ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, которая начинается и заканчивается заслуженной бранью

— Ах, это вы, дорогой учитель, старый золотарь, испорченный аккумулятор ненужных сведений? Мелкотравчатый шпион! Пустой говорильный кран, свежеокрашенный пустоголовый предатель!..

— Гражданин Журавлев! — попытался было профессор пресечь это вольное излияние слов, — гражданин Журавлев!

Но Журавлева нелегко было остановить. Завоевав полное и увлеченное внимание явно заинтересованной публики, которой собиралось все больше и больше, он весело и вдохновенно продолжал:

— …Так это вы, уважаемая фашистская плевательница, потрепанная белогвардейская таррррарабумбия, эквивалент глупости и измены, полный и тетраэдричный болван, чернильная окись, суррогат лабораторной продукции, ржавая вешалка с торичеллиевой пустотой, продажная лысогорская ведьма…

Но тут, решившись на отчаянные меры, профессор пронзительным и писклявым голосом ворвался в эту словесную бомбардировку:

— Если вы не прекратите, я прикажу стрелять!..

— Неужели?

Журавлев на секунду остановился и в мгновенной тишине лукаво посмотрел на людей, стоявших перед ним, потом перевел глаза на многочисленных зевак и вдруг, с молниеносной быстротой подняв бинокль, повернул кольцо.

В толпе раздался смех и неприличные возгласы. Несколько полицейских вскрикнули. Профессор тотчас заверещал упавшим голосом:

— Ай, ай, ай!..

И в ту же секунду, под улюлюканье, свист, хохот и радостные крики одинаковых во всем мире мальчишек, отряд полицейских и профессор, голые, в чем мать родила, пустились наутек, как зайцы. Вдогонку, подхлестывая и подгоняя беглецов, неслись веселые завывания благодарной за зрелище толпы.

Лучи журавлевского аппарата прошли сквозь сложно организованные клетки живых организмов, но не убили людей, а раздели и обезоружили их, расщепив металл, дерево, ткани.

Журавлев, однако, не смеялся вместе с зеваками. Он поспешно исчез за дверью с табличкой «Прачечная» и через несколько секунд уже без грима понесся на автомобиле по дороге, спиралью обвивавшей скалу, на которой высилась башня правительства. С ним был чемодан и бинокль.

— Стой! — скомандовал громкоговоритель, и металлический заслон преградил ему дорогу.

Но Журавлев коротко глянул в бинокль, вложил в него несколько похожих на катушки предметов и понесся дальше. Еще несколько разрушенных преград, перерезанный телефонный провод, два разоруженных отряда — и Журавлев подъехал к входу в башню.

Справиться с привратником оказалось немного труднее: удивленный отсутствием регулярных условных сигналов дорожной охраны, тот при виде автомобиля насторожился и открыл огонь. Одна из пуль оцарапала плечо Журавлева. Другая разбила фонарь автомобиля. Разоруженный и раздетый привратник все же набросился на Журавлева с кулаками. Тот изумленно и одобрительно засмеялся, но, не вступая в бой, увеличил скорость и пронесся мимо разъяренного голого человека.

Затем он внезапно затормозил и остановился. Впереди круто шел на подъем высокий тоннель. Двумя поворотами выше находился въезд в гараж правительства. Журавлев, немного волнуясь, поднял руку и почесал в затылке.

«Ччерт! — подумал он, — тара-тара-тири, пока что все идет прекрасно. Только бы мои ребята долетели до Союза. Тогда, дорогой Де Же (так он мысленно называл себя самого), твоя задача будет выполнена. А теперь, — и он весело посмотрел на чемоданчик и на бинокль, — теперь пошалим, пустим погоню по чужим следам. Придется мне, черти меня забери, стать приманкой для этих охотников».

И, громко затянув «тара-тара-тири-тири», он двинулся вперед.

А в это время в нескольких шагах от него шло заседание Кабинета. Шли споры, злобные и нервные. По одну сторону стола сидел побледневший сквозь загар Самилла и мрачно разглядывал какие-то завитушки ковра. Маленькими плоскими ушами дегенерата он слушал вопли То-Ки-хо.

— Вы, — кричал ему То-Кихо, — вы не оправдали наших надежд, вы были слишком медлительны! Откуда взялся в громкоговорителях этот ужасный мотив? Почему при осмотре не была обнаружена непредусмотренная церемониалом настройка радио? Почему, наконец, вы не позаботились своевременно записать голоса всех присутствовавших во время казни? У вас при полиции есть физиологический институт, который расшифровывает преступника по голосу.

— И куда, — медленно, но веско перебил Вивич, — подевалась московская пленница, владевшая тайной аппарата для разрушения атомов? Можно ли доверять вашим тюремным запорам?

