тремарисом. Калвин так не думала. Она не хотела об этом думать, ее мысли убегали от этой темы, как рыбки от акулы.

— Я выросла в Антарисе, но не родилась там, — сказала она. — Я не знаю, кто мой отец. Может, во мне есть кровь островов.

Шок мелькнул на лице Хебена.

— Ты не знаешь? Но…

Калвин издала сухой смешок.

— Отцы важны в Меритуросе, это я уже поняла. Но там, откуда я, важнее матери. Все дети жриц Антариса, рожденные после Фестиваля теней, сомневаются в отцах, хотя мальчики и девочки без дара к магии часто растут ближе к отцам. Но девочки, умеющие петь, растут как сестры, и Высшая жрица — мать для всех нас, — она притихла, вспомнив добрые голубые глаза Марны и ее величавую улыбку. Увидит ли она ее еще хоть раз? Вернется ли в Антарис? Горы вдруг показались далекими, будто были на одной из лун. Она встряхнулась.

— Мою маму звали Калида, — сухо сказала она, чтобы избежать его жалости. — Она родила меня где-то в мире снаружи, вернула меня в Антарис перед своей смертью. Я тогда была ребенком и не помню ее.

— Мне жаль, — пролепетал Хебен. Ребенок без отца в Меритуросе был несчастен. И хотя отец выгнал его, он знал, кем был: Хебеном, сыном Ретсека, сына Чебена по прозвищу Быстрый, и так далее. Он сказал гордо, — Я могу отследить свою родословную до самого Кледсека, одного из Семи первых воинов Меритуроса.

Калвин пришлось улыбнуться.

— А кто был отцом Кледсека, Хебен? Кем была его мать?

— По легендам — сами боги отправили Семерых с неба на серебряном корабле.

Мика слушала его.

— Тогда к кораблям ты приучен с рождения, как я!

— Это лишь легенда, — Хебен нахмурился. — И после двадцати поколений можно утверждать, что мы принадлежим этой земле.

Нет! — голос Халасаа загремел в голове Калвин. Остальные его не слышали, слова Халасаа были только для нее. Халасаа всегда был спокойным. Но теперь его слова были резкими и встревоженными. — Эта земля рада его народу не больше, чем труп своему убийце!

Калвин уставилась на него.

— Тише, Халасаа! — пробормотала она.

Он нахмурился и ушел вперед, и тему происхождения закрыли.

Но Калвин видела перед глазами убитую землю, и весь день она ловила себя на том, что вслушивалась в мелкие звуки пустыни: шарканье хегесу, хруст шагов Халасаа, шорох убегающих наду. Со временем она будто услышала дыхание самой земли, бесконечная долина вздыхала как океан или шепчущие леса Диких земель. Но эта земля шептала о смерти и разложении. Кривые кустарники напоминали мертвые прутья, вонзенные в землю. Она заметила кучки костей наду, похожие на заброшенные гнезда птиц. Разбросанные камни лежали неподвижно и безжизненно. Воздух был таким сухим в ее горле, что она не могла петь. Паника впилась в нее от этого, ведь без чар она уже не была собой, и она остановилась и сделала глоток из фляги.

Несмотря на защиту длинного одеяния и тюрбана, солнце жгло лицо Калвин. Когда наступила ночь, прохладный воздух был таким приятным, как ледяная вода на обожженной коже. У остальных кожа была темнее, они лучше переносили яростное солнце, и только она сияла красным в конце каждого дня. Халасаа прижал свои прохладные ладони к ее щекам, и даже до его исцеления Калвин стало лучше.

Той ночью Калвин спала плохо, хоть и устала. Замерзшая и затекшая, она не могла устроиться на твердой земле, каждый шорох будил ее. Когда она все же уснула, ее мучили кошмары, и она проснулась потной, с колотящимся сердцем, но не помнила сны.

На пятый день они миновали холмы и увидели это.

Дворец паутин раскинулся на вершине гряды. Сначала, хоть холмы и были низкими, Калвин приняла дворец за снежную вершину: он сиял белым мрамором, пена на гребне красного камня, и свет обжигал ее глаза. Сначала только свет с белизной и было видно.

