Бабье царство

Глава 17 Запретные знания и слова

Катарина сидела, прислонившись к колесу фургона и закутавшись в походное одеяло. После второго подряд нападения разбойниц решили поделить ночь с Урсулой поровну, и, хотя сейчас была её очередь спать, сон не шёл. Но храмовницам и не нужен долгий сон, им вполне хватает четырёх часов, чтоб отдохнуть и снова чувствовать себя бодрыми. Эту способность специально выпрашивали у богини мягкой ночи во время жертвы, ибо каждая поднебесная воительница должна нести службу в дозоре, и бодрость тела и духа в предрассветный час важны не менее ярости и умения пользоваться клинком и порохом.

Катарина сидела, сжимая вплетённую в одну из кос медную бляшку со знаком гварды да леоны — львиной гвардии. Она медленно водила большим пальцем по поцрапанному профилю большой оскаленной кошки, вычеканенном на красном металле, и глядела на своих спутников. Лукреция закуталась в одеяло, как гусеница в шёлк, и притворялась спящей, но храмовника слышала её дыхание, совсем не такое, как у отдавшихся в объятия ночи. Храмовница не чувствовала лютой ненависти к этой женщине, но долгое обучение не прошло даром, ведь её с малолетства готовили биться с созданиями, наделёнными волшебной силой.

Пальцы выпустили знак и прикоснулись к середине груди, где под кольчугой и одеждой, на коже был выжжена печать, запирающая силу. С этим клеймом она пользовалась лишь крохами от той силы, что имела раньше. Не оступись с истинного пути, могла бы сейчас нести стражу в цитадели ордена, быть на вольной охоте, защищая мирный люд от нечисти, идти маршем на дальнюю заставу, сдерживая одним лишь присутствием на дикарей южных границ, даже их мелкие божки, пожирающие души их вожди́ц и шаманок, не осмеливались нападать на земли, над которыми простиралась длань ордена. И бляшка бы сейчас была серебряной, а не медной.

Магесса завошкалась на толстой циновке, протяжно зевнула, поправила небольшую подушку и ещё сильнее укуталась, постаравшись укрыться с головой, и Катарина перевела взгляд на Урсулу. Мечница сидела у огня и держала в руке веточку с насаженными на неё кусочками сыра. От жара тот начинал походить на сырую глину, лепи что хочешь. Женщина счастлива, и Катарина ей даже завидовала, ибо родившая не менее пятерых должна согрешить совсем уж чёрным делом, чтоб посланницы богинь закрыли перед самым носом полагающийся проход в светлый край вечного дня и вечного лета.

Катарина тяжело вздохнула, ибо была изгоей. Её не принимал орден. С ней не общались прошедшие посвящение сверстницы, считая неполноценной. Её недолюбливали на матчизне, видя в ней опасное животное, ибо печати изредка вскрывались, и тварь, которой становилась изгнанница, могла натворить бед. И требовалось сжечь на огне ещё живую, но лишённую рассудка. Но ведь не все сходили с ума настолько, та же грозная Даяна, тоже выброшенная из ордена, вскрыла вопреки всему печать и вернулась в орден, доказав, что разум при ней. Имён много, но слепой страх толпы и ревность магистрата доводили почти всех распечатанных до костра. И получалось всё наизнанку, не ведьмоотступниц сжигала Алая Стража, а своих же младших сестёр.

Девушка скривила губы в горькой усмешке. Шутка судьбы такова, что пришлось бросить Коруну и переехать в убогий городишко с громким именем Керенборг прямо под самым носом у твердыни магистрата. Только мадрэ не оставила Катарину в чёрный час, последовав за изгнанницей.

Эх, Коруна — столица королевства, сверкающая золочёными крышами храмов, пестрящая разноцветными черепичными крышами богатых домов и ощетинившаяся шпилями усадьб знати, пытающихся переплюнуть соседей в красоте своих дворцов. Полмиллиона жителей. Тёплые воды Нессы кишели торговыми кораблями и рыбацкими лодками. Десятки паромов связывали два берега тёплой неспешно реки шириной в милю. Даже ночью жизнь в столице не замирала. Но там ей не нашлось места. Эх-х-х.