Самилла повесил голову.

— И кто, — снова завелся То-Кихо, — кто осмелился из-под нашего носа, из-под длинного и глупого носа Правительства Штатов, господа министры, — обратился он к окружающим, — вывезти этого осужденного на смерть коммуниста?

— О, — глухо сказал Самилла, — я узнал ее. Это была она, наша пленница.

— Да-а, — почти весело протянул О’Ирн и вздохнул. — Дело, джентльмены, принимает забавный оборот. Коммунисты поют свои любимые песни, коммунисты отказываются превращаться в газ вместе со сталью (кстати, дорогой Вивич, почему вы предварительно не испытали ваш аппарат на каком-нибудь кролике? Может, тогда бы нас не оставили в дураках?). Коммунисты бегут из тюрем и улетают на аэропланах. Не хватало еще, чтобы у нас в Кабинете появились грозные члены этой таинственной организации. А?

— Что ж, это возможно, — сказал чей-то незнакомый, насмешливый, звонкий голос — и все вздрогнули и обернулись.

В дверях, взломанных без всякого шума, стоял высокий, широкоплечий мужчина в странном белом балахоне, с чемоданом и электрическим паяльником в руках, глядя на всех честными голубыми глазами.

Разгневанный То-Кихо беспомощно посмотрел на чистый и пустой сигнальный экран.

— Ну? — сказал Журавлев, — действие продолжается, господа министры. Вот вам и коммунист.

В комнате будто подняли невидимый занавес, и все присутствующие инстинктивно, как перед огромным черным зрительным залом, подтянулись и изменили позы. То-Кихо гибко и быстро протянул желтый палец к кнопке звонка, Форд резко поднялся, Самилла, повеселев, поднял голову, О’Ирн небрежной, но дрожащей рукой поднес к глазу монокль, Вивич спокойно полез в карман. И в тишине было слышно, как щелкнул курок.

— Я — Журавлев, — сказал мужчина и снова будто повернул выключатель: вся картина показалась освещенной новым и внезапным, изменившим ее светом.

— Вы? — воскликнул Бандиера и радостно шагнул вперед.

— Ну, — сердито и непонимающе сказал То-Кихо.

Железные желваки снова выступили на ожившем лице Вивича.

О’Ирн выпустил из пальцев монокль и встал.

Все зашевелились, задвигались в своих креслах, повернув головы и нетерпеливо наклонившись вперед.

Журавлев отошел ближе к стене и продолжал:

— Да, я — Журавлев, изобретатель средства, которое в тысячу раз увеличивает мощь техники и в кратчайшие сроки изменит лик Земли.

— Неужели вы, — чуть ли не молитвенно воскликнул Бандиера, — сумели изобрести?..

— Да, — важно произнес Журавлев, — я, господа министры, изобрел способ не только расщеплять атом, но и накоплять значительную энергию, возникающую в результате расщепления.

— Это — переворот! — безумным голосом закричал Бандиера и вскочил на стол. — Это новая эпоха!..

— И вот теперь я пришел сюда, чтобы…

Молчание стало напряженным, как готовая лопнуть струна.

— …чтобы предложить вам не проливать лишней крови и сдаться.

То-Кихо засмеялся и стукнул кулаком по столу, но Журавлев продолжал, словно не заметив:

— Я знаю, глупо требовать от волков, чтобы они не кусались, когда их хватают звероловы, но я пришел предупредить вас.

— Он сошел с ума, — шепнул О’Ирн сидевшему рядом Форду.

Но тот отрицательно покачал головой и продолжал слушать дальше.

— Дело в том, — говорил Журавлев спокойно, как на лекции, и только глаза его блестели веселее обычного, — что вам ничего другого не остается, господа министры. Начать войну? Но вы знаете, что это означает взорвать самих себя. Кроме того, я должен вам сказать, что треск при этом получится довольно слабый, так как при первой же попытке двинуть войска, при первой же вспышке насилия большинство ваших складов военного оружия — все эти грозные хранилища смертоносных газов и разрушительных взрывчатых веществ, весь этот запас смертей и горя, что вы накапливали в течение многих лет, все это мирно и безболезненно растает, как сахар в водичке. Десяток таких биноклей, — и он, вынув из кармана бинокль, демонстративно помахал им, — находится в надежных руках в вашей стране, поблизости от ваших складов. И этого будет достаточно для того, чтобы с самого начала предотвратить войну.

— Мошенник, — мрачно сказал То-Кихо, — я вам не верю.

— Как хотите, — сухо возразил Журавлев. — Это ваше дело. Я только хочу рассказать вам, что предусмотрено на ближайшие годы, если вы осмелитесь, как всегда, вести себя точно слепые безумцы.

Члены Кабинета шумно зашевелились, но не произнесли ни слова.

