Архип

Глава 24

В отдалении от человеческих поселений и наезженных трактов, притулившись к одному из малых отрогов Пояса стояла ветхая усадьба. Когда-то богатая, на честных три этажа без подзыбицы, срубленная из отличного строевого леса, она возвышалась среди просторного двора, полного многочисленных хозяйственных построек и ограниченного мощным палисадом, который не сходу и пушкой-то снесешь. Была она настолько стара и заброшена так давно, что даже и отец нынешнего сельского старосты не помнил, кто и за какой надобностью ее построил, да под какие цели использовал. Ну да то и неудивительно, мало ли жилья позаброшенного в этих краях стоит что ли? Места-то глухие, мало ли кто и что тут строил в былые годы. И промысловики, и добытчики, да и всякий хитрый люд, что от закона государева хоронятся да товар, минуя таможню северными морями таскает, в общем, всяческий люд в этих местах проживал. Правда, никто из них хором не строит, обходясь, больше землянками да схронами, но мало ли кому и что в голову стукнет от безнаказанности да собственной удали… В общем-то и не важно то было, поскольку так давно она стояла заброшена и никому не потребна, что большинство общинников позабыли уже и о самом ее существовании, ежели даже когда и знали. Тем более, что от всяческих путей она стояла дальше некуда.

Время, конечно же, не пощадило заброшенную заимку. Частокол дано сгнил на корню, оставив о себе напоминанием лишь россыпь едва заметных трухлявых пеньков, стены поросли мхом и плесенью да пообваливались, частично обрушив внутрь и солидную черепичную крышу. Ну а от дворовых построек вообще остались одни только полузасыпанные ямы.

Но этой весной эти руины обрели нового хозяина. Чуть ли не каждый вечер из главной избы усадьбы доносились тяжелые шаги и тихое бессвязное бормотание. Доносились они и сегодня и ежели б кто заглянул внутрь, то увидел бы как огромная, в сажень ростом, тощая бабища с волокущимися по полу обвислыми грудями и густющими черными патлами, грязными лоскутами свисающими на кривую, покрытую бородавками размером с детский кулак, рожу, без устали босыми ногами шлепала по сохранившимся кое-где осклизлым доскам и с непередаваемым удовольствием обсасывала обгрызенные уж на много раз косточки, которые то и дело подбирала с пола. Покончив со своим бесполезным, ведь все мясо с костей было давно слизано, а заключенный внутри мозг выбит и сожран, она с тяжелым вздохом уселась на камень и, вытащив кривыми, словно изъеденными подагрой, кривыми пальцами с огромными черными когтями из щели меж досками блестящий каменный гребень принялась расчесывать свои сальные волосы, думая нелегкие думы.

Тварь голодала. Ранее, еще прошлой осенью обитала она значительно южнее, в густонаселенных местах, где чуть ли не каждую неделю могла полакомиться человечинкой, а по большим праздникам так и вообще удавалось добыть сладчайщую беременную бабу, но вынуждена была сбежать, поскольку людской род в злобе и жадности своей не терпел сосуществующей рядом с ним нежить, и при любом удобном поводе устраивал на ее род охоту. Татарский род называл бабищу албасты, а русский — лобастой и оба они, позабыв о взаимных неприязнях и претензиях только и искали повода, чтобы ее изловить, да приласкать огнем и железом. Убить лобасту пока никому еще не удавалось, непростое шибко было то дело, но зато сделать ее существование невозможным — запросто, отчего и пришлось ей податься на север в менее обжитые и куда более холодные земли.

По первости, казалось, что лобасте несказанно повезло, ведь едва добравшись до новых краев она нашла себе практически идеальное жилье. Старое, гнилое, холодное, как она и любила. Да и в воздух вокруг приятно пах человеческим духом, обещая обильную охоту. Но потом оказалось, что в краю этом все поселения защищены могучими оберегами, преодолеть которые албасты оказалась не в силах, а люди настолько пуганные, что почти и не уходят от домов по отдельности. Только верхом или с упряжью, за которыми чудищу было никак не угнаться, или большими и пахнущими ненавистным железом компаниями, нападение на которых могло окончиться для уже основательно ослабшей за длительное путешествие нежити весьма плачевно.

И тогда для лобасты настали тяжелые времена, неприкаянной и голодной она скиталась вокруг хуторов и деревень, скреблась в окна и двери, словно побитая собака, преследовала каждого человека, каждую группу, в надежде подловить глупого и неосторожного, но все тщетно. Она голодала. И без того худая и согбенная, она отощала так, что о выступавшие ребра можно было порезаться, а все позвонки — пересчитать прямо спереди. Она даже стала подумывать, а не отправиться ли ей еще куда-нибудь, где будет слегка полегче, да хотя бы и еще на север.

Но третьего дня, когда отчаянье, казалось готово было уже окончательно проглотить лобасту, ей несказанно повезло — у старой водяной мельницы ей удалось схватить миловавшихся в тайне от родичей парня с девкой. Молодых, мягких, свежих. Без ума от свалившегося в руки счастья тварь тут же, прям там на месте без особых размышлений девку-то и сожрала. А потом, отягощенная набитым пузом, поперлась домой с мальчишкой под мышкой. Сперва она хотела вторую добычу свою подержать некоторое время живой, откусывая по необходимости по небольшому куску, чтобы подольше сохранить мясцо свеженьким, тем и переждать до следующей удачной охоты, но во-первых, изголодавшаяся она не слишком-то была способна контролировать собственное чрево, да, если уж быть совсем честным, держать пленника ей было и негде… В общем, прежде, чем дошла до своего убежища, лобаста сожрала и его. Благо хоть хватило ума кости не выбрасывать, а принести с собой, а то бы совсем уж нестерпимо горько было. А так хоть какое-то утешение. Правда небольшое, поскольку теперь закончилось и оно, а новой добычи не предвидится. Даже самой завалящей.

И, словно по волшебству, стоило только чудищу подумать об этом, как чувствительные ноздри ее огромного крючковатого, покрытого многочисленными бородавками носа защекотал терпкий человеческий запах. Запахом так желанной еды. Не самого лучшего сорта, поскольку пахло уже основательно немолодым мужиком, да еще и примешивался какой-то тяжелый смолистый запах, который лобаста, однозначно когда-то прежде встречала, но вспомнить теперь точно не смогла, но стоило ли смотреть в зубы дареному коню, как говорили люди. За неимением лучшего сойдет и этот странно пахнущий мужик. Тем более, что и пахнет им крайне близко, словно бы сам в руки идет.

От вожделения рот лобасты наполнился слюной, так, что даже немного вытекло наружу. Пришлось утирать грязной когтистой ручищей. Привычным жестом закинув обвисшие почти на два аршина титьки на спину, чтобы не мешались, лобаста вприпрыжку бросилась в на запах и доносившиеся оттуда странные булькающие звуки.

К величайшему ее удивлению, там, где она ожидала увидеть добычу — на небольшой полянке в нескольких сотнях шагов от убежища, не было ничего. Пахло человеком, совсем свежо, настолько, что, казалось, он прям сейчас находился чуть ни не расстоянии вытянутой когтистой руки, она даже не сдержалась и этой самой рукой в пространстве поводила, но не нащупала ничего, и все. Удивленная сверх всякой меры, алабасты, выбралась из-под деревьев и вышла в самый центр поляны, надеясь разобрать там хотя бы оставленные следы. И следов этих она там нашла множество. Словно бы человек ходил по кругу, обходя поляну почти по самой опушке и каждый за собой он оставлял тот мерзкий запах… Запах земляного масла, неожиданно вспомнила тварь. Горючей черной жижи, которая иногда выделялась из песков на ее родине. И которую люди использовали для того, чтобы разводить и поддерживать огонь. За спиной лобасты послышался чиркающий звук. Который она узнала мгновенно, звук зажигающейся спички. Осознавшее опасность чудовище рвануло под защиту леса, убегая от преследующей ее смерти. Выпущенный на волю огонек из маленькой спички, едва коснувшись разлитой вокруг поляны смеси, сразу же ринулся по влажной дорожке, с двух сторон замыкая круг. Но лобаста все-таки была быстрее, за мгновение до того, как две ярких полосы соприкоснулись, она одним, неожиданно ловким для ее нескладной фигуры прыжком, прыгнула вперед и, гремя, словно ведро с костями, приземлилась уже на безопасной территории.

Поднявшись она с победоносным видом оглядела захлопнувшуюся впустую ловушку, и закрутила головой в поисках неудачника, который ее устроил. Неудачник не заставил себя долго ждать. Внутри огненного круга словно бы из воздуха соткалась человеческая фигура. Высокий, худой, хотя и не вызывавший ощущения тощего, мужик с ухоженной бородой и таким выражением лица, что молоко должно было скисать прямо в коровьем вымени, стоял опустив голову. Приняв его позу за жест отчаяния, лобаста скрипуче рассмеялась. Ей, конечно, не нравилось то, что ее противником оказался колдун, а кто еще смог бы так хорошо прятаться от ее взгляда, но теперь-то она его видела, никуда не уйдет, пламя не будет гореть вечно. И, судя по склоненной голове, человек прекрасно это понимал. От ощущения собственного превосходства, как и предвкушения новой трапезы, тварь захихикала еще раз.

Смех ее впрочем мгновенно оборвался, когда человек, удовлетворенно что-то вскрикнув наклонился и поднял из травы какой-то черный блестящий предмет. Со все нарастающим ужасом албасты уставилась на свою левую руку, в которой, как она прекрасно помнила она сжимала свой гребень, когда бросилась за добычей. Рука эта была пустой.

Человек тем временем поднял руку с сжатым в ней гребнем к небесам, лобаста, взвизгнув словно испуганная собачонка, попыталась убежать, но окрик человека оглушил ее:

— Замри!!! — чудовище остановилось на месте, словно бы все члены ее одеревенели. — Смотри на меня!!! — голос человека оглушал и давил. лобаста сопротивлялась ему, что было сил, но все равно выполняла приказанное. Медленно и неохотно, но неумолимо она развернулась на пятках и полными бездонного ужаса глазами уставилась на своего мучителя. И нового хозяина.

Тяжелым, словно набежавшие из неоткуда тучи и негромким, но тем не менее, прекрасно различимым не смотря ни на расстояние, ни на рев пламени, человек начал читать заклинание. И каждая произнесенная строка словно огненным клеймом высекалась на мертвом сердце лобасты, наполняя его болью и ощущением неизбежности.

Каменный гребень в руках колдуна светился холодным белым светом, словно, и вправду, в нем сфокусировался свет далеких звезд. Свет этот с легкостью перебивал даже начинавшее уже затихать пламя, освещая всю поляну и наполняя окружающий лес многочисленными тенями. Свет слепил, выжигал глаза, лишал воли к сопротивлению, но албасты никаким образом не могла отвести взора от столь важного для нее предмета.

Словно огромная гора рухнула на плечи нежити, придавливая ее к земле заставляя сперва присесть, а после и рухнуть на четвереньки. Албасты вскинула голову и издала долгий, пронзительный, полный муки крик. Она не хотела подчиняться, но не могла ничего поделать. Человек завладел ее гребнем, теперь он мог делать с ней все, что захочет.

Гребень погас, исчезла и тяжесть навалившаяся на плечи албасты, но легче ей от этого не становилось. Черное сердце ее болело, словно схваченное десятками раскаленных обручей, а даже простая мысль о нападении на хозяина, когда тот взмахом руки загасил огненный круг и подошел так близко, что она могла бы достать его когтями, заставил скрутиться в болезненных судорогах.

— Вставай, тварь, — скомандовал человек и лобаста подчинилась. Собственно, ничего иного ей и не оставалось. Человек наложил чары, человек теперь был ее хозяином. — Ждешь указаний? — невесело хмыкнул он. И албасты против своего желания, кивнула. На самом деле она ждала возможности перегрызть обнаглевшему человеку горло, но вынуждена была подыгрывать. — Да, ждешь… А знаешь что? Далеко-далеко, сотни дней пути на полдень и восход есть гора, что выше всех гор на свете, — неожиданная догадка вместе с воспоминанием о прочитанной давным давно статье в альманахе «Вокруг Света», — Зовется она Эверест. Я хочу, чтобы ты немедленно отправилась туда и достигла самой ее вершины. Как достигнешь, можешь считать себя свободной. Только нигде и ни при каких обстоятельствах не задерживайся. Даже ради того, чтоб поохотиться. Таково мое слово! Иди.

Албасты неверящим взглядом уставилась на колдуна. Человек, получивший над ней власть добровольно отдавал ее за то, чтоб она достигла какой-то нелепой горы? Человек, верно, совсем выжил из ума. Но приказ есть приказ, и, повинуясь ему, лобаста развернулась, поправила свалившиеся с плечей груди и медленно поковыляла в куда-то в сторону юго-востока.

Архип долго смотрел ей в след, сперва в спину, а после просто в направлении, куда ушло чудовище, и размышлял, а правильное ли решение он принял? Да, он знал, что убить албасты невозможно, хоть режь на кусочки, хоть до пепла сжигай, она все опять их мельчайшей частицы народится, вопрос одного лишь времени. Ничего в этом свете не боится. Но не лучше ли было заковать ее где-нибудь здесь на Поясе в пещере? И тут же покачал головой, нет, люди идут в эти места, еще лет сто — двести и все горы перероют в поисках злата и железа. А может и чего еще. А так… Ну пусть идет. До Тибета путь неблизкий, особливо, ежели направления не знать, а как дойдет, глядишь, там и замерзнет на вершине, в спячку-то она с голодухи может и впасть. Глядишь, снегом заметет где на вершине да и останется там до скончания времен.

Поиски чудовища не были для Архипа чем-то особо сложным, поскольку нежитью она не была ни особенно сильной, ни умной, да и к любому, даже самому распростейшему колдовству была неспособна. Только и славилась, что запредельной прожорливостью, выглядя при этом всегда так, словно вот-вот сдохнет от истощения, и куда только все девалось, да невероятной даже для нежити живучестью. Он просто пошел по кровавому следу, оставленному чудовищем после того, как оно растерзало молодую и глупую парочку, решившуюся вопреки желанию враждующих меж собой семей, сбежать в город и жить там вместе. Вот и пожили. Ловушку, правда, пришлось готовить довольно долго, горючую смесь даже на лошади вез, благо, знал про феноменальный нюх лобасты и до нужного момента от нее скрывался. Не первый раз на охоту выходил, были давно отработанные способы спрятаться даже от самого внимательного внимания. В последний момент, правда, чуть было все не накрылось медным тазом, когда неуклюжая и неповоротливая обычно тварь проявила какие-то чудеса ловкости и буквально выскользнула из закрывающегося капкана. Но благо Господь смилостивился, тварь при побеге обронила гребень. А владеющий гребнем лобасты может ей приказывать, ежели, конечно, знает как. Архип знал. Чем и воспользовался.

Тщательно осмотрев бывшее место обитания чудовища, больше просто потому, что привык все дела доделывать до конца, чем с какой-то осмысленной целью, и совершенно ожидаемо не найдя ничего, окромя обглоданных костей, которые по возможности и собрал для дальнейшего погребения, Архип побрел в сторону спрятанной в недалекой рощице телеги, прикинув, что надо будет охотников направить место выжечь. А то еще какая-нибудь тварь заведется… Любит всяческая дрянь заброшенные человеческие жилища спасу нет.

Глава 25

Еще на подъезде к Крапивину, с вершины одного из близлежащих холмов Архип разглядел необычный предмет в центре села, около старостиного дома. Ему не нужно было даже доставать подзорную трубу, которой, впрочем, у него и не было, или усиливать свое зрение чародейским образом, что он, впрочем, конечно же сделал, чтобы догадаться, что это был путевой экипаж. Скорее даже комфортабельная карета. Отсюда и до самого Чернореченска в таковом никто не ездил, а значит прибыли городские, прикинул очевидное колдун. А городским тут ежели и есть что делать то только по делам Волшебной Коллегии, письмо которой было отправлено первым же нарочным, едва только по весне утихомирилась погода да появилось возможность до этого самого города доехать. С тех пор прошло неполных три месяца и Архип, грешным делом, уж подумал, что письмецо его, как такое часто бывает, затерялось где-то в недрах неповоротливого механизма могучей Империи, и со своими проблемами ему придется разбираться самостоятельно. Положа руку на сердце, особой помощи из уезда или даже губернии не слишком-то и ждал, не того полета там птицы, чтоб с восставшим из мертвых чернокнижником хоть какую-то помощь оказать. Тут только бумажки писать горазды, да стращать Петербургом. Но раз прислали, то придется иметь с ними дело, хочешь — не хочешь.

И с этими мыслями Архип свернул в объезд сельского центра, намереваясь околицей пробраться к свою избу, что находилась по другую сторону за сельским тыном. Не хотелось ему сейчас, двое суток питавшемуся солониной да спавшему урывками и то в седле, сейчас разговаривать с напыщенными городскими неумехами, возомнившими себя магистрами тайных искусств. Лучше уж поесть горяченького да принять баньку. А потом уже на легкую голову можно и с гостями дорогими пообщаться.

Дома никого из своих женщин: полюбовницу — вдовую купчиху Дарью да татарскую приблуду, то ль ученицу, то ль уже падчерицу Айрат, Архип не застал, но его это не слишком расстроило. Дома было чисто, в печи стояла гречневая каша с мясом, и свежеиспеченных хлеб, а хозяйства он отродясь не держал окромя аптекарского огорода, так чего было деловой бабе, некогда в одиночку принявшей хозяйство умершего мужа, да не промотавшей, а удесятерившей за годы его капиталы, да молодой девахе, красотой своей наповал сшибавшей любого от едва научившихся ходить, до ходить уже разучившихся дома затворницами сидеть? Пущай вволю гуляют с людом общаются. Закинув гребень в специальный сундук, где уже лежала ржавая двузубая вилка да старый топор да перехватив его накрест цепями, колдун отправился затапливать баню. Погоня за лобастой выдалась пусть и нетрудной, но долгой и выматывающей, а проведенные в седле ночи холодными и промозглыми, не вершина лета все-таки, и после них страсть как хотелось старые кости погреть вдоволь.

