Белые волки. Часть 2. Эльза

Цирховия Шестнадцать лет со дня затмения

Младшая дочь канцлера родилась на исходе лета, и в день ее рождения в главном темпле светлого бога горожанам раздавали подарки. Детям дарили медовые пряники и конфеты, женщинам — шелковые платки и заколки для волос из разноцветного стекла, а мужчинам ставили по большой кружке пива. Неудивительно, что к дверям темпла, расписанным золотыми шестиконечными звездами, с раннего утра выстроилась огромная очередь.

Внутри, на ступенях алтаря, верховный служитель в богатом вышитом золотой нитью одеянии, в парадном венце, лично вручал каждому пришедшему подарок, который подавали расторопные служки, а после просил затеплить свечу за здравие юной наследницы трона. Люди охотно соглашались, покупая за мелкую монету тоненькие восковые свечки у служительниц, ждущих вдоль стен. Воздух в темпле дрожал от жара сотен и сотен огней в напольных и подвесных канделябрах, лица святых за ними сияли от счастья. Ни давка, ни духота, казалось, никого не смущали, только личный служка то и дело промокал белым хлопковым полотном пот, бегущий градом по лбу верховного служителя из-под парадного венца, да подавал тому стакан чистой воды.

Такие праздники в народе любили, подаяния в жертвенницу темпла светлого сразу возрастали во много раз, а вечером, в темпле темного, ликование продолжалось — там предлагали всем желающим попытать свои силы в кулачных боях, а победителя вместе с тремя обнаженными ноннами купали в теплом вине на зависть остальной публике. Опиум курился в нишах, и по коридорам летели тосты с пожеланиями имениннице скорее вырасти, найти себе хорошего мужа и не знать с ним скуки в постели.

Про веселье в темпле темного Кристоф знал лишь понаслышке — приятели болтали прошлым вечером, когда все они, собравшись группкой, шли биться с бандой рыночных — а в темпле светлого он уже успел сам побывать с утра. Верховный служитель пытался дать ему медовый пряник, чем нанес ужасное оскорбление. К счастью, Крис видел, как разговаривает его отец с теми, на кого злится. Ледяной взгляд и пара сухих, брошенных сквозь зубы фраз сделали свое дело, служка убрал поднос с пряниками и принес кружку пива.

Вкус этой маленькой победы был сладок несмотря даже на то, что пиво горчило и отдавало спиртом. Крис устроился на скамье под деревом как раз напротив темпла и заставлял себя потягивать его, наблюдая, как длинная, извилистая змея-очередь все ползет и ползет в золотое нутро по солнцепеку. Едва выбравшись из темпла, он почувствовал, как взмок. На улице стояла жара, хотя солнце еще только поднималось на небосклон, а в помещении уже стало невыносимо.

К Крису прибились трое беззубых и оборванных мальчишек лет пяти-шести. За мелкую монету они развлекали его, стоя на одной ноге, борясь друг с другом, делая колесо или отбегая, чтобы по его приказу дернуть за волосы какую-нибудь зазевавшуюся майстру. Мелких монет у Криса был еще полный карман, а в другом кармане лежал бумажник с купюрами, которые при желании превращались в любом ближайшем магазине в еще большую гору монет, поэтому развлекаться он мог хоть до заката.

Мальчишки напоминали ему зверьков. Дикие, с жадно горящими глазенками, они смотрели на деньги в его руках, как на самые драгоценные сокровища мира. Больше денег их интересовала разве что еда. Крис купил у проходившей мимо лоточницы копченую сосиску и ради интереса разломил и бросил кусочки в пыль — тогда они кинулись, схватили грязными ручонками и съели. Их босые ноги тоже покрылись этой пылью, а проходящий мимо постовой хотел их прогнать, но Крис дал монету и ему. Тогда постовой козырнул и пошел дальше, накричав на пьяницу, который хотел рваться в темпл без очереди. Крис надеялся, что ему еще не скоро наскучит сидеть в тени и раздавать монеты. Ему очень не хотелось идти домой.

Дома творилось что-то страшное. Эльзу поймали, когда она убежала со своим парнем на свидание. Неприятно, конечно, что сестра попалась. Они оба долгое время успешно водили родителей за нос, наслаждаясь своей свободой, и услышав о ее провале, Крис испугался, что теперь тиски контроля сожмут и вокруг него. Эльзу, вот, лишили возможности общаться с друзьями по телефону, выходить куда-либо или принимать гостей, и это в разгар лета, когда нет уроков и самое лучшее, что можно придумать — гулять и развлекаться. Но потом он забыл и думать о себе и стал бояться только за сестру.

Отец регулярно кричал на нее каким-то чужим и свирепым голосом, а она кричала на него в ответ, срываясь в визг, и их крики разносились по всему дому. В такие моменты бледная мать стояла у дверей с отрешенным лицом, не двигалась и не говорила, а слуги переглядывались и шептались о чем-то, умолкая, когда Крис случайно показывался рядом. Самым странным было то, что в доме не было Димитрия. Все привыкли, что отец повышает голос только на него, но старший брат давно не появлялся. Почему тогда папа сорвался на Эльзу?

Ночами она плакала, долго и горько, эти рыдания не давали Крису спать. Он хотел пойти и утешить сестру, но ее дверь всегда оставалась заперта. Кроме того, у них появился новый слуга. Большой и молчаливый, с кривым перебитым носом, крохотными поросячьими глазками и горой мышц, он постоянно находился в саду под окнами Эльзы или стоял при ней в те редкие моменты, когда она выходила подышать. Правда, выходила в сад она все реже. Родители боятся, что она сбежит, догадался Крис. Про него самого, казалось, наоборот все забыли.

Он искренне не понимал, из-за чего поднялся такой сыр-бор. Эльза гуляла с парнем… но это же умная, правильная и рациональная Эльза. Крис ни секунды не сомневался, что она бы не стала делать ничего по-настоящему неправильного или плохого. Она всегда знала, как должна вести себя благородная лаэрда, и сама поучала его, когда он ходил отстаивать честь всех лаэрдов у рыночных голодранцев. Она дружила со своим человеческим парнем просто ради развлечения, только и всего.

Но больше всего пугает именно непостижимое уму, и поэтому Крис стал за нее бояться. Особенно, после одной жуткой ночи. Эльза плакала и плакала, когда весь дом уже погрузился в сон, и казалось, что только сам Крис еще никак не может уснуть. Ее боль отдавалась в нем эхом, он знал, что многие люди называют это близнецовой связью, и просто терпел, как терпят ноющую рану — вертясь в постели с боку на бок и стиснув зубы. А потом Эль вдруг затихла. Он подумал, что она уснула, но тишина была слишком свинцовой и давящей. Почему-то Крис не сомневался, что сестра не спит, и с ней в эту самую минуту происходит что-то плохое.

Он вскочил с постели, вынул из тайника нож и бросился к ней. Расковыряв замок, отжал пружину: он учился этому мастерству долго и теперь порадовался, что умение пригодилось. Эльза сидела на постели, в окно на нее падал лунный свет. Ее волосы казались покрытыми серебром, а ночная рубашка слегка просвечивала. На простынях перед ней расползалось черное пятно, а одеяло валялось на полу.

