Bеntly

7

Утро началось с возгласа попугая:

— Ах ты скотина! — сказала птица с такой интонацией, что всерьез почувствовал себя виноватым непонятно в чем.

На улице давно рассвело, хотя я мог поручиться, что на часах не больше семи. Начал привыкать к климату средней полосы? Из приоткрытого окна тянуло свежестью — ночью дождик прошел.

— Скотина! — повторил попугай.

И почему не закрыл эту чертову птицу с вечера в другой комнате? Вставать жутко не хотелось. Повернулся на другой бок, закрыл глаза и попытался уснуть. Ничего не вышло.

— Проклятая птица, — пробормотал, поднимаясь с тахты.

С живота упал огрызок яблока. Проскакал с десяток сантиметров по шкуре и застрял в густой шерсти.

Я отправился в кухню. Там, по привычке, попил из-под крана, после чего открыл холодильник и придирчиво осмотрел содержимое. О том, что надо есть фрукты, помнил, но от них уже тошнило.

Выудил из недр сыр, колбасу и хлеб. Сделал два бутерброда. Вначале налил воды из крана, а потом понял, что хочется чая. Найти заварку проблем не составило. К сожалению, пакетиков не было. Тогда я просто вскипятил воду и заварил чай в кружке. С этой нехитрой снедью отправился к телевизору. На полу стоял поднос с грязными тарелками. И так он негармонично смотрелся в этой квартире, что после завтрака я решил чуточку прибраться.

По телевизору в такую рань не было ничего путного. Собственно, как и всегда. Сплошные негативные новости. Давно понял, что журналисты стараются собирать именно их. Негатив эмоционально мощнее, а оттого лучше запоминается.

— Пошел вон скотина, я тебя больше не люблю! — раздался голос попугая из соседней комнаты.

— Я к тебе тоже сладких чувств не испытываю, — ответил даже не задумываясь, что разговариваю с птицей.

Несколько минут посмотрел новости. Переключил канал. По экрану прыгала полуодетая дамочка и пела о любви. Убрал громкость.

После еды мыть посуду не хотелось. Лег на диван и прикрыл глаза.

— Скотина! — донесся голос попугая. — Скотина!

— Проклятая птица, — пробормотал я.

Вставать и закрывать дверь лень.

— Пошел вон скотина, я тебя больше не люблю! — сказал попугай.

— Да что ж ты такой болтливый?!

Перевернулся на другой бок, лицом к телевизору, нащупал пульт. Прибавил громкости. Три парня читали слащавое подобие рэпа и усиленно старались походить на своих черных учителей с другого континента — крутили в экран золотые побрякушки на фоне дорогих машин. Следом показали слащавого паренька. Он играл на гитаре три аккорда, пел, детским голосом, но с хрипотцой как у Высоцкого, о любви. Позади трое парней создавали видимость рок-группы, то есть держали в руках гитары.

Почему настоящий рок в наши дни в телевизор не попадает? Я никак не мог понять, с чем это связано. Почему попсовые исполнители, взяв в руки гитару, туда пробиваются, а выразители дум целого поколения не могут?

Решил сходить искупаться. Полезней чем валяться. С трудом поднялся. Поднос с грязными тарелками ногой задвинул глубже под диван. Включил на телевизоре первый канал и сделал максимальный звук. Гороскоп зазвучал на всю квартиру.

Пока набирал ванную, слушал, что на сегодня придумал какой-нибудь дядька. Оказалось, что стоило опасаться врачей и фаст-фуда. А еще полезно заняться активными физическими нагрузками. Я перестал понимать, как можно верить прогнозам астрологов, хотя сам когда-то верил. Началось с того, что задумался, а почему люди верят в астрологические прогнозы, если это псевдонаука? И почему если люди в нее верят, она считается псевдонаукой? Внятного ответа не добился ни от родителей, ни от друзей, ни от интернета и вывел для себя, что это просто алхимия двадцать первого века. Потом услышал шутку, что если не нравится прогноз астролога, то надо просто почитать другой прогноз. Попробовал — работает.

