Белый трибунал

1

В старом здании, несомненно, обитали призраки. Оскорбленный дух убитого хозяина все еще охранял свои владения. Юрун Бледный, колдун и еретик, безусловно, заслуживал гибели, постигшей его от рук разъяренной толпы. По справедливости, удар топора, отделивший голову от тела, должен был отправить его грязную душу прямиком в ад. Но справедливость, по обыкновению, проявила свой капризный нрав, и дух Юруна остался сторожить дом со всеми его тайнами от непочтительных потомков. Так, во всяком случае, говорилось в предании.

А может, это просто сказки? Тредэйн ЛиМарчборг твердо решил выяснить правду.

На этот раз он не струсит и не сбежит. Хватит. Сколько раз за последние годы он подбирался к заброшенному дому и отступал, напуганный дрожащими тенями и шорохами… или просто тишиной и пустотой? Сколько раз он позорно поворачивал назад с комком в горле и бешено колотящимся сердцем? Но на этот раз он не сбежит. Ему уже тринадцать, он давно перерос детские страхи. Сегодня он проберется внутрь.

Он лежал, затаившись в зарослях высокой сухой травы на гребне холма, нависающего над домом. Прятаться, в сущности, было не от кого — здесь всегда было пустынно. Разумные люди старались держаться подальше от жилища Юруна как при жизни колдуна, так и после его смерти. Однако Тредэйн кожей чувствовал на себе взгляд невидимых глаз, и все в нем кричало об опасности. Руки покрылись гусиной кожей, тонкая мальчишеская фигурка напряженно застыла. Тредэйн невольно оглянулся через плечо.

Ясное дело — никого. Прижавшись к земле, мальчик затаил дыхание и прислушался. Ни голосов, ни звука шагов. Ничего, кроме шороха ветра в жухлой траве. Ничто не говорит об опасности. Откуда же тогда эта дрожь во всем теле?

Тредэйн перевел дыхание и поднял голову, глядя поверх мертвой осоки. Внизу виднелась громада старинного особняка, знакомого, и в то же время невыразимо чуждого, таинственного и зловещего даже под ярким осенним солнцем. Покрытые копотью ветхие стены пока еще целы; скрипящие ставни по-прежнему закрывают оконные проемы. Здание устояло перед натиском времени. Четыре причудливые витые башенки по углам дома будто бы отражают извращенную натуру хозяина-архитектора. Вокруг особняка раскинулся старинный сад, ветви столетних деревьев, темные и изогнутые, как прутья кованой решетки, аркой сходятся над нелепыми башенками. Ветви голы, если не считать нескольких жалких листков, обрывками желтой бумаги дрожащих на ветру, но на берлоге мертвого колдуна лежит тень. Свету здесь не место.

За домом, за железными деревьями, ртутью поблескивают воды озера Забвения — безымянной могилы, принявшей тела бесчисленных жертв Колдовских Войн прошлого столетия. Посередине озера вздымается над водой огромная скала. Древний замок на вершине скрывается в тумане, и хорошо, что так. Крепость Нул, тюрьма, из которой, как из ада, нет дороги назад. Лучше не видеть ее, лучше не думать о ней. И хорошо бы забыть также о мириадах беспокойных теней погибших, которые, по слухам, скользят над гладью озера и бродят по его берегам. Эти призраки ждут, затаив холодные мечты о мести, и касаются ледяными пальцами сердец дерзких, осмелившихся вторгнуться в их владения…

Тредэйна передернуло. Его рука сама потянулась к висевшему на шее медальону — серебряному диску с чеканным изображением Защитника — бессмертного Автонна.

Но сейчас талисман показался Тредэйну бессильным, и его холодная тяжесть не прибавляла мальчику храбрости. Он выпустил медальон из пальцев, и его взгляд вновь обратился к особняку Юруна.

Закрытые ставни — невидящие глаза на лице дома. Лицо самого мальчика было куда выразительнее — живое лицо искателя приключений с немного резкими чертами и острым взглядом ярких голубых глаз из-под густых ресниц. Таким ресницам позавидовала бы любая девочка. Лицо, еще по-детски неопределившееся, спасали от девичьей миловидности только прямые черные брови, выдающиеся скулы да копна непослушных волос цвета воронова крыла.

Прижимаясь к земле, мальчишка прополз немного вниз по склону и остановился. Глупо так осторожничать. Если призраки или кто другой в самом деле стерегут дом, от них все равно не скроешься. С тем же успехом можно подняться на ноги и, не таясь, шагать вперед. Встав, он на миг застыл в ужасе, словно ожидая удара молнии. Но ничего не случилось. Тусклый свет солнца, шепот ветерка… ничего.

Мальчик двинулся вперед. С каждым шагом ужас в нем нарастал, но он не останавливался. За его спиной оставался пустынный, поросший травой склон. Конечно же, ему просто чудится, никто враждебный не наблюдает за ним, никто не следует по пятам за искателем приключений.

Он спустился к подножию холма, где росли железные деревья, прошел по шуршащему морю палой листвы, и перед ним вырос дом Юруна. Он видел его не раз, но никогда не подбирался так близко, и никогда еще от дома не веяло такой угрозой. Загребая ногами листья, Тредэйн подошел к подножию черной базальтовой лестницы. Юрун презирал столь обыденные материалы, как мрамор и известняк. Быстрый взгляд по сторонам — ни признака жизни — и вверх по ступеням к огромным дверям, разбитым в щепки бушевавшей здесь толпой. Остатки дубовых створок висели на покореженных петлях. Вход был открыт и казался неохраняемым, но ощущение бдительного взгляда из пустоты заставило мальчика в нерешительности застыть на пороге. Лишь на мгновение. Он не собирался отказываться от задуманного из-за разгулявшегося воображения. Глубоко вздохнув, Тредэйн шагнул в темноту.

Тусклого света, проникавшего сквозь щели ставен, было достаточно, чтобы заметить царящее повсюду запустение. Более того, было совершенно ясно, что в доме сломано и сожжено все, что можно было сломать и сжечь. Имущество Юруна — простая тяжелая мебель, скупые украшения, канделябры и светильники — были разбиты или исковерканы огнем. Ковры сорваны со стен, свалены в кучу и подожжены. Они горели неохотно: гора обуглившегося тряпья так и осталась лежать под закопченным потолком. На каменных плитах пола валялись осколки изящных подсвечников. Кое-где в чашах еще оставались оплывшие свечные огарки. По-видимому, дом не был разграблен. Все ровным слоем покрывала пыль. Никто не потревожил ее за прошедшее столетие. Бунтовщики в безрассудном отчаянии набрались отваги восстать на Юруна Бледного, страшнейшего из черных колдунов, и уничтожили его, но не посмели мародерствовать в его доме.

