Азбука для побежденных

Глава 9 Страстное трудолюбие

— Вот чего, Поля. Будь умницей, и отнеси заказ, — сказала тётя Мирра. — Путь, конечно, неблизкий, но что делать. Заказ там очень ждут, а кроме тебя отнести его некому.

— Интересно, а кого же вы до меня просили что-то делать? — Аполлинария с любопытством посмотрела на тётю Мирру — Вы же здесь точно появились задолго до того, как я тут оказалась. Верно?

— Есть такой момент, — покивала бабуля Мелания. — Но ты ведь не думаешь, что ты тут такая единственная и самая первая? Ох, Поля, Поля, не будь такой наивной. Подобных тебе тут было много. Очень много. Было, есть, и будет.

— А вы, стало быть, всегда тут находитесь, и задания раздаете? — прищурилась Аполлинария. Тётя Мирра рассмеялась, следом за ней начали смеяться баба Нона и бабуля Мелания.

— Ты, детка, одно, а мы-то совсем другое, — сказала бабуля Мелания, щёлкнув ножницами. — Мы не ровня, понимаешь?

— То есть вы важнее, и потому вы другие? — уточнила Аполлинария.

— Нет. Мы просто другие. Тут нет тех, кто важнее, а кто не важнее, — покачала головой тётя Мирра. — Все из вас важные. И ты, и черепушка-подружка твоя, и Петрикор с Рыцарем, и много кто ещё. Вот смотри. Берем мы, к примеру, коробку, и постепенно насыпаем в неё бусины. Как думаешь, какая бусина будет важнее, чем остальные? А?

— Может быть, та, которая попала в коробку первой? — предположила Аполлинария.

— С чего бы? — удивилась тётя Мирра. — Ерунда. Бусины в коробке — это просто бусины в коробке, среди них нет главных, и быть не может.

— Но вы же сами сказали, что мы не ровня, — нахмурилась Аполлинария. — И что вы другие.

— Хе-хе, — ухмыльнулась тётя Мирра. — Поймала, молодец. Ну, в таком случае, мы — это коробка. Которая, опять же, не главнее и не важнее. Не пытайся найти иерархию там, где её никогда не было.

— Почему?

— Да потому что иерархия нужна таким, как Рыцарь или мадам Велли, и уж точно не нужна таким, как мы, или таким, как ты, — объяснила баба Нона. — Это ты потом поймешь, детка. Обязательно. Но точно не сейчас. А теперь хватит уже разговоры эти разговаривать, бери заказ, карту, да отправляйся. Идти долго придётся, заранее говорю, так что хорошо будет, если домой к ночи только успеешь.

Карта в этот раз напоминала кашне, настолько она была длинной. Аполлинария прошла через площадь, и вышла на широкий проспект, по которому торопливым шагом шло куда-то множество людей. Вид у всех был целеустремленный, деловой, и Аполлинария, повинуясь общему ритму, тоже ускорила шаг. Через полчаса ходьбы она обнаружила, что многие люди садятся в повозки, запряженные лошадьми, и едут на них — этот вариант показался ей более чем разумным, и она тоже села в остановившуюся у тротуара повозку. Если что, выскочу, подумала она, но выскакивать необходимости так и не возникло, повозка проехала через казавшийся бесконечным проспект, и остановилась на большой, идеально круглой площади, которая была указана на карте Аполлинарии, как близкая к финальной точке. Аполлинария вместе с другими людьми вышла из повозки, вытащила карту, и сориентировалась. Ей сейчас следовало пройти между высокими домами, миновать универсальный магазин, и за магазином будет нужное место. На карте оно было обозначено как «Сады созидания». Наверное, это будет похоже на парк великана, подумала Аполлинария. Любопытно. Она ничего не имела против того, чтобы провести некоторое время на природе.

К удивлению Аполлинарии «Сады созидания» оказались никакими не садами, а здоровенным зданием, больше всего напоминавшим… пожалуй, оно похоже на огромный спортивный комплекс, подумала Аполлинария, подходя к дверям. Никогда до этого она не видела в Городе спортсменов, поэтому здание вызвало у неё недоумение. Спорт? В Городе? А зачем?

Тем не менее, она прошла через двери, и оказалась в большом гулком холле, светлом, и очень чистом. В холл этот выходило множество дверей, а ещё тут явственно пахло бассейном — влага и хлорка. Надо же, подумала Аполлинария, это неожиданно. Спортсмены тренируются в бассейне? Вот бы посмотреть. Может быть, на обратной дороге и получится. Она снова вытащила карту, и нашла следующий пункт, уже конечный. Ей было нужно пройти в дальнюю часть коридора, и найти дверь, на которой будет нарисована зеленая рыба.

Дверь Аполлинария отыскала не сразу, потому что, к её удивлению, рыбы оказались нарисованы на всех дверях, вот только выглядели они более чем странно. Рыбы в пенсне, рыбы в шляпах, рыбы в шарфах, рыбы с руками, рыбы с ногами, рыбы на велосипедах, рыбы бальных платьях, рыбы с пистолетами, рыбы с вилами, рыбы с книгами, рыбы с бутылками… вскоре Аполлинария почувствовала, что от обилия рыб у неё закружилась голова, но, на её счастье, еще через минуту она увидела дверь, на которой была нарисована зеленая рыба в блондинистом парике. Облегченно вздохнув, Аполлинария постучала в дверь.

— Ура, — сказала девушка, стоявшая на пороге. — Наконец-то прибыл наш свитер. Проходите, проходите, мне следует всё распаковать и досконально проверить. Любое несоответствие моим идеям будет нарушением закона, понимаете, милочка? Поэтому свитер я должна подвергнуть тщательному осмотру.

— Но что же в свитере может являться нарушением закона? — спросила Аполлинария, протягивая девушке объёмистый свёрток. — Это же просто свитер, не более.

— Очень и очень многое может являться, — строго произнесла девушка. — Цвет, рисунок, шерсть. Всего и не перечесть.

Аполлинария, нахмурившись, посмотрела на девушку. Надо сказать, что выглядела та безупречно, но при этом почему-то крайне неприятно. У девушки была превосходная фигура, тонкая талия, высокая грудь; волосы её были тщательно уложены в красивую прическу, глаза и губы аккуратно подкрашены, лицо напудрено; одета девушка была тоже великолепно — в элегантный костюм темно-синего цвета, состоявший из юбки длинною ниже колен, белой блузки, и пиджака. Вроде бы всё хорошо, но почему-то Аполлинарии в её присутствии сделалось неуютно. Поскорее бы отсюда уйти, подумала она, мне не хочется быть с нею рядом, с ней явно что-то не то.

Девушка, между тем, развернула свитер, и принялась его рассматривать и ощупывать.

— Так, так-так-так, — бормотала она. — Цвет хороший, тёмно-зеленый. Узор благопристойный, еловые шишки и дубовые листья. Земная лесная тема, одобряю. А это что? Ах, нет, мне показалось. Это листья рябины, ближе к воротнику. Хорошо, хорошо, пока что меня всё устраивает. Шерсть, надеюсь, наилучшего качества? — строго спросила она Аполлинарию.

Надо выручать старушек, подумала та, и ответила:

— Разумеется. Тётя Мирра использовала для этого свитера шерсть наилучшего качества. Она прямо так об этом и сказала.

— Отрадно, — покивала девушка. — Теперь надо вывернуть, и поглядеть, нет ли узелков.

Он проворно вывернула свитер, и принялась изучать изнанку. Аполлинария подумала, что если бабуля Мелания пропустила что-то, или неаккуратно отрезала, девушка запросто может закатить скандал, но нет, изнанка тоже оказалась выполнена ровно, гладко, и с большим искусством.

— Хорошо, — резюмировала девушка, снова выворачивая свитер. — Что же, работа меня устраивает. Я оплачу. Но не сейчас, конечно, а уже после окончательной проверки и примерки. Предупредите мастера.

— Ладно, — кивнула Аполлинария. — Я предупрежу, если вы требуете. Но можно ли узнать, в чём будет заключаться окончательная проверка, и нельзя ли провести её сейчас? Дело в том, что путь к вам весьма неблизкий, и я не хотела бы…

— Ладно, проведу проверку при вас, — сдалась девушка. — Собственно, это будет разумно, ведь если что-то меня не устроит, вы увезете свитер с собой, и потом вернетесь с новым.

Она говорила тоном, не допускающим возражений, но Аполлинария подумала, что даже если что-то девушку не устроит, то она, Аполлинария, не поедет сюда во второй раз ни за какие коврижки.

— Вы будете его примерять? — уточнила Аполлинария. — В таком случае, наверное, будет благоразумно снять пиджак, ведь свитер нельзя носить поверх.

Девушка рассмеялась.

— Примерять буду не я, — ответила она. — Неужели вы не заметили, что свитер этот не моего размера, да и фасон у него мужской? Цвета тоже предназначены вовсе не для женщин, горловина вывязана так, что женщине носить такое было бы неудобно… ах, ладно вы, видимо, просто курьер, и понимать в таких вещах не обучены. Но почему же вы не обратили внимания на дверь? — высокомерно спросила девушка.

— Обратила, — ответила Аполлинария. — Там рыба с белыми волосами.

Почему-то в этот момент ей показалось, что слово «парик» лучше не произносить — и это было верной мыслью.

— Именно! — наставительно произнесла девушка. — Только не рыба, а рыб. И этот рыб вовсе уже не рыб. Впрочем, думаю, лучше вам увидеть самой — ведь только увидев, вы сможете восхититься результатом проделанных мною трудов.

Соседняя комната, в которую Аполлинарию пригласила девушка, оказалась, в отличие от первой, жилой, и весьма богато обставленной. В этой комнате имелась большая двуспальная кровать, ковёр на полу, гардероб, круглый обеденный стол на массивной ноге, изображающей львиную лапу, секретер, окно украшали бархатные портьеры, а на потолке имелась массивная хрустальная люстра с множеством подвесок. Картину немного портила медицинская кушетка, стоявшая в углу, странный запах, и… и обитатель роскошной комнаты, который возлежал на кровати, и недовольно смотрел на вошедших.

Это оказался крупный, высокорослый блондин, одетый в зеленый махровый халат, и в пушистые домашние тапочки. Аполлинария украдкой глянула на девушку, и слегка удивилась — на лице девушки при взгляде на блондина появилось какое-то фальшивое, приторное выражение. Выражение-то появилось, но вот глаза остались прежними — надменными и холодными. «Так вот в чём дело, — поняла, наконец, Аполлинария. — Какой у неё неприятный взгляд. Равнодушный, ледяной, высокомерный».

— Привет, сладкий, — проворковала девушка. — Как отдыхал мой рыботигр? Маманчик принесла своему рыботигрику модный свитерок. Вставай, любовь моя, и примерь.

— Зачем? — с неприязнью спросил блондин. — Я не хочу свитерок.

— Мы с тобой договорились про форму одежды. К тому же, от свитерка есть и практическая польза. После того, как ты будешь делать в бассейне купи-купи, свитерок будет в самый раз, — возразила блондинка. — Ты же не хочешь застудить свой животик? Вот для того и свитерок. Так что вставай, любимый, и примерь.

— Может, попозже? — спросил блондин. — Я вроде как лежал.

— Померь, а потом снова полежишь, — предложила девушка. — Тем более что до процедуры как раз час остался, ты успеешь отдохнуть.

— Мне не хочется, — блондин скорчил недовольную гримасу. — Не хочу вставать, не хочу свитерок.

— А животик красивый хочешь? — спросила блондинка. — А волосики? Будь умничкой, не зли маманчика.

«У них же покрашенные волосы, — вдруг сообразила Аполлинария. — И у девушки, и у этого, как его, рыботигра. Вот это да! Никогда не видела никого в Городе с покрашенными волосами».

— Ладно, — с неохотой сказал блондин, и сел на кровати. Аполлинария присмотрелась, и поняла, что парень ей тоже не нравится, причем по тем же причинам, что и девушка. Он был вроде бы красивый, но взгляд его оказался точно таким же — холодный, равнодушный, надменный. Они какие-то искусственные, поняла Аполлинария, словно куклы, или манекены. И чего-то в них ну очень сильно не хватает. Вот только непонятно, чего именно.

Парень, между тем, скинул халат — девушка подошла к нему, задумчиво посмотрела на его голый торс, зачем-то потыкала в живот пальцем.

— Неплохо, неплохо, — покивала она. — Да, неплохо, но можно и лучше. Вот что, мой сладкий. Сейчас примерка, а затем пойдешь в бассейн делать купи-купи. И только потом процедура.

— Чего это? — нахмурился блондин. — А лежать? Я же устал!

— Переживешь, — блондинка протянула ему свитер. — А ну-ка надень.

Блондин скривился, но свитер всё-таки надел — размер подошел прекрасно, но блондинка всё-таки обошла парня пару раз кругом, расправляя складочки, снимая невидимые пылинки, и приглаживая неровности.

— Хорошо выглядишь, — удовлетворенно сказала она. — Но впредь, мой сладкий, надевай под халат трусы.

— Зачем? — спросил блондин. — Я не люблю трусы.

— У нас гости, — напомнила девушка.

— И чего? — удивился парень. — Ей не всё равно?

— Вам всё равно, или нет? — спросила девушка Аполлинарию.

— Я… да, в общем-то, всё равно, — ответила та. — Я не присматриваюсь.

— Вот видишь? — обрадовался парень. — Она не присматривается. И вообще, мне не нравится, когда трусы. Я никогда их не носил, когда был р…

— Цыц! — рявкнула девушка. — Кто ты теперь? А ну отвечай, быстро!

— Совершенство человеческой красоты, мужчина в полушаге от идеала, — тут же сказал парень.

— Вот! — торжественно подняла палец девушка. — А теперь быстро оденься по полной форме: трусы, штаны, майка, свитер, сапоги.

— Зачем?

— Потому что я так сказала! — рявкнула девушка. — Кто тебя сделал?

— Ну, ты, — ответил парень.

— А это значит — что?

— Ну, что я должен тебя слушаться. Но вообще-то я как бы и сам вроде умный, — кажется, парень решил поспорить. — И поскольку я умный, и в полушаге от идеала, я могу сам решить, носить мне трусы, или нет. Мне не нравится. Я умный. И буду ходить без трусов.

— Одевайся, — в голосе девушке появился лёд. — Быстро. Ты меня знаешь, я вольнодумства не люблю. Иди за ширму, и делай то, что я сказала.

Парень сдался. Он поднял с пола халат, кинул его на спинку стула, и побрёл в угол комнаты, к гардеробу, и стоявшей рядом с гардеробом деревянной ширме.

— Капризничает, — тихо сказала девушка, обращаясь к Аполлинарии. — Ну, это бывает, это мне не привыкать. Он с самого начала был капризный. Сперва в руки не давался, всё заигрывал, выделывался. Потом, как лепить его начала, тоже ерепенился. Сейчас вот никак не решу, будет это финальный экземпляр, или лучше слепить другого. Как он вам? Понравился?

— Если честно, я в замешательстве, потому что ничего не понимаю, — призналась Аполлинария. — С какого начала? Как это — не давался в руки? Почему — лепить? Может быть, вы разъясните?..

— Темнота, — скривилась девушка. — Вы что, ничего не слышали про Главный Садок? Или вы решили, что это место называется Садами Созидания просто так? Сады — это чтобы звучало более торжественно. А так это место называют Садки. Название более правильное, как вы понимаете.

— Садки? — удивилась Аполлинария. — Но ведь садок — это что-то про рыб, ведь так?

— Верно! — просияла девушка. — Запомните, милая моя: если вам нужно сделать что-то идеальное, вам нужно взять для начала основу, причем основу гибкую, живую, ту, которая может подвергаться переделке. А затем долго и упорно работать с этой основой, создавая из неё то, что вам требуется. Это упорный, тщательный, длительный труд, но он себя окупает, уж поверьте. Глядя на него, — она кивнула в сторону ширмы, — могли бы вы подумать, что ещё пару недель назад он был обычным ротаном?

— Ах, вот оно что! — сообразила, наконец, Аполлинария. — Вот почему в комнате пахнет тиной!

— Да, с запахом ещё предстоит поработать, — самокритично призналась девушка. — Это моё упущение. Но, надеюсь, после хлорированного бассейна запах постепенно уйдёт. Если, конечно, я не решу, что лучше обзавестись новым объектом для созидания. Этот… он, конечно, хорош, но…

— Он вам не нравится? — удивилась Аполлинария.

— Он ненатуральный блондин, его приходится красить, — загнула один палец девушка. — У него нос уточкой, а я хотела римский. И губы у него недостаточно пухлые, на мой взгляд, нет в них той страсти, которая мне требуется.

— А зачем он вам? — спросила с интересом Аполлинария. — Для любви?

— Любви? — переспросила девушка. — Ах, какие пошлые глупости. Нет, он нужен мне для появлений на публике, а публика эта, надо сказать, весьма придирчива и требовательна. Поэтому спутник, пара, мне нужен покорный и послушный. Это же, если вы заметили, начал ерепениться. Поэтому я пока в раздумьях. Эй, ты! — позвала она, повернувшись к ширме. — Ты там готов? Чем ты занимаешься?

— Готов, готов, — недовольно отозвался парень.

— Ну так выходи, если готов, — приказала девушка. — Смотрите. Как вам?

Аполлинария подумала, что как-то не очень. Вроде бы одежда сидела на парне неплохо, но было видно, что одежда эта его тяготит, и ему совершенно не нравится. Она присмотрелась, и поняла, что да, девушка права — действительно, и нос уточкой, и губы слегка кривоватые, и взгляд так себе. Как у снулой рыбы, пожалуй.

— Неплохо, — осторожно ответила она. — Но, может быть, стоит попробовать дать ему другую одежду?

— Другую нельзя, — покачала головой девушка. — Костюм разработан мной для публики, я основывалась на её ожиданиях. Ладно, я ещё подумаю, — решила она. — Вам, наверное, пора, — девушка отвернулась от парня, и хитро глянула на Аполлинарию. — Сейчас я отдам вам оплату, провожу вас, затем возьму рыбный нож…

— Не надо, — попросила Аполлинария. — Он же не виноват в том, что не очень удался.

— При чём виноват он или нет? — удивилась девушка. — И вообще, это не вашего ума дело. Идёмте, — она пошла к двери, и поманила Аполлинарию за собой. — Свитер мне пригодится в любом случае, он более чем хорош, поэтому держите плату. Всё по уговору — пуговицы, обтянутые рыбьей кожей, швейные иглы из рыбьих костей, и сушеный спинной плавник, для привлечения удачи. А теперь идите, — приказала она. — Кажется, у меня сегодня будет много дел.

Аполлинария вышла из здания, и несколько минут стояла, с наслаждением вдыхая чистый воздух — рыбная вонь ей совершенно не понравилась. Хуже пахло только у Петрикора на чердаке, подумала она, надо сперва хорошенько проветрить, а потом побрызгать духами платье, и лишь после этого отправляться в обратный путь.

Внезапно где-то сверху послышалась возня, потом звякнуло стекло — кто-то рывком распахнул оконную раму, затем девушка выкрикнула:

— Или ты будешь делать то, что я сказала, или я тебя сейчас…

Фразу она не закончила, раздался звон, крик, грохот, и наступила тишина.

А затем на мостовую перед отпрянувшей Аполлинарией упало то, что осталось от великолепного блондина. Это оказался пустой сапог, из которого торчал тухлый рыбий хвост. Аполлинария сделала шаг назад, ещё один, и ещё, и ещё, затем развернулась, и побежала — подальше от этого странного места, на круглую площадь, искать повозку, которая побыстрее довезла бы её обратно, домой.

— О, плавничок, это мне, — бабуля Мелания взяла рыбий сушеный плавник, и сунула в свою необъятную сумку.

— Отличные иголки, — восхитилась тётя Мирра. — В самый раз для тонкой работы.

— И пуговки хороши, — заулыбалась баба Нона. — Серые, с отливом, всё как надо. Умеют ведь, поганцы, если захотят.

— Кто умеет? Та девушка, которая убила этого… рыбу? — спросила Аполлинария.

Тётя Мирра мелко захихикала.

— Поля, а ты чего, не поняла? — спросила она. — Эта девушка сама тоже и есть ротаниха. Они там все ротаны, а для ротана сожрать другого ротана — это так, как воды попить. Вредная, сорная рыбёха, если в пруд какой попадет, то всё, через год только один ротан и будет, пожрет он всю благородную рыбу, так размножится, что всё иное само быстро вымрет. Но друг перед другом то они ого, это да, могут. Особенно когда еды вдосталь. И плавниками будут бахвалиться, и пасти свои разевать. Чего она там тебе говорила про общество-то?

— Что ей кавалер нужен, для того, чтобы появляться на публике, — ответила Аполлинария.

— Ну, правильно. У них не принято по одному-то ходить, одни или одна будешь, невесть что подумать могут, — хмыкнула баба Нона. — Надо, чтобы чинно-благородно, как принято, парочка, шерочка с машерочкой. А ещё им очень хочется думать, что они могут быть, как люди. Если, мол, потрудиться хорошенько, облепить своё рыбье естество всяким и разным, чтобы покрасившее получилось, парой обзавестись, то будешь, как человек, а это и престижно, и доходно, и почётно.

— Но ведь они же рыбы… — растерянно сказала Аполлинария, которая всё ещё до конца так и не осознала, о чём толковали старухи.

— Ну вот так оно и есть в результате. Снаружи вроде красотка, а внутри — рыба тухлая, — засмеялась тётя Мирра. — Не понимаешь?

— Если честно, не очень, — призналась Аполлинария. — Для чего им это всё?

— Экая ты недалёкая, — покачала головой тётя Мирра. — Я же только что тебе сказала: ротан рыба сорная. А чего сорнякам надо? Чтобы везде сорняки были! Как говорится, плохое, зато много, — она снова засмеялась. — У них там, милая моя, целая экосистема. И основана эта экосистема на пожирании и размножении. Та ротаниха, которая свитер у нас заказывала — чего за примером далеко-то ходить? Её саму кто-то из садка достал, и созидание ей устроил. Слепил себе молодую да красивую. Создателя своего она уже сожрала, как у них принято, сама в возраст вошла, и теперь себе подходящую пару хочет сварганить.

— И он её сожрет? — с ужасом спросила Аполлинария.

— Всенепременно, — заверила баба Нона. — Только сперва они размножатся, чтобы садок не пустовал. А дальше пойдет, как у них заведено. Она постареет, не нужна станет — он её и сожрет. И молодую себе сварганит, чтобы с ней размножаться, а вот и фигушки — его очередь настанет, появится новая молодуха, и рыбным ножиком его в филей превратит. И так далее.

— Ужасно, — поморщилась Аполлинария. — Но зачем вы, зная это всё, взяли у неё в качестве оплаты пуговицы, иглы, и плавник?

— А чего бы и не взять, коли товар хороший? — удивилась баба Нона. — Кое-чего они вполне нормально делать навострились, этого у них не отнять. Могут и товар нужный произвести, и из всякого мусора что-то полезное сделать. Так что, почему нет? Всяк, знаешь ли, имеет свою пользу, и они не исключение. К тому же, — она чуть понизила голос, — ротаны ведь съедобные. Но это уже не наше дело, конечно.

— Их кто-то ест? — шепотом спросила Аполлинария.

— Не без того, — покивала тётя Мирра. — В этой вселенной, милая моя, постоянно кто-то кого-то ест. Даже звезды, и те порой едят друг друга. А планеты могут и комету съесть, и астероид какой завалящий. Правда, не всегда это для них безопасно, но всё равно — сперва притянут к себе, а потом ам, и привет. Так что не стоит делать печальное лицо, Поля, просто прими это как данность, и отправляйся отдыхать. На сегодня твоя работа окончена, ты нам больше не нужна.

— И на том спасибо, — вздохнула Аполлинария.

— Знаешь, рыжий, а ведь кое-что я помню, — тихо сказала Дана. — И чем дальше это всё заходит, тем лучше становится моя память.

— И что ты помнишь? — спросил Скрипач.

Они сидели в машине, и ждали, когда вернутся из департамента Ит с Лийгой. Судя по всему, ждать придется ещё долго — Ит вознамерился отыскать того начальника, о котором они узнали во время визита к Сюсе, и Лийга напросилась пойти вместе с ним, заявив, что ей очень скучно, и хочется острых ощущений. Ит, подумав, согласился, и взял её с собой. Собственно, опасаться в департаменте было нечего, а Лийга, если что, вполне может и подыграть, и подсказать что-то нужное.

— Многое помню, как выяснилось, — сказала Дана. — Например, как я рисовала коней, какое-то бесконечное количество лет я рисовала коней, и всё никак не могла это сделать. И музыка. Да, да, рыжий, я помню эту музыку, которая звучала сто с лишним лет в одном наушнике, и превратилась в часть меня. Потом… да, потом был провал, после него — некая новая жизнь, в которой я так и не сумела стать своей, но сейчас…

Она не договорила. Отвернулась к окну, глубоко затянулась, покачала головой, словно соглашаясь с какой-то своей мыслью.

— А машину ты помнишь? — спросил Скрипач.

— Машину, выстрелы, и кадавров? — спросила Дана. Скрипач кивнул. — Да, помню. Странно помнить за двоих, правда? Вот только я не за двоих на самом деле. Нас было больше. В разы больше. Видимо, эти воспоминания самые свежие, они просто ближе, но… — Дана снова осеклась. — Я не знаю, сколько я так выдержу.

— Так — это как? — спросил Скрипач, хотя уже понимал, что она сейчас скажет.

— Я чужая, — шепотом сказала Дана. — Я совсем чужая во всём этом. И вы чужие. Вы не мои. Такие же, близко, но вы не мои, и вы тоже про это знаете, оба. Это… как жить с кем-то за бронированным стеклом. Видеть можно. Слышать можно. А вот прикасаться и любить нельзя, если ты понимаешь, о чём я. Я наблюдатель, Скрипач, но я не ваш наблюдатель. Тех, за кем я должна была наблюдать, нет в природе. Мы все тут — подменыши, фальшивка. Я все эти годы пыталась найти себя. Бродила, ждала, пробовала верить, пробовала убедить себя в том, что всё правильно, и так должно быть, но рыжий, это всё неправильно, и не должно быть — вот так! Мы, четверо, оказались в какой-то чужой искаженной реальности, в которой нам абсолютно нечего делать! Даже эта книга, про девушку, она же на самом деле не книга вовсе, и она не про девушку. Она про нас. Это мы все тут, все четверо — те самые побежденные, рыжий. Это для нас азбука. Это нас сейчас учат тому, что мы проиграли, по всем статьям проиграли, но даже не поняли этого!

— Успокойся, — попросил Скрипач. — Дан, ну не надо. Зачем ты так.

— Зачем я — как? — с горечью спросила Дана. — Говорю правду? Меня больше интересует, зачем я вообще существую! У меня было много лет, чтобы подумать об этом, и я поняла — смысла нет. Для меня — его нет, рыжий. Проклятый Слепой Стрелок, который решил собрать подобие механизма из тех запчастей, которые оказались под рукой — он ошибся. Фатально ошибся, потому что нельзя заменить деталь из золота похожей деталью, но из покрашенного алюминия. Понимаешь? Это не может так работать, поэтому оно и не работает. И Ариан, которого мы так ловко заперли, чтобы он не натворил дел… наверное, он это тоже понял. Точно так же, как и то, что рядом с ним сейчас — фальшивка, которую Стрелок склепал из двух погибших принцесс. И Лийга понимает, что всё не так, как должно было быть, если… вы же не Сэфес, рыжий, и ты это знаешь. Она должна была, в идеале, стать учителем Сэфес, тех самых Сэфес. Дать им дом, представление о счастье, внутреннюю свободу, мудрость. А что у неё оказалось в итоге? Одиночество, бесприютность, и убитый Рифат, о котором она молчит, но тут и говорить не о чем.

— Нийзу тоже убили, — кивнул Скрипач.

— Да, и Нийзу убили, просто раньше, — согласилась Дана. — Эта конструкция рассыпается на части. Но меня даже не это сейчас пугает.

— Пугает? — удивился Скрипач. — Ты не говорила о страхе.

— Значит, просто не успела. Меня пугает, что Стрелок поймет, что он натворил. Как думаешь, какие будут последствия? Нет, смерти я не боюсь. Своей — точно не боюсь, тем более что мне нечего тут делать, и ты об этом знаешь не хуже меня. По сути, я уже умерла. Как минимум, дважды.

— Чего именно ты боишься? — спросил Скрипач.

— Того, насколько глубоко он снова начнёт кромсать по живому, когда сообразит, насколько всё не так, как требуется, — совсем уже беззвучно ответила Дана.

— Ты права, — кивнул Скрипач. — Надо будет сказать об этом ребятам, когда вернутся.

— Не надо. Давай завтра, — предложила Дана. — И тебе, и мне нужно об этом всём подумать получше. Я права?

— Да. Ты права. Ты сегодня во всём права. Поэтому делаем мажорные лица, и готовимся обсуждать поход в департамент, — Скрипач улыбнулся. — Рассказать тебе пару анекдотов, что ли?

— Зачем? — не поняла Дана.

— Для мажорного лица, — объяснил Скрипач. — Посмотри на себя в зеркало. Увидела? Вопросы есть? Нет? Поэтому слушай. Жил-был царь, и было у него три сына…

Глава 10 Голубиная история

— Не пойду, — Аполлинария сердито посмотрела на тётю Мирру. — И даже не просите. Мне вчерашних ротанов с головой хватило, я не хочу больше!

— Чего ты не хочешь больше? — спросила с интересом бабуля Мелания.

— Вот такое видеть не хочу, — Аполлинария повернулась к ней. — И вообще, я не верю в то, о чём вы вчера сказали.

— Это ты про то, что все едят всех? — спросила баба Нона. Аполлинария кивнула. — Поля, это закон жизни, против которого не попрешь.

— Даже если и так, — пожала плечами Аполлинария. — Может, и не попрешь. Но видеть это постоянно у меня уже сил никаких нет.

— Постоянно? — переспросила баба Нона. — Да где ж ты постоянно-то это видела? Подумаешь, мыши да ротаны. Эка невидаль. Едят и едят, тебе-то что?

Аполлинария задумалась. На самом деле она понимала, что баба Нона была права: ни мыши, ни ротаны не имели к ней, Аполлинарии, никакого отношения. Она не принимала, да и не могла принять в их судьбах ни малейшего участия, впрочем, дело было не только в участи, а, скорее, в ощущении, которое Аполлинария испытывала. Ей было… неприятно? Тоскливо? Противно? Или нет?