Я блаженно улегся в теплую воду. Поистине, самые простые и обыденные вещи могут доставлять такое неописуемое удовольствие, если человек был их лишен. Не уверен, но кажется задремал. Когда донесся знакомый с детства звук заставки новостей по первому каналу, встрепенулся.

Мыться основательно стало лень. Решил просто полежать минут двадцать и вылезти.

Телевизор рассказывал о саммите в Европе, о теленке из Новой Зеландии с двумя головами, обе из которых великолепно функционировали и даже ссорились друг с другом. После вскользь упомянули о стремительном падении курса рубля и с чем это связано. Заключительная новость была о каком-то крупном мошеннике, действовавшем на территории Ростовской области. Из-за чего эта новость меня и заинтересовала. Были вскрыты эпизоды его деятельности в Волгодонске, Таганроге, Новочеркасске, Батайске и Ростове. Предположительно его действия можно обнаружить и в Краснодарском крае. Также проверяется причастность к делу о возведении незаконных построек в московской области, которые впоследствии снесли, а люди остались без денег и жилья.

Как понял из выпуска новостей, этот человек, Гусев Сергей, около десяти лет занимался тем, что организовывал фирмы, которые выкупали землю, начинали стройку дома, собирали деньги с потенциальных жильцов, а потом земля с начатой стройкой продавалась. И люди оставались без денег и без жилья. Назвали фирмы: «Защита», «Алеандр», «ТрестКурортСтрой», и еще несколько. Потерпевших набралось двадцать семь тысяч человек. В конце добавили, что схемы мошенничеств еще устанавливаются. Также ведутся поиски пособников и потерпевших, которых по предположениям, намного больше двадцати семи тысяч. И заключительным аккордом стало заявление ведущей, что президент Российской Федерации взял под контроль расследование дела о столь вопиющем факте беззакония.

Ведущая попрощалась и началась реклама. Я вылез и вытерся. В этот момент телевизор резко умолк. Только успел натянуть трусы, как в ванную заглянул Сергей Владиславович. Он был одет в белые штаны, серые шлепанцы и белую майку-безрукавку.

— Готов? — я так и не понял, чего больше в его тоне, вопроса или утверждения.

— И вам здравствуйте, — натянул джинсы, затем майку.

— Некогда шляпами друг перед другом размахивать, — рыкнул хозяин квартиры. — Давай одевайся и поехали. У меня сегодня много дел.

И, не дожидаясь меня, направился к выходу.

— Мы на обследование? — засеменил я следом. Около входной двери вспомнил, что свет в ванной не выключил. Возвращаться не стал. Расплатится, не обеднеет.

— Да.

— А не рано ли?!

Сергей Владиславович остановился. Посмотрел на меня и усмехнулся чему-то своему.

— Нет, не рано. В самый раз.

Когда подъехали к коричневым воротам, часы на приборной панели показывали двадцать минут одиннадцатого. Ярко светило солнце, по небу плыли редкие облачка. День обещал быть жарким. Сергей Владиславович всю дорогу молчал и неотрывно смотрел в окно. Что-то очень серьезное завладело его сознанием.

Водитель снова посигналил. Из кирпичной проходной, где лежала собака, вышел тот же самый полицейский, с фиолетовой опухолью на правой щеке. Заглянул внутрь, спросил кто мы и к кому. Получив ответ, сверился со списком и пропустил.

Сергей Владиславович, когда припарковались, уверенно вышел из машины. Я поплелся за ним к входу. Во дворе припарковано всего четыре автомобиля. У голубого Ford'а лобовое стекло в трещинах. Мне бы такая паутина точно ездить мешала. Решил, что автомобиль принадлежал Петру Николаевичу.

Снова темный подъезд, облупившаяся зеленая краска. Сергей Владиславович шел уверенно. Я не стал спрашивать, откуда ему известно, где нас ждут. Подумал, что все равно бы не ответил.

Петра Николаевича встретили в коридоре. В это утро он оделся как настоящий врач — белый халат, под ними белая рубашка, брюки и остроносые туфли. Он сухо и отрешенно пожал нам руки. Проводил в комнату отдыха.