С неестественно вытянутыми перед собой руками сестра напоминала неподвижную восковую статую и покачнулась, как тряпичная кукла, когда Крис схватил ее. Он тряс ее и звал по имени и матерился — судорожно, шепотом — всеми словами, которые успел узнать от рыночных, пока вытаскивал спички из ее тела. Она порезала себя и вставила подпорки, чтобы края ран не сходились, и лицо у нее было страшнее, чем у матери: еще более отрешенное и бледное.

Тогда он практически взвыл от ужаса, умоляя сказать, чем ей помочь, а Эльза перевела на него пустой белый взгляд и ответила:

— Помоги мне сбежать отсюда навсегда.

Сбежать? Но куда она пойдет? Крис пытался образумить ее. Его рациональная сестренка должна понять, что ведет себя неправильно. Ей следовало бы покориться отцу и изобразить раскаяние, тогда бы со временем родители простили ее и вернули свободу. В конце концов, она сама провинилась. Зачем так упрямо идет им наперекор? А в Эльзу вдруг словно темный бог вселился. Она ударила брата и оттолкнула его и начала кричать, что он предатель, что он такой же, как все они, как их родители. Ошеломленный, Крис сидел на полу и только потирал ладонью ушибленную щеку. На крик прибежали слуги, включился свет. Потом был врач, суетливый человечек с саквояжем, полным успокаивающих уколов, и снова яростные крики отца и молчание матери…

Они даже не заметили, что в ту ночь Крис ушел и не возвращался домой до утра. Бродил по улицам, слушая перезвон в темпле темного и наблюдая за ночной жизнью столицы. Все хлопотали вокруг Эль, все пытались ее наказать, подавить, стреножить, как своенравную кобылу, а Крис просто больше не мог этого выносить. Любовь, понял он. У девчонок все сложно с ней. Он и раньше скептически относился к тому, какую невероятную важность женщины придают простому и глупому чувству, а глядя на сестру в ее нынешнем состоянии, и вовсе хотел бежать как можно дальше без оглядки.

И он бежал. Не так, как бегут женщины — в море своих слез и страданий. Он бежал в хорошую драку, в адреналин, кипящий в крови, в опасность, которая делала его жизнь ярче. В наблюдение за бродягами, которые становились шелковыми, как девичьи ленты, и ласковыми, как котята, когда в его руке звенела монета. В монетах Крис не знал нужды, он мог черпать деньги горстями из отцовского сейфа. Он нуждался в чем-то ином, чего и искал, убегая.

Рябой Тим называл таких, как Крис, сахарными мальчиками. Он со своей бандой любил приходить к школе под конец учебного дня и дразнить богатеньких лаэрдов или майстров, топтавшихся у дороги в ожидании родителей. Рыночные специально выбирали младших детей или девчонок и быстро смывались, стоило кому-то из слуг или старших показаться на горизонте. Крис не любил, когда его дразнили, поэтому он сколотил свою банду из друзей и ходил вечерами на площадь трех рынков бить.

Бить рябого Тима было особенно приятно. Крис знал, что как-то раз тот со своей бандой подкараулил одну девчонку из их школы, которая оказалась в неправильное время в неправильном месте, и так напугал, что та описалась прямо на улице. Над этой историей потом все смеялись. Все, кроме Криса. А что, если бы так попалась его сестра? Нет, Эль бы не стала мочить штаны, а дала сдачи, но все же.

Ну и что, что лаэрд не стал бы пачкать руки о чернь. Кристофа подобные условности не волновали. Про его брата среди рыночных ходили легенды, кто-то говорил, что Димитрий каждую ночь приносит кровавые жертвы темному богу и потому его невозможно победить в окулусе, кто-то считал, что он сам — темный бог, сошедший на землю, чтобы пожить среди людей. Так или иначе, если брат считался лучшим бойцом в столице, то чем Крис хуже? Он мечтал, что однажды тоже войдет на арену окулуса и будет стоять там, весь покрытый кровью врагов, и наслаждаться тем, как орут обезумевшие зрители с балконов. А потом выберет самую красивую девушку и разделит с ней остаток ночи. А может, возьмет даже двух или трех — там уж как получится.

Проблема заключалась в том, что Криса в темпл темного пока не пускали. Нонны хихикали и строили ему глазки, но затем всегда появлялась какая-нибудь строгая окта и выпроваживала его вон. Как будто их всех подговорил кто-то. Крис знал, что в его возрасте и с его деньгами никто уже не может запретить ему вход к темному. Некоторые из приятелей хвастались, что уже бывали там, развлекались с ноннами и курили опиум. Враки или нет, но в рассказах упоминалось много подробностей, которые сложно выдумать: про розовую воду, которой нонна протирает себя на глазах каждого нового клиента, как бы обновляя чистоту тела для него, и про безликих, которые приносят в нишу кальян. А вот Крису оставалось только ломать голову, что же с ним не так. И бить рыночных, чтобы меньше чувствовать себя изгоем и сахарным мальчиком.

Так он размышлял в это утро. Солнце поднималось все выше над площадью перед темплом светлого, а тень от дерева убегала, заставляя Кристофа ерзать на скамье и все больше поджимать ноги, чтобы удержаться в прохладном пятне. Мальчишки устали, они прыгали и играли перед ним уже не так резво, и ему стало жаль тратить на них монеты, тогда он пригрозил, что вернет постового и плеснул в них остатками пива, а они прыснули от него маленькой дикой стайкой, звеня заработанными деньгами в рваных карманах. Пенная влага в мгновение ока испарилась с раскаленной мостовой, Крис задумчиво посмотрел босоногим детям вслед. Странно, почему попрошаек ему можно купить, а нонну — нет?

Его взгляд, рассеянно скользнувший вдоль все такой же бесконечно длинной очереди, как несколько часов назад, вдруг наткнулся на яркое рыжее пятно в ленте однообразных серых, бежевых и белых оттенков. Сочные локоны блестели на солнце, падали на плечи и обрамляли высокую грудь. Криса на его скамье будто землетрясение тряхнуло. Грудь была очень ему знакома.

Именно эта сисястая украла на выставке в музее его любимые часы.

Он мстительно прищурился. Девчонка прогуливалась вдоль очереди и делала вид, что кого-то ищет, и, пожалуй, только сам Крис знал, чего от нее можно ожидать. Ее наивный наряд — светло-зеленое платьице, строгое, но в то же время кокетливое, с какими-то ленточками и оборочками — уже не мог его обмануть. Он видел сумку на сгибе локтя воровки и замечал, как ловкая ручонка то и дело шныряла туда в боковую складку, незаметную со стороны очереди.

Вот рыжая тронула за плечо какую-то майстру в годах и склонилась к уху, спрашивая что-то. Та покачала головой, мол, не знает ответ, но ее кошелек в это время перекочевал из кармана в сумку воровки. Рыжая прошла дальше, остановилась возле почтенного горожанина с большим пузом. Тот смотрел на нее сальным взглядом и почти не скрывал вожделения. Солнце палило, и сочные локоны продолжали блестеть. Наконец, из сумочки выпал белый платок. Девчонка стала за ним наклоняться, но толстопузый бросился вперед, явно стараясь успеть первым, они стукнулись лбами и схватились друг за друга, рассыпаясь во взаимных извинениях. У него тоже были часы, хоть и не такие дорогие, как в свое время у Криса, а еще бумажник и, кажется, мелочь в карманах, которую не удалось подробно разглядеть.

