Безрассудная

Глава третья

Пэйдин

Удивительно, что он не слышит, как громко бьется мое сердце и не чувствует, как его преследует мой испепеляющий взгляд.

Я прижимаюсь животом к шероховатой поверхности крыши и выглядываю за край. Боль пронзает ногу, привлекая мое внимание к грубо перевязанной ране на бедре. Я прикусываю язык, сдерживая крик и поток красочных ругательств. Наспех оторванный край моей запасной рубашки уже окрасился в отвратительный пунцовый цвет на месте раны, и я, не в силах больше смотреть на это, переключила свое внимание на фигуру внизу.

Но и на него я не могу смотреть.

Я уже знаю, что бы он ответил, если бы я высказала ему это прямо в его ухмыляющуюся физиономию: «Ты ужасная лгунья, Грэй».

При этой мысли я закатываю глаза, после чего мой взгляд невольно скользит по его черным кудрям беспорядочно спадающим на лоб. Он сидит на корточках рядом с Гвардейцем, которого я пронзила ножом, его мрачные серые глаза вглядываются в лицо мужчины. Затем он опускает голову на руки, и выглядит при этом одновременно расстроенным и усталым.

Вид такого Силовика вызывает у меня ярость, но я заставляю себя сосредоточиться на нем, а не на крови, расплывающейся по белому мундиру Гвардейца.

Я сглатываю, внезапно ощущая тошноту. Слезы застилали мне глаза, когда я всадила лезвие в грудь мужчины, и затуманили взгляд, когда его тело рухнуло на землю.

Мне так жаль. Мне очень, очень жаль.

Не знаю, услышал ли он мои отчаянные извинения, заметил ли печаль в моих глазах прежде чем я, уловив звук приближающихся шагов, затащила себя на крышу лавки.

Я отгоняю воспоминания и слезы, и вновь сосредотачиваюсь на Силовике, находящемся всего в нескольких футах от меня.

Я могу убить его. Прямо здесь и сейчас.

Внезапно я ощущаю в окровавленных пальцах дрожащей руки еще один метательный нож.

«Обещай, что будешь оставаться в живых достаточно долго, что вонзить нож мне в спину».

Его слова, сказанные после первого бала, всплывают в моей памяти.

Я могу сдержать это обещание.

Судя по тому, как он стоит, спина — именно то место, куда я могу всадить клинок. Рукоять ножа в моей ладони становится скользкой от пота, и я сжимаю ее крепче.

Сделай это.

Внезапно в горле встает ком, который я отчаянно пытаюсь проглотить. Этот парень убил моего отца, убил десятки Обычных во имя короля. И я — его следующая цель.

Ненавижу себя за то, что сомневаюсь.

Сделай. Это.

Я поднимаю руку, дрожащие пальцы сжимают нож. От движения кожа натягивается, из-за чего мое клеймо, высеченное напоминание, горит.

«О» — означает Обычная.

Кай внезапно наклоняется, приподнимает маску Гвардейца и всматривается в его невидящие глаза. Его взгляд полон мягкости, не свойственной Силовику, — нежности, которую я предпочла бы не видеть.

— Знаешь, она бы похоронила тебя, если бы не была занята бегством от меня.

У меня перехватывает дыхание, а сердце начинает бешено колотиться.

Он прав. Я бы оттащила этого человека к ближайшему клочку земли и похоронила его, если бы могла. Будто это могло бы исправить то зло, которое я совершила. Будто это могло бы искупить то, что я так и не похоронила ни свою лучшую подругу, ни своего отца.

Симметрия их смертей отвратительна — оба они истекли кровью у меня на руках, после чего я сбежала.

— Так что самое меньшее из того, что я могу сделать, — это похоронить тебя ради нее.

Тихая фраза пронзает меня, словно клинок, и я едва не роняю зажатое в руке оружие. Удивленно смотрю, как он перекидывает мужчину через плечо и, пошатываясь, поднимается на ноги.

Кай.

Вот кого я вижу перед собой. Не Силовика. Не одну из многочисленных масок, которые он надевает. Просто его.

Ненавижу это чувство.

Ненавижу себя за то, что снова увидела в нем того парня. Потому что гораздо проще ненавидеть его как Силовика, в которого его превратили, а не того кого вижу я.

Я смотрю, как он выходит из переулка, неся на плече убитого мной человека. Кай ничего не делает без причины, оставляя меня гадать, чем вызвана его доброта.

А когда он исчезает за углом, я вдруг задаюсь вопросом, почему сама проявила доброту к нему.

Звезды — капризные создания, которые всегда подмигивают из темноты.

Но они составляют хорошую компанию, окружая меня бесчисленными созвездиями. Я уже несколько часов лежу на крыше этой захудалой лавки, наблюдая, как день сменяется сумерками, а сумерки — тьмой.

Солнце уже опустилось за горизонт, когда отголоски криков Гвардейцев начали затихать. Вскоре звуки шаркающих сапог по неровной мостовой стихли, и я уставилась в небо, желая, чтобы оно потемнело.

Когда последние фиолетовые отблески рассеиваются в пологе из облаков, оставляя черное полотно, окутывающее всю Илию, я, наконец, встаю на ноги и потягиваюсь. Мне привычна пульсирующая боль в мышцах, но свежая рана, полученная сегодня, болит особенно сильно.

От резкого движения кровь начинает струиться по бедру, оставляя на ноге багровую дорожку. Я не могу вынести этого липкого ощущения крови, от которой я никогда не смогу отмыться.