Они приблизились, и Калвин увидела текстуру белизны, здания переплетались изогнутыми крышами и сияли, некоторые были выше, некоторые — ниже. Там были купола и тонкие башни, похожие на иглы; а одна башня будто пронзала небо. Калвин, побывавшая в самом древнем городе Тремариса — заброшенном Спарете — ощутила сходство зданий. Возможно, строители воссоздали их, и истории об их создании передавались от поколения к поколению, пока здания не расцвели тут из белого камня.

— Тут заночуем, — Хебен повел их по узкой тропе, едва заметной, в скрытое место меж двух холмов, где бежал ручеек. Там была тень под нависающим камнем, зеленые растения сгрудились у ручья. — Тут много арбека; хегесу будут рады, не уйдут. А для нас есть те плоды, сейчас их время.

Халасаа искренне улыбнулся ему.

Такой была твоя земля, дикая и зеленая. В этом месте еще осталась память.

Словно в доказательство, он откинул голову и позвал без звука, и через миг появилась птица, покружила сверху: синяя вспышка зимородка. Он завис над ними на миг и улетел вверх по ручью. А через пару мгновений он вернулся с серебряной рыбкой в клюве, бросил у ног Халасаа и улетел.

Ужин для нас, — Халасаа посмотрел на потрясенное лицо Хебена и широко улыбнулся, Мика рассмеялась за него.

Они расставили палатки и поели, Калвин укуталась в плащ и отошла туда, где было видно Дворец паутины. Он был довольно близко, и она могла различить кружева, вырезанные на белых стенах. Но они не выглядели вырезанными: казалось, Дворец как-то вырос, запутавшись в шелк и тонкую ткань, выглядя так, что его мог легко сдуть порыв ветра, и он изящно мерцал в воздухе.

Свет уходящего солнца бросал на белые стены больше красок, чем Калвин представляла: кроваво-красный, лиловый, синий и серый, светлый, как облака зимой, а еще ярко-желтый и розовый, как щека спящего ребенка. И цвета дворца переливались, перетекали друг в друга, пока небо за ним менялось, вспыхивая и угасая, синева стала лиловой, а потом потемнела до черного. Засияли звезды и три луны, и дворец холодно заблестел на фоне черного бархата ночи.

— Утром, — сказал Хебен за ней, — ты увидишь его золотым, белым и голубым.

— Это чудо, — сказала Калвин. — Я не думала, что люди могут такое построить. Прекрасное зрелище.

— Ты еще не видела стены вблизи. Резьба такая изящная, что хочется плакать.

— А какие там живут люди? — Калвин вдруг занервничала. И дело было не в страхе опасности впереди, хоть она ощущала и это, но она ощущала робость, как перед мальчиками в Антарисе. Завтра она повяжет медальон Хебена на лбу и наденет рубины, что они купили в Териле, и они войдут в императорский двор Меритуроса. Она будет притворяться аристократкой, хотя не знала, как говорить, как одеваться, как держать ложку. Она не умела танцевать и заигрывать, как и играть в кости.

Хебен улыбнулся ей, и впервые его улыбка была не вынужденной.

— О, не бойся, — успокоил он ее. — От придворных слез будет больше, чем от резьбы.

Калвин слабо улыбнулась в ответ, они притихли, глядя на серебряные звезды, думая о своем, пока не решили вернуться в лагерь.

Дэрроу-2

Траут отошел с довольным видом и вытер краем рубашки линзы. Мост получался отлично: еще пара дней, и концы арки соединятся над ручьем. Этот мост простоит сотни лет, это его радовало. И даже когда ручей изменит течение, мост останется. Его назовут мостом Траута, и даже когда о самом Трауте давно забудут…

Крик снизу заставил его вернуть линзы на нос. Он нахмурился. Фреска шла из деревни, яростно махая. Еще ведь не время обеда? Фреска что-то кричала. Через пару ее шагов стало слышно слова:

— Траут! Он вернулся. Дэрроу вернулся!

Траут бросил шпатель и поспешил по тропе в гавань, Фреска — следом. Даже без трубы он узнал коричневый парус Герона, покачивающегося у пристани.