Тредэйн беззвучно прокрался через разгромленную прихожую, не обнаружив ничего стоящего: ни удивительного, ни угрожающего. Оказавшись в лишенном окон коридоре, темным тоннелем уходившем в сердце дома, мальчик остановился, чтобы достать из кармана свечу и огниво. Он зажег свечу, и желтые отблески задрожали на почерневшем камне, осветив пыль, паутину и красные глазки затаившихся крыс. Порыв сквозняка пролетел по коридору. Огонек вздрогнул, свет мигнул, вдалеке прозвучали тихие шаги. Взгляд Тредэйна метнулся по сторонам. Дом пуст и обитаем, спит и бодрствует. Кто знает, что ждет искателя приключений. Он непременно должен был узнать что. Пока нет ничего интересного, но тайны Юруна ожидают разоблачения.

Он тихо прошел по коридору и оказался в камере, свет в которую проникал из единственного отверстия в потолке четырьмя этажами выше. Здесь, по преданию, Юрун встретил свою смерть. Здесь отцы бесчисленных убитых и искалеченных детей изрубили на куски своего страшного господина.

Может, на полу остались пятна крови колдуна. Не заметно. Ноздреватый камень пола казался чистым. Мальчик не стал надолго оставаться в этом, несомненно, знаковом месте, потому что за обрывками ковровой занавеси, которая при жизни Юруна, должно быть, полностью закрывала стену, теперь виднелись очертания двери. Подбежав к ней, Тредэйн откинул в сторону полуистлевшую ткань и открыл дверь, за которой уходила в темноту винтовая лестница.

Он поставил ногу на первую ступень. Дом, казалось, заглядывает ему через плечо и беззвучно дышит в ухо.

Беззвучно?

За его спиной отчетливо послышались шаги и раздался характерный хруст — кто-то наступил на битое стекло. В призрачной тишине этот слабый звук казался громким, как грохот праздничного салюта. Сердце бешено заколотилось. Мальчик стремительно развернулся и успел заметить маленькую темную фигурку, юркнувшую под груду поломанных кресел. Тредэйн был безоружен, и будь у него время на раздумья, мальчик скорее всего отступил бы. Вместо этого он сделал три больших шага к куче обломков, быстро нагнулся, поймал и вытащил за ногу брыкавшуюся добычу. Пригляделся и облегченно перевел дыхание.

— Гленниан, — он не знал, смеяться ему или сердиться.

— Собственной персоной, — по обыкновению заносчиво ответила девочка. Она уселась поудобнее и вызывающе тряхнула гривой каштановых волос.

— Я мог бы догадаться, — Тредэйн сел на пол напротив нее, и вековой холод каменных плит, несмотря на одежду, тут же пробрал его до костей.

— Но не догадался же! Что, напугала я тебя?

— И что ты всюду за мной таскаешься?!

— Ничего подобного!

— Именно что таскаешься. Куда я не пойду, всюду на тебя натыкаюсь.

— Много о себе воображаешь!

— Почему ты не играешь с девочками вроде тебя?

— Девочки вроде меня — просто малявки ! С ними скучно ! Они… просто невежды ! Не понимают ни Пятой Теоремы Ризбо, ни комбинаций Чоркана, ни принципа последовательных прогрессий Фантоллио!

— Так и я не понимаю.

— Им и уравнения не решить, они даже простейшего доказательства не приведут, даже в шахматы не играют. И вообще… — она тихонько вздохнула. — Они не хотят со мной играть.

— Ну, их трудно в этом винить, раз уж ты называешь их скучными невеждами, — серьезно заметил Тредэйн.

— Я не называю! Я никогда вслух так не говорила.

— Иногда вслух можно и не говорить. Люди чувствуют, как ты к ним относишься.

— Они не могут догадаться, о чем я думаю. Они слишком глупые. Им только бы все время хихикать и корчить рожи у меня за спиной и шептаться про свои секреты. Они нарочно шепчутся прямо передо мной, а когда я спрашиваю, о чем, только больше хихикают.

— А ты не пробовала… — Тредэйн не договорил. Девочка смотрела на него, ожидая услышать мудрый совет, но посоветовать было нечего. Мысли и поступки девочек-подростков — да и вообще женщин, если на то пошло — были для него непостижимы. Да и с такой проблемой он никогда не сталкивался. Живой, подвижный и достаточно уверенный в себе мальчишка без труда находил друзей. Он мог только посочувствовать странной одинокой девочке, которую отвергали сверстницы, но понятия не имел, что тут можно сделать.

— Чего не пробовала? — поторопила его Гленниан. Не услышав ответа, она сердито откинула упавшую на лицо прядь. — Ну и пусть. Мне нет дела до этих девчонок. Папа говорит, они ниже моего уровня развития.

— Папа, значит, говорит? И, по-твоему, это я о себе воображаю?

— Говорить правду — не хвастовство. Например правда ведь, что у меня поразительная память!

— Еще бы, весь город знает!

— Папа говорит, мне легче общаться со старшими и более умными людьми.

— Это вроде меня, что ли?

— Ну… — она задумалась. — Ты хоть и старше…

— Потому-то ты за мной и бегаешь. А если не бегаешь… — он не дал ей времени возмутиться, — если не бегаешь, тогда что ты здесь делаешь?

— Я хожу, куда хочу!

— Правда? Интересно, что скажет об этом папа?

— Если наябедничаешь родителям, значит, ты вонючка, хуже дохлой крысы. Ябеды хуже червяков, они скользкие и ползучие!

— Неужто хуже червяков? Ладно, тогда не буду.

— То-то же! У них и без того забот много.

Тредэйн достаточно хорошо знал девочку, чтобы не пропустить это замечание мимо ушей.

— Что-то случилось дома?

— Может быть… — дерзкий тон сменился искренней тревогой.

