Азбука для побежденных

Ket , 1991

Глава 1 Бегство

Ах, какой ветер, какой ветер… Сумасшедший, тёмный, он играет стаями чёрных птиц, раскачивает деревья, грозясь вырвать их с корнем, и забросить куда-то в серое мутное предвечернее небо, гонит редких прохожих, подталкивая их в спины, он несет с собой промозглую влагу неожиданного зимнего тепла, и весь город охвачен этим ветром, и подчинён ему, и тревога летит с ним над городом, тревога и безнадежность, и нет от него спасения.

На самом деле спасения нет вообще.

Они придут. Они придут за ней уже совсем скоро, и бесполезно таиться и прятаться, ведь они всемогущи, и ей нечего, совершенно нечего им противопоставить. Она точно знала, что они придут, и стояла сейчас у окна, глядя на беснующийся ветер, на деревья с обнаженными ветвями, которые ветер гнул и ломал, и ждала — потому что неотвратимость не оставила ей сейчас ни единого шанса вообще ни на что. Они победили, и она это знала.

— Что же я такое сделала? — жалобно спросила она. — Не помню. Но я точно что-то сделала. Они ведь не приходят просто так.

Мысли путались, и ей не удавалось совладать с ними, словно мысли эти стали подобны ветвям на сумасшедшем ветру, там, за окном.

— Я не помню, — жалобно прошептала она. — Не понимаю…

Дверь сотряс первый удар, сильный настолько, что звякнули испуганно чайные чашки, стоявшие в сушилке. Она вздрогнула, обернулась — там, в коридоре, осыпалась с потолка тонкая пыль побелки. Следующий удар сотряс дверь, побелка посыпалась снова; за дверью раздались грубые мужские голоса:

— Открывай, тварь! А ну, открыла быстро! Всё равно же войдем, паскуда, и лучше бы тебе открыть!..

— Нет, — совсем уже беззвучно прошептала она. — Нет, не лучше.

Ещё один удар. И ещё. И ещё. И ещё. Голосов становится больше, и дверь, кажется, уже поддается, а это значит, что они сейчас будут здесь, а если они способны сделать такое с тяжелой железной дверью, что же они могут сделать с ней?

Она дернулась, кинулась к окну, и распахнула его — на пол полетел горшок с геранью, газеты, какие-то мелочи, и в окно ворвался ветер, тот самый, ворвался и пронёсся по тесной кухне, взметнув занавески, и обдав её, стоявшую напротив окна, своим дыханием.

— Я лучше туда… — беззвучно сказала она. Подоконник был высокий, поэтому ей пришлось сперва забраться на стул, и лишь потом она ступила на выщербленную деревянную поверхность, старую, с отметками от чашек, встала, и сделала шаг вперёд, навстречу ветру, деревьям, и оттепели.

Но…

Но она почему-то не упала, нет, она вдруг поняла, что бежит вниз, бежит быстро, и что ветер стал вдруг упругим, и словно бы подталкивает её, заставляя бежать всё быстрее и быстрее. Там, за её спиной, дверь пала — и квартиру заполнили чужие злобные голоса, там кто-то кричал что-то неразборчивое и страшное, но она не оборачивалась, она бежала по невидимым ветряным струям, приближаясь к земле, и, наконец, её ноги, обутые в стоптанные домашние тапочки, коснулись мокрого асфальта.

Думать было некогда, и она, не оборачиваясь, кинулась прочь, через дворы и палисадники; кинулась, сопровождаемая криками и ветром. Она бежала, оскальзываясь, не разбирая дороги, дыхание сбивалось, в глазах темнело, но она понимала, что стоит остановиться, и пропадёшь. Потому что они — догонят. Их много, они, в отличие от неё, сильны и молоды, они догонят её, и… нет, не убьют, по крайней мере, не убьют сразу, потому что это было бы слишком просто, если бы её убили сразу, если бы она была уверена в этом, она бы не стала прыгать с четвертого этажа, навстречу ветру, она бы, наверное, просто осталась стоять напротив двери, и…

Она чуть замедлила бег, и огляделась. Оказывается, она добежала почти до самой набережной, а выходить туда, на всеобщее обозрение — по меньшей мере, глупо, ведь они сейчас точно ищут её, а там она будет, как на ладони. Она свернула в ближайший переулок, и остановилась, наконец, тяжело дыша.

Что же делать дальше? Кто бы подсказал.

В отдалении хлопнула дверь, и ворчливый женский голос произнёс:

— И ходят, и ходят, спасу от них нету! Как чердак открыли, так лазить и повадились, когда его обратно закроют, надоело уже, сил нет никаких…

Она огляделась, и побежала в сторону двери того подъезда, возле которого ругалась женщина. Ходят? Чердак? Что, если можно зайти в этот подъезд, и выйти где-то ещё? Мне очень нужно выйти где-то ещё, думала она на бегу, иначе они поймают меня, а так будет хоть какой-то шанс, крошечный шанс остаться на свободе.

Подъезд. Череда дверей, натужно скрипящий лифт, который вознёс её под самую крышу. Лючок чердака, к которому ведет железная лесенка; пыль, запахи — голубиный помёт, затхлость, сырость… неважно, всё неважно, потому что вон там, в полу, в отдалении, другой лючок, и она кинулась к этому лючку, и полезла вниз уже по другой лесенке, не замечая, что покрашена она в синий цвет вместо зеленого, и что двери в подъезде, в котором она оказалась, сплошь деревянные, а не обтянутые дерматином, и что за окном не серый февральский день, а поздний весенний вечер, но это ей было всё равно, совсем всё равно, потому что за спиной ей чудились всё те же страшные злые голоса, шаги, и опасность, и эта опасность заставляла её бежать, не оглядываясь, и не останавливаясь.

Она выскочила из подъезда, глянула по сторонам — почему-то не было снега, да и двор, кажется, выглядел как-то иначе. Не совсем таким, как она его запомнила. Плевать, подумала она, мне на это всё плевать, куда мне дальше? Налево? Направо? Слева послышались чьи-то шаги, и она, не задумываясь больше, кинулась направо, за угол дома, за облетевшие кусты с мокрыми от дождя ветвями, и снова побежала. В груди кололо, дышать стало трудно, и через несколько минут она перешла на быстрый шаг, а затем и вовсе остановилась.

— Надо решить, куда идти, — сказала она сама себе. — Так. Спокойно. Мне нужно… нужно отдохнуть. Отдохнуть и переждать.

И согреться. Она, остановившись, только сейчас ощутила, что под тонкую домашнюю кофточку запускает свои ледяные пальцы ветер, и что её от холода и промозглости начинает трясти. Она всегда плохо справлялась с холодом, на морозе у неё вечно слезились глаза и болели суставы на руках, и сейчас она осознала, что ей срочно надо в тепло, иначе через несколько минут руки, а вместе с ними и ноги в тапочках, разболятся так, что далеко она уйти не сумеет. Нужно, видимо, пробраться в какой-нибудь подъезд, или в магазин, или…

А это что такое? Какое-то учреждение? Да, очень похоже. Оказывается, она стояла напротив двери, выглядевшей непривычно и странно, но — это было самым главным — в дверь эту постоянно заходили всё новые и новые люди, и она, уже не раздумывая, пошла следом за очередной группой людей, перед которыми дверь распахнулась сама. Удивительная дверь. Словно из фантастического фильма. Высокая, серо-стальная, отделанная то ли цветным стеклом, то ли полудрагоценными камнями.

Она ожидала увидеть за дверью помещение, но помещения не было, а был высокий холм, степь, и небо. Стояла тёплая летняя ночь, лунная, светлая, и она с огромным удивлением увидела, что холм уставлен словно бы бетонными прямоугольниками, которые слабо светились в темноте, и что люди подходят к этим прямоугольникам, и… кажется, проходят сквозь них. И пропадают. Она в растерянности остановилась, но тут за её спиной раздался тихий, но твёрдый голос, который произнёс:

— Не задерживаемся, проходим. Разрешение получено, направо и вверх, проход будет подсвечен. За вами идут, не останавливайтесь.

Спорить она не стала, просто пошла наверх, и вскоре оказалась перед светящимся бетонным блоком. Думать было некогда, и она сделала шаг вперед, ожидая, что наткнется на твердую поверхность, но никакой поверхности не было, словно… В ту же секунду она с огромным удивлением поняла, что ночь сменилась днём, и что она стоит на большой светлой площади, совершенно пустой, перед входом в огромное здание, больше всего напоминавшую половинку исполинского яйца, лежащую на земле. Она вошла, и в растерянности остановилась, потому что в здании тоже было почти пусто. В некотором отдалении от неё стоял странно одетый пожилой человек, ещё дальше она заприметила юношу, тоже одетого необычно, и со смешной прической — почему-то её удивили его волосы, покрашенные сверху в белый цвет, а снизу в русый.

— Направо, — произнес кто-то за её спиной. — Ваша дверь справа, перед изгибом стены, видите?

Она оглянулась, и увидела, что да, метрах в пятидесяти находится дверь, и пошла к этой двери. То ли интуиция, то ли инстинкт подсказывали ей сейчас: если не хочешь выделяться, веди себя естественно. Так, чтобы никто не заподозрил, что ты здесь чужая. Старик и юноша проводили её несколько удивленными взглядами, но никто ничего не сказал, и она, секунду помедлив, вошла в указанную неведомым голосом дверь.

Это тоже был город, почти такой же, как тот, из которого она сбежала, но всё-таки это оказался другой город, и она сразу поняла это. Тут тоже шел дождь, но это был теплый, мелкий, спокойный летний дождик, и деревья ей на пути попадались зеленые, тоже летние, и редкие прохожие оказались одеты в летнее, и она, ощутив, что согрелась, пошла по улице, вдоль ряда невысоких домов. Куда дальше? И, самое главное, гонятся за ней до сих пор те люди, которые пришли в её квартиру, и сломали дверь, или они потеряли её, и погони больше нет?

— Всё-таки мне надо отдохнуть, — сказала она тихо. — Я же старая. Я старая и устала. Посижу чуть-чуть в подъезде, переведу дух, и отправлюсь дальше. Совсем чуть-чуть, правда, мне это очень нужно. У меня промокли ноги, и болит спина. И ещё…

Она запнулась. Перед кем она сейчас оправдывается, да и зачем? Или она пытается убедить сама себя в том, что отдых ей необходим? Глупо. Она остановилась, огляделась, и направилась к двери первого попавшегося подъезда. Самая обычная дверь, покрашенная порыжевшим от времени суриком, самая обычная лестница, самое обычное окно. Она села на подоконник, сняла тапочки, и попыталась отжать промокшие носки. Бесполезно, но, собственно, какая разница. Надела обратно носки, обулась в хлюпающие мокрые тапочки, и выглянула в окно.

И замерла от ужаса, потому что по улице шли — они. Те самые.

В чёрной форме, в чёрных сапогах, с чёрным оружием в руках, в чёрных шлемах, и с лицами, затянутыми чёрными масками, да так, что даже глаз не было видно. Их, кстати, так и называли обычно — безглазые. Откуда я это помню? подумалось ей, но думать, кажется, снова становилось некогда. Значит, ей не показалось, и они всё это время действительно шли следом, чтобы настигнуть, поймать, а потом…

Быстрее, быстрее!.. Она вскочила, и бегом кинулась вверх по лестнице. Чердак, может быть, тут тоже можно будет проскочить через чердак, как в прошлый раз, и снова выйти куда-то ещё?

Интуиция её не подвела. Пыльное пространство чердака вновь привело её к люку в полу, и она, уже не раздумывая, нырнула в этот люк, не забыв, однако, закрыть его за собой.

Ночь. Лунная, кажется, осенняя ночь, снова холодный ветер, но дождя нет, зато ветер гонит по асфальту сухие потемневшие листья. Выйдя из подъезда, она огляделась, и в тот же момент ощутила, как сердце сжимает печаль. Улица, на которой она стояла, была пустой, ни одного человека, потому что никто, ну вот совсем никто не хотел, наверное, выходить в эту осеннюю ночь из тёплого уюта квартир. В окнах, тут и там, горел свет, янтарный, домашний, и лишь одна она стояла в своих промокших тапочках и кофточке на ледяном осеннем ветру.

Вернуться в подъезд? Ни за что на свете! В этот раз она повернула налево, и снова пошла куда-то в неизвестность, ощущая, как очень быстро по всему её телу расходится холод. Очень скоро её рукам стало больно, а из глаз побежали слёзы. Погреться, нужно где-то погреться, думала она, ускоряя шаг, но в дома заходить страшно, надо найти что-то ещё, не жилой дом, а что-то ещё.

И что-то ещё через несколько минут возникло перед ней.

Это был огромный универсальный магазин, и он почему-то был открыт, хотя она была уверена, что сейчас ночь, и магазин открыт быть просто не должен. Однако магазин был открыт, в нём играла музыка, он сиял приветственными огнями, и…

…и был совершенно пуст.

Постояв немного рядом с входной дверью, она несмело пошла по магазину, всё отдаляясь от входа. Витрины, прилавки, киоски ломились от товара, однако ни одного покупателя или продавца она не видела. Немного согревшись, она осмелела, заглянула в пару открытых отделов — никого. Горы разнообразных товаров, и пустота.

— Эх, если бы у меня были деньги, я бы купила что-то вместо тапочек, — с горечью сказала она. — Ноги совсем промокли.

Как по мановению волшебной палочки, перед ней тут же появился обувной отдел — она немного замедлила шаг, присмотрелась. Вот эти ботинки отлично подошли бы ей, наверное, и вот эти носочки, в лиловую и белую полоску, но…

— Наверное, в другой раз, — сказала она. — Когда-нибудь потом. Может быть. Но сейчас я не могу это себе позволить.

Красивые ботиночки. Коричневая кожа, лиловые вставки, шнуровка. Кажется, она давно не пользовалась обувью со шнуровкой… почему? Ах, да, у неё же болели руки, и уже много лет она покупала себе обувь на молнии, или вообще без застежек, потому что шнуровать обувь для неё было долго и больно. А ведь шнуровка — это так красиво и стильно, правда? Она улыбнулась этой мысли, последний раз взглянула на ботиночки, и пошла прочь. Нужно было выходить из этого тёплого и приветливого магазина, и чтобы оказаться подальше от соблазнов, и ещё потому что…

…потому что нужно двигаться дальше. Найду ещё один дом с чердаком, решила она, два раза уже получилось, почему бы не попробовать снова?

В этот раз она попала в какой-то новый город, совершенно не похожий на её собственный, и на все, виденные ранее. Во-первых, в этом городе царила сейчас весна, во-вторых, здесь было сухо и тепло, и, в-третьих, тут все почему-то куда-то бежали. Именно бежали, по широким тротуарам, мимо двухэтажных разноцветных домов — бежали люди. На каждом была спортивная форма, яркие кеды или кроссовки, и все эти люди бежали, каждый в своём темпе, и каждый в свою сторону, однако, при этом люди не сталкивались и не натыкались друг на друга. Они улыбались, уступали друг другу дорогу, благо, что тротуары здесь были действительно широкими, и проблем у бегунов не возникало.

Они что, все спортсмены? Она недоуменно оглянулась. И вот та старушка, с зеленой повязкой на седых волосах, и вот тот четырехлетний мальчик, в синих кедах и красной форме — они тоже? Какое удивительное место. Странное… и почему-то очень позитивное, подумалось ей, ведь им явно нравится бегать, они все выглядят довольными, едва ли не счастливыми.

У подъезда она приметила лавочку, и присела на неё, чтобы немного отдохнуть и успокоиться. Через пару минут к ней подбежала девушка, светловолосая, сероглазая, и присела рядом — у неё развязался шнурок, и девушка сейчас его завязывала.

— Простите, а что происходит? — она, наконец, решилась спросить. — Все такие радостные, и все в спортивной одежде…

— Весенний бег, — пояснила девушка. — Вы, видимо, недавно приехали, вот и не знаете. Это праздник такой. Общая тренировка. Очень здорово, все бегут, куда хотят, и как хотят. Я вот на набережную сейчас, там будут шары запускать воздушные, и салют потом обещали. Хотите со мной?

— Спасибо, но, видимо, в другой раз, — она улыбнулась девушке. — Или попозже. Я устала.

— Отдохнете, и бегите к реке, — девушка встала. — Все в результате придут к реке, рано или поздно. Счастливо вам!

— И вам, — сказала она вслед убегающей девушке.

Новый чердак, и новый город, вот только в этот раз ей в первый момент показалось, что она попала обратно, к себе, туда, где её ловили те, чёрные. Зима, оттепель, облетевшие деревья, тёмные дома, редкие световые пятна от фонарей, и — снова безлюдье. Ночь, догадалась она. Глухая ночь, поэтому никого и нет.

Однако, оглядевшись, она поняла, что это не он, что место лишь похоже, и не более. А когда она прошла улицу, и вышла на пустую ночную площадь, увидела, что это совершенно другой город, потому что…

Потому что посреди площади стояла огромная, до неба, пирамида, сделанная из потемневшего от времени металла. Кажется, металла, в том, что это действительно металл, она была вовсе даже не уверена.

Город. Огромная площадь. Звездное небо, слабый холодный ветер. И сооружение, которое почему-то манило её, и к которому она направилась, сперва медленно, но всё ускоряя шаг. Подойдя к основанию пирамиды, она положила руку на него, и ощутила с удивлением, что основание это не холодное, как она предполагала, а тёплое, и что материал, из которого оно сделано, лишь внешне напоминает металл, а на ощупь он пружинящий, и едва ли не мягкий. Как же мне войти, подумала она, не понимая, правда, для чего ей вдруг понадобилось куда-то входить. Однако пирамида отозвалась её мысли, и в ту же секунду она очутилась…

Больше всего это помещение напоминало невероятных размеров зал треугольной формы, одна из граней этого треугольника была словно бы окном, за которым находилось звёздное небо. Она замерла от неожиданности, глядя на эту невероятную картину, и лишь спустя несколько минут обнаружила, что в зале она не одна. Неподалеку от неё расположилась компания — кажется, это были мужчины, то ли четверо, то ли пятеро, они сидели в креслах, и смотрели на звёздное небо. И о чём-то говорили, вот только язык оказался незнакомым, и она не разобрала ни слова.

Я тут лишняя, подумала она, мне надо уйти отсюда, потому что, кажется, я забрела туда, где мне совсем не место. Мне нужно уйти, мне как-то нужно отсюда срочно уйти, потому что я, судя по всему, за кем-то подглядываю, а подглядывать нехорошо, к тому же от мокрых тапочек останутся на этом чистом полу грязные следы, а это уж совсем ни в какие ворота не лезет, это просто свинство с моей стороны, и поэтому…

Додумать она не успела. Кажется, она моргнула, на долю секунды прикрыв глаза, но когда глаза открылись, она с неимоверным удивлением обнаружила, что стоит вовсе не в треугольном зале, с окном, выходящим в звездное небо, а в степи, пустой, сухой степи, под белесым выцветшим небом, и что вокруг неё ничего нет. И никого нет. Только бескрайняя степь до горизонта, и оглушающая тишина.

— Где я? — голос прозвучал тихо и жалобно. — Как я здесь оказалась?

— А где бы ты хотела оказаться? — спросил голос, звучавший словно бы из ниоткуда, и отовсюду одновременно. Она обернулась, ожидая увидеть говорившего, но рядом никого не было. — Не бойся. Я не причиню тебе вреда.

— Точно? — спросила она с сомнением. — Хотя… сейчас я думаю — какая разница? Вред? Я потерялась, и теперь… я вообще ничего не знаю.

— Совсем-совсем ничего? — с участием спросил голос.

— Ну да, — кивнула она. — Ни кто я, ни как меня зовут, ни почему я оказалась на этом поле… хотя нет, кое-что я помню.

— И что же?

— Они гнались за мной. Чёрные люди. Гнались, чтобы…

— Чтобы тебя убить?

— Чтобы мучить.

— Но почему они гнались за тобой? Просто так? — спросил голос.

— Нет… точно, нет. Просто так они не стали бы этого делать. Видимо, я совершила какой-то проступок, но я не помню, какой, и зачем, — она опустила голову.

— Ты не похожа не человека, который может кому-то сильно навредить, — справедливо заметил голос.

— Да? — она немного удивилась. — Но, кажется, мне это удалось. Иначе бы они не стали гнаться за мной.

— Навредить ты могла разве что словом, но… — голос помедлил. — Но ты не помнишь, что именно ты сделала. Хорошо. А что бы ты хотела?

Она задумалась. Почему-то она вспомнила те ботиночки, которые увидела обувном отделе неведомого пустого магазина, и ей вдруг стало смешно.

— Ботинки? — немного удивился голос, который, видимо, умел читать мысли. — И это всё?

— Нет, — она покачала головой. — Не думаю. Наверное, я бы хотела вспомнить. И понять. Понять что-то очень важное, то, за что со мной так поступили, ведь не просто же так я оказалась здесь, верно?

— Верно, — голос смолк, но потом продолжил. — Вот это действительно верно. А ещё? Чего бы ещё ты хотела?

— Чтобы они меня не нашли, — она подняла голову. — Они… они такие сильные, их так много. А я… я ничего не могу им противопоставить. Они победили меня, и я сбежала.

— Ты считаешь себя побежденной? — с интересом спросил голос.

— Конечно, — кивнула она. — Кем же ещё? Я не помню подробностей, но уверена, что они победили. Ведь меня изгнали из дома, в котором я жила, изгнали из моей же памяти, из моих мыслей, из того, что было мне важно и дорого, из того, что я любила. И сейчас я стою в пустоте, и говорю с пустотой.

— Так что же ты хочешь — на самом деле? — требовательно спросил голос.

— Я хочу, чтобы это всё обрело смысл, — наконец, решилась она. — У этого был какой-то смысл, и я хочу познать этот смысл — снова.

— Только ли этот? — вкрадчиво спросил голос.

— Не знаю, — она покачала головой. — Как же я могу ответить, если даже себя не помню?

— Верно подмечено, — одобрительно заметил голос. — С тобой приятно иметь дело.

— Почему? — удивилась она.

— Может быть, часть своих качеств ты утратила, равно как и свою память. Но то, что делало тебя тобой, ты сохранила.

— И что же это за часть такая? — спросила она.

— Честность. Неподкупность. Стремления. И умение сомневаться. Что ж, в таком случае, решено. У тебя будет возможность обрести утраченное, и найти свою дорогу, которая приведет тебя туда, куда ты сочтешь нужным.

— И как же я это сделаю? — спросила она растерянно.

— Понятия не имею, — ответил голос. — В любом случае, тебе ещё многому предстоит научиться.

— Так что же мне теперь нужно будет делать?..

— Тебе всё предстоит решить самой.

На степь опускалась тьма, не ночь, а именно тьма. Она попыталась сделать шаг, но не смогла, потому что ноги её больше не слушались. Воздух стал вдруг густым, как сахарный сироп, тьма становилась всё глубже, и спустя несколько секунд пространство вокруг померкло — и вместе с ним померкло её сознание.

Но ненадолго. Через… через какое-то время она открыла глаза, и увидела, что снова находится в городе, вот только город этот отличался от всех, виденных прежде, разительно. Он словно бы сошел с картинки из книги про старину, но не совсем уж седую, а позапрошлого примерно века. По крайней мере, ей так показалось. Каменные дома, богато украшенные мозаиками и лепниной, брусчатка, чугунные вычурные фонарные столбы, неширокие тротуары. Вскоре она увидела неподалеку от себя паровую машину, а после заметила трёх дам в красивых старинных платьях. Чуть позже на глаза ей попался велосипед — несоразмерно большое переднее колесо, крошечное заднее, и мужчина в цилиндре, который восседал на этом сооружении, и крутил педали. Она перевела взгляд, и обнаружила невдалеке повозку, запряженную… нет, не лошадьми, а двумя здоровенными зверюгами, похожими одновременно на лосей и яков. Повозка стояла под большим раскидистым дубом, растущем на углу узенькой улочки, один из лосей пытался сейчас дотянуться до листвы дерева, а возница дергал повод, чтобы не позволить животному этого сделать. А ещё в её сознание начали проникать звуки этого неведомого города. Звонок, похожий на трамвайный, цоканье копыт, гудки автомобилей, какой-то незнакомый звук, похожий на шелест, веселые, оживленные голоса людей. Звуки показались ей уютными, и она ощутила, что, кажется, слегка расслабилась — то есть она хотела бы расслабиться, но сложно это сделать, когда на тебе промокшая одежда, и хлюпающие тапки. Здесь тепло, поняла она, но мне почему-то до сих пор холодно. Нужно отогреться.

Она сидела на лавочке, стоявшей у подъезда трехэтажного кирпичного старинного дома — внимание её сейчас привлекла дверь, просто невероятно красивая дверь, с ковкой в стиле модерн. Замысловато изогнутые линии, растительный орнамент, и помутневшее от времени стекло. Мне туда? Видимо, и правда, туда. Там, наверно, есть подоконник. Или чердак, где можно будет хотя бы высушить вещи.

— Отдохни, — шепнул беззвучно тот самый голос, который сопровождал её в степи. — Отдохни, и ты начнёшь постепенно понимать всё сама. Удачи.

— Хорошо, — покорно кивнула она.

— Третий этаж, левая дверь, — шепнул голос. — Сладких снов.

Она настолько устала, что не помнила, как поднялась по неширокой лестнице на нужный этаж, как оказалась в крошечной прихожей, а затем в комнате. Кажется, ей удалось стащить с себя мокрую кофточку, тапки, добрести до кровати, и — она провалилась в сон, пустой, лишенный сновидений сон, который длился долго, очень долго, и во время которого…

Впрочем, это уже следующая история, которая начнется тогда, когда для неё, наконец, наступит утро. А оно непременно должно наступить, ведь если бы оно не наступило, наше повествование оказалось бы напрочь лишено смысла. Посудите сами — есть ли хоть какой-нибудь толк что-то писать, если герой или героиня повествования навечно остаются авторской волей в кровати? Нелепость, не правда ли? Так вот, в этот раз нелепости не случилось. Наша героиня проснулась утром в своей кровати, и обнаружила…

Ит закрыл книгу, и положил её на подлокотник кресла. Поднял взгляд — Скрипач, сидевший за столом, и что-то читавший с планшета, не поворачиваясь, спросил:

— Ну и как тебе?

— Не знаю, — Ит пожал плечами. — Какое-то попаданчество. Или нечто, сильно на него похожее. За одним исключением, пожалуй.

— И за каким же, интересно?

— Пока что там не было ни слова о супер-способностях, которые герой ну просто обязан получить. Возможно, тётке перепадет что-то в дальнейшем, но к концу первой главы она получила только возможность выспаться, — Ит усмехнулся.

— А больше тебя ничего не смутило? — продолжал допытываться Скрипач.

— Ты о зале таможни и секторальной станции? — уточнил Ит. — Разумеется, это меня смутило. Однако, смею тебе заметить, о смущении ты ничего не спросил. Ты сказал «ну и как тебе». Я ответил.

— Какой ты нудный, — с раздражением произнес Скрипач. — Нарочно издеваешься, что ли?

— Рыжий, я не издеваюсь, — Ит вздохнул. — Этот текст… он странный. Да, более чем странный. Не исключено, что он действительно имеет отношение к нам, но я не могу понять, каким образом эта женщина, о которой мы пока что вообще ничего не знаем, будет взаимодействовать со Стрелком или с Архэ. Разрешу себе напомнить, что у нас есть в уравнении следующие модели взаимодействия. Первая — принцессы, вторая — наблюдатели, третья, пока что не разработанная, а лишь гипотетическая — предтече.

— Это ты о женских ролях, верно? — спросил Скрипач.

— Разумеется, — кивнул Ит.

— Учителя, — напомнил Скрипач. — Лийга женщина, если ты не забыл.

— Забудешь тут, — мрачно произнес Ит. — Хорошо, четвертая модель — учитель, но она может быть как женской, так и мужской. Так вот, если взять всю конструкцию, то есть Стрелка, и попробовать отыскать в ней место для данного персонажа… этого места нет. Или мы его не видим.

— Скорее второе, чем первое, — Скрипач задумался. — Мы ведь пришли к выводу, что модель мы пока что целиком не видим.

— Не видим, — согласился Ит. — Но, знаешь, любопытный момент. Ощущение сопричастности у меня появилось, и ещё какое. И… нет, про версии происходящего я пока что промолчу.

— А мне кажется, что она сбежала от тех, кто её ловил, либо по Сфере, либо в место, идентичное Берегу, — заметил Скрипач. — Я не удивлюсь, если, проснувшись, она окажется в городке, который стоит на Берегу. Это будет вполне логично.

— Думаешь? — прищурился Ит.

— А ты нет? — удивился Скрипач.

— Я нет, — покачал головой Ит. — Это не Берег, рыжий.

— А что тогда? — спросил Скрипач с интересом.

— Не знаю. Думаю, через какое-то время мы это обязательно поймём…

Глава 2 Тонкая настройка

Проснувшись, она осознала, что, во-первых, лежит в кровати, укрытая одеялом, во-вторых, сейчас раннее утро, и, в-третьих, что утро это летнее, тёплое, и ясное. По потолку прыгали веселые солнечные зайчики, а из немного приоткрытого окна раздавались, пусть и отфильтрованные расстоянием, звуки города, которые она слышала вчера.

Вчера? Точно ли вчера?

Она села на постели, придерживая одеяло, и осмотрелась.

Комната, в которой она ночевала, оказалась небольшой, метров двенадцать площадью, и мебели в этой комнате находилось немного. Похоже на гостиничный номер, пожалуй. Кровать, на которой она сидела, старинный шкаф, стоявший рядом с дверью, напольная вешалка, придверный круглый столик, стул, и… и больше ничего. Она перевела взгляд на окно — в нём виднелась кирпичная стена дома, стоявшего напротив, и ветви старого дуба, по которым прыгали веселые бодрые воробьи.

— Любопытно, — произнесла она, и снова посмотрела на шкаф и вешалку. И оторопела, потому что на вешалке — в этом она готова была поклясться — висело платье, которого полминуты назад там не было. Платье было синим. Ярко-синим, ослепительно синим, настолько синим, что от этой синевы у неё тут же заболели глаза.

— Ой-ой-ой, — она зажмурилась. — Какой агрессивный цвет!..

Когда она открыла глаза, платья на вешалке не было.

— Так, — сказала она. — Я, кажется, чего-то не понимаю, но… эммм… простите, я даже не знаю, к кому я обращаюсь, но что происходит?

— Идёт настройка, — сообщил голос с потолка.

Она подняла глаза, и увидела, что на потолке висит люстра, старая, пыльная, с помутневшими от времени хрусталиками.

— Это вы разговариваете? — спросила она.

