Архип

Глава 9

Темной ночью деревенской улице шла девушка. Совсем еще юная, тонкая, словно тростиночка, и нежная, как лепесток кувшинки, она, мечтательно полуприкрыв длиннющими ресницами черные, цвета угля глаза, запрокинув вверх голову, безостановочно кружилась, словно танцуя ведомый лишь ей одной танец. И волосы ее, опускавшиеся ниже пояса, столь густые, что заставили вы любую раскрасавицу от зависти подавиться собственными вышитыми черевичками, метались вокруг ее тонкого стана русым ураганом. Белая рубаха ее до пят от танца часто вздымалась вверх, открывая босые стройные ножки, с кожей белой, словно снег, по которому с мелодичным хрустом они ступали, а крупные хлопья, касавшиеся полных, неестественно алых губ и не думали таять, ибо в девушке той больше не было ни малой толики человеческого тепла. Девушка двигалась по улице и в окружающих домах трусливо скулили матерые волкодавы, стараясь забиться в самый дальний угол конуры, волновались лошади и коровы, а люди неспокойно ворочались в своих кроватях, мучимые самыми ужасными кошмарами. Она продолжала танцевать, а в домах по ее пути прокисало молоко и начинали без удержу беситься крысы. Девушка была упырем, чудовищем, алчущим чужой крови и жизни, хищником, вышедшим на охоту за теми, кто был дороже всех ей при жизни.

Она прошла почти до самого конца улицы, остановившись у последнего в левом ряду справного дома. Замерев перед ним, мило наклонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, постояла несколько мгновений, а потом сделала первый осторожный шаг к калитке. Неожиданно девушка замерла и стала неуверенно смотреть себе под ноги, словно выискивая что-то мелкое, рассыпанное в снегу. Она уже слышала там за тонкой деревянной перегородкой биение горячих сердец, чувствовала запах родной крови, единственной вещи, которая была способна хоть на мгновение прогнать леденящий холод, сковавший ее чрево. Всей сущностью своей она тянулась туда, в тепло, к людям, к еде… Но какая-то неведомая сила мешала ей пройти. Наконец, она увидела их — маковые зернышки, которыми щедро был усыпан весь снег перед ее ногами. С тихим, полным ярости стоном, упыриха рухнула на колени и принялась неистово ползать по снегу, стараясь сложить в подол каждое мельчайшее черное семечко. Но время шло, а количество семян, и не думало уменьшаться. За каждым поднятым находилось два новых и, казалось, что этому не будет конца. Девушка отчаянно торопилась, чувствуя, как истекает отпущенное ей время, как приближается рассвет, как в недрах курятников уже заворочались, просыпаясь, петухи, намереваясь огласить округу своими премерзкими криками. Да, осенние ночи куда длиннее летних, но и маковых зерен было страсть как много. Слишком много для одной перепуганной девушки. В какой-то момент она, неуклюже подскользнувшись на натоптанном и накатанном снегу, потеряла равновесие, рассыпав уже собранный мак обратно. От обиды и несправедливости судьбы, девушке хотелось заплакать, но мертвые глаза не могли родить ни слезинки, как мертвая земля не родит зеленого ростка, и все, что осталось упырихе — взвыть от бессильной ярости, еще больше перепугав окружающую живность, но не людей, ибо попавшие под ее чары люди продолжали спасть тяжелым и беспокойным, полным кошмаров сном. Наконец, когда на востоке небо уже начало краситься серым, она, в сердцах бросив бессмысленное занятие, бегом бросилась по своим следам обратно. И совсем не заметила, как из соседнего переулка выскочила и с удивительной для такого маленького существа скоростью побежала ей вдогонку маленькая серая мышь. Девушка выскочила из деревни, одним ловким прыжком перескочив через частокол, молнией пронеслась по заснеженным полям и еле-еле успела юркнуть в крупный, заснеженный овраг, когда со стороны жилья, наконец, заголосили петухи.

Архип скинул с плеч свой верный зачарованный платок и вытер выступивший на лбу пот.

— Ух, загнала, окаянная, — устало, но с чувством внутреннего удовлетворения, пробормотал он с безопасного расстояния оглядывая распадок, петухи петухами, а в таких делах он предпочитал действовать наверняка. Пусть покрепче уснет нежить, тогда и за подмогой пойти можно будет.

В том году снег в окрестностях Крапивина улегся достаточно рано, в самом начале октября. Некоторые уважаемые старики, конечно, говорили, что такого никогда не было, и все это дурной знак. Но другие, не менее уважаемые, и не менее старики, как правило, достаточно веско возражали им, что вот двадцать, или тридцать, а то и сорок, в зависимости от возраста говорившего, лет назад снег выпадал вообще в июле, а морозы были такие, что слюна замерзала, пока летит. Молодые слушали да посмеивались, мол, старики на то и старики, чтоб мериться худостью памяти да богатством воображения, о том насколько раньше трава была зеленее, а морозы морознее. Но даже самые отъявленные скалозубы сходились во мнении, что зима в этом году выдалась необычно ранняя и с самого начала необычно же холодная.