За раскаленной баней — первейшего средства от стылости и усталости в членах, Архип устроил себе сытный и отнюдь не бесхитростный обед. Обе бабы его, что молодая, что постарше, были на редкость во всяком вареве искусны, превращая даже, казалось бы, привычную пищу в блюда, достойные стола лучших столичных трактиров. Ведь обе они не брезговали обильно, хотя и соблюдая нужное приличие, сдабривать даже самую простую еду всяческими хитроумными травами да пряностями, которые частично заимствовали из запасов Архипа, ведь многие чародейские ингредиенты, прекрасно идут в пищу, а что-то закупали и на стороне. Не даром же главная Дарьина лавка, что в самом Крапивине, привлекала в село поваров от обоих окрестных помещиков — Пантелеймона Векта — владельца шахты на юго-востоке, да Макария Варзова с востока. Любили дворяне порадовать себя заморскими вкусами, за что охотно платили звонкой монетой. А после обеда, расслабленный и вполне довольный жизнью, он выбрался на крыльцо и развалился там, в одном лишь зипуне на голое тело, раскуривая трубку от любимой кадильницы, некогда взятой только для того, чтобы раздражать местного попа. Не Григория, а еще его предшественника.

Но нега была недолгой, почти сразу же Архип увидел вдалеке две фигуры, на фоне бушующей зелени раннего лета выглядящих кричаще черными. Государевы люди решили не ждать ничтожного колдуна и не посылать за ним посыльных, а явиться на встречу самим? Необычное поведения для этого, как правило до жути самовлюбленного и высокомерного сословия. Пожав плечами, необычное поведение чинуш его, конечно, заинтриговало, но, паров слово, не прерывать ли ради этого любимый ритуал, Архип и не подумал хоть как-то на это реагировать. Разве что слегка прикрыл полой срам, все-таки нормы приличия он без крайней нужды старался не нарушать. Тем более, что одним из гостей, как стало возможно разобрать, едва они подошли поближе, оказалась женщина. Невысокая, миниатюрная в идеально подогнанном по фигуре бархатном прогулочном костюме с лицом, закрытым спадающей с широкополой шляпки вуалью, она выглядела, королевой, выступающей не по едва протоптанной по лесу тропинке, а, как минимум, по бальному залу на императорском приеме. Вторым был молодой мужчина, с изящными, ухоженными тонкими усиками и с совершенно неуместной тростью. По тому, как мужчина заискивающе козырял перед своей спутницей можно было без труда сказать, кто в этой паре главный. Становилось все интереснее и интереснее, женщин в чародейском искусстве было очень немного, а уж сколько-нибудь серьезных успехов в нем добивались вообще единицы. А уж чтобы эта женщина одновременно занимала высокую должность в тайной коллегии? О таком Архип вообще никогда не слышал. Правда, любопытство свое он внешне проявлять и не подумал, все так же продолжая задумчиво курить трубку. Нечего баловать чинуш, пусть сперва докажут свою полезность.

Наконец идущие оказались достаточно близко, чтобы разглядеть сидящего у завалинки колдуна. Тон юноши, а он все еще находился слишком далеко, чтобы точно разобрать слова, и его жесты стали раздраженными. Он горячо доказывал что-то женщине, близко наклонившись над ее ухом и без устали тыча в сторону хозяина дома пальцем. Ишь, какой невежливый мальчишка, наверняка, как индюк по любому поводу раздувается от важности. Подумать только, сразу и дворянин, и чародей. Элита из элит. Достаточно, чтобы любому голову вскружить. Ну ничего, об Архипа и не такие зубы обламывали.

Колдун продолжал заниматься своими делами, не обращая внимания на приближавшуюся парочку, даже когда им оставалось не более десятка шагов до его палисада. И, ожидаемо, такое нарочитое неборежение привело к взрыву. Юноша, решительным шагов отошел от своей спутницы и, не смотря на легкие протесты той, заголосил:

— Эй ты, деревенщина! — голос его был высокий и при этом мелодичный, в спокойном состоянии, наверняка, даже не лишенный красоты, но сейчас, искаженный нотками истерики, не вызывал ничего, кроме желания бросить камень. — Почему сидишь в присутствии высокородной дамы! А ну подъем, мы тут колдуна ищем…

Архип медленно поднял голову и со всем высокомерием, на которое был только способен, окинул мальчишку оценивающим взглядом. Тот от такого взгляда запнулся, лицо его исказилось, а на щеках проступили алые пятна.

— Да как ты смеешь, — захлебываясь от возмущения, взревел было он. Но голос предательски дал петуха, от этого юноша распалился еще больше. — Да я же тебя сейчас…

Архип на это только приветливо кивнул и взял вставленную в стену между бревнами, словно бы случайно небольшую веточку. Наставив раздвоенный конец ее на изрыгающего проклятия пришельца и коротко приказал:

— Замри!

И мгновенно поток оскорблений и угроз от юноши прервался, словно отрезанный ножом. Тот замер, как вкопанный и только и мог, что яростно пучить глазищи да напрягать горло в бесплодных попытках издать хотя бы звук. Архип, словно бы не замечая этого, спокойно продолжил прерванное занятие.

— Браво, дорогой граф, браво, — неожиданно подала голос спутница горячего юнца. Архип сперва даже и не понял, что обращались к нему. — Должна признаться, вы все так же умеете удивлять, как и пятнадцать лет назад, — она начала медленно аплодировать. Архип близоруко сощурился, силясь разглядеть за вуалью лицо. Голос ее казался смутно знакомым. — Не будете ли вы так любезным и освободите моего спутника, а то, боюсь, как бы его от ярости апоплексический удар не хватил.

— С кем имею честь? — буркнул сбитый с толку Архип, переламывая палочку пополам. С тяжким стоном пленник рухнул у ног женщины и тут же принялся растирать шею.

— Г-г-граф? — еле слышно просипел он.

— Именно так, дорогой мой ВиктОр — медовым голосом проговорила женщина, делая ударение в имени на последнем слоге. — Перед вами самый настоящий граф. Более того, боевой офицер армии Его Императорского Величества, герой Кавказа, и самый блистательный выпускник Большого Санкт-Петербуржского Тайного Университета, — изящным жестом она отбросила вуаль, открывая бледное породистое лицо с изящными тонкими чертами лица и внимательными голубыми глазами. — Графа Вла..

— Наталья! — голос Архипа хлестнул словно невольничий кнут. Глаза Архипа сузились, все черты его заострились, а руки сами собой сжались в кулаки. Теперь он узнал эту женщину. И не сказать, чтобы был особенно этому рад. — Ты не хуже меня знаешь, что я утратил право на это имя, — прошипел он. — Как и на титул.

Наталья мелодично рассмеялась.

— Полноте, гра… — взгляд Архипа полыхнул такой яростью, что она осеклась и отбросила шутливый тон в сторону. — Архип, ваши преступления давно прощены. Новый Император при вступлении на престол объявил всем участникам вашего…

— Нашего, — ядовито поправил женщину колдун.

— Нашего, — легко согласилась та, — дела великую амнистию в обмен на службу трону. Как видите, — она развела руками, красуясь. — Это не такая уж плохая идея.

— Неплохая, — кивнул Архип. — Но меня и здесь неплохо кормят, — с этими словами он, уже остывший, поднялся. За спиной государевых служак он увидел, как по тропе идут Дарья с Айрат. — Ты явно не меня вербовать заявилась, Наталья. Говори, что надо или вали вместе со своим щенком…

— Я не щенок! — завопил позабытый всеми юнец. — Я требую сатисфа…

— Молчать, — негромко, но так, что мальчишка тут же заткнулся, приказала женщина. — И моли Господа, чтобы он твой вызов не принял, идиот, — она глубоко вздохнула и пристально посмотрела колдуну в глаза. — Мне нужна твоя помощь, Архип. Прошу, хотя бы выслушай.

Архип ответил своим тяжелым вздохом и устало покачал головой:

— Все-таки некоторые люди никогда не меняются, Наталья… Ну заходи, черт с тобой, выслушаю, — он поднял руку, предупреждая улыбку, уже начавшую расползаться по изящным губам собеседницы. — Но только выслушать. Большего не обещаю.

Бедная Дарья, не смотря на все попытки Архипа образумить подругу и нарочито пренебрежительное его отношение к гостям, он ведь даже и не подумал просто одеть исподнее, так и щеголял голыми волосатыми ногами, торчащими из-под зипуна, сбилась с ног. Шутка ли, принимать в доме аж целых двух государевых людей. Да не невесть откуда, а из могущественнейшей Тайной Коллегии, ведомства обросшего легендами. Да еще и не из их губернии, а аж и самого Петербурга. Столичные птицы в этих краях такая редкость. Ну и более всего купчиху добило то, что оба гостя были самыми настоящими дворянами. Да еще и не из последних. По крайней мере, баба. Молодой-то тот просто крутился вокруг нее вьюнком и в рот заглядывал, каждое приказание выполняя беспрекословно. На влюбленность не похоже, наверное, просто козыряет перед начальницей.

Дарья накинула на стол кружевную скатерть из своих запасов, достала тонкую фарфоровую посуду, что хранила на всякий случай, выставила лучшую свою наливку, здраво рассудив, что даже самым дорогим вином, которое можно найти в этих краях, скушенного гостя не удивишь, а вот хорошая сладкая настойка да под закуску фруктовым пряником, должно удовлетворить даже самый взыскательный вкус. Так и произошло. Наталья Викторовна, как представилась гостья, попросив при общении в узком кругу опускать титулы, расхвалила стряпню хозяйки и весьма основательно насела на алкоголь до того, как приступила к разговору. Дарья такое не одобряла, сама лишь слегка пригубив у своего мужика, но судить не собиралась, чуяла своим женским нутром, как на то только другая женщина способна, что эта самая Наталья глубоко замученный и уставший человек.

Молодой же, злющий, как собака, наверняка, Архип довел до белого каления, как только он один умел, первый свой стакан проглотив буквально залпом, не поморщившись. Словно воду. А потом и другой, но уже по другой причине, в дверь зашла Айрат и, как показалось купчихе, молодому дворянину не помешала бы помощь в выполнении недостижимой задачи поднятия собственной челюсти. Так и просидел, бедолага остаток вечера, уставившись мечтательным взглядом куда-то в потолок. Дюже, видать, его татарка пришибла.

— Вл… Архип, — Наталья все запиналась, называя Архипа. Дарья, конечно же, знала, что прежде ее спутник носил иное имя и вращался в совершенно иных сферах, он от нее этого никогда не скрывал, но все-таки не думала, что круг его общения был так высок. — Мне нужен личер.

Архип только насмешливо хрюкнул:

— Становись в очередь, Наташ! Я планирую вырвать его червивое сердце и скормить болотным упырям. А остальное можешь потом забрать.

— Ты не понимаешь, Архип, — горячо замотала головой женщина, под вуалью у нее оказалась роскошная копна черных с прядями серебра, седина ее совершенно не портила, а, наоборот, придавала шарма, волос, и сейчас эти волосы возмущенным вихрем разметались по плечам. — Он нужен мне живым…

— Ты опоздала, милая, он давно уже сдох, — беспардонно перебил Архип, продолжая скалиться.

— Не прикидывайся дурачком, ты все понял! — терпению дворянки можно было только позавидовать. Видать, в прошлые годы Архип тоже не отличался покладистостью нрава. Сердце купчихи кольнула игла ревности. А вдруг у этой красотки с ее Архипом, или как там его звали раньше, что-то было? А вдруг былая страсть снова вспыхнет? Дарья окинула взглядом стройную, словно осинка фигуру гостьи и мысленно признала, что проигрывает ей по всем статьям. Разве что грудь у той была совсем уж мелкой. — Мне нужен он. У меня есть бумага от министерства юстиции. Полная амнистия и дворянский титул в обмен на пятьдесят лет беспорочной службы. Помоги найти его и уговорить!

— Аминистия?! — взвился Архип. Подскочив он навис над собеседницей, упершись руками в стол. — Вы там в коллегии все поохренели что ли?

— Это ценный источник информации, Архип! — Наталья вскочила следом. — Единственный подтвержденный случай за пять…

— Да хоть за десять!!! Ценный источник? Это безжалостный кровожадный ублюдок!!!

— Мы с тобой тоже не ангелы господни! И ничего, тоже вполне можем послужить науке и государю!!!

— Эта тварь будет служить только себе! — отрезал Архип. — От стар, хитер и ни на толику не раскаялся в своих действиях, Наталья. За последние полгода он прямо или косвенно стал причиной гибели четырех семей. Дольше двух дюжин человек, понимаешь?

Некоторое время спорщики буравили друг друга яростными взглядами. Первой сдалась женщина. Словно бы сдувшись, она рухнула на свое место за столом и спрятала лицо в руках.

— Архип, он важен, пойми. Он важен для коллегии, для института и… и для меня!

— А тебе-то с него какой прок? — успокаиваясь, сел и колдун. — Тоже за бессмертием охотишься?

— Типун тебе на язык, граф. Устала на побегушках быть. Я не солгала, нас всех, ну кого не повесили пятнадцать лет назад, и вправду простили. Но все равно не доверяют. Все, кого я видела прозябают на работах, не подобающих ни их статусу, ни умениям.

— Выслужиться хочешь?

— Хочу? А что осуждаешь? — гордо вскинула Наталья голову. Глаза ее метали молнии. — Предлагаешь всем спрятаться в глуши, как ты? Или в монастырь уйти, может?

— Нет, не осуждаю, Наташ, — покачал головой Архип. Неожиданно он понял, что очень устал. — Я тебя понимаю. Сам еще лет пять назад что угодно сделал бы, чтоб только вернуться… Но помочь тебе не помогу, прости. Я видел убитых им детей и баб. Я ведь знал их. Выхаживал. Роды принимал. Я… Я просто не могу. Я должен угробить эту тварь.

Женщина просто кивнула.

— Да и бес с ним, сама справлюсь, — она повернула голову и только теперь заметила, что ее спутник, пока остальные были заняты спором, выскользнул из хаты и теперь во дворе, крутился вокруг пытающейся сосредоточится за чтением татаркой. Айрат выглядела крайне недовольной, но юношу не прогоняла, видно было, что это внимание все-таки тешит ее самолюбие. Наталья засмеялась и налила настойки в стакан. — За старые времена, граф?

— И за новых нас, — поддержал тост колдун.

Глава 26

Следующий месяц в Крапивине и, без преуменьшения сказать, всех его окрестностях прошел под эгидой непрекращающейся суеты, разведенной Натальей вместе со своим не в меру предприимчивым и не менее надоедливым прихвостнем. С достойным уважения усердием беспокойная парочка взялась за задачу поиска немецкого чернокнижника и буквально поставила на уши всю округу. Первым делом Наталья объявила достаточно приличную награду за любую информацию, которая могла бы привести ее к нахождению убежища личера. Ее интересовали любые заброшенные старинные домах, особливо отдаленные от человеческого жилья, например, разные выселки или даже скиты, древние еще дорусские кладбища или просто отдельные могилы, заброшенные и позабытые где-нибудь в чащобах. Не брезговала волшебница и просто рассказами о таинственных местах, где кто-либо видел или ему показалось, что видел, всякие таинственные штуковины. Платила она, разумеется, только после проверки и исключительно в том случае, ежели посчитает, что наводка и впрямь поможет ей изловить супостата, но желающих попытать счастье от этого меньше не становилось. Было их настолько много, что даже староста, человек старой закалки, а потому по отношению к дворянскому сословию и людям на службе у Царя-Батюшки испытывающий определенный пиетет, возмутился и лично попросил гостей съехать из своего дома, где они изначально планировали квартировать. Естественно, выбросил он их не на улицу, а помог найти приличную хату, недавно опустевшую по причине смерти престарелых хозяев. Правда, в силу природной сметливости, сразу же определил к ним в дворовые собственных детей. Благо, что волшебница, что ее младший коллега, особой прижимистостью не страдали и в оплате не обижали.

Вторым шагом городских, естественно проистекавшим из первого, был найм большой группы сельских сорвиголов, в основном молодых неженатых мужиков, не боящихся ни Бога, ни черта, особливо ежели за звонкую монету, чтобы все эти слухи да побасенки проверять. Двое человек даже при помощи собственных чародейских знаний, а Наталья была весьма и весьма в Тайном Искусстве искусна, не могли бы все предложенное обойти и оценить. Вот и воспользовались проверенным способом посыла доверенных слуг, снабженных амулетом, который позволял опытному волшебнику духовным телом перенестись к себе, и провести там определенное, достаточное для самого тщательно досмотра, время. А в остальном оба они проводили дни, роясь в церковных учетных книгах, коих в Крапивине накопилось некоторое количество.

К Архипу они после первого визита более не лезли, а сам он желанием участвовать во всем этот бедламе не горел, по причине чего ни о ходе поисков, ни об узнанном Натальей не знал, да и знать, признаться, не слишком хотел. Что поделать, не доверял он подруге своей юности. Помнил, чем она занималась в прошлом и не верил, что тот запал с которым девушка некогда погружалась в недра запрещенных знаний, можно выкорчевать годами опалы, а нрав, жаждущий, ни много, ни мало власти над целыми народами, смирить службой на мелких должностях. Скорее уж наоборот, от такого они должны были полыхать ярче во сто крат. Сколько не мой черного кобеля, а добела не отмоешь.