— Кто? — не понял голос.

— Люстра.

— А, нет. Ну, то есть у меня там вроде бы канал связи, — ответил голос. — Мне через люстру удобнее.

— Простите, а кто вы? — спросила она.

— Настройщик я, — вздохнул голос. — Регулирую вновь прибывших. Вам не понравился цвет платья, верно?

— Верно, — кивнула она.

— Тогда ложитесь, закройте глаза, и засните, — приказал голос. — Я поменяю.

— Но я не хочу спать, — возразила она.

— Тогда хотя бы притворитесь.

— Хорошо.

Она легла, укрылась одеялом, и закрыла глаза.

— Готово, — сообщил через минуту голос Настройщика. — Получите.

На этот раз платье на вешалке оказалось красным. Ядовито-красным, помидорно-красным, пожарно-машинно-красным, и она тут же сообщила об этом Настройщику.

— Тоже не подходит? — спросил он уныло.

— Ага, — кивнула она. — А что у вас ещё есть?

— Так. Желтое есть, зеленое, в модели RGB, аквамариновое, ультрафиолетовое, с эффектом Доплера, ну, с изменением частоты волн которое, инфракрасное…

— Это не оно, случайно? — спросила она.

— Нет, это простое, то светится. Так, погодите. Есть призматическое, белое спереди, радужное сзади, соответственно, есть с оптической иллюзией, то есть лиловое.

— О! — обрадовалась она. — Можно посмотреть лиловое?

— Давайте, — сдался Настройщик. — Вы хоть знаете, что такое оптическая иллюзия?

— Нет, — она покачала головой.

— В данном случае — это коротковолновое монохроматическое излучение, — наставительно произнес Настройщик. — На грани, так сказать, восприятия. Притворитесь спящей, я доставлю платье.

Этот цвет ей понравился. С первого взгляда понравился, потому что он был каким-то… особенным? Она всё ещё сидела на кровати, и смотрела на платье, пытаясь понять, почему цвет вызывает у неё чувство уверенности, спокойствия, и кажется невероятно уместным и правильным? Это же всего лишь цвет, не более. Разве так бывает?

— Нравится? — спросил Настройщик.

— Очень, — искренне ответила она. — Прекрасный цвет.

— Истинный лиловый, — с гордостью ответил Настройщик. — Заметьте, не фиолетовый, а именно лиловый, то есть приближенный к мадженте. Я с любовью отбирал каждый нанометр, который пошел в дело, и, поверьте, здесь они чудо, один краше другого. Правда, я сбился со счета, и не помню точно, сколько их там всего, но, если помню правильно, где-то вокруг четырехсот. Плюс-минус двадцать. Шляпку желаете?

— Шляпку? — переспросила она.

— Конечно. В обществе принято появляться в головном уборе, — наставительно произнес Настройщик. — А ещё вам, видимо, понадобится обувь, и, пожалуй, зонтик. У нас солнечно практически всегда.

Ботиночки, вдруг вспомнила она. Может быть, это можно? Они были такие хорошие, удобные даже на вид, и… что будет, если попросить?

— Просите на здоровье, — произнес Настройщик. — Такие? Это они?

Рядом с вешалкой на полу возникли из ничего ботиночки, те самые.

— Они, — ей захотелось тут же вскочить с кровати, чтобы рассмотреть обновку, но она постеснялась. — Спасибо.

— Отлично. Вот шляпка, а вот зонтик. Пожалуй, с одеждой всё, — Настройщик, кажется, задумался. — Одевайтесь, и проходите в кухню. У нас ещё много работы.

— А вы не могли бы… — она замялась. — Вы не могли бы не подсматривать?

— Удаляюсь, — тут же согласился Настройщик. — Хотя, конечно, ничего нового я не увидел бы. Но если вам угодно, я перемещусь.

— Спасибо, — произнесла она. — Просто мне немного неловко.

— Никаких проблем, — заверил Настройщик.

В зеркале отражалась сейчас девушка, среднего роста, светловолосая, не худая, но и не толстая, с ясными серыми глазами, высоким лбом, и, кажется, немного испуганная. Платье, в которое она до того облачилась, очень этой девушке шло, и сидело на ней, как влитое. Одевать его оказалось, против ожидания, удобно, потому что застежка (ряд маленьких пуговок) располагалась спереди, а на рукавах застежек не было вовсе. Ткань платья тоже понравилась — тяжелая, гладкая, приятная на ощупь. Вот только отражение…

Она не помнила себя такой. Прежнее отражение точно выглядело иначе, в этом она была сейчас уверена. То отражение вспоминалось как старое и грустное, и уж точно у неё прежней не было ни светлых, чуть вьющихся, локонов, ни серых глаз, ни высокого лба. И руки были другими. И фигура. И лицо.

— Наверное, это не я, — прошептала она. — Они что-то перепутали, и мне дали чужую внешность. Надо сказать об этом, пусть обратно поменяют. Я же не была такой…

Какой? Красивой? Девушка в отражении красавицей тоже не была, но она была, безусловно, милой и симпатичной. Именно так. Милая и симпатичная. Такая девушка, например, могла бы рекламировать какое-нибудь душистое мыло. Или шампунь. Или играть в театре роль хорошей подруги главной героини — та, разумеется, была бы красавицей, а как же. Вторая роль, вдруг подумалось ей, я сейчас — вторая роль, или даже нет, не так, просто эта внешность… наверное, она способна раскрыться и в первой роли, но её пока что никто не раскрывал, потому что слишком у неё мало индивидуальных черт. Набросок. Эскиз. Начало.

Ну, ладно. Может быть, так и нужно. Она взяла со столика шляпку, примерила — шляпка оказалась лёгкой, так же, как и платье, она пришлась впору, и сидела на голове как нельзя лучше. Не тесно, но плотно — скорее всего, шальной ветер её не сорвет. По крайней мере, не должен.

Сняв шляпку, она вышла из комнаты в коридор, и пошла на кухню — собственно, больше идти в этой маленькой квартире было некуда. Комната, коридорчик, и кухня. Её внимание привлек пол, и она остановилась — да, пол ей нравился. Дубовый паркет, светлый, и не лакированный, а, кажется, вощёный. Вполне логично, если учесть, что квартира выглядит старинной, и платье выглядит старинным, и шляпка, да и, пожалуй, она сама.

— Добро пожаловать, — произнес Настройщик, когда она вошла в кухню, и остановилась, оглядываясь. — Желаете кофе?

— Не откажусь, — кивнула она.

— Без сахара, и с капелькой сливок, — уверенно произнес Настройщик. — Да, верно. Это ваш вариант. Будем доставлять каждое утро. Еда… нет, еда вам не требуется. Хорошо, так даже проще.

Еда не требуется? Она нахмурилась, пытаясь разобраться в ощущениях, и поняла — да, Настройщик прав. Еда ей действительно не требовалась. По крайней мере, в данный момент. То есть если бы ей предложили какую-то еду, она бы, вероятно, её попробовала, но исключительно из вежливости, и не более того.

— Простите, я хотела спросить, — решилась она. — Я же умерла, верно? Не могу вспомнить, как это произошло, но я более чем уверенна в этом. Я права?

— Вы столь прямолинейны, сударыня, — Настройщик помедлил. — Увы, я не могу ответить на ваш вопрос в том контексте, который вы требуете. Ведь что такое смерть? По вашему разумению — что? Прекращение существования в некоей материальной форме? Но ведь вы существуете, мало того, вы сейчас беседуете со мной, а до того восхищались цветом платья. Материя, знаете ли, может перестраиваться, но при этом она не перестает существовать, как таковая. Я бы сказал, что вы сменили место существования, потому что вы, безусловно, существуете, но сами вы новая, и место тоже новое. Не так ли?

— Вы хотите сказать, что смерти не бывает? — нахмурилась она.

— Такого я не говорил, — тут же ответил Настройщик. — Бывает, и ещё как. Но применимо ли это к вам — тот ещё вопрос. Вы сюда пришли явно не за смертью, не так ли?

Она задумалась.

— Наверное. Честно сказать, я… я бежала. От кого-то. Бежала, долго, сложно, и вот — оказалась здесь. Вроде бы мне обещали, что я сумею научиться тому, что мне требуется, и что-то познать, но теперь я вовсе не уверена, что это сбудется.

— Почему же? — удивился Настройщик.

— Эта внешность. Платье. Шляпка. Квартира, — она замялась. — Кажется, учение должно выглядеть иначе.

— Ах, какая ерунда, — судя по тону, Настройщику их беседа надоела. — Вы, милая девушка, торопите события. Хотите получить всё и сразу. Но нет, так не бывает. Ни здесь, ни где бы то ни было ещё. К тому же я понятия не имею, какой у вас будет путь. Возможно, что и познание. Мне, простите, не докладывают. Я всего лишь Настройщик, но ни в коем разе не советчик, и не ответчик на все вопросы разом.

— Извините, — произнесла она. — Я… не подумала. Больше не буду.

— Вот и славно. А теперь берите свой кофе, и садитесь за стол. Нужно выбрать вам новое имя.

Стол оказался маленьким — в самый раз для одного человека, а вот двоим уже не расположиться за таким с комфортом. Кофейный столик, подумала она, да, это именно что кофейный столик, за которым выпить кофе может один человек. Хорошенький, надо сказать, столик. Изящный, воздушный, на тонких металлических ножках, и со стеклянной столешницей. Стекло, впрочем, матовое, молочно-белое.

Сейчас на этой столешнице стояла чашка с кофе, и лежали рядами маленькие карточки, однотонные, и без рисунка. Похожи на игральные карты, подумала она, хотя у тех обычно на рубашках что-то да есть. А здесь — просто ряды одинаковых зеленых карточек, размером чуть побольше спичечного коробка.

— И что мне делать? — спросила она.

— На карточках, с обратной стороны, написаны имена, — ответил Настройщик. — Вы должны выбрать одну, она определит ваше имя. Ничего сложного, правда?

— Вроде бы да, — кивнула она. — А если имя мне не понравится?

— Не припомню, чтобы кому-то не понравилось имя. Но… гм… наверное, можно посмотреть другую карточку, — предположил Настройщик. — Садитесь, пейте кофе, и выбирайте.

Она села за стол, взяла чашку, сделала глоток — отличный кофе, надо сказать — и стала внимательно рассматривать карточки, пытаясь найти хоть какие-то отличия. Увы, никаких отличий не было, разве что… на ту карточку, которая находилась ближе всего к чашке, падал сейчас тоненький солнечный луч. Почему бы и нет?

Она протянула руку, взяла карточку, и перевернула.

На карточке было написано «Аполлинария Онсет».

— Аполлинария Онсет, — произнес Настройщик. — Отличное имя, поздравляю.

Она продолжала молча смотреть на карточку, раздумывая, и пытаясь понять, нравится ей имя, или нет. Странное, поняла она, наконец. Странное имя. Непонятное. Вроде бы французское, но… но не французское. Греческое? Похоже. Она не могла вспомнить, откуда взялось это знание, но слово «apolyusis» появилось вдруг откуда-то в памяти, и она, еще с полминуты подумав, спросила:

— «Onset» переводится как «начало»?

— Совершенно верно! — обрадовался Настройщик. — Имя можно трактовать как «освобождение светоносного начала». Вам нравится?

— Но… — она растерялась. — Я не ощущаю себя светоносным началом. Я просто…

— Просто — что? — спросил Настройщик.

— Просто человек. Это имя, оно для меня… слишком… слишком серьезное, наверное, — она задумалась. — Нет ли чего-то попроще? Можно, я посмотрю другие карточки?

Настройщик ничего не ответил. Она взяла первую попавшуюся карточку, перевернула. «Аполлинария Онсет». Ещё одна карточка. И снова «Аполлинария Онсет». И ещё одна, и ещё, и ещё — на всех карточках оказалось одно и то же имя.

— Эй, погодите-ка, — с подозрением произнесла Аполлинария. — Тут везде одно и то же! Вы меня обманули? Подсунули кучу одинаковых карточек?

— Нет, ну как можно! — запротестовал Настройщик. — Конечно, нет. Тут, понимаете ли, есть такой фокус, как парадокс наблюдателя. Изначально на всех карточках находились разные имена. Вы их не видели. Но как только вы взяли первую карточку, с именем, на всех остальных появилось оно, потому что вы в данный момент за карточками наблюдаете. Понятно?

— А если я перестану наблюдать? — спросила Аполлинария.

— Имена появятся, но… — Настройщик замялся. — Как только вы снова обратите внимание на карточки, на них снова будет ваше новое имя. И только оно.

— Почему? — Аполлинария нахмурилась.

— Потому что вы наблюдаете. Смена букв возможна исключительно вне наблюдения. Поэтому вы не сможете увидеть, что там было ещё на карточках. Для вас, как для наблюдателя, возможен только этот вариант.

— Обманщик, — сердито сказала Аполлинария. — Это некрасиво и непорядочно.

— Но имя-то хорошее, — возразил Настройщик.

— Ох. Может быть, оно и хорошее, но уж слишком пафосное и громкое, — с досадой произнесла Аполлинария.

— Пффф, — фыркнул Настройщик. — Никакое оно не пафосное, и уж точно не громкое. Не видели вы громких и пафосных, поверьте. Была у меня тут, не так давно, кстати, Медуза Горгонелла. Требовала тогу и лиру. Не знаю, зачем. Каково, а? Или эта, сейчас… Часодиня Всевременная — та ещё костюм приказала переделать, чтобы весь был в часах и заклепках. Фу, дурновкусие. Мужчины тоже не отставали. Победитр Лихобой. Бесодав Лучезарный. И прочие, в том же духе. К счастью, вы с ними не встретитесь, — тут же добавил Настройщик. — Это в несколько иных пространствах. С вашим они не пересекаются.

— Бесодав Лучезарный? — переспросила Аполлинария. — А это как? Зачем?

— Кто ж его знает, зачем, — вздохнул Настройщик. — Агрессивный и гнусный тип, без капли добра и души. С ним сразу всё было понятно, конечно. Засунули в свертку времени, будет до скончания веков сидеть в своей дыре, ругаться, и бить фантомов. У него там куча фантомов. Одни его боготворят, других он бьет. Наверное, ему это в удовольствие, но, как по мне, бесконечная глупость.

— Кажется, на счет глупости вы правы, — покивала Аполлинария. — Ладно, что уж там. Действительно, имя как имя. Только мне больше нравится «Поля», — призналась она. — Я могу просить так меня называть, если позволят обстоятельства?

— Да как угодно, — заверил Настройщик. — Ваше имя, делайте с ним, что хотите. Хоть сокращайте, хоть удлиняйте, хоть в рамку вставьте, и повесьте на стену. Это уже вам решать.

— Славно, — кивнула она. — Спасибо за кофе. Очень вкусно.

— Будете получать каждое утро, — сказал Настройщик. — Считайте, подарок от меня.

— Подарок? — не поняла она.

— За сговорчивость, — ответил Настройщик. — Вы, конечно, с характером, но довольно милая. Я запомню.

— Ну, хорошо, — согласилась она. — Вы не подскажете, что мне делать дальше?

— Дальше? — переспросил Настройщик. — Да что угодно. На ваш личный выбор. Хотя… я мог бы дать вам один совет. Даже два совета.

— И каких же? — спросила Аполлинария.

— Первый — будьте исключительно вежливы со всеми, кого встретите. Второй — ночуйте, по возможности, дома.

— Ночью на улице опасно? — спросила Аполлинария с тревогой.

— Опасно? Конечно, нет, — ответил Настройщик. — Просто это правило хорошего тона — проводить ночь в своей постели, а не абы где. К тому же от разнообразных дневных событий гораздо приятнее отдыхать в привычном месте.

— Я постараюсь, — пообещала Аполлинария. — И… у меня есть одна просьба. Совсем маленькая, не подумайте.

— И какая же? — спросил Настройщик.

— Я бы хотела духи. Какие-нибудь духи, на ваш выбор. Просто вспомнила сейчас, что тогда, при жизни… ну, то есть в другом месте, где я жила, мне очень нравились духи, и сейчас…

— Понял, не продолжайте. Это просьба действительно маленькая и легко выполнимая, — сказал Настройщик. — Ваш образ располагает… дайте-ка подумать. Чуть-чуть розы, немного лаванды, буквально тень ванили, отзвук дерева и кожи, лишь намеком книжные страницы, и дополнить это всё невесомым морским бризом. Всё, готово. Ваш подарок на столике в комнате. Засим разрешите мне попрощаться с вами, Аполлинария. Мне нужно заниматься другими делами.

— Мы ещё встретимся? — спросила Аполлинария.

— Возможно, хотя вероятность не столь уж велика, — ответил Настройщик. — Понимаете ли, одной из главных особенностей Города является свобода, абсолютная свобода выбора для существ, его населяющих. Моё присутствие и вмешательство может сбить вас с толку, вы захотите спросить совета, потребуете объяснений, или что-то в этом роде, а это порочный путь. Поэтому я покидаю вас, и желаю вам удачи. Надеюсь, вы добьетесь того, чего хотите.

— Если бы я сама знала, чего именно я хочу, — тихо произнесла Аполлинария.

— Значит, вам предстоит это узнать. Прощайте, — голос Настройщика пропал.

— Прощайте, — сказала Аполлинария в наступившую тишину.

Некоторое время она просидела на кухне, пытаясь осознать происходящее, но потом поняла, что никакого смысла оставаться в квартире нет. Там, за окном, находилось нечто новое и неизведанное, и это, безусловно, было интересно. К тому же она, прислушавшись к своим ощущениям, поняла, что тело её больше не болит (прежнее болело, и ещё как), и что этому телу хочется прогуляться и размять ноги. Кажется в той, прошлой, жизни выходить на улицу для неё было проблемой. А вот в этой…

— Прогуляюсь, — решительно произнесла она. — Хотя бы немного прогуляюсь. Лето, погода хорошая, почему бы и нет?

Она вышла в прихожую, и направилась к входной двери — фигурная ручка, резное дерево — и открыла эту самую дверь, ведущую на лестницу. Надо запомнить номер квартиры, подумалось ей, и вообще, надо всё получше запомнить, потому что как иначе вернуться назад?

Номер, однако, ей запоминать не пришлось, потому что на двери обнаружилась латунная табличка, на которой было написано «Аполлинария Онсет». Она вышла на лестницу, затворила дверь. На этой двери, кстати, не было даже намека на замок, и Аполлинария подумала, что, наверное, довольно беспечно, не запирать квартиру, но потом вдруг сообразила, что в квартире она ничего не оставляет, всё, что у неё было, находилось при ней. Шляпка — на голове, зонтик — на сгибе руки, духи — в кармане платья, причем карман этот был весьма велик, и вполне мог сойти за небольшую сумочку. Так что запирать квартиру не было никакого смысла.

— Ну и хорошо, — решила она.

Лестница оказалась узкой, крутой, но для Аполлинарии это препятствием не стало — молодые ноги, обутые в невероятно удобные башмачки, мгновенно снесли её по ступеням вниз, и уже через минуту она вышла из подъезда на улицу, щурясь от яркого летнего солнца.

— Вы только полюбуйтесь. Ни тебе «здрасти», ни тебе «пожалуйста», — произнес голос откуда-то сбоку. — Ну и молодежь пошла. Никакого уважения к старшим.

Аполлинария повернулась на этот голос, и увидела, что у подъезда, в тени выступа стены, стоит лавочка, на которой сидят три старухи, каждая — с вязанием в руках. Выглядели они странновато. Первая, та, которая сидела ближе всех к двери, оказалась худой, жилистой; она держала в руках небольшой клубок, на который наматывала нитки. Одежда этой старухи была серой, словно бы сильно выцветшей, и клубок тоже был серый, и лицо словно бы серое, вот только взгляд у старухи оказался пристальный и цепкий — Аполлинария догадалась, что ругалась сейчас именно она.

— А что ты хочешь, Ноночка? — спросила вторая старуха. — Такая эпоха. Они уже и не помнят, что можно иначе.

— Я, Мирра, хочу, чтобы всё-таки помнили, — проворчала первая старуха. Вторая, которую первая назвала Миррой, толстенькая, плотненькая, выглядела несколько приятней, но взгляд имела очень похожий, пристальный и цепкий.

— Хватит болтать, — цыкнула на них третья старуха. Одежда у неё была темной, едва ли не чёрной, а в руках она держала здоровенные портновские ножницы. — Чего вы накинулись на девку? Она, небось, в первый раз, а вы уже всё за неё порешали. Эй, девица, ты в первый раз, что ли? — спросила она Аполлинарию, и щёлкнула ножницами. Звук получился неожиданно громкий, словно ножницы в этот момент обрели голос, и явственно произнесли «клац».

— Э… да, наверное, в первый раз, — неуверенно произнесла Аполлинария. — Простите, я не хотела быть бестактной. Просто на улице очень яркий свет, и я, кажется, немного растерялась.

— Ну, тогда другое дело, — смилостивилась первая бабка. — Как звать-то тебя?

— Аполлинария, — представилась Аполлинария. — Но можно просто Поля. Так удобнее и короче.

— Да, когда короче, часто бывает удобнее, вот только это далеко не всегда законно, — непонятно сказала третья старуха. — Ты тут живешь?

— Видимо, да, — кивнула Аполлинария. — А вы…

— А мы тут всегда, — ответила вторая старуха. — Давай познакомимся, что ли. Меня зовут тётя Мирра, вот это, — она кивнула на старуху с ножницами, — бабуля Мелания, а это, — кивок в сторону бабки с клубком, — баба Нона. Фамилия-то есть у тебя?

— Да. Онсет, — кивнула Аполлинария. — Мне вас так и называть? Баба Нона, тётя Мирра, и бабуля Мелания? Я правильно запомнила?

— Да, верно, — кивнула бабуля Мелания, и снова щёлкнула ножницами. — Обретаемся мы тут. Нитки прядем, клубки мотаем, вещички вяжем, да концы подстригаем. Ну и знаем про эти места всякое, конечно. Так что ты, когда потребуется, спрашивай. Если сумеем, всегда подскажем.

— Спасибо, — совершенно искренне произнесла Аполлинария. — Я тут действительно в первый раз, и я несколько…

— Недоумеваешь, — тут же закончила за неё тётя Мирра. — Ничего, случается. Пообвыкнешь, разберешься, и первое твоё недоумение кончится. Уж поверь. Мы тут многое перевидали, нас ничем не удивишь.

— А я вот сильно удивилась, — призналась Аполлинария. — Со мной говорил один такой… как бы сказать… даже и не знаю, кто он был. Сказал, что Настройщик. Подарил платье, шляпку, ботиночки, зонтик…

— Духи дал, как бонус, и исчез, — закончила за неё баба Нона. — Настройщик и есть. Не обольщайся, если подумала, что понравилась ему. Старому сварливому чёрту никто на самом деле не нравится. Небось, поиграл с тобой в свои квантовые игрушки, да? — проницательно спросила она. — На чём поймал? Цвет платья, обувь, шляпка, запах духов, имя?

— Имя, — вздохнула Аполлинария.

— Тебе ещё повезло, — хмыкнула тётя Мирра. — Имя тебе хотя бы приличное досталось. Хотя что есть имя в свете сияния вечности?

— Кто бы говорил, — зыркнула в её сторону бабуля Мелания.

— Да уж точно не ты, — фыркнула в ответ тётя Мирра.

— Имя, положим, ей досталось правильное, — заметила баба Нона, меланхолично мотая клубок. — Но рано пока про это говорить. Вот что, девушка. Ну, Поля, то есть. Иди, прогуляйся, да смотри, не заблудись. Далеко пока не ходи, тут, вдоль улицы променад себе устрой. Для первого раза, думаю, тебе и этого будет довольно.

— Хорошо, — кивнула Аполлинария. — Спасибо за подсказку.

— Пока не за что, — покачала головой баба Нона. — Иди, иди. И поосторожнее там. Город, знаешь ли, это тебе не шуточки.

— Но я вроде бы умерла, — осторожно сказала Аполлинария. — Разве можно как-то причинить вред мёртвому?

— Умерла? — переспросила бабуля Мелания. — Губу ты раскатала. Непомерно. Сказали тебе — будь осторожна, вот и будь. Ясно? Иди.

— Хорошо, — кивнула Аполлинария. — Направо, налево? Куда мне?

— Куда глаза глядят, — хмыкнула баба Нона.

— Клото, Лахесис, и Атропос, — Ит покачал головой. — Три Мойры. Да, рыжий, я был прав. Это не Берег. Точно не Берег.

— В том, что ты был прав, я не сомневался. Но нечто общее с Берегом тут есть, — возразил Скрипач.

— Ты про Настройщика? — спросил Ит. — Да, немного напоминает трасфигураторов, но, кажется, он от них отличается, и очень сильно.

— Чем? — спросил Скрипач с интересом.

— Это разовая акция, и больше он не появится, — объяснил Ит. — Он не собирается взаимодействовать с героиней так же, как взаимодействуют с прибывшими трансфигураторы на Берегу.

— А хорошо было, — улыбнулся Скрипач. — Хочешь, например, кофе, говоришь, и на тебе. Вот кофе. Здесь такой номер не пройдет. Эй! — крикнул он в сторону кухни. — Лийга, сделай мне кофе, а?

— Хочешь кофе — пойди и свари его сам, — отозвалась Лийга. — Я занята.

— Что и требовалось доказать, — вздохнул Скрипач. — То сам, это сам, вообще всё сам.

— Бедный, — покачал головой Ит. — Ладно, давай теперь серьезно. В этой главе про нас ничего не было, но тут тоже есть о чём подумать. Настройщик привел героиню в соответствие… с чем? Уж точно не со своими хотелками. Скорее всего, она должна так выглядеть из-за того, что в дальнейшем её облик сыграет какую-то роль. Как считаешь?

— Очень на то похоже, — согласился Скрипач. — Знаешь, она мне пока что нравится, Аполлинария.

— Чем именно? — с интересом спросил Ит.

— Она добрая, — объяснил Скрипач. — Не стала ругаться с Настройщиком, когда он обманул её с именем, не стала конфликтовать с бабками. Доброта, знаешь ли, тоже бывает очень разная, и у неё доброта правильная. По крайней мере, мне так показалось.

— Рано пока судить, — Ит задумался. — Может, ты и прав. Но вот общее ощущение… как бы сказать-то… мне почему-то стало тревожно.

— После того, что они сказали о Городе? — спросил Скрипач. Ит кивнул.

— Именно. Вообще, не смотря на некую благость, которая подразумевалась в этой главе, у меня лично ощущения благости не возникло. Скорее, наоборот.

— Сдается мне, ты снова окажешься прав, — вздохнул Скрипач. — Ладно, чтением мы, в любом случае, откладываем до завтра, как и было оговорено. Поехали, проверим сегодня портал на Котельнической?

— Давай, — согласился Ит. — Лий, Дана, вы с нами?

— А вы куда? — спросила Дана из кухни.

— Маяки ставить, куда ещё, — ответил Ит. — Ничего нового.

— С вами, — ответила Дана. — Я вот только пока так и не поняла — эти шутки про ловлю тараканов были просто шутки, или что-то ещё?

— Думаю, это было что-то ещё, — Ит встал, Скрипач тоже. — Но сперва маяки. А дальше посмотрим, что из этого выйдет.

— Куплю дихлофос, и посмотрим, кто тут резидент, — хмыкнул Скрипач, тоже вставая. — А заодно надо поискать гербицид какой-нибудь, позабористее. Чтобы и тем, и другим стало интереснее жить примерно в той же степени, в какой сейчас интересно жить нам.

— Про Метатрон не забудь, — хмыкнул Ит. — Тут явно дихлофосом с гербицидом не обойдешься.

— Да. Не обойдешься. Тут лучше поможет хороший импульсник. А лучше два, — кивнул Скрипач. — Девчонки, собирайтесь, одевайтесь, и поехали. На обратной дороге пельменей поедим, я там пельменную хорошую нашел неподалеку.

Глава 3 Аполлинария и череп

Улица ей понравилась. Это была неширокая, уютная, чистенькая улица, с невысокими, в три-четыре этажа, старыми домами, с деревьями, росшими в лунках, защищенных чугунными решетками, с мощеными тротуарами, и почти безлюдная. На первых этажах домов располагались маленькие магазинчики и кафе, посетителей в которых почти не было. Ради интереса Аполлинария подошла к одной из витрин, и принялась с любопытством разглядывать то, что продавалось в магазине. «Не понимаю, — подумала она спустя несколько минут. — И предметы какие-то удивительные, и цены. Что это может означать?»

На витрине, например, находился деревянный школьный пенал, явно не новый, весьма потрепанный, на ценнике этого пенала было написано «четыре выпада». Дальше, за пеналом, стояла фарфоровая статуэтка — балерина в розовой пачке, с отколотой правой ногой и без головы, а на ценнике надпись «восемь оборотов». В самом углу витрины лежал старинный счетный аппарат, чёрный, весь в заклепках, с перламутровыми вставками, и с ценником «тридцать оборотов, или сколько выдержите». На самом краю витрины находилась костяная расческа в кожаном футляре, на вид почти новая, и с ценником «два выпада». Расческа могла бы пригодиться, поэтому Аполлинария, с полминуты подумав, вошла в магазин и остановилась на пороге.

Здесь была ещё витрина, совсем небольшая, и рядом с ней на стуле сидел продавец — крошечный, сгорбленный старичок, одетый в льняной костюм бежевого цвета, зеленую кепку с козырьком, и в сандалии на босу ногу. Увидев Аполлинарию, он оживился — вскочил со стула, и поковылял к двери, приветственно улыбаясь.

— Здравствуйте, здравствуйте, — заговорил он. — Проходите, осматривайтесь. Вас интересует что-то конкретное, или вы зашли из любопытства?

— Добрый день, — Аполлинария вспомнила о том, что ей рекомендовали быть предельно вежливой, и решила, что совет этот совершенно правильный. — Меня интересует расческа, та, что на витрине. Но… я не поняла ценник. Вы не могли бы пояснить, что означает «два выпада»?

Старичок просиял. Он рысью подбежал к витрине, вытащил расческу, и протянул Аполлинарии.

— Вот, полюбуйтесь, — заговорил он. — Тончайшая работа, инкрустация серебром и голубиным камнем, зубья укреплены экстрактом горного алюминия, а чехол…

— Да, расческа замечательная, — покивала Аполлинария. — Но про два выпада вы так и не сказали. Что это такое?

— Моя скромная оплата. Видите, вон там — дверь? — спросил старичок. Аполлинария кивнула. — Выбираете два способа для выпада, и выпадаете. Дважды. И всё, расчёска ваша.

— Куда выпадаю? — с подозрением спросила Аполлинария.

