Бал Цветов (СИ)

43

Они ушли подальше от освещенного пространства, где никто не мог помешать им, ведь все актеры и работники сцены поспешили на обед. Вокруг колыхались только обрывки декораций от старых спектаклей, был разбросан бутафорский хлам.

Гиацинт вздохнул:

— Забыл даже спросить, что вы сейчас репетируете.

— Мы ставим "Райский Сад" мадам Бугенвиллеи, — ответила его подруга.

— А, знаменитая австралийская писательница, знаю. Ты, конечно, Египетская царица?

— Угадал. Я играю Египетский Лотос. Представь, эскиз костюма уже готов: такое белое платье и роскошная корона, я в ней буду на полметра выше, — засмеялась Амариллис.

— Забавно… Когда премьера?

— О! Через месяц, не меньше. Мэтр очень требователен, если речь идет о классике. Впрочем, как и всегда.

— Интересно взглянуть.

— Зашел бы, пьеса действительно неплохая, — скрывая просительные нотки, беспечно пригласила актриса.

— Посмотрим…

Амариллис понимающе улыбнулась.

— "Посмотрим" — значит "нет". Жаль! — Она добавила вполголоса: — Твоя "Лис Нуар"[1] с успехом шла больше года. Мэтр Жасмин собирается восстановить её в следующем сезоне, а "Отель "Эдельвейс" будет в воскресенье.

— Там у тебя роль Орхидеи? — припомнил Гиацинт.

— Да. Ты ведь, кроме как на премьере, его и не видел. Тоже мне автор!

Гиацинт улыбнулся одной половиной лица:

— Не трави душу. Что я тебе сделал?

— Бросил и предал, — мгновенно ответила она, словно подавала реплику в пьесе. В голосе актрисы не слышалось обычных при таких словах обиды и злости непрощения. Она будто дразнила старого друга. Но для него эти слова прозвучали всерьез.

— Если хочешь ТАК это называть… пожалуйста. У тебя есть право на месть.

— Ты знал, что услышишь, явившись сюда.

— Другого выхода не было, солнышко, — сказал он неизвестно о чем: о том ли, что не мог не приехать сегодня, или что не мог изменить того, в чем подруга его упрекала.

— Как ни назови, суть та же, — не смягчилась Амариллис. — Думаешь, если ты одновременно предал и себя, это не считается? Самоубийство по-прежнему грех, особенно, долгое и мучительное!

Граф криво усмехнулся:

— Хочешь меня добить из милосердия? За это я тебя и люблю! Увы, не получится. Всё слишком изменилось…И не только к худшему. Тебе наконец прилично платят за игру на сцене. Карьера идет в гору. У вас работает буфет… А помнишь, как раньше?.. Только не говори, что хочешь вернуть ту зиму! Разве это значит, что ты забыла или предала свое прошлое?

— А ты не говори, что был не счастлив тогда! — отбила выпад Амариллис. Он не спорил.

— Что ни скажу, ты знаешь правду. И не ты одна. То был самый счастливый и самый трудный год в моей жизни. Я его ни на что не променяю.

— Признайся, тяжелее было тогда или…?

Гиацинт не задумался ни на секунду.

— Сейчас. Конечно же, сейчас. Но это и не жизнь. Так что, не считается!

— Ты же сам выбрал, — напомнила подруга. — Разве не можешь выбрать по-другому?

— Нельзя получить всё, — в его шепоте мелькнула та же поучительная ирония, что раньше звучала у нее.

— Раньше тебе удавалось.

Он прикрыл глаза, пряча боль, и снова взглянул. Твердо. Амариллис разозлилась.

— Кого ты обманываешь? Я не могу тебя таким видеть! Тебе не осточертели все эти перезрелые красотки, которым ты мило улыбаешься и расточаешь комплименты за игрой в карты? Зачем тебе дворцовые сплетни, их интриги, их жизнь? Тебе всё это зачем??!

Она кричала на него, стараясь добиться ответа. Посмотрев в печальные синие глаза, без привычной улыбки, подруга успокоилась и спросила.

— Ты не устал от них?

— Устал. Ужасно устал.

Гиацинт потянулся и дернул клочок декорации, лохмотьями висевший на раме. Тот с треском оторвался, подняв вихрь белой пыли.

Амариллис покачала головой:

— Вам давно пора на сцену, граф.

Он горько засмеялся.

— Я ведь играю! Каждый день. Каждый час…

— А с Виолой?

Он смотрел вверх, на черные театральные балки. Словно надеялся увидеть между ними звёзды.

— По-моему, это она играет со мной.

— А ты? — настаивала Амариллис.

— Я — нет.

Они уселись рядом на свернутый в трубу ковер. Помолчав, Амариллис спросила:

— Почему ты знал, что я отказала герцогу? Ведь я всегда хотела быть знатной дамой, это правда.

Она обняла его и прижалась виском к его плечу. Гиацинт повернулся к ней и поцеловал в лоб сквозь кудрявую челку.

— Тебе нужна свобода. И сцена. Ты никогда не согласишься расстаться с этим.

Она сжала кулаки:

— Господи, ведь всё понимаешь, а свою жизнь хочешь погубить в этом проклятом сборище знатных сорняков! Если эта Виола тебя любит, она заставит вас, граф, бросить весь этот двор к чертям, и уйдет с тобой! Пусть это не удалось мне…

Гиацинт сам нежно обнял подругу за плечи, покрутил на пальце ее каштановый локон. Посмотрел на неё долгим взглядом и улыбнулся:

— Всё, солнышко. Уже нет времени на воспоминания. Иди, надевай желтое платье и шляпу с густой вуалью. Инструкции по дороге. Я буду ждать там, — он кивнул в сторону выхода, где они оставили Розанчика.

Амариллис встала.

— Ты знаешь, что я права.

Его глаза сверкнули снизу, из полумрака.

— Знаю. Но сейчас это не важно.

— Это будет важным всегда, — промолвила актриса и ушла одеваться к новой роли.

Граф обошел заднюю декорацию и остановился в тени кулис.

Его взгляд скользнул по сцене, залитой светом, и погрузился в бездонный колодец пустого зала.

— Конечно, это важно всегда, — прошептал Гиацинт. — Всегда…

.

[1] “Lise Noir” — “Черная Лилия” (фр.) название оперетты.