Белый трибунал

13

Ручеек песчинок иссяк. Тредэйн ощутил ледяное покалывание и понял, что не один. Прошло несколько секунд, прежде чем он заставил себя оторвать взгляд от песочных часов и взглянуть на Сущего Ксилиила.

Злотворный казался прозрачным и призрачным. Его сияние ощутимо поблекло. Как видно, он счел за лучшее провести сквозь границу миров лишь малую долю своей сущности. Но выносить даже такое смягченное сияние было нелегко. Тредэйн поспешно отвел глаза. Веки невольно сомкнулись. Отказ от обычного зрения обострил восприимчивость сознания. Бесконечный мучительный миг он ощущал чуждое присутствие, холодно перебирающее его самые свежие воспоминания. Некуда было скрыться от этого обыска. Потом все кончилось, и Тредэйн услышал голос Ксилиила, звучавший единственно в его голове:

Она ушла. Прекратила свое мышление.

— Женщина? — вслух переспросил Тредэйн, словно имело смысл говорить вслух. Новость не удивила его, не принесла ни радости, ни горя. Он ощущал лишь яростное торжество, но не более того.

Ее вещество сохранилось почти неизменным, нарушения очень малы. В том смысле, как ты о ней думаешь, ее возможно вернуть.

— К чему ты говоришь мне это? — Ответа не было, ничто не указывало на то, что вопрос достиг сознания собеседника, и Тредэйн добавил наугад:

— Ты хочешь, чтобы я вернул ее?

Ни малейшего отклика.

— Это упрек?

Ничего. Тредэйн осознал, что его слова падают в пустоту и что он напоминает сейчас беспомощно бормочущую Эстину. Он замолчал, выжидая, и в напряженной тишине почувствовал, что разум Ксилиила снова шарит в его мыслях.

Он терпел, сколько мог, но наконец открыл глаза и резко спросил:

— Что ты ищешь?

Безмолвный ответ совершенно не поддавался толкованию.

— Не понимаю. — Поднявшись из кресла, Тред зашагал по комнате в тщетной попытке изгнать из разума незваного пришельца.

Ты наказал виновную. Ты отчасти восстановил справедливость.

«Если и так, что тебе до того? — хотелось выкрикнуть Тредэйну, однако он не посмел. — Зачем ты преследуешь меня? Песок еще не пересыпался. Еще не время!» Он слишком поздно вспомнил, что все его мысли открыты гостю.

Ксилиил явно услышал его, но ответа не последовало.

Тред зашагал быстрее. Почему-то вспомнился насланный им на Эстину кошмар, в котором лорд Равнар сказал: «Твое желание наконец-то исполнилось. И ты недовольна?»

Тяжесть чужого сознания становилась невыносимой. Мелькнула мысль о бегстве, но гордость удержала Тредэйна. Молчание было мучительно, и он с трудом выжал из себя слова:

— Великий Ксилиил, я в недоумении, — голос звучал на удивление собранно. — Твое могущество неописуемо. Здесь, в мире людей, ничто не может противостоять тебе. Почему же ты ждешь, пока тебе будет добровольно предложено сознание человека? Зачем тебе мое согласие? Почему просто не взять все, что желаешь? Или тебе мешает сила Автонна?

С каждым словом он волновался все сильнее. Вопрос настолько важен для него, что любопытство пересилило страх.

Однако казалось, что его любопытство останется неудовлетворенным, потому что ответа не было, не было даже знака, что вопрос услышан. Не оскорбила ли Злотворного его дерзость? Предсказать реакцию Ксилиила невозможно, а ведь он явно доказал, что способен разозлиться.

Спустя вечность в его голове вспыхнули невиданные картины, окрашенные чувством и разделенные редкими словами.

Автонн . Имя прозвучало так, словно было сказано вслух. Множество значений и смыслов в едином понятии, и все непостижимы для человека. Автонн.

Смутные видения, пронзительный свет и пылающая тьма. Тредэйн различил Сознающего, подобного Ксилиилу, но меньшей яркости. Уловил оттенок печали и…

Он тщетно искал слова. Страха?

Страха или чего-то подобного страху. Он не успел обдумать то, что разглядел, как его настигла новая мысль:

Она не здесь.

Слова прозвучали ясно, но их значение было Тредэйну непонятно.

— Она? Автонн — она?!. Это невозможно! Я не понимаю тебя! — Беззвучный ответ Ксилиила подтвердил, что он все понял верно, и все же Тредэйн не сдавался. — На церемонии Искупления тысячи зрителей видят чудесный образ Автонна, являющего себя в мужском облике.

Вымысел.

— Не понимаю. Образ какое-то время существует в реальности и доступен восприятию людей. Или то, что мы видим — не подобие Автонна?

Безмолвное подтверждение.

— Тогда чей же это образ?

Знание, переданное Ксилиилом колдуну, вспыхнуло в голове. Он окунулся в прошлое, переместился более чем на век назад и оказался в Сердце Света, где отыскал полутемную келью. В келье беседовали двое. Один — седовласый, бесцветный, как выросший в темноте гриб, с глазами цвета гранатовых зерен, глубоко садящими на узком, лишенном примет возраста лице. Тред понял, что видит перед собой Юруна Бледного, Второй мужчина — лысеющий, полноватый и чуть сутулый — обладал той непримечательной внешностью, которая удачно скрывает незаурядный ум. Сохранилось немало портретов прославленного первого Верховного Судьи — легендарного Кельца Руглера, отца-основателя Белого Трибунала, навеки запечатлевшего в себе волю и мысль Творца.

