Беглецы

1. Коннор

— Есть множество мест, где ты мог бы укрыться, — говорит Арианна. — Ты умный парень, а значит, шансы дожить до восемнадцати есть.

Коннор настроен скептически, но одного взгляда в глаза Арианны оказывается достаточно, чтобы сомнения умчались прочь, пусть и ненадолго. Сегодня ее глаза по цвету в точности как фиалки — с красивыми серыми прожилками, расходящимися от центра к краям зрачков. Арианна — истинная жертва моды. Как только ей становится известно, что появился новый пигмент для глаз, она тут же отправляется делать впрыскивание. Коннор никогда не был рабом модных тенденций. Его глаза остались такими же, как при рождении. Карими. У него даже татуировок нет, в отличие от миллионов детей, украшенных всевозможными картинками с младенчества. Если кожа Коннора когда-нибудь и меняется, то только после лета, когда ее покрывает загар. Но на дворе ноябрь, и загара уже нет и в помине. Коннор пытается привыкнуть к мысли, что нового лета ему не видать. По крайней мере, в качестве Коннора Лэсситера. Но поверить в то, что твоя жизнь закончится в шестнадцать лет, решительно невозможно.

Фиолетовые глаза Арианны наполняются слезами и блестят, как аметисты. Она моргает, и слезы капают и текут по щекам.

— Коннор, мне так жаль.

В объятиях Арианны мальчик мгновенно успокаивается, и кажется, на свете никого, кроме них, нет. В этот момент Коннор чувствует себя в безопасности: никто не может до него добраться… но Арианна опускает руки, и наваждение проходит. Мир возвращается на круги своя. Коннор снова обретает способность видеть, слышать и чувствовать. По шоссе, находящемуся прямо под ними, пролетает автомобиль, и балка, на которой они стоят, вибрирует. Водитель не имеет ни малейшего представления о том, кто находится наверху, а если бы и имел, вряд ли бы заинтересовался. В конце концов, Коннор — всего лишь очередной мальчишка, которому осталась лишь неделя до разборки.

Слова, которыми старается утешить его Арианна, больше не помогают. Да и услышать их из-за непрекращающегося шума проезжающих автомобилей нелегко. Ребята выбрали не лучшее место, чтобы спрятаться. Сидеть на балке силовой конструкции автомобильного путепровода — занятие опасное. Увидев такое, взрослые обычно укоризненно качают головами, втайне надеясь, что их дети подобными вещами не занимаются. Впрочем, для Коннора это не попытка продемонстрировать неповиновение и не бесшабашная выходка глупца, не осознающего опасности. Просто мальчику отчаянно хочется почувствовать себя живым. Сидя на балке, скрытой от взглядов водителей за большим дорожным знаком, он чувствует себя в безопасности. Да, один неверный шаг, и он неминуемо свалится прямо под колеса. Но Коннору к опасности не привыкать.

Он впервые привел сюда девочку, хотя Арианна этого и не знает. Закрыв глаза и прислонившись к вертикальной балке, Коннор чувствует спиной вибрацию, порожденную колесами проезжающих внизу машин, и представляет себя частью конструкции. Ему кажется, что дрожь пульсирует в его венах, что он слился с колоссальной металлической опорой за спиной. Мальчик здесь не в первый раз — раньше он всегда прятался между балками, убежав из дому после ссоры с родителями. Тогда ему казалось, что нервы на пределе и дальше уже некуда, но, лишь узнав о том, что ему предстоит, он понял, что ссоры с отцом и матерью были детским лепетом. Да и ссориться, по правде говоря, уже не из-за чего. Родители подписали ордер — дело сделано.

— Надо бежать, — говорит Арианна. — Меня тоже все достало. Школа, семья, все. Я бы с удовольствием ушла в самоволку и даже ни разу не оглянулась бы.

Коннору идея нравится. Но податься в бега в одиночку он бы не решился. Страшно вот так все бросить. Конечно, в школе он старается выглядеть крутым, взрослым и даже плохим парнем, но бежать, жить одному? Коннор не уверен, что у него хватит смелости. Но если с ним пойдет Арианна, тогда другое дело. Вдвоем не так страшно.

— Ты серьезно? — спрашивает он.

Арианна снова пристально смотрит на него своими волшебными глазами.

— Серьезно. Вполне. Я могу уйти в самоволку. Если ты меня с собой позовешь.

Коннору отлично известно, чем это пахнет. Убежать вместе с ребенком, предназначенным на разборку, — преступление. Поэтому решимость Арианны трогает его сильнее любых признаний. Они целуются, и, невзирая на то что ему предстоит, Коннор вдруг чувствует себя счастливейшим человеком на земле. Он обнимает Арианну, — может, излишне крепко, потому что она тихонечко стонет. От этого Коннору лишь хочется прижать ее к себе еще крепче, но он конечно же не позволяет себе этого и отпускает девушку. Арианна улыбается в ответ.

— Самоволка… — произносит она. — А что это значит, кстати?

— Старый военный термин, — отвечает Коннор. — Когда солдат «находится в самовольной отлучке».

— Ха. Значит, в нашем случае — «не посещает школу без уважительной причины».

Коннор берет ее за руку, мысленно приказывая себе не сжимать ее слишком крепко. Она сказала, что пойдет с ним, если он позовет. Неожиданно ему приходит в голову, что он пока что ее не позвал.

— Ты пойдешь со мной, Арианна?

— Конечно, — улыбается и кивает девушка. — Да, пойду.

Родители Арианны не любят Коннора.

«Мы всегда знали, что его отправят на разборку». Эти случайно услышанные слова мальчик не забудет никогда. «Держись подальше от этого мальчишки Лэсситеров». Они никогда не называли его по имени. Всегда «этот мальчишка Лэсситеров». Они считают, что раз мальчик однажды ненадолго попал в коррекционную школу, это дает им право осуждать его.

Провожая Арианну, Коннор останавливается неподалеку от входа и прячется за дерево, чтобы посмотреть, как она входит в дверь. На пути к собственному дому ему приходит в голову, что отныне им обоим придется привыкать к тому, что прятаться нужно постоянно.

Вот и дом.

Коннор удивляется тому, что продолжает называть это место домом, ведь его-то, собственно, собираются отсюда выселить. И дело даже не в том, что его лишают комнаты, где он спит, — люди, которые, по идее, должны любить его больше всего на свете, изгоняют его из своих сердец.

Мальчик входит в дом и обнаруживает в гостиной отца. Он сидит в кресле и смотрит новости по телевизору.

— Привет, пап.

Отец показывает пальцем в телевизор: на экране репортаж с места какой-то очередной трагедии.

— Опять Хлопки, черт бы их побрал.

— И что они на этот раз взорвали?

— Магазин «Олд Нэви» в северной части Акрона.

— Странно, — говорит Коннор, — я всегда считал их людьми со вкусом.

— Тебе это кажется смешным?

Родители Коннора считают, что мальчик не знает, на что его обрекли. Он и не должен был знать, но Коннор достиг совершенства в деле раскрытия секретов. Три недели назад, разыскивая степлер в кабинете отца, он случайно нашел авиабилеты. В графе «место назначения» значились Багамские острова. Родители собирались в отпуск после Дня Благодарения. Проблема в том, что бланка было три, а не четыре: для отца, матери и младшего брата. Билета с именем Коннора не было. Поначалу мальчик решил, что он лежит в другом месте, но чем больше он думал об этом, тем больше эта версия казалась ему странной. Пока родителей не было дома, он тщательно обыскал кабинет, но билета не нашел. Зато обнаружил другой документ. Подписанное разрешение на разборку. Составленное в трех экземплярах под копирку — в старомодном стиле. Первого листа не было — он должен храниться в государственном архиве. Второй лист будет служить сопроводительной бумагой для самого Коннора — вплоть до самого конца. Третья копия останется у родителей — немым напоминанием о содеянном. Может, они поместят документ в рамку и повесят рядом с фотографией, сделанной в первом классе.

Дата исполнения в документе практически совпадала с датой, проставленной в авиабилетах, — Коннор должен был отправиться на разборку за день до вылета родителей на Багамы. От такой несправедливости ему захотелось что-нибудь разбить, да не одну вещь, а все, что было в кабинете. Но Коннор сдержался. В последнее время он более-менее научился управлять собой, и, если не принимать во внимание драки в школе, происходившие, впрочем, достаточно редко и не по вине Коннора, мальчик умеет скрывать чувства. Если Коннору случается что-то узнать, он предпочитает держать информацию при себе. Всем известно, что разрешение на разборку обратного хода не имеет, поэтому толку от протестов и истерик не было бы никакого. Кроме того, Коннор обнаружил, что знание родительского секрета дает ему некоторую власть над отцом и матерью. Теперь, что бы он ни сделал, если поступок каким-то образом касался родителей, эффект от него возрастал стократно. К примеру, однажды мальчик купил цветы и подарил матери, и та плакала несколько часов. Потом получил за контрольную по математике четыре с плюсом — лучшую оценку, которую ему когда-либо приходилось получать по этому предмету. Он подал тетрадь отцу, и тот побледнел, как смерть.

— Видишь, пап, у меня появились хорошие оценки, — сказал Коннор. — Может, к концу полугодия и пятерки получать начну.

Спустя час отец все еще сидел в кресле, сжимая в руках тетрадь, и смотрел в одному ему известную точку на стене.

Коннор мучает родителей по одной простой причине: они должны страдать. Пусть знают, что ужасная ошибка, которую они совершили, не даст им покоя всю жизнь.

Но в мести, как известно, утешения нет, и, промучив родителей три недели кряду, Коннор не испытал облегчения. Мальчик обнаружил, что ему жаль родителей, и возненавидел себя за это.

— Я опоздал к обеду?

— Мать отложила для тебя еду, — отвечает отец, не отрываясь от экрана. Мальчик направляется в кухню, но на полпути отец окликает его: — Коннор?

Он оборачивается и видит, что отец выключил телевизор и смотрит на него. И не просто смотрит, а внимательно изучает. Сейчас скажет, думает Коннор. Собирается рассказать, что они решили отдать меня на разборку. Скажет и разрыдается, будет без конца повторять, что ему очень, очень жаль. Если он расплачется, думает Коннор, я, пожалуй, приму извинения. Может, даже прощу, а потом скажу, что не собираюсь ждать, пока придет офицер по работе с несовершеннолетними, чтобы забрать меня. Но нет, ничего подобного не происходит.

— Ты закрыл входную дверь? — наконец спрашивает отец.

— Сейчас закрою.

Коннор возвращается в прихожую, запирает дверь на замок и отправляется в свою комнату, понимая, что уже не голоден, какой бы вкусный обед ни оставила мать.

В два часа ночи Коннор одевается в черное и укладывает в рюкзак вещи, которые ему дороги. Закончив, он обнаруживает, что в рюкзаке поместится еще три комплекта одежды. Удивительно, как мало вещей, если разобраться, думает он, действительно хочется взять с собой. В основном это вещи, напоминающие о каких-то важных событиях, которых было немало до того, как между ним и родителями пролегла пропасть. Да и не только между ним и родителями, а между ним и всем остальным миром.

Заглянув в комнату младшего брата, Коннор раздумывает, не разбудить ли его, чтобы попрощаться, но потом решает, что это не слишком удачная мысль. Дверь открывается бесшумно, и мальчик выскальзывает на улицу. Велосипед взять не получается, потому что он установил на него систему спутникового слежения, естественно не думая о том, что однажды придется красть его самому. Впрочем, у Арианны два велосипеда, им хватит.

Дом Арианны в двадцати минутах ходьбы, если идти обычным путем. Спальные районы в Огайо никогда не отличались простотой и понятностью застройки; улицы изгибаются под самыми невероятными углами. Петлять и кружить по ним смысла нет, и Коннор, решив воспользоваться кратчайшим путем, идет прямиком через рощу и оказывается на месте через десять минут.

Свет в доме не горит, но мальчик этого и не ожидал. Было бы подозрительно, если бы Арианна бодрствовала всю ночь. Лучше прикинуться спящей, тогда родители беспокоиться не будут. Двор перед домом и крыльцо оборудованы датчиками движения, и, если какой-то объект попадает в зону их действия, зажигается свет. Родители Арианны установили их, чтобы отпугивать диких животных и преступников. А заодно и Коннора — ведь они считают, что он одновременно и то, и другое.

Мальчик достает телефон и набирает знакомый номер. Стоя в темноте на краю заднего двора, он слышит, как в ее спальне раздается звонок. Коннор немедленно обрывает вызов и, пригнувшись, прячется поглубже в тень, опасаясь, как бы родители не увидели его в окно. Да о чем же она думала? Нужно было переключить телефон в режим вибрации, таков был уговор.

