Белый слон

Глава 8. Репутация заведения

Клуб десанта занимал почти три четверти старинного особняка на Миллионной. В его узких кривых коридорах с разновысокими полами, стенами метровой толщины и окнами, прорубленными в самых неожиданных местах, можно было заблудиться. Конечно, если ты не десантник, или попал сюда впервые, не имея навыков, необходимых уличному бойцу… Виноват — миротворцу, хотя «уличный миротворец» как-то не звучит.

Ника не любила здесь появляться. Однажды, на заре нашей совместной жизни, я её сюда вытащил. Кажется, была годовщина Ашгабата. Ника вытерпела целых два часа — восемь или девять тостов — и запросилась домой, хотя было и вкусно, и весело. У нас — преотменные повара, мы — презабавные парни, и женщин было на той годовщине много, так что разговоры велись не только мужские. Но к десятому тосту общество обеднело на поручика Тихомирова с супругой: без меня Ника боялась заблудиться… Ну, не любила она этот дом, и всё тут!

И не только Ника. Жёны тут вообще появлялись исключительно редко. Дамы и вдовы — да. Но с жёнами приходить было не принято. Не то, чтобы запрещено, а просто они сами не хотели. Даже скандалить предпочитали где-нибудь в других местах. Ну, в крайнем случае, на крылечке: я, мол, видела, с кем он сюда вошёл, ну-ка подать его мне, а не то я пойду к райкомрезу!..

Короче говоря, в Клубе десанта на Миллионной мы с Хельгой проделали примерно то же самое, что за два часа до этого проделали в штабе резерва. Только уже не под похабный гогот первосрочников, а под молчаливое понимание не замечающих нас ветеранов и под оживлённую болтовню (о погоде) бармена Гоги, который двинул ко мне по стойке ключ от номера и шёпотом заверил, что всё будет тип-топ. Тут, в особняке на Миллионной, никакого капитана Тихомирова в настоящий момент нет. Капитан Тихомиров пребывает либо у себя в конторе, либо где-нибудь в командировке — Гога не знает, где. Касательно кредита я тоже могу не беспокоиться: Гога умеет ценить порывы души и знает, что такое чрезвычайные обстоятельства. Они, эти чрезвычайные обстоятельства, увеличивают обычную процентную ставку вдвое, так что на этот раз не десять, а двадцать.

Я с лёгким сердцем пообещал бы ему и тридцать, и сорок, но вовремя вспомнил, что платить придётся не мне, а Нике.

Тем не менее, обед я заказал роскошный, с кулебяками из минтая, пирожными и шампанским. Нам надо было пустить пыль в глаза Гоге. Пусть думает, что я пускаю пыль в глаза Хельге.

Литровый пакет водки с надлежащим сухпайком я попросил завернуть отдельно. Гога пообещал. А мы с Хельгой двинули в номер, дабы отскучать отводимые на «порыв души» два-три часа и заодно пообедать.

Хельга мне замечательно подыгрывала, лучше, чем я ей в штабе. Она висла у меня на плече, потупляла глаза, прятала лицо в своём червонном золоте и премерзко хихикала неестественно хриплым голосом, изображая даму на час, которой крупно повезло. Только в номере, притворив толстую с мягкой обивкой дверь, я понял, чего ей это стоило.

Главным и почти единственным предметом меблировки в номере была кровать. Ветхая, помпейзнейших размеров, с балдахином из маскировочной ткани, долженствующим наводить на мысли о превратностях жизни десантника и скоротечности оной, призывая подарить ему как можно больше радости сейчас, немедленно, сию минуту, потому что завтра может оказаться поздно.

Хельгу этот балдахин добил. Захохотав, она бухнулась на кровать как была, в плащике и замазученных туфельках, и кровать немедленно отозвалась жутким треском давно рассохшегося дерева с разболтанными ржавыми винтами.

— Попрыгай, попрыгай, — сказал я. — Помн`и её как следует. Твоя репутация уже всё равно загублена, а вот репутацию сего заведения надлежит держать на должной высоте! Клуб десанта — это вам не фигли-мигли, тут ветераны душой отдыхают, а телом трудятся…

— Хва… хва… хватит! — простонала Хельга сквозь хохот.

Я расстегнул безворотку (в номере было очень тепло, даже душно), потом, подумав, снял её совсем, бросил на кровать и остался в рубашке. Хельга поборола последние приступы хохота, сидела, обняв живот, и выравнивала дыхание.

— Разденься, — сказал я ей и нагнулся, чтобы расстегнуть ботинки. — То есть, я имею в виду: сними плащ. Обед к нам уже идёт и скоро постучится.

— Нас должны застать в недвусмысленной позе?

Посмотрев на неё, я убедился, что она спрашивает серьёзно. Похоже, она всегда так: либо спрашивает серьёзно, желая услышать ответ, — либо не спрашивает вовсе.