Там по-прежнему пыльно, плазменный телевизор смотрелся унылым и брошенным, у кулера нет стаканчиков, а окна закрыты жалюзи. Комната нагнала тоску. Мы сели на диван. Петр Николаевич остался стоять.

— Почти все готово, — словно оправдываясь, произнес он. — Я хотел бы еще раз спросить, согласны ли вы на эту операцию? Надеюсь, понимаете, что решение…

— Согласны! — рявкнул Сергей Владиславович неожиданно резко.

— А вы? — Петр словно и не заметил, что миллионер сказал за двоих.

Я замялся. Тревога бередила душу, как сильный ветер воду. Какое-то странное и непонятное чувство мешало сказать «Да». Списал на волнение перед самым главным событием в жизни.

— Д-д-а, — с трудом выдавил из горла.

И Петр Николаевич заметил мои усилия. Нахмурился.

Следующие три или четыре часа чувствовал себя как в военкомате. Или как в поликлинике на комплексном медосмотре. Вначале нам выдали по паре баночек для анализов. Затем сдали много крови. У меня даже голова закружилась. Потом нас осмотрел хмурый дядька с пышными черными усами. Он буквально оглядел каждый сантиметр наших тел. Постучал костяшками пальцев в разных местах, молоточком по колену, посгибал нам локти. Самым обычным сантиметром для кройки и шитья, замерил головы. И диаметр, и длину и ширину, и еще непонятно что. В медицине ничего не соображаю, но, как понял, он кто-то средний между хирургом и невропатологом. А может и тот, и другой, кто этих врачей разберет?

У него мы пробыли каждый по часу. Каких он только вопросов не задавал, какие странные движения не заставлял делать. Под конец я увидел, что лицо Сергея Владиславовича раскраснелось. И совсем не от усталости или жары — работал сплит, а выглядел он, как всегда, отменно.

Наконец мучения закончились. Зашел Петр Николаевич, посмотрел, что для него написал доктор с черными усами. Удовлетворенно угукнул и повел нас в другой кабинет.

Там была кушетка, стул, прибор как в американских фильмах: большой ящик на колесиках, а сверху клавиатура и экран.

— Располагайтесь, — махнул рукой Петр Николаевич. — Я сейчас схожу за коллегой.

Сергей Владиславович сразу лег на койку. Мне ничего не осталось, как бухнуться на стул. Вскоре в кабинет вошел человек лет тридцати пяти. К его внешности так и просилось прозвище Арамис. Только был он не в сапогах, штанах и плаще, а в белом халате, джинсах и кроссовках. Он сухо поздоровался и присел за прибор. Щелкнул сзади тумблер включения.

Пока Арамис проводил УЗИ органов Сергея Владиславовича, я сидел и смотрел в потолок. Пару раз заглянул в монитор. Нечеткая картинка из серых полос, изображавшая орган, меня не заинтересовала. Арамис постоянно делал пометки в тетради, той самой, куда писал и бородатый дядька.

Наконец настал мой черед. Думал, что Сергей Владиславович будет сидеть на стуле или выйдет. Не тут-то было. Он встал позади врача и внимательно смотрел на экран. Потом попросил Арамиса комментировать ему картинку и тот, на удивление, стал это делать. Селезенка, аорта, печень, желчный пузырь, поджелудочная железа, почки, брюшная полость — нигде никаких проблем. Интересным нюансом стало и то, что в моей «истории болезни» Арамис делал короткие пометочки.

По окончании обследования нам разрешили одеться. Дождаться Петра Николаевича нам предложили в комнате для отдыха. Сергей Владиславович подошел к окну, раздвинул пальцами жалюзи и выглянул во двор. В кармане раздалось тилилиньканье мобильника. Он вытащил телефон и хмуро глянул на дисплей. Отключил звук и, не произнеся ни слова, вышел из комнаты.