Костяная старуха с приходом холодов тоже оживилась и еще до святок собрала богатую жатву. Сперва, почти одновременно пропали трое: девка на выданье заблудилась в буране на Дмитриевской Субботе, да двое мальчишек отправились на лед рыбачить на Луку, да провалились в воду. Не девку, ни пацанов так и не нашли. А потом на Григория Зимоуказателя к праотцам отправился и отец первой жертвы — старый, но еще весьма крепкий мужик. Пред смертью он занемог, и болезнь была столь стремительна, что даже не успели дождаться Архипа. Колдун-то, едва первый крепкий лед встал, в Чернореченск уехал по делам своим. Надобно было в Коллегию отчитаться да письма вверительные от Старосты и сельского священника отвезти, хоть с преступления его годы прошли, но государева служба порядок да учет любит, а от колдунов черных любой пакости ожидать можно, спуску им давать нельзя, да попутно хотел он закупить материалы всякие, которые приказчикам местной купчихи по статусу никто не продавал.

Двух недель не пробыл в городе Архип, а Феофан, отец девки, стало быть, зачах, словно подрубленное дерево. Умом тронулся перед смертью, все говорил, что дочка его навещает ночами, разговаривает с ним, за собой на тот свет манит. С каждым днем слабел мужик. Родственники в лавку, где разные настои Архипом сваренные продавались, бегали, но что бы не брали, чем бы лечить не пытались, но ничего не помогало и в итоге на седьмой день лихоманки, он, бедолага, и помер.

Сперва к Архипу никто, конечно, не поехал, ну помер мужик, да и помер, что колдуна зазря тревожить, еще в жабу обратит. Но вот когда та же беда началась и со старшим сыном и наследником почившего, опомнились, засуетились, кинулись на поклон. Ох тот и ругался, конечно. Страшен был, последними словами поносил, даже глаз младшему подбить норовил, благо Дарья, зазноба его рядом оказалась, утихомирила до греха не дошло.

Закончив костерить родственников больного, Архипа наказал тем собрать по деревне маковых зерен не менее фунта, а сам бросился в местную церковь. Влетел туда ураганом, выгнал всех прихожан да о чем-то несколько часов спорил со священником, отцом Григорием. Вездесущие мальчишки, что в щели да окна незаметно подглядывали, потом рассказывали, что спор жаркий у них вышел. Под конец Архип даже схватил попа за бороду и таким неуважительным образом уволок в погреб при церквушке, где на старом леднике по обычаю всю зиму тела, предназначенные для погребения хранили. Вышел священник оттуда всклокоченный и бледный. А после с Архипом и Миханей, местным дурачком, подвязавшимся у церкви могилы копать, они на дворе костер распалили, да какие-то свертки в нем сожгли. Но что то были за свертки и зачем Архип со священником ругался, про то никто так и не проведал.

Под вечер, закончив с делами, колдун самолично запер в доме больного все двери и окна, кроме одной, обмазал их всякими мазями, а перед единственной не запертой высыпал весь мак. Накинул платок, прошептал заговор, потеплее укутался да принялся ждать. Ждать пришлось долго. Чуть не уснул. Особенно, когда упыриха заявилась. Сильна, стерва, оказалась, на всю улицу морок навела, все уснули от младенцев до глубоких стариков. И прохода даже искать не стала, сразу амором через главную поперла. Сильна и неопытна. И откуда такая только взялась в Крапивине? Ведь недавно только преставилась. В общем, попереть-то она поперла, но против сути своей не осилила. Не может упырь в дом, перед которым мак рассыпан, пройти, пока весь до последнего зернышка не соберет. Но та опять удивила Архипа, так яро за дело взялась, что в какой-то момент тот обеспокоился, что успеет до утра все собрать. Пришлось рискнуть и немножко снег под ногами заговорить-заморозить. Сработало как нельзя лучше, упырица подскользнулась, упала, рассыпала все, а потом и вовсе бросилась на свое лежбище. Да так резво, что не угонишься. Благо, торопилась, следы заметать не стала, а босая девичья ступня на снежном насте она издалека заметна.

К полудню к распадку Архип пригнал помощников, мужиков крепких и бывалых. Больного и родственников его не трогал, поскольку знал, что упырем стала их погибшая в мороз сестра, пожалел чувства. Мужики пришли с топорами да вилами, некоторые по его просьбе приволокли хвороста. Пришел и Григорий, сам вызвался. Девку вытащили из распадка на солнечный день.

— Красива, — удивленно пробормотал Тихон, один из соседей усопшей. — Это она, Архип но и не она, вроде.

— Это как? — с ехидцей поинтересовался колдун, он взял Тихона чтобы точно девку опознать.

— Ну, понимаешь… — замялся тот. — Машка она девка, конечно, хорошенькая была, но не больше, нежели другие молодки, понимаешь?

— А теперь глаз не ответи? — Тихон судорожно кивнул. — Понимаю, Тихон, — уже без улыбки подтвердил Архип. — Упырицы они все дьявольски красивыми становятся. Такова их натура. Чтобы мужиков соблазнять да жрать.