Но дни бесплодных поисков складывались в недели, беготня по мере того, как самые яркие и вероятные гипотезы оказывались проверены, а перерыли, наверное, уже каждую рощицу, каждый лесок по эту сторону Черной, стихала, Наталья все больше времени проводила в церковном подвале, хотя, кажется, должна была все книги проштудировать уже не на один раз, благо их там было не то, чтобы много, ведь Крапивино не было старым селом. Все меньше и меньше гонцы отправлялись с поручением в очередной дальний закуток волости. Дошло до того, что к концу Июня единственным напоминанием, о том, что коллежские гости все еще находились где-то неподалеку, оставался лишь молодой дворянин, который, словно на работу, ежедневно приходил под окно Архиповой избы, дабы добиться хотя бы кратчайшего внимания прекрасной Айрат. Неизвестно, на что надеялся юнец в своем стремлении, то ли на то, что его знатное происхождение и отцовские капиталы произведут впечатление на черноокую гордячку, то ли на то, что свою роль сыграет его таинственный статус члена Тайной Коллегии, а может просто рассчитывал, что для завоевания сердца девы достаточно будет смазливой мордашки да изысканным манер. Как бы то ни было, в своих устремлениях он потерпел бесславное и безусловное фиаско. Девушка считала дворянина глупым, напыщенным и возомнившем о себе невесть что, и большую часть времени достаточно успешно его игнорировала. Тем более, что это было не так уж сложно, ведь время это она проводила за резко усложнившейся учебой. Архип, убедившись, что подопечная за каких-то полгода, проявив немалый талант и усердие, научилась бегло читать и легко писать на двух языках, и с грехом пополам на третьем, а также освоила арифметику на уровне достаточном, чтобы зактнуть за пояс любого купеческого приказчика, наконец-то взялся на ее подготовку по-настоящему. И теперь она, то и дело тихонько подвывая от отчаяния, штудировала многочисленные записи своего воспитателя о травах, настоях, мазях и прочих алхимических премудростях.

В общем, недели проходили за неделями, незаметно, но неумолимо приближалась купальская ночь. Архип ожидал, что именно в нее таинственный немец, наконец, проявит себя. Полной уверенности у него, конечно, не было, ведь точно то же самое ожидал он и к ночи Вальпургиевой, да и на день весеннего равноденствия тоже. И все-таки, чародейских ночей, когда любые заклинания, становились сильней, а самые сложные ритуалы имели более высокий шанс на исполнение, в году можно было пересчитать по пальцам двух рук и Архип не верил, что фон Бреннан не постарается воспользоваться даруемыми ими преимуществами, вопрос только в том, когда именно личер будет готов. Сам он тоже не сидел сложа руки, просто не собирался выносить своб подготовку на всеобщее обозрения. Архип постоянно готовил какие-то обреги, варил зелья и мази, в общем, не имея времени на то, чтобы нормально продохнуть. Ну и обычные рутинные занятие тоже донимали. В лавке кончались прошлогодние запасы, приходило время обновлять защитные вешки на том берегу Черной, да и обычная привычная погань, никакого отношения к дохлому немцу не имевшая, нет-нет, да и поднимала голову…

В полдень среды третьей недели по Пятидесятнице, к старой заброшенной водяной мельнице, стоявшей в небольшом запущенном сосновом лесочке прибыл Архип. Тщательнейшим образом осмотрев обветшалое строение и его окрестности, заглянув под каждый камень и каждую доску, и ничего там не найдя, колдун остался увиденным вполне удовлетворен. Дело предстояло явное, четкое и достаточно быстрое. При определенном уровне удачи даже бегать ни за кем придется, достаточно только правильно закинуть удочку. С целью этой он решил разбить лагерь слегка поодаль от ветхого строения на холмике в сотне шагов от пологого заросшего берега.

Забросили мельничку в свое время из-за вполне естественных причин — сменившая ни с того, ни с сего свой нрав Черная повадилась вдруг каждую весну разливаться именно в этом месте выводя из строя мельничное оборудование да превращая всю округу в едва проходимую болотину. Сперва народ пытался бороться — ставили запруды, отсыпали дорогу повыше, но разве ж с природой совладаешь? В общем года за три сдались и отстроили всем миром новую — выше по течению, где и берега были повыше, да и течение резвее. А эту оставили, как есть, все равно даже тогда дерево было старым в дело почти что и не пригодным да и позабросили. Разве что молодежь иногда пробиралась, чтобы удаль свою продемонстрировать дружкам ведь, старых мельниц народ шибко сторонится, дурное от них ожидает. Да и не зря, чего уж греха таить. Тут же третьего дня это самое «дурное» и вылезло. Мальчишка из соседней деревушки с родителями поссорился да сбег. На мельницу, переночевать собирался да утром дальше податься. Может в Рудянку, а может и вообще в город, уж не спросить, не узнать. Утром его там и нашли. Удушенного, распухшего да зеленого, словно неделю в воде провалялся. Смекнув, что дело нечистое, с коим самим не совладать, местные кликнули Архипа, посулив ему щедрую оплату.

Побродив по лесочку да выбрав из валежника пару бревнышек посимпатичнее, да покрепче, колдун сложил из них традиционную сибирскую нодью, лето летом, а у реки ночи все равно были весьма зябкими, да принялся разбирать весьма объемную котомку, которую взял в пару к привычной своей видавшей виды наплечной кожаной сумке. Из недр ее на свет появились мешочек крупы, бронзовый котелок, и завернутый в коричневую оберточную бумагу кусок мяса, свернутое в рулон шерстяное одеяло и узел каких-то разноцветных тряпок.

Растопив костер он отправил на огонь котелок с кашей и мясом. Война, как говорится, войной, а обед по расписанию. А после, удобно устроившись на расстеленном одеяле, принялся потрошить узелок. В нем оказалась женская одежда. Разного фасона и степени поношенности, но неизменно цветастая и ярко украшенная, насколько только это было возможно для ее состояния да с большим тщанием и любовью заштопанная. Для городского бала, конечно, не годится, но вот на деревенские гулянки — запросто. Каждую тряпицу, а там были отдельно и юбки, и рубахи, и даже цельные платья, колдун расправлял и ощупывал, а потом прятал в швы по одной-две грубых иголки, которые вытаскивал из специального деревянного футляра на поясе.

Заняло это дело у него весь остаток дня и только уже почти под вечер, когда солнце своей пылающей короной коснулось верхушек он отвлекся от него, чтобы повечерять. Окончив, колдун по широкой спирали двинулся вокруг своего лагеря, то и дело, оставляя на земле или на ветках одежду, так, чтобы ее было хорошо и издалека было видно. А самое яркое платье — когда-то, судя по всему, изумрудно-зеленое, а нынче, скорее, болотное, но вышитое по всему краю изящным красным орнаментом, он положил у самой кромки воды, на пологом спуске с холма. Постояв на береге и посмотрев на уже скрывшуюся в тени реку некоторое время, он так и не заметил на ее беспокойной из-за быстрого течения поверхности ничего необычного и отправился в лагерь. Там же, устроившись у ровно горевшей нодьи, вытащил из внутреннего кармана затертую от постоянного использования, колоду атласных карт и принялся с увлечением раскладывать пасьянс.

Час проходил за часом. Солнце ушло на покой, его сменила луна, упорно и уверенно забиравшаяся все выше и выше. Отпелись и отправились на боковую вечерние птицы и вместо них заступили цикады, а Архип продолжал раскладывать один пасьянс за другим. Благо, таковых он знал неисчислимое множество и это занятие ему почти не надоедало. Ближе к полуночи его тренированный случай уловил плеск у воды. Не такой, какой издает упавший камень или выпрыгнувшая наружу рыба, а более объемный и какой-то долгий. Словно бы кто-то медленно и в высшей мере осторожно из этой самой реки выходит. Кивнув своим мыслям и поправив костер, колдун вытащил из сумки бутылку самого дешевого полугара и сделал оттуда солидный глоток, еще больше пролив на себя, и вернулся к прерванному занятию.

Тем временем шум со стороны реки изменился. Теперь оттуда доносилось очевидно различимое шуршание одеваемого платья. Архип криво ухмыльнулся и отпил второй глоток, закашлявшись от крепости напитка и облившись еще сильнее, чем в прошлый раз. Глаза его слегка заблестели, а руки, которыми он раскладывал карты, начали немного заметно подрагивать. Но, тем не менее, он не прервался ни когда в лесу отчетливо стали раздаваться легкие шаги, ни даже тогда, когда между деревьями стала мелькать белесая, еле различимая фигура. Казалось, карточные расклады полностью завладели его вниманием, даже к бутылке от прикладывался не глядя. И, видимо именно поэтому большая часть содержимого оказывалась не в его желудке, а на одежде. И тем не менее, прошло не менее часа, прежду, чем таинственная фигура, наконец, решилась выйти в круг света от уже основательно прогоревшего костра.

Колдун вздрогнул и подскочил, перевернув остатки бутылки:

— Твою ж, налево, — возмутился он, остекленевшими спьяну глазами уставившись на гостью. А ей оказалась бледнокожая девушка. — Ты кто такая, девка, и чего тута забыла?

Девушка была красива до одури. Наверное, окажись она сейчас в Крапивине, да в компании с Архиповой ученицей — татаркой Айрат, то у особо впечатлительных деревенских парней могли и сердца поразрываться от такой невероятной концентрации женской красоты в одном месте. Хотя, на самом деле, как раз на татарку-то ночная гостья вовсе похожа и не была. Там, где Айрат была чернявой, живой и энергичной, эта была русоволосой с водянистыми практически прозрачными серыми глазами, кожей бледной, словно лунный свет и тонкими почти аристократическими чертами.

— Я? Я заблудилась, дяденька… — тихим и мелодичным, словно журчание воды, голосом пролепетала девушка, потупив взор. — Замерзла я…

— Ну, раз замерзла, — уже приветливее улыбнулся колдун и указал девушке на место около костра напротив себя. — Садись, красавица, согрей косточки, ночка и впрямь холодна.

Благодарно кивнув, девица уселась к нодье, да так близко, что Архип даже запереживал, а не загорится ли ее зеленое с алым узором платье. Чуть ли не в костер ноги засунула. Видать, и впрямь холодно было бедолажке. Сам он спокойно уселся на свое место и снова взялся за карты. Прошло несколько минут неловкой тишины.

— Дяденька, — просительный тон девушки отвлек его от трефовой дамы, упорно не желающей устраиваться на положенное ей место в раскладе. — Мне холодно…

— Ну что ж я могу поделать, хорошая моя? — развел руками колдун. — Сделать ночи теплее мне не под силу, — и хотел уже отвернуться, как девушка снова прошептала.

— Обними меня…Мне холодно…

Голос раздался намного ближе и, подняв голову, Архип еле сдержался, чтобы не вздрогнуть от неожиданности. Каким-то сверхъестественным образом девчонка сумела совершенно бесшумно в мгновение ока преодолеть разделявшее их расстояние и теперь стояла в паре шагов по эту сторону от огня..

— Ну обнять, значит обнять, — легко согласился он и ловким движением собрал карты в карман. — Это мы можем. Присаживайся, — и подвинулся, освобождая место на одеяле.

Девушка робко подсела к нему и прильнула к его телу своим. Архипа невольно передернула, насколько, и вправду холодной была она. Стылая, словно рыба, только вытащенная из воды. Она словно бы вытягивала из колдуна тепло, сама при этом не нагреваясь. Но Архип терпел, так было надо. Опустив руку, он медленно и аккуратно провел ладонью по плечам и спине, задерживаясь на каждом шве. Видимо, девушка превратно истолковала этот жест, поскольку подняла голову и лукаво стрельнула серыми глазками в сторону мужчины.

— Мне еще холодно, дяденька, — теперь голос ее казался значительно живее, а ее бескровные, но все равно крайне привлекательные губки были слегка приоткрыты, обнажая ряд ровных белых, словно жемчужина, зубов. — Поцелуй меня.

И, не дожидаясь ответа, неожиданно сильно она толкнула Архипа на спину и уселась на него верхом. Не смотря на то, что мужик был раза в два ее крупнее, он совершенно не мог ничего сделать, словно бы его к земле придавила не хрупкая девчонка, а великанша в сотню пудов. Наклонившись, девушка яростно впилась в губы колдуна влажным, холодным и удушающе пахнущим тиной поцелуем. Чувствуя, что не способен дышать, Архип снова лихорадочно зашарил по девичьей спине, пока в какой-то момент не нашел искомое. Уже почти теряя сознание, он вытащил из шва платья булавку и с силой вонзил ее в девичье тело, в то же мгновение безвольно обмякшее и практически не подающее признаков жизни, кроме бешено вращающихся глазных яблок. Архип выругался и с облегчением столкнул безжизненное тело с себя.

Некоторое время он просто лежал, глядя на звезды и пытаясь отдышаться. Поцелуй русалки — не то ощущение, которое, опробовав однажды, хотелось бы ощутить вновь. Именно посредством поцелуя эта нежить, неутолимо жаждавшая человеческого тепла, вытягивала его, выжирала его до донышка, оставляя после себя лишь окоченевший труп, подозрительно напоминавший старого утопленника.

— Ох, и доиграюсь я когда-нибудь, — пробормотал Архип, когда сердце его наконец-то перестало сбоить, а тепло от все еще тлевшей нодьи хоть немного привело в чувство.

Поднявшись с кряхтением и немного поскакав на месте, чтобы разогнать кровь по застывшим членам, он покрутил головой прикидывая который сейчас час. До рассвета, по прикидкам, оставалось еще достаточно много времени, восток еще только-только начал слегка светлеть. Из котомки Архип вытащил главного помощника любого, кто пытается бороться с нечистью — соль, и начал щедро обсыпать русаличье тело по кругу.

— Дяденька… Мне холодно… И больно… — полным ужаса голосом пробормотала русалка. Совсем еще девочка. Была. До смерти.

— Потерпи, девочка, — Архип не отвел глаза. Он не первый раз видел подобное, но до сих пор не чувствовал к таким заложным — ставшим нежитью не по злому умыслу, а просто по глупости или из-за чудовищного стечения обстоятельств, ничего, кроме жалости. — Скоро все закончится.

Очертив вокруг русалки круг соли, Архип отошел на безопасное расстояние, на другую сторону костра и снова уселся. Теперь ей уже ни за что не выбраться из капкана. На самом деле это было не нужно, проткнутая железом нежить вообще не может шевелиться. Даже если железо того с ноготь, но береженного Бог бережет. Соли он еще купит, а вот второй раз поймать русалку, ежели иголка от случайного движения выпадет, может и не получиться. Уж очень осторожная тварь. Ежели б не эта ее осторожность да невероятный нюх на железо, за версту ведь чует, скотина, даже маленький кусочек, а учуяв ни за что не подходит, и пришлось разыгрывать это нелепое представление с неосторожным путником, пожалевшим заблудившуюся девку. Благо известна и другая слабость русалок, они хоть и мертвые, но женщины ведь. И что-то из этого помнят. Как видят одежду, так, плевав на все и вся, начинают одевать ее на себя. Вот и схитрил колдун — в каждую тряпку, что по лесу раскидал спрятал по маленькой хладнокованной иголке. Сам-то он был безоружен против нежити, нежить сама к нему оружие против себя и принесла. Но, как говорится, ни один план еще не пережил начала сражения.

— Дяденька! Жжется! — вырвал колдуна из задумчивости плач русалки. Архип встряхнул головой и понял, что, видимо, задремал, поскольку его костер уже полностью прогорел, а встающее летнее солнце уже больше чем на половину поднялось из-за деревьев и теперь его лучи лежали у самых ног обездвиженной русалки. В серых глазах нежити горел настоящий ужас.

Встав, он подошел поближе. Русалки, в отличие от каких-нибудь упырей или мавок, были не простой нежитью, а очень сильно завязывались на стихию, в которой умерли — воду, а потому их нельзя было упокоить просто отрубив голову или похоронив в освященную землю. Вода давала им силу, хранила их жизнь, и уничтожить их можно было либо огнем стихией — антагонистом, смертельно опасной любому водному чудищу, причем костер должен быть действительно грандиозным, ежели хоть частица останется — следующей весной жди, что из водоема снова вылезет смертоносная бледнокожая красавица. Либо солнечным светом. Это уже от ее неживой природы. Этот способ был и проще, и сложнее одновременно. Проще потому, что солнце выжигало нежить сразу и под корень, а сложнее, потому, что осторожную русалку, которая, вдобавок, была еще и значительно сильнее обычного человека, попробуй еще удержи на месте, пока ее будет высушивать небесный глаз.

Солнце поднялось еще немного, коснувшись ноги русалки. От кожи густо повалил пар, словно в бане на камни плеснули водой. Нежить истошно, пронзительно заверещала, сразу утратив свой прекрасный облик. Теперь у ног Архипа, стоящего возле насыпанной тропинкой соли, лежало ужасное существо. Раздутое от трупных газов, с синюшно поеденной рыбами и раками кожей, с кривыми желтыми зубами и пустыми глазницами, поскольку их содержимое давно сожрали морские обитатели. Оно верещало и пыталось пошевелиться. Впрочем, холодное железо держало надежно и все, что удавалось существу — это бессильно щелкать подгнившими сточенными зубами. Архип внимательно наблюдал за смертью чудовища, не потому, что ему были приятны мучения существа, а просто потому, что в этом деле нельзя пускать все на самотек. Если хочешь быть уверен, что тварь не вернется — не дай ей на это шанса. Урок, некогда доставший колдуну дорогой ценой. Это, на самом деле, всегда было непросто, ведь перед глазами стоял не уродливый утопленник, а нежная девочка, вышедшая из леса в не по размеру большом платье.