Коннор обходит двор по широкой дуге, стараясь не пересекать воображаемую черту, за которой могут сработать датчики. Оказавшись почти напротив крыльца, он подходит ближе. Свет, естественно, зажигается, но на эту сторону дома, мальчик знает, выходят только окна спальни Арианны. Через несколько секунд она спускается и приоткрывает дверь — ровно настолько, чтобы видеть его, но недостаточно для того, чтобы выйти или войти.

— Привет, ты готова? — спрашивает Коннор, видя, конечно, что о готовности нет и речи: Арианна в халате, надетом поверх атласной пижамы. — Ты не забыла, надеюсь?

— Нет, что ты, не забыла…

— Тогда поторопись! Чем раньше мы выйдем, тем больше времени в запасе, пока они поймут, что нас нет, и пустятся вдогонку.

— Коннор, — говорит Арианна, — понимаешь, такое дело…

До него тут же доходит, о чем она. По всему: по голосу, по тому, как трудно ей произносить его имя, по тщательно скрываемому, но все равно заметному желанию извиниться, как-то сгладить вину — Коннору тут же становится ясно, что она собирается сказать. Собственно, говорить ей ничего и не нужно, но мальчик хочет, чтобы она произнесла вслух то, что хотела сказать. Он понимает, что выговорить эти слова будет трудно, но хочет, чтобы она взяла на себя этот труд. Обстоятельства требуют, чтобы поступок, который она собирается совершить, был таким болезненным, чтобы она запомнила его на всю жизнь.

— Коннор, я правда хочу пойти с тобой, честно… но время такое неподходящее. Сестра выходит замуж и хочет, чтобы я была свидетельницей на свадьбе. Потом школа еще…

— Ты же ненавидишь школу. Сама сказала, что бросишь, как только исполнится шестнадцать.

— Нет, ну после экзаменов же. Это совсем другое.

— Значит, не пойдешь?

— Я очень хочу. Ты даже не представляешь как… но не могу.

— Значит, все, о чем мы говорили, было ложью.

— Нет, — говорит Арианна. — Это была мечта. Но вмешалась реальность. Кроме того, побег ничего не решит.

— Для меня побег — единственный способ спасти свою жизнь, — шипит Коннор. — Меня собираются отдать на разборку, на случай, если ты забыла.

Арианна нежно гладит его по лицу.

— Я помню, — говорит она, — но меня же не отдают.

На верхней площадке вспыхивает свет, и Арианна рефлекторно прикрывает дверь.

— Эн? — зовет девушку мать. — Что случилось? Что ты делаешь у двери?

Коннор отскакивает в сторону, чтобы не быть замеченным. Арианна оборачивается и смотрит вверх:

— Да ничего, мам. Мне показалось, под окнами койот ходит. Решила проверить, где кошки.

— Кошки все наверху, солнышко. Закрывай дверь и ложись спать.

— Значит, я койот, — говорит Коннор.

— Тсс, — предостерегающе шипит Арианна, закрывая дверь практически полностью.

Сквозь оставшуюся узкую щель видно лишь часть лица и один фиолетовый глаз.

— Ты справишься, я знаю. Позвони, когда будешь в безопасности, пожалуйста, — говорит Арианна и закрывает дверь.

Коннор еще долго стоит на крыльце, дожидаясь, пока выключится свет. Он не думал, что придется бежать одному, но, возможно, он просто был слишком наивен. Мальчик оказался в одиночестве в тот момент, когда родители подписали документы.

На поезде он уехать не может и автобусом воспользоваться — тоже. Денег у него достаточно, но ночью ни поезда, ни автобусы не ходят, а утром его уже хватятся, и находиться в транспорте будет небезопасно. Там его станут искать в первую очередь — это очевидно. Дети, обреченные на разборку, убегают так часто, что для их поимки созданы специальные отряды, состоящие из инспекторов по работе с несовершеннолетними. Отлов беглецов стал своего рода искусством, которым должен в совершенстве владеть каждый полицейский.

Можно исчезнуть, раствориться в большом городе. Там так много людей, что встретить одного и того же человека дважды невозможно. Можно спрятаться за городом. Там людей немного, и живут они на значительном расстоянии друг от друга. Если устроить жилище в заброшенном амбаре, никому и в голову не придет там искать. Хотя как знать. Если это пришло в голову ему, наверняка в полиции обо всем уже подумали и амбары превращены в ловушки. Все только и ждут, пока какой-нибудь несчастный вроде него окажется внутри. Ловушка тут же захлопнется. Впрочем, может, все это лишь игра распаленного воображения. Нет, думает Коннор, в таком настроении далеко не убежишь. Ситуация требует осторожных и взвешенных решений — и не только сегодня, а в течение последующих двух лет. Как только ему исполнится восемнадцать, можно спокойно возвращаться домой. Естественно, по возвращении его тут же отправят под суд и посадят в тюрьму — но на разборку отдать уже не смогут. Главное, дожить до этого чудесного момента.

Возле федеральной трассы есть стоянка. Там останавливаются переночевать дальнобойщики. Туда он и пойдет, решает Коннор. В кузове фуры, как ему кажется, спрятаться нетрудно, но, добравшись до места, мальчик немедленно убеждается в том, что водители держат двери закрытыми и опечатанными. Он молча ругает себя за то, что не подумал об этом заранее. К сожалению, перспективное мышление никогда не было его сильной стороной. Если бы он умел думать на пару шагов вперед, многих неприятных ситуаций, которых за последние несколько лет было предостаточно, удалось бы избежать. Все как будто шло по нарастающей: он попадал в ситуации, которые сначала можно было бы классифицировать как «трудные», потом как «рискованные» и так далее, вплоть до кульминации — когда он оказался под угрозой быть разобранным на органы.

Возле ярко освещенной закусочной припаркованы двадцать или чуть больше грузовиков. Внутри полтора десятка водителей, ужинают. Время — половина четвертого утра; вероятно, у водителей биологические часы настроены по-своему Коннор ждет и наблюдает. Минут через пятнадцать на стоянке появляется полицейская машина. Вползает на малой скорости с выключенной мигалкой и начинает медленно, как акула, кружить по стоянке. Мальчик думает спрятаться, но в этот момент появляется вторая машина. Стоянка слишком хорошо освещена, чтобы можно было надежно укрыться. Луна светит чересчур ярко, не убежишь. Одна из машин направляется в дальний конец стоянки. Через секунду свет фар выхватит из темноты его маленькую фигурку. Мальчик забивается под колеса грузовика и молится, чтобы полицейские его не заметили.

Машина медленно проезжает мимо. Вторая в это время так же беззвучно проплывает по другую сторону прицепа, под которым спрятался Коннор. Может, это просто рутинная проверка, думает мальчик. Может, они не меня ищут. Чем больше он думает об этом, тем более вероятной ему представляется эта версия. Им не может быть известно, что он сбежал. Отец спит, как бревно, а мать давно уже не заходит в его комнату ночью.

Но полицейские не уезжают.

Коннор замечает, что дверь одного из грузовиков открыта. Не водительская дверь — отдельная маленькая дверца, через которую можно проникнуть в отделение за кабиной, где находится походная кровать. Из него выбирается водитель, потягивается и направляется к туалетам, оставив дверь открытой.

Коннор молниеносно принимает решение и бросается к грузовику. Из-под ног летит гравий, но мальчик продолжает бежать что есть сил. Он не знает, где полицейские машины, но это уже не важно. Решение принято, и сейчас время действовать вне зависимости от результата. Подбегая к двери, он краем глаза видит луч света: одна из полицейских машин вот-вот повернет в его сторону. Он пулей заскакивает в кабину и закрывает за собой дверь.

Сидя на койке, которая оказывается не больше банкетки, стоящей в школьном вестибюле, Коннор пытается отдышаться. Что делать дальше? Скоро вернется водитель. Если повезет, у него в запасе минут пять, в худшем случае — не более минуты. Он заглядывает под койку. Там достаточно места, чтобы спрятаться, но оно занято двумя рюкзаками с одеждой. Можно вытащить их, забраться под койку, прижаться к стене и втащить мешки обратно. Тогда водитель не будет знать, что он здесь. Но прежде чем Коннор успевает вытащить первый рюкзак, дверь спального отделения распахивается. Мальчик остается стоять на месте, а водитель тем временем хватает его за куртку и подтягивает ближе к выходу, чтобы рассмотреть.

— Ух ты! А ты кто такой? Какого черта ты забрался в мой грузовик?

Мимо беззвучно проплывает полицейская машина.

— Прошу вас, — шепчет Коннор, чувствуя, что его голос стал тонким, как раньше, когда он еще не успел сломаться, — пожалуйста, не говорите никому. Мне нужно убраться отсюда как можно скорее.

Он поспешно засовывает руку в рюкзак, висящий за спиной, достает бумажник и вытаскивает из него стопку банкнот.

— Вам нужны деньги? У меня есть. Я отдам все, что есть.

— Мне не нужны твои деньги, — отвечает водитель.

— Что же мне делать?

Даже в темной кабине водитель наверняка заметил панику на лице мальчика. Но он ничего не говорит, продолжает молчать.

— Пожалуйста, — снова умоляет Коннор. — Я сделаю все, что вы захотите…

Водитель продолжает молча смотреть на мальчика в течение еще нескольких томительных секунд.

— Сделаешь, что я захочу? — наконец переспрашивает он, забирается в кабинку и закрывает за собой дверь.

Коннор закрывает глаза, боясь даже представить, на что он только что подписался.

— Как тебя зовут? — спрашивает водитель, присаживаясь на койку.

— Коннор, — отвечает мальчик раньше, чем успевает сообразить, что, возможно, настоящее имя следовало скрыть.

Водитель почесывает подбородок, покрытый жесткой, давно не видавшей бритвы щетиной, и о чем-то думает.

— Давай-ка я тебе кое-что покажу, Коннор, — говорит он наконец. Протянув руку, он неожиданно для мальчика достает из небольшого мешочка, висящего над койкой, колоду карт.

— Ты когда-нибудь видел такое? — спрашивает он, ловко разбрасывая карты на несколько стопок одной рукой. — Здорово, правда?

Коннор, не зная, что сказать, одобрительно кивает.

— А как насчет этого? — снова спрашивает водитель, взяв в руку карту и помахав ею. Карта исчезает. Водитель тянется к карману рубашки Коннора и достает из него исчезнувшую карту. Мальчик издает короткий нервный смешок.

— Такие вот фокусы, — говорит водитель. — Но делаю их не я.

— В каком смысле? — удивляется Коннор.

Водитель, закатав рукав, обнажает правую руку, которой только что показывал фокусы, и мальчик видит широкий шрам — рука была пересажена в районе локтя.

— Десять лет назад я уснул за рулем, — говорит водитель, — и попал в серьезную аварию. Потерял руку, почку, еще кое-что. Органы пересадили, и я выжил.

Водитель смотрит на руки, и Коннор замечает, что правая, которой он показывал фокусы, отличается от левой. На левой пальцы толще и кожа более смуглая.

— Значит, — говорит мальчик, — вам на сдачу выпала новая рука.

Водитель смеется, потом умолкает и снова смотрит на пересаженную руку.

— Пальцы умеют то, чему я никогда не учился. Вроде бы это называется мышечной памятью.

И не было такого дня, чтобы я не вспоминал того парня и не пытался представить, какие еще замечательные штуки он мог делать, прежде чем его разобрали… Знаешь, хорошо, что ты ко мне залез, парень, — говорит он. — Тут не все люди такие, как я. Могли бы все у тебя забрать, а потом все равно копам сдали бы.

— А вы не такой?

— Нет, не такой, — говорит водитель, протягивая для пожатия свою, левую, руку. — Иосая Элдридж меня зовут. Я на север еду. До утра можешь со мной.

Коннор чувствует такое невероятное облегчение, что в течение какого-то времени не может даже вздохнуть, не говоря уже о том, чтобы поблагодарить водителя.

— Тут койка, конечно, не самая удобная в мире, но спать можно, — говорит Иосая. — Вот и поспи пока. Я только еще раз в сортир зайду, и поедем.

Он выбирается из кабинки и закрывает за собой дверь. Коннор прислушивается к удаляющимся шагам — водитель действительно направился в сторону туалета, как и сказал. Наконец мальчик решает, что сделал для своего спасения все, что можно. Нервное напряжение с падает, и сразу наваливается чудовищная усталость. Водитель не сказал точно, куда едет, просто назвал направление, но Коннору и этого более чем достаточно. На север, на восток, на юг, на запад — какая разница, лишь бы подальше отсюда. Мальчик решает подумать о том, что делать дальше, позже. Нужно переживать неприятности по мере их поступления, думает он.

