Белые волки. Часть 2. Эльза

Цирховия Двадцать восемь лет со дня затмения

В резиденции канцлера с давних пор было принято давать роскошный прием по случаю старта двухнедельных празднеств, предшествующих началу зимы и дню восхождения светлого бога. К этому времени в Цирховию только-только прокрадывались первые морозы, ночами срывался снежок, а дети уже предвкушали настоящее раздолье, катание на санках и коньках и битвы ледяных крепостей. Впереди их ждали костюмированные представления заезжих артистов и горы сладостей, которые будут раздавать на улицах, когда из темпла светлого понесут в народ вылепленные из крашеной глины фигуры святых. А еще каждый сможет приложиться к статуям и загадать сокровенное желание на грядущий год.

Заняв трон, наместник не стал нарушать традицию несмотря на то, что с некоторых пор эта дата совпадала с годовщиной печальных событий — гибели семьи канцлера и многих аристократов. Заразившись от правителя равнодушным отношением к прошлому, в его дом стекался весь цвет состоятельного населения столицы, чтобы повеселиться от души. В огромном зале для приемов жарко разжигали оба камина, чтобы гости могли насладиться теплом, подавали им лучшие закуски и напитки, развлекали игрой самых искусных музыкантов и выступлениями самых лучших танцовщиц. В воздухе витали ароматы дорогих духов и сигар, звучал звонкий женский смех, и щедро раздавались неискренние комплименты.

Северина давно привыкла к участию в подобных мероприятиях и поэтому в самом начале вечера заняла стратегический пост на удобной кушетке у стены. Слуга с поклоном поднес ей бокал шампанского и поставил у ног высокую вазу, полную даров Нардинии: крупного, лопающегося от сока винограда, солнечных оранжевых апельсинов, мелких зеленоватых мандаринов, ароматных ломтиков дыни и терпкой, вяжущей рот хурмы.

Зал постепенно заполнялся людьми, какие-то лица были ей знакомы и приятны, некоторые — были знакомы, но вызывали неприятие, многих она видела впервые. Жизнь не стояла на месте, а бесконечно менялась, и одни промышленники разорялись и уходили в небытие, а другие — взлетали на гребне успеха ввысь и получали приглашение стать частью элиты. Димитрий на эти приглашения никогда не скупился, правда, не особо и помнил, кому именно их рассылал. Раньше на приемах появлялись лишь белые волки, теперь же освободившиеся места вольготно заняли и бурые оборотни, и успешные люди. Наместник словно искал чего-то или кого-то, и чем оглушительнее гремели его праздники, тем больше длился период уединения, когда он запирался ото всех в темпле светлого, требуя оставить его в покое. Долгие годы Северина имела несчастье наблюдать за его метаниями, но вмешиваться никогда не пыталась.

Зачем? Ей нравилось, что он страдал. В конце концов, он заслужил все это. За то, что сделал с ней, с Алексом, с собственной сестрой. Если бы Северина заранее знала, как все обернется, если бы она могла хотя бы попросить у Эльзы прощения за собственную глупость… но она не могла. Даже получая от сбежавшей подруги скупые письма и отвечая на них в режиме строжайшей секретности, так ни разу и не написала, что раскаивается. И даже видя Алекса почти каждый день, только порывалась поговорить с ним — и тут же гасила в себе порывы. Она просто не умела просить прощения, ее не научили в детстве, не объяснили нужные слова, а теперь, кажется, стало поздно перевоспитываться. Нет, видимо, не зря ей с Димитрием суждена одна общая дорога, и с этой дороги им уже не сойти.

Вот-вот ей должно было исполниться двадцать девять. Она вполне ощущала себя на свой возраст и находилась в самом расцвете красоты и женских сил. Она добилась почти всего, чего хотела в юности. Почти всего. Женщины завидовали ей, заглядывали в рот и со всех ног бросались выполнять просьбы, лишь бы войти в круг доверенных лиц и стать одной из "лучших", "близких" подруг. В душе Северина смеялась над ними. У нее не было подруг, никогда и никого, кроме Эльзы, и за прошедшие годы ничего не изменилось. Но ей нравилось управлять и повелевать, поэтому остальные сучки могли тешить себя иллюзиями, сколько влезет.

Мужчины не скрывали своего обожания, когда смотрели на нее. Они хотели ее, неприступную, возвысившуюся над ними, как лакомый фрукт, который невозможно сорвать. Кто бы мог подумать, что когда-то, в школе, ее не замечали? Иногда служанка приносила Северине послание от того или иного безумца, уверявшего, что он готов рискнуть всем, даже собственной жизнью, ради одной-единственной ночи с ней. Она добилась почти всего. Почти. Как же много значит это слово, когда речь идет о простом женском счастье.

В зале появился Ян, и это говорило о том, что вскоре среди гостей покажется и Димитрий. Северина залпом допила шампанское и сделала слуге знак освежить напиток. Она расправила складки длинного, в пол, алого платья, выгодно оттенявшего ее черные волосы и серебристые глаза, и будто бы случайно пересеклась с начальником охраны взглядом.

Милый, добрый Ян. Сколько раз он держал ее, согнувшуюся от рыданий на полу, в объятиях и бормотал слова утешения. Сколько раз она била его по лицу, когда он не пускал ее к своему господину. Била, хоть и знала, что он делает это ради ее блага, он щадит и жалеет ее, потому что только ему известно, как бывает страшен гнев наместника, когда тот не желает никого видеть. Ян был в курсе почти всех перипетий ее отношений с Димитрием — не потому, что интересовался этими перипетиями, а потому что всегда стоял близко, слишком близко к тому, кому служил всю свою жизнь. Однажды Северина предложила ему заняться сексом — не потому, что хотела, а от ярости и боли, заполнивших ее изнутри, — и тогда Ян с сочувствием посмотрел на нее, грустно улыбнулся и ушел, не сказав ни слова.

С другими он не был столь сдержан. Северина прекрасно знала, кто согревает постель Димитрия, и очень часто наскучившие наместнику подружки плавно перекочевывали в постель его правой руки. Думали, что так смогут удержаться поближе к правителю и иметь какое-то влияние на него. Северина фыркала и смеялась от этой мысли. Свежая информация являлась ее главным оружием, и год за годом забавные услужливые сплетницы-пташки приносили на хвостиках одно и то же. Ян исправно трахал всех, кто подворачивался, но его верность принадлежала только господину.

Северина вообще всегда была в курсе, кто и кого трахает в большом и богатом доме. Знала о каждой мимолетной интрижке среди слуг, о том, что старая кошелка Ирис, имеющая в своем распоряжении отдельное крыло резиденции, периодически водит к себе молодых мужчин, как правило подкачанных, высоких и ясноглазых. Северина ненавидела Ирис еще со школы, но судьба вновь и вновь сталкивала их, заставляя вращаться в одном узком круге знакомых. А сынок ведьмы, единокровный брат Димитрия, проживающий с матерью, всегда внушал Северине тихий и безотчетный ужас одним своим взглядом. Стоило случайно остаться с ним в комнате, как по ее коже бежали мурашки. И он ни с кем не спал. Ни мужчины, ни женщины его не интересовали, уж она бы узнала, если б это было не так. Как молодой мужчина может добровольно отказываться от секса? Ради чего? Это в нем пугало Северину тоже.