Катарина перевела взгляд на халумари, ходящего вдоль пепельного круга с небольшим фонарём в руках. Острый слух улавливал бормотание. Юрий часто обращался к кому-то, кого, называл Системой, думая, что его не слышат. Пришлый уже в шестой раз обошёл поляну, надолго останавливаясь там, где лежали трупы. До рассвета их никто не тронет, ибо звери и птицы боятся людей, и ждут, пока те уйдут. Падальные нетопыри не любят света костра. А потеряйцам плоть не нужна. Нечисть растащила на лоскуты одежды, оставив в темноте лишь исцарапанные ногтями нагие тела. Других же тварей здесь почти не водилось, про́клятые места далеко, и большая редкость, если придёт дем-гиена, которая и раскрошит голову своими чудовищными челюстями, чтоб добраться до мозга. Больше ей ничего не нужно.

Халумари. Девушка улыбнулась. Мужчины сторонились её, предпочитая не рисковать с запечатанной, а этот глядел с любопытством и не боялся. А ещё он был необычным. Необычным во всём.

Катарина встала с циновки и подошла к костру, где села на землю подле Урсулы.

— Щас бы жжёночки яблочной с докидкой красной смородины. Крепкой, чтоб горела синим пламенем. У тебя нету, неча́ем? — с надеждой протянула мечница, обрадовавшись девушке, с которой можно почесать язык. Ведь язык, он сильно чесучий, и почесать — благодать, как вкусного поесть после долгого похода.

— Нет, — ответила Катарина, протянув руки к огню. Ладоням сразу стало жарко, тогда как спина чуяла ночную прохладу. — Тётя Урсула, а что ты даришь своему мужчине, когда хочешь сделать ему приятно?

— Мужу или любовнику? — с ехидными искорками переспросила наёмница, посмотрев на девушку, а потом повернулась и с прищуром вглядевшись в темноту, где ходил Юрий. — Подари ему себя. Клянусь, радости много будет. Я эта… даже глаза закрою. Клянусь.

— Дырка ты бездонная, — беззлобно усмехнулась Катарина. — Я так не могу. Я хочу, что по-человечьи.

— Как у вас всё плохо, — отозвалась Урсула, потрогав пальцем сыр на веточке, а потом откусив от него. — Знать печётся о чистоте рода. Храмовницы боятся чистоту души потерять. А я скажу так. Глупости всё это. Неча оглядыца на людей, када сердце шепчет. Понравился мужичонка, хвать его за стручок и на сеновал. Делов-то.

— Я боюсь, тётя Урсула. Вдруг печать сорвётся?

— Боишься лицо обглодать? Или затрахать до смерти? А ежели боишься решать, скажи как есть. Пусть сам думает. А чтоб щас приято ему было, поддержи во всех начинаниях.

Катарина опустила глаза на протянутые к огню, а потом встала и пошла. В миг, когда развела руки, чтоб поудобнее накинуть одеяло, показалось, что тень девушки обрела крылья, как вестница богинь. Юрий стоял у самого края пепельного круга и глядел на силуэты потеряйцев, которые с недовольным бормотанием бродили между деревьев. Им бы уйти, но вдруг люди ещё что-то оставят или потеряют.

— Не спится?

— Не нравятся мне нападение, — тихо ответил халумари. — Сперва думал, ну разбойники и разбойники…

— Разбойницы, — поправила Катарина, перебив Юрия, а когда тот холодно поглядел на неё, поджала губы. Не нравится ему, когда перебивают. Неужто, действительно знатный. Только знатные мужчины не привыкли, когда женщины на них свысока смотрят.

— Неважно, — сменив холод на улыбку, ответил он. — А потом задумался. Затраченные силы не соответствуют возможной прибыли. Наш груз не имеет для них ценности. При всей бедности разбойниц их доставили на колесницах. И колесничие в бою не участвовали. Это похоже на… татиху мобини подразелий.

— На что? — переспросила Катарина, так как Юрий заговорил на своём языке. Слова были незнакомы совсем, но по сказанному на катанари можно понять общую суть. — Колесничие были на случай неудачного нападения. Чтоб вовремя уколесить. Всякий бы так сделал.

— Да. Но нападение и так не было удачным, а они не уколесили. Неубедительно звучит, но что-то подсказывает мне, что это неспроста.

— Глупости, — улыбнулась в ответ Катарина. — Этот просто разбойницы. Колесничие испугались и бросили подельщиц.

Юрий пожал плечами и поглядел на грязное и окровавленное обнажённое тело разбойницы.

— А волшебница умеет общаться с мёртвыми? Сейчас бы допросили нежить, и дело с концами.