Каждое слово беседы было отчетливо слышно. Верховный судья Кельц Руглер, лишенный столь неудобного качества, как совесть, покупал услуги знаменитого колдуна, взамен обещая полную безнаказанность со стороны Трибунала и беспрепятственный доступ в архивы суда.

Юрун Бледный, которого отчасти позабавило это предложение, согласился.

Теперь Тредэйн видел залитую лунным светом площадь Сияния. Юрун в одиночестве трудился в темной норе под вынутой из мостовой плитой. Работа — установка магической линзы — была несложной и почти не требовала расхода колдовской силы. Все было сделано в несколько минут. Закончив, Юрун Бледный задержался на площади, позволив себе расслабиться подобно простому смертному. Отдыхая в тени поставленной торчком плиты, волшебник извлек из складок мантии песочные часы, в которых пересыпалось несколько песчинок.

Тредэйн застыл. Эти часы были знакомы ему. Знаком был и способ сотворения Видимости, чувствительной к ожиданиям смотрящих и поддерживаемой постоянными приношениями человеческих жизней. Просто и действенно.

Картина изменилась. Юрун Бледный излагал верховному судье тайну создания Видимости. Юрун исчез в яркой вспышке. Образ остался.

Образ Автонна. Устойчивый мираж, подделка, дешевая подделка. Так вот что это такое!

Впервые за много лет Тредэйн рассмеялся вслух и сам поразился, услышав свой смех.

— А нынешние судьи об этом знают? — поинтересовался он.

Отрицание.

— А ЛиГарвол? Отрицание.

Как же их всех провели! Может быть, во всем мире он один владеет этой тайной. Возможно, несмотря на жалкий исход его поединка с Эстиной ЛиХофбрунн, сделка с Ксилиилом все же оправдала себя.

Хотя бы ценными знаниями.

— И Автонн допускает такое жульничество? — рискнул спросить Тредэйн.

Вопрос не коснулся сознания Ксилиила.

— Где сейчас Автонн?

Тесные пределы этой вселенной не содержат ее.

— А другая вселенная ее содержит?

Ответ пришел не словами, а образом одного из миров, чуждых человеку. Там Сознающая Автонн, изгнанная за свою инородность из родного Сияния, влачила существование в обществе подобных ей отщепенцев. Лишь изредка она осеняла своим Присутствием этот сумрачный нижний план.

— Ее влечет сюда жалость к людям?

Существа этого мира не запечатлелись в ее сознании.

— То есть… Защитник Автонн не замечает существования человечества?!

Тредэйн ощутил немое подтверждение.

— Это невероятно! — колдун говорил вслух, больше обращаясь к самому себе. — Как могла она не заметить нас: наших городов, наших войн и учений, изобретений, открытий, великих деяний!

Молчание, несмотря на ощутимую близость Ксилиила. Собственные слова отозвались в ушах Тредэйна насмешливым эхом. «Великие деяния?»

Тредэйн задумался. Эта новость оскорбляла и его гордость, и общепринятые верования. Желание спорить, отрицать было естественным, но бессмысленным: нет оснований сомневаться в правдивости Ксилиила. У Тредэйна вообще сложилось впечатление, что понятие лжи недоступно восприятию Злотворного. Все же возникало множество вопросов, а новой возможности получить ответы могло не представиться.

— Если Автонн так безразлична к человечеству, что же привело ее в наш… мир?

Вопрос улетел в пустоту, вернее, так казалось Тредэйну, пока не прозвучал ответ, подобный удару гонга:

Я.

Указание на личность было несомненным, но образы и чувства, сопутствовавшие ему, были куда менее понятны. Тред уловил отзвук старого разлада, постоянного, иногда страстного спора, лишенного, однако, враждебности. Горел так свойственный Ксилиилу гнев, но он ни в коем случае не был направлен на Автонн или подобных ей изгнанников. Его питало видение Сияния, навеки отравленного скверной нижнего плана. Автонн, насколько можно было понять, не одобряла мрачных замыслов товарища, но не в силах была воспрепятствовать им, так как Ксилиил заметно превосходил ее могуществом. В сознании Тредэйна промелькнул невнятный термин «симбиоз сознаний».

Он попросил объяснения. Объяснений не последовало.

Чужие страсти кипели в душе Тредэйна, одни были более или менее сопоставимы с человеческими, другие — навеки непознаваемы. Одно только было ясно без тени сомнений. Автонн, которую считали единственной защитой человечества, понятия не имела о людях. Если она время от времени и появлялась в нижнем плане, то с одной-единственной целью — встретиться с Ксилиилом.

Сияющий образ Автонн поблек в сознании. Дикие, жестокие картины гибели Сияния рвались из разума Злотворного. Потоки яда затемняли радужную атмосферу, наполняли тьмой общую гармонию, снова и снова разрушая прежний уклад.

Тред не мог больше выносить этого потока ненависти. Он тщетно пытался закрыться и, в конце концов, наткнулся на оставшийся прежде без ответа вопрос:

— Почему бы не отобрать силой то, в чем ты так нуждаешься?

Этот вопрос мгновенно преградил путь волнам ярости, мыслях на время установилась благословенная тишина — внимание Ксилиила было отвлечено.