— Не обязательно, — ответил я. — Дама, которую ты изображала, должна быть зверски голодна и не сразу уступчива. Нашу кулебяку нам придётся съесть. Всю.

— С удовольствием! Я зверски голодна.

— Вот и славно… Нет-нет, тебе не следует швырять свой плащ как попало! Повесь аккуратно на спинку стула — ведь это твоя единственная верхняя одежда на все сезоны.

— Как ты об этом узнал? — удивилась Хельга.

— Извини… — Я сильно потёр ладонью шею и, кажется, даже закряхтел от смущения. — Я этого не знал.

Я снова занялся ботинками — снял их и стал вытирать мазут изнанкой коврика, лежавшего под дверью.

Хельга сковырнула туфельки, босиком прошла к окну, выглянула, откинув занавесочку, и удивлённо вскрикнула. Я усмехнулся. В Ашгабате таких интересных домов не осталось, их мы в первую очередь… Теперь там только строгая, предсказуемая архитектура.

А это окно, судя по расположению номера, выходило не на улицу и не во внутренний двор, а в самый интересный коридорчик. Интересный с точки зрения «уличных миротворцев». Он был извилист, бесконечен и одновременно очень короток. Он огибал по хитрой замкнутой кривой небольшой танцевальный зал и примыкавшие к нему подсобные клетушки для музыкантов…

— Это во всех клубах так? — спросила Хельга.

— У моряков я не бывал, не знаю… Вряд ли «У Макушина» есть что-то похожее: места не хватит. А вот у воздушников на Синем Утёсе тоже очень интересно. У них, правда, своя специфика: огромные пространства, легкость конструкций, даже зыбкость какая-то, но при всем при том — уютно и основательно. Они сами строили. Воздушные части самые богатые. Извозчики куда мы без них? Да никуда!

— А куда вам бывает надо? — спросила Хельга.

— Туда, где стреляют, — отрезал я.

— А женщин ты часто сюда приводил?

— Ни разу… — С ботинками я покончил, отставил их и занялся Хельгиными туфельками, по-прежнему глядя в пол.

Я почти не солгал: здесь я действительно был впервые. В этом номере… Это был «дежурный» номер — далеко не лучший и вот именно для чрезвычайных обстоятельств. У меня таковых не бывает. Я не люблю отдавать Гоге аж двадцать процентов сверху, я предпочитаю всё подготовить заранее, обойдясь обычными десятью. Да и не так уж часто мне приходилось это делать, а после Парамушира — только один раз. Потому что перестало помогать…

— А я всё думала: зачем они нужны, эти Клубы? — проговорила Хельга с весёлым изумлением. — Оказывается, вот зачем!

— Ну, знаешь ли!.. — я очень искренне возмутился. — Между прочим, сюда и с жёнами ходят! Поживи-ка в общаге, или в однокомнатной на две семьи… Да, многие из нас отдыхают душой в борделе — но далеко не все и не только в нём. И вообще, — я наконец-то нашёл достойный аргумент, — это всё равно, что заглянуть в туалет Патриотической Галереи или Дворца Сновидений и заявить: «вот для чего все это отгрохали»!

Я аккуратно поставил её туфельки под кровать, расправил коврик у двери и выпрямился.

Хельга очень смирно сидела на кровати, сжав губы бантиком и поджав под себя босые ноги, смотрела на меня в упор и выжидательно молчала глазами. Мне пришлось продолжить — развить свой последний аргумент.

— Нет, правда, — начал я, — это не для красного словечка: про туалет во дворце! Например, у нас в Клубе, в этом самом, есть Историческое Общество. Оно собрало неплохую коллекцию и основало музей — три таких кабинета. Там уникальные экспозиции, начиная с десятого века, с миротворческих десантов Олега в Хазарию и Византию!.. Есть хоровой кружок. Вон там, за окном, балетная студия. Рок-симфо-банд. Студия батальной скульптуры. Модельеры. То есть, эти… моделисты. Да много чего есть! Тут отдыхают душой люди с больными душами. Люди, которые убивали людей… Но в музее, например, нет водки — никакой, даже очень древней. Водка — в этом крыле дома, где бар и бордель, а мы с тобой пришли сюда за водкой! И вообще — я же тебе предлагал: подожди на крылечке, сам поклянчу…

— А ты приводил сюда жену? — спросила Хельга.

— Да. Один раз. — Я отвернулся и стал смотреть на окно.

В Клуб я её действительно приводил. Не в номер. В Клуб. В общем, я заврался, отстаивая репутацию заведения… А ведь ни единым словом не соврал! Все это у нас есть — музей, хор, моделисты. И модельеры — тоже. И вот эти самые номера есть — для тех, кто отдыхает душой именно в них. И бар… Последние три с половиной года я отдыхал душой в баре. Музей и прочее, включая номера, мне стали до лампочки (большой, как у белого слона, и электрической). Так что Гогу я сегодня удивил. Если он способен удивляться… Ну, во всяком случае, обрадовал.