Когда судно Дэрроу добралось до причала, половина деревни пришла встретить его, и дети поймали канат, что он бросил.

— Он уплывал отдохнуть, — шепнула Фреска, — а выглядит хуже, чем в день отбытия. Кыш, дети! — она пошла вперед, хлопая, чтобы освободить место для Дэрроу. — Пропустите бедолагу! Дайте ему хоть вдохнуть!

Дэрроу отвлеченно улыбнулся ей, кивнул Трауту, но искал взглядом в толпе, на холме. Траут знал, кого он ищет, как и Фреска. Она коснулась его руки.

— Идем в мой дом, — сказала она. — Я подогрею суп, ты сможешь помыться. Лучше, чем идти в твою старую хижину без огня и приветствия.

Дэрроу замешкался, и Траут заметил, как он взглянул на домик Калвин и Мики. Он нахмурился из-за закрытых ставен, закрытой двери, которые девушки обычно оставляли открытыми для погоды и гостей.

— Они не здесь, — сказал Траут. — Все уплыли на «Перокрыле».

Лицо Дэрроу прояснилось.

— Прогонять пиратов? Они вернутся ночью?

— Нет. Не ночью, — Фреска поймала его за локоть. — Идем, я тебе расскажу.

Дэрроу крепко сжимал тарелку с супом, пока Траут рассказывал историю. Дэрроу ни разу не перебил, и он не притронулся к супу, пока Траут не закончил. Его лицо напоминало маску; он казался далеким, и серо-зеленые глаза были не читаемыми.

Он повернулся и спросил у Фрески:

— Этот Хебен. Какой он?

— Просто юноша, — сказала Фреска. — Пытается быть взрослым и смелым, но внутри еще мальчик.

Дэрроу обрадовался, и Траут растерялся. Разве Калвин не было безопаснее с мужчиной, а не юношей? Но Дэрроу повернулся к нему.

— И они отправились в Черный дворец? Так они сказали?

Траут нахмурился. Звучало неправильно.

— В какой-то дворец.

— Но они отправились за похищенными детьми?

— О, да. Это точно.

— Значит, это Черный дворец.

Фреска сказала:

— Ешь, пока суп не остыл.

Дэрроу опустил ложку в миску и оставил там. Он отодвинул стул и прошел к окну.

— Если бы она подождала, — пробормотал он под нос. — Она не знает, с чем столкнется. В Черный дворец! Она думает, что ей все по плечу. Тонно еще хуже. Я говорил ему присмотреть за ней. Говорил… — он резко повернулся, будто только вспомнил, что не один. — Простите. Я привык размышлять вслух, пока плыл один.

Фреска и Траут переглянулись.

— Не переживай, — смущенно сказал Траут.

— Я ничего не слышала, — сказала Фреска. — Я слышу не так хорошо, как до появления поработителей. Вернись и съешь суп, Дэрроу, ради Силет! Тебе нужна хорошая еда и утешение.

Дэрроу с замкнутым лицом вернулся за стол. Да, он вернулся в Равамей ради утешения, но надеялся найти его в доме Калвин, а не тут. В ярких глазах Калвин и тепле ее улыбки он мог найти все ответы, которые не помогли отыскать даже месяцы одиночества. Он представлял их встречу сотни раз, пока плыл к острову. Выбежит ли она на причал? Или он застанет ее врасплох в саду Халасаа или возле ульев в той дурацкой соломенной шляпе? Или он постучит в ее дверь, увидит сияние ее глаз, когда она прыгнет в его объятия?

Он водил ложкой в супе. А потом мрачно рассмеялся. Он заслужил этого: вернуться и обнаружить, что она уплыла в свое приключение. Он не имел права ожидать, что все ее мысли и действия будут касаться его, что она будет тихо сидеть у камина и ждать его возвращения. Но он желал всей душой, чтобы она не выбрала именно это приключение. Отправиться в сердце Меритуроса, Черный дворец, тайную крепость магов железа… Она не знала, с чем столкнется. Даже если ей помогут Халасаа и остальные, он боялся за нее.

Он со стуком отодвинул пустую тарелку.

— Когда они уплыли?

