Атом в упряжке

ГЛАВА ПЕРВАЯ, где вещи начинают исчезать с земли, что, однако, не вызывает удивления у кое-кого из действующих лиц

В ясный осенний день 1939 года к феодосийской пристани быстро подбежал невысокого роста, широкий в плечах человек в просторном парусиновом пальто.

Он легко помахивал старомодным кожаным чемоданчиком, к которому была подвешена связка ключей. Волосы человека были растрепаны, и весь он казался чересчур суетливым и возбужденным.

— Эй, вы, каракатицы, морская водоросль! — нетерпеливо закричал человек. — Есть тут у вас какая-нибудь недоношенная калоша, что держится на воде? Мне нужно в Одессу! Эй, есть тут кто?

Сонное послеполуденное молчание пристани, переваривавшей свой обед, проглотило этот взволнованный возглас без каких-либо последствий.

— Тысяча броненосцев и тр-риста пропеллеров! — загремел человек. — Да выходите вы, чтобы вам промокнуть под ясным небом, чтоб вам лопухи жрать, чтоб…

— Что «чтоб»? — удивительно спокойно и медленно произнес голос откуда-то сверху, и распаленный незнакомец, задрав голову, увидел загорелого матроса, который сидел на мачте антенны. — Очень интересно вы, товарищ, выражаетесь, я бы с удовольствием послушал вас с полчасика, да вам, наверное, некогда, — продолжал матрос. — Вот и пароходик на Одессу отходит, во-он там — сверните там направо, славный пароходик, называется «Красин». Куда же это вы, товарищ, зачем так быстро?..

Но незнакомый, подобрав пальто, уже бежал к грязному торговому пароходику, на котором как раз снимали сходни.

Быстро и ловко, как вор, взобравшись на палубу, незнакомец купил билет и начал осматривать новую обстановку. Пароходик, груженный огромными тюками прессованного сена, казался пустым. Только матросы деловито пробегали туда и обратно, и еще кто-то в красной турецкой феске медленно бродил между сеном и скотом на корме.

Улучив минуту, когда вокруг никого не было, незнакомец поспешно взбежал по тюкам сена на самый верх кучи, прислонился к мачте и оглянулся. Феодосийская пристань, медленно поворачиваясь боком, плыла назад. Но она уже не была такой пустой, как раньше. Группа людей, судя по всему, что-то живо обсуждала, размахивая руками и показывая на пароход. Заметив это, незнакомец сразу перекатился за мачту, но и оттуда увидел, что с оконечности длинной косы мола какой-то юноша в купальном костюме пристально глядит в его сторону.

«Эх, зебрины дети, ловушка!» — подумал он и быстро упал на сено. Но и тут он не терял времени даром и, открыв чемоданчик, начал копаться в нем. Содержимое чемоданчика напоминало своим разнообразием лотерейные призы. Целая груда коробок с какой-то стеклянной и никелевой утварью рядом с множеством носовых платков, записных книжек, лямок и ремней, разбросанные повсюду куски сахара — все это лежало в невероятном беспорядке, очевидно, все же привычном для незнакомца. Внезапно он нашарил аккуратненькую коробочку из-под сигарет. Сигарет, однако, в коробочке не было. В ней находился приемник и десяток маленьких, как наперстки, катодных ламп. Бережно приладив их и раскрыв зонт, служивший антенной, незнакомец прицепил один провод к зонту, а второй бросил за борт, где железная обшивка парохода должна была обеспечить заземление.

Затем, надев на уши наушники, начал настраиваться.

Послышался глухой шум, похожий на шум огромного далекого завода. Чтобы понять причину этого шума, надо представить себе, каким стал мир к 1939 году.

К тому времени героическая страна Советов, которая впервые подняла флаги социалистической революции и прежде называлась Россия, обзавелась союзниками. К ней присоединились огромные Индия и Китай и, наконец, совсем недавно — Германия. И чем грозней становился шаг грядущих братских революций, тем сильнее и хитроумней цеплялся капитализм за свои еще не разрушенные позиции. Лига Наций создала Парламент мира, заседавший на острове Новая Зеландия. Этот парламент окружил себя непробиваемым панцирем военной силы, а на повестке дня заседаний стоял только один вопрос — защита от социализма. Самые известные юристы корпели над законопроектами гражданского мира, лучшие писатели, драматурги, киносценаристы развлекали читателя веселыми или трогательными приключениями своих добродетельных героев, армия знаменитых ученых в богатейших лабораториях из стекла и камня снабжала изобретениями промышленность и оборону и, наконец, над всеми, на недосягаемой скале, днем и ночью работал Кабинет военного дела и мирового шпионажа, который, пряча свои когти, рассылал тайные приказы по всему государственному организму буржуазии.