— Куда — уже неважно. Главное — откуда, — наставительно произнес старичок. — Обычно все выбирают простой выпад из окна, а вот дальше начинается творческий процесс. Выпад из кареты, которую несут на полном скаку взбесившиеся ацхи или кони. Выпад из самолета. Из гондолы воздушного шара. Выпад из космического корабля в стратосферу. Выпад с обрыва, в горах или над морем. Знаете ли, — он чуть понизил голоса, — возможны самые разные выпады. Не так давно была мода на выпад из фантастической летающей паровой машины, но мода штука проходящая, поэтому…

— Подождите, — прервала его Аполлинария. — То есть я должна выпасть, и… но я же умру! А прежде мне будет очень больно!

— Так в том и смысл, — пожал плечами старичок. — Смотрите. Выпадаете в первый раз, бьётесь, активируете возрождение, приходите сюда, подтверждаете факт выпада, выпадаете второй раз, бьётесь, возрождаетесь — и всё, расчёска ваша!

— Вы предлагаете мне расстаться с жизнью за расческу? Дважды? — переспросила Аполлинария.

— Конечно, — закивал старичок. — А что же в этом плохого?

— Неужели кто-то соглашается на подобное? — спросила Аполлинария.

— Кто-то соглашается? — старичок прищурился. — Кто-то? Соглашается четверть человечества, причем ежедневно. Вы ведь из человечества, я угадал?

— Да, — кивнула Аполлинария.

— Что и требовалось доказать, — довольно улыбнулся старичок. — Поверьте мне, соглашаются. Даже и за меньшее. И не только человечество.

— Я бы… я ещё подумаю, наверное, — Аполлинария сделала шаг назад. — Кажется, мне не так уж и нужна эта расческа.

— Нужна, нужна, — заверил старичок. — А может, и не расческа вам нужна, как знать. Всем всегда что-то нужно. Так что прекрасным образом и выпадают, и оборачиваются, и нашпиговываются, и делятся, и выгорают, и растворяются… у меня, знаете ли, большой опыт в торговле, так что я более чем в курсе.

— А вам это для чего? — спросила Аполлинария от двери.

— Надо, — хитро улыбнулся старичок. — Так что подумайте, и возвращайтесь. Уникальная расческа. С инкрустацией. Серебро, голубиный камень, горный алюминий…

— Я подумаю. Спасибо, всего доброго, — Аполлинария вышла за дверь, и осторожно закрыла её за собой.

Наверное, он прав, подумалось ей. Для кого-то он точно прав, но не для неё. По крайней мере, не сейчас.

Погуляв еще с полчаса, она решила передохнуть, и зашла в уличное кафе, расположенное под выцветшей полосатой маркизой. Денег у неё не было, но, возможно, ей позволят посидеть просто так, чтобы немного перевести дух. Прогонят — уйду, решила Аполлинария. Хотя зачем меня прогонять? В кафе всё равно никого нет.

Через пару минут к ней подошла официантка — черноволосая девушка лет двадцати, с равнодушным и слегка неприязненным взглядом.

— Что-то желаете? — спросила она.

— Нет, спасибо, — покачала головой Аполлинария. — Я просто хотела немного отдохнуть. Если нельзя, то я уйду.

— Почему нельзя? — удивилась девушка. — Сидите на здоровье. Сейчас принесу вам холодного чаю.

— Но у меня нет денег, — покачала головой Аполлинария. — Мне нечем с вами расплатиться.

— Я что-то сказала про оплату? — вскинула брови девушка. — Тут так не принято. Вы, видать, новенькая?

— Да, вроде того, — кивнула Аполлинария. — Я пока что ничего тут не знаю. Платить не нужно?

— Не нужно, — девушка зевнула. — Только если вы сами решите, что это необходимо. Но это точно не про чай, разумеется.

— А про что? — с интересом спросила Аполлинария.

— Про всякое разное другое, — непонятно ответила девушка. — Сидите, отдыхайте. Рано вам ещё про это знать.

…Чай оказался прохладным и вкусным. Аполлинария с удовольствием выпила несколько глотков — чай пах смородиной, малиной, был налит в высокий, сразу же запотевший, стакан, и прекрасно освежал. Она подумала, что с удовольствием выпила бы ещё один такой стакан, но сочла, что не следует искушать судьбу в лице официантки, и потому не нужно просить добавки. Лучше обойтись тем, что есть. Она медленно пила чай, и оглядывалась по сторонам — кафе ей понравилось, и стало интересно, что же тут есть такого… наверное, необычного. Как в том магазинчике со стариком в сандалиях.

Необычное она приметила практически сразу, и немного оторопела от неожиданности. Этим самым «необычным» оказался вмурованный в стену череп. Располагался он примерно на уровне глаз — Аполлинария, разумеется, встала, чтобы рассмотреть его получше — и выступал из стены совсем немного, но… Аполлинария готова была поклясться, что выражение лица у этого самого черепа чрезвычайно печальное, точнее, горестное. Это был очень грустный череп, и Аполлинарии тут же стало его жалко.

— Хотя постойте-ка, — произнесла Аполлинария. — Как, позвольте спросить, у черепа может быть какое-то выражение лица? Это же невозможно! Но почему, в таком случае, я, при взгляде на этот череп, ощущаю настолько сильную печаль?

Она снова села на свой стул, и задумалась. Раздумья её прервало появление официантки, которая вышла из дверей кафе, и принялась меланхолично протирать свободные столики.

— Извините, — несмело начала Аполлинария. — У вас там, в стене… ну, череп. Это нормально? Или… я, кажется, неправильно выразилась. Вы ведь про это знаете, да? Вон там, в пространстве между ставнями, над двухместным столиком.

— А, это? — равнодушно спросила официантка. — Ну да, это череп. Ещё нога есть, чуть подальше, вон, видите? — она указала тряпкой куда-то в сторону, и Аполлинария увидела, что в стену дома, рядом с углом, действительно вмонтированы кости. Хотя слово «вмонтированы» тут не очень подходило. Кости, равно как и череп, представляли единое целое со стеной, были погружены в неё, и виднелись совсем немного.

— Как же такое получилось? — спросила Аполлинария.

— Да была тут одна балерина, — с презрением ответила официантка. — Расфуфыренная дамочка, вся такая фу-ты ну-ты. Ну, и во время Большого Летнего праздника решила себя показать. Как она умеет вращаться на одной ноге. Вот, довращалась, — она усмехнулась. — С такой силой впечаталась в стену, что в ней и осталась. Частично. Тут голова, а там нога.

— Это очень печально, — покачала головой Аполлинария.

— Да уж, веселого мало, — согласилась официантка.

— А давно это случилось? — спросила Аполлинария.

— Очень, — официантка снова зевнула. — Я уже даже не припомню точно, когда.

— Кажется, ей грустно, — заметила Аполлинария.

— Ну а как же. Конечно, грустно. Чего хорошего, вот так в стене-то торчать, — хмыкнула официантка, и снова принялась протирать столики.

— Может быть, ей можно как-то помочь? — спросила Аполлинария. Официантка искоса глянула на неё, и сказала:

— По слухам, тело её хранится у продавца редкостей, в лавке, неподалеку. Хотя сама я не знаю, не видела. Но люди говорили.

Фарфоровая балерина на витрине! Аполлинария нахмурилась. Так вот оно что. Значит, это её тело? Но, в таком случае…

— Почему же вы не помогли ей, раз про это знаете? — спросила Аполлинария.

— Дорогуша, сама подумай, зачем мне ввязываться в такое? — прищурилась официантка. — Совершать ради этой танцорки восемь оборотов — уж простите-извините, но дуру в другом месте поищите, — она хихикнула. — К тому же… ай, нет, не буду рассказывать. В общем, не моя это печаль. Торчит она тут себе, и торчит, и пусть дальше так же. Мне никакого дела нет. Грустно ей? Ну и пусть. В следующий раз думать будет.

— Откуда же у неё появится следующий раз, если она находится здесь? — спросила Аполлинария.

— А мне почем знать? — спросила официантка. — Я за других не решаю. Это был исключительно её выбор, в который я не имею права вмешиваться.

Протерев последний столик, она не торопясь ушла внутрь кафе, оставив Аполлинарию наедине с недопитым чаем и черепом в стене.

— Да уж, — задумчиво произнесла Аполлинария. — Наверное, всё-таки нужно помочь. Но я же ничего толком не знаю. Может быть, спросить у кого-то?

Она допила чай, и встала из-за стола. Огляделась. По улице, направляясь в сторону кафе, шел какой-то мужчина средних лет, одетый в светло-серый костюм, с тросточкой, и со шляпой-котелком на голове. Судя по тому, что выглядел он вполне уверенно, он явно был тут не впервые, и Аполлинария решила, что можно попробовать поговорить с ним. О чём? Да о чём получится. Задать вопрос, спросить совета.

Она вышла из кафе, и направилась в сторону мужчины. Он, заметив Аполлинарию, замедлил шаг, и с интересом посмотрел на неё.

— Добрый день, — сказала Аполлинария, немного склонив голову. — Замечательная погода сегодня, не правда ли?

— И вам доброго дня, — мужчина приподнял шляпу-котелок. — Погода действительно хороша, впрочем, почти как всегда. Вы что-то хотели, сударыня? У вас несколько взволнованный вид.

Аполлинария коротко пересказала ему историю с черепом и статуэткой балерины, а затем спросила:

— Как вы думаете, мне следует что-то предпринять? И сумею ли я оказаться хоть в чём-то полезной этой несчастной женщине?

— Несчастной женщине? — переспросил мужчина. — Прямо-таки несчастной?

— А разве нет? — удивилась Аполлинария.

— Ну, предположим, изначально она никакой несчастной вовсе не была, — пожал плечами мужчина. — Скорее, наоборот. И… просите, я немного не понял. В чём должна заключаться помощь, которые вы намерены ей оказать?

Аполлинария задумалась.

— Мне кажется, следует посодействовать ей в соединении головы, ноги, тела, — осторожно сказала она. — Насколько мне известно, тело находится у продавца редкостей, а нога и голова…

— Не продолжайте, я понял, — кивнул мужчина. — Звучит достойно, и вроде бы даже логично, но дело это хлопотное, и потребует от вас множества усилий, что сейчас, что потом. Причем усилия эти вряд ли окупятся.

— Окупятся? — переспросила Аполлинария. — Но я вела речь вовсе не о том. Мне кажется, что не следует бросать в беде человека, когда у тебя есть возможность помочь.

— Опять же, формально вы правы, — согласился мужчина. — Вот только человеком она была весьма специфическим. Сперва радиоведущая, потом актриса, затем, уже здесь, стала танцовщицей. Такими добродетелями, как скромность и сдержанность, не обладала, была тщеславна и надменна, и всем стремилась доказать своё превосходство, за что и поплатилась. Вы хотите помочь ей? Дело ваше, разумеется. Не буду спорить. Вы молоды, великодушны, отзывчивы; чужие беды откликаются вашему сердцу, и вы, конечно, хотите сделать мир светлее и лучше. Это благородно и достойно одобрения.

— Но что же мне нужно сделать, чтобы оказать ей эту помощь? — спросила Аполлинария. Слова мужчины заронили в ней некие сомнения, и сейчас она старательно гнала от себя эти сомнения прочь.

— Ступайте в лавку, к продавцу редкостей, — подсказал мужчина. — Побеседуйте с ним. А мне позвольте откланяться. Меня сегодня ждут дела интереснее и важнее.

— Спасибо, конечно, — Аполлинария улыбнулась. — Удачного завершения дел.

— Начала, — поправил мужчина. — Начала дел. До завершения ещё далеко. И позвольте вам дать совет напоследок.

— Какой же? — спросила Аполлинария.

— Сохраняйте внутреннюю целостность, — на пределе слышимости сказал мужчина. Улыбка покинула его лицо, сейчас он выглядел собранным и серьезным. — Во всех уравнениях субъект только вы. Прощайте.

Он снова приподнял шляпу, и неторопливо пошел дальше по улице, помахивая тросточкой. Аполлинария, нахмурившись, посмотрела ему вслед. Она ощутила, что где в глубине её потухшей, подернувшейся патиной памяти возникло некое знакомое ощущение, но дать определение этому ощущению Аполлинария в тот момент не смогла.

— Здравствуйте, ещё раз здравствуйте, — залебезил старичок, когда Аполлинария перешагнула порог его магазинчика. — Ну что же? Вы подумали про расческу, и решили вернуться? Я так и знал. Расческа настолько хороша, что вы не смогли…

— Я по другому вопросу, — Аполлинария на секунду задумалась. — В большой витрине, той, что у окна, стоит статуэтка — балерина без головы и ножки. Вы не могли бы рассказать, как она у вас очутилась?

Старичок просиял.

— О! О, да, конечно, — закивал он. — Конечно, смог бы. Это очень занимательная история. В тот день происходил Летний праздник, и на улице шёл большой костюмированный парад. В костюмах были все, даже голуби, представляете себе?

— Нет, — призналась Аполлинария. — Разве может голубь надеть карнавальный костюм?

— Очень даже может, особенно если захочет. Голуби в тот день были попугаями, но не в том суть. Данная дама шла в колонне танцовщиц, вот только костюм у неё был балетный, тот самый, который вы можете лицезреть на витрине. Дамы танцевали, она тоже, но ей всё время казалось, что люди смотрят не на неё, а на других. Поэтому она пошла на отчаянный шаг. Сперва растолкала соседок танцовщиц в разные стороны, потом встала на пуанты, и принялась вращаться, всё быстрее и быстрее. Во время танца она сильно размахивала ногой, и люди начали сперва сторониться, а потом разбегаться, чтобы не получить удар. Вращаясь, она стала двигаться, ускоряясь, вперед, дальше, быстрее, и в какой-то момент налетела на столик, принадлежавший кафе. И после этого… — старичок сделал паузу. — После этого произошло то, что произошло. Её голова и нога влетели в стену, а тело, ставшее неуправляемым, продолжало двигаться с бешеной скоростью, не разбирая никакой дороги, и упало в результате у входа в мой магазин. Разумеется, я подобрал его, а после привел в порядок, и выставил в витрину. Оно уже очень долго стоит здесь, видите, даже успело покрыться пылью.

— Неужели никто не захотел спасти её? — спросила Аполлинария.

— Увы, — старичок развел руками. — Восемь оборотов — это довольно много, к тому же всех отпугивают последующие хлопоты.

— А что за хлопоты? — Аполлинария нахмурилась.

— Ну, сами подумайте, — старичок вздохнул. — Сперва надо будет собрать её из кусочков. Потом она будет долго-долго срастаться, и ей потребуется уход и постоянная забота. Какое-то время её придется кормить с ложечки, вытирать ей слюни, перебинтовывать ногу и шею, и при этом слушать все те глупости, которые она будет говорить. Дальше нужно будет научить её ходить, справить ей жилье, одежду, переселить, приходить к ней, чтобы ещё ухаживать, следить, чтобы тщеславие и гордыня снова не загнали её в ловушку, терпеть её прихоти, и помогать, если она о том попросит. Вы понимаете, какая это ответственность?

— Подождите, — попросила Аполлинария. — То есть эти восемь оборотов… сперва нужно будет восемь раз умереть, потом… вот это вот всё? Но… я как-то не подумала о таком. Мне хочется помочь ей, но если всё вот так…

— Вы ведь чувствуете некий диссонанс, верно? — хитро прищурился старичок. — Не просто же так вы пришли ко мне снова, и стали расспрашивать? Конечно, милая барышня, ко мне приходят — вот только цена того, что я продаю, складывается не из оборотов или выпадов. Когда ты любишь кого-то, и желаешь кому-то добра, разве не важнее для тебя станет его благополучие, чем даже твоя собственная многократная смерть? Ради материальных благ для любимого существа ты будешь согласен выпадать и сгорать столько раз, сколько сумеешь выдержать, или даже больше, и любая плата тебе будет по плечу. И ты будешь идти на любые жертвы, чтобы заплатить, лишь бы знать, что твои усилия не пропадут даром, и любимое существо будет если не счастливо, то хотя бы цело и невредимо. Ну так что же? Вы готовы пожертвовать собой ради балерины, или подождете, когда найдется кто-то поважнее?

— Я… мне нужно подумать, — сказала Аполлинария. — Я ведь и не знала её совсем. И не думала, что это всё настолько сложно.

— Это непросто сложно. Это игра, — старичок прищурился. — Игра, в которой обстоятельства вас уже победили. Сперва вы, ощутив благородный порыв, пришли ко мне, а сейчас понимаете, что не сумеете осуществить задуманное. Из-за этого вы чувствуете стыд и неловкость, и это вполне закономерно, потому что ваш порыв оказался пшиком. Добро не удалось, да, милая барышня? А ведь так хотелось, и всё вроде бы даже складывалось один к одному. Знаете ли, — он перешел на доверительный тон, — многие здесь считают меня источником зла. А ведь это не так. Источник зла всегда только один, и скрыт он уж точно не во мне. Источник зла — каждый, кто переступает этот порог. Каждый, милая барышня, и вы не исключение. Сейчас вы корите себя за то, что подарили балерине призрак надежды, сперва поговорив с официанткой, потом расспросив мужчину, а затем придя сюда. Корите, потому что не подумали о том, что можете оказаться слишком слабой предел лицом обстоятельств. А, может быть, всё-таки рискнете? — вдруг спросил он. — Да, это тяжело, но зато совесть ваша, так не вовремя поднявшая голову, останется чиста. Что для вас важнее, сударыня?

— Я не знаю, — Аполлинария отступила на шаг. — Мне нужно подумать. Я не могу принять решение прямо сейчас.

— А придется, — усмехнулся старичок. — Если вы откажетесь, ценник пропадет, и вы уже никогда не сможете помочь несчастной балерине. Неужели вам её не жаль? А?

Аполлинария ничего не ответила. Она кинула прощальный взгляд на витрину, и вышла из магазина на солнечную улицу.

В кафе снова никого не было, даже официантки, поэтому Аполлинария села за столик, стоявший как раз под черепом, сняла шляпку, положила зонтик на свободный стул, и лишь затем, подняв голову, произнесла:

— Прости меня, пожалуйста, но я ничем не могу тебе помочь.

Череп с печалью посмотрел на неё, и, разумеется, промолчал.

— Я не часть твоей истории, а ты не часть моей, — продолжила Аполлинария. — Может быть, это прозвучит жестоко, но я не могу, не имею права разменять свою жизнь, чтобы спасти твою. К тому же мне почему-то кажется, что ты не оценишь этой жертвы. Нет-нет, не подумай, оценка мне вовсе не нужна, но, согласись, жертвы такого рода не должны быть напрасными. Пустыми. Благодарность вовсе не обязана выражаться в оценке жертвы, она должна заключаться в поступках, но мне ясно дали понять, что на поступок ты была не способна. То есть на хороший поступок. Хотя тут я могу ошибаться, я ведь действительно тебя не знаю. Могу только чувствовать что-то, и не больше. Прости меня, — она снова подняла взгляд. Череп всё так же смотрел на неё, но, кажется, в его глазницах появилось какое-то новое выражение. — Давай сделаем следующим образом. Я буду навещать тебя, и пить с тобой чай. Рассказывать новости, если они появятся. Сочувствовать тебе. Но, пожалуйста, не зови меня больше в твою судьбу. Уверена, что наступит день, когда здесь появится тот, кто определит её, но — это точно не я.

— Вот и умница, — произнесла незаметно подошедшая официантка. — Вот и договорились. Отдыхайте, девочки, а я сейчас принесу вам чаю. День действительно выдался очень жаркий.

Старухи всё так же сидели у дома на лавочке с вязанием в руках. Аполлинария, памятуя о том, какие они обидчивые, едва подойдя к лавочке, сказала:

— Добрый вечер, баба Нона, тётя Мирра, и бабуля Мелания.

— Ишь ты, запомнила, — восхитилась бабуля Мелания. — И тебе доброго вечера, Поля. Как погуляла?

— Сложно, — призналась Аполлинария, и принялась рассказывать историю про череп и балерину. — Знаете, я сейчас кажусь себе… нехорошей. Очень нехорошей. Плохой. Возможно, я совершила сегодня дурной поступок.

— И ты хочешь, чтобы мы тебя разубедили в этом? — спросила тётя Мирра. — Ну, хорошо. Давай, в таком случае, поговорим о лицемерии. Помощь… — она усмехнулась. — Помощь порой бывает отвратительна, особенно когда она направлена на восхваление себя. Демонстративное самопожертвование тоже выглядит весьма скверно. Представь, насколько нелепо ты бы выглядела, если бы согласилась.

— Нелепо? — удивленно спросила Аполлинария.

— Ну а как же. Разве нет? — бабуля Мелания прищурилась. — Сейчас ты бы металась между домом и магазином, делая обороты. Уже на втором ты бы поняла, что это чертовски больно, что это страшно, и что тебе совершенно не хочется продолжать, но… но ты бы побоялась уронить себя в собственных глазах, и продолжила бы. Потом балерина оказалась бы в твоей квартире — а где ещё? — и ты бы очень долго спала на полу, потому что её тебе пришлось бы устраивать в своей постели. Женщиной она была крайне неприятной. Заносчивая, жадная, тщеславная, лицемерная…

— Вы её знали? — удивилась Аполлинария.

— А кто же её не знал? Это ведь та самая, которая стала миллионами, — объяснила тётя Мирра. — Вот это кусок тех самых миллионов. Не слыхала о ней?

— Кажется, нет, — покачала головой Аполлинария.

— Мы тебе потом расскажем. Так вот. Потом бы, конечно, она ожила, встала, и потребовала бы от тебя продолжения заботы, к которой она за это время привыкла. Покой после этого тебе уже и не снился бы. А ещё она умела устраивать всякие пакости тем, кто был с ней рядом, так что… не переживай, Поля, ты поступила правильно. Не всякая доброта во благо, ни всякая жалость действительно нужна. Твоя интуиция подсказала тебе правильный выбор.

— Я пообещала ей, что буду приходить в гости, пить чай, и рассказывать новости, — с грустью сказала Аполлинария.

— Ну так и приходи, — пожала плечами баба Нона. — От этого уж точно плохого не будет, ни ей, ни тебе. И в решении своём не сомневайся. Вывод верен, Поля. Абсолютно верен. Есть те, кому помогать не требуется, потому что помощь будет не во благо, а совсем наоборот.

— Но ведь есть и те, кому она требуется, — возразила Аполлинария.

— Конечно, — согласилась тётя Мирра. — Тебе обязательно нужно научиться отличать одних от других. Сегодня ты справилась, с чем мы тебя и поздравляем. Обстоятельства победили тебя, смутили, и расстроили, но решение ты приняла мудрое и взвешенное.

— Спасибо, — кивнула Аполлинария. — А что за история такая про эту женщину?

— Возьми у подъезда табуретку, садись, и мы тебе сейчас расскажем, — смилостивилась бабуля Мелания. — Далеко-далеко, давным-предавно к одной маленькой скромной планете подошел большой космический корабль, больше всего напоминавший огромную пирамиду…

— Вот так вот, — Ит закрыл книгу, и покачал головой. — Жаль, что дальше ничего нет.

— Ну, мы-то с тобой знаем, что было дальше, — напомнил Скрипач.

— Мы-то знаем, — кивнул Ит. — Мы действительно знаем. А вот читатели не знают, и неплохо было бы им рассказать.

— Сколько там тех читателей? — усмехнулся Скрипач. — Тираж сто экземпляров, на самой книге это написано.

— Ты хочешь сказать, что никому про это знать и не нужно? — уточнил Ит. Скрипач кивнул. — Одни уже знают, и всё поймут правильно, а другим знать вовсе не обязательно?

— Мне именно так и показалось, — подтвердил Скрипач. — Если вдуматься, Мариа Ральдо нас тогда победила. Всех, скопом, включая искина и секторальную станцию. Мы ничего не могли с ней сделать.

— Ты смог, — Ит вздохнул. — Или забыл?

— Я? Нет, Итище, это был не я, — Скрипач покачал головой. — Суд над ней совершило то, что управляло мной в тот момент, потому что разума, как такового, у меня тогда просто не было. Поражение коры головного мозга, снижение когнитивных функций… Нет, это был не я, увы.

— Возможно, так и есть, — осторожно согласился Ит. — Но сейчас я ощущаю нечто другое. Мы никогда не думали о той ситуации с подобной позиции. Мы не думали, где была Мариа, когда погибло её тело, там, в том мире. Берег? Нет, конечно, нет. Значит, это могло выглядеть — вот так? Крайне необычно. Череп, вмурованный в стену…

— И пылкий юноша, который её из стены в результате всё-таки вытащил. Себе на беду, — Скрипач осуждающе покачал головой. — Она ведь была чудовищем, Мариа. Не хочу сейчас думать о том, сколько на её совести оказалось в результате загубленных жизней.

— Много, рыжий, в этом ты совершенно прав, — Ит вздохнул. — И, заметь, совсем как тогда, когда Ри хотел вернуть Марию, возникли разговоры про совесть. И про выбор. Не ожидал, что здесь появится эта тема. Мы столько лет не вспоминали про те события, и на тебе. Нам про них вот таким интересным образом напомнили.

— Теперь я понимаю, почему Фэб настаивал, чтобы Берта прочла эту книгу, — сказал Скрипач тихо. — Это не любовный роман. Совсем даже не любовный роман.

— У меня ощущение… — Ит задумался. — Словно кто-то подсмотрел этот эпизод нашей жизни, и трактовал его… ну, вот так, как написано в этой главе. И это не «наблюдатель» или «принцесса», рыжий. Это кто-то ещё. Причем этот «кто-то ещё» находится минимум в двух фазах Сферы, потому что и них есть эта книга, и у нас.

— Довольно жестокая книга, — заметил Скрипач. — Добротой тут и не пахнет. Равно как и самопожертвованием. В нормальной книге героиня пошла бы спасать балерину, потому что она хорошая и добрая априори, и восстанавливает мировую справедливость. А здесь…

— А здесь нет, — закончил за него Ит. — «Азбука для побежденных»? Значит, эта книга действительно учебник, вот только кого она учит, и чему именно?

— Когда я это читал, у меня возникло ощущение, что лучше бы нам этого, наверное, не знать, — покачал головой Скрипач.

Глава 4 Детектив

— Именно поэтому, сударыня, мне и необходима ваша помощь, — мужчина откинулся на спинку стула, и посмотрел на Аполлинарию поверх темных очков.

— Потому что я девушка? — уточнила Аполлинария. Мужчина кивнул. — И потому что я… как вы сказали?

— Имеете распространенную внешность, — сказал мужчина. — Вы симпатичная блондинка. Это самое главное.

— Разрешите мне подумать пару минут, — попросила Аполлинария. — Просто ваше предложение несколько необычное, и сделано неожиданно. Я не могу решить сию же секунду.

— Хорошо-хорошо, — закивал мужчина. — Я пока что прогуляюсь к стойке, возьму себе ещё воды со льдом.

Разговор этот происходил в кафе, куда Аполлинария теперь заглядывала если не каждый день, то через день уж точно. С черепом у неё завязались прекрасные отношения, похожие, правда, не на дружбу, а больше напоминавшие доброе приятельство. Аполлинария всегда теперь брала полюбившийся ей ягодный чай, бывшей балерине официантка приносила маленькую чашечку черного кофе, а потом Аполлинария чуть ли не по полчаса беседовала с черепом, рассказывая городские новости, или, что было ещё более интересным, свои похождения. Бывшая балерина, кажется, от этих визитов приободрилась, во время особенно интересных рассказов в глазницах загорались явственно различимые золотистые огоньки, поэтому Аполлинария старалась наносить визиты почаще. Конечно, это не помощь, но участие — Аполлинария это понимала со всей ясностью — было для черепа балерины ничуть не менее важным. Одиночество губительно, думала Аполлинария, а сейчас балерина не чувствует себя одинокой. К тому же сами по себе визиты для Аполлинарии обременительными не были, скорее даже наоборот. Ей было приятно осознавать, что её рассказов ждут, и что её жизнь (а жизнь ли?) может быть кому-то настолько интересна.

— Соглашаться или нет? — спросила с сомнением в голосе Аполлинария. Череп ответил недоуменным взглядом пустых глазниц. — Вот-вот, и я о том же. Мужчина, конечно, симпатичный, но уж больно странное дело он предлагает.

Предложение это, озвученное пятнадцатью минутами раньше, действительно оказалось странным. Равно как и обстоятельства, в которых оно было сделано.

Утром Аполлинария, мило поболтав со старухами, отправилась гулять в город — вчера она весьма удачно попала на выставку иррациональных картин, и теперь ей хотелось своими впечатлениями об этой выставке с кем-то поделиться. Разумеется, она сперва заглянула к продавцу редкостей, а потом отправилась к балерине. Официантка принесла чай и кофе, немного послушала рассказ о картинах, а потом отправилась внутрь кафе, заниматься своими делами. Аполлинария продолжила рассказ, но вскоре заметила, что балерина смотрит вовсе не на неё, взгляд был теперь направлен на угол дома, и во взгляде этом читалось удивление. Аполлинария посмотрела туда же, куда смотрел череп, и увидела, что вдоль стены дома ползет, именно ползет, мужчина, одетый в серый костюм, и в шляпу с плоским верхом. Глаза мужчины закрывали круглые темные очки — до этого дня Аполлинария не видела ни на ком в Городе темных очков, и этот факт показался ей немного странным.

Мужчина дополз до первого столика, наткнулся на его ножку, приподнялся, огляделся, затем встал, снял очки, ещё раз огляделся, и с досадой произнес:

— Нету. Чёрт побери, нету. Скрылись.

— Кто скрылся? — спросила Аполлинария.

— О, сударыня, простите. Я вас не заметил. Вы случайно не видели тут двоих таких… как бы сказать…

— Двоих кого? — нахмурилась Аполлинария.

— Негодяев, — объяснил мужчина. — Я пытаюсь поймать двоих негодяев, но они который день ускользают от меня. Это, знаете ли, весьма досадно, тратить столько времени впустую.

— К сожалению, я никого не видела, — покачала головой Аполлинария.

— Жаль. А ваша подруга? — мужчина повернулся к черепу, и слегка приподнял шляпу. — Сударыня, вы тоже никого не видели?

Череп на секунду зажег в глазницах синие огоньки.

— Ясно, — с разочарованием произнес мужчина. — И вы тоже, значит. Ох, боюсь, мне не справиться с этим одному. Какая досадная ситуация.

— Не могли бы вы объяснить, с чем именно вы не можете справиться, и для чего это нужно? — спросила Аполлинария. — Вы говорите загадками, уж простите, и мы ничегошеньки не поняли.

