Безликая [СИ]

Безликая

Ноги мальчишки дрожали и приплясывали, оставляли грязные следы на ковре из белой овчины с яркими узорами. Руки комкали холщовые штаны на бедрах. Зубы постукивали, подбородок трясся. Рябое, точно кукушкино яичко, лицо выражало покорность судьбе.

— Д-дядя Квадрига…

— Хорек тебе дядя. Сколько раз повторять, чтоб звал меня «мастер»? И для чего у порога тазик поставлен? Чтобы ты ноги мыл…

— А Аликс сказала, что если тебя не дождется, будет нам красный пеун под стрехой.

Тот, кого рябой мальчишка назвал дядей, кинул хмурый взгляд на темнеющее окно.

— А ты бы ей сказал, что в «Удавленнике» встретимся.

— А она сказала, что там на «наследников» нынче засада.

— Да чтоб они провалились, — Квадрига в сердцах захлопнул торговую книгу. Хороша засада, если, вон, о ней даже мальчишки знают. То ли храмовники дураки, то ли всерьез никого не собираются ловить. А мятежники вконец обнаглели, устраивая встречу в людном трактире.

В Хоррхоле нарывом зрела гражданская война, и лучше уж подписаться на любую авантюру проклятой лерканки и на время исчезнуть из города, над которым душным покрывалом висит, давит на голову ненависть самозваных оборотней, пытающихся противостоять Храму. Да и Храм с его магами отнюдь не благо. И куда деваться торговому человеку? Того гляди, прикрываясь великими целями, последние штаны снимут не те, так другие.

— Ступай на кухню, пусть Бьянка тебя накормит ужином. А меня не ждите.

Мастер сунул книгу в ящик стола, запер тот на ключ, приладил маленький арбалет к запястью, а кистень за пояс, накинул куртку и вышел в ночь.

Филогет Квадрига, хоть ростом не вышел — как все мужики в их семье, — а постоять за себя умел: и плечи широки, и кулаки пудовые. И темного, разбойного города не страшился, даже в одиночестве. Просто планы у него на этот вечер были другие: посидеть, расправив пергамент под мерцающим лепестком огня, нанося отточенным пером подслушанные и придуманные дивные истории, то бойко строча, то замирая, грызя это перо до ости, оставляя на широких губах чернильные следы. Слушая, как потрескивает огонь в очаге да возится за сундуком с сырной коркой мышь.

Да и ночь ожидалась неспокойная. Низко-низко летели над плоскими да горбатыми крышами тучи, похожие на черные крысиные хвосты, мерцала в их разломы бледным зрачком убывающая луна. Да море ударялось в берег так, что он шатался, будто корабельная палуба. Что-то глухо дрожало и трескалось, порыкивал в отдалении гром. Вспыхивали, вырезая бархатные контуры домов, далекие зарницы. А потом и первая тяжелая капля упала путнику на горбатый нос. У, проклятая лерканка, нет бы с утра заглянуть в лавку или гильдию, как положено порядочным людям.

Поругивая Аликс шлюхой — что было недалеко от истины, — Квадрига поднял воротник и прибавил шаг, наклоняясь навстречу ветру. И раздумывая, какой выйти к порту дорогой. Поверху было длиннее, понизу опаснее. Когда штормило, берег превращался в кашу из соленой воды и гальки, и случайного путника могло запросто утянуть в море. Но мастер решил рискнуть, чтобы вернуться домой до дождя.

Маслянистая поверхность моря была исчерчена пенными бурунами.

Валы торопились, налезали друг на друга, перемешивались, взлетали пенными стенами у гряды позеленевших колючих камней. Шипели, точно змеи, обдавая сапоги путника. Море напоминало бурое ведьмино варево.

В прихотливом мелькании теней померещилась хватающаяся за камни рука.

В спокойную погоду Квадрига допрыгал бы до цепи рифов, вымокнув едва по грудь, а сейчас не раз и не два его накрыло с головой, мастер едва не захлебнулся, когда нога застряла между камнями, отбил пальцы сквозь сапоги, а сколько раз скользил и срывался, и поминать не стоило.

Аликс не обладала терпением, и он сам корил себя на все корки и за задержку, и проклятую погоду, и не менее проклятое свое воображение, заставляющее гнаться за химерой.

Дыша тяжело и шумно, словно кузнечные мехи, добрался до шершавой дырчатой скалы и, вцепившись раскровяненными пальцами, выждал время между валами, чтобы ее обогнуть. Поскользнулся, стукнулся грудью, зашипел сквозь зубы и — убедился, что чувства не солгали. На камне, вцепившись правой рукой, по-кошачьи висела женщина, льнула к губчатой шершавой поверхности всем телом в насквозь промокшей, грязной, облипающей рубахе. Левая рука и голова свисали, море яростно лупило по спине.

— Эй! — Квадрига попытался оторвать пальцы незнакомки от скалы. Те закостенели, пришлось разжимать по одному. Удерживать безжизненное тело было делом нелегким, а увиденное мельком разбитое, опухшее лицо пугало.