— Что за беда, гномик? — Тредэйн впервые заметил, что это прозвище больше не подходит девочке. Глен больше не напоминала гномика. Для своих лет она была высокой, а тело под свободным детским платьицем стало изящным и тонким. Серо-зеленые глаза стали еще больше, а лицо полностью потеряло детскую округлость.

— Не хочу уезжать, вот и все. Это наш дом, наша семья всегда тут жила. Здесь наше место. Как ты думаешь, сказать им, что я не поеду?

— Куда не поедешь?

— Отсюда. Мы ведь не просто из города уезжаем, а вообще в другую страну, где даже имени нашего никто не знает и нельзя будет говорить по-нашему. Мне нельзя об этом рассказывать, ну и пусть. Я все равно хотела тебе рассказать!

— Ваша семья отправляется в путешествие? Или вы собираетесь пожить за границей?

— Не «пожить»! Мы уезжаем насовсем . Навсегда. Уезжаем скоро, может даже завтра, если я не придумаю, как их не пустить — родителей то есть. Все говорят, что я необычайно одаренный ребенок…

— Задавака ты необычайная, это точно.

— …так что я должна что-нибудь придумать. Если вдуматься, это просто логическая задача, как в шахматах. Только комбинации другие, но наверняка должно быть решение. Надо только найти правильный подход. Ты мне поможешь, правда?

— Эй, помедленнее! Ты уверена? Не забудь, ваша семья из знатных. Ваши предки жили в Ли Фолезе со времен основания города. У твоего отца титул, его все знают, он как-никак глава дома ЛиТарнграв. Не может же он просто взять и уехать из одной прихоти. Должно быть, ты что-то путаешь.

— Ничего подобного. Я тебе не соплячка какая-нибудь. Мне, знаешь ли, через три месяца одиннадцать!

— Простите, миледи! Ну ладно, если то, что ты говоришь, верно, то должна быть какая-то причина вашего отъезда. О чем думает твой отец? С чего бы благородному ландграфу Джексу ЛиТарнграву покидать Верхнюю Гецию?

— Мне-то он не скажет, сам понимаешь. Да это и не важно. Важно то, что я не собираюсь уезжать. Я вот думаю, что будет, если спрятаться в лесу? Им ни за что меня не найти. Нужно только, чтоб кто-нибудь помог мне выстроить хижину, а я могу добывать пропитание охотой. Тред, у тебя случайно нет топора?

— Боюсь, что нет.

— А лука со стрелами?

— Нет. Послушай, гномик… Почему твой отец собрался уезжать? Ты говоришь, тебе не объясняют, но я-то тебя знаю — ты наверняка что-нибудь высмотрела или подслушала. — Девочка отвела взгляд, и Тредэйн приказал: — Говори.

— Ну… — Глен внимательно разглядывала грязный пол. — Мне ничего не говорят, но уши-то у меня есть я… мне кажется, папа боится Белого Трибунала.

Тредэйн промолчал. При словах «Белый Трибунал» у него по коже пробежал озноб. Наконец, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучало и тени обвинения, он спросил:

— Твой отец ведь не замешан в колдовстве, верно?

— Нет! Не смей такое о нем говорить!

— Прости. Я только спросил.

— Ничего подобного. Мой отец не пачкает рук в колдовских зельях. Он не такой! Только может… я не знаю… может, дело не только в этом. Ты прав, я подслушивала, и слышала, как они разговаривали, когда думали, что никого нет. Он сказал, — девочка зажмурилась, чтобы лучше вспомнить, и повторила: — «Колдовское поветрие, которое, как считается, охватило страну, будет продолжаться, пока состояние приговоренных колдунов будет отходить Белому Трибуналу. Фанатизм этих самозваных целителей общества самым пара… пара…» — Глен споткнулась на незнакомом слове. — «Фанатизм этих самозваных целителей общества самым парадоксальным образом питает воображаемую эп… эпидемию» — она открыла глаза. — Так он сказал. Я была за дверью и не видела его лица… ладно, я подслушивала… но я по голосу поняла, что он улыбается так… знаешь, когда чувствуешь себя вроде мошки…

— Он иронизировал, — помог ей Тред.

— Вот-вот! И, по-моему… Мне кажется, он хотел сказать…

— Что Белый Трибунал охотится за его деньгами. Девочка потрясенно уставилась на него, а потом сложила руки на груди и уверенно заявила:

— Этого не может быть.

— Откуда тебе знать, гномик, — ласково заметил Тредэйн, опираясь на свой обширный жизненный опыт.

— Не называй меня гномиком! Ты сам-то много ли знаешь? Даже не знаешь Пятой Теоремы Ризбо… и про Белый Трибунал ничего не знаешь, хвастун!

— Знаю достаточно, чтобы сказать тебе, что все состояние и имущество осужденного колдуна действительно отходит суду. Так что у этих тринадцати судей есть причина охотиться за богатыми людьми вроде твоего отца. Об этом он и говорил, когда ты подслушала.

— Ну а я в это не верю. И знаешь почему? Потому что дреф бы им не позволил, вот почему! Нашей страной правит дреф Лиссид, а не Белый Трибунал.

— Неужели?

— Да-да, и он — хороший дреф и хороший человек, спроси кого хочешь.

У Лиссида добрые намерения, но его держат в неведении, он неопытен и слаб — жалкий наследник и так подорванной власти. В ушах Треда звучали опасные слова, услышанные им от отца, но у мальчика хватало ума не повторять их перед маленькой Гленниан ЛиТарнграв, у которой язычок был длинен не по годам.

— Он хороший человек, — рассеянно согласился Тредэйн.

— Вот именно, а если бы не он, — заторопилась девочка, — то нашлись бы и другие, кто не дал бы Белому Трибуналу обижать людей, которые ни в чем не виноваты. Кто бы навел порядок. Это и есть хорошие люди, которые, если видят какую-то несправедливость, не льют слезы, а берут и делают что надо. Скажешь, не так?

— Угу, — мальчик едва слышал ее. Он думал о своем. Значит, благородный ландграф Джекс ЛиТарнграв, несмотря на все свое богатство, или как раз из-за него, так боится Белого Трибунала, что готов бежать прочь из родной страны. Эта новость и сама по себе была неприятной, но выводы, с его точки зрения, были еще более настораживающими.