— Ах, простите, — мужчина сел напротив Аполлинарии. — Действительно, так и есть. Вы совершенно правы. Разрешите представиться. Меня зовут Детектив и Мститель. Моё призвание — ловить и стращать негодяев. Вот только моих скромных сил не хватает для того, чтобы осуществить задержание и месть. Это меня очень печалит, ну просто очень, поверьте.

— Верю, — кивнула Аполлинария. — Действительно, это звучит более чем грустно.

— Так и я о том, — мужчина вздохнул. — Несколько дней я убил на выслеживание двоих подлых негодяев, почти настиг их, приготовился к мести, и… увы. Они в который раз ускользнули от меня в неизвестном направлении. Придется начинать всё сначала.

— А можно ли узнать, что совершили эти негодяи? — поинтересовалась Аполлинария. — Я не так давно в Городе, и не знала, что здесь возможно сделать что-то такое, что требовало бы преследования и мести. Что они натворили?

Мужчина тяжело вздохнул, снова нацепил очки, подвинул свой стул поближе к столику, а затем тихо произнес:

— Они покусились на природу мироздания. На его законы и правила. Обманным путём они завладели тайной, а потом…

— Погодите, — попросила Аполлинария. — Что за тайна такая? И как можно покуситься на природу мироздания?

— Природа мироздания, сударыня, заключается в единстве со своею совокупностью, — непонятно сказал Детектив. — Вот вы, сударыня, девушка. Человек. Верно?

Аполлинария кивнула.

— Ваша подруга — тоже девушка, и тоже человек, — Детектив улыбнулся черепу. — То есть ваше существование законы мироздания не попирает. Но… — он сделал многозначительную паузу. — Но вот если бы вы, сударыня, завладели некой тайной, позволяющей вам быть одновременно и девушкой, и кошкой — вы бы природу мироздания нарушили. Понимаете?

— Не очень, — призналась Аполлинария. — Как можно быть одновременно девушкой и кошкой?

— Вот именно что никак! — обрадовался Детектив. — Я рад, что мы друг другая поняли. Быть одновременно девушкой и кошкой — это кощунственный обман, согласитесь. Возможно либо то, либо другое.

— И снова я не понимаю. Они, эти негодяи, одновременно девушки и кошки? — спросила Аполлинария. — И вы за это их разыскиваете?

— Если бы только за это. Нет, конечно, — покачал головой Детектив. — Всё гораздо серьезнее и хуже. Эти двое негодяев, они… словом, они притворщики. И для своей цели могут притвориться и девушкой, и кошкой, и юношей, и стариком, и крокодилом, и автомобилем, и птицей, и камнем, и святостью, и облаком, и безразличием, и сочувствием, и цветком, и горным ручьём, и…

— Погодите, я совсем запуталась, — сказала Аполлинария. Череп одобрительно мигнул зеленым — видимо, балерина сейчас испытывала схожие чувства. — Они что же, могут быть вообще всем, так, получается?

— Именно! — горячо закивал Детектив. — В том-то всё и дело! Слыхали про закон парных случаев? Так это тоже они постарались. И вот как вы сами думаете, можно ли оставить подобное без наказания?

— Снова не понимаю, — призналась Аполлинария. — Это всё причинило кому-то вред? Или причинило вред вам?

— Причинило, — мрачно ответил Детектив. — И ещё какой. Такое показательное презрение к законам мироздания лишило меня душевного равновесия и спокойствия. Я не могу нормально спать по ночам, ворочаюсь и тревожусь, меня охватывает грусть и чувство горчайшей несправедливости. Вот сами подумайте. Правое должно соответствовать левому, добро — злу, святость — пороку, тьма — свету, корни — ветвям, мужчина — женщине, солнце — облакам, и так далее. В здесь что?

— И что же? — нахмурилась Аполлинария.

— Попрание! — рявкнул Детектив. — Попрание правил!

— И всё равно, я не понимаю, — покачала головой Аполлинария. — То есть я поняла, что их действия вызвали у вас печаль и тревогу, но суть этих действий я так и не поняла.

— Я же сказал — они одновременно являются всем, — Детектив осуждающе поглядел на Аполлинарию. — А так нельзя. Их нужно наказать, и велеть им стать чем-то одним. Навсегда. Навечно. А ещё нужно заставить их раскрыть тайну.

— Какую?..

— Как они это делают! И, главное, для чего, — объяснил Детектив. — Понимаете ли, нарушение законов мироздания, особенно закона о бессмертии — это абсолютное воплощенное зло.

— Так они ещё и бессмертны? — удивилась Аполлинария.

— В том и проблема. Живое обязано быть смертным, вы же понимаете, — Детектив чуть сбавил тон. — Иначе как бы оно было живым? Подумайте сами, причиняет ли боль другим живым осознание того, что кто-то обладает тайной бессмертия, и не собирается ею делиться? Вот то-то и оно. Так что вред они нанесли и физический, и моральный, причем многим. К примеру, взять вашу подругу. Если бы не сокрытие этой тайны, она бы, вероятно, не пребывала бы сейчас в столь печальном виде, — Детектив сочувственно посмотрел на череп и вздохнул. — Конечно, у неё есть возможность насладиться вашим обществом — но и только. Может быть, кто-то скажет, что существуют грехи, но я отвечу так — разве бессмертие не предоставило бы возможность и время для их искупления? А ещё… — Детектив замялся. — А ещё они просто подлые. Пользуясь своим положением, изничтожили когда-то моего родственника. Совсем изничтожили. И я должен это терпеть?

— Совсем? — ужаснулась Аполлинария. — То есть они его… убили?

— Ну а то, — ответил Детектив.

— И как же это произошло? — спросила Аполлинария.

— Заманили в ловушку, и прикончили, — Детектив опустил взгляд. — Он тоже… любил правду. И тоже за неё боролся. А сейчас я один, и я не справляюсь, как ни прискорбно это признавать. Поэтому… сударыня, может быть, вы окажете мне посильное содействие?

— Вы не справляетесь один, хотите, чтобы я сделала что-то для вас? Потому что вам тяжело? — спросила Аполлинария. Детектив кивнул.

— Именно поэтому, сударыня, мне и необходима ваша помощь, — Детектив откинулся на спинку стула, и посмотрел на Аполлинарию поверх темных очков.

— И что мы делаем? — спросила Аполлинария, когда они вышли из кафе на улицу. — Вы знаете, куда нам нужно идти?

— Точно не знаю, но есть предположение, — ответил Детектив. — Как вы считаете, где проще всего спрятать батон хлеба?

— В хлебнице? — спросила Аполлинария.

— Нет. Спрятать, — повторил Детектив. — Спрятать так, чтобы не нашли.

— Не знаю.

— В булочной, среди других батонов, — объяснил Детектив. — Сейчас они прячутся от меня, а последний раз я видел их в облике людей. Поэтому… — Детектив сделал многозначительную паузу. — Поэтому искать мы будем тоже среди людей. Пойдемте на площадь, там всегда много народу. Может быть, нам повезет.

— Но как мы их узнаем? — резонно спросила Аполлинария.

— Их двое. Всегда двое, и они похожи друг на друга. Поэтому на площади нужно будет смотреть в оба, — предупредил Детектив. — И как только мы увидим их, тут же схватим.

— Простите, а если там будут, например, два одинаковых фонарных столба, тогда что? — с интересом спросила Аполлинария. — Я просто не очень себе представляю, как можно поймать фонарный столб.

— Руками, — жестко ответил Детектив. — Конечно, руками, а как иначе. Вот только на столбы я бы не рассчитывал. Скорее уж две крысы, или две вороны. Впрочем, посмотрим.

На площади действительно было людно, впрочем, почти как всегда. В первое время Аполлинария остерегалась приходить на площадь, потому что немного стеснялась, но затем осмелела, и стала наведываться сюда всё чаще — правда, обычно она это делала не по своей воле, а потому что её об этом просили старухи. То у Ноны заканчивалась шерсть, то Мелания хотела поточить ножницы, то Мирра требовала забрать из магазина её новые спицы. Поэтому к площади Аполлинария успела привыкнуть, и чувствовала себя здесь отлично.

— Смотрите, два старичка, — Аполлинария указала на лавочку. Там действительно сидели два старичка, и играли в шахматы. — Не они?

— Нет, — покачал головой Детектив. — Уж больно спокойные. Пойдемте дальше.

Через несколько минут Аполлинария заприметила двух девчушек лет по десять, которые играли в классики. Их Детектив тоже забраковал, сказав, что это создания слишком невинные, и уж точно не замышляют дурного. Точно так же он отверг двух женщин, пивших кофе, двух мужчин, читавших газеты, и двух коней, запряженных в повозку.

— Всё не то, — хмуро сказал он, когда они обошли площадь по полному кругу. — Хотя погодите-ка…

Аполлинария проследила взглядом за тем, куда смотрел в этот момент Детектив, и увидела, что он наблюдает за стайкой воробьев, клевавших хлебные крошки. Два воробья сидели чуть поодаль от этой стайки, и крошек не клевали. Нет, они смотрели на Детектива, причем с явной тревогой.

— А вот и они, — тихо произнес Детектив. — Так. Отлично. Сделаем вид, что мы их не заметили. Возьмите меня под руку, и пойдемте вон в ту сторону, к дереву. Идём наискосок, словно мы гуляем. Главное, подойти поближе.

Аполлинария взяла Детектива под руку, и с удивлением ощутила, что его рука какая-то твердая, и почему-то холодная.

— Какая у вас холодная рука, — сказала она.

— Уж какая есть, — ответил Детектив. — Да, я вот такой. И что с того?

— Да ничего, наверное, — ответила Аполлинария. — Просто это как-то странно.

— Люди бывают разные, — пожал плечами Детектив. — Идёмте. И приготовьтесь.

Когда они проходили мимо стайки воробьев, Детектив вдруг высвободил руку, и кинулся к птичкам, да с такой скоростью, что Аполлинария в первый момент даже растерялась. Воробьи порскнули в стороны, взлетая, Детектив попытался схватить тех двоих, но они сумели подняться выше его головы, и полетели в сторону ближайшего переулка.

— За ними! — крикнул Детектив. — Быстрее, не отставайте!

Аполлинария кинулась за ним следом, приподняв подол платья, и через несколько секунд оказалась в переулке. Детектив стоял, оглядываясь, затем торжествующе указал куда-то вверх, и произнес:

— Видите? Им пришлось превратиться, они не могут долго быть в одной форме. Вон, любуйтесь. Вон, вон там!

На карнизе сидели два полосатых кота, и смотрели вниз. Выше они подняться не могли, мешал свес крыши, оставался только путь вниз. Наконец, один из котов решился — он оттолкнулся от стены, и сиганул в сторону ближайшего дерева. Уцепившись за ветку, кот перебрался ближе к стволу, и громко мяукнул. Второй мяукнул в ответ, и тоже перепрыгнул на дерево.

— Надо залезть туда? — спросила Аполлинария. — Простите, я в платье, и не умею лазить по деревьям. То есть в детстве, кажется, умела, но сейчас совершенно забыла, как это делается.

— Полезу я, — решил Детектив. — А вы стойте внизу, и караульте. Хорошо, что никого нет, а то сейчас начались бы расспросы — куда, зачем, почему коты? Знали бы они, кто эти коты на самом деле…

Детектив снял очки, сунул в нагрудный карман пиджака, натянул поглубже шляпу, чтобы не свалилась, и, пыхтя от напряжения, полез на дерево. Аполлинария стояла внизу, и с тревогой наблюдала за тем, как он карабкается по стволу. Он как-то странно лез, совсем не так, как это сделала бы она, он прижимался к стволу всем телом, шаря по сторонам руками в поисках веток. Словно на пузе ползет, подумалось в тот момент Аполлинарии. Как же это нелепо выглядит.

— Сторожите лучше! — крикнул Детектив, который к тому моменту оказался на одном уровне с котами. — Они могут прыгнуть! Ловите!

Они и прыгнули, вот только совсем не туда, куда должны были по предположению Аполлинарии. Они прыгнули не вниз, на землю, а на козырёк подъезда, и тут же исчезли в открытом окне.

— Закройте дверь! — приказал Детектив. — Скорее! Я сейчас… туда… в окно, за ними!

Он встал на ветку, оттолкнулся посильнее, и перемахнул на козырек. Аполлинария кинулась к двери, и захлопнула её, а Детектив в этот же момент скрылся в окне. В подъезде послышалась какая-то возня, через пару минут дверь распахнулась, и появился запыхавшийся Детектив, который держал в руках за шкирки двух котов.

— Попались! — торжествующе произнес он. — Ну, сейчас будет вам…

Договорить он, однако, не успел, потому что коты одновременно вздрогнули, и превратились в двух мальчишек-подростков — держать их навесу для Детектива, конечно, стало непосильной задачей. В результате он сумел удержать лишь одного, схватив двумя руками за воротник, второй же мальчишка отбежал в сторону, но тут же остановился, с ужасом глядя на Детектива.

— Правильно боишься, — одобрил тот. — Верно мыслишь. Сейчас ему конец придет, а затем тебе. Говорил я вам, что не сдамся, вот вы у меня сейчас и получите сполна!

Он перехватил воротник левой рукой, а правой, размахнувшись со всей силы, попытался ударить мальчишку по голове. Тот дернулся, и удар пришелся в результате по плечу. Аполлинария испуганно вскрикнула.

— За свои поступки нужно отвечать, — зло сказал Детектив. — Что, страшно? Сейчас будет ещё страшнее!

Его лицо вдруг потемнело, вытянулось, и, к ужасу Аполлинарии, через несколько секунд превратилось в морду, похожую то ли на крокодилью, то ли на ящеричью. Руки его удлинились, а из-под пиджака показался извивающийся чешуйчатый хвост, снабженный на конце острыми шипами. Шляпа слетела с головы, и покатилась по брусчатке. Ящер замахнулся, и снова ударил мальчишку, на этот раз удар был ещё сильнее, и пришелся по груди.

— Не надо! — Аполлинария подбежала к ящеру, и попыталась перехватить его руку. — Прекратите немедленно! Иначе…

— Иначе что? — издевательски спросил ящер. — Помешаешь мне, лиловая курица? Крылья не выросли, чтобы таким, как я, мешать! Коротки крылья-то, да? А ты ими похлопай, похлопай, так даже веселее будет!

Второй мальчишка подскочил к Детективу, и попытался ударить его, но Детектив с легкостью толкнул его ногой, и отбросил от себя. Аполлинария отбежала в сторону, беспомощно оглянулась, и вдруг увидела, что к стене дома прислонен небольшой ломик — видимо, его забыл кто-то, и сейчас… Думать было некогда. Аполлинария схватила ломик, и стремглав кинулась обратно. На её счастье, Детектив как раз в этот момент повернулся спиной, поэтому не заметил её появления. И Аполлинария, зажмурившись, со всей силы опустила ломик на его чешуйчатую голову.

— Эй, с вами всё в порядке? — спросил мальчишечий голос. Аполлинария открыла глаза, и обнаружила, что стоит, сжимая в руке ломик. Оба мальчика подошли к ней, а вот Детектив… на месте, где он был, лежала теперь некрупная дохлая ящерица, одетая в костюм.

— Да, — кивнула Аполлинария. — А чего это он так скукожился? Он же только что был большой…

— Истинная сущность, — ответил один из мальчишек. — Его постоянство. На самом деле он никогда большим не был, разве что подлость у него была большая, а сам он… — мальчишка поморщился. — Почему вы ему помогали? Неужели не поняли, кто он на самом деле?

— Я и сейчас не понимаю, — призналась Аполлинария. — Ни кто он, ни кто вы. Он сказал, что вы нарушаете основы мироздания, потому что вы бессмертны, а он…

— А он охотится на нас, потому что считает самих нас в этом виновными? — спросил второй мальчишка. — Лихо, что сказать. Вот только он не прав. Потому что мы не сами себя такими сделали. Мы родились такими в первый раз, и мы рождаемся такими снова и снова. Это не наш выбор, и не наша тайна.

— Но вы действительно бессмертны? — спросила Аполлинария.

— В некотором смысле, — сказал первый мальчишка. — Равно как и вы, милая барышня. Что такое бессмертие? Вы случайно не знаете?

Аполлинария задумалась.

— Пожалуй, что и не знаю, — ответила она чуть погодя.

— В понимании вот этого вот, — мальчишка покосился на ящерицу, — бессмертие, по сути дела, отсутствие жизни, — объяснил он. — В нашем же понимании оно представляет собой непрерывную цепь событий, масштаб которых порой очень сложно оценить. Спасибо вам за помощь, милая барышня. Вы, как всегда, пришли к нам на выручку очень вовремя. Мы будем помнить об этом. Прощайте.

Они развернулись, и пошли прочь по улице, всё ускоряя шаг. Аполлинария смотрела им вслед, понимая, что не успела задать ни единого вопроса, которых вдруг оказалось слишком много — а ещё она поняла, что они бы не ответили. И не потому, что они были плохи или хороши, а просто потому что время ещё не пришло. Наверное. Скорее всего…

От размышлений её отвлек сердитый голос, который произнес:

— Понакидают, понимаешь, по всему Городу дохлых ящериц, а убирать кто будет? Эй, вы, сударыня! Пришибли ящерицу, так хоть до помойки теперь донесите!

Аполлинария повернулась на голос, и обнаружила, что к ней подошел седой старичок, и стоит рядом, сердито поглядывая то на неё, то на ящерицу.

— Как же я это уберу? — спросила Аполлинария. Прикасаться к ящерице ей совершенно не хотелось.

— Как? Возьмите за хвост, да выкиньте, — посоветовал старичок.

— Противно, — призналась Аполлинария.

— А что делать, — развел руками старичок. — Ладно, вот, берите салфетку, — он протянул ей измятую бумажную салфетку. — Помойка за углом. И не раскидывайте больше мусор по Городу, нехорошо это. Надо, чтобы Город был чистый, опрятный, а не заваленный ни пойми чем…

Аполлинария обернула пальцы салфеткой, и понесла выбрасывать Детектива в помойку.

— А и правильно, — довольно произнесла бабуля Мелания. — Ишь, чего удумал. Ты молодец, не сомневайся даже.

— Отвратительно себя чувствую, — призналась Аполлинария. — Он был такой… мерзкий. Говорит — возьмите меня под руку, я беру, а он холодный, как покойник. И твердый какой-то. Бррр.

— Ну а чего ты хотела-то? — резонно спросила тётя Мирра. — Это же ящер был. Ему и положено быть твердым да холодным. Радуйся, дурёха, ты же его победила в результате.

— Я не чувствую, что я победила, — призналась Аполлинария.

— А что же ты чувствуешь? — удивилась баба Нона.

— Что он меня победил, — Аполлинария опустила взгляд. — Он ведь меня обманул. А я ему поверила. Чувствую себя ужасно глупой и наивной. Но самое плохое даже не это.

— А что же? — спросила бабуля Мелания.

— Да то, что я едва не помогла ему причинить вред тем, кто ничего плохого не сделал! — воскликнула Аполлинария. — Я чуть было не совершила страшную ошибку! А если бы он их убил? Он ведь мог, он этого и хотел.

— Ну так не убил же, — пожала плечами баба Нона. — К тому же, сдается мне, их вообще невозможно убить. Они, считай, вечные. Смертью больше, смертью меньше, с них бы не убыло.

— Почему вы так думаете? — растерянно спросила Аполлинария.

— Сама покумекай, — посоветовала баба Нона. — Что они тебе сказали? «В понимании вот этого вот бессмертие, по сути дела, отсутствие жизни. В нашем же понимании оно представляет собой непрерывную цепь событий, масштаб которых порой очень сложно оценить». Соображаешь? У них этих смертей было — не перечесть, и будет — не перечесть, так что не очень-то за них переживай. Можешь себе представить масштаб событий, в котором такие бессмертные вообще возможны?

— Если честно, не очень, — призналась Аполлинария. — Я даже не совсем поняла, что они имели в виду.

— Ох, Поля, как бы тебе объяснить, — тётя Мирра отложила вязание. — Вот представь ты себе гору. Огроменную, до самого неба. И вот эта гора, она и есть масштаб события. Такого же огромного, как и она сама. Масштаб всего: количества мелких событий, времени, в течение которого они происходили, уровней, и всего такого прочего. Эти маленькие события там, на горе и внутри неё, постоянно происходили, происходят, и будут происходить, и средние, и большие тоже будут. А теперь, — тётя Мирра сделала многозначительную паузу, — подумай о том, что ты должна эту гору воспринять целиком. Всю и сразу. И во времени, и в пространстве, и вообще, на всех уровнях одновременно. Вот про это они примерно и толковали. Вот этой горы они — неотъемлемая часть. А ты про какие-то смерти. Поняла?

— Немного, — Аполлинария с грустью посмотрела на тётю Мирру. — Зато я поняла другое.

— И что же? — спросила баба Нона.

— Да то, что надо слушать хотя бы иногда своё сердце, — объяснила Аполлинария. — Это так пошло и глупо звучит, но это правда. Он мне с первого взгляда не понравился, этот Детектив и Мститель, но я стала слушать, что он говорил, и в какой-то момент ему поверила. Стыдно.

— Нет, не стыдно, — покачала головой бабуля Мелания. — Самые большие лжецы всегда бывают самыми убедительными. Они находят правильные слова для лжи, и выстраивают эти слова так, что им поневоле начинаешь верить, даже если эти слова не правда. К тому же они обожают прикрывать свою ложь самыми что ни на есть благородными целями и мотивами, а так же привычными и знакомыми понятиями. Вспомни, что он тебе говорил? «Правое должно соответствовать левому, добро — злу, святость — пороку, тьма — свету, корни — ветвям, мужчина — женщине, солнце — облакам». Вроде бы всё правильно, да?

— Ну… вроде бы да, — кивнула Аполлинария, всё еще не понимая, к чему клонит бабуля Мелания.

— А если подумать? — прищурилась бабуля Мелания. — С какой это радости добро должно подразумевать зло? Если ты добрый человек, то ты что, должен делать гадости, чтобы картинку уравновесить? Или если ты в одной комнате зажигаешь свет, ты обязан погасить его в другой? Или в солнечный день обязательно должны появиться на небе облака, потому что… потому что — что? Потому что он так сказал? Поля, это абсурд! Он просто морочил тебе голову, называя противоположности, и выдавал их за абсолютную правду!

— Боже, какая же я дура, — удрученно сказала Аполлинария.

— Ты не дура. Ты просто только учиться начала, — бабуля Мелания улыбнулась, и щелкнула ножницами. — А как тебе эти, которые двое?

— Мальчики? — спросила Аполлинария. — Мне показалось, что они славные. И… да какие они мальчики. Они кто-то ещё. Но я не разобралась, кто.

— А хотела бы? — спросила баба Нона.

— Не знаю, — покачала головой Аполлинария. — Мне было бы любопытно увидеть их ещё раз, наверное. Увидеть, и хотя бы попытаться понять.

— А вот это верная мысль, — кивнула тётя Мирра. — Соображаешь, когда хочешь. Сдается мне, ты их ещё увидишь. Когда-нибудь. Увидишь, и узнаешь. Только… — она замялась. — Не докучай им. Помоги, если сможешь, но не больше. Не они часть твоего пути, но ты — часть их пути, помни об этом.

— Наверное, это честь, — сказала Аполлинария.

— Хм. Как знать, — пожала плечами баба Нона. — Кто из нас может достоверно знать, что для кого честь. Но ты, Поля, всё-таки помни, что в этот раз ты не проиграла.

— Но и не победила, — возразила Аполлинария. — К тому же выкидывать эту ящерицу было противно. Такой мерзкий запах! Словно фрукты протухли, или творог, я не разобрала толком. От него ужасно пахло. Просто ужасно. Хочется поскорее помыть руки.

— Так иди, да и помой, — посоветовала баба Нона. — У тебя на кухне есть раковина. К тому же вечереет уже, скоро спать ложиться надо. Мирра, дашь ей завтра карту? — спросила она. — С картой-то, поди, ей повеселее будет, чем так.

— Какую карту? — спросила Аполлинария.

— А вот завтра и узнаешь, — пообещала баба Нона.

— Ит, чего ты такой хмурый? — спросила Лийга. Ит, сидевший за столом, поднял голову, и посмотрел на неё — да, взгляд в него был сейчас действительно печальный.

— Ты прочла? — спросил он.

— Да, — кивнула Лийга. — Тот ящер…

— Это палач. Нэгаши. Я тогда едва не погиб, потому что он меня чуть не убил, — Ит невесело усмехнулся. — Странно читать об этом в книге, изданной тиражом сто экземпляров, и написанной неизвестно кем.

— Это всё именно так и было, как в книге? — удивилась Лийга.

— Нет, это было не так, и справился с ним я самостоятельно, но… сейчас я уже не уверен, что мне никто не помогал. Может быть, кто-то и помог в тот момент, вот только я понятия об этом не имел. Теперь же оказывается, что кто-то в той драке был на моей стороне. Кто-то, о ком я не знал, и не узнал бы никогда, если бы… — Ит не договорил. — Лий, у меня сейчас ощущение, что мы снова упустили что-то важное.

— У тебя постоянно такое ощущение, — хмыкнула Лийга. — На самом деле ты прав. Помнишь, что там было написано о горе. Огромной горе, которую нужно осознавать всю сразу, причем не только визуально, но и во времени? Тебе не показалось, что это…

— Описание сигнатуры Слепого Стрелка, — кивнул Ит. — Это оно и было. И я понял, что мы в очередной раз недооценили его. А вот Мойра, которая его таким образом описала, не просто знает о его существовании, она является сущностью иного порядка, и может его воспринять и осмыслить.

— Неплохо было бы понять, кто же такая эта Аполлинария, — заметила Лийга. — Это явно не простая девушка, если ей объясняют такие вещи.

— Согласен, — Ит задумался. — Лий, слушай, как тебе идея поискать автора? Не из воздуха же появилась эта книга, в конце концов! Если она была издана, и продается…

— То её точно кто-то написал, издал, и продает, — закончила за него Лийга. — Я не против. Но надо спросить у Даны и рыжего, когда они приедут. В Скрипаче я не сомневаюсь, но Дана может и отказаться.

— Может, — согласился Ит. — Именно поэтому я и хочу сперва спросить.

Глава 5 Прогулка в квадрате

— Ну, можно уже, я думаю, — сказала тётя Мирра, вытаскивая из корзинки несколько клубочков с разноцветными нитками и тончайшие маленькие спицы. — Дозрела девушка. Улицу поблизости ты знаешь, площадь знаешь, переулки изучила. Значит, пришла пора двигаться дальше. Готова?

— Не уверена, — ответила Аполлинария. — Сегодня я хотела бы зайти к балерине, а потом…

— На обратной дороге зайдешь, — кажется, баба Нона была сердита. — Дело у нас есть к тебе. Важное. Неужели не поможешь бабушкам?

— А что нужно сделать? — спросила Аполлинария.

— Пойти, найти, и принести, — загадочно ответила бабуля Мелания. — Тут, понимаешь, вот чего получается. Есть одно сложное вязание, а связать не можем, потому что нужна схема, и схемы этой у нас нет. А сами мы не дойдем, старые уже, трудно нам. Надо как-то эту схему добыть. Вот только…

— Что только? — спросила Аполлинария.

— Не простая это схема, — ответила баба Нона. — Мне на неё еще прясть и прясть, мотать и мотать, Мирре спицы готовить, Мелании ножницы точить. А сама схема эта разделена на части, но при этом она одно целое. Соображаешь?

— Нет, — честно ответила Аполлинария. — Не соображаю. Как это — разделена на части, но при этом целая? Один кусок в одном месте, другой в другом, и так далее? Так, получается?

— Так, да не так, — покачала головой бабуля Мелания. — В двух словах не объяснить. Увидишь — сразу поймешь. Вот только ещё один момент, важный, здесь есть. Сперва надо куски найти, но брать можно только последний. Как последний отыщешь, подберешь, так и вся схема появится.

— Я запуталась, — честно сказала Аполлинария. — Как такое возможно? И что мне нужно будет делать?

— Сейчас объясню, — тётя Мирра взяла первый клубочек, тонкие спицы, и со сказочной быстротой набрала первый ряд. — Гляди. Сперва идешь на площадь, там ищешь первый фрагмент. Потом смотришь на карту… вот на эту, которую сейчас вяжу для тебя… и по карте идешь в следующее место. Карту помечай, дам тебе для этого карандашик. Потом, как второе место отыщешь, снова пометку делай, и дальше иди. И как все три места пройдешь, в последней отметке бери нужное. А дальше иди домой, карта тебе подскажет, как пройти быстрее.

Спицы мелькали, как крошечные серебристые молнии, клубочки сменяли друг друга, и буквально через несколько минут Аполлинария увидела, что в руках тётя Мирра держит действительно самую настоящую карту, небольшую, размером с носовой платок. На вязаной карте города можно было различить дома, даже с номерами, улицы, переулки, площади; нужные места были отмечены зелеными крестиками, вот только последний, финальный, оказался красным. Вроде бы просто, подумалось Аполлинарии, и, кажется, не очень далеко от дома. Можно за полдня управиться.

— Хорошо, — кивнула Аполлинария. — Давайте попробую. Постараюсь вернуться побыстрее.

— Вот и умница, — похвалила её тётя Мирра. — Мелания, отчекрыжь хвост, — приказала она. Ножницы бабули Мелании щёлкнули, и последняя нитка, соединявшая карту с клубком, оказалась отрезана. — Держи. И будь в дороге осторожной. Детектива не позабыла ещё? Ну и вот, и думай, что к чему, да почему.

В этом Городе всегда хорошая погода, думала Аполлинария, идя по улице, и помахивая зонтиком, как тросточкой. Зачем я каждый раз беру с собой зонтик? Наверное, его нужно оставлять дома, ведь я тут уже долго, а дождя так ни разу и не было. Облака да, облака есть, но легкие, пушистые, словно сахарная вата, и уж точно не дождевые. Вечное лето, солнечное, прозрачное, тёплое. И сам Город тоже выглядит тёплым и приветливым, но — это Аполлинария уже успела понять — это впечатление обманчиво. Город отнюдь не такой, каким может показаться. Лавка с редкостями, судьба балерины, нелепое приключение с Детективом — это всё доказывало, что с Городом следует держать ухо востро, и не расслабляться. А ещё очень хочется понять, что же это всё-таки за место, и как она, Аполлинария, здесь очутилась. И почему? Это посмертие? Она была уверена, что там, где она жила раньше, она умерла, но Город расходился с её представлениями о Рае и Аде, потому что ни Раем, ни Адом он точно не был. Ему не подходили определения, которые Аполлинария знала до того, как здесь очутилась, а сама она пока что определения придумывать затруднялась. «Я уже ошиблась несколько раз, — думала она. — А вдруг я снова ошибусь? Не хотелось бы. Лучше буду пока что наблюдать, и не спешить при этом с выводами».

