Глава 7. Улыбка мичмана

Мичман Ящиц оказался заметной фигурой на «Кибероптике». Вахтёр, во всяком случае сразу понял, кого мы ищем, и посоветовал подождать «морского волка» возле проходной — он должен был вот-вот подойти с обеда. В заводскую столовку Яша не ходит, всегда дома обедает. Не потому, что экономит, а скорее, наоборот, поскольку потребляет исключительно молочные продукты с рынка, овощи оттуда же и йодированную водку, приготовленную по особому рецепту. И уж Бог весть, как он умудряется их совмещать, молоко и водку. А всё потому, что в своё время (было это года два тому назад в Охотском море) мичман вконец испортил себе печень радиоактивной рыбой, вот и пришлось ему перейти на молоко и водку. Причём от магазинного молока Яшу ещё круче схватывает, а на рынке брать — какая уж тут экономия! По выходным человек работает на свою печень — все из-за той чёртовой рыбки. И ведь знать-то они, конечно, знали, что рыбка «звенит». Не могли не знать: радиометры у них на борту обязательно были, но жрать-то всё равно хотелось, а на голых макаронах, сами понимаете… Да вот он и сам идёт, Яша Ящиц, наш «морской волк» — вон, видите, верста коломенская, рыжая. Рот до ушей и к бабам цепляется — значит, опять печень скрутило. Когда печень отпустит, ему не до баб — работать спешит. Над цехом пыль столбом, и сюда слышно, как он начальство на херах носит. А вас, Яков Тимурович, дожидаются! Посетители до вас, прям как до генерал-акционера: барышня вот и ваш сослуживец при ней говорят, что с Парамуширу, вы бы мне, Яков Тимурович, рецептик ваш записали, а? Мой-то на днях дембельнулся и вертается скоро, внучок-то мой оттуда же, где и вы были, вертается, и тоже с печенью — запишете рецептик, а? Сколько туда йоду, сколько чего, и как, чтобы молоко не свернулось, а, Яков Тимурович? Приснился мне Славик мой, оттуда приснился, поздравь меня, деда, с дембелем, говорит, вертаюсь, мол, — и улыбается, а самого крутит, уж так крутит…

— Запишу, Иван Васильич, ты мне вечерком напомни, как с работы пойду, сейчас некогда. Привет женихам, красавицы! Парамуширец?

Яков Ящиц был стремителен, улыбчив, резок. Он умудрялся разговаривать одновременно со всеми.

— Да, — сказал я.

— Мичман Ящиц, Отдельный Парусный. Был боцманом на «Тихой Сапе». — Он протянул мне руку, улыбаясь одновременно мне, вахтёру и «красавицам» и успев подмигнуть Хельге.

— Капитан Тихомиров, десант. Командовал полуротой на Парамушире. — Я не решился сразу назвать себя дезертиром, потому что мичман вряд ли отнёсся бы к этому факту сочувственно, а предстоящий разговор был важен, в конце концов, не столько мне, сколько ему.

Яков Ящиц был совсем не похож на «морского волка» — был он огненно-рыж, конопат, высок и неимоверно тощ, но щёки его были неожиданно круглы, а рука оказалась неожиданно тверда и жилиста. И никаких там романтических признаков профессии: ни «боцманского» бобрика, ни вислых усов, ни «палубной» походки вразвалочку, ни полосатого треугольника из-под ворота. Даже непременного синего якорька на запястье, и того не было. Был синий штиль в улыбчивых глазах — затишье перед штормом. Была застарелая боль. Была привычка слышать всех и разговаривать одновременно со всеми. И был тёплый (очень тёплый) вязаный жилет под толстой курткой. Он тоже мёрз мичман Ящиц, побывавший на Парамушире. И он очень старался этого не показывать: куртка, если не присматриваться, выглядела почти как летняя, с небольшим уклоном в демисезонность.

— Извините, господин капитан: сегодня мне действительно некогда. Сожалею, сударыня!.. Иван Васильич, не забудь напомнить. Давайте завтра в нашем Клубе. Во сколько вам удобно?

— Это срочно, мичман, — сказал я. — Очень срочно.