— Потому я и не верю, что нам нужно уезжать, — продолжала Глен, не замечая его рассеянности. — Честно говоря, по-моему, папа просто боится. Только ты никому не говори, что я тебе все рассказала, ладно, Тред?

Он отозвался не сразу, и его ответ не понравился девочке.

— Иди домой, Глен. Сейчас же иди домой.

— Не пойду! — Она обиженно фыркнула. — Я не дам увезти меня в какой-то чужой город просто потому, что они, перетрусили. Я остаюсь здесь. Спрячусь в лесу, выстрою убежище и буду жить как таинственный отшельник, стану есть ягоды и пить дождевую воду…

— Ты сама знаешь, что это глупо! Девочка сердито сверкнула на него глазами.

— Если родители уезжают, ты едешь с ними. Конец разговорам. Тебе и сейчас следовало быть с ними, а не шататься неизвестно где. Они, наверное, ищут тебя, и ты только добавляешь им беспокойства, в такое-то время.

— Никто не знает, что я ушла. Даже сопляк Пфиссиг.

— Кто-кто?

— Пфиссиг. Ну, знаешь, сын Квисельда, мерзкий такой мальчишка.

— А, да, — Тред помнил Квисельда, управляющего дома ЛиТарнгравов. Тошнотворный парнишка, упомянутый девочкой, был его сыном и чем-то заслужил особое отвращение Глен.

— Этот Пфиссиг всегда шныряет повсюду, подсматривает и шпионит, — продолжала девочка. — Вечно сует свой длинный сопливый нос в чужие дела. А потом доносит своему папочке. Думает, он очень умный, но сегодня я его надула.

— Поздравляю. Не хочу тебя разочаровывать, но только теперь уж точно кто-нибудь заметил, что тебя нет. А если узнают, куда ты отправилась…

— Ну и что такого в этих старых руинах? На мой взгляд , это все сказки. Но ты должен обещать, что никому не проговоришься, что я сюда ходила.

— Слово чести!

— И обещай, что никому не скажешь о том, что я тебе рассказала!

— А вот это другое дело. Я собираюсь рассказать кое-что своему отцу.

— Только попробуй! Хоть бы у тебя язык отвалился!

— Послушай, это очень серьезно. Твой отец дружит с моим всю жизнь. Они близки как братья, и в делах, и в политике держатся вместе, они даже породнились через женитьбу родственников. Всем известно, что они всегда заодно. Если заподозрят одного, значит, и другой в беде. Если это все правда, моему отцу нужно знать о том, что происходит.

— Думаешь, он и так не знает? Если они такие друзья, мой папа должен был все рассказать твоему давным-давно.

— Возможно, но я должен знать наверняка. Ты ведь понимаешь, да?

Девочка неохотно кивнула.

— Тогда пошли со мной в город, — он увидел, что она упрямо вздернула подбородок, и торопливо добавил: — Сама просила, чтоб я не обращался с тобой, как с маленькой. Вот и докажи, что ты взрослая.

— Ладно, — она встала и отряхнула подол от пыли. — Можно подумать, ты мой дядюшка.

Тредэйн, поднимаясь, с сожалением оглянулся на темную дверь. Ощущение чьего-то присутствия ослабло, рассеянное, быть может, болтовней Глен, но не исчезло полностью. Он чувствовал на себе далекий, но пристальный взгляд.

Глен это заметила.

— А ты не хочешь сперва посмотреть? — спросила она. — Ты ведь хотел увидеть дух Юруна? Если старикан еще болтается здесь, я бы не отказалась с ним поздороваться.

— В другой раз. Идем, — он протянул руку, и девочка крепко сжала ее. Когда они шли через камеру Юруна и по длинному темному коридору, Тред почувствовал, что она изо всех сил цепляется за его ладонь. Здесь было холодно и сыро, но ее маленькая ладошка вспотела. Девочка часто дышала и бросала испуганные взгляды по сторонам. А храбрилась-то как!

Они миновали полный сквозняков коридор самым быстрым шагом, какой только позволяло их достоинство, и оказались в тихой, заваленной бесполезными вещами прихожей. Теперь, когда рядом была Глен, угроза отступила, да и дом — или его страж — был, вероятно, удовлетворен их уходом, но невидимый взгляд словно подталкивал их в спины. Назад, по тропинке собственных следов, протоптанной, в пыли, мимо огромного разбитого канделябра, сквозь выбитую дверь, вниз по базальтовым ступеням в вечную тень под деревьями.

Тредэйн колебался между облегчением и досадой.

— Я еще вернусь, — пообещал он дому.

— Я тоже. Дважды сплюну! — заверила Глен и немедленно выполнила обещание.

Умела же она нарушить торжественность момента!

Повернувшись спиной к дому Юруна, они пошли к городу через холмы, поросшие лесом и утопавшие в густом тумане. Гнетущая темная аура дома осталась позади, ощущение неведомой опасности исчезло, и лес сиял обыденной чистой красотой. На деревьях кое-где еще оставались обрывки красных и золотых нарядов, на ветвях блестели пышные кисти оранжевых ягод, пушистые пучки янтарного веллиса выглядывали из-под почерневших стволов, а запоздалые цветы жистерикса блестели крошечными звездами. Палая листва весело шуршала под ногами, а в воздухе пахло влажной землей и осенью. Трудно было поверить сейчас в существование призрака колдуна или беспокойных теней у озера. Быть может, что-то недоброе, обитавшее в доме Юруна — просто игра воображения? Когда-нибудь, мысленно поклялся Тредэйн, он обязательно это узнает, но сейчас есть более важные дела — рассказ Глен встревожил его, и мальчик торопился поговорить с отцом.

До города было неблизко, и Тред бессознательно шагал все шире, так что его спутнице приходилось бежать, чтобы не отстать от него. Заметив это, он замедлил шаг, отлично зная, что девчонка скорей умрет, чем попросит передохнуть. Дальше они пошли ровным шагом и остановились только раз, на вершине Цинова Зуба. Отсюда были видны поросшие лесом долины, укутанные, вечным туманом. Сегодня дымка была прозрачнее, чем обычно, и с высоты открывался вид на трехгранные купола и шпили Ли Фолеза. По городу вилась серебристая река Фолез со множеством перекинутых через нее мостов из красного камня. Самый высокий и острый шпиль возвышался над Сердцем Света — темной громадой камня, находившейся на небольшом островке в центре реки, местом, где заседал Белый Трибунал. Чуть севернее на фоне неба выделялся величественный купол дворца дрефа. Дальше туман сгущался, и только слабое мерцание выдавало участок города, занятый Горнилом — огромной бесформенной грудой светящихся обломков, оставшихся от уничтоженных колдунами складов и казарм. Это впечатляющее зрелище не давало горожанам забыть об ужасах Колдовских Войн.