Обратный путь на берег мастер старался не вспоминать. Как они оба не захлебнулись, знал один Корабельщик. Но куда больше, чем волны, толкающие в море, и скользящее под ногами дно, тревожила луна. Ее отражение (серебряной россыпью на взвихренной воде) все чаще гасло из-за туч. Если луна скроется совсем — им берега не найти. Это не верхний город с фонарями, тут все огни давно потушены. Скала с прильнувшими домиками теряется в ночи. Но мастер принуждал себя не паниковать, не торопиться, выверять каждое движение, и именно потому они выжили.

На берегу он завернул находку в плащ, поднял на руки и понес дальше — к пустому портовому складу, где назначила встречу Аликс — потому что туда уже было куда ближе, чем домой.

Филогет не стал выслушивать вопли раздраженной красавицы, а просто сказал:

— Приведи Бастиана. А если не пойдет — скажи, что пора отдавать долги. Еще добудь верхового. И плащ мне оставь.

— Ты отправишь меня на дождь без плаща?

— Он еще не пошел. А там разживешься у лекаря.

Аликс хмыкнула, небрежным движением плеч скинула на пол плащ и ушла, притворив скрипучую дверь.

Осторожно действуя ножом, мастер избавил свою находку от мокрых окровавленных лохмотьев, осмотрел и ощупал, покусывая губы. Очень ему не нравились белый осколок кости, торчащий из раны на голени, кровавая маска вместо лица, сипящее дыхание и исходящий от кожи липкий жар.

Разрезав на лоскутья собственную нижнюю рубашку, Квадрига перевязал самые крупные раны и осторожно завернул женщину в шерстяной плащ Аликс — плотный и сухой. Прикрутил фонарь и устроился в тени с натянутым арбалетом, чутко вслушиваясь в окружающее. И так провел, казалось, целую вечность.

Тяжелая дверь склада заскрипела, и Аликс, попав в свет фонаря, стоящего на ящике, завертела головой, точно ослепшая сова.

— Эй! Это я! Не стреляй!

— И не думал, — буркнул Квадрига и перевел дыхание.

Лекарь Бастиан, сейчас намокший и потерявший половину своей красоты, подтолкнул женщину, провел внутрь ослика и закрыл двери, отсекая завывание бури и шум дождя.

— Ты смерти моей хочешь! — завопил капризно. — Счас! Почему счас? Не мог дождаться погоды попристойнее? Ты где?

— Здесь! — из темноты отозвался мастер. — Фонарь возьми и иди сюда.

Бастиан сбросил на пол мокрый плащ и попытался с большего отжать рукава и волосы. Пошел, держа фонарь перед собой, на голос. Лерканка ядовито хмыкала сзади.

— М-мастер Торарин! Это что такое?!

Фонарь со скрипом закачался на кольце. Бастиан на всякий случай поставил его на пол.

— По-моему, все же «кто», — разорвала молчание Аликс. — У нашего друга сегодня острый приступ благотворительности, я так понимаю. Он даже не поленился слазить в море…

— Лучше бы он утонул. Я пошел.

— Стоять! — рыкнул мастер.

Лерканка от неожиданности ткнулась грудью Бастиану в спину.

— Что тебя напугало, красавчик? Побитых девок не видел?

— Вы спятили! Она ведьма!

— С чего ты взял?

— Зрю! Если вы, люди, слепы, как курицы на закате, то у меня с глазами все в порядке! Смотрите!

Мастеру показалось на миг, что вокруг раненой у него на руках разлилось сияние — местами яркое и чистое, а местами рваное.

— Займись делом, — выдохнул Квадрига устало.

— Каким делом? На ней же места живого нет! Поломанная, побитая, еще лихорадка начинается… Кто мог ее так, а? Не догадываетесь?! — почти визжал он. — И на кого кивнут, если что? Вы не понимаете, во что ввязались, во что впутываете меня. Если она умрет, меня будут пытать, а потом убьют.

— Так сделай все, чтобы не умерла! — ответил Квадрига резко и закашлялся. — А не то я убью тебя прямо сейчас, правда, без помпы и церемоний. Или лучше отказать в бессрочном кредите?

— Я отверженный! Меня не допускают к ритуальным чашам! А без крови я ничто!

— А я как чаша тебе не сойду?

Мастер испытал бесшабашное веселье и легкость — как всегда в Ритуал Приобщения, хотя ничего еще не происходило. Аликс с восторгом взглянула на него:

— Сумасшедший!

— У меня нет миски, чтобы сцедить кровь. Я могу не сдержаться! Высосать тебя досуха!

Лерканка оскалилась и погладила рукоять одного из парных кинжалов:

— «Девичьей честью» тебя меж ушей не оглоушивали, а, Бастиан? Увлечешься — я буду настороже.

— Подчиняюсь грубой силе, — проныл красавчик. — Тут стол есть? Клади ее и руку давай.