Последним мероприятием Кабинета был радиораздел мира. Радиопередатчикам капиталистических стран было строжайше запрещено слать волны короче определенной длины. Повсюду вокруг границ Советского Союза на различной высоте плавали громадные аэростаты — передающие радиостанции, — и какофонией джаз-банда образовывали своего рода шумовую стену, не пропускавшую звуки человеческой речи.

Этот шум и услышал незнакомец, который настроил приемник на волну Нью-Йорка и Веллингтона (столица Новой Зеландии). Погрозив кулаком на юг, он сказал:

— Мы еще повоюем! — и, перенастроив приемник на волны Союза, — начал прислушиваться.

Знакомый всему Союзу голос — каждодневно один и тот же баритон официального радиоцентра — извещал об очередных сенсациях.

— Алло, алло, алло! Радиограмма третья! Чрезвычайное, невиданное и до сих пор непонятное событие! — восклицал баритон. — Сегодня в четыре часа дня здание бывшего английского посольства в Москве исчезло без следа, растаяло на глазах очевидцев. На месте, где был дом, сейчас виден голый четырехугольник слегка обожженной земли. Немного пострадал сад — деревья засохли и лишились отличительного окраса. На листьях появились странные вырезы. Были ли в доме люди, выяснить не удалось. К следствию привлечены известные научные силы, однако явление до сих пор никто не может объяснить. Есть гипотезы о бесшумном взрыве, невидимом пожаре, массовом гипнозе и т. д. Снова появились давно забытые подпольные секты, которые распространяют слухи о конце света и начале войны. Сегодня вечером состоится экстренное собрание Ученого Совета следственной экспертизы.

Это сообщение, очевидно, привело незнакомца в хорошее настроение, и пробурчал какую-то невнятную мелодию на свой постоянный мотив — тара-тара-тири, — а тем временем продолжал слушать.

— Алло, алло, алло, радиограмма четвертая! Спешите слышать, спешите видеть! Сегодня в шесть вечера в Берлинском цирке известный дрессировщик-ветеран Владимир Дуров будет демонстрировать говорящую обезьяну. Спешите видеть! Волна экрана длиной…

Но незнакомец уже прокручивал, искал другие волны, поспешно занося что-то в записную книжку.

Однако и эти волны, судя по всему, не удовлетворили незнакомца. Всякий, кто увидел бы, как он сморщился, услышав лучшее в Союзе сопрано, подумал бы, что он принципиальный и убежденный враг музыки.

Еще больше возмутила его последовавшая за сопрано сводка из центрального бюро потребления.

— Радиоразбойники!.. — рассердился было незнакомец, но вдруг услышал разговор, который сразу же его успокоил.

— …Понимаете, профессор, — продолжал женский голос, — Журавлев ушел еще позавчера со своими записями и аппаратами, и немедленно после этого в его квартиру зашли трое прилично одетых граждан и сказали, что они хотят оставить записку. От них пахло хорошим одеколоном, профессор, и старший из них все время курил сигару и волновался, — это было видно по тому, как он крутил на пальце кольцо с рубином.

Журавлев три дня не являлся домой, и я решилась зайти в его комнату, чтобы прочитать записку, оставленную посетителями. Но записки в комнате не оказалось. Исчезли и некоторые другие вещи, которые были в комнате перед тем, как туда заходили неизвестные. Пропал большой бурый камень, лежавший у Журавлева на столе вместо пресс-папье, затем папка со старыми чертежами и фотографическая карточка…

«Подлецы!» — гневно подумал незнакомец и поправил наушники: слова долетали до него как-то приглушенно. Но и после этого голоса не стали слышнее.

Теперь заговорил профессор. Голос его был скрипуч и сладок.

— Дорогая моя, — сказал он, — не предупреждал ли вас квартирант, что собирается уехать, не назвал ли вам адрес кого-нибудь из своих приятелей, с кем иногда работал?

— Конечно, как же, — ответила женщина («Ослица!» — пробормотал незнакомец). — Дмитрий Феоктистович время от времени звонил нам и говорил, что работает у…

Здесь в разговор вмешался новый, задорный и задиристый голос подростка.

— Подожди, мама. Во-первых, товарищ профессор обещал мне сказать, почему он так интересуется исчезновением Дмитрия Феоктистовича. Что такого сделал наш Дмитрий Феоктистович?

— С удовольствием, молодой товарищ, — отозвался профессор, — но мой пропавший ассистент известен мне, в основном, как ученый-исследователь, и поэтому я должен буду становиться на нашей общей сфере. Мы, молодой товарищ, изучаем атом и его строение. Вы знаете, что такое атом?

— Наименьшая частица вещества, — не вполне уверенно ответил молодой голос.