— Ты сама не знаешь, чего хочешь, — ответила тётя Мирра на незаданный Аполлинарией вопрос.

— А, по-моему, знаю, — возразила Аполлинария. — Мне грустно видеть такое.

— По какой причине грустно-то? — ехидно спросила баба Нона. — Тебе кажется, что это всё неправильно?

Аполлинария кивнула.

— Именно так, — сказала она. — Мне действительно кажется, что это всё неправильно. Совершенно неправильно.

— И как же, по-твоему, будет правильно? — спросила тётя Мирра.

— Я не знаю, — покачала головой Аполлинария. — Как-то ещё, наверное. По-другому.

— Иди-ка лучше погуляй, и правда, — сжалилась баба Нона. — К тому же нет у нас для тебя сегодня ни карты, ни поручений. Завтра, может, куда и зашлём, есть наметки, но сегодня… иди, словом, отдыхай. Заодно, может, и покумекаешь, чего правильно, а чего нет.

Аполлинария бродила по солнечному летнему Городу больше часа, в надежде, что смятение чувств как-то уляжется, но нет, чувства так и остались взбаламученными, только ноги устали, и захотелось пить. Взяв в каком-то крошечном кафе стакан холодного чая, на этот раз с мятой, Аполлинария дошла до небольшого сквера, села на лавочку, стоявшую в тени большого дуба, и принялась пить чай. Может быть, старухи правы? думала она. Может быть, я действительно предаю излишнюю значимость тому, что на самом деле яйца выеденного не стоит? Ведь на самом деле ни мыши, ни ротаны не имеют никакого отношения к ней, Аполлинарии, они существуют в своих отдельных пространствах, из которых можно в любой момент уйти, и забыть про них, как про страшный сон. Настолько ли они важны на самом деле — для неё самой?

От мыслей её отвлек шелест крыльев — неподалеку, на газон, села голубиная стая. Опять Петрикор, с раздражением подумала Аполлинария. И здесь тоже он, точнее, его приспешницы. Может быть, уйти?

— Проклятые Петрикоровы голубицы, — негромко сказала она. — Что им здесь понадобилось, интересно?

— Это не Петрикоровы, — произнес негромкий голос над её головою. — Эти сами по себе. Просто городские голуби, обычные. Так что вы, сударыня, в этом вопросе ошибаетесь.

Аполлинария подняла голову, и с удивлением увидела, что над ней, на толстой ветке, сидит крупный серый кот, и с интересом смотрит на неё.

— Простите, я вас не заметила, — Аполлинария привстала. — Вы, видимо, слишком тихо поднялись на эту ветку, поэтому я…

— Нет-нет, ну что вы, — усмехнулся кот. — Это как раз правильно, что не заметили. Я, знаете ли, прилагаю немало усилий, чтобы практически всегда оставаться именно что незамеченным.

— Но зачем? — удивилась Аполлинария.

— В этом есть смысл, не извольте сомневаться, — назидательно произнес кот. — Возможно, когда-нибудь вы убедитесь в правоте моих слов. Но пока просто знайте: есть множество ситуаций, в которых жизненно необходимо соблюдать абсолютную анонимность. И сейчас как раз именно такая ситуация.

— А разве мы в данный момент в какой-то ситуации? — удивилась Аполлинария.

— Конечно! — кот всплеснул лапами. — Разве вы ещё не заметили? Мы в ситуации, да ещё в какой! Любо-дорого, уж поверьте. В такие дни, как этот, я всегда прихожу в сквер, чтобы понаблюдать за тем, как эта ситуация здесь будет разворачиваться.

— В какие именно дни? — спросила Аполлинария. — Что именно такого в этом дне?

— Это особенный день, — торжественно произнес кот. — Вы сейчас сами всё увидите.

— Погодите, — попросила Аполлинария. — Вы сказали, что приходите в эти дни в сквер — всегда. То есть вы имеете в виду, что данная ситуация уже происходила?

— Верно, — обрадовался кот. — Сто тысяч миллионов раз происходила, и произойдет ещё сто тысяч миллионов раз, но наблюдать её каждый раз — удовольствие.

— Удовольствие? — удивилась Аполлинария. — Вы меня заинтриговали. Может быть, расскажете?

— Зачем рассказывать, если вы сами всё сейчас увидите? — спросил кот. — Хотя, конечно, некоторые моменты мне придётся вам объяснять. Вы ведь не знаете голубиный язык, я прав?

— Нет, не знаю, — покачала головой Аполлинария.

— Значит, мне нужно будет вам помогать в понимании происходящего, — удовлетворенно кивнул кот. — Что же, давайте смотреть, тем более что всё уже начинается.

Голубей в сквере, между тем, значительно прибавилось, стая увеличилась едва ли вчетверо. Голуби выбирались из-под крыш, и летели вниз, всё новые и новые. Они бродили по газону и по дорожкам, что-то клевали, то взлетали, то садились, и вскоре Аполлинария поняла, что двигаются они хаотично, бесцельно, но при этом — они явно чего-то ждут. Вскоре, однако, стало понятно, чего именно. В голубиной стае, точнее, в той её части, которая была ближе к выходу из сквера, наметилось некое движение, и через несколько минут голуби расступились, пропуская к дубу процессию: первым шел мелкий серый голубь, выглядевший облезлым и старым, а за ним шло несколько крупных голубей помоложе.

— Что они делают? — спросила Аполлинария.

— Видите старого голубя? — спросил в ответ Кот. Аполлинария кивнула. — Это у них начальник. Сейчас спрашивать его будут, а он ответит.

— Про что спрашивать?

Голубиная стая окружила старого голубя, и что-то закурлыкала, а старый голубь начал курлыкать в ответ.

— Спрашивают, почему мы летаем в этот сквер, где почти не осталось корма, — перевел кот. — А он говорит, что у них, голубей, так испокон веков было принято, летать в этот сквер. Потому что он безопасный и привычный.

— Ага, — кивнула Аполлинария. — Понятно. Но есть-то тут всё равно нечего, да?

— Почти нечего, — согласился кот. — Хотя для кого как, конечно. Некоторым вполне себе хватает. Неважно. Так… теперь будет самое интересное.

В другой части сквера среди голубей возникло движение, захлопали крылья. Аполлинария присмотрелась, и увидела, что на бордюрный камень, туда, где повыше, взлетел крупный серый голубь с белым пером в хвосте. Он принялся что-то курлыкать, однако его почти никто не слушал, лишь несколько совсем молодых голубей, ещё толком не оперившихся, прекратили клевать, и подняли головы.

— Вот, как я и говорил, — кот соскочил с ветки, и сел на лавку рядом с Аполлинарией. — Видите?

— Голубя с белым пером?

— Именно! Видите, что он делает?

— Что-то курлыкает, — пожала плечами Аполлинария.

— Не что-то, — покачал головой кот. — Он говорит, что слышал от отца сказку о том, что в соседних дворах голубям живется много лучше, и что надо лететь туда, разведывать, и смотреть, как сделать жизнь в сквере лучше тоже. Провокатор.

— А в соседних дворах и правда лучше? — спросила Аполлинария.

— Держи карман, — хихикнул кот. — Голуби везде живут одинаково, и корма им никогда не хватает. Ерунда. Давайте лучше смотреть, что будет дальше.

К молоденьким голубям, слушавшим голубя с белым пером, стали подходить голуби постарше. Голубь с пером заметил это, и принялся курлыкать громче, а часть стаи, которая стояла с ним рядом, согласно закурлыкала что-то в ответ.

— Поддерживают, — сказал кот с видимым удовольствием. — Говорят, что тоже сказку слышали, и что старики, видать, не врали, зачем им это.

— А ведь действительно, зачем? — спросила Аполлинария.

— Затем, что это сказка, — наставительно произнес кот. — Подождите, сударыня, вы всё дальше сами увидите.

Вторая часть стаи, которая стояла рядом со старым голубем, начала возмущенно курлыкать, стараясь, кажется, перекричать слушателей голубя с белым пером.

— Возмущаются, — перевёл кот. — Не нравится им, когда кто-то говорит плохо о родном дворе.

— Ну, это вполне логично, — заметила Аполлинария. — Любить родной двор вполне нормально.

— И я о том же, — покивал кот. — Но смотрите, что будет дальше, говорю же! Сейчас начнется самое интересное.

И правда, обе половины стаи начали выстраиваться в некое подобие боевого порядка, явно собираясь напасть друг на друга. Они стояли в самом центре сквера, буравя друг друга неприязненными взглядами, и время от времени начинали возмущенно курлыкать. Голубь с белым пером перелетел через головы своих последователей, и встал перед ними, а старый голубь наоборот, отошел подальше от места предполагаемой битвы. Отошел, и принялся озираться, поглядывая куда-то наверх.

— Что он делает? — спросила Аполлинария.

— Ждёт, — тихо произнес кот.

— Чего именно?

— Сейчас увидите. Этот голубь… он старый и умный. И очень хорошо выучил закон жизни, повествующий о неизменности основы. Если бы он не знал этого закона, он бы не дожил до столь преклонного возраста, сударыня. И поэтому…

Кот не договорил, потому что речь его была прервана появлением новых участников событий; участников, о вмешательстве которых в распри голубей Аполлинария и предположить ничего не могла.

С неба в сквер начали падать, как тёмные метеоры, огромные чёрные во́роны, они приземлялись сейчас ровнехонько в узкое пустое пространство между двумя частями голубиной стаи. Аполлинария, нахмурившись, смотрела, как полоска заполняется взъерошенными чёрными птицами, которые, сев на землю, организованно выстроились в цепочку, и замерли. Когда цепочка была готова, в самый её центр спикировал самый большой ворон, огляделся по сторонам, и медленно пошел вдоль цепочки, зыркая то направо, то налево. Через томительно долгую минуту он заметил голубя с белым пером, подобрался, и…

И, в мгновение ока, подлетев к голубю, одним движением пробил своим железным клювом его голову. Аполлинария вскрикнула, зажав рот ладонью. Во́роны, словно бы повинуясь неслышной команде, кинулись на голубей, стоявших на стороне только что убитого вожака с белым пером, и принялись терзать тех, кто находился к ним ближе, прочие же голуби взмыли в воздух, и разлетелись, кто куда.

— Как же это, — только и смогла сказать Аполлинария.

— Ну, вот так, — хмыкнул кот. — Смотрите, что будет дальше.

Вскоре вороны, завершив казнь, снова собрались в цепочку, их вожак, огромный ворон, что-то каркнул, и вороны взвились в небо. Через минуту в сквере остались лишь тела растерзанных во́ронами голубей. Однако пустым сквер пробыл недолго. Голуби, удравшие от расправы, принялись слетаться обратно. Бывшие соратники убитого подняли на крылья его тело, и, горестно курлыкая, потащили куда-то к выходу из сквера.

— Понесли хоронить, — объяснил кот.

— И куда же они его понесли? — спросила Аполлинария.

— Как это куда? В канализацию, — кот встал, потянулся, и снова сел. — Это у них такой закон. Там есть решетка, и они его туда. И других тоже. Потом они будут до вечера скорбеть, печалиться, и горестно вздыхать, так уж у них заведено.

— Ужасно, — Аполлинария вздохнула. — Вы сказали, что эти события доставляют вам удовольствие, но ведь такого не может быть, потому что события эти просто чудовищные. Кроме того, мне жаль голубя с белым пером, он ведь не хотел ничего плохого.

— Ах, милая сударыня, как вы наивны, — хмыкнул кот. — Плохого он, может быть, и не хотел, равно как и все ему подобные, но, как бы вам объяснить, он посягнул на самое главное, что есть во всех конструкциях такого рода. А именно — на постоянство основы, о которой я вам уже толковал.

— Но в чём же заключается это постоянство основы? — спросила Аполлинария. — В том, чтобы голуби жили в этом сквере впроголодь? Или в чём-то ещё?

— В том, чтобы голубей не было слишком мало или слишком много. В том, что голуби обязаны жить в этом сквере, равно как и другие голубиные стаи обязаны жить в своих дворах, парках, и скверах, не посягая на чужие. Плохо ли им живется? Возможно, что и не очень хорошо, но — так уж заведено. Кроме того, представьте себе на секунду, что произойдет, если голуби расплодятся сверх меры?

— А, это так же, как с мышами, — сообразила Аполлинария. — Они всё испортят и загадят, так?

— Именно, — подтвердил кот. — Но и это ещё не всё. Даже если сказки окажутся правдой, и в другом дворе их ждёт благополучие, такие вот недовольные всем подряд, как наш погибший, всё равно найдутся, и будут мутить тех, кто слаб разумом, и дальше. К чему это может привести, как вы думаете?

— Не знаю, — покачала головой Аполлинария. — Всё равно, мне его жалко. Может быть, можно было просто убедить его в том, что он не совсем прав? Доказать ему, что нужно во всём знать меру?

— Убедить? — засмеялся кот. — Нет. Ни старого голубя, который выжил, ни молодого, который пал, убедить не получилось бы ни у кого.

— То есть, получается, прав старый голубь? — спросила Аполлинария.

— Прав? С чего вы это взяли? Никто из них не прав, — невозмутимо ответил кот. — Потому что никто никогда не бывает абсолютно прав, но сейчас дело не в этом. Он, может, и не прав, но он знает про постоянство основы, а так же он знает, что влияющих сил существует вовсе даже и не две.

— Их три, — поняла Аполлинария. — Во́роны. Которые вмешались, как только увидели, что постоянство основы нарушается. Теперь я поняла правильно?

— Не совсем, — покачал головой кот. — Вы, сударыня, забыли, что существует принцип «сui prodest».

— Но как же воронам может быть это всё выгодно? — Аполлинария нахмурилась. — В чём их выгода?

— Вы ещё не поняли? — удивился кот. — Сударыня, сил не три. Их четыре. Первые две — это части голубиной стаи. Третья — во́роны. А с четвертой вы имеете честь сейчас разговаривать. Но, впрочем, наш разговор уже подходит к концу, потому что я, знаете ли, предпочитаю свежее мясо, мне неприятен запах лежалого.

— То есть… погодите… — кажется, до Аполлинарии стало доходить. — Это всё устроили на самом деле… вы⁈ Голуби ссорятся между собой, прилетают вороны, которые убивают зачинщиков ссоры, и… что же вы пообещали воронам взамен?

— Что я не разорю их гнезда, которые находятся на самой вершине этого уютного огромного дуба, который веками служит им пристанищем, — объяснил кот. — Ради спасения своих детей вороны убьют кого угодно, что, собственно, сегодня и произошло. И не надо делать такие глаза, ведь в выигрыше в результате оказываются все. И голуби, которых оставили в покое и некоторое время не будут трогать. И вороны, которые будут выращивать воронят в безопасности. И я, получивший шикарный ужин из молодой свежей голубятины. Я предпочитаю ножки, а грудки я, разумеется, преподнесу своей супруге. Она соблюдает строгую диету, и предпочитает этот вид мяса всем другим. Вы любите мясо, сударыня?

Аполлинария только и смогла, что покачать головой.

— Ну и зря, — равнодушно ответил кот. — Мясо полезно.

— Неужели вам ни капельки не стыдно? — спросила Аполлинария.

— С чего бы? — удивился кот. — Простите, но всем нам нужно как-то выживать, при этом соблюдая принцип соблюдения постоянства основы. Нельзя, понимаете ли, волевым решением отменить пищевую цепочку, даже если вам кажется, что она выглядит несправедливой и неправильной. Cui prodest, сударыня, и ничего вы с этим не поделаете. И никто не поделает.

— А если я поделаю? — прищурилась Аполлинария. — Вот возьму сейчас, и наподдам вам, господин кот, по попе зонтиком?

— Ха, — кот ухмыльнулся. — Ну, наподдадите. А что это изменит? Я перестану есть мясо? Вороны перестанут бить голубей? Среди голубей перестанут рождаться дураки, верящие в нелепые сказки? Синяк на попе пройдет, я прощу обиду, но жизнь-то от этого события не изменится. Всё будет идти, как положено, сударыня. Это я вам заявляю со всей ответственностью, как четвертая сила.

— А вы не упрощаете тему? — спросила Аполлинария.

— Нет, сударыня. Это вы пытаетесь её сейчас усложнить, и совершенно зря вы это делаете, — наставительно произнес кот. — Всё гениальное просто. Более чем просто. Да, при этом оно зачастую беспощадно, но что поделать? К тому же, — голос его смягчился, — спорим на что угодно, но вы ведь любите котят? Милых, смешных, пушистых котят, с хвостиками морковкой, ясными глазками, беззащитных, наивных, трогательных, и невинных? Все любят котят, сударыня, и вы не исключение. Моя дражайшая супруга приносит по три приплода в год, и, чтобы она могла выкормить котят, я должен делать то, что делаю. И я это делал, да, сто тысяч миллионов раз, и буду делать, и подобные мне, являясь четвертой силой, будут это делать, и они пойдут на всё — ради того, чтобы не прервалось постоянство нашей основы, имя которому — жизнь. А теперь мне пора идти, сударыня. Сегодня теплый день, и свежее мясо, ради которого всё затевалось, может испортиться. Всего наилучшего.

Он спрыгнул с лавочки, и побежал туда, куда голуби до того отнесли тело своего поверженного вожака. Аполлинария встала, взяла зонтик, и не торопясь пошла в другую сторону, к выходу из сквера.

— А что вы хотели? — пожала плечами официантка. — Конечно, это всё грустно. Но жизнь, моя дорогая, в принципе штука не очень веселая. С этим, думаю, вы не сможете не согласиться.

— Не могу отделаться от ощущения горчайшей несправедливости, — пожаловалась Аполлинария. — Тот голубь, которого убили вороны… он был хороший, и это чувствовалось. Он желал добра тем, с кем разговаривал. Он хотел, как лучше… только, умоляю, не говорите, что получилось как всегда, — попросила Аполлинария. — Я и сама вижу. Но всё равно, как по мне, лучше бы ему было остаться в живых.

— Наивные не остаются в живых, — вздохнула официантка. — Идеалисты не остаются в живых. Доверчивые и верящие не остаются. В этом кот был абсолютно прав. Вы ведь сами должны это понимать. Вот кому, скажите, доверился этот голубь? Только честно.

— Своим соратникам, наверное, — предположила Аполлинария.

— Правильно. И что же сделали его соратники, когда напали вороны? Либо подставились, и были убиты, либо улетели, кто куда, — официантка развела руками. — Поля, поймите простую вещь. Это — голуби. И голубям, равно как и всем другим живым тварям, тоже присуще постоянство основы. Это их основа, быть вот такими. Стань они кем-то иным, они бы просто вымерли. И вороны бы вымерли, не осознай они суть своей основы, а именно — прислужничать тем, кто запросто может откусить головы уже им самим.

— Но тогда, получается, вся эта конструкция построена на страхе? — спросила Аполлинария.

— На чём же ещё, — подтвердила официантка.

— Но кот… он, вроде бы, никого не боится, — заметила Аполлинария. Официантка засмеялась.

— Боится, и ещё как, — заверила она. — Но никогда в этом не признается.

— То есть на каждую силу найдется та, которая окажется ещё сильнее? — догадалась Аполлинария.

— Так и есть, — кивнула официантка. — Другой вопрос — можно ли найти эту силу, и понять, что она вообще существует. Ведь такие, как кот, предпочитают, чтобы их считали венцом творения в этой схеме, а это, конечно, совсем не так.

— Ясно, — Аполлинария понурилась. — То есть кот, выходит дело, меня обманул. Ещё и про котят начал зачем-то рассказывать.

— Это его оружие. Главное оружие, — объяснила официантка. — Оружие, с помощью которого он может влиять на ту силу, которая гораздо могущественнее, чем он сам. Не только страх держит эту систему в равновесии, Поля. Есть ещё один немаловажный фактор, который помогает существовать всей конструкции.

— Любовь, — догадалась Аполлинария.

— Верно. Именно любовь, которая на самом деле является самой беспощадной и страшной силой в этой вселенной, — в голосе официантки послышалась печаль. — Но, думаю, знать вам об этом пока что ещё рано.

— Почему? — спросила Аполлинария с удивлением.

— Потому что нельзя рассказать о том, что ещё не познано, — ответила официантка.

— А вы? Вы сами уже познали любовь? — Аполлинарии вдруг сделалось не по себе.

— В некотором смысле, — ответила официантка. — Думаю, нам стоит поговорить об этом позже. Уж точно не сегодня и не сейчас. Предлагаю закончить этот разговор, и давайте-ка мы втроем выпьем кофе, а то ваша подруга, наверное, скучает и сердится.

— Давайте, — согласилась Аполлинария. — Но… один момент. Знаете, я сейчас очень глупо себя чувствую, — призналась она. — Снова меня победили, причем во всём, и сделал это всего лишь кот. Как я могла так нелепо попасться? Он ведь обвел меня вокруг пальца, сидел рядом, разговаривал, переводил, и я ему верила.

— Почему бы вам было ему не верить? — удивилась официантка. — Он ведь не сказал вам ни слова лжи, Поля.

— Но и правду он не сказал. По крайней мере, в начале событий. Или… или это я поняла его неверно? — Аполлинария задумалась. — Как же это сложно всё.

— Да уж, непросто, — подтвердила официантка. — Пойдемте пить кофе, Поля. Иной раз кофе — это лучший ответ на все вопросы. Вы согласны?

— Да, — покивала Аполлинария. — Всё так и есть.

Старухи, как всегда, сидели на своей лавочке, и занимались вязанием. Аполлинария, несколько приободрившаяся после разговора с официанткой, подошла к ним, и приветливо улыбнулась.

— Ну как погуляла, Поля? — спросила тётя Мирра.

— Неплохо, — ответила Аполлинария. — Приняла участие в небольшой, но поучительной истории.

— И что же это за история такая? — спросила бабуля Мелания.

— Я видела стаю голубей в сквере…

Аполлинария кратко пересказала старухам своё приключение. Те слушали молча, не перебивая, и, после того, как Аполлинария закончила свой рассказ, баба Нона сказала:

— Ну, это дело известное. Не принимай близко к сердцу, девочка. Эти голубей, всяких и разных, триллионы триллионов, и случаются между ними как старые да облезлые, так и такие, с белым пером на жопе, которые во всякое горазды. А кончается всегда всё одинаково. Правильно тебе официантка всё растолковала. Вот только про одно она сказать позабыла.

— И про что же? — спросила с интересом Аполлинария.

— Про последнюю силу, которая много мощнее чем любовь. Это смерть, — ответила бабуля Мелания, и щёлкнула ножницами. — Любовь, оно хорошо, конечно. Только смерть, она, знаешь ли, в конце концов заберет всех. И цивилизацию голубей, и цивилизацию котов… думаю, можно не продолжать. Перед ней все бессильны, и она-то и есть на самом деле наиглавнейшее постоянство этой основы.

— А можно про это сейчас не говорить? — попросила Аполлинария. — Мне и так не по себе от этих событий, а тут ещё и это…

— Можно, можно, — заверила бабуля Мелания. — Могу и не говорить. Тогда, Поля, про другое скажу. Заканчивай дураков жалеть, не трать на них своё время.

— Это вы про того голубя? — догадалась Аполлинария.

— Именно. Ты, кажется, себе в голове картинку нарисовала, на которой этот голубь всем другим голубям опора и защита. Ведь так? — спросила бабуля Мелания. Пришлось Аполлинарии кивнуть, хотя она уже стала догадываться, что сейчас скажет бабуля Мелания — и не ошиблась. — Милая моя, опомнись. Это был голубь. И основа его, как ни крути, не может быть никакой другой, кроме голубиной. Что голубю нужно? Место, где полетать, крылья размять, еда, чтобы её почаще клевать, и голубица, которую можно в своё удовольствие топтать. Да и всё, пожалуй. Говорить-то он может что угодно, а основа его всё равно основой останется, от неё голубю деваться некуда. Так что каждого такого говорильщика дели на сто, — посоветовала она. — И не забывай, кто он такой на самом деле.

— Но, может быть, есть какие-то исключения из правил? — спросила Аполлинария с надеждой в голосе.

— Случаются, — кивнула тётя Мирра. — Помнишь Детектива, которого ты так своевременно отоварила по голове?

— Помню, — кивнула Аполлинария.

— За кем он гонялся?

— За какими-то двоими, — Аполлинария нахмурилась. — Которые, кажется, нарушали основы мироздания.

— Верно. Вот они, те двое, исключение и есть, — объяснила тётя Мирра. — Так уж вышло, что закон о постоянстве основы над ними не властен. Равно как и ряд других законов, но тебе про них знать пока рановато. И, Поля, пойми, их существование вне правил только подтверждает постоянство этих правил для всех остальных.

— Ах, вон оно как, — покачала головой Аполлинария. — Про такое я даже подумать не могла. А ведь верно, вы правы, — она нахмурилась, вспоминая. — Детектив тоже говорил что-то про подобные вещи.

— Так и было, — покивала баба Нона. — Ну что, Поля, как думаешь, удалась твоя прогулка?

— Кажется, да, — кивнула Аполлинария. — Теперь я точно знаю, чего я не хочу.

— И чего же ты не хочешь? — прищурилась тётя Мирра.

— Чтобы кого-то силою заставляли становиться участником цепочки, — неожиданно для себя произнесла Аполлинария, удивившись — откуда вдруг появилась у неё эта странная мысль? — Вы сказали — исключение из правил, я верно поняла? Кажется, мне милее как раз исключение из правил, нежели чем всё другое. Вот про это я и подумаю, — закончила она. — А сейчас… спокойной ночи, баба Нона, тётя Мирра, и бабуля Мелания.

Аполлинария гордо подняла голову, и пошла к себе, делая вид, что не замечает насмешливые взгляды старух, направленные ей в спину.

— Девчонки, давайте договоримся так. И вы, и мы не в восторге от происходящего, — решительно сказал Скрипач. — Мы все понимаем, что надо что-то делать. Но! — он наставительно понял палец. — Делать это что-то мы будем не абы как, а нормально, при этом не впадая в отчаяние или безумие.

Дана подняла со стола пустую рюмку, и надела Скрипачу на палец. Тот осуждающе покачал головой, подкинул рюмку в воздух, перешел на долю секунды в ускоренный, и поставил рюмку Дане на макушку.

— Дурак, — рассердилась Дана. — Там же ликер на дне был.

— Он на моём пальце остался, — ответил Скрипач. — Я всё понятно объяснил?

— Понятно-то оно понятно, — кивнула Лийга. — Но вот от отчаяния, прости, нам деваться некуда.

— Есть, — возразил Скрипач. — В работу, например. Проверенный старый способ. Безотказный.

— Помолчите все, а? — попросил Ит. — Давайте по порядку. Сейчас мы занимаемся книгой, и сбором информации по ней. Застряли на этапе заместителя министра тяжелой промышленности, будем думать, что делать дальше. Это первый этап. Вторым станет, как вы уже догадываетесь, попытка снять у себя с хвоста и зивов, и атлант, и Метатрон. Потому что эти трое нас держат в поле зрения, а нам это абсолютно не нужно. Если мы вчетвером придем к выводу, что вообще, в принципе, можем на что-то повлиять, и что-то сделать, мы должны будем действовать сами, и не под надзором.

— Куда ты от зивов денешься, — справедливо заметила Лийга.

— Я не сказал «деться», я сказал «снять с хвоста», — уточнил Ит. — В случае зивов и атлант — дать понять, что мы требуем невмешательства, либо сотрудничества на наших условиях. В случае Метатрон — либо взаимодействия, либо их самоустранения.

— Как ты себе это представляешь? — прищурилась Лийга.

— Взаимодействие с Метатроном? — уточнил Ит. Лийга кивнула. — Для начала потребовать полную информацию о том, что происходило двести потерянных лет. Полную, а не то, что нам тогда рассказали. Далее… пока не знаю, но у меня есть ощущение, что они могут знать о том, каким образом осуществляется проход по Сфере.

— Чушь, — тут же парировала Лийга. — Это знает Ариан, а не…

— Ариан, который организовал это всё, но который при этом — ноль в технических вопросах, — тут же ответил Ит. — Лий, нам надо вернуть всё на свои места. Или не на свои, но хотя бы попытаться сделать так, чтобы это действительно обрело хотя бы подобие смысла.

— Книга, — напомнила Дана. — Мы прочли десять глав, и, кажется, я начинаю понимать, в чём будет заключаться это подобие смысла.

— И в чём же? — спросил Скрипач.

— Пока не скажу. Думаю, вы и сами поймете это, когда прочтёте, что там дальше, — безмятежно ответила Дана. — Нет, нет, я не читала. Но я догадываюсь, что там будет впереди.

— Мне бы твою самоуверенность, девочка, — покачала головой Лийга.

Глава 11 Маленький стеклянный шарик

Это было удивительно, потому что такого прежде никогда не случалось. Аполлинария, проснувшись утром, обнаружила, что за окном нет ставшего уже привычным солнца. Там, на улице, было темно, и по стёклам хлестал ливень, да такой, что Аполлинария поняла: ни о какой прогулке по Городу сегодня не может идти и речи. И не потому что платье вымокнет, а зонтик от такого дождя не спасёт. «Меня просто смоет, — догадалась Аполлинария. — Придется, видимо, провести этот день дома. Только спущусь, пожалуй, вниз, проведаю старушек. Любопытно, сидят они сегодня на лавочке, или тоже решили не выходить, от греха подальше?»

Она быстро оделась, и сбежала по лестнице вниз, но минутой позже поняла, что можно было и не выходить. Залитая дождём лавочка оказалась пустой, да и вообще, никого на улице видно не было. Скорее всего, дождь всех разогнал по домам. Ну и хорошо, подумала тогда Аполлинария, в таком случае, сегодня отдохну у себя. Она поднялась обратно, вошла в квартиру, закрыла за собой дверь.

— Сейчас посижу на кухню, выпью кофе, а потом… — сказала она, и осеклась.

А что, если подумать, потом? Чем, собственно, она может заняться в этой квартире, после того, как выпьет кофе? Здесь придется провести целый день, до самого вечера, но ведь в квартире ничего нет, кроме самого необходимого. Ни радио, ни телевизора, ни книг, ни даже самой что ни на есть завалящей газетки. И ванной комнаты нет, и душа. Нет даже цветка, уходу за которым она, Аполлинария, могла бы уделить время. Может быть, она захотела бы помыть полы, но ни веника, ни швабры в квартире тоже не имелось.

