Белый трибунал

8

Он бросился бегом вниз по склону, услышал за спиной крики ястреба, но оборачиваться не стал. Мимо железных деревьев, к базальтовым ступеням дома, вверх по лестнице, сквозь разбитую в щепки дверь в полутемную прихожую. Здесь Тред остановился, задыхаясь. Бежать дальше не было сил, да и незачем. Дом Юруна — надежное убежище.

Или нет?

Выглянув в дверной проем, Тред увидел, что пять вооруженных стражников неохотно, но решительно спускаются к особняку.

И здесь не скрыться. В отчаянии он попятился вглубь дома. Не скрыться, если только в доме Юруна не найдется последнего спасения: ножа, забытого на кухне сто лет назад… шила… осколка стекла…

Он точно помнил: в прошлый раз, когда он приходил сюда, под ногами хрустело битое стекло. Где-то дальше, там, в глубине дома.

Тред бесшумно пробирался через разоренные комнаты, и красные лучи закатного солнца просачивались сквозь щели ставен, окрашивая кровью разбитую мебель и обуглившиеся шторы. Все точь-в-точь как ему запомнилось. Ничего не изменилось за эти годы. Наконец Тред вышел в темный коридор, уводящий в самое сердце дома. Он замешкался, оказавшись в полной темноте, но сзади послышались голоса преследователей, и страх заставил Тредэйна поспешить дальше. Ведя одной ладонью вдоль влажной стены и выставив вперед другую, он двинулся по коридору.

Оказалось не настолько трудно, как он боялся. Он помнил дорогу так, словно был здесь вчера. В тот раз у него, правда, была свечка. Он помнил отблески желтого света на изогнутых балках, занавешенных паутиной. Почерневшие камни, разбегавшихся тараканов, шмыгающих под ногами крыс… Он видел их словно наяву. А вот преследователи его вряд ли бывали здесь раньше. Можно было надеяться, что темнота смутит их, и они решат дождаться рассвета, прежде чем продолжать охоту.

Он остановился, прислушиваясь, и уловил тихое звучание голосов. Приближаются.

Коридор кончился, и Тред оказался в зале, освещенном только слабым красноватым светом из отверстия в потолке. В тени трех сводчатых проемов, быть может, скрывались лестницы и галереи. На дальнем конце за откинутой занавеской виднелась маленькая дверца. Она была распахнута настежь, Тред помнил это, в конце концов, он сам открыл ее тогда. За ней, невидимая сейчас, начиналась узкая лесенка.

Тогда, в последний день свободы, он не спустился вниз. Маленькая Гленниан ЛиТарнграв (что стало с ней после казни отца? ) задержала его.

Но он обещал этому дому, что вернется…

Тред пересек зал, шагнул на порог и задернул за собой занавесь. Сквозь прорехи в тяжелой ткани просвечивали серые пятна, и он заботливо уложил ткань в складки, прикрывая дыры. Снова полная темнота. Тредэйн нащупал дверь и тихонько прикрыл ее за собой. Пошарил рукой и наткнулся на толстый засов; стараясь не шуметь, вставил его в гнездо и застыл, настороженно вслушиваясь.

Голоса. Шаги. Стражники с берегового поста все-таки пробрались по коридору. Остановились в зале, спорят. Теперь они разделились, голоса удаляются в двух разных направлениях. Значит, у них с собой фонари. Не повезло. Хотя они еще не догадываются о существовании двери за портьерой.

Рано или поздно ее найдут.

Рискнуть, выбраться из дома и нырнуть в лес?

Не выйдет. У двери наверняка оставили часового. Схватиться с часовым? И после всех мучений получить пулю? Хорошо еще, если убьют на месте…

Кроме того, ему по-прежнему было любопытно, что скрывается внизу. Почему-то Тредэйну казалось, что там спрятано нечто важное.

Он осторожно, ощупью спускался вниз, в надежде найти там…

Тайный ход?

Вряд ли. Не то Юрун Бледный сам воспользовался бы им столетие назад.

Нож?

Вниз, вниз, в черную пустоту. Через некоторое время нога не нащупала ступени, и Тред споткнулся. Он сделал два шага вперед и уткнулся в каменную стену. Справа тоже была стена. Куда идти, выбирать не приходилось.

Он свернул налево, вглядываясь в пустоту и внимательно прислушиваясь, но услыхал только звук собственного тяжелого дыхания, и это было хорошо. Больше всего Тредэйн боялся уловить голоса у закрытой двери наверху. Внизу была абсолютная пустота — ни проблеска света, ни запахов, не считая вездесущего запаха плесени. Кожа ощущает только сырой холодный воздух, ноги ступают по плоским камням, рука касается сырой стены. Так ничего и не разобрав, он дошел до нового поворота налево, и тут в протянутую вперед ладонь внезапно вонзились занозы.

Доски. Дверь? Пальцы нашли крючок. Откинув его, Тредэйн толкнул створку, и она с легкостью открылась. Перед ним было широкое пустое пространство.

Вернее, так ему показалось в первый момент. Отворившаяся дверь, должно быть, привела в действие какое-то из изобретений Юруна. В помещении медленно светлело. Сперва Тред решил, что глаза обманывают его, но вскоре понял, что слабое голубоватое свечение исходит от пола, стен и потолка. Он отшатнулся от этого колдовского света, он готов был бежать…

Но куда?

Тредэйн оглянулся по сторонам, и изумление заставило его забыть о страхе.

Давние разорители не добрались до мастерской Юруна. Все здесь осталось в целости и сохранности, как в неразграбленной могиле. В каком-то смысле это и была могила. Все здесь было так, как оставил Юрун. Полки, заставленные свинцовыми кувшинами, чашами, мешочками и бутылями, непонятными приспособлениями, книгами, горелками, окаменел остями, эфирными пузырями и талисманами — целые груды запрещенных предметов. Видел бы это Белый Трибунал! За такое преступление никакого наказания не хватит. Сам верховный судья оказался бы в тупике. Эта мысль немного позабавила Тредэйна.

Он обшаривал комнату глазами, наслаждаясь запретным плодом. Первое впечатление ошеломило его, но мозг почти сразу начал лихорадочно работать, и Тредэйн скоро понял, что здесь было все , что народная молва связывала с колдовством — и все это было подлинным! Более внимательный осмотр показал, что в помещении нет окон и всего одна дверь — через которую он и вошел.

Голубоватое сияние распределялось неравномерно, но понять, почему оно было ярче в каких-то определенных углах комнаты, не удавалось. Тред наугад направился к самому яркому пятну — и оказался перед небольшой железной клеткой, в которой лежал один-единственный фолиант.

Клетка была снабжена тяжелым замком, но между прутьями решетки легко проходила рука, и можно было переворачивать страницы, не извлекая книги. Тред нерешительно пробежал пальцами по колонке чисел и значков, казавшихся яркими и отчетливыми, как будто чернила еще не успели высохнуть. Запись ничего не говорила ему, но, дотронувшись до страниц, он почувствовал, как кольнуло кончики пальцев — и это ощущение показалось ему скорее приятным. Он перевернул страницу, другую… Все те же числа и значки, непонятные, но излучающие колдовскую силу.

На следующей странице над колонкой цифр обнаружились две строки знаков — и Тредэйн начал разбирать, что там записано. Символы были знакомы ему — шифр с платка Клыкача! Он выучил его много лет назад и помнил до сих пор. Удивительно, как врезался в память тайный язык Юруна.