— Верно, хотя и наполовину, — сказал профессор. — Атом — это наименьшая частица не всякого вещества, а так называемых простых тел. Возьмем, к примеру, воду. Наименьшая ее частица такая маленькая, что в капле могут поместиться миллиарды миллиардов подобных частиц (около 2.000.000.000.000.000.000) — это молекула. Молекула, в свою очередь, особым образом — химически — составлена из частиц иных веществ, совершенно не похожих на воду — газов водорода и кислорода. А вот мельчайшую частицу водорода и кислорода уже никак нельзя разложить на частицы каких-либо иных веществ: она химически не дробится, мой юный друг. Это и есть атом. Таких химически неделимых веществ во всем мире около девяноста. Из них в разнообразнейших соединениях и состоят все вещи и на Земле, и на Луне, и на Солнце — везде и всюду.

— Как же это?

— А так, как из 29 букв нашего украинского алфавита мы можем составить миллионы разных слов. Но, дорогой мой, — вдохновенно скрипел профессор, — оказалось, что и атом можно раздробить. Оказалось, что атом — это не простые кирпичики, из которых построены все формы материи. Напротив, именно в этих кирпичиках и происходят самые мощные процессы. Их жизнь, можно сказать, деятельнее, чем жизнь органического мира, который мы видим, чем жизнь нас с вами, вашей мамы или, например, моего пропавшего ассистента — надеюсь, он жив.

— Надеюсь и я, — пробормотал незнакомец, внимательно слушая.

— Эту жизнь ученые впервые заметили лет сорок назад. Так, в те годы, когда я был, — голос профессора зазвучал мечтательно, — молодым гимназистом, наука открыла замечательный металл радий. Радий — по-латыни означает — луч. Выяснилось, что этот металл, а добыто его было очень мало, постоянно испускает лучи. Лучи были нескольких видов. И самое замечательное в том, что, как оказалось, они состоят из мельчайших частиц атома…

— Значит?..

— Совершенно верно, — неизвестно на что ответил профессор, — значит, атомы сами из чего-то состоят.

— Из чего?

— Из электрических сил, из электрической заряженной материи. Да, да — не делайте такое удивленное лицо, мой друг. Вы наверняка знаете, что существуют, так сказать, два типа электричества…

— Положительное и отрицательное…

— Говоря грубо, да. При этом положительное тяготеет к отрицательному и наоборот. А одинаковые электричества отталкиваются друг от друга. Вот и выяснилось, что атомы состоят из положительных и отрицательных электрических зарядов. Внутри атома — в таинственных глубинах вещества — есть так называемое ядро, состоящее из положительных электрических зарядов. И здесь, запомните это, молодой человек, это — основа современной науки о веществе — от числа зарядов в ядре зависит, какое простое тело мы имеем. В ядре атома водорода, легчайшего из всех газов, каким в старину надували воздушные шары, всего один заряд. В ядре атома второго легкого газа, которым теперь наполняют аэростаты, потому что этот газ не возгорается, — в ядре гелия — два заряда. В ядре… — и тут профессор, неожиданно изменив голос, спросил: — Это что у вас?

— Пуговица, — с явным недоумением ответил юноша.

— Какая?

— Медная, — так же удивленно произнес он.

— Так вот, — подхватил профессор, — медь также простое тело, и в ядре атома меди имеется уже двадцать девять электрических зарядов. Но, молодой человек, атом состоит не только из ядра. Вокруг положительно заряженного ядра вращаются отрицательные заряды электричества, так называемые электроны. Они крутятся очень быстро и потому, вовлеченные в это вращение, не притягиваются к ядру. Не напоминает ли вам что-нибудь это ядро с электронами, мчащимися вокруг него?

— Зе-землю…

— Скорее Солнце, молодой товарищ. Солнце, наименьшую солнечную систему. И нам удалось не только представить себе эти новые солнечные системы — атомы, но и измерить, исчислить их. Известны вес, размеры и заряды электронов и ядра, начерчена орбита движения электронов. Но все же науке, с присущей ей откровенностью и скромностью, — тут голос профессора зазвучал трогательно и грустно, — приходится признать, что она не сумела извлечь почти никакой практической выгоды из своих знаний о строении атома. Я и мои помощники, среди них и ваш квартирант, решили продолжать работы некоторых ученых прошлого в этом практическом направлении. Журавлев под моим руководством кое-чего добился, и мне было бы досадно видеть эту работу незавершенной…

— Ну спасибо, признал, — сказал о себе незнакомец и еще веселее, чем прежде, запел: — Тара-тара-тири…

— Да, мне досадно было бы видеть ее незавершенной, — повторил голос профессора. — Дело в том, что Журавлев воспользовался одним моим опытом, который заключался в том, что…

«Пошел врать», — подумал незнакомец и с внезапно усталым видом снял наушники. Однако голоса не исчезли, а зазвучали еще громче.

— Что за р-радио, р-рак ему так! — удивленно сказал незнакомец и вышел из-за мачты.

Прямо перед ним, вырисовываясь четкими силуэтами на прозрачном небе, стояли три фигуры — хозяйка, ее сын и профессор. Стояли и смотрели на него широко раскрытыми от удивления глазами.