— Я, — продолжал Журавлев, — оставил в Советском Союзе точные чертежи и указания, по которым будут изготовлены бинокли, расщепляющие атом. Еще несколько дней, может, несколько часов — и московские аккумуляторы и аккумуляторы по всему Союзу соберут огромное количество бесплатной энергии. Советский Союз станет неизмеримо богаче, чем был. Уже сейчас его техника настигает вашу. Но пройдет немного времени — и вы отстанете от нас, дорогие волки, как телега от самолета. Это значит, что…

Но здесь не выдержал О’Ирн. Он вскочил и, огромный, как гора, задыхаясь, пошел на Журавлева. Журавлев плотнее прижался к стене и продолжал громко, открыто, насмешливо, нападая, будто очерчивая шпагой свободное пространство.

— …О, это значит, мои дорогие враги, что те хрупкие опоры, на которых держалась ваша мощь, развалятся, — он подчеркнул это слово, — и все вы весело полетите вниз головой и вверх вашими уважаемыми тормашками…

— Довольно, — сказал То-Кихо. — Для чего он несет эту чушь? — И, топнув ногой, он встал, но Вивич положил ему руку на плечо и сказал:

— Пусть продолжает.

— Для чего я говорю все это? — воскликнул увлекшийся Журавлев. — Я честолюбив. Мое имя останется в истории науки и в истории класса, с которым я связал свою судьбу. Но мне весело, весело, — вновь подчеркнул он, — видеть себя героем последнего исторического анекдота. Мне, скромному ученому, простому московскому обывателю, проживающему на Малой Никитской, 10, мне очень приятно стоять здесь перед вами, великими правителями половины мира, перед прославленными людьми, которые смотрят на меня, как ослы. Мне всерьез хочется, чтобы комсомольцы всего мира считали меня самым выдающимся из всех шутников, потому что я люблю веселье…

— Мы тоже, — ровным голосом сказал Вивич, — но сегодняшнюю дозу я считаю достаточной. Руки вверх! — добавил он, приставляя к глазам бинокль, вдруг оказавшийся у него в руках. — Руки вверх! Мы еще услышим от вас другие, более полезные для нас шутки.

— Тю-тю-тю! — пропел Журавлев. — Не волнуйтесь. Вы не знаете, как он устроен. Бьюсь об заклад, что вы уже выстрелили пять раз, потратив весь заряд вихревых патронов. А новые заряды ваши воры украсть не успели…

— Ну, тогда, — вскипел О’Ирн, — ступай в мир иной, бродяга! — И он взмахнул неуклюжей рукой, в которой мелькнул металл.

Прогремел выстрел.

— Дурак! — крикнул Вивич О’Ирну, а Бандиера подскочил к нему, крича:

— Что вы делаете? Что вы делаете?

В ту же секунду Журавлев, смеясь, выскочил в окно. Его белый балахон раздулся и показал спрятанный под ним парашют. Он медленно спускался, ветер свистел в ушах и дул снизу вверх. И тогда огромная башня правительства начала менять свой внешний вид — начала таять. Кольцо бинокля, который зарядил Журавлев, было повернуто как раз в нужный момент.

Спустившись вниз на пустую площадку, Журавлев бросился бежать изо всех сил, задыхаясь и кляня про себя тяжелый чемоданчик. Вдруг он остановился, оглянулся и свистнул. Тихий ответный свист раздался из-за пышно разросшегося кустарника. Журавлев направился туда, перепрыгнув через ров.

Почти сейчас же за кустами раздался гул, и самолет стройной узкой тенью взмыл вверх. Журавлев сидел в кабине один. Его путь лежал на север, к китайским берегам. Еще день — и он будет дома, на своей великой родине. Борис с Людмилой должны прибыть на несколько часов раньше. А через несколько дней они начнут большую техническую революцию. Журавлев задумался и даже закрыл на секунду глаза, утомленные бессонной, полной приключений и тревогой неделей. Но после быстро открыл их и начал готовиться к подъему. Он надел куртку и респиратор. Привязав шар с гелием, с помощью сложного механизма закрыл кабину, словом, проделал все, что за день до этого проделал человек, который увез Бориса. Аэроплан под почти прямым углом к земле поднимался вверх.

«Лишь бы не догнали…» — с внезапной тревогой подумал Журавлев, но тут же, улыбнувшись, прогнал от себя эту мысль. Действительно, догнать его не могли. Подобных воздушных стрел, летавших как ракеты со скоростью до тысячи километров в час, во всем мире было только три. В одной мчались Борис и Людмила, во второй летел он сам и третья осталась у изобретателя — техника-коммуниста, новозеландского жителя, потомка древнего племени маори, того самого смуглого, молчаливого ворчуна, что перевозил Людмилу и Бориса.