Тред внимательно читал, и скоро ему открылось содержание рукописи. Здесь подробно объяснялось, как наладить связь между обыденным человеческим миром и Уровнем Сияния. Высшая, самая могущественная формула, по-видимому, давала возможность непосредственно встретиться с разумным существом из иного мира.

Треду это было знакомо. Основную идею он усвоил давным-давно.

Могущественнейшим из колдунов становится тот, кто сумел вступить в прямое общение с высшими существами и убедить их уделить малую долю своего неописуемого могущества…

Он словно наяву слышал голос Клыкача. Старик не сумел подняться до таких высот, на платке не было наставлений подобного рода. Зато они нашлись в этом фолианте.

Обычный человек, при всей точности описаний, не понял бы ровным счетом ничего. Но недаром Тред еще мальчишкой упражнялся в решении различных головоломок. Многое было ему уже знакомо — чуть сложнее, чем способ, которым они с Клыкачом направляли силу иного мира через волшебное кольцо.

Теперь Тредэйну не требовалось ни кольца, ни других подобных ему талисманов. Судя по записям Юруна, колдун, взыскующий благосклонности Злотворного, полагался только на силу своего разума.

Для этого требовался сильный и острый ум в сочетании с полной мысленной концентрацией. Тредэйн под руководством Клыкача давно развил в себе эти качества. Годы одиночного заключения только усилили их. Сейчас Тредэйн не сомневался, что при желании способен выполнить все наставления Юруна.

И не было оснований отказывать себе в этом желании. Подозрение и последующее обвинение в колдовстве погубили его жизнь. Он заслужил хоть какого-то возмещения за эту потерю. Можно утолить зуд любопытства, а если попытка окажется успешной, появится и возможность ускользнуть от преследователей.

Кроме того, Тредэйна дразнили воспоминания об испытанном в далеком прошлом ощущении магической силы — несравненное чувство, которое невозможно забыть!

Губы уже начали выговаривать слова заклинания. Разум готовился к привычной работе.

Возможно, Юрун Бледный перед началом ритуала выпил бы какой-нибудь отвар, усиливающий силу разума. Тредэйну пришлось обходиться без искусственной поддержки, рассчитывая на то, что отчаяние подстегнет его. Устремив взгляд на открытую страницу, Тред приступил к чтению заклинаний.

Мир отступил, и время перестало существовать. Мысли исчезли, когда все его внимание устремилось в единую точку в глубине сознания, горевшую, как ослепительная звезда — путеводная звезда, указывающая дорогу в иной мир и прожигающая разделяющую миры преграду.

Стоило на мгновение отвлечься, сбиться — и он навсегда потерялся бы в лабиринте миров, в то время как тело оставалось бы в бесчувственном оцепенении в родном мире Тредэйна. В конце концов тело должно было умереть, и покинутый человеческий дух должен был обратить свою ярость вовне, набрасываясь хищником на подобных ему странников между мирами.

Мысль о посмертной судьбе Юруна испугала бы Тредэйна, если бы полная сосредоточенность не исключала все посторонние чувства, оставив единственное стремление — достичь цели.

Что-то подсказало ему, что он уже миновал туманную границу, но он не только не чувствовал страха — он почти не заметил ее, устремившись в пространство, лежавшее за ее пределами. Тьма осталась позади, бытие приобрело новую форму, и Тред понял, что оказался в новом мире, где его призыв мог быть услышан. Призыв к… Ксилиилу. Имя, записанное в фолианте, клеймом горело в памяти.

Ксилиил.

Целостность, разум, мощь. Злотворный. Быть может, величайший из них.

Слабый человеческий призыв и приветствие канули в пустоту и затерялись в ней. Он не ждал бы ответа, даже если бы ожидание было возможно в мире, где не существует понятия времени. Минула вечность, и он позвал снова, осознавая, насколько жалок его призыв.

Его непривычный к таким веядам разум не способен был долго находиться в состоянии глубочайшей сосредоточенности. Непроизвольное движение тела отвлекло внимание, и он, страшась навсегда потерять дорогу, кинулся из бесконечной пустоты к родному человеческому миру, где ожидало его неподвижное тело. Дорога назад была извилиста и запутана, Тред сбился с пути, не в силах вспомнить всех его изгибов, понял, что затерялся в лабиринте…

Который вдруг исчез. Разгорелось сияние, могучий свет, вызванный Тредом из пустоты, и все преграды рухнули перед ним, открывая прямой, широкий путь. Тред в ужасе метнулся прочь, ища спасения…

И очутился дома — в своем собственном теле.

Он открыл глаза. Вокруг была пустая мастерская Юруна Бледного, перед ним — железная клетка с драгоценным фолиантом. Слабое голубоватое свечение, заливавшее комнату, померкло, поглощенное ослепительным сиянием, пришедшим извне. Оно не осталось в бесконечном лабиринте. Он… Оно… последовало за ним сюда.

Ты ведь этого и добивался, не правда ли?

Тредэйн дрожал. Он едва не бросился к лестнице, но вспомнил о стражниках с берегового поста и сдержал себя. Бежать было некуда.

Свет становился все ярче. Вливаясь бесформенными волнами в комнату колдуна, он сгущался в единый образ — слишком ослепительный для человеческого глаза, слишком чуждый для человеческого разума. Просторный зал не мог вместить его, и все же каким-то образом вмещал. Плоть Чужого, пренебрегая законами природы, изменяла пространство и время, приспосабливая их под себя. Чувства смертного не в силах были воспринять этот странно искаженный мир.

Чужой приближался, и деваться от него было некуда. Ничего не оставалось, кроме как стоять на месте и лицом к лицу встретить вызванное им существо. Сквозь страх пробилось слабое любопытство. Прищурившись от света, Тредэйн разглядывал пришельца.

Существо было совершенно чужим, и к тому же переменчивым, его очертания непрерывно расплывались и переливались, и каждый новый образ был удивительнее прежнего. Тред, не задумываясь, сказал бы, что Злотворный Ксилиил был огромен, могуч и совершенно чужд этому миру. Других мыслей ему в голову не пришло.

Мыслей действительно не было. Ни мыслей, ни звуков. Сам воздух нижнего плана, казалось, замер, пораженный ужасом. Ксилиил приближался в полной тишине, но его молчание не было пустым.

Тред ощутил направленное на него внимание чужака. Первым движением непосвященного было бы захлопнуть двери сознания, защищаясь от пугающего вторжения, но его выучка требовала другого. Подавив естественный порыв, Тред широко распахнул сознание навстречу пришельцу.

Его пронзил ледяной свет, проникший во все тайники памяти, в самые скрытые области сознания, недоступные для него самого, и Тредэйну потребовалось все самообладание, чтобы без борьбы подчиниться этому насилию. В то же время он осязал разум чужака, непостижимо древний и могучий, совершенно не сходный с его собственным. Невнятные образы, обрывки мыслей промелькнули перед Тредэйном. Он, казалось, чувствовал запах звезд и самого времени и слышал, как впивают в себя полночь черные лилии. Странные чувства оглушили его, чувства, которые было невозможно связать с чем-либо знакомым и понятным. Множество голосов звучали в его голове, сливаясь в единый хор, и он становился един с ними. Помимо этих бредовых фантазий, порожденных человеческим разумом, силившимся постигнуть непостижимое, Тредэйн получил хоть какое-то представление о беспредельном сиянии. Это существо, Ксилиил, кем бы оно ни было, явилось из мира света, было порождением света, из света же и состояло.