Спустя минуту Коннор чувствует, что засыпает, но моментально просыпается, услышав на улице крики полицейских: «Мы знаем, что ты здесь! Выходи с поднятыми руками, или будем стрелять!»

Силы оставляют Коннора. Похоже, Иосая играл краплеными картами. Нужно выходить, копы ждать не будут. Вот черт. Путешествие окончилось, так и не начавшись. Коннор распахивает дверь, готовясь увидеть инспекторов по работе с несовершеннолетними с пушками в руках.

Полицейские на стоянке есть. Оружие наготове, но целятся они отнюдь не в Коннора.

Мало того, они стоят к нему спиной.

Дверь кабины грузовика, под которым несколько минут назад скрывался Коннор, распахивается, и появляется мальчик, прятавшийся за водительским сиденьем. Коннор немедленно узнает его — они ходят в одну и ту же школу. Парня зовут Энди Джеймсон. Господи, неужели и его отдали на разборку?

Энди напуган, но на его лице не только страх перед полицейскими. Он побежден, раздавлен. В этот момент Коннор осознает, что все еще стоит как вкопанный на пороге кабины и полицейские в любую секунду могут его заметить. Слава богу, пока еще не засекли. Зато Энди заметил, встретился с Коннором взглядом всего на секунду…

После этого произошло нечто замечательное. Выражение отчаяния и горя исчезло с лица Энди, сменившись железной решимостью и чуть ли не триумфом. Заметив Коннора, он быстро отвел глаза и успел сделать несколько шагов в сторону, уводя полицейских прочь и не давая им смотреть по сторонам, прежде чем они схватили его.

Энди видел его и не выдал! День не принес ему удачи, но одну маленькую победу удержать все-таки удалось.

Спрятавшись в тени за боковой стенкой кабины, Коннор осторожно закрывает дверь.

Снаружи, на стоянке, полицейские увозят Энди. Коннор ложится на койку и начинает плакать. Слезы льются ручьями, лицо тут же становится мокрым. Он и сам не знает, по кому плачет — по себе ли, по Арианне или по Энди, — и от этого незнания становится еще больнее и горше. Коннор не вытирает слезы, дает им высохнуть прямо на лице. Он так всегда делал, когда был маленьким. А ведь тогда он, бывало, плакал по такому незначительному поводу, что утром и вспомнить не мог, в чем было дело.

Водитель не заглядывает в спальное отделение. Но вскоре он заводит двигатель, и грузовик медленно трогается. Под убаюкивающий шорох шин мальчик вскоре засыпает.

Из глубокого забытья его вырывает звонок мобильного телефона. Он вскакивает и силится понять, где находится и как туда попал. Хочется лечь снова и досмотреть сон. Ему снилось какое-то очень знакомое место, где он точно не раз бывал, но вспомнить, что это за место и когда он там был, Коннор не может. Во сне он с родителями живет в бунгало на пляже. Младший брат еще не родился. Коннор упал с крыльца — нога провалилась в щель между верхней ступенькой и краем дома. В щели оказалось полным-полно паутины, плотной и мягкой на ощупь, как хлопок. Ему больно и страшно. Коннор кричит как резаный, чувствуя, что ногу вот-вот отхватит гигантский паук. И все же было в этом сне и нечто хорошее — отец бросился к нему, чтобы спасти. Он внес его в хижину на руках, перевязал ногу, усадил у камина, а мать подала чашку с каким-то вкусно пахнущим напитком, напоминающим сидр. Аромат был таким приятным, что, даже проснувшись, Коннор все еще помнит его. Отец рассказал ему сказку, но ее мальчик уже забыл. Но голос отца, нежный баритон, рокочущий, как шум волн, накатывающих на берег, все еще стоит в ушах. Маленький Коннор выпил сидр, прислонился к маме и прикинулся спящим. На самом деле он не спал, а просто старался продлить прекрасные мгновения. Ему хотелось сидеть рядом с родителями вечно. Потом ему приснилось, будто он растворился в чашке с сидром и родители осторожно поставили ее на стол, неподалеку от огня, чтобы напиток никогда не остывал.

Глупая штука — сны. Даже если сон хороший, он все равно плохой, потому что по сравнению с ним реальность кажется еще более отвратительной.

Снова раздается звонок телефона, и остатки сна окончательно улетучиваются. Коннор тянется к аппарату, чтобы ответить, но, вовремя спохватившись, удерживается от этого опрометчивого поступка. В спальном отделении так темно, что он не сразу сообразил, где находится, и с самого пробуждения был уверен, что лежит у себя в спальне. Темнота его и спасает. Мальчик хочет зажечь свет, потому что телефон никак не находится, и тянется к тому месту, где, как ему кажется, стоит тумбочка, а на ней ночник. Рука натыкается на стену кабины, и только в этот момент мальчик понимает, что он вовсе не в спальне. Телефон снова звонит, и Коннор вспоминает все разом. Наконец ему удается найти мобильный в рюкзаке. Мальчик нащупывает его, подносит к глазам и смотрит на экран: звонит отец.

Значит, родители уже спохватились. Неужели они всерьез думают, что он ответит? Дождавшись переадресации на голосовую почту, Коннор выключает питание аппарата и смотрит на часы. Половина восьмого утра. Он протирает глаза, чтобы прогнать остатки сна, и старается вычислить, как далеко они успели заехать. Грузовик стоит на месте, но за остаток ночи, пока он спал, они проехали, наверное, километров триста. Неплохо для начала.

Кто-то стучит в дверь.

— Выходи, парень. Поездка окончена.

Коннор не жалуется: то, что сделал для него водитель, не сделал бы никто другой. Просить о большем этого доброго человека просто грешно. Он распахивает дверцу и выходит наружу, чтобы поблагодарить старика, но оказывается, у двери стоит вовсе не он. В нескольких метрах от кабины полицейские заковывают в наручники Иосаю, а перед Коннором стоит инспектор по работе с несовершеннолетними и довольно улыбается, как людоед, заполучивший желанную добычу. В паре метров от него стоит отец Коннора, сжимая в руке телефон, с которого он только что звонил.

— Все кончено, сынок, — говорит отец.

Эта фраза приводит Коннора в бешенство. «Я не твой сын! — вот что он хочет крикнуть. — Я перестал быть твоим сыном, когда ты подписал это чертово разрешение!» Но он в таком глубоком шоке, что не может и слова вымолвить.

Какая глупость — не выключить сотовый телефон, ведь именно по нему они его и выследили. Интересно, сколько ребят уже попались на эту удочку, забыв о простейшем трюке в своей слепой вере в надежность современных технологий. Ладно, что уж теперь. Но Коннор не собирается сдаваться, как Энди Джеймсон. Он быстро оценивает ситуацию. Грузовик прижат к обочине федерального шоссе двумя полицейскими машинами. В третьей машине прибыл отряд инспекторов по работе с несовершеннолетними. Мимо на скорости свыше ста километров в час пролетают автомобили; едущие в них люди не подозревают о том, что стали невольными свидетелями маленькой трагедии, разворачивающейся у обочины. Коннор снова принимает молниеносное решение и срывается с места, оттолкнув в сторону полицейского. Мальчик устремляется на другую сторону дороги, не обращая внимания на проносящиеся мимо автомобили. Не будут же они стрелять прямо в спину невооруженному мальчишке, думает он на бегу. Может, будут целиться в ноги, чтобы не задеть драгоценные внутренние органы? Он пересекает полосу за полосой, не глядя по сторонам, и водители пролетающих мимо автомобилей вынуждены совершать головокружительные маневры, чтобы не сбить его.

— Коннор, стой! — кричит отец, и начинается стрельба.

Мальчик чувствует удар в спину — пуля попала в него, но ее, видимо, задержал рюкзак. Коннор решает не оглядываться. Добежав до разделительного ограждения, он видит, как на металлическом заборе появляется и расплывается небольшое синеватое пятно, как будто кто-то разбил ампулу с жидкостью. Полицейские стреляют пулями с транквилизирующим средством. Значит, хотят не убить его, а только сбить с ног и усыпить. Естественно, думает он, использовать на оживленном шоссе боевые патроны им вряд ли кто разрешит.

Коннор с разбега перемахивает разделительное ограждение и оказывается на пути «кадиллака», несущегося во весь опор. Машина летит прямо на него, и водитель при всем желании не сможет остановиться. Слава богу, он успевает заметить мальчика и выворачивает руль, чтобы объехать его. По счастливому стечению обстоятельств Коннор тоже не может остановиться — после прыжка через забор инерция продолжает тащить его вперед. «Кадиллак», неистово визжа тормозами, проносится всего в нескольких сантиметрах от мальчика, задев его лишь боковым зеркалом. На заднем сиденье кто-то есть — Коннор успевает заметить сквозь открытое окно чьи-то испуганные глаза. Автомобиль с трудом останавливается, распространяя удушливый запах горелой резины. Оказывается, сзади в машине сидит мальчик примерно такого же возраста, одетый с ног до головы в белое. Он напуган.

Полицейские уже успели добежать до разделительного ограждения. Коннор смотрит в испуганные глаза парня, сидящего на заднем сиденье, и неожиданно понимает, что нужно делать. Просунув руку в открытое окно, он поднимает задвижку и распахивает дверь машины.

2. Риса

Стоя за кулисами, Риса ждет своей очереди выйти на сцену.

Сонату, которую ей предстоит сыграть, она может воспроизвести даже во сне. В сущности, она часто так и делает. Сколько раз она просыпалась ночью, чувствуя, как пальцы перебирают складки простыни, словно клавиши рояля. Музыка играла в голове всю ночь, и, проснувшись, Риса продолжала слышать ее. Через несколько секунд сон рассеивался, и пальцы переставали перебирать воображаемые клавиши, продолжая лишь тихонько барабанить по простыне.

Она заставила себя выучить сонату в совершенстве. Необходимо было добиться того, чтобы звуки лились из-под пальцев без видимых усилий.

«Это не конкурс, Риса, — часто повторяет мистер Дюркин. — Здесь не может быть победителей или проигравших».

Но Риса так не считает.

— Риса Сирота, — объявляет конферансье, — прошу вас.

Девочка расправляет плечи, проверяет, хорошо ли заколоты длинные каштановые волосы, и поднимается на сцену. Раздаются сдержанные аплодисменты. Хлопают в основном из вежливости, чтобы поддержать. Часть людей искренне сопереживает молодой пианистке — в зале сидят друзья и учителя. Другие хлопают, потому что «так положено». Артистке еще предстоит завоевать их сердца.

Мистер Дюркин тоже сидит в зале. Риса занимается у него уже пять лет. Ближе его у нее никого на свете нет. Да и то уже прекрасно — не каждому ребенку в Двадцать третьем Государственном Интернате штата Огайо удается наладить с учителем такой контакт. Большая часть сирот, живущих в государственных интернатах, ненавидит своих учителей, считая их тюремщиками.

Стараясь не обращать внимания на дискомфорт, причиняемый жестким воротником концертного платья, девочка садится за рояль — черный, как ночь, и почти такой же длинный концертный «Стингрей».

Риса концентрируется на том, что ей предстоит сделать.

Лица людей, сидящих в зале, медленно тонут во тьме. На публику нельзя смотреть ни в коем случае. На свете нет ничего, кроме нее, этого великолепного рояля и прекрасных звуков, которые она вот-вот из него извлечет.

Риса поднимает руки, и пальцы на мгновение застывают над клавиатурой. Девочка начинает играть — страстно, бравурно. Пальцы порхают над клавишами, придавая лоск ее игре. Музыка струится из-под них, бегло, непринужденно. Прекрасный рояль поет, как хор ангелов… но вдруг левый безымянный палец соскальзывает с клавиши ре-бемоль, и вместо нужной ноты Риса берет простое ре.

Ошибка.

Она проскочила так быстро, что публика, возможно, ничего и не заметила, но Риса прекрасно все поняла. Фальшивая нота звучит в уме, как заунывный звук волынки, постепенно усиливаясь до крещендо, отвлекая девочку от игры. Риса теряет концентрацию и снова ошибается, а через две минуты берет неверный аккорд. Глаза наполняются слезами, лишая девочку зрения.

