Беглая

36

В Тарвина Саркара будто вселились все проклятые ганорские демоны. Я была пленницей, ею и оставалась, но теперь будто стала пленницей вдвойне. Я по-прежнему проводила ночи в его комнатах, ждала благословенного утра, но оно не приносило вожделенного освобождения. Я утратила возможность уйти к себе, чтобы хотя бы не видеть его. И это было кошмаром. Он не отпускал меня.

Стало почти невыносимо. Настолько, что я готова была кричать.

Безумные ночи и коварные рассветы теперь не казались мне самой изощренной пыткой. Он безраздельно получил мое тело — и я неизбежно смирилась с этим, потому что больше не находила сил сопротивляться даже в мыслях. Словно одурманенная. Или утратившая разум. Я уже не задавалась вопросом, чем именно это было, что толкало меня к нему настолько, что я теряла волю. Это уже не имело значения — я проиграла. Но ужасалась от понимания, что уже не могла представить ночи без него. Не могла представить утра, не чувствуя его рядом. Раньше это казалось непостижимым, аномальным. Теперь же, в редкие моменты его раннего отсутствия, я чувствовала пустоту. И в постели, и в том месте где-то внутри, где он самовольно засел, словно заноза.

Наверное, виновата губительная атмосфера этого ужасного дома. Его воздух. Я невольно впитывала их чудовищные обычаи, перенимала повадки других несчастных женщин. И тот шаг, который я поставила себе предельной границей, уже не казался мне таким невозможным. Я медленно, но уверенно приближалась к нему. И когда я буду способна его совершить — я перестану существовать. Меня больше не будет. Лишь еще одна безвольная покорная женщина, способная упасть в ноги своего повелителя. Эта мысль ужасала. И единственное, на что я втайне надеялась — что его скорая женитьба что-то изменит. Осталась всего неделя. Всего неделя…

Вру…

Вру!

Теперь какая-то чужеродная опасная дрянь внутри буквально вопила, выбрасывая в кровь порцию смертельного яда. Не мыслью, не чувством, каким-то едва уловимым преступным подсознанием я боялась, что она отберет его. Его жена. Я хотела увидеть ее лишь для того, чтобы понять, насколько она хороша. И ужасалась до мертвенного холода. Не этой перспективе — самому факту, что меня это заботило. Этот страх буквально искрил в каждой клетке моего порабощенного тела. Он сводил с ума.

Тогда, две недели назад, я всеми силами рвалась в сад, чтобы понять, наконец, что означали эти проклятые знаки. Но теперь я почти не имела туда доступа. Асторки меня не выпускали. Наверняка по приказу Разум. Потом не выпускал уже он, заперев в своих комнатах, истязая своим присутствием. И каждая лишняя минута, проведенная с Тарвином что-то разрушительно меняла во мне. Уничтожала. Искажала до неузнаваемости. Даже когда он не касался меня. Особенно когда не касался. Знаки перестали иметь смысл.

Он часто говорил со мной, словно его интересовало что-то большее, чем мое тело. Я сама не заметила, как рассказала все о своей жизни на Эйдене. Даже о Ринкене. Я ясно видела, какое удовлетворение доставило ему это известие. Но оно теперь не имело никакого значения. Я сломалась. И впадала в какое-то обреченное безразличие, в котором имел значение только он. Его касания, его присутствие, его слова, в которых я уже не замечала непривычного жесткого выговора. Тарвин… Я сама не поняла, как стала звать его по имени. Это было последней каплей, которая разбилась о черное дно глубокого колодца…

Он много времени проводил со своим фактуратом, что-то сосредоточенно просматривая. В последние дни особенно долго. А я часто просто сидела рядом, наблюдая за его движениями, за выражением сосредоточенного лица. В такие моменты он казался совсем другим. Почти понятным, терзаемым какими-то бытовыми заботами. В это время я была, наконец, предоставлена сама себе, могла думать, о чем хочу, о том, что важно. Но разум застилал какой-то липкий ленивый туман. Разве уже что-то было важно? Я устала, морально обессилила. Любой мощный стресс всегда заканчивается апатией. Это защитное свойство организма, чтобы он не выгорел. Я куталась в него, как в теплое мягкое одеяло. И с каждым днем все отчетливее понимала, что отсюда не сбежать. Никогда.

Никогда…

Сад с его призраками таял с каждым днем, утрачивал свою мифическую значимость. Он больше даже не снился. Ни разу с тех пор, как я заметила с мостка синюю юбку принцессы Амирелеи… Будто на этом закончилась его значимая функция.

Гихалья, как и все ганоры, верила в пророческие сны. Порой она ранним утром проносилась мимо меня с отрешенным видом — бежала к фактурату, чтобы успеть записать то, что еще помнила, пока случайно задремала за стойкой барного зала. Она никогда не знала, какой именно сон окажется вещим, потому старалась фиксировать все, что привиделось. Если честно, я никогда ей не верила. Не верила, что обычный сон, игра подсознания, может иметь значимую роль в настоящем. До этого случая. Я долго хваталась за него, но теперь склонялась к иному толкованию. Этот навязчивый сон — не загадка. Это указание на то, что после бесчисленных терзаний мне суждено остаться здесь. Там, где есть сад, эти проклятые кусты и чья-то нестерпимо-синяя юбка. Сад, из которого не существовало выхода. Он был конечной точкой.

Когда Тарвин позволял, я все же гуляла по саду, но уже с иным чувством. Просто сменить обстановку. Подолгу болталась на платформах в полном одиночестве, слушала птиц, нюхала диковинные цветы до тех пор, пока кто-то из служанок не приносил мне приказ возвращаться. И я возвращалась, не находя больше никакого смысла бунтовать. Сейчас я тоже покину сад, как только он прикажет.

Но рука постоянно тянулась к проклятым кустам… Я воровато огляделась, сорвала очередной бахромчатый лист, расправила на ладони. Это нагурнатское растение столько времени не давало мне покоя, что я возненавидела его. Теперь даже хотелось, чтобы этих кустов здесь попросту не было. Но я неизменно видела их каждый раз, когда проходила по большому мосту, чтобы уйти наверх, на садовые платформы. Я скомкала лист, раздраженно отшвырнула его в пропасть и почти бегом преодолела пару мостков. Но, тут же, остановилась, как вкопанная, пропустив удар сердца. Среди листвы на одной из платформ вновь мелькнула до боли знакомая синяя юбка.