Сегодняшний день утомил. Физически не перетруждался, даже собственными ногами едва ли километр протопал. Умственных накалов тоже не было. Единственное, что могло расходовать силы — необъяснимая тревога. Она точила душу, как вода камень. И что самое плохое, я не знал, чем она вызвана. На первый взгляд все должно быть хорошо. Вскоре стану миллионером. Смогу купить себе, что захочу. Однозначно попробую стать рок-звездой — мечты существуют для того, чтобы их исполнять! Наверно странно будет смотреться рок-звезда, ставшая звездой после шестидесяти. Но мы живем в настолько сумасшедшем мире, что и эту странность можно использовать как козырного туза.

Пульт лежал на кулере. Взял его и завалился на диван с ногами. Плазма заработала в беззвучном режиме. Канал мультиков. Включил звук, хотя этого и не требовалось: по экрану бессмертный Том гонялся за супермышью Джерри. Пощелкал каналы. Здесь их оказалось немного. То ли телевизор не настроен, то ли антенна — ровесница здания. На одном шел сериал для домохозяек, на другом передача как обустроить дачу, на третьем показывали о рыбах, в частности о протоптерусе. Оказалось, что это древняя и странная африканская рыба: может прожить без воды четыре года, способна перемещаться между водоемами на плавниках-лапах.

Что еще умеет эта рыба не узнал — в комнату вошел Петр Николаевич.

— А где виновник… торжества? — он словно выплыл из забытья и оглядел помещение.

— Сзади, — буркнул вошедший следом Сергей Владиславович.

С его лица картину можно писать — «грозовые тучи», могла бы называться.

— Присаживайтесь, — кивнул Петр Николаевич на диван.

Пришлось подняться и сесть, как полагается. Телевизор выключил. Обратил внимание на руки миллионера: мышцы выделялись, синими нитями на белесой коже проступила паутина сосудов.

— Значит, что я могу сказать… — встал перед нами Петр Николаевич. Задумчиво почесал подбородок и продолжил. — По тем данным, что получил, вы идеально подходите друг другу.

Я усмехнулся. В этот момент он напомнил сваху.

— У меня ни разу не было пациентов со столь отличными показателями. Мы прошли первый этап анализов. Самый простой. Но, даже опираясь на эти данные, могу утверждать, что операцию мы сможем начать раньше.

— Было бы отлично, — буркнул Сергей Владиславович.

— А вот у меня вопросик такой затесался… — Петр Николаевич участливо посмотрел на меня. — Как его здоровье, — кивнул на миллионера. — А то ваши доктора там чего-то строчили в его истории болезни. Строчили, строчили, — добавил, как всегда добавляла в конце моя мать. Когда заметил эту особенность собственной речи, стало грустно и одиноко.

— Все хорошо, — кивнул Петр Николаевич. — Могу даже больше сказать, здоровье отменное.

— А что тогда писали?

— Как бы тебе объяснить… В общем, у человека в шестьдесят пять не может быть здоровье восемнадцатилетнего. По определению не может. Но! Заболеваний никаких нет, если ты боишься этого. Даже намека на какие-либо заболевания нет. И вообще, среди ровесников этого человека можно назвать… идеально здоровым.

— То есть мне не грозит смерть через девять месяцев или около того, от какой-нибудь болячки? — краем глаза увидел, как Сергей Владиславович ухмыльнулся.

И эта ухмылка мне крайне не понравилась.

— Нет. Не грозит, — ответил Петр Николаевич. — Повторяю, его организм для своего возраста идеально здоров. В теории даже нас с тобой пережить может. Есть небольшие проблемы в почках, печени, давление, опять же. Но для шестидесятипятилетнего мужчины у него идеальное здоровье. Для молодого организма, конечно, будут отклонения, то есть ты, после операции…

Вновь раздалось тилилиньканье мобильника. Сергей Владиславович вынул его почти моментально, словно ждал.

— Извините, — посмотрел на Петра Николаевича. — Срочный звонок. — Нажал зеленую кнопку и поднес аппарат к уху. — Слушаю, — несколько мгновений помолчал, затем резким голосом ответил. — Да, все правильно. Так и поступаем. — Еще несколько мгновений послушал. — Что? Нет, открещиваться от алеандра бесполезно. Да. Точно. Пускай так и остается. Все, пока, я занят.