Ксилиилу человеческий мир представлялся темным, жалким и грязным.

Изгнание.

Эта мысль оказалась очень отчетливой, но Тредэйну этого было не достаточно. Он открылся еще шире, и в него хлынули новые образы: светлые, дразнящие, невнятные. Он не мог понять их значения. Он вступил со Злотворным в такую тесную связь, какой никогда не бывало у него с людьми, но взаимопонимание оставалось невозможным.

— Помоги мне, — Тред, повинуясь силе привычки, заговорил вслух. — Великий Ксилиил, к тебе взываю.

Никакого ответа. Нечто вроде ряби, разбившей заполняющий мысли Злотворного холод, показало, что слова услышаны. Но ни намека на понимание.

— За мной охотятся. Я в ловушке. Помоги мне укрыться. На этот раз не было даже ряби.

— Услышь меня, Ксилиил. Ничего.

— Услышь меня!

Снова легкое волнение тронуло разум Злотворного, но в нем не было ни признака понимания, ни малейшего интереса. Только образы, наполняющие мысли Треда, изменились, и он увидел бесконечные сияющие просторы под тройным ореолом атмосферы, колебавшимся и вздрагивавшем в нескончаемом танце. И там, где ореолы встречались и соприкасались, свечение разгоралось ярче, и цвета, не существующие в этом мире, становились почти осязаемо вещественными.

В другое время это видение разожгло бы любопытство Тредэйна, но сейчас ему было не до того. Злотворный, погруженный в размышления или воспоминания, словно не слышал мольбы смертного.

— Ксилиил! — в отчаянии выкрикнул Тред. Голос его сорвался, и он замолчал, переводя дыхание. Визгом тут не поможешь. Что бы сделал на его месте Юрун?

Сейчас разум чужака слит с его разумом. Значит, и обращать свои мольбы и мысли надо в себя.

Следующая попытка была безмолвной. Всю силу, собранную чтобы выдержать соприкосновение с пришельцем Тредэйн направил внутрь себя. Отказавшись от слов, он выразил мысли в образах, настолько ярких, что они, наконец, привлекли внимание.

?

Немой вопрос. В его сознании шевельнулось бесстрастное любопытство Злотворного.

Это, несомненно, был ответ, и пораженному Треду стоило немалого труда сохранить сосредоточенность. Овладев собой, он повторил просьбу.

Ксилиил понимал, но не отвечал.

Тред невыносимо долго ждал, пока разум чужака неторопливо просматривал его воспоминания о побеге из крепости Нул.

Почувствовав намек на понимание, смертный понял, что кое-чего добился. Так или иначе Ксилиил был готов иметь с ним дело.

В его силах было даровать все, что угодно — если бы он пожелал…

…убедить эти существа уделить малую толику своего невыразимого могущества…

Как его убедить? Тред задумался. Он уже пытался молить о даровании свободы или смерти. Безуспешно. Что, кроме собственного отчаяния, может он предложить в уплату?!

Себя.

Впервые мысль Ксилиила оформилась в слово. Глубокое молчание, наполнявшее зал, не было нарушено, а голос, прозвучавший в голове Тредэйна ЛиМарчборга, словно исходил из раскаленного солнечного ядра. В нем звучала вся сила и мудрость мира, и в то же время — некое колебание, выражавшее невозможность выразить в кратком слове все значение мысли.

Сердце Треда пропустило удар, сосредоточенность ускользнула, но это уже не имело значения. Ксилиил сам поддерживал связь, и его силы было довольно, чтобы общение продолжалось, пока не наскучит Злотворному. Должно быть, тот уловил замешательство собеседника, потому что голос прозвучал снова:

Предложи мне себя, по собственной воле. В обмен я дам тебе власть над материей этого мира.

Волосы на затылке встали дыбом, но вопрос Тредэйна прозвучал спокойно и ровно:

— Какую власть?

Власть, которой обладают те, кого называют колдунами.

Голос смолк, но образы ожили, и Тред увидел природу силы, которую люди называли волшебством, убедился в ее могуществе и впервые начал понимать, каким образом частицы энергии, привлеченной из других измерений, могут преобразовывать этот мир, производя тончайшие изменения, направляя мысли и желания людей. Настоящий колдун мог управлять своими ближними, как кукольник — марионетками, если только ему не мешала докучливая совесть.

Но сила колдуна была далеко не бесконечна. И она иссякала тем быстрее, чем активнее он ее тратил. Каждое чудо покупалось за свою цену, пока наконец сила не кончалась. А это происходило неизбежно, если только колдун не отказывался прибегать к ней, потому что единственным чудом, которое было совершенно невозможно, являлось обновление запаса колдовского могущества.

А когда сила иссякнет? Когда расточительство приведет к растрате волшебного богатства?

Тогда ты — мой.

Голос, гулкий, как старый колокол, прозвучал в голове Треда, пробравшись в самые заповедные уголки сознания, и тот содрогнулся, но сумел задать вертящийся на языке вопрос:

— А если я так и не использую всю силу?

Срок существования живущих в этом мире краток. Когда он истечет, ты — мой.

— И что тогда?

Нет ответа.

— Что тогда? — повторил Тред. — Что ждет тех, кто отдал себя Тебе?

Ему показалось, что Ксилиил каким-то образом не пустил этот вопрос в область своего сознания.

— Ты что, питаешься жизненной силой людей? Молчание.

— Говорят, ты живешь, поглощая наши жизни. Ксилиил безмолвствовал.

— Все знают, что ты — величайший враг рода человеческого, — настаивал на своем Тред. — Считается, что ты стремишься погубить всех нас. Чем мы навлекли на себя твою ненависть?

На этот вопрос он, к своему удивлению, получил ответ. Ответ, выраженный не в словах, не в образах, а в едва уловимом настроении, в котором не улавливалось ни ненависти, ни даже неприязни. Очевидно, Злотворный Ксилиил был почти равнодушен к человечеству. Если смертные и вызывали у него какие-то чувства, то ближе всего они были к жалости, какую питают к убогим калекам. Однако в его отношениях с людьми чувствовалась определенная цель.

— Не понимаю. Какая цель? — спросил Тред, но этот вопрос опять остался незамеченным.

Прошла минута, после чего в его голове снова возникли слова:

Предложи мне себя, по собственной воле, без принуждения.

Тред замешкался. Он считал, что вполне готов встретиться со Злотворным, думал, что отчаяние броней защитит его от страха и упреков совести. А сейчас его одолевали именно эти чувства. Играть с волшебным колечком было здорово, хотя и незаконно, однако сделка, предложенная Ксилиилом, была совсем другого порядка. Нельзя в одночасье забыть все, чему учили с младенчества. Не удается избавиться от сомнений, дурных предчувствий, заглушить голос совести. Оказывается, у него еще осталась совесть!

…находятся среди нас неблагодарные… злобные и не желающие видеть истинный Свет… За мимолетное и иллюзорное могущество, которое люди называют колдовством, они продают жизненную силу… Они презрели долг рода человеческого, они отсекли себя от нас, от нашего мира и от всего сущего… мы также отрекаемся от связи с ними. Мы отвергаем их, изгоняем из рода людей…

Странно, что его совесть говорит голосом верховного судьи Гнаса ЛиГарвола.