К счастью, экзекуция была недолгой. не прошло и четверти часа, как перед Архипом остался только лишь иссушенный, словно египетская мумия, труп. Устало вздохнув, Архип достал из котомки лопату и принялся рыть могилу. Неглубокую, на пару штыков. Не то, чтобы это было необходимо, заложный мертвец, однажды упокоенный, во второй раз никогда не встает, но просто… Просто как-то неправильно казалось ему оставлять это тело вот так… в поле. От этого скорбного занятия колдуна отвлек неожиданный шорох в кустах. Архип обернулся и встретился глазами с огромной черной кошкой. Лишь на мгновение, а потом животное скрылось в кустах, но кошка эта колдуну шибко не понравилась, хотя он сразу и не мог сформулировать чем, слишком уж мимолетной была встреча…

Глава 27

Следующий раз Наталья посетила Архипа за два дня до Ивана Купалы. Неудержимым смерчем женщина ворвалась в его мастерскую ранним утром, когда он собирался в дорогу. На одной из дальних выселок случилась все поперемерли то ли от отравы какой, то ли от болезни и староста слезно молил колдуна проверить, не пришел ли это какой-то новый мор. Такое в этих краях случалось постоянно и народ одних слухов боялся пуще пожара. А потому подтвердить их или опровергнуть стоило первым же делом. Да и сам Архип подспудно ощущал, что это ен просто так, что каким-то образом это связано с его врагом…

— Читай! — приказала Наталья, буквально тыча ему в лицо несколькими потертыми листами, покрытыми плотным ровным почерком.

— Мне сейчас некогда, — попытался отмахнуться колдун, не собираясь тратить время на эту глупость, но от волшебницы отвязаться было не так уж просто.

— Читай, говорю, там записано, где твой личер прячется и откуда он вообще взялся!

Архип с любопытством глянул на Наталью. Положа руку на сердце, его снедало любопытство. Нежто и вправду в старых бумагах чего углядела? Баба упертая, как баран, с нее станется. Да и листов было всего пара, много времени чтение их не займет, а там, глядишь, и вправду чего полезное будет.

— Ну давай, — сделав максимально недовольное лицо, чтобы волшебница не слишком зазнавалась и погрузился в чтение.

— А дальше что? — поинтересовался Архип, откладывая в сторону пожелтевшие, хотя и вполне прочные листы бумаги. В том, что они уцелели более двух столетий в церковном подвале не было ничего особенного, колдун привычно ощущал в них достаточно несложные чары укрепления, благодаря которым любой материал мог противостоять большей части не слишком сильных природных воздействий любое время, которое чары эти были активны.

— Да какая разница?! — только отмахнулась Наталья, которую явно разозлила реакция Архипа. — Неужели ты не понимаешь?! Я же нашла, где прячется личер!!!

— Вовсе не обязательно, дорогая моя, — устало покачал головой тот.

— Да почему же?! — возмущенно всплеснула руками женщина и тут же принялась вываливать свои умозаключения. По стройности суждений и горячности слов, Архип сделал вывод, что это она делает не в первый раз, видимо, уже приходилось… Интересно, кому? Неужто молодой прихвостень оказался не так уж бестолков? — Альберт Карлович — это тот, кто тебе представился как Альберт Густав фон Бреннон. Об этом говорит и схожесть имени и то самое «Б.», да и слуга его описан, как огромный и косматый, это де тот самый Игнаций, с которым ты сражался. Это же очевидно, они, согласен?

Архип медленно кивнул. Соглашаться не хотелось, но и возразить ему было положительно нечего.

— Ну так а что тебе надо еще? У него ж усадьба на лысом холме на излучине Черной, в нескольких часах езды от Рудянки!!! Тут же все написано!!! — Наталья с силой тыкнула пальцем в лежащие на столе листы.

— Написано, — снова согласился Архип. — Я даже видел этот холм. Он сильно выделяется даже сейчас, ни с чем не спутать. Но там нет никакого жилья. Ни усадьбы чернокнижника, ни окружающей деревни.

— И что? — снова всплеснула руками волшебница. — Нет и нет, ушел народ наверное! Я нюхом чувствую, личер где-то там!!! Надо идти и брать его.

— Наталья, ты уже прочла весь дневник? Знаешь историю Бренана?

— Да нет же! Зачем мне это? Я знаю, что мне надо, пойдем вместе! Найдем, поговорим! Убедим его, он же явно благоволит тебе, граф, помоги мне!

Архип тяжело вздохнул и потер пальцами виски:

— Я уже говорил тебе, что не буду договариваться с немцем. Мы оба знаем, на какую гнусность должен пойти…

— Да чтоб ты в этой глуши сгнил! — В сердцах крикнула волшебница и, развернувшись на каблуках, бросилась прочь.

Архип в ненавистью посмотрел на листы бумаги и, тихонько выругавшись, засунул их в сумку…Сперва ему все еще предстояла более срочная работа.

Глава 28

«Давно уже не было такого паршивого года,» — мрачно размышлял Архип, разглядывая слегка покосившийся тын неприятно затихшего хутора. Сколько семей за этот год схоронили? Пять? И ведь это не считая привычных смертей от голода, холода или болезней, которые неизбежно сопровождают непростую жизнь крестьянина. Когда ж подобное последний раз было? С полдюжины лет назад, наверное… Когда волколак в деревне завелся, так пока изловили паскуду, тоже прорву народу задрал. Задумавшись, Архип даже не сразу заметил, что к нему подошел Бирюк.

— Прости, Семен, — повинился он. — Задумался я. Ты чего спрашивал?

— Говорю, нам-то чего делать, Архип Семеныч? — повторил вопрос охотник.

— Вам? — сперва даже удивился колдун. А потом сообразил, что и в правду, притащил с собой людей, указаний никаких не дал, а сам уперся к палисаду и вот уже добрых четверть часа стоит, буравит ворота взглядом. Людям-то и невдомек, чем заниматься. — Вам, Семен, надобно в лес сходить, набрать хворосту да тащить сюда под стены, — он указал пальцем. — Валом укладывайте, да не жадничайте, чем больше, тем лучше.

— Весь хутор жечь будем? — деловито поинтересовался охотник. Он ничему особо не удивился, достаточно давно уже знал Архипа и помогал ему во всяком. Разного навидался и привык доверять. Если говорят, что надо жечь, значит надо жечь.

— Да, — кивнул Архип. — Я сперва внутрь зайду, разведаю все, и ежели найду там то, что думаю, выжгем тут все до самой земли.

— Мора боишься? — не смотря на то, что Архип свои опасения в слух ни с кем не разделял, догадаться о них было не трудно. Эпидемии опасались все.

— Типа того.

На самом деле, Архип опасался не мора. Обычная болезнь, пусть даже самая опасная, тиф или холера, она хоть и была врагом страшным, но знакомым и можно сказать, даже привычным. Постоянно бок о бок жили, научились справляться. Чего не скажешь о злобном древнем неживом колдуне, который вынашивает какие-то ведомые только ему планы. А еще ему очень не нравились вороны, сидевшие на верхушке палисада и коньке крыши. Жирные, холеные но при этом какие-то неестественно тихие, ни одного звука не издавали, просто сидели и внимательно следили за ними черными бусинами глаз. И зоб… У ворон этих был какой-то неестественно огромный, чуть не до середины пуза зоб. Не могли нормальные птицы нормально жить, имея такое уродливое «украшение».

Поймав себя на том, что уже просто оттягивает время, Архип выругался на собственную нерешительность и вытащил из сумки оберег. Небольшая деревянная табличка исписанная многократно повторенным словом «abracadabra». Причем написано оно было хитрым образом в 11 строк, когда каждый последующий раз слово было короче предыдущей строки на одну букву, в результате чего получался равнобедренный пифагоров треугольник, заполненный месивом латинских букв. Старейший, говорят, еще в Шумере и Уре им пользовались, и действеннейший из известных колдуну амулетов, защищающий от губительных миазмов, распространяющих болезни. Во времена Великой Чумы только вот такие амулеты и не дали Европе под корень вымереть. Накинув цепочку на шею, Архип прошептал несколько слов на латыни и с удовлетворением почувствовал как амулет заметно потяжелел. Верный знак того, что тот активен и защищает своего носителя. Тяжело вздохнув в очередной раз, колдун отринул в сторону все сомнения, толкнул дверь и вошел во двор.

И с удивлением замер. Признаться, учитывая царящий над хутором мерзкий слегка сладковатый запах разложения, он ожидал чего-то инфернального — измазанные кровью стены и полы, изуродованные тела, выбитые окна и прочие атрибуты ужасного нападения, а здесь было спокойно. И это, на самом деле пугало только больше. Только в одном месте внимательный взгляд его заметил следы волочения, словно бы по земле тащили что-то очень тяжелое. Заглянул в баню и хозяйственные пристройки, но и там не нашел ничего ужасающего, даже простого беспорядка, весь скарб был аккуратно разложен, словно хозяева отлучились на несколько дней к родственникам. Основательно сбитый с толку, Колдун двинулся к основному строению — большой двухэтажной избе с просторным подклетом. Со двора изба, как и положено продуманному жилью, имела два входа — широкие ворота на первый этаж, где располагались зимние стойла для животины, сеновал и прочее нужное в хозяйствве, и красный, на высоком крыльце — сразу в горницу, где жили люди. Естественно, что с первого этажа на жилой тоже был переход, но Архипу отчего-то не хотелось идти через заваленную гниющими трупами скотины подзыбицу. А то, что эти трупы там будут и будут они в большом количестве, он не сомневался ни на мгновение, настолько тяжелым и густым, почти осязаемым был доносящийся оттуда запах смерти. Хоть ножом режь.

Медленно, замирая на каждой ступеньке и тщательно прислушиваясь к происходящему вокруг, колдун поднялся по крутой лестнице крыльца. Но в доме все было тихо. Колдун вряд ли бы признался кому, кроме Дарьи, но сейчас он до дрожи в коленях боялся. Не за себя, все-таки он уже столько лет охотился за всяческой потусторонней дрянью, и привык к постоянному чувству опасности. Не пугали его и картины самых страшных смертей. Тоже насмотрелся. Особенно во времена мора уж скоро полдюжины лет назад, когда через его руки десятки прошли. Женщин, детей… Нет, смерть он видел в самых ее ужасных и самых неприглядных формах и тоже не испытывал перед ней излишнего трепета. Она придет к каждому, а бояться неизбежности, значит без нужды изводить себя. Больше всего Архип опасался услышать изнутри стоны людей или, не приведи Господь, плач ребенка.

Да, как бы жестокого это не звучало, но Архип надеялся, что все на этом хуторе мертвы. Просто потому, что сжечь живого, виновного лишь в том, что подхватил где-то непонятную болезнь, было бы очень тяжелым решением. Как для самого Архипа так и для его спутников. Особенно для Айрат. А вытаскивать его, рискуя занести в общину настоящий мор? Упаси Боже от такого выбора.

Еще осматривая дом со стороны двора, колдун заметил, что все окна, даже красное, были закрыты запертыми ставнями, теперь же, на верхней ступени, видел он, что то же самое произошло и с дверью. Более того, в нескольких местах сквозь доски торчали кончики гвоздей. Не надо быть провидцем, чтобы вообразить произошедшее — хозяева хутора были настолько испуганными, что заперли и даже заколотили изнутри дверь, лишь бы оградить себя от чего-то… Архип коснулся нарисованного на двери известью православного креста. Или не выпустить что-то наружу. Проклиная себя за глупость, но вместе с тем понимая, что иначе просто потом заест совесть, он что было сил несколько раз кулаком ударил в дверь и замер, прислушиваясь. Мучительно долго тянулись мгновения, и Архип уже собирался облегченно выдохнуть, как изнутри донесся болезненный и прерывистый, но вместе с тем совершенно явственный человеческий стон. Колдун закрыл глаза, про себя ругаясь на чем свет стоит. Ведь очевидно же, что там никого не спасти. Не надо рисковать, просто обложить дом хворостом со всем сторон и поджечь. Так будет лучше. Когда-то он именно так бы и сделал. Поступил так, как проще и безопаснее для себя. Но годы не прошли даром. Годы лишений и жизни рядом с этими простыми и добрыми людьми, готовыми снять последнюю рубаху ради незнакомца просто потому, что тот замерзает. Ведь хозяева хутора сделали все, чтобы защитить окружающих, а Архип уже не сомневался, почему они это сделали, и попытаться помочь… А вдруг… Положив руку на дверь колдун произнес Слово.

С противным скрипом гнутые кончики кованных гвоздей полезли внутрь, в дверь. Почти сразу же появилось и ощущение внимательного холодного взгляда. Как всегда оно было лишено практически любых эмоций, кроме разве что едва уловимого любопытства. Главная проблема любой разумной и полуразумной нежити. После смерти настоящие эмоции становятся недоступными и поэтому у перешедших за грань остаются только самые сильные, самые яркие чувства, поглощающие их полностью. Упырей терзает чудовищный голод, утолить который может только человеческая кровь, русалки постоянно мерзнут и стремятся в человеческие объятия, чтоб хоть на мгновение согреться, колокольники, игоши, мавки, шуликуны, жердяи — все они терзались от своей ущербности, от образовавшейся пустоты и пытались оную заполнить хоть чем-то. К сожалению, заполнить ее они могли только забирая у живых, и именно потому были так опасны. Ежели б только понять, какая страсть снедает фон Бреннана, может быть, получилось бы с ним сладить.

С приглушенным толстой и довольно умело подогнанной дверью грохотом внутри попадали доски, и Архип, не тратя время на сомнения, потянул ее на себя. Она поддалась легко, без скрипа и сопротивления заржавевших навесов, хороший был хозяин, царствие ему небесное, рачительный, поддалась, открывая доступ в полутемную горницу. Оттуда в лицо колдуну ударил сбивающий с ног запах разложения и болезни. Был он настолько силен, что пришлось даже ухватиться за косяк, чтоб не рухнуть от этой удушающей вони. Сердце Архипа ухнуло в пятки, когда он разглядел, что именно находилось внутри: по стенам узкого вытянутого помещения были разложены, закутанные в белую, всю в мерзких, казавшихся в неверном освещении черными, пятнах, ткань, и плотно перетянутые многочисленными веревками, свертки, в которых без труда угадывались человеческие тела. Разного роста и стати, вот тут взрослые, это, судя по все еще различимым изгибам — молодая женщина, а вот там совсем крошечный — как бы не грудничок. Сглотнув, Архип пересчитал их — получилось шестеро. Шесть душ. Все они были неподвижны и, очевидно, мертвы. Причем мертвы наверняка, да и не первый уже день, Архип закрутил головой в поисках того, кто столь аккуратно сложил их, кто забил дверь и чье тяжелое дыхание он слышал по другую сторону.

В темноте и зловонии, от которого голова шла кругом, а мысли путались, с порога сделать это было очень непросто и колдуну пришлось войти внутрь. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, словно сам воздух становился похож на мерзкий вонючий кисель, вязкий, забивающий глотку и разъедающий глаза. С огромным трудом на одном только ослином упорстве Архип прошел едва до перевернутого стола и уже готов был сдаться и отступить, когда услышал тихое хрипение, сложившееся в слова.

— Уходи… — Архип обошел стол и увидел перевернутый стул и лежащего на земле мужчину.

На руке колдуна, послушный быстрому жесту вспыхнул холодный тусклый огонек, которого, впрочем, было достаточно, чтобы, наклонившись над несчастным, разглядеть ужасное состояние того. Распухшие и посиневшие члены, лицо, кожу которого было практически невозможно разобрать под коркой струпьев и сочащихся сукровицей открытых язв. Архип, хоть не был воцерковленным человеком, невольно перекрестился. Он даже не мог представить себе, какую боль испытывал несчастный и понять, каким образом тот до сих пор оставался жив и в сознании.

— Уходи… — повторил мужчина. Слова давались ему с трудом, по углам пересохших, изорванных болезнью губ пузырилась черная пена. — Смерть… Кругом смерть… Птицы… Не пускай их…

И, словно дожидаясь этих слов, за спиной Архипа послышалось биение птичьих крыльев и донельзя самодовольное карканье. Он резко обернулся обернулся и с ужасом и отвращением уставился на нескольких здоровенных черных птиц, вальяжно рассевшихся на сложенных у входа телах. Все они деловито дергали за испачканную болезненными выделениями ткань, стараясь оторвать себе кусок посочнее да погрязнее. И тут в голове колдуна что-то щелкнуло. Птицы с огромным зобом, болезни, колдуны. Мозаика сложилась, явив знакомый только лишь по старинным рукописям да рассказам наставников узор. Курдуши, разносчики чумы. Совершенно по-животному зарычав, Архип указал перстом на самую крупную из тварей, ту самую, что сейчас оторвала здоровенный кусок ткани, кажется с прилипшей к нему кощей, и выплюнул в ее сторону Слово. Яростно белая вспышка буквально расплескала мерзкую тварь, окатив стены, пол и товарок вороны дымящимися ошметками плоти и кишками. Те, заверещав, побросав свое занятие гурьбой кинулись в открытую дверь, врезаясь в только спешащих на пиршество сородичей, устраивая в узком проходе кучу-малу. Не упуская открывшейся возможности, колдун ударил снова в самый центр черного клубка, испепелив сразу нескольких созданий омерзительной магии. Остальные сумели разлететься. Вытерев кровь с выступивших губ, колдун выругался. Так вот значит, что задумал Альберт Густав! С помощью колдовством сотворенных слуг на общину мор наслать. Интересно, что он дальше хочет? Надеется, что Архип пойдет с ним на мировую и отдаст желаемое? Или просто сдохнет, чтоб потом с трупа добыть? А вот дудки. Облезет и неровно обрастет, немчура дохлая. Хмыкнув и совершенно по-детски показав неприличный жесть в пустоту, Архип прорычал:

— Тебе еще небо с овчину покажется, паскудина дохлая! — да, нелепое ребячество, но что поделать, если переполняющие эмоции требовали выхода.

До вечера мужики таскали хворост и здоровенными валами укладывали его вдоль забора и вокруг стел хижины. Архип же, упокоив несчастного хозяина, знал он на этот счет заветные слова, вместе с помощницей занимался к подготовкой к ритуалу.