Горожанин, не замечая, что его обокрали, продолжал глазеть на девчонку и трогать ее за голый локоток, пока она, напустив оскорбленный вид, не отошла дальше к дверям в темпл. Таким же образом ей удалось продвинуться до самого входа, обирая тех, кто отвлекался на ее уловки, или просто шаря по карманам тех, кто стоял к ней спиной. В двери ее пропустил долговязый и прыщавый парень, явно покоренный локонами и грудью и раскрасневшийся, а пока он отвернулся и ругался из-за своего великодушного поступка с возмущенными людьми в очереди, она пошарила у него в кармане брюк и нырнула в здание.

Крис мог бы кликнуть постового или поднять переполох в очереди — уж тогда бы воровку растерзали в клочья. Но он решил поступить по-другому. Пришлось подождать, пока рыжая выйдет на улицу. Показавшись в дверях, та двигалась неторопливо, и Крис сидел смирно в своей тени, но стоило ей отойти подальше и свернуть за угол золоченого темпла, как он двинулся следом. На соседней улице он обнаружил, что девчонка больше не разыгрывает из себя праздную особу, а спешит уйти со всех ног, лавируя между горожанами, которые, наоборот, все еще стекались к темплу.

Он очень боялся потерять ее из виду, но и сокращать расстояние опасался, поэтому какое время они шли переулками, все больше удаляясь от центра. Внезапно Крис чуть не проскочил мимо: рыжая нырнула в простенок между домами и остановилась, чтобы перевести дыхание. Он заметил ее боковым зрением в последний момент и тут же прыгнул обратно, загородив собой обратный выход на улицу.

— Я помню тебя, — прошипел, тесня грудью к стене, — а ну, верни мои часы.

Она уставилась на него огромными голубыми глазами и по-детски растерянно приоткрыла рот, и за эту секунду Крис успел разглядеть, что лицо у нее самое обыкновенное, с блеклыми невыразительными чертами, веснушчатым и сильно курносым носом, а между двух передних зубов видна щель. Все, что в ней было красивого, это волосы и грудь, вот почему только их он в ней и запомнил. А в следующую секунду она так дала ему между ног, что Крис упал на одно колено, а в его глазах в самый разгар жаркого полудня заплясал кровавый снег.

Боль утроила его ярость, а ярость придала ему нечеловеческих сил. Он бросился за ней, все еще прихрамывая, а девчонка не долго думая скинула туфли и полезла через решетку, перегородившую другой выход из проулка. Бедра у нее были гладкие и белые — Крис увидел их, когда она для удобства подоткнула юбку за пояс — а пятки быстро стали такими же черными, как у мальчишек-голодранцев. С грацией дикой кошки рыжая перемахнула остроконечные пики, венчавшие решетку, и спрыгнула по ту сторону. Крис взял барьер с разбега. Внутри него проснулся зверь: он мечтал разодрать ее сразу, как настигнет.

Они выскочили на параллельную улицу, где какой-то добросердечный парень попытался остановить Криса, решив, что тот обижает юную и беззащитную девушку, но быстро отступил, получив в нос. Крепкие пятки рыжей уже мелькали на следующем перекрестке. Крис бросился через дорогу, рискуя налететь на кар, прыгнул в очередную подворотню: рыжая сидела верхом на заборе, ее юбка зацепилась за гвоздь. Воровка окинула преследователя полным ненависти взглядом, рванулась всем телом, оставив после себя светло-зеленый клок. Когда он перемахнул и это препятствие, она поджидала его в засаде. С неожиданной силой толкнув к стене, приставила что-то тонкое и острое чуть пониже пуговицы брюк. Крис предположил, что это могло быть шило.

— Не ходысь за мной, — как дикая лесная кошка прошипела она, — а то без хозыйства оставлю.

Тяжело дыша, они смотрели в глаза друг другу: его серебристый лед против ее небесной синевы. А она ничего, когда злая, совсем некстати подумалось Крису. В порыве эмоций ее черты приобретали выразительность, а веснушки на носу бледнели, зрачки же расширялись, пульсируя на радужке, и все вместе это делало ее почти красавицей. Дикой, преступной и говорящей на жутком наречии уроженки площади трех рынков, но все-таки красавицей.

— Часы отдай, — потребовал он, ощущая покалывание острия в опасной близости от своего мужского достоинства и потому стараясь не делать резких движений, — пока по-хорошему прошу.

— Ничаво-то я не брала, — тряхнула она рыжей копной.

— Брала. В музее на выставке меня обокрала. А ну, верни.

— Ежели и брала, того давнось уже нету, — не уступала она, — сами-то мне подарили, а теперича вобратную отбирають.

— Ничего я тебе не дарил, — терпение у Криса кончилось, он схватил ее руку, попутно отметив, какое тонкое и хрупкое у нее запястье, и выкрутил, заставив девчонку кричать от боли.

Металлический предмет упал на землю между ними, Крис скосил глаза: все-таки шило на деревянной ручке. Другой рукой он рванул ее сумку. Замок расстегнулся, стали видны все награбленные сокровища — часы, цепочки, кольца, украшения и кошельки.

— А это что?

— Откуплюся. Откуплюся, — пронзительно завопила рыжая, и на ее ресницах навернулись крупные слезы.

Когда он сжалился и чуть ослабил хватку, она двинула его между ног второй раз.

Шмакодявка поступает нечестно, подумал Крис, пока сам глотал слезы, выступившие от ужасной боли, стоя на коленях у стены. Женщины не должны пользоваться своим преимуществом в том, что мужчины не могут их ударить. Они должны уступать, раз уж и им идут на уступки. А ниже пояса два раза подряд не бьют даже рыночные во время вечерних стычек.

Когда он доковылял до выхода на улицу, то уже и не надеялся ее увидеть, но оказалось, что через дорогу параллельно с ними идет патруль, поэтому рыжей пришлось обуться и степенно шествовать, чтобы не привлекать внимания. Он так же чинно пошел за ней до угла, а потом они снова побежали.

Наконец, он загнал ее на дерево в чьем-то саду. Девчонка, и правда, была кошкой — никогда еще Крис не видел, чтобы тонкорукие и тонконогие создания так быстро забирались по голому стволу до нижних ветвей, закинув сумку на плечо и сжимая в зубах ремешки туфель. Она уселась там, шипя на него сверху, а когда Крис демонстративно сел под дерево на траву, собираясь держать осаду, кинула в него одной, а затем другой туфлей.

— Все равно я не уйду, — сообщил он, потирая ушибленную макушку, — пока не отдашь мои часы.

— Дались тебе энти часы, — фыркнула она из листвы и смачно хрустнула яблоком, сорванным там же, — чай не дурачок, еще себе такенные купишь.

— Не куплю. Это подарок. На мой день рождения.

— А у меня-то братишки и сестренки голодныи-и-и, — вдруг всхлипнула рыжая, — а он, ишь, злы-ы-ый, сам поди с золотого блюда ест, а бедной семье подарок жале-е-еит. У тебя-то таких подарков буде-е-еит воз и маленькая тележка.

Крис недоверчиво взглянул вверх. Стенала она пронзительно, и на секунду что-то внутри у него дрогнуло. Но потом он вспомнил два предательских удара, которые еще отзывались глухой болью в паху, скорчил ей злобную рожу и погрозил кулаком. Она швырнула в него огрызком и попала в лоб.

— Все равно я выкурю тебя отсюда, — пообещал он, снова мечтая свернуть ей шею.

— Не-а. Счас хозяева как вернутися, как погонят тебя палкой, — девчонка уселась поудобнее и покачала ногой. Снизу Крис хорошо видел ее черную узкую ступню и длинную красную царапину на лодыжке, наверняка полученную во время преодоления заборов.

