Баллада: Осенние пляски фей

Нуала

Устроив свое личное королевство в самых удобных в мире креслах, как называл их Джеймс, я подумывала о том, чтобы выполнить данное ему обещание и выяснить, что происходит. Однако незадолго до полуночи Джеймс тайком выбрался повидать меня. Он спустился босиком, почти бесшумно. В футболке и спортивных штанах он выглядел очень симпатично. Я вылезла из кресла, чтобы встретить его на полдороге через вестибюль, и, подойдя ближе, заметила, что он не только симпатичный, но еще и усталый. Под глазами мешки. Между прочим, я и не помню, когда он в последний раз спал.

— Привет, ненормальная. — Джеймс явно испытывал неловкость от того, что мы больше не хотим друг другу смерти.

Я стояла, опустив руки.

— Привет, придурок.

А потом мы поцеловались. Не безумно и страстно, а мягко и устало соприкоснулись губами. Просто так. Ощущение странное — словно днем, когда я впервые в жизни была крутым режиссером, или когда Джеймс прикусил мою губу на глазах у своей недевушки, мы были другими людьми. Не плохое ощущение, а именно странное. Я почему-то не думала, что Джеймс способен так целоваться. Не говоря ни слова, мы забрались в большое мягкое кресло, свернулись рядом друг с другом, и я слушала медленное успокаивающее биение его сердца.

Я слушала его мысли. Он хотел спросить меня «Что мы делаем?» и думал о приближающемся Хеллоуине. А потом он вспомнил, что я могу читать его мысли, и почувствовал себя виноватым, потому что не хотел напоминать мне, как мало осталось времени.

Как будто я могла об этом забыть.

— Ты была потрясающая на репетиции, — прошептал Джеймс, чтобы не думать о конце месяца.

— Я знаю.

Он говорил мне в волосы, и его голос звучал приглушенно.

— Конечно, это не фильм для большого экрана, но…

— Молчи.

О том, как я счастлива, мне хотелось говорить не больше, чем о Хеллоуине.

Его мысли потянулись к покой-камню, ведь «Балладу» он видел подарком мне, однако вслух он ничего не сказал. Джеймс в жизни не признается, что ему больно.

— Молчи, — повторила я. Мне трудно было говорить, потому что в горле стоял комок. — Ты знаешь, что мне понравилось. Ты просто хочешь, чтобы я потешила твое самолюбие.

Джеймс ухватился за мои слова:

— Именно. Я просто хотел, чтобы ты сказала, какой я молодец. У тебя такая потрясающая интуиция, ты как будто мои мысли читаешь.

Я ущипнула его:

— Дурак.

Джеймс издал польщенное утвердительное мычание.

Он больше ничего не говорил, и я тоже молчала. Мы сплелись в комок, закрыв глаза, слушая, как замедляется наше дыхание. Красавица и чудовище. Вернее, чудовище и чудовище.

Я не собиралась засыпать. До прошлого раза я в жизни не спала. Я понимала значение слов «утомляться» и «скучать», но не понимала, что значат слова «сонный», «усталый» или «измотанный». До сегодняшнего дня. До Хеллоуина осталось всего несколько дней, а я провела несколько месяцев без сделки, и мое тело отказывалось работать. Я хотела сдержать обещание и выяснить, что замышляют феи.

И все-таки я уснула. На три часа и двадцать семь минут.

Не знаю, откуда взялась усталость, но меня это пугало. Я начала думать, что однажды ночью могу закрыть глаза и не проснуться. И потом не будет ничего. Так все говорят — у фей нет души.

Пока я спала, Джеймс отодвинулся от меня и свернулся в клубок. Это позволило мне осторожно выскользнуть из кресла, а затем и из тела. Став невидимой, я увидела, как по полу разлетаются хрупкие сухие листья, а по коже Джеймса бегут мурашки.

Раньше мне нравилось смотреть на водоворот листьев, сопровождающий мой переход между формами. Свобода. Мысленный полет. Сначала, когда я менялась, я видела цветы и зеленые листья лета. Потом вместо цветов появились ягоды и коробочки с семенами, а листья стали желтыми, а затем и красными. Теперь они были сухие, старые, мертвые. Ни цветов, ни семян.

Я покинула общежитие и полетела над холмами, ища тех, с кем я всегда предпочитала не сталкиваться, — других фей.

Я зевнула. Я уже опять устала.