Спустившись с Цинова Зуба, Тред и Гленниан еще больше часа карабкались с холма на холм. На ходу девочка что-то тихонько напевала. Голос ее был еще по-детски писклявым, но мелодия понравилась Тредэйну, и, послушав немного, он спросил:

— Это что?

— Что — что?

— Что за музыка?

— Просто так. Это из моих.

— Ты что, сама сочинила?

Она кивнула.

— Как это ты делаешь?

— Да я вообще-то ничего не делаю . Просто иногда само приходит в голову. А если уж придет, то не уходит, пока я не пропою, или не запишу, или еще что.

— Только и всего?

— Нет, конечно. Если получается что-то стоящее, то я вроде как вожусь с ней, меняю и пробую, пока не получится совсем хорошо. А ты?

— Мне не приходит в голову мелодий, с которыми можно возиться.

— Что, совсем? Никогда-никогда?

— Ну, понятно, я иногда вспоминаю или насвистываю что-нибудь, но только то, что слышал где-то — сам я ничего не придумываю.

— Это же скучно!

— Да не то чтобы…

— Но это же не твое. Все равно как говорить, только повторяя чужие слова.

— Вовсе нет. Просто не все такие, как ты. Не все могут сочинять музыку.

— А ведь это грустно…

— Ты бы так не думала, — ощетинился из-за почудившегося ему упрека Тред, — не будь ты такой зеленой.

— Никакая я не зеленая!

— Ты хоть поняла, что я сказал?

— Не поняла и понимать не хочу!

К тому времени, как они выбрались на широкий дрефский тракт, тени от деревьев заметно удлинились. Дорога, прямая как стрела, тянулась среди полей и ферм. Сельские домики скоро уступили место городским, кирпичным и каменным зданиям. Холмы кончились. Дома становились все выше и величественнее и стояли все теснее. Почти все были выкрашены в белый цвет с ярким черным геометрическим узором, различимым даже в густом тумане.

Они миновали гостиницу «Поверженные Злотворные», с жутковатой вывеской над входом и доброй сотней причудливых фонариков, подвешенных под каждым карнизом. Дальше находилась «Гавань Ауслиба», прославившаяся чудовищными блохами, а за ней — кучка лавок, где торговали защитными амулетами, оберегами и изображениями Защитника Автонна. Среди лавчонок притулилась красная палатка профессионального молельщика, который готов был читать защитные заговоры, и заклинания хоть целый день, если клиент заплатит. Сегодня у него было вдоволь работы, и из палатки доносились напевные моления.

Дальше дорога перешла в узкую улицу, толпа стала гуще и шумнее, и вскоре перед ними выросла древняя городская стена. Она уже не защищала город, и огромные ворота всегда стояли открытыми, не было при них и стражников. Над аркой несколько лет назад укрепили защитный амулет — пучок копий, топорщившиеся во все стороны острия которых теоретически, должны были отгонять от города колдовские чары. Пройдя под аркой с талисманом, дети зашагали по знакомым мостовым, привычно забитым вязкой массой повозок, карет и пешеходов.

Было уже поздно. Туман сгустился, и на работу вышли фонарщики. Купцы запирали лавки на ночь. Рядом с ними торговец коврами посыпал порог Особым Порошком Грефа, отгоняющим призраков и Злотворных. Его сосед, портной, проводил ритуал ограждающих жестов, а воздух вокруг гудел голосами вездесущих молельщиков.

Тредэйн и Глен почти не обращали внимания на привычные с раннего детства картины. Они вместе дошли до Изваяний — гранитных статуй, временами требующих окропления кровью — еще одного памятника Колдовских Войн. Здесь их дороги расходились.

— Я не прощаюсь, — обернулась к мальчику Гленниан, — потому что не собираюсь уезжать. Если родители уедут, то без меня.

— Ну что ты как маленькая! Ты же…

— Так как насчет снова сходить к дому Юруна завтра? — перебила его наставительную речь Глен. — Мне хочется заглянуть во все комнаты и спуститься по той лестнице, куда ты не полез.

— Беги домой, гномик.

— Ты что, испугался ?

— Завтра у меня не будет времени возиться с малышами, — важно сообщил ей Тредэйн.

— Ну так закуси коровью лепешку вареной морковкой!

— Это ты на уроках математики выучила?

— Тогда я сама пойду в его дом.

— Нет, не пойдешь.

— А вот и пойду, раз ты не хочешь! Ну, Тред, пожалуйста !

— Ладно, давай так, — уступил мальчик. — Если через несколько дней ты еще будешь в городе…

— Буду, буду!

— Тогда мы сходим и вместе посмотрим, что там под этой лестницей.

— Обещаешь?

— Слово чести!

— Сплюнь два раза! — Он послушно сплюнул.

— А теперь давай домой.

— Как скажешь, дядюшка! Ну, скоро увидимся. Не забудь, ты обещал!

Она повернулась и пошла к северной, части города, туда, где вокруг дворца дрефа стояли особняки знати, среди которых был и огромный дом ЛиТарнгравов.

Тред повернул на восток, и всего разок оглянулся ей вслед. Память об этой шагавшей вприпрыжку легкой голенастой фигурке с растрепанными волосами осталась с ним на долгие годы. Девочка исчезла в толпе и тумане, и он пошел дальше один, направляясь к богатому кварталу у Бриллиантового моста, названного так за удивительные зеркальные фонари, отражавшие и усиливавшие свет. Дома здесь не красили и не облицовывали плиткой. Они были выстроены из цельных плит белого мрамора, а черный узор выкладывался из квадратиков знаменитого гецианского фарфора. Тред быстро добрался до отцовского дома, не настолько большого и роскошного, как, к примеру, особняк ЛиТарнгравов, зато удивительно красивого. Белые колонны, сдержанные украшения и совершенные пропорции производили впечатление изысканности и гармонии. Над входом в дом Равнара ЛиМарчборга не было защитного амулета, и это было не единственным знаком несогласия с общественным мнением.