— Так они тебя скорее погонят. Я скажу им, что ты воровка, да еще и яблоки у них все поела. Вот они тебя этой палкой и выдерут.

— Здоровый аппетит, — похвасталась она и надулась, перехотев с ним говорить.

Крис прислонился спиной к стволу, закрыл глаза и обратился к помощи волчьих чувств. Он слышал, как рыжая дышит и ерзает на своей ветке, а девчонка наверняка решила, что он задремал.

— Платие порвал… — с сожалением пробормотала она, послышался шорох ткани. — Гад педальный.

Крис молчал и делал вид, что его это не касается. Платье ей порвал не он, а гвоздь в заборе. И вообще, не надо было убегать.

— Вот скажу Рыбе, он тебя найдет и охренась как отметелит.

Крис не знал никакого Рыбу, да и знать не хотел.

— И пером тебе печеня пощекочет.

Он не смог подавить улыбку: его молчание явно ее бесило.

— Эй. Ты там теперича уснул что ли?

Выждав немного, рыжая начала осторожно слезать. Похоже, ей казалось, что она делает это тихо и незаметно, но наученный опытом Крис затаился, схватил ее в нужный момент за лодыжку и сдернул. Она кулем повалилась на землю и заплакала, на этот раз по-настоящему, потому что не стала бить его, когда он приблизился.

— Ногу-то из-за тебя подвернула-а-а. Гад, ну как есть гад педальный.

Ее сумка лежала на траве раскрытая, украшения стреляли солнечными зайчиками во все стороны. Ворона, подумал Крис. Никакая она не рыжая кошка, а ворона.

— Вот и неси меня теперича, — мстительно бросила она, приподнимаясь на локтях перед ним, обиженная и взлохмаченная, как дикий зверек. Ее большая грудь высоко вздымалась, внизу платье задралось до самых трусиков, а распахнутые голубые глаза вопрошали: "Неужели ты посмеешь тронуть меня такую?"

Крис пожал плечами, подал ей сумку, сгреб в охапку и понес. В ближайший полицейский участок.

Всю дорогу она сверлила его полным ненависти взглядом, обвивая руками его шею. Крис продолжал делать вид, что его это не касается.

— И не стыдно? — наконец с укором спросила девчонка.

— Нет. Я мог бы поднять шум, еще когда ты работала в очереди перед темплом, но не стал. Я не собирался тебе мешать, мне нужно только получить обратно мою вещь. Только одну, мою, и все. А ты со мной как обошлась? Нагрубила. Так кому должно быть стыдно?

— Да заживуть твои причиндалы до свадьбы, — проворчала она и потупилась. — Сам напрыгнул, как больной. Нет чтоб со всем уважением подойтить.

— А что, все могло пойти по-другому? — усмехнулся Крис.

— Не могло, — призналась она после недолгого молчания, — я все сразу Рыбе сбываю, на руках не держу. Ежели и были твои часы, то давно сплыли.

— А кто такой Рыба? — не удержался он от любопытства. — Твой парень?

С момента кражи в музее прошло достаточно времени, рыжая скорее всего говорила правду, но может часы удалось бы отследить по цепочке перекупщиков?

— Муж, — гордо провозгласила она и вздернула подбородок. — И ежели он тебя увидит, то охренась как отметелит.

Крис очень сомневался, что у такой шмакодявки, которая едва ли старше его сестры, уже есть муж, но кто их, рыночных, знает? Ясно было только одно: на уступки она не пойдет и своих сдавать не станет. Он внес ее в полицейский участок и сгрузил на скамью.

К заявлению пусть и молодого, но благородного лаэрда там отнеслись со всем почтением. Дежурный тут же заставил девчонку обуться и вытолкал в другое помещение, где, судя по всему, находились камеры для задержанных. Та едва держалась на ногах и материлась как сапожник. Крис вспомнил, что полицейских рыночные ненавидели гораздо больше, чем сахарных мальчиков. Затем дежурный отвел его к своему начальнику, который лично помог оформить все в письменном виде.

— И что теперь с ней будет? — поинтересовался Крис, оставляя подпись внизу листа.

Мужчина посмотрел на его фамилию и улыбнулся.

— Все сделаем в лучшем виде. Часы ваши, благородный лаэрд, в розыск пустим, а чернявка эта свое получит. Они, знаете, как тараканы. Их давишь и давишь, а они лезут и лезут из своих подземных щелей. Вы нам план на месяц раскрыть помогли — столько дел на ней одной теперь повиснет. Света белого не увидит, уж поверьте.

Он проводил Криса до двери, на прощание пожал ему руку и попросил передать привет отцу, который занимается такой важной работой в парламенте.

Оказавшись вновь на пыльной и душной улице, Крис задумчиво побрел вдоль дороги. Вся эта беготня вымотала его, он хотел пить и здорово проголодался, а между ног саднило при каждом шаге. Боль не давала ему забыть о рыжей. Теперь на нее повесят все дела, как сказал главный по участку полицейский. Скорее всего, повесят даже то, чего и не совершала — в целях выполнения того же плана. Перед глазами так и возникла сисястая шмакодявка, лежавшая на траве с подвернутой ногой. А когда она не притворяется, то ее и правда жаль. По-настоящему.

Он дошел до скверика, купил себе воды и сел на скамью, усиленно пытаясь радоваться, что нашел похитительницу часов. Жаль, что сами часы уже не вернуть. Их, конечно, станут искать, но вот найдут ли? Не зря ведь говорят — что ушло под землю, пропало навсегда. Отец, правда, до сих пор не знает, что Крис потерял его подарок. Разозлится ли так же, как на Эль?

А вдруг у шмакодявки на самом деле куча братьев и сестер, которых надо кормить? Стал бы он сам воровать ради Эль, если бы пришлось? Крис ни на секунду не сомневался, что стал бы. И Димитрий бы стал. Ради семьи он и убить бы смог при необходимости. И рыжая бы тоже убила — в этом Крис так же не сомневался. К тому же, разве она виновата, что родилась рыночной? Дура она, и ворона, и сиськи у нее что надо, а больше в ней и нет ничего.

Не хорошая она и не плохая. Никакая. А он — почти уже взрослый и могущественный лаэрд.

Крис поднялся со скамьи и пошел обратно в участок. Вопли рыжей раздавались в коридорах.

— Что происходит? — поинтересовался он у дежурного.

— Буйная девка, — улыбнулся тот, — сопротивляется задержанию.

По тому, как парень смочил языком губы и как заблестели его глаза, Крис сразу заподозрил что-то нехорошее. Он направился прямиком в уже знакомый кабинет.

— Не можем мы ее выпустить обратно, — ужаснулся главный, — дело обратного хода не имеет.

Крис опустил взгляд и увидел, что его заявление все еще лежит на краю стола. Он схватил и разорвал бумагу, а клочки сунул в карман.

— А на каком основании задерживаете? — бросил с вызовом.

— Н-но… позвольте… — мужчина побагровел и засуетился. — Вы же сами писали…

— Ничего я не писал.

— Но при личном досмотре обнаружены вещи…

— Это мои подарки. Я их ей подарил. Потом мы поссорились, и я захотел проучить ее. А теперь хочу забрать ее обратно.