Маг прокусил запястье Квадриги и присосался губами. Теплыми и влажными, как вывернутые наружу внутренности. Прикосновение казалось блудливым, желанным, омерзительным настолько, что мастер едва подавил в себе желание дать Бастиану промеж глаз.

— Может, хватит уже? — потеряла терпение Аликс, и Филогет был внутренне рад ее вмешательству.

— А, да… — красавец поднял голову. Глаза масляно светились, губы покраснели, волна исходящего от Баси жара была ощутимой и чувственной. Наклонившись над столом с раненой, он поставил фонарь в изголовье, отбросил угол плаща и повел ладонями над телом.

— Не стой трупом. Повязки сними. Мастер, — процедил Бастиан сквозь зубы.

Квадрига беспрекословно повиновался, а закончив, стал напротив лекаря, взяв находку за руку. Пальцы женщины неожиданно шевельнулись и больно стиснулись на запястье. Впились до синяков. Но Филогет лишь хрипло выдохнул, не отнимая руки. Бастиан метнул в него короткий, непонятный взгляд.

— …от меча отметина… а это о камни било… раздели и в воду бросили… а это…

Лекарь шатнулся и вцепился ладонями в стол, вперившись взглядом в рваную рану на щеке найдены.

— Кто ее так?..

— Кто-кто, — Аликс еще раз отжала роскошную черную гриву, пропустив через ладонь. — Сегодня облава на оборотней в «Удавленнике». Эти ведьм не любят…

— Бред! — выдохнул лекарь. — Тут не только зубы… Ее заклинанием достали… и проклятием.

Он побледнел, что было видно даже в неярком свете фонаря.

— Сумку подай.

Лерканка не спорила для разнообразия. Скривила моську и сунула красавцу его имущество. Бастиан вытянул свернутый бинт, салфетки, катушку ниток, иглы и темный пузырек с вычурной пробкой. Прихотливым образом переплел пальцы, и Квадрига почувствовал, что рука ведьмы на его руке стала каменной.

— Ты что это удумал, гад? — протянула Аликс насмешливо. — Изуродовать красу несказанную?

Бастиан метнул на нее безумный взор и процедил сквозь зубы:

— Я лекарь, а не магистр. Мне этой раны не вылечить.

И, обеззаразив рану и иглы, взялся шить.

— «Ведьмина радость», — определила Аликс зелье по запаху. — Щедрый юноша.

— Заткнись, — сказали Бастиан и Квадрига хором.

Наконец лекарь перекусил кончик нити и, выпрямившись, постоял, перекатываясь с пяток на носки.

— Переверни ее на живот. Да не телись, я и так чуть живой, — бросил маг раздраженно, пока мастер аккуратно разжимал пальцы раненой свободной рукой.

— Уймись, неженка.

Красавчик дернул губами. И стал массировать ведьме спину, до синяков защипывая пальцами.

— А это зачем? — полюбопытствовала Аликс.

— За надом. От лихорадки. При ней крылышки внутрь врастают, отсюда боль за грудиной и кашель. Как же я вас ненавижу… — протянул Бастиан тоскливо.

А раненая вдруг приподнялась на здоровой руке. Распахнула мутные от боли глаза.

— Крылышки в спину растут, — и безумно захохотала.

Втроем ее удалось уложить, туго замотать бинтами треснувшие ребра и подлеченный перелом, взять в лубки вправленное запястье.

Маг-отщепенец высосал остатки зелья из пузырька и уселся на пол, привалившись к ножке стола, тяжело дыша.

— Лучше б я сдох. Пора выбираться… отсюда…

Лерканка отхлестала его по щекам, приводя в чувство:

— Ты ее знаешь?

— Нет. И не хочу. В тепло ее надо.

Квадрига опять завернул женщину в плащ. Аликс разумно подвела ослика.

— Если кто-то из своих… с ней решил разобраться… и спихнуть на «наследников»…

— Я разузнаю, — трепыхнула лерканка густыми ресницами.

— Всегда знал, что ты без мозгов, — Бастиан, держась за стол, поднялся. Выглянул наружу: буря начала стихать, только далеко-далеко били в море острые молнии.

— Хотите сдохнуть — ваше дело. Мы в расчете?

Мастер пристроил раненую на седло.

— Ты пойдешь со мной. Ей нужны лекарства и уход, я один не справлюсь.

— Золотой в день.

Аликс расхохоталась.

Было у Квадриги в Хоррхоле несколько тайных убежищ, где он порой скрывался от досужих конкурентов, въедливых партнеров по Торговой гильдии, скаредных стражников и чересчур заботливых домочадцев. В одном из таких он и находился сейчас, устраняя в саду последствия бури: распиливая и раскалывая обломанные сучья и складывая их в поленницу. Аликс исчезла сразу после того, как они здесь устроились, а лекарь Бастиан стонал и нудил каждую свободную минуту. На счастье мастера, минут таких выпадало немного.

Вот и сейчас Бася, зеленоватый от недосыпа и усталости, выбрался в сад и хмуро объявил:

— Мне нужно в город.

— Аконит растет в углу сада, а ноготки вон там, — Филогет кивнул головой на растрепанную грядку с оранжевыми цветочками.