Улица закончилась, и Аполлинария оказалась на площади. Бывать здесь ей теперь даже стало нравиться, потому что площадь, во-первых, была красива, и, во-вторых, здесь можно было послушать чужие разговоры и посмотреть на людей. После Детектива Аполлинария не решалась начинать новые знакомства, но теперь думала, что через какое-то время, вероятно, она всё же осмелиться обратиться к кому-то, чтобы поговорить. Общество старух её, конечно, не тяготило, но хотелось каких-то новых, неизведанных доселе впечатлений. И новых лиц хотелось. И новых тем, которые можно обсудить.

Дойдя до центра площади, Аполлинария остановилась, и вытащила из кармана карту. Здесь, в центре, стоял памятник — при первом знакомстве памятник Аполлинарию озадачил, она потом долго думала, кто такой памятник смог вообразить, и почему он стоит на площади Города, который уж точно расположен не рядом с морем. Памятник был морской. Огромный, нелепый якорь, и моряк, который стоит рядом, и опирается на него. Странный моряк, у которого было четыре лица, и восемь рук. И, кажется, три ноги, но Аполлинария так и не смогла понять, не принимает ли она за ногу какую-то деталь якоря. «Неизвестным морякам, осмыслившим Бабочек, покинувшим Берег, и постигающим Пути» — вот что было написано на этом памятнике. Странные у них какие-то моряки, решила тогда про себя Аполлинария. Как можно постигать пути, при этом предварительно осмыслив каких-то бабочек, и покинув какой-то берег? Моряк гулял, увидел бабочку, осмыслил, потом сел на корабль, и куда-то отправился? Так? Но зачем ему тогда памятник? Или им… Думать о памятнике, впрочем, ей скоро надоело, к тому же окрестный народ памятник просто игнорировал. Да, под ним назначали встречи и свидания, да, в его тени сидели на лавочках отдыхающие люди, но, собственно, сам памятник явно ничьи умы не занимал.

Итак, Аполлинария вытащила карту, и попыталась сообразить каким именно образом соотносится точка, которую указали старухи, и точка, на которой она сейчас стоит. Вроде бы это та самая точка и есть, но где же, позвольте узнать, деталь схемы для вязания? К стыду своему Аполлинария вспомнила, что так и не спросила у старух, как именно выглядят детали. Почему-то в разговоре они упустили этот момент. Вернуться домой и спросить? Или попробовать разобраться самой? Чем вообще может быть эта самая схема? Скорее всего, это фрагмент бумажного листа с рисунком и цифрами, по которым набирают петли, подумала Аполлинария. Надо для начала поискать бумагу, а потом посмотрим.

Больше получаса Аполлинария бродила вокруг памятника, то приближаясь к нему, то отдаляясь, но, увы, ничего похожего на бумагу со схемой здесь не было. Аполлинария с надеждой посматривала на газеты, которые читали старички, на афиши, которые изучали люди помоложе, даже на книги — но всё было тщетно. Еще через некоторое время Аполлинария поняла, что сдается. Она села на лавочку, поставила зонтик рядом с собой, и пригорюнилась.

— И о чем же грустит такая молодая симпатичная девушка? — спросил кто-то. Аполлинария подняла глаза, и увидела, что рядом с ней стоит женщина средних лет, и с интересом на неё смотрит. — У вас что-то случилось?

— Меня послали найти схему для вязания, указали место, но тут ничего нет, — грустно ответила Аполлинария.

— Что за схема? — спросила женщина, присаживаясь рядом. На ней было лимонно-желтое платье, а в руках она держала желтый сложенный веер. — Как она выглядит?

— В том-то и дело, что я не знаю, — ответила Аполлинария. — Тётя Мирра, видимо, позабыла объяснить.

— Ах, тётя Мирра? — женщина улыбнулась. — Понятно. Давайте я вам подскажу. Это не простая схема, а встроенная. Почти как обычная, но встроенная в нашу реальность. Оглядитесь вокруг. Справа ищите цифры нечетные, а слева чётные. Раппорт будет внизу, он всегда внизу расположен. Поняли?

— Эээ… секунду, — Аполлинария встала. Огляделась. — А если я стою неправильно?

— Так повернитесь на девяносто градусов. Потом ещё на девяносто. Если справа появятся нечетные цифры — вы правильно стоите. Получается?

И тут Аполлинария увидела — и ещё как увидела! Справа от неё стали проступать тут и там нечетные цифры, и сколько! Дом — номер 3. Ещё один дом — номер 5. На афише, наклеенной на стену, виднелась огромная цифра 7. С балкона свешивался флаг с красовавшейся на нём цифрой 9. И так далее. Аполлинария перевела взгляд влево, и стала точно так же видеть уже чётные цифры. Как на загадочной картинке, где надо искать спрятанные фигурки, подумала она. А что внизу? Она посмотрела вниз, и обнаружила, что на люке, находившемся прямо под её ногами, написано «раппорт 12 п».

— Как здорово! — обрадовано сказала она. — Но я бы в жизни сама не догадалась. Спасибо вам большое.

— Да не за что, — женщина улыбнулась. — Теперь по этим цифрам ищите точки, светлые и темные.

— Мне нужно будет их все запомнить? — с испугом спросила Аполлинария.

— Нет, конечно, достаточно просто увидеть, — покачала головой женщина. — Получается? Вот и славно. Не сомневаюсь, вы справитесь.

— А откуда вы знаете, как и что нужно делать? — спросила Аполлинария.

— Когда-то я и сама искала похожие схемы, — вздохнула женщина. — Тогда я носила другое платье, и думала по-другому. Сейчас… сейчас я жду. Надеюсь, и вас постигнет эта участь.

— Ждать? — спросила Аполлинария.

— В некотором смысле, — женщина улыбнулась, и встала. — Удачного поиска, юная барышня. Может быть, мы ещё увидимся.

Следующая точка, в которую Аполлинарии следовало прийти по карте, находилась в узком, кривом переулке, и в первый момент Аполлинария растерялась, потому что никаких цифр она здесь не видела. Она стояла посреди неширокой мостовой, оглядываясь, но на здешних домах даже номеров не имелось — впрочем, немудрено, в Городе подобные места встречались в избытке.

— И что же дальше? — спросила Аполлинария в пространство. — Что мне делать?

Вместо ответа в одном из домов неподалеку распахнулась вдруг дверь, из которой вышла странная парочка — маленькая, ну просто крошечная женщина, и огромный пухлый младенец, державший в руках гроздь воздушных шаров, на которых Аполлинария к вящей своей радости увидела цифры. Нечетные, правые. Ура, подумала она, одна сторона есть, что же с другой? Распахнулась дверь напротив, и оттуда люди в тёмной одежде выкатили гроб, обитый тканью, испещренной четными цифрами. Аполлинария поёжилась, а затем посмотрела вниз. На брусчатке, оказывается, кто-то написал мелом «14 п». Вот даже как. Хорошо. Аполлинария огляделась. Светлые и темные точки, не так ли? Чем они тут могут быть?

Через несколько минут она поняла, что ставни на окнах домов покрашены в разные цвета, и сообразила, что их чередование и есть тот самый нужный рисунок, который она искала. Странно, подумалось в этот момент Аполлинарии, кажется, я научилась видеть то, что раньше видеть не умела. А ведь это, наверное, может в каких ситуациях оказаться важным, ведь так? Не правда ли? Любопытно, если бы я столкнулась с Детективом, уже обладая этим знанием, смогла бы я быстрее сообразить, что он меня собирается обмануть и использовать? Или нет, это знание не помогло бы мне? Спрошу потом у старух, решила Аполлинария. А сейчас пора двигаться дальше.

Между тем, женщина и младенец подошли к ней ближе, и остановились. Младенец чем-то чавкал, бессмысленно глядя в пространство, а женщина смотрела на Аполлинарию с явным упрёком.

— Добрый день, — вежливо произнесла Аполлинария. — Вы что-то хотели?

— Чтобы ты убралась отсюда, — резко сказала женщина. — Что ты здесь делаешь одна? Что здесь забыла?

— Одна? — Аполлинария растерялась.

— У тебя нет ребенка. Ты мерзкая, ты одна, — выпалила женщина. — Безответственная лиловая курица!

— Эй, потише, — Аполлинария рассердилась. — Я здесь по делу, и сейчас уйду. Но при чем тут какие-то дети? Простите, я не понимаю вас.

— Не понимает она, — скривилась женщина. — Все вы такие, мерзавки. Лишь бы не отвечать ни за что, и время тратить впустую! Ну, ничего, Он тебе покажет ещё, он тебя настигнет!..

— Я ничего не поняла, — покачала головой Аполлинария. — И, пожалуй, лучше я пойду. Вы, кажется, не в себе.

— Иди, иди, — женщина засмеялась дерганным истерическим смехом. — Скатертью дорожка, курица. Что, мой маленький, ты готов? Первый и последний выход, как-никак. Давай придумаем подарок тебе, на долгую память. Какой шарик лопнем? А? Ну? Какой? Лопай, лопай, деточка, такой праздник, значит, всё можно тебе, это потом взрослость придет, скукожит, скукорёжит, а так хоть память останется.

Младенец протянул пухлую руку, и ткнул в первый попавшийся шарик — тот оглушительно хлопнул, и на брусчатку, рядом с ногами младенца, шлепнулся ярко-красный пластмассовый автомат, грубо сделанный, с заусенцами, кривой, но вполне узнаваемый. Аполлинария сделала шаг назад — почему-то автоматы, только не игрушечные, а настоящие, она довольно отчетливо помнила, и эта игрушка никаких приятных ассоциаций у неё не вызвала.

— Ай ты моя умница! — восхитилась женщина. — Такой маленький, а всё уже понимает. Ну, бери игрульку, и пойдем гулять. Видишь, солнышко какое? Идём, идём, сперва гробик поглядим, а потом машинки…

Аполлинария сделал ещё один шаг назад, и ещё, и ещё, а затем развернулась, и, всё ускоряя шаг, направилась к выходу из переулка. Находиться в нём дальше у неё не осталось уже никаких сил.

До следующей точки идти оказалось несколько дольше, чем Аполлинария рассчитывала, поэтому в пути ей пришлось сделать перерыв — она заглянула в какое-то кафе, выпила холодного сока, и поговорила с местным барменом. Сперва разговор зашел о погоде, а потом Аполлинария рассказала про женщину и младенца с шариками. Бармен нахмурился, и с подозрением посмотрел на неё. Это был пожилой бармен, полный, с красивыми седыми усами, и в круглых блестящих очках. До этого момента он выглядел благодушным и веселым, но после рассказа Аполлинарии посерьезнел и, кажется, погрустнел.

— Странно, — сказал бармен, когда Аполлинария закончила рассказ. — Их теперь выпускают? Удивительно. Раньше не выпускали вроде бы, разве что сам кто сбегал. А теперь вот так, стало быть. Ну, значит, совсем он их вычистил. До блеска.

— Кто кого вычистил? — удивилась Аполлинария.

— Ах, сударыня, это долгая и запутанная история, — вздохнул бармен. — История про сокрытое королевство. Точнее, про два сокрытых королевства. Но, сдается мне, вы еще слишком неопытны, чтобы о них знать. Давайте я поставлю на вашей карте отметку, вы придете ко мне позднее, и мы с вами обязательно на эту тему побеседуем. Но не сейчас. Рано.

— А всё-таки? — Аполлинария тоже нахмурилась. — Мне эта женщина показалась крайне неприятной, да и ребенок тоже, признаться. Я тут до того детей видела нечасто, но этот…

— Милая моя, это и не ребенок вовсе, — покачал головой бармен.

— А кто же? — спросила Аполлинария.

— Это, судя по вашему описанию, илистый, либо, если угодно, болотный солдат, — бармен поморщился. — Не был ли он, случаем, похож на большую желтую жабу?

— Пожалуй, был, — кивнула Аполлинария. — Но…

— Вот и ответ на ваш вопрос, — пожал плечами бармен. — Давайте карту, я поставлю отметку, и позже мы обязательно увидимся.

Следующую точку нужно было искать в большом городском парке, и парк этот понравился Аполлинарии настолько, что она решила задержаться в нём подольше. Самой себе она призналась, что, видимо, Город её утомил, и ей отчаянно не хватало природы и зелени, в парке же природы и зелени было в избытке. Пройдя под высокой аркой, сделанной, кажется, из дикого белого камня, она вошла под сень деревьев, и пошла прямо, куда глаза глядят.

Аполлинария медленно шла по гравийной дорожке, с любопытством оглядываясь, и с наслаждением вдыхала свежий воздух, который пах цветами и влагой. Парк, как ей показалось, был огромен, и людей в нём встречалось совсем немного. На полянке, возле белой лавки из всё того же камня, она увидела чудесную семью — отец, мать, и мальчик, запускавший воздушного змея. Дальше, за поворотом, она повстречала аккуратную старушку в платье кремового цвета, которая фотографировала цветы, используя тяжелую камеру на треножнике. Камеру старушка установила на широкий белокаменный выступ, отделявший цветы от дорожки. Ещё дальше, на следующей дорожке, ей навстречу попался велосипедист, который галантно поклонился Аполлинарии, когда проезжал мимо. Она отступила, освобождая ему дорогу, и услышала, как он сказал «спасибо», уезжая. В общем, людей было немного, и все они, как на подбор, оказывались милыми и приветливыми. И удивительно гармонировали с парком, его зелеными кущами, белыми камнями, встречавшимися тут и там, и тишиной.

Деревья, мимо которых шла сейчас Аполлинария, были самые разные — и лиственные, и хвойные, и большие, и маленькие. Названий их Аполлинария не знала, но это не тяготило её. Собственно, какое ей дело до названий, если деревья хороши просто сами по себе? И потом, в разных языках одно и то же дерево может называться по-разному, правда? Не названия определяют нас, а мы определяем предметы и объекты, думала Аполлинария, ведь дерево прекрасным образом росло до того, как я назвала его «ёлкой», и будет расти после того, как я перестану его называть…

Прогулявшись, таким образом, не меньше часа, Аполлинария опомнилась — нужно было искать фрагмент схемы. День уже клонился к закату, а работа до сих пор не была окончена. Впрочем, парк тут же показал ей схему, стоило только о ней подумать. Аполлинария стояла на тропинке, и смотрела, как на деревья с правой стороны от неё садятся черные птички, а на деревья с левой стороны — белые. Чёрные птички садились четным порядком, белые нечётным; раппорт обнаружился у самой дорожки, выложенный из камушков, а светлые и темные участки определились моментально, они оказались просто светлыми и темными листьями на самом близком к Аполлинарии дереве.

— Спасибо тебе, дорогой парк, — произнесла Аполлинария. — Я была очень рада знакомству. Тут так мирно и хорошо. Если возможно, могу ли я прийти к тебе ещё раз?

Ответом ей стала тишина, которую Аполлинария расценила, как согласие. Что же, пора было идти к финальной точке, и Аполлинария пошла к выходу из парка, думая о том, что с удовольствием вернется сюда в следующий раз.

Финальной точкой, в которой Аполлинарии нужно было забрать готовую схему, оказался маленький книжный магазин, расположенный не так уж и далеко от её дома. Аполлинария открыла деревянную дверь, и вошла — в отдалении звякнул колокольчик. Приятный магазинчик, подумалось Аполлинарии. И ценников нет. Тут явно не такие порядки, как у продавца редкостей. Но, наверное, книги и журналы нельзя брать просто так. Город уже научил её разумной осторожности, поэтому Аполлинария стояла сейчас, ничего не трогая, и ждала, когда появится продавец.

Продавцом оказалась разбитная женщина средних лет, в ярко-изумрудном платье, и с распущенными черными волосами. Ей бы в кабаке плясать, а не торговать книгами, подумала Аполлинария, она к этому магазину абсолютно не подходит.

— Добрый вечер, — вежливо произнесла Аполлинария. — Я пришла… то есть меня прислали сюда за схемой для вязания. Она должна, наверное, продаваться у вас. Или не продаваться, я точно не знаю.

Женщина смерила её оценивающим взглядом, и прищурилась.

— Какая ты прыткая, — хмыкнула она. — Не торопись, барышня. Давай сперва поговорим.

— Но что же на счет оплаты? — спросила Аполлинария, внутренне надеясь, что здесь её не заставят совершать обороты или выпады.

— Разговор и будет оплатой, — женщина присела за столик, на котором лежала груда книг. — Расскажи мне, где ты была, что видела, с кем говорила?

— Пока проходила карту? — уточнила Аполлинария. Женщина покивала. — Ну… сперва я была на площади, и женщина в желтом подсказала мне, как искать фрагменты. Потом я побывала в переулке, где видела цифры на шариках и ткани. А после я отправилась в парк, там были птицы, из которых и получились цифры. Вот так я пришла к вам.

— И тебя ничего не смутило? — снова прищурилась женщина.

— Нет, — покачала головой Аполлинария. — А должно было?

— Вообще-то да, — женщина тяжело вздохнула. — Значит, говоришь, платье незнакомки было желтым. Верно?

— Верно.

— Давай я подскажу тебе, что это значит. Желтый — это цвет покоя. У платья данной дамы не было ни синего цвета, который означает приближение, ни красного, который означает отдаление. Про эффект Доплера слыхала? Это он и есть. Так что же значит желтое платье?

— Понятия не имею, — призналась Аполлинария.

— Да то, дурёха, что она уже свой путь, считай, завершила, и вышла к переходу. Ищет его, старается, а сама в покое. Тебе повезло.

— Почему? — спросила Аполлинария с тревогой.

— Ищущие проход уже познали, — вздохнула женщина. — И для того, чтобы получить возможность устремиться, готовы на всё. Впрочем, до этого тебе ещё далеко. Давай дальше. Что тебя смутило в переулке?

— Ребенок и женщина, — честно ответила Аполлинария.

— А вот это уже правильно. И тебе снова повезло, потому что тебя могли запросто скормить жабёнышу, но почему-то пожалели.

— Так она не человек, что ли? — спросила Аполлинария. — И ребенок тоже?

— Жаба, — уверенно произнесла женщина. — Никогда не верь жабам. Их на самом деле очень много, ужасно много, и все они, как на подбор, одинаковые, похожи друг на друга, как икринки жабьей икры, — она хихикнула. — Одни стригут и крутят, другие месят и мечут, спасу нет от них. Вот бы кто пришел, да разом всю эту свару… — женщина вдруг осеклась и замолчала. Видимо, поняла, что говорит нечто лишнее. — Давай дальше, рассказывай.

— Я побывала в парке, — ответила Аполлинария. — Очень красивый парк, мне там понравилось.

— И снова ничего не смутило?

— Нет, — покачала головой Аполлинария.

— А если подумать?

Аполлинария задумалась. Нахмурилась. А потом неуверенно произнесла:

— Там повсюду были камни. Такие белые камни, они стояли на газонах, лежали вдоль дорожек. Ещё на входе была арка из двух высоких камней, но я… — Аполлинария замолчала, и с ужасом уставилась на женщину в зеленом.

— А чего такой испуг? Ну, подумаешь, мёртвый великан, — пожала плечами женщина. — Он там давно уже, пророс всем подряд, вот парк и сделали. Плодородный оказался, сама видела, какие деревья на нём вымахали. Нигде больше в Городе таких нет. Ну, по крайней мере, там, где я побывала, точно нет, — поправила она сама себя. — В следующий раз дойди до его головы. И не бойся, он мирный. Таких бояться не нужно, как ты уже догадалась, наверное.

— Бояться нужно живых, — беззвучно произнесла Аполлинария.

— Ну, не только живых, но ход мыслей правильный, — одобрила женщина. — Вот что я скажу тебе, барышня. Хорошая ты, но пока что невнимательная. То, что в этот раз ты победила, это чистое везенье, и огромная удача. Твои старухи…

— Бабушки, — поправила Аполлинария. — Не знаю, почему, но я иногда называю их бабушками.

— А ураган ты называешь ветерком, — покивала женщина. — Дело твоё. Так вот, твои старухи никогда не подскажут тебе то, что подскажу сейчас я. Слушай. У тебя слишком пламенное и наивное сердце. Менять его, конечно, не нужно, но попробуй его хотя бы немного ожесточить. Для начала.

— И как я это сделаю? — спросила Аполлинария.

— Холодным разумом, — посоветовала женщина.

— Попробую, — пообещала Аполлинария. — Но почему — мои старухи? Они не мои. Они сами по себе.

— Эти? Твои. Милая моя, здесь, в Городе, у каждого есть старухи, — женщина покровительственно улыбнулась. — Вопрос в том, что ты видишь лишь своих. Другие от твоего взгляда скрыты.

— И вы — тоже? — удивилась Аполлинария.

— И я тоже, — кивнула женщина. — А как ты думала? Разумеется, я тоже гуляла, как и ты, в квадрате, пусть и в немного другом, я тоже искала схемы, и тоже… впрочем, тебе про такое пока что знать рано.

— Почему в квадрате? — спросила Аполлинария.

— Открой свою карту, и посмотри. Убери мысленно все стрелочки и пояснения, и ты увидишь. Для этого надо совсем чуть-чуть изменить угол зрения… да, этого будет довольно.

Аполлинария смотрела, и видела, что женщина в зеленом была сейчас права — весь маршрут действительно оказался перемещением между углами четырехугольника. И в самом центре (а не ближе, вовсе даже не ближе) находился дом, в котором жила Аполлинария.

— Вот и думай, — посоветовала женщина. — Сейчас принесу схему. Наверное, её лучше положить в тубус. Уж больно она велика.

— Большая? — спросила Аполлинария.

— Огромная, — кивнула женщина. — Видимо, тот, для кого она предназначена, обладает огромным же терпением и силой воли. Иначе как ещё можно суметь прожить такую жизнь?

— Не понимаю, — призналась Аполлинария.

— Тебе и не надо. Вот, держи тубус, и отправляйся домой, солнце уже почти село.

Старухи сидели на своём обычном месте, и деловито щелкали спицами. Аполлинария остановилась рядом с ними, поставила тубус на землю, и устало произнесла:

— Вот, держите схему. Признаться, я рассчитывала вернуться несколько раньше, но не получилось.

— Ничего, — усмехнулась тётя Мирра. — Зато нагулялась, правда?

— Да, — кивнула Аполлинария. — Нагулялась.

— Чего-то ты не веселая, — заметила бабуля Мелания. — Обидел кто?

— Пытались. Но не вышли, — Аполлинария улыбнулась. — Женщина, которая оказалась…

— Жабой, — хмыкнула баба Нона. — И жабёныш при ней. Гробик, небось, тоже поблизости имелся, да?

— Имелся, — Аполлинария посмотрела на бабу Нону. — А вы откуда знаете?

— Так они только тогда и выходят, когда гробик есть, — пояснила старуха. — Приучают, так сказать, заранее. Закаляют характер. Но это ничего, это нормально. Не обидели, и хорошо.

— А меня правда могли съесть? — спросила Аполлинария.

— Тебя-то? — тётя Мирра усмехнулась. — Навряд ли. Ты несъедобная. Всё, иди, отдыхай, а нам за схему браться пора.

— Для кого будет это вязание? — спросила Аполлинария.

— Позже узнаешь, — ответила бабуля Мелания. — Всему своё время.

— То есть как это вы не знаете, кто привёз? — спросил Скрипач с недоумением.

— Ну, не знаю. Не в мою смену, наверное, — равнодушно ответил продавец. — Я вышел торговать, они уже тут лежали. Двадцать штук было, кажись, три всего продал. Остальные вон, в коробке.

— А на коробке ничего не написано? — спросил Ит. — Вы не посмотрите? Простите, что мы вас отвлекаем, но нам очень нужно адрес типографии узнать. Уж больно печать хорошая, хотим тираж им заказать.

— А, так вот почему вы интересуетесь, — понял продавец. — А я-то уж подумал, там неразрешенное что-то. Сейчас, гляну. Чего там, в книге этой, кстати? — спросил он из-под прилавка.

— Психоделические истории про девушку одну, — ответил Скрипач. — Очень на любителя, я бы сказал. Черепа всякие, ящерицы, жабы, птички, и прочее. Да вы сами полистайте, вдруг зайдёт. Нам не текст, нам качество печати понравилось и бумага.

— Птички? Не, я такое не читаю, да и некогда, — продавец вылез обратно, держа в руках какую-то бумажку. — Вот, смотрите. Это на коробке было. Только это не полноценная типография, а так, контора с цифрой, там же и обложки делают, видимо.

Адрес на бумажке оказался московский, район знакомый, от места, где они сейчас жили — полчаса езды. Ит взял бумажку, и спрятал в карман куртки.

— Спасибо вам большое, — поблагодарил он.

— А чего вы там печатать-то собрались? — поинтересовался продавец.

— Сборник стихов, начальству на юбилей. Там банкет будет, ну и типа гостям в подарок по книжке раздадут, — объяснил Скрипач. — У нас генеральный стихами балуется, вот и хочет всех осчастливить.

— Хорошие стихи, небось? — продавец усмехнулся.

— Закачаешься, — ответил Скрипач. — Кровь-любовь, вновь-бровь, розы-морозы, цветы-красоты. Короче, ты понял.

Продавец заржал.

— Да, времена пошли, что каждый суслик нынче агроном, — покивал он. — Платит хоть, или за так корячитесь?

— Куртку мою видишь? — спросил в ответ Скрипач. — Рыбий мех, фасон «успех». Какая куртка, так и платит. Хотя… нам с женой хватает вроде.

— Вот мелкого первого сделаете, и не будет хватать, — пообещал продавец. — Хотя вы молодые, выкрутитесь как-то, небось.

— Выкрутимся, — согласился Скрипач. — Где наша не пропадала.

…К метро они шли под проливным дождем, потом, уже в вагоне, Ит снова вытащил бумажку, и принялся рассматривать. Ничего необычного в бумажке не оказалось, просто, видимо, кто-то наклеил на коробку стандартную бирку с адресом типографии и данными о заказе.

— Сто штук, — прочёл Скрипач. — Двадцать на этой точке. Значит, есть ещё четыре лотка с этими книгами. Итище, когда поедем? Завтра, послезавтра?

— Завтра, думаю, — Ит спрятал бумажку. — Прочтём следующую главу, и поедем.

Глава 6 Петрикор

— Владислава оказалась нехороша, предала мои лучшие чувства, разочаровала, и была потому отвергнута. Теперь даже и не знаю, что же мне делать, — с грустью произнес юноша. Он опустил русую голову на руки, и тяжело вздохнул.

Бедняга, сочувственно покивала Аполлинария, вот ведь как мучается. Наверное, эта Владислава действительно была нехорошей девушкой, ведь разве можно предать чувства такого замечательного юноши? Сам же юноша, между тем, поднял голову, и с грустью посмотрел на Аполлинарию. Он был действительно чудо как хорош. Светлые, чуть вьющиеся волосы, голубые глаза, волевой, прекрасно очерченный подбородок. Красив, несомненно. И одет тоже прекрасно. Кипенно-белая рубашка с тонкими рюшами, отливающий золотом кафтан, расшитый золотой же нитью, широкие штаны, украшенные массивным поясом, и заправленные в лаковые тёмно-синие сапоги. Его бы на рекламу мыла, подумалось Аполлинарии, только для рекламы нужно, чтобы он улыбался, а сейчас он не улыбается, он печален, и, наверное, это нужно попытаться как-то исправить.

— Как же такое вышло? — с участием спросила Аполлинария. Череп балерины тоже посмотрел на юношу с любопытством. — Может быть, вы с ней недопоняли друг друга?

Из двери кафе показалась официантка, окинула компанию оценивающим взглядом, покачала головой, и снова скрылась внутри. Юноша, который сидел к двери спиной, её не заметил, а вот Аполлинарии это покачивание головой показалось осуждающим. Вот только было непонятно, кого именно официантка осуждает. Юношу? Вряд ли. Она его, кажется, и не видела до того. Аполлинарию? Вполне может быть. Знать бы ещё, за что.

— Да нет, прелестная незнакомка, никакого недопонимания не было, — покачал головой юноша. — Всё было предельно и кристально ясно. Владислава сказала всё прямо, бросив мне в лицо несправедливые и надуманные обвинения, потом взмахнула юбками, и была такова. А я остался один, униженный и оскорбленный, причем совершенно незаслуженно.

— Печально, — согласилась Аполлинария. — Скажите, могу ли я вам чем-то помочь? И как вас называть, ведь мы до сих пор не представились.

— Меня зовут, ну, скажем… Петрикор, — ответил юноша. — А как зовут вас, сударыня?

— Аполлинария, — чуть склонила голову Аполлинария. — Если полностью, то Аполлинария Онсет.

— Приятное имя, — похвалил юноша. — А как вам моё?

— Оно необычно, — ответила Аполлинария. — Наверное, оно что-то означает?

— О, да. Это запах земли после начала легкого дождя, — объяснил Петрикор. — Все люди любят этот запах, он пробуждает в них неизъяснимые и прекрасные чувства.

— Вот даже как, — удивилась Аполлинария. — Да, это занимательно.

— Занимательно? — переспросил Петрикор. — И это всё?

— А должно быть ещё что-то? — Аполлинария задумалась. — Ну… это имя звучит загадочно, таинственно, благородно, и оно красивое.

Юноша заулыбался.

— Вы проницательны, — сказал он. — Это очень мило. Скажите, вы не хотели бы прогуляться?

Аполлинария с легким сомнением взглянула на череп. Кажется, если бы у черепа имелись плечи, он бы этими плечами пожал, но, увы, плеч не было. В глазах черепа мерцали сейчас синеватые огоньки, а весь его вид говорил — ну, погуляй, что ж такого? В любом случае, ты всегда сможешь вернуться.

— Да, пожалуй, можно, — согласилась Аполлинария. — Сегодня прекрасная погода, почему бы и нет?

— Вот и славно, — обрадовался Петрикор. — Кстати, милая Аполлинария, вы можете называть меня просто Петрик. Это звучит… нежнее.

— Тогда вы можете называть меня Поля, — улыбнулась Аполлинария. — Пойдемте?

— Да-да, идёмте, — кивнул Петрикор. — Я знаю пару удивительно приятных мест в этом Городе, и, пожалуй, мы можем одно из них сегодня посетить.