— Дай подумать, — Фреска прислонилась к столу. — Когда Большая рыба глотает Маленькую. Ноготь и Четвертинка яблока, по словам Калвин.

— Двадцать дней назад, — сказал Траут.

Дэрроу застонал. Если бы они подождали! Он мог убедить ее не уходить, а если не вышло бы — отправился с ней. Но тот шанс был упущен. Теперь оставалось сделать лишь одно. Может, это и был его ответ…

— Я отправлюсь за ними, — сказал он. — У меня все равно есть дело в Меритуросе. Герон не такой быстрый, как «Перокрыл», но я знаю пустыню, там я буду быстрее. Если повезет, я найду их до того, как они доберутся до Хатары.

— Тонно говорил, что будет ждать их в Териле, — сообщил Траут.

Дэрроу кивнул. Это было хорошо, они могли вместе поплыть на «Перокрыле» вдоль берега.

— Я отправлюсь завтра на рассвете, — сказал он.

Фреска в ужасе посмотрела на него.

— Но, Дэрроу, ты только прибыл! Тебе нужно отдохнуть, пополнить запасы. Погоди пару дней, разве это что-то изменит? — но она знала, глядя на его лицо, что споры бесполезны. Вздохнув, она засуетилась. — Дай хоть постирать твои вещи. Траут, принеси ему что-то чистое, скорее. Дэрроу, можешь поспать на той кровати. Ты никому не поможешь, если не отдохнешь ночью.

— Я предпочел бы свою хижину.

— Глупости! Там холодно! И никто не проветривал ее месяцами. Ты не будешь там спать, иначе умрешь.

— Не умрет, — возразил Траут. — Середина лета, — Дэрроу слабо улыбнулся.

— Плевать. Иди, Траут! Дэрроу, ложись там. Когда Траут вернется, мы займемся припасами для твоей лодки. Иди! Мне хватает дел без уговоров! — она прогнала Дэрроу из кухни, словно одного из своих детей.

Он позволил ей выгнать его в другую комнату. Будет приятно поспать на перине после ночей на твердых досках Герона. Кровать Фрески была с вишневым лоскутным одеялом. Дэрроу сел и разулся, было бы стыдно пачкать такое одеяло грязными ногами…

Сон одолел его, и когда Фреска пришла за вещами для стирки, она увидела его на кровати, все еще в одежде и спящего.

Дэрроу проснулся в поту. Одеяла спутались вокруг шеи, душили его, и он вырвался с колотящимся сердцем. Холодный ночной воздух ударил в лицо, он с облегчением вдохнул его.

На миг Дэрроу не понимал, где он. Лунный свет лился в окно Фрески. Сколько еще людей в Тремарисе лежало и смотрело на луны? Наверное, пастухи, рыбаки. И астрономы в Черном дворце, которые спали днем и всю ночь записывали наблюдения. Калвин тоже не спала в пустыне на юге и смотрела на луны? Он подумал о ее длинных волосах, ниспадающих сияющей пеленой до ее талии, мерцая.

Дэрроу укутался в одеяло, повернулся к Меритуросу и попробовал уснуть.

* * *

Мышонок пропал. Мальчик стал старше, его звали как корабль, с которого украли, а потом Дэрроу. Когда он попал сюда, он каждую ночь мечтал, что капитан, его мама и Аррам с другими матросами прибудут и заберут его на корабль, домой. Но надежда медленно угасала, и воспоминания мальчика о родителях и корабле становились все мутнее с каждым месяцем.

Было сложно считать годы, ведь дни были похожими, и в Черном дворце не было времен года. Дети жили днем и ночью, год от года в темных стенах, и они звали его Черным местом. Волшебники озаряли комнаты тусклыми лампами, сложный механизм постоянно пополнял масло, и детям не позволяли это понимать. Без солнца дети были бледными, как призраки, и волшебники были бледными, бесшумно двигались в длинных черных мантиях. Мальчик не знал, какой волшебник украл его у родителей, и он ненавидел всех с одинаковым пылом. Среди детей была пара девочек, но все колдуны были мужчинами.

Он понимал, что Аррам, старик, был одним из тех детей. Их забирали в середину пустыни и съедали! Так и было. Его съедали, с каждым днем от него оставалось все меньше.