— Я хочу пить.

— Вода в колодце.

Мастер ухмыльнулся.

— А если ты о выпивке, так вина полный погреб.

— Мне скучно, — ныл Бастиан. — Мне нужны женщины.

Филогет вогнал в плаху топор и вытер пот со лба.

— Шесть трупов моих бывших жен там же, в подвале.

— Шутишь!

— Иди проверь.

— Сказочник! — рявкнул маг. — В общем, я в «Удавленник» узнать новости. Настой на столе. Пои ее каждые два часа по ложечке.

— Надерешься — убью, — пообещал Квадрига и, отряхивая руки, пошел в дом. На пороге он споткнулся о кошку и, подхватив ее под пушистое брюхо, внес в комнату, где лежала раненая. Кошка стала орать и вырываться, мастер уронил ее в изножье постели и встретился с ведьмой глазами. Тысячу раз он успел передумать, как это случится, выдумал по привычке рассказчика сотню ситуаций и слов, а сейчас их начисто вышибло из головы. Старуха, вынянчившая несколько поколений семейства Квадриг, любила повторять, что если мужчина желает приухлестнуть за женщиной, то насмерть уболтает ее комплиментами. Но уж если влюбится по-настоящему, то ведет себя, как овца. Нет, не может быть, так скоро. И не с ней! Белки с красными прожилками, золотисто-каряя с пятнами радужка и черные зрачки воспаленных глаз притягивали. Мастер сделал шаг вперед, и горячие липкие пальцы ведьмы сомкнулись у него на запястье, бередя едва начавшие желтеть синяки. И такие же горячие и липкие невидимые пальцы перебрали его разум, перетасовали, как колоду карт — Филогет никогда не испытывал такого прежде и даже не успел испугаться. Ритуал Приобщения, торговые сделки и переговоры с церковными иерархами… даже ощущения, когда Бастиан пил из него кровь — не было на это похоже.

Ведьма тяжело задышала, лицо ее — где не было повязки — покрылось потом. Но губы дрогнули в чуть заметной усмешке.

— Фей… потому что сказочник? Или потому… что помогаешь… всем?

— Э…

— Я отплачу… за добро.

Он присел на край постели, не отнимая руки:

— Я не для денег.

— Если бы… для денег… я бы не сказала… это…

Филогет провел пальцем вдоль ее рыжеватой брови.

— Тебе вредно говорить. Кому-нибудь сказать, что ты здесь?

— Нет… Я разобраться… должна. То, что у тебя в голове… Я Рагнейда… Ранки… Ты хотел спросить.

Кошка вскочила на столик с лекарствами и сунула в чашку любопытный нос. Квадрига согнал ее, перевернул опустевшие сверху песочные часы и поднес ложку с зельем к запекшимся губам Ранки.

— Пей. И спи. Я буду рядом.

Он и сам забылся на какое-то время и очнулся от громкого «Пст!» Бастиана, ожесточенно махавшего из-за двери.

— Что-то случилось? — Квадрига зевнул.

— Кто здесь колдовал?

— Ну, уж явно не я.

Мастер вдохнул винный запах, источаемый лекарем, скривился и за локоть вытянул Басю на крыльцо. Подумал, не окунуть ли его в бочку с дождевой водой под водостоком. Подумал громко — так, что лекарь шарахнулся и уселся новыми штанами на куст белой поречки.

— Можешь вставить штаны в счет. Так в чем дело?

— Ты понимаешь, что ей нельзя ворожить?! — страстно зашипел Бася. — Если не пить кровь, то магия выедает нас изнутри. Все мои усилия коту под хвост?!

— Кровь куриная или кроличья сойдет?

— Да любая сойдет, — лекарь выпутался из куста и изогнулся, пытаясь рассмотреть пострадавший зад. — Но учуют мигом! А ты хоть знаешь, кто она?

— Рагнейда, она сама мне сказала.

— А еще что сказала?

— Пообещала вознаградить за спасение.

— Петлей тебя вознаградят. Будешь, вон, вместо чучела над трактиром болтаться. А перед этим кровь высосут.

— За что?

— А за «наследников»! — торжествующе выпалил Бастиан.

Филогет сжал и разжал кулаки и лениво потянулся.

— Ты меня сказками страшными не пугай, я тебе не дите малое во всякий бред верить. Толком говори.

— Ищут ее. Как пособницу. Или жертву. Они сами еще не разобрались. А только в тот вечер, когда ты ее нашел, оборотень из окошка «Удавленника» выскочил да паренька-кнехта в переулке порезал. Настоящий оборотень, не мятежное трепло. И твоя Рагнейда там была, видели, как она вслед сигала.

— У нее на щеке след от зубов!

— И заклинания, — как дитяти неразумному, покивал головою маг. — Ну, это и кнехт мог на отмахе. А проклятие? На предсмертное не похоже. Был еще кто-то в переулке, верно тебе говорю! И на лицо этой Рагнейды только мы смотрели! — Бася обвиняюще ткнул Квадригу указательным пальцем в грудь. — А для остальных она пропала. Или утопла — для того, кто ее в море кидал. Но видно, полной уверенности нет.