Ян убедился, что все готово, и исчез. Замолк музыкальный квартет, по толпе разодетых гостей прокатилась волна возбужденного шепота, двери распахнулись — и вошел Димитрий. Он был великолепен. Впрочем, как и всегда, как в каждый из дней, прожитых Севериной на расстоянии вытянутой руки от него. Его белый парадный костюм отлично сидел на крепкой фигуре, золотые пуговицы сверкали в свете ламп, светлые перчатки облегали кисти рук, волосы — тщательно подстрижены и красиво уложены парикмахером. Даже со своего места в отдалении Северина ощущала его запах: тонкий, дорогой аромат парфюма, мыла… и порока.

Гости хлынули к наместнику со всех сторон. Молодые люди обступили его с обожанием на лицах. Он смеялся, показывая ровные зубы, хлопал кого-то по плечу, пожимал протянутые руки, подмигивал разодетым девицам, едва ли не повизгивающим от желания рядом с ним, но его глаза оставались холодными, как лед. Холодными и лишенными даже тени улыбки. И видя этот взгляд в тысячный раз, Северина отпивала шампанское из бокала и спокойно покачивала ногой. Она слишком хорошо его знала.

Димитрий повернул голову и коротко, официально кивнул ей, и она ответила ему тем же образом. Между ними все было сказано. Тут же к нему подплыла и прильнула к плечу одна из бурых волчиц, с яркими медными прядями в темной копне волос и пухлыми, будто созданными для поцелуев губами. Димитрий приобнял ее за талию, другой рукой принял бокал из рук крутившейся рядом блондинки — наверняка дочки какого-нибудь успешного торгаша — и вместе со своей свитой отправился к креслу с высокой спинкой, установленному в дальнем конце зала.

— Алисия завоевала сердце Его Светлости, — вздохнула одна из девушек, сидевших при Северине и составлявших ту самую тайную армию ее пташек.

— У Его Светлости нет сердца, — со злостью шлепнула ее по руке Северина. — По крайней мере, не для потаскушек вроде этой оборотнихи или тебя.

— Конечно, конечно, — покраснела и поспешила уступить собеседница.

Северина снова нашла взглядом кресло наместника и бирюзовое платье его подружки, усевшейся рядом. Все женщины Димитрия делились на три типа. Первый — как эта Алисия. Благородные или притворяющиеся благородными девки, с которыми ему тоже нравилось играть в благородного. Их он трахал, когда бывал в хорошем настроении, обычно на кровати, долго и терпеливо, до второго или третьего оргазма, и уходили они от него с трясущимися от изнеможения коленками и шальной горячей влюбленностью во взгляде.

Под второй тип подходили служанки и случайные свободные девицы, которые подворачивались ему под руку в минуты гнева. Таких он имел жестко, в любом месте, где придется, не заботясь об их ощущениях и сливая в их тела вместе со спермой ярость, клокотавшую внутри. И, наконец, существовал третий тип женщин, о котором Северина знала мало. Ей было лишь известно, что этих женщин для Димитрия выбирает Ян. Что происходило с ними за закрытыми дверьми покоев наместника — никто не ведал. Но самостоятельно выходить они не могли. Их выносили. А он становился тихим, задумчивым и будто погруженным в себя.

Северина жалела вторых и третьих, тихо ненавидела первых и страстно, отчаянно, до боли в закушенной губе мечтала оказаться на месте любой из них. Да, пусть так, пусть хотя бы через муки, но познать его. Но он предпочитал мучить ее по-другому.

Музыкальный квартет играл что-то легкое, и пары вышли танцевать. Алисия встряхивала длинными волосами, нежно улыбалась Димитрию, положив руку ему на плечо, пока он уверенно вел ее в танце по залу. И он тоже улыбался ей и слегка облизывал губы, бросая взгляды на ее пухлый рот. Северина стиснула пальцы — и раздавила бокал. Шампанское брызнуло ей на руку, на алое платье, девушки-пташки ахнули, кто-то побежал за салфетками, чтобы вытереть бегущую по запястью кровь, а мужчина в белом все кружил красавицу в бирюзовом, не обращая на них никакого внимания.

Она вскочила, с раздражением ругая саму себя за слабость. Ну что, в конце концов, значит эта Алисия? Рано или поздно Димитрий наиграется и с ней, и все пройдет. Только платье зря испортила. Но на душе все равно было гадко. Уйдет Алисия, придет новая любовница, а ее, Северины, очередь не наступит, похоже, никогда. Отпихнув услужливые руки помощниц, она кивнула слуге, подхватила мигом поднесенную ей меховую накидку, набросила на плечи и протиснулась через толпу на балкон.

Воздух оказался по-зимнему морозен и свеж. Луна в небе прибывала, оставляя считанные дни до момента, когда все бурые снова на одну ночь сойдут с ума. Северина мстительно искривила губы, представив Алисию взлохмаченной и голой, прикованной цепями к стене и завывающей, как дикарка, и откинула от лица прядь волос. Она сделала несколько шагов вперед, стараясь дышать глубже и остудить эмоции. За большими колоннами, поддерживающими над балконом крышу, сгустились черные тени, и когда одна из таких теней пошевелилась, Северина едва не схватилась за сердце от испуга.

Впрочем, это был всего лишь Ян. Он пил коньяк в широком невысоком стакане и курил, задумчиво выпуская вверх плотные струи дыма.

— Я ненавижу его, — без предисловий прорычала Северина, подошла и встала рядом, в глубине души испытывая облегчение, что подвернулся кто-то, на ком можно сорвать злость.

— Любить сиятельное Сиятельство непросто, — со смешком согласился Ян.

— Непросто? — едва ли не завопила она от негодования. — Невозможно — вот что будет вернее. Он… он гад, самый настоящий гад, мерзавец и потаскун. Когда-нибудь он доведет меня, и я убью его.

— Я убью тебя раньше, чем ты даже закончишь приготовления к его убийству, — тихим и спокойным голосом произнес Ян, глядя в темную даль, туда, где подмигивали огни неспящей столицы.

Северина резко выдохнула, отобрала у него из пальцев тлеющую сигарету и сунула себе в рот.

— Конечно, я не убью его. Просто хотелось сказать что-то плохое.

— Конечно, — кивнул Ян, и на секунду ей показалось, что на его губах мелькнула слабая, но нежная улыбка.

— Как ты можешь так любить его? — снова взвилась она. — Он выгнал тебя, ты даже не имеешь права показаться в одном зале с ним, стоишь тут и выпиваешь в одиночестве, пока все веселятся. И все равно ты его обожаешь.

— Я нужен ему, — пожал плечами Ян и сунул руки в карманы.

— Ему никто не нужен, — покачала головой Северина и тоже уставилась в темноту.

Они замолчали, стоя плечом к плечу и передавая друг другу догорающую сигарету. Выбросив окурок, Ян полез во внутренний карман пиджака, достал новую и подкурил. Северина хотела попросить и для себя тоже, но он сделал первую затяжку, убрал зажигалку и предложил сигарету ей. Когда она затянулась, то почувствовала, что руки Яна поправляют накидку на ее плечах.

— Иди в тепло, маленькая волчица. Ты тут замерзнешь в своем тонком платьице.

— Не называй меня маленькой волчицей, — Северина выпустила струйку дыма и чуть отвела пальцы, возвращая сигарету.

Одну на двоих. Ян взял ее, перенимая, как ритуал.

— Почему? — поинтересовался, попыхивая дымом сквозь зубы.

— Потому что так меня называет он…

Произносить имя Димитрия не хотелось. Да и нужды не было. На балконе стояли два человека, все мысли которых всегда вились только вокруг него одного.

— Он, — согласился Ян, помолчал и добавил: — И я.

Он сказал это таким тоном, что сердце у Северины оглушительно забилось. Она схватила стакан, глотнула обжигающе ледяного коньяка — почему-то ожидала, что напиток будет теплым, но откуда ж ему стать таким на морозе?