Совесть или попросту суеверный страх? Какой уж там «суеверный»! Вот он, Злотворный Ксилиил, прямо перед ним.

Голос Злотворного прервал его внутреннюю борьбу.

Я дам тебе силу восстановить справедливость.

— Разве ты можешь изменить прошлое? Можешь вернуть мне потерянные годы?

Прошлое не существует в реальности, и потому его нельзя изменить. Я дам тебе силу изменить свои воспоминания.

— Это под силу любому сумасшедшему, мечтателю или пьянице, и помощь им не требуется. Можешь ты вернуть к жизни отца и братьев?

В том смысле, как ты о них думаешь, твой отец и братья более не существуют, и вернуть их невозможно. Я дам тебе силу создать их совершенные копии.

— Мне не нужны заводные куклы!

Я дам тебе силу наказать виновных, врагов твоей семьи.

— Виновных? Врагов? Не понимаю.

Загляни в прошлое.

Тред машинально открыл глаза. На сей раз видение возникло не в голове, а соткалось перед ним из воздуха. Две маленькие фигурки, точь-в-точь как живые — заводные куклы? — ясно видимые на темном фоне, наводящем на мысль о затененной, скудно обставленной комнате. По длинному носу и узкому подбородку Тред мгновенно узнал крошечного двойника верховного судьи Гнаса ЛиГарвола. Перед судьей стояла женщина. Угловатая худощавая фигура, лицо с тонкими поджатыми губами, веснушки на высоких скулах. Мачеха, несносная леди Эстина. Он не вспоминал о ней все эти годы.

Двойники беседовали, и голоса их, преодолевавшие пространство и время, звучали негромко, со странным звоном, но каждое слово доносилось до Тредэйна как нельзя ясно.

Он явно слышал разговор с середины:

— Будьте благоразумны, миледи… ваш муж, несомненно, виновен во всех приписываемых ему преступлениях, — с беспощадной настойчивостью утверждал ЛиГарвол.

Тред застыл. Прошедшие годы растаяли без следа. Он снова был в Сердце Света, и слышал тот же голос, те же слова…

— Муж мой виновен во многом, верховный судья… во многом, — отвечала Эстина, — но этой вины я за ним не признаю.

— В глубине души вы знаете, что все здесь изложенное — правда. Ну же, поразмыслите. Вы все утро перечисляли едва ли не бесконечные прегрешения благородного ландграфа…

— О, я и десятой доли не упомянула! Вы не представляете, как он жесток ко мне, сколько ран он мне нанес! Этого никто не знает, он слишком хитер, он умудряется сохранять внешние приличия. В глазах всего мира он так благороден, так чист и великодушен, он безупречен! В глазах всего мира Равнар ЛиМарчборг кажется безупречным! Он притворщик, лжец, он кого угодно заставит ему поверить! Но позвольте мне рассказать вам, как этот благородный ЛиМарчборг…

— Вы уже рассказывали, миледи, и довольно долго. Теперь давайте выделим главное, то, что, в конце концов, поможет нам обнаружить истину. Он притворщик, вы говорите? И лжец?

— В нем нет ни крупицы правдивости, вся его добродетель — подделка! Сколько раз он говорил мне, как важно для него, чтобы я была счастлива! Но стоит взглянуть на его поступки , и увидите, что он вовсе обо мне не думает! Он больше и не смотрит на меня. Он стал далеким, равнодушным, а ведь прекрасно знает, что я ради него на все готова! Я ему говорила… Я плакала, я на коленях вымаливала у него любви! Даже угрожала, что покончу с собой — и я не шутила, клянусь, я это сделаю — но ему нет до меня дела. Бормочет какие-то ничего не значащие, лживые утешения, и снова торопится уйти. Меня это безумно выводит из себя! Я убить готова, его или себя… По-моему, он и сам хочет меня убить. Он был бы счастлив избавиться от меня, чтобы проводить все время со своими пустоголовыми сыночками! Как будто я не родила бы ему настоящих сыновей! Скажите, верховный судья, скажите честно, станет ли хороший муж прятаться от жены, не замечать ее, уклоняться от близости? Станет ли он…

— В этом я не судья. Вы обвиняете благородного ландграфа во лжи. Должен ли я понять, что вы сомневаетесь в его супружеской верности?

— Я часто задумывалась… доказательств нет, но это бы объяснило… да, я иногда чувствую , что он…

— Чувства не обманывают вас, мадам. Вы проникли в самую суть характера ЛиМарчборга. А теперь, мадам, призовите на помощь свой разум. Не логично ли было предположить, что личность, склонная к предательству и изменам в отношениях со своими близкими, окажется столь же бесчестной по отношению ко всему человечеству в целом?

— Об этом я ничего не знаю. Могу заверить только, что со мной он обращается самым недостойным образом — просто позорно! Я в самом деле думаю о самоубийстве… все время, вы знаете!

Кукла плакала, крошечные слезинки скатывались по покрасневшим щечкам.

— Нас интересует более важный вопрос, — судья ЛиГарвол холодно взирал на это жалкое зрелище. — Благородный ландграф ЛиМарчборг предал все человечество, осквернив себя колдовством. Это установленный факт. Преступник и его сообщники должны как можно скорее предстать перед судом. Я ожидаю от вас помощи в этом деле. Я требую ее.

— Верховный судья ЛиГарвол… — женщину душили рыдания. — Я уже объяснила, что я ничем не могу вам помочь. Может, все, что вы говорите, и правда, я даже уверена, что это правда, но я ничего не могу доказать. Я никогда не видела и не слышала, чтобы мой муж занимался запретными таинствами.

— Возможно, в своей невинности вы не сумели распознать зло.

— Ну, это возможно… Не знаю…

— Мы уже выяснили, что благородный ландграф, чуждаясь вашего общества, часто искал уединения.

— Очень часто! Запирается в кабинете. Я ему говорила, что мне обидно, даже грозилась как-то поджечь дверь, если он не откроет. Он, конечно же, слышал, но не отозвался. А я не позволяю так с собой обращаться, так что я взяла промасленных тряпок, сложила у двери и свечкой…

— Возможно ли, что в одиночестве он проводит колдовские ритуалы?

— Наверное, возможно, но…

— Вы подпишете показания, заверяющие, что вы были свидетельницей подобных ритуалов.

— Но я же ничего не видела! Я не знаю, чем занимается муж, когда он один.

— Но вы подозреваете, не так ли? Вы заподозрили худшее, и не без оснований. И вы не только подозреваете… вы точно знаете, что за человек Равнар ЛиМарчборг.

— О, я одна это знаю! Я могла бы рассказать вам…

— Вы расскажете об этом всему миру.

— Я охотно расскажу всем, что он за человек — он этого заслужил. Но присягнуть, что я видела что-нибудь, хоть немного похожее на колдовство…

— Миледи, есть правда малая и правда великая. Позвольте пояснить. Несомненно, величайшей и высшей правдой является та, что точнее всего отражает объективную реальность. Всякая правда, в конечном счете, стремится к этому. В нашем случае, как вы понимаете, вина благородного ландграфа ЛиМарчборга очевидна. Разоблачая его преступление и подтверждая его вину, постигнутую вами интуитивно, вы послужите истине в самом строгом смысле этого слова.