Через пятнадцать минут напряженных споров рыжую вывели к Крису. Локоны ее взлохматились еще больше, а на голом плече наливался круглый синяк, но держалась она гордо, подхватила свою сумку и только фыркнула на дежурного, хромая к выходу.

— Что они успели с тобой сделать? — посочувствовал Крис, когда они вместе вышли.

— Покамесь ничегось, — буркнула она, — токма дубинками немногось потыкали через решетку. Энто ночами опасно бы сидеть. Никогось ведь не волнует, что я воровка, а не давалка.

Рыжая сдула с лица прядь лохматых волос, выпрямила спину, перенесла вес тела на здоровую ногу — и вдруг вцепилась в его локоть.

— Ну все, — заявила она с видом победительницы, — теперича ты мне должен.

— Я? Должен? — Крис так удивился, что даже забыл стряхнуть с себя ее цепкие ноготки с немного облупившимся по краям лаком.

— Угу, — важно кивнула она, — за оральный ущерб.

— Может, моральный? — он не удержался и хмыкнул. Въерошенная, шмакодявка теперь походила и на кошку, и на ворону одновременно. Хотя в ее случае правильнее было бы сказать "теперича".

— Да один хрен. Главное, что слово умное, — рыжая подбоченилась, взглянула хитро. — Ну? Как вину будешь искупывать?

Крис только покачал головой от подобной наглости, развернулся и пошел, засунув руки в карманы. Когда его пальцы нащупали там пустоту, он спохватился, быстро вернулся и рванул из ее рук сумку. Его бумажник лежал поверх награбленного. Окинув рыжую сердитым взглядом, Крис демонстративно забрал его. Та вызывающе вздернула курносый нос. Он мстительно пошарил в боковом отделе и сгреб свою мелочь, которая до этого хранилась в другом его кармане, а затем пихнул сумку обратно в руки рыжей.

— Подумайшь, — крикнула она ему вслед. — Да ты чрезчур благородный, чтобы что-то понимать.

Крис призвал на помощь всю свою силу воли, чтобы не оглядываться и не реагировать. Какова шмакодявка, а. Когда успела свистнуть его деньги? В момент, когда он приобнял ее, помогая выйти из участка с хромой ногой? Или пока заговаривала зубы возмещением ущерба?

Он вернулся в сквер, к торговой палатке, в которой чуть раньше покупал воду. Румяный и усатый хозяин прилавка готовил и продавал здесь же и еду всем желающим, а у Криса давно уже свербело в желудке. Он заказал себе куриных крылышек, жаренных в меду и орехах, и принялся ждать заказ, когда за спиной пропищали:

— А мне яблоков в сахере добавьте к счетам.

Продавец застыл над жаровней с деревянной лопаткой в руках и вопросительно посмотрел на Криса. Тот, в свою очередь, медленно повернулся. Взгляд у рыжей невинностью соперничал с младенцем, в руках она теребила сумку и переступала с ноги на ногу, а на губах играла заискивающая улыбка. Крис тяжело вздохнул.

— "В сахаре". А не "в сахере".

— Да один хрен, — ответила рыжая и улыбнулась ему ласково.

Он же кидал монеты попрошайкам, чтобы те его развлекали, успокоил себя Крис, можно и яблок шмакодявке купить, лишь бы отстала. Он сделал знак продавцу, что готов оплатить и этот заказ. Усач ловко расправил бумажный пакет и насыпал туда сладости, а затем вручил девчонке. Рыжая просияла, полезла всей пятерней внутрь, выудила ломтик и сразу же закинула в рот, с причмокиванием облизав грязные пальцы. На ее лице проступило блаженство.

Подоспела и еда Криса, которую продавец подал в картонной коробке. Он расплатился и сел на ближайшую скамью, а рыжая примостилась рядом. Тень от дерева падала тут узкой полоской ровно посередине, и ее прохлады на двоих не хватало. Сообразив это, шмакодявка подвинулась к Крису, плотно прижавшись к его ноге своим бедром с прорехой в платье. Перед его мысленным взором так и возникла эта белая и мягкая кожа, мелькнувшая в момент прыжка рыжей через забор. Ему пришлось потесниться, чтобы не испытывать странные ощущения от соприкосновения с ней, а наглая девчонка снова прижалась и вынудила его двигаться, и в конце концов он оказался под палящим солнцем, а она — в тени.

Некоторое время они ели в молчании. Рыжая умудрялась одновременно жевать, мурлыкать что-то под нос и качать ногой с красной царапиной на лодыжке.

— Как тебя зовут? — поинтересовался Крис, чтобы прервать это фальшивое мурлыканье.

— Ласка, — с полным ртом пробубнила она.

— Очень приятно.

— Что, правда? — рыжая Ласка так обрадованно захлопала ресницами, что Крис вновь заподозрил подвох. — Тебе правдачи-правдачи приятно?

— Так обычно говорят. Из вежливости, — осторожно пояснил он.

Ее глаза так же внезапно потухли.

— М-м, — сказала она и уткнулась в свой пакет с яблоками. Подумала и буркнула: — А тебя как зовуть?

Крис ответил.

— Вот и мне тожа приятно, — кивнула нахмуренная Ласка, — хотя по правды неприятно, и я просто чрезчур благородныя.

В коробке Криса остались кусочки осыпавшихся орехов, он бросил их голубям, которые, воркуя, подкрадывались к скамье. Странная все-таки эта шмакодявка. И на что обиделась?

— А Ласка — это твоя кличка? — предпринял он попытку сменить тему.

— Не-а, — она мотнула головой так, что рыжие локоны взметнулись и рассыпались по плечам, — мамка кликала так. С рождения. Имя как есть мое.

— А почему Ласка?

— Известноть почему, — рыжая улучила момент и пнула слишком близко подобравшегося голубя, — потому что дофига я ласковая.

Птица перевернулась в воздухе, громко хлопая крыльями, грохнулась на спину, тут же вскочила и улетела. Вслед за ней снялась вся стая. У Криса как-то некстати заболело между ног.

— Точно, — произнес он ровным голосом, — и как я сам не догадался?

— Чрезчур благородный, чтобы понимать, — с презрением вынесла она ему вердикт.

Он понимал, что лучше не спорить.

— А у тебя, правда, много братишек и сестренок голодных?

Она посмотрела на него круглыми голубыми глазами и рассмеялась.

— Не-а. Еще чего. Я сама по себе. Бывал у меня токма один братка, старшой, да того ведьма забрала.

— Это как — забрала?

— А вот так, — пожала Ласка плечами, — мамка рассказовала. Болела я в детстве сильно. Помирала. И померла бы. Мамка с браткой по улицам пошли, у людей помощи просить, а никто не помогал. Все думали, что я притворяюся, чтобы за меня денег давали. А ведьма одна остановилася и сказала, что поможет, ежели мамка братку ей в услужение отдаст. Понравится ей братка, видать. И ради меня он согласный был. Мамка растерялась, а он — нет. Братка мой.

Она отложила пустой пакет из-под яблок и погрустнела, все так же качая ногой.

— И что дальше? — поинтересовался Крис.

— Что-что. Вылечилася я. Как есть без лекарств вылечилася. Вообще теперича не болею, хоть голой на снегу буду спать. Чудо, ага. Токма братку жалко. Служкой ведьминым стал. Эх…

— А как его звали?

— Никак, — ее лицо стало суровым, — кто от свободного народа убегнет, тот будто помер. Никто его не признает и имени его не помнит. — Ласка покосилась на Криса и смягчилась: — Токма я помню. Но вслух не говорю. Там, внутрях, храню.