Тихон и остальные переглянулись и передернули плечами.

— Архип, а ты уверен, что она того… — пробормотал кто-то. — Вроде ж только спит.

— Ага, спит, — съязвил Архип. — На улице сопля в носу замерзает, а она в одной рубахе на снегу спит. Сам-то думай, что воротишь.

Говоривший стушевался. И вправду, на снегу лежала едва одетая девица, и выглядела так, словно спит на печи на хорошей перине.

— Ладно, не бери в голову, — сжалился Архип. — Упырь он тем и страшен, что на человека до крайности похож, в сомнения вводит. Но вот смотри, — колдун наклонился и раздвинул полные алые губы. Все отшатнулись. Зубы девки не были человеческими. Скорее они напоминали волчьи клыки. — Ладно, мужики, что воду в ступе толочь, дело надо делать.

И снова принялся командовать. Из принесенного хвороста сложили костер, на него уложили все еще мирно спящую девушку, Архип заточил кусочек осины и киянкой в несколько умелых ударов вогнал его под левую грудь. И вот когда кол пронзил девицу на сквозь та преобразилась. От былой ослепительной красоты не осталось и следа, кожа в мгновение ока ссохлась, глаза ввалились, волосы осыпались на хворост, обнажив покрытую струпьями лысину. А главное, упыриха проснулась и яростно завыла. И реву этому неожиданно ответили. Откуда-то издалека. Десяток волков где-то за околицей принялись яростно рвать глотки, вторя кровососке. Мужики испуганно попятились, крестясь, а колдун выругавшись: «Вот зараза!» — выхватил у одного из помощников палёмку и одним ловким ударом снес упырихе голову. Рев прекратился, затих и вой, но даже отсеченная голова не перестала яростно зыркать на окружающих выпученными глазами, а когда ее попробовали поднять, даже попыталась смельчака укусить. Пришлось закидывать на костер ее с помощью лопаты.

Упыриху спалили до тла. Огонь всегда был вернейшим средством против любой нечисти и лишь он один давал уверенность, что никто и ничто более честной люд не побеспокоит. Отец Григорий прочел отходную, все-таки до смерти Марья была обычной деревенской девушкой и, сложись судьба ее иначе, прожила обычную добрую жизнь.

По окончании действа, на которое к тому моменту сбежалась добрая треть села, и не в тягость же им было переться по морозу, к Архипе подошел Тимоха — младший из сыновей Старосты.

— Дя Архип, тя тата чо-то кликает, — промямлил он с набитым ртом. И где он умудрился пирог утащить? — Грит люди важнецкие к те приехали, дело есть…

Глава 10

«Важнецкими людями», а точнее человеком, оказался Пантелеймон Аркадьевич Вект, волостной помещик, чье владение находилось в пятерке верст в сторону от основной дороги на Чернореченск, около самых гор. Дед его был немчурой из военных, то ль из Голландии, то ль из Пруссии, и дворянский титул получил за мелкую услугу то ль при Александре, то ль при Николае Павловиче. И насколько мелкой была услуга, настолько же ничтожным было и поместье включавшее в себя скромный рудничок да деревеньку на вольной аренде. А поскольку здесь, на севере Пояса крепостного ярма на крестьянина надеть так и не сподобились, то положение его отягощалось еще и необходимостью с крестьянским миром дружить. Но была у этого и иная сторона, ибо Пантелеймон Аркадьевич, как и батюшка его, ежели верить старожилам, отличался полным отсутствием свойственного поместному дворянству чванства и высокомерия в общении с простым людом. А еще честностью в расчетах с наемными рабочими. За что и от «своих» крестьян, и от крапивинских имел одно лишь большое уважение.

Пантелеймон Аркадьевич, крепкий и широкоплечий мужчина с грубыми тяжелыми чертами лица, словно бы вырубленными из куска камня да висками едва тронутыми сединой, встретил Архипа в высшей степени тепло. Едва тот вошел в комнату, он поднялся и заключил колдуна в медвежьи объятья. Если б на месте Векта оказался кто иной, то Архип с презрением бы сделал вывод, что помещик просто набивает себе цену перед тем, как приступить к просьбе, но с Пантелеймоном он встречался не в первой и знал, что тот совершенно искренен, и с той же улыбкой от уха до уха лезет обниматься к любому новому знакомому.

— Пантелеймон Аркадьевич, давай без прелюдий, — с самого порога пресек он любые попытки помещика говорить о погоде и здоровье. Вект ему нравился, но колдун не спал уже более суток, а потому делал только поскорее выяснить все подробности да отправиться спать. Да и вообще окружающие не без причин считали, что характер у колдуна был достаточно скверным. — Я всю ночь упыриху караулил, умаялся.

— Упыриху? — пробормотал сбитый с толку напором собеседника Пантелеймон. — Это которая кровь пьет?

— Ну не водку же, — оскалился Архип. Но потом, понимая, что хамит человеку без причины, пояснил. — Она самая, мертвячка кровожадная. Девка местная в буран в распадке замерзла, а родные по ней так горевали, так убивались, так назад звали, что она и вернулась. Отца насмерть загрызла, брата чуть было следом не утащила.

