Атом в упряжке

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, где читатель знакомится с некоторыми особенностями комсомольского воспитания

Самилла еще не успел стереть улыбку со своего наглого лица, как То-Кихо резким движением нажал рычаг, прикрепленный к его пюпитру. Под рычагом было небольшое круглое зеркальце, соединенное с целой системой зеркал, которые кругами расходились от места председателя Кабинета в разные уголки грандиозной Башни правительства.

Светло-рыжеватые глаза японца внимательно смотрели в зеркало. Под его взглядом зеркальце, как огромный бесстрастный глаз, медленно вращаясь, показывало аэроплан на крытой террасе. Вот под ярким электрическим светом мелькнули светлые тени огромных крыльев, вот и окошко маленькой каюты аэроплана, вот, наконец, и бледное пятно человеческой фигуры. Зеркальце остановилось.

Склоненные над ним лица председателя Кабинета и военного министра выразили откровенное удивление. Такого они не ожидали.

В каюте аэроплана, на неудобном, тесном диванчике спала девушка, такая молодая, что ее хотелось назвать девочкой. Ее руки были прикованы наручниками к кольцу, но лицо — нежное, девичье лицо — ласково улыбалось. Пухлые, но четко очерченные губы чуть дрожали, будто сдерживая звонкий, молодой, веселый смех. Глаза ее были закрыты.

— Разбудите ее, Самилла, и приведите сюда, — приказал Вивич. — Если оружие у нее отобрано, кандалы нужно снять.

Пленницу привели через несколько минут. Только что разбуженная, она сонно хмурилась и глядела волчонком. Однако, увидев давно знакомые по газетным карикатурам лицо То-Кихо и Вивича, она легонько вздрогнула, тряхнула стрижеными, рыжеватыми волосами, поправила помятую голубую майку и, подняв голову, посмотрела министрам прямо в глаза. То-Кихо изобразил любезную улыбку и нажал кнопку телефонного устройства — с этого момента оно начало точно записывать все, что слышалось в кабинете.

— Как вас зовут? — сухо спросил Вивич на международном языке. В кратчайшие сроки на нем начали говорить все, разрушая вслед за объединенной промышленностью и усовершенствованными средствами сообщения национальные преграды.

— Чудновская Людмила. Комсомольский билет — 37.11.22. И скажите, пожалуйста, этой свинье, — девушка пренебрежительно кивнула в сторону Самиллы, — чтобы он вел себя повежливей.

Самилла сверкнул глазами, но Вивич продолжал так же сухо:

— Хорошо. Сколько вам лет?

Людмила улыбнулась, но лицо ее слегка покраснело.

— Это не имеет значения. Не скажу.

— Вы были в Москве, когда исчезло здание английского посольства?

— Бывшее здание? — переспросила Людмила. — Да, я это видела.

— Что вы делали в это время?

— Смотрела на здание в бинокль.

— Зачем?

— Глупый вопрос, — недовольно сказала Людмила. — Чтобы лучше видеть.

— А зачем вы выбросили бинокль, когда вас задержал наш служащий?

— Потому что я воспитывалась, как комсомолка.

— Позвольте, — вмешался То-Кихо, — а в чем же заключаются особенности комсомольского воспитания?

— Много в чем, — вызывающе ответила Людмила, — чего вам не понять. Одна из них: не отступай перед заклятым врагом — капиталистом и фашистом. Ни крохи из достижений Советского Союза.

То-Кихо засмеялся и, вынув из ящика бинокль, обнаруженный Вивичем, положил его перед собой.

— А этот бинокль, часом, не напоминает вам тот, в который вы смотрели? — и он осторожно постучал по медному кольцу бинокля своим желтым, сухим, твердым ногтем.

Людмила побледнела. Брови ее — тонкие, черные полоски — резко сдвинулись и образовали небольшую глубокую морщинку на переносице. Но потом она еще раз тряхнула волосами и быстро протянула руку:

— Покажите-ка.

Вивич проворно накрыл бинокль ладонью и продолжил допрос.

— Знаете ли вы ученого Журавлева?

Знает она Журавлева? В голове у Людмилы мелькнула открытая, доброжелательная физиономия преподавателя физики, ее любимого наставника. Зачем скрывать? Может, удастся выпытать что-нибудь интересное? Она решилась.

— Да, я знаю Журавлева.

— А знаете ли вы, — голос Вивича стал громким и словно торжественным, — что Журавлев продал нам свое великое изобретение?

Но он не успел договорить. Людмила, сорвавшись со стула, бросилась на него, крича:

— Врешь! Не может быть!

И тут же, сдержав себя, она уныло повесила голову, со злостью следя за То-Кихо, который заливался реденьким смехом и сверкал золотыми челюстями.

— А знаете ли вы, — громко продолжал Вивич, — что этот бинокль только первый из тысяч, которые будут производиться на наших заводах под руководством вашего учителя?

Людмила молчала.