Затем Сознающий вернулся, готовый отвечать на вопрос своего протеже. Ответ явился беззвучным взрывом чувств, большая часть которых была Тредэйну совершенно непонятна. Лишь одно не вызывало сомнений: глубокое отвращение.

На что, интересно было бы знать, оно направлено?

— Тебе претит насильственное ограничение разума? — попытался угадать Тредэйн.

Горячее подтверждение и снова звучащие в голове слова:

He-Сознающие. За пределом Аномалии.

Восприятие было кристально прозрачным, но едва ли что-то объясняло. Он не успел обратиться за разъяснениями, потому что сверкающий голос настойчиво обратился к нему:

Ты наказал виновную. Ты восстановил справедливость.

— Опять? Ты, кажется, это уже говорил? По-видимому, от него ожидали какого-то отклика. Но Тредэйну нечего было ответить. Молчание затянулось — и вдруг все кончилось. Так же беззвучно и непредсказуемо, как появился, Ксилиил исчез.

Тредэйн снова был один, и его мысли принадлежали только ему. Немного кружилась голова, его знобило, словно от холода. Ярко пылал камин, воздух был приятно теплым, но колдун продрог до костей. Тредэйн неловко опустился на колени перед огнем, протянув ладони к теплу. Пляшущие язычки пламени напомнили о переменчивом сиянии Сущего Ксилиила.

Ему не хотелось думать о Ксилииле, о заключенном с ним договоре, о цене, которую предстоит заплатить… за что?

Ты наказал виновную. Ты восстановил справедливость.

Справедливость… За нее можно отдать все, не так ли?

Виновную он наказал, спору нет. В пламени Тредэйну увиделось лицо Эстины ЛиХофбрунн. Прозвучали ее прощальные слова: «Извините… Мне, право, жаль, что так нехорошо получилось… Что же еще я могу сказать?»

Прощальные слова… Может быть, последние слова в ее жизни. Она умерла, так ничего и не поняв, не переменившись, верная себе. Мало радости наказывать таких врагов, как она.

Но с остальными все будет иначе, уверял себя Тредэйн. Почтенный Дремпи Квисельд. Верховный судья Гнас ЛиГарвол. Они совсем другие, особенно ЛиГарвол. Его истинная цель — именно они.

Образ Эстины мигнул и исчез, и только теперь Тредэйн осознал, что не представляет ни как она умерла, ни где находится ее тело. Возможно, Злотворный сказал бы, догадайся Тредэйн спросить. Легчайшее напряжение колдовской силы сообщило бы ему все, что хотелось узнать, и губы колдуна уже начали выговаривать слова, настраивающие разум, но воспоминание о быстро струящемся ручейке песчинок заставило их замереть. Ни к чему расходовать силу. Эстина ЛиХофбрунн хорошо известна в городе. Через несколько часов улицы будут полны слухов. Если повезет, среди множества невероятных фактов можно будет найти парочку соответствующих действительности.

— Сообщение полностью соответствует действительности, — настаивал человек, избравший для себя имя «Набат». На самом деле его звали Местри Вуртц, но об этом знал лишь один из присутствующих. Тринадцать слушателей его смотрели на него откровенно недоверчиво, и он сердито напомнил:

— Мои источники всегда были надежны. Остальные с сомнением переглядывались, и, наконец, один из собравшихся спросил:

— Значит, ваш источник самолично присутствовал на Восхвалении?

— Этого я сообщить не могу.

— Да бросьте, Набат, — усмехнулась солидная дама, несколько неудачно именовавшая себя «Белая Гардения», — будьте благоразумны. Мы потеряем доверие распространителей и читателей, если окажется, что скормили им пустую сплетню.

— Вы обвиняете меня во лжи? — обычно бледное лицо Набата потемнело.

— Нет, конечно, нет — поторопился заверить его человек неопределенного пола и возраста, известный как Кирпич. — Гардения только хотела сказать…

— Может быть, я не знаю, что говорю?

— Нет-нет…

— Попрошу вас определиться. Она подразумевала именно это. И когда же это, интересно мне знать, я потерял способность отличать правду от вымысла? Этот момент как-то ускользнул от меня. Хотелось бы узнать, когда же я превратился в болтливого недоумка, словам которого нельзя доверять?

Ответом был не слишком дружный хор возражений. Набат пропустил их мимо ушей. Он напряженно выпрямился, его лицо налилось краской, лихорадочно блестевшие глаза загорелись еще ярче.

— Я — основатель нашего общества. У меня больше, чем у кого бы то ни было из присутствующих, опыта и знаний. И вы осмеливаетесь сомневаться в моей компетентности? Я спрашиваю, вы ОСМЕЛИВАЕТЕСЬ?

Набат прокричал этот вопрос во весь голос, и собрание беспокойно зашевелилось, хотя особых причин для тревоги не было — едва ли звуки голоса могли пробиться сквозь крепко запертые двери и ставни. Здесь, на северной окраине города, едва ли не в самом Горниле, осталось мало жилых домов, и они стояли далеко друг от друга, да и прохожих было немного. Огромные бесформенные кучи камня все еще светились так же ярко, как в ту ночь более века назад, когда склады и казармы, построенные из этих камней, были разрушены колдунами. Считалось, что этот холодный белый свет вызывает безумие, рак, ликантропию и тысячи других болезней. Правда, это так и не было доказано, но одно подозрение заставило опустеть некогда оживленные кварталы. Большая часть заброшенных зданий превратилась в развалины. Несколько жалких уцелевших скорлупок стало пристанищем пестрого собрания нищих, бездомных, бродяг и отверженных, к каковым, бесспорно, относился и Местри Вуртц, — ныне Набат, бывший профессор естественной истории, овдовевший отец казненного сына, озлобленный основатель незаконного сообщества «Мух». Улицы здесь были пустынны, завалены мусором, но всегда освещены — неестественным белым светом, озарявшим каждую рытвину даже в самые туманные ночи. Любой горожанин в здравом уме старался держаться подальше от Горнила. Именно поэтому полуразвалившийся дом Местри Вуртца представлял собой идеальное место для тайных собраний.