Едва он сказал это, Катарина приложила к его рту ладонь. Глупый, глупый халумари. Разве можно такие слово говорить? Мертвоподнятие — часть запретного. Всякого, кто даже пошутит об этом, сожгут на костре. Муж донесёт на жену, жена на мужа из страха, что кто-то ещё услышал, а доноса не было. Не спасут ни золото, ни заслуги. Чернь спалит замок своей королевы, и все остальные лишь возденут глаза к небесам, мол, чисты и непогрешимы помыслы поджигателей были.

Катарина быстро провела двумя пальцами сверху вниз по своему лицу, а потом по лицу Юрия.

— Идемони, — прошептала она и продолжила. — Никогда более не говори об этом.

Опешивший Юрий кивнул. И только тогда девушка убрала руку от его рта, глянув при этом на сидящую у костра Урсулу. Та тоже сперва выпучила глаза, а потом прикрыла ладонями уши.

— Жжёнки. Бочку, — произнесла мечница, как бывалая шантажистка. — Виноградной.

— А кто такая Система? — решила сменить разговор Катарина, отведя взгляд от Урсулы. На этот раз халумари нахмурился и облизал губы, словно для него это было таким же запретом.

— Дух… дух-покровитель… личный, — наконец выдавил он и легонько прикусил губу.

— Расскажи, — с облегчением выдохнула храмовница. Светлые духи иногда открывались людям, но при этом боялись ревности богинь и делали это втайне.

— Она будет против, — криво улыбнулся Юрий, и они оба замолчали. Так и стояли бы, потупив взоры, но вмешалась Урсула.

— Да хватай ты его уже за стручок, — громким шёпотом произнесла она, сложив ладони у рта в трубу-кричалку, которую северные княжества ещё рупером зовут.

— Дырка бездонная, — огрызнулась Катарина, а потом присела на корточки спиной к костру и достала медяшку. — Хочешь, любопытное покажу? — спросила она у Юрия.

— Да, — он тоже был не в восторге от такого поучения. Да и кому понравится, когда тебе за спиной будут постоянно повторять: «Трахайся. Трахайся. Трахайся». И мадрэ туда же. «Расплети косы, сними знаки, роди для себя без мужа». Надоела.

Девушка сделала вздох и протянула руку с монеткой в сторону леса.

— У женщины есть подарок. У женщины есть денежка.

Голоса потеряйцев стихли, а потом снова зашумели, и из тьмы показались обтянутые почерневшей, словно долго копчённой, а после этого высушенной кожей, детские скелетики.

— Львица не женщина. Да, не женщина, — неуверенно произнёс ближайший хриплым голоском, замотанный в обрывки чьих-то одежд.

— Львица не человек, — поддержал другой. — Львица обманет?

— Да, львица не даст, — пискляво выкрикнул третий.

— Обманет! Обманет! Обманет! — заверещали потеряйцы, как стайка обезьянок.

Катарина улыбнулась. Конечно, не даст, иначе не отстанут. Но в разговор вмешался Юрий. Он швырнул в темноту горсть медяшек, отчего вопли радости ночных духов заставили храмовницу поморщиться. Такими громкими они были.

— Прогоните их, спать мешают! — раздался за спиной сонный голос волшебницы.

Но халумари не обратил внимания. Он вздохнул и сделал шаг за пепельный круг.

— Вы знаете, кто я?

— Человек? Он тоже человек! — заверещала толпа. — Человек дал подарки!

— Подарки! — заорал кто-то из этой толпы духов.

— Я дам ещё, если скажете, что было перед тем, как напали разбойницы.

— Люди все одинаковые.

— Говорите! — выкрикнул Юрий. — Иначе не дам больше.

Вместо ответа раздался многоголосый вопль возмущения. Как это, он не даст?

Катарина поправила одеяло и усмехнулась.

— Они глупые. Они уже не помнят, что было час назад.

— Да, ты, наверное, права, — кивнул в ответ халумари, и пробурчал на своём непонятном языке.

— Я помню. Я помню, — выскочил из тьмы один потеряец и замер в двух шагах от круга.

Существо замолчало на мгновение, а потом продолжило. Оно заговорило совсем другим голосом, как нобейская птица попугай, повторяющая слова за другими. В этом голосе едва угадывалась человеческая речь и приходилось вслушиваться.

— Запомните, халумари должен быть живым.

Потреяец снова и снова повторял чужую фразу, пока не надоело. И тогда запищал своим голоском: — Она сказала запомнить. Я запомнил.

— А как она выглядела? Кем была?

— Люди все одинаковые, — нетерпеливо протягивая ручонки за наградой, ответил дух.

Юрий улыбнулся и бросил на траву ещё одну горсточку монеток, отчего тьма разорвалась воплями: «Дай! Моё! Не дам!»

