Глава 13

Такое ощущение, что я единственный живой человек в Атлантии. На Нижнем рынке темно и тихо. На закрытых ставнях палаток – замки от воров. А потом я слышу какие-то странные звуки: будто кто-то прячется и тайком куда-то спешит. Я ускоряю шаг, смотрю прямо перед собой и стараюсь идти, расправив плечи и не забывая, что я высокая и сильная.

Без песен Бэй мне было тяжело заснуть, и я решила сделать то же, что делала она сама, когда ей не спалось.

Я решила сходить на ночные заплывы.

Добравшись до места, я поднимаюсь на трибуны. Освещение тусклое, и вода не кажется такой синей, как днем. У нее вообще нет цвета. Люди вполголоса заключают пари на большие суммы. Никто не смеется и не шутит. Ко мне подходит какой-то тип и спрашивает, сколько и на кого я хочу поставить. Я в ответ отрицательно качаю головой – у меня нет денег на это.

– Тогда что ты здесь делаешь? – спрашивает он.

– Пришла посмотреть, – говорю я.

В темноте мой невыразительный голос звучит по-иному. Он серый, как и освещение на рынке. С таким не поспоришь, к нему так просто не подступишься. Игрок что-то недовольно бормочет, но оставляет меня в покое.

Как часто сестра сюда приходила? У меня в кармане раковина Бэй, я взяла ее с собой, потому что мне так спокойнее, но я ее не достаю. В темноте на заполненных людьми трибунах хватит одного толчка, и я выроню раковину, она покатится вниз и разобьется о каменный пол.

При одной только мысли об этом мне делается дурно.

Может, голос Бэй еще вернется? Может, просто надо дать ему время?

И раковину Майры я тоже взяла с собой. Почему-то не смогла оставить ее дома. А еще у меня за спиной болтается кислородная маска. Я словно бы притворяюсь, что мой сегодняшний поход на рынок ничем не отличается от всех других. Как будто если я соблюдаю правило всегда носить с собой кислородную маску, то мне не грозят проблемы из-за нарушения правил: в Атлантии нельзя выходить на улицу после наступления комендантского часа.

Организатор заплывов не выкрикивает имена пловцов, вместо этого он поднимает над головой таблички, и кто-то светит на них фонариком, чтобы все могли видеть имя следующего участника. Никакого шума, все тихо и всерьез. Если стражи порядка решат устроить рейд, то всех, кого поймают, отправят прямиком в тюрьму. Но я слышала, что некоторые члены Совета тоже любят приходить сюда и делать ставки, так что заплывы никогда не прикрывают надолго.

Мне грустно оттого, что Бэй бывала здесь без меня. Интересно, что она чувствовала все эти годы до смерти мамы, когда знала, что я вынашиваю план уйти Наверх? Я не хотела быть жестокой. Просто я понимала, что не смогу остаться Внизу. Ближе Бэй у меня никого не было, ведь она единственная знала о моем секрете. Но я никогда не думала о том, что эта тайна может отдалить ее от меня. Бэй всегда знала, что однажды мне придется оставить ее.

А я даже и не предполагала, что мне будет без нее так плохо. А если бы знала, то изменила бы свое решение? Трудно сказать.

Интересно, Бэй когда-нибудь участвовала в заплывах? Она всегда возвращалась домой замерзшая, но волосы у нее были сухие. Правда, сестра могла плавать в шапочке. Меня бьет дрожь, когда я представляю ее в этой ледяной воде.

В тусклом свете лица пловцов кажутся серыми. Чтобы не замерзнуть, они постоянно разминаются, а я наблюдаю за ними и понимаю, что и меня тоже в ближайшее время ждет нечто подобное.

Плыть в темноте в холодной воде – вот что мне предстоит, когда я попытаюсь сбежать. Даже если Наверху сияет солнце, его лучи дотянутся до меня очень не скоро.