Дом прекрасно подходил для своего нынешнего использования, но у него были свои недостатки.

— Вы в самом деле сомневаетесь в точности сведений или просто боитесь иметь с ними дело? А? — Набат с презрением оглядел сообщников-Мух. — Слишком горячий кусок для ваших нежных белых ручек? Немножко «слишком рискованно»? Ну, если вы, детки, опасаетесь за него взяться, то можете расходиться. Я обойдусь и без вас. Справлюсь сам, если придется. Если у вас кишка тонка для драки, лучше разбегайтесь. Дорогу к двери найдете?

Это было вполне в духе Набата, которого его единомышленники за глаза чаще называли Язвой. Его озлобленность временами граничила с безумием. Начисто лишенный терпения и осторожности, зато в полной мере наделенный отвагой и преданностью делу, он был отличным товарищем; но никудышным предводителем. Однако сместить его с этого поста оказалось невозможным по нескольким причинам, не последней из которых была честь, по праву причитавшаяся основателю общества. Кроме того, во владении Набата находился весьма удобный, расположенный на отшибе старый дом. И, что еще важнее, в этом Доме нашелся старый, но отлично работающий печатный станок, раздобыть который было бы нелегко. Учитывая все эти обстоятельства, главенство Набата трудно было подвергать сомнению.

— Сам не знаю, чего ради я связался с вами! Вы просто дети, за немногими исключениями. Вы не способны понять! Откуда вам знать, что такое Белый Трибунал! Вы-то думаете, что знаете, но на самом деле вы невежды!

Еще немного — и он разразится новой историей о своем блестящем, одаренном, красивом и благородном сыне, павшем жертвой жестокой тирании Белого Трибунала. Или начнет рассказывать о своей несравненной жене, умершей от горя. Или оплакивать свою погибшую карьеру, разбитые надежды, загубленную жизнь.

У старика Язвы множество законных причин жаловаться на жизнь, спору нет, но все присутствующие не раз слышали эти жалобы. Многие удрученно закатили глаза.

К счастью, в монолог Набата вторгся новый голос.

— Набат говорил с источником при мне, — заявила личность, признанная заместителем Набата и известная как «Председатель» — существо рассудительное, отважное, но хладнокровное в суждениях — истинный вождь заговорщиков. — Источник, имя которого ради как его, так и нашей безопасности должно остаться неизвестным, не присутствовал на Зимнем Восхвалении прошлой ночью, но получил сведения от одного из приглашенных. Мы не первый раз имеем дело с этим человеком, и прежде он всегда оправдывал наше доверие. Поэтому я не вижу причин сомневаться в правдивости его последнего сообщения, которое содержит сведения, способные подорвать единство Трибунала. Баронесса Эстина ЛиХофбрунн, видный член Лиги Союзников, публично призналась в преднамеренном лжесвидетельстве, следствием которого была несправедливая казнь ее первого мужа, благородного ландграфа Равнара ЛиМарчборга, тринадцать лет назад. Не знаю, помнит ли кто-нибудь из вас этот случай…

— Я помню, — перебил Набат. — Отвратительное насилие над справедливостью.

Его поддержал согласный гул.

— Свидетельство баронессы бесценно, — прервал его бесстрастный голос Председателя, — тем более что она добровольно разоблачила себя как обманщицу, косвенно повинную в гибели людей, и главное — как послушное орудие в руках преступного судьи. Никогда прежде столь высокопоставленные особы не делали подобных признаний. Это поразительно само по себе, однако баронесса пошла дальше, обвинив самого верховного судью Гнаса ЛиГарвола Приходится задуматься, сколько свидетелей все эти годы были марионетками ЛиГарвола? Сколько невинных погибло из-за подобных лжесвидетельств? Учитывая все это я вижу в признании Эстины ЛиХофбрунн сильнейшее оружие, когда-либо попадавшее в наши руки — но это оружие возымеет действие, только если ее рассказ станет достоянием гласности. Вы согласны?

Согласие было практически единодушным. Для Мух несколько веских слов из уст Председателя значили много больше, чем гневные крики их страстного вождя. Однако в одном голосе все еще звучало сомнение:

— А с чего бы эта ЛиХофбрунн вдруг решила вывернуться наизнанку за обеденным столом? — вопросил известный упрямец Кирка, у которого недостаток образования в полной мере возмещался природным умом. — Что-то здесь не так.

— Совесть проснулась, — объяснил Набат.

— После того как спокойно спала… сколько бишь… Вроде как тринадцать лет? Что-то плохо в это верится!

— Могу только повторить, что точно пересказал вам заявление этой женщины, — вспыхнув, огрызнулся Набат. — Чего вы еще хотите?

— Может, она и сказала то, что сказала, но сколько в этом правды? — не уступал Кирка.