Сперва они прошли через пару известных Аполлинарии переулков, потом свернули во дворы, которые ей оказались незнакомы, и через какое-то время вышли в совершенно новое место, которое вызвало у Аполлинарии некие ассоциации, или, точнее, дежавю. Словно она, Аполлинария, в какое-то неведомое ей самой время посещала похожие места, но вот вспомнить, когда, и при каких обстоятельствах, не представлялось возможным. Дома, мимо которых они шли, имели форму либо буквы «П», либо буквы «Г», пяти- и шестиэтажные они стояли в отдалении друг от друга (в Городе, знакомом Аполлинарии, они располагались обычно теснее), а между домами росли деревья, и были устроены маленькие скверы и детские площадки. Вскоре на одном из домов Аполлинария заметила потрепанный ветром и дождем плакат, на котором… она даже остановилась от удивления. На плакате было лицо Петрикора, окруженное изображением птиц, цветов, и листьев, а под ним имелась какая-то надпись, вот только надпись истрепалась настолько, что прочесть её не представлялось возможным.

— Почему вы остановились, Поля? — спросил Петрикор.

— Там, на плакате, вы, — ответила Аполлинария.

— Ну да, — Петрикор улыбнулся. — Любят. Потому и плакаты. Их тут много. И не только их.

Аполлинария оглянулась, и обнаружила, что, оказывается, на домах действительно были плакаты и картины с изображениями Петрикора, и под многими из них имелись надписи. Хвалебные, с благодарностями, и с признаниями. Самые разные. Обругав себя за невнимательность, Аполлинария виновато посмотрела на Петрикора, и произнесла:

— Прошу меня простить, я, видимо, немного задумалась. Вы говорите, вас любят? А почему?

— В двух словах не объяснить, — Петрикор чарующе улыбнулся. — Сударыня, у меня возникла прекрасная идея. Вы не хотите разделить со мною небеса? Давайте поднимемся на крышу, и полюбуемся красотами воздуха и природы?

На крышу? Аполлинария на секунду нахмурилась. Идея лезть в платье на такую высоту не показалась ей в тот момент привлекательной, но обижать Петрикора не хотелось.

— Это безопасно? — спросила она. — Не поймите меня неправильно, но платье несколько не приспособлено для подобного…

— Это совершенно безопасно, — заверил Петрикор. — Верьте мне. Зачем мне вам советовать плохое? Идёмте! Мы пройдем через подъезд, по лестнице поднимемся на чердак, и выйдем на крышу. Да, это труд, я согласен, но оно того стоит. Вид с крыши открывается просто изумительный.

Аполлинария помнила, как ловко она пролезала через лючки, когда уходила от погони, прежде чем попасть в Город, но в этот раз путь почему-то оказался в разы сложнее. Ей всё время что-то мешало. То перила лестницы норовили ухватить её за подол платья, то двери распахивались сами собой, преграждая путь, то выщербленные ступени ловили каблуки её башмачков, и никак не хотели отпускать. Петрикор шел впереди, и, казалось, не замечал, что происходит с Аполлинарией, но, как выяснилось чуть позже, он прекрасно всё понимал и знал.

Когда они поднялись на шестой этаж, к лестнице, ведущей на чердак, Петрикор остановился, и повернулся к Аполлинарии — на лице его сияла улыбка.

— Сложно было? — участливо спросил он.

— Да, — призналась Аполлинария. — Почему-то очень сложно.

— Бывает, так случается, что путь ко мне оказывается труден и тернист, — покивал Петрикор. — Но пройти этот непростой путь — честь и слава. Ведь взамен вы получите… впрочем, ни слова больше, сейчас всё увидите сами.

Он ловко, как мартышка, вскарабкался по лестнице, и тут же исчез в тёмном чердачном лазе.

— Петрик, постойте, я не могу так быстро, — попросила Аполлинария. Она поднялась вслед за Петрикором на чердак, и остановилась у лаза — увиденная картина её неприятно удивила. Тут и там на чердаке валялись дохлые, высохшие до состояния пергамента, голуби. Аполлинарии пришлось выбрать крошечный пятачок свободного пространства, чтобы не наступить ни на кого из них.

— Что это такое? — спросила она с недоумением. — Откуда их тут столько?

— Это? — уточнил Петрикор. — Ах, это… Мои адепты, преданные небесам беззаветно. Были. А теперь вот так. Идёмте дальше, выход наверх немного дальше.

Аполлинария подобрала юбку, и, брезгливо морщась, пошла следом за Петрикором, старясь не наступать, по возможности, на птичьи трупики. Петрикор же не стеснялся, он шёл прямо по телам, и под его ногами то и дело похрустывали тонкие птичьи кости. Аполлинарии стало противно, но вида она не подала, разве что подумала о том, что это приключение перестает ей нравиться. Адепты? Странно. Если они были адепты, то зачем же ходить по ним ногами?

— Вот и пришли, — заговорщицки произнес Петрикор, открывая железную дверь. — Прошу вас, сударыня.

Следом за ним Аполлинария переступила через порог, и оказалась на покатой крыше, выкрашенной в незапамятные времена зеленой краской, и основательно загаженной голубями. Местами краска совсем уже облезла от помёта, и крыша сильно проржавела. Как бы не упасть, подумала Аполлинария, тут тоже можно запросто за что-то зацепиться. Не хватало только свалиться вниз, ведь здесь даже нет никаких ограждений. Ей стало не по себе.

— Смотрите, какая красота, — торжествующе произнес Петрикор, обводя взглядом пейзаж, который Аполлинария до этих пор не замечала, потому что была больше озабочена сохранностью своего платья, ей совсем не хотелось запачкать подол помётом. — Небеса! Чистый воздух! Простор! Разве это не великолепное достижение?

Аполлинария подняла взгляд, и посмотрела туда, куда указывал Петрикор. Да, вид действительно оказался красивый, но подобный вид можно было наблюдать, к примеру, с вершины холма, который находился рядом с городской площадью. Наблюдать, сидя при этом с удобством на чистой крепкой лавочке, с чашкой чая или кофе в руке, и без всякого голубиного помёта под ногами.

— Да, тут действительно красиво, — осторожно произнесла Аполлинария. — Но разве была необходимость приходить для этого сюда? На подобный пейзаж можно прекрасно посмотреть с вон того холма, и будет ничуть не хуже.

Петрикор вмиг утратил веселость, и посмотрел на Аполлинарию строгим, чуть надменным взглядом.

— Нет, нельзя, — наставительно произнес он. — Это другой вид. Неправильный. Правильный только этот.

— Но почему? — спросила Аполлинария.

— Потому что я говорю истину, а тот вид — он ложен. Верен только этот, который сейчас перед вами, сударыня.

— Как же вы определили, какой вид правилен, а какой ложен? — спросила резонно Аполлинария.

— Хм. Это же очевидно. Мне дано знание свыше, — пожал плечами Петрикор.

— О чём же это знание?

— О том, что лишь мне, и только мне можно верить, все же прочие виды — лишь искушение, искаженное представление, — в глазах Петрикора мелькнуло что-то такое, что Аполлинария рефлекторно отступила на шаг, едва не поскользнувшись.

— Вот видите, — тут же обрадовался Петрикор. — Как только вы отступили от меня, вы тут же едва не упали. Это ли не знак? Сами небеса говорят вам — лишь рядом со мной вы в безопасности. Стоит отойти лишь чуть-чуть, так сразу…

— Но вы же сами затащили меня сюда, — напомнила Аполлинария. — До нашей прогулки и до этой крыши я ни в какой опасности не была.

— Были, были, — возразил Петрикор. — Только не осознавали этого. А сейчас у вас открываются глаза, и вы начинаете всё понимать. Вот — небеса. Видите? — он указал пальцем в небо. — Вот — я, ваш проводник к безопасности и счастью. Вот — прекрасное творение, которое вы можете лицезреть, — он указал на пейзаж. — А сейчас… — он сделал паузу, — я хочу предложить вам выбор. Либо вы сгинете безвестно и будете страдать, либо я дарую вам крылья, и праведную чистую жизнь. Что выберете, сударыня?

Аполлинария нахмурилась.

— Я не очень поняла вас, — призналась она. — Что именно вы предлагаете?

— Стать моим адептом, конечно, — объяснил Петрикор. — Я посвящу вас в крылатое воинство, и вы будете жить…

— Я стану голубем? — изумилась Аполлинария. — Я верно поняла?

— Голубицей, невинной чистой птицей, — покивал Петрикор. — Будете жить праведно, растить голубяточек, кружить в небе по утрам…

— Гадить на крыши, — не удержалась Аполлинария.

— Ага, — согласился Петрикор. — И на головы ещё можно, тем, кто не признает очевидное. Это прекрасная жизнь, и достойная смерть.

На чердаке, подумалось Аполлинарии.

— Чтобы вы потом хрустели моими костями? — спросила она.

— Ну, вам-то уже будет всё равно, — пожал плечами Петрикор.

— И многие ли соглашаются? — спросила Аполлинария. Спросила, и снова вспомнила чердак — выходит, что многие, видимо.

— Да, многие, — подтвердил Петрикор. — Очень многие. Ведь куда как лучше и удобнее занять один раз достойную позицию, прекратить внутренние пререкания, очистить помыслы, и поддаться своему природному назначению, чем перечить, спорить, сомневаться, и…

— И думать. Нет, спасибо, я откажусь, — решительно сказала Аполлинария.

— И почему же? — с доброй усмешкой спросил Петрикор.

— Потому что я человек, а не голубь, — ответила Аполлинария.

— Человек? — лукаво прищурился Петрикор. — И кто же вам такое сказал?

— Я сама это поняла, — ответила Аполлинария.

— Вот тут-то вы и ошибаетесь, — покачал головой Петрикор. — Человек, моя милая сударыня, это тот, кто умеет познать веру и признать ошибку. Это тот, кто сумеет понять чужое превосходство, и принять это как данность. Вы же данность принимать отказываетесь, да и к вере сейчас не стремитесь.

— Те есть человек — это голубь?.. Ну, в таком случае, я не знаю, человек я или же нет, но одно я точно знаю: я не голубь, и уговаривать меня бесполезно, — Аполлинария сделала ещё один шаг назад, по направлению к двери. — Может быть, кого-то вы и уговорили, и они согласились с вами. Кого-то вы взяли страхом, кого-то одиночеством, кого-то горем, кого-то любовью; кто-то пришел к вам от безысходности, но что-то мне подсказывает, что если бы эти люди изначально знали правду, они бы не повелись на это, и не превратились бы голубей.

— Плохо же вы знаете о том, что такое человек, — голос Петрикора потяжелел, он больше не играл. — Запомните, сударыня. Человек слаб. И глуп. Но в первую очередь — человек именно слаб, даже если он и мнит, что силён. Он ищет поддержки, и впадает в уныние, если не находит. И голубями они становятся от того, что им всем так проще. Проще, понимаете? Ты стал голубем, и вот ты уже не один. Ты в стае. Которая поддержит, поможет, голубицу предоставит, по голове крылом погладит. Плохо ли это? Хорошо, и вы сейчас понимаете, что я прав. Даже самые сильные и мощные становились кроткими, и припадали к моим ногам, лишь бы осознавать любовь, сопричастность, и не ощущать одиночества.

Он сделал ещё один шаг вперед, и Аполлинария снова отступила, упершись спиной в закрытую дверь.

— Так вот. Если ты человек, то ты охотно примешь истину, и станешь голубем, — назидательно произнес Петрикор. — Что, нечего ответить?

— Почему же, — Аполлинария посмотрела на него с презрением. — Ещё как есть. Ты играешь на слабостях. Ты шантажируешь. Ты обольщаешь. Ты ставишь их в зависимость, и диктуешь действия, которые выгодны для чего-то только тебе. Сейчас я не понимаю твоей выгоды, но, думаю, со временем пойму.

— И что же тебе это даст? — с издевкой спросил Петрикор.

— Не знаю, — Аполлинария вдруг улыбнулась, неожиданно для себя самой. — Но сейчас я знаю точно только одно: ещё одного голубя в моём лице ты не получишь. Я не куплюсь на твои идейки.

— Какая гордая, — покачал головой Петрикор. — Гордыня это плохо, сударыня. Негоже так гордиться. И потом, на вас свет клином не сошелся. Ко мне обязательно придет кто-то ещё, и совсем скоро.

— К сожалению, в этом ты прав, — кивнула Аполлинария. — Они придут, да. Но, кажется, я поняла ещё кое-что.

— И что же?

— Они приходят, потому что это ты ставишь их в невыносимые условия, понуждая прийти, — Аполлинария толкнула дверь. — Что тебе с того? Нравится хрустеть костями и осознавать своё величие?

— То есть моего величия ты не отрицаешь? — прищурился Петрикор.

— Откуда мне знать, — пожала плечами Аполлинария. — Пока что я не вижу величия.

— И что же ты видишь?

— Я вижу шантажиста, изгаженную крышу, и скелеты тех, кто в тебя поверил, — ответила Аполлинария.

— А как же пейзаж, как же небо, как же свет и простор?

— А при чём тут ты? — резонно спросила Аполлинария. — Простор и небо были, есть, и будут! Или ты хочешь сказать, что это всё твоё создание?

— Чем ты докажешь, что не моё? — зло спросил Петрикор.

— Превратись в голубя сам, а затем умри на чердаке, — посоветовала Аполлинария. — Голуби ведь живут не очень долго. Если всё так, как ты говоришь, этот мир сгинет вместе с твоею смертью. Рискнешь проверить?

Петрикор ничего ей не ответил, лишь продолжал буравить Аполлинарию злым тяжёлым взглядом.

— Боишься, — покивала Аполлинария. — Видимо, правильно боишься, ведь ты знаешь, что сейчас ты лжёшь. И наивные тебе верят. И в тебя верят. Но ты совсем не тот, за кого ты пытаешься себя выдать. Мир не исчезнет вместе с тобою, он твоей смерти даже не заметит. Запах земли после дождя, ну надо же, — с насмешкой произнесла она. — Мог бы придумать что-то посолиднее. Твоё имя выдало тебя с головой. В общем, я пошла. Счастливо оставаться.

— А что если я не позволю тебе уйти? — вкрадчиво спросил Петрикор.

— И как же ты мне помешаешь? — Аполлинария открыла дверь полностью, чтобы лучше видеть, куда ступать. — Силой?

— А хоть бы и так.

— Не посмеешь, — покачала головой Аполлинария. — Справиться со мной — это тебе не голубями командовать.

— Я прикажу голубям напасть на тебя. Их много, ты одна. Не отобьешься, — покачал головой Петрикор.

— А вот это мне почему-то знакомо, — Аполлинария задумалась. — Когда стаей на одного, не похожего на них.

— Миллионы голубей не могу быть не правы, — заметил Петрикор.

— Ещё как могут, — возразила Аполлинария. — Ты сказал, что я не знаю людей, помнишь? На самом деле я, кажется, их всё-таки знаю. Да, люди доверчивы и наивны порой, это правда. И очень многое зависит от того, насколько совестлив тот, кому они доверяют. Кто-то один научит их мудрости и подарит истину. А кто-то другой превратит в голубей, на всё согласных, покорных, и не умеющих думать. Зачем он это делает? Может быть, ему просто нравится осознавать, что он всемогущий, и хрустеть костями. Прощай, Петрикор. Сегодня твоя охота закончилась неудачей.

Аполлинария вошла в дверь, и, не торопясь, пошла к люку — она была стопроцентно уверена в том, что Петрикор за ней не последует, и делать ничего не станет. И не ошиблась. Он так и остался стоять там, в светлом дверном проёме, на фоне бескрайнего неба над Гордом. Неба, которое ему никогда не принадлежало.

— А и правильно. Молодец, Поля, — с удовольствием произнесла тётя Мирра, когда Аполлинария закончила свою историю. — Так его, негодного. Знала бы ты, сколько их таких на самом деле… Уууу… — она покачала головой. — Неисчислимые тысячи тысяч. Петрикор, ха-ха. Вот же учудил.

— Я только не поняла, для чего ему это всё нужно? — спросила Аполлинария. — Это же глупо. Собирать людей, превращать в безмозглых голубей, хрустеть костями. Это же бессмысленно!

— С твоей точки зрения да, — покивала баба Нона. — Просто ты главного не знаешь.

— И чего же? — нахмурилась Аполлинария, которую именно в этот момент посетила нехорошая догадка.

— Пища, — ответила бабуля Мелания с неприязнью. — Для него это пища, Поля. И чем больше этой пищи, тем оно будет сильнее, и тем ему будет лучше.

— Оно? — переспросила Аполлинария.

— Да без разницы, — махнула ножницами бабуля Мелания. — Он, она, они — всё едино. Кушают они так, милая моя. Кушают, понимаешь? Этот, которого ты видела, мелкий совсем ещё, поэтому ты так легко и вырвалась. Был бы постарше да посильнее, просто так ты бы от него не ушла.

— Он бы меня превратил? — испугалась Аполлинария. — В голубя? Насильно⁈

— Тебя-то? Нет. Убил бы. Ну, как, убил. Перевел бы в другую фазу, — непонятно сказала баба Нона. — А из другой фазы ты бы долгёшенько выскребалась, милая моя.

— Но как же люди… — начала было Аполлинария, но тётя Мирра её перебила:

— Люди? Да как всегда. Что люди, что не люди, всё едино. Им, понимаешь ли, всем, всяким разным, даны инструменты для того, чтобы понять, где белое, где чёрное, что плохое, что хорошее, но толку с этого чуть. Почему? А просто всё. Лень. Ведомым-то куда как проще быть. Вот и ведутся. На всякое и разное. Слепая вера, она такая.

— Неужели ничего с этим нельзя сделать? — огорченно спросила Аполлинария.

— Да можно, конечно. Если с молодых ногтей показывать, что да как, то можно. Но большинство этого не делает, незачем. Жрать-то их куда как проще, чем учить, — усмехнулась бабуля Мелания.

— Неужели все голуби в городе — это бывшие люди? — с грустью спросила Аполлинария.

— Конечно, нет! — возмущенно ответила тётя Мирра. — С чего ты это выдумала? Есть вполне себе обычные голуби. И воробьи. Ну, то есть как, обычные, — она задумалась. — Тут ничего обычного нет на самом деле, но это пока и неважно. В общем, голуби тут всякие и разные, и лучше бы тебе, Поля, быть с ними со всеми исключительно вежливой. И деликатной.

— Это обязательно, — заверила Аполлинария. — Но я так и не поняла — научить отличать черное от белого всё-таки можно?

— Можно-то оно можно, — вздохнула баба Нона. — Но вот скажи ты мне, честно, как на духу — сама ты способна точно отличить, что есть чёрное, а что белое? Вот прямо точно-точно способна? Сперва различить, а потом научить. Сумеешь?

Аполлинария задумалась. Прежде ей казалось, что да, конечно, но сейчас ею овладели сомнения. С чего она взяла, что слабым душевно людям станет хуже, если они будут голубями? Может быть, для них подобные немудрящие радости и есть вершина счастья и благополучия? А что до загаженной крыши, то это ей, Аполлинарии, крыша была неприятна, но голубям-то чего стесняться? Их крыша, наверное, вполне устраивает. Равно как и Петрикор. Для голубей он, вероятно, самое то — идеал. И красивый, и велеречивый, и небо показал, и улыбнулся. Да и не убивает он их вроде, сказал, что сами умирают, а после смерти им действительно уже всё равно.

— Я не знаю, — произнесла она тихо. — Думала, что знаю, а теперь… я не уверена. Но если бы я учила кого-то, то, наверное, сделала бы всё-таки иначе.

— И как бы ты сделала? — спросила тётя Мира, щелкая спицами.

— Я бы позволила выбрать, — тихо сказала Аполлинария. — Не принуждала бы. Хочет человек стать голубем? Пускай становится, на здоровье. Хочет стать деревом? Тоже пускай. Хочет быть лисой, овечкой, лошадью, облаком, камнем — тоже пусть всё будет, как он хочет, лишь бы другим не во вред. А Петрикор… он ведь не дает выбор. Либо ты голубь, либо ты враг. Он ведь так мне сказал. Я же… я думаю, что овечка и камень, они друг другу не враги.

— А синичка и лисичка? — хитро прищурилась баба Нона.

— Не знаю, — покачала головой Аполлинария. — Но я поняла другое. Здесь нет, и не может быть моей победы. Если всё делать, как я увидела, то это будет заведомо проигрыш, вот только можно попробовать сделать так, чтобы он был минимальный. Чтобы меньше людей страдало. Наверное, я бы постаралась сделать именно так: не увеличивать зло.

— Вот это правильно, — покивала бабуля Мелания. — Исходить надо из человеческой или нечеловеческой природы живущих. А синичку и лисичку можно попробовать распихать по разным углам, подальше друг от друга. Может, они вообще друг друга не заметят, и никто никого не съест.

Аполлинария усмехнулась.

— В это уравнение нужно добавить кота, — сказала она. — Ну и веселье тогда получится.

— Кота? — прищурилась тётя Мирра. — Сдается мне, с котом ты через некоторое время познакомишься. Поля, ты вроде бы в кафе зайти хотела? Балерина тебя, поди, заждалась. Сходи, попей кофейку с подружкой. И расскажи ей эту историю, мне кажется, ей будет интересно.

Череп, разумеется, ждал её, и официантка тоже ждала — когда Аполлинария села за уже ставший привычным столик, официантка тут же принесла ей ставший уже привычным стакан холодного чая, и спросила:

— Ну, как? Прогулялись с негодником?

— О, да, — покивала Аполлинария. — Полдороги проверяла, не запачкалось ли платье.

— Уродец, — ёмко охарактеризовала Петрикора официантка. — Мелкий слащавый уродец. Знаете, что было, пока вы ходили к старухам?

— Откуда бы? — удивилась Аполлинария. — Нет, конечно.

— Он сюда вернулся, уже с другой девицей, — официантка засмеялась. — И стал ей втирать, что Аполлинария оказалась нехороша, предала его лучшие чувства, разочаровала, и была потому отвергнута. Девица смотрела ему в рот, млела, и протирала глаза платочком. Сдается мне, в Городе завтра будет одним голубем больше.

— Так вы знали? — спросила Аполлинария. — Вот почему вы тогда качали головою. Но почему вы не сказали мне об этом сразу?

— Я не вмешиваюсь, — тихо ответила официантка. — Не в моей воле влиять на чужую свободу выбора. Поймите главное: такие, как я, не могут помешать таким, как вы, совершать собственные ошибки. Ваш выбор — это ваш выбор, Аполлинария, ваши ошибки — это ваши ошибки. И ваша ответственность. Никто, кроме вас, не может принять за вас решение. Никто, кроме таких, как вы, и малых сих. Запомните это.

— Хорошо, — Аполлинария покивала. — Понять бы ещё, что такое я в этом всём.

— В своё время поймёте, обязательно, — пообещала официантка.

— И кто такая — вы? — Аполлинария подняла голову, их взгляды встретились — вопрошающий Аполлинарии, и бесконечно печальный — официантки.

— Я? — спросила та. — Сейчас я — всего лишь девушка, которая иногда приносит вам чай. Думаю, пока что этого довольно.

— Может быть, вы, в таком случае, посидите с нами? — спросила Аполлинария. — Я была бы этому очень рада, честно.

— Почему бы нет? — официантка улыбнулась. — Погодите немного, я сделаю кофе, и к вам присоединюсь. Ничего не имею против того, чтобы отдохнуть. Весь день на ногах — это, знаете ли, не всегда легко.

— Я же сказала, мы закрыты, молодой человек, — девушка чуть растягивала слова, и в голосе её чувствовалась явственная неприязнь. — Типография закрыта. Заказы не принимаем. Вы чего, не видите? — она обвела взглядом небольшую комнату, заставленную коробками. — Всё демонтировали, упаковали уже. На склад отвезем.

— Погодит, — попросил Скрипач. — Нам только спросить.

— Тут не поликлиника, чтобы только спросить, — огрызнулась девушка. — Чего спросить-то? Сказала же — мы не работаем!

— У вас была напечатана эта книжка, — Скрипач вытащил из рюкзака «Азбуку для побежденных», и показал девушке. — Мы ищем того, кто разместил заказ.

— Вы из этих, что ли? — девушка нахмурилась. — Там вроде ничего такого не было.

— Мы ни из тех, и ни из этих, — сказал Ит. — Мы просто ищем человека, который книжку напечатать заказал. Тут автор не указан, а книжка понравилась. Вдруг у автора ещё что-то есть?

— Интернет отменили уже? — удивилась девушка. — По названию найти нельзя, что ли?

— Было бы можно, мы бы не приехали, — терпеливо ответил Скрипач. — Ничего в интернете нет. Ни книжки, ни автора. Ну неужели вам трудно помочь чуть-чуть? Не за просто так, — поспешно добавил он. — Мы заплатим.

— Господииии, — девушка закатила глаза. — Подождите, ноут где-то здесь был, который с заказами. Мне его забрать разрешили, вот только я не помню, куда я его засунула.

— Как это? — удивился Скрипач. — Если разрешили, надо было к себе положить.

— Ну я не знаю, — девушка поморщилась. — Вот так получилось, сунула, и забыла. Сейчас найду.

На поиске у неё ушло минут двадцать. Ноут, древний, потрепанный, девушка водрузила на стол, кое-как, с третьей попытки, включила, и принялась терзать тачпад.

— А мышь есть? — спросил Скрипач.

— Не-а, — покачала головой девушка. — Сломалась. Так, вот он, этот заказ. Гм. Странно…

— Чего странно? — не понял Ит.

— Ну, про автора тут ничего нет, а вот заказчик — это почему-то школа, — кажется, девушка действительно удивилась. — Да, смотрите. Школа 1923, ну надо же. Удивительно.

— Почему удивительно? — спросил Скрипач.

— Да потому что я её заканчивала, — объяснила девушка. — Семь лет назад. С какой радости Сюсе заказывать какие-то книжки?

— Сюсе? — Ит нахмурился.

— Директриса наша. Сюся-пуся, — девушка хихикнула. — Глупая, как пробка, и жирная, как жаба, над ней вся школа ржала. Помню, по телеку сказали, что в городе клещи появились, так Сюся велела всем детям ходить, обмотав шею марлей, чтобы клещ не укусил. Верила во всякую дичь, чего скажут, она во всё подряд… А может, это кто-то над ней прикололся? — предположила она. — Сюся могла даже в машину не сесть, если ей номер не нравился. Наверное, ей голову надурили, сказали чего-то, вот она и повелась.

— Как же она стала директором? — спросил Ит.

— Ой, да ладно вам, а то вы не знаете, как директорами становятся, — засмеялась девушка. — Она кого надо, Сюся-пуся, кажется, сестра чья-то, или дочь. Вы к ней съездите, поспрашивайте. Может, и найдете.

— Спасибо, — кивнул Скрипач. — Вот, держите. Кофе себе купите. Держите, держите, от нас не убудет. Вы нам очень помогли.

…На улице, по дороге к машине, Ит замедлил шаг, и спросил:

— Рыжий, что на счет главы?

— А что на счёт главы? Про демиургов, которые жрут своих верноподданных, ты и сам писал. Так что всё ожидаемо, — пожал плечами Скрипач.

— Я писал не о таком, — покачал головой Ит. — У меня там чёрное было чёрным, а белое белым. Здесь же вывод несколько иной.

— Ну, это есть, — согласился Скрипач.

— И не только это, — Ит остановился. — Ты понял, кто такая официантка?

— Похоже на Контроль, — сказал в ответ Скрипач.

— Не похоже. Это он и есть. Но с выводами я пока что спешить не буду, — Ит помедлил. — Потому что Аполлинария и Контроль на данном этапе никак не соотносятся.

— Почему?

— Да потому что Аполлинария человек, или нечто, сродни человеку, — объяснил Ит. — Петрикор, вне всякого сомнения, примитивный региональный демиург, или даже что-то ещё более мелкое, который на этого человека имел какие-то виды. Одна не поддалась, зато поддалась другая. А ещё там было сказано «такие, как вы», — добавил Ит. — И вот на счет этих таких, как вы, у меня пока что большие сомнения.

— То есть она не демиург? А кто тогда? — спросил Скрипач.

— Может быть, и демиург. Но я не уверен. Ладно, будем читать дальше. Может, поймём, — ответил Ит.

Глава 7 Круглые очки

— Окажешь нам услугу, Полечка? — спросила тётя Мирра. Аполлинария, которая только что вышла из дома, стояла сейчас рядом с лавочкой, и прикидывала, куда бы отправиться. Ей хотелось прогуляться в парк, посмотреть на кости погибшего великана, но раз старухи о чём-то просят, с прогулкой, видимо, придется повременить.

— А что нужно сделать? — спросила Аполлинария.

— По карте сходить к одной даме, и забрать у неё круглые очки, — объяснила бабуля Мелания. — Для меня очки. Нитки стали тонкие попадаться, хвосты пропускаю, не всё получается отчекрыжить, как нужно. Непорядок.

— Ладно, давайте схожу, — согласилась Аполлинария. — Это очень срочно? Хотела сегодня заглянуть в кафе.

— Зачастила ты чего-то в это кафе, — проворчала баба Нона. — Вон, гляди, какая погода хорошая. Уж лучше в такую погоду прогуляться, чем под зонтиком сидеть.

— Хорошо, — сдалась Аполлинария. — Я схожу. Вот только у меня вопрос — что нужно будет сделать, чтобы забрать очки? Надеюсь, оборотов или сбросов не понадобиться?

Тётя Мирра, а следом за ней и баба Нона, рассмеялись.

— Умнеешь, девочка, — произнесла тётя Мирра. — Нет, не понадобиться, не беспокойся. С дамой этой у нас всё заранее оговорено, очки уже сделаны, и тебе нужно будет их всего лишь забрать. Ну, разве что посмотреть на чего-нибудь такое она может попросить, но за просмотр, как известно, денег не берут.

— На что посмотреть? — спросила Аполлинария.

— На всякое, — уклончиво ответила баба Нона. — Мирра, давай карту.

— Мелания, отчекрыжь хвост, — приказала тётя Мирра. — Держи, Поля. И постарайся вернуться до заката, очки бабуле Мелании сегодня нужны. Работа у неё, понимаешь ли, срочная, без очков она не справится.

День и впрямь выдался очень солнечный, и какой-то особенно яркий. Аполлинария шла быстро, временами сверяясь с картой, и с любопытством оглядывалась — потому что карта вывела её в незнакомую часть Города, а увидеть что-то новенькое всегда интересно.

Этот район явно был не жилым, в нём располагались здания, похожие на офисные, или имеющие отношение к науке, по крайней мере, так про себя решила Аполлинария. Светлые, высокие, почти лишенные украшений, дома стояли стройными рядами вдоль широкой, чистой улицы, по которой сновали с деловым видом прохожие, которые тоже отличались от привычных — одежда их оказалась куда более строгой, иногда Аполлинария примечала людей в лабораторных халатах, а то и вовсе в странных костюмах, похожих, пожалуй, на водолазные. Как тут всё серьезно, думала Аполлинария. Людей много, и у всех такой деловой и целеустремленный вид. Интересно, чем же они все заняты? Что изучают, над чем работают?