Эстина задумчиво насупилась.

— Кроме того, вы послужите справедливости, — продолжал ЛиГарвол. — Вы послужите всему человечеству, которое Равнар ЛиМарчборг бессовестно предал, и ваше доброе деяние не будет забыто. Как вам известно, все домочадцы колдуна подвергаются пристрастному допросу. При наличии подозрений рекомендуется прибегать к Великому Испытанию.

Эстина метнула испуганный взгляд на судью и вздрогнула, как будто вспомнив, кем является ее собеседник.

— Выказывая верность делу, которое защищает Белый Трибунал, — ровно продолжал верховный судья, — вы очищаете себя от подозрений и, таким образом, избавляетесь от значительных неудобств. Более того, признавая ваши заслуги, Трибунал может ограничить свое право на имущество осужденного лишь частичной конфискацией.

— Что-нибудь останется?

— Значительная часть.

— Значит, его мальчишки…

— Несомненно, участвовали в преступлении отца и разделят с ним наказание.

Эстина замерла, глядя на судью. Даже сейчас невозможно было не заметить, каким расчетливым стал ее взгляд. Если от троих мерзких мальчишек удастся избавиться, собственность Равнара ЛиМарчборга, или то, что оставит от нее Белый Трибунал, перейдет к его вдове, которая, безусловно, заслужила изрядное вознаграждение за свои страдания. Отказ сотрудничать с Трибуналом повлечет за собой последствия, о которых даже думать не хочется. И главное, самое соблазнительное — это надежда на… справедливость. Бесчисленные обиды, нанесенные безразличным, равнодушным, бесчувственным мужем, жгли сердце леди Эстины. Пренебрежительная любезность, вежливые отговорки, разочарование, унижение, боль невостребованной любви, судороги бессильной ненависти — все, что ей пришлось вынести — она ничего не забыла, никогда не забудет, но отплатить, расквитаться с ним… хоть как-то вернуть уважение к себе…

Хоть какое-то облегчение.

— Он совершил много зла, — объявила леди Эстина. Собеседник молчал, и она, смутившись, добавила торопливо: — Я исполню свой долг, чего бы мне это ни стоило. — Все еще не слыша ответа, она проговорила, словно оправдываясь:

— Я сделаю все, что могу, чтобы над ним свершилась высшая справедливость. Если моего свидетельства недостаточно, это не моя вина.

Гнас ЛиГарвол наконец заговорил, глядя на женщину сверху вниз.

— Пусть это, — произнес он, — вас не заботит.

Душа Тредэйна превратилась в ледяную глыбу, но в мыслях бушевал огонь. У него не было времени поразмыслить над этими чувствами, потому что картинка перед ним задрожала и стала расплываться. Когда она проявилась вновь, леди Эстина исчезла. Судья ЛиГарвол сидел все в той же полутемной комнатке, но теперь ее освещал огонек свечи. Перед ним стоял низкорослый, полный мужчина с дряблой кожей. Совершенно незнакомый.

Хотя… Тредэйн нахмурился. Пухлое личико с круглыми щеками, вздернутым носом и блестящими глазками что-то смутно напоминало. Где-то он его видел, и не раз, только очень — давно. Он присмотрелся к темной одежде куколки. Вполне приличный костюм, но явно неподходящий для знатной особы. Непритязательная одежда подразумевала невысокое положение в обществе.

— Его вина несомненна и приговор неизбежен, — утверждал верховный судья.

Представление опять начиналось с середины.

— Если он неизбежен, зачем вам мое содействие? Нельзя ли обойтись без него? — человечек облизнул сухие губы. — Разве вам больше некого спросить?

— На суде, — невозмутимо продолжал ЛиГарвол, — будут представлены полные списки наших союзников и врагов. В котором из них вы предпочли бы увидеть свое имя?

— Я счастлив служить Белому Трибуналу. — Побледневшие лицо говорящего противоречило страстности его заявления. — Но я не совсем понимаю, что от меня требуется. Я что-то неверно понял, или верховный судья уже заручился свидетельством жены благородного ландграфа ЛиМарчборга?

— Эта женщина болтлива, неумна и подвержена перепадам настроения, — равнодушно произнес ЛиГарвол. — Трибунал предпочитает не полагаться на показания столь ненадежных свидетелей. Кроме того, показания леди Эстины не содержат никаких сведений о деятельности вашего господина, вина которого, хотя и установлена, должна быть доказана перед судом. Для этой цели желательно было бы получить показания одного из слуг ЛиТарнграва.

Одного из слуг ЛиТарнграва! Ну конечно. Теперь Тредэйн вспомнил, где видел этого человека. Перед ним — двойник почтенного Дремпи Квисельда, управляющего в доме благородного ландграфа Джекса ЛиТарнграва. Бывший управляющий. Бывшего ландграфа.

— Понимаю, — Дремпи Квисельд сглотнул.

— Естественно было бы предположить, — заметил верховный судья, — что лицо, занимающее в доме подсудимого такое высокое положение, как вы, пользуется доверием своего господина.

— Не то чтобы доверием , но…

— И, тем не менее, вы имели возможность наблюдать за благородным ландграфом ЛиТарнгравом. Вы, бесспорно, обладаете сведениями, которые можно рассматривать как конфиденциальные.

— Верховный судья, прошу вас, поймите… Мои предки из поколения в поколение служили ЛиТарнгравам. До меня управляющим был мой отец, и я надеюсь, что мой сын займет это место после меня. Мы всегда служили честно, и…

— Верность — редкая добродетель, почтенный Квисельд, — задумчиво протянул ЛиГарвол. — Однако она должна принадлежать достойным. Вы, как человек, наделенный определенной свободой, ответственны за выбор достойного предмета своей преданности. Если вы ошиблись в выборе, в этом только ваша вина. Вы меня понимаете?

— Да, верховный судья.

— Надо ли говорить, — продолжал ЛиГарвол, — что в первую очередь человек несет ответственность за человеческий род в целом? Следовательно, его первоочередная обязанность — оказывать посильную помощь в выявлении и искоренении колдовства. Этот долг преобладает над всеми прочими.

— Я понимаю, верховный судья.

— Однако отрицать значение прочих обязанностей может лишь человек, прискорбно обделенный умом. Нельзя, например, сбрасывать со счетов вашу преданность своей семье.

— Мне уже дали понять, верховный судья…

— Вы упомянули своего сына — полагаю, вы высоко его цените?

— Мой Пфиссиг — толковый, славный паренек. Когда-нибудь из него получится отличный управляющий.

— Возможно, его ожидает лучшая судьба, поскольку его отцу теперь представляется возможность принести пользу одновременно и человечеству, и своим близким. Объясняю. После осуждения Джекса ЛиТарнграва как сообщника колдуна все имущество благородного ландграфа переходит в собственность Белого Трибунала. Как вы знаете, ЛиТарнгравы владеют огромным состоянием. Трибунал так же щедр в вознаграждении своих друзей, как беспощаден в преследовании врагов.

При последнем замечании слушатель вымученно улыбнулся.