— Вот и не надо ее вселять, — ухмыльнулся Квадрига. — Померла так померла. Ты скажи лучше, а кто она вообще? Зачем в «Удавленнике» была? Кружечку пропустить? Так ведь не поверю…

Он с ехидством пожал плечами.

Бася успокоился и тяжело вздохнул, разя перегаром.

— Оруженосец она, столичная штучка, хотя, вроде, здесь родилась. В следующий праздник святой Эрили ее должны были посвятить в рыцари. И на «наследников» устроить засаду доверили, а она ее провалила.

Лекарь дернул острым плечом.

— Так что если и станет героиней, то только посмертно.

— Значит, оборотень ее погрыз, а кто-то еще проклял и в море кинул? — переспросил мастер. — Или как оно там?

— Да не знаю я! И дознаваться не хочу. Выпить дай, в горле пересохло.

Филогет достал из тенька под яблоней запотевший кувшин и сунул лекарю.

— Сверху столкнули, — сказал задумчиво. — И если б нарочно готовились — камень бы привязали на шею.

— А ты у нее спроси, — буркнул Бася, ненадолго отлипая от кувшина. — Должна же она что-то помнить. Поделится, если захочет. И если будет доверять.

— А не могли они из-за укуса, ну, чтобы оборотнем не сделалась?

Лекарь захохотал, расплескивая вино:

— Сказану-ул!.. Это в сказках твоих от укуса можно оборотнем стать. А на деле все решает кровь. Были оборотни в роду — сможешь оборачиваться, были маги — станешь колдовать. Потому нам кровь с людской мешать и не позволено.

Он вдруг опечалился, поднимая глаза к небу, точно узрел там что-то свое. И тихо добавил:

— Не получится оборотень из ведьмы. Но и красавицей она больше не станет.

— Фей! А зачем ты связался с отверженным?

Квадрига оставил пергамент и надкусанное перо и подошел к постели, присел на край. Заглянул в карие глаза ведьмы, чувствуя, будто проваливается в омут.

— Он хороший лекарь. И никого другого… не было под рукой.

— Он назвал меня уродиной.

— Он ляпнул глупость.

Горячие влажные пальцы сомкнулись на его запястье:

— Не уходи.

— Конечно. Все равно все строчки разбежались от меня, как испуганные сороконожки.

— Ты странный.

Он улыбнулся.

— Еще бы. Я сочиняю сказки. Или они сочиняют меня.

— Нет, не поэтому. Те, в кого я заглядывала, начинали меня ненавидеть. Или страшно бояться. А ты…

— А я тоже боюсь… видимо, — задумчиво произнес он. — Что во мне есть что-то, о чем я не подозреваю. С другой стороны… ты была ошеломлена и напугана. А прочтя мои мысли, смогла хотя бы доверять.

Рагнейда согласно опустила ресницы.

Мастер поднес ей чашку с лекарством:

— Пей и спи. Поздно уже.

— Дай мне зеркало. Я хочу видеть, что здесь, — ведьма коснулась перевязанной щеки.

— Обычный шрам. Заживет со временем. А пока не стоит им любоваться.

— Дай мне зеркало! — воздух завибрировал вокруг нее. Мастер вспомнил, что пытаясь колдовать без крови, Ранки выедает сама себя, и сдался.

Он порылся в комоде и вытянул зеркальце — овальное стекло в оправе-корзиночке из золотой проволоки на витой длинной ручке. Эта работа так нравилось Квадриге, что мастер не захотел ее продавать. Все пытался угадать, под какую сгодится женскую руку. И теперь — не в воображении — ручку зеркала охватывали дрожащие исцарапанные пальцы с черными ногтями. Квадрига убирал повязку с лица Рагнейды не торопясь, нарочно тянул время. Снял с лампы фигурный колпак.

Ведьма взглянула на себя и отшвырнула зеркало, точно ядовитую змею. Полетели осколки. Корзиночка из золотой проволоки смялась. Рагнейда тяжело задышала, с головой укрывшись одеялом.

Мастер, вздыхая, сходил за веником и совком. Отогнал от осколков любопытную кошку. Замел и выбросил. Вновь взгромоздился на край высокой кровати. Нащупал через одеяло острое плечо:

— Твои враги умрут от счастья, если ты всю жизнь проведешь под одеялом.

— Они умрут от счастья, увидев меня такой, — глухо отозвалась Ранки.

Квадрига сощурился.

— Послушай. Не скажу, что я лучший златодел в Хоррхоле, но кое-что умею. Я сделаю тебе маску из золота, и в ней ты будешь для других такой, какой захочешь быть. Тайна всегда притягивает, а воображение дорисовывает то, чего не видят глаза.

Рагнейда отбросила одеяло. Перехватила тяжелую, грубую ладонь Квадриги и поднесла к губам.