— Тут всё ненастоящее, — с грустью сказала Аполлинария, и пошла на кухню. — Странно, почему я не думала об этом раньше? И почему я только сейчас вспомнила про такие вещи, как радио или швабра? Наверное, я сама стала ненастоящей, потому квартира и выглядит такой. Это грустно. Вот уж не думала, что мне может стать настолько грустно.

Кофе уже стоял на столе, налитый в лиловую чашку. Аполлинария села, отпила глоток, и уставилась в окно, на дождевые струи, омывавшие стёкла. Дождь. Когда она убегала, тоже, кажется, был дождь, но не такой, а слабый, потому что его прогонял в тот момент…

…ветер…

Аполлинария подняла голову.

Ветер. Как же так вышло, что она совсем позабыла про ветер?

А ведь это было важно, почему-то это было очень и очень важно, но, когда она попала в Город, мысли о ветре непонятным образом исчезли, уступив место более насущным вещам, которые, скорее всего, были сейчас важнее. Аполлинария попыталась восстановить для себя цепь событий, которые происходили с ней, и вдруг поняла, что события почему-то перепутались, и у неё ничего не получается. Событий словно бы уже не существовало, от них остались лишь ощущения. Например, она вспоминала Петрикора, и чувствовала брезгливость и недоумение. Вспоминала мадам Велли, и ощущала жалось к мышам. Вспоминала Рыцаря, и ей становилось смешно от мыслей про амбистому. События переставали быть сами собою, они превращались словно бы в некие функции, в детали и винтики какого-то механизма, а сама она, Аполлинария, путешествовала сквозь его недра, порой останавливаясь, чтобы получше разглядеть что-то, но она не предавала этому всему большого значения. Смотрела, а затем просто шла дальше, вскоре забывая событие почти полностью, но помня ощущение от него и некоторые эпизоды.

— Наверное, это неправильно, — сказала Аполлинария в пространство. — Так не должно быть. Вот интересно, я, которая была раньше, ощущала что-то подобное, или мир для меня выглядел всё-таки иначе? И вообще, какой я была раньше? Что я, прежняя, подумала бы про Рыцаря, Детектива, Петрикора, да и про всех остальных? А ротаны? А выдры? А мыши и голуби? И вообще, что я — прежняя, сказала бы старухам, если бы они попросили меня что-то сделать для них, и вручили бы карту? Хотя… — она помедлила, задумчиво посмотрела в окно, на дождевые струи. — Может быть, это уже вовсе и неважно. Наверное, неважно. Но было бы любопытно. Наверное.

Она допила одним глотком кофе, встала из-за стола, и задумалась. Чем заняться? Ну вот чем, скажите на милость, тут вообще можно заняться?

— Пойду, проинспектирую комнату, — сказала Аполлинария. — Не исключено, что я найду там что-нибудь интересное.

Комната, ожидаемо, идей для занятий не предоставила. Аполлинария поочередно осмотрела сперва столик, на который клала на ночь свою шляпку, затем вешалку, затем кровать, затем пространство под кроватью, под столиком, и под вешалкой. Неисследованным в результате остался только гардероб, но Аполлинария знала, что он совершенно пуст. В первый же день она заглянула внутрь, убедилась, что вещей в гардеробе нет, и больше его не открывала. Да и зачем? Вешать платье удобно, используя для этого напольную вешалку, для шляпки есть столик.

— Загляну, — сказала Аполлинария. — Всё равно делать нечего.

Она решительно распахнула дверцы. Разумеется, всё было именно так, как и должно было быть: пустой гардероб, оклеенный изнутри буковым шпоном, штанга для вешалок, на которой, разумеется, ничего нет, и…

— А это что? — удивленно спросила Аполлинария. — Тут этого раньше не было.

В уголке, самом дальнем, что-то поблескивало. Неярко, несильно, едва заметно. Это «что-то» было очень маленьким, и Аполлинария в первый момент подумала, что это, вероятно, пуговица, которую она во время первого осмотра гардероба не заметила, потому что торопилась. Аполлинария присела на корточки, протянула руку, и подняла предмет.

Это оказалась не пуговица, а крошечный, с ноготок размером, стеклянный шарик, прозрачный, и словно бы с малюсенькой золотистой искрой в самой серединке. Аполлинария присмотрелась — да, верно, в середине шарика явственно что-то поблескивало. Отнесу его на кухню, и рассмотрю получше, решила Аполлинария. На кухне свет был ярче, в комнате же свет пыльной люстры не позволял толком ничего разглядеть.

На кухне Аполлинария положила шарик на стол, рядом с пустой чашкой, включила настенное бра, потом взяла шарик в руку, и поднесла к глазам. Золотистый свет стал ярче, Аполлинария поднесла шарик ещё ближе, и…

…и в этот момент кухня исчезла, и Аполлинария поняла, что…

— Это ненастоящее небо, — сказала старая женщина. Она и её неразличимый спутник стояли сейчас на поле, а вокруг была теплая летняя ночь, безветрие, и покой. Стрекотали кузнечики, где-то вдалеке шел через поля и леса поезд, но здесь, на поле, была только ночь, эти двое, и звездный купол над их головами.

— Почему ты так считаешь? — спросил человек.

Аполлинария поняла, что голос принадлежит мужчине средних лет, и задумалась — кто он ей, кем приходится? Сын? Внук? Он явно моложе, намного моложе, чем она, и совершенно непонятно, как же так получилось, что эти люди, старая женщина и относительно молодой мужчина, оказались ночью, в этом безлюдном месте, вдвоем? Их должно что-то связывать, определенно, но только вот что?

— Подумай сам, — женщина усмехнулась. — Ты уверен, что мы видим сейчас настоящие звезды? Нет, конечно. Это не так. Мы видим только свет, который звезды испускали много-много лет назад, но не более. Некоторые из них уже даже не существуют, от них только и осталось, что лучи, которые рисуют нам сейчас эту картину, а самих звезд уже нет, или они переродились, или что-то ещё с ними случилось, и мы понятия не имеем, что именно.

— Ерунда, — хмыкнул мужчина. — Ну, допустим, что ты права. И что с того?

— Что с того? — переспросила она. — Неужели… неужели тебе всё равно?

— Если честно, то да, — сказал мужчина. — Какая разница? Эти звезды видели наши пра-пра-пра-пра-пра-прадеды, деды, отцы. Их видим сейчас мы с тобой. Их будут видеть точно такими же наши пра-пра-пра-пра-пра-правнуки. Так что небо это для нас вполне себе настоящее.

— То есть для тебя не имеет значения, что на самом деле мы видим ложную картинку, а не ту, что есть на самом деле? — спросила женщина.

— Абсолютно не смущает, — подтвердил мужчина. — Неужели для тебя это так важно?

— Для меня? Да, — ответила она. — Для меня это важно, представь себе. Я предпочитаю видеть и знать настоящую правду, какой бы горькой и неприглядной она ни была.

— Это глупо, — хмыкнул мужчина. — Для чего? Это же бессмысленно. Ну, допустим, ты права, и небо ненастоящее, так что из этого следует? И как, по-твоему, можно вообще узнать, какое оно на самом деле, это небо? Не существует способа выяснить ответ, чтобы наверняка.

— Думаешь? — спросила она в ответ.

— Уверен, — парировал мужчина. — Для того чтобы это увидеть, нужен, наверное, какой-нибудь супер-навороченный космический корабль из будущего, на котором можно долететь до каждой звезды, и посмотреть, как у неё дела.

Женщина засмеялась.

— Такого корабля никто никогда не придумает, — ответила она. — Но мне почему-то кажется, что проблема здесь не в корабле, а в том, что мы неправильно созданы. Мы не умеем видеть то, что есть что на самом деле, у нас слишком несовершенный аппарат восприятия. Наверное, будь мы устроены иначе, мы бы сумели увидеть небо таким, какое оно есть.

— И что бы нам это дало? — ехидно спросил мужчина.

— Почему сразу — что-то дало? — спросила женщина. — Разве я говорила про отдачу? Ничего, кроме осознания истины, это бы нам не дало. Но ведь и этого немало.

— Ты сумасшедшая, — констатировал мужчина. — Чушь какую-то несешь. Идём домой, пока нас тут комары не сожрали.

— Сейчас сухо, и здесь нет комаров, — возразила она. — Но… ладно, идём. Всё равно ты не захочешь меня слушать, и не будешь даже пытаться понять. Люди… — она с горечью усмехнулась. — Люди, они как мокрицы под гнилой деревяшкой. Ползают во тьме, жрут, что получится, и размножаются. На этом всё, больше ничего им не надо. Мне почему-то кажется, что так везде. Вообще везде.

— Попридержи язык, — зло сказал мужчина. — Кто тут тебе мокрицы?

— Донесешь на меня? — она усмехнулась.

— Ой, нужна ты мне, доносить, — кажется, мужчина плюнул. — Ты же просто наглухо отбитая старуха.

— Безглазым всё равно, — тихо сказала женщина. — Мальчик, девочка, старуха, инвалид. Какая им разница?

— А может, это и правильно, — сказал мужчина. — Что им всё равно. Порядок должен быть, понимаешь ты это? Идём. Ночь на дворе, мало ли, кто что подумает.

— Мы просто смотрели на звёзды, — напомнила женщина.

— И чего? Этим тоже всё равно. Идём, — настойчиво повторил мужчина. — Время позднее, а завтра рано вставать.

Аполлинария потрясла головой, и с удивлением уставилась на шарик. Что это такое было сейчас? Она увидела кого-то… что-то… что-то непонятное, но в то же время сцена показалась ей знакомой. Просто до боли знакомой. Словно…

— Не может быть, — шепотом произнесла она. — Такого не может быть.

Неужели этот эпизод, в котором старуха объясняла мужчине то, что небо над их головами ненастоящее, был частью её, Аполлинарии, прежней жизни? Этой старухой была она сама? Вроде бы нет, но почему тогда сцена так отозвалась в её душе? В памяти ничего конкретного не было, а вот некую синтонность, созвучность с этим разговором Аполлинария ощущала. И ещё как ощущала. До мурашек, до дрожи.

— Надо проверить, — тихо сказала она. — Я должна проверить.

За окнами всё так же бесновался ливень, и, кажется, стало ещё темнее, чем было — дождь усилился. Аполлинария снова взяла шарик, и поднесла его к глазам, пристально вглядываясь в золотую искорку.

Отражение в зеркале навевало тоску, и вызывало отвращение. Там, в помутневшем стекле, была старуха, причем совсем не та старуха, которая ассоциируется обычно у людей с доброй сказочной бабушкой. У этой старухи, из зеркала, были седые волосы, совсем седые, до прозрачности. Как лысина, подумала старуха, седые волосы плохо видно, потому что они тонкие и прозрачные, как рыболовная леска, и сквозь них видно кожу, и как же это мерзко и жалко выглядит. Может быть, покрасить волосы хной? Нелепость. Будет рыжая леска вместо белой, и вряд ли это будет смотреться лучше.

— Пакость, — сказала старуха своему отражению. — Какая же ты пакость.

А ещё морщины. Не лукавые «лучики смеха» у глаз, а глубокие скорбные складки, которые безобразили и так не самое красивое лицо ещё больше. И глаза. Выцветшие, подслеповатые, слезящиеся. Жалко, что у меня сохранился разум, отрешенно думала старуха, ведь если бы разум исчез, мне бы, наверное, было легче. Когда разума нет, нечем думать о том, что время настолько беспощадно, и способно так уродовать людей.

— Время, — шепотом сказала старуха. — И гравитация. И то, как мы устроены. Отвратительно.

Хотя… она вдруг усмехнулась. Взять, например, красоток. Им стареть, наверное, в разы обиднее и страшнее, чем таким, как… как она сама. Можно только посочувствовать. Ты была красивой, молодой, шикарной девушкой, тебя боготворили, дарили подарки, выстраивались в очередь, за твоё внимание боролись, ты могла выбирать из поклонников, отдавая предпочтение самым богатым и лучшим, а потом… А потом — бац. И ты видишь у себя первый седой волос. А затем второй. Третий. Четвертый. И морщины, не смотря на все твои усилия, отвоевывают всё больше места на твоей некогда безупречной коже. И даже если у тебя хватило ума устроиться в жизни наилучшим образом, ты понимаешь, что тот, кто счёл тебя достойной, очень быстро может найти себе кого-то моложе и краше. И он находит. А ты… ты борешься со старостью год за годом, но старость всё равно одерживает верх, потому что ты ничего не можешь сделать ни со временем, ни с гравитацией, ни с собственным естеством, ведь старость не лечится. И в один далеко не прекрасный день ты с ужасом видишь в зеркале напомаженную, причесанную по последней моде, обколотую филлерами и прочими веществами старуху. Именно старуху, бабку Ёжку, загримированную под принцессу.

— Вот уж ужас так ужас, — сказала старуха своему отражению. — Мне их жалко. Ты была прекрасным цветком, а превратилась в обглоданную временем корягу. Как это печально.

И вообще, подумала она, где находится та незримая грань, после которой женщина, пусть даже и в годах, превращается в омерзительную, вызывающую лишь отвращение, старуху? Где проходит эта граница? Она в самой женщине, или она в головах других людей?

— Ненавижу старость, — сказала старуха. — Если бы хоть в чем-то была моя воля, я бы отменила её. Я бы сделала так, чтобы люди сами выбирали, когда им стареть, и стареть ли вообще. Да и животные тоже. За них особенно обидно, ведь кошки и собаки попросту неспособны понять, почему глаза не видят, а лапки отказываются идти. Это чертовски несправедливо.

А ещё несправедливым было то, что она не ощущала себя тем человеком, который отражался сейчас в мутном зеркале. Это не я, думала она, это кто-то другой, наверное, меня подменили. Я спала, а меня в это время подменили, тихо и ловко, так, что я и не заметила…

— Видимо, её тяготила старость, — сказала Аполлинария. — Любопытно. Старух с вязанием старость, кажется, не тяготит. Меня саму… не могу понять. Скорее нет, чем да, наверное. Но, признаться, она очень правильно сказала о красавицах. Их действительно жаль, ведь чем сильнее контраст, тем заметнее будет разница. Взять, к примеру, балерину. По слухам, она была очень красива, а что же сейчас? Череп в стене? Неподвижность, невозможность что-то поменять, и… схожу к ней, как только кончится дождь, ведь такая старость — это ещё и одиночество. Глухое беспросветное одиночество, которое не с кем разделить. Одних уже нет, другие испытывают к тебе лишь отвращение, третьи корыстны, четвертые моложе тебя, и слишком заняты, чтобы уделить тебе хотя бы толику своего времени. Странно, откуда я это помню? Не события, нет, и не отражение в зеркале. Ощущение. Тяжелое ощущение безысходности, и того, что всё и вся упущено и пропало?

Аполлинария снова взяла шарик. Ей было немного страшно, потому что в этот момент она ощутила — там, внутри золотой искры, может таиться то, что способно причинить ей боль. Потому что образ, прячущийся в шарике, всё-таки связан как-то с ней. Может быть, это и не она сама, но…

— Это же относится ко мне, верно? — спросила Аполлинария в пространство. — Иначе бы шарик не оказался в моей квартире, и в моём гардеробе. Может быть, там, внутри, и не я вовсе, но я почему-то должна это увидеть. Ведь так? Я права?

Ответом ей, разумеется, стала тишина. И Аполлинария снова поднесла шарик поближе к глазам.

«…насколько несовершенно существо, которое вы называете своим богом. Чудо? Покажите мне хотя бы одно настоящее чудо! Вы не сможете, не сумеете. Чего стоит ваш бог, если он неспособен спасти даже собачку или кошку, не говоря о человеке? Он глух к вашим мольбам и просьбам, он равнодушен и отстранен, и я даже подумать боюсь о том, что на самом деле нужно от вас, недалеких, этому богу. Если он может что-то, то уж точно не то, о чём вы каждодневно его молите. Подумайте сами, кому вы поклоняетесь, и какие истинные цели он может преследовать, раз допускает то, что вы сами же просите его прекратить. Вы умоляете прекратить кражи — грабителя, вы требуете не убивать — убийцу, вы просите пощады — у садиста, вы молите о правде — лжеца, вы кричите о милосердии — извергу, вы… неужели вы сами не в состоянии этого понять? Хорошо, вас устраивает такое положение, но я прошу вас: не втягивайте в это меня…»

Старые руки летали над клавишами, текст появлялся на экране, а вот звуков почему-то не было — словно та, которая сейчас набирала эти слова, не слышала вовсе ничего, все звуки для неё пропали. Только голос в её голове остался, её собственный голос, один только голос, и ничего больше.

«…вы отдаете ему всё — свою свободу воли, свои мысли, свои поступки. Конечно, он охотно принимает жертву, ничего не отдавая взамен, но вы хотя бы один раз в жизни, отданной ему, подумайте. Никого, слышите? Он не спас ни разу никого. Даже маленькую собачку или кошку, даже засыхающий цветок он спасти не сумел. Просто подумайте, я не прошу о большем. Если кто-то из вас поймет, о чём я написала в этом письме, это будет самое настоящее чудо…»

Руки над клавиатурой замерли, прошло какое-то время, и экран погас. Старуха — а это была именно та самая старуха — встала, и медленно побрела куда-то по квартире, в которой свет по какой-то неясной причине был выключен. За окнами этой квартиры стояла сейчас тёмная ночь, но, кажется, старухе было всё равно. Она зашла в ванную, наполнила водой лейку — можно было только догадаться, что это лейка, причем металлическая, вода звонко ударила по её дну, когда старуха открыла кран — и побрела с этой лейкой в комнату. На окне можно было различить смутные силуэты, и, когда старуха подошла ближе, стало понятно, что на окне стоят вроде бы герани, вот только выглядели они несколько странно, однако осознать эту странность не представлялось возможным. Старуха стала медленно поливать цветы, не обращая внимания на темноту, которая, казалось, становилась всё плотнее и гуще, она переходила вдоль подоконника, ставшего невероятно длинным, и поливала новые и новые герани, которые возникали перед ней из непроглядной тьмы.

— Так вот в чём дело, — шепотом произнесла Аполлинария. — Вот что она сделала. Это письмо… какое страшное безнадежное письмо… неужели это была я? — она положила шарик на стол, и отодвинула его от себя. — Если так, то я… наверное, я бы не хотела видеть это ещё раз. И её, и это письмо, и цветы. Какие странные цветы. Нет-нет-нет, ни за что, никогда больше.

Аполлинария закрыла глаза, а когда открыла — за окном сияло ставшее уже привычным яркое летнее солнце, чирикали воробьи в ветвях дерева, и перед ней стояла полня кофе чашка. А вот шарика не было. Стол оказался пуст и чист, и ничего, кроме чашки, на нём больше не находилось. Аполлинария потрясла головой и потерла глаза. Неужели это всё ей привиделось? Но… как это возможно? Что произошло? Нужно непременно об этом узнать, подумала она, спешно выпила кофе, надела шляпку, и вышла на лестницу. Надеюсь, старухи на месте, думала она, спускаясь вниз. Потому что кроме них никто не сможет дать мне ответа.

— Дождь, говоришь? — прищурилась баба Нона. — Да ладно. Тут отродясь дождей не бывало, да и не бывает. И, полагаю, не будет никогда. Приснилось тебе всё, Поля.

— Приснилось? — Аполлинария нахмурилась. — Я в этом не уверена. Уж больно достоверным и длинным был этот сон, я слишком хорошо его запомнила, а ещё… — Аполлинария осеклась.

— И что ещё? — спросила с интересом тётя Мирра.

— А ещё я помню тот разговор, о ненастоящем небе, — сказала Аполлинария. — Ну, не то чтобы в точности помню, но это вроде бы в тот раз была я. Вот только с кем говорила, забыла, не могу сообразить.

— Не помню в точности, вроде бы, забыла, — передразнила её бабуля Мелания. — Сон это был, правильно Нона говорит. Сон, и ничего больше. Дождь, скажешь тоже. Дождь в Городе. Где это видано?

— Если тут не бывает дождей, то для чего мне дали зонтик? — резонно спросила Аполлинария.

— От солнца, дурёха, — засмеялась баба Нона. — Ты сама посмотри — разве этот несчастный зонтишка хоть каплю воды удержать сумеет? Он же крошечный, да и сделан из чего? Сплошные рюши да кружева. Ты его открывала хоть раз?

— Нет, — покачала головой Аполлинария. — Мне вроде бы незачем.

— Ну вот и придумывать, что это был не сон, тоже незачем, — отрезала тётя Мирра. — Вот чего, Поля. Заканчивай нам мозги полоскать, и иди-ка ты развейся, погуляй. У нас вязание сложное, а ты с толку сбиваешь. Иди, иди. Шарики у неё стеклянные, да с золотыми искрами. Фантазёрка ты, Поля. Иди, говорю, пройдись.

Аполлинария кивнула, привычным движением поправила зонтик на сгибе локтя, и пошла из двора прочь.

— Сон? — спросила официантка. — Как знать, как знать.

— Но в Городе действительно никогда не бывает дождя? — спросила Аполлинария требовательно.

— Как знать, — повторила официантка. — Обычно его действительно не бывает. Но… — она сделала паузу, — но это может зависеть от человека.

— Может быть, я и есть тот человек, для которого дождь существует? — спросила Аполлинария.

— Не исключено, — пожала плечами официантка. — В этом мире всё, знаете ли, относительно. Так что, думаю, вполне может быть.

— Мне всё-таки кажется, что это был не сон, — Аполлинария с грустью посмотрела на официантку, а затем перевела взгляд на череп. Официантка смотрела на неё ожидающе, череп — с сочувствием. — Это всё казалось… таким реальным. Особенно её волосы. Седые прозрачные волосы, которые выглядели, как рыболовная леска. И этот разговор в поле ночью, про звезды. И письмо, которое она писала. Но… — Аполлинария снова запнулась. — Цветы на подоконнике. Знаете, я ведь только сейчас поняла, что показалось мне в тот момент странным.

— И что же? — спросила официантка.

— Они были сухие, — ответила Аполлинария. — Она шла вдоль подоконника, и поливала сухие цветы. И земля, на которую лилась вода из лейки, тоже оставалась сухой. Как это возможно?

— Хм, — официантка склонила голову к плечу. — Возможно, если цветы воображаемые, например. Или лейка воображаемая.

— И подоконник, на котором они стояли, — продолжила Аполлинария. — Бесконечно длинный подоконник. Или… или это был один и тот же цветок? Горшок из рыжей глины, и сухая герань. Сон? Может быть, это действительно был сон?

— Как знать, — в который уж раз повторила официантка. — Так что же, в этом письма она ругала бога?

— Ага, — кивнула Аполлинария. — Но если я правильно поняла, бог, о котором она говорила, был ненастоящий, именно поэтому она и говорила о нём такие страшные вещи. И писала слово «бог» с маленькой буквы. Ведь если речь идет о настоящем Боге, это слово нужно писать с большой буквы. Это верно?

— Возможно, — задумчиво произнесла официантка. — А вот вы, Поля, как считаете, вы сами способны отличить, какой бог настоящий, а какой ложный?

Этот вопрос застал Аполлинарию врасплох. Она задумалась, посмотрела на череп — но тот, разумеется, ничего ей ответить не смог.

— Я не знаю, — призналась Аполлинария. — Но мне почему-то кажется, что настоящий сумел бы исполнить хотя бы маленькую просьбу. А ненастоящий на это не способен.

— Спасти кошку или собачку? — подсказала официантка.

— А хоть бы и так, — пожала плечами Аполлинария. — Или даже засохший цветок. Он всемогущий, про это много говорилось. Разве я не права?

— Можете представить себе, насколько чудовищным бы стал мир, в котором бог, неважно даже, какой именно, будет исполнять чьи-то просьбы? — спросила официантка. Аполлинария не нашла, что ответить. — Поля, вы ведь понимаете всё сами. Что для одного благо, то для другого зло.

— Я не говорила о чём-то большом, — возразила Аполлинария. — Собачка, кошка, и цветок. И чтобы можно было лечить старость. Кажется, в этом она всё же была права. И это не сон, вот что я думаю. Вы меня обманываете.

— И в мыслях такого не было, — заверила официантка. — Знаете, Поля, это ведь всё-таки Город. Поэтому давайте решим вашу задачу так. Для нас всех пусть это будет ваш сон. А для вас — пусть это будет маленькое путешествие в вашу собственную реальность. Да, маленькое, но всё-таки самое что ни на есть настоящее. Такой ответ вас устроит?

— Наверное, да, — кивнула Аполлинария.

— Ну вот и славно, — улыбнулась официантка. — Вы идёте дальше гулять?

— Да, — Аполлинария допила чай, и встала. — Схожу на площадь, поговорю с кем-нибудь новым. И правда, мне надо развеяться.

— Вот и славно. Доброго вам пути, — кивнула официантка.

…Когда Аполлинария, выйдя из кафе, дошла до поворота, она вспомнила слова бабы Ноны о зонтике. Солнце сегодня и впрямь было яркое, и Аполлинария решила, что зонтик стоит всё-таки опробовать. Она сняла зонтик со сгиба локтя, отстегнула ремешок, и нажала на металлическую кнопочку, расположенную у ручки. Механизм звонко щёлкнул, зонтик открылся, и…

…и по камням мостовой запрыгал маленький стеклянный шарик с неразличимой в ярком солнечном свете золотой искрой внутри. Он подпрыгнул несколько раз, налетел на выступающий камень, и рассыпался в пыль, которую тут же подхватил и унёс легкий летний ветерок.

— Значит, это всё-таки был не сон, — сказала Аполлинария. — Это была правда. Неужели я и впрямь жила в том мире? Ужасно. Мир, у которого ненастоящее небо, и в котором кто-то верит в ненастоящего бога. Той женщине и впрямь было очень грустно, жаль, что я почти ничего не помню, а шарик разбился, значит, ничего больше вспомнить не получится. Что ж, значит, так тому и быть. Любопытно, а все те, кого я встречаю здесь, настоящие, или нет?

Она подняла над головой маленький зонтик, и, не торопясь, пошла в сторону площади, туда, где под вечно солнечным небом гуляли люди, в реальности которых Аполлинария теперь имела полное право сомневаться.

Ит закрыл книгу, и отодвинул её на край стола.

— Дочитал? — спросил Скрипач. Он стоял у мойки, и вытирал последнюю чашку — прочие уже стояли в сушилке. — Ну и как тебе?

— Знаешь, она чем-то напоминает Аду. Аделию Шефер, — ответил Ит. — Что-то общее у них, безусловно, есть.

— Старость, — пожал плечами Скрипач. — Это же очевидно.

— Не только это, — покачал головой Ит. — Старость тоже бывает очень разная.

— Тогда безнадежность, — ответил Скрипач.

— Я бы сказал иначе, — Ит опустил взгляд. — Они понимают одинаковые вещи, вот только женщина из сна Аполлинарии продолжает бороться, а Аделия, как ты сам помнишь, опустила руки, и сдалась. Но ход мыслей у них схож.

— В чём именно? — с любопытством спросил Скрипач.

— Они видят несовершенство мира, — ответил Ит. — И хотят хоть что-то в этом мире улучшить. Что-то небольшое, но это небольшое изменило бы на самом деле очень и очень многое. Знаешь, рыжий, мне надо хорошенько подумать.

— О чём? — с подозрением спросил Скрипач.

— Понимаешь, это письмо, про ненастоящего бога… там были какие-то маркеры, детали, которые я чувствую, но до конца пока не понял, — признался Ит. — Такое ощущение… блин… словно я уже это где-то видел. Или не видел. Слышал. Ощущал.

— Ты поливал сухие цветы? — спросил Скрипач. — Хотя, с твоей любовью к цинниям и садоводству с тебя станется.

— Я не про циннии, — отмахнулся Ит. — Принцип. В этой главе определенно есть нечто, и это нечто связано напрямую с нами, рыжий, но я не могу это нечто определить.

— Я тоже не могу, — признался Скрипач. — Нет, ты прав, связь действительно есть, и что-то такое я ощущаю, что верно, то верно. Нечто смутно знакомое, но в то же время — нет. Словно это знакомое кто-то спрятал в коробку, и я пытаюсь понять, что же там гремит.

— Вот-вот, самое верное определение, — согласился Ит. — И гремит знакомо, и тяжесть привычная, но что это — догадаться невозможно. Ладно, может быть, потом удастся понять. Что у нас на сегодня, кстати? — спросил он. — Министр, или позанимаемся той теорией, что предложила Лийга?

— Министр, конечно. Надо его пощупать, чтобы выяснить, откуда всё-таки взялась эта книга, — сказал Скрипач. — Мистика какая-то! Вот ты ожидал, что поиск оригинал-макета сумеет зайти так далеко?

— Скорее уж высоко, — поправил Ит. — Нет. Думал, всё будет проще. Чует моё сердце, мы скоро упрёмся в потолок.

— Ага, — покивал Скрипач. — Потому что чинуши скоро закончатся. И что дальше? Кто у них там ещё выше может быть? Некто из Метатрона? Им кто-то извне морочил головы?

— Не исключено, — Ит встал. — Вот только тут, сдается мне, права окажется Лийга. После министра можно будет выходить во внешку, и искать уже там. И совсем не факт, что внешка — это будет предел.

— Почему?.. — Скрипач нахмурился.

— Да потому что вся внешка — это данная доля Сферы, — объяснил Ит. — А Фэб с Бертой читали эту книгу в другой доле. И мы при всем желании пока что не можем понять, как это работает.

— И не факт, что сможем, — подвел неутешительный итог Скрипач. — Ладно, поехали, поиграем в агентов, по старой памяти. Министр, как ты догадываешься, сам себя не пощупает.

Глава 12 Ил и бумага

— Я не хочу туда идти, — Аполлинария отвернулась. — Извините, баба Нона, но у меня сегодня свои дела.

— Ты чего, обиделась, что ли? — спросила тётя Мирра. — Из-за этого своего сна? Что за глупости, Поля. Нельзя так себя вести. Это некрасиво.

— Как я себя веду? — спросила Аполлинария.

— Как обиженный ребенок, — проворчала бабуля Мелания. — Маленький, глупый, капризный обиженный ребенок. Тебе это очень не идёт.

— Ну и что? — с вызовом спросила Аполлинария. — Даже если и так. Пусть не идёт. Но вы ведь не хотите отнять у меня право обижаться, если я обижаюсь по делу?