«Оно мне и не нужно, — повторяет про себя Риса. — Важно чувствовать музыку. Еще не поздно выйти из штопора, ведь нет?» Мысли лихорадочно роятся в голове бедной девочки, хотя неискушенный слушатель вряд ли заметил бы ее ошибки.

«Да не беспокойся ты, — сказал бы мистер Дюркин, — никто же тебя не осуждает». Да, может, он сам в это верит, но и то лишь потому, что может себе это позволить. Ему уже не пятнадцать, и он никогда не был сиротой, живущим за счет штата.

Пять ошибок.

Не грубые, едва заметные, но все же ошибки. Может, все и было бы хорошо, если бы на одной сцене с Рисой не выступали настоящие знаменитости — но другие участники играли безупречно.

Мистер Дюркин счастливо улыбается, приветствуя Рису на выходе из зала.

— Ты была великолепна! — говорит он. — Я горжусь тобой.

— Я играла отвратительно.

— Чепуха. Ты выбрала одно из самых сложных произведений Шопена. Даже профессионалы не могут сыграть его без ошибок. Ты сыграла достойно!

— Мне мало играть достойно.

Мистер Дюркин вздыхает, но возразить ему нечего.

— Ты играешь все лучше и лучше. Я уверен, недалек тот день, когда эти руки будут играть в Карнеги-холле.

Он искренне, довольно улыбается. Девочки в общей спальне поздравляют Рису так же, как и мистер Дюркин, — им незачем врать ей. Этого достаточно, чтобы в душе девочки возродилась надежда, и Риса спокойно засыпает, когда наступает время отбоя. Ладно, думает она, я готова допустить, что, быть может, придаю всему этому слишком много значения. Как знать, может, и не стоит быть такой жестокой по отношению к себе. Риса засыпает, думая о том, какое произведение выбрать к следующему конкурсу.

Через неделю ее вызывают в кабинет директора.

Там девочку ожидают три человека. Настоящий трибунал, думает она. Трое взрослых сидят в ряд, что придает им еще больше сходства с триумвиратом судей. Или с тремя мудрыми обезьянами: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю.

— Присаживайся, Риса, — говорит директор, указывая на стул.

Она пытается двигаться грациозно, но мешают дрожащие колени. В результате девочка неловко плюхается на стул, думая о том, что он слишком мягкий для зала, в котором заседает инквизиция.

Из всех троих Риса знает только директора. Ясно только, что двое других — официальные лица. Они ведут себя спокойно, словно подобные заседания для них дело привычное.

Женщина, сидящая слева от директора, представляется социальным работником. Оказывается, «дело» Рисы находится под ее контролем. До этого момента девочка и не подозревала, что у нее есть какое-то «дело». Женщина называет имя, но Риса его не запоминает — миссис Как-то-там. Позже она будет стараться вспомнить его, но безуспешно. Женщина перелистывает папку, в которой хранится вся недолгая пятнадцатилетняя жизнь Рисы, небрежно, как будто читает газету.

— Так-так, — произносит она. — Ты находишься на попечении штата с младенчества. Поведение самое похвальное. Оценки хорошие, но могли бы быть и лучше.

Женщина поднимает голову и улыбается Рисе.

— Я видела, как ты играла на конкурсе. Очень хорошо.

«Хорошо», — думает Риса. Но не превосходно.

Миссис Как-то-там снова принимается листать папку, но Риса видит, что на самом деле она не читает. Какое бы решение ни собиралась вынести эта троица, они давно уже обо всем договорились, задолго до того, как Риса вошла в кабинет директора.

— Зачем вы меня вызвали? — спрашивает Риса.

Миссис Как-то-там закрывает папку и смотрит на директора и сидящего рядом с ним мужчину в дорогом костюме.

Костюм, как окрестила его Риса, кивает, и социальная работница поворачивается к Рисе, радушно улыбаясь.

— Мы считаем, что ты исчерпала свой потенциал в данном заведении, — говорит она. — Ваш директор, мистер Томас, и мистер Полсон согласны со мной.

Риса бросает взгляд на человека в костюме.

— А кто такой мистер Полсон?

Костюм прочищает горло, прежде чем заговорить.

— Я школьный юрист, — произносит он наконец извиняющимся тоном.

— Юрист? А зачем здесь юрист?

— Таков регламент, — объясняет директор Томас. Видимо, галстук внезапно показался ему похожим на удавку, потому что он в срочном порядке ослабляет его, засунув палец за воротник. — В уставе школы записано, что юрист обязательно должен присутствовать при подобного рода процедурах.

— О каких процедурах вы говорите?

Троица переглядывается, но никто, похоже, не готов взять на себя обязанности спикера. В конце концов миссис Как-то-там решается заговорить:

— Тебе должно быть известно, что места в государственных интернатах сейчас на вес золота. Бюджет постоянно урезают, и это касается, к сожалению, всех учреждений подобного рода — наше не исключение.

Риса, не отрываясь, смотрит в спокойные, холодные глаза миссис Как-то-там.

— Сиротам, находящимся на попечении государства, места в интернатах гарантированы законом, — говорит девочка.

— Совершенно верно, но гарантия распространяется на детей, не достигших тринадцатилетия.

Неожиданно оказывается, что всем есть что сказать.

— Денег хватает только на малолетних, — говорит директор.

— Необходимо вносить поправки в школьную программу, — заявляет юрист.

— Мы хотим только добра тебе и всем остальным детям, содержащимся в стенах этого учреждения, — перебивает их миссис Как-то-там.

Обрывки фраз летают по комнате, словно мячики, отброшенные умелой рукой теннисиста. Риса ничего не говорит, просто слушает.

— Ты отлично играешь на рояле, но…

— Как я уже сказала, ты достигла верхнего предела своего потенциала…

— По крайней мере, в данном заведении…

— Если бы ты выбрала менее престижную учебную программу…

— Нет, ну, это еще вилами по воде писано…

— У нас связаны руки…

— Нежеланные дети рождаются каждый день — и не всех успевают подбросить…

— Наш долг — позаботиться о тех, кому не повезло…

— Необходимо найти место для каждого сироты…

— Значит, каким-то образом необходимо уменьшить количество подростков, содержащихся в интернатах, на целых пять процентов…

— Ты же сама понимаешь, не правда ли?..

Риса больше не может все это слушать. Она наконец подает голос, и все трое тут же замолкают, потому что она произносит то, что ни один из них не осмелился озвучить.

— Значит, меня отдают на разборку?

Тишина. Молчание — знак согласия, оно красноречивее любых слов.

Социальная работница хочет взять Рису за руку, но девочка отстраняется.

— Я понимаю, тебе страшно. Перемены всегда пугают.

— Перемены?! — кричит Риса. — Вы называете это переменами? Смерть чем-то отличается от перемен, как вы считаете?

Директору, видимо, снова становится душно, и он опять ослабляет узел галстука, не желая, очевидно, получить преждевременный удар. Юрист открывает портфель.

— Мисс Сирота, давайте не будем. Это не смерть, и я уверен, всем было бы намного легче, если бы вы перестали говорить столь некорректные вещи. Дело в том, что вы останетесь на сто процентов живой, но в разделенном состоянии.

Он достает из портфеля буклет в яркой обложке.

— В этой брошюре содержится информация о заготовительном лагере «Твин-Лэйкс».

— Это прекрасное место, — говорит директор. — Мы направляем туда всех детей, готовящихся пройти процедуру разделения. Даже мой собственный племянник там побывал.

— Рада за него.

— Я все же настаиваю на том, что вас ждут именно перемены, — говорит социальная работница, — не более того. Так, вода, изменяясь, превращается в облака и выпадает на землю дождем, а дождь, замерзая, превращается в снег. Ты будешь жить, Риса. Просто в иной форме.

Но Риса их больше не слушает. Ее захлестнула волна паники.

— Я могу отказаться от музыкальной карьеры, — говорит она. — Я могла бы заняться чем-нибудь еще.

— К сожалению, слишком поздно, — говорит директор Томас, горестно кивая.

— Нет, не поздно. Я привыкла работать над гобой. Я могла бы пойти в армию. Там всегда нужны солдаты.

Костюм раздосадованно вздыхает и смотрит на часы. Социальная работница наклоняется к девочке.

— Риса, прошу тебя, — говорит она. — Чтобы стать солдатом, нужно иметь определенное телосложение и долгие годы тренироваться для приобретения необходимой физической формы.

— Вы не дадите мне возможности выбрать? — кричит Риса. Оглянувшись, она понимает, что вопрос риторический: за спиной уже стоят двое охранников, выбора нет. Когда они уводят ее, Риса вспоминает мистера Дюркина. Мысль о том, что его мечта, вполне возможно, осуществится, заставляет девочку горько рассмеяться. «Недалек тот день, когда эти руки будут играть в Карнеги-холле». К сожалению, без Рисы.

Зайти в спальню попрощаться с девочками ей не дают. Брать с собой ничего не нужно, потому что вещи ей не понадобятся. Так всегда говорят тем, кому «посчастливилось» стать кандидатом на разборку. Только несколько самых преданных подруг тайком пробираются в школьный приемник-распределитель, и Рисе удается наспех обнять их и поплакать вместе в последний раз, да и то приходится постоянно смотреть по сторонам, как бы не поймали.

Мистер Дюркин не приходит прощаться, и это задевает Рису больше всего.

На ночь ее отводят в школьный туристический центр, в одну из спален для гостей, а утром, на рассвете, усаживают в огромный автобус, битком набитый детьми, которых переводят из центрального интерната в школы поменьше. Кое-кого из ребят она видела, но ни с кем лично не знакома.

По другую сторону от прохода сидит очень красивый мальчик — судя по всему, его везут на службу в армию.

— Привет, — говорит он, залихватски улыбаясь, как настоящий солдат.

— Привет, — отвечает Риса.

— Меня переводят в морскую академию штата, — говорит мальчик. — А тебя?

— О, меня? — переспрашивает Риса, силясь на ходу придумать что-нибудь впечатляющее. — В Академию мисс Марпл для одаренных детей.

— Врет она, — вмешивается костлявый бледный мальчишка, сидящий рядом с Рисой. — На разборку ее везут.

Бравый морячок отшатывается, словно разборка — какой-то особый вид заразы.

— О, — говорит он, — ну и дела. Плохо, конечно. Ладно, увидимся! — добавляет он, пересаживаясь в конец автобуса, где собралась тесная компания будущих солдат.

— Спасибо, — говорит Риса тощему мальчишке.

— Да ладно тебе, какая разница, — пожимает плечами он. — Давай знакомиться. Меня зовут Самсон. Я еду туда же, куда и ты.

Глядя на протянутую для рукопожатия полупрозрачную конечность, Риса едва сдерживает смех. Надо же, Самсон. Такое сильное имя для такого дохляка. Пожать руку она отказывается, чувствуя себя обиженной тем, что мальчик раскрыл ее маленький блеф перед симпатичным морячком.

— Так что же ты сделал, чтобы попасть на разборку? — спрашивает Риса.

— Лучше спроси, чего я не делал.

— И чего же ты не делал?

— Ничего, — отвечает Самсон.

Рисе ясно, что он хочет сказать. Не делая ничего, попасть в заготовительный лагерь проще простого.

— Я никогда не стремился вознестись на самый верх, но теперь, если рассуждать с точки зрения статистики, шансы на то, что какая-нибудь часть меня достигнет величия где-нибудь на необъятных просторах земли, существенно возросли. Лучше быть великим хотя бы какой-то своей частью, чем сохранить целостность, оставаясь бесполезным, — говорит Самсон.

В этой чудовищной тираде есть логика, и это бесит Рису еще больше.

— Надеюсь, тебе понравится в заготовительном лагере, Самсон, — говорит девочка, пересаживаясь подальше от странного парня.

— Прошу всех занять свои места! — кричит сидящая в передней части салона надзирательница, но все бесполезно. Никто ее не слушает. В автобусе полным-полно детей, и все они активно пересаживаются с места на место в поисках единомышленников или, наоборот, стараясь избежать излишнего внимания. В конце концов Рисе удается найти местечко у окна; вдобавок рядом еще и никого нет.

Поездка в автобусе — лишь первый этап длительного путешествия. Рисе и всем остальным объяснили, что сначала их отвезут в центральный приемник-распределитель, где встретятся десятки воспитанников из интернатов разных штатов. Там детей рассортируют, затем рассадят по автобусам и отправят кого куда.