— А с чего бы богатой и знатной даме возводить на себя клевету? — усмехнулся Набат.

— Может, она свихнулась, — пожал плечами Кирка. — Или просто упилась в стельку. А может, любой ценой вздумала обратить на себя внимание?

— В этом случае, — снова послышался голос Председателя, — признанная союзница Белого Трибунала предстает безумицей или пьяницей, подверженной припадкам бреда. Или же, напротив, ее признание истинно, значит, она солгала под присягой, перед судом. В любом случае ясно, что на ее слова нельзя положиться — а именно на основании показаний этой женщины Белый Трибунал приговорил многих жертв. Я намереваюсь исследовать прошлое баронессы, узнать имена тех, кого она погубила своими доносами, и обстоятельства их гибели. Набрав достаточно материала, я подготовлю статью для публикации. Не стоит упоминать, что мне срочно понадобятся также все сведения о нынешнем положении баронессы. А пока отчет о событиях прошлого вечера уже отпечатан и готов к рассылке.

— Я возьму побольше экземпляров, — заявила Белая Гардения. — У меня два новых распространителя, надежные ребята, подмастерья из…

— Возьмите сколько считаете нужным, — оборвал ее Набат.

На сей раз его резкость была оправданна, потому что Гардения едва не сболтнула лишнее, а имена членов общества следовало любой ценой сохранять в тайне. Имена распространителей, разбитых на дюжины, известны были только старшему каждой дюжины. Сами старшие знали друг друга под вымышленными именами. Настоящих имен сидящих теперь за кухонным столом не знал никто, кроме Местри Вуртца, Набата. Эти имена он зашифрованными хранил в надежном месте, известном только Председателю, что обеспечивало сохранность группы в случае ареста или смерти Набата.

Белая Гардения, покраснев наперекор своему псевдониму, умолкла, не сказав больше ни слова. Набат обвел единомышленников взглядом.

— Все согласны, насколько я понимаю, — предположил он. — Или еще кто-то желает поспорить и пожаловаться?

Желающих не нашлось. Старшие дюжин разобрали пачки листовок. «Мухи» с облегчением покинули своего вождя, расходясь незаметными маленькими группками.

— Подожди, — остановил Набат уходившего последним Председателя. — Задержись ненадолго, надо поговорить.

Отказывать ему было не принято. С минуту Набат молчал, разжигая в себе красноречие, затем потоком полились слова:

Это все слякоть, — он хмуро взглянул вслед ушедшим сообщникам, — им недостает огня, решимости, настоящей убежденности.

— Неправда, — вряд ли кто-нибудь, кроме Председателя, решился бы с такой простотой возразить Набату. — Они по-настоящему преданы делу. Каждый готов умереть под пытками за свои убеждения. И каждый сотни раз доказал это.

— Ты так думаешь? — Набат, казалось, на мгновение воспрянул, но тут же снова погрузился в уныние. — Впрочем, откуда тебе знать. В твоем-то возрасте. Ума и храбрости тебе не занимать, признаю, но вот опыта недостает. У тебя просто не было времени понять, что такое тирания судей. Я, как ты знаешь, многое видел и поплатился за это потерей всего. Трудно поверить, глядя на меня, а ведь я был когда-то в силе. Профессор естественной истории, владелец прекрасного дома, любящая жена и сын… удивительный сын. Я тебе не рассказывал о своем сыне?..

Слушая давно знакомую печальную повесть, Председателю нелегко было сохранять на лице выражение сочувственного внимания. Неподдельное горе старика, бесспорно, заслуживало сострадания, но ведь этот рассказ повторяется из раза в раз уже многие годы. Рано или поздно откажет любое терпение.

На помощь пришла утешительная мысль: пока Набат плачется, старшие спешат к своим участкам. Через пару часов листовки будут в руках разносчиков. Многие начнут разбрасывать их по городу еще до заката: скорость для них — дело чести. Другие, более осторожные и ценящие свою жизнь, дождутся темноты. К утру самое позднее весь Ли Фолез будет знать, что произошло на Зимнем Восхвалении.

— Судьи-убийцы. Кровопийцы. Людоеды. Лицемеры. Тираны… — гремел Набат.

Каждое слово сопровождал рассеянный кивок Председателя. Монолог Набата прервал лишь короткий отрывисты и стук в дверь: два-три-два удара — условный сигнал.

— Что такое? — встрепенулся старик.

— Новости, — ответил вошедший. — Едва успел отойти от Горнила, как услышал. Говорят, тело баронессы ЛиХофбрунн рано утром выбросило на берег ниже Висячего моста. Похоже, самоубийство.

— Пока что ей не пришлось взять свое признание обратно, — это замечание исходило от Председателя.

Трое соучастников переглянулись, и на губах одного из них проскользнула ядовитая усмешка.

— Тем лучше, — заметил Набат.

— Одну таблетку растворить в дистиллированной воде и принимать после еды, — объяснял доктор.

— В воде? Фламбеска, я не пью воды, — возмутился почтенный Джитц ЛиКронцборг. — Нельзя ли растворять их в вине?

— Нет. Вам придется сократить употребление вина и полностью отказаться от крепких напитков…

— Что?!

— И постарайтесь воздерживаться от жирных паштетов, угрей в остром соусе и особенно от жареных пышек.

— Почему?!

— Доверьтесь мне.

— О, знаю я вас, врачей. Вы просто стараетесь меня напугать. — Ответа не последовало, и ЛиКронцборг добавил с некоторой неловкостью: — Что еще?

