Николай вспомнил вдруг, что ему не удаются натюрморты - и настроение его безнадежно испортилось…
Среди своих друзей, художников, он считался неплохим портретистом, но вот уже полгода писал одни натюрморты и свою комнату в квартире облепил репродукциями. Друзья пожимали плечами и стали называть его дом «наглядным пособием по кулинарии».
…Николай остановился посреди улицы и огляделся по сторонам. Было пасмурно и сыро. Люди шли, горбясь и пряча лица от колючей мороси.
Дома было так же пасмурно. Коридор провонял не то уксусом, не то мокрым бельем. При хорошем настроении этот вечный квартирный запах совсем не раздражал.
Николай зашел к себе, откинулся на диван и закурил.
Когда очертания предметов стали сливаться с сизой наволочью, он услышал проворот ключа во входной двери, а минутой позже, всколыхнув волны слоистого тумана, в комнату заскочила сестра. Она часто заморгала и скривила губки:
- Тут угореть можно! С ума сойти! Наркоман. Псих.
Она открыла форточку и уничтожающе воззрилась на брата.
Николай и бровью не повел. Он смял пустую пачку и стал потрошить новую.
- Кури, кури, скотина, помрешь от никотина, - продекламировала сестра в тысячный раз и потому без всякого чувства.
В коридоре дряхло затарахтел телефон.
Сестра безнадежно махнула рукой и пошла к двери. Выходя, она приостановилась и спросила, не оборачиваясь:
- Ты где?
- На том свете.
- Ясно… Непризнанный маэстро петербургской ночлежки. - Хлопнула дверь.
Николай положил сигарету на край пепельницы и подождал, пока сестра ответит на звонок… По счастью, звонили ей.
Николай тяжело поднялся и вытянул из-за спинки дивана свое последнее приобретение. Он всегда на первых порах прятал купленные картины подальше от глаз, такую уж имел привычку.
В углу рамки был прикреплен ценник: «Е. КЛЕСОВСКИЙ. «Натюрморт с византийской чашей».
Фамилия художника не производила впечатления - такого Николай не знал, зато цена…
На фоне выпукло-бурой, с легким отливом, словно чуть обгоревшей, стены лежали: большая свежая рыбина, две вареные и очищенные картофелины и основательный ломоть черного хлеба, кажется, изрядно черствого. Все съестное располагалось у основания массивной чаши, покрытой белой эмалью, поверх которой черной эмалью легли изображения цветов-бутонов со стебельками и силуэты не то воинов, не то священнослужителей.
Николай с трудом оторвался от картины и огляделся по сторонам… «Натюрморт с византийской чашей» чем-то разительно отличался от всех примеров сервировки из «наглядного пособия по кулинарии».
- Ужинать будешь? - донеслось до Николая из кухни.
Он очнулся.
Ел он машинально, иногда подолгу не поднимая вилки. Сестра не приставала к, нему, почувствовав, что на брата нашло и, значит, лучше его не трогать. Только решив, что раз нашло и теперь брат, наверно, спать уже не ляжет, попросила разбудить наутро в половине седьмого: в школе спозаранку какая-то линейка.
После ужина Николай снова погрузился в созерцание «Натюрморта с византийской чашей». Он потушил свет и зажег перед картиной - чуть сбоку - свечу. Трепещущий огонек оживлял полотно.
И вдруг Николай прозрел. Он вскочил с места и лихорадочным взглядом скользнул по стенам…
Он нашел. Все эти развешанные по стенам картины-они были заражены… сытостью… Верное ли слово?..
Он вновь сел и просидел неподвижно минут пять…
Спустя четверть часа с домашним «наглядным пособием по кулинарии» было покончено.
Тихо заглянула сестра. Ей было скучно и, видно, захотелось поболтать, но при виде жуткого разгрома она изумленно поморгала и беззвучно исчезла. Тишина в квартире больше не нарушалась ни единым шорохом.
Николай немного опомнился, и ему стало жаль сестру.
- Маша, - позвал он.
- Ты что? - робко отозвалась сестра из коридора.
- Заходи. .
Дверь осторожно приотворилась, сестра зашла в комнату и замерла у вороха макулатуры.
- Да-а… Дела-а… - тихо протянула она, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. - Может, ты и курить бросишь?
- Может… - обнадежил ее Николай.
Глаза у сестры стали совсем круглыми.
- Ты тут… это… твори, - пробормотала она. - А я пойду… позанимаюсь.
Николай снова сел перед картиной и забыл про сестру.
Та вышла и прикрыла за собой дверь, тихо-тихо.
Долго Николай сидел в неподвижности… потом наклонился вперед и, прекрасно сознавая нелепость жеста, протянул руку к полотну. Пальцы свободно проникли в несуществующее пространство и ощутили прохладное прикосновение к эмали.
Обожгло затылок.
Николай отдернулся назад… Рука завязла там, как в паутине. Он снова судорожно дернулся, и ему удалось освободить руку. Картина повалилась вперед, столкнула свечу на пол. Обрушилась темнота. На полу что-то звонко загремело.