— Пора доказать, кому принадлежит ваша верность, почтенный Квисельд, — игрушечный голосок куклы верховного судьи приобрел странную гулкость. Должно быть, голос настоящего судьи ЛиГарвола звучал в далеком прошлом подобно колоколу. — Настало время показать, на чьей вы стороне.

Дремпи Квисельд пыхтел, надувал щеки, заламывал пальцы и бледнел, не в силах решиться. Наконец он заговорил:

— Я как-то подслушал их разговор — моего господина, Джекса ЛиТарнграва, и его друга Равнара ЛиМарчборга. Я слышал, как они говорили, когда думали, что их никто не слышит, глубокой ночью. Порой я наблюдал за ними и содрогался от ужаса перед зрелищем, представавшим моим глазам. Теперь, наконец, чувство долга возобладало над страхом, и я поведаю вам всю правду.

Судья ЛиГарвол, сложив ладони, взглянул на него с высоты своего положения.

— Со всеми подробностями, — приказал он.

Видение поблекло и исчезло. Тредэйн стоял, уставившись в пустоту. Мысли с трудом ворочались в голове, не в силах справиться с лавиной новой информации. Все эти страшные годы он не винил в своем несчастье никого, кроме безликого Белого Трибунала. Правда, его беспощадный фанатизм воплощался для Тредэйна в облике верховного судьи, но ненависть была направлена на весь Трибунал в целом. Ему никогда не приходило в голову, что отца и братьев погубило предательство. Но теперь, узнав о нем, Тредэйн не усомнился в том, что именно так оно все и было, правдивость виденных им сцен была очевидна с первого взгляда.

Тред равнодушно подумал, что ему следовало бы испытывать ярость или ненависть. Ничего подобного он в себе не находил. Ледяная бездна и пламя, дрожащее на ее краях. Впрочем, он подозревал, что пламя скоро разгорится ярче и растопит лед безразличия.

И еще этот голос, вторгающийся в сознание:

Предложи мне себя, по собственной воле, без принуждения.

До того ли ему было сейчас! Тредэйн с трудом понимал значение слов. Мысли его были прикованы к картинам прошлого, к звенящим голосам крошечных игрушечных людей. Но нужно было что-то отвечать.

— Дай мне время, — сказал он вслух.

Ответ не замедлил прийти, но исходил он не от Ксилиила. Тредэйн уловил отрывистые удары и крики. Оживая, он сообразил, что стражники берегового поста обнаружили дверь за портьерой и пытаются взломать ее.

Времени больше не было.

И он снова заговорил вслух:

— Я предлагаю тебе себя, по собственной воле, без принуждения.

Слова прозвучали, и Тредэйна охватил безумный восторг. Чужой разум, слившийся с его сознанием, излучал глубокое понимание. Минуло бесконечное мгновенье, и мир изменился. Тело его осталось неподвижным, но сознание покинуло привычный мир и встретилось с Ксилиилом в иной точке бытия. Вокруг лежала тьма, и единственным светом здесь было сияние Злотворного, переливавшееся плавными волнами в лад беззвучной мелодии. Однако Тред едва замечал его, пораженный открывшимся ему внутренним миром Ксилиила. Смертный слился с ним и затерялся в его глубинах.

Раскаленное знание прожигало его, сквозь наслоения, оставленные жизнью, пробиваясь в недра памяти, и там навеки оставляло неизгладимое клеймо. За всю свою жизнь он не видел, не слышал, не ощущал ничего так живо и близко, как открывшийся перед ним дар Ксилиила.

Знание ошеломляло, но не причиняло боли и даже почти не пугало. Силы разума возрастали, постигая новое могущество. И Тредэйн чувствовал, как они набирают огромную, неописуемую мощь. Страх растаял, поглощенный экстазом познания. Сейчас он не ощущал самого себя, растворившись в беззвучном взрыве, в мимолетном ощущении единства со всей вселенной.

Все кончилось слишком скоро. Разум и тело воссоединились. Тредэйн вернулся в себя, но вернулся преображенным. Он стоял в мастерской Юруна Бледного, слушал лихорадочное биение крови в висках, обливался потом, у него кружилась голова, но он глядел на мир с высоты своего Знания. Наверху стражники колотили в дверь сооруженным на скорую руку тараном. Злотворного Ксилиила не было видно, но Тред чувствовал, что тот пока еще не ушел далеко.

Оглядываясь, Тредэйн сразу заметил перемены. Прежде всего, несколько инструментов, назначение которых было ему неизвестно, вдруг стали знакомыми и понятными. Кроме того, в углу возникло новое яркое голубое свечение.

Оно манило к себе, и Тред с опаской приблизился. На низком, не замеченном им раньше столике, стояли песочные часы. Вещица легко уместилась бы в кармане. Никаких украшений. Только песчинки светятся ярким светом. Удивительно, как он раньше не заметил их. Тред невольно покачал головой. Не мог он не заметить такого яркого сияния.

Нагнувшись пониже, чтобы рассмотреть стеклянный сосуд, он заметил, что часы не работают. Трубочка, соединявшая колбы, оказалась чем-то забита и горящие крупицы не находили выхода из верхней колбы. Нижняя была пуста. Часы предназначены для него, это, по крайней мере, было понятно. Но зачем и что означает этот подарок, оставалось тайной, а времени ломать над ней голову у Тредэйна уже не было, потому что сверху донесся громкий треск и торжествующие вопли. Ветхая дверь не выдержала.

Вниз по ступеням загрохотали шаги, и желтый луч фонаря пронзил голубоватый полумрак мастерской Юруна. Четверо стражников берегового поста ворвались в комнату. Прежде их было пятеро. Один, стало быть, остался сторожить выход. Увидев Треда, они замерли на месте, в изумлении уставившись на свою добычу. Что поразило их: полная неподвижность жертвы или ее непроницаемое, безмятежное спокойствие? Или, быть может, пережитое оставило на нем видимый след, и теперь его, наподобие нимба, окружал сияющий ореол?

Первое удивление прошло, и вооруженная четверка медленно двинулась на него. У каждого был мушкет, а у одного с пояса свисали кандалы. Тред смотрел на них без малейшего интереса. Они представлялись ему мелкими и докучливыми, как суетящиеся муравьи. Один из них что-то говорил. Губы его медленно шевелились.

Прислушавшись, Тредэйн без труда понял бы каждое слово, но к чему? Кто станет вслушиваться в жужжание насекомых?

Один из стражей нацелил на него свое оружие, и это движение привлекло внимание Тредэйна. Следовало защищаться, и знания, выжженные в его памяти, немедленно подсказали способ. Почти не задумываясь, он обратился к недавно обретенной силе, чтобы создать перед собой прозрачный, непроницаемый воздушный щит. Звуки голоса свободно проходили сквозь этот щит, но Тредэйн не задумывался над смыслом слов. Докучливый муравей выстрелил, и колдун внимательно мысленным взором проследил путь заряда от дула мушкета до соприкосновения со щитом — и обратно. Незадачливый стражник, пораженный в сердце собственной пулей, рухнул на каменный пол мастерской. Второй повторил ошибку товарища — и кончил не лучше. Двое оставшихся повернулись и бросились к выходу.

Но они видели слишком многое, и нельзя было позволить им разнести слухи об увиденном. Тред не без труда направил блуждающие невесть где мысли в нужное русло. Убить их было несложно, но Тредэйн инстинктивно чурался убийства. Он поискал другие пути и выбрал один из них.