Значит, в следующий раз придется ехать в автобусе, полном Самсонов, думает Риса. Замечательная перспектива. Ей уже приходило в голову, что можно попытаться незаметно прошмыгнуть в другой автобус, но, к сожалению, нанесенный на пояс юбки штрих-код мешает это сделать. Все прекрасно организовано, и ошибок быть не может. Но Риса продолжает обдумывать различные сценарии побега, и в этот момент замечает, что за окном происходит какая-то суматоха. Действо разыгрывается чуть дальше по шоссе. На другой стороне дороги стоят полицейские машины, а на полосе, по которой движется автобус, вот-вот окажутся два мальчика. Они бегут прямо через дорогу, не обращая ни малейшего внимания на пролетающие мимо автомобили. Один мальчик держит другого в борцовском захвате и чуть ли не тащит его на себе. Продолжив двигаться по той же траектории, они вскоре окажутся прямо перед лобовым стеклом автобуса, в котором едет Риса.

Водитель резко принимает вправо, чтобы избежать столкновения, и Риса ударяется головой об стекло. Судя по многочисленным восклицаниям и вздохам, «повезло» не ей одной. В этот момент автобус резко останавливается. Риса вместе с другими ребятами соскальзывает с кресла и катится вперед по проходу. Она ударяется бедром, но, кажется, ничего ужасного не произошло. Будет синяк, и все. Девочка вскакивает на ноги, стараясь оценить ситуацию. Автобус накренился. Он съехал с шоссе и попал передними колесами в канаву. Лобовое стекло разбито и испачкано кровью. Много крови.

Ребята понемногу начинают подниматься и ощупывать себя. Никто особенно не пострадал: синяки и шишки, как у Рисы, не в счет. Но кое-кто уверен, что автобус попал в ужасную аварию. Надзирательница как раз старается успокоить девочку, бьющуюся в истерике.

Среди всего этого хаоса Риса вдруг чувствует себя решительной, как никогда.

Ситуация вышла из-под контроля.

Распорядок жизни детей, живущих в государственных интернатах, расписан до мелочей. В системе предусмотрены инструкции, которыми следует руководствоваться при самых разных обстоятельствах, но конкретного плана действий на случай аварии не существует. В течение ближайших нескольких секунд за ними никто не будет следить.

Внимательно глядя под ноги, Риса бросается вперед, к двери, ведущей на улицу.

3. Лев

Лев полностью погружен в подготовку к предстоящему событию. Вечер обещает быть грандиозным. Неудивительно, ведь о его проведении говорят уже несколько лет. Денег на подготовку истрачено немало. Не менее двухсот человек должно собраться в самом большом банкетном зале кантри-клуба. У Льва много дел: он должен оценить оркестр, который будет играть на празднике, позаботиться о меню и сделать еще множество других вещей — к примеру, выбрать, какого цвета скатерти будут на столах. Лев решил, что они будут красно-белыми, в честь любимой бейсбольной команды «Цинциннати Редс», а на салфетках должно быть напечатано его имя — Леви Иедидиа Калдер, — чтобы гости могли унести их домой на память.

Вечер посвящен ему и только ему. И Лев готовится как следует повеселиться.

Придет много взрослых: родственники, друзья семьи, партнеры родителей по бизнесу, но по меньшей мере восемьдесят друзей Льва гоже получили приглашение. Среди них товарищи по школе, ребята, с которыми он вместе ходит в церковь, и спортсмены из разных команд, членом которых Лев был в разное время. Конечно, не все сразу согласились прийти. Некоторым приглашение показалось забавным.

— Ну, не знаю, Лев, — говорили они, — какой подарок я, по-твоему, должен принести?

— Ничего приносить не нужно. На праздник жертвоприношения не принято дарить подарки. Гости собираются, чтобы вместе повеселиться. Будет здорово, я уверен.

Вечер проходит прекрасно.

Лев приглашает каждую девушку на танец, и ни одна из них не отказывает ему. Он просит ребят поднять его в воздух вместе с креслом и танцевать, держа на вытянутых руках. Лев видел однажды этот трюк на праздновании бар-мицвы[1] своего еврейского друга, и эта идея ему очень понравилась. У него не бар-мицва, но ему тоже исполнилось тринадцать, и обычай пришелся мальчику по душе, так неужели он не заслужил один раз прокатиться в кресле по воздуху?

Когда гостей зовут к столу, Льву кажется, что еще слишком рано. Он смотрит на часы и обнаруживает, что два часа праздника уже прошли. И как это могло произойти так быстро?

Люди по очереди поднимаются, передают из рук в руки микрофон, поднимают бокалы с шампанским и произносят тосты в честь Льва. Родители поздравляют его. Бабушка произносит проникновенную речь. Дядя, которого Лев даже не знает, говорит теплые слова:

— Дорогой Лев, я с огромным удовольствием наблюдал за тем, как ты растешь и превращаешься из ребенка в прекрасного юношу. Я всем сердцем чувствую, что все, с кем тебе довелось встретиться в этом мире, испытывают к тебе лишь самые лучшие чувства.

Удивительно и странно, как много людей, оказывается, хотят сказать ему что-то хорошее. Гости не скупятся на добрые слова, но мальчику все равно кажется, что говорят недостаточно. Ему хочется, чтобы всего было еще больше. Больше угощений. Больше танцев. Больше времени.

Но вот уже выносят праздничный торт со свечами. Все знают, что он символизирует окончание праздника. Так зачем же его выносят? Неужели нельзя было сделать это часа за три до окончания торжества? И вот настало время для последнего тоста, превратившего праздник в трагедию.

Многочисленные братья и сестры Льва весь вечер веселились, и только Марк был тих и печален. Это на него не похоже. Лев знал, что это не к добру. Лев, которому сегодня исполнилось тринадцать, младший ребенок в семье. Марку двадцать один, и он старший. Он перелетел на самолете полстраны, чтобы присутствовать на дне рождения младшего брата. И весь вечер сидел, словно на похоронах: не танцевал, почти ничего не говорил и не проявлял ни малейшего интереса к веселью. Зато он здорово напился. Лев никогда не видел брата в таком состоянии.

Официальная часть вечера закончилась, и все формальные тосты уже произнесены. Торт аккуратно разрезают, чтобы всем досталось по куску. Марк хочет что-то сказать. Он начинает речь совсем неформально, как обычный разговор между братьями.

— Поздравляю, малыш, — говорит Марк, крепко обнимая Льва. От Марка сильно пахнет алкоголем. — Сегодня ты стал мужчиной. Как-то так, — заканчивает он.

Отец, сидящий во главе стола в паре метров от них, нервно смеется.

— Что ж, спасибо, — бросая взгляд на родителей, отвечает Лев. — Как-то так.

Отец пристально смотрит на Марка, ожидая продолжения. Мать очень напряжена, Льву даже становится жаль ее. Марк пристально смотрит на Льва и улыбается, но в улыбке заключено нечто такое, чего обычно в ней не бывает.

— И что ты обо всем этом думаешь? спрашивает он.

— Да здорово все.

— Нет, ну кто бы спорил! Столько людей пришло, и все к тебе. Чудесный вечер! Просто невероятный!

— Ну, да, — неуверенно соглашается Лев. Ему не совсем понятно, к чему клонит брат, но у него точно есть что-то на уме. — У меня в жизни не было лучшего вечера, — говорит он.

— Чертовски верно! Вечер всей жизни! Можно завернуть в него все остальные вечера — дни рождения, свадьбы, похороны, — продолжает Марк и поворачивается к отцу: — Очень удобно, а, пап?

— Перестань, — говорит отец очень тихо, но Марк только еще больше распаляется.

— А что такое? Об этом нельзя говорить? Ах да, конечно, это же праздник. Как я мог забыть?

Лев понимает, что Марк готовится сказать что-то неприятное, и лучше бы он замолчал, но в то же время ужасно хочется выслушать все до конца.

— Марк, немедленно сядь. Ты позоришь себя! — приказывает мать властным голосом, поднимаясь из-за стола.

К этому моменту все находившиеся в зале, замерши, молча следят за разворачивающейся семейной драмой. Марк, видя, что он привлек всеобщее внимание, выхватывает у кого-то из руки полупустой бокал с шампанским и поднимает его над головой.

— За моего брата Льва, — возвещает он, — и за наших родителей! За людей, всегда поступавших как положено. Праведных людей. Никогда не жалевших денег на благотворительность. Людей, честно отдававших одну десятую того, что они имели, церкви. Эй, мам, хорошо, что у тебя десять детей, а не пять. А то пришлось бы разрезать Льва пополам!

Присутствующие, не сговариваясь, изумленно вздыхают и укоризненно качают головами. Старший сын, и ведет себя столь неподобающим образом. Отец встает с места и хватает Марка за руку.

— Ты закончил? — спрашивает он. — Немедленно марш на место!

Марк сбрасывает руку отца.

— Нет уж, ты меня просто так не усадишь, — говорит он, заливаясь слезами и поворачиваясь ко Льву: — Я люблю тебя, маленький братец… я знаю, что сегодня твой день. Но я, не могу в этом участвовать.

Марк разбивает бокал об стену, засыпав весь бар осколками стекла, разворачивается на каблуках и бросается вон из комнаты столь решительно, что Льву сразу же становится ясно: он ошибся, думая, что брат пьян.

Отец подает сигнал, и оркестр начинает играть танцевальную музыку, хотя Марк даже не успел еще покинуть огромный зал. Люди понемногу выходят на танцевальную площадку, стараясь поскорее загладить неловкость, помнившуюся после резкого выступления Марка.

— Мне жаль, что так вышло, Лев, — говорит отец. — Почему бы тебе… не пойти потанцевать?

Но Лев обнаруживает, что танцевать больше не хочется. Брат покинул зал, и вместе с ним ушло желание быть в центре всеобщего внимания.

— Я бы хотел поговорить с пастором Дэном, если ты не против.

— Конечно, нет.

Пастор Дэн был другом семьи еще в те времена, когда Льва не было на свете. Мальчику всегда было легче обсудить какой-то интересующий его вопрос с ним, нежели чем с родителями, потому что священник наделен мудростью и терпением.

В зале слишком шумно и тесно, и они выходят на патио, с которого открывается прекрасный вид на поле для игры в гольф.

— Тебе страшно? — спрашивает пастор. Он, как всегда, прекрасно понимает, что у Льва на уме.

Мальчик кивает:

— Я думал, что готов. Теперь мне страшно.

— Это естественно. Не волнуйся.

Но Льву от этого не легче. Он разочарован собой.

Всю жизнь он готовился к этому дню — казалось бы, достаточно долго. Лев с младенчества знал, что его принесут в жертву. «Ты особенный, — всегда говорили ему родители. — Ты призван служить Богу и людям». Лев не помнит, сколько лет ему было, когда он понял, что они имеют в виду.

— Тебя достают ребята в школе?

— Не больше, чем обычно, — отвечает Лев пастору. Это правда. Всю жизнь ему приходилось иметь дело с ребятами, ненавидевшими его за то, что взрослые относились к нему не так, как к ним. Дети, как и взрослые, делятся на добрых и злых. Это жизнь. Конечно, ему было неприятно, когда дети дразнили его «мешком с ливером». Словно он был таким же, как те мальчики и девочки, чьи родители подписывали разрешение на разборку, чтобы избавиться от них. Родители Льва даже в страшном сне не захотели бы избавиться от мальчика, получающего в школе одни пятерки и завоевавшего титул лучшего игрока в бейсбольной лиге юниоров. То, что его отправляют на разборку, еще не значит, что родители мечтают отдать его лишь бы куда, только чтобы больше не видеть.

Он не единственный ученик в школе, кому суждено быть принесенным в жертву, но остальные мальчики принадлежат к иным вероисповеданиям, и Лев никогда не ассоциировал себя с ними. Львиная доля гостей, пришедших на вечеринку, — его друзья, и это убедительно доказывает, что он не изгой, хоть им и уготована разная судьба. Они не такие, как Лев: их тела и органы принадлежат им, и свое будущее каждый выбирает сам. Лев всегда чувствовал, что Бог ему ближе самого близкого друга, даже ближе родителей, братьев и сестер. Иногда он спрашивал себя, всегда ли быть избранным значит быть одиноким? Может быть, это с ним что-то не так?

— У меня много неправедных мыслей, — говорит Лев пастору.

— Неправедных мыслей не бывает. Бывают просто мысли. И от некоторых нужно избавляться.

— Понятно… Знаете, я просто завидую братьям и сестрам. Думаю о том, как ребята из бейсбольной команды будут играть без меня. Я знаю, быть принесенным в жертву — почетная обязанность и Божье благословение, но не могу понять, почему выбор пал именно на меня.

Пастор Дэн, славившийся умением смотреть людям прямо в глаза, отводит взгляд.