В Черном дворце не было видимых дверей, врат или окон. Когда волшебники хотели уйти или войти, они вырезали дверь в гладких стенах чарами и запечатывали ее за собой. Мальчик не забыл, как впервые увидел большой черный монолит, когда его принесли сюда на спине хегесу с другими похищенными детьми. Дворец поднимался на плато в центре большой долины под названием Блюдо Хатары: черный блестящий куб среди красной пыли.

Внутри куба были большие пустые комнаты из черного камня, порой виднелись узоры красного и белого цвета, чтобы отмечать проходы. Мантии волшебников шуршали по гладкому полу. Мальчик по температуре в комнатах понимал, где в кубе находился. У поверхности было жарко, а в глубинах — холодно.

Волшебники по своему замеряли время. У центральной лестницы были большие песочные часы, соединенные с колоколами и молотками, которые били в четверти дня. На рассвете, в полдень, на закате и полночь раздавался низкий звон по лестнице, соединяющей множество этажей Дворца.

Детям говорили быть благодарными. Им говорили, что их спасли от опасного несведущего мира снаружи. Им говорили: «Тут нет Кланов. Мы все — братья». Детям запрещали говорить о домах или Кланах, но упрямые дети Кланов искали друг друга и собирались в группы. Дети из одной провинции ели за одним столом, спали в одной комнате, делились одеялами и одеждой друг с другом. У мальчика не было Клана. Он ел и спал один, редко говорил. Сначала ему было сложно понять слова волшебников и детей. Это прошло, но когда он говорил, акцент отличал его от остальных, и над ним смеялись. Проще было молчать.

Он всегда хотел есть. Дети и волшебники ели одно и то же: безвкусные листья, грибы и мягкий сыр хегесу. Вокруг Дворца были сады, стада хегесу паслись неподалеку. Раз в месяц он бывал вне стен, помогал следить за стадом, доить и ухаживать за зверями.

В один из таких дней он увидел что-то среди листьев арбека. Он с любопытством пошел туда проверить. Длинный черный сверток лежал на красной земле. Он повернул сверток ногой и отскочил. Череп улыбался ему, рука скелета свисала из складок черной мантии волшебника.

Голос прозвучал за ним:

— Мы не пленники. Мы можем уйти, если хотим, — это был юный волшебник, высокий и очень худой. Его звали Амагис. Мальчику он не нравился, он был жестоким к детям. Амагис поднял сухую руку трупа, потряс ею перед мальчиком и отпустил. Он улыбнулся мальчику без тепла. — Хочешь уйти?

Мальчик покачал головой. Он отступил на шаг, Амагис рассмеялся.

Мальчик не забывал череп беглеца, высушенный ветром. Но он помнил и Аррама. Аррам сбежал. Другие тоже должны были сбежать. Но мальчик не был ребенком пустыни. Он ничего не знал о жизни в такой местности. Это было не его место. Ему не выжить.

Но ему нравилось быть с хегесу, а не взаперти во Дворце. Ему нравилось солнце на коже, запах ветра, теплая шерсть под ладонями. В другой раз была его очередь петь у большой мельницы, что делала муку из семян пустынной травы для их хлеба. Он надеялся, что однажды его отправят за травой, и он увидит океан. Но волшебники не дали ему это задание.

Никто не знал, когда один из волшебников нападет мстительной вороной и унесет ребенка на Испытание. Это могло быть посреди ужина, посреди урока. Порой ребенок пропадал из кровати. Те, кто проходили Испытание, молчали об этом. А те, кто не справлялся, пропадали. Девочки всегда пропадали, всегда проваливали Испытание. Как и о мертвых, никто не говорил о пропавших. Но, в отличие от мертвых, имена пропавших никогда не упоминали, даже после того, как луны появились из тьмы. Словно неудачливых не существовало. Мальчик старался на уроках. Он знал, что был в первом ранге детей, но все еще боялся, как и все, провалиться на Испытании.