— Понял. Но вряд ли вы обратились по адресу, капитан: я мало что смогу вам рассказать. Впрочем, ладно. Сегодня после смены. Не беспокойся, Иван Васильич, успею — у себя напишу и принесу. Сударыня, я рад — мы не прощаемся! Наш Клуб моряков на втором этаже «У Макушина», а «Макушин» — вот он — рядом. В семь с минутами — устраивает, капитан?

— Нет, Яков, — сказала Хельга. — Только не в Клубе.

— Даже так?.. — мичман Ящиц перестал улыбаться, втянул в себя щёки и пожевал их изнутри. Сразу и явственно проступила боль, а безмятежно-синий штиль в глазах подёрнулся штормовой дымкой. У него болела не только печень. Болела память. Как у всех у нас, парамуширцев… — Но я действительно почти ничего не знаю, сударыня. Мы просто подобрали их в проливе и доставили на материк, вот и всё. Даже не успели с ними познакомиться, даже накормили не досыта, потому что сами… Ладно. Диктуйте адрес.

Я хотел продиктовать свой, но Хельга меня перебила.

— Это рядом, Яков, — сказала она. — Видишь вон тот дом за озером? А за ним ещё один, чёрный. Отсюда лишь угол виден… Нет, ты не туда смотришь, надо правее… Полуподвал, восьмая квартира. Она одна в полуподвале, не заблудишься.

— Уяснил. Буду в семь пятнадцать, ждите. Иван Васильич, ты раньше сменяешься? Тоже дождись. А вы, капитан, купите-ка водки — полагаю, что понадобится. Клуб десанта у нас далеко, в центре, но «У Макушина» после пяти вам продадут без карточки. Только сошлитесь на меня. До вечера!

Видимо, он почему-то решил, что я не томич, а приезжий. Я не успел (да и не счёл пока что обязательным) вывести его из этого заблуждения.

Мичман опять озарился улыбкой, разогнал штормовую дымку в глазах, показал нам корму и устремился через проходную, на бегу кого-то окликая зычно, вполне по-боцмански… Актёрство тоже разное бывает. Говорят, игра без атрибутов — высший театральный пилотаж. Яков Ящиц выполняет его безупречно. Вот только непонятно, зачем…

Спешить нам было некуда, вахтёр Иван Васильич рассказывал нам что-то о каких-то пацанах, которых мичман Яша спасал где-то там в проливе и чуть не накормил той самой рыбкой, да слава Богу, что не успел. Хельга внимала, всплёскивая руками и старательно делая большие глаза, а я слушал вполуха и размышлял об актёрских данных Якова Ящица.

Подсадка?

Вряд ли: это было бы слишком тонко для НИХ. Тонко да и расточительно расходовать такой талант на капитана Тихомирова. К тому же, печень у него болит по-настоящему, и память тоже, и под своей лишь с виду демисезонной экипировкой он не потеет, а мёрзнет. А играть начинает, когда надевает улыбку. Да, это вполне объяснимо… слишком очевидно объяснимо. Есть тут во всём какая-то чрезмерность — и в самом актёрстве, и в очевидности его психологической подоплёки.

«Вы стали подозрительны, господин капитан…»

«А не соизволишь ли ты, Витенька, заткнуться? Я был таким всегда!»

«И чего достигли, ваше благородие?»

«Пока что не в „Ключах“ и жив!»

«Выдающееся достижение, из ряду вон…»

— Пойдём, — сказал я Хельге. — Надо раздобыть водки. Хотя всё это, по-моему, зря.

Вахтёр, который говорил уже не о спасённых пацанах, а о своём Славике, вдруг обиделся за Яшу и начал мне доказывать, что ничего не зря, что если Яша обещал, придёт обязательно и минута в минуту, и что водка ему действительно будет нужна — оглушить печень и побеседовать спокойно, без этой его улыбочки, от которой мороз по коже…

— Верю, Иван Васильич, — оборвал я его. — Только я совсем не о том. До свидания.

— Передавай привет Славику, дядя Ваня, — сказала Хельга.

— От кого? — удивился вахтер.

— От одной незнакомой рыжей колдуньи по имени Хельга, — сообщил я, уже привычно беря её под руку. — Ну, мы идём?

— Разве я — рыжая? — осведомилась Хельга, едва мы отошли на несколько шагов от проходной.

— Нет, — усмехнулся я. — Это Ящиц рыжий, ты золотая.