— Ох, страсти какие, — пораженно покачал головой Пантелеймон, крестясь. Объяснением Архипа он удовлетворился и сразу же перешел к цели своего визита. — Архип Семенович, как ты правильно понял, я к тебе по нужде явился. У меня в деревне беда. Младенцы пропадать начали. Трое уже. И таинственно все пропажи сверх меры: вот, вроде только лежал в люльке, агукал, а отвернется мать, лишь на мгновение отлучится, или задремлет, так дитятки и нет. И ни следов, ни шума никто не слышит. Словно и не было их никогда.

Архип крепко задумался и поерзал на стуле. Полакомиться человечинкой, особенно детьми, много какая нечисть не прочь. Но сразу на сверхъестественное валить тоже не след, мало ли что у них там творится, да и в деревне у рудника церквушки своей нет, детей крестить к Григорию возят, а значит вдвойне вкусные для нечисти:

— Давай поподробнее, Пантелеймон Аркадьевич, — попросил он. — С чего решил, что нечисть балует, а не какой-нить лихой человек? Средь нашего племени тоже такое водится, что любой вурдалак от зависти удавится.

— Так-то оно так, Архип Семеныч, злых людей на свете не меньше, чем добрых, — согласился помещик. — Но говорю же, уж больно обстоятельства у этих дел подозрительны. Вот сам посмотри: первой у Параньки, девки моей дворовой дитё пропало. Она на кухне кашеварила в тот день на завтрак. Зыбку рядом повесила, на глазах чтобы. Едва в кладовую отлучилась, вернулась, а дитяти и нет. Упер кто-то. Двери все заперты были, я сам отпирал, как от крика ее проснулся, никто чужой войти да выйти не мог. Тем более, с младенцем.

Архип медленно кивнул, жестом предлагая гостю продолжать.

— Это было, значица, недели полторы назад. Мы даже грешным делом подумали, что девка умом тронулась да сама ребенка куда скинула, чтоб не растить. Пришлось даже в город отправить, а то муж ейный даже прибить ее по первости грозился. Но потом, дня через два опосля Параньки беда приключилась с Авдотьей, кузнецовой дочкой. Ночью было. Она допоздна ребенка укачивала, да и уснула у люльки прямо. А утром мужик ее первым встал, люлька пустая. Двери-окна закрыты изнутри были. Некому было прийти.

— Мда… — протянул староста, поскольку собеседник замолчал, видимо, ожидая реакции, а Архип погрузился в свои мысли. — Дела… А третий?

— А третий случай третьего дня был. Народ уже на взводе без меры, а потому матери с детей вовсе догляд спускать перестали. С матерями да свекровями сговариваться стали, по очереди сидят, ни на минуту не оставляют. В общем, вроде даже помогло, неделю почти ничего не случалось. А потом… — он устало махнул рукой. — В общем есть у нас семья. Была то есть. Мишка да Ялка. Молодые, прибились сразу семьей прошлым летом. С другой губернии, вродь. Родни нет у нас. В общем, некому им помочь, подменить было. По первости им соседи прикрывали, смотрели за мальцом, пока Ялка хоть час, хоть два поспать могла. Но народ устает, и в тот день не смог никто придти, сами на износ уже. Мишка-то в шахту ушел, а жену с ребенком с двух сторон заперли, изнутри на засов, а снаружи возжой под дверь. Окна тоже. Никому не выйти было… — он замолчал, тяжело покачав головой. — В общем, в избе той пожар начался. Как? Почему? А Господь его ведает. Соседи дым увидели. Пока прибежали, пока двери выломали, пока затушили, внутри уж выгорело все. Ялку, точнее, тело ее, нашли, а вот от ребеночка ни следа. Не было его там. Мишка- бедолага, как новость узнал, так сходу в колодец, даже вякнуть никто не успел. Не знаем, как теперь быть, Архип Семеныч. Народ уже на грани, того и гляди разбежится весь. Да и сам я, скажу по-честному, боюсь. У меня ж невестка старшего на сносях, со дня на день разрешится. Я их в город следом за Паранькой отправил, с ними же еще двух баб, что с мелкими, а тамощних дворовых в имение вызвал. Но так нельзя ж бесконечно делать. Городской дом небольшой, всех не спрятать. Помоги, Архип Семеныч, ты в этом деле сведущ.

— Помочь бы, Архип, — медленно проговорил староста, видя что колдун продолжает о чем-то мучительно размышлять. — Пантелеймон Аркадьевич не обидит, так ведь?

— Не обижу, Богом клянусь, и тебя не обижу, и общину награжу.

Так вот чего староста суетится, хмыкнул Архип. Андрей Семеныч мужик хозяйственный, раз поставили его старостой, значит, в первую очередь о своей общине печься надо. Мелкий дворянин — не ахти какая рыбешка, конечно, и деньгами большими не ворочает, но у него рудник есть, а железо по сходной цене прикупить никогда лишним не будет.