— Тише, тише, горло застудишь, — заботливо пробормотал Ян, отбирая у нее из рук спиртное. Так заботливо он прежде разговаривал разве что со своим господином.

И снова сигарета. Одна на двоих. Вдох. Выдох. Темнота. Тишина. Прибывающая луна. Димитрий… отсутствующий здесь, но незримой тенью стоящий между ними. Северина обхватила себя руками: все тело била дрожь, в глазах навернулись непонятно откуда взявшиеся слезы. Она впервые подумала, что никто и никогда не знал ее так, как Ян. Потому что никто не видел ее настоящей. А он — видел. При нем она не притворялась, потому что не считала нужным. Она никогда не рассматривала говорливого, насмешливого, полноватого Яна, как мужчину. Только как часть Димитрия. Поэтому выливала на него всю черноту, всю ненависть из своей души. А он смотрел и видел… что же он в ней видел?

— Ну вот, говорю же, замерзнешь, — Ян снова обнял ее, но на этот раз не отстранился, а остался стоять так, согревая теплом своего уютного, мягкого тела.

— У меня не было секса уже очень долгое время, — призналась Северина, по привычке не закрываясь от него защитным барьером высокомерия.

— Я знаю, маленькая волчица. Ты же знаешь, что я знаю.

Почему-то в его устах это обидное прозвище звучало иначе, чем у Димитрия. Не обидно. Нежно. Снисходительно. Любовно.

— Меня нельзя так трогать, как трогаешь ты, я мгновенно реагирую на мужские руки, — продолжила она, прикрыв глаза.

— Я сейчас отойду, — он неохотно пошевелился, как-то лениво отлепился от нее. — Вот уже отошел. Мерзни теперь сама.

— Нет, — с опозданием вспыхнула Северина, — я бы хотела… чтобы ты меня поцеловал.

Ян помолчал, отпил коньяк и снова засунул руки в карманы.

— Нет. Если он разрешит — тогда поцелую. А так — нет.

Это слово, сказанное сухим равнодушным тоном, обрушилось на нее, как огромный мельничный жернов. Северина согнулась, положив руки на перила балкона, коснулась мерзлого мрамора лбом и тихонько, жалобно заплакала.

— Я хочу, чтобы меня любили… — всхлипнула она, — чтобы хоть кто-нибудь… хоть когда-нибудь… любил меня так, как ты любишь его…

— О любви не просят, маленькая волчица. Так же, как о верности и преданности. Он не просит. Никогда.

— Я буду спать с другими мужчинами, — она выпрямилась и смахнула с лица злые слезы, надевая… нет, силком натягивая на себя привычную защитную маску. — Я уже все решила.

— Он не позволит тебе этого. Убьет любого, кто посмеет к тебе прикоснуться, — Ян усмехнулся, — если я не убью этого любого раньше Сиятельства.

— Ты жестокий, — она повернула к нему заплаканное лицо с влажными дорожками слез, блестевшими в лунном свете. — Ты такой же жестокий, как и он. Вы оба позволяете себе все, что захотите, а меня держите в заложницах и заставляете на это смотреть.

Ян неторопливо вынул из кармана платок и аккуратно промокнул ее веки, подправил тушь под слипшимися ресницами и подул на покрасневшую кожу.

— Если хочешь, я не буду больше ничего себе позволять, — терпеливо, как капризному ребенку, пообещал ей он. — Я не знал, что это имеет для тебя какое-то значение.

— Имеет, — бросила ему Северина, подхватила на плечах накидку и практически бегом покинула балкон.

В зал она вернулась в еще более расстроенных чувствах, чем уходила. Зачем, ну зачем сказала это Яну? Зачем буквально взяла с него обещание воздержания, зная, что это все равно ни к чему не приведет? Видимо, ее эгоистичную натуру уже ничем не переломить. Теперь он тоже будет мучиться, как и она, но она-то хотя бы свое наказание заслужила. Тем более, ее страшная, болезненная зависимость от Димитрия с годами никуда не делась и не денется уже никогда. Она почти добилась его. Почти. Но, пытаясь завладеть им, не учла, что в ответ он тоже завладеет ею, и это взаимное обладание окажется горьким, слишком горьким на вкус, как и послевкусие каждого их поцелуя. Она может попытаться вырваться, но на алтарь ее безумной, разрушительной любви принесено уже столько жертв, что дорога назад кажется невозможной.

Праздник входил в разгар, танцующие пары кружились по паркету под журчащие переливы голосов виолончели и скрипок. Музыканты знали свое дело, не зря их пригласили играть на такой торжественный прием. После свежего воздуха в помещении показалось жарко и душно, чужой смех звучал все громче, ударяя резкой болью по вискам. Северина поискала глазами бирюзовое платье, но не нашла, как и белый костюм наместника. Она подошла к одной из своих девушек, щебетавших на кушетке, выхватила у той из рук бокал и залпом выпила. Наверно, стоит напиться. Напиться, чтобы не думать ни о чем.

— Где Его Сиятельство? — спросила вялым голосом, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Он вышел около получаса назад, — откликнулась одна из подружек.

— И с ним была Алисия, — подхватила вторая.

— Слуга, разносивший спиртное, видел, что они направились в зимний сад, — продолжила третья.

Северина безрадостно улыбнулась. Конечно, ее пташки всегда знали все и обо всех, они привыкли к своей работе и выполняли ее без дополнительного напоминания.

— Вы — умницы, — похвалила она девушек, и у тех радостно заблестели глаза, — а теперь пройдитесь-ка по залу и соберите мне свежих сплетен к утреннему кофе. И не забывайте: наиболее болтливыми мужчины становятся в постели, а женщины — в уборной.

Живые стрелы, выпущенные ее уверенной рукой, тут же устремились в разные стороны, лавируя в толпе и выбирая свои цели. Северина же направилась к выходу, по пути прихватив с подноса пробегавшего мимо слуги еще бокал. Ян прав, о любви нельзя просить, и Димитрий никогда не просил, чтобы она его любила. Но она все равно шла за ним, как привязанная, и не могла отпустить. И в их брачную ночь он тоже поклялся, что ее не отпустит. Странные, больные отношения связали их задолго до этого прочнее уз брака.

Зимний сад располагался на первом этаже в виде пристройки к основному зданию, и от улицы его отделяло лишь двойное стекло крыши и стен. Здесь было достаточно прохладно, и Северина порадовалась, что не стала сбрасывать накидку. Пташки не обманули, наместник находился внутри, о чем свидетельствовала выстроившаяся у входа личная охрана. Приближаясь к ним по коридору, выстланному мягкой, скрадывающей шаги дорожкой, Северина окатила лица шестерых мужчин холодным высокомерным взглядом: ни один мускул не дрогнул ни у кого, и никто не посмел ее останавливать. Конечно, здесь ведь не было Яна, который беспокоился о том, чтобы она снова не обожглась о разъедающую душу любовь Димитрия. Сегодня, как и вчера, как и много-много вечеров до этого она в очередной раз превратилась в бабочку, летящую на огонь, чтобы сжечь свои крылья.

Свет в зимнем саду не горел, единственным источником освещения являлось слабое сияние луны, и экзотические деревья и растения казались в полутьме причудливыми фигурами животных. Северина постояла немного, вдыхая запах земли, удобренной специальными питательными смесями, и слушая журчание декоративного фонтанчика, который — как было ей известно — находился в самом центре павильона. Обстановка выглядела мирной, привычной и безобидной. Но уже через секунду ноздрей Северины коснулся плотный, амбровый шлейф духов Алисии, мускусный аромат возбужденного мужского тела, который она знала с шестнадцати лет и не перепутала бы ни с чем на свете, и едва слышный шорох ткани.