Вот только смешно уже не было. Катарина опустила взгляд. Это действительно оказалось погоней. Цели неясны, но нужно принять меры, и исходить из худшего.

Мимо неё молча прошёл халумари. Он остановился у костра, подобрал с земли веточку, кинул в пламя. Потом с какой-то весёлой обречённостью поднял руку, а опустив громко сказал на своём языке нечто вроде: «А-а-апофик, авос пронесо».

— Катарина, — повернулся он к девушке. — Ты же училась не на простую воительницу. Как бы ты поступила, если бы тебе приказали перехватить послов?

— В одиночку или прайдом?

— Прайдом? — уточнил Юрий. — Прайд, это в смысле гордость?

— Нет. Это в значении малый отряд львиной гвардии. От трёх до семи воительниц.

— Ясно. Ну так как?

— Сперва узнали место. Назначили дозорную. Которая бы всегда следила за врагом. По темноте сделали бы обстрел из луков, арбалетов или аркебуз, ранив или убив как можно больших, потом бы отступили, если нет приказа убить немедля. Вылазкой можно узнать истинные силы врага. И раненые бы задержали поход.

— Ага. Разведка боем. Так же поступил и неприятель, — ухмыльнулся Юрий, а Катарина покачала головой. Она даже поморщилась от сравнения с этим отребьем. Как можно сравнивать львиную гвардию с разбойницами?

— Если бы напал прайд, мы были бы мертвы. Даже одной львицы хватило бы, — обиженно ответила девушка. — Попасть стрелой в глаз с сорока шагов для львицы легко. Две стрелы на удар сердца. За два удара сердца все мертвы.

— Темно, — пожал плечами халумари. Он иногда говорил умные вещи, а иногда такие глупости. Как ребёнок.

— Даже я вижу в темноте втрое лучше простой женщины. Истинной львице хватит ясного звёздного неба, чтоб попасть в силуэт человека на сотню шагов.

— А ты почему луком не пользуешься, если такая? — спросил он и назвал чудное слово «профи».

— Не люблю. Просто не люблю.

— Эта… юн спадин, а чё делать будем, если эта вдельно погоня? — спросила Урсула, поглядев на подошедшую к ним волшебницу. Та зевала, но очень внимательно слушала разговор.

— А что бы сделала львиная гвардия, если бы за ней шли? — с усмешкой спросил Юрий, поглядев на Катарину. — Или ты не гвардия?

— Я гвардия! — повысила голос девушка, а потом покраснела. Так стыдно попавшись в очередной раз в это самое «на слабо». — Гвардия бы сделала ловушку на преследователей. Костёр. Несколько чучел. А потом перебила бы нападавших, ударив со стороны.

— Бычка не спрячем и фургон. Эта… бычка прятыть перво дело, — наклонившись, подхватив двуручный меч и положив его на колени, сказала Урсула. — Если бычка ранить, мы не двинемся дальше. Я телегу не потащу. Опять же, подпалят фургон — мы считай не дошли.

— Тогда идём ночью, — предложил Юрий.

— Как ночью? — спросила Лукреция, глянув в лес. — Я не пойду ночью.

— Я за, — кивнула Урсула и кинула в огонь толстую ветку.

— Я тоже, — согласилась Катарина, — они либо готовят к рассвету повторное нападение. Либо засаду впереди. В любом случае мы испортим им задумку.

— Я не пойду ночью! — повысила голос Лукреция.

— Тихо ты, — выдавил из себя Юрий и приложил палец к губам. — Не кричи. Ты что, темноты боишься?

— И что? — огрызнулась волшебница, сложив руки на груди. В то время как Урсула несколько раз хрюкнула в ладонь, давя смех, заставив Лукрецию засопеть. — Сейчас голову раздавлю, — прорычала она, зло глядя на мечницу.

— Тётя Урсула — могила, — ответила женщина и снова зажала рот ладонью, но скорее, чтоб скрыть улыбку, чем от страха. Хотя смеяться ей опасно, волшебница в ярости действительно может убить наёмницу. Катарина тоже улыбнулась. Забавно, дева старшее её, а как маленькая девочка. Ладно бы одна. А здесь целый отряд. Чего бояться?

К магессе подошёл Юрий, его глаза на мгновение остановились на вырезе платья, заставив прилить кровь к лицу Катарины, а сердце нехорошо ёкнуть. Но халумари достал из кармана маленький волшебный огонёк и протянул Лукреции.