— По какому это делу ты обижаешься? — спросила бабуля Мелания.

— Да вот по такому! Шарик был! Он выскочил из зонтика, и разбился. А если шарик был, то и сон был вовсе не сном, — рассержено произнесла Аполлинария. — И вообще, мне это надоело. Поля, поди туда, Поля, поди сюда, Поля, принеси это, Поля, принеси то! Я вам кто? Служанка?

— Ну, это как сказать, — пожала плечами тётя Мирра. — Служанка, думаю, не совсем подходящее слово. Ты, если подумать, нам помогаешь по мере сил и своих возможностей.

— Как и все другие, да? — прищурилась Аполлинария. — Слышала я, что такие, как вы, есть у каждого, кто живет в Городе. Это так?

— А хоть бы и так, — ответила баба Нона. — Тебе-то что с того? Других нас ты никогда не увидишь, поэтому тебе без разницы, есть они или нет.

— То есть это либо какой-то хитрый обман, либо условие, верно? — спросила Аполлинария. — Условие, из-за которого без вас никак не обойтись. Я права?

— Догадливая, — покивала баба Нона. — Но хоть и догадливая, до сих пор пока что ещё не всё соображаешь.

— Может быть, я действительно пока что соображаю не всё, и понимаю не всё, — медленно произнесла Аполлинария, — но одно я для себя уяснила чётко. Хорошо, пусть вы есть у всех, и пусть так нужно. Но, уж простите, ставить мне условия и помыкать мною я не позволю. Наверное, мы нужны друг другу. В таком случае я согласна на сотрудничество, а не на прислужничество. Никто из нас не хозяин теперь, уважаемые баба Нона, бабуля Мелания, и тётя Мирра. Никто не хозяин, и никто не слуга. Я согласна на просьбы, но не на приказы. А вы…

— Да мы разве тебе приказывали? — удивилась тётя Мирра. — Поля, пойми, то, что мы делаем, оно по естеству. И ты должна поступать по естеству. Надо — значит, надо. И надо вот так, а не вот этак. Мелания, отчекрыжь хвост, — сказала она. В воздухе щёлкнули блестящие ножницы. — Видела?

— Видела, — кивнула Аполлинария. Почему-то обычное это действие, которое она наблюдала до того сотни раз, сейчас ей не понравилось. — Бабуля Мелания, а если я вам скажу не отрезать нитку, что тогда будет?

Кажется, вопрос застал бабулю Меланию врасплох.

— Чего будет? — повторила она. — Ну, видимо, придется мне повременить чуток. Подожду, пока ты отвернешься, да чикану. А что?

— Ясно, — кивнула Аполлинария. — Я поняла. Хорошо. Так куда вы меня хотели сегодня послать?

— Ты вроде бы решила не ходить, — напомнила тётя Мирра.

— Я передумала, — улыбнулась Аполлинария. — Схожу, пожалуй, уважу вашу просьбу.

— Вот и умница, — улыбнулась баба Нона. — Помнишь тот переулок, в котором ты цифры нам для схемы искала? Туда нужно наведаться. Ничего не забирать, ничего не приносить. Просто узнай, как там у них дела.

— У кого? — спросила Аполлинария.

— Да у всех. Тебе надо в тот дом попасть, откуда гроб выносили. Ну, это не совсем дом, хоть снаружи так и выглядит, — тётя Мирра прищурилась. — В общем, ты умная, Поля, сама разберешься. Прогуляйся там, а потом расскажешь, чего у них и как. Только будь осторожна.

— Неужели там кто-то вроде Петрикора или Рыцаря? — спросила Аполлинария.

— О, нет, там другое, — покачала головой тётя Мирра. — Там совсем другое.

В парадной, на десятках вбитых в стену крючков, висели бронежилеты и каски. Аполлинария остановилась, нахмурилась, и стала их рассматривать — надо сказать, что выглядели эти вещи весьма потрепанными и неновыми. Нужно это надеть? Она нахмурилась ещё сильнее, и попробовала стащить с крючка бронежилет. Тяжёлый, и какой-то очень неуклюжий, подумалось ей, и потом, зонтик тут явно будет лишним, а ведь ещё нужна каска, поэтому со шляпкой, видимо, тоже придется на время расстаться. Ну, что же, раз так нужно… она кое-как влезла в бронежилет, неприятно пахнущий дымом и прелью, потом выбрала каску поменьше размером, и кое-как нахлобучила её себе на голову. Волосы мешали, поэтому Аполлинария, подумав, отстегнула ремешок зонтика, и приспособила его в качестве импровизированной заколки, собрав волосы в хвостик.

— Так, — сказала она, закончив с приготовлениями. — И куда мне дальше?

На полу обнаружились красные, сильно потертые стрелки, которые указывали куда-то в конец коридора, уходящего направо. Значит, мне туда, решила Аполлинария, и отправилась по темному коридору, искать вход.

Это оказалось очень странное место, и Аполлинария в растерянности замерла у двери, пытаясь сообразить, что же ей следовало делать дальше, и где она очутилась. Пространство перед ней было… непонятным. То ли это улица, то ли всё-таки внутренняя часть какого-то огромного здания. Аполлинария стояла у двери, расположенной на обломке стены, некогда заклеенной ярко-розовыми обоями в цветочек, а под ногами её почему-то располагался бордюрный камень, асфальт, и высохшая трава. Неподалеку от себя Аполлинария увидела фрагмент кухни — обгоревшая плита, покрытая кафелем стена, сушилка, полная тарелок и чашек, но эта кухня по какой-то невероятной причине переходила в угол дома, из которого торчала измятая водопроводная труба. Я внутри или снаружи? снова спросила себя Аполлинария. Подняла глаза, но вместо неба или потолка увидела лишь клубы серого дыма, и неяркий свет, идущий из непонятного источника. Повсюду царила такая же невнятная разруха, при каждом новом взгляде на которую Аполлинария терялась всё больше. Наверное, нужно было бы осмотреться получше, но сделать это было нереально, потому что в этом странном пространстве… шла война.

Раздавшиеся неподалеку автоматные выстрелы заставили Аполлинарию сперва пригнуться, а затем присесть. Она не могла понять, откуда стреляют, и в какую сторону, поэтому просто поползла на четвереньках вдоль стены, пытаясь найти хоть какое-то укрытие. Перебравшись через груду битого кирпича, она приметила небольшую ложбинку, в которую можно было спрятаться, и забралась в неё. Над головой свистели пули, и, кажется, снаряды, вот только в том, что это были снаряды, Аполлинария была совершенно не уверена, просто потому что до этого момента она в жизни не видела и не слышала ни снарядов, ни пуль.

Лёжа в ложбинке, Аполлинария думала, что, кажется, задание старух выполнить не получится. Как тут осматриваться, на что смотреть? Из-за дыма ни зги не видно, к тому слишком велик риск быть убитой пулей, а с этим, справедливо предположила Аполлинария, никакие обороты и выпады не сравнятся. Это же очень больно, должно быть. И что же делать?

— Эй, девица! — крикнул кто-то. — Ты одна тут? Делать чего могёшь?

Аполлинария приподняла голову, и увидела, что на краю ложбинки стоит солдат, одетый в серую от грязи форму, с автоматов в руках. У ног его примостился какой-то чемоданчик, из которого торчал длинный чёрный провод.

— А… да, я одна тут, — подтвердила Аполлинария. — А что надо делать?

— Связь до штаба дотяни, — солдат спрыгнул в ложбинку, и присел рядом с Аполлинарией. Он был небольшого роста, и какой-то скособоченный, как показалось Аполлинарии, а ещё от него ужасно пахло: потом, тухлятиной, луком, и прогорклым салом. — Вот, видишь, катушка? Надо проползти, чтобы до штаба, того. Ну, понятно. Да?

— А где штаб? — Аполлинария поняла, что готова ползти под пулями куда угодно, лишь бы не ощущать больше этот запах, и не видеть лица солдата. Она не сообразила в тот момент, что именно в его лице так неприятно поразило её, но видеть это лицо ей отчаянно не хотелось.

— А вона, туда, — солдат махнул рукой куда-то в сторону. — Там дверь будет, белая, деревянная. Она такая тут одна, не промахнешься.

— А если меня убьют? — спросила Аполлинария.

— Эка штука, — усмехнулся солдат. — Ну, убьют, и что с того-то? Все там будем. Так чё, ползешь, не?

— Ползу, — согласилась Аполлинария. — Надо, чтобы провод разматывался, да?

— Точняк, — кивнул солдат. — Ну, ползи, давай. Удачки.

— Спасибо, — обреченно кивнула Аполлинария.

Ползти в платье оказалось чертовски неудобно, да ещё и провод то и дело цеплялся за что-нибудь, и постоянно застревал в прорези, из которой выходил — Аполлинария уже сто раз прокляла себя за то, что ввязалась в это приключение. Уже через десять минут переползания от одного укрытия до другого она думать забыла о пулях и опасности, все её мысли занимала проклятая катушка, и не желающий разматываться провод. «Вот же мерзавец, — думала Аполлинария, имея в виду солдата. — Ловко он меня поймал. Всучил эту дрянь, которой явно не хотел заниматься сам, и сидит, небось, в той ложбинке, а я тут мучаюсь. Ну, попадись ты мне…» Вскоре, однако, Аполлинария увидела, что вдалеке, в дыму, перед ней замаячило что-то белое, и приободрилась — скорее всего, это и была искомая дверь. Солдат же предупредил, что ничего белого в округе больше нет. Она поползла быстрее, разматывая катушку, и через несколько минут очутилась подле кирпичной серой стены, неподалеку от заветной белой двери. Ещё минута, и Аполлинария, чуть приподнявшись, потянула за ручку, и заползла в дверь. Она оказалась в помещении, больше всего напоминавшем прихожую на каком-то предприятии — ряды крючков с верхней одеждой, и снова множество бронежилетов и касок тут и там. Аполлинария села на корточки, а потом и вовсе встала, оставив коробку с проводом на полу — тут, кажется, никаких выстрелов не наблюдалось, а значит, и ползать больше незачем.

— Это кто это у нас тут такой? — спросил голос откуда-то сбоку. — Девица? Точно, гляди-ка. Девица. И хороша девица, как небесный ангел. Как добралась-то? Цела?

— Цела, — кивнул Аполлинария, оборачиваясь. — Добралась… сложно. Вот, это велели сюда принести, — она кивнула на коробку. — Я правильно пришла?

Из-за вешалок с вещами показался человек, одетый в военную форму серо-коричневого цвета, и человек этот пошел навстречу Аполлинарии, приветливо улыбаясь.

— Ах ты ж моя умничка, — восхищенно произнес он. — Да ты героиня! Молодец, молодец! Какая молодец, да ещё и красавица!

— Я, собственно… — начала Аполлинария, но человек не дал ей договорить.

— Капитан Папэр, — представился он. — Или, если точнее, Храбрый Капитан Папэр. А как зовут мою кралечку?

— Аполлинария. Можно Поля, — представилась Аполлинария. Капитан просиял.

— Полюшка! — восхитился он. — Полюня! Цветочек полевой. Ты ж у нас теперь героиня, сейчас я медальку тебе… — он залез в карман, и выудил оттуда целый ворох латунных медалек с ленточками. — Так… это за перепрыгивание, это за пробегание, это за рассказывание… да где ж она… О! Вот! За проползание. Нашёл. Иди сюда, душа моя, — он сунул ненужные медали в карман, оставив только одну. — Итак, награждается ненаглядная наша Полюня, которая героически проползла через вражеский огонь, и доставила нам связь. Дай, к платью приколю, — приказал он. — Снимай жилет, он тебе больше не понадобится.

Вскоре латунная легкая медалька оказалась приколота к платью. Храбрый капитан обнял Аполлинарию, и прижал к своей широкой, пропахшей порохом, груди. Аполлинария испуганно пискнула, когда почувствовала, как его могучие руки обхватывают её узкие плечи, и тут же ощутила внутреннюю дрожь предвкушения чего-то нового и неизведанного. Может быть, он не так уж и плох, подумалось ей. Он не похож на других, типа Петрикора или Рыцаря. Да, говорит витиевато и странно, но ведь это может быть просто следствием дурного воспитания, такие вещи, наверное, легко изменить. Он довольно милый, этот капитан Папэр. Она, Аполлинария, всего-то и сделала, что доволокла сюда катушку с проводом, а он за такой пустяк наградил её медалью, пусть простенькой, но ведь от всей души. Вон как обнимает. И пахнет от него, помимо дыма и пороха, чем-то знакомым, и вроде бы даже приятным. Вот только чем именно пахнет, Аполлинария так и не поняла.

— Ну, поздравляю ещё раз, — сказал, наконец, отпустив её, капитан. — Умница ты моя. Давай я теперь тебе всё тут покажу, и ты сможешь расположиться. Идём. Каску и жилет оставь здесь, они без надобности.

— Может быть, мне стоит надеть халат? — спросила Аполлинария. — Там шумит что-то. Это ведь какое-то производство? Мне не хотелось бы испачкать платье.

Капитан снова засмеялся.

— Экая ты хорошая хозяюшка, — похвалил он. — Халат нельзя, к сожалению, они все считанные. А вот на счёт производства это ты права. Говорю же, умница. Загляденье. Все бы такие были. Ну, нечего тут больше делать, Полюня, пойдем, буду тебе показывать, чего и как.

Это был огромных размеров зал, длинный, широкий, уходивший, казалось, в бесконечность. Воздух в этом огромном зале, кажется, потерял прозрачность, потому что с расстоянием он становился мутноватым, дымным, и рассмотреть, что там дальше, не представлялось возможным. Хотя, конечно, догадаться, что расположено вдалеке, было нетрудно.

На всём протяжении зала стояли рядами столы, за которыми сидели женщины, и что-то мастерили. Они выглядели собранными и деловитыми, вне зависимости от возраста и внешности — а женщины в этом зале, за столами, находились самые разные. И красавицы, и уродины, и молодые, и старые…

— Что они делают? — спросила Аполлинария у капитана Папэра.

— Работу делают, свою женскую работу, — объяснил капитан. — Вовсю стараются, беспрерывно трудятся изо всех сил. Времена сейчас непростые, поэтому им тоже непросто приходится, но они, верные своему долгу, прекрасно выкручиваются, и дают продукцию.

— Какую? — не поняла Аполлинария.

— А какую могут женщины давать? — удивился капитан Папэр. — Известно, какую. Они же женщины. А назначение женщины, первейшее и главное, это делать солдат.

Аполлинария удивленно заморгала.

— Как это? — не поняла она.

— Ну, как умеют, и из чего получится, — пожал плечами капитан Папэр. — Говорю же, времена нынче трудные, надо стараться. Во, смотрите. Сейчас…

Он не договорил. В потолке над проходом открылся вдруг люк, и в этот люк посыпался какой-то хлам и мусор — Аполлинария различила рваные тряпки, жестяные банки, обрывки грязного картона, картофельные очистки, и ещё что-то, склизкое, противное, и дурно пахнущее. Женщины за ближайшими столами оживились, повскавивали с мест, и заторопились к растущей мусорной куче. «Привезли, привезли, — галдели они, — много привезли, хорошо-то как, а мы и не ждали уже». Через несколько минут от кучи ничего не осталось, потому что женщины растащили её подчистую, и снова уселись на свои места, за столы. «Вовремя выбросили, — говорили они, — дефицит выбросили, вот благодать-то».

— А где же сами солдаты? — спросила Аполлинария.

— Да вон, — капитан кивнул куда-то в сторону. — У стены. В очереди стоят, на отправку. Сами видели, что там снаружи делается, солдат очень не хватает, поэтому женщины вынуждены стараться изо всех сил. Они почти никогда не ошибаются, и брак выдают нечасто, хотя… увы, и это бывает. Вон там, например. Дальше смотри, Полюня, дальше. Вон, видишь?

По проходу, между рядами столов, бежала девочка в розовом платье, маленькая, хорошенькая, как картинка.

— Брак, — вздохнул капитан. — Надо было солдата делать, а какая-то дура девку сварганила. Но это ничего. У нас даже брак не пропадает. Глядите.

Девочка, всё ещё бежавшая между столами, с каждым шагом взрослела и менялась. Только что она была совсем крошкой, и вот уже вытянулась, превратившись в школьницу, а из школьницы в угловатого подростка. Ещё шаг, ещё, и ещё, и вместо девочки по проходу уже бежала молодая девушка. Правда, бежала она недолго — какая-то женщина привстала, схватила девушку за руку, и силой усадила рядом с собой за стол.

— Всё, — констатировал капитан Папэр. — Побегала, пора и честь знать. Теперь её дело — грех свой отрабатывать. Вот она и будет…

— Какой грех? — не поняла Аполлинария.

— Бабой родиться, уже грех, — хмыкнул капитан. — Но ты это, не огорчайся. Значит, судьба такая. Сама понимаешь, на свет появиться можно либо солдатом, либо женщиной, делающей солдат. Первое, конечно, почетно, но и второе тоже нужно. Сообразила?

Аполлинария кивнула. В этот момент капитан окончательно перестал ей нравиться.

— Вот и умничка, — снова улыбнулся капитан. — А теперь пойдем. Ты же героиня у нас, а это значит, место тебе можно будет определить поближе к проходу, чтобы удобнее было за материалом бегать. Прямо с краешку тебя сейчас посажу, и подружку рядом незлобивую пристрою, чтобы особо не мешалась, и вещи твои себе не тягала.

— Это надолго? — спросила Аполлинария. — Просто у меня кое-какие дела, и я не могу опаздывать.

— Это навсегда, — пожал плечами капитан. — Как иначе-то? Ты же женщина, а значит, это основная природа твоего предназначения. Основная, понимаешь? Твоя постоянная основа. Какие дела у тебя могут быть, кроме самого важного дела?

— А если я не хочу? — спросила Аполлинария.

— Как это «не хочу»? — удивился капитан. — Ты же вроде не ущербная, и не дурочка. Полюня, не шути так, а то медаль отберу, и будешь по центру сидеть. Не смешно.

— Забирайте, я не против, — Аполлинария отстегнула медаль, и протянула её капитану. — Я не хочу это делать. И не буду.

— Чего это ты не хочешь и не будешь? — капитан окончательно утратил веселость и благодушие. — Будешь, будешь. Сейчас я тебя…

Он попытался схватить Аполлинарию за руку, но она вовремя отпрыгнула в сторону, уворачиваясь, и бросилась бежать по проходу, прочь.

— Стой! — заорал капитан Папэр. — А ну стой, сучка! Ах ты тварь! Да я тебя!..

Аполлинария неслась, не разбирая дороги, и шаги капитана за её спиной постепенно отдалялись, он отставал. Внезапно Аполлинарию кто-то дернул за рукав, она остановилась.

— Пробегите вперед и потом направо, на склад, — скороговоркой сказала женщина, всё ещё удерживая рукав Аполлинарии. — Оттуда проще выбраться. Бегите!

У женщины было приятное лицо, но общий вид её показался Аполлинарии изможденным. Одета женщина была в рванину, некогда бывшую красивым тёмно-красным платьем, волосы её были седыми, а глаза запавшими.

— Спасибо, — ответила Аполлинария. — Может, вы тоже со мной?

Женщина обернулась, и отрицательно покачала головою.

— Не в этот раз, — сказала она. — Но, надеюсь, мы ещё встретимся.

— Я буду ждать, — сказала Аполлинария, и снова помчалась вперед. Вскоре проход вывел её на перекресток, она повернула направо, и увидела, что проход упирается в дверь, тяжелую, деревянную, покрашенную облупившейся коричневой краской. Она заскочила за эту дверь, и прикрыла её за собой.

Сперва в полутьме Аполлинария не поняла, что такое перед ней находится, но потом, приглядевшись, с огромным удивлением обнаружила, что весь склад — а склад этот был огромен, равно как и зал — заставлен плотными рядами картонных фигур, изображавших людей, причем качество этих фигур было весьма и весьма сомнительным. Кривые, кособокие, они стояли, прислоненные друг к другу и к стенам, и вид имели весьма посредственный и жалкий. К тому же в помещении плохо пахло, и через минуту Аполлинария поняла, что точно так же, оказывается, пахло от солдата, который спрыгнул в ложбинку, в которой она пряталась.

В отдалении послышались голоса, и Аполлинария, решившая, что не стоит искушать судьбу, отбежала в сторону, и спряталась за картонными фигурами. Голоса приближались, и вскоре Аполлинария стала различать, о чём говорили люди, которые шли по направлению к ней.

— Опять не кондиция, — сердито сказал первый голос. — Нет, ты только полюбуйся! Кривые, косые, тупые, вонючие! И вот как, скажи на милость, с таким материалом работать?

— Ой, ладно тебе, — миролюбиво отозвался второй голос. — С лица, как говорится, воду не пить. Сейчас наклеим форму, и наружу. А что косые да кривые, так это всё равно. Тут же главное не качество, а количество, сам понимаешь.

— Ну, это да. Дрянь дрянью, зато много, — хохотнул первый голос. — Главное, чтобы форма хоть как прилипла. Ты смотри, чтобы масляные не попадались, а то будет, как в тот раз.

— Не напоминай, — второй голос погрустнел. — Вот тут ты прав. Скрепками, конечно, можно прикрепить, но ведь это такая морока… ещё и пальцы себе тогда искололи, пока возились. Бери, давай, и будем смотреть, чтобы сухие были. Мокрые раскисают от клея ещё больше.

Раздались шорохи, шелест, поскрипывание. Аполлинария осторожно выглянула из своего укрытия, и увидела, что две фигуры, одетые в чёрные одежды, складывают на тележку картонные фигуры. Интересно, куда они их повезут? Аполлинария прищурилась, оценивая расстояние до фигур, а затем высунулась ещё больше — и с радостью увидела, что вдалеке, в самом конце огромного склада, виден небольшой светлый прямоугольник. Дверь! Там точно находилась дверь, и решение Аполлинария приняла мгновенно. Главное — это проскочить мимо фигур. Бежать за нею им может помешать тележка, а ещё на них длинные неуклюжие одежды, поэтому…

Дальше раздумывать она не стала. Опрокинула мешавшие фигуры, и бросилась по проходу в сторону светлого прямоугольника со всей возможной скоростью. Кажется, она никогда в жизни так быстро не бегала, но, уже добежав до двери, она поняла, что могла бы и не стараться — за ней никто не погнался. И ещё через несколько секунд Аполлинария сообразила, почему.

Выскочим на улицу, она поняла, что попала в то самое странное пространство, с которого началось её путешествие. Дым, обломки стен и предметов, гарь, копоть, выстрелы, крики — да, это был тот же самый бой, в котором Аполлинарию подстерегали всё те же, что и раньше, опасности. Мелькнула мысль — а не вернуться ли назад? Но Аполлинария тотчас же отогнала эту мысль, и побежала прочь от двери, перепрыгивая через канавы, наполненные водой, вздрагивая от недалеких разрывов, и пригибаясь, слыша свист пуль тут и там. Куда бежать? Что делать? Полю боя, кажется, не было ни конца, ни края. Вскоре Аполлинария остановилась, ощущая нарастающее отчаяние.

— Сударыня, — позвал вдруг непонятно откуда идущий взволнованный голос. — Сударыня, вам нужно отсюда выбираться!

— Но как? — воскликнула Аполлинария. — Я не понимаю, что мне делать, и куда бежать дальше!

— Немедленно посмотрите на это всё другим взглядом, — приказал голос. — Скорее! Они приближаются, не медлите!

— Как это сделать? — жалобно спросила Аполлинария.

— Закройте глаза, и прикажите — смотреть другим взглядом, — ответил голос. — Быстрее же, чего вы ждёте!

Аполлинария послушно закрыла глаза, и произнесла:

— Приказываю — смотреть другим взглядом.

И тут же…

Звуки боя пропали. Вокруг стояла тишина, прерываемая лишь едва слышными всплесками воды и какими-то шорохами. Аполлинария ещё с минуту постояла, а затем открыла глаза. И вскрикнула от изумления. Потому что…

Потому что стояла она сейчас вовсе не на поле боя, а на заднем дворе какого-то завода. Или фабрики. Двор был основательно заброшен и заболочен; по сути, Аполлинария стояла сейчас в самом центре маленького болотца, по берегам которого росла осока, и стояли камыши с пушистыми метелками. Аполлинария обернулась, и увидела, что совсем неподалеку находится проржавевшая лента механического транспортера, с которой скатываются и падают в болото бумажные рулончики. Маленькие, невзрачные бумажные рулончики. А внизу, под лентой, сидят жабы, множество жаб, больших и маленьких, и, как только очередной рулончик оказывается на земле, жабы начинают закидывать его комьями грязи.

— Вы молодец, сударыня, — снова сказал голос. — Я очень за вас волновался. Кажется, вам следует выбираться оттуда, как вы думаете, это разумная мысль?

Аполлинария обернулась на голос, и обнаружила, что принадлежит он мужчине средних лет, который стоит у забора, и с участием смотрит на неё.

— В заборе есть прореха, — сообщил мужчина. — Перепрыгивайте вон на ту кочку, и ступайте сюда.

Через пару минут Аполлинария стояла по другую сторону забора, на самой что ни на есть обычной улице Города, неширокой, и пустынной. Мужчина, её неожиданный спаситель, кажется, уже перестал волноваться, он улыбался, и в улыбке его читалось явное облегчение.

— Я волновался за вас, сударыня, — сказал он. — Сперва не понял, что к чему, а потом сообразил, что вы попались, и что, вероятно, следует вас выручать.

— А как это выглядело со стороны? — спросила Аполлинария.

— Ну… эээ… несколько нелепо, — признался мужчина. — Вы то бегали туда-сюда, пригибаясь, то замирали, то садились на корточки. Вот я и решил вас позвать, иначе, боюсь, вы бы долго выбирались оттуда, если бы вообще выбрались.

— Мне очень неловко, но я бы хотела спросить, — осторожно начала Аполлинария. — Где я была? Что это за место такое на самом деле?

— Это? — мужчина кинул взгляд на забор. — Это наша бумажная фабрика, сударыня. А место, где вы были — это её задний двор. Раньше там отгружали продукцию, но давно уже сделали другой транспортер, новее и лучше, а этот забросили.

— Бумажная фабрика? — переспросила Аполлинария.

— Ну да, — кивнул мужчина. — Тут делают второсортную бумагу из всего подряд. Макулатура, тряпки, мусор.

— Ах, бумажная, — пробормотала Аполлинария. — Так вот почему он назвался капитан Папэр. Это же переделанное английское слово «paper», «бумага». Но… я не понимаю… значит, я была на бумажной фабрике? И бумага, выходит дело, воюет с жабами?

— Истинно так, — согласился мужчина. — До последней капли крови того, у кого в этой вечной войне есть кровь.

— Но… погодите, — попросила Аполлинария. — Я же видела всё по-другому.

— Вы, верно, чем-то рассердили своих старух, — справедливо предположил мужчина. — Вот они и отыгрались немного на вас. Не судите их строго, ведь их тоже можно понять. Они вовсе не так злы и плохи, как вы подумали.

— Но меня там могли убить, — с ужасом сказала Аполлинария. — Там всё было взаправдашнее и настоящее. Клянусь!

— Охотно верю, — кивнул мужчина. — Война ила и бумаги — штука страшная, и действительно настоящая. Мало того, самое скверное то, что в ней не может быть ни побежденного, ни победителя. Из прорехи в стене так и будут вечно сыпаться бракованные рулоны кассовых лент, а жабы в болоте так и будут стремиться всякий раз их изничтожить. Город обречен существовать вечно, и рулоны будут сыпаться вечно, и жабы будут вечно уничтожать их. Они считают территорию двора своей, ведь там есть болото, но на самом деле территория эта изначально принадлежала фабрике, хотя и не совсем годилась для её целей. Ни правых нет в этой вечной войне, ни виноватых. Но она была, есть, и будет, потому что фабрика производит всё новые и новые рулоны, перерабатывая макулатуру и тряпки, а жабы исправно мечут икру, и порождают всё новых и новых жабьих воинов.

— Это ужасно, — покачала головой Аполлинария. — Неужели ничего нельзя сделать?

— Ничего, — развел руками мужчина. — Почему вас это так огорчает?

— Я встретила там женщину, и мне её жаль, — призналась Аполлинария. — Она… делала бумажных солдат, как я сейчас понимаю.

— Машина, — тихо поправил её мужчина. — Скорее всего, она была машиной, которая производит бумажные рулончики. Только и всего.

— Нет, — упрямо покачала головой Аполлинария. — Точно, она не машина. Я знаю. Откуда — не пойму, но знаю. Надеюсь, я после встречу её. А ещё… — она помедлила. — Мне очень обидно, что я испортила платье. Смотрите, оно всё грязное. И шляпка с зонтиком пропали, я оставила их при входе, и не знаю теперь, как туда вернуться.

— Ну, этому горю я помогу, — улыбнулся мужчина. — Постойте смирно минутку, это быстро.

Аполлинария послушно замерла, мужчина провел над подолом её платья руками, не прикасаясь, и грязь исчезла, как по мановению волшебной палочки.

— А теперь пойдемте вызволять шляпку и зонтик, — предложил мужчина. — Думаю, небольшая прогулка нам не повредит.

— Конечно, — кивнула Аполлинария. — Простите, мне неловко, но как вас зовут? Из-за рассказа мы не успели представиться.

— Ох, боюсь, с этим получится сложно, — мужчина, кажется, смутился. — Дело в том, что имён у меня несколько, но я предпочитаю не использовать их вовсе. Я… немного смущаюсь.

— Почему? — удивилась Аполлинария.

— Скажите честно, вам нравится имя Варуна? — с грустью спросил мужчина. — Вот видите, вы молчите. Вы тоже сейчас смущены. Дело в том, что в нашей части Города это имя популярностью не пользуется, к тому же оно похоже на слово «ворона», но я в данный момент сосуществую именно с ним. Поэтому и предпочитаю не представляться.

— Вот оно как, — покачала головой Аполлинария. — Я вас понимаю. Мне тоже моё имя изначально показалось слишком вычурным и пафосным. Но потом я привыкла. Меня зовут Аполлинария, или, если вам удобнее, Поля.

— Называйте меня тогда Вар, — предложил мужчина. — Тоже необычно, но хотя бы коротко. Идёт?

Он снова улыбнулся, и Аполлинария улыбнулась в ответ.