— Это было предопределено еще до твоего рождения. Здесь нет никакой связи с твоими поступками.

— Да, но я знаю множество ребят из многодетных семей.

— Сейчас это не редкость, — кивает пастор Дэн.

— Но многие семьи не приносят детей в жертву — даже те, кто ходит в нашу церковь, — и никто их за это не винит.

— Но есть и люди, приносящие в жертву первого, второго или третьего ребенка. Каждая семья решает по-своему. Твои родители очень долго думали, прежде чем решились дать тебе жизнь.

Лев нехотя кивает, соглашаясь с пастором. Ему известно, что он говорит правду. Он «истинная жертва». У родителей пять родных отпрысков, один усыновленный ребенок и трое подкидышей. Получается десять. Лев — одна десятая того, что имеют мать с отцом. Родители всегда говорили мальчику, что это и делает его особенным.

— Я хочу тебе кое-что сказать, Лев, — говорит пастор Дэн, решившись наконец взглянуть мальчику в лицо. Его глаза, как и глаза Марка несколько минут назад, наполняются слезами. — Я видел, как росли все твои братья и сестры. И, хоть я и дал себе слово не заводить любимчиков, мне кажется, ты лучше их всех в каком угодно смысле этого слова. Я бы даже не смог перечислить твои положительные качества, так их много. Но именно этого хочет Господь, ты же знаешь. Ему нужна не просто какая-то жертва, а все самое лучшее.

— Спасибо, сэр, — говорит Лев, испытывая громадное облегчение. Пастор Дэн всегда знает, что сказать, чтобы человек почувствовал себя лучше. — Я готов, — добавляет мальчик после небольшой паузы. Сказав это, он понимает, что, несмотря на все свои страхи и неправедные мысли, он действительно готов. Это то, ради чего он жил все эти годы. И все же мальчику кажется, что вечер в честь праздника жертвоприношения заканчивается слишком рано.

На следующее утро стол в гостиной семьи Калдеров приходится раздвинуть на всю возможную длину, чтобы все желающие позавтракать смогли сесть за него одновременно. Все братья и сестры Льва в сборе. Многие из них уже живут отдельно, но сегодня к завтраку собрались все. За исключением, естественно, Марка.

И все же, несмотря на то что за столом собралось так много народа, в гостиной непривычно тихо. Слышно только, как серебряные ножи и вилки клацают по тарелкам, и от этих звуков тишина в комнате становится лишь еще более гнетущей.

Лев одет в шелковую белую рубашку и брюки — одежду, предписанную ритуалом жертвоприношения. Он старается есть аккуратно, чтобы на белоснежной ткани не осталось пятен. После завтрака все долго прощаются — обнимают Льва и целуют без конца. Проводы даются ему особенно тяжело. Лев мечтает, чтобы его поскорее оставили в покое, опасаясь расплакаться.

Прибыл пастор Дэн — Лев настоял, чтобы он был рядом, — и как только он появляется в доме, проводы быстро заканчиваются. Лев выходит на улицу первым и садится в «кадиллак» отца. Он дает себе слово не оглядываться, но, пока отец заводит двигатель, не выдерживает и поворачивается назад, чтобы последний раз взглянуть, как родительский дом медленно исчезает вдали.

«Я никогда больше сюда не вернусь», — думает он, но поспешно избавляется от этой мысли. Она слишком эгоистична да к тому же непродуктивна. Толку от таких мыслей немного.

Мальчик поворачивается к сидящему рядом на заднем сиденье пастору Дэну. Священник смотрит на него и улыбается.

— Все хорошо, Лев, — говорит он. От одного только звука его голоса мальчику становится легче.

— Далеко до заготовительного лагеря? — спрашивает Лев, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Примерно час езды, — отвечает мама.

— И там со мной сразу… сделают это?

Родители переглядываются.

— Там нам наверняка все объяснят, — говорит отец.

Льву становится ясно, что родители знают не больше, чем он.

Когда машина выруливает на федеральное шоссе, Лев опускает стекло, чтобы свежий ветер дул прямо в лицо, и закрывает глаза, чтобы приготовиться к тому, что его ждет. «Я родился и жил ради этого. Вся моя жизнь была посвящена этому. Я избранный. Господь благословил меня на это. И я счастлив».

Отец неожиданно резко тормозит.

Лев по-прежнему держит глаза закрытыми и не знает, что стало причиной неожиданной остановки. Он лишь ощущает, как скорость резко уменьшается и ремни безопасности натягиваются, вдавливая его в кресло. Открыв глаза, он обнаруживает, что машина остановилась прямо посередине федеральной трассы. Где-то сбоку сверкают огни полицейских мигалок. И, кажется, он только что слышал стрельбу?

— Что случилось? — спрашивает Лев.

Неожиданно оказывается, что прямо за окном стоит мальчик, на пару лет старше Льва. Вид у него испуганный. Но в то же время Льву почему-то кажется, что мальчик опасен. Он нагибается, чтобы нащупать клавишу и поднять стекло, но не успевает — мальчик просовывает руку через окно, поднимает кнопку замка и распахивает дверцу машины. Лев сидит и смотрит на него, от страха не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Он не знает, что делать.

— Мам? Пап? — зовет он.

Мальчик с глазами убийцы хватает Льва за белую шелковую рубашку и начинает вытаскивать из машины, но ничего не получается — мешают ремни безопасности.

— Что ты делаешь? Не трогай меня!

Мама кричит на отца, побуждая его что-нибудь сделать, но тот никак не может расстегнуть свой ремень. Напавший на них маньяк просовывает руку еще дальше и одним молниеносным движением расстегивает замок ремня, удерживающего Льва. Пастор Дэн хватает налетчика за руку и тут же получает сильный удар в челюсть. Лев поражен таким откровенным насилием и не может защищаться в решающий момент. Маньяк снова тянет за рубашку, и Лев вываливается из машины, ударившись головой об асфальт. Он оглядывается и видит, что отец наконец выбрался из машины, но сумасшедший парень, напавший на них, резко открывает дверцу машины, и она ударяет отца прямо в грудь. Отец отлетает в сторону.

— Пап! — кричит Лев, видя, что отец вот-вот упадет прямо под колеса пролетающего мимо автомобиля.

Слава богу, водитель успевает его объехать, но задевает при этом другую машину и сбивает ее с траектории. Автомобиль заносит, и он, крутясь, как волчок, отлетает в сторону. В него тут же врезается следующий автомобиль, ситуация выходит из-под контроля, и воздух наполняется звоном разбитого стекла и скрежетом рвущегося железа. Мальчик рывком поднимает Льва в воздух, хватает его за руку и тащит в сторону. Лев не слишком велик для своего возраста. Напавший на них маньяк старше на пару лет, выше и сильнее его. Льву не вырваться.

— Отпусти меня! — кричит он. — Возьми, что хочешь. Возьми мой бумажник, — предлагает он, забыв, что никакого бумажника у него нет. — Забери машину. Только никого не убивай.

Мальчик останавливается на секунду, смотрит на машину, но решает, что это не вариант. Мимо летят пули. На другой стороне шоссе полицейским наконец удалось остановить движение, и они уже добрались до разделительного ограждения. Инспектор, оказавшийся ближе всего к ним, снова стреляет. Пуля, начиненная транквилизирующим средством, попадает в борт «кадиллака» и разлетается вдребезги. Сумасшедший мальчик берет Льва в борцовский захват, прикрываясь им, как щитом. Лев понимает, что ему не нужны деньги и машина: ему нужен заложник.

— Перестань сопротивляться! — приказывает маньяк. — У меня пистолет.

Лев чувствует, как что-то твердое тычется ему в ребра. Вскоре он понимает, что это не дуло револьвера, а просто палец, но парень настолько ненормальный, что лучше не сопротивляться, чтобы не злить его.

— Из меня получится плохой живой щит, — говорит он, стараясь урезонить мальчика. — Они стреляют пулями с транквилизатором, а значит, им все равно, попадут они в меня или нет. Даже лучше, если попадут: тебе придется меня тащить.

— Лучше уж в тебя, чем в меня, — отвечает парень.

Он неуклонно тащит Льва к обочине, петляя, чтобы сбить с толку стрелков и не попасть под проносящиеся мимо автомобили.

— Послушай, — снова обращается к нему Лев, — ты не понимаешь. Меня должны принести в жертву. Я еду в заготовительный лагерь! Ты все испортил!

Неожиданно в глазах маньяка появляется что-то человеческое.

— Так тебя отдают на разборку?

Казалось бы, у Льва и так есть миллион причин прийти в ярость, но его неожиданно задевает то, как мальчик назвал священный ритуал, на который он не может попасть из-за его вмешательства.

— Не на разборку, черт возьми! Меня приносят в жертву!

Над головами мальчиков раздается душераздирающий рев гудка. Лев оборачивается и видит летящий прямо на них автобус. Они не успевают даже закричать. Огромная махина сворачивает в сторону, слетает с дороги и, врезавшись в ствол огромного дуба, останавливается как вкопанная.

Лобовое стекло разбито и залито кровью. Водитель автобуса, скорее всего, погиб. Он висит на стекле и не шевелится.

— Вот черт! — восклицает маньяк. В голосе его слышится жалость к водителю.

Из автобуса выбегает девочка. Маньяк смотрит на нее, и Лев понимает, что, пока он отвлекся, у него появился шанс спастись. Этот мальчик — дикий зверь. Единственный способ борьбы с диким зверем — самому стать хищником. Лев хватается за руку, обвивающую его шею и кусает ее что есть сил. Во рту появляется привкус крови. Парень кричит и отпускает шею. Лев бросается вперед, к отцовскому «кадиллаку».

Когда Лев оказывается у машины, открывается задняя дверь. Это пастор Дэн, понимает мальчик, он хочет его спасти. Он видит лицо священника, но на нем странное выражение — кажется, пастор вовсе не рад возвращению мальчика. Его губы уже опухли от страшного удара, нанесенного ему маньяком. Он почти не может говорить.

— Беги, Лев! — хрипит пастор. — Беги!

Лев ожидал чего угодно, только не этого.

— Что? — растерянно спрашивает он.

— Беги! Беги как можно дальше и как можно быстрее. Беги!

Лев стоит на дороге, ничего не понимая, не в силах двинуться. Он совершенно сбит с толку. Почему пастор Дэн приказывает ему бежать? Неожиданно что-то сильно ударяет его в плечо, и мир начинает кружиться, как будто Лев сидит на карусели. Шоссе, автомобили, полицейские — все летит куда-то в тартарары, и Лев проваливается во тьму.

4. Коннор

Рука болит ужасно. Маленький гаденыш на самом деле укусил его — чуть было кусок мяса из руки не вырвал. Еще один водитель изо всех сил ударяет по тормозам, чтобы не сбить его, и машину разворачивает на сто восемьдесят градусов. Стрельба прекратилась, но Коннор понимает, что это ненадолго. Многочисленные аварии на время отвлекли полицейских, но они вскоре вернутся к своей основной задаче.

В этот момент Коннор снова вспоминает о девочке, выскочившей из автобуса. Поначалу он подумал, что она побежит к людям, оставшимся в разбитых машинах, чтобы оказать помощь, но она неожиданно бросается в другую сторону и исчезает в лесу. Неужели весь мир сошел с ума?

Придерживая кровоточащую руку, Коннор бросается в лес за девочкой, но останавливается на полпути. Обернувшись, он смотрит на укусившего его мальчика. Тот успел добежать до машины. Коннор не знает точно, где полицейские. Они прячутся за ограждением или среди разбитых машин. В этот момент Коннор снова принимает молниеносное решение. Он понимает, что совершает безрассудный, глупым поступок, но ничего не может с собой поделать. В голове Коннора одна-единственная мысль: в результате его действий погибли люди. Водитель автобуса, может, еще кто-то. Даже если придется рискнуть головой, думает он, нужно как-то искупить вину. Нужно сделать что-то хорошее, спасти кого-то, чтобы сгладить последствия своей смертельной самоволки. Вопреки инстинкту самосохранения он бежит за парнем в белой шелковой рубахе, идущим на смерть с такой идиотской радостью.

Подбежав к машине, Коннор неожиданно обнаруживает в десяти метрах инспектора по работе с несовершеннолетними. Полицейский целится в него и нажимает на курок. Черт, не нужно было так рисковать! Надо было убегать, пока была возможность. Коннор ждет, когда его ужалит пуля с транквилизирующим веществом, но она в него не попадает, потому что мальчик в белом делает шаг назад и заслоняет его спиной. Через две секунды у него подгибаются колени, и парень падает на асфальт, сраженный пулей, предназначенной для Коннора.