— Считаете ли вы, — сказал, смеясь, То-Кихо, — что комсомольское воспитание дало достаточно хорошие результаты, и комсомольский значок на этой фотографии будет хорошим примером для детей нашего государства? — И он бросил перед Людмилой украденную Самиллой карточку.

Опять на полированной поверхности круглого стола правительства старомодной луной взошла провинциальная фотография. На Людмилу смотрели честные молодые глаза, широкие скулы, нелепый белокурый вихор.

Людмила склонилась над карточкой и, рассматривая ее, закрыла лицо рукой. Через мгновение она выпрямилась и так весело поглядела на насмешливое лицо То-Кихо, что председатель Совета министров, захлебнувшись собственной улыбкой, сразу сделался официальным и властным.

— Можете ли вы сказать, — продолжал Вивич, — где в Москве или в Союзе находятся лаборатории, изготавливающие некоторые сплавы для бинокля?

— Могу, — сказала Людмила, улыбаясь, — но не хочу. Впрочем, если вы мне покажете завод, на котором будут производиться бинокли, я, может быть, кое-что вам расскажу.

И Вивич, и То-Кихо поняли, что от этой загорелой девушки ничего путного им не добиться. Они на минуту смолкли, а потом заговорили между собой на непонятном Людмиле языке.

Людмила с интересом наблюдала за ними. Японец, оскалив зубы, что-то злобно и отрывисто доказывал Вивичу, каменное лицо которого выражало легкое удивление. Он, очевидно, был не вполне согласен с главой министерства. Позади министров, прислонившись спиной к раме открытому окну, где густо чернела ночь, стоял Самилла и смотрел на пленницу большими и блестящими, как маслины, нетерпеливыми глазами.

Людмила невольно поглядела на него. Ей стало неприятно. Но она не отвернулась и ответила равнодушным, холодным, как лед, твердым взглядом.

— Пятьсот лет назад, — громко произнес Самилла, и министры прервали разговор, — у нас в Испании допрашивали с помощью других, более тонких методов. Клянусь Святой Девой и черепом Муссолини, я выведал бы у этой девочки больше, чем члены нашего правительства.

Вивич недовольно посмотрел на него и сказал:

— Не надо. Посторожите ее и дайте ей поспать. Утром я пришлю за ней охрану. Я готов, — обратился он к То-Кихо.

Оба вышли, мягко стуча каблуками по огромному темно-синему ковру кабинета.

— Ну, — сказал Самилла, — теперь моя очередь, проклятая собачонка. Рассказывай, где этот мордатый красный профессор, где Журавлев? — И Самилла отошел от окна, направляясь к Людмиле.

— Он же продался вам. Откуда я знаю? — ответила, смеясь, Людмила и быстро встала со стула.

Она спокойно смотрела на приближающегося мужчину, и только едва заметные бугорки бицепсов дрожали на ее загорелых руках.

Самилла понял, что проговорился о Журавлеве, и сердито остановился. Потом, как видно, потеряв голову, поднял огромный кулак и бросился на Людмилу. Казалось, громадный черный тропический жук расправил бронированные крылья и бросился на маленького, прекрасного, светлого кузнечика. Но Людмила, нагнувшись, схватила двумя руками полы пиджака Самиллы, невероятно быстро уперлась ногой в его широкую грудь с белоснежной манишкой и повалилась назад. От этого маневра над ней, как на пружине, пронеслось тяжелое черное тело противника и тяжело грохнулось на пол.

В кабинете раздался громкий, похожий на мычание стон.

В этом стоне слышалась практическая оценка успехов Людмилы Чудновской в джиу-джитсу. Но Людмиле некогда было размышлять над своей победой. Ее ждали малоутешительные перспективы. Она сочла за лучшее встретить утро подальше от этого круглого стола и этого черного стонущего тела.

Двери открыты. В коридоре видны смутные очертания летных устройств. К ним и побежала Людмила. Но перед выходом в коридор с потолка, негромко звеня, спустилась металлическая штора и отрезала путь, а где-то сбоку раздался смешок.

Людмила нетерпеливо повернула голову. На небольшом балкончике у верхнего края стены стояли То-Кихо и Вивич.

— Ну, как дела? — улыбаясь, спросил То-Кихо.

— Так себе, — ответила Людмила и показала на лежавшего на полу Самиллу. — Вот вам пункт второй комсомольского воспитания. Нравится?

То-Кихо не ответил, но его очки будто скривились от быстрой гримасы. В это время дверь снова открылась, и вошли трое молодых людей в черной гражданской одежде. Это были полицейские, которых вызвал Вивич.

Когда через несколько минут Людмила под присмотром этих молодцов вылетела на аэроплане из здания правительства, ночь уже таяла. Сырой, теплый, серый рассвет быстро вставал над землей, готовясь уступить место блистающему субтропическому дню. Внизу покачивались кроны деревьев. Под ними прятали кубические головы большие светло-серые дома, а дальше необъятной, слегка припухшей скатертью голубел океан.

Людмила от восторга широко раскрыла глаза и сразу же надолго их закрыла. И вот уже под четкий стук мотора ей снова снятся дорогие московские улицы.