— Хорошо, — кивнула она.

— Вот и отлично, — сказал Вар. — А теперь пойдемте вызволять вашу шляпку и зонтик. В этом Городе, уж поверьте, не так-то просто раздобыть хорошую шляпку. Так что в путь.

— Рыжий, чего ты там делаешь? — спросил Ит, закрывая книгу. — Ау, ты меня слышишь?

— Не ори, — раздраженно ответил Скрипач из комнаты. — Собирай манатки на пару дней, и поехали.

— Куда? — удивился Ит.

— Туда, — рассерженно ответил Скрипач.

— Ты можешь говорить нормально? — Ит рассердился.

— Нет, не могу, — ответил Скрипач, входя в комнату. — Вот, читай, что мне сейчас скинула Лийга.

Ит взял у Скрипача телефон, и через несколько секунд поднял на Скрипача безмерно удивленный взгляд.

— Чего? — спросил он. — В каком это смысле она собирается прекратить мучения? Чьи именно? И при чем тут Официальная служба и Метатрон?

— Я почем знаю? — спросил Скрипач в ответ. — У Лийги в голове стада тараканов, и настроены они решительно. Там ещё второе сообщение есть. Про зивов. Что ей надоело смотреть, как мы щупаем министров, а на самом деле хватит заниматься хренатенью, и надо пощупать для начала хотя бы зивов. Так что собирайся, и поехали.

— А как же Дана? — спросил Ит.

— Ты ещё не понял? Спелись! Куда одна, туда и вторая. Идём, говорю, пока они там дел не наделали…

Глава 13 Ночная прогулка

— Значит, вы ничего не рассказали им? — спросила официантка с интересом. Аполлинария кивнула.

— Да, — сказала она. — Я не сказала им ничего о Варе. Ни слова. Сказала про жаб, про бумажных солдат, про войну, но не решилась говорить о нём.

— Но почему? — официантка приподняла брови.

— Не знаю, — Аполлинария покачала головой. — Мне показалось, что они могут сказать о нём что-то плохое, очернить его, но ведь не дал мне ни одной причины для этого. Он помог мне, сперва вызволил из болота, потом почистил платье, а затем мы дошли до проходной фабрики, и он сам принёс мне шляпку и зонтик.

— Вы не пошли внутрь? — участливо спросила официантка.

— Да. Я… испугалась, — призналась Аполлинария. — Он тут же понял это, велел мне подождать, ушёл, и вскоре вернулся. Он принес мои вещи. Вы думаете, что я не права, и мне нужно было им признаться? — спросила Аполлинария официантку. Та пожала плечами. Аполлинария перевела взгляд на череп — у черепа в глазницах горели сейчас изумрудные огоньки. — А вы как считаете?

— Мы обе думаем, что вы правы, — твёрдо сказала официантка. — В таких делах выбор должен быть исключительно за вами, и ни за кем другим.

— В каких именно делах? — спросила Аполлинария растерянно. — Вы имели в виду любовь? Но я не ощутила по отношению к Вару ничего, кроме признательности и симпатии.

— Любовь? — переспросила официантка. — Увы, любовь для всех нас давно уже невозможна, по крайней мере, в той её форме, о которой вы подумали сейчас. А вот другие чувства вполне реальны. В частности та самая признательность или симпатия, о которой вы говорили. И ещё… — официантка понизила голос, — ещё существует интерес, ведь так? Вар интересен вам, Аполлинария, и, как мне кажется, вы бы не отказались от новой встречи с ним. Я права?

— Если честно, то да, вы правы, — кивнула Аполлинария. — Но получилось как-то странно. Он… проводил меня немного, затем сказал, что торопится, и ушёл, оставив меня у памятника на площади. Хотел ли он новой встречи? Я не знаю. Не поняла. Видимо, в тот момент я растерялась.

— Немудрено, — вздохнула официантка. Череп согласно мигнул зеленым. — Вечная война илистых жаб с бумагой кого угодно способна вывести из душевного равновесия. Бессмысленная жестокость, тотальная глупость, и результат, которого не существует — тут, конечно, любой растеряется.

— Не хотела бы я больше подобное видеть, — покачала головой Аполлинария. — Но речь сейчас не об этом. Вар… как вы думаете, он был бы не против встретиться со мной?

— Судя по тому участию, которое он проявил к вам, думаю, что встречи он хотел бы точно так же, как и вы, — ответила официантка. — Видимо, вы тоже чем-то заинтересовали его.

— Но как же с ним встретиться? — жалобно спросила Аполлинария. — Говорю же, я растерялась, и теперь вовсе не представляю, как его найти!

Официантка нахмурилась, задумалась, и принялась почему-то оглядывать Аполлинарию пристальным цепким взглядом.

— Что вы хотите увидеть? — растерянно спросила Аполлинария.

— Погодите, — попросила официантка. Взгляд её упал на шляпку Аполлинарии, и в ту же секунду лицо её посветлело, и официантка улыбнулась. — Вот! Так я и думала. Смотрите!

Она протянула руку, и вытащила из-за тульи лежавшей на столе подле руки Аполлинарии шляпки какую-то бумажку.

— Что это? — недоуменно спросила Аполлинария.

— Он оставил вам записку, видимо, думал, что вы сами её отыщите, но вы не догадались этого сделать, — объяснила официантка, и протянула бумажку Аполлинарии. — Читайте. Читайте, читайте, это же адресовано вам, я не имею права сама это прочесть.

Аполлинария развернула бумажку, и увидела, что на ней написано следующее. «Сударыня, я был бы безмерно рад новой встрече с вами. Если вы тоже хотите со мною ещё раз увидеться, приходите ночью на площадь, к памятнику „Неизвестным морякам, осмыслившим Бабочек, покинувшим Берег, и постигающим Пути“. Я буду ждать вас там каждую ночь, после наступления темноты, и до самого рассвета. Мне кажется, что нам найдется, о чём поговорить, и что обсудить. Искренне ваш, Варуна».

— Он хочет со мной встретиться, — обрадовано сказала Аполлинария. — Но…

— Что — но? — не поняла официантка.

— Он назначил встречу ночью, а я ещё ни разу за всё время моего пребывания в Городе не покидала ночью свою квартиру, — Аполлинария виновато опустила голову. — Дело в том, что мне ещё в самом начале дали понять, что существует такое правило, что ночью надо быть дома… и я поэтому…

— Ох, сударыня, вы очень послушная девочка, — официантка улыбнулась, но в её улыбке Аполлинарии почудилась грусть. — Даже излишне послушная. Запомните: некоторые правила существуют, чтобы их нарушать. Если соблюдать все запреты, если всех подряд слушать, ничего хорошего не выйдет. Вы, конечно, уже встали на правильный путь, но до идеала вам пока что далеко.

— Позвольте мне не согласиться, — Аполлинария нахмурилась. — Я не послушалась Петрикора. Не поддержала начинания Рыцаря. Детектива и вовсе убила. От капитана Папэра сбежала. Обороты и выпады делать отказалась, и с Велли была не согласна. Поэтому я бы не хотела, чтобы вы называли меня послушной девочкой. Это не так.

— Увы, это пока что так, — покачала головой официантка. — Через некоторое время вы поймете, почему. А пока я предлагаю вам подумать — если вы пойдете ночью на встречу с Варом, кому от этого станет плохо?

Аполлинария задумалась.

— Кажется, никому, — без особой уверенности произнесла она. — Вар дружелюбен, и у него нет… не могу сформулировать. Нет того, что было у других. Он какой-то иной, словно бы устроен иначе. Нет, не думаю, что он хочет причинить мне зло.

— А вы ему — тоже не хотите? — спросила официантка.

— Я? — безмерно удивилась Аполлинария. — У меня и в мыслях не было причинять кому-то зло! Что вы, конечно нет!

— Вот и славно, — официантка улыбнулась. — Но вы, видимо, не хотите, чтобы о вашей прогулке прознали старухи?

— Да, — призналась Аполлинария со смущением. — Совершенно не хочу.

— Тогда позвольте мне подсказать вам, как действовать, — официантка села за стол напротив Аполлинарии, и вдруг подмигнула ей. — Во-первых, в вашей квартире есть два окна. Во-вторых, у вас есть две подруги, которые охотно вам помогут.

Череп одобрительно мигнул желтым светом.

— Вот, — довольно кивнула официантка. — Слушайте. Сейчас вам придется выполнить два наших задания, а затем я объясню, что вам следует сделать, чтобы до утра отвлечь старух от слежки.

— Простите, я хотела спросить. Старухи, если я правильно понимаю, есть у каждого в городе, — произнесла Аполлинария. — И каждый видит лишь своих. Но вы… вы, получается, тоже можете их видеть, и давать им заказы?

— Вы тоже можете давать заказы чужим старухам, видеть их совершенно не обязательно, — усмехнулась официантка. — Помните свитер для ротана? Как вы считаете, видели их рыбы, или нет? Да ни в жизни. Однако о такой возможности рыбы знали. А теперь и вы знаете. Поэтому слушайте, что я расскажу, и, думаю, этой ночью вы сумеете прогуляться в компании Вара.

Сверток с пряжей был совсем легким, а коробочка с бисером и вовсе невесомой. Аполлинария, которая до этого долго ходила по городу, забирая пряжу в одном месте, а бисер — в другом, изрядно утомилась, и сейчас неспешно шла домой, прикидывая, как бы поизящнее провернуть комбинацию, которую предложила официантка. Впрочем, особенного изящества для того, что нужно было сделать, в результате не потребовалось. Всё получилось как-то само собой, словно бы случайно.

Дойдя до своего дома, Аполлинария остановилась рядом со старухами, и, поздоровавшись, сказала:

— Меня просили передать вам заказ. Официантка из кафе, в котором я бываю, хочет, чтобы вы связали для неё шарф, украшенный бисерными кистями.

— Шарф, небось, попросила малиновый? — прищурилась тётя Мирра.

— Да. А как вы угадали? — искренне удивилась Аполлинария.

— Тут, знаешь ли, не угадать невозможно, — усмехнулась баба Нона. — Они всегда этот цвет просят. Им другие цвета заказаны.

— Они? — ещё больше удивилась Аполлинария. — Официантка и череп балерины?

— Официанток на самом деле две, — рассмеялась бабуля Мелания. — А ты и не догадалась до сих пор, да, Поля? Две их. Пока одна внутри, другая снаружи, и наоборот. Думаешь, они имеют право кафе без надзора оставить? Или взять, к примеру, твой чай. Ты просишь чай, и его тотчас приносят — разве можно мгновенно холодный чай приготовить? Мы думали, что ты сама догадаешься, но ты, видать, слишком много про своё думала, и не заметила.

— Действительно, не заметила, — признала очевидное Аполлинария. — А это плохо или хорошо, что их две?

— Это нормально, — пожала плечами бабуля Мелания. — В порядке вещей, так сказать. Тебя это обстоятельство смущать не должно.

— Ясно, — покивала Аполлинария. — Видимо, мне нужно быть более сосредоточенной. Я слишком рассеянная.

— Вот именно, — кивнула тётя Мирра. — Давай лучше к делу. Она тебе материалы для шарфа передала?

Аполлинария кивнула, и протянула тёте Мирре сверток с пряжей, и коробочку с бисером. Но протянула неловко — коробочка выскользнула из её руки, упала на брусчатку, открылась, и крошечные бисеринки в секунду разлетелись в разные стороны.

— Какая ты растяпа! — рассердилась баба Нона. — Теперь придется до утра бисер собирать! Поля, не стыдно тебе, а? Как ты так сумела…

— Давайте я помогу, — предложила Аполлинария. — Очень неловко вышло, извините.

— Не надо нам помогать, — сердито сказала тётя Мирра. — К материалам прикасаться не смей, не твои они, не тебе и трогать!

— Почему? — опешила Аполлинария.

— Закон такой потому что, — ответила баба Нона. — Ох, Поля, добавила ты нам работы. Иди с глаз долой, не серди бабушек. И в другой раз будь аккуратнее, держи вещи крепко, не роняй.

— Простите, — сказала Аполлинария. — Я не хотела.

Ещё как хотела, думала она в этот момент, и ведь официантка оказалась права — старухи рассердились, и сказали, что соберут всё сами, ей трогать бисер они действительно не позволили. Надо будет потом узнать про этот закон, уж больно странно это всё. Почему нельзя трогать пряжу и бисер, интересно? И что произойдет, если потрогать? Любопытно.

— Иди к себе, — сказала тётя Мирра, присаживаясь на корточки. — И ложись спать. Растеряха, вот же растеряха, зла на тебя не хватает. Нона, а ну-ка глянь схему, сколько там бисерин на кисть положено делать?

— По шестьдесят на ряд, сто двадцать на кисть, — ответила баба Нона, разворачивая сверток с пряжей. — А в коробке бисера осталось меньше половины, да и размером он с маковое зерно…

Аполлинария, поняв, что с ней никто разговаривать дальше не планирует, вошла потихоньку в подъезд, и беззвучно прикрыла за собой дверь.

— Как же вы умудрились улизнуть от старух? — спросил Вар.

— Мне помогли, — призналась Аполлинария. — Милая официантка из кафе, в которое я часто хожу, предложила мне проделать фокус, рассыпав перед ними бисер, и они теперь до утра будут его собирать. Я же сумела вылезти через кухонное окно, и спустилась вниз по водосточной трубе. Это было не очень просто сделать, мне мешало платье, уж больно оно длинное, но, как видите, я смогла, и сейчас стою перед вами, — Аполлинария улыбнулась. — У меня всё получилось.

— Вы великолепны, — Вар тоже улыбнулся ей в ответ. — А ещё вы очень смелая. Я, признаться, в первый раз боялся, что они всё поймут, мне казалось, что погоня неминуема, но нет, это оказалось не так. Теперь мои старухи признали за мной право распоряжаться собой, а я получил возможность бывать в Городе по ночам систематически.

— А они погонятся, если поймут, что человек ушел гулять ночью? — удивилась Аполлинария.

— Да, погонятся, и вернут обратно, домой, — Вар погрустнел. — Это был не очень приятный опыт, признаюсь. Старухи ужасно на меня рассердились, и потом долго гоняли на самые неприятные задания. Где я только не побывал после своего неудачного ночного побега! Вспомнить страшно…

— И где же? — спросила Аполлинария. — Неужели на бумажной фабрике?

— Фабрика была только началом, — печально ответил Вар. — После фабрики я побывал в Доме страха и огня, потом ходил в Лабиринт дурных миазмов, а ещё были Бесконечный коридор ужасов, Лес медных труб, и Озеро рождений. И лучше бы вам никогда не знать об этих местах, и не видеть их.

— Неприятных мест я тоже видела немало, — призналась Аполлинария, и принялась рассказывать о своих похождениях. — Но, знаете, — сказала она под конец, — я думаю, мне это пошло на пользу. По крайней мере, я теперь точно знаю, чего я делать ни в коем случае не хочу.

— Да, это вы верно подметили, — покивал Вар. — Те путешествия тоже многому меня научили, что верно, то верно. Но, думаю, если бы вместо Озера рождений мне показали бы что-то менее неприятное, я бы тоже всё понял правильно.

— А что за Озеро такое? — спросила Аполлинария.

— Ох, — Вар поморщился. — Вы ведь знаете, что такое постоянство основы? — Аполлинария кивнула. — Так вот, там это постоянство сохранялось на короткое время только у вновь рожденных. А те, кто их порождал, постоянство моментально утрачивали, превращаясь в придаток при новом поколении. И так далее. Бесконечный цикл всё новых и новых бессмысленных рождений, и, как пена на гребне морской волны, жалкие фрагменты основы, которая на самом деле должна быть — какой?

— Постоянной, разумеется, — пожала плечами Аполлинария. — Об этом знают даже выдры и аксолотли.

— Вот и я о том, — согласился Вар. — И ваша, и моя основа — это разум. А та модель сохраняла разум только самому последнему поколению, и лишь до момента появления поколения следующего.

— Ужасно, — Аполлинария покачала головой. — Нет, в подобные места меня старухи ни разу не посылали. Видимо, не настолько сильно я сумела им досадить.

— Вы не являетесь неуёмной натурой, — заметил Вар. — Судя по всему, вы более чем осторожны, и притом весьма рассудительны. Это прекрасные качества, и вам не следует от них отступать. А я вот когда-то сплоховал. В прежние времена, до того, как взялся за ум, я был горяч и безрассуден, и, признаться, мне те уроки оказались всё-таки полезными. Я научился владеть собой, и стал гораздо больше думать, причем не только о себе, но и об окружающих — потому что после своих приключений я стал их лучше понимать. Например, раньше, чем вы, я угадал, что вы побоитесь идти за шляпкой и зонтиком, и взял на себя смелость принести их вам. А до того, как побывал в Доме страха и огня, я бы даже не заметил, что вы напуганы. Понимаете?

— Кажется, да, — кивнула Аполлинария. — Но, по-моему, вы ошибаетесь, Вар. Осторожность и рассудительность? Боюсь, это не про меня.

— О, нет, это как раз про вас, — улыбнулся Вар. — Поэтому давайте поступим следующим образом. Поскольку вы меня до сих пор опасаетесь, я предлагаю погулять по площади, ведь здесь множество фонарей, от которых светло, есть люди, и потому тут безопасно.

— Но ведь на площадь я как-то пришла, — возразила Аполлинария.

— Вы были одни, — покачал головой Вар. — А теперь с вами я. И при всём желании я не сумею дать вам гарантии, что я не сродни Петрикору, Рыцарю, Детективу, и иже с ними. Поэтому я не хочу пугать вас, сударыня, и предлагаю провести время здесь. Вы согласны?

Аполлинария кивнула. Вар был в этот момент абсолютно прав, и эту его правоту Аполлинария признала сразу и безоговорочно.

Через полчаса неспешной прогулки Аполлинария поняла, что ночью, оказывается, всё вокруг стало несколько иным, не таким, каким оно было днём. Дети, игравшие неподалеку от памятника, оказались вовсе не детьми, а маленькими выдрами, одетыми в нарядные костюмчики. Люди, читавшие афишу, при ближайшем рассмотрении превратились в ротанов, лишь прикидывавшихся людьми. Вдали Аполлинария увидела мадам Велли, которая неспешно шла, толкая перед собой коляску, в которой стояли клетки с мышами. Потом, через некоторое время, мимо прошла женщина в желтом платье, та самая, которая подсказывала Аполлинарии, как увидеть схему вязания — и Аполлинария с удивлением увидела, что платье женщины светится в темноте, и что лицо у неё больше похоже на застывшую гипсовую маску.

— Кажется, вы удивлены, — заметил Вар. — Встретили кого-то знакомого?

— Да, — кивнула Аполлинария. — Вот же странно. Я не думала, что они, оказывается, гуляют где-то по ночам.

— Многие гуляют по ночам, — Вар улыбнулся. — Это вполне естественно, потому что ночь интереснее дня. Темнота, как вы сами видите, весьма притягательна, потому что именно темнота умеет прятать секреты и тайны.

— Мадам Велли вывозит своих мышей на прогулку, — покачала головой Аполлинария. — Никогда бы не подумала. Скажите, Вар, неужели, чтобы выходить в Город ночью, нужно каждый раз рассыпать перед старухами бисер?

Вар засмеялся.

— Конечно, нет, — ответил он. — Вы должны будете дать им понять, что вы достаточно сильны, и способны отстоять свой выбор — тогда, разумеется, бисер станет вам не нужен. Но… — он сделал паузу, — тут есть довольно интересный момент. Вы сами должны решить, стоит ли открываться перед ними, или лучше пока повременить с этим.

— Не показывать свою силу? — Аполлинария нахмурилась, размышляя. — А ведь вы правы, Вар. Действительно, не стоит выдавать себя до поры. Пусть старухи и дальше думают, что я слаба, и что мною можно управлять, а я пока что… в общем, я согласна с вами. Вы снова правы.

— Это не я прав, — покачал головой Вар. — Это очевидная истина. Только не подумайте, что речь идёт об обмане, нет, конечно. Вы просто не должны показывать всем подряд свою постоянную основу, в которой, собственно, и заключается ваша сила. Проще говоря — ваша сила это ваше дело, и совсем необязательно оповещать о её существовании всех подряд.

— Так и поступлю, — кивнул Аполлинария. — Это разумно. Ой, а что это там такое? — удивленно спросила она.

— Где? — не понял Вар.

— Да вон та лавочка. Там два старичка всегда играют в шахматы, — Аполлинария осеклась, присматриваясь. — Но это же не шахматы.

— И не старички, — кивнул Вар. — Подойдем поближе, и посмотрим?

На лавочке, друг напротив друга, сидели… хотя слово «сидели», пожалуй, тут будет неуместным. Там находились два сгустка тьмы, непроницаемой, абсолютной. Тьма эта выглядела, как два небольших облака, и между этими облаками парила в воздухе многомерная игровая доска. Она лишь отдаленно напоминала шахматную, но, конечно, на самом деле к шахматам эта игра не имела никакого отношения. Когда Аполлинария и Вар подошли поближе, они сумели разглядеть, что доска эта словно бы расслаивается на тысячи призраков самой себя, и призраки эти образуют подобие колонны, часть которой уходила вниз, в непроглядную тьму, а другая часть шла вверх, куда-то в ночное небо. Активным сегментом был тот, который находился перед игроками, и представлял собой скопление светящихся объектов разных размеров и форм.

— Любопытно, — шепотом сказала Аполлинария. — Но я не могу понять, что они такое делают? Как в это играть?

— Кажется, им надо провести свои фигуры в определенную область доски, — тоже шепотом ответил Вар. — Присмотритесь. У того старичка, что справа…

— Это не старичок, — возразила Аполлинария.

— Днём они выглядят как старички, поэтому я буду называть их так, как им хочется, — покачал головой Вар. — У правого старичка одна фигурка, побольше размером. У левого две, но поменьше. Видите?

Аполлинария присмотрелась, и обнаружила, что, оказывается, она может видеть доску…

— Да, другим взглядом, совершенно верно, — похвалил Вар её сообразительность.

У старичка, сидевшего слева, кажется, намечались проблемы — и правый, судя по нетерпению, был этим проблемам очень рад. Дело в том, что одна фигурка из пары упала, откатилась по доске в сторону, и попала в глубокую щель между двумя цветными объектами. Вторая фигурка металась внутри ещё одного объекта, но, судя по всему, путь к укатившейся ей был заказан.

— Правый выиграет, — уверенно сказал Вар. Уверенно-то уверенно, но почему-то без особой радости в голосе. — Этот раунд за ним.

— Почему? — спросила Аполлинария.

— Потому что парные фигурки только выглядят, как две. На самом деле это одна фигурка. И левый свою фигурку, считай, потерял, вы же видите?

— Вижу, — кивнула Аполлинария. — Погодите. Парная фигурка? Двое?

— Что? — не понял Вар.

— Стоп-стоп-стоп, — Аполлинария нахмурилась. — Детектив… воробьи… коты… мальчишки… посмотреть другим взглядом…

Она прищурилась, пристально посмотрела на доску, и увидела, что фигурки — это, оказывается, люди, или кто-то, очень на людей похожий. Когда она вгляделась ещё лучше, она увидела, что правому старичку принадлежит фигурка рослого мужчины, красивого, надменного, горделивого, а вот фигурки левого старичка…

— Это же мои мальчишки! — воскликнула Аполлинария. — Только тут они уже взрослые совсем. Что с ними случилось?

Одна фигурка неподвижно лежала, скорчившись, в щели, вторая била кулаками по невидимой преграде, пытаясь выйти из своей части пространства.

— Вы знаете, кто это? — с удивлением спросил Вар.

— Понятия не имею, один раз встречалась, — ответила Аполлинария. — Но я не могу это так оставить.

— Оставить — что? — не понял Вар.

— Вот это всё. Сейчас… — Аполлинария решилась. Она сделала шаг вперед, оказавшись рядом с доской, и со всей силы ударила кулаком в невидимую преграду, с радостью почувствовав, что её удар оказался успешным — преграда лопнула, словно была стеклянной. Раздался тихий звон, и фигурка, которая больше не была заперта, побежала к той, что закатилась в щель.

— Здесь нельзя оставаться, — сказал вдруг Вар. — Поля, идёмте скорее. Идёмте, говорю, пока они не поняли, что вы вмешались!

Он схватил Аполлинарию за руку, и поволок прочь, на другой край площади.

— Это легенда, — говорил Вар. — Легенда о том, что эти три, ну, то есть две фигуры существуют не только на доске игроков, но и в реальности. Вы сказали, что они здесь? Что вы их видели здесь?

— Ну да, — кивнула Аполлинария. — А что в этом такого? Они показались мне довольно симпатичными, хотя я, признаться, не очень поняла, в чём смысл того, что я увидела в тот раз.

— А что именно вы видели? — спросил Вар.

— Я же рассказывала про Детектива. Но, видимо, забыла упомянуть, что поймать он хотел тех двоих… не знаю точно, кто они, но да, он их ловил, — объяснила Аполлинария. — Вар, я немного не понимаю причину вашего волнения.

— Значит, вы видели их, — тихо произнес Вар. — Вы видели их здесь. Это невероятно, Поля. Я и подумать не мог о такой удаче.

— Удаче? — безмерно удивилась Аполлинария. — Но при чем же тут удача?

— Сперва вы увидели их и помогли им, — словно не слыша её, произнес Вар. — Сейчас вы снова увидели их на доске, и опять помогли им, переломив ход партии. Аполлинария, у меня будет к вам просьба, — он поднял голову, и посмотрел на Аполлинарию серьезным, пристальным взглядом. — Я бы хотел, чтобы вы позволили мне быть вашим другом.

— Я только «за», но я снова не понимаю, — покачала головой Аполлинария. — Неужели для вас настолько важно это обстоятельство?

— Да, — кивнул Вар. — Думаю, через некоторое время вы поймете, что и для вас оно более чем важно. А теперь позвольте, я провожу вас домой, и подстрахую, ведь вам предстоит лезть обратно через окно. Ночь уже на исходе, и нам следует поторопиться.

— Спасибо, я сама хотела попросить об этом, — Аполлинария улыбнулась.

— И ещё одно. Я буду приходить к памятнику, и ждать вас там, — сказал так же серьезно Вар. — И днём, и ночью.

— Давайте встречаться пока что днём, — попросила Аполлинария. — Я подумаю, как решить вопрос со старухами, чтобы выходить и ночью тоже, но пока — я бы хотела всё-таки ночевать дома.

— Но ведь вам понравилось гулять, — возразил Вар.

— Очень, — кивнула Аполлинария. — Но что-то мне подсказывает, что нужно соблюдать осторожность.

— Вы правы, — согласился с ней Вар. — Всё будет так, как вы скажете. В следующий раз мы встретимся днём.

— Вот и славно, — снова улыбнулась Аполлинария.

— Маркировка, — снисходительно объяснила Лийга. — Ит, это просто маркировка потенциального объекта в будущем сиуре. В книге она выглядит как записка за тульей шляпки, в реальности… в реальности оно, конечно, сложнее, но суть та же.

— Лий, а кто маркирует миры? — спросила Дана.

— Они сами друг друга маркируют, — ответила Лийга.

— Это как? — не поняла Дана.

— Видела когда-нибудь, как дети знакомятся во время игры? Вот и с мирами то же самое, — Лийга зевнула. — Ещё находясь в Белой зоне, они образуют спонтанные сиуры, этакие детские связи, которые могут потом превратиться во что-то более серьезное, но лишь по прошествии времени. Довольно длительного времени. И записка, которую оставляет Аполлинарии Вар является именно таким маркером. Я понятно объяснила?

— То есть это всё-таки демиурги? — спросила Дана.

— По всей видимости, да, это они и есть, — кивнула Лийга. — Если я правильно поняла этот текст, Вар станет потом демиургом планеты-побратима, которая достанется Аполлинарии.

— Думаешь? — спросил до того молчавший Ит. — Уверена?

— А ты нет? — повернулась к нему Лийга.

— А я нет, — покачал головой Ит. — Но при этом у меня нет логичного объяснения тому, что мне кажется. Мне просто кажется, Лий, не более того.

— Кажется, что это не демиург? — уточнила Лийга. — А кто тогда?

— Не знаю, — Ит вздохнул. — Рыжий, не надо, я помою сам посуду, оставь ты эти тарелки. Оставь, говорю, чего ты там возишься в раковине?

— Я вас слушаю, всех троих, и очень внимательно, — Скрипач, наконец, повернулся ко всей компании, и положил полотенце, которое до того держал в руках, на стол. — И… прости, Лий, но я согласен с Итом. Это действительно не демиург ну ни разу. Это кто-то совсем другой. Или что-то другое. В этой главе описаны события, которые произошли с нами в незапамятные времена, когда я сильно обидел Ита, и он в результате пробил дорогу на Терру-ноль. И попал в очень большую беду. А я… там было написано «бил кулаками в невидимую преграду», верно?

Лийга кивнула, Дана тоже.

— Именно это я и делал. И в результате мне помог найти к нему дорогу один очень странный Мастер путей, причем… — Скрипач сделал паузу, — причем после этой помощи он как растворился, мы про него потом даже ничего не слышали больше. Нам было сказано — ушел куда-то ещё работать. Вселенная большая. Мы пытались его искать, но так и не нашли. А вот после этой главы сдается мне, что никакой это был не Мастер путей. Deus ex machina в полный рост, вот что это было. Знаете, почему?

— Откуда они могут это знать? — спросил Ит. — Всё просто, Лий. Этот фокус с забросом потом ни один из знакомых нам Мастеров путей повторить так и не смог. На Терру-ноль ходили, и по сей день ходят, только через порталы, которых было шесть, а осталось в доступе сейчас, кажется, четыре. Рыжий никак, ну совсем никак не мог ко мне тогда попасть. А он попал. Почему-то. И даже не покалеченным, что тоже более чем странно, но сейчас я не о том. Так вот, Лий. Никакой это не демиург. Они ничем подобным не занимаются. Либо стараются удерживать миры в балансе, либо — просто жрут тех, кто им присягает. Ты это знаешь не хуже меня. Но вот помогать кому бы то ни было? Демиург? Нет. Нет, нет, нет, и ещё раз нет.

— Я поняла, что нет. Я считаю, что да, потому что-то, что она делает, обычно делают именно демиурги. Но кто она тогда такая, если не демиург, по твоему мнению, эта Аполлинария? — спросила Лийга.