— Курдуши, приблуда, — раскладывая перед собой материалы, увещевал он черноокую татарку с видом университетского профессора, наставляющего неопытного студента. — Существа злопакостные и извести их — задача первоочередная. Даже если у Натальи получится немца уговорить с ней уехать, тварюшки эти будут свое дело проводить.

— А разве он не может их обратно призвать? — Архип, на самом деле, не мог нарадоваться на живой ум своей ученицы и ее жажду к чародейским знаниям. Что он ей не говорил, она впитывала, словно губка, и запоминала в мельчайших подробностях. Он до сих не понимал, связано ли то было с обстоятельствами ее появления в его жизни или с какими-то врожденными достоинствами, ведь и внешность у девочки была весьма и весьма выдающейся.

— В том-то и дело, что нет. Курдуш это не классический фамильяр и не старинный шаманский бес, что будучи призван завсегда своему хозяину верой и правдой служит. Курдуш же выполняет только одну задачу, получает ее при сотворении, а после выполнения издыхает в ближайших кустах.

— А зачем же он тогда, Архип?

— Делается просто и быстро, ухватист, неглуп, особливо для простенькой нечисти, для простых задач — лучше и не сыскать, — Архип сложил в ступку перья кишки и просто ошметки плоти, что сумел соскрести в избе. Все, что осталось от нескольких уничтоженным им птиц.

— Ага, — кивнула Айрат, а потом с сомнением закусила губу. — А зачем они нужны?

— Наш немецкий знакомец, чтоб ему черти в аду отдельный котел заготовили, — наконец удовлетворившись содержимым ступки, Архип начал специальной ложечкой вытаскивать его, и раскладывать в центр нарисованной на дощечке сложной многоугольной фигуры. — Решил мор на нас напустить. Эпидемию то бишь, — Айрат испуганно ойкнула. — Но самолично всех заражать ему несподручно, да и долго это, вот и наплодил он тварей. Как человек от болезни помрет, так они тут как тут, вещи его, али гной с пустулы собирают и в зоб складывают. Видала, какой он у них огромный? — татарка кивнула. — Специально для того и задуман. А потом, значит, по деревням разносят. Глазом моргнуть не успеешь, как вся округа в очередь на кладбище выстроится. Да вот незадача, с хутором ему не свезло. Сильные люди, из таких хоть гвозди куй, — он с грустью покачал головой, вспоминая несчастного мужика в избе. — Как помирать стали все, заперлися в доме, чтоб на других хворь не разошлась. И хозяин ведь, царствие ему небесное, заподозрил в птицах что-то неладное. Он ведь и меня предупредить пытался, и даже избу свою сжечь хотел, я там следы нашел. Да сил не хватило, уж сильно его лихорадка, видать, к тому моменту заела.

— А что будем делать мы? — глаза Айрат влажно поблескивали в свете костра, кажется на ее живое воображение история эта оказала сильнео воздействие.

— А мы их приманим. Курдуши вышедшие из одного источника всегда связаны друг с другом и, имея доступ к телу одного из них, можно привлечь остальных и кое-что им внушить.

— У тебя специальный заговор от этих, как их… курдушей?

— Нет, конечно, — криво ухмыльнулся Архип. — Эту дрянь я вижу первый раз в жизни. Как ты думаешь, разве шаманы в отдаленных селеньях или бабки-ведуньи в деревнях имеют заговоры на каждый случай? — татарка неуверенно замотала головой. — Нет, конечно, в жизни столько всего, что никаких книг, никакой памяти не хватит все запоминать и записывать. — Понимаешь, заклинания и ритуалы, это просто слова и действия. Они без человека мертвы. А вот правильный человек может скрутить вместе пару травинок, пошептать над ними хоть на латыни, хоть на татарском и сотворить колдовство.

— И ты каждый раз придумываешь сам? — обычно слегка миндалевидные глаза Айрат расширились, став почти круглыми.

— Нет, конечно, — колдун широко улыбнулся. — Тогда б и учиться нашему ремеслу не пришлось, — при слове «нашему» щеки девушки слегка зарумянились, ей было приятна эта похвала учителя. — Я просто подбираю подходящее под случай. Вот сейчас это обычная охотничья ловушка, завлекающая зверя в капкан. Просто я воспользовался свойством курдушей, о котором говорил выше. Не забыла еще, голова дырявая?

— Архип! — возмутилась девушка. — Курдуши, вышедшие из одного источника связаны друг с другом и воздействуя на одного можно воздействовать на весь выводок, — гордо продекламировала она, подражая голосу учителя.

— Молодец, кивнул тот. А теперь давай колдовать. У мужиков уже все готово, — он указал на Семена, машущего руками возле заваленного хворостом двора. Даже удивительно было, что всего несколько человек за такой коротки срок набрали столько хвороста.

Они прошли во двор и выбрали место между несколько особенно большими кучами хвороста.

Положив дощечку в центр свободного пространства, колдун простер над ней руки и затараторил в странном рваном ритме:

Никаких внешних проявлений чар не последовало, но Архип ощутил, как воздух над дощечкой заметно потеплел. Удовлетворенно кивнув головой, колдун разместил содержимое на траве и отошел назад.

— Будем ждать, — громко, чтобы услышали все вокруг, скомандовал он и затаился.

Ждать пришлось довольно долго. Достаточно, чтоб солнце почти уже скрылось за холмом. И только потом на открытое пространство прилетела первая ворона. Большая, уродливая, с огромным зобом, волочившимся по земле. Птица уселась ровно на середину круга, около деревянного амулета и закрутила уродливой башкой в поисках добычи. Не найдя ничего она возмущенно и, как показалось Архипу, слегка удивленно каркнула, и раскинула крылья, намереваясь взлететь. Но не смогла. Некоторое время она только недоуменно дергалась, пытаясь оторваться от поверхности, но, словно бы земля была измазана каким-то клеем, все ее усилия пропадали втуне. За это время к ней присоединилось еще одна птица, пара крыс и даже один кот. Когда до курдушей, наконец дошла вся безвыходность ситуации, они подняли истошный визг, то ли от злобы и страха, то ли для того, чтоб оповестить сородичей. Но заговор Архипа работал идеально и скоро ни в воздухе, ни на земле практически не осталось свободного места. Сотни ворон и крыс, несколько кошек перли нескончаемым потоком и собирались на слишком маленьком для такой массы тварей пятачке в огромный верещащий и дергающийся ком, ощетинившийся крыльями, лапами и хвостами. В какой-то момент Архип даже подумал, что в круге просто не останется земли, чтоб прилипла вся добыча, но, слава Господу, этого не случилось. Попались все до единой.

Колдун разжег факел и поднялся из своего укрытия во весь рост. На другой стороне от кучи хвороста, следуя его примеру встал Семен.

— Ух, знатно немец потрудился, конечно, — позлорадствовал Архип, разглядывая плохо различимое в неверном свете факелов копошащееся месиво. — Отрадно будет всю эту погань уничтожить! — и швырнул факел в кучу.

Сухой хворост, слегка спрыснутый горючей смесью, много, к сожалению, у Архипа сделать ни времени ни сил не было, занялся мгновенно, а спустя пяток минут уже превратился в ревущий и трещащий огненный шторм вокруг сбившихся в кучу уродливых подобий на божьих тварей. Твари больше не кричали. Теперь они молча всеми тысячами глаз, словно единое существо смотрели на людей.

— Господи, жуть-то какая, — пробормотала Айрат, глядя как сразу добрая сотня птиц вспыхивают, словно сухая солома, перо оно замечательно ведь горит, и в полном безмолвии продолжают стоять, объятые пламенем.

— Они не чувствую боли, — объяснил Архип. — По сути своей это духи, заточенные в искусственные тела. Смерть для них означает лишь переход в естественную форму.

— Жуть… — поддержал Айрат подошедший Семен.

— Жуть, — согласился колдун, — разглядывая, как превращается в комок пламени очередная кошка. Огонь уже начал лизать избу, заметил он. К сожалению, нельзя было придать тела несчастных земле по всем правилам, но он пообещал попросить у Григория отходную по несчастным.

Глава 29

1733 года июля 4-е число. С величайшим прискорбием и стыдом своим должен признать, что самые нелепые и ужасные россказни, распространяемые Крапивинскими пейзанами о моем сердечном приятеле и, можно сказать уже, учителе Альберте Карловиче фон Бренноне оказались чистейшей правдой. К этому, без сомнения умнейшему и образованнейшему человеку я еще несколько дней назад не испытывал ничего кроме величайшей приязни и без малейших сомнений отмахивался от любых наветов. Точнее того, что мне тогда казалось наглыми наветами на прекрасного человека. Оно и не удивительно, ведь именно пространные беседы со старым немцем, которым я с восторгом предавался весь последний год, мало того, что подтянули мое понимание магической теории на прежде немыслимый уровень, так и просто сделались единственной моею отдушиной в этом мрачном краю. Но, не смотря на личное отношение, более я не в силах закрывать глаза на злодеяния, которые он сотворяет. Господи покарай его, ибо за такое прощения быть не может.

Но обо всем по порядку. С самого начала весны, вот уже почти два месяца, округу нашу терроризирует неизвестная сущность, ворующая оставленных без присмотра младенцев. То, что это некая сверхъестественная сущность, а не живой, имеющий человеческую или даже звериную природу тать, очевидно, достаточно только было рассмотреть обстоятельства совершенных похищений. Дети пропадают даже из комнат, запертых на засовы и после них не оставалось никаких, даже самых малейших намеков, способных пролить свет на способ похищения или личность вора. Пульхерия — крапивинская ведьма, бабка, не смотря на дремучесть свою и необразованность, на удивления опытная и в делах своих сведущая поболе иного столичного мэтра, сказала, что творит это нечистая сила по приказу черного волшебника. Жихарем погань эта прозывается. Она хоть и склонна всяческие пакости делать, но, по большей части, мелкие да беззлобные. Ложки ворует, в дрова порох вмуровывает, подножки ставит в темноте да в горшок с кашей испражнится. Шуткует, в общем, на свой извращенный лад. Но при этом погань эта глупа и доверчива, а потому с легкостью под контроль человеческих чернокнижников попадает, становясь оным верным слугой.

Естественно, обвинили в науськивании этого самого жихаря на людей Альберта Карловича. Вообще, по округе о Бренноне и, в особенности, об Игнации — здоровенном и патлатом его ближайшем прислужнике, ходили мрачные слухи. Старого волшебника темный люд обвинял при любом удобном случае от прокисшего молока до расплодившегося по лесам хищного зверья. По большей части, конечно же, обвинения эти были надуманными и нелепыми, хотя, например, в излишней, на мой взгляд, суровости к крепостным своим я фон Бреннона замечал. На меня же никто дурного и не подумал, поскольку знали, что хоть я искусству волшебному и обучен, но очень узко и во всем, что выходит далее рудознатного дела, тыкаюсь, словно слепой кутенок. Но цельную делегацию ко мне, как к дворянину и человеку лично знакомому с главным уездным комиссаром, снарядили всем миром. В мою скромную хату заявились староста, поп, сама колдунья, кузнец и даже приказчик купцовой лавки. В ноги упали, просили в Чернореченск в уездную управу письмо написать, чтоб человека прислали расследование провести да он террора нехристи их избавить.

Я, естественно, им не поверил, хотя и пообещал в деле том подсобить. В защиту свою могу только сказать, что тогда не укладывалось у меня в голове, будто настолько утонченный и образованный человек, как Альберт Карлович мог быть замешан в чем-то настолько чудовищном и омерзительном, как похищение детей с целью проведения неких противоестественных ритуалов черной магии. Да и как я мог думать иначе, ведь сколько вечером провели мы с ним вместе у камина, рассуждая об идеалах Петрарки и Дюрера, Мора и Салютати? Более того, я был настолько наивен и глуп, что даже рассказал об этих подозрениях самому фон Бреннону при первой же встрече. Альберт Карлович, же, наоборот, отнесся к моим словам в высшей степени серьезно. И, не смотря на то, что с присущей ему тонкой иронией высмеял нелепые предрассудки темного быдла, сам обещал заняться вопросом, и, воспользовавшись своими связями, с максимальной доступной скоростью пригласить из уездного центра ревизора. От Бреннана я уходил полностью успокоенный и уверенный в том, что дело будет решено наилучшим возможным образом.

Но дни шли за днями, инспектор не появлялся, а дети продолжали пропадать. Все усилия, предпринимаемые Пульхерьей не приносили ни к каким положительным результатам и мне в какой-то момент стала заедать совесть. Наверное, это звучит удивительно для любого человека моего воспитания и сословия, но я испытывал определенную ответственность или долго перед этими простолюдинами, доверившимися мне и попросившими у меня помощи. И все-таки я, чего уж греха таить, опасался осуждения и насмешек от дворянского собрания уезда за то, что, поддавшись наветам, наводил напраслину на уважаемого человека. Поэтому наилучшим решением мне показалось отправиться и выяснить все самому.

Черную я пересек на единственном через нее броду, в паре часов пути от Крапивина и там же на хуторе оставил коня. В том, что я задумал крупное и шумное животное было только лишь помехой. А задумал я ни много, ни мало, лесными тропами, благо за прошлый год в поисках горных жил истоптал округу вдоль и поперек, тайно пробраться к поместью фон Бреннона. Точнее, не к самому поместью, а к расположенном в некотором от него удалении ритуальному кругу, обнаруженном мною в предыдущие мои визиты к старому немцу. Удивительно было, признаться место. Небольшая, саженей пятнадцать в поперечнике, идеально круглая поляна посреди непролазного бурелома, лысая, словно колено. В центре поляны располагалась грубая каменная чаша, вырубленная из цельного куска гранита. Со слов Альберта Карловича выходило, что поляна эта, найденная им множество лет назад и определила место строительства поместья, уж сильно тайна ее занимала немца в молодые годы. Даже моих небогатых знаний и сил хватало, чтобы почувствовать исходящее от чаши и окружающей его выжженной земли, не которое не росла даже вездесущие осока и пырей, биение магической силы, а потому, здраво рассудил я, если где и творить чары, то только там.

На место я прибыл засветло и еще на подходе ощутил, что волшебный дух, которым и ранее были пропитаны и чаша, и пустырь, стали значительно сильнее, чем в прошлые мои, еще по прошлому лету, визиты. И это ощущение укрепило мою решимость выяснить, что здесь происходит и виновен ли мой приятель. В устремленном в сторону деревни краю поляны я обнаружил в почти непролазной с других сторон чаще хорошо протоптанную просеку и решил обустроить себе наблюдательный пост в безопасном от нее удалении. Выбрав дерево с большой просторной развилкой, куда вполне мог поместиться, я в меру своих физических и чародейских сил замаскировал убежище. Получилось не бог весть как, но достаточно, чтобы беглый взгляд не заметил ничего необычного. А учитывая, что темное колдовство не любит солнечного света, а значит, проводиться будет после заката, то этого должно оказаться более, чем достаточно.

Ждать было еще достаточно долго, а потому, отобедав заранее припасенным провиантом, я прислонился спиной к мощному стволу и незаметно для себя задремал. Спал я долго. Не уверен сколько точно, ведь последовавшие за пробуждением ужасные события основательно выбили меня из колеи, но когда я проснулся, солнце уже давно закатилось, и над поляной во всю царствовала полная луна. И развернувшаяся под ее бледным сиянием фантасмагорическая картина, я уверен, будет стоять перед моими глазами до самого моего последнего дня.

Но обо всем по порядку. Из полудремы меня вырвал настойчивый напев, произносимый высоким голосом Альберта Карловича. Говорил он на латыни, уж этот язык мои досточтимые менторы за годы обучения сумели вбить в мою деревянную голову намертво. Расстояние было достаточно значительным и мне удавалось разбирать лишь отдельные его части, но упоминались там силы, по большей части злобные, темные и человеку исключительно противные. Римский Плутон, та-кхеметский Анубис, шумерский Нергал и другие, чьи грязные имена милосердная судьба изгладила из моей памяти, оставив лишь ощущение всепоглощающего ужаса, мерзости и скверны. Содрогнувшись от дрожи, вызванной одним из них и от неловкого движения едва не рухнув со своего ненадежного насеста, я окончательно пробудился и широко расширившимися от удивления и страха глазами уставился на распростершуюся предо мной картину, воистину более похожую на картины Ботичелли и Босха, чем на реальность.

В центре поляны в чаше, обнаженный, словно Адам в дни Творения, дервишем крутился Альберт Карлович. Тело его, по-стариковски сухое и жилистое, в холодном лунном свете блистало от выступившего пота, а срывающиеся с губ слова перемежались тяжелым астматичным дыханием. Видно было, что подобные упражнения даются немолодому чернокнижнику с величайшим трудом и отнимают множество сил. И, тем не менее, он продолжал вертеться, и откуда только в этом тщедушном теле нашлось столько сил. Рядом с чашей стоял Игнаций. Как всегда огромный, косматый и неряшливый. Признаться, этот поляк всегда вызывал у меня немалую оторопь. Было в его серых глазах что-то такое, от чего любой встретившийся с ним ощущал себя, словно кролик перед оскалившимся волком. В левой руке Игнаций, за ногу, словно охотник попавшего в силки кролика, держал обнаженного, истошно кричащего младенца.