— Сперва до меня доедем Пантелеймон Аркадьич, — медленно поднялся со стула колдун. — Запасы пополнить надобно, да соберем чего важного, а потом и тронемся в путь. Ты ж на санях?

— Да, Архип Семеныч, конечно, домчу с ветерком, — помещик вскочил следом. На лице его читалось огромное облегчение. Еще бы, в этих землях свободные крестьяне для работы в руднике не валялись и терять даже часть «своих» деревенских он ни в какую не хотел. А какой мужик согласится с деревне жить, где детей воруют? Лучше уж в город на заработки подаваться. Или в Крапивино с семьей, благо там земли немеряно, только руки нужны, да и нечисть если шалит, то нечасто и недолго, спасибо собственному колдуну.

На том и порешили. Накинув шапку и тепло попрощавшись с женой старосты, как всегда надававшей «в дорожку» снеди, колдун с помещиком вышли на двор, где стояли прогулочный сани с впряженной в них лошадью, да не простой рабочей клячей, а настоящим породистым рысаком. Мог себе позволить Пантелеймон Аркадьевич держать лошадей только для езды, чем беззастенчиво и пользовался.

Дома Архип, как обычно, собирался со всем тщанием, сложил разных бутыльков да горшочков, травы разные, никогда не знаешь, что понадобится. С величайшей аккуратностью, стараясь никоим образом не коснуться острия, упаковал крупную двузубую вилку, клубок веревки да несколько цветных лент.

— А там что, Архип Семеныч? — Пантелеймон, оказавшись в мастерской колдуна вел себя, словно ребенок в кондитерской лавке. Он постоянно ходил от одной полки к другой, разглядывал все, иногда задавал вопросы. Сейчас его любопытство вызвал необычный продолговатый ящик, обмотанный поперек и вдоль несколькими железными цепями, запертыми на массивный висячий замок.

— Там? — скосил глаза Архип, в тот момент выбирающий между двумя флаконами, покрытыми только одному ему ведомыми символами. — Там топор.

— Топор? — недоверчиво переспросил Пантелеймон, подозревая насмешку.

— Ага, топор, — подтвердил колдун и забросил в сумку оба бутылька. — Обычный такой топор. В лесу по осени нашел. Древко все старое, растрескавшееся, лезвие ржа поела, но, что характерно, все еще остер, аж бриться можно.

— Ишь ты…

— Ага. А главное, что куда его не сунь, где не оставь, всегда возвращается. Я его и в Черной топил, и с утеса в горах бросал. Даже к мужикам попутным в город подбрасывал. Все едино, едва подумаю, что мне нужен топор, так вот он, миленький, откуда не возьмись рядом лежит. Как собака. Только что хвостом еще не виляет. Возможно, зря.

— Жуть какая.

— Вот и я решил, что жуть. Потому и заковал его, как сумел. Чары наложил всякие. За месяц еще ни разу не выбрался.

— А откуда он такой взялся-то? — помещик недоверчиво переводил взгляд с сундучка на колдуна и обратно. Чувствовалось, что с одной стороны он боится обидеть хозяина, в котором отчаянно к тому же нуждался, недоверием, но и просто проглотить невероятную историю не мог. Уж слишком от нее веяло небывальщиной.

— Не знаю, Пантелеймон Аркадьич. Говорю ж, в лесу нашел. В том, что за Черной. Где нечисть обитает, — Архип закончил сборы, встал, закинул за спину котомку. — Ну пойдем, Пантелеймон, посмотрим, чем горю твоему помочь.

По пути из села заехали в лавку, где Архип закупил фунт соли да предупредил Дарью, хозяйку купеческого дела и свою зазнобу, чтобы не теряла его. Опосля, по здравому размышлению, посетили церквушку, где колдун, в очередной раз разругавший в пух и прах с отцом Григорием, чисто на всякий случай, набрал полный мех освященной воды. Покончив со всеми приготовлениями, наконец, двинулись к имению. Гнал Пантелеймон Аркадьич на все. Крапивино и наезженную часть тракта, почти до самой Ночной проскочили словно на крыльях, а вот дальше начиналась дорога, по которой зимой ходили мало и редко, от того езда заметно замедлилась. Но все равно, могучий конь делом доказывал, что не зря ест свой овес, двигаясь куда резвее, чем смогла бы любая Крапивинская скотинка. Да и пошевни у Пантелеймона были прогулочные, удобные, а конь ехал ровно и мягко, и в итоге Архип, пригревшись в теплом полушубке, задремал. Все-таки предыдущая бессонная ночь и ее переживания все-таки взяли свое.

Почти всю дорогу до Рудянки, как называлась деревня во владениях Векта, а заняла она оставшуюся часть дня и весь вечер, Архип благополучно проспал, продрав глаза только часа за два до полуночи, когда до цели путешествия оставалось рукой подать. Проснулся он не сам по себе, но сперва этого даже не понял и несколько мгновений молча смотрел в черное, шедро усыпанное алмазами звезд небо. А потом снова услышал его. Вой. Уверенный, злой, голодный. Голос вышедших на охоту хищников. Волков.