— Не знаю, — покачал головой Ит. — Но подозреваю, что мы узнаем, когда дочитаем до конца эту книгу.

— Что-то ты не очень весело это произнес, — заметила Дана.

— Да, ты права, — согласился Ит. — Меня пугает ответ.

— А меня пугают два старика на лавке, — заметил Скрипач. — У меня есть версия, но озвучивать её я, пожалуй, пока не буду.

— И не надо, — согласилась Дана. — Давайте лучше чаю попьем, а? Завтра выезжать с самого утра, сейчас уже полночь, а мы с этим чтением и разговорами даже чаю до сих пор не попили.

Глава 14 Даарти

— Обманывать нехорошо, Поля, — укоризненно сказала тётя Мирра.

— Совершенно согласна, — ответила Аполлинария. — Обманывать действительно нехорошо. Очень нехорошо.

— Эта твоя шутка с бисером… — начала было баба Нона, но Аполлинария её перебила:

— Моя шутка с бисером ничуть не хуже, чем ваша шутка о том, что надо ночью сидеть дома. Ваша, и господина Настройщика, который, полагаю, с вами заодно. И, заметьте, я призналась в том, что ходила гулять один раз, сама, к тому же я очень долго после той прогулки ночью из дома не выходила. Но, — она сделала паузу, — теперь я ставлю вас перед фактом. Без обмана, заметьте. Я буду выходить по ночам. С этого дня — буду. Я так решила, и решения своего не изменю.

— Поля, рано тебе это, — покачала головой бабуля Мелания. — Поверь, правда, рано. Мы же не о себе заботимся, мы тебя потерять боимся.

— Даже если вы меня и потеряете, для вас ничего не изменится, — дернула плечом Аполлинария. — Просто на двери появится другая табличка, а за вашими схемами будет ходить другой человек. И не надо говорить, что вы ко мне привязались, и за меня боитесь. Это не так.

— Это действительно не так, — неожиданно согласилась с ней тётя Мирра. — Мы боимся не только за тебя.

— Правда? — удивилась Аполлинария.

— Мы боимся тебя, — объяснила баба Нона. — Потому что мы до сих пор так и не поняли, что ты такое.

— В смысле? — нахмурилась Аполлинария. — Как это — что я такое?

— Ты не примкнула ни к кому, и никого не скопировала, — объяснила бабуля Мелания. — Не прельстило тебя ничего.

— Но вы же сами говорили… — Аполлинария осеклась. — Вы хотите сказать, что один из случаев, которые я видела, должен был показаться мне привлекательным и достойным повторения? Я верно понимаю?

— Не совсем, — покачала головой тётя Мирра. — У других как бывает? Например, увидит какая-то девушка того же Петрикора, и подумает — идея сама по себе неплоха, вот только Петрикор не прав, можно по-другому сделать. И начинает она строить свой дом, понимаешь? И становится в этом доме Светоносной птицей, Изначальной, доброй и справедливой. Или даже не очень доброй, но справедливой уж точно. Или — увидит другая девушка мадам Велли, и решит: буду делать похоже, но мышей обижать не стану, придумаю всё так, чтобы они не страдали, или страдали минимально…

— Я поняла, — перебила её Аполлинария. — То есть вас смущает, что я не стала уподобляться никому из тех, кого вы мне показали? Верно?

— Верно, — покивала баба Нона. — Мы, конечно, ещё кое-чего тебе покажем, но, по идее, ты должна была бы уже выбрать.

— Подождите, — попросила Аполлинария. — Вы хотите сейчас сказать, что я буду строить дом, как… как эти все? Или не дом, это не совсем правильно. Какое-то пространство, да?

— Верно, — покивала тётя Мирра. — Все так делают. Даже твой дружок Вар не исключение. К себе он тебя, конечно, не приглашал, но, думаю, скоро позовет.

— Вы что-то против него имеете? — спросила Аполлинария.

— Он рохля, — вздохнула бабуля Мелания. — Добрый, да. Но рохля. Сама увидишь.

— Придет время, увижу, — кивнула Аполлинария. — Что же касается стройки чего бы то ни было — мне надо подумать. Потому что я, кажется, не хочу этого делать. По крайней мере, так, как вы мне предлагаете.

— А что же ты тогда хочешь? — спросила, склонив голову к плечу, баба Нона.

— Пока не знаю. Я ещё не решила, — Аполлинария улыбнулась. — И совсем не факт, что моё решение, буде такое появится, вам понравится.

— Эх, Поля, Поля, — вздохнула тётя Мирра. — До бесконечности-то всё равно решать не получится. Надо будет определяться, чего и как. Ладно, тогда пока повременим. Но ты всё-таки подумай.

— Я подумаю, — кивнула Аполлинария. — Не надо меня торопить.

— Вот и подумай, — согласилась бабуля Мелания. — Ты сегодня-то как, Поля? Снова гулять отправишься, или всё-таки поможешь бабушкам?

— Помогу, почему нет? — пожала плечами Аполлинария. — Давайте карту, я всё сделаю.

— Вот можешь же быть хорошей, если хочешь, — вздохнула баба Нона. — Но зачем-то через раз строптивишься. Мудрее нужно быть, Поля. Мудрее, понимаешь?

— Не подсказывай ей, — шикнула тётя Мирра. — А то ведь и правда помудреет. Надо оно тебе?

Аполлинария засмеялась.

— И ничего смешного, — проворчала бабуля Мелания. — Вот, держи карту и свёрток. Отнесешь, отдай ей, и возвращайся. Лишнего тебе в этом месте торчать не надо.

— Почему? — спросила Аполлинария. — Там снова что-то типа Рыцаря или тех голубей, которых ест кот?

— Нет, там не вроде бы, — помотала головой баба Нона. — Там совсем другое. Иди, Поля, иди. Сама всё увидишь.

Вар, как всегда, ждал Аполлинарию у памятника, на площади — накануне они условились, что сегодня сходят по заданию старух вместе. Они уже несколько раз так делали, причем задания были не только те, которые получала Аполлинария, задания Вара они тоже выполняли вдвоем, но почему-то все походы получались, как один, пустыми и скучными. Ничего, ровным счетом ничего любопытного или поучительного во время этих походов не происходило, поэтому в этот раз Аполлинария от нового поручения тоже ничего не ждала. Ну, сходим, думала она, может быть, увидим по дороге что-то интересное. Уж как получится.

— У меня сегодня ничего не просили, — первым делом сообщил Вар. — А у вас как дела обстоят?

— Вот, — Аполлинария показала сверточек и карту. — Дали понять, что не следует там задерживаться.

— Зная старух, я склонен предположить, что в этот раз нас может ждать нечто стоящее, — предположил Вар. — Я слышал от кого-то, что если старухи сказали «сделай то-то и то-то», следует поступать наоборот.

— Вар, давайте на обратной дороге зайдем в кафе, — попросила Аполлинария. — Мы уже три дня не были там, и, думаю, о нас уже беспокоятся.

— Зайдем, обязательно, — пообещал Вар. — Ваши подруги чрезвычайно любопытные создания, и я всегда рад пообщаться с ними.

— Вы им тоже понравились, — улыбнулась Аполлинария. — Не помню, говорила ли я вам о том, что официанток на самом деле двое?

— Кажется, что-то такое говорили. Это интересно, но если они сами не хотят про себя ничего рассказывать, лучше не спрашивать, наверное, — ответил Вар, подумав. — Здесь, в Городе, немало тайн, в которые, как мне кажется, не следует вмешиваться без спросу.

— Совершенно с вами согласна, — кивнула Аполлинария.

Дом, где жила заказчица, выглядел ветхим и старым, но Аполлинарии он показался уютным. Стоял дом в глубине двора, вдали от улицы, перед входом в него располагался небольшой палисадник, в котором росли бархатцы, ноготки, и стояла маленькая ёлочка. Аполлинария и Вар подошли к двери, и Аполлинария, следуя указаниям карты, три раза постучала.

— Открыто, входите, — позвал голос изнутри. — Простите, я немного занята, сейчас выйду к вам.

Аполлинария потянула за ручку, и вошла в прихожую, Вар последовал за ней. Прихожая тоже показалась Аполлинарии старой и слегка запущенной. В углу — шкаф для верхних вещей, рядом с ним вешалка, под которой стоит обитая выцветшим зеленым бархатом банкетка; чуть дальше — дверь, ведущая куда-то вглубь дома, самая обычная, деревянная, с бронзовой, тусклой от времени, ручкой.

— Сейчас подойду, — сказала женщина. — Я быстро закончу. Простите, что заставляю вас ждать.

— Ничего страшного, — ответил Вар. — Не торопитесь, всё в порядке.

— Мы пока что посидим, — добавила Аполлинария.

— Только осторожно, банкетка не очень крепкая, — предупредила женщина. — Не упадите.

Ждать, впрочем, пришлось совсем недолго. Минуты через три дверь открылась, и в прихожую вошла заказчика, при виде которой Аполлинария удивилась до крайности. Потому что женщину эту, немолодую, усталую, одетую в некогда роскошное красное платье, выношенное до дыр, и снабженное множеством заплаток, она уже встречала. Это она была на бумажной фабрике, и это она подсказала Аполлинарии, где находится выход.

— Это вы? — с изумлением спросила Аполлинария. — Добрый день. Я очень рада!

— А это — вы? — кажется, женщина была удивлена ничуть не меньше Аполлинарии. — Вам всё-таки удалось вырваться от капитана Папэра? Это прекрасно! Признаться, я боялась, что он всё-таки настигнет вас, и силой усадит за стол, делать солдат.

— Нет, я сбежала, как видите, — улыбнулась Аполлинария. — Но как же вам самой удалось покинуть фабрику? Кажется, Папэр никого оттуда не выпускает…

— Я была там по доброй воле, — ответила женщина. — Скажем так — моё пребывание в том месте является частью моего наказания. То, что происходит на фабрике — это тяжелая и скорбная работа, поэтому для наказания она подходит как нельзя лучше.

— Вас кто-то наказал? — Аполлинария нахмурилась. — Это ужасно. Но кто, и за что так обошелся с вами?

— Милая моя, не расстраивайтесь, — попросила женщина. — Никто меня не наказывал. Я наказала себя сама, потому что так наказать кого-то, как я себя наказываю, не сумел бы никто другой.

— Но что же вы такое сделали, если решили, что заслуживаете наказания? — спросил Вар. Кажется, он тоже огорчился и удивился.

— Видите ли, у меня иногда появляются… гости, — женщина потупилась, опустила взгляд. — Все они попадают сюда в ужасающем состоянии, израненные, погибающие. Я понимаю, что должна им помочь, но ни разу, понимаете, ни разу так и не сумела этого сделать. Они умерли, все до единого, и я беспрестанно ощущаю поэтому вину, тягчайшую вину. Ведь это мой дом, и я бы хотела, чтобы те, кто входит в него, становились здоровы и счастливы, но нет, что бы я ни делала, ничего не срабатывает.

— Погодите, — попросил Вар. — Объясните толком. Как это — появляются гости? Кто-то приходит к вам, стучится в дверь, а потом с ним происходит нечто ужасающее? Я правильно понял вас?

— Нет, — женщина улыбнулась. — Я покажу вам. Но прежде можно ли мне получить мою посылку?

— Да, конечно, — Аполлинария протянула женщине сверточек. — Вот, возьмите. Какая-то плата предусмотрена? Вы о чем-то договорились с моими старухами?

— Плата уже внесена, — ответила женщина. — Я расплатилась давно и заранее, и продолжаю платить по сей день. Мои бисерные слёзы я передаю в кафе, которое находится неподалеку, и официантки, которые иногда приходят за ними ко мне, частенько используют их для своих нужд. Взамен я имею право размещать свои небольшие заказы у любых старух в Городе, если они свободны. Вот и сейчас… — она развернула бумагу, и вытащила на свет тонкий белый шарфик. — Славно, славно, — женщина покивала. — Как раз то, о чём я просила. Большой надежды на то, что это поможет, у меня нет, но я попытаюсь. В очередной раз попытаюсь.

— Так у вас сейчас… гость? — догадалась Аполлинария. — Этот шарфик нужен для него?

Женщина кивнула.

— Пойдемте, я покажу вам, — предложила она. — Не пугайтесь, я уже привела его в надлежащий вид, и укрыла, поэтому ничего, кроме лица, вы не увидите.

— Но как же вы планируете использовать шарфик? — спросил Вар с недоумением. — Если я понял вас правильно, гость ранен, и чем же шарфик может ему помочь?

— Шарфик — не более чем символ, — вздохнула женщина. — Я привяжу руку гостя им к раме кровати, может быть, это удержит его.

Вар с сомнением посмотрел на Аполлинарию, та едва заметно пожала плечами. Следом за женщиной они вошли в комнату, куда она их пригласила, и увидели, что комната эта, чистая, белая, больше всего напоминает больничную палату. В центре комнаты стояла белая кровать, на которой лежало укрытое белым одеялом неподвижное тело. Лицо лежавшего тоже было белым, почти таким же, как наволочка на подушке, глаза плотно закрыты, губы сжаты. Женщина подошла к кровати, погладила лежавшего по голове, затем привязала один конец шарфика к кисти его руки, а другой конец — к кровати.

— Пойдемте, — тихо сказала она. — Не будем его тревожить.

— Не понимаю, — сказал Вар, когда они втроем вернулись в прихожую. — Сударыня, объясните толком, что у вас тут происходит? Откуда взялись эти гости, и что случается с ними потом?

— Я не знаю, откуда они берутся, — женщина тяжело вздохнула. — Сколько себя помню, происходит одно и то же. Сперва в моем доме появляется новая комната, всегда такая же, как та, которую вы видели только что. Затем в ней неведомым образом оказывается сильно пораненный гость, о котором я пробую заботиться. Но мои усилия тщетны, и через два-три дня гость погибает. Комната с его телом уходит вглубь дома, а на её месте появляется следующая. И всё повторяется снова. Я… я измучилась и устала, я всё время чувствую себя виноватой перед ними, но ничего, совсем ничего не могу поделать, — призналась она. — Видимо когда-то, бесконечно давно, я совершила нечто омерзительное, плохое настолько, что была наказана вот так, но я при всём своём желании не могу вспомнить, что же такое я сделала, и когда это было. Только одно я могу сказать. От происходящего мне ужасно, просто ужасно больно, я чувствую себя не только виноватой, но и беспомощной. И потому я время от времени себя наказываю, как получается. Чего я только не делала…

— Чтобы избавиться от чувства вины? — спросил Вар.

— Не избавиться, — покачала головой женщина. — Чтобы хотя бы ненадолго его заглушить. Знаете, у меня есть мечта, — сказала она очень тихо. — Чтобы мой очередной гость не погиб. Чтобы я спасла его. Тогда, как мне кажется, этот бесконечный круг разорвется, а гость… может быть, он даже станет когда-то моим другом. Я бы сделала всё для него. Всё, что он пожелал бы, лишь бы он не умер, а остался со мной…

Аполлинария почувствовала, что сейчас заплачет, и ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы удержаться от слёз. Впервые за долгое время её пребывания в Городе она ощутила настолько жгучую жалость к кому-то, мало того, острую потребность хотя бы попробовать что-то исправить. Но как это сделать, и возможно ли?

— Простите, а гость, если останется жив, будет жить потом с вами? — спросил Вар. — Или вы отпустите его после на волю?

— Не очень поняла вас, — женщина нахмурилась. — Разве можно кого-то держать насильно? Разумеется, гость будет совершенно свободен, и сможет сам выбирать, что ему делать дальше. Я ни на что не претендую, не подумайте. И ни от кого ничего не хочу и не требую. Единственное мое желание — это чтобы хоть один из них остался в живых. Больше мне ничего не надо.

— Вы добры, — сказал Вар. — Добры и бескорыстны. Есть у вас идеи, почему подобное произошло с вами?

— Не знаю, — покачала головой женщина. — Вероятно, так для чего-то нужно, но я понятия не имею, для чего…

Пока они говорили, Аполлинария потихоньку оглядывалась, и вдруг заметила в глубине прихожей полку, обычную деревянную полку, на которой стояли какие-то фигурки. Она подошла поближе, и увидела, что фигурки эти сделаны из металла, и что их, кажется, больше двух десятков. Ближе всего к ней сейчас стояла фигурка собаки, гладкой, остроухой, в богато украшенном широком ошейнике сложной формы, напоминавшем воротник, и фигурка кошки, с короной на голове.

— Какие красивые, — сказала Аполлинария. — Интересно, почему у кошки корона?

— Что? — повернулась к ней женщина.

— Я сказала, что у вас на полке стоят красивые фигурки, — объяснила Аполлинария. — Вот эти. Собака, кошка в короне, какое-то странное дерево, пирамидка с глазом в центре, а это вроде бы вообще водяной, или что-то подобное. Жаль только, что они такие пыльные, было бы интересно рассмотреть их получше.

— А, вы об этом, — женщина вздохнула. — Да, это моя полка с фигурками. Вот только я не могу вспомнить, как они тут появились. Вероятно, они здесь находились всегда, а я настолько привыкла к ним, что уже не обращаю внимания, и не помню, что там стоит, на этой полке.

— Вот те три похожи на фигурки, которыми играют старики на площади, — заметил Вар, подходя. — Ну, те самые фигурки, вы поняли, — сказал он, обращаясь к Аполлинарии. — Вы ведь тоже узнали их?

— А ведь верно, — кивнула Аполлинария. — Может быть, эти тоже предназначены для игры? Хотя у стариков было всего три, а здесь их много больше.

— Больше, чем нам сейчас кажется, — беззвучно произнес Вар. — Гораздо больше… впрочем, неважно. Уважаемая, — он повернулся к женщине, — вы не будете столь любезны рассказать нам о том, как вы себя наказываете?

— Как получится, — женщина снова погрустнела. — Иногда я иду на бумажную фабрику, и добровольно сдаюсь капитану Папэру. Иногда совершаю обороты и выпады, а то, что дает мне за них продавец редкостей, раздаю прохожим. Пару раз ходила в рабство к Петрикору, но уж больно приторный у него образ, и слишком много вокруг него лжи, поэтому к нему я хожу редко, Папэр, и тот честнее. Давным-давно я стала на время выдрой, и жила у Рыцаря, но даже для меня это наказание было слишком скверным.

— Мышью у мадам Велли вам понравилось быть больше? — спросила Аполлинария.

— Я не успела разобраться, меня сразу убили, — пожала плечами женщина. — Впрочем, у ротанов я тоже продержалась недолго. Очередной сделанный с великим трудом образец мужской красоты утопил меня в бассейне, исключительно для того, чтобы повеселить свою пассию. Я много где была, — добавила она извиняющимся тоном. — Всего не перечислить. Но все эти наказания меркнут, стоит мне переступить порог своего дома, и в очередной раз увидеть пустую белую комнату, в которой скоро снова появится то, что появляется всегда…

— Знаете, что? — спросила Аполлинария. — А давайте вы в следующий раз вместо наказания придете к нам в кафе? В то самое, куда вы передаете бисер, то, в котором две официантки притворяются одной, а в стене живёт череп балерины? Вы ведь знаете, где оно находится, верно? Там прекрасный чай, и очень вкусный кофе. Вы придете?

Кажется, женщина растерялась.

— Вы приглашаете меня? — спросила она удивленно. — Меня?.. Просто так?

— Конечно, — кивнула Аполлинария. — Разумеется, просто так. Ну, не совсем, вы будете обязаны выпить с нами чаю, и поговорить.

— Я больше люблю кофе, кажется, — женщина смутилась. — И вы ничего не попросите взамен? Я никогда не была в этом кафе, хотя много раз проходила мимо. Мне казалось, что это будет неудобно и неправильно.

— Глупости какие! — воскликнула Аполлинария. — О каком «взамен» вы говорите? Почему неправильно или неудобно? Мы будем сидеть, пить чай и кофе, и рассказывать друг другу разные истории, вот и всё. Понимаете ли, — она улыбнулась, — я бы очень хотела помочь вам хоть чем-то, но я не представляю, как это сделать. У меня ведь ничего нет. Всё, что я могу вам дать — это милый разговор за чашкой чаю, и не более. Увы, я бессильна изменить вашу судьбу, да и вообще ничьи судьбы я менять не могу, но мы хотя бы попьем все вместе чаю или кофе, и, может быть, вам, пусть ненадолго, станет легче. Это чудесное место, поверьте мне. Зря вы не посещали его раньше. Там милые официантки, туда заходят иногда выдры, которые наведываются в Город за книгами, череп балерины обожает слушать разные истории, и, что самое главное, там не происходит ничего плохого. Вообще ничего. Вы придёте?

— Да, — кивнула женщина. — Я приду. Спасибо вам большое. Это… это было несколько неожиданно, ведь до вас никто мне ничего подобного не предлагал.

— Значит, я первая, — пожала плечами Аполлинария. — Простите, мы заговорились, и не представились. Меня зовут Аполлинария Онсет, это — Вар, а вы…

— Меня зовут Даарти. Кажется, меня часто называли Даарти, или как-то иначе, но я не могу вспомнить, какое ещё у меня было имя.

— Пусть будет Даарти, — Вар улыбнулся. — Так когда нам вас ждать?

— Через два дня, — Даарти погрустнела. — Я приду, когда он умрёт. До этого я не могу. Простите. Знаете, это очень плохо, когда твоя свобода — это чья-то смерть. И ничуть не лучше, когда твоя несвобода — это чья-то жизнь. Я долго думала, что хуже, но так и не пришла ни к какому выводу.

— А вы хотели бы стать свободной? — спросил Вар.

— Я не знаю, — покачала головой Даарти. — Ценой чьей-то жизни — точно нет. А так, наверное, да. Может быть. Всё может быть.

— Знаете, я, кажется, начал понимать, в чём постоянство именно вашей основы, Поля, — сказал Вар, когда они возвращались на площадь, проходя по узким городским улочкам. — И я понимаю теперь, почему мне захотелось продолжать дружбу с вами.

— И почему же? — рассеянно спросила Аполлинария. Слова Даарти о свободе сильно задели её, и теперь она думала, что же на самом деле действительно лучше, а что хуже.

— Вы добрая, — тихо сказал Вар. — Даже не так, не вы сама, не подумайте, что я сейчас хвалю вас. Ваша основа, она содержит в себе нечто, что для других, скажем так, нехарактерно. Есть вещи, которые для вас неприемлемы, и я говорю сейчас не про абсолютное зло, нет. Я кое о чём другом.

— Абсолютное зло? — Аполлинария, наконец, отвлекалась от своих мыслей. — О чём вы? Что вы назвали абсолютным злом?

— Всё то, что показывали нам старухи — и есть абсолютное зло, — объяснил Вар. — Выбор, который нам предлагают, есть выбор зла наименьшего из предложенных. У меня, поверьте, точно такая же ситуация: мне тоже подсовывали самые разные варианты зла, но я отверг их все до единого, и на компромисс со своей совестью так и не пошел. Они ведь вам намекали, что пора строить нечто своё, я прав?

— Да, так и было, — кивнула Аполлинария. — И я им честно ответила, что вот это всё я строить не хочу и не буду. А они мне дали понять, что пора уже определяться.

— О, как это знакомо, — Вар покачал головой. — Говорят, как под копирку. Мне они сказали то же самое. Ровно то же самое. И… мне кажется, что ваши старухи успели про меня вам наговорить кучу скабрезностей, не так ли?

— Они сказали, что вы рохля, — призналась Аполлинария. — Что же у вас в доме такое, если они так про вас сказали?

— Мой дом пуст, — Вар вздохнул. — Он просто пуст, тёмен, и заброшен. Я не хочу абсолютного зла ни в каком виде, вне зависимости от того, какую форму оно принимает, и под какое добро маскируется. А если есть только зло, и нет ничего другого, то зачем вообще строить что бы то ни было? Я приглашу вас к себе, чтобы вы имели возможность убедиться, но лучше нам сделать это немного позже.

— Почему же позже? — спросила Аполлинария.

— Я хотя бы уберу запустение из прихожей и гостиной, — ответил Вар серьезно. — Уберу, и приглашу вас. А ещё, знаете… я вот подумал… Даарти, она ведь тоже добрая. Вы согласны?

— Да, — секунду помедлив, ответила Аполлинария. — Она добрая. Но она не в состоянии противопоставить себя тому злу, которое одержало над нею победу. Зло поселило в её доме неистребимое горе, от которого нет спасенья, и поймало её в ловушку, из которой нет выхода.

— Вы сейчас сказали ровно то, что я думал, — кивнул Вар. — Ей некуда деваться. Она намертво повязана обязательствами, которые на себя взяла, точнее, которые на неё взвалили, даже не спросив, и не сможет предать тех, кто ей навязан силой. Ведь если она сбежит, например, и оставит очередного своего гостя умирать без помощи, она совершит предательство, которое никогда не простит себе. И куда ей деваться? Только и остается, что тянуть свою ношу, сколько это будет возможно.

— Бесконечно, — тихо произнесла Аполлинария. — Это будет бесконечно, Вар. Или — до того момента, когда… когда появится гость, которые сумеет остаться в живых.

— Я успел взглянуть на того, кто был в комнате, — понуро произнес Вар. — Умею немножко видеть подобное. Он безнадежен, как мне кажется. После такого никто не сможет остаться в живых. Поэтому, боюсь, Даарти обречена до скончания веков находиться при своих гостях, и не сумеет помочь никому из них.

— Это ужасно, — покачала головой Аполлинария. — Поэтому давайте сделаем для Даарти хоть что-то, что в наших силах. Угостим кофе и чаем, и поговорим с ней. Может быть, ей хотя бы ненадолго, но всё-таки станет легче.

— На хинди оно означает «земля», это самое «даарти», — заметил Скрипач. — Лий, это отсылка к Терре-ноль, мы об этом немало рассказывали. Но, опять же, мы не воспринимали происходившее там вот таким образом. Никогда. Даже подобных мыслей не было.

— Мыслей о демиурге планеты? — уточнила Лийга. — Или мыслей о том, что демиург может мучиться, осознавая происходящее?

— И первых, и вторых, — признался Скрипач. — Сейчас… знаешь, мне немного не по себе от того, что мы прочли.

— Немного? — переспросил Ит. — А мне кажется, что много. Очень много. Ведь то, что было в этой главе, оказалось для нас правдой. Мы на Терре-ноль нашли в буквальном смысле этого слова — всё. Любимую жену. Кира. Дочерей. Дом. Это единственное место во всей вселенной, где мы были, пусть недолго, но безоговорочно и абсолютно счастливы. Нам действительно дали всё, и нас при этом не просили остаться, и вообще ни о чём не просили. Мы уходили, мы возвращались, мы…

— Это наш родной мир, — напомнил Скрипач. — Родители… это ведь тоже было там. Пусть в неизвестное никому время, но ведь было. Помнишь маму?

— Да, — тихо ответил Ит. — Да, рыжий, я помню. Так что слова «немного не по себе» тут не подходят. Много. А ещё… мне стыдно.

— Почему? — удивилась Дана.

— Потому что я не думал об этом раньше. Никто из нас не думал — о разумном существе высшего порядка, которое там присутствовало, и которому тоже было больно от происходящего. Помнишь Терру-ноль в самом начале? Тот самый ветхий, но уютный, дом, из которого почему-то не хочется уходить. Дом, в котором боль ходит рука об руку со счастьем, — Ит покачал головой. — Да уж, это было неожиданно. Ладно, давайте к делу. Лий, что скажешь?

— Что Метатрон покрутит пальцем у виска после твоей просьбы, и пошлет нас куда подальше, — ответила Лийга, которая, кажется, обрадовалась тому, что Ит решил сменить тему. — Хотя я не права. Как раз подальше он нас не пошлет. Именно потому что ты хочешь подальше.

— Мне тоже так кажется, — согласно кивнула Дана. — Ит, правда, ты серьезно? Ты хочешь попросить у них корабль, вытащить с моей родной планеты Ариана с его девицей, и усвистать в неизвестном направлении?

— В пределах сигнатуры Стрелка, в мир, идентичный тому, у которого сделал свой переход «Сансет», — уточнил Ит.

— Они на это не согласятся никогда в жизни, — уверенно произнесла Дана. — По сути, ты предложишь им тебя отпустить. Ну, не тебя, нас всех, но дело это не меняет. Ты не забыл, на каких условиях мы тут находимся?

— Я-то как раз не забыл, — покачал головой Ит. — Но, смею тебя заметить, Лий, что зивы на это условие согласились. Попросили не включать в окончательный договор случайные факторы, но согласились. Тебе это ни о чём не говорит?

— Зивы? — переспросила Лийга. — Нет, не удивляет. Потому что зивы повсюду, и ты никогда не будешь знать наверняка, наблюдают за тобой, или нет. В принципе, есть места, где их действительно можно отследить…

— Есть, есть, — хмыкнул Скрипач. — Пространство, например. Досконально проверенный корабль, на котором их присутствие исключено конструктивно. «Сансет», кстати, был именно таким. Так что есть.

— Или корабли Контроля, — добавила Лийга, — да, в этом ты прав. Но во всех остальных случаях — они будут наблюдать, равно как и атлант. Их, кстати, поймать и выследить будет в разы сложнее.

— Или вообще невозможно, «Велес» это очень хорошо доказал, — кивнул Ит. — Давайте хотя бы попробуем.

— Но ведь ты сам не понимаешь, как действовать, — справедливо заметила Лийга. — Ты не знаешь, что будешь делать.

— Да, не знаю, — согласился с ней Ит. — Но меня не отпускает ощущение, что ответ мы найдем в этом тексте. Другой вопрос — сумеем ли мы его правильно понять. У нас будет только одна попытка. И я даже думать не хочу о том, что произойдет, если у нас ничего не получится.

— А, кстати, что произойдет? — спросила с интересом Дана.

— Видимо, полное разрушение постоянства основы, — пожала плечами Лийга. — И нет, это не смерть. Боюсь, это гораздо хуже.

— Но как это будет выглядеть? — требовательно спросила Дана.

— Никак, — беззвучно ответила Лийга. — В том и дело, что никак.

Глава 15 Загадка пыльных демонов

— Слышала ли я про пыльных демонов? — Аполлинария с недоумением посмотрела на Даарти. — Нет, ни разу. А кто это такие?

— Здесь, в Городе, действует немало разных сил, — ответила та. — Говорят, что эта является одной из объединяющих. Если увидишь, то всё.

— Что — всё? — не поняла Аполлинария.