Дни шли, и мастер ловил себя на том, что уважает Ранки все больше. Она не была капризной, требовательной, не заставляла проявлять к себе внимание. Словом, ничуть не походила на своенравную, взбалмошную ведьму, которая могла вбить покорность себе кнутом или болезненным заклинанием.

Иногда мастер даже нарочно подходил к постели убедиться, что с подопечной все хорошо.

Ее молчаливое присутствие нисколько не тяготило Квадригу. Оно просто было. И сказки, точно чувствуя родную душу, ровными строками ложились на пергаменты, заполняя один за другим.

— Знаешь, как рождаются герои? Берешь горсть правды и крупинку выдумки, перемешиваешь здравый смысл с безумием, ко всему этому добавляешь много-много отваги, и вот уже легенда пошла гулять между людьми.

— А почему ты не пишешь о себе?

— А о тебе мне интереснее, — Филогет легонько прижал указательным пальцем кончик ее носа; теплом засветились карие глаза.

Ранки отвернула лицо — так, чтобы мастеру видна была только здоровая половина. Изящный профиль в золотистом свете свечи просился на камею или храмовую статуэтку из золота. Квадрига подумал, что непременно отольет такую к следующему празднику. Вот только закончит маску.

— Тебе слишком много придется выдумывать, чтобы из меня вышел герой, — ведьма скомкала и закрутила жгутом угол одеяла. — Знаешь, я помню, как они сговаривались там, в переулке. Раздеть меня и бросить в море. Чтобы считалось, что меня ограбили «наследники». Подождать, пока море выбросит тело, и устроить очередную священную охоту, якобы мстя за меня. А ты им все испортил.

— Кто «они»?

Рагнейда покачала головой.

— Тогда я пойду?

— Посиди со мной еще немного. А… тебя не смущает твой рост?

Квадрига громко хмыкнул.

— Знаешь, нет. В детстве… я доказывал равенство кулаками, — он покусал мизинец. — Потом поумнел… И основал свой торговый дом. А теперь он работает, как часы, а я могу заняться тем, чем мне хочется. Не всякий сумеет похвастаться этим. А еще я неплохо стреляю из арбалета.

— Переверни мне подушку, я люблю, когда прохладная.

Ранки дождалась, пока он выполнит просьбу, пока заботливо пощупает ладонью лоб. Умостилась поудобнее и выпалила:

— А женщины?

— А что женщины? — мастер торжественно выпятил нижнюю губу. — Бьянка вообще считает, что меня оплела и похитила одна из самых прелестных авантюристок Хоррхола. Хотя и не совсем законопослушная.

— Бьянка — твоя жена?

— Домоправительница.

— А авантюристка кто?

— Аликс. Контрабандистка, гром-девка и, в общем-то, не в моем вкусе. А Бьянка пусть воображает. По крайней мере, не кинется искать.

Мастер подмигнул золотистым глазом.

— А почему ты спрашиваешь?

— Ни почему.

Квадрига варил повидло. Таз стоял на треноге над огнем, а сам он священнодействовал, перемешивая деревянной ложкой на длинном черенке содержимое и отгоняя полотенечком стаю мечтающих попробовать повидло ос. Рядом в ведре лежали порезанные на кусочки яблоки и томился в бочонке горячий сахарный сироп для следующей порции.

Ранки лежала на кровати, вынесенной по случаю жары под стену дома, под решетку, затянутую виноградом, и то впадала в короткую дрему, то присаживалась, опираясь на высокие подушки, черными зрачками сверля спину хозяина. Мастер чувствовал ее взгляд тяжестью между лопаток, оборачивался, подмигивая; поддразнивая, облизывал ложку.

Наконец, опустил ее в таз, подошел и присел на край постели. Потрогал ведьме лоб.

— Как ты?

— Дышать тяжело.

— Повязка тугая. Потерпи.

Он налил в чашку сидр из стоящего у кровати кувшина и стал поить Ранки, поддерживая под спину.

— Не обращайся со мной, как… с куклой. Меня тошнит, я устала, надоел. Дай мне зеркало!

Квадрига обхватил ее руками, мешая подняться. Улыбнулся:

— У меня не так много зеркал, чтобы позволить тебе разбить еще одно.

— Выпусти меня!

— Ты этого не хочешь.

— Нет.

Ранки вздрогнула, уткнулась лбом ему в ключицу.

— Я уродка.

— Видал я женщин попротивнее.

Рука ведьмы скользнула ему в рукав, обводя бугрящееся мышцами плечо. Вторая, втиснувшись между телами, легонько царапнула кожу на груди Квадриги, поиграла рыжими короткими завитками.

И обоих словно снова накрыла волна.

Если оса и садилась на бронзовые от загара плечи, Фей внимания не обратил.

Заставил его оторваться от Рагнейды резкий запах горелого. Это забытое на огне повидло обугленной коркой прикипело ко дну и стенкам таза. Мастер своротил посудину с треножника и, глядя на изогнутые ветки яблонь, сквозь которые поднимался бурый дым, с усмешкой произнес:

— Такое повидло пропало!