Она пошла вперед по каменистой дорожке и через десяток шагов наступила на скользкое бирюзовое пятно шелка, брошенное на землю. Безжалостно пройдясь по нему каблуками, Северина отвела от лица широкие плотные листья неизвестного ей растения и увидела впереди просвет небольшой аллеи, устроенной для отдыха. На самом краю, у бьющего из земли ввысь снопа тростниковых стеблей, стояла полупустая бутылка шампанского. Северина поставила рядом свой осушенный бокал, взяла ее и поднесла к губам, отчетливо ощутив на горлышке вкус губ Димитрия. Закрыв глаза, она откинула голову и сделала несколько глотков, чувствуя, что падает в бездну, из которой нет возврата. Почему-то в юности, девчонкой, делать это было легче, теперь же осознавать всю катастрофичность своего положения и собственное бессилие становилось невыносимо.

Так, с бутылкой в руке, она и вышла на аллею, остановилась, разглядывая полуобнаженную Алисию, прижатую спиной к постаменту святого Иакова — покровителя ученых мужей и дипломатов, и полностью одетого Димитрия, стоявшего между ее распахнутых ног. Иаков был высечен из мрамора сидящим на скамье с большим открытым фолиантом в руках, его кустистые брови хмуро сдвинулись, словно он выражал недовольство тем, что ему мешали предаваться науке. Откинувшись, Алисия примостила затылок как раз на его облаченную в летнюю сандалию ногу, а ее упругий зад уместился на небольшом выступе постамента, предназначенном для свечей, которые приносили и зажигали здесь только в день этого святого. Стиснув между двумя пальцами ее беззащитный розовый сосок, Димитрий ласкал губами шею девушки, вырывая из ее груди сладкие, протяжные вздохи.

Сегодня он играл в благородного. В глазах у Северины потемнело. Она практически почувствовала на своей коже эти тягучие, дразнящие прикосновения его языка и почти что сама застонала. Какая насмешка судьбы. Она столько раз наблюдала, как другие люди занимаются любовью, что в конце концов перестала вообще что-либо чувствовать от этого зрелища. Это развлечение стало обыденным, как послушать музыку или полюбоваться на спортивную игру. Но только если это был не Димитрий. И каким-то необъяснимым шестым чувством догадавшись об этом, он вынес ей самую тяжелую кару из всех возможных: на него она могла лишь смотреть.

Алисия подняла веки, отяжелевшие от томной неги, и поверх плеча своего любовника заметила Северину. Она не стала паниковать или смущаться, как делали некоторые из девушек, застигнутых на месте преступления, а улыбнулась с блеском превосходства в глазах, закинула стройные ноги на бедра Димитрия, приоткрыла пухлые, уже искусанные им губы и громко, открыто застонала.

Северина спокойно выдержала этот взгляд. Смотреть в глаза тем, кто смеялся над ней, думая, что обыграл ее, было не трудно. Слишком большая череда таких уже прошла перед Севериной за минувшие годы, и только ее место, с таким трудом отвоеванное, оставалось постоянным. Все сбылось, как она и планировала когда-то. Сегодня вечером, после разговора с Яном, она впервые почему-то пожалела, что стоит на этом месте, но тут же одернула себя — столько сил вложено, ее маски прилипли намертво, их уже не сорвать.

Димитрий поднял голову, посмотрел в лицо любовницы, догадался обо всем и медленно обернулся. Вот этот взгляд выдержать оказалось нелегко. Серебристые глаза наместника потемнели от похоти, и от вида его возбуждения собственное тело Северины отозвалось глухой болью, внутренние мышцы сжались в бесплодных попытках ощутить мужчину. Ей захотелось рухнуть на колени и зарыдать от отчаяния, но она поступала так уже много раз и не видела больше смысла. Ни ее слезы, ни ее крики, ни ее мольбы не могли разжалобить его. Он только упивался ее страданиями и становился от них сильнее.

В глазах Димитрия загорелся дикий триумф. Он чуть отодвинулся от Алисии, встал вполоборота, опустил одну руку вниз и демонстративно расстегнул пуговицу на брюках, под тканью которых уже дыбился его твердый, раскаленный член.

— Будешь смотреть до конца, дорогая? — хрипловатым голосом произнес он, костяшками пальцев другой руки легонько проведя между ног подружки.

Теперь, когда Димитрий чуть отошел, Северина видела, что внизу на ней тоже нет белья. Ей хотелось стереть эту язвительную ухмылочку с лица Алисии, размазать, разбить черты ее красивого лица в лепешку, заставить оборотниху рухнуть с небес на землю, и она решила, что сегодня непременно сделает это. Но не так, как сделала бы глупая шестнадцатилетняя девчонка, впервые испытавшая всю беспощадную силу привязки к жестокому и холодному чудовищу под личиной красивого аристократа. Она поступит, как достойный его противник.

Поставив бутылку на землю, Северина аккуратно сложила накидку на спинку ближайшей скамьи и направилась к ним, попутно отмечая, как напряглась Алисия. Та наверняка ожидала, что жена наместника расплачется и убежит, застав его с другой. Глупая оборотниха. Их двоих связывало столько тьмы, столько мрака, столько порока и исковерканных человеческих чувств, что человеку со стороны сложно даже представить. Северина положила руку ей на грудь, прямо на тот сосок, который недавно терзали пальцы Димитрия, заглянула сопернице в глаза, наклонилась и… поцеловала.

Губы у Алисии оказались на ощупь такими же мягкими и пухлыми, как и на вид. Северина лизнула их, углубилась языком в ее рот, чувствуя, что истосковавшееся без ласки тело откликается даже на женщину. Природа требовала своего, и иногда ее накрывали мучительные неконтролируемые волны горячего желания, не направленного на кого-то в отдельности. В такие моменты казалось, что она может заняться любовью с кем угодно, лишь бы только погасить зуд и жар, терзающие тело. Самоудовлетворение не помогало, оно спасало раньше, в короткие промежутки между ласками с майстером Ингером, когда еще имелась возможность перетерпеть, сбросить напряжение и прояснить рассудок. С тех пор у нее не было никого, и ничего уже не спасало.

Она запустила пальцы в волосы девушки, продлевая поцелуй, лаская другой рукой ее грудь так, как это делал бы мужчина. Алисия попробовала отстраниться, но у нее не получилось, и она взволнованно задышала, почти не шевеля губами.

Над ухом раздался тихий, довольный смех Димитрия. Он попался на крючок, Северине удалось его зацепить, заинтересовать, и в ее груди вспыхнула слабая надежда, что, быть может, сегодня… сегодня он все-таки сжалится над ней…

Она почувствовала, как он подался вперед, и одновременно с ним Алисия застонала в ее губы. Северина отстранилась, с чувством глухого удовлетворения заметив, что надменный блеск в красивых глазках оборотнихи ей все же удалось стереть, и теперь там плещется паника, потому что Димитрий не только не собирается прогонять жену, он уже внутри своей любовницы и плавно двигается в ней, упираясь одной рукой в постамент, а другой — придерживая ее за бедра.

— А меня поцелуешь, дорогая? — поддразнил он, вгоняя член в Алисию так, что у той начали против воли закатываться глаза.

С каменным выражением лица Северина повернулась к нему, закинула руки на шею и подставила губы. И тут же сама застонала, когда земля стала уплывать из-под ног от первого же их взаимного соприкосновения. Целовать Димитрия и в то же время ощущать, как его сильное, гибкое, красивое тело двигается, удовлетворяя другую женщину, — это было на грани безумия.