Но я не хочу участвовать в ночных заплывах. Я слышала, что говорят об этих пловцах, и я вижу, как они плывут. Эти заплывы предназначены для людей, которые потеряли надежду. Им нужно что-нибудь исключительное, недостижимое. Эти люди несчастливы в Атлантии: может, их не отпускает прошлое и бедняги никак не могут что-то забыть. Или же они чувствуют, что с ними что-то не так, как будто они не принадлежат к этому месту.

Я их понимаю, и это меня пугает.

Жаль, что у меня нет знакомой сирены, которая успокоила бы меня, сказав, что все в порядке, что я принадлежу к этому миру Внизу и могу быть здесь счастлива.

Но та сирена, которую я знаю, не станет меня успокаивать.

Я прижимаю к уху вторую раковину и спрашиваю:

– Где ты живешь?

Сейчас уже поздно. Темно. Майра наверняка спит.

Но она отвечает.


Квартира Майры находится недалеко от Нижнего рынка. Снаружи она ничем не примечательна – стандартная дверь в ряду других таких же. Небо здесь низкое, а дома узкие и не выше двух этажей. Похоже, в каждой квартире всего пара комнат – одна над другой. Фонари светят тускло, и мне приходится щуриться, чтобы разглядеть номер на двери.

Хотя мама умерла на пороге Майры, я никогда не знала, где та живет. Я предполагала, что тетя поселилась в квартале Совета вместе с другими сиренами. И представляла, как мама умирает там, на чистеньком пороге одного из их раскрашенных, словно леденцы, домов. Ступеньки возле квартиры Майры серые, как все остальное при таком освещении.

Теперь я ясно вижу всю картину. Тело мамы в морге; ее цепь с орденом на шее нового Верховного Жреца; ее кабинет, заполненный чужими книгами; а теперь еще и это – место, где она умерла.

Я вижу все это, однако у меня по-прежнему такое чувство, что я ничего не знаю.

Майра открывает еще до того, как я успеваю постучать. По контрасту с царящим снаружи полумраком кажется, что коридор за спиной тети просто залит светом, будто у нее дома солнце сияет.

– Заходи, – говорит она.

– Я думала, что ты живешь ближе к Совету.

– Предпочитаю жить здесь. Там они вечно всё подслушивают, а в этом районе Атлантии для них слишком шумно – много не услышишь.

– Удивительно, что тебе разрешили поселиться тут.

Нижний этаж отведен под кухню и ванную комнату, Майра проводит меня к лестнице, и мы поднимаемся наверх, на второй этаж. Там гостиная с диваном, на котором, как я предполагаю, хозяйка квартиры и спит. Шторы на окнах темные и плотные, идеальные для светомаскировки, я с улицы даже тоненького лучика не заметила. Район, прямо скажем, не ахти какой, да и квартирка у Майры маленькая, но зато, похоже, она живет здесь одна, а это, учитывая дефицит свободного пространства в городе, – настоящая роскошь.

– Ты же знаешь, какая я эгоистка. – Майра словно читает мои мысли. – Если меня о чем-то просят, я сразу начинаю торговаться. И уж своего не упущу. Эта квартира только часть того, что я выторговывала себе за все эти годы. Видишь ли, время от времени Совету нужны сирены, которые еще не превратились в пустышек-марионеток. Иногда им требуется кто-то, кто обладает реальной силой. Я делаю то, что они хотят, а они взамен разрешают мне жить там, где я хочу.

Майра жестом приглашает меня сесть в красное кресло с обивкой из чудесного плотного бархата.

Комната совсем не такая, как я ожидала. Я думала, здесь кругом полки с банками, в которых хранятся всякие магические штуки, и царит сплошной полумрак, а тут светло и просто идеальный порядок. Мне представлялось, что квартира Майры по атмосфере будет напоминать Нижний рынок, однако я ошибалась – у тети и мебель хорошо подобрана, и расставлено все со вкусом: два кресла, диван, стол, изящная ваза из зеленого стекла, книжный шкаф. На одной из его полок – банка с землей. Интересно, земля настоящая?