Я смотрел на занавесочку на окне, чтобы не смотреть на Хельгу, и почему-то вспомнил Рио. Наверное, потому, что занавесочка была весёленькая, в красно-белую полосочку. В Рио, столице одноименного штата, нам было весело. Мы прибыли туда показать, на что мы способны, и показали, что мы способны на многое. После условной «иглотерапии» в саванне была проведена настоящая на севере Парагвая. И обошлась почти без крови, не как прежние широкомасштабные блицкриги Южно-Атлантических МС, от коих разило двадцатым веком, Хиросимами и Прагами. Не все мы были инструкторами в той, настоящей «иглотерапии», но Рио, столица Рио, наливала всем и плясала в обнимку с каждым и хотела отдаться любому в благодарность за неожиданно быстрый и небывало дешёвый мир на западе… Нам было весело.

А однажды в Рио нас водили на экскурсию в Дом Скаутов — подростков от восьми до пятнадцати лет. Там, в этом их Доме, тоже было всё — даже больше. В том числе специальные комнаты для девочек: привести себя в порядок, причесаться и не только. У девочек сложный организм, не то что у мальчиков… Вот только запашок в специальной комнате был примерно как здесь, и проблема ранней беременности у скаутов ничуть не менее остра, чем у других детей, не состоящих в этой организации. Не знаю, к чему это мне вдруг вспомнился Дом. Не к тому ли, что природа всегда и обязательно возьмёт своё — не налогами, так рэкетом?.. А вот интересно: Гога сам придёт обслуживать, или пришлёт полового? Вообще-то, Гога не любопытен. Он профессионал и берёт свои проценты за доверие.

— Виктор? — позвала Хельга.

— Да? — сказал я, не оборачиваясь.

— Ты запутался в значках.

— Не понял.

— Я не знаю, как объяснить. Посмотри на меня.

Я посмотрел на неё. Её зелёные глаза не смеялись надо мной, не осуждали меня и даже не жалели. Они просто сообщали мне, что я запутался в… То, в чём я, по мнению Хельги, запутался, было похоже на парамуширские «снежинки». И на «злой тюль», тоже парамуширский. По крайней мере, именно их рисовали её глаза. Глаза, которые ни «снежинок», ни «злого тюля» ни разу не видели. Не могли видеть…

— В чём я запутался? — переспросил я.

— Их очень много, — вздохнула Хельга. — Хотя на самом деле их нет. Их больше, чем комаров в июне. Но комары-то есть, они живые и голодные. А ты запутался в том, чего нет. В значках…

— В словах? — догадался я.

— Это не только слова. И слова — не всегда значки.

— В мыслях?

— И не только мысли… Когда ты меня первый раз поцеловал, это был значок. А потом, возле вахты — почти поцелуй.

— Живой и голодный, — пошутил я. — Как ты сейчас.

— Да. Когда ты увидел меня голую на столе, тоже произошло что-то живое. Но ты отвернулся, и значок его съел: живое стало значком. И когда я уронила платье, это уже был значок.

Надо полагать, что на лестнице, когда я взял её на руки и чуть не «засветился», тоже случилось что-то живое, подумал я. Но говорить об этом не стал.

— Я понял, Хельга, что ты называешь «значками», — сказал я. — Может быть, их действительно нет, и может быть, они действительно едят живое. Но без них, согласись, было бы трудно прожить.

Улыбка мичмана… Без этого «значка» он бы давно загнулся — и водка не помогла бы. С йодом.

— Я не говорю, что они не нужны, — сказала Хельга. — Но в них бывает легко запутаться, и ты запутался. Этот ваш Клуб — очень большой и путаный значок. Целая туча значков, которые сплелись и копошатся! Он вам очень нужен, вы без него не можете прожить. Но в нём… Не вижу, как в музее, наверное, он далеко от этой комнаты — но здесь очень давно не было ничего живого. Только значки и люди в сетях значков.

Я вспомнил бар: Хельга хрипло хихикает и виснет у меня на плече, ветераны понимающе не замечают нас, а Гога, болтая со мной о погоде, двигает мне по стойке ключ от номера и шепчет два слова: «дежурный» и «двадцать»…

— А Гога живой? — спросил я. — Или он сам — значок?

— Живой. Но Георгий в них не путается. Их нужно любить или ненавидеть, чтобы запутаться в них… Сейчас постучит.

— Как? — не понял я.

— Георгий сейчас постучит в дверь. Обе руки заняты, идёт и думает постучать ботинком, или положить на пол то, что в руке… Спина болит нагибаться — продуло вчера, а ты не обидишься, если ботинком…

Гога постучал ботинком.

— Делай «значок»! — скомандовал я Хельге, кивнув на кровать, а сам расстегнул рубашку до пояса и, не спеша, пошёл открывать.

Выходит, Гога оказался любопытен…