— Значит, скоро тебе отправляться, — Даарти вздохнула. — Но никто не может ответить, зачем и куда.

Сейчас они вдвоем сидели в кафе, пили чай, и ждали, когда придёт Вар. Его отправили в очередное путешествие старухи, и Вар потому задерживался, что, конечно, не очень нравилось Аполлинарии. Она до сих пор так и не поняла, что именно ощущает по отношению к нему, лишь одно она осознала чётко: Вар для неё был важен, его присутствие было ей необходимо. Более чем странно, без сомнения, ведь кроме этого чувства общности и принадлежности она не могла ощущать более ничего, но… это чувство сделалось для неё значимым в последние дни. Даарти тоже вызывала у Аполлинарии нечто похожее на принадлежность, но Даарти была всё-таки несколько иной, а вот какой — Аполлинария пока что не поняла.

— Это любопытно, — Аполлинария задумалась. — Знаете, я ведь слышала про это самое отправление. В другом контексте, но слышала. Женщина в желтом платье, понимаете, о ком я?

— Я её видела, — Даарти задумалась. — Или это была другая, не та, о которой говорите вы? Та, которую я знала, разбиралась в вязании, и в своё время подсказала мне пару дельных вещей.

— Это та самая, — уверенно ответила Аполлинария. — Именно из-за вязания мы с ней и познакомились. Я искала свою первую схему, и она очень помогла мне в тот раз.

— Ах, вот как, — Даарти задумалась. — Может быть, нам следует разыскать её, и расспросить о демонах? Меня почему-то последнее время очень занимает этот вопрос, знаете ли, — Даарти понизила голос, и продолжила. — У меня появилось предчувствие… сложно объяснить, но я уверена, что недалек тот день, когда какой-то мой гость не погибнет, как остальные, и моё ожидание кончится.

— И вы думаете, что тогда могут появиться пыльные демоны? — спросила Аполлинария.

— Не исключаю такую возможность, — кивнула Даарти. — Поэтому мне бы хотелось узнать о них немного больше.

— Даарти, а вы не боитесь? — спросила Аполлинария так же тихо. — У меня… как бы сказать правильно… я тоже чувствую нечто похожее, и мною порой овладевает страх, потому что я тоже ничего не знаю о том, что может быть… дальше. Если это дальше вообще существует, — добавила она.

— «Дальше» как раз существует, — сказала подошедшая незаметно официантка. — Именно оно и существует, если вам так интересно.

— Погодите, — Аполлинария посмотрела на официантку с недоумением. Череп и Даарти посмотрели точно так же. — Мы не понимаем. То есть вы хотите сказать, что сейчас — мы не существуем?

— А как вы сами думаете? — официантка прищурилась. — Что вообще такое — существование?

Аполлинария и Даарти переглянулись.

— Мне казалось, что существование — это осознание себя, — предположила Даарти.

— В таком случае, вы существуете, — пожала плечами официантка. — Равно как и все остальные.

— Но вы сказали — то, что дальше, как раз существует, — справедливо заметила Аполлинария. — Разве ваши слова не предполагают отсутствие нынешнего существования?

Официантка рассмеялась.

— Нет, — она покачала головой. — Я говорю об изменении качества. И о мере ответственности. К тому же, если вдуматься, что такое это самое дальше, как вы считаете?

— Понятия не имеем, — вздохнула Аполлинария. — Может быть, вы сумеете нам подсказать?

— Сумею, — официантка села за столик напротив них. — Дальше говорит вам о новой константе, которой сейчас вы лишены. И константа эта — время. Вы ведь сами уже догадались, что в данный момент времени для вас нет, как бы парадоксально это не звучало.

— Платье! — воскликнула Аполлинария. — Желтое платье, верно? То, о котором сказал Настройщик, и потом говорила женщина в магазине! Звучит, как безумие. Цвет покоя, если я правильно помню. Верно?

Официантка кивнула.

— Но разве покой не означает отсутствие времени? — спросила Аполлинария.

— Нет, — отрицательно покачала головой официантка. — В данном случае желтый цвет означает, что обладательница желтого платья готова к встрече с новой константой. А вы обе — пока что нет. Хотя… — она помедлила. — Возможно, это будет довольно скоро. Для меня, разумеется, не для вас.

— Ясно, — Аполлинария вздохнула. — У меня не получается разобраться, — пожаловалась она. — Это всё… как мозаика. Я вижу кусочек, рассматриваю его, и откладываю в сторону, совершенно при этом не понимая, с каким другим кусочком он должен сочетаться. У меня в результате полные горсти этих кусочков, и ни один не подходит к другому.

— Однако при этом вы понимаете, что все они являются частью одного целого, — официантка улыбнулась. — Вы совершенно правы.

— В чём же? — удивилась Аполлинария.

— В том, что вы собираете сейчас кусочки, из которых получится цельная картина, — официантка встала. — Не переживайте. Вы разберетесь, уверяю вас. У меня будет только одна просьба.

— И какая же? — нахмурилась Аполлинария.

— Не выкидывайте те кусочки, которые кажутся вам негодными. Поверьте — если что-то попало к вам в руки, оно необходимо. Оно часть вашей картинки, хотите вы того, или нет.

— Вот даже как? — Аполлинария задумалась. — Неужели все? Даже ротаны и бумажные солдаты?

— Особенно ротаны и бумажные солдаты, — кивнула официантка.

— Ясно, — кивнула Аполлинария. — А что вы скажете про пыльных демонов? Это тоже кусочек?

— Если вы об этом спросили, то да, это он, — официантка усмехнулась.

— Так что же, нам следует их отыскать? — спросила Даарти.

— Вероятно, да. Найти, и разгадать их загадку, — кивнула официантка. — Дам маленькую подсказку. Если вы не обратили внимания, в Городе почти не бывает ветра. Равно как и дождя, — он со странным выражением посмотрела на Аполлинарию. — А пыльные демоны напрямую связаны с ветром, который, как вы обе догадались, способен поднять пыль и этим призвать демона.

— Значит, нам в первую очередь следует найти ветер? — спросила Аполлинария. Официантка кивнула.

— Дождитесь вашего друга, и отправляйтесь, — сказала она. — Втроем вам будет веселее, чем вдвоем. Чем больше народу, тем лучше, но, конечно, до определенного предела.

— До какого? — спросила Даарти.

— Компания из шести друзей выглядит очень мило, и может многое, — негромко сказала официантка. — Хотя когда в компании двенадцать человек, они могут вдвое больше. Пусть даже и не все со всеми дружат. Впрочем, всё это дело личного выбора, — тут же добавила она. — Как вы сами почувствуете, так и будет.

— Ясно, — кивнула Аполлинария. — Ладно, мы тогда подождем, а потом пойдем искать ветер.

Вар, как выяснилось, выполнял сегодня более чем скучное поручение — ему нужно было передать сверток с вязанием молчаливому человеку, ждавшему его на площади, неподалеку от улицы, ведущей к холму. Человек этот, по словам Вара, очень отличался от всех, виденных им в Городе раньше. Чем? Он таился и прятался, и это Вара неприятно удивило.

— Весь в темном, шляпа надвинута на глаза, очки тёмные на пол лица, а ещё он всё время озирался, — рассказывал Вар. — Когда я передавал ему сверток, в нём явственно что-то загремело, и он схватил меня за плечо. У него такие холодные руки, вы себе представить не можете!

— Холодные руки? — удивилась Аполлинария. — Странно. Такие были у Детектива, но я его убила в тот раз.

— Наверное, он тут такой не один, — предположил Вар. — В общем, я отдал ему сверток, и поспешил уйти. Чем планируем сегодня заняться?

— Мы были в кафе, — начала Даарти, — и… Вар, нам предложили найти ветер. Точнее, пыльных демонов, которые в нём существуют.

— Вот оно что, — Вар нахмурился. — Думаю, это будет непросто. Что-то такое я слышал, но в Городе, насколько я знаю, не бывает ветра.

— Официантка сказала, что бывает. Но как его искать, я себе не представляю, — призналась Аполлинария. — Давайте мы вам расскажем, как вообще появилась эта идея.

— В этой идее виновата я, — призналась Даарти. — Потому что этот разговор начала я. Про демонов. Не знаю, почему именно сегодня я вспомнила про них, но с самого утра это не давало мне покоя. И когда мы пришли в кафе… словом, я не сдержалась, и спросила Аполлинарию, знает ли она что-нибудь о них.

— А сами вы откуда про них узнали? — резонно поинтересовался Вар.

— Забыла, — Даарти виновато опустила взгляд. — Кажется, мне кто-то рассказал, причём очень давно. Но я никогда не вспоминала об этом, а сегодня почему-то вспомнила.

— Вот что, — решительно сказал Вар. — У меня есть идея. Кажется, я догадываюсь, где мы сможем найти ветер.

— И где же? — с интересом спросила Аполлинария.

— Ветер любит высоту, это я точно знаю. А самая высокая и доступная нам точка в Городе — это холм, — объяснил Вар. — Предлагаю подняться на самый верх, и попробовать поискать там.

— Мы бывали раньше на вершине холма, и ветра там не было, — возразила Аполлинария.

— В тот раз мы его не искали. А в этот — я что-нибудь придумаю по дороге, — пообещал Вар. — Идёмте.

Площадь на вершине холма оказалась совершенно пустой, и немудрено — обычно люди сюда приходили по вечерам, чтобы полюбоваться закатом. Сейчас, в середине дня, смотреть на Город с высоты не хотел, по всей видимости, никто. На круглой мощеной площадке стояли под невысоким раскидистым деревом несколько лавочек с удобными спинками, неподалеку от них скучала в своей палатке торговка напитками, да и всё.

— Может быть, возьмем кофе? — предложила Даарти.

— У меня нет настроения рассказывать веселые истории, — вздохнул Вар. Платой за кофе в этой палатке служили либо анекдоты, либо бусины, либо поучительные стишки — хорошо, что торговка не просила обороты и выпады. — Так что я, видимо, воздержусь.

— Я тоже, — кивнула Аполлинария. — Мне пока что ничего не хочется.

— Тогда подождите меня, — попросила Даарти. — Я скоро приду. Мне захотелось кофе, а тут он более чем хорош.

Она ушла, и Вар с Аполлинарией остались вдвоем.

— Жарко, — заметила Аполлинария. — Солнце сегодня печет сильнее обычного, вам так не кажется?

— Кажется, — покивал Вар. — Сейчас дождемся Даарти, и переместимся под дерево, там хотя бы тенёк.

— А пока я открою для нас зонтик, — сообразила Аполлинария. — Он же предназначен для защиты от солнца, значит, будет в самый раз.

— Зонтик? — переспросил Вар. — Точно! Зонтик! Как же я сам не догадался!..

— О том, что зонтик защищает от солнца? — удивленно спросила Аполлинария.

— Да нет же! Парус! — Вар обрадовано посмотрел на Аполлинарию. — Ваш зонтик поможет нам почувствовать ветер. Сейчас сообразим, как это лучше будет сделать.

Когда Даарти вернулась к ним со стаканчиком кофе в руке, она с удивлением увидела, что Вар и Аполлинария положили зачем-то раскрытый зонтик на землю, и внимательно за ним наблюдают.

— Что вы делаете? — спросила она.

— Вар придумал индикатор ветра, — объяснила Аполлинария. — Зонтик напоминает формой парус, к тому же он очень легкий, и если ветер потревожит его, зонтик либо покачнется, либо и вовсе сдвинется с места. Здорово, правда?

— Но ветер может унести зонтик в небо, — с опаской заметила Даарти. — Неужели вам его не жаль?

— Он привязан, — ответил Вар. — У меня была с собой тонкая длинная нитка, которую я когда-то позаимствовал у своих старух.

— Ясно, — кивнула Даарти. — Может быть, мы переместимся к лавочкам, в тень, и будем ждать ветер там? Ему, наверное, всё равно, а здесь становится слишком жарко.

Аполлинария сочла, что Даарти совершенно права, и они перенесли зонтик в тень под деревьями, а сами сели на ближайшую лавочку, и принялись ждать. Аполлинария смотрела на неподвижный зонтик, и волей-неволей вспоминала слова официантки. Интересно, это можно как-то сопоставить? Зонтик лежит на земле и не движется, так? Верно, именно так и есть. Он существует, но бездействует, а это может означать, что в данную минуту он словно бы находится вне времени, и минута эта, которая проходит в ожидании, будет для зонтика равна целой вечности. Может быть, и со всеми нами происходит нечто похожее? Вполне вероятно. Тот же Рыцарь, к примеру. Он, кажется, сам придумывает какое-то своё время, он стареет, а потом, когда решает, что ему надоела старость, идёт к погибшему великану, и становится моложе. Или ротаны. Придуманное ими время напоминает вязание — рыбка за рыбкой, петелька за петелькой. У голубей, кота, Петрикора, и прочих тоже есть, наверное, своё время, но ей, Аполлинарии, ничего из увиденного уж точно не годится. «Если бы я давала кому-то время, я бы давала его много, с избытком, — думала Аполлинария, рассеянно глядя на зонтик. — По крайней мере, старалась бы дать. Всем, кому возможно. Люди живут слишком мало, и устают слишком быстро, а это неправильно. Наверное, если бы они жили дольше, они успевали бы гораздо больше, и могли бы научиться чему-то важному, но их жизни слишком маленькие, и они не успеют вообще ничего. Многие не могут за этот короткий срок даже обзавестись разумом. Вроде бы только-только поумнел, и начал что-то понимать — глядишь, а ты уже старый, совсем старый. Разве это дело? Конечно, нет! Вот только я сейчас думаю, кажется, вовсе не про Город, а про какое-то совсем другое место, или даже места. Здесь… здесь во времени нет смысла, потому что оно привязано к тому, кто его создает. А для моей идеи нужно время не такое. Не искусственное. Нужно настоящее. Вот только в Городе его точно нигде нет».

От размышлений её отвлек удивленный вскрик — Даарти первой заметила, что зонтик, оказывается, сперва качнулся, а потом стал медленно-медленно двигаться, и пересек уже границу тени дерева.

— Он поехал! — сказала Даарти, указывая на зонтик. — Вы видите? Он едет! Вар, вы крепко держите нитку?

— Да, конечно, — Вар встал, Аполлинария тоже. — Смотрите, он движется к месту, где больше всего пыли, туда, где нет брусчатки. Идёмте следом.

Они сделали несколько шагов по направлению к зонтику, и в этот момент события вдруг стали разворачиваться настолько стремительно, что растерялся даже Вар, который, казалось, к любым событиям был готов много лучше остальных.

Зонтик вдруг взвился в воздух, обдаваемый со всех сторон клубами пыли, над площадью поднялся сильный ветер, который взметнул юбки женщин и сдернул кепи с головы Вара. Даарти от неожиданности выронила стаканчик с кофе, Аполлинария прикрыла рукой глаза, защищаясь от пыли.

— Смотрите! — крикнул Вар. — Оно делится! Их там много!..

Действительно, клубы пыли, несколько секунд поиграв с зонтиком, рассыпались вдруг на десятки тонких маленьких смерчей, которые закружили по площади, приближаясь друг к другу, и постепенно сливаясь в один большой смерч, размеры которого грозили в скором времени стать весьма изрядными. Аполлинария смотрела на это явление во все глаза, позабыв про пыль, и вдруг поняла, что там, внутри смерча, мелькнуло какое-то яркое, разноцветное пятно. Ещё через секунду Аполлинария поняла, что пятно это — красно-желто-оранжевый шарф, и шарф этот намотан на шею молодого мужчины, который отчаянно пытался устоять на ногах и не дать ветру поднять себя в воздух.

— Там кто-то есть! — Аполлинария сделал шаг вперед. — Вар, там кто-то есть! Его унесёт смерч, нужно вытащить его оттуда!

— Вижу, — кивнул Вар в ответ. — Держите меня за пояс, я попробую. Я первый, вторая Аполлинария, а вы, Даарти, держитесь уже за неё. Быстрее!

Образовав цепочку, они подступили к набирающему силу смерчу, и через мгновение Вар скрылся в нём. Аполлинария смотрела на свои руки, и видела, что они до локтя уходят в пыльную пелену, а через несколько мгновений осознала, что ветер внутри смерча силён настолько, что причиняет ей боль. Он хлестал Аполлинарию по рукам, он нёс в себе мелкие камни и веточки, которые впивались в кожу и стегали её, он оказался неожиданно холодным, и с каждой секундой он становился всё сильнее и сильнее. Аполлинария крепко держала Вара за пояс, старясь не обращать внимания на боль, и думала, что они так стоят, наверное, очень долго, хотя на самом деле времени прошло совсем чуть-чуть.

Через несколько томительно долгих минут Вар вдруг дернулся, и стал отступать назад, пятясь, и Аполлинария попятилась вместе с ним, едва не сбив с ног Даарти. Через секунду Аполлинария увидела, что Вар не один — он шел, придерживая за локоть того самого мужчину в ярком шарфе, которого Аполлинария увидела внутри смерча.

— Надо отойти в сторону! — крикнул мужчина. — Скорее! Они поняли, что я не один, и сейчас исчезнут, но лучше в это время не стоять с ними рядом!..

Вар тут же отпустил его локоть, и вся компания побежала к лавочкам, под дерево. Обернувшись, Аполлинария увидела, что смерч отрывается от земли, и медленно поднимается в спокойное чистое небо, становясь всё меньше и прозрачнее. Вскоре смерч и вовсе пропал, растворился, как сахар, брошенный в кипяток, и небо над Городом снова стало чистым и безмятежным. Таким, каким его привыкли видеть все.

— Да, это были именно пыльные демоны, — подтвердил мужчина, имени которого все они пока не знали. — Как же хочется пить! А я, как назло, из-за этого происшествия совершенно позабыл все анекдоты.

— Я принесу вам чаю, — Даарти встала. — Может быть, я и выгляжу грустной, зато историй и анекдотов знаю в избытке. Подождите минуту.

Вскоре она вернулась, и отдала мужчине стакан холодного чаю, уже второй по счёту — первый ему принёс Вар.

— Благодарю вас, — мужчина улыбнулся. — Меня зовут Медзо. Вы спасли меня, и я даже не знаю, как могу вас отблагодарить.

— Расскажите нам о том, что с вами случилось, и кто такие эти пыльные демоны, — попросила Аполлинария. — Это будет лучше, чем любая награда.

— Это и будет награда, — поправил Вар. — Понимаете ли, дело в том, что Даарти где-то услышала, что появление пыльных демонов означает, что скоро тому, кого они посетили, предстоит отправиться… куда-то. Но мы не знаем, куда, и вообще, никто из нас про пыльных демонов пока что не в курсе. Может быть, вы просветите нас?

— Охотно, — кивнул Медзо. — Только, думаю, лучше нам пойти обратно, в Город, и поговорить уже там. Так будет безопаснее.

— Они могут вернуться? — спросила Аполлинария с тревогой.

— Они обязательно вернутся, — Медзо вздохнул. — Не думаю, что они это сделают сейчас, но… в общем, пойдемте вниз. И побыстрее.

По дороге Аполлинария украдкой рассматривала их нового спутника, и думала, что он, вне всякого сомнения, должен быть человеком интересным, и, кажется, хорошим. Возрастом помоложе Вара, одет в песочного цвета аккуратный костюм, на шее — тот самый яркий шарф, который так удачно заметила Аполлинария, на голове надето легкое летнее кепи, а на ногах кожаные бежевые туфли. Вид Медзо располагал к себе, а ещё он очень хорошо улыбался — светло, открыто, совсем не так, как это делали Петрикор или мадам Велли.

— Понимаете ли, тут такое дело, — говорил Медзо, когда они вышли на проспект, ведущий к площади. — Я сам виноват в том, что со мною случилось. Я должен был примкнуть, но я не примкнул. Тогда… ох, тогда старухи сказали, что меня примкнут насильно. И после этого стали появляться первые пыльные демоны, то есть я стал их видеть. То тут, то там, сперва совсем слабых, но затем они стали сильнее.

— То есть за вами следили? — спросила Даарти.

— И ещё как, — подтвердил Медзо. — Проходу не давали. Ну, окончание истории вы видели. Если бы не вы, мои замечательные спасители, меня уже примкнули бы куда-то. И что-то мне подсказывает, что я вряд ли был бы этому рад.

Они прошли через площадь, проследовали по переулку, и через совсем непродолжительное время оказались возле знакомого кафе. Официантка, вышедшая их встретить, скользнула взглядом по Медзо, и одобрительно улыбнулась.

— Молодцы, — похвалила она всю компанию. — Справились. Сейчас я всем вам принесу чай.

— Спасибо, — ответил Медзо. — А то у меня до сих пор песок на зубах скрипит.

— … и в этом заброшенном доме я нашел ту самую бумагу. Так вот, пыльные демоны — это слуги Великой Пустоты, внутри которой они строят… — Медзо задумался. — В бумаге было написано, что они строят цветы, но, как по мне, речь не о цветах вовсе, это просто образ такой. Каждый человек из Города для них — это лепесток, и они ставят этот лепесток на своё место. Есть только одна загвоздка. Это им кажется, что место правильное, на самом же деле место может быть вовсе и не то, которое нужно, и лепестку нового цветка, созданного слугами Пустоты, может быть на новом месте весьма некомфортно.

— Именно поэтому вы от них убегали, ведь так? — спросила Даарти.

— Чистая правда, именно поэтому, — подтвердил Медзо. — В найденной мною записке было сказано, что если ты окажешься не на своём месте, ты обречен страдать, причем очень долго. Не сочтите меня эгоистом, но страдать я совершенно не хочу, — признался он. — Куда больше меня прельщает хотя бы частично счастливое, или, вернее, сносное существование в новом качестве. Но слуги, как мне кажется, решили, что пришел мой черед, и взялись за меня всерьез. Итог, думаю, вам не понравился точно так же, как и мне.

— Что верно, то верно, — кивнул Вар. — Расскажите нам подробно, как вообще получилось, что вы нашли эту записку?

— Охотно. Это была весьма любопытная история. Я гулял в парке, у погибшего великана, присел на лавочку, и ко мне вскоре подсел какой-то человек…

Как этот человек выглядел, Медзо понять не сумел — у него не было лица. Да, да, это звучит странно, но лицо у этого человека было словно бы смазано, черты есть, а запомнить не получается. Сперва они поговорили о жаркой погоде, а потом человек сказал Медзо более чем неожиданную вещь. Начал он с вопроса, и вопрос этот сразу же поставил Медзо в тупик.

— Вы знаете, как устроена вселенная? — спросил незнакомец без лица.

— Ну… звезды, пустота, чёрные дыры, и всё в этом роде, — ответил тогда Медзо.

— О, нет, — человек усмехнулся. — Вселенная — это огромное цветочное поле, над которым гуляет ветер. Каждый цветок живой, и каждый лепесток у каждого цветка тоже живой. Звезды? Черные дыры? Какие глупости. Вселенная — это, в первую очередь, жизнь, и только потом всякие звезды и чёрные дыры.

— Любопытно, — Медзо вежливо кивнул. — Но к чему вы это сейчас сказали?

— Просто чтобы вы знали. Вы умеете читать карты? — спросил человек без лица.

— Да, конечно. Я много раз выполнял поручения старух, — ответил Медзо.

— В таком случае, я отдам это вам, — человек протянул ему карту. — Этот дом… раньше он был моим, но теперь он ничей. Прогуляйтесь туда, если будет время, и найдите в нём одну бумагу. Это простой лист, на котором кое-что написано.

— Что написано? — не понял Медзо.

— Кое-что, — уклончиво ответил человек. — Думаю, это вам будет интересно. Сходите завтра в этот дом, не откладывайте.

— Ладно, — пожал плечами Медзо. — Раз вы так просите, я схожу.

— Вот и славно, — ответил человек без лица, и пропал. Просто пропал, словно его тут никогда и не было.

— И что же было написано на этой бумаге? — спросила Аполлинария.

— Про вселенную. Про живые цветы, каждый лепесток которых — личность. Не человек, нет, а именно личность. Про неразумные ветры, которые собирают цветы по своему усмотрению. Про то, что можно этим ветрам противостоять, но только не в одиночку. И про пыльных демонов, которые здесь, в городе, находят будущие лепестки, и делают из них живые цветы, — Медзо помедлил, а потом продолжил, впрочем, особой уверенности в его голосе не было. — Мне показалось, что это всё несколько странно. Я… не поверил в то, что там было написано. Вселенная не может быть цветочным полем, а цветы — живыми. Но…

— Но после к вам пришли пыльные демоны, верно? — спросила Даарти.

— Да, так и было, — кивнул Медзо. — Они стали преследовать меня. Я пытался откупиться, даже совершил пару выпадов, думал, они оставят меня в покое, но нет, — он развел руками. — А сегодня они собрались вместе, и потащили меня на холм, видимо, чтобы унести дальше и выше, в небо, но тут, на моё счастье, вмешалась ваша компания, и я был спасён.

— Вам очень повезло, — сказала официантка. — Всем вам, так или иначе, придется отправляться в путь. И лучше это делать всё-таки с кем-то знакомым. И по доброй воле, а не так, как это произошло с вами, Медзо.

— Значит, вы знали об этом, — тихо сказала Аполлинария. — Вы знаете, о том, что будет дальше, вы знаете о живых цветах, о пыльных демонах… о чём вы ещё знаете?

— А вот этого вам лучше не знать, — строго ответила официантка. — Кстати, заберите ваш зонтик перед тем, как идти домой. Пыльные демоны были столь любезны, что принесли его сюда. Не стоит терять эту вещь, он может вам пригодится.

— Спасибо, — только и смогла сказать Аполлинария.

— Разумеется, такой вариант развития событий давно просчитан, — представительница Метатрона, женщина средних лет с невыразительной, какой-то серой внешностью, сидевшая за столом напротив Ита, смотрела на него сейчас без всякого выражения. — И, разумеется, ответ будет отрицательным. Вы прекрасно понимаете, почему, Ит Соградо. Думаю, ничего объяснять не нужно.

— Вам действительно ничего объяснять не нужно, — согласился Ит. — Объяснять, думаю, придется мне.

— О чём вы? — спросила женщина.

— И вы, и мы думали, что просчитали все возможные комбинации и варианты, — Ит вздохнул. — Не исключено, что в тот момент так всё и было. Но мы не учли, что Стрелок тоже не стоит на месте, и что он, как мы считаем, пытается сейчас обойти комплекс ошибок, которые возникли в его системе. Сделать это невероятно сложно, но, поверьте, он будет продолжать совершать всё новые и новые попытки. Сейчас…

— Вы говорите о найденной книге? — женщина нахмурилась. — Мы пытались найти следы, но следов нет. Ит, мы уже беседовали с вами на эту тему, и сейчас я бы не хотела…

— Зато я хотел бы, — перебил её Ит. — Данная книга является подсказкой, причем именно для нас троих, как мы думаем. Подсказкой для Архэ.

— Какой подсказкой?

— Пока не знаю, — покачал головой Ит. — Но то, что она попала к нам в руки таким странным образом, говорит о многом.

— Это пустые страницы, — покачала головой женщина. — Как только вы сообщили о ней, мы всё проверили. В этой книге ничего нет. Это просто нарезанная бумага.

Скрипач засмеялся.

— А вселенная — это исключительно мёртвые звезды, и чёрные дыры, — покивал он. — Конечно, ведь истиной является только то, что может увидеть наблюдатель, причем в нужный этому наблюдателю момент. Ведь так? Вы это нам сейчас пытаетесь доказать? А как же, в таком случае, существование Сферы? Контроля? Транспортной сети? С точки зрения очень многих эти понятия — тоже не более чем резаная бумага, на которой ничего нет. И не может быть, потому что этого не может быть никогда.

— Дайте нам корабль, — попросила Лийга. — И оставьте нас в покое. Или…

— Или — что? — спросила женщина.

— Вам напомнить, кто я такая? — спокойно произнесла Лийга. — Мы ведь всё равно сделаем то, что нужно сделать, с вашим участием, или же без, но сделаем всё равно.

— Подождите, — женщина вздохнула, осуждающе посмотрела на Лийгу. — Вы можете толком объяснить, что вы там нашли, в этой книге?

— Мы пока что сами спорим о том, что читаем, — ответила Лийга. — Но… с высокой долей вероятности речь в этом тексте идёт о конструировании демиургов, от четвертого порядка, и выше. Мы пока что не прочитали всё, поэтому наверняка сказать нельзя, но то, что происходит в Городе, очень похоже на обкатку учебных этических моделей, требующихся образующим элементам. Там, конечно, много иносказаний, и с избытком всякого лишнего, но общая тенденция именно такая. Поэтому давайте поступим следующим образом. Вы, на всякий случай, подготовите корабль, который мы просим, и оставите его здесь, на высокой орбите. Если мы окажемся неправы, мы им не воспользуемся. Если худшие наши опасения подтвердятся, нам действительно лучше будет уйти.

— Но что вы будете делать? — спросила женщина.

— В том-то и дело, что мы пока сами не знаем, — ответил Ит. — И ни вы, ни мы не сумеем со стопроцентной гарантией дать ответ на ставший главным в данный момент вопрос. А именно — перешел ли в нынешней системе комплекс каскадных ошибок в общий комплекс итераций Слепого Стрелка, который он использует для создания сигнатур и цепей событий.

— И вы хотите найти ответ на эти вопросы в этой книжонке? — удивилась впервые за весь разговор женщина. — Вы не шутите?

— Такими вещами не шутят, — покачал головой Ит. — Да и слово «книжонка» я бы не стал употреблять по отношению к объекту, который находится в двух известных нам долях Сферы одновременно. У меня есть подозрения, что не только в двух, но это домыслы. Поэтому давайте всё-таки сделаем, как мы просим. Хорошо?

— Я подумаю, — женщина встала. — Мы все подумаем, и сообщим вам ответ.

— Мы будем ждать, — произнес Ит, тоже вставая. — Ждать, и надеяться на ваше благоразумие.

Глава 16 Два зеленых шарфика

— Загуляла ты, Поля, — сердито произнесла баба Нона. — Совсем нас не слушаешь, и не помогаешь. Непорядок это. А порядок, он должен быть. Поняла? Во всём должен быть порядок. Поэтому давай-ка ты сегодня займешься делом, вместо того, чтобы шляться со всякими там. Уяснила?

— Не со всякими там, а с друзьями, — обиделась Аполлинария. — Вы так говорите, словно я маленькая девочка, и не имею права проводить время с тем, с кем хочу.