Увиденное настолько поразило меня, что я было подумал будто это просто игра теней или бликов неверного лунного света. Я даже попытался протереть глаза, в глупой надежде, что морок рассеется. И чуть было не пропустил, как Игнаций, вскинув жертву над головой, принялся ее раскручивать. Я похолодел и едва успел вцепиться в зубами в ладонь, чтобы сдержать вопль отвращения и ужаса, когда этот выродок резко опустил свою жертву головой на край гранитной чаши. Удар был такой чудовищной силы, что голова несчастного лопнула, словно перезрелая тыква, окатывая вертящегося юлой старика и его чудовищного слугу фонтаном крови и мозговой каши. Наверное, если бы сейчас Игнаций запрокинул голову и зашелся гулким захлебывающимся хохотом, демонстрируя свою злодейскую сущность, мне стало бы легче. Но он молчал. И на лице его, насколько я могу увидеть, не дрогнул ни один мускул. Словно бы не невинную жизнь от отнял, а выполнил рутинную, надоевшую уже работу. И мысль о том, что, скорее всего именно так и было, напугала меня больше, чем смогли бы это сделать любые проклятия или злорадства.

Тем временем Игнаций легко подбросил обезглавленное тело вверх, где Альберт Карлович в мгновение замерев, словно законы божьей механики были написаны не для него, ловко его подхватил и поднял на вытянутых руках так, чтобы стекающая из чудовищной раны кровь проливалась на его плечи и стекала по обнаженному морщинистому телу в чашу. И, клянусь Господом, каждая капля, что достигала грубо обработанной каменной поверхности тут же впитывалась в минерал, не оставляя на алтаре ни следа. Минуту, другую, третью, купался фон Бреннон под кровавым дождем. Иисус Христос — Вседержитель, не могло, ну не могло в крошечном детском тельце быть столько крови, сколько пролилось в тот вечер. Казалось, что ее было больше, чем умещается во взрослом мужике. И с каждой каплей голос Альберта Карловича становился все выше и выше, пока не сорвался в визгливом крещендо. И одновременно с этим ребенок в его руках словно бы истаял, рассыпавшись по ветру невесомой темной пылью. Старый чернокнижник завершил свое заклинание и замер, с опущенной головой, лишенный сил. Некоторое время он просто молча стоял, тяжело дыша. После с помощью слуги выбрался из чаши, и я увидел, как дрожат его члены, как шатает его, как тяжело опирается он на руку Игнация. После медленно обтершись услужливо поданным полотенцем и укутавшись в яркий восточных халат, в котором я в прежние свои визиты не раз заставал его подле камина, старик тяжело шаркая босыми ногами ушел прочь.

Они уже давно ушли, а я все продолжал сидеть на дереве, трясясь от ужаса и отвращения. Господи прости меня, как же я был наивен и слеп. Человек, которого я считал если не другом, то, как минимум близким приятелем, оказался кровожадным чудовищем, монстром хуже любого упыря, которому не место на божьем свете. Только к рассвету я, словно бы в сомнабулическом состоянии нашел в себе силы выбраться из своего укрытия и отправиться домой в Крапивин. Там, не в силах сдержаться, обо всем рассказал бабке Пульхерье. Она же, в свою очередь, собрала деревенский сход. Мужик в Крапивине всегда был крепкий и смелый, помещиком не задавленный, тяжелым бытом закаленный, к ружью и топору привычный, а потому, споро решил пустить старому чернокнижнику алого петуха. Как бы не был ты умен и могуч, а с пулей в башке особо не поколдуешь.

Я твердо решил, что пойду с ними. Чем бы не обернулась эта вылазка, а один дополнительный пистоль, пусть я и не великий воитель, лишним не будет. Да и ворожить умею, авось и сгожусь на что.

Архип захлопнул дневник и витиевато выругался, чем заслужил осуждающий взгляд отца Григория, копавшегося в бумагах рядом. Не то, чтобы старому фарисейке была реальная надобность находиться именно сейчас в церковном архиве, но любопытство не было причислено к списку смертных грехов. Возможно зря. Клокотавшая в груди колдуна ярость все еще требовала выхода и рука до побелевших костяшек сжалась вокруг рукояти топора. Злобствовал он не столько на недосдохшего немца, то, что путь к немертвому существованию устилается целым ковром невинно загубленных жизней, Архип знал давно, а на Наталью. Ведь эта высокородная крыса прочитала дневник полностью. Знала ведь, через что чернокнижник достиг своего нынешнего состояния. И все равно ведь захотела пойти с ним на сделку. Самовлюбленная тварь.

Медленно выдохнув и восстановив равновесия ума, колдун уже с величайшей бережливостью отложил небольшую книжицу в сторону. Прочитанное им только что было последней записью, а значит молодой дворянин, написавший его, не вернулся из своего «крестового похода». Но вместе с тем, дохлый немец почти двести лет никого не донимал, а значит в какой-то мере его усилия увенчались успехом. Его и тех безымянных крестьян, что подняли оружие против злобного чернокнижника.

— И что-то мне подсказывает, — пробормотал Архип, взвешивая в руке проржавевший выщербленный топор. — что ты в этом сыграл какую-то важную роль. Жаль, что не знаю какую. И на кой ляд ты этому чертовому фон Бреннону сдался.

Собственно, именно в надежде выяснить это Архип и отправился в церковный подвал в поисках того дневника, выдержки из которого Наталья ему показывала несколько дней назад. Негоже отправляться в пасть ко льву, не имея понятия об остроте его клыков. К сожалению, ни о каких топорах рудознатец из прошлого не писал, а значит ни он, никто-либо из его окружения за создание этого странного артефакта не был в ответе. Тогда кто? Сам Альберт? А что он с ним такое сотворил, что, не смотря на все чудесные свойства, проявляемые топором, никакого чародейства от него не исходило? Слишком много вопросов, выяснять которые придется на месте. Завтра Купальская ночь, и все его предчувствия буквально орали о том, что с немцем надо покончить раньше.

Глава 30

Найти место, где, судя описанию в дневнике некогда располагалась деревня помещика фон Бреннона, Архипу, как и любому хотя бы пару раз проезжавшему по берегу Черной в сторону Рудянки, никакого труда не составляло. Мало того, что резко разливаясь после Мавкиного брода, река спрямляла течение, и дальше верст на тридцать ее изгибы да излучины можно было пересчитать по пальцам одной руки, так еще и руины старой деревни, правда ныне уже полностью захваченные лесом, отлично просматривались аж с самой речной стремнины. Правда, молва о тех развалинах ходила дурная, да и Лес в тех местах пусть и не кишел нечистью, как севернее, но все равно оставался Лесом. В общем, даже безбашенные подростки в желании удалью своей и бесстрашием девок впечатлить да пред друзьями похвастать, туда если и забредали, то вернувшись в зад особо о том не распространялись.

Архип, конечно же там бывал. С десяток, наверное, лет назад, дабы удовлетворить свое не в меру разыгравшееся любопытство. Да и соглашение, заключенное некогда с общиной обязывало любую возможную угрозу простому люди проверять и в меру сил своих пресекать. Не сказать, чтоб прямо-таки особо увиденным впечатлился, но давящее и тяжелое ощущение, распространявшееся от полусгнивших построек помнил отлично. А стоявший на небольшом холмике, на удивление ладный, не смотря, на прошедшие годы и окружавшее его запустение, барский дом, так вообще нагонял оторопь. Впрочем, осмотрев его от чердака до подвалов и ничего предосудительного и опасного для вверенных его защите людей не найдя, Архип тогда просто пожал плечами да от греха подальше, запретил людям туда соваться. Не лезет оттуда никто с желанием честной христианской кровушку попить и бес с ней с деревней. Общинники, и сами не слишком-то жаждавшие в таком месте праздно шататься, согласно покивали да и намотали на ус. Как говорится, не очень-то и хотелось. Полей да охотничьих угодьев и по эту сторону реки хватало, чего судьбу за хвост понапрасну дергать?

Ныне же колдун явился сюда с совершенно иной целью. Так сказать, на свидание со старым и недобрым другом. Развязной походкой, даже и не подумав таиться, да и какая разница, все равно уж в своих владениях личер при желании даже мышь разыскать способен, демонстративно закинув на плечо топор, брел он по тому, что осталось от некогда главной, и по совместительству, единственной улице деревушки. Впечатление, конечно, создавалось удивительное. По краям лес — ели, сосны, березы, всего понемногу, деревья старые, не по одному десятку лет, от крестьянского жилья, по большей части остались одни только полусгнившие, покрытые густым покрывалось мха и утопающие в густой траве ошметки стен да ямы погребов, а взгляд в сторону переводишь, и вот она — барская усадьба. Звание, конечно, слегка громковато для простой двухэтажной избы, дом того же Векта поболее да посерьезнее будет, но все равно. Стоит, словно и полгода не прошло, как хозяева уехали. Забор в паре мест поправить только да кой-где черепицу на крыше поправить и хоть завтра заселяйся. Не брало ее ни время, ни непогода, ни лесная растительность.

Подойдя к парадному входу, благо, ворота были открыты, а то в прошлый приходилось через забор татем лазать, и ехидно осклабившись, Архип Словом снес почерневшую от времени, но все еще крепкую дверь с петель, с глухим эхом зашвырнув ее куда-то в темноту жилища. Не то, чтоб такой подход был необходим, вряд ли она была хотя бы просто заперта, но сегодня у колдуна был на удивление бесшабашный и хулиганский настрой и уж очень хотелось покуролесить. Да и время для проказ было самое наилучшее — канул Ивана Купала, когда ж еще ребячеством страдать? И сразу же ощутил возникло, на самом деле, вполне привычное впечатление пронзительного холодного взгляда.

— А вот и корм для червей проснулся… — с облегчением пробормотал колдун. Он очень сильно рассчитывал на то, что привлечет внимание хозяина, и обидно было бы просчитаться в самом начале. — Ну смотри-смотри, я тебе сейчас устрою представление, — и с этими словами достал из кармана упаковку серных спичек.

Разумеется, то были не простые спички, кои можно купить в любой лавке. Эти Архип самолично готовил да зачаровывал для торговли в Дарьиных лавках. Стоили они, конечно же, втрое от обычных, но, не смотря на это разлетались как горячие пирожки. Причем не только в Крапивине, но и в Чернореченске, где и своих чародеев было завались. Приказчики поговаривали, что мужики, за последнюю упаковку могли и слегка поскубаться. Ажиотация такая была, естественно не просто так, а потому, что горели они ярче, жарче и настолько дольше, что можно было как свечи использовать сами по себе. А еще на ветру не гасли. Сплошные преимущества, в общем.

Альберт Карлович, как называл его рудознатец, имя которого Архип так и не смог узнать, о чем отчего-то сейчас очень сильно жалел, оно не было написано ни в самом дневнике, ни на его обложке, судя по всему, и в лучшие годы не собирался поражать своих редких гостей величием обстановки и богатством убранства. Следом за просторными сенями был только узкий коридор с низким потолком, по которому колдун вынужден был передвигаться слегка пригнувшись. А уж если вспомнить громадного Игнация… Да этому пришлось бы тут ползать на карачках и чуть ли не боком. В коридоре сразу же пришлось зажечь первую спичку, поскольку окон тут то ли сразу не было, то ли со временем от чужого глаза скрываясь, заколотили. В любом случае, темно было хоть глаз выколи. От коридора в разные стороны выходило несколько ответвлений в крошечные, заваленные каким-то едва различимым хламом, каморки. Вместимо, какие-то кладовые. Коридор упирался в кухню и по совместительству столовую, в дальнем конце которой была лестница на второй этаж.

Наверху на площадке ожидала массивная дверь. Архип подумал было и ее снести с петель, но поразмыслив, все-таки просто открыл, тем более, что она оказалась не заперта. За ней оказалась довольно просторная, горница с печью посередине. Сразу видно, где некогда обитал хозяин. Правда, окна, оказались заколочены и здесь, поэтому колдун зажег вторую спичку вместо уже полностью прогоревшей. В неверном свете огонька он разглядел откровенно убогую обстановку то ли мародеры постарались, то ли изначально так было. Ежели второе, то немецкий чернокнижник был очень специфическим человеком.

— А стал не менее специфическим живым трупом, — закончил вслух Архип, оглядывая голые деревянные стены и полы, кирпичную, но всю облупившуюся печь, кстати, вроде ж тут должен был быть камин, массивный, но крайне непритязательный стол и две табуретки.

На дальней стене Архип обнаружил еще одну дверь. За которой оказалось второе крыльцо, выходящее на удобную внешнюю лестницу, спускавшуюся сразу во двор.

— Вот что тебе мешало по сторонам обойти, а не переть амором? — покорил он сам себя.

К горнице примыкали две небольших в комнаты. В одной из них стояла кровать, все такая же грубая с полусгнившей копной сена вместо матраса, а во второй в кучу была свалена разная одежда, вещи и сумки. Некоторые носили на себе следы засохшей крови. Наобум заглянув в первую, Архип обнаружил там портсигар, несколько платков и скрученную тугую пачку ассигнаций.

— Интересная у тебя заначка была, Игнаций, — грустно покачал головой Архип, закидывая сумку на плечо. — Не первый год, видать, орудовал. И как пропустили такое кубло под носом?

Забирать себе вещи мертвеца он, конечно же не собирался. Плохой смертью люди померли, не стоило таковых мародерством обижать. Вместо этого он поджег банкноты, бумага занялась бодро, и вместе с сумкой бросил вниз, в столовую. А чтобы разгоралось веселее, швырнул туда и стеклянный бутылек с зажигательной смесью своего производства. Полыхнуло знатно. Подперев обе двери табуретками, огню нужен воздух, он спустился по внешней лестнице во двор. Прислушался к и понял, что впервые за все время ощущает в таинственном бесплотном взгляде, сопровождающем его действия, что-то отдаленно напоминающее злость.

— Не нравится? — ехидно пробормотал он, срезая с крупного куста можжевельника длинную прямую ветвь. — Привыкай. Еще до полуночи тебе предстоит много чего неприятного.

Хижину надо было сжечь. Хотя бы для того, чтоб она и в дальнейшем не стала рассадником какой-нибудь пакости. Не даром в народе говорят, что «свято место пусто не бывает». Стоит только одну дрянь извести, так еще какая-нибудь заведется. Тянутся на дурные места, как мухи на мед. Но даже и сжигать надобно с умом, чтоб потом весь лес не вспыхнул, поэтому Архип наскоро ошкурил подготовленную ветку и двинулся вдоль забора, рисуя на песке линию и приговаривая:

По окончании ритуала, а двор был достаточно большим и потому времени это заняло преизрядно, Колдун еще некоторое время постоял у забора, наблюдая как над проклятым домом танцует красный петух. Зрелище завораживало. Особенно, когда, послушное его заговору пламя взмывало вверх, едва коснувшись невидимой стены, ограниченной тонкой линией на земле. Когда, наконец, разбрасывая снопы искр, крыша барского терема обвалилась в гигантский костер, которым стало имение, колдун развернулся, снова закинул на плечо топор и жизнерадостно насвистывая двинулся в сторону предполагаемого древнего капища. Конечно, по дневнику рудознатца найти это место было практически невозможно, по сути, там вообще ничего и не было сказано о местоположении каменной чаши, кроме того, что она был где-то около деревни, но такова уж суть подобных мест — вокруг них много странного, много знамений и явлений, по которым внимательный человек с легкостью проложит путь.

«Хотя, в данном случае, признаться, справился бы любой, кроме совсем уж слепца,» — подумал Архип, едва только прошел сотню шагов по редкому перелеску, выросшему, скорее всего, на месте окружающих любую деревню полей. Даже странно, что он был таким редким, ведь прошло почти два столетия с тех пор, как люди ушли. Да и вообще все деревья в деревне выглядели какими-то больными. Возможно, это было как-то связано с темной силой, некогда свившей тут гнездо. Да и до сих до конца не изжитой. В любом случае, черту между старым лесом — густым, мрачным, полным высоченных великанов и новым, наросшем за последние полтора столетия, словно бы по линейке проводили. И в нем, в этом самом лесу вела широкая, прямая, словно стрела, прекрасно утоптанная тропа, если таким скромным словом можно описать дорогу, по которой двое конных могли разъехаться. То ли неуважаемый Альберт Карлович у нас тут натуральные парады принимал, то ль еще какое хитрое свойство мистической поляны.

На входе в нее, по обеим сторонам, словно гвардейцы, стояли два самых настоящих менква. Здоровенные бугаи каждый высотой в полторы сажени, с острой вытянутой башкой и морщинистой кожей, больше напоминавшей кору дерева. Да, собственно, именно ей и являющейся. Оба они Архипа заметили издали, они в лесу вообще видят на версту и теперь следили за ним немигающим взглядом злобных, совершенно не обезображенных сложными размышлениями буркал. Правда, сходить со своего поста не торопились. Архип приветливо помахал нечисти рукой и, заметив расплывшееся по деревянным рожам гримасы удивления, радостно засмеялся. Вообще, конечно, собственное душевное состояние его слегка беспокоило, словно бы не на смертный бой собирался, а на увеселительную прогулку, но поделать с собой он ничего не мог.

— Эй, чурбаны безмозглые, — радостно закричал он, набрасывая на плечи вытащенный из кармана расшитый платок. — Хотите фокус покажу?

Если бы кто только знал, скольких трудов стоило Архипу совершенно по-лошадиному не заржать, разглядывая застывшую в немом изумлении нечисть. Ну разве не может не развеселить обалдело крутящий по сторонам рожей с гротескно отвисшей челюстью деревянный истукан? Менквы вообще не могли похвастать большим умом, поэтому сталкиваясь с необъяснимым, часто впадали или в неконтролируемую ярость, либо в самый настоящий ступор. В принципе, прикрытому мышиной личиной Архипу не стоило никакого труда проскочить мимо обоих стражей, но наличие за спиной двух этих огромных и до неприличия сильных самоходных колод могло помешать его планам. Да и вообще, как бы Альберт Карлович не заскучал и не отвел свой взгляд от выходок Архипа. Нечего ему по сторонам смотреть еще увидит чего не следует. Поэтому, обойдя менквов со спины, Архип примерился и поудобнее перехватил топор, прикидывая как бы посноровистее с ними разобраться. И при этом, желательно, самому не получить на орехи.