Архип резко поднялся и осмотрелся по сторонам. Ехали они по дороге хорошо укатанной, значит жилье было недалеко. Света луны и звезд было достаточно, отраженного окружающей белизной было вполне достаточно, чтобы видеть на десятки шагов вперед. А главное, его было достаточно несущемуся по дороге во весь опор без всяких понуканий встревоженному коню.

— До деревни пара верст, — ответил на невысказанный вопрос напряженный Пантелеймон, теребящий в руках обрез берданки. — Таким темпом, ежели еще четверть часа не нападут, потом уже не решатся.

Архип согласно кивнул, хотя особой уверенности в это не испытывал, в голове его все еще звучал волчий ответ на рев упырихи. Нет, это могло быть простым совпадением, но в такие совпадения он предпочитал не слишком верить.

Вой повторился и в неверном лунном свете колдун увидел, как он ближайшей рощи, а вся округа была распаханными полями, отделилась стремительная тень. За ней вторая, третья, четвертая. И все они бросились по сугробам наперерез. Глубокий снег сильно замедлял бег хищников и сани с путешественниками имели хороший задел, но это было временно, стоит волкам выбраться на тракт, так они налегке без труда догонят отягощенного упряжью уставшего за день пути почти без отдыха коня. Да и как скотина поведет себя при приближении хищников тоже было не очень понятно. А то понесет, перевернув сани и бросив их обоих на произвол судьбы.

— Колдун я в конце-то концов или на хлеб намазано? — в сердцах хлопнул себя по лбу Архип и под удивленным взглядом принялся рыться в своей сумке.

Первым делом он вытащил яркую ленточку, потом пучок каких-то трав, а последним, при этом не из своих припасов, а из свертка с едой, данного старостиной женой, и ополовиненного уже Пантелеймоном, достал солидный шмат мяса. Вбросив взгляд на уже выпрыгивающий на дорогу волков, к четырем замеченным ранее добавились еще три, он начал. Выдрал из устилавшей пол пошевней соломы солидный пук и взялся его хитро заручивать. В процессе своего рукоделия он тихонько нашептывал:

На последний словах он резанул себе по пальцу ножом и капнул на получившуюся грубую человекообразную куколку, сердцем которой был кусок жареного мяса из запасов еды, волосами засушенные луговые травы а одеждой атласные ленты, несколько капель своей крови. После поднялся во весь рост, размахнулся и швырнул фигурку в сторону от дороги, и направлении речной кручи, над которой они сейчас проезжали. Волки, которые подобрались уже настолько близко, что можно было разглядеть горящие глаза и неправдоподобно-серебристые в лунном свете клыки, резко затормозили, и, запинаясь друг об друга, смешались в огромный визжащий ком меха и злобы. С горем пополам распутавшись, они бросились за новой добычей по сугробам.

Архип облегченно выдохнул и откинулся в санях.

— Гони Пантелеймон Аркадьевич, морок долго не сохранится.

Помещик только молча кивнул, дополнительно погонять коня он не стал, тот и так, перепуганный волчьим духом, несся на пределе своих сил. Не загнать бы после такой дикой скачки на морозе. Как и предрекал колдун, волки быстро раскусили обман. Не прошло и четверти часа, как беглецов догнал разочарованный многоголосый вой. Но было уже поздно, за следующим поворотом сани уперлись в ворота довольно крупной, дворов на сотню, если не больше, деревни. На частоколе, что необычно для этих мест, исправно нес службу какой-то мужик. Знать, барина ждал. И едва завидев знакомую упряжь, тот час кинулся впускать их внутрь.

Глава 11

На ночь Архипа, как дорогого гостя, разместили в двухэтажном барском доме. На верхнем этаже, где располагались хозяйские спальни как раз была свободна комната старшего сына, увезшего жену в Чернореченск. Колдун не стал особо отнекиваться от предложения поспать на хорошей перине, но заранее предупредил, что в ночи, когда все отойдут ко сну, планирует заняться своими делами на кухне, в коих ему мешать не следует, что бы не происходило и какие бы звуки не слышали окружающие.

Повечеряли в полутьме при свечах все вместе. Не смотря на поздний час, семейство, жена да двое детей-доростков, терпеливо дожидались главу семейства, дабы поужинать вместе, как было заведено. На столе была сытная и простая еда, не слишком отличающаяся от пищи зажиточного крестьянина. Векты не были излишне богатыми и не могли, или не хотели, позволить себе ни пять перемен блюд, ни всяческих марципанов с пирожными. Щи да каша с мясом, а к чаю калачи с вареньем, вот и все изыски. После ужина Архип успел расспросить дворовых, в том числе и отца пропавшего ребенка. Как и ожидалось, никто ничего не видел и не слышал. И не удивительно, в собачье время перед рассветом самый сладкий сон. Людей не добудишься, хоть кол на голове теши. Ну что ж, благо, люди не единственные обитатели дома, и даже далеко не самые внимательные. Еще во время обеда Архип с улыбкой заметил маленькую мисочку, стоящую в углу. Все-таки обычаи предков — штука неисправимая. Уж сколько попы с пережитками народных верований борятся, сколько бесовщиной клянут, сколько анафемой грозят, ан нет, народ на своем стоит. И домовому гостинцы оставляют, и баннику шаешку с веничком да помоями, да и Власию в бороду первое зерно. А ему, Архипу, а не Власию, что надо древнему скотскому богу никому не ведомо, только этого и надо. Кому как не домовому ведать, кто и зачем в его царстве темные делишки обделывает.