Она стукнула себя кулачком в грудь, дикая и рыжая, как лесная кошка, ее пальцы пахли сахаром и яблоками и казались еще грязнее, чем раньше. Он поймал себя на мысли, что смотрит на нее уже долгое время, и отвел взгляд.

— А у меня брат в темного бога верит и служит ему.

— Да ты брешешь, — выпучила Ласка глаза. — Вы ж все чрезчур благородные.

В ответ Крис только пожал плечами. Он и сам не знал, зачем пустился в откровения. Просто она рассказала о себе, вот он и ляпнул тоже…

— Слухай, — заерзала вдруг рыжая, — а чавой-то ты со мной сидишь? Разве тебе не надобно идтить чем-нибудь благородным заниматися?

— Чем, например? — не понял он.

— Сидеть в своем мраморном особняке на золотом стуле. В зеркало смотретися. Танцовать, — она закатила глаза, воображая. — Разрешать слугам цаловать себе пятки. Лаэрдам своим стихи читать.

Крис криво усмехнулся.

— Все эти дела я уже переделал с утра, — он подумал про Эльзу, запертую в четырех стенах, и перестал улыбаться, — по правде говоря, я просто не хочу идти домой.

— Вот то и я б со скуки там померла, — со знающим видом махнула на него Ласка. — Куда ни плюнь, все из золота. И простыни золотые, и подухи. Видать, жестко спать на таких. А слуги с лицами будто обосралися все ходють.

— Да ты хоть один особняк вблизи видела? — рассмеялся он.

— Я сама в таком особняке живу — тебе и не снилося, — Ласка приосанилась и начала загибать пальцы: — Труба с горячией водой есть. Труба с холодныей водой есть. Отхожее место чистое есть. Никого туда не пущаю, сама единоличная хозыйка. На постели матрац настоящий, с пером. Вытяжка для очага. Да мне половина свободных завидують. А ты чрезчур благородный, чтоб понимать.

— Это под землей? Среди лабиринта из коридоров? Вы там с мамой живете?

— Померла мамка, — Ласка вздохнула, — как есть заболела и померла. Сама живу.

— Это печально, — с пониманием кивнул Крис, а она презрительно фыркнула.

— Это вам, чрезчур благородным, есть время грустить, а мне грустить некогда. Платия красивые покупать на что-то надобно? Кушать добывать надобно? Вот и живу припеваючи.

— А Рыба?

— А что Рыба? — она прищурилась и стала походить на лисицу. — Рыба приходыть и уходыть. Я — свободныя женщина из свободного народа.

— Ты же говорила, что он твой муж, — напомнил Крис.

Ласка снова фыркнула, но на этот раз подкрепила реакцию снисходительным жестом.

— Мало ли что говорыла. Захочу, буду мужкой называти, захочу — перестану. Я — свободныя, понял? Захочу, другого мужку себе возьму, — она смерила его пытливым взглядом, — захочу, даже благородныго выберу.

— Смотри, чтобы он тебя тоже выбрал, этот благородный, — рассмеялся Крис, — а для начала хотя бы понял твой ломаный язык.

— Но ты же выбрал, — невозмутимо заявила Ласка.

— Я? — от этой шутки ему стало еще смешнее. — Ну нет. Я тебя не выбирал.

— Выбирал-выбирал, — она сдвинула брови цвета светлой меди, — своею назвал перед служивыми собаками. А у нас, у свободного народа, кто женщину перед другими своею кликает, тот выбирает ее. А она еще подумает, выбирати его в ответ или нет.

Так подбочениваться, сидя на скамейке в порванном платье, могла, пожалуй, только она. Забавная ворона, решил Крис, у которого от веселья уже сводило живот.

— Да я наврал, чтобы из-за решетки тебя вытащить, — остудил он ее.

— А я чаво, за лаэрду какую не смахну? — рассердилась вдруг она и скорчила страшную рожу. — Вот, смотры. Похоже, будто обосралыся?

— Похоже, — со смехом согласился он.

— Вот. Как есть твоя лаэрда.

Она вскочила со скамьи, запихнула пустой бумажный пакет из-под яблок в сумку, а сумку сунула подмышку и размашисто поковыляла прочь. Ремешок одной из ее туфель остался незастегнутым и волочился по тротуару. Двое прохожих майстров проводили голодными глазами ее подпрыгивающую в гневе грудь. Крис тоже посмотрел вслед рыжей и проверил карманы. Бумажник оставался при нем. И даже место в тени освободилось. Но он зачем-то встал и побрел в ту же сторону, куда ушла Ласка.

Она сидела на парапете фонтана, расположенного в конце сквера, и мыла ноги в прозрачной воде. Лодыжки у нее были стройные и красивые, а пятки из черных постепенно становились розовыми, как у ребенка. Яркое солнце играло бликами на водной поверхности, а на дне, выложенном голубой и бирюзовой мозаикой, светились в его лучах брошенные туристами на счастье монетки. Крис задумчиво порылся в кармане и тоже бросил туда одну.

— Как деньгами разбрасыватися, так здрасьте, — проворчала она, — а как кому подарок подарити, так удавится.

Он присел на парапет на таком расстоянии от Ласки, чтобы та не могла лягнуть его мокрой ногой или незаметно пошарить в его карманах цепкими ручонками.

— Хочешь, я тебе яблок еще куплю?

— Удавися своими яблоками, — зашипела она в ответ. — Некогда мне с тобой сидети.

— А мороженое хочешь?

Она заметно поколебалась, насупилась еще больше и пригладила влажными пальцами свои растрепанные волосы.

— Работать мне надобно. Чрезчур ты благородный, чтоб понимати.

— Жаль, — вздохнул Крис, — а мороженое вкусное, с малиновым сиропом.

Она наморщила конопатый нос, перекинула ноги из воды и обула туфли.

— Некогда. Рыба заругает, что мало принесла.

— Ты же сама говоришь, что свободная женщина. Значит, не зависишь ни от какого Рыбы. А если хочешь, я его побью, чтоб тебя не трогал.

Она откинула голову и захохотала, вмиг перестав сердиться.

— Да ты чрезчур благородный, чтоб кого-то бить. Твое дело — танцевати и слугами командовати. Но так и быти, отведу тебя в одно место, где можно грустить.

— Почему грустить? — удивился Крис.

— Ты же сам сказал, что дома у тебя все плохо и хочется грустить, — с серьезным уже видом пояснила она и протянула руку. — Пойдем. Я научу, как надобно.

Он купил ей мороженое и пошел за ней, радуясь, что хоть этот день пройдет нескучно. С Лаской время пролетало интереснее. Важно вышагивая, она принялась закидывать его вопросами, приправляя любопытство дичайшими мифами о жизни аристократов, наподобие золотых подушек или того, что лаэрды не рожают детей сами, а получают в дар лично из рук святой Огасты. Крис не остался в долгу и тоже позадавал ей вопросы о том, правда ли женщины свободного народа подкладывают своих младенцев кошкам и собакам выкармливать вместе с котятами и щенками, а под землей так темно, что все передвигаются ползком и на ощупь, и если долго не выходить на поверхность, то можно превратиться в крота. Ласка легко поддавалась на провокации и громко возмущалась его невежеством, продолжая жутко коверкать все слова.