Стражники уже выбегали из дома, но Тредэйн легко нащупал их охваченные паникой мысли и коснулся их. Недавние воспоминания испарились, оставив пустоту на месте последних суток. Покидая их сознание, Тред успел ощутить замешательство и недоумение своих жертв.

Теперь можно было расслабиться. Невидимый щит, не поддерживаемый больше волей колдуна, перестал существовать. Только сейчас сказалось все напряжение этого дня, и силы вытекли из тела Тредэйна, как кровь из рассеченной артерии. Стены медленно закружились вокруг него, и колдун позволил себе обмякнуть, опустившись на пол. Холодный камень коснулся щеки, глаза закрылись, и он крепко уснул.

— Мой доклад, верховный судья, — майор Фрайнель из полка Солдат Света отдал честь и шагнул к выходу.

— Минуту, — Гнас ЛиГарвол жестом остановил его. — Подождите здесь, пока я прочту.

Фрайнель подчинился приказу с явной неохотой, что не ускользнуло от внимания судьи. Следовало бы поинтересоваться, что отягощает совесть доблестного офицера, но это могло подождать. Судья ЛиГарвол углубился в чтение и перестал обращать внимание на замершего перед ним человека.

Довольно длинный доклад подтверждал донесение о крупном восстании, поступившее неделю назад из крепости Нул, после чего тщательно подводил итоги. Бунт Постного Дня — намного превосходивший все прежние беспорядки, имевшие место в стенах тюрьмы, — начался в тюремном дворе под стенами запертой столовой, затем быстро распространился на Западный и Центральный двор, а далее — во все помещения крепости. Сражение продолжалось весь день, приведя к значительным потерям с обеих сторон, и даже подкрепление, прибывшее из Берегового поста, не сумело полностью восстановить порядок. Несколько самых отчаянных бунтовщиков заперлись в Западной башне и удерживали ее до утра. Прибывшие на рассвете солдаты под командованием майора Фрайнеля окончательно подавили последнее сопротивление. Осажденные в Западной башне заключенные, оказавшись перед выбором — сдаться или умереть — предпочли смерть. В их распоряжении каким-то образом оказался бочонок с порохом, который они и подорвали в районе полудня. Последовавший взрыв полностью уничтожил Западную башню, находившихся в ней заключенных и нескольких оказавшихся поблизости Солдат Света, поставив жирную точку в Бунте Постного Дня.

Начиная с этого времени крепость приводили в порядок. Тела были подобраны, по возможности опознаны, захоронены или, в зависимости от того, кому они принадлежали, отправлены на Костяной Двор. К сожалению, почти все тела, оставшиеся после взрыва Западной башни, сильно обгорели, что делало опознание совершенно невозможным. Оставшиеся в живых заключенные, уличенные в активном сопротивлении, были подвергнуты соответствующим санкциям, так же как и пытавшиеся совершить побег под прикрытием бунта. Все беглецы были возвращены — живыми или мертвыми, за одним исключением. Личность исчезнувшего до сих пор не установлена. Отмена всех льгот и сокращение пайка послужит назиданием для всего контингента тюрьмы. Спокойствие в крепости Нул восстановлено, и последствия беспорядков, несомненно, вскорости будут полностью устранены. Несколько изменений во внутреннем распорядке, введенные по распоряжению майора Фрайнеля, исключат все возможности повторения подобных событий в будущем.

Гнас ЛиГарвол просмотрел список введенных майором изменений и не мог не одобрить их эффективности и беспощадной строгости. Затем он пробежал глазами следующие страницы, содержащие показания свидетелей, список поврежденного имущества и перечисление потерь, включавших и список заключенных, опознанных лишь предположительно. Его взгляд задержался на одном из абзацев:

ЗК №13. ЛиМарчборг, Тредэйн. Пол. Уровень 4, коридор Д, камера 5.

Останки обнаружены в Западной башне, опознаны предположительно, 00012; 6709. Подтверждение неопределенно.

Кости направлены на сохранение, 00012; 6711.

Дело закрыто. 00012; 6711.

Верховный судья замер в своем кресле. Имя эхом отозвалось в памяти, вызвав из далекого прошлого детское лицо. Оно сменилось лицом мужчины, на которого так походил мальчишка, лицом его отца, лорда Равнара.

Воспоминания нахлынули волной, и судья был бессилен остановить их. Все вернулось: имена, лица, события детства, давно забытые мелочи — прошлое, на мгновение ставшее настоящим.

Все это промелькнуло перед его глазами, и следом за ним — ужасное, победное завершение истории благородного ландграфа ЛиМарчборга — Равнар в Сердце Света, Равнар под Великим Испытанием, Равнар в миг Искупления, конец Равнара — заслуженный, справедливый конец…

Разве не так?

Верховный судья внутренне содрогнулся. Отвращение, раскаяние и мучительное торжество смешались в нем, низведя его на мгновение до простого смертного, подвластного низменным земным чувствам. Таков он был, пока еще не изведал слияния с величием и славой Автонна, пока не познал уз, связующих с Благодетелем, вознесших его над заурядностью простых смертных. Некогда и он был слаб, и он колебался, сомневался в своей правоте. Он был мелок, нерешителен и робок. Но Непостижимый коснулся его, подняв на один уровень с собой. Все сомнения исчезли, как тает туман под лучами восходящего солнца, и с тех пор он претворял в жизнь волю великого Автонна. Он и теперь не сомневался в этом. Верховный судья глубоко вздохнул и снова стал самим собой. Оскверненные образом ЛиМарчборга воспоминания отхлынули, и оставленную ими пустоту заполнил гнев. Судья поднял глаза и поймал на себе настороженный взгляд майора Фрайнеля. Испепеляющие слова едва не сорвались с его губ, но ЛиГарвол сдержал их. Фрайнель как-никак достойно исполнил свой долг. Справедливость Автонна требовала избрать другую жертву.

Обмакнув перо в чернила, судья написал несколько строк и протянул бумагу Фрайнелю.

Майор просмотрел написанное. Его брови поползли вверх.

— Исполнить немедленно, — приказал верховный судья. — Можете идти.

Отсалютовав, Фрайнель удалился. Можно не сомневаться, что майор в точности выполнит приказ. Не пройдет и двух часов, как повинный в преступной халатности исполняющий обязанности коменданта будет под стражей препровожден в Сердце Света. Не далее чем через неделю Крешль предстанет перед Белым Трибуналом и ответит за все. Эта мысль принесла такое облегчение, что гнев верхового судьи моментально улегся.

Его сон не тревожили ни кошмары, ни воспоминания. Открыв глаза в мастерской Юруна, он сразу вспомнил, где находится и что с ним случилось, но усомнился в правдивости своих знаний. Злотворный Ксилиил. Сделка. Было ли это наяву, или сейчас он проснется и вдохнет стылый воздух подземелий крепости Нул?

Нет.

Тела двух стражников подтверждали, что Тредэйн все запомнил верно.

Долгий сон привел в порядок мысли, и теперь колдун мог спокойно перебирать содержимое своей памяти. Быстрое обследование подтвердило наличие новых знаний и обнаружило кое-что еще. Память о продаже самого себя впечаталась в мозг с ясностью письменного контракта. Он принял невнятные условия Ксилиила, и это нельзя было ни отрицать, ни забыть.