— Твой рот пахнет шампанским, — прошептал он, вылизывая уголки ее губ и хватая ее одной рукой за затылок, чтобы повернуть голову так, как ему нужно.

— Твой рот пахнет шлюхами, — огрызнулась Северина в ответ, позволяя ему делать с ней все, что только душе будет угодно.

Димитрий засмеялся, ее злость и ненависть распаляли его не меньше ее слез и страданий. Они снова поцеловались, дико, яростно, уже почти не обращая внимания на слабые вскрики и стоны Алисии, цеплявшейся скрюченными пальцами за постамент. Северина потянула за полы его парадного костюма, сбросила тяжелый, украшенный по воротнику и рукавам золотыми вензелями пиджак на пол, начала расстегивать пуговицы на его свежей, хрустящей от крахмала рубашке. Ее собственное белье давно промокло, обильная влага желания пропитывала насквозь ткань и стекала по бедрам.

Северина подвинулась, встала за мужем, стягивая рубашку вниз с его мощных плеч по рукам с крупными венами. Димитрий давно бросил свой темпл темного, но продолжал делать необходимые упражнения каждое утро и находился в прекрасной форме. Она прижалась носом к его сильной спине между лопатками, жадно втянула в себя запах мужской кожи. Поймала его ладонь, с лихорадочной горячностью прижала к низу своего живота. О любви не просят, но пусть хотя бы так… хотя бы через унижение и забытье навязанной страсти. Он вырвал руку, наклонился вперед, уперевшись теперь обеими ладонями в постамент и добивая любовницу резкими, рваными толчками. Алисия начала извиваться, ее голые коленки прижались к его бокам и двигались вверх-вниз, казалось, она совершенно забыла, что помимо них двоих тут есть кто-то еще. Их страсть подходила к точке кипения, бурлила в крови, разливалась удушающим ядом в воздухе, и Северина прокусила себе губу, борясь с подступающим к горлу комом.

— Представляешь себя на ее месте? — Димитрий глянул через плечо, его глаза полыхали белым огнем на чуть искаженном от приближающегося оргазма лице.

— Да… — выдохнула она, не в силах противиться наваждению.

Он властно подтянул ее к себе, впился в губы, кусая их и тут же зализывая ранки, и Северина отвечала ему, как могла. Сегодня он целовал ее дольше обычного, то ли распаленный ее смелым шагом, то ли, наконец, испытавший к ней хоть каплю сочувствия. Где-то в отдалении тоненько и жалобно застонала Алисия, она забилась в судорогах пронзительного удовольствия, корчась и выгибаясь под любовником, и Северина протянула руку, нащупала ее широко распахнутый рот и зажала ладонью, грубо ткнув девушку щекой к стене. Димитрий, конечно, заметил это и рассмеялся ей в губы.

— Ревнивая маленькая волчица. Сейчас я тоже буду кончать. И мне рот заткнешь?

— Да пошел ты… — прошипела Северина, а он уже выскользнул из измученного тела Алисии, с коротким отрывистым стоном проливая семя на бедра и живот девушки.

Северина отвернулась, сглатывая вязкую слюну, стараясь не вдыхать запах их разгоряченных тел и случившегося между ними секса. Она ненавидела Димитрия, себя, Алисию за все, что между ними случилось, и понимала, что все равно повторила бы все снова, если бы ей дали шанс. Он лишил ее любви, и она научилась получать удовлетворение хотя бы так. Она всегда умела находить пути и добиваться цели. Чудовище. Она — чудовище, и этим все сказано.

Димитрий неторопливо застегнул брюки, накинул рубашку и поднял пиджак. Северина вздрогнула, когда, проходя, он схватил ее под локоть и потащил за собой, не спрашивая согласия.

— Наш с тобой вечер еще не окончен, дорогая. Гости ждут.

Она оглянулась и увидела, что Алисия, обхватив руками плечи и стиснув колени, растерянно и жалобно смотрит им вслед. Димитрий не сказал ей ни слова на прощание, даже не поцеловал, и девушка не понимала, что же случилось. Странно, но торжествовать не хотелось. Почему-то даже эту глупую оборотниху Северине вдруг стало жаль.

Она мечтала оказаться на месте каждой из них, но только теперь поняла, что в каждой из них видит свои собственные сломанные надежды.

И ее тело тоже было сломленным. Она с трудом могла передвигать ноги, каждый шаг отдавался глухой ноющей болью внизу живота, хотелось сбросить каблуки и пойти хотя бы босиком, но двери, ведущие из зимнего сада в основной коридор, приближались, и положение обязывало держать лицо…

Личная охрана наместника встретила их с невозмутимым видом. Обладая чутким слухом, шестеро бурых оборотней, подчиненных своему альфе, наверняка прекрасно знали, чем их господин только что занимался. Более того, привязанные к нему на эмоциональном уровне, они вполне могли пережить некоторые из его ощущений и на собственной шкуре. Но суровые мужские черты оставались подчеркнуто равнодушными, глаза смотрели прямо перед собой, даже на миг не соскользнув в сторону Димитрия в расстегнутой рубашке и его супруги, возбужденной до предела, находящейся на грани обморочного состояния, и Северина от всей души позавидовала их выдержке.

Идти по мягкой ковровой дорожке было уже легче, и она слегка расслабила напряженную спину. Со стороны зала долетала музыка, слышался ровный гул голосов. В коридорах ощущалось присутствие Яна, Северина уловила его слабый запах, но увидеть, конечно, не смогла. Продолжая шагать рядом с Димитрием, она повернула голову и посмотрела на его холодное лицо, устремленный прямо перед собой уверенный взгляд. В этом был весь он, ее муж, настолько бессердечный и жестокий человек, что сумел долгие годы удерживать на расстоянии не только ее, но и своего самого близкого друга. Она знала о нем так много — и не знала совершенно ничего. Так же, как и он — о ней. Они до сих пор оставались чужими друг другу.

Чужими. И одинокими. Ей ли, потерявшей единственную близкую подругу, этого не знать? Но если Северина всеми силами старалась от своего одиночества избавиться, Димитрий будто специально вокруг себя его создавал. Нет, теплый, ласковый Ян был ей ближе по духу. Жаль, что он не являлся волком, и она не могла его полюбить.

Навстречу им из-за поворота выскочил слуга с подносом, полным бокалов свежего, искрящегося нежными золотыми пузырьками шампанского. Он спешил к гостям, но, столкнувшись с наместником, проворно отступил назад и почтительно склонил голову.

— Ты, — на ходу прожег его серебристым взглядом Димитрий, — за мной.

Слуга тут же повернулся и пошел следом, отработанным жестом ловко удерживая поднос так, чтобы не пролить ни капли даже при быстрой ходьбе, а другую руку заложив за спину. Ни одного уточняющего вопроса, ни тени удивления. Хозяин приказал, а все его приказы выполнялись немедленно.

— Куда ты меня ведешь? — спросила Северина, только теперь заметив, что они направляются не в праздничный зал, а наверх, в сторону спален.

— Переодевать, — Димитрий красноречиво покосился на пятна, оставшиеся на подоле платья после того, как она порезалась о бокал, — ты ведь лицо государства, дорогая, и мое тоже. В тебе все должно быть безупречно. И платье, и репутация.