Мальчик молниеносно подхватывает бездыханное тело, перебрасывает его через плечо и бросается бежать. Мимо летят новые пули, но ни одна из них не достигает цели. Через несколько секунд Коннор пробегает мимо автобуса, возле которого стоит целая толпа потрясенных подростков. Растолкав их, Коннор исчезает в лесу.

Сразу у дороги начинается густая чаща — кроме веток, деревьев идти мешают цепляющиеся за одежду кусты и вьющиеся растения. Но Коннор видит, что кто-то уже здесь пробежал — тут и там попадаются сломанное ветки и разбросанные по земле листья. Они могут привлечь внимание полицейских, думает он.

Впереди он видит бегущую девочку и кричит ей:

— Стой!

Она оборачивается, но лишь на секунду, и с новой силой устремляется в чащу.

Коннор останавливается, осторожно кладет на землю мальчика в белом и бежит вперед, чтобы догнать девочку. Настигнув ее, он осторожно, но крепко берет ее за руки, чтобы она не вырывалась.

— От кого бы ты ни убегала, нам не уйти, если мы не объединимся, — говорит Коннор. Он оглядывается, чтобы убедиться, что полицейских еще не видно. Слава богу, они пока далеко. — Послушай меня, у нас мало времени.

Девочка перестает вырываться и смотрит на него.

— Что ты задумал? — спрашивает она Коннора.

5. Полицейский

Инспектор Нельсон служит в отделе по работе с несовершеннолетними уже двенадцать лет. Он знает, что, однажды решившись на побег, подросток, старающийся избежать разборки, не сдастся, пока у него совсем не останется сил. А сил у них много — и дело тут в высоком уровне адреналина, а подчас и других химических соединений в крови. В лучшем случае, это никотин или кофеин, но часто встречаются и более опасные субстанции. Инспектор Нельсон не раз жалел о том, что в обойме его пистолета ненастоящие пули. Он считает, что гораздо правильнее лишать этих подонков жизни, чем усыплять. Может, тогда бы они не решались на побег так часто — а если бы и решались, то невелика потеря.

Двигаясь по следу, оставленному в лесу беглецом, инспектор неожиданно находит на земле чье-то тело. Приглядевшись, он узнает заложника.

Его бросили прямо на тропе. На белой одежде повсюду зеленые и бурые пятна — грязь и следы от листвы. Хорошо, думает Нельсон. Не так уж это и плохо, что пуля досталась этому парню. Иначе мог бы и погибнуть от рук беглеца. Так ему и не довелось узнать, куда собирался затащить его малолетний преступник и что бы там с ним сделал.

— Помогите! — вдруг слышит Нельсон. Судя по голосу, кричит девочка. Она где-то впереди. Этого инспектор не ожидал. — Помогите, прошу вас. Я ранена!

Нельсон оглядывается и замечает девочку, сидящую у ствола дерева. Она придерживает одну руку другой, лицо перекошено от боли. У инспектора нет времени, но лозунг «Защищать и служить» для него не пустые слова. Иногда он даже жалеет о том, что родился с таким обостренным чувством долга.

Он подходит к девочке.

— Что ты здесь делаешь?

— Я была в автобусе. Когда случилась авария, я испугалась и убежала, потому что думала, что он изорвется. Мне кажется, я сломала руку.

Инспектор нагибается, чтобы было лучше видно, но не находит даже синяков. Это повод призадуматься, но обстоятельства не слишком располагают к размышлениям.

— Оставайся здесь, я сейчас вернусь, — говорит Нельсон.

Он разворачивается, чтобы броситься за беглецом, и в то же мгновение что-то обрушивается на него сверху. Даже не что-то, а кто-то! Беглец собственной персоной. Через секунду инспектора атакуют уже двое — мальчик и девочка, притворявшаяся раненой. Они же заодно, приходит в голову Нельсону. Как он мог быть таким беспечным? Инспектор тянется к кобуре за пистолетом, но его нет на месте. Зато к левому бедру прикасается что-то твердое. Заглянув в темные, порочные глаза беглецу, он видит в них ликование.

— Спокойной ночи, — говорит мальчик.

Нельсон чувствует острую боль в левой ноге, и мир исчезает во тьме.

6. Лев

Очнувшись, Лев чувствует тупую боль в левом плече. Сначала ему кажется, что он его просто отлежал, но вскоре мальчик понимает, что он, похоже, ранен. Пуля с транквилизирующим средством вошла именно в левое плечо, но Лев этого еще не знает. Все, что случилось с ним двенадцать часов назад, кажется ему фантастическим, да к тому же еще и полузабытым сном. Точно он помнит только одно: его должны были принести в жертву, но по пути на них напал подросток-убийца и похитил его. Но это не все. Есть еще одно воспоминание, не дающее Льву покоя. Мысленно он снова и снова возвращается к тому моменту, когда ему удалось выскользнуть из рук маньяка и вернуться к машине отца. Он вспоминает перекошенное лицо пастора Дэна.

Пастор приказал ему бежать.

Лев уверен, что это какая-то галлюцинация, потому что поверить в то, что пастор не хотел, чтобы его принесли в жертву, он просто не в состоянии. Этого не может быть.

Лев открывает глаза и поначалу ничего не может разобрать. Понять, где он, мальчик тоже не может. Ясно только, что на дворе ночь и он не попал туда, куда должен был попасть. Наконец зрение понемногу проясняется, и Лев видит небольшой костер и сидящего у огня напротив него безумного мальчика, напавшего на их машину. Мальчик не один, с ним неизвестная Льву девочка.

Только в этот момент Лев понимает, что в него попала пуля с транквилизатором. Голова ужасно болит, тошнит немилосердно, и голова соображает довольно слабо. Мальчик хочет встать, но понимает, что сделать этого не может. Сначала Лев приписывает это действию транквилизатора, но потом понимает, что кто-то привязал его к дереву похожими на веревки стеблями вьющихся растений.

Он хочет заговорить, но вместо слов получается какое-то нечленораздельное слюнявое шипение. Тем не менее внимание мальчика и девочки ему привлечь удается. Лев смотрит на них и думает, что они его сейчас убьют. Специально ждали, наверное, пока он очнется, чтобы не убивать во сне. Маньяки — они такие.

— О, смотри-ка, парень вернулся из страны снов, — говорит мальчик с дикими глазами. Только глаза у него больше не дикие, этого эпитета, пожалуй, заслуживают лишь его волосы — горчат во все стороны, как будто он забыл причесаться после сна.

Лев снова пробует заговорить, и, хотя ему кажется, что язык сделан из ваты, одно слово выдавить все же удается.

— Где… — силится спросить он.

— Точно не скажу, — отвечает парень.

— Но, по крайней мере, в безопасности, — добавляет девочка.

«В безопасности? Ничего себе, — думает Лев. — О какой безопасности может идти речь в такой ситуации?»

— З-з-за-ложник? — бормочет Лев.

Мальчик и девочка переглядываются.

— Ну, вроде того, — говорит парень.

Между собой ребята почти не говорят — понимают друг друга с полуслова, как старые друзья. Хотят усыпить бдительность, думает Лев. Думают перетянуть на свою сторону, а потом использовать для совершения преступлений, которые они спланировали. Этому даже какое-то научное название есть. Когда заложник принимает сторону тех, кто его похитил. Какой-то там синдром.

Сумасшедший парень смотрит на кучку ягод и орехов, без сомнения собранных здесь же, в лесу.

— Есть хочешь? — спрашивает он Льва.

Лев кивает, но после этого голова начинает кружиться так, что он понимает: лучше не есть, какой бы голод он ни испытывал, потому что все тут же выйдет обратно.

— Нет, — говорит он.

— Вид у тебя растерянный, — замечает девочка. — Но ты не переживай, это же транквилизатор. Скоро выветрится.

Стокгольмский синдром! Вот как. Нет, этой парочке его не обмануть. Никогда им не переманить его на свою сторону.

Но пастор Дэн велел мне бежать.

Зачем? Что он хотел сказать? Чтобы я бежал с похитителями? Может, он и это имел в виду, но был в его словах еще какой-то смысл. Лев закрывает глаза и старается отогнать назойливые мысли.

— Родители будут меня искать, — говорит Лев, обнаружив, что язык начал слушаться и вместо разрозненных слов он снова может произносить целые предложения. Ребята не отвечают. Вероятно, им нечего возразить. — И сколько вы хотите за меня получить?

— Получить? Ничего не хотим, — отвечает сумасшедший мальчик. — Я забрал тебя с собой, чтобы спасти, идиот!

Спасти? Лев недоверчиво смотрит на похитителя.

— Но… меня же… в жертву…

Маньяк снова смотрит на него и качает головой:

— Никогда еще не видел человека, мечтающего, чтобы его разобрали на органы.

Нет смысла объяснять этим богохульникам, что такое жертвоприношение. Им не понять, какое это счастье — принести себя в жертву Всевышнему. Они никогда этого не поймут, а если и поймут, не прочувствуют. Что сказал этот парень? Что он его спас? Да он не спас его, а обрек на вечное проклятие.

Вдруг Льву приходит в голову счастливая мысль. Он понимает, как можно обратить ситуацию себе на пользу.

— Меня зовут Лев, — представляется он, стараясь говорить по возможности беззаботно.

— Приятно познакомиться, Лев, — говорит девочка. — Меня зовут Риса, а это Коннор.

Коннор с упреком смотрит на нее, очевидно желая сказать, что она напрасно назвала мальчику настоящие имена. «Не слишком хороший ход для похитителей, но большинство преступников — глупые люди», — с удовлетворением думает Лев.

— Жаль, что в тебя попала эта пуля, — говорит Коннор, — но полицейский оказался плохим стрелком.

— Ты в этом не виноват, — отвечает Лев, чувствуя, как все его существо вопиет об обратном. Недавние события снова проносятся перед его мысленным взором. — Я бы никогда не убежал по своей воле, — признается он. — Это был самый важный день в моей жизни.

На этот раз Лев говорит правду.

— Значит, тебе повезло, что подвернулся я, — решает Коннор.

— Да уж, — соглашается с ним Риса, — если бы Коннор не перебегал дорогу в этом месте, меня бы уже разобрали, наверное.

Наступает тишина. Лев старается заглушить отвращение и не выдать себя.

— Благодарю, — говорит он. — Спасибо, что спас меня.

— Да не за что, — отмахивается Коннор.

Хорошо. Пусть думают, что я благодарен. Пусть считают, что втерлись ко мне в доверие. Убедив себя в том, что Лев не опасен, они лишатся бдительности, и уж тогда он сделает все возможное, чтобы эта парочка получила по заслугам.

7. Коннор

Нужно было оставить себе отнятый у инспектора пистолет, но Коннор был слишком взволнован, чтобы думать. Он так испугался, усыпив полицейского при помощи его же собственного оружия, что бросил его и убежал. Точно так же он бросил рюкзак там, на шоссе, чтобы легче было нести Льва. А между тем в рюкзаке остался бумажник, где были все его деньги. Теперь карманы Коннора пусты.

Темно, хоть глаз выколи. Ночь, вернее, раннее утро. Скоро будет рассвет. Они с Рисой шли по лесу весь день, стараясь оказаться как можно дальше от шоссе. Естественно, неся на плече Льва, Коннор не мог двигаться быстро. Когда наступила ночь, ребята решили остановиться и поспать, по очереди неся караул.

Коннор понимает, что Льву доверять нельзя, поэтому и привязал его к дереву. Но девочка — другое дело. Она сбежала сама, когда автобус оказался в кювете. У них одна цель — остаться в живых; они сообщники.

Луна скрылась за горизонтом, но на другой стороне неба уже брезжит рассвет. Их фотографии наверняка разослали повсюду. Вы видели этих подростков? Если увидите, не пытайтесь вступить с ними в контакт: они опасные преступники. Следует незамедлительно позвонить в полицию. Забавно: Коннор потратил кучу времени в школе, стараясь убедить других в том, что он — агрессивный, непредсказуемый парень, но, когда дело доходило до драки, он и сам не знал, соответствует созданному образу или нет. Скорее, нет. Он опасен сам для себя, не более того.

Лев все время следит за ним. Поначалу он смотрел на Коннора отсутствующим взглядом, а голова клонилась набок, но сейчас он буквально поедает его глазами. Коннор ощущает на себе этот взгляд даже в темноте, несмотря на то что костер уже погас. Холодный взгляд немигающих голубых глаз. Парень что-то замышляет. Странный он. Коннор не знает, что у Льва на уме, и не уверен, что хочет это знать.