— Не повредит немного физических упражнений.

— Это дело вкуса. А не нанять ли молельщика?

— Сколько угодно, если вам доставляет удовольствие их слушать. Однако не пренебрегайте моими советами. В противном случае ваш кишечник, и без того перегруженный, открыто взбунтуется. А его бунт, поверьте, не доставит вам удовольствия.

— Не преувеличивайте, доктор, — почтенный ЛиКронцборг говорил без особой убежденности. Ответа снова не последовало, и он робко протянул руку к пузырьку с зеленоватыми таблетками. — Одну после каждой еды? Растворять в воде?

Доктор кивнул.

— И обязательно в дистиллированной?

— По крайней мере — в кипяченой.

— Не слишком-то я вам доверяю. Но попробую, ладно.

— Загляните снова через месяц.

— Хм-м. Возможно. Не пить крепкого? Совсем? И с чего бы это? Ну, посмотрим… — выбравшись из кресла, Джитц ЛиКронцборг сунул пузырек в карман и заковылял к двери.

Тредэйн проводил взглядом последнего пациента. Надежды мало, но случалось, пациенты удивляли его неожиданными проявлениями здравого смысла.

Дверь за почтенным ЛиКронцборгом закрылась. Тредэйн вздохнул. Он снова один, но одиночество больше не приносило ему покоя. Как только прерывалась череда пациентов, мысли снова возвращались в тревожное русло. Слишком уж часто вспоминался Тредэйну Сущий Ксилиил, светящиеся пылинки, пересыпающиеся в стеклянной камере, ужасное будущее, избранное им для себя, а теперь — еще и леди Эстина и его не принесшая радости победа над ней.

Справедливость. Тредэйн покачал головой. Не стоит об этом. Просто засиделся он, вот в чем дело. Целый день в комнате. Надо бы прогуляться, сменить обстановку, заняться чем-нибудь. Зимой рано темнеет, и на улице уже смеркается. В «Разгоняющей Туман», красивой и дорогой таверне по соседству с Солидной площадью, все столики, конечно, заняты. Люди, лица, разговоры. Вино и еда. Скорее всего, он застанет там и Джитца ЛиКронцборга, запивает коньяком жирные пышки.

Поднявшись, Тредэйн вышел из комнаты. Однако из дома выбраться не удалось: дорогу ему преградил Айнцлаур.

— Видели, доктор? — домовладелец протянул ему пару листков бумаги. — Да нет, конечно, не видели, вы ведь весь день провозились со своими симулянтами. Первая оказалась на ступенях рано утром. Вторая появилась около полуночи, как прочитал, едва сдержался, чтобы не броситься к вам — так меня все это изумило! Эта баронесса, о которой здесь написано — она ведь побывала у вас — Приходила пару недель назад. Я запомнил ее имя. Да и трудно забыть, такую бучу она тут устроила. «Вы знаете, кто я такая?!» Тогда-то я не знал, зато теперь уж век помнить буду. Говорю вам, доктор, это она самая! Вы только посмотрите!

Тредэйн быстро просмотрел листовки, украшенные знакомым узором из крылышек мух. В одной содержался отчет о Зимнем Восхвалении, которое он сам наблюдал колдовским зрением. Все произошедшее в зале торжеств было описано в точности. Вплоть до момента, когда баронесса Эстина ЛиХофбрунн выбежала из зала, не упущено ни одной подробности. Несомненно, сведения были получены от кого-то, присутствовавшего на торжестве. Вероятно, листовка была отпечатана спустя всего несколько часов после завершения банкета, когда еще не было известно о самоубийстве Эстины, а возможно, и сама она была еще жива. Любопытно.

Анонимный автор статьи не ограничился беспристрастным изложением событий. Мухи никогда не занимались пустыми сплетнями, и сенсационное саморазоблачение Эстины предоставило им богатый материал для рассуждений. Автор не упустил случая привлечь внимание читателей к логическим выводам о нечистоплотности, жестокости и общей ненадежности судебной процедуры.

…Белый Трибунал, — читал Тредэйн,— созданный для защиты граждан Верхней Геции, ныне преследует прямо противоположные цели. Опасность колдовства, как предполагается, угрожающего жизни и благополучию каждого человека, вряд ли сравнима с опасностью, исходящей от суда, призванного искоренять колдовство. Созданный на благо человечества, Белый Трибунал заботится исключительно о собственном благе, ради которого его судьи готовы поступиться и справедливостью, и порядочностью, и гуманностью. Однако не следует забывать, что воля общества, так долго дремавшая, обладает властью положить конец существованию Белого Трибунала в любой день и час…

Недурно. Хотя, конечно, карикатуры более понятны простонародью.

— Эти Мухи когда-нибудь доиграются. Они еще будут мечтать о котле, когда до них доберутся, — заметил Айнцлаур. Тредэйн молча кивнул и перешел ко второй листовке, очевидно, составленной на несколько часов позже и описывающей мокрую смерть баронессы Эстины ЛиХофбрунн.

Итак, она утопилась. После беседы с самозваным доктором Фламбеской она в одиночестве ушла в туман. Теперь никто не узнает, о чем она думала, блуждая по городу. В конце концов, случайно или намеренно, женщина вышла к Висячему мосту. Быть может, постояла там, а может, решилась сразу. Так или иначе она бросилась в воду. Эстине пришел конец…

Бессмысленный. Жалкий. Он отбросил неприятные мысли и снова услышал голос Айнцлаура:

— Доктор, вы не догадываетесь?..