Они брели так долго, что заболели ноги, а солнце перевалило на другую сторону небосклона, и наконец выбрались на окраину города к семетерию. Шумные, полные каров и прохожих улицы остались позади, здесь все дышало покоем и полуденным зноем. Семетерий был большим и древним, его разбили тут еще со времен основания столицы. Правда, раньше он находился далеко от жилья, но город рос, расширялась и ограда семетерия, и рано или поздно им предстояло встретиться, подобно двум живущим в долгой разлуке влюбленным.

Одноэтажная, беленая, круглая и лишенная окон семета бросалась в глаза первой, над ее черепичной крышей вился черный дымок, у входа стояли цветы в корзинах и топтались грустные люди. Крису довелось лишь однажды бывать там, внутри — на похоронах деда по материнской линии. Он помнил огромную печь, в которой резво гудело пламя, помнил, как катились слезы по лицу мамы, и каким сверх меры огорченным казался отец. Там, внутри, сладко пахло, и все время хотелось выйти на улицу, а на полках ждали резные медные кувшины, куда складывались пепел и прах, чтобы потом отправиться в землю. Сам Крис и Эльза тогда мало что понимали, но теперь он согласился бы с Лаской: это самое подходящее место, чтобы грустить. Стоит лишь подумать, что рано или поздно они все найдут здесь свой резной кувшин.

— У меня не настолько все плохо, — заметил он вслух.

— Чрезчур ты благородный, чтоб понимати, — фыркнула она и упрямо потащила его дальше.

Одной стороной семетерий подступал к обрыву, под которым изгибалась река, другой — к высоким отвесным холмам, а внутри так густо зарос деревьями, что походил на лес или чей-то запущенный сад. Сторожка смотрителя терялась где-то в этой чаще. Белая ограда была сделана из камня и извести, а у ворот посетителей встречали мраморные святые. Большие, в человеческий рост, они взирали с квадратных постаментов по ту и другую сторону, образовывая почетную аллею. Крис знал их всех по именам и лицам — и нежных девушек в венках и длинных платьях, и строгих мужчин в старинных одеяниях. Знал Аркадия-воителя с мечом в руке и знал бородатого Мираклия, покровителя ученых врачевателей, держащего на ладонях чашу, полную целебного яда. Где-то над всеми ними незримо ощущалось присутствие светлого бога.

А еще Крис знал, почему прислужники темного бога никогда не ставят статуй. Темный бог не любил делить славу ни с кем, он предпочитал поклонение единолично своей персоне. Его постамент, грубый кусок неотесанного черного гранита, тоже находился неподалеку от семетерия, по другую сторону от семеты. Иногда на его поверхности подсыхала чья-то кровь, иногда там появлялись жуткие насечки и царапины, которые со временем сглаживались и подживали, будто раны. Нормальные люди предпочитали обходить то место стороной.

— Ритуал, — торжественно провозгласила Ласка и опять скинула туфли. Крис даже не успел напомнить, что она только недавно помыла пятки. Затем наклонилась, подхватила у ближайшего белого постамента кусок сухой, рассыпчатой земли и швырнула в лицо Аркадию. Комок разбился на десяток мелких и скатился к ногам статуи, не причинив особого вреда.

— Зачем ты это делаешь? — удивился Крис. — В святых нельзя бросаться грязью.

— Это тебе нельзяти, — возразила она, — потому как они твои святыя. Твои путы и твои клетки, в которых вы, благородныя, добровольно запираете себя. А у свободного народа святых нету.

Она подняла новый ком и швырнула его в милое лицо Далии, покровительницы животных и растений. Крису на миг показалось, что от обиды Далия чуть стиснула пальцы на загривке своего ягненка, доверчиво прижавшегося к ее ноге. Ласка пошла дальше, не пропуская никого из статуй в очереди.

— Они тебя накажут, — посулил ей он.

— Ха, — тряхнула она рыжими волосами. — Как они накажути, они ж каменные. И сделаны рукой обычного человека. Вот эта вот помогла мне, кады я болела? Нет. — Комок полетел в очередную белую фигуру. Крис подумал, что вряд ли святая, отвечающая за смену времен года, могла бы поправить Ласкино здоровье, но промолчал. — А этот снизошел, кады мамка моя помирала? Нет.

Засунув руки в карманы, он стоял и смотрел, как босоногая рыжая дикарка с болтающимися на ремешках туфлями в руке и сумкой, полной награбленного добра, швыряет грязью в его святых, перед которыми его с детства учили становиться на колени, и не чувствовал ничего. Ничего, что побудило бы его остановить ее. Что значили святые всего мира по сравнению с ее горящими глазами и белыми бедрами? Он не мог оторвать от нее взгляд, когда она становилась такой: необузданной в своей ярости. Он никогда еще не встречал таких, как она.

— На. Тоже швырни, — Ласка подошла к нему и вложила в руку сухой шершавый земляной ком. — В того, кто тебя обыдел.

Макушкой она доставала ему чуть выше переносицы и поэтому казалась невинной и доверчивой, когда смотрела своими большими глазищами вот так, снизу вверх.

— Меня никто не обижал, — сказал Крис. — Все дело в моей сестре.

— Тады швырни в того, кто обыдел сыстру, — разрешила она.

Он почему-то подумал об отце и покачал головой. Здравый смысл взял верх, и Крис разжал пальцы, позволив комку упасть к ногам.

— Нет. Не буду.

— Потом швырнешь, — ничуть не расстроилась Ласка. — На обратном пути. Вот увидышь, как легче станыт.

Они вошли в семетерий под густую сень душистых акаций и лип. Здесь тоже пахло сладко, но не так, как в семете, а иначе — жизнью, цветами, летом и счастьем, а раскидистые ветви дарили прохладу и тень. Крис не ощущал здесь грусти, только покой.

— Твоя мама тоже где-то здесь? — спросил он у Ласки.

— Не-а, — беззаботно откликнулась она, — в ограде ложуть токма майстров и лаэрдов, кады предварительно пожгут их, а свободный народ не проходыт чрез семету и ложится на пустыре, чуть далее.

— Но ты же говорила, что ходишь сюда грустить?

— Так мы и погрустыли, — похлопала она ресницами и отряхнула испачканные в земле руки, — ты, правдачи, не очень, но это потому что чрезчур благородный и ничаво не понимаешь. Не беда, научишься. А сюда я прихожу крыжовник есть.

Она деловито шмыгнула вперед по заросшим тропинкам, уверенно лавируя среди низеньких побитых непогодой памятников, и Крису не оставалось ничего, как пойти за ней. По левую руку от него открывался вид на реку, оттуда приносил свежесть влажный ветерок. Трещали цикады, и в унисон им Ласка ломилась по сухим веткам, как медведь.

Крису подумалось, что после таких прогулок на ее лодыжках добавится еще больше царапин, и он усмехнулся.

В дальнем конце семетерия, у самой горы, они наткнулись на статую еще одного святого. Белый мрамор ее посерел от времени и отсутствия ухода, а бурелом окружал постамент. Мужчина с косматой короткой бородой был одет в рыбацкий плащ и держал в высоко поднятой руке каменный фонарь, напряженно вглядываясь вдаль поверх голов Криса и Ласки. Святой Игнатий считался покровителем мертвых душ, он встречал их на выходе из тела и провожал до могил, чтобы там они обрели покой. Поговаривали, что если ночью бродить по семетерию, то можно разглядеть свет его фонаря — и после этого навеки сойти с ума и ослепнуть.