Вскоре карта привела её к нужному месту. Аполлинария вошла через тяжелую деревянную дверь в прохладный гулкий холл, и огляделась. Перед ней, на стене, висело множество указателей, вот только Аполлинария понятия не имела, какой именно ей требуется. Нужно кого-то спросить, решила она, и, на её счастье, как раз в этот момент в холле появился молодой человек в сером халате, который направился к лестнице, которую Аполлинария приметила в отдалении.

— Простите, вы не поможете? — спросила Аполлинария, когда молодой человек приблизился к ней. — Мне дали поручение, но я не знаю, куда мне идти. Вы не могли бы подсказать?

— Что за поручение? — молодой человек остановился.

— Мне нужно забрать очки, — Аполлинария вытащила карту.

— Какие именно очки? — уточнил молодой человек.

— Я… я точно не знаю, — растерялась Аполлинария. — Круглые очки.

— Так бы сразу и сказали. Дайте взглянуть на вашу карту, — потребовал молодой человек. Мельком глянул на изображение, и протянул карту обратно Аполлинарии. — Да, всё верно. Круглые очки, или очки беспощадной истины. Вам на третий этаж, направо, по коридору до конца, потом налево. Первая дверь. Там будет написано «Лаборатория коррекции измышлений». Мадам Велли руководит этой лабораторией. Только… — молодой человек понизил голос. — Только не задерживайтесь там лишнего, барышня. Вы, кажется, чувствительны, а мадам Велли… словом, с нею порой непросто. Имейте это в виду. На первый взгляд, она, конечно, красотка — блондинка, высокая, стройная, но внутри — ох, лучше бы вам не знать никогда, что она такое внутри.

— Она ничего не потребует от меня за очки? — с тревогой спросила Аполлинария.

— С вас? Не думаю, — покачал головой молодой человек. — Вы одиноки, у вас нет того, что ей может понадобиться. Однако разумная осторожность никогда и никому не вредила, запомните это.

Нужную дверь Аполлинария нашла на удивление быстро, вот только на её стук никто не открыл. Прождав несколько минут, Аполлинария постучала снова, а затем решилась: нажала на ручку, и открыла, дверь оказалась не заперта.

— Здравствуйте, — произнесла Аполлинария в пространство. — Добрый день! Меня прислали за очками, я стучала, но никто…

— Постойте у входа, я занята, — раздался голос из соседней комнаты. — Освобожусь, и выйду к вам.

— Хорошо, — покорно ответила Аполлинария.

Прихожая лаборатории — это была именно прихожая — выглядела скучной и казенной. Выкрашенные в серый цвет стены, вешалка для зонтиков в уголке, железный шкаф с книгами у стены, и банкетка, на которую Аполлинария после десятиминутного ожидания присела. В воздухе витал странный и неприятный запах, который заставлял Аполлинарию морщиться. Сложная смесь какой-то химии, и, кажется, мышиного помёта. Довольно противно, подумала Аполлинария, но, собственно, почему нет? Если в Городе есть голуби, воробьи, и вороны, то почему бы не быть мышам и крысам? Да и про котов старухи вчера говорили. Видимо, тут работают с грызунами, решила Аполлинария, и оказалась совершенно права.

Минут через пятнадцать ожидания дверь комнаты распахнулась, и на её пороге появилась та самая мадам Велли — Аполлинария её тот час узнала по описанию молодого человека. Высокая блондинка, с тончайшей талией, одетая в белоснежный халат, с объёмной тетрадью в руке, мадам Велли стояла в дверях, и с интересом смотрела на Аполлинарию.

— Очки, — не здороваясь, произнесла она уверенно. — Круглые очки беспощадной истины. Да, непростые нынче где-то времена, раз пошли заказы на эту модель. Даже им приходится сложно, что уж говорить о других.

— Кому им, простите? — Аполлинария встала. — Добрый день. Меня зовут…

— Аполлинария, — продолжила за неё мадам Велли. — Не делайте большие глаза, это не магия. Меня предупредили о вашем визите заранее. Им? Вашим знакомым, разумеется. А вы о чём подумали?

— Я… ни о чём, — Аполлинария замялась. — Просто показалось, что вы имели в виду…

— Я имела в виду, что вашим знакомым нужны очки, — наставительно произнесла мадам Велли. — Точнее, одной из ваших знакомых. Очки готовы. Идите за мной, я упакую их, и вы заберёте.

— Почему же эти очки называются очками беспощадной истины? — спросила Аполлинария, входя в комнату следом за мадам Велли. — Они особенные?

— Почему называются? — мадам Велли замедлила шаг. — Потому что показывают беспощадную истину, разумеется.

— Беспощадную? — переспросила Аполлинария.

— А разве она бывает иной? — удивилась мадам Велли. — Конечно. Именно поэтому многим её лучше никогда не видеть. Потому что, увидев, они запросто могут повредиться в уме. Однако, — она сделала многозначительную паузу, — многие из многих прекрасно обходят даже видимую истину, делая вид, что её нет. А зависит это от неких обстоятельств, изучением которых я, собственно, и занимаюсь. Не хотите взглянуть?

— Если вы настаиваете, — пожала плечами Аполлинария. — Это было бы, несомненно, любопытно, но я не хочу отнимать ваше время.

— Пустяки, — дёрнула плечом мадам Велли. — Вот, смотрите.

Они стояли сейчас рядом с большим многоэтажным стеклянным лабиринтом, снабженным большим количеством дверок, которые мадам Велли принялась закрывать и открывать, используя для этого пульт, украшенный десятками разноцветных лампочек. Над пультом висел большой чёрный раструб с красной круглой кнопкой, отделанной бронзой. В лабиринте сновали десятки мышей, белых и черных, они бегали туда-сюда, казалось бы, без всякой системы.

— Видите? — с гордостью спросила мадам Велли.

— Вижу. Это мыши, — констатировала очевидное Аполлинария.

— Мыши, верно. Но не простые, это особые мыши, — объяснила мадам Велли. — Они обучены понимать человеческую речь, и передвигаться в лабиринте по команде. Вот только… — она сделала заговорщицкую паузу. — Только лабиринт просто так нельзя пройти. Нужно соблюдать условия.

— И какие же?

— А вот в этом самое главное и заключается. Я меняю условия, когда захочу, — мадам Велли засмеялась. — И как захочу. Их настоящая задача — вовсе не прохождение лабиринта, а моментальная адаптация к этим изменяющимся условиям. Умение принять новую истину, порой диаметрально противоположную предыдущей. Кто сумел и потому уцелел — тот молодец. А кто нет… ну, это и так понятно, наверное.

— Но это же нечестно! — воскликнула Аполлинария. — Как можно столь быстро поменять свои убеждения? Это невозможно.

— Невозможно? — мадам Велли усмехнулась. — Возможно. Сейчас я вам покажу.

Она склонилась к раструбу, и нажала красную кнопку.

— Слушайте, мыши! — скомандовала она. Мыши послушно замерли на местах. — Возвращайтесь к началу лабиринта, сейчас начнется испытание.

Через минуту все мыши сгрудились в дальней части стеклянной конструкции. Мадам Велли нажала несколько кнопок, поднимая дверки, а затем снова произнесла в раструб:

— Белые мыши, вы хорошие! Чёрные мыши, вы плохие. Во время прохождения лабиринта белым мышам следует убивать чёрных!

Аполлинария почувствовала озноб, ей стало жутко. И не напрасно, потому что мыши тут же разбежались по лабиринту, устраивая драки друг с другом, но всё-таки постепенно продвигаясь вперед. Мадам Велли присмотрелась, снова нажала несколько кнопок, а затем скомандовала в раструб:

— Чёрные мыши хорошие! Белые мыши плохие. Чёрным следует убивать белых.

— Прекратите это всё! — потребовала Аполлинария. — Они же так перебьют друг друга полностью!

— О, нет, — покачала головой мадам Велли. — Глядите, часть уже добралась до окончания лабиринта. А вы говорите.

Она снова нажала красную кнопку, и сказала:

— Хорошие те мыши, которые добрались до конца лабиринта, неважно, какого они цвета. Плохие мыши — те, которые не могут пройти лабиринт.

Аполлинария прикрыла ладонью глаза, чтобы не видеть. Ей было жаль мышей — пушистые комочки метались сейчас между стеклянными стенками, некоторые и вовсе были заперты поднятыми и опущенными загородками, некоторые всё ещё пытались драться друг с другом. В лабиринте царил форменный хаос, а мадам Велли в это время смеялась, и снова то поднимала, то опускала новые и новые дверки. Когда Аполлинария, наконец, решилась открыть глаза, она увидела, что примерно половина мышей всё-таки добралась каким-то неведомым образом до окончания лабиринта, прочие же… Аполлинарии захотелось снова закрыть глаза.

— На сегодня довольно, — сказала мадам Велли в раструб. — Мыши возвращаются в свои клетки. Те, кто прошел испытание, получат на ужин вкусную зерновую кашу со свежим мясом. До завтрашнего утра и чёрные, и белые мыши — хорошие.

Мыши ринулись гурьбой в открывшийся перед ними проход, и через несколько секунд отсек лабиринта, в котором они сидели, оказался пуст.

— Неужели они не догадываются о том, что дело тут явно нечисто? — спросила Аполлинария, когда они вышли из комнаты. — То одни хорошие, то другие, то надо бежать, то драться, то мириться и дружить. Это же нелогично.

— Конечно, не догадываются, к тому же у них очень скверная память. А ещё у мышей нет очков беспощадной истины, — пожала плечами мадам Велли. — Имей они такие очки, они бы, наверное, попробовали вырваться из лабиринта, и растерзать меня, но — увы, они всего лишь мыши, поэтому им только и остается, что сидеть в лабиринте, и слушать то, что им говорю я. Впрочем, их доверие ко мне оправдано.

— И чем же? — спросила Аполлинария.

— Кормлю их тоже я, — объяснила мадам Велли.

— Тех, кто выжил, — подсказала Аполлинария.

— Верно, — усмехнулась мадам Велли. — Издохшим еда ни к чему.

— Не издохшими ли мышами кормятся оставшиеся? — спросила Аполлинария тихо.

— Вы проницательны, — похвалила мадам Велли. — Но примерять очки беспощадной истины я бы вам всё равно не рекомендовала.

— Почему? — нахмурилась Аполлинария.

— Вам этого не нужно. Вы сильно рискуете тем, что очки врастут в ваши глаза, и лишат вас разума. Вы же помните, что истина беспощадна? Вот, кстати, возьмите, — она протянула Аполлинарии увесистый свёрток. — Ни в коем случае не открывайте его, поняли? Это не шутка и не совет. Это приказ.

— Я не мышь, — напомнила Аполлинария. — И мышью, которой вы будете приказывать, быть не намерена. Голубя из меня уже пытались сделать, я не согласилась. С мышью, думаю, получится похожая история.

Мадам Велли рассмеялась — она, как заметила Аполлинария, смеялась довольно часто.

— Недомерок с чердака? — спросила она сквозь смех. — Любитель топтать голубиц? Он предлагал вам… нельзя так смешить, сударыня, это уже слишком.

— Так вы его знаете? — спросила с интересом Аполлинария.

— Конечно, — кивнула мадам Велли. — Милая моя, он ведь и сам голубь. Неужели вы не поняли? Ну сами подумайте, кому, кроме жирненького голубя могут понадобиться безответные дамы в таком количестве? Небось, притворялся блондином в камзоле с золотым шитьем?

Аполлинария кивнула.

— Что и требовалось доказать, — хмыкнула мадам Велли. — Хитрый жирный голубь. Многих обманул, и ещё обманет.

— Но вы ведь тоже обманываете мышей, — заметила Аполлинария.

— Все кого-то обманывают, — пожала плечами мадам Велли. — Потому что всем нужно как-то выживать. Голубь привлекает к себе последователей, выдавая очевидно существующую реальность за своё творение. Я обманываю мышей просто потому, что могу это делать…

— И получать от этого удовольствие?

— Нет, — покачала головой мадам Велли. — Я получаю научный опыт и статистику, которые нужны мне для изучения действительно важных вопросов.

— Например, беспощадной истины, верно? — спросила Аполлинария.

— Вы быстро схватываете, — похвалила мадам Велли. — Так и есть. Если бы хоть одна мышь в моём лабиринте задумалась об истине, я бы не оставила её там, конечно. Я бы окружила её заботой и почётом. Но… — мадам Велли развела руками. — Никто из них за годы исследований даже не пытался думать хотя бы на пару шагов вперед. Все они, без исключения, довольствовались кашей с мясом, и торопливым деланием новых мышат. Каждое утро они выходят в начало лабиринта, боясь, опасаясь, но при этом все они верят, что произойдет чудо, и они встретят вечер живыми и целыми.

— Вы действительно беспощадны, — покачала головой Аполлинария.

— О, да, это так, — кивнула мадам Велли. — Я беспощадна. А вам лишь предстоит таковой стать.

— Я не хочу, — тихо сказала Аполлинария. — Мне не нравится это. Я не выбирала такого.

— Выбирали, — так же тихо ответила мадам Велли. — Если бы не выбирали, мы бы не говорили сейчас с вами.

Аполлинария не нашла, что ответить. Вместо этого она помедлила, и спросила:

— Не скажете ли вы мне, для чего старушкам понадобились эти очки? Если я правильно поняла, они весьма опасны, и теперь я боюсь, не причинят ли они вред бабуле Мелании?

— Нет, ей эти очки навредить не способны, — успокоила мадам Велли. — Ей это пойдет исключительно на пользу, уж поверьте.

— Значит, бабуля Мелания должна увидеть беспощадную истину? Но она собирается всего лишь обрезать нитки в своём вязании, — справедливо заметила Аполлинария. — При чем же тут…

— Нитки ниткам рознь. К тому же вам пока рано задумываться над этим вопросом, — кажется, мадам Велли решила, что разговор пора заканчивать. — Знаете, в чём ваша главная ошибка на данный момент, юное создание?

— И в чём же? — спросила Аполлинария.

— В том, что вы пытаетесь измерять этот мир по себе, — ответила мадам Велли. — Вы не мера вещей, сударыня. То, что опасно вам, полезно другим. И наоборот. Запомните это.

— Может быть, вы сейчас всё говорите верно, но… мне всё равно жаль ваших мышей, — призналась Аполлинария. — Да, они глупы, и у них короткая память, но ведь они живые, а потому страдают и мучаются. Уж не знаю, является ли эта моя мысль беспощадной истиной, но от неё я точно не отступлю.

— Вы можете сказать конкретнее? — прищурилась мадам Велли.

— Конечно. Причинять кому-то страдания плохо, — твёрдо сказала Аполлинария. — Вне зависимости от того, нравится вам этот кто-то, или нет.

Мадам Велли снова засмеялась.

— Наивная, наивная девочка, — проговорила она, вытирая выступивший на глаза от смеха слёзы. — Вы сейчас как ребенок, который жалеет цыплёнка, а потом спокойно ест на обед куриную котлетку. Всё, сударыня, наш разговор окончен. Ступайте домой, тем более что вас ждут. И послушайтесь моего совета: не открывайте пакет с очками. Не гневите судьбу.

Выйдя на улицу, Аполлинария несколько раз глубоко вздохнула — ей хотелось поскорее отделаться от неприятного и навязчивого мышиного запаха. Покинув квартал, и вернувшись в уже привычную часть Города, Аполлинария вытащила из кармана флакончик духов, и побрызгала на платье, потому что ей показалось, что и платье тоже пропахло мышами. Чувства её пребывали сейчас в смятении, а ещё было немного обидно за сравнение с ребенком. Это она-то ребенок? Она, убившая злого Детектива, и так ловко сбежавшая от коварного Петрикора? Хотя… Аполлинария тяжело вздохнула. Следовало признать, что мадам Велли была не так уж и не права в своих рассуждениях. А ещё Аполлинария вдруг вспомнила, что в незапамятные времена ей встречалось что-то очень похожее на то, о чём они сегодня говорили.

— Принцип наименьшего зла, — сказала Аполлинария. — Эксперименты ставят на мышах, чтобы не страдали люди. Люди важнее мышей, поэтому мышей жалко, но меньше, чем людей. Верно?

Поскольку ответить ей было некому, Аполлинария сама себе сказала, что, кажется, верно, и пошла дальше. Увесистый сверток ей приходилось то и дело перекладывать из руки в руку, и Аполлинария подумала, что очки очень уж тяжелы, и как же бедняжка бабуля Мелания будет носить такую тяжелую штуку на голове. Конечно, свёрток открывать нельзя, но…

— Попрошу бабулю Меланию дать мне померить эти очки, — сказала Аполлинария. — Может быть, она позволит? Мне ведь действительно интересно, что же это за беспощадная истина такая, и как она может выглядеть.

Наверное… Аполлинария остановилась и оглянулась. Вот, к примеру, дерево. Большое, старое дерево, и что получилось бы, посмотри на него Аполлинария через эти очки? В чём беспощадная истинность дерева? Что могло бы её напугать, причем до такой степени, что её покинул бы рассудок? Росток, который пробился сквозь камни когда-то очень давно? Молодой, пока ещё тонкий, юный дуб? Шум листьев под дождём? Ей стало смешно, но потом смех пропал, потому что Аполлинария подумала — может быть, я буду видеть и то, что происходило рядом с этим деревом? А ведь происходить могло многое. И происходило, это точно. Может быть, здесь кого-то казнили. Может быть, мимо этого дерева пролетела, рассыпаясь на части, балерина? Может быть, Петрикор делал что-то недостойное со своими адептами в его кроне? Может быть, мадам Велли поймала под этим деревом свою первую мышь, и унесла в лабораторию, чтобы мучить? История этого дерева, и того, что его окружает — и есть та самая истина, и, кажется, ей, Аполлинарии, лучше действительно этой истины пока не видеть и не знать.

— Дерево? — переспросила бабуля Мелания. — Нет, Поля, это не истина. Это просто память. Ты сейчас перепутала.

— Да? — Аполлинария огорчилась. — Видимо, действительно перепутала. Но всё-таки, какой может быть истина, если смотреть на дерево?

Бабуля Мелания положила сверток с очками себе на колени, и принялась развязывать бечевку — почему-то ножницы для этого она использовать не стала, и это показалось Аполлинарии немного странным.

— На дерево-то? — переспросила тётя Мирра. — Разное может быть. Например, корни дерева так сильно вросли в канализационные трубы, что ни трубы, ни дерево теперь раздельно существовать не могут. Дерево закрыло дырки в обветшавших трубах, и берет за это плату, пьёт потихоньку воду из этих же труб. Сложно сказать, кому от этого хорошо, но уж как есть.

— Это когда двое терпеть друг друга не могут, а друг без друга никак, потому что одной веревкой повязаны, — хихикнула баба Нона. — И дерево радо бы чистую воду пить, а не из труб, и трубы рады бы целыми быть. Поля, детка, ты пойми — истина, она не всегда такая страшная, как Велли тебе показала. Она разная бывает.

— Но при этом она беспощадная, — покачала головой Аполлинария. — Я всё никак не могу перестать думать о тех мышках в лабиринте. Они же ни в чём не виноваты, а она с ними так жестока.

— Жалость, моя дорогая, сродни глупости, — серьезно произнесла тётя Мирра. — Ты мышей жалеешь? Правда? А что они вредными могут быть, ты не подумала? Отпусти на волю этих мышей, и они наделают дел, уж поверь мне. Изгрызут проводку, провоняют весь дом, испортят продукты. Если где-то в селе, то зерно потравят, заразу разнесут. Вот и думай, стоят ли эти мыши твоей жалости.

— Мне кажется, — осторожно начала Аполлинария, — что вы, тётя Мирра, говорили сейчас вовсе не о мышах. Это ведь так?

— Так, — согласилась тётя Мирра. — Мадам Велли, может, и не самая добрая, но дело своё она знает. И беспощадную истину видала не один раз.

Бабуля Мелания развязала, наконец, бечевку, и развернула бумагу — перед ней лежали сейчас самые обычные очки, круглые, в тонкой металлической оправе.

— Ой, — сказала Аполлинария. — Я думала, они какие-то особенные будут, а они самые обыкновенные. Но почему же свёрток был такой тяжелый?

— Потому что истина, она тяжелая, — вздохнула бабуля Мелания. — Понимание истины, знание, это всегда тяжкий груз. Или думаешь, что большинство предпочитает обходиться без истины просто так? Нет, конечно, нет.

— А ещё есть истины ложные, — добавила тётя Мирра. — Они почти как настоящие, только не весят ничего. Вот такие многие в охотку таскают. Вроде как у тебя есть истина, но при этом делать ничего не надо, и легко. Они этим даже козыряют иногда. Мол, смотрите, я познал истину, и стало мне легко-легко. Да как же. Если слышишь про «легко», сразу знай — это не истина, это фальшивка.

— То есть настоящая всегда тяжелая, — полуутвердительно произнесла Аполлинария.

— Тяжелая, — подтвердила бабуля Мелания, водружая очки себе на нос. — А иной раз и неподъемная. Отличные очки, молодец, Велиал, хорошая работа.

— Велиал? — переспросила Аполлинария.

— Демон, — хмыкнула бабуля Мелания. — Не самый крупный, местный, локальный, так сказать. В нашем районе Города подрабатывает. А Велли, она дочурка его. Думаешь, истина просто так называется беспощадной? Он жалости не знает, по его природе ему так положено, поэтому и может он такие штуки делать. Другой бы кто не справился. Он отливает из особого стекла линзы, а Велли доводит их до ума, полирует, в оправу вставляет. Ну и добавляет от себя чутка жалости, разумеется. Для баланса и гармонии. Она всё-таки женщина, а женщины, они по природе своей жалостливы. Велли не исключение.

— Как-то это страшно звучит, — сказала Аполлинария. — К тому же мадам Велли показалась мне как раз безжалостной.

— Была бы она безжалостной, эксперименты свои не на мышах бы ставила, — хмыкнула тётя Мирра. — Эх, Поля, Поля. Учись смотреть шире, девочка. Не видала ты, кажется, безжалостных. По крайней мере, пока.

— Не знаю, — Аполлинария вздохнула. — Может быть, и так, а может, и нет. Бабуля Мелания, я хотела сперва попросить у вас очки померить, но сейчас раздумала. Кажется, я ещё не готова к такому. Вы все правы: я себя чувствуют совершеннейшей дурой, которая опять проиграла по всем параметрам. Даже про истину, и то не поняла.

— Ты не дура, — покачала головой баба Нона. — Ты не доросла ещё просто до этого. Дай-ка угадаю — ты сейчас ощущаешь себя побежденной и подавленной из-за того, что не распознала истину, ведь так? Я права?

Аполлинария кивнула.

— Может быть, если бы у меня были очки, я бы сумела, — сказала она.

— В очках любой сумеет. А ты без очков попробуй, — посоветовала тётя Мирра. — Бабуле Мелании очки нужны сейчас для скорости, чтобы работать быстрее, а тебе, Поля, пока что торопиться некуда. Поэтому ты без всяких очков обходись. Просто будь повнимательнее, постарайся замечать то, что на первый взгляд неочевидно. Как с мышами, поняла?

— Вроде бы да, — кивнула Аполлинария. — Я попытаюсь.

— Вот и умница, — похвалила тётя Мирра. — А теперь ступай к своим подругам в кафе, заждались уже, поди.

— Вы же меня сами ругали за кафе, — напомнила Аполлинария.

— И в мыслях не было, — помотала головой баба Нона. — Просто гулять тебе побольше надо, не всё же на одном месте обретаться. Город большой, погода хорошая, вот и броди себе на здоровье.

— Мне немного страшно, — призналась Аполлинария.

— Это потому что ты не навострилась пока менять категории, — непонятно сказала тётя Мирра. — Но ничего, научишься. Не так это и сложно.

Когда Ит вошел в кухню, он увидел, что Лийга сидит за столом, а перед ней стоит нетронутая чашка чая, причем уже совершенно остывшая. Минут двадцать назад Лийга ушла из комнаты, чтобы не мешать ему читать, и сказала, что будет пить чай, вот только чай она себе налила, а пить почему-то не стала.

— Лий, чего такое? — спросил Ит, садясь напротив. — Задумалась?

— Да, — кивнула Лийга. Посмотрела на чашку, взяла, отпила глоток, и поставила обратно на блюдце. — Да, Ит, задумалась. Я в последнее время много думаю, если ты не заметил.

— Заметил, — согласился Ит. — Но ты ничего не говоришь.

— Правильно. Просто… есть вещи, о которых говорить больно, — Лийга опустила взгляд. — Но, наверное, всё-таки надо.

— Давай поговорим, — предложил Ит.

— Только пойми меня правильно, и давай без обид, — Лийга отодвинула чашку. — Я устала, Ит. Я старая. И я одна. Нет-нет-нет, не надо про то, что вы с рыжим относитесь к нам хорошо, и что мы дружим. Это иное, и ты превосходно сейчас понял, что я имела в виду. Мы чужие, Ит. Абсолютно чужие, потому что никто из нас не имеет права — ни на кого. Ни вы двое на нас двоих, ни мы обе — на вас. Моя душа давным-давно была отдана тем, кого со мной нет. И… я тоскую, Ит. Нийза, Рифат, наш дом, даже моя мастерская… мне кажется, что ты понимаешь меня сейчас, потому что ты испытываешь схожие чувства. Это так?

— Да, это так, — помедлив секунду, ответил Ит. — Мы все сейчас на самом деле в одинаковом положении, Лий. Каждый из нас не на своём месте. Вот только я совсем даже не уверен, что у меня это место в принципе теперь есть. То, что я видел во сне, тогда, на «Велесе»…

— Было вариантом той самой беспощадной истины, — с горечью сказала Лийга. — Дана тоже об этом сказала. Не стоит думать, что ей легко.

— Так никто не думал, — покачал головой Ит.

— Значит, я ошиблась. Мне показалось… — начала Лийга, но Ит её перебил:

— Киую, которую застрелили, Варвара, погибшая в машине, и Дана — это, пожалуй, самое страшное, что можно себе представит, Лий, — сказал он. — Стрелок, будь он проклят, собрал заменитель из тех частей, которые попались ему под руку, и сделал то, что сделал, но для самой Даны это всё — пытка. Конструкция рассыпается, Лий, пришла пора признать уже очевидное.

— Ну наконец-то, — вздохнула Лийга. — Да, всё так и есть. Этот выстрел ушёл в молоко. И это всё надо как-то заканчивать, ты так не думаешь?

— Как? — с горечью спросил Ит.

— Меня, наверное, ждут где-то, — беззвучно произнесла Лийга. — Там, где моё место на самом деле. На Берегу, или в посмертии, или где-то ещё, я не знаю. Мне казалось, с годами моя тоска пройдет, но на самом деле она становится только сильнее. Ты ведь понимаешь, что это такое — любить кого-то, и знать, что ты даже уйти туда, где те, кого ты любишь, нельзя… Это безнадежно, Ит. Я тону. Тону в этой глухой тоске, которой с годами всё больше и больше. Я очень терпеливая, ты же знаешь, я многое могу вынести, но не до бесконечности.

— И что ты хочешь предложить? — спросил Ит. — Только не говори о том, что ты решила…

— Я ничего не решила, — покачала головой Лийга. — В этой главе не хватает одного важного момента. Знаешь, какого? Беспощадная истина способна убить. Точнее, способно убить осознание этой самой беспощадной истины. Эта игра проиграна. Мной — так уж точно. Мне уже ничего не важно, если честно. Зивы, атлант, Стрелок, вселенная… к чему мне это всё — без них?

Нет, она не заплакала, но Ит понял всё верно. Встал, обошел стол, сел рядом с Лийгой на табуретку, и обнял — как брат обнял бы младшую сестру.

— Я знаю, — шепотом сказал он. — Лий, я знаю. Мы что-нибудь придумаем, хотя бы попробуем. Но только… только давай не будем торопиться, хорошо? Когда-то очень давно я осознал эту беспощадную истину. Именно ту, о которой ты сейчас говорила.

— И какую же?..

— Простую. Такой ошибки совершать нельзя. Всегда есть другой, правильный путь.

Глава 8 Дряхлый рыцарь

Про песок, который может сыпаться из человека от старости, Аполлинария подумала сразу же, как только старичок сел рядом с ней на лавку. День выдался жаркий, и Аполлинария решила провести его под сенью деревьев, поэтому она отправилась в парк, к погибшему великану. Парк для её цели подходил как нельзя лучше. Дорожки, защищенные от солнца пышными кронами, ручейки, клумбы, и удобные лавочки, на которых можно посидеть и отдохнуть от изнуряющей жары. И вот как раз когда Аполлинария присела в очередной раз, чтобы перевести дух, к ней и подсел этот самый старичок.

— Доброго дня, сударыня, — произнес он скрипучим голосом. — День, конечно, сегодня просто-таки утомительно жаркий, но ведь это не делает его не добрым, вы не находите?

Аполлинария, занятая в этот момент своими мыслями, перевела взгляд на старичка, и лишь спустя несколько секунд сообразила, что же можно ответить на столь витиеватое и длительное приветствие.

— Доброго дня, — кивнула она. — Да, день вполне может быть и жарким, и добрым одновременно.

Старичок просиял, и закивал.

— Верно, верно, — обрадовался он. — Вы, вне всякого сомнения, правы. Просто добрый и жаркий день… почти как тогда, — добавил он.

— Тогда — это когда? — не поняла Аполлинария.

— Очень много времени назад, — старичок вздохнул. — Точно не скажу, потому что время, как вы понимаете, весьма относительная и нестабильная вещь, но вот что его прошло очень много — несомненно.

— Но как же вы это поняли? — спросила Аполлинария.

— Видите ли, с тех пор я весьма одряхлел, а это процесс небыстрый, — объяснил старичок. — Кстати, я, по забывчивости своей, не успел представиться. Исправляюсь. Меня зовут Справедливый Рыцарь Кристальной Чистоты Помыслов. Но для знакомых я обычно просто Рыцарь, потому что, согласитесь, произносить каждый раз полный титул, обращаясь ко мне — это лишний раз вспоминать про своё несовершенство. А думать им про такое, вероятно, тяжело, поэтому я на полном титуле обычно не настаиваю. Пусть говорят, как им удобно.

Аполлинария тихонько вздохнула — разумеется, ей тут же вспомнился Петрикор, и потому захотелось поскорее уйти. С одной стороны, старичка, конечно, жаль, с другой — нет никаких сил слушать его горделивое бахвальство. Вот же старый павлин, раздраженно подумала Аполлинария, ишь, распустил свой хвост. Подумать только, он же щёки надувает от гордости! Вот только от гордости за что?..