После того, как народ разбрелся по своим углам, и в доме все, наконец, затихло, Архип подошел к уголку домового, чтобы поговорить с тем. И недовольно нахмурился. В уголке все было затянуто паутиной, а в чашечке на молоке собралась основательная пенка. Такое ощущение, что коротышка это жилище давно покинул, если вообще жил когда. Но дом не выглядел запущенным, хозяева не ругались без поводу, да и прислуга не выглядела запуганной и забитой. В такой избе обязательно должен быть домовой. Архип удивленно почесал затылок.

— Ладно, если гора не идет к Магомеду… — пробормотал он старинную татарскую присказку, и вытащил из кармана кусок тертого калача, припрятанного с ужина. На большой дубовый стол лег белый листик, на который была насыпана соль горкой, рядом с ней калач и плотно завернутая в несколько слоев бумаги ложка. Нечисть это не люди и вкусы у них специфические, человеку противные. Сладкая выпечка с солью была одной из любимейших угощений истинного домашнего хозяина, и, приглашенный правильным словом, тот никогда не откажется от такого угощения. А ложка… Есть у домового одна слабость — страсть как любит грязные ложки языком вымывать. Вот Архип вместе с калачом припрятал и ложку которую ел. Пока Домовой ложку разворачивать будет, он как глухарь на току, ничего не слышит, ничего не видит. Хоть голыми руками за шкурку бери. Архип уселся к столу спиной, закрыл глаза и вспомнил заговор:

И замер, прислушиваясь, стараясь даже дышать через раз. Домовой он нечисть пугливая, осторжная, малейшую угрозу почует — не придет. Минуты сменялись минутами, а позади колдуна была тишина. Он бросил взгляд через плечо, да, действительно, все было по-старому: ложка лежала, завернутая в бумагу, соль никто и не думал тревожить, калач не шевелился. Не пришел домовой. Потемнев лицом еще больше, колдун опять повернулся спиной к столу, глубоко выдохнул и еще раз зашептал:

И снова затаился. После нескольких бесплодных минут ожидания, колдун поднялся, убрал соль, зажевал калач сам, негоже хлебу пропадать, развернул и сложил в мойку ложку. Все он проделывал совершенно машинально, более занятый собственными мрачными мыслями. Существовало очень немного причин, почему домовой может покинуть даже самый плохой дом с самой нерадивой хозяйкой, уж слишком этот мелкий народец был домоседлив да тяжек на подъем. И в доме Пантелеймона Архип не видел предвестников ни одного из них. Помещик и его домашние не были ни излишне неряшливы, ни излишне злы и сварливы, да и набожностью сверх меры, чтоб крестом выводить любой намек на поганую нечисть, тоже не были наделены. И, тем не менее, в их доме не было домового. А еще совсем недавно тут пропал некрещеный младенец. Отогнав темные мысли и справедливо рассудив, что утро вечера мудреннее, Архип поднялся по мерно поскрипывающей лестнице в отведенную ему комнату. Он и раньше не слишком сомневался в суждениях барина, но теперь точно убедился, что дела в Рудянке приняли какой-то совсем уж дурной оборот.

Спал эту ночь колдун плохо, беспокойно, часто просыпался, а потом подолгу лежал, глядя в потолок, предаваясь размышлениям о происходящем. Когда же ни свет, ни заря, поднялись дворовые, готовить барской семье завтрак, да управляться со скотиной, он спустился на кухню, неожиданным появлением своим до полуcмерти перепугав кухарку, за что даже получил по голове мокрым полотенцем. Правда, успокоившись, та, сконфуженно улыбyнувшись, и, вместо извинений, сунула нежданному гостю полную тарелку каши, кусок твердого козьего сыра на хлебе и вареное яйцо. Архип сохраняя на лице ехидное выражение, волком набросился на предложенную еду, поскольку, не смотря на поздний ужин, проголодался, как черт. К пробуждению хозяев он же насытился и потому с ними за общим столом чисто символически выпил чаю.

После завтрака отправились к кузнецу. О встрече Пантелеймон предупредил того заранее, еще до затрака послав туда младшего сына. Не хотелось заявляться в дом, переживший такое серьезное горе без предупреждения и беспокоить людей почем зря. Им и так было сейчас непросто. Через четверть часа запыхавшийся малец вернулся с посланием от кузнеца, что и он, и дочка гостей принять готовы. Пока Пантелеймон собирался наверху, Архип вышел на улицу, подышать свежим воздухом, где стал свидетелем странного разговора, который почему-то запал ему в разум.