На столе между нами стоит большая золотая чаша, полная раковин самых разных цветов. Странно видеть такое их количество в одном месте.

– Откуда у тебя столько? – спрашиваю я.

– А откуда у коллекционера появляется коллекция? – вопросом на вопрос отвечает Майра. – Бывая на рынке, я всегда держала глаза открытыми. Как только замечала интересную раковину, сразу покупала. Я годами их собирала.

– Так вот, значит, как ты меня слышишь? – Я показываю на вазу с раковинами. – Берешь одну из них и слушаешь?

– Нет, – качает головой Майра, – все эти раковины пустые.

– То же самое ты сказала о сиренах, – замечаю я. – Ты назвала их пустышками.

– Да, – говорит Майра. – Члены Совета хотели, чтобы сирены стали такими, и за долгие годы отлично научились ломать их, прогибать под себя.

– Но что же произошло? – спрашиваю я. – Ты ведь рассказывала, что в былые времена сиренам поклонялись. Когда и почему их стали ненавидеть?

– Это ужасная история, – вздыхает моя тетя. – Ты уверена, что хочешь ее услышать?

Мне, конечно, интересно узнать, в чем там дело, но я не уверена, что и впрямь хочу, чтобы эту историю поведала мне Майра. Сидеть у нее в доме и смотреть тетушке в глаза, когда она говорит, – это совсем не то же самое, что слушать на расстоянии через раковину голос из далекого прошлого.

– А наша мама когда-нибудь приходила в эту комнату? – спрашиваю я.

– Не в день своей смерти, – говорит Майра.

Сейчас ей не обязательно отвечать мне откровенно, мы ведь говорим друг с другом напрямую. В какой-то миг мне даже хочется задать Майре вопрос через раковину и посмотреть, как та себя поведет. Но я чувствую, что это неправильно. Она ведь не какая-нибудь марионетка. Да и я тоже. Майра подарила мне раковину, чтобы я могла связываться с ней на расстоянии, чтобы я продолжала учиться.

Но сейчас мы сидим в одной комнате.

Что ей известно? Меня не покидает чувство, что она чего-то недоговаривает о смерти мамы. И знает ли Майра о том, что Невио – сирениус? Я не испытываю к нему ничего, кроме отвращения, и все равно у меня такое странное ощущение, будто мы трое – Невио, Майра и я – как-то связаны друг с другом одной общей тайной.

При ярком освещении Майра выглядит старой и молодой одновременно, словно она всегда была и только что появилась. Свет играет на ее волосах, отражается в глазах. Она ждет, когда я решу – хочу или не хочу услышать историю о сиренах, ждет так, словно у нее в запасе целая вечность. И в то же время ее молчание и неподвижность подсказывают мне обратное, потому что в наступившей тишине я слышу дыхание Атлантии. А потом я вдруг слышу кое-что еще. Голоса.

Я задерживаю дыхание.

– Да, – кивает Майра. – Об этом я тебе и говорила у пруда желаний. Голоса повсюду. Ждут, когда их кто-нибудь услышит. За долгие годы я много всего слышала, но сейчас с этим покончено. Я услышала достаточно. Сейчас пришло мое время говорить.

– И мое время слушать. – Я стараюсь, чтобы голос звучал спокойно, но в сердце у меня горечь.

– Да, – отвечает Майра. – Только времени у тебя не так много, Рио. Совсем мало.

Она собирается рассказать мне эту историю, а я собираюсь ее послушать. Казалось бы, ничего такого. Но мне почему-то страшно. А как же наша мама? Наверняка ей тоже было страшно, когда она вошла в шлюзовую камеру, чтобы пройти испытание на звание Верховной Жрицы, а там ее ждала сестра.