— Право-то ты, предположим, имеешь, но и обязанности никто не отменял, — строго произнесла бабуля Мелания, и щёлкнула ножницами, отрезая очередную нитку. — У нас дело к тебе есть. Важное. Нужно сходить к одним тут, заказы отнести, и примирить.

— Примирить? — удивилась Аполлинария. — Кого и с кем? Кто-то из ваших знакомых поссорился?

— Они вечно ссорятся, — покачала головой тётя Мирра. — Судьба, видать, у них такая, в ссорах быть. Если очень постараться, то на время окоротить их можно, поэтому ты хотя бы попытайся. На вот, держи, — она протянула Аполлинарии два свертка. — Круглый отдашь низкой, а прямоугольный высокой, и смотри, не перепутай. Иначе они и на тебя ругаться начнут.

— Да кто это такие вообще? — спросила Аполлинария, забирая свертки. — Может быть, мне лучше и вовсе там не появляться?

— Вот как раз там тебе и пришла пора появиться, — строго сказала в ответ баба Нона. — Иди, иди, не сомневайся. Бери карту, и двигай, Поля. Ноги молодые у тебя, значит, быстро обернешься.

Дорога в этот раз получилась несложная, и до нужного района Города Аполлинария добралась достаточно быстро. Район этот выглядел обжитым и уютным, и вскоре Аполлинария поняла, что здесь ей нравится. Очень нравится. Какие милые чистые дома, думала она, какие нарядные зеленые деревья, какие приветливые лица у прохожих. Хорошее место, надо будет при случае ещё раз заглянуть сюда, желательно — в компании Вара и Даарти. Им тут, наверное, тоже понравится.

Нужный дом она отыскала быстро. Позвонив в колокольчик, висящий на шнурочке у двери, она отошла в сторону, и приготовилась ждать, однако долго стоять под дверью ей не пришлось.

— Заходите! — услышала она первый женский голос.

— Проходите! — тут же произнес второй женский голос.

— Да, да, хорошо, — Аполлинария открыла дверь, и вошла в прихожую.

У двери, ведущий вглубь дома, стояли две дамы средних лет, и Аполлинария едва удержалась от смеха, когда их увидела. Дело в том, что эти дамы являли собой полную противоположность друг другу. Одна была высокой, худощавой, и черноволосой, а вторая — низенькой полной блондинкой. Платья дам, однако, были практически одинаковыми, точнее, у них был одинаковый фасон и цвет, но оба платья были, конечно, скроены под своих хозяек, и сидели на них идеально.

— О, прибыли наши мятные шарфики, — радостно произнесла блондинка высоким голосом.

— Наши светло-зеленые шарфики, — тут же поправила брюнетка. Голос у неё оказался низким, грудным.

— Нет, мятные, — тут же возразила блондинка.

— Светло-зеленые, — с нажимом произнесла брюнетка.

— Возьмите, пожалуйста, — Аполлинария протянула им пакеты. — Для вас, если я правильно помню, круглый, — она отдала пакет блондинке, — а ваш вот этот, прямоугольный, — она повернулась к темноволосой. — Я не ошиблась?

— Всё верно, — кивнула темноволосая. — Вы запомнили правильно. Это похвально. Вы, верно, утомились по дороге, поэтому позвольте угостить вас чаем.

— Кофе, — возразила блондинка. — В такую жару нет ничего лучше кофе со льдом.

— Холодный чай с апельсином будет уместнее, — брюнетка нахмурилась. — Сударыня, пройдемте на кухню, — предложила она Аполлинарии. — Мы сейчас готовим обед, и, думаю, вы не откажетесь составить нам компанию.

— С удовольствием выпью с вами и чай, и кофе, — Аполлинария улыбнулась. — Я люблю и то, и другое, а на улице действительно сегодня очень жарко, чай и кофе будут в самый раз.

— Какая вы славная, — блондинка улыбнулась. — Но прежде нам всё-таки надо взглянуть на шарфики. Вы же не против?

— Я только за, — кивнула Аполлинария. — Надеюсь, бабушки сделали всё правильно. Они, знаете ли, очень ответственно относятся к своей работе, но ведь никто не застрахован от ошибок.

— О, да, — покивала брюнетка. Она развернула свой пакет, и вынула шарфик тонкой вязки, украшенный кисточками. — Прекрасно, — удовлетворенно сказала она. — Мой чудесный светло-зеленый шарфик весьма хорош.

— Мой мятный тоже, — тут же встряла блондинка, которая в этот момент развернула свой сверток. — Как вы считаете, сударыня, он подходит к оттенку моих глаз?

Аполлинария присмотрелась, и с удивлением увидела, что глаза у женщин, оказывается, совершенно одинаковые, и имеют один и тот же цвет. Зеленый, разумеется, иначе бы блондинка, наверное, не спрашивала.

— Вам обеим шарфики подходят просто замечательно, — искренне сказала она. — И цвет идёт, и фасон, и кисточки. В таком шарфике, думаю, будет не страшна вечерняя или ночная прохлада.

— Вы тоже любите гулять по ночам? — заулыбалась темноволосая. — Это же чудесно. Мы обязательно встретимся во время следующей прогулки с вами. У памятника морякам мы обычно бываем сразу после заката, так что ждём вас. Меня, кстати, зовут Дория…

— А меня Тория, — перебила её блондинка. — Мы будем рады вас видеть, сударыня. Как вас зовут?

— Аполлинария Онсет, — Аполлинария чуть склонила голову. — Мы придём. У нас замечательная компания, и, думаю, мои друзья будут вам рады.

— Это чудесно! — воскликнула темноволосая Дория.

— Это прекрасно! — восхитилась светловолосая Тория.

— Будем рады разделить с вами вечер, — сказали они в унисон, и сердито посмотрели друг на друга. И продолжили, тоже сперва в унисон: — Идёмте пить…

— Кофе! — выпалила Тория.

— Чай! — синхронно с ней воскликнула Дория.

— И то, и другое, — решила поставить точку в этом разговоре Аполлинария. — Вы проводите меня на кухню?

Выглядела кухня восхитительно, и пахло на ней тоже восхитительно — впервые за всё время, проведенное в Городе, Аполлинария оказалась настолько очарована запахами свежей еды. Нет, есть ей не хотелось, но, кажется, она бы не отказалась попробовать те яства, которые стояли сейчас на старинной чугунной плите.

— Мы приготовили картошку гратен, мясо на косточке, и белый соус, — сообщила Тория.

— Соус бешамель, — тут же поправила Дория. — Ты говоришь неправильно.

— Но он же белый, — начала сопротивляться Тория. — Почему бы не называть его сообразно тому, как он выглядит? Томатный соус красный, а этот белый. Что не так?

— Томатный соус не красный, а томатный, — пошла в атаку Дория. — А белый соус — бешамель. Сколько можно повторять?

— Ты ещё скажи, что мясо на косточке называется котлеткой, — хмыкнула Тория.

— И скажу, — подтвердила Дория. — Это и есть котлетка.

Они так будут спорить до бесконечности, подумала Аполлинария, и решила вмешаться.

— Вы обещали мне чай и кофе, — напомнила она.

Брюнетка и блондинка повернулись к ней.

— О, простите, — произнесла Дория. — Мы позабыли о вас в пылу полемики. Сейчас мы угостим вас напитками, и, если пожелаете, нашими фирменными блюдами. Они прекрасно сочетаются друг с другом. Картошка гратен, соус бешамель, и мясная котлетка.

— Она хотела сказать — картошка гратен, белый соус, и мясо на косточке, — тут же встряла блондинка. — Но начать, думаю, следует с холодного…

— … чая! — выпалила брюнетка.

— Нет, кофе! — топнула ножкой блондинка.

— А можно мне и то, и другое? — спросила Аполлинария. Женщины удивленно посмотрели на неё.

— Можно, — сказала блондинка.

— Конечно, можно, — кивнула брюнетка.

Через пару минут перед Аполлинарией стояли две чашки. Выглядели они под стать кухне — великолепно. Чашка с чаем была стеклянная, высокая, и находился в ней холодный чёрный чай, в котором плавали кубики льда, апельсиновые дольки, и листики мяты. Чашка с кофе была фарфоровой, полупрозрачной, пахла корицей, а над кофе возвышалась шапочка из взбитых сливок.

«Что же пробовать первым? — подумала Аполлинария. — Если я выпью чай, рассердится Тория, а если кофе — обидится Дория. Надо срочно что-то придумать».

— Что же вы медлите? — спросила Дория.

— Напитки согреются, — поторопила Тория.

— Вот что. Дайте-ка мне ещё одну чашку, — решительно произнесла Аполлинария. — Большую чашку, и большую ложку.

Взяв чашку, Аполлинария сперва налила в неё чай, а потом добавила в неё же кофе — блондинка и брюнетка недоуменно переглянулись. Аполлинария сделала глоток, затем ещё один, и ещё. И улыбнулась.

— Ну, как? — едва ли не шепотом спросила Дория.

— Прекрасный коктейль, — сказала Аполлинария. — Сделайте себе такие же, и убедитесь в этом сами. Апельсин и корица отлично дополняют друг друга, чайный вкус придает кофе терпкости, кофе же дарит напитку свой аромат. А мята объединяет все вкусы своей свежестью. Надо только добавить чуть больше льда, потому что из-за жары он очень быстро тает.

Блондинка и брюнетка тут же сделали себе по чайно-кофейному коктейлю, и принялись пробовать.

— А ведь и правда, — удивленно сказала брюнетка. — Никогда такого не пробовала. Вкус получился прекрасный, вот так неожиданность.

— Мне нравится, — покивала блондинка. — Удивительно. Сударыня, как же вы догадались так придумать? Это гениально!

— Ничего гениального я в этом не вижу, — покачала головой Аполлинария. — Понимаете ли, милые дамы, вы обе мне очень импонируете, но мне грустно было видеть, как вы ссоритесь, и я решила, что мне следует хотя бы попробовать вас примирить. Вы вроде бы разные, но в то же время тяготеете вы к одним и тем же чудесным вещам. Посмотрите, какая красивая у вас кухня, какие блюда вы готовите, как умело делаете напитки! И сами вы бесконечно к себе располагаете — и учтивостью, и манерами, и доброжелательностью. Так есть ли разница, как называть соус или мясо? Так ли важно название цвета шарфика, если сам шарфик хорош? По-моему, вы обе замечательные, и должны научиться жить в мире и согласии.

Женщины переглянулись, и синхронно пожали плечами.

— Вероятно, вы правы, — сказала брюнетка. — Но, знаете ли, мы всегда такими были. Я говорю — правое, а она твердит — правее. Я говорю — выше, а она говорит — длиннее. Потом смотрим, и оказывается, что мы про одно и то же говорили, но называли так, как больше каждой из нас нравилось.

— Но почему же вы, в таком случае, живете в одном доме? — резонно спросила Аполлинария.

— Дом не один, — покачала головой брюнетка.

— Домов два, — добавила блондинка. — Вы просто не заметили. У каждой из нас свой дом, и стоят они на разных сторонах улицы. Хотите, мы покажем?

Аполлинария кивнула. Не повторяется ли в этот раз история с двумя официантками? Похоже, что повторяется. Или это всё-таки что-то другое?

Оказалось, что и впрямь другое. Блондинка подвела Аполлинарию к одному окну кухни, и предложила выглянуть.

— Видите? — спросила она. — Вот дерево, оно стоит на тротуаре перед самым окном, и оно на нашей стороне дороги.

— А теперь идите сюда, вот к этому окошку, — предложила брюнетка. — Смотрите. Где дерево?

И правда, дерево стояло теперь на другой стороне проезжей части.

— Нам тоже порой начинает казаться, что дом один, — сказала блондинка Тория. — Мы и сами забываем, что их два. Но, увы, их именно что два, и в каждом из них каждая из нас пытается установить свои порядки.

— Удивительно, — совершенно искренне произнесла Аполлинария. — Никогда не встречала ничего подобного.

— Ой, да это обычное дело, — махнула рукой блондинка. — Если тебя кто-то заметил, то всё, обязательно будет два дома. Твой, и дом напротив.

— Но почему? — удивленно спросила Аполлинария.

— Так заведено, — пожала плечами брюнетка Дория. — У всех, кто сродни нам, два дома.

Аполлинария задумалась.

— А если… — неуверенно начала она. — Если кто-то не такой, как вы, что тогда?

— Тогда дом напротив тоже присутствует, но вам до него не будет никакого дела, — объяснила Дория. — Так тоже бывает, но реже, чем так, как у нас.

— Простите, но я бы хотела понять — что вы имеете в виду, когда говорите «как у нас»? — спросила Аполлинария.

— Ох, вот так сразу и не объяснишь, — брюнетка села за стол, и сделала приглашающий жест рукой. Аполлинария и Тория тоже сели за стол. — Что такое постоянная основа, вы знаете, ведь так?

Аполлинария кивнула.

— Кроме основы существует еще и правильность, причем она бывает разного размера. Маленькая, к примеру, может распространяться даже на чай. Вот смотрите. Чай с вареньем — это правильно?

— Да, конечно, — согласилась Аполлинария. — Это вкусно, и это правильно.

— Чай с медом? Чай с ягодами? Чай с фруктами? Чай с травами? Чай с молоком? Чай со сливками? — принялась перечислять Дория. — Это всё — правильность, применительно к чаю. Вы интуитивно чувствуете это, и понимаете, что да, это можно, и это правильно. А теперь скажите мне, чай с селёдкой — это правильно?

— Нет, — помотала головой Аполлинария. — По-моему, это ужасно.

— Чай с колбасой? Чай с укусом? С чечевицей? С творогом? С кислой капустой или солёным огурцом? Чай с белым соусом, наконец, или с мясной котлеткой?

— Нет, это совершенно неправильно, — согласилась Аполлинария. — Но к чему вы привели эти примеры?

— Пока что я сказала только о правильности чая, и о том, что вы интуитивно можете понять, что правильно, а что нет. Так вот, с такими, как мы, всё работает так же, как с чаем, — объяснила Дория. — Хоть я и ругаюсь иногда с Торией, я ощущаю интуитивно, что она правильная, поэтому наши дома и стоят напротив, и даже выглядят порой, как один.

— А я могу ворчать на Дорию, но при этом я безоговорочно признаю, что она правильная, — тут же добавила Тория. — И она права, бывает иначе. Может быть, вы слышали про илистых жаб и бумажных солдат?

— Слышала? — Аполлинария вскинула брови. — Я едва не погибла, попав к ним, сперва в цех, а потом во двор фабрики. Ужасно и отвратительно, вот что я могу об это сказать.

— Согласна с вами, — кивнула Дория. — Но, сударыня, это ведь тоже части одного целого. Это, в некотором смысле, тоже два дома, которые суть одно, но друг без друга существовать не могут. Хотя в случае ила и жаб это и вовсе один дом, но сейчас это неважно. Дело в другом. Правильность у них иная. Для них будет правильным чай с селедкой и с кислой капустой, если вы меня понимаете. Они не могут друг без друга, точно так же, как мы с Торией. Просто они действуют иначе, у них другое постоянство основы.

— Уничтожение друг друга — их основа? — спросила Аполлинария. — В пределах одного дома, ну, то есть фабрики, верно?

— Именно так, — подтвердила Дория. — Внутри одного дома. Страшно подумать, каким может стать дом, который окажется напротив этой фабрики. Но, к сожалению, таких немало.

— Наверное, можно придумать для них другие варианты, — Аполлинария задумалась. — Те же жабы, как мне кажется, могли бы дружить… например, с ящерицами. Или с аксолотлями. У них получилось бы два дома, в которых царили бы мир и согласие.

— Не всё так просто, — покачала головой Тория. — Вы, сударыня, добры и великодушны, и хотите для всех иных добра и великодушия, ведь это ваша постоянная основа. Но ведь так не бывает. Частенько случается, что кто-то в такой паре будет хорош, а противоположный ему — плох. А бывает, что плохи оба, и предлагать им жить в мире и согласии просто бесполезно. Смиритесь, тут ничего не поделаешь.

— Совсем ничего? — огорчилась Аполлинария.

— Совсем ничего, — подтвердила Дория. — Не огорчайтесь. Просто примите, как данность, тот факт, что есть вещи, вам неподвластные, и исправлению не подлежащие.

— А Петрикор? — неожиданно для себя вдруг вспомнила Аполлинария. — Он ведь тоже? Какой дом стоит напротив его дома?

— Ротаны, — ёмко ответила Дория. — Что-то подсказывает мне, что с ними вы уже познакомились.

— К сожалению, да, — подтвердила Аполлинария. — А мадам Велли?

— Рыцарь, — усмехнулась Тория. — Хитрый мерзавец. Видели бы вы его дом… приличных слов не нашли бы, уж поверьте.

— Сейчас вы должны будете спросить о том, зачем вам знать это всё, — Дория вздохнула. — Сударыня, скажите честно, вы ведь уже встречали ветер? Я права?

— Да, — шепотом произнесла Аполлинария.

— Ну и вот, всё закономерно, — покивала Тория. — Приходите вечером к памятнику, на площадь. С друзьями, как вы и хотели. Мы рады, что познакомились с вами, и, кажется, пришла нам пора познакомиться с ними.

— Но почему? — Аполлинария нахмурилась.

— Так заведено, — пожала плечами Дория. — И это правильно. Просто поймите, так заведено.

Аполлинария шла через Город, ставший ей уже привычным и знакомым, и размышляла о том, что услышала. Тория и Дория ей понравились, напиток из чая и кофе тоже оказался хорош, но думала Аполлинария сейчас вовсе не об этом, а о том, что ощутила во время разговора. Чувство, которое она испытывала, оказалось новым, незнакомым, и странным. Словно… словно у неё за спиной сейчас вырастали невидимые крылья. Они правы, думала Аполлинария, все они совершенно правы, но я не могу понять, какая моя роль в этом всём, и почему сейчас, в этот момент, я столь остро ощущаю чужую правоту. Может быть, потому что это… мне нравится? Вероятно, да. Она остановилась. Мне действительно нравится проводить время в компании Даарти и Вара. Мне понравился сегодняшний визит к Тории и Дории. Мне понравился Медзо. И ещё…

Ветер.

Ветер, вот что очень и очень важно, вдруг поняла она. Это бесконечно важно, потому что день, когда ветер придет за всеми нами, уже не так далёк. Именно об этом сейчас сказали ей Тория и Дория, именно это имел в виду Медзо, именно это ощутили Вар и Даарти.

— Какая печаль, — вдруг сказала Аполлинария. — Какая огромная, горькая, и светлая печаль. Не думала, что такая бывает.

Она постояла ещё немного, и пошла по знакомой улице, всё ускоряя шаг. Кафе, вот что сейчас будет очень кстати. Кафе, и одна из официанток, с которой обязательно нужно поговорить.

В кафе, под маркизой, Аполлинария с удивлением увидела Медзо, который сидел за столиком рядом с черепом балерины, и пил в компании черепа кофе. Приглядевшись, Аполлинария удивилась ещё больше — оказывается, у Медзо и черепа происходил сейчас весьма занятный и любезный разговор. Глазницы черепа отсвечивали розовым, и — Аполлинария готова была в этом поклясться — балерина сейчас улыбалась. Она была явно чему-то очень рада.

— Ах, прелестная леди, не говорите мне о раскаянии. Я и сам через это прошел, потому великолепно вас понимаю. Вижу, что вы искренне переживаете о том, что когда-то совершили ошибку, и сейчас хотите её искупить. Думаю, я смогу в этом быть вам полезен.

Глазницы черепа осветились желтым светом.

— Да, да, верно. Я всё уже разузнал, — Медзо улыбнулся. — Не переживайте, и не бойтесь за меня, леди. Нет, я так не думаю. Решение принято, и, надеюсь, памятник на площади вскоре увидит не только меня, но и вас тоже. Правда, как вы понимаете, мне придется отлучиться примерно на сутки, максимум, на двое, но я очень надеюсь, что ожидание будет для вас приятным.

Глазницы черепа снова стали розоватыми.

— Не благодарите меня сейчас, — Медзо вздохнул. — Пока рано. Награда? Думаю, вы уже догадались. Обещайте, что разделите со мною ветер, прекрасная леди. Ветер и вечность, как мы с вами уже говорили.

Аполлинария подошла к ним поближе, и сказала:

— Добрый день. Я не помешаю?

— О, а вот и она, — обрадовался Медзо. — Сударыня, вы ведь услышали часть нашего разговора, не так ли?

— Только самую последнюю, — призналась Аполлинария. — И, если честно, я ничего не поняла.

— Мы можем объяснить, — Медзо оглянулся. — Только сперва нужно, наверное, попросить для вас чай. Сейчас я приду, подождите пару минут. Официантки сегодня заняты, так что быстрее будет сходить самому.

Он ушел. Аполлинария села за столик, и с легким укором посмотрела на череп.

— Неужели вы сумели уговорить его? — спросила она. Глазницы в ответ мигнули зеленым. — И вам не совестно? Ради вашего возвращения ему придется совершать крайне болезненные выпады. Неужели вам его не жалко?

— Жалость в данном случае — дурное чувство, — сказала официантка, подойдя к Аполлинарии. — Медзо сейчас придет, мы решили немного задержать его внутри, чтобы я смогла сказать вам обеим пару слов. Так вот, жалость действительно дурное чувство. Оно сейчас неуместно. Вы, сударыня, не правы. А Медзо абсолютно прав, потому что он нашел ту, ради дружбы с которой готов пожертвовать частью себя. Это его выбор, и не стоит осуждать его.

— У меня и в мыслях не было осуждать! — возразила Аполлинария. — Наоборот, я сочувствую ему, мне его жаль… — она осеклась.

— А ему жаль вашу подругу, — пожала плечами официантка. — Сударыня, не переживайте и не волнуйтесь. Эти двое, ваша подруга и Медзо, подходят друг другу как нельзя лучше, — она улыбнулась черепу, тот мигнул зеленым. — Медзо осознает свой выбор, а балерина, — официантка со значением посмотрела на череп, — очень постарается больше не допускать столь досадных ошибок, и усмирит свою гордыню и желание бахвалиться. Ведь так?

— Совершенно верно, — сказал, подходя к ним, Медзо. — Вы абсолютно правы, сударыня. Но даже если ею снова завладеет гордыня, я не буду возражать. Судьба, знаете ли, сложная штука, а ещё она большая шутница. Так что пусть будет то, что будет. А теперь позвольте мне откланяться. Ещё утром я пообещал торговцу редкостями, что скоро вернусь к нему, чтобы… впрочем, это неважно. Всё всегда имеет свою цену, и эта, уж поверьте, не самая высокая из всех возможных. До встречи, друзья, — он улыбнулся, и пошел по улице прочь.

— Все обстоятельства складываются в вашу пользу, — негромко сказала официантка, когда Медзо скрылся из виду. — Это… немного странно.

— Что именно странно? — спросила Аполлинария с недоумением.

— Ничего, — официантка вздохнула. — Не думайте об этом, это я просто размышляю вслух. Не принимайте мои слова близко к сердцу.

— Не могу, — покачала головой Аполлинария. — Очень прошу вас, скажите честно, что вы знаете, и что вы увидели такое? Я тоже ощущаю что-то новое, но всё никак не могу разобраться, что это, и почему это важно.

— А это важно? — спросила официантка с интересом.

— Да, — кивнула Аполлинария. — Я точно знаю, что это важно, но… я в растерянности, — призналась она. — Может быть, это ветер так на меня повлиял? Или пыльные демоны?

— Не исключено, — официантка задумалась. — Знаете, сударыня, сказать вам по секрету, вы для нас выглядите и ведете себя несколько необычно. Мы прежде не встречали таких, как вы. То есть всё вроде бы и правильно, но есть в вас нечто такое, что заставило нас насторожиться.

— И что же? — спросила Аполлинария со страхом.

— Бескомпромиссность, вероятно. А ещё… — официантка замялась. — Ваша постоянная основа, на наш взгляд, гораздо старше, чем мы привыкли видеть. И, возможно, ваша бескомпромиссность является следствием этого.

— Вы, наверное, видели много таких, как я, — предположила Аполлинария.

— О, да, — официантка улыбнулась. — Тысячи тысяч, сударыня. Тысячи тысяч. Вот только таких, да не таких. Обычно пути у всех несколько проще. И потом… — она помедлила. — Вы не признаете своей правоты. Вы уже множество раз сказали, что вы ощущаете себя побежденной, а ведь для того, чтобы признать поражение, требуется много больше сил, чем для ощущения победы и превосходства. Взять, к примеру, Рыцаря. Он проиграл, когда стал осуществлять свою затею с выдрами — и что же? Признал он своё поражение? Нет и нет. Сейчас, насколько мне известно, он взялся за тараканов, и, боюсь, в этом случае его может ожидать успех. Ну или то, что он сам сочтет успехом. Или Петрикор. Даже если вся его голубиная стая в один прекрасный день улетит от него, он не признает себя проигравшим, он примется набирать новых адептов, а про поражение даже наедине с собой вспоминать не будет. На их фоне вы, сударыня, выглядите необычно.

— Любопытно, — Аполлинария задумалась. — Выходит, моя сила заключается в моей слабости?

— Не сила, — официантка покачала головой. — Вы не сильная, сударыня, да вам этого и не нужно. У вас особенная постоянная основа, только и всего. Не думайте, что это принесет вам что-то хорошее.

— Плохое? — спросила Аполлинария.

— Нет, не плохое. Не плохое, и не хорошее. Другое. А вот что — я не знаю, — официантка встала, давая понять, что разговор окончен. — Вы заглянете вечером, прежде чем идти на площадь?

— Разумеется, — Аполлинария улыбнулась. — Мы договорились встретиться здесь с Даарти и Варом, так что я непременно приду.

— Вот и славно, — кивнула официантка. — Будем ждать вас.

— Осталась третья часть, она небольшая, — Лийга взвесила книгу на руке. — Ит, ты меня слушаешь?

— Да, — ответил Ит. Протянул руку, Лийга отдала ему книгу. — Я тебя слышу. Но, к сожалению, услышать то, что я бы хотел, у меня не получится. Ведь так?

— О чём ты? — нахмурилась Лийга.

— Лий, не прикидывайся, — попросил Ит. — Ты поняла про этот текст больше, чем все мы, вместе взятые.

— Нет, Ит, — Лийга покачала головой. — Это не так. То есть тебе хочется, чтобы это было так, но ты сейчас не прав. Может быть, что-то я и понимаю, но вовсе не то, о чём ты думаешь.

— И о чём я думаю? — с горечью спросил Ит.

— Ты хочешь ответ. Здесь и сейчас ты хочешь ответ, и вот это я как раз отлично вижу. Я Сэфес, пусть в прошлом, и ты почему-то решил, что можешь получить этот ответ от меня. Ит, я понимаю, но… — Лийга опустила взгляд. — У меня нет ответа.

— Или ты считаешь ответ неверным, — подсказал Ит. — Невозможным. Такое может быть?

— Я не знаю, — в голосе Лийги зазвучало самое настоящее отчаяние. — Не знаю, слышишь ты меня⁈

— Слышу, — кивнул Ит. — Тогда… что ты можешь сказать про шарфики?

— Вот про шарфики я ответить могу, — оживилась Лийга. — Это противофаза в сиуре первого порядка. Причем написано это здесь так, как мог бы, наверное, это написать Сэфес, которому было весело. Тория и Дория — это два мира, которые стоят в сиуре, условно конечно, друг напротив друга, но при этом они обладают сходными характеристиками. Ты ведь заметил, что обе тетки, которых Аполлинария уговаривала не ссориться, очень похожи?

— Ну, внешне они разные, но на самом деле да, — кивнул Ит. Он обрадовался тому, что Лийга успокоилась, и что она больше не переживает о его словах. — Они готовят одинаковые блюда, у них платья и шарфики одинакового цвета, они обе добрые, судя по всему, и они…

— Они живут в одном доме, который на самом деле — два дома, — закончила за него Лийга. — Вот смотри. Допустим, Тория — это человеческий мир, а Дория — это мир рауф, и оба этих мира, точнее, обе системы с демиургами, стоят в одном маджента-сиуре в противофазе друг к другу. Представил?

Ит кивнул.

— Противофаза — это очень любопытная штука. В некотором смысле, это зеркальный коридор. Оба этих мира будут придерживать одинаковых устоев и внутренних правил. В данном случае — это практически полное отсутствие внутренних войн, это развитие вовне, это обеспечение максимума комфорта для своих жителей. Они это будут делать по-разному, но с одинаковым результатом. И там, и там, будет забота о гражданах, высокая продолжительность жизни, внимание к деталям, забота о природе… да много всего, это неважно. Если произойдет невозможное, и обитатели этих миров встретятся, они, точно так же, как Дория и Тория, будут осуждать друг друга и ссориться, но их основа всё равно будет оставаться идентичной.

— Почему встреча невозможна? — спросил Ит, хотя и так уже догадался об ответе.

— Маджента, — пожала плечами Лийга. — Экстерриториальный сиур. Это для нас расстояние значения не имеет, а для них… в самом лучшем случае астрономы из мира Дории внесут в какой-нибудь реестр звезду, вокруг которой крутится мир Тории, и никогда не достигнут его.

— А Транспортная сеть? — резонно спросил Ит.

— А вот Транспортная сеть, скорее всего, не позволит им общаться друг с другом, — хмыкнула Лийга. — Тебе никогда не намекали, что транспортники тоже иногда имеют дела с Контролем?

— Намекали, — Ит вздохнул. — В принципе, наверное, это всё правильно. Рауф и люди недолюбливают друг друга.

— Верно, — согласилась Лийга. — Ты сам видел, до какой степени это может доходить. Но основа-то всё равно одинаковая. Любовь к своим мирам. Любовь к детям. К близким. К жизни, как таковой. Так что пусть живут, как живут. Для Сэфес такие пары — всегда благо. Их обычно из Белой зоны забирают в зону работы уже парными, и прекрасно встраивают туда, куда требуется. Долгоживущая стабильная система, да ещё и с противофазой — что может быть лучше?

— Лий, скажи, Аполлинария — всё-таки Контроль? — спросил Ит.

Лийга засмеялась.

— Однозначно нет, — сказала она. — Она точно не Контроль. Мы ведь уже поняли, что Контроль — это официантки.

— В общем, ты ничего не скажешь, — подытожил Ит.

— Не скажу, — Лийга посерьезнела. — Не потому что не хочу, а потому что не знаю.