При упоминании о репутации она скрипнула зубами. Это была та тюрьма, в которой он удерживал ее уже долгое время, как беспомощную заложницу. Жена наместника не должна позволять себе лишнего. Жена наместника обязана всегда выглядеть безупречно. Ей могут прислуживать только доверенные люди. Те, которые будут докладывать ее супругу о каждом шаге, как, например, Ян. Да, она может оставить себе свой маленький "кукольный театр", но не приведи ее светлый бог позволить хотя бы одному "актеру" прикоснуться к себе. Впрочем, всех остальных лиц мужского пола это тоже касалось. Только женщины допускались к ней в неограниченных количествах, и именно поэтому, от безумной скуки и тоски, она сплела огромную информационную сеть из своих безмозглых пташек, проживая чужие жизни хотя бы в воображении так, как хотелось прожить ей самой.

Ничего, пусть так, пусть хотя бы так… Северина послушно поднялась по лестнице, стараясь не показывать истинных эмоций. В груди снова затеплилась надежда: если Димитрий не отправил ее наверх одну, если сам захотел с ней подняться… возможно, ее труды не пропали зря, и сегодняшнее унижение с Алисией — тоже.

Она включила свет, вошла в свою роскошно убранную спальню и остановилась посередине комнаты с видом сдержанной, но внимательной хозяйки. Димитрий швырнул пиджак на ближайшее кресло, кивнул слуге в сторону столика у стены, куда тот мигом примостил поднос и с поклоном удалился. Дверь закрылась, оставляя их только вдвоем, отсекая от охраны, гостей, праздничной музыки и смеха, от всего внешнего мира. На миг Северине показалось, что ее сердце так ухает, что она может оглохнуть.

Пусть так… пусть хотя бы так…

Когда-то эта спальня принадлежала старшей дочери канцлера. Переехав вслед за Димитрием в резиденцию, Северина по логике должна была бы занять покои супруги правителя — но та делила одни комнаты с мужем, что в нынешнем случае, конечно, даже не рассматривалось, как вариант. Поэтому она выбрала наиболее приглянувшееся ей помещение и обставила по своему вкусу. Димитрий редко заходил сюда, и теперь, в ярком свете ламп, Северине вдруг подумалось, что ее спальня выглядит слишком по-женски. Здесь было много розового и золотого, цветов и воздушных драпировок. Ее циничный, насмешливый супруг не скрывал пренебрежения, оглядываясь по сторонам, и это ее задело.

— Когда ты, наконец, простишь Яна? — раздраженно бросила Северина, со вздохом опираясь на толстый резной столб, который удерживал балдахин над кроватью. Согнув ногу, она взялась за туфлю и сбросила ее, опустила усталую стопу на ковер и подняла другую. Стоять обутой больше не осталось ни сил, ни желания.

Димитрий уже повернулся к ней спиной и успел взять с подноса один из бокалов. Его рука на мгновение замерла в воздухе.

— Почему ты спрашиваешь меня о нем?

По ее коже побежали мурашки. Она сделала что-то не так? Необдуманно дала ему повод для подозрений? Отчего в его голосе появилось столько металла?

— Все люди меняются со временем, — постаралась ответить Северина как можно более равнодушно. — Мне показалось, что и ты мог измениться в своем отношении к нему.

— Люди меняются, — согласился Димитрий. — Все. Но не я. "Его" голос не разговаривает со мной уже много лет с тех самых пор, как Эльза сбежала. В моей башке тишина, — он указал на свой висок и тряхнул головой. — Но я продолжаю делать все то же самое, что и по его приказу. Мне нельзя меняться. Если "Он" заговорит со мной, я должен быть готов. Так почему ты спрашиваешь меня о Яне именно сейчас, маленькая волчица?

С бокалом в руке Димитрий повернулся к ней. Он задумчиво посмотрел на нее, водя пальцем по верхнему краю, затем обмакнул его в шампанское и отправил в рот, будто решив осторожно попробовать вкус. Распахнутая рубашка открывала его твердую гладкую грудь и кубики мышц пресса. Северина невольно облизнула губы и поняла, что он смотрит именно на них. Ей стало трудно дышать.

Может быть… может быть, сегодня все пойдет по-другому…

— Мы с Яном пообщались на балконе, — решила она не врать, — он не понимает, почему ты так суров к нему.

— Да все он понимает, — отозвался Димитрий с ледяной усмешкой, и ей стало страшно от пустого, лишенного всяких эмоций выражения его глаз, — он не сказал, из-за чего наказан?

— Нет, — пробормотала Северина, — он никому не рассказывает. Я бы обязательно узнала…

И это была правда. Ее сплетницы наверняка бы донесли.

— Хорошо, — немного смягчился Димитрий. Он подошел, смочил палец в бокале и коснулся им губ Северины, — значит, Ян понимает, что прощен быть не может.

Пузырьки шампанского защекотали ее кожу, лопаясь на губах, она приоткрыла рот, собираясь поймать капли, которые потекли по подбородку, и в это время Димитрий ее поцеловал. Их мокрые языки сплелись и затанцевали, голову Северины заполнил туман, в груди разрасталось что-то тяжелое, плотное. Казалось, если ее неосторожно тронуть где-то еще — она взорвется.

Пусть так… пусть… так…

Он тронул. Запустил палец в уголок ее рта, прямо во время поцелуя растягивая его, по-звериному вылизывая ее зубы и внутреннюю нежную поверхность губы. Грубо, порочно, и весь он сам был с ней грубым и порочным, и она все равно до безумия любила его…

— Открой рот пошире, маленькая волчица.

Северина подчинилась, и Димитрий принялся лить шампанское ей на язык. Спиртное хлынуло в горло, она не успела сглотнуть, часть вылилась на грудь, промочила лиф платья. Он склонил голову и долгими, неспешными движениями принялся слизывать сладковатую жидкость, смакуя каждый сантиметр ее кожи. Северина вскинула глаза к потолку, хватая ртом воздух. Все ее тело, каждая крохотная частица стала средоточием болезненного удовольствия. Ей не хотелось ласк, ей требовался просто секс, жесткий и яростный, утоляющий ее страдания, как ливень утоляет жажду пересохшей земли. Но торопить Димитрия она боялась, давно уже поняла, что давить на него бесполезно и даже бывает себе во вред. Его можно только обмануть, обхитрить, завлечь в ловушку, и коль уж ей удалось это один раз, кто знает, возможно, все еще получится снова.

Раздался хруст. Северина увидела, что Димитрий раздавил в ладони пустой бокал. Совсем как она, когда увидела его танцующим с Алисией, только на нее тогда нахлынула буря эмоций, а он, похоже, сделал это вполне осознанно. Зажав в окровавленных пальцах один из крупных осколков и отбросив мелкие, он провел острой гранью прямо от ее ключицы до самого выреза лифа, оставляя тонкий красный след с мгновенно выступившими крохотными рубиновыми бусинками.

— Мне больно… — в ужасе прошептала Северина, хотя никакой боли не чувствовала, только странное онемение и легкий шок от вида собственной крови, — мне больно…

Димитрий улыбнулся ей своей ледяной улыбкой и прошелся языком вдоль царапины. Кожу защипало, Северина дернулась в попытке увернуться, но в тот же миг ощутила край осколка уже у своего горла. Она застыла, вздернув подбородок и не решаясь даже моргнуть.

— Вот что я хочу сделать с Яном, — пробормотал Димитрий, обдавая ее жарким дыханием, — каждый раз, когда мне о нем напоминают.

Северина отвела взгляд, не в силах смотреть ему в глаза. Слишком сузились его зрачки, превратившись в две крохотные булавочные головки, и слишком выжженной ей показалась белесая пустыня его радужной оболочки. А еще, хоть его глаза оставались светлыми, ей показалось, что где-то в их глубине она видит дно самой гигантской бездны, и эту бездну заполняет сплошная тьма.