Ранки не ответила. Она сидела, прижимая к лицу подушку, ногтями вцепившись в фестоны наволочки. Спина ведьмы вздрагивала.

Квадрига подошел, отобрал у нее подушку и сбросил с кровати. Вытер ладонью мокрые глаза Рагнейды, оставив случайную полоску копоти на виске:

— Ну что ты хлюпаешь, глупышка? Ты самая красивая. И если кто-то скажет иначе — не верь.

Слова летели над садом, рождая мир куда более явственный, чем реальный. Они были сейчас сильнее любой магии, заслоняя от беды, боли и одиночества. Звоном лесных колокольчиков, паутинкой в каплях росы, серебряной нитью, связующей души прочнее корабельного каната.

— Я научу тебя, как защититься от тех, кто пытается проникнуть в твои мысли, — сказала Ранки внезапно.

Квадрига осторожно заправил ей за ухо волосы.

— Тебе нельзя колдовать.

— Для этого и не надо. Все просто. Ты можешь считать в уме доходы. Или мурлыкать дурацкую песенку. Или воображать себя камнем или деревом — как на них светит солнце или капает дождик. Просто стань ими внутри себя. Или, вот, кленовым листом. Вообрази каждую его прожилку, каждый зубчик; его глянцевитую поверхность снаружи или бледную изнанку. Представь его цвет, дырочки на нем, его запах, и звук, с которым он колотится под ветром. Мысленно сожми его в ладони. И тот, кто попытается заглянуть в тебя, увидит только этот лист.

— Ранки, я вижу только тебя. Так получилось. Что поделаешь…

В сети соглядатаев, раскинутой Квадригой на случай, если маги не поверили в смерть Рагнейды, не дрогнул даже краешек. Ведьма спокойно выздоровела, а мастер доделал маску. Близились осенние бури, и отплыть в столицу, где Ранки нашла бы помощь, стоило до них.

Тут очень кстати объявилась в Хоррхоле Аликс, поиздержавшаяся и злая. И согласилась принять Рагнейду на борт, если Филогет, разумеется, оплатит ее долги. Сошлись на половине сейчас, а второй тогда, когда ведьма известит о своем благополучном прибытии.

Пора было прощаться.

Квадрига с Рагнейдой на паре смирных осликов приехали в порт ближе к полуночи. Аликс собиралась выйти в море с «малой водой», на рассвете, и потому ведьма решила провести ночь на йоле[2].

Филогет помог ей спешиться. Привязал поводья к железному кольцу, вбитому в стену сторожевой башни. Мастер знал, что его с Ранки незаметно охраняют со всех сторон, потому что сам нанимал сторожей, и все равно ему было неспокойно. И луна не так светила в промоины туч, и не так хрустели под ногами искрошившиеся, пологие ступени, ведущие к мутной воде.

Ведьма спускалась, прихрамывая, стянув на лицо капюшон подаренного ей плаща. Багряный бархат в темноте казался черным, как запекшаяся кровь.

С борта йола на набережную были перекинуты сходни — две доски, скрепленные поперечинами. Волны качали суденышко вверх и вниз, сходни ерзали. У их нижнего конца дремал стоя угрюмый детина с зажженным фонарем. Брызги шипели на горячем стекле.

Две тонкие руки, вынырнув из-под плаща, приняли из рук Квадриги золотую маску и унесли в темноту под капюшоном. Сверкнула вспышка, и Фей прикрыл ладонью заслезившиеся глаза.

— С этой минуты никто не увидит моего лица, пока я не отомщу.

Ранки на миг поймала его руку и прижала к щеке, и мастеру показалось, что сквозь холодный металл маски он чувствует живое тепло.

— Знаешь, у меня никогда не было друга лучше. Прощай.

Квадригу волокли под локти два стражника, ноги, скованные заклинанием, деревянно стукались о порожки и неровности пола. Мастера бросили в каменное кресло, притянули руки к подлокотникам. Глухо лязгнули браслеты. И Фей остался наедине с самим собой.

Бедная Бьянка, она так радовалась его возвращению. Экономка сунула нос в книгу, умирая от любопытства. А потом отнесла ее своему Провожающему — священнику, что собирает в чашу ритуальную кровь. Бьянка так боялась, что мастер женится на Аликс, а не на ней. Она искала доказательств. Бедная, глупая Бьянка… Сказочникам вообще не стоит жениться. Чтобы не пришлось разрываться между семьей и сказками. А может, все дело в том, будет ли он любить свою жену?

Сквознячок ворвался в подземелье. Поколебал тусклое пламя в железных светильниках. Принес с собой плоского человека — лоскут черного бархата, наклеенный на пергамент. Книга, отделанная серебром, норовила выскользнуть у того из-под мышки, и дознаватель придерживал ее пальцами, похожими на бледные картофельные ростки.

— Филогет Квадрига, глава торгового дома? Златодел? Или все же сказочник? Не слишком ли много для такого малютки?

И в ухе теплое дыхание Рагнейды: «Не отвечай ему. Или из слов он совьет дорожку, по которой доберется до твоей памяти».