В последние годы Тредэйн начал задумываться, оставались ли эти знаки незамеченными.

Он вошел через парадную дверь и, отмахнувшись от расспросов слуг, сразу отправился на поиски отца. Проскочив через парадные покои первого этажа, он поднялся в комнаты наверху в надежде найти лорда Равнара одного, в кои-то веки отдыхающим от назойливого общества…

Ему не повезло. Еще не дойдя до дверей отцовской комнаты, Тред услышал пронзительный голос мачехи. Леди Эстина всегда производила много шума. Ее звонкое сопрано, в особенности, когда леди нервничала, прямо-таки ввинчивалось в несчастные уши оказавшихся поблизости. А спокойной, надо заметить, она бывала редко. Ее одолевали вечные страсти и терзали полчища подозрений. Знатная и нервная вторая жена Равнара ЛиМарчборга была подвержена депрессиям, сменявшимся приступами истеричной обиды. В тоске она была скучной и жалкой, в гневе — несносной и неуправляемой. Она заражала своими капризами весь дом, и Тредэйн терпеть не мог мачеху. Старшие братья полностью разделяли его чувства. Услышав сыпавший упреками визгливый голос, он остановился перед дверью.

— Для меня у тебя никогда нет времени! Ты не хочешь меня видеть!

Обычный скандал. Что за невозможная женщина!

— Тебе нет до меня дела… ты не замечаешь, как я несчастна…

Отец ответил ей что-то тихим, успокаивающим голосом. Что именно, Тредэйн разобрать не смог.

— Ты женился на мне, чтоб меня не замечать? Жалеешь, что женился? Жалеешь, да?

Снова терпеливые увещевания.

— Без меня тебе было бы лучше, да? Твои мальчишки, твоя троица драгоценных любимчиков, даже не скрывают своих чувств. И ты, конечно, с ними согласен — ты всегда за них, так что я окажу тебе услугу, скроюсь с твоих глаз! Ты ведь этого хочешь, верно? Я нарушила твое драгоценное уединение только потому, что хотела тебе кое-что сказать, но вижу, тебе это не интересно!

Вежливое возражение, вопрос.

— Нет, я передумала! Теперь я доставлю тебе удовольствие, оставлю в покое. Не стану отнимать ни минуты твоего драгоценного времени. Ни единого бесценного мгновенья!

Громкий звон разбитого стекла поставил точку в их разговоре. Дверь с грохотом распахнулась, и Эстина вылетела в коридор: плоская грудь вздымается, узкое лицо пылает некрасивым румянцем. Из глаз и носа у нее текло, губы были крепко сжаты, от ноздрей к углам рта пролегли глубокие морщины. Жуткий вид — жалкий и злобный одновременно. Тредэйн смотрел на нее с холодным отвращением.

Мачеха заметила его изучающий взгляд, и выражение ее лица почти испугало мальчика. Взаимная неприязнь между леди Эстиной и тремя ее пасынками обычно тщательно скрывалась, но сейчас глаза мачехи горели неподдельной ненавистью.

— Входите, ваше драгоценное высочество, — прошипела она, задыхаясь от слез и ярости. — Для вас у него, конечно же, найдется время. Для вас оно всегда находится, всегда. Ну, что уставился? Иди! — не дожидаясь ответа, она помчалась дальше по коридору.

Тред постоял немного, передернул плечами и вошел в комнату отца. Равнар ЛиМарчборг рассматривал разбитый стеклянный шкафчик. Среди осколков стекла и разбросанных сувениров лежал серебряный подсвечник, которым, по-видимому, хозяйка дома в гневе запустила в ни в чем не повинную деталь интерьера.

Равнар поднял взгляд на вошедшего сына, и Тредэйн увидел его глаза, такие же живые голубые глаза, как у него самого. По характеру отец и сын были так же похожи, как и внешне. Отец, к примеру, разделял склонность мальчика к опасным приключениям.

Как ты можешь ее терпеть? Слова едва не сорвались с языка, но Тред вовремя спохватился. Равнар с его преувеличенным чувством долга не допускал ни малейшего осуждения своей второй жены. Жаловаться было бесполезно. Эстина раз и навсегда стала членом семьи, и как бы ни сожалел Равнар о своем поспешном решении, ничего нельзя было изменить. Узы брака нерасторжимы.

Тред заменил бесполезный и болезненный вопрос невинным:

— Что это у тебя, отец?

— Память о прошлом. Я много лет не смотрел на него. Только сейчас вспомнил. — Лицо Равнара выражало задумчивое спокойствие. Какие бы чувства он не испытывал — а чувства наверняка были сильными — благородный ландграф ЛиМарчборг держал их в узде. Он протянул сыну открытую ладонь, на которой лежал миниатюрный портрет в рамке из слоновой кости.

Тред увидел тонко исполненное изображение трех молодых людей, скорее даже мальчиков на пороге юности, одетых по моде тридцатилетней давности. Двоих он узнал сразу. Голубые глаза и черные брови — его собственного отца, Равнара ЛиМарчборга, ни с кем не спутаешь. Рядом с ним стоял рыжий, широкоплечий коренастый подросток, Джекс ЛиТарнграв, друг Равнара и отец Глен. Узнать третьего оказалось труднее, хотя и в этом бледном, задумчивом лице, обрамленном прямыми тонкими волосами, мерещилось что-то знакомое: что-то в линии тонкого носа с высокой переносицей, или, может быть, в длинной, узкой челюсти с глубокой впадинкой на подбородке. Мальчик нахмурился, припоминая.

— Не догадываешься, кто это? — улыбнулся Равнар ЛиМарчборг. — Представь его взрослым. Это Гнас ЛиГарвол.

Тред в изумлении глянул на отца, потом снова перевел взгляд на портрет, пытаясь совместить черты нарисованного юноши с лицом человека, знакомого горожанам Ли Фолеза как ЛиГарвол Неподкупный, верховный судья Белого Трибунала. Тот же высокий лоб, те же скулы… а вот рот… Трудно сказать. Юноша на картине чуть улыбался, между тем едва ли кто видел, чтобы надменные тонкие губы верховного судьи принимали столь непринужденный изгиб. И глаза… Непонятно. Светлые, цвета дождевой воды глаза Гнаса ЛиГарвола были почти неразличимы в тени глубокого капюшона. Юноша на портрете смотрел совсем по-другому… и все-таки да, то же лицо.