— Что он сделал тебе? — произнесла она, как зачарованная.

Димитрий моргнул — и внезапно расслабился, стал прежним собой.

— Отобрал последний шанс остаться человеком, — бросил презрительно и отступил, уронив осколок на пол. — Пусть теперь не жалуется. Ничего человеческого во мне не осталось и ничего уже не изменить. — Он замолчал, обдумывая какую-то идею. — Пойди-ка, дорогая, и попроси, чтобы начальник моей охраны принес мне из моих комнат чистую рубашку. Лично принес. Поняла?

Северина неуверенно кивнула. Ее губы еще горели от поцелуев, а горло сковывал страх. Она коснулась груди, с удивлением рассмотрела красные пятна на подушечках пальцев, обратила внимание, что рукав у Димитрия тоже сильно испачкан из-за кровоточащей ладони, и пошла к двери. В небольшую щелочку передала распоряжение охране, открыв для себя, что еще может владеть голосом, и снова захлопнула ее.

Димитрий лениво развалился на кресле и словно бы размышлял, что делать дальше. Северина хотела подойти, но он остановил ее жестом.

— Раздевайся.

Приказ прозвучал хлестко, как щелчок кнута в воздухе. Она повернулась спиной, желая выглядеть соблазнительно, перекинула волосы на одно плечо, чуть склонила голову, попыталась нащупать сзади крохотный "язычок" застежки-молнии, но руки дрожали, и пальцы никак не могли найти его среди драпировок ткани.

Резко, как сорвавшийся с места в прыжке зверь, Димитрий оказался рядом, запустил пальцы за край выреза платья и рванул вниз. Безжалостно треснули нитки, Северина вздрогнула, ощутила, как свободно стало в талии, и увидела, как длинный, похожий на алый лепесток цветка лоскут опадает вдоль ее тела.

— Зачем? — только и смогла огорченно протянуть она.

— Я сказал тебе раздеваться, а не строить из себя великую искусительницу. Тем более, умения тебе в этом деле не достает.

— Ты мог бы просто помочь расстегнуть. Оно нравилось мне, — и без того взвинченные нервы заставили Северину буквально выкрикнуть последние слова. Она с сожалением выпустила из рук остатки платья, и ткань упала на пол, обнажая ее для Димитрия.

— Как будто у тебя мало тряпок, чтобы рыдать из-за очередной, — фыркнул он. — Где твоя гардеробная? Тут? Позволь, я сам выберу наряд, дорогая.

Северина осталась стоять в одних алых, в тон утраченному платью, трусиках и бежевых чулках с кружевными резинками, плотно обхватившими бедра, пока Димитрий скрылся в смежной комнатке, где хранились наряды. Вскоре он появился с длинным прозрачным шарфом из золотистой органзы, который Северина купила, чтобы повязывать в виде чалмы, когда пару лет назад в моду вошло поголовное увлечение нардинийской культурой. Шарф давно был заброшен и валялся на одной из полок без дела, удивительно, что Димитрий именно теперь его нашел.

Поигрывая переливающейся на свету, как крылья майского жука, тканью, Димитрий подошел к столику, не спеша выпил два бокала, снял и бросил на пол рубашку. Его рука уже не кровоточила так сильно, и он облизнул ладонь, поглядывая на напряженно ожидающую Северину.

— Ты сегодня порадовала меня, дорогая, — произнес он, — и заслужила награду.

От этих слов ей стало вдруг страшно. Награда или наказание — в устах Димитрия все звучало одинаково зловеще. Ей не хотелось извращенных игр, только простой человеческой любви, банального, направленного на получение быстрого оргазма секса. Почему же он не такой, почему ему будто вечно чего-то не хватает?

Но лучше так, чем никак вообще. Потому что после сегодняшних ласк, распаливших тело, еще одной безумно одинокой ночи она просто не выдержит.

С шарфом в руках Димитрий подошел к ней, от близости его обнаженного торса, от исходящих от него тепла и мужской силы по ее спине побежали мурашки и поднялись крохотные волоски на руках. Глядя ей в глаза, он наклонился, положил горячую ладонь на ее колено и мучительно медленно повел вверх по внутренней стороне бедра.

— Похоже, тебе надо сменить не только платье, маленькая волчица, — с насмешкой сказал он, — ты вся мокрая.

Два его пальца погрузились через ткань трусиков в мягкие влажные складки, надавили плашмя, проникая между них к пульсирующему твердому узелку, чуть сдвинулись вперед-назад, не принося облегчения, а только еще больше закручивая тугую пружину внутри. Северина впилась ногтями в ладони, чтобы не закричать. Каждое его новое движение отзывалось крохотным взрывом в ее голове и внизу живота.

— Возьми меня… — прошептала она пересохшими губами. — Возьми, как тебе хочется, как нравится… я на все согласна…

— Как мне хочется? — прежде аккуратные пальцы Димитрия вдруг стали жесткими, он сжал твердый узелок, причиняя боль, от которой хотелось кричать. — У нас с тобой есть небольшая проблемка, дорогая. Мне тебя не хочется.

Он выпрямился, вытирая пальцы о шарф.

— Не хочется? — сорвалась она, содрогаясь всем телом. — Да твой грязный член побывал во всех шлюхах столицы.

— Во всех, — со смехом согласился Димитрий, он вообще любил смеяться ей в лицо в такие моменты, — кроме одной. И это очень, очень обидно. Да, дорогая?

— Зачем тогда все это? — закричала Северина, находясь в отчаянии человека, который почти добежал до финиша, но ему помешали. — Зачем ты это делаешь со мной?

— Ты кое-кого напомнила мне сегодня, — ответил он, — одну монашку. Ее звали Южиния. Впрочем, это вряд ли покажется тебе интересным. Это было давно.

— Это было давно, но ты до сих пор помнишь ее имя… — скрипнула она зубами.

— Вспомнил сейчас, — Димитрий равнодушно пожал плечами и подался вперед, прижимая ее спиной к резному столбу балдахина, — потому что она с таким же отчаянием умоляла меня ее трахнуть. И я ее трахнул. Лишил невинности монашку, представляешь? Образец чистоты и непорочности. Тогда я искал свой предел и думал, что хуже этого ничего уже нельзя представить.

Выступы и острые рельефные грани впились в позвоночник Северины, но застонала она не от этого. Рука Димитрия, которую он успел просунуть между их телами, снова оказалась у нее между ног, а пальцы опять начали свою жестокую игру, проникая между складок, обводя ажурные края трусиков, впившихся в нежную кожу, дразня твердый узелок.

— А разве что-то может быть хуже? — задохнулась она, цепляясь за его плечи.

— Может, дорогая, — Димитрий сделал движение бедрами, и на очень короткий миг его ладонь оказалась плотно прижата к телу Северины, а два пальца совсем немного проникли внутрь нее. — Трахнуть собственную сестру, например.

— Я не верю. Я не верю, — лихорадочно зашептала она, обвивая руки вокруг его шеи и понимая, что бессовестно лжет, лишь бы задобрить его и лишь бы он продолжал. — Даже ты на это не способен.

— Кто знает, на что я способен? — он сделал еще один маленький толчок, все еще слишком ничтожный, чтобы удовлетворить ее. — Жизнь показывает, что я способен на все.

Шарф из воздушной органзы ласкал ее ягодицы, и Северина старалась не думать о том, что даже сейчас Димитрий заботится только о своем удовольствии.