Мальчик все еще носил в кармане мышку. Порой он доставал ее и крутил в руках, но не заставлял ее плясать или шевелить носом. Он сделал себе в тайне ножик, который тоже держал в кармане, порой он забирал деревянные тарелки из столовой. Он сидел и вырезал. Привычка была странной: если бы он хотел, мог вырезать без ножа и в сто раз быстрее, но движения ножика успокаивали его, и он вспоминал моряков, которые вырезали игрушки для мальчика давным-давно. Он делал деревянных рыбок, лодки, морских птиц. Закончив, он прятал их по всему Дворцу. Он ощущал власть, зная, что его работы лежали в уголках, скрытые от глаз волшебников за лампами или в трещинах под лестницей.

Однажды, между уроками и ужином, он сидел в холодном углу, резал ножиком. Он задрожал от чего-то, поднял голову и увидел черную мантию над собой. Он вскочил, ожидая наказания. Но волшебник не посмотрел на нож. Он был мрачным мужчиной с бегающими глазками и длинными руками и ногами, дети звали его Пауком. Он поманил за собой. Мальчик ощутил дрожь страха, что пробежала от макушки до пяток. Это было Испытание.

Он с ужасом пошел за Пауком по темным коридорам. Его ноги скользили по камню, сзади раздавался шепот других детей. Они отводили взгляды, когда он проходил мимо, словно от трупа. Он не винил их. Он много раз так делал. Сколько раз он радовался, что выбрали другого ребенка, а не его?

Он следовал за Пауком по коридорам, где никогда не бывал, в часть Дворца, которую никогда не видел. Вскоре он дрожал и от страха, и от холода.

Паук привел его в комнату с белыми стенами. Там было пусто. Паук указал ему заходить. Мальчик с пересохшим горлом спросил, что он должен делать.

Волшебник улыбнулся без веселья.

— Ничего, — ответил он. Он остался вне комнаты, запел, и стена закрылась.

Мальчик закричал. Он оказался во тьме. Он снова был маленьким, его душило черное одеяние, его уносили от родителей и всего, что он знал. Он открыл рот, глотая воздух, горло пересохло от страха.

Он вслепую пошел вперед, вытянув руки, пока не задел холодный камень. Он ощупал всю комнату — маленькую, гладкую и без отличительных черт. Кровь шумела в его ушах. Он снова ощупал стены. Комната стала меньше, она сжималась вокруг него, стены давили. Он не мог петь, не мог дышать, не мог стоять. Он оказался на полу. Разум опустил от страха. Комната наклонилась и закружилась. Не важно, были его глаза открытыми или закрытыми. Он задыхался, как рыба без воды. Он умирал, это он понимал, и это осознание поглощало его.

Он проснулся в комнате с красными стенами. Он резко сел, задыхаясь, сердце сжалось от вспомнившегося страха. Но теперь не было темно. Он видел, дышал, был живым. Дрожа, он опустился на подушки. У стен стояли волшебники в черных мантиях. Паук стоял у кровати рядом со стариком, которого мальчик не видел раньше. Руки старика сжимали эбонитовую трость перед ним. Когда мальчик увидел те руки, сморщенные и в пятнах от старости, он понял, кто это был. У старика было Кольцо Хатары, кольцо Лионссара с большим квадратным красным камнем. Это был лорд Черного дворца, незримый правитель волшебников. Он оскалил десна, пытаясь изобразить улыбку.

— Молодец, мальчик, — прошамкал он. — Теперь ты — один из нас. Ты присоединишься к нашему братству и станешь хранителем тайн чар. Для этого тебя спасли. Для этого принесли к нам. Потому проверяли.

Мальчик в смятении охнул. Он огляделся, все волшебники смотрели с мрачным удовольствием. Он неуверенно сказал:

— Я прошел Испытание?

— Да.

— Но… — он боялся говорить им, что не пел чары, если они не знали.

Паук сказал:

— Ты сделал то, о чем тебя просили: ничего. Даже когда комната стала уменьшаться, ты ничего не делал. Испытание — не для твоих навыков или чар. Мы знаем твои умения. Мы наблюдаем за тобой каждый день. Это проверка на послушание. Ты был послушным. Вставай, мальчик. Можешь идти. Или… — Паук оскалился. — Можешь остаться.