– Через несколько поколений, – начинает свой рассказ Майра, – некоторые сирены начали использовать свою силу, чтобы манипулировать людьми. И контролировать друг друга.

Она говорит просто, ничего не приукрашивает, голос у нее мягкий, в нем не чувствуется ни нажима, ни угрозы. В нем нет злости или осуждения. Она просто рассказывает мне все как было.

– Когда это произошло, большинство сирен пришли к полюбовному соглашению, решив, что они больше не могут возглавлять Атлантию. Они не хотели, чтобы у Верховной Жрицы или у Верховного Жреца было слишком много возможностей использовать свой дар убеждения в неблаговидных целях.

А потом, спустя несколько лет, в храме произошло нечто из ряда вон выходящее. Две сирены поспорили прямо перед проповедью Верховного Жреца.

Одна встала и закричала, а вторая запела.

Та, которая пела, настаивала на том, что должна рассказать людям правду о нашем мире. Та, что кричала, уверяла ее, что люди не готовы это услышать и правда уничтожит их.

Дальше никто не мог разобрать ни слова: только отдельные звуки, и звуки эти были ужасными.

Настолько ужасными, что в тот день в храме умерло несколько прихожан.

Несчастные падали на пол, из ушей их текла кровь, а в зрачках застыл ужас.

Они умерли под статуями богов на глазах у всего прихода, и после того как они упали, те две сирены прекратили кричать и петь. Одна из них опустилась на колени над упавшими и молила их вернуться к жизни, но это, конечно, не сработало. Даже сирена не в силах приказать такое. Наконец в храм прибыли стражи порядка, они увели сирен, а потом забрали тела умерших. Никто не мог поверить в то, что такой кошмар случился в храме, там, где любой должен чувствовать себя в безопасности.

После этого страшного дня Совет постановил, что сирены переходят в его подчинение и под его защиту. Сирены пребывали в таком смятении после трагедии в храме, что согласились. Они решили, что так будет лучше для всех.

Когда Майра заканчивает свой рассказ, Атлантия затихает. Майра закрывает глаза.

– Так началась долгая пора приручения и падения сирен, – говорит она.

– А те две сирены? – спрашиваю я. – Что с ними стало?

– Одна согласилась подчиниться новым правилам, – отвечает тетя. – А вторая покончила с собой.

– Как именно?

– Утопилась в пруду желаний. В том самом, возле которого я недавно тебя встретила. Она заковала руки и ноги в цепи и бросилась в воду. Специально проделала это ночью, чтобы никто не смог ее спасти. Голос этой сирены был первым из тех, что я услышала. Его больше нет. Ее больше нет.

Я об этом ничего не знала. Мысленно представляю себе, как та сирена затаилась на дне пруда: в волосах водоросли, вся посинела за эти годы, а там, где когда-то были глаза, – две монеты. Жуть какая, меня даже передергивает.

– Мама очень любила тебя, – вздыхает Майра. – Но эта любовь вселила в ее душу страх. Нельзя позволять, чтобы любовь несла страх.

Как она может такое говорить? Как она могла оставить маму на пороге в тот день? Если бы моя сестра умирала, я бы перенесла ее в дом, подальше от любопытных глаз. Я бы использовала свой настоящий голос, чтобы вернуть ее к жизни. Пусть это и не работает, но я бы все равно попыталась.

Я встаю, пора уходить. Майра провожает меня вниз и по пути выключает свет в доме.

– Ты ведь поняла, кем они были, да? – спрашивает тетя, когда я открываю входную дверь. – Те две сирены в храме?

Она права. Я обо всем догадалась. Я не знаю их имен, и Майра не сказала об этом прямо, но я услышала это в ее голосе.

– Они были родными сестрами, – говорю я.

– Да. Но больше никто об этом не знает. Только я и ты. До этого в одной семье никогда не рождались две сирены. И после этого тоже.

Пока не появились мы с Майрой.

Так что это не единственный случай в истории.

Загрузка...