— В него тоже грязью кинешь? — спросил у Ласки Крис.

— Нет. Ты что? — возмутилась она. — Это ж наш. Это свой. Святый Игнатый был разбойныком, ты не знал? Но разбойнык он был хорошый и добрый и до сих пор держит свой плащ над нами, чтобы служивые псы путались в наших коридорах и не могли угнаться за нами. Он нам помогает.

Ласка вдруг выудила из сумки кусок засахаренного яблока и пакет и благоговейно положила на постамент к ногам сердитого изваяния, будто бы на тарелочке.

— Разве разбойник может быть святым? — усомнился Крис. — Он был просто могильщиком всю свою жизнь и после смерти им же и остался.

— Чрезчур ты благородный, чтоб понимати, — Ласка даже ногой топнула. — Видишь, он стоит тут сам, а не со всеми? Его изгнали, как и нас. Зато теперича он свободен.

Крис хотел поинтересоваться, как она может верить даже в разбойника-святого, если свободный народ вообще не верит ни во что, но тут рыжая подхватила подол платья и стянула через голову, оставшись в нижнем белье. От этого зрелища у него дух захватило и все мысли вылетели из головы.

— Ну чего рот раззявил? — скептически покачала Ласка головой и накинула свое зеленое платье на фонарь Игнатия. — Раздевайси, если хошь. Там колючки.

Она спрятала сумку под большой камень, а волосы скрутила в узел и затем отважно полезла в еще более густой бурелом.

— Ты уверена… — начал он, а в ответ через хруст веток донесся ее голосок:

— Крыжовник вку-у-усный.

Лезть за ней голым Крис посчитал глупостью, но вскоре пожалел о своем решении, так как колючки оказались еще более приставучими, чем рыжая шмакодявка, и хватали его за одежду там и сям. Все же ему удалось пробраться через заросли. Ласка уже взбиралась на сыпучий холм с той же ловкостью, как лазала по стволам деревьев. Подъем казался непреодолимым, и Крис пару раз едва не срывался вниз, поэтому догнал ее гораздо позже, когда она уже сидела на земляном карнизе посреди горы, болтала ногами и обдирала с ближайших кустов крыжовник.

— Садися, — Ласка подвинулась и гостеприимно похлопала ладошкой по траве рядом с собой. Места тут как раз хватало для обоих.

Когда он сел, она без спроса запихнула ему в рот пригоршню терпких, немытых, лопающихся соком на языке ягод. С высоты открывался красивый вид на реку, город на другом берегу казался игрушечным. Ветер здесь дул сильнее, и жара практически не ощущалась, а по небу плыли белые пушистые облака.

— Ты знаешь, что этот крыжовник вырос из мертвых людей? — проворчал Крис, когда проглотил свое угощение. Теперь его одежда выглядела гораздо более потрепанной и грязной, чем у нее, а вид ее тела мешал ему трезво мыслить.

— Как? — испугалась Ласка.

— А вот так. Корни берут питание из земли, а в земле лежат те, кого кладут в семетерий. В школе учить надо.

— А-а-а, — протянула она и махнула рукой, — так мы высоко. Не достануть твои корни. Да ешь, ешь, не стесняйси. А я и без школы все, что надобно, знаю.

Оказалось, что крыжовник с его кисловатым соком неплохо утоляет жажду, и Крис поел. Потом они сидели рядом, плечом к плечу, болтали ногами и смотрели на реку.

— А ты знаешь стихи? — спросила вдруг Ласка.

Крис знал. Удивляясь сам себе, он прочитал ей по памяти "Когда твоей руки касаюсь нежно", "Прекрасная лаэрда", "Как по весне бегут все реки" и прочую ерунду, которой ему забивала голову в школе майстра Ирис на уроках изящной словесности. Тогда он ненавидел вредную преподавательницу и стихи учил из-под палки, а теперь вдруг даже порадовался, что делал это, потому что глаза у Ласки стали сиять, как два больших голубых солнца, и в них появилось восхищение.

— А я тоже стихи знаю, — призналась она, — но все они про хрен.

И она прочитала ему свои стихи про хрен и некоторые другие органы. Они были короче, чем те, которые знал Крис, и гораздо проще по смыслу.

— Твои стихи лучше, — вздохнул он, а она так засмеялась, что чуть не свалилась с карниза, и ее едва удалось подхватить.

Потом Ласка вдруг повернулась и погладила его по щеке своими пахнущими землей и крыжовником пальцами. Над их головами солнце уходило за гору, а река у ног потихоньку впитывала вечерние тени. Эти же тени легли и на ее лицо, подчеркивая чистые линии, и она снова из обычной девчонки превратилась в красавицу.

— А правдачи, что благородный лаэрд всегда остаетися невинным до свадьбы со своей лаэрдой? — тихо спросила она и больше не улыбалась.

У Криса пересохло в горле: ее пальцы оказались ласковыми. Такими ласковыми, что он раньше и представить не мог. И голос у нее стал другой, тоже ласковый. И имя ей удивительно шло сейчас: Ласка.

— Нет, — выдавил он.

— Хорошо, — сказала она и прижалась к его рту губами.

Поначалу их поцелуй вышел скомканным, но потом дело пошло на лад, и вскоре они сами не заметили, как на небо выкатились первые звезды.

— Ты чрезчур благородный, — хихикнула Ласка, отстраняясь и облизывая свои припухшие губы, — но быстро учишься. Ты можешь стать свободным.

Она взяла его за руку и положила ладонь себе на грудь.

— Здесь можно трогать.

Крис не только трогал, он целовал и тискал ее женское богатство, а она вздыхала и тихонько постанывала под его напором. Он старался доставить ей удовольствие, попутно представляя, что с нонной ему делать этого бы не пришлось. Нонны другие, они существуют, чтобы самим доставлять мужчинам удовольствие. Но эта рыжая девчонка мягкая и ласковая, она пахнет крыжовником и землей, яблоками и грязью, и делает с ним что-то такое, отчего рассудок отключается напрочь.

— Вот видишь, не отбила насовсем, — сообщила Ласка, когда потрогала, каким твердым он стал, — а ты боялси.

Она легла на спину, каким-то чудом уместившись на карнизе, окруженном колючими зарослями крыжовника, и посмотрела на Криса с затаенным предвкушением в глазах.

— А я рада, что ты меня выбрал. Я тоже тебя выбрала. Сама.

Крис на секунду застыл в растерянности над ней. Должен ли он и дальше действовать так, как надо вести себя с ноннами? Или с дикарками из свободного народа это происходит как-то иначе? Все его знания сводились к историям, услышанным от друзей.

— А ты протираешь себя розовой водой после каждого мужчины? — зачем-то уточнил он.

— После каждыго? — ее глаза распахнулись, и в их глубине вспыхнул прежний, презрительный огонек. — После каждыго?

Она оттолкнула его и стукнула кулаком в челюсть, а затем в живот. Крис охнул и согнулся, а рыжая скользнула через него прочь с карниза.

— Я — свободная женщина, — яростно прошипела она напоследок, — а не давалка.

Не успел он опомниться, как Ласка скатилась с горы вниз и исчезла. Челюсть у Криса ныла, и живот — тоже, но все-таки это было лучше, чем получать между ног. Он рассеянно поглядел на реку, подумал о своем доме, оставшемся далеко на том берегу, похлопал себя по карманам, проверяя содержимое: там оказалось совершенно пусто.

В его карманах гулял рыжий ветер.