Три

Дворец паутины

— Но когда вы начнете поиски? — спросил Хебен, его вежливость едва подавляла его нетерпение. Они уже три дня пробыли во дворце. Они с Калвин шли медленно из-за одеяния Калвин, прогуливались по двору за стенами, соединенному с их покоями. Далеко над их головами было видно кусочек синего неба, но сад внизу был зеленым, влажным, пах цветами. Сквозь зелень не проникали прямые лучи солнца.

— Мы уже начали, — сказала Калвин.

Хебен нахмурился.

— Прости, но ты только ходишь по галереям, коридорам и садам. Близнецы где-то спрятаны, в темном углу или подземелье…

Терпение, — Халасаа шел за ними, шагал тихо, как и должен слуга. — Мы слышали.

— Улавливали пение, — сказал Калвин.

Не тут, — Халасаа коснулся уха, а потом лба между глазами. — А тут.

— И что-то услышали?

— Еще нет, — Калвин коснулась пальцем бежевой стены. Во дворе стены были такими изящными, что казались полупрозрачными. Тени двигались за ними. Они подошли к одной из таких стен, и стало видно силуэт черепа — глаза, нос и открытый рот, темные впадины прижимались к другой стороне стены.

Придворные мужчины любили пугать дам за этими стенами или стоять за шторами, что трепетали на каждом пороге. Они хотели вызвать невольный вопль, но Калвин была крепче придворных дам, она ни разу не пискнула, разочаровывая шутников. Теперь она просто провела рукой по темному силуэту и пошла дальше.

Поверхность была грубой под пальцами. Она присмотрелась и увидела, что там вырезаны фигурки не крупнее ее большого пальца, и они танцевали в процессии, держась за руки, юбки развевались. У каждой фигурки было разное выражение лица: одна гордилась, другая смеялась. Но многие для Калвин выглядели печально.

На этой панели могли быть сотни фигурок. В других местах Тремариса такую работу считали бы сокровищем, но тут это было очередная панель на стене в обычном саду, наполовину скрытая листьями. Может, она одна заметила этот рисунок. В этом дворе был десяток панелей и рисунками, и так было всюду во дворце. Каждая изогнутая стена до потолка была покрыта резьбой, миниатюрным отражением придворной жизни: маленькие люди охотились, танцевали, пировали, целовались, заплетали волосы…

Во дворце не было простой поверхности, как и прямых линий. Всюду были изгибы, арки, словно дворец был большим организмом, выросшим в пустыне, а не построенным зданием.

Хебен скривился, когда появилось лицо. Когда они вошли во дворец, он стал слугой Калвин, ткань скрывала его лицо, и он был заперт в их покоях и соседнем дворе, чтобы его родственники не заметили его и не прислали весть Ретсеку, что его изгнанный сын оказался при дворе. Но даже если бы он мог ходить свободно, Хебену было бы тут неудобно, как Калвин. Конечно, он искал помощи. Он был рыбой без воды в этом месте, или васунту в клетке, как подумала Калвин. Его уверенность в пустыне растаяла.

Калвин было не по себе во Дворце паутины. Она выросла в простых хижинах Антариса, и в Равамей у нее был домик в две комнаты. Бесконечные залы дворца, его коридоры, галереи и дворы с изогнутыми стенами, нишами и неожиданными дверями со шторами ошеломляли ее. В проходах звучал шепот, шорох, придворные и их слуги тихо ходили в своих туфельках из комнаты в комнату, передавали сплетни, разглядывали наряды друг друга, ухмылялись, скалились, затевали против друг друга.

Это поведение не было странным для Калвин. В закрытом обществе Антариса тоже делились сплетнями, там были интриги и те, кто хотел получить расположение Высшей жрицы, как и те, кто ругался с другими женщинами. Но тут все было куда сильнее развито, чем в Антарисе. Там у каждого хотя бы была полезная работа, а тут жизнью была лень и сочинение оскорблений. Где-то велась настоящая работа по управлению Меритуросом, хоть она еще не видела доказательств. Казалось, у мятежников был повод жаловаться, если Империей так плохо управляли.

Она вздохнула и коснулась руки Хебена.

— Не переживай. Если близнецы здесь, мы их найдем.