— Нет, это сделал Алекс, — снова начала уверять она, догадываясь, что он будет продолжать, пока длится этот разговор, потому что именно этого и хочет. — Алекс трахнул Эльзу, а не ты. Она бы сказала… она бы не смогла промолчать…

Он рассмеялся, тихо и нежно, награждая ее за хорошо сыгранную наивность умелыми движениями пальцев, и в этом смехе Северине чудилось яростное рычание и вой зверя.

— Боюсь, что Алекс сам себе не готов признаться в том, как все было на самом деле, дорогая. Наверно, истина навсегда останется только между мной и ним.

— Хорошо, пусть будет так… пусть так… — она внутренне содрогнулась, — я принимаю тебя таким… я люблю тебя и таким…

И в этот момент словно кто-то провел невидимой рукой по лицу Димитрия и стер улыбку. Северина задрожала еще больше, столкнувшись с его безумным взглядом, увидев перекошенный оскал рта, ощутив, как шарф перестал быть ласковым облаком и в мгновение ока обвился вокруг ее шеи стянувшей тугие кольца гадюкой.

— Любишь меня? — заорал он, одним махом порвал на ней трусики, забил внутрь ее тела уже три пальца, жестко трахая ее рукой.

— Да. Да, — внутренние мышцы сжались, Северина знала, что через короткое время за этим последует взрыв. Тот самый долгожданный взрыв, в предвкушении которого она теряла рассудок.

— Любишь? — он убрал руку, и она закричала от разочарования. — Для меня не существует такого понятия. Я уничтожил само это слово. Так же, как уничтожил свою сестру и семью. Не произноси его при мне. Для меня любви нет.

Кто-то громко постучал в дверь. Северина догадалась, что это вернулся Ян, выполнивший поручение, и Димитрий, конечно, понял это тоже.

— Ждать, — приказал он, повысив голос так, чтобы за дверью его было слышно. — Стоять на месте и ждать.

Он толкнул Северину к зеркалу, встал за ее спиной, схватил ее за лицо, не позволяя отвернуться и вынуждая смотреть вперед.

— Кого ты любишь, дорогая? — процедил, встречаясь с ней взглядом в отражении. — Посмотри и скажи мне, кого ты любишь?

Северина увидела себя, бледную, с искусанными до цвета спелой вишни губами, с полной, хорошей формы грудью и женственными округлыми бедрами, и Димитрия — великолепного даже в ярости, с горделивой посадкой головы, совершенными чертами лица, сильными руками, и мстительно прошипела:

— Грязного ублюдка. Больного извращенца. Отвратительное чудовище.

Он с облегчением улыбнулся, поцеловал ее в щеку и потрепал за подбородок.

— Вот поэтому ты так идеально мне подходишь. Ты видишь все ясно и правильно.

Почувствовав, что руки Димитрия больше не сжимают ее железной хваткой, Северина повернулась и обняла его, прижавшись щекой к плечу.

— Если я так идеально тебе подхожу, давай проведем одну ночь. Всего одну ночь вместе. Мы можем быть счастливы. Хватит друг друга мучить.

— Ты не поняла, волчица, — он тут же оттолкнул ее от себя. — Ты не нужна мне другой. Только такой, как сейчас. Посмотри на себя. Натянута, как струна, заводишься по щелчку, все ощущения на грани. Вот, что мне в тебе нравится.

Северина приоткрыла рот, а потом завизжала и хлестнула его по лицу.

— Я ненавижу тебя. Ненавижу.

— Это взаимное чувство, — Димитрий толкнул ее обратно к кровати, деловито сдернул шарф, пропустил его между ног Северины и высоко задрал оба конца. — Идеальное взаимное чувство.

Тонкая, но прочная материя впилась между ее нижних губ и ягодиц, ушла глубоко в плоть, и дыхание у Северины перехватило. Шарф оказался даже длиннее, чем она привыкла думать. Димитрий обернул и завязал один конец вокруг резного столба балдахина, а другой натянул рукой почти до самого ее плеча. Она закричала, потом застонала, откинув голову и хватаясь пальцами за резные уступы, когда его пальцы легли поверх ткани на ее сдавленные складки и начали тереть, кружить и поглаживать.

— Громче, — прошептал Димитрий ей на ухо, одновременно толкаясь бедрами в ее ягодицы, — кончай громче, чтобы и Ян услышал. Я специально пригласил его послушать тебя.

Болезненный спазм скрутил Северину, из ее глаз брызнули слезы, она выгнулась, освобождаясь, наконец, от мучительной тяжести внизу живота. Вслед за этим накатил второй оргазм и третий, ноги подогнулись, она осела, скользя ладонями по столбу вниз. Димитрий отпустил конец шарфа, длинная полоса ткани поехала между ее ног, потемнев от влаги, пока не закончилась.

Прижавшись щекой к ковру, Северина медленно приходила в себя. Димитрий ходил по спальне, освежал горло очередной порцией шампанского.

— Возьми рубашку у Яна, дорогая, — как ни в чем не бывало, попросил он.

Она зажмурилась, стараясь не думать о звуках, которые могли просочиться в коридор. Ян не дурак, он все понял. Усилием воли заставила себя подняться, прикрыть дверь и протянуть руку так, чтобы оставаться скрытой от чужих глаз. Ладони коснулась аккуратно сложенная рубашка, и Северина тут же схватила ее и захлопнула дверь.

Димитрий снова подошел к зеркалу, поправляя одежду, застегивая пуговицы.

— Я хочу ребенка, — призналась Северина, наблюдая за ним, — пусть ты меня не хочешь, но мне нужна всего одна ночь, чтобы забеременеть. Обещаю, что забеременею с первого раза, а ты сможешь снова крутить романы со своими шлюхами.

— Нет, — спокойно отозвался он, поднимая пиджак со спинки кресла.

— Мне уже скоро тридцать. Я боюсь состариться и умереть в одиночестве. Пожалуйста, подари мне ребенка. Маленького мальчика, которого я смогу любить вместо тебя…

— Нет, — Димитрия даже передернуло от этой идеи. — У меня не будет детей. Я не стану уподобляться Виттору и плодить монстров. Хватит того, что существуем мы с Аланом. К тому же, — он подошел, погладил Северину по щеке и коротко поцеловал в губы. — Ну какая из тебя мать? Ты же эгоистичная сучка, дорогая. Ну все. Иди. Гости наверняка уже в нетерпении. Надень что-нибудь в цветах правящей ветви. Золотое платье будет в самый раз.

С трудом передвигая ноги, Северина пошла в гардеробную. Платье уже лежало на видном месте, заранее приготовленное Димитрием. Она надела свежее белье, привела себя в порядок, облачилась в роскошное одеяние. Причесывая волосы перед зеркалом, обратила внимание на царапину на груди. Красная полоса уже светлела, заживая, но Северина все равно взяла пудру и замаскировала изъян. Посмотрела в свои глаза, измученные, больные. У нее не будет детей. Или не будет Димитрия. Надо выбирать.

Праздничный вечер близился к концу, когда наместник с супругой снова появились в зале, но, как оказалось, они вернулись вовремя, как раз для того, чтобы станцевать завершающий танец. Димитрий положил руку на талию Северины, она легонько тронула ладонью его плечо, они закружились, красивая, элегантная пара, он — в белом с золотыми нашивками, она — вся в золотом, в цвете его трона и его власти. Они порхали в круге гостей, мужчины любовались ею, женщины украдкой вздыхали по нему. В уголке тихонько плакала Алисия.

Северина улыбалась, это была ее лучшая маска — маска успешной, счастливой, добившейся всего женщины. Она смотрела в красивое лицо своего мужа и думала только об одном.

Пора перестать жить мечтой.