Спускаться с крыши приходится медленно и неуклюже, но как только мои ноги оказываются на земле, я ныряю в тень. Я плетусь по тихим переулкам, избегая бродяг, уже начавших прятаться в своих привычных углах.

Повсюду рыщут Гвардейцы. Они тихо расхаживают по улицам и вертят головами, выискивая меня в темноте. Это одновременно усложняет ситуацию и вызывает раздражение. Я уворачиваюсь от них в сгущающихся сумерках, петляя по переулкам и стараясь не оставлять кровавых следов на мостовой.

Я сворачиваю на темную улицу, усеянную неровными камнями…

Чья-то грубая рука сжимает мое плечо, и эта хватка вовсе не нежная. Наклоняю голову и краем глаза замечаю начищенные маслом черные сапоги, после чего ощущаю запах крахмала. Не раздумывая, цепляюсь ногой за лодыжку мужчины и дергаю, заставляя его в испуге растянуться на земле. В считанные секунды я оказываюсь рядом с ним, выхватываю кинжал из ботинка и ударяю рукоятью ему в висок, заглушая его сдавленный удивленный вопль.

Худощавый Гвардеец, почти мальчишка, лежит без сознания на покрытой тенью мостовой. Сердце бешено колотится, заставляя перевести дыхание, прежде чем я с трудом оттащу его вглубь переулка и спрячу там.

Добраться до окраины пустыни Скорчи — медленное и крайне неприятное путешествие. Я и представить себе не могла, что испытаю облегчение, увидев перед собой бескрайние пески, но после нескольких часов, проведенных в тени и едва избежав погони, этот вид вызывает улыбку, несмотря на острую боль, которую он причиняет.

На границе Скорчи почти нет Гвардейцев, поскольку жители Дора и Тандо знают, что лучше не соваться в Илию, если не хочешь, чтобы тебя приняли за Обычного. Илия отлично справляется с изоляцией, обеспечивая процветание элитного общества, незапятнанного теми, у кого нет способностей.

Мысль об этом приводит меня в бешенство. Меня тошнит от правды.

И с яростью, наполняющей каждый мой шаг, я начинаю прокладывать себе путь по песку. Он скользит под моими сапогами, и, в конце концов, попадает внутрь, делая это путешествие до ужаса неприятным.

Проходят часы, пока я несусь вперед. Занимаю свой уставший мозг тем, что пытаюсь вспомнить карты, которые отец раскладывал передо мной в детстве. Я не знаю, насколько далеко простирается пустыня, и поэтому чувствую себя полной идиоткой, предполагая, что смогу выжить со своими ранами.

Как будто у меня есть другие варианты.

Я вздыхаю, признавая, что Смерть загнала меня в угол и не оставила иного выбора, кроме как встретиться с ней лицом к лицу. Я смутно помню карты, но подозреваю, что если продолжу двигаться с той же скоростью, то доберусь до Дора примерно через пять дней. Это при условии, что я смогу идти все это время, отчего в конечном счете, свалюсь в обморок, позволив Смерти окончательно мной завладеть.

Что ж, есть только один способ узнать.

Ночь становится холоднее, температура падает по мере того, как я углубляюсь в пустыню. Мой грязный жилет с карманами больше подходит для краж, чем для сохранения тепла, но именно для этого она его и создала. Я провожу большим пальцем по грубой оливковой ткани, вспоминая мягкие смуглые руки, которые ее сшивали.

«Обещаешь, что будешь носить его ради меня?»

Образ Адины, умирающей у меня на коленях и шепчущей свою последнюю просьбу, пеплом оседает в моем сознании, заставляя ускорить шаг. Даже если бы у меня было время, я знаю, что не смогу надолго уснуть в этом путешествии, или вообще когда-либо.

Потому что в мгновения тишины перед тем, как мной овладевает сон, я снова и снова вижу смерть Адины. Будто закрыв глаза, я отвечаю на приглашение заново прожить этот ужас. Кривая ветка, пронзающая ее грудь, связанные и сломанные пальцы, тело, покрытое кровью…

Моя собственная кровь начинает закипать при мысли о том, как Блэр ухмылялась, когда одной лишь силой разума вонзила ветку в спину Адины.

Я убью ее.

Не уверена, как, где и когда это произойдет, но Адина была не единственной, кто не дает обещаний, которые не сможет сдержать.

Я роюсь в своем рюкзаке и натягиваю поношенную куртку, ранее принадлежавшую моему отцу. Она слишком велика для меня, но все же еще ничто и никогда не сидело на мне так идеально. Засовываю руки в карманы и, слегка дрожа, продолжаю пробираться через песок.

Время ползет незаметно, темнота сменяется оранжевыми полосами рассвета, обещая жаркое солнце. Я делаю короткие остановки, чтобы дать отдых усталым ногам, пока подкрепляюсь и пью теплую воду. Я часто осматриваю свои раны, особенно тщательно обрабатывая свежий порез на бедре.

Подарок от него.

Кровоточащая рана — его рук дело, в этом я уверена. Этот меткий бросок мог принадлежать только ему, как и идея разрезать меня на части, чтобы сбросить с крыши. Меньшего я и не ожидала от расчетливого Силовика, который так отчаянно пытается меня поймать.

Еще одна причина ускориться.

Я едва переставляю ноги от усталости и стараюсь выкинуть его из головы.

Он идет за мной.

При этой мысли мои губы начинают дрожать, отчего шрам на челюсти, болезненно натягивается.

И я больше не буду сомневаться.