— Баронесса обратилась ко мне с жалобой на бессонницу. Я сумел помочь ей в этом отношении, — ответил Тредэйн, входя в роль напыщенного стрелианского ученого. — Однако она не доверила мне всего. Не владея всей полнотой проблемы, я не смог предвидеть ее самоубийства, о чем искренне сожалею.

— Ну, — вам нечего винить себя. В конце концов, вы же не можете читать мысли!

— Да, но хорошему врачу следовало бы этому научиться, — он счел за благо переменить тему разговора. — Эти листки… Их, вероятно, многие читали?

— Будьте уверены, — воскликнул Айнцлаур с горячностью прирожденного сплетника. — Я с утра ходил на рынок, так там повсюду эти бумажки. Народ их пачками расхватывал, а кое-кто и вслух читал, для неграмотных. Под Зеленой аркой то же самое. А сейчас я только что из «Разгоняющей Туман», там тоже все кипит.

— И что говорят люди?

— Да больше просто шумят. Споры да разговоры. Болтают, горячатся, кое-где и до кулаков дошло. Коль вы собирать в таверну, так застанете там бесконечные рассуждения.

— Ах, эти гецианцы! Я, кажется, никогда вас не пойму… Скажем, эти журналисты… «Мухи». Образованные дикари, рискуют жизнью, и, конечно, надеются, что к ним отнесутся серьезно! А сами, как дети, забавляются картинками. Да еще выбрали себе название самых надоедливых насекомых. Это так они понимают достоинство?

— Ну, я, понятно, за них сказать не могу, только по-моему, дети там или не дети, а относятся к ним достаточно серьезно. Трибунал, будьте уверены, если Мухи попадутся, будет разбираться с ними со всем тщанием . А что касается названия, так это одна из их шуточек. Когда, пару лет назад, появились первые листки, верховный судья выпустил обращение к общественности, в котором обозвал этих писак… дайте припомнить… — Айнцлаур наморщил лоб. — Назвал их «зловредными мухами, питающимися отбросами и разносящими нравственную заразу». Вот вам по-настоящему возвышенный стиль.

— Да, восхитительно.

— Следующий выпуск вышел под заголовком «Жу-жу», а писаки прозвали себя Мухами. Всем это понравилось.

— Гецианцы, — с улыбкой покачал головой доктор, — такие забавные.

— Ну, если хотите еще позабавиться, ступайте в «Разгоняющую Туман». То-то голова закружится!

— Я, мой друг, всегда и во всем предпочитаю сохранять равновесие.

— Стрелианцы! Они все понимают буквально!

— Тем не менее я последую вашему совету.

С этими словами Тредэйн вышел в туманную темноту и, не прибегая к услугам факельщика, отыскал дорогу в таверну. Как и предсказывал Айнцлаур, там было многолюдно и шумно. Выбрав темный уголок, Тредэйн заказал себе угря под острым соусом, миску пышек и крепкого зимнего пунша.

Заказ принесли быстро. Повар в «Разгоняющей» знал свое дело. Соус дышал адским пламенем. Тред приступил к нему с должной осторожностью. Отправляя в рот кусок за куском, он прислушался — и скоро в монотонном гуле стали различимы отдельные голоса.

Казалось, все разговоры велись только о последнем проявлении Мух. Даже удивительно, сколько народу успело прочитать статьи и, не смущаясь, обсуждало их на людях. Хотя, видно, уверенность читателям внушало именно широкое распространение листовок. Хозяйка «Бочонка», объяснявшая ему, что если гоняться за всеми прочитавшими листовки, то придется пересажать весь город, явно выражала общее убеждение.

Языки работали без умолку. Тредэйн сидел молча, настороженно пытаясь разобраться в потоке болтовни. Он скоро убедился, что Айнцлаур был прав. Мнения расходились, то и дело вспыхивали споры, высказывалось множество предположений.

«…подкуп свидетелей… клевета… несправедливые Очищения… коррупция… знают, что делают… нет никаких колдунов…»

Просто удивительная смелость! В прежние годы ничего подобного нельзя было и представить. Значит, у людей открываются глаза, в умах горожан зреет недовольство, зарождаются подозрения в чистоте намерений и методов судей — и обо всем этом уже говорят даже в незнакомой компании!

Надо полагать, нечто в этом роде происходит сейчас по всему городу. Мухи, кто бы они ни были, могут гордиться успехом. Пожалуй, бродят сейчас по улицам, с тайным наслаждением прислушиваясь к разговорам. Быть может, и здесь, в таверне, сидит кто-то из них.

Взгляд Тредэйна украдкой скользил по лицам. Сколько разных, непохожих друг на друга людей. Разве угадаешь, кто из них носит маску, под которой скрывается автор памфлетов? Конечно, Тредэйн мог бы при желании воспользоваться своим искусством, но стоит ли расходовать колдовскую силу на столь бесполезное развлечение? Кто бы они ни были, Тредэйн мысленно желал им удачи. И ему вдруг пришло в голову, что сам он невольно оказал им большую услугу, предоставив материал для последних статей. И собирается продолжать в том же духе. Они должны бы проникнуться благодарностью к неизвестному союзнику, сверхъестественные способности которого помогают им разоблачить миф об угрозе колдовства.