Неожиданно для себя, колдун резко размахнулся и вогнал топор аккурат промежду лопаток первого из стоящих перед ним менквов. Топор по самый обух погрузился в древообразную плоть, брызнула белесая жидкость с резким кисловатым запахом, заменявшая этому сорту нечисти кровь. Смертельно раненный монстр визгливо хрюкнул и начал оседать. Легко выдернув топор, словно не из плоти а из желе его доставали, Архип, лихо, наотмашь, снизу вверх рубанул по второму. Тот только развернулся и, в силу тугодумия своего народа, просто удивленно таращился на происходящее, протягивая вперед левую руку. Эту самую руку Архип ему и отсек по самый локоть. Неприглядно выглядевший топор сек твердую плоть нечисти, словно раскаленный нож коровье масло, разбрызгивая по сторонам напоминавшую скисший березовый сок сукровицу. Используя инерцию предыдущего удара, Архип завел руку с оружием за спину, перехватил двумя руками за самый кончик топорища, сделал подшаг и, хекнув, вогнал железный подарок четко промеж глаз покалеченного чудовища. Резко выдернул оружие и отскочил назад за пределы досягаемости длинных конечностей агонизирующих монстров.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — ошеломленно пробормотал он, перевода с опадающих, словно озимые, великанов на свое необычное оружие. — И как это понимать?

Конечно, со стороны могло бы показаться странным то, что Архип разговаривал со старым ржавым топором, но то, что топор этот крайне необычный было настолько очевидно, что спорить с этим мог бы только самый конченый глупец. Во-первых, плоть менквов не просто выглядит, словно древесная кора, она и крепость имеет соответствующую. И разрубить ее ничуть не проще. А во-вторых, Архип понял, откуда в нем сейчас кипит эта странная бесшабашная злоба и удаль, так беспокоившие его с самого момента входа в деревню. Как бы безумно это не звучало, но это были отголоски того, что сейчас чувствовал топор. Топор и именно топор истово хотел поскорее встретиться с личером. Топор жаждал его крови.

— Значит, так, дружище, — тщательно подбирая слова, заговорил Архип, буравя взглядом инструмент. — Я все еще не разобрался, что ты такое, но ежели мы с тобой хотим закопать старого немца, нам необходимо действовать сообща. Понимаешь меня?

Некоторое время ничего не происходило, и Архип просто стоял, ощущая невероятную глупость ситуации. В нем даже появилось сомнение, а не тронулся ли он рассудком от тяжелых испытаний? Но нет, наконец эмоции, исходящие от топора потихоньку начали меняться. Теперь в них появилось ответное удивление и какая-то заинтересованность.

— Ладно, посчитаем, что это было согласие, — с облегчением выдохнул Архип. — Я хочу прибить Бреннона не меньше тебя. Достал в край уже. Но чтобы добиться этого мне надо сохранять холодную голову и самоконтроль. Иначе весь мой план вылетит в трубу. И я вместе с ним. А немец заполучит тебя и, в конце-концов останется в выигрыше. Ты же этого не хочешь?

Глава 31

Путь до таинственной поляны оказался на удивление небыстрым. Не смотря на то, что тропа и не собиралась как-то петлять, а конец ее в виде возвышающейся горки просматривался чуть ли не с самого места схватки с менквами, Архипу пришлось добрый час топать ногами прежде, чем он выбрался на открытое пространство. Казалось, будто бы тропа удлинялась от каждого его шага и пришлось поторопиться, чтобы расстояние хоть как-то сокращалось. Подготовил эту защиту фон Бреннон или это было некое свойство самого ритуального места сходу колдун бы не ответил, да и не до того ему было, поскольку открывшая картина поражала и даже, в какой-то мере восхищала.

Поляна, а точнее, небольшой холм, незначительно возвышающий над окружающим ландшафтом, но все-таки ниже верхушек деревьев, отчего совершенно не просматривался издалека, был совершенно и неприятно лыс. Ни дерева, ни травинки, ни даже какой-нибудь захудалой палки куста, ничего кроме спекшейся, хотя всего пару дней назад прошел ливень, потрескавшейся мертвой золисто-серой почвы. На верхушке холма располагался массивный каменный алтарь, кажется, некогда вырезанный из цельного куска темного камня в форме неглубокой чаши. Был он расколот пополам, по поверхности змеились многочисленные трещины и виднелись подпалины. Но при всем при этом алтарь тот излучал настолько густую и мощную ауру злобы, ненависти, разложения и смерти, что казалось, будто ложкой можно черпать и намазывать на хлеб. Становилось понятно, что дурное предчувствие, охватывавшее любого, посмевшего зайти в деревню было всего лишь легким отражением истинного Зла, засевшего здесь в этом самом камне. Архип поежился представив, насколько же чудовищные ритуалы проводились на нем, каким кровожадным духам или божкам возносились молитвы, раз одна память о них настолько искажала окружающую действительность. А потом он увидел Бреннона и, не смотря на все свое самообладание, не смотря на весь накопленный опыт, вынужден был зажать рукой рот, чтобы не закричать от ужаса и омерзения.

У алтаря, скрестив на высокой груди изящные руки стояло тело. Когда-то оно несомненно принадлежало женщине и по знакомому дорогому костюму для верховой езды, Архип с уверенностью мог предположить, что принадлежало оно Наталье, подруге и сообщнице по не самым безобидным шалостям молодости. Точнее утверждать он бы не взялся, поскольку у тела напрочь отсутствовала голова. Точнее, отсутствовала голова законной, так сказать, этого тела хозяйки. Вместо нее из обрубка шеи, из месива лоскутов кожи, ошметков мяса и запекшийся крови торчал то ли штырь, то ли палка, на которую была насажена засохшая человеческая голова. Лысая, покрытая посеревшей от времени задубевшей кожей, натянутой настолько, что тонкие губы скалились в бесконечной усмешке во все тридцать два, или сколько их там уже осталось, гнилых зуба, а бесцветные глаза, казалось, намеревались выскочить из орбит.

Но самым ужасным было то, что эта нелепая конструкция, этот уродливый богопротивный кадавр был жив. Точнее, он несомненно был так же мертв, как и камень, к которому Альберт Густав фон Бреннон, немертвый чернокнижник, привалился, но продолжал ходить, разговаривать и с осуждением сверлить бельмами своих чудовищных буркал вышедшего ему на встречу колдуна.

— Любезный, Архип Семенович, — шипящий голос чернокнижника сочился радушием. — Ну вот мы с вами наконец-то, и встретились, так сказать, во плоти. Хоть большую часть этой плоти вы, наверняка, знаете и без моего участи, — он издал серию странных кашляющих звуков, в которых только при очень большом желании можно было распознать смех. — Надеюсь, вы на меня не в обиде? К сожалению, ваша прекрасная знакомая оказалась на редкость высокомерной стервой и, увидав мое плачевное состояние, — личер сделал в некотором роде даже комичный жест, если забыть об обстоятельствах, указывая на собственную голову. — Возомнила будто бы ей не составить труда доставить меня к собственным руководителям без спроса. Пришлось ее прихлопнуть. Благо это было не слишком сложно, ведь уверившись в собственном превосходстве, она совершенно утратила осторожность. Ну а телом я решил воспользоваться в своих целях. Благо, ей оно больше не пригодится. Искренне надеюсь, что вы на меня не в обиде, дорогой друг…

— А мальчишка? — с трудом справившись с эмоциями, перебил его бесконечные излияния Архип. Помимо собственной ярости ему приходилось иметь дело еще и с всепоглощающей ненавистью, исходящей от зажатого в руке топора. Не смотря на данное совсем недавно обещание, ну или того, что колдун за обещание принял, сейчас таинственный артефакт буквально захлебывался в желании любой ценой изрубить личера на самые мелкие кусочки, до которых только смог дотянуться. И противиться этому было ох, как непросто.

— Мальчишка? — фон Бреннон прервал сеанс самолюбования, и недоуменно уставился на Архипа.

— Ну да, мальчишка. Смазливый такой, за Натальей все хвостиком таскался, козырял постоянно — нарочито пренебрежительным тоном уточнил колдун. Такую манеру поведения он выбрал специально, чтобы выбить личера из колеи. Тот слишком сильно рассчитывал на произведенный надругательством над телом столичной волшебницы эффект. И Архип, оправившись от первого шока, не собирался давать ему это преимущество.

— Я… Я его в яму посадил пока, — Альберт Карлович выглядел слегка сбитым с толку. — Вдруг потребуется еще… Ну это… как тело… — Он махнул влево и Архип увидел шагах в сорока на закат лежащую прямо в траве плотную деревянную крышку, придавленную, здоровенным камнем, скорее всего, отколовшимся от постамента чащи.

— Понимаю. — колдун покивал. — Тяжко тебе, Альберт Карлович жив… существуется последнее время. Ни ручек, ни ножек, только остается, что колобком кататься, — растянул губы в показном добродушии он. Где-то внизу зашелся в злобном хохоте… топор.

— Павел Тихонович, — неожиданно личер перевел немигающий взгляд жутких выпученных глаз с лица Архипа куда-то влево и вниз. И тон его стал наставительно-покровительственным, но при этом слегка потеплел. — Негоже так откровенно злорадствовать бедственному положению старика. Тем более, что оно, во многом является плодом ваших трудов. А ведь я вам ничего дурного не делал и желал одного лишь добра.

Архипу потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что мертвый колдун не только обращается к зажатому в его руке топору, но и чувствует излучаемые последним эмоции. А потом до него дошло, что он назвал имя. Человеческое имя. А значит внутри топора заключена живая душа. Ненависть, излучаемая топором, точнее заключенном в нем рудознатцем Павлом Тихоновичем, автором дневника, вот и узнал имя, Господи прости, уже физически обжигала.

— И все-таки, дорогой мой друг, — принялся, кажется, полностью позабыв об Архипе, увещевать чернокнижник. — Ваш гнев несправедлив. Я понимаю, что заточение в неодушевленном предмете не очень похоже на эдемские кущи, но, в конце-то концов, ведь не я же заставлял вас расстраивать мои планы. Ежели б вы не привели к моему порогу разъяренное быдло, сердечный мой друг, ежели б не полезли прямо в середину ритуала, то вам и не пришлось становиться моим Стражем.

Страж, причем именно с большой буквы, прерванный ритуал, личификация, необъяснимые особенности топора, как оружия, при полнейшем отсутствии каких бы то ни было чар, и многое другое, не настолько явное, но явно увязанное в единый клубок. Все это бешеным водоворотом закружилось в голове Архипа, подняв с самого дна памяти полузабытые уже за ненужностью знания, добытые в запрещенных томах, по нерадивости и незнанию таившихся в дальних закоулках общественных и частных библиотек Петербурга. Закружилось, завертелось, перемешалось, пока неожиданно не сложилось в удивительно стройную и объясняющую абсолютно все картину.

— Филактерий, — не отдавая себе отчета, негромко проговорил он. У живой природы есть свои законы. И самым непреложным из них является смертность всего сущего. И не существует в тварном мире силы, способной изменить этот порядок вещей. Но человек не даром изворотливостью и хитростью добился звания царя природы. Там, где отступала сила, всегда можно найти обходной путь. Сложный и извилистый, но, тем не менее вполне действенный. Алчущие вечной жизни колдуны отделяли собственную душу из тела, ведь ежели нет души, то и умирать нечему, и помещали ее в особый амулет — филактерий. А чтобы дополнительно укрыть ее от взгляда костлявой, маскировали другой душой, называемой Стражем. Со временем душа-Страж ослабевала, истончалась и поглощалась более сильной душой чернокнижников, сливаясь с ней в новую, не записанную в учетные книги судеб. Новую душу, которая никогда не была рождена, а значит не должна была и умирать. По крайней мере, примерно так описывалось в древних трактатах, прочитанных Архипом в юности. К сожалению, или к счастью, учитывая на какие злодеяния приходилось идти дабы добыть нужные для ритуала, все это оставалось не более, чем теорией, ведь за всю историю достоверно было описано не более трех личеров, причем все они были уничтожены почти сразу же вовремя подоспевшими мстителями.

Фон Бреннон, естественно это услышал и рожа его болезненно скривилась в гримасе, видимо, должной изображать крайнюю степень досады.

— Догадался, значит? — медленно проговорил чернокнижник пристально разглядывая Архипа. — Признаться, вы поражаете меня, Архип Семенович. Такая блестящая эрудиция и на таких задворках, — он сокрушенно покачал головой, причем та неловкого движения чуть было не соскочила с палки, пришлось даже поправлять рукой. — Да и я сам хорош. Распустил язык, сам же и подсказал. Досадно, досадно… Ну да сделанного не воротишь, — встрепенулся он, и от дурного предчувствия по спине колдуна мурашки устроили натуральный забег. — Ничего ен поделаешь, — сложив руки в сложный символ, личер неожиданного громко произнес, явно завершая заранее подготовленную заклинательную форму. — Gelidum mortis Tactum.

На Архипа, казалось, стопудовым кулаком обрушилось само небо. Не успев ни защититься, ни увернуться, да что там, даже не пикнув, он распластался на земле и единственное, что мог слышать — лихорадочное биение собственного, захлебывающегося в неподъемных усилиях сердца. Трещали кости, сминалась плоть, никакими усилиями не удавалось протолкнуть в съежившиеся до размера грецкого ореха легкие хотя бы крошечную толику воздуха, левый глаз заволокло густым кровавым туманом, сознание тускнело, намереваясь навсегда оставить своего нерадивого хозяина. Но, не смотря ни на что Архип не собирался сдаваться.

Да, сейчас он не мог пошевелить даже мельчайшим своим членом, и не было дыхания, чтобы произнести хотя бы простейший заговор, но некоторые заранее подготовленные чары можно было задействовать одним лишь велением воли. А уж чего-чего, а воли у колдуна хватило бы на троих. Воли и в очередной раз вскипевшей в душе ярости. Желания оборвать паршивому мертвяку уши, поскольку больше все равно ничего не осталось. Повинуясь мысленному приказу хозяина на левом запястья с тихим мелодичным звоном лопнул небольшой бронзовый бубенец. И звон этот, заметался по лысой поляне, многократно отражаясь от земли, деревьев и, кажется, самого неба. И каждым таким отражением он только усиливался, креп, набирал мощи, пока, наконец, не превратился в звенящую мириадами голосов бурю, с легкостью разметавшую сковавшую колдуна магию и далеко отшвырнувшую бренноновского кадавра куда-то в чащу, после чего, выполнив свою задачу, наконец, затихла.

К сожалению, чернокнижник, в силу мертвой своей природы, пришел в себя значительно раньше, и пока Архип еле-еле поднялся на ноги, уже выбрался из густого подлеска и, злобно скалясь, достаточно споро ковылял навстречу. Попутно Бреннон размахивал руками и сипло распевал вирши на латыни, готовя очередную ворожбу. Действительно, что такое для живого мертвеца пара сломанных костей, ведь все равно тело его двигалось, повинуясь одной лишь черной магии? Так, досадная неприятность. А вот Архип был пока еще вполне живым человеком и первое столкновение перенес куда хуже. У него отчаянно кружилась голова, звенело в ушах, из носа и ушей стекали теплые струйки, но не хотелось даже проверять, чтоб не расстраиваться лишний раз, а рот был полон кровавой слюны.

«Нет уж, второго такого удара я точно не переживу, с этим однозначно надобно что-то делать,»- грустно подумал колдун и попытался перехватить инициативу в свои руки. Вытащив из сумки горсть мелких черных семечек, он что было сил дунул на них, направляя крошечное облачко в сторону живого мертвеца. Тот даже не прервался, просто слегка взмахнул левой рукой, сметая плывующие в его сторону чары.

— Вы разочаровываете меня, Архип, что это еще за шаманские фокусы? — и опять сложил руки в уже знакомом Архипу жесте. — Gelidum mortis Tactum, — прогремел его, как бы странно это не звучало, шепот над поляной.

Но на этот раз Архип был готов и за мгновение до того, как темная сила расплющила его о слежавшуюся землю, резко кувыркнулся в сторону. Его, конечно, задело, но чуть слабее. Достаточно, чтоб не отдать Богу душу. Голова опять кружилась, а сердце снова ударило канкан. Рухнувшего на колени колдуна болезненно с кровью вырвало. Все-таки чернокнижник был чудовищно силен. С таким не забалуешь.

— Я не желаю вашей гибели, Архип, — неожиданно успокаивающе зашипел Бреннон, хромая в сторону колдуна. — Вы мне, в конце-концов, нравитесь. Отдайте то, что вам не принадлежит, и уходите. Даю слово, что не трону вас.

Где-то в душе колдуна подняло голову отчаяние и желание отступить. Ну право слово, на кого он поднимает руку? На чернокнижника с трехсотлетним опытом? На чародея, наверное, забывшего больше, чем сам Архип успел выучить за неполные четыре десятка лет жизни? На единственного за тысячу лет, кому удалось довести до конца процесс личификации? Да он же в два присеста его чуть киселем по поляне не размазал. А теперь стоит и ухмыляется.