Но она не была так уверена. Сначала они хотели систематично обыскать дворец. Теперь она знала, как дворец огромен и запутан, так что подозревала, что ничего не выйдет.

Тем днем Калвин собиралась пройти с Халасаа по месту, которое придворные звали Садом гранатов: длинной террасе с уединенными нишами в тени. Там любили скрываться младшие члены королевской семьи, и Хебен переживал из-за того, что они пошли, хоть и соглашался, что это место идеально для укрытия.

— Ни с кем не говори, если можешь избежать разговора, — попросил он у Калвин. — Ты не готова к разговору с семьей императора. Прошу, не бери с собой Мику!

— Мика сегодня ищет в прачечной, — сказала Калвин. Мика, играющая роль служанки, работала без устали, искала в лабиринте крыла слуг, на кухнях и в кладовых, в подвалах, что тянулись под хорошими комнатами дворца.

— Внизу даже больше, чем сверху! — заявляла она. — И вам повезло с легкой работой!

Хебен обрадовался. А потом его лоб снова сморщился от тревоги. Он кашлянул.

— Еще кое-что, Калвин. Твои волосы.

Калвин вскинула руки к голове в защитном жесте. Она гордилась тем, что превратила свою толстую косу в закрученную веревку, которую осторожно закрепила узлом на макушке.

— А что мои волосы?

— Твои волосы прекрасны, — вежливо сказал Хебен. — Но…

— Но?

— Будь они уложены… иначе… и остальные оценили бы их красоту.

Я помогу, — вдруг зазвучали слова Халасаа в ее голове.

Калвин скептически посмотрела на друга, но он улыбнулся с уверенностью.

Мы помогаем друг другу в Спиридрелле. Я попробую помочь.

— Если хочешь, — с сомнением сказала Калвин, вытащила шпильки, что держали пучок на месте, и густые волосы упали на спину.

Руки Халасаа были ловкими и умелыми. С помощью шпилек и заколок он выстроил сложную прическу надо лбом Калвин. Она видела в зеркале, что напоминала придворную даму, но опасалась, что, если быстро повернет голову, все строение разрушится.

— Я все еще не могу правильно драпировать эту одежду, — пожаловалась она, кружась перед большим серебряным зеркалом.

Но они все тут потерпели поражение. Было ясно, когда они прибыли, что Хебен купил не совсем правильную одежду, и Калвин носила ее не так, как нужно. Обычному прохожему она сошла бы за аристократку. К сожалению, тут не было таких прохожих.

Халасаа взял складной стул, который носили все слуги для господина или госпожи, ведь во дворце не было постоянной мебели. Он придержал шторку, чтобы Калвин прошла. Калвин вздохнула, подобрала юбки и пересекла порог.

Многие придворные дремали днем, копили энергию на вечерние развлечения, которые длились до поздней ночи, и Калвин с Халасаа обнаружили почти пустой Сад гранатов. Они уже поняли, что днем и рано утром искать лучше всего, и они двигались так быстро, как Калвин только могла, по сонной тенистой террасе, стараясь уловить чары.

Калвин тихо сказала:

— Порой мне кажется, что это безнадежно. Мы можем всю жизнь бродить по этому Дворцу и не найти их. Мы даже не знаем, что они здесь!

Тут есть маги, Калвин. Я их ощущаю.

— Уверен, что ощущаешь не меня и Мику? — сухо спросила она, но Халасаа только улыбнулся.

Ниши сада были идеальны для тайных встреч. Несколько раз за этот похож Калвин и Халасаа натыкались на виновато выглядящие или переплетенные пары возлюбленных и быстро отворачивались.

— У них нет своих комнат? — ворчала смущенно Калвин, отпуская занавес из плюща.

Смотри, — слово Халасаа упало в ее разум, как камешек в пруд.

Калвин посмотрела.

Мужчина стоял в участке солнца между красивых колонн. Он был высоким, его длинное лицо было бледным и восковым, как у трупа, но глаза пылали, как угли. Его волосы были убраны назад, доставали почти до плеч. Он был в черном одеянии с воротником из золотого и серебряного кружева. Он смотрел на них.