— Если не обработать, на месте укуса начнется воспаление, — говорит Лев.

Коннор смотрит на руку и видит, что она опухла, а рана продолжает кровоточить. Он не чувствовал боли, пока Лев не напомнил.

— Я сам разберусь.

Лев продолжает наблюдать за ним.

— За что тебя отдали на разборку?

Коннору вопрос не нравится. По многим причинам.

— Ты хочешь спросить, почему меня хотели отдать на разборку? Как видишь, не отдали.

— Отдадут, если поймают.

Коннору хочется врезать парню по самодовольной физиономии как следует, чтобы сбить спесь, но он сдерживается. Не для того же он спасал мальчишку, чтобы избить.

— Так вот, значит, как это бывает, — говорит Коннор. — Ты правда всю жизнь ждал, пока тебя принесут в жертву?

Он хотел подколоть парня, но тот неожиданно воспринимает вопрос всерьез.

— Это гораздо лучше, чем идти по жизни, не зная, с какой целью ты это делаешь.

Теперь Коннор не уверен, хотел ли мальчик умышленно задеть его или нет. Получается, его, Коннора, жизнь вроде как бессмысленна. Ему начинает казаться, что не он привязал Льва к дереву, а наоборот.

— Думаю, все могло быть еще хуже, — говорит он. — Мы могли бы кончить, как Хэмфри Данфи.

Услышав это имя, Лев удивляется:

— Ты тоже слышал эту историю? Я думал, ее рассказывают только там, где живу я.

— Не-а, — говорит Коннор. — Ее везде рассказывают.

— Это байка, — вклинивается в разговор Риса, которая, оказывается, уже проснулась.

— Может быть, — соглашается Коннор. — Но однажды мы с приятелем пытались это проверить, получив незаконный доступ к одному из школьных компьютеров. Мы вышли на сайт, на котором была эта история, и выяснили, что его родители сошли с ума. А потом компьютер просто сломался. Оказалось, мы вызвали на себя вирусную атаку. Все, что было на локальном сервере, оказалось стерто. Случайность, скажете? Я так не считаю.

Лев не возражает, но Риса, видимо, возмущена.

— Знаешь, я никогда не кончу, как Хэмфри Данфи, — говорит она, — потому что нужно для начала иметь родителей, которые могут сойти с ума, а у меня их нет.

Риса садится. Коннор отрывает взгляд от тлеющего костра и видит, что уже рассвело.

— Если мы не хотим, чтобы нас поймали, — замечает Риса, — нужно снова сменить направление. И надо подумать о маскировке.

— А что можно сделать? — спрашивает Коннор.

— Пока точно не знаю. Для начала сменить одежду. Изменить прически. Искать будут двух мальчиков и девочку. А я могла бы подстричься под мальчика.

Коннор внимательно смотрит на Рису и улыбается. Риса красивая. Арианна тоже красивая, но Риса лучше. Арианна все время прибегает к ухищрениям: красится, впрыскивает в глаза пигмент и тому подобное. Риса естественна и при этом очень красива. Коннор осторожно дотрагивается до ее волос.

— Не думаю, что ты можешь сойти за мальчика…

Неожиданно Риса молниеносным движением выкручивает ему руку, заводит ее ему за спину и лишает возможности двигаться. Коннору так больно, что он даже охнуть не может.

— Эй, эй, полегче, — с трудом произносит он.

— Еще раз тронешь, руку оторву, — говорит Риса. — Понял?

— Да, да, хорошо. Без рук. Я понял.

Лев, сидя у корней дуба, к которому его привязал Коннор, заливисто смеется. Видимо, ему приятно видеть Коннора в таком неловком положении.

Риса отпускает руку. Коннору уже не так больно, но плечо все еще ломит.

— Да что ты, в самом деле, — говорит он, стараясь не показывать, что ему все еще больно. — Я же не имел в виду ничего плохого. У меня и в мыслях не было тебя обидеть.

— Теперь и не будет, — отчеканивает Риса, хотя заметно, что она сожалеет о том, что причинила Коннору боль. — Не забывай о том, что я жила в интернате.

Коннор понимающе кивает. Он слышал о детях, живущих в государственных интернатах. Им приходится защищать себя с младенчества, иначе жизнь будет несладкой. Кроме того, у Рисы на лице написано, что она недотрога, и он должен был сразу понять это.

— Извините, — говорит Лев, — но я не могу идти, если вы меня не отвяжете.

Коннору опять не нравится его взгляд.

— Откуда мне знать, может, ты опять убежишь?

— Я не прошу тебя мне доверять, — говорит Лев. — Сейчас я заложник. Но если ты меня отвяжешь, я стану таким же беглецом, как вы. Пока я связан, мы враги. Развяжешь, станем друзьями.

— Ладно, если обещаешь не убегать, — соглашается Коннор.

Риса начинает нетерпеливо распутывать куски лиан, которыми связан мальчик.

— У нас нет выбора, — говорит она, — либо мы его развязываем, либо оставляем здесь. Придется рискнуть.

Коннор становится рядом на колени, чтобы помочь ей, и вскоре Лев свободен. Он поднимается на ноги и потягивается, потирая плечо, в которое угодила пуля с транквилизатором. Может, думает Коннор, он уже перестал чувствовать себя жертвенным бараном. Хочется верить, что желание жить окажется сильнее и он начнет трезво смотреть на вещи.

8. Риса

В лесу все чаще попадаются обрывки упаковки, кусочки пластика и прочий мусор, который, как известно, всегда свидетельствует о близости очага цивилизации. Рисе это не нравится. Если рядом город, значит, люди, живущие в нем, могут их узнать. Фотографии всех троих наверняка показывали в утренних новостях.

Риса понимает, что полностью исключить контакты с людьми не получится. Шансов остаться незамеченными, особенно в густонаселенных районах, практически нет. Их никто не должен узнать, но в то же время обойтись без помощи других людей не удастся. Обращаться к кому-то все равно придется.

Коннор, как всегда, рад поспорить, когда Риса делится с ним своими соображениями.

— Зачем нам посторонние? — спрашивает он, глядя на следы жизнедеятельности человека, встречающиеся уже повсеместно. Ребята проходят мимо полуразвалившейся, поросшей мхом каменной стены и ржавой металлической вышки, служившей опорой высоковольтной линии во времена, когда электричество еще передавали по проводам. — Не нужен нам никто. Сами возьмем, что надо.

Риса вздыхает, стараясь держать себя в руках.

— Я понимаю, что то, что нам нужно, можно украсть, — говорит она терпеливо, — но это неправильно. Ты так не считаешь?

Коннору неприятно, что Риса сочла его человеком, не чуждым воровства.

— А ты считаешь, люди дадут нам поесть или что там еще нам понадобится просто так, по доброте душевной? — запальчиво спрашивает он.

— Я так не считаю, — говорит Риса, — но если мы все как следует обдумаем и не будем принимать скоропалительных решений, может быть, воровать не придется.

От ее слов, а может, от того, что она говорит с ним, как с ребенком, Коннор приходит в бешенство. Риса замечает, что Лев за ними пристально наблюдает, не вмешиваясь в разговор. Если он решил бежать, думает Риса, сейчас самое время. Неожиданно ей приходит в голову, что их с Коннором спор — отличная возможность проверить, хочет ли Лев остаться с и ими или тянет время, дожидаясь подходящего момента, чтобы сбежать.

— Куда это ты пошел?! — рычит она на Коннора, чтобы подлить масла в огонь, краем глаза следя за Львом. — Я, между прочим, еще не закончила!

— А кто сказал, что я должен тебя слушать? — спрашивает Коннор, вновь поворачиваясь к ней.

— Если бы у тебя были мозги, ты бы меня слушал!

Коннор подходит совсем близко к Рисе, нарушая границы личного пространства. Это ей не нравится.

— Мозгов нет, говоришь? Да если бы не я, ты бы уже сидела в заготовительном лагере! — говорит Коннор.

Риса поднимает руку, чтобы оттолкнуть его, но мальчик реагирует быстрее и успевает схватить ее за запястье. Риса понимает, что зашла слишком далеко. Что она, в сущности, знает об этом парне? Его хотели отдать на разборку. Может, тому есть веские причины. Может, даже очень веские.

Риса понимает, что сопротивляться не нужно, так как, защищаясь, она отдает преимущество в руки Коннора.

— Отпусти меня, — говорит она, стараясь, чтобы ее голос звучал максимально весомо и спокойно.

— Да почему? Ты думаешь, я с тобой что-то сделаю?

— Потому что ты второй раз дотронулся до меня без разрешения, — говорит Риса. Но Коннор все равно не отпускает, хотя сжимает руку уже не так крепко. И как-то не грубо, без угрозы. Скорее, нежно. Риса могла бы легко вырвать руку. Но почему же она этого не делает?

Риса понимает, что, продолжая удерживать ее, Коннор хочет ей что-то сказать, но что именно, девушка не знает. Может быть, он держит ее так нежно, чтобы показать, что не склонен к насилию?

Впрочем, это не важно, думает Риса. Даже легкое насилие все равно остается насилием.

Она смотрит вниз. Один удар каблуком, и коленная чашечка будет сломана.

— Я тебя в одну секунду вырублю, — тихо, но угрожающе говорит Риса.

Если он и испугался, вида не показывает.

— Я знаю, — так же тихо отвечает Коннор.

Видимо, он интуитивно понимает, что она ничего ему не сделает, что первый раз она оборонялась лишь для того, чтобы показать ему, на что способна, да и то скорее рефлекторно, чем сознательно. Теперь же, если она ударит его, это будет обдуманным, взвешенным решением.

— Отойди, — просит она, и в голосе Рисы Коннор уже не слышит решимости, бывшей железной всего пару минут назад.

На этот раз он слушается ее: отпускает руку и отступает на два шага. Они могли бы подраться, но не стали этого делать. Риса не совсем понимает, что это значит, но чувствует, что злится на мальчика не просто потому, что он ее не слушается: есть и другие причины, причем их столько, что сразу даже не разобраться.

— Все это очень занимательно, но мне кажется, в драке мало пользы, — произносит чей-то голос со стороны.

Это Лев, и Риса понимает, что ее маленький эксперимент провалился. Она хотела сделать вид, что они с Коннором ссорятся, чтобы проверить, бросится ли он бежать, воспользовавшись возможностью, но сама так увлеклась спором, что совершенно забыла об эксперименте. Если бы он сбежал в самом начале ссоры, успел бы далеко уйти, а они бы спохватились только сейчас.

Напоследок Риса награждает Коннора сердитым взглядом, и они отправляются дальше. Проходит минут десять, и Лев отходит в кусты. Коннор пользуется его отлучкой, чтобы снова заговорить с Рисой.

— Хорошо придумано, — говорит он. — Сработало на сто процентов.

— Что?

— Я насчет ссоры, — говорит он шепотом., наклоняясь к уху Рисы. — Ты же ее специально затеяла, чтобы проверить, сбежит Лев или нет, пока мы не обращаем на него внимания, правильно?

— Ты знал? — спрашивает Риса ошеломленно.

Коннор недоуменно смотрит на нее.

— Ну… да, — признается он.

Риса растеряна. Впервые увидев Коннора, она сразу решила, что парень не так прост, как кажется, а теперь и вовсе не знает, что думать.

— Значит, ты просто подыгрывал мне?

Теперь и Коннор выглядит растерянным.

— Ну да… Вроде того. А что, ты разве серьезно?

Риса прячет улыбку. Неожиданно девочка понимает, что чувствует себя комфортно рядом с Коннором. Это странно. Как такое может быть, непонятно. Если бы они поссорились всерьез, она, по идее, должна была бы сейчас относиться к Коннору настороженно. То же самое было бы в случае, если бы они, сговорившись, устроили показательное выступление и оно оказалось таким же успешным: Риса никогда бы не смогла ему доверять. Если бы она увидела, что он может так убедительно лгать, стала бы подозревать его каждый раз, договариваясь о чем-то важном. В итоге получилось что-то среднее: они и ссорились по-настоящему, и ломали комедию одновременно. В таком сочетании все было в пределах нормы — они были похожи на воздушных акробатов, исполняющих смертельные трюки над страховочной сеткой.

Лев вновь присоединяется к ним, и ребята идут дальше. Риса решает, что пока с нее достаточно и больше обдумывать отношения с Коннором она не намерена. Ей лишь хочется удержать при себе неожиданную радость от встречи с мальчиком как можно дольше. Тем более что им вскоре предстоит вступить в контакт с таящим неведомые опасности цивилизованным миром.