Он спрятал телефон в карман и еще раз извинился. Дверь открылась, и в комнату заглянул плешивый толстячок неопределенного возраста. Ему могло быть как тридцать пять, так и пятьдесят.

— Извините, что без стука, — густым и сочным, как спелый виноград, баритоном сказал он. — Но вы срочно нужны.

— Что произошло? — удрученно вздохнул Петр Николаевич.

— По пути объясню. Пойдемте.

Я с Сергеем Владиславовичем остался в комнате наедине. Несколько минут просидели в тишине. Слушали звуки из коридора, как плешивый толстячок густым и сочным баритоном объяснял, что дозы какого-то лекарства пропали. Из-за того, что слышно не все слова, разобраться в каком контексте «пропали» так и не получилось. То ли украли, то ли истек срок годности.

— Знаете, я уже на девяносто восемь процентов уверен, что вы пытаетесь меня облапошить, — не сдержал рвавшиеся наружу эмоции. — Кажется, сегодня утром я уже слышал об Алеандре… В новостях про Ростовскую область. Потому собственно и запомнил.

Сергей Владиславович посмотрел на меня. Я видел на его лице, как в кинотеатре, обрушение надежд, планов и желаний. На несколько мгновений даже стало его жаль. Но в следующую секунду вспомнил, что он ограбил тысячи людей и хотел ограбить меня.

Мы смотрели друг на друга, и я видел, как в его глазах, на миг, промелькнула решимость загнанного в ловушку зверя. Пожалел о сказанном. Кто мог знать, что у этого человека на уме? И чем это может грозить мне.

В следующее миг его лицо постарело, словно десять лет навалились за одну секунду. Этот человек далеко не глуп, раз сумел обдурить тысячи людей. И понимал, что здесь и сейчас от него уже ничего не зависело.

Я видел в его глазах разруху, как после апокалипсиса. Он сам ее уже видел. Все, к чему двигался годами, превращалось в развалины. Когда-то он, также, как и я сейчас, решил добиться всего и сразу…

Дверь открылась, вошел Петр Николаевич. За собой вкатил офисный стул с высокой спинкой. На лице тревога. Мельком глянув на меня, поставил стул в центре комнаты. Грузно в него присел. Под окнами пибикнула машина.

— Продолжим, — слишком грустным тоном начал Петр Николаевич. — Значит, дела обстоят… не слишком хорошо. Как вы должны понимать, трансплантация головного мозга чрезвычайно сложная операция. Дело в том, что головной мозг связан с телом огромным количеством нервных волокон и проводников, многие из них проходят через спинной мозг, но разрушенные или поврежденные пересеченные нервные волокна головного и спинного мозга в дальнейшем сами практически не регенерируют. Потребуется искусственная регенерация, но препараты необходимые для нее… исчезли. Потому процесс сильно усложняется. В скором времени, как планировалось, мы не сможем приступить к трансплантации.

— Совсем? — поинтересовался Сергей Владиславович, а в его голосе я услышал странную надежду, будто и не было разговора за минуту до того.

— Без этих препаратов и так рискованная операция становится опасной. Если нервные волокна не срегенерируют, то вы элементарно не сможете пользоваться телом. А скорее всего иммунитет…

— Все, — вскочил я с дивана преисполненный решимости. — Дальше без меня, — и вылетел за дверь, будто тысяча чертей преследовала. В коридоре никого. На несколько мгновений призадумался, в какой стороне лестница: слева или справа. Вспомнил — слева. Быстрым шагом дошел. Вниз сбежал, перепрыгивая через три ступеньки. У выхода никого, но в урне дымился окурок. Солнце перевалило зенит. Прогретый и наполненный выхлопами воздух ворвался в легкие. Москвичи думают, что это и есть жара. Даже кондиционеры в машинах включают. Не знают они, что такое жара. Любой Шахтинец скажет, что в Москве, наоборот, комфортная температура.