Впрочем, Тредэйн не нуждался в их благодарности, да и иная помощь была чистой случайностью. Просто на время его цели совпали с целями Мух, в остальном же их деятельность не имеет к нему никакого отношения. Весьма вероятно, что вся шайка вскоре попадет в котел — обычная судьба безрассудных идеалистов.

Жаль, но… Их попытка свергнуть едва ли не всесильный Белый Трибунал изначально обречена на поражение и Тредэйна ни в коей мере не касается — для него важен только один из судей.

— Дом номер шестнадцать на Солидной площади, — заявил кучер ЛиХофбруннов.

— Вы уверены? — верховный судья пристально посмотрел на перепуганного собеседника. Годы нисколько не умалили власть его бесцветных глаз.

— В точности, верховный судья, — горячо закивал кучер. — Без остановок, прямой дорогой. В тот вечер я прямо из Сердца Света отвез ее к номеру шестнадцать на Солидной.

— Где живет?..

— Ее врач. Тот иностранец, который наделал столько шуму. Фламбеска.

— Первый визит?

— Нет, верховный судья.

— Сопровождал ли ее прежде супруг, достойный барон ЛиХофбрунн?

— Никогда, верховный судья.

— Понимаю. Определите продолжительность визита.

— Я не следил за временем, верховный судья. Точно не скажу, боюсь соврать. Я…

— Час?

— Что вы, гораздо меньше!

— Полчаса?

— Меньше. Не то бы я продрог, дожидаясь ее. Может, с четверть часа, а потом она вышла, и выглядела, словно ей гора на голову рухнула.

— Были признаки физических изменений?

— Да нет, ничего такого. Просто такое уж у нее было лицо, и походка тоже.

— Понимаю. И после этого?..

— Потом она, вместо того чтобы сесть в карету, поплелась пешком по улице. Я ей кричу: «Миледи, миледи, позвольте отвезти вас домой!», а она уходит, словно не слышит.

— Вы не пытались последовать за ней?

— Это не мое дело, верховный судья.

— Она что-нибудь сказала?

— Ни словечка. Я бы скрывать не стал! Поверьте, я вам все рассказал.

— Я вам верю, поскольку в состоянии распознать малейшее отклонение от истины. Солгать мне невозможно.

— Я бы и пробовать не стал, верховный судья. Да мне и скрывать-то нечего.

— Надеюсь, что так, ради вашего же блага. Что вы сделали после ухода баронессы?

— Вернулся к Сердцу Света за милордом. Рассказал ему, где видел миледи в последний раз, и спросил, не надо ли ее поискать. Он сказал, не надо, его, мол, это не касается, так что я просто отвез его домой.

— Понимаю. Вы уверены, что рассказали все о том вечере?

— Да, верховный судья. Все. — Кучер снова ощутил на себе пронизывающий луч взгляда, который умудрился перенести достойно — почти не дрогнув.

— Вы дословно записали показания? — обратился ЛиГарвол к своему секретарю.

Тот кивнул.

— Требуется ваша подпись, — сообщил кучеру верховный судья. — Вы грамотны?

— Свое имя написать смогу.

Перед ним положили бумагу. Взяв у секретаря перо, кучер старательно вывел свое имя на пачке листков и поднял взгляд, полный добродетельной гордости.

— Пока достаточно. Если Белому Трибуналу понадобится ваше свидетельство…

— Я с радостью исполню свой долг, верховный судья.

— Не сомневаюсь. Слуга достоин своего господина. Вы можете идти.

Кучер с облегчением удалился. Несколько минут судья ЛиГарвол перечитывал его показания, оказавшиеся неожиданно интересными. Связь Эстины ЛиХофбрунн с врачом-иностранцем и его влияние на женщину, безусловно, стоило изучить повнимательнее. Особенно важно выяснить, что произошло во время их последней встречи. ЛиГарвол дернул висевший над столом шнурок звонка. Мгновенно появился коренастый офицер в форме Солдат Света.

— Верховный судья! — отсалютовал офицер.

— Капитан… — Некоторое время судья молча рассматривал вошедшего. Он был почти готов отдать приказ о немедленном аресте и допросе доктора Фламбески, однако передумал, более тщательно осмыслив эту проблему. Недавно появившись в городе, стрелианец успел заслужить немалую известность. Его пациенты — люди состоятельные и хорошего происхождения, так что арест не останется незамеченным. Связь модного доктора с покойной ЛиХофбрунн только подогреет интерес к неприятному происшествию, которое желательно поскорее предать забвению. Эти отвратительные прислужники Злотворных, прозвавшие себя Мухами, и без того заполонили город своими мерзостными пасквилями. Они сумели прознать обо всем, что случилось на Зимнем Восхвалении — явно от кого-то из присутствовавших, и выводы, сделанные ими из болтовни безумной женщины, чрезвычайно опасны. Арест врача покойной, явное проявление озабоченности суда только подбросит новую пищу злобным клеветникам.

Иногда в интересах Автонна следует проявлять сдержанность и терпение.

— Вы приставите пару лучших агентов к дому номер шестнадцать на Солидной площади, — распорядился судья. — Взять под наблюдение квартирующего там иностранца, назвавшегося доктором Фламбеской. Обратить внимание на его передвижения, привычки и разговоры. Особенно тщательно учитывать имена посетителей Фламбески: пациентов, знакомых и прочих. Наблюдение незаметно для объекта вести круглосуточно.