— Как ты оказался на портрете со старым палачом? — удивился Тредэйн. — Я думал, вы ненавидите друг друга.

— Так было не всегда. Когда-то мы были друзьями.

— Ты и этот кровавый повар?

— Это было очень давно, и Гнас был другим. Тогда нас было трое: Джекс ЛиТарнграв, Гнас ЛиГарвол и я. Мы вместе росли, были лучшими друзьями… знаешь, как бывает. С Джексом мы до сих пор друзья.

— Об этом я и хотел поговорить, отец. Я…

— А Гнас выбрал другую дорогу. Заразился лихорадкой охоты за Злотворными, сделал карьеру, охотясь за так называемыми колдунами. Думаю, это давало ему чувство собственной значимости.

— Значимости?

— Мы с Джексом унаследовали собственность и положение в обществе, а Гнас был младшим сыном. Его не ждало ни богатство, ни титул. Что ему еще оставалось? — Равнар ушел в воспоминания и говорил, казалось, сам с собой. — Вот он и принялся охотиться за чародеями. Выслеживал и уничтожал их. Добился славы, стал главой Белого Трибунала, которому теперь требуются все новые колдуны, чтобы оправдать свое существование.

— Ты хочешь сказать, что ЛиГарвол — мошенник? — Тредэйн с трудом выговорил эти слова, голос у него срывался. — Что он Очищает невиновных людей, просто чтобы удержаться на своем месте?

— О, не сознательно, не нарочно. Ручаюсь, он полностью убедил себя, что угроза — реальна.

— А ты в это не веришь, отец? Не веришь в волшебство, Злотворных, колдунов?

— Я признаю существование сил и явлений, превосходящих современный уровень человеческого понимания. Эти силы называют волшебством, относя их к сверхъестественным, и, следовательно, зловредным. Но я не уверен, что термин «сверхъестественный» вообще имеет смысл. Понятие естества, природы, по определению включает все существующее в мире. Что может лежать вне его? — отец снова беседовал сам с собой.

— А Злотворные, отец? Разве они не вне природы, не противостоят законам естества? Или ты в них тоже не веришь?

— Не знаю, сын. Я не совсем уверен, что Злотворные существуют. А если и так, мы не знаем о них ничего, кроме легенд, порожденных нашими же страхами. Но если они реальны и враждебны людям, это еще не значит, что они сверхъестественны.

— Ну, пусть будет «Злые».

— Еще одно красочное, но лишенное смысла слово. Давай назовем это «Потенциально опасные».

— Потенциально опасные… — Тред задумчиво кивнул. Он очень любил такие философские беседы с отцом и всегда старался затянуть их на как можно большее время. — Говорят, что колдуны получают магические способности в обмен на жизненную силу людей, которых они продают Злотворным. В это ты веришь?

— Что такое эта «жизненная сила», о которой ты говоришь? Где она находится, зачем она нужна, как она передается покупателю? И, кстати говоря, к чему существам, настолько могущественным, как Злотворные, брать на себя лишние хлопоты и покупать у людей то, что им нужно? Почему бы просто не взять?

— Потому что Автонн не дозволяет воровать?..

— Воровать не дозволяет, а покупать разрешает? Как это понимать? И какое до этого дело Автонну, кем бы он ни был?

— Ты что, и в Автонна не веришь? — заинтересовался Тредэйн. Разговор заходил в увлекательно опасную область.

— Я только задал вопрос.

— Тогда вот еще вопрос. Если правда, что Злотворные существуют, если правда, что они враги людей, и если правда, что волшебная сила исходит от этих врагов, не значит ли это, что магия должна быть разрушительной? А если она разрушительна, тогда разве Белый Трибунал не вправе Очищать колдунов?

— Слишком много «если», слишком много вопросов. Пока ни одно из этих предположений не подтвердилось, а я не люблю строить гипотезы в отсутствие фактов. И даже если наличие исходящей от магии опасности будет доказано, я все же не могу оправдать методов Трибунала. Террор порождает только террор, и ничего больше. Возможно, Гнас ЛиГарвол еще поймет это… но я сомневаюсь. — Отец еще раз с суровым сожалением взглянул на портрет и вернулся в окружающую действительность. Он пристально посмотрел на сына и заметил: — Ты понимаешь, что наш разговор не предназначен для чужих ушей.

— Ты можешь на меня положиться, — пообещал Тредэйн, невероятно польщенный доверием отца.

— Я это знаю. Но у тебя озабоченный вид, сын. Думаю, ты пришел сюда не для разговоров о колдовстве.

— Я пришел потому, что сегодня мне рассказали кое-что, о чем, мне кажется, тебе нужно знать. Маленькая Гленниан ЛиТарнграв говорит, что вся их семья собирается навсегда уехать из Верхней Геции. Ее отец боится Белого Трибунала, так что они уезжают чуть ли не завтра. Глен даже не знает куда.

— В Ланти Уму, я полагаю. Приятный климат, чудесная архитектура…

— Ты уже знаешь?

— Милый мальчик, Джекс ЛиТарнграв разделяет твою тревогу. Он предупредил меня несколько недель назад и уговаривал ехать с ними.

— Ты отказался?

— Я скажу тебе то, что ответил ему. Ли Фолез — мой дом, и я не хочу его покидать. В отличие от Джекса, я не так богат, чтобы вызывать зависть. Кроме того, я не сделал ничего дурного. Я ни в коей мере не замешан в колдовстве, против меня нет ни улик, ни свидетельских показаний. Обвинение без доказательств невозможно, так что мне нечего бояться Белого Трибунала.

— Но отец… — Тред с трудом подбирал слова. — Можно ли полагаться на это?

— На что же мне еще полагаться?

— Но Белый Трибунал делает что хочет, и никто не смеет жаловаться, даже дреф.

— Я посмею, — холодно заметил Равнар, — если они посмеют нарушить мои законные права. Но не думаю, чтобы они зашли так далеко. Род ЛиМарчборгов — благородный род, древний и уважаемый. В этом городе у меня есть друзья и немалое влияние.

— А если друзья побоятся заступиться за тебя? Что, если тебя обвинят и не дадут даже возможности оправдаться? Тебя могут без суда похоронить заживо в каком-нибудь застенке. Я слышал, такое случается даже со знатными.