Глянул на водителя, оставшегося в машине Сергея Владиславовича. Он опустил стекло, откинул сидение и уснул. Еще в одном из автомобилей кто-то сидел, дверь приоткрыта. Я припустил к выходу с территории. Резко развилась паранойя. Начало казаться, что просто так меня не отпустят, обязательно попытаются догнать и сделают операцию. Дорога в несколько десятков метров превратилась в стокилометровую дистанцию. Несколько раз оглянулся — не преследовали. Полицейский на выходе даже не посмотрел в мою сторону. Собака другая — тоже немецкая овчарка, но похожа на своего хозяина как две капли воды друг на друга. Небольшого роста, раскормленная до полноты, с вылезшей местами шерстью. На меня обратила ровно столько внимания, сколько люди обращают на бомжей. Показалось даже, что скривилась, когда проходил мимо.

Через промзону шел быстро. Несколько раз оглянулся. Никто не преследовал. Один раз мимо проехал длинномер, обдал гарью и пылью из-под уймы колес. Когда добрался до трамвайных путей, на сердце стало спокойнее. Если бы за мной кто-то гнался, то уже настиг бы. До Щукинской прогулялся пешком. В метро попасть тоже удалось легко, прошел следом за женщиной. Дежурная смотрела в другую сторону, а полицейского не видно. На платформе скопилось много людей, видимо в движении поездов задержки. Встал вплотную к ограничительной линии, между представительным мужчиной с дипломатом и дедулей с орденом на старом пиджаке. В тоннеле показался свет. Вскоре подошел переполненный поезд. Успел представить, в каких неудобствах придется ехать, когда напротив меня остановился пустой вагон. Лишь несколько людей сидели внутри. Когда двери открылись, понял, почему весь состав забит, как подушка перьями, а в этом вагоне всего несколько человек. Они, попросту, были героями. Тот смрад, что рекой хлынул изнутри, спугнул всех, кто поначалу рванулся к пустым местам. В итоге, внутрь вошел я один. В углу на сидении спал бомж в бордовой куртке и шапке триколоре России.

— Следующая станция «Октябрьское поле», — раздался мужской голос из динамика.

Плюхнувшись на сидение, натянул майку на нос. Ядреная смесь из немытого тела, мочи, испражнений разъедала даже глаза. Открытые форточки не помогали. Можно дождаться следующего поезда, но хотелось скорее уехать от места, где я в один миг чуть не потерял будущее. Появилась мысль перейти в другой вагон, но стоило лишь посмотреть, как люди там жмутся друг к дружке, и желание отпало. Потерплю запах, зато на сидении один — хоть ложись. На следующей станции никто не вошел. Когда открылись двери, люди поспешили впихнуться в другие вагоны.

— Следующая станция «Полежаевская», — донеслось из динамика.

Состав тронулся, бомж конвульсивно задергался, начал сползать с сидения. Патриотичная шапка постепенно соскальзывала, под ней обнаружились длинные и засаленные, как старая тряпка, русые волосы. Через пару минут он грохнулся в проход и затих.

Внимание притянула шапка, одиноко оставшаяся на сидении.

Зачем я пил?! Почему не видел, что покупал всего-навсего легализованный наркотик? Чем больше его употреблял, тем больше он разрушал мою жизнь и тем сильнее создавал иллюзию поддержки.

Идеальное оружие убийства нации.

Ведь и этот мужчина не родился бомжом. Кем он был? Приехал ли в Москву за лучшей жизнью или здесь родился? Есть ли у него дети, родственники? Для чего он вообще жил?

Для чего я живу?

Чтобы пить пиво, ходить на опостылевшую работу и ждать выходных, на которых нажраться, как последняя сволочь? Зачем приехал в Москву, поступил в институт? Чтобы пьянствовать? Из института выгнали. Еще немного и буду, как и этот человек, валяться где-нибудь под забором, а люди будут от меня шарахаться как от прокаженного. Это и есть мой идеал жизни?

А каков вообще мой идеал жизни?

На станции «Выхино» выскочил довольный и счастливый. Воодушевление грозило разорвать на части, как никотин хомячка. Теперь точно знал, что никогда в жизни не принимал более правильного решения, нежели час назад. И даже знал, как буду жить дальше. В первую очередь позвоню маме, скажу, чтобы выслала денег на обратный билет. Она начнет задавать вопросы, разволнуется. Ничего. Не страшно. Главное, что приеду живой и здоровый.