— Ты все еще спутан заклинанием немоты? Что за ерунда!

Пальцы тянутся, ноготь больно царапает мастера за ухом.

— Но я ничего не ощущаю! Говори.

…Стань кленовым листом. Вообрази каждую его прожилку, каждый зубчик; его глянцевитую поверхность снаружи или бледную изнанку… Как ветер дергает его, пытаясь сцарапать с ветки…

— Хорошо!! — маг пристроил книгу на широкий подлокотник, рядом со скованной рукой Квадриги. — Думаешь, я не понимаю, о чем здесь написано? Смотри!

Черные буковки-букашки разбегаются с желтоватых страниц. Или это черные мошки мельтешат перед глазами от напряжения и боли?

— Коротышка влюбился в ведьму! Какая трогательная история…

…Стань кленовым листом. Представь его цвет, дырочки на нем, его запах, и звук, с которым лист колотится под ветром. Мысленно сожми его в ладони.

— Ты презираешь простого дознавателя? Тогда откройся магистру Хоррхола!

Лоскут черного бархата, налепленный на пергамент, не мог оставаться мягким и гибким. Он гнулся складками и скрипел, замахиваясь книгой.

Серебряным уголком ткнул Квадригу в лицо.

— Говори: где Рагнейда?! И я позабочусь, чтобы вы умерли в один день.

Из рассеченной губы побежала кровь. Фей кончиком языка поймал соленую каплю.

Глаза магистра затянуло поволокой — как у лекаря Бастиана, когда тот собирался утолить Жажду без посредства чаши. Он облизнулся и подался к пленнику.

— Сладкий мой… Знаешь, что бывает с теми, кто мне сопротивляется?! Я выцежу из тебя кровь… По капле… Чарами отберу твою силу. Ты будешь молить меня о смерти, раб!

«Ты продержись, сколько сможешь».

…Стань камнем или деревом. Почувствуй, как на них светит солнце или капает дождик…

— Маги — это маги! Остальные — рабы и тлен. Не стоило ей мешать мне. А уж тем более — тебе становиться между нами. Тебя раздавит в прах, как попавшего между шестернями жука.

Мысленно перелистать торговые записи. Какой у нас был доход, допустим, тринадцатого числа месяца просинца[3] за прошлый год? Вот ржа, не помню! А издержки? Кто тюкнул любимый кувшин из обливной глины? Племянник, между прочим, так и не сознался…

— Все так удачно получалось. «Наследники» убивают ее, грабят и бросают в море, — скрипел магистр. — Мы находим тело и мстим, объявляя Гон, большую охоту на оборотней. Протомагистр в столице получает горсточку праха, я остаюсь при своих… и однажды, как знать, занимаю его место… И тут ты лезешь в расклады, путаешь с таким трудом сплетенную сеть.

Думать о постороннем, мурлыкать дурацкую песенку. «Твои глаза — две пчелки, ужалившие меня в печенку…» Разбитые губы Квадриги растянулись в улыбке.

Легко ловить глупых мушек. Но если в сети запутался шмель — горе пауку.

Магистр храма Хоррхола… Паяц, смешно дергающийся на ниточках. И совсем не страшный.

— Она не должна была! — плаксиво выкрикнул магистр. — Не смела тебя этому учить! Я убью ее!

Пот, льющийся по лицу, готовые порваться жилы на висках, стиснутые добела кулаки, корчующие браслеты из подлокотников. Сначала левый. Потом правый. Вместе со стержнями, на которых они держались.

— Я… не… раб!

Магистр отступал, заслонившись книгой, похоже, начисто забыв, что умеет колдовать. До смерти напуганный маленьким человеком, что поднимался, опираясь на изувеченные подлокотники, и падал, и поднимался снова. А потом полз следом на локтях, волоча все еще парализованные заклинанием ноги.

И уже после, когда вбежавшие стражники уложили Квадригу счетверенным магическим ударом, магистр вымещал этот страх, пиная бесчувственное тело под ребра и в лицо, не в силах остановиться.

Заплечных дел мастерам досталось немногое.

Человек на дыбе был центром мироздания. Дубовая скамья. Два вращающихся валика — в изголовье и в изножье. Четыре ременных петли. Накрученные на валик веревки. Колеса со спицами — как у колодезных воротов. Чтобы легче было поднимать руду из штольни или воду. Или растянуть тело так, что конечности вылетают из суставов и рвутся сухожилия. И когда веревки приспускают, и когда натягивают — одинаково больно.

И когда Квадрига очнулся сам по себе, а не от ведра воды, вылитого на голову, и увидел пляску сполохов на кирпичных сводах над собой, это показалось всего лишь продолжением кошмара.

Вокруг шипел огонь и лязгало оружие. И сквозь хаос битвы непонятно кого и с кем двигалась — не с помощью железа и заклинаний — а просто воплощенная сила, сметая все на своем пути. И став женщиной в багряном плаще и золотой маске, опустилась рядом на колени.

— Фей! Ты живи. Пожалуйста…