— Не переживайте, Архип Семенович, — продолжал увещевать Бреннон, — вы сделали все, что в ваших силах, и никто не узнает о том…

О чем там никто не должен был узнать, дослушивать Архип не собирался. Вместо этого он яростно замотал головой, прогоняя непрошенные мысли и буквально выплюнул в личера Словом. Не смотря на куртуазные манеры и показное дружелюбие, Бреннон был нежитью. А перед нежитью нельзя показывать слабость, в этом она не далеко ушла от дикого зверья. Пока ты силен, пока она тебя боится, она будет тебя слушаться. Но стоит только дать слабину, показать слабость, и все — сожрет. Да, Бреннон был сильнее Архипа, все-таки сказывалась разница в уровне, но и у него было кое-что способное удивить. Волна магической силы, порожденная Истинной Речью оторвала чернокнижника от земли, смяла, скрутила, словно мягкую глину и с громким влажным шлепком размазала о стоящие на краю поляны деревья. К сожалению, и сам Архип получил так, что мама не горюй. Язык Творения, как его еще называли, всегда был особенным родом чародейства, не похожим ни на что иное и недоступным большей части посвященных. Более того, этот сорт магии единственный не требовал даже обладания сродством к магическим энергиям, обладая силой сам по себе. Достаточно было просто суметь произнести нужную последовательность звуков. Но, конечно же, все это давалось не просто так. Слова требовалось произносить с идеальной точностью и верностью. И вовсе не потому, что иначе волшебства не случится, нет. Просто получиться может совсем не так, как хотелось бы незадачливому чародею. А многие бы смогли с идеальной точностью воспроизвести все обертона и переливы речи, чуждой любому из существующих на земле языков и настолько древней, что даже во времена Аккада считалась легендой? От мистического удара голова Архипа с треском запрокинулась назад, треск разлетающихся в крошку зубов был так оглушителен, что показался громовым раскатом, а ослепительно яркая вспышка боли надолго выбила из разума любые другие мысли. Почувствовав под щекой шершавую поверхность иссохшей земли, он погрузился в блаженное беспамятство.

Глава 32

Сперва вернулась боль. Болело, кажется, все, что только могло болеть в теле, и даже немного того что болеть, по идее, не должно. Болела грудь, с трудом и хрипом вздымавшаяся в попытках хлебнуть воздуха. Болела челюсть, опухшие губы, да и вообще весь рот, заполненный солоноватой юшкой и осколками костей. Бобел живот, болела кожа, господь свидетель, даже волосы и те добавляли во всеобщую какофонию боли свой небольшой, но вполне весомый вклад. Но больше всего отчего-то болела правая рука, плечо которой то и дело пронзали резкие яростные вспышки, словно бы кто-то пытался эту руку из сустава выломать. Потом, постепенно и неуверено начало возвращаться сознание и Архип понял, что за руку и вправду кто-то яростно тянет. Да так сильно, что при каждом из рывков измученное тело его довольно ощутимо сдвигается и скребет многострадальной колдунской мордой по твердой и шершавой, словно шлифовальная шкурка, земле.

Величайшим усилием Архип разлепил веки и обнаружил, что на улице уже царила глубочайшая ночь, и луна давно перебралась за зенит, а значит в бессознательном состоянии он провалялся не меньше нескольких часов. Издав пару хриплых стонов, он сумел-таки повернуть голову, попутно, кажется, расцарапав ту часть лица, что по какому-то недоразумению до сих пор оставалось целой. И сразу же встретился поймал практически лишенный от ужаса взгляд молодого дворянина. Как бишь там его звали? Владимир? Александр? Да и бес бы с ним. В общем, спутником ныне покойной столичной волшебницы. Мальчишка этот выпучив глаза не хуже самого Альберта фон Бреннона, и тихонько поскуливая, яростно пытался вырвать из правой руки Архипа зажатый мертвой хваткой топор. Пытался настолько упорно и яро, что, судя по боли, давно уже выбил как из плечевого, так и локтевого сустава. Да и как бы жилы не пообрывал, а то совсем рука не слушалась. Как еще с корнем не выдрал, непонятно. Особой злобы на глупого мальчишку колдун не испытывал. Видно было, что не по своей воле тот делал. Лицо перепуганное, губы искусаны до мяса, по подбородку слюна вперемешку с кровью текут, движения деревянные, неуклюжие, словно на ярмарке куклой на веревочках неумеха-скоморох управляет. Единственное, что по-настоящему удивляло, так это то, что топор к руке, словно бы прилип. Никакими силами не удается Владимиру, или, может быть Евстафию, Бог его ведает, даже одного пальца разжать. А он, судя по крови на топорище пытался… Зубами грыз, что ли?

Колдун осторожно, внимательно прислушиваясь к ощущениям, раскрыл рот и выплюнул забившую рот массу. К его большому счастью, челюсть вполне себе слушалась. Значит не сломана. Правда, вместо половины передних зубов только острые осколки, Но с этой проблемой при желании так или наче справиться можно. В крайнем случае новые отрастит, колдун он или нет, в конце-то концов. А вот с рукой такой фокус уже вряд ли пройдет.

— Ну и чего ты делаешь, дурень? — прошепелявил он. Не то, чтобы, он надеялся вот так сходу образумить мальчишку, ежели б влияние Бреннона было таким слабым, то он и сам бы уже давно выпутался. Но ничего другого ему и не оставалось. Сил на борьбу самому не было.

— Я… Я… Я не могу!!!! — навзрыд завыл тот. Будто только и дожидался, пока слушатель в чувство придет. — Он меня заставил…

— Чо орешь, дурниной? — поморщился колдун. Истерика дворянчика резала уши. — Ты волшебник или корм собачий? Не учили вас там в институтах как от чужого контроля освобождаться что ли?

— Я пробовал!!! — не переставал голосить тот. — Он слишком силен!!!

— Отставить истерику! — постарался рявкнуть Архип, получилось не очень внушительно, но на столичного волшебника, кажется, подействовало. Наконец, сумев хоть немного взять себя в руки, тот прикрыл глаза и попытался выровнять дыхание. При этом правда, уперся правой ногой в бок и теперь не дергал топор, а просто тянул. Так, что Архип порадовался, что чувствительность совершенно отказала. — Давай, давай, ты сможешь… — попробовал было подбодрить мальчишку колдун, но неожиданно его прервал удар лопаты по голове неудачливого волшедника.

Коротко всхрипнув, юноша мешком осел на землю. Архип повертел головой и с удивление заметил что за всеми своими злоключениями пропустил появление на поляне сразу нескольких новых действующих лиц. За спиной, тяжело дыша, словно после длительного бега по пересеченной местности руках возвышался Григорий — сельский поп. Судя по позе, именно он лопату и зашвырнул, не найдя лучшего способа, чтоб утихомирить одержимого. Следом со здоровенным мешком на спине тащился Бирюк. Из-за спин мужиков тянула шею Айрат — архиповская воспитанница и ученица. Увидев колдуна в крайне плачевном состоянии татарка только зажимала руками рот и усиленно моргала полными слез глазами.

— Твою ж мать за ногу, Архип Семенович, прости Господь мою душу грешную, — возмущенно забормотал священник, оглядывая изломанное тело колдуна. — Да в гроб краше кладут! Это тебя аспид этот столичный так отработал? — он угрожающе замахнулся на бесчувственного Владимира, или Пантелеймона.

— Да куда ему, малохольному, — оскалился Архип зияющей многочисленными пробелами улыбкой, и постарался подняться, как он и ожидал, правая рука, упорно продолжавшая до побелевших костяшек сжимать топор, висела плетью, да и остальные слушались не сильно лучше, так что если б не помощь подскочившей Айрат, то все условия бы пропали втуне. — Не мороси, черноглазая, — успокоил он ее. — Не в первой. Справимся, — и сплюнул скопившуюся во рту кровавую массу.

— Пресвятая Богородица, — невольно перекрестился священник, зачем-то проследив за плевком и разглядев там белеющие куски кости. — Архип…

— Ты тоже не начинай, чай не попадья, — только отмахнулся колдун и поковылял в сторону покрытого травой холмика почти на самой опушке, удивительно выделявшемся на совершенно лысой поляне. — Все нашли? Тогда раскладывайте вот на том камне, что побольше, — отдал он указание за спину.

До холмика, точнее просто крупной кочки, удобно расположившейся под приметным, измазанным подтеками чего-то красного деревом, он добрался пусть и с трудом, но все-таки своим ходом. И столкнулся с неожиданной трудностью — надо было порыться в густой свежей зеленой траве, а сделать этого он никак не мог.

— Помочь, Архип? А то ты как-то неважно выглядишь… — прозвучал со спины девичий голос. В тоне, под слоем ехидцы он почувствовал плохо скрываемое беспокойство. Айрат ему нравилась. Не как женщина, хотя, конечно, красота ее могла заставить любого мужика потерять голову, и, тем более, не как дочь, отношения их были далеки от семейных. Архип восхищался ее рассудительностью, не свойственной для такого юного возраста, неутолимой жажде знаний и недюжинному таланту к чародейским искусствам, возможно, чего уж греха таить, даже превосходящему его собственный. Такой бы алмаз да под хорошую огранку.

— Ну раз уж ты все равно поперлась за мной, приблуда, — поддержал он предложенный девушкой тон. — То давай, не ленись, покопайся в травке. Надо вот в ней кой-чего отыскать.

— Что ищем-то? — охотно согласилась та, приседая. Шутки шутками, а немилости учителя она опасалась и любые задания выполняла легко и без возражений.

— Голову.

— Сахарную что ли?

— Нет, человеческую.

— К-к-как, человеческую? — девичьи руки замерла на полпути к травяному ковру, обычно миндалевидные глаза округлились, а губы дрогнули.

— Самую настоящую, — невозмутимо стоял, сверкая дырявой улыбкой Архип. — Круглую, лысую, слегка сморщенную. При этом учти, она может злобно пялиться и даже клацать челюстями.

— Она живая что ли? — кровь отхлынула от миловидного смуглого личика.

— Ага. Трусишь, егоза татарская? — подначил испуганную девочку колдун. А вот нечего было над немощью учителя насмехаться. — Позвать, может, кого из мужиков?

— Вот еще, — гордо вздернула курносую мордашку Айрат и, зажмурившись, словно в ледяную воду, сунула руки в траву.

Немного порывшись, она было взвизгнула, но, прикусив губу, все-таки пересилила себя и вытащила из зарослей крупный травяной ком, разъяренно сверкающий черными глазищами.

— Это оно? — справившись с первым страхом, что тоже удивительно, видать, от свалившихся на плечи ее за последний год переживаний, характер татарки, даром, что соплюха совсем, закалился настолько, что иному бывалому рубаке и Крым, и Рым прошедшему сто очков вперед могла дать, теперь разглядывала свою находку с любопытством, и даже начала крутить ее, вызвав злобное шипение. — А чегой это с ним?

— Оно-оно, — подмигнул Архип голове. — А это, Айрат, результат недооценки могучим волшебником обычных шаманских фокусов, — съехидничал он, вспомнив про то, как презрительно чернокнижник отмахнулся от его чар. Судя по сверкнувшим в траве глазам, насмешка достигла цели. — Познакомься, душа моя, это Альберт Карлович фон Бреннон. В прошлом дворянин, хозяин этих мест, не буду скрывать, возможно, величайший из прежде виденных мною волшебников, а по совместительству еще и кровожадный тиран, детоубийца и просто безжалостный ублюдок. Ну и да, именно он — причина всех твоих недавних невзгод и страданий.

Лицо девушки напряглось, а во взгляде проступила сталь. Она уже совершенно иначе, без толики страха посмотрела на предмет, что держала в руках и задумчиво спросила:

— Скажи, Архип, а чегой это мы с ним делать будем?

— Ежели ты ему глаз выколоть хоть хочешь, то даже не пытайся, это бесполезно, — огорчил свою воспитанницу колдун. — Да и не стоит оно того. Боли он не чувствует, только ногти пообломаешь. И бессмертен, выродок почти. Хоть режь, хоть жги его, все равно дергаться будет.

— Так и чего ж тогда с Кощеем этим Бессмертным делать?

— А то, красота моя, — речь давалась нелегко, но пропускать такую прекрасную возможность для обучения Архип не собирался. — Что способ есть, — он развернулся и похромал в сторону мужиков, уже громоздивших гроб на особо крупный кусок гранитной чаши. — Чтобы умереть, нужно жить, и именно поэтому чернокнижники, превращаясь в личеров, вынимают собственную душу из тела, зависая как бы посередине. Нам нужно сделать простое — лишь объединить тело колдуна и его душу. Благо, душа у нас вот тут, а тело… тело вы притащили, — и он постарался продемонстрировать топор. К вящей его радости, рукой удалось даже слегка качнуть, не Бог весть что, конечно, но все ж лучше, чем совсем плетью висит.

Тем временем, из мешка вытащили и разложили на камне обезглавленное мужкое тело, тощее и высохшее, но на удивление хорошо сохранившееся, учитывая почти два столетия в земле, за которые и гроб, и одежда на нем сгнили под корень. По сигналу учителя Айрат приставила комок травы к шее тела и отступила назад.

— Ну что ж, Альберт Карлович, — обратился Архип к злобно буравящему его мрачным взглядом Бреннону. — Загостился ты на этом свете, пора бы уже и честь знать, — он перехватил топор левой, работающей рукой. Естественно топорище скользнуло без какого бы то ни было сопротивления. — Да и Павла Тихоновича отпустить надобно со службы, он-то совсем исстрадался, бедолага. — Взвесив оружие в руке, Архип аккуратно положил его мертвецу на грудь, личер попытался что-то сказать, но из-зо рта, намертво забитого травой донеслось только малосвязное мычание и сипение. — Ну уж нет, дорогой мой, освобождать я тебя не собираюсь, не в той кондиции я, чтоб с тобой сейчас скубаться. Посиди, как есть, так спокойнее.

По сигналу Архипа его ученица порылась в наплечной сумке и вытащила оттуда несколько предметов. Связку восковых свечей, слегка кривоватых, видно, что отлитых кустарным способом, клубок красных ниток, небольшой бурдюк с водой и грубую деревянная чаша.

— Обмотай вокруг шеи семью кругами и завяжи на ней семь узлов. Да только нить не рви ни в коем случае, — указал он татарке. — Семен, Григорий, берите по свече и вставайте один по левую руку, второй по правую, — сам он вылил талую воду, специально набранную по зиме еще, в чашу, взял свечу и прошел в ноги.

Закончившая с ниткой девушка, со спичками обошла мужиков и подожгла три свечи. Сама же, без напоминаний встала в голове с четвертой. Архип одорительно кивнул. Один раз лишь рассказал что делать, а девка запомнила. Толковая с нее колдунья выйдет. В очередной раз сплюнув кровь, он прикрыл глаза, настраиваясь на нужный лад и медленно запел.

Лежащий на груди мертвеца топор, словно бы начал стариться. На глазах, словно бы проходили не мгновения, а годы или даже десятилетия, метал начал покрываться ржавчиной, дерево топорище иссыхать и уменьшаться, пока совсем не рассыпались в ржавую рыжую пыль и прах. Одновременно с этим вокруг четверых человек стоящих крестом над телом завился холодный ветер, пронизывающий насквозь любую одежду, но при этом даже не колыхавший зажатых в руках людей свечей.

Айрат невольно вскрикнула, когда из-под красной нити, намотанной на том месте, где шея колдуна соприкасалась с телом лениво и неохотно начала, тоненьким ручеечком начала вытекать темная, почти что черная и густая, словно смола, жидкость.

Ветер покруг проводящих ритуал людей крепчал. Более того, казалось, что в нем можно было расслышать отдаленные гневные выкрики. Трава, окутывающая голову чернокнижника за одно краткое мгновение пожелтела, иссохла и рассыпалась в прах, открывая донельзя перепуганное, и от того почти что живое лицо старика.

Жестко закончил Архип и одновременно с этим произошли три вещи. Три свечи одновременно погасли, зато четвертая, в руках Айрат сама собой вспыхнула ярким отчаянно чадящим пламенем, в ветре послышался облегченный, полный радости юношеский смех, а фон Бреннон, чье лицо приобрело почти нормальный человеческий цвет, тяжело и болезненно вдохнул и схватился за перезанное горло, откуда теперь уже настоящим ручьем хлестала алая кровь.

— Туши! — скомандовал Архип и Айрат опустила свою свечу в чашу. Вопреки ожиданиям огонь на ней не потух с шипением, а, наоборот, посинел и растекся по поверхности, словно бы по спирту или земляному маслу, а потом резким всполохом рванул вверх и погас. Тело чернокнижника болезненно забилось, окатив стоящих брызгами теплой крови, и сбросило отчаянно вращавшую глазами голову с пьедестала. А после все затихло.

Архип выдохнул и тяжело опустился на камень рядом с телом. Бережно устроил покалеченную правую руку на коленях. К ней, кажется, начала возвращаться чувствительность. И боль.

— Святой отец, — запрокинув голову назад попросил он. — Окажи услугу, отпой двоих.

— Как скажешь, Архип Семенович, но кого?

— Раба Божьего Павла Тихоновича, и рабу Божью Наталью, — он вздохнул. — Бедовая баба была, конечно, дурная, но все ж своя, православная.

— Будет сделано, — легко согласился священник и полез в складки рясы за Библией.

— Приблуда, — девушка задумчиво вертящая в руках поднятую с пола голову фон Бреннона от неожиданности вскрикнула и подпрыгнула. — Иди разбуди нашего прекрасного принца, — он кивнул в сторону все еще лежащего без чувств молодого дворянчика. Не на своем же горбу нам его до дому переть. Надеюсь, от пережитого, бедолага, умом не повредился, сумеет сам ногами перебирать.

Девушка покорно кивнула, отставила голову на камень и медленно двинулась в сторону бесчувственного волшебника. Впрочем, миндальничать она с ним не собиралась, и с ходу отвесила солидного пинка по седалищу.

— Семен, — Архип порылся в сумке и вытащил оттуда деревянный кол. — Вбей этой падали в сердце, от греха подальше, да прикопай где-нибудь в лесу. Каждому, да по делам его…

Раздав указания и разогнав своих спутников, Архип перевел взгляд на восток, где над верхушками деревьев уже начинал алеть небосвод. В той стороне как раз находилось село, где когда-то очень давно приютили одного такого же бедового и дурного волшебника, приютили, обогрели, показали, как надобно жить. Не смотря на телесные раны, на душу колдуна опустился удивительный покой, а на губах появилась легкая едва уловимая улыбка.

КОНЕЦ