Прихрамывавшую в мою сторону цыганку заприметил сразу. У них взгляд наглый, будто им весь мир должен. И когда он направлен на тебя, можно не сомневаться — ты им должен. Когда подошла ближе, состроил плаксивое лицо и заблеял:

— Подайте, пожалуйста, ради Христа, на хлебушек!

Люди, проходившие мимо, с удивлением на меня посмотрели. Глаза цыганки превратились в блюдца. Она захлопала ими как одно очень умное и благородное животное.

В полупустом автобусе пахло раскаленным металлом и резиной. На апатичных лицах пассажиров застыла скука и грусть. Даже выйти в какой-то момент захотелось, чтоб не заразиться.

На углу дома остановился, посмотрел на временное пристанище, откуда вскоре придется съехать. В панельной девятиэтажке, каких по всей стране в семидесятых и восьмидесятых настроили без счета, многие окна раскрыты. Не так как в родных Шахтах — настежь, а по-московски — только форточка. Во дворе на детской площадке молодые мамаши гуляли с детьми. Одна с коляской, другая кричала на малышку, будто та проиграла на бирже миллион евро. Третья сидела в сторонке, читала, пока сын неподалеку насыпал в ведерко песок и тут же высыпал, чтобы повторить процедуру вновь. Мимо проехал таджик на велосипеде, сделанном в СССР. И где они находят такие велосипеды? Или на границе с Россией заставляют покупать этот хлам, мол, для перемещения по стране. А почему и нет?! У нас могут!

Во дворе, прямо напротив моего подъезда, стоял синий Bentley Continental. Он поблескивал на солнце краской и выглядел как бог машин, спустившийся на землю. Или как змей-искуситель, из-за которого я чуть не сделал величайшую в мире глупость. Непроизвольно остановился рядом. Заставить себя пройти мимо не смог. Впервые, смотря на свою синюю мечту, задался вопросом: «Разве ради этой груды железа я и приехал в Москву? Разве эта серийная машина, собранная обычными работягами в свою обычную смену, стоила того, чтобы тратить на обладание ею жизнь? Одну-единственную, неповторимую и драгоценную? Разве это мой идеал жизни?».

Теперь понял, почему жалел тот парень, о котором рассказывал Дима. Он тоже заглотил, как дурной карась, крючок навязанных ему чужих идеалов. Зачем мне, будучи стариком, эта машина? Чтобы показывать статус? А кому он кроме меня нужен? Разве об этом я мечтал, когда ехал в Москву?

Нет. Я мечтал стать знаменитым рок-музыкантом. Оставить след, как Моррисон, Леннон, Цой, Кобейн, Плант. Чтобы обо мне помнили, говорили. Не знаю, лучше ли этот идеал жизни, но он мой.

Захотелось плюнуть на машину, но сдержался. Плюнул на асфальт, рядом с ней.

Поднимаясь на лифте, размышлял, когда смогу оказаться дома. Выходило, что послезавтра. Если скажу матери о том, что у меня большие проблемы и надо вернуться, то сегодня же родители перечислят деньги. Зная отца, уверен в этом на сто процентов. Он нарисует, в конце концов, если негде будет достать. Завтра уеду, а послезавтра папа встретит на своей видавшей виды «девяносто девятой». Может и побьет за то, что врал. Но ничего, заслужил.

Стало неимоверно стыдно, за то, что хотел бросить родителей, обменять на красивую жизнь. Родителей обменять на груду хлама! О чем я думал?! И думал ли вообще?

Двери лифта раскрылись. Вышел на площадку, огляделся. Все родное и при этом чужое, как школа, где учился, а потом случайно забрел.

В этот раз уеду. Пусть друзья и знакомые будут смеяться, за спиной пренебрежительно звать «Москвичом». Ничего, перетерплю пару месяцев, до вступительных экзаменов.

А лучше потрачу это время на написание текстов.

Теперь я знаю, чего хочу от жизни.