Журавлев прикрепил взрывные механизмы, дважды или трижды испытал силу взрывов и включил мотор.

Но что случилось? Взрывы становятся то сильнее, то вновь ослабевают, и тогда самолет мгновенно наклоняется носом вниз. Журавлева вдруг затошнило от этой качки. Вот взрывы снова застучали правильными тактами, а теперь делаются все тише и тише. Журавлев почувствовал, как кровь быстро прилила к голове и пульс тревожно забился, застучал, как молоточком, в ушах. Неужели он падает? Он хотел включить мотор, но услышал позади отрывистые, еле различимые звуки выстрелов и оглянулся. Далеко, на самом горизонте, с молниеносной скоростью приближаясь к нему, неслась такая же, похожая на мину, летательная машина, как та, на которой он спасался.

— Глупости, — громко сказал Журавлев и со злостью включил мотор. — Это — галлюцинация… Я устал.

Его самолет, расправив крылья, нырнул вниз и, выровнявшись, полетел вперед, однако значительно медленнее. Неизвестный враг догонял его огромными прыжками.

Вот он уже совсем близко. Вдруг взрывы затихли и преследователь, также расправив зеленые прозрачные крылья, сбавил скорость и начал спускаться наперерез Журавлеву.

«Это не галлюцинация, это — предательство», — лихорадочно подумал Журавлев и, с грустью вспомнив о своем грандиозном изобретении и одновременно о Людмиле и Борисе, злобно и мрачно выругался. Но после упрямо нахмурил седоватые брови и, решительно раскрыв чемоданчик, достал бинокль.

— Погибать — так с музыкой! — сказал он и приготовился ждать, пока аэроплан, догнавший его, не спустится достаточно низко.

А враг уже кружил прямо над ним, как ястреб. И тогда Журавлева осенила новая идея.

Он спрятал бинокль, нащупал в кармане револьвер и стал спокойно следить за вражеским мотором. Единственной и главной задачей своей жизни Журавлев считал теперь попытку перебраться на машину врага и овладеть ею. А тогда — ищи ветра в поле. В настоящей «ракете» он долетит до Союза с такой скоростью, что никакой черт за ним не угонится. Только бы пробраться на вражескую машину, справиться с экипажем — там не может быть больше трех человек. Журавлев стиснул зубы.

В тот же миг он стукнулся подбородком о колени. Аэроплан сперва что-то с силой подбросило вверх, а затем начало плавно и осторожно поднимать. Раздался тихий звенящий стук, какой бывает, когда сцепляются буфера железнодорожных вагонов. Подняв голову, Журавлев увидел, что верхняя часть его аэроплана — вероятно, с помощью системы электромагнитов — оказалась притянута к железному кругу, подвешенному к вражеской машине. Теперь оба аэропланы летели вместе, друг над другом, точнее, один на другом.

«Хм… — меланхолично подумал Журавлев, — позиция для переезда на второй этаж не совсем удобная…»

Что-то стукнуло о борт его машины. Он поднял глаза и увидел провод с телефонной трубкой на конце. Трубка беззаботно, как детская игрушка, покачивалась и подскакивала, как будто сверху ее кто-то дергал.

— Попробуем, — рассмеялся Журавлев и, поймав трубку, крикнул в нее дурашливым голосом:

— Алло! Я вас внимательно слушаю! Какой рыжий черт на проводе?

И вдруг в ответ раздался приветливый и сконфуженный молодой голос:

— …Послушайте, товарищ Журавлев, вы меня извините…

Журавлев, ничего не понимая, закричал:

— Кого? За что? По какому случаю? Что вы мне голову морочите?

— Пожалуйста, простите… Дело в том, что Гончи (так звали техника-изобретателя аэропланов-ракет) поручил отправить вас и оставил две машины — одну исправную, а вторую… такую, чтобы вас никто не смог догнать…

Но Журавлев уже не слушал. Он ревел и задыхался от восторга, размахивая руками над телефонной трубкой:

— Послушайте, эй, вы, молодой человек! Это вы перепутали машины?

— Да…

— И теперь полетели за мной, чтобы я не попался?..

— Да.

— Вы… вы чудо, вы лучший на свете юноша, вы просто архиихтиозавр какой-то, вы…

— Я… — удивленно сказал голос, — я спущу вам лестницу.

Журавлев легко вскарабкался по лесенке в исправную машину, сел у руля, крепко потряс руку молодому человеку, собиравшемуся спуститься вниз, и добавил:

— Вы… призрак ультрафиолета… до свидания…

— В мировом Советском Союзе! — ответил веселый голос, и Журавлев, посмотрев на компас, нажал рычаг.

Аэроплан понесся к границе Советского Материка.

Загрузка...