— Ему очень больно, Якову, ты заметил?

— Не обязательно быть колдуньей, чтобы заметить… А он что — тоже падает и горит?

— Он уже упал, но пока что горячий и светится. И никого к себе не подпускает: боится обжечь. У него не только печень болит, у него…

— Знаю, — оборвал я. — Он — парамуширец… Ну вот: обед закончился, и автобуса уже не дождёшься.

— Зачем автобус? Нам же к «Макушину».

— Сказано было: «У Макушина» после пяти… И карточка у меня есть, а вот денег нет, только транспортные жетоны. Кредитку я дома оставил, жене. Я же не дезертировать собирался, а воевать.

— Умиротворять, — уточнила Хельга.

— Это одно и то же.

— Вот ты и проговорился…

Я сдержался. Хотя вообще-то не терплю, когда баба лезет в мужские дела и начинает философствовать… Война — мужское дело. Сейчас его принято называть миротворческой акцией — но кто воевал, тот знает, как это на самом деле называется. Нам ни к чему лицемерить в своём кругу. А то, что я и Хельгу едва не причислил к своим и сказал «воевать», — ну, что ж, немного ошибся. Она хоть и колдунья, а всё равно баба… Очень красивая баба.

— Подождём? — спросил я. — Или пойдём пешком? Время есть.

Хельга не ответила. Кажется, она на меня дулась: не захотел подискутировать о войне и мире, правых и виноватых.

На остановке против Соляного переулка не было ни души. Автобусов на подходе тоже не было. Лишь один, абсолютно пустой, проехал мимо. Причём не просто проехал мимо, а демонстративно газанул, обстреляв нас длинными мазутными выхлопами. Хельга взвизгнула, прячась за мою спину, и я мужественно принял почти весь невыгоревший мазут на свои почти новые брюки. Номер автобуса я, к сожалению, не разглядел.

Сволочь.

Хельга стала оттирать коленку, на которую попало (слава Богу, что не на плащик и что коленки голые, не в чулках), а я пересчитал в кармане жетоны и заглянул в Соляный переулок. Когда-то там частенько стояли свободные пролётки. Сейчас они там тоже стояли, но жетонов у меня, пожалуй, было маловато. Разве что в один конец, а обратно — пешком или на конке.

— У меня кредитка с собой, — сказала Хельга. (Как-то чересчур несмело). — На водку не хватит, но можно взять вина. И не обязательно в центре, здесь оно не намного дороже.

— В Клубе десанта мне дадут за так, под запись, — объяснил я. — И не вина, а водки. Я это уже проделывал, чтобы Ника не знала.

— Твою жену зовут Ника?

— Одна золотая колдунья, очень похожая на тебя, хвасталась, что знает обо мне всё.

— Да, я знаю. Но ведь не словами!

— А-а…

— Виктор, я тебя обидела?

Это была новость. Я даже удивился, и вполне искренне. Но её зелёные глазищи, как ни странно, задавали тот же самый вопрос.

— Святые сновидцы! Чем? Я думал: это ты обиделась.

— Я — нет. Просто он сидел, бедняга, за своим окошечком один-одинёшенек. Сколько людей проходит мимо, и все бегом, и всем некогда. Кто-то остановится послушать про Славика — уже событие. Теперь он сидит и всё себе заново пересказывает. Ты же всё равно никуда не спешил: стоял и думал о Якове…

— Ты про вахтёра что ли? — догадался я.

— Да. Мне показалось, ты из-за него обиделся.

— Нет, Хельга, — я немножко деланно хохотнул. — Я тебя не возревновал! Нет у меня такого права.

— И не надо! — она взяла меня под руку и повисла на локте. — Пошли пешком — я не люблю в пролетках. Лошадкам на этом спуске очень трудно. Особенно, если вниз. У них ноги дрожать начинают: мелко-мелко. А мы никого не везём, мы и пробежаться можем, правда?

…Однажды во сне мой белый слон сказал мне почти то же самое: пожаловался, что на этом спуске с Воскресенской Горки у него начинают дрожать ноги, а бежать он боится, потому что я сижу у него на спине и могу упасть…

— Побежали? — спросила Хельга, когда мы дошли до спуска.

Мы побежали.

Загрузка...