— Ты говоришь точь-в-точь как Джекс, но вы оба ошибаетесь. Тредэйн, ты не должен забывать, что мы живем в цивилизованной стране, которая управляется продуманными и надежными законами. Они далеки от совершенства, и все же это самое ценное наше достояние, наша надежная защита против хаоса. Мы должны верить в силу закона и в обещанное им торжество справедливости. Для меня покинуть город сейчас — значит обмануть это доверие, предать все, во что я верил. Я не пойду на это. Ты меня понимаешь?

— Да, отец, — ответил Тред. Все его сомнения не пережили встречи с отцовской верой. Человек такого благородства, таких возвышенных мыслей, такой хороший человек, как его отец, просто не может ошибаться.

— Вот увидишь. Когда со всей этой нелепицей насчет колдовства будет покончено, а Белый Трибунал станет всего-навсего неприятным воспоминанием, мы будем по-прежнему жить в Ли Фолезе. Городу понадобится много здравомыслящих людей, чтобы навести порядок. Запомни мои слова.

Тредэйн улыбнулся, захваченный этим видением будущего. Сейчас ему казалось, что они могли бы навести порядок даже вдвоем с отцом, без помощи других здравомыслящих людей. Они справятся, нет такого дела, которое оказалось бы не по силам им двоим. Ему вдруг захотелось обнять отца, но мальчик благоразумно сдержал этот порыв. С тех пор многие годы, вспоминая ту минуту, он не мог простить себе этого.

Однако, несмотря на его мужественную сдержанность, вся гамма чувств, как видно, отразилась у него на лице, и лорд Равнар улыбнулся в ответ. В последнее время он редко улыбался.

Выйдя из отцовской комнаты, Тредэйн отправился разыскивать братьев. Старший, Равнар, названный так в честь отца, или попросту — Рав, был тощим ученым молодым человеком, всегда готовым на дружеские разумные наставления. Средний, Зендин, озорной юноша, подвижный как ртуть и наделенный необыкновенным обаянием, всегда кипел новыми идеями. Этого легкомысленного сорванца было интересно послушать, а иногда можно было получить у него полезный совет.

Но оказалось, что обоих братьев нет дома, и к ужину их не ждали. Когда-нибудь и он тоже получит такую свободу. Тредэйн ушел к себе в комнату и уткнулся в «Историю падения — Стреля». Через два часа он нехотя оторвался от чтения, чтобы занять свое место за столом: подошло время ужина.

Мальчик надеялся, что леди Эстина выкажет свою обиду многозначительным отказом от еды, но она разочаровала пасынка. Сидела с видом оскорбленного достоинства и молчала: спина прямая, глаза припухли от слез. Она нарочно пила слишком много вина. Намек был ясен: Смотри, до чего меня довела твоя жестокость . Каждый глоток давался ей с трудом, а мрачный взгляд исподлобья сверлил обидчика-мужа.

Равнар словно ничего не замечал. Когда его любезные попытки вести беседу с женой остались без ответа, он обратился к младшему сыну. Однако теперь горящий взгляд Эстины уткнулся в мальчика. Тред мечтал поскорее вернуться к себе. При первой же возможности он пожелал отцу и мачехе приятного аппетита, вышел из-за стола, вновь запёрся в комнате и провел остаток скучного вечера наедине с «Историей…».

К полуночи ни Рав, ни Зендин не вернулись. Они нарушали ими же установленный срок, и если отец об этом узнает, им хорошо достанется. Тредэйн, привыкший ложиться рано, почувствовал, что глаза слипаются, и решил не дожидаться братьев. Ему много о чем хотелось рассказать и спросить, но все это могло подождать и до завтра. Он не стал звать слугу, разделся сам, погасил лампу и забрался в постель. Воспоминания о событиях сегодняшнего дня не дали ему уснуть сразу, но, в конце концов, усталость взяла свое, и он погрузился в сон.

Ничто не предупредило его об опасности. Он крепко спал, когда дверь комнаты с треском распахнулась. Шум разбудил мальчика, и он рывком сел на постели. В тот же миг чья-то рука сорвала занавес над кроватью, и в лицо Тредэйну ударил яркий свет. Прежде чем отвернуться, он успел заметить склонившиеся над ним фигуры людей. Ослепленный, Тредэйн не разглядел подробностей, заметив только, что все четверо прятали лица под капюшонами и были вооружены.

В одинаково безликих пришельцах было что-то фантастическое. Но они были вполне реальны, как убедился Тредэйн, когда его грубо швырнули на пол. Удар разогнал сонный туман в голове, но мальчик по-прежнему ничего не понимал, и по телу стал растекаться страх.

Воры?

Он вскочил на ноги и кинул быстрый взгляд на дверь, где еще двое пришельцев загораживали путь к спасению. Окно справа было открыто, но с третьего этажа так просто не выпрыгнешь.

А если позвать слуг?.. Он увидел холодный блеск стали, и крик застрял в горле.

Бегство и сопротивление невозможны.

Попробовать заговорить с ними?

— Здесь нет денег, — сказал Тред. Каким-то чудом голос его прозвучал уверенно и твердо.

Никто не потрудился ответить. Одежда, которую он снял вечером, лежала на кресле у кровати. Один из пришельцев собрал ее и бросил на пол к ногам мальчика. Приказ был ясен без слов.

— Чего вы хотите? — внешне он был спокоен. Ответа не последовало. Четыре безмолвных фигуры в колеблющемся свете лампы.

Похитители, задумавшие выкрасть его прямо из родительского дома? Такая неимоверная дерзость могла бы принести им успех, если не остановить их сейчас же, пока его не утащили туда, где ни отец, ни друзья не смогут ему помочь. Натягивая одежду поверх ночной рубахи, Тред лихорадочно соображал. За несколько секунд в голове промелькнули и были отвергнуты как неосуществимые с полдюжины планов. И вот он уже одет, и ни одной мысли в голове, только страх и бессильная злость. Ночные гости схватили мальчика за плечи и поволокли к двери.

Звук шагов разносился по всему дому. Они даже не пытаются скрыть свое присутствие! Еще удивляясь такой наглости, мальчик заметил, наконец, одинаковые белые кокарды на капюшонах и узнал эмблему Белого Трибунала.