— Здесь жмёшь — горит. Ещё раз — гаснет. Но не надо без нужды зажигать, ночью издали видно.

Он вложил огонёк в руки магессы и снова задержал взгляд на вырезе платья.

Катарина прикусила губу и опустила глаза на свою грудь, которая была меньше, чем у волшебницы. Всем известно, что мужчины выберут ту, чья грудь больше. А у Лукреции и лицо ухоженное и без шрама. И вон какие глазищи.

Катарина отвернулась. Ей было обидно. Обидно до глубины души. Настолько, что она захотела по возвращению разорвать договор с полупризракми. Вот зачем ей это? Она и в другом месте деньги найдёт. И заколдованную заколку пасио́ну Юрий не для неё взял. Он уже тогда на сиськи этой магички заглядываться начал.

— Саскэ, — пробурчала храмовница, а потом добавила: — Я сейчас приду. Осмотрюсь.

Она направилась в сторону леса, а перешагнув пепельный круг, начала водить рукой и выкрикивать «Идемони», отчего эти никчёмные потеряйцы завопили и бросились в разные стороны.

— Прочь, твари! Прочь!

Девушка достала фальшион и начала рубить им попавшиеся на пути ветки. Будь проклята эта гвардия! Будь проклят тот зверь, что только мешает жить! Правильно делали раньше, что топили негодных! Зачем так жить?!

Кровь бурлила в жилах, и зверь рвался наружу. Хотелось задрать лицо к небу, распахнуть оскаленную пасть и зарычать на всю округу. Хотелось царапать древесную кору голыми пальцами, срывая в кровь ногти. Печать на коже пылала огнём, словно её только-только поставили калёным железом.

А потом пришли слёзы.

Катарина даже не сразу почувствовала чужие руки на своей талии. Хотя через кольчугу и поддоспешник сложно что-то почуять. Но это прикосновение обожгло её, заставив застыть, как вкопанную.

— Вот ты дура, — тихо произнёс Юрий и прислонился к спине лбом…

— Товарищ генерал, разрешите доложить?

Пётр Алексеевич оторвался от документов и поглядел на девушку лет двадцати пяти. Высокая, одетая в короткое дорожное платье и серый кевларовый поддоспешник поверх него, простёганный по местному обычаю наклонным квадратом, с натянутыми на ноги полосатыми чулками и обутая в высокие сапоги с подвёрнутыми голенищами она казалась местной. Даже в косах заплетены жетон — один с вычеканенным гербом войсковой разведки — летучая мышь на фоне глобуса, второй оформлен, как стилизованный погон для капитанского звания, продольная полоска и четыре звёздочки.

— Садись, Леночка, — ответил генерал и показал на стул.

Девушка села и заговорила.

— Товарищ генерал, мы нашли пропавшую топогеодезическую партию. Как и предполагали, их ограбили и взяли в плен. Жертва только одна. Разбойный отряд ликвидировали. Метки ночных охотниц по новому требованию на трупах оставили.

— Хорошо. Отдохните пока.

— Есть, товарищ генерал. Разрешите вопрос? — поправив лежащий на столе листок бумаги, — спросила девушка.

— Да.

— Когда уже наиграются с этими прогрессорами? Уже устали их из задницы вытаскивать. Почти всё, что может случиться, случается именно с ними. Топографы — просто исключение какое-то.

— Леночка, — вставая с места, протянул генерал, заговорив с девушкой, как с ребёнком, — во-первых, это общественное мнение. А во-вторых, ты слышала историю с лошадьми?

— Да. Это что-то триста лет назад. Типа проклятья, — улыбнулась разведчица.

— Нет. Это год назад. Притащили вратами десять коняшек, для экспериментов. А на следующую ночь нашли их в состоянии, словно они в авиакатастрофе побывали. Фарш по стенам. Погибли вместе с обслуживающим персоналом, и никто ничего не видел. И это на закрытой и строго охраняемой территории. Естественно, инциденту присвоен гриф совершенно секретно. А местные осведомители шепнули, что проклятье, о котором ты заикнулась, ещё не потеряло силу. Мы должны понять, с чем имеем дело, и добиться, чтобы нас ещё чем-нибудь не прокляли. Поэтому прогрессоры нам важны. И мы будем печатать глупые комиксы, продавать матрёшки, дарить шапки-ушанки, угощать картошкой на ярмарках и спонсировать приюты и лечебницы. А светлые халумари будут нести мир и дружбу в это средневековье. И именно поэтому, Лена, ты будешь лезть в самую задницу и вытаскивать их оттуда. Я доходчиво пояснил?