В глазах растекались разноцветные круги.
Николай вскочил. Он долго не мог нащупать на стене выключатель, наконец добрался до него, зажег свет - и весь похолодел.
На полу вместе с холстом и погасшей свечой валялись: ломоть черствого хлеба, две вареные и очищенные картофелины, одна из них развалилась от падения, большая свежая рыбина и… византийская чаша с отколовшимся краем.
Чувствуя себя словно во сне, словно со стороны, Николай присел на корточки, поднял картину: перед ним был пустой холст, без единого мазка… Совершенно пустой, плоский холст. Николай, придерживая рамку одной рукой, другой потрогал упавшие на пол предметы. Все были вполне реальными - рыба скользила в пальцах, картошка рассыпалась.
Николай бездумно поднял рыбину, ткнул ее в холст, потом - одну из картофелин, потом - отколотый край чаши… Иное пространство уже не принимало назад потерянные вещи.
Николай тяжело вздохнул - в горле будто застрял комок сухой ваты.
- Коль, к тебе можно? - едва расслышал он.
- Сейчас! - вскрикнул он.
Он несказанно обрадовался тому, что сестра позвала его: голос ее был нужен, как пощечина для теряющего сознание.
Он быстро собрал все с пола и перенес на стол. Холст засунул обратно за диван.
- Что расколотил-то? - спросила сестра, входя в комнату. - Ого, рыбу купил! Чего не отдал, я бы сейчас на ужин и состряпала… Слушай, отличная рыба. Карп. Где достал?
- Не трожь! - завопил Николай и сам испугался своего голоса.
Сестра вздрогнула, но не обиделась - она привыкла ко всяким выходкам брата и гордилась своим самообладанием.
- Псих, - сочувственно вздохнула она. - Ладно… Картошку вареную разбросал… Сумасшедший. Я сейчас подмету.
- Не трогай, - каменно прошептал Николай.
Сестра снова вздохнула - теперь уже со снисходительной усмешкой.
- А это где раздобыл? - Она ткнула пальцем в чашу. - Красивая… Опять кучу денег угробил… И уже расколотил. До чего же балда! Сам подметешь?
Она не дождалась ответа - и снова безнадежно махнула рукой.
- Сиди - твори, - милостиво разрешила она. - Больше не зайду - хоть по потолку бегай.
Николай машинально проводил сестру, взглядом до двери.
В висках стучало.
Кто такой Е. Клесовский? Кто он?
Где узнать?
Николай вспомнил о Плашевиче, бывшем своем наставнике и меценате, искусствоведе по профессии. И бросился к телефону.
- …Ефим? Здравствуйте, это Николай.
- Хм… А, Коля! Добрый вечер. Здравствуй, дорогой мой. Давно уже не слышал твоего голоса.
- Ефим, тут… Нет… лучше я к вам забегу. Всего на минуту… Можно?
- Хм… Ну, разумеется, Коля, забегай, пожалуйста. Мы с Дорой целых сто лет, как тебя не видели.
Сестра настороженно следила за лихорадочными сборами брата. Наконец она не вытерпела:
- Ты петлю перепутал.
У Николая вырвался нервный смешок.
Он расстегнул плащ совсем и выскочил из квартиры.
- А вот и Коля. Заходи, родной мой. - Плашевич отступил, освобождая место в прихожей. - Ты бежал как-будто? Не надо было так спешить. Ты такой же бледный. Все куришь. Нет, родной мой, такую дрянь бросать надо, бросать пора, давно пора… Ну вот, раздевайся… Ты не промок?.. Вот тапочки. Прошу… Сейчас Дора угостит нас кофе. Дора! Как нехорошо. Хозяйка не встречает гостя. .
- Добрый вечер, Николай! Простите. Не могу отойти от плиты.
- Добрый вечер, Дора Михайловна!.. Ефим, спасибо вам большое, но я всего на одну секунду.
Николай вдруг ощутил облегчение, но у него тут же разболелась голова, даже слегка затошнило.
- Ну-ну, Коля, не перескромничивайте, пожалуйста. Выпить чашку кофе - не более двух секунд.
Плашевич чуть не силой затащил Николая в свой кабинет.
- Ефим, вы не знаете такого Клесовского? Е. Клесовский…
Сердце у Николая заколотилось.
- Хм… Клесовский?.. Хм… Увы, Коля, по-видимому, не имею о нем представления.
- Художник Клесовский, - настаивал Николай.
- Хм… А, ну разумеется! Так бы, Коля, сразу и говорил, что художник… Ежи Клесовский.
Николая бросило в жар.
- Да-а, жил такой… Поляк. Ничем особо, видишь ли, Коля, не примечательный… Пейзажи, натюрморты. Он умер в девятьсот одиннадцатом году, родной мой.
- Это все? Все, что вы о нем знаете?
- Пожалуй, родной мой… Он был очень беден, практически нищий. Его картины никогда особо не ценились. Он умер от голода в двадцать два года… Что ты, дорогой? Что ты так странно смотришь на меня?