Медленно поднявшись, Тред обвел комнату взглядом. В углу по-прежнему горело голубое пламя, и он направился туда, чтобы еще раз рассмотреть загадочные часы. Похоже, пока он спал, они заработали, и несколько светящихся песчинок просыпалось в нижнюю колбу. Там их свет иссяк, и они лежали кучкой обычного песка. Однако теперь струйка снова оборвалась. Тред с опаской склонился пониже, пригляделся. Непонятно почему, но песочные часы влекли его к себе.

Он осторожно провел по стеклу кончиком пальца, и ощущение связи усилилось. В то же мгновение в его сознание прорвался ослепительный холодный свет, и с ним пришел голос:

Управлять… — говорящий помедлил, подбирая слово, способное выразить идею, с трудом передаваемую человеческим языком — …разумом… других… обходится дорого.

Тредэйн замер, невольно обшаривая глазами комнату. Злотворный Ксилиил оставался невидим. Голос звучал в голове колдуна, и скрыться от него было некуда. Но слова были совершенно непонятны.

Должно быть, его недоумение так или иначе проявилось, потому что Тредэйн ощутил вторжение в собственную память, и в ней ярко загорелась мысль, что запас данной ему силы не бесконечен и расходуется при использовании. Каждое колдовство имеет свою цену.

Обходится дорого. Управлять сознанием других обходится дорого. Он вторгся в разум двух стражников, чтобы стереть оттуда воспоминания о последних сутках их жизни, но цена оказалась высока. Гораздо дешевле было бы просто-напросто убить обоих.

Теперь он начал понимать причину пресловутой жестокости колдунов.

И понял, что означают песочные часы — его часы. Светящиеся песчинки в верхней колбе символизируют оставшийся запас колдовской силы. Погасший песок в нижней части показывает, сколько потрачено. Тредэйн задумался. Быть может, и у Юруна Бледного были такие часы, по которым он мог следить, как песчинка за песчинкой утекает его могущество. А когда оно иссякло, Юрун умер и, вероятно, оказался во власти Ксилиила или какого другого Злотворного. Ксилиил беззвучно согласился с его размышлениями, и Тред вздрогнул.

— Что ждет тех, кто стал Твоим? — вслух спросил он и, к своему изумлению, дождался ответа.

Ему вновь представились сияющие просторы, и теперь он узнал в них родной мир Ксилиила, сияющий мир из рассказов Клыкача. Клыкач говорил о его обитателях, разумных существах, называвших себя…

Сознающие.

Сознающие. Теперь он видел их, ослепительных, ошеломляющих неописуемостью своего облика. Смотреть на них обычным зрением означало бы ослепнуть. Голоса их — или то, что представлялось ему голосами — звучали в голове колдуна. Тред догадывался, что Сознающие общались на уровне мыслей, и мысли эти сливались в невыразимо-прекрасные созвучия. Сперва их музыка казалась безупречной, но, вслушавшись, Тред уловил мельчайшие нарушения гармонии, крошечные отступления от совершенства, которые все сильнее тревожили его. По-видимому, среди Сознающих были и такие, чьи мысли не могли настроиться на общий лад, разум которых не мог жить в согласии с другими или не желал этого согласия. Для таких отступников было особенное название, смутно понял Тредэйн. Их называли…

Аномалиями.

Аномалии мерцали здесь и там в сияющей толпе. Голос одного был особенно силен и резко выделялся из хора. Злотворный…

Сознающий. Сущий.

Сущий Ксилиил. И другие, сиявшие слабее, менее выделявшиеся из общей гармонии, но все же раздражавшие своих собратьев. И Тредэйн увидел, как горящие волны Сознающих отхлынули, оставив немногих Аномалий в вечном одиночестве. Неровный свет отвергнутых выдавал их сильные чувства, едва ли постижимые для человека. Но кое-что было понятно и Тредэйну: общая глубокая скорбь и — в одном лишь Ксилииле — всепоглощающий гнев.

Одно видение сменилось другим. Ксилиил, лелея свою ярость, каким-то образом проник в нижний план человеческого мира, где его природная сила превращала Сознающего в божество или демона.

Изгнание.

Изгнанник, но повелевающий всем, что окружало его. Но тогда к чему подчинять себе смертных колдунов и колдуний? Лица тех, кто продал себя Сущему Ксилиилу в обмен на мимолетную власть… Их не счесть. Один за другим они живут и, едва изведав вкус могущества, умирают, исчезают.

— Чего ты хочешь от них… от нас? — вырвалось у Тредэйна.

Последовало молчание, такое долгое, что он было решил, что вопрос отвергнут, но тут неожиданно раздался ответ.

Грязь. Отрава низшего измерения. Зараза.

— Что?!

Зараза, которую вы называете… разумом.

— Не понимаю…

Разум, его испражнения. Я собираю, и храню эту низшую… энергию.

— Зачем?

И снова протянулось молчание, и снова, когда Тред решил, что о нем напрочь забыли, донесся отклик:

Вот будущее.

И снова сверкающие просторы сияющего мира заполнили его сознание. Он смотрел на бескрайние мерцающие равнины под тройным ореолом атмосферы, он видел яркие образы обитателей этих равнин, и на его глазах сквозь прорыв в границе между мирами хлынул ядовитый поток. Темные струи размывали Сияние, заливали его свет, касались Сознающих, и в их светлые образы вторгалась отрава. Переливы Сияния теряли яркость, голоса разума становились глуше, тела гасли, сжимались и становились почти подобны жалким созданиям низшего мира.

— Ты хочешь отравить и уничтожить свой собственный мир? — поразился Тредэйн.

К молчаливому подтверждению примешалось другое чувство, в котором Тредэйну почудилась горечь обиды.

Изгнание…

— Ты хранишь человеческие разумы, пока не накопится достаточно для осуществления твоего замысла?

Снова молчаливое согласие.

— И долго еще ждать? — Тред торопился спрашивать, не зная, скоро ли его собеседнику наскучит общение. Однако последний вопрос остался без ответа, и Тред угадал, что понятие времени для Ксилиила лишено всякого смысла.

— И где сейчас эти разумы?

Ему представился какой-то закоулок вселенной за пределами мира людей. Вечный мрак освещался только слабым мерцанием.

Словно светляки в пещере, подумалось Тредэйну. Продолжают ли они мыслить? Понимают ли, кто такие и почему здесь?

Он ощутил утвердительный ответ на невысказанный вопрос.

— А когда ты наконец выпустишь их в собственный мир, — решился спросить Тред, — они мгновенно сгорят?

Отрицание.

— Они… мы… будем продолжать существовать и в Сиянии?

Испытай будущее.

Белый хаос сомкнулся вокруг Треда, поглотил и завладел им. Тела не было, но чувства остались, неведомое пламя обжигало и ослепляло его, рев огненных лавин оглушал, жар бесчисленных солнц убивал, но не мог убить. Не было мыслей, не было защиты, не было спасения — только бесконечная агония. И не было конца этому, потому что время в Уровне Сияния смыкалось в кольцо.

Он кричал, но не осознавал этого, пока видение не оборвалось. Тогда он услышал свой крик, отдающийся в холодных стенах полутемного зала, и замолчал. Его трясло. Горло саднило. В остальном он был невредим.

Мы еще встретимся.

Чуждый свет в сознании погас. Ксилиил удалился.