— А как вас зовут, сударыня? — спросил Рыцарь.

— Аполлинария, — представилась Аполлинария. — Можно просто Поля. Так короче.

— Славно, славно, — покивал Рыцарь. — Итак, с именами мы разобрались. На чём мы остановились, позвольте спросить? Я запамятовал.

— Мы говорили о погоде, — напомнила Аполлинария. — И о том, что время является нестабильной вещью.

— Действительно, — обрадовался старичок. — Несомненно, это так. Время нестабильно. Но выдры… — он сделал паузу. — Выдры, если сравнивать их со временем, ещё более нестабильная субстанция. И при том предательская. О! Точно! Я вспомнил, для чего прибыл в этот парк!

— И для чего же? — с опаской спросила Аполлинария.

— Я хотел излить свой праведный гнев пред ликом павшего героя, — ответил Рыцарь. — Но я так стар, что это совершенно вылетело у меня из головы. А ведь я должен был, простите за тавтологию, добраться до его головы, приклонить свою, и торжественно покаяться в том, что…

— Простите, вы вроде бы хотели излить гнев, — заметила Аполлинария.

— Изливание гнева и покаяние суть одно и то же, — махнул рукой старичок. — И ведь всё произошло из-за моей непомерной доброты и чистоты. Представляете себе? Эти чёртовы выдры обманули меня, и я теперь… а они… а я… да как они вообще посмели… да чтоб я ещё раз!..

— Ничего не понимаю, — призналась Аполлинария. Она видела, что старичок рассержен и расстроен, но причин столь резкой смены его настроения она не знала. — Может быть, вы расскажете, в чём дело?

— Ах, дело. Да, действительно, вы ведь не знаете, — старичок помедлил. — Ну, хорошо. Начать следует с того, что у меня на попечительстве находится один большой-пребольшой дом…

Дом этот достался Рыцарю в наследство, точнее, его предшественник, уходя, сунул Рыцарю связку ключей, хлопнул по плечу, сказал «слушай, ну ты давай теперь тут как-нибудь сам», и растворился в подступающих сумерках. Рыцарь помялся на пороге, и вошёл.

В доме, как выяснилось позже, творилось форменное безобразие. Выдры, в нём живущие, повинуясь воле ушедшего предшественника, вели себя, как стая обезьян — они бегали туда-сюда по лестницам, выламывали двери квартир, качались на люстрах, били посуду, рвали вещи, словом, творили такое, что Рыцарю на несколько минут сделалось плохо. Однако он быстро взял себя в руки, и принялся действовать.

— И что же вы сделали? — спросила с интересом Аполлинария. Ей подумалось, что качающиеся на люстрах выдры — это, наверное, смешно, но Рыцарь почему-то не смеётся, а наоборот, зол и рассержен.

— По доброте своей я решил, что нужно навести в доме порядок, — ответил Рыцарь. — Поэтому я сделал так, как завещали предки. Я разделил их на две половины.

— Выдр? Но как вы это сделали? — удивилась Аполлинария.

— Конечно, выдр, у меня ведь никого больше в подчинении не было. Одним я дал право наказывать, а другим — быть наказанными. Это, уж поверьте, привело их в чувство. Но, к сожалению, ненадолго, потому что они быстро сговорились, и начали чудить пуще прежнего.

— Сговорились? — удивилась Аполлинария. — Как же это они сумели?

— Наказанные начали доплачивать наказывающим, платили, разумеется, едой, которая повкуснее, — вздохнул старик. — К тому же и те, и другие снова осмелели, полезли на люстры, и принялись бить посуду. Мою посуду!

— И что же вы предприняли?

— Сперва я ужесточил наказания, но это не сработало. Поэтому я придумал новый план, теперь наказывать мог только я, то есть все наказывающие должны были приходить ко мне, и получать разрешение. Дело вроде бы пошло на лад, но… — Рыцарь развел руками. — Но они снова сговорились! То есть мне они говорили одно, а сами в это время делали совсем другое!

— Кто бы мог подумать, — всплеснула руками Аполлинария. — Простите, что я перебиваю вас, но я бы хотела задать вопрос. Неужели вам не пришло в голову, что их просто следует оставить в покое?

— Оставить в покое? Чтобы эти шерстяные твари разнесли по кусочкам весь мой дом? — возмутился Рыцарь. — Я не мог этого допустить, что вы. Поэтому следующим этапом я взялся за их детей, и принялся учить выдрят хорошему с самого рождения. Но…

— Неужели снова что-то пошло не так? — удивилась Аполлинария.

— Да, — мрачно ответил Рыцарь. — Они принялись массово тупеть. Просто поголовно. И, что самое скверное, они вновь полезли на люстры, но уже не с целью похулиганить и покуражиться, а потому что им нравилось гадить друг другу на головы. Можете себе такое представить?

— Если честно, не очень, — призналась Аполлинария. — Что же это за выдры такие, позвольте узнать?

— Экспериментальные, тренировочные. Небольшие, — Рыцарь показал, какой высоты были его выдры. — Вот такие. От предшественника остались. Самое скверное то, что я желал им исключительно добра, а в ответ получал снова и снова только два варианта. Если я ослаблял давление, они умнели, и гадили от большого ума. Если давил сильно, они начинали гадить уже от глупости. Но самое ужасное, что я познал главную истину! — он наставительно поднял палец. — Третьего варианта не дано. Либо так, либо этак. Я винил и корил себя, но на самом деле я был ни в чём не виноват! Подлые выдры годами обманывали меня, и насмехались надо мною.

— Это вся ваша история? — спросила Аполлинария.

— Нет, что вы, это только её начало, — Рыцарь тяжело вздохнул. — Поскольку я, как вы помните, Справедливый Рыцарь Кристальной Чистоты Помыслов, я, со всем усердием, принялся изменять выдр, прививая им культуру, обучая искусству, знакомя с науками, и всё в том же духе. Но я опять потерпел неудачу, — Рыцарь удрученно покачал головой. — Да, мои выдры стали послушны, да, они вроде бы даже перестали гадить, разве что втихую, и совсем немного, однако я не видел в них того, что так жаждал увидеть столь долгое время.

— И что же это такое? — спросила Аполлинария.

— В них так и не появилось ни искренней преданности, ни признательности, ни благородства, — Рыцарь отвернулся. — Возможно, начни я экспериментировать с куликами или аксолотлями, всё пошло бы иначе, и результат меня бы устроил. Увы, эти проклятые выдры так и не выполнили тот план, который я придумал.

— Я так и не поняла, в чём же была суть вашего плана? — спросила Аполлинария.

— Как это — какая суть? Создание идеального общества, разумеется! — Рыцарь с упреком посмотрел на Аполлинарию. — Разобравшись с выдрами, я бы сумел внедрить свою модель уже людям, и получить в результате реализованную утопию, великолепную и прекрасную! Заметьте, сударыня, я не вредил им, наказывал лишь при необходимости, предоставлял все условия, и даже сверх того.

— И чем же всё кончилось? — участливо спросила Аполлинария.

— Чем, чем, — проворчал Рыцарь. — Дом рухнул, потому что эти твари, используя полученные знания, подгрызли в нескольких местах стены, и всё развалили. Я сам едва не погиб, каким-то чудом успел выскочить.

— Это печально, — вздохнула Аполлинария. — Действительно, грустная история. Позвольте, я провожу вас к голове великана, уважаемый Рыцарь. Или вы хотели ещё что-то рассказать?

Рыцарь с печалью посмотрел на неё, а затем произнёс:

— Что толку вам рассказывать? Вы, сударыня, молоды, у вас ветер в голове, и вы так ничего толком и не поняли. Ладно, скажу для вас так, чтобы получилось максимально просто. Не хочешь себе зла, не делай никому добра. Видит мироздание, мои помыслы действительно были чисты, и хотел я лишь хорошего, но ничего у меня так и не получилось. Что ж, сейчас мы дойдем до головы, а потом… — он вдруг замолчал, а затем улыбнулся.

— Что — потом? — спросила Аполлинария.

— Потом я обновлюсь, и отправлюсь искать новое место, — ответил Рыцарь. — Наверное, нужно всё же попробовать с аксолотлями. Любопытные, знаете ли, они тварёшки, говорят, лапки себе могут отращивать новые, и хвосты. Вижу широкое поле для деятельности. Идёмте, сударыня, покаяние само себя не… как же сказать-то…

— Не совершит? — предположила Аполлинария.

— Верно, — обрадовался Рыцарь. — Именно что не совершит.

Головой великана являлась на самом деле верхушка его необъятного черепа, возвышавшаяся над землей, как аккуратный белый костяной холм. Подойдя к ней вплотную, Рыцарь преклонил колено, и с чувством произнес:

— Приветствую тебя, поверженный великан, светоч и маяк чистых помыслов! Я пришел сюда, чтобы излить свой гнев на недостойных выдр, и признать вину в своём бессилии наставить их на истинный путь, дабы изменить их жизнь к лучшему. Однако, являясь Справедливым Рыцарем Кристальной Чистоты Помыслов я клянусь не оставлять попыток создать идеальное общество, которое будет вечно пребывать в состоянии гармонии и любви. Я продолжу своё нелегкое дело, и завершу начатое. Прими мою клятву, и да будет так!

Он прижал руки к груди, и с трудом поклонился. Потом повернулся к Аполлинарии, и негромко сказал:

— По слухам, у него там, под землей, немножко мозгов сохранилось. Живых. И вроде бы кусочек сердца где-то остался, так что, думаю, мою клятву он услышал.

— Это, наверное, хорошо, — предположила Аполлинария.

— Не «наверное», а точно, — уверенно сказал Рыцарь. — Теперь, сударыня, покиньте меня, потому что мне нужно перерождаться, а я бы не хотел делать это при свидетелях. Всего вам наилучшего.

— И вам, — кивнула Аполлинария.

От общения с Рыцарем у неё появилось какое-то странное чувство, ни на что прежнее не похожее, и она, кинув последний взгляд на голову великана, отправилась прочь, по дорожке, посыпанной гравием, к выходу из парка.

«Никак не возьму в толк, плох он или хорош, — размышляла Аполлинария. — С одной стороны он вроде бы говорил про благо. Но почему же его слова вызвали во мне такое ярое отторжение? Я же с трудом сдержалась, чтобы не начать возражать ему. Странно это всё».

Она шла по знакомым улицам, и размышляла, чем бы ей заняться дальше — день едва перевалил за полдень, до вечера оставалось полно времени, и заняться ей было совершенно нечем.

Зайду в кафе, решила Аполлинария. Сегодня действительно очень жарко, и стакан холодного чая будет весьма кстати. Она дошла до конца улицы, повернула за угол, и вскоре очутилась возле хорошо знакомой маркизы, укрывающей своей тенью маленькие столики. Череп поприветствовал Аполлинарию, мигнув ставшими в этот раз бирюзовыми глазницами, и указал на дверь — Аполлинария кивнула. Официантка занята, поняла она, поэтому лучше сходить за чаем самостоятельно.

Войдя в кафе, Аполлинария с удивлением увидела маленькую, изящную выдру в красном платье, туфельках, и с нарядной шляпкой на голове. Выдра пила фруктовый сок, и о чём-то беседовала с официанткой, которая присела на стул, стоявший возле пустого столика.

— … изверг, который не давал нам плавать, не позволял есть рыбу, и заставлял нас брить усы. Вы можете вообразить себе такое? — говорила выдра. Официантка кивала в такт её словам. — Да и вообще, наше место вовсе не в Городе, мы, после того, как сбежали, перебрались в Пригород, к Реке, а сюда ходим теперь только на прогулки, поговорить с людьми, и за новыми книгами, конечно. Вы ведь знаете, наш народ всегда любил читать. Мне повезло, всего лишь за один выпад я купила в лавке редкостей первый том «Деяний короля Небесных Вод». Конечно, делать выпад было неприятно, но оно того стоило.

— Рада за вас, — улыбнулась официантка. — О, а вот и наша постоянная гостья, — произнесла она, увидев Аполлинарию. — Здравствуйте, здравствуйте. Вам, как всегда, чай со льдом?

— Добрый день, — Аполлинария улыбнулась. — Да, мне чай, спасибо. И кофе для подруги. Простите… — она повернулась к выдре. — Вы сейчас говорили, и я случайно услышала то, что было вами сказано. Это ведь вы про Справедливого Рыцаря Кристальной Чистоты Помыслов? Я верно поняла?

— О, да, — выдра вздохнула. — Изверг именно так себя и называл. И требовал, чтобы его так называли мы, выдры. Вы встречались с ним?

— Не далее, чем сегодня, — кивнула Аполлинария. — Признаться, он вызвал во мне смешанные чувства. С одной стороны он вроде бы говорил правильные вещи, но вот с другой…

— Я поняла вас, — выдра с грустью покачала головой. — Видите ли, на самом деле никого нельзя заставить быть счастливым насильно. К тому же нельзя никому навязать своё представление о счастье. Его и наши представления отличались, но он какое-то время был сильнее, и нам приходилось подчиняться. Не сказать, что мы делали это с особой охотой. Но… время прошло, он одряхлел, а мы за это время выросли, и стали сильнее, как физически, так и духовно. Именно это обстоятельство и позволило нам выбраться из плена, и зажить так, как мы того хотели, а не так, как желал он.

— Ясно, — Аполлинария на секунду задумалась. — И как же вы сейчас живёте?

— Как завещала нам природа, и как велело мироздание, — объяснила выдра. — Я, например, счастливая мать десяти выдряд. Другие — стали вольными охотницами и охотниками. Ещё кто-то строит жилища, а кто-то живет, где получится. Мы свободны, и вольны выбирать — из того, что нам доступно, и по силам. И, уж конечно, у каждого и каждой из нас есть усы, когти, и зубы, а едим мы своими ловкими лапками, без всяких тарелок. Ух, как я ненавидела эти тарелки! — она нахмурилась. — Так бы и перебила их все! А ещё эти чёртовы люстры. Мы, знаете ли, отлично видим в темноте, поэтому нам не нужен свет вечером или ночью. А изверг принуждал нас сидеть в тесных комнатах при свете, да ещё и доносить друг на друга, если кто-то не хочет того, что заставили делать, и ест просто лапками, а не вилкой и ложкой.

— Да уж, — покачала головой Аполлинария. — Действительно, вы правы. Теперь я, кажется, стала понимать, что же меня так сильно смутило в его словах.

— И что же? — с интересом спросила официантка.

— Он не позволял выдрам быть самими собою, — объяснила Аполлинария. — А навязанное добро легко становится злом, если не подходит для того, кому его навязали. Рыбка не станет счастливее даже в самом лучшем террариуме для ящериц, она там просто умрёт, и очень быстро.

— Верно, — согласилась выдра. — В самую точку. Сударыня, скажите, он пока что не планировал переключаться на людей?

— Вроде бы нет, — покачала головой Аполлинария. — Сказал, что хочет начать эксперимент с аксолотлями.

— Бедные аксолотли, — выдра нахмурилась. — Мне их искренне жаль.

— Может быть, нужно их предупредить? — спросила Аполлинария.

— Ммм… не знаю, — ответила выдра, пожимая плечами. — Им до нас дела нет. Да и нам до них, если подумать, тоже.

— Но ведь вы, получается, товарищи по несчастью, — подсказала Аполлинария. — Если аксолотли, получив от нас информацию, задумаются, они смогут избежать большой беды.

— Если они нам поверят, то да, — кивнула выдра. — Думаю, вы правы. Милая моя, спасибо за сок, — она с благодарностью посмотрела на официантку, — но нам, кажется, пора идти. Вы не обидитесь?

— Нет, конечно, — улыбнулась в ответ официантка. — Как будете снова в Городе, заходите, будем рады. Кафе всегда к вашим услугам, и днём, и ночью. Будем ждать вас.

Аксолотли, как рассказала выдра, жили в пруду, который находился неподалеку от холма, в дальней части Города. Аполлинария бывала здесь всего пару раз, и обрадовалась, потому что оказаться в новом месте ей всегда было приятно. Вместе с выдрой они дошли сперва до площади, потом свернули к холму, обошли его, и вскоре увидели пруд, расположенный между домами, и окруженный кустами и деревьями.

— Здесь водится рыба, — заметила выдра. — Помнится, она была весьма неплоха, но, конечно, не сравнится с речной. Это всё-таки пруд, вода в нём застоялая, мутная. Сударыня, приходите как-нибудь к нам в гости. Обещаю, мы знатно угостим вас, и покажем место, где можно искупаться. Мы, выдры, в этом знаем толк, уж поверьте.

— Охотно верю, — кивнула Аполлинария. — Но мы, кажется, уже пришли. Вот только как нам найти аксолотлей?

— Сейчас, — выдра подошла к самой воде, и громко, залихватски свистнула. — Кто-нибудь из них обязательно поблизости, и приплывёт к нам.

Она оказалась совершенно права. Через пару минут вода у берега заволновалась, и вскоре на берег выбрался светло-бежевый аксолотль, не такой уж и маленький, ростом примерно по пояс Аполлинарии.

— Привет, — сказал он. — Здравствуй, выдра. Здравствуй, сударыня. Чем могу быть полезен?

Аполлинария с интересом его рассматривала — и решила для себя, что он очень милый. Большой улыбающийся рот, ярко-желтые глаза, и венчик жабр, похожий на богато украшенный воротник камзола. Лапки у аксолотля действительно были очень ловкими, с длинными пальцами, и узкими ладошками.

— Аксолотль, к вам пришла беда, — начала выдра мрачным голосом. — Точнее, она ещё не пришла, но вот-вот будет здесь. Есть такой человек, его зовут Справедливый Рыцарь Кристальной Чистоты Помыслов, и он решил, что хочет вмешаться в вашу жизнь.

— Справедливый Рыцарь Кристальной Чистоты Помыслов? — переспросил аксолотль. — Звучит, в принципе, неплохо. И какая же в этом беда?

— Да такая, глупый ты аксолотль, что он не даст вам жить в пруду, так, как вы привыкли! — рассердилась выдра. — Он заставит вас жить в доме, в сухом, замечу, доме, заставит есть вареную еду из тарелок, и включать по вечерам глупые люстры. Но и это ещё не всё. Самое плохое, что он будет хотеть, чтобы вы преклонялись перед ним, и считали для себя счастьем то, что для вас счастьем не является. Понимаешь?

— Кажется да, понимаю, — аксолотль нахмурился. — Это звучит не очень хорошо.

— Вот именно, — подтвердила выдра. — К тому же он будет наказывать вас, если вы откажете ему повиноваться, и будет заставлять вас ябедничать друг на друга, чтобы находить недовольных.

Аполлинария оглянулась в этот момент, и увидела, что по берегу в их сторону идёт он — Рыцарь. Идёт не спеша, уверенно, вальяжно, и, о ужас, он сейчас не выглядел дряхлым и старым, он действительно помолодел, причем весьма существенно. Ох, и натворит же он проблем, с тревогой подумала она. Бедные аксолотли.

— Я понял тебя, выдра, — сказал аксолотль. — Он нам, в таком случае, действительно не нужен, рыцарь этот.

— А вот и он, — произнесла Аполлинария. — Аксолотль, беги скорее, предупреди своих друзей!

Аксолотль задумчиво посмотрел на рыцаря, затем на выдру, а потом на Аполлинарию.

— Бежать? — спросил он. — А зачем? Я лучше маму позову.

— Ой-ой-ой, — выдра отступила на шаг. — Так вы… уже?

— Ага, — кивнул аксолотль. — Не всё же время такими жить. Отойдите-ка подальше, девушки, а то мама, знаете ли, разбираться не будет. Мама! — крикнул он. — Мама, выйди, тут дело есть!

Выдра схватила Аполлинарию за подол, и потащила прочь, к деревьям.

— Погоди, — попросила Аполлинария. — Куда ты так спешишь? Зачем?

— Да затем, что аксолотли — они не навсегда аксолотли! — выпалила выдра. — Догадываешься, кто у него мама?

— Ой, — только и сумела произнести Аполлинария. — Неужели это…

— Амбистома! — выпалила выдра. — Идём, скорее! Они в здешних краях знаешь, какие вырастают? Не видела?

И тут Аполлинария увидела — рядом с аксолотлем заколыхалась вода, и над ней показалась огромная чёрная голова. Амбистома вышла из воды, и встала рядом с аксолотлем. Росту в ней было метра четыре, если не больше, и выглядела она весьма внушительно. Когтистые лапы, красные жабры, серые глазища навыкате, и длинный мускулистый хвост. Амбистома упёрла лапы в бока, склонила голову к плечу, и с интересом посмотрела на рыцаря. Тот, подошедший уже совсем близко, остановился в нерешительности.

— И кто же ты такой, мил человек? — спросила амбистома.

— Я?.. Р-рыцарь, — ответил Рыцарь. — Точнее, я Справедливый Рыцарь Кристальной Чистоты Помыслов. Рад знакомству.

— Лыыыцарь, — протянула амбистома. — И чего это ты, лыцарь, к нам пожаловать решил?

— Хочу донести до вас, аксолотлей, кристальную чистоту помыслов, и понятие справедливости, — ответил Рыцарь.

— Да неужели? — восхитилась амбистома. — Никогда не было, и вот опять. Свершилось.

— Так вы согласны? — обрадовался Рыцарь. — Тогда вам следует сперва проявить ко мне почтение, а потом…

— Так. Стоп, — приказала амбистома. — Разогнался, посмотрите на него. Вот что, Рыцарь. Если тебе дорога твоя бесценная шкура, бери ноги в руки, и шуруй отсюда, чем быстрее, тем лучше. Иначе я тебе сейчас такую справедливость наведу, что ты очень долго в Город даже сунуться не сумеешь, будешь себе сидеть мелкой таракашкой на какой-нибудь помойке, и усами шевелить. Понял? А теперь прошел прочь, мне на тебя время тратить неохота. Сынок, пойдем, — обратилась она к аксолотлю. — Тебе кушать пора. Скоро превращаться будешь, личиночка моя дорогая, надо набираться сил. Рыцарь, ты ещё тут? Тебе что, нужно наподдать хвостом, чтобы ты понял?

— Понял. Не надо хвостом. Прощайте, всего наилучшего, — Рыцарь повернулся, и пошел, всё ускоряя шаг, прочь от берега, что-то недовольно бурча себе под нос. Когда он проходил мимо кустов, за которыми притаились выдра и Аполлинария, до них донёсся его голос.

— Мерзкие аксолотли, — шептал Рыцарь. — Паршивцы! Я хотел принести им добро и свет, хотел подарить истинную веру в себя, то есть в меня, жаждал донести до них познания о справедливых помыслах, а они хвостом! Ну надо же! Какая чёрствая, чёрная неблагодарность, какая низменная низость, какая отвратительная глупость!..

— Так его, — удовлетворенно констатировала выдра, когда Рыцарь скрылся из вида. — Что же, пора нам прощаться, думаю. Может быть, мы ещё встретимся.

— Заходите в кафе, — предложила Аполлинария. — Я там часто бываю, и с удовольствием разделю с вами компанию.

— Постараюсь, — пообещала выдра. — Вы славная, сударыня. В вас определенно что-то есть, поэтому я с радостью приму ваше предложение.

— Я, кажется, поняла, — сказала Аполлинария, когда вечером вышла во двор, поговорить со старухами. — Кое-что про эти истории я точно поняла.

— И что же ты поняла? — спросила тётя Мирра.

— Эти трое… ну, Петрикор, мадам Велли, и Рыцарь, они все пытаются кем-то управлять, но делают это неправильно и скверно, — ответила Аполлинария. — Поэтому и получается у них полная ерунда. Они все навязывают тем, кем управляют, свои идеи и мысли, совершенно не задумываясь о том, что это только во вред. В этом всё дело.

— В этом? — переспросила бабуля Мелания. — Точно?

— Ну да, — кивнула Аполлинария. — Разве нет?

— А тебе не приходило в голову, что проблема не только в них троих, но и в тех, кем они управляют? — прищурилась баба Нона. — Вот тех же мышей взять. В их глупые головы ни пришло даже мысли о том, что они могут не подчиниться мадам Велли, когда она приказывает им убивать друг друга. Или выдры — да, они, конечно, молодцы, вот только что им мешало в самом начале расковырять двери, да и сбежать сразу, не дожидаясь, пока Рыцарь начнет проделывать с ними свои фокусы. Или голуби Петрикора — они не только рабы его самого, они рабы своей веры в него, ведь им куда как удобнее верить, вместо того, чтобы хотя бы немного думать.

Аполлинария нахмурилась. Баба Нона была сейчас совершенно права, вот только от её правоты Аполлинарии сделалось тоскливо.

— Выходит, оно вот так бывает везде и всегда? — спросила она. — Подчинение разуму, подчинение силе, и подчинение вере, так? Иначе невозможно?

— Да, — кивнула бабуля Мелания. — Иначе невозможно. Иначе не бывает. Нигде и никогда не бывает иначе. Это грустно, но это правда, Поля. И ты сейчас осознаешь, что это правда, и что иной правды не бывает, да и быть не может.

— Неужели не может? — с отчаянием спросила Аполлинария. — Совсем-совсем?

— Совсем-совсем, — подтвердила тётя Мирра. — Единственное, что действительно возможно — это повлиять на качество того, кому будут подчиняться. Но и это тоже совсем непросто.

— Очень непросто, — закивала бабуля Мелания. — Иерархия, девочка моя, это гадкая штукенция, уж поверь старой бабушке. Но ты не огорчайся. Есть, знаешь ли, довольно хитрые пути, чтобы этой иерархии аккуратно подстричь усы так, что она будет вести себя прилично.

— Не надо про усы, — попросила Аполлинария. — Выдра рассказывала, что им как раз усы носить запрещали.

— Забудь о выдрах, — махнула рукой тётя Мирра. — Ерунда. Усы у них давно новые выросли. Так вот, бабуля Мелания права. Есть способы в нужный момент приструнить того, кто много себе позволяет, запомни это. Другой вопрос, что многие не видят в этом смысла.

— Почему? — спросила Аполлинария с удивлением.

— А оно надо? — хмыкнула бабуля Мелания. — Что так, что этак, всё едино. Компоненты-то живут, а уж плохо или хорошо — не твоя печаль. Уяснила?

— Ну… наверное, немного уяснила, — ответила Аполлинария. — Хотя мне это всё не нравится.

— Чем же? — полюбопытствовала тётя Мирра.

— Я не люблю, когда кому-то плохо, — тихо ответила Аполлинария. — Мне нравится, когда всем хорошо.

— Всем хорошо никогда не бывает, — покачала головой бабуля Мелания. — Запомни раз и навсегда: никогда не бывает, и не будет так, чтобы всем было хорошо. Это закон. Ясно?

— Ясно, — кивнула Аполлинария.

— Вот и славно, — заключила бабуля Мелания. — А теперь иди отдыхать, девочка, а то у нас много работы, и на болтовню с тобой больше времени сейчас нет. Позже пообщаемся.

— Ладно. Всего доброго, — вежливо ответила Аполлинария.

— Нет, Итище, это всё-таки демиург, — Скрипач захлопнул дверь машины, и щелкнул брелоком. Машина протестующе пискнула. — Это демиург, которого сейчас учат бабки с вязанием, которые Мойры. И учат они этого демиурга отнюдь не хорошему, заметь. Неотвратимости они его учат, в свете несовершенства живых созданий. Не согласен?

— Пока что приму твою версию, — сдался Ит. — Но мне всё-таки кажется, что ты упрощаешь. Именно кажется, я на своем мнении не настаиваю. Ладно, давай про это потом, нам идти надо.

— Надо, значит пойдем, — кивнул Скрипач. — Посмотрим, что за тётка такая, эта директриса Сюся.

…Машину они поставили рядом со школьным забором, и найти место для парковки оказалось делом непростым — искали они это место пятнадцать минут, и нашли с большим трудом. Школьного охранника пришлось взять на воздействие, потому что пускать в школу он двоих парней совершенно не хотел, что, впрочем, было вполне ожидаемо. Кабинет директора отыскался на первом этаже, в дальнем крыле; сейчас шёл урок, поэтому в кабинет попали беспрепятственно, мешать оказалось некому.

И приёмная, и сам кабинет производили странное впечатление — тут всё было вперемешку. Ит, когда они вошли в приемную, и попросили секретаря вызвать директора, огляделся, и присвистнул. Да, тут было на что посмотреть. В книжных шкафах педагогические журналы и методические справочники соседствовали с книгами по нумерологии и магии. На стенах висели портреты, в большом количестве, и самые разные — но ни к педагогике, ни к образованию эти портреты отношения не имели. Какие-то тётки с биоэнергетическими крутилками в руках, какие-то бородатые дядьки с перьями в волосах и разукрашенными лицами…

— Дурдом, — шепотом сказал Скрипач, когда секретарша ушла. — Это форменный дурдом.

— Детей жалко, — кивнул Ит.

Вскоре секретарша вернулась в сопровождении дородной дамы, увешанной, как новогодняя ёлка, разнообразной цветастой бижутерией, с густо подведенными глазами, и с вытравленными до белого цвета волосами.

— Сесилия Павловна, — представилась дама. — Что вам угодно?

— Нам угодно узнать, почему вы разместили в типографии «Цветной сон» заказ на печать книги, и кто вас об этом попросил, — ответил Скрипач, одновременно забирая на воздействие и секретаршу, и директрису. — Только давайте покороче, мы торопимся.

Они и впрямь торопились, что было, то было. После памятного разговора с Лийгой Ит боялся надолго оставлять её одну.

— Какой книги? — нахмурилась директриса.

— «Азбука для побежденных», — ответил Ит.

— А, это, — лицо директрисы посветлело. — Так это заказ из министерства был. Прислали файлы, прислали деньги, я через курьера отправила. А забирали они сами, кажется.

— Кто именно прислал? — спросил Скрипач.

— Ой, да я не помню. Ксюша, посмотри у себя в компьютере, кто «Азбуку» прислал, — попросила она секретаршу.

— Заместитель главы департамента, Шевцов, — ответила секретарша через несколько минут. — Сесилия Павловна, так он, вроде, уволился… хм… на следующий день после того, как прислал, и уволился.

— Ясно, — кивнул Скрипач. — Ну, спасибо вам большое, дамы, за содействие. Придется нам поискать этого Шевцова, по всей видимости.

— А зачем вам? — вдруг спросила директриса.

— Автора книжки найти хотим, уж больно она нам понравилась, — ответил Ит.

— А, ну тогда ладно, — улыбнулась директриса. — Как найдете, передайте ему привет. Он хороший мужчина, и цифры у него правильные.

— Какие цифры? — не понял Скрипач.

— Его даты, и его машина. Всё зеркальное. Очень красиво…