— Малафья, говорю тебе, не просто так, не само собой молоко у коровы пропало! — горячо доказывала самая молодая из дворовых крестьянок, кажется ее звали Марфой. — Ворует его кто-то, вот те крест!

— Не мели глупостей, — отвечала ей собеседница, женщина возрастная и от того куда более стененная. — Кому молоко-то из-под коровы воровать потребно стало? Да и мой вчера после приезда барина обходил все, заперто было, не ходють тут чужие…

— Мелю не мелю, — не успокаивалась молодая. — А молоко пропадает. И у разных коров! Сегодня у Рыжухи, вчера у Сивой, а третьего дня у Сойки. Ой, извиняйте… — последнее относилось уже к вышедшему на крыльцо Архипу. Стрельнув в сторону колдуна серыми глазами, Марфа подобрала два накрытых тканью ведра, видимо с парным молоком и проскользнула мимо него в дом. Архип хотел было догнать и расспросить про коров подробнее, но из дверей уже степенно выплыл Пантелеймон, и они, не медля, отправились по делам.

Впрочем, далеко идти-то и не пришлось, кузнецовский дом по старой традиции стоял совсем рядом, на главной и единственной площади деревни. Совсем неподалеку от барского. Крепко сбитый, украшенный изразцами, с пристройкой, в которой и была кузница, он производил крайне благоприятное впечатление. Кузнец ждал на улице, облокотившись о плетень. Широкоплечий, одетый в телячий яргак, из высоко закатанных рукавов которого выглядывали запястья толщиной с архипову голень, мрачный, словно туча, белобрысый мужик гостей встретил без особой приязни:

— Здрав будь, Игнат Иванович, — поприветствовал его помещик, протягивая руку. — Не буду повторяться, зачем мы пришли, мой мелкий должен был тебе передать.

— Передал, Пантелеймон Аркадьич, — кузнец ответил и, не глядя, сжал предплечье барина. При этом взглядом неотрывно буравя Архипа. — Сказал, будете детей колдовскими путями искать. Значит, ты колдун, — сказал он, подавая руку первым. Как только Архип ответил на пожатие, он ощутил, словно его рука попала в стальной капкан. — Скажи мне, колдун, — взгляд его карих глаз был пронзительным. — Есть надежда, что ты найдешь внука живым?

Архип и не подумал отвести глаза, прямой и честный подход кузнеца ему понравился.

— Меня зовут Архип, кузнец, будем знакомы. А что касается твоего вопроса, Господь мне свидетель, Игнат, я хотел бы ответить тебе на этот вопрос, но не знаю. Слишком много времени минуло. Но даю слово, что до тех пока не найду детей живыми или мертвыми, рук не опущу.

Могучий кузнец, казалось, уменьшился в размере при этих словах, словно мех, из которого спустили воздух.

— Спасибо за честность, Архип, — ответил он, выпуская руку колдуна. — И спасибо на добром слове. Мы с дочерью готовы ответить на любой вопрос, лишь бы помочь, — И он посторонился, пропуская гостей.

Дочь у кузнеца была ему под стать — что называется, гвардейского роста, широкоплечая и широкобедрая. Заплаканная и подавленная, она не сидела сиднем, но в очередной раз что-то убирая в и так идеально сверкающей светлице. Увидев вошедшую делегацию, хозяйка отложила дела и уселась на лавку, потупившись. Рядом, приобняв, уселся и молодой мужик столь же внушительных пропорций, что и Игнат. Видимо, муж и, по совместительству, подмастерье кузнеца.

— Авдотья, душа моя, — пробасил Игнат. — Это Архип, из Крапивина, его Пантелеймон Аркадьич привез, чтоб в горе нашем помочь. Расскажи ему все, что знаешь, будь добра.

Женщина женщина подняла взор на Архипа:

— Как скажешь, отец… А вы… вы найдете его?

— Найду, — уверенно заявил Архип. — Костьми лягу, но найду. Крестом клянусь.

Правду можно говорить мужику, как бы нелицеприятна она не была, но женщине в горе надо дать надежду. Даже если эта надежда призрачна. Пусть надеется, хуже от этого никому не будет. И, как он и надеялся, от этих слов мать слегка приободрилась. Она утерла выступившие было слезы и прикрыла глаза, вспоминая все события ной ночи. Архип не торопил, чем больше он услышит, тем больше вероятность, что сумеет помочь.

— На самом деле, дядь Архип, — ишь ты, сразу Дядька, — мне и рассказать-то особо нечего. Богдашка в ту ночь беспокойно спал. Кричал постоянно, ворочался. мужикам спать не давал. Никакого сладу не было. Как отойду, так в крик сразу. Ну я у зыбки за полночь просидела уже, умаялась и уснула. Проснулась от шума какого-то. То ли скрипа, то ли звона какого. Гляжу, — она замолчала, подавив всхлип. — А зыбка-то и пустая. И сынишки нигде нет. Я в светлицу-то выбежала, думала, он выбрался и сам ножками своими пополз куда. А там темно. Только из открытой печки свет. Я всю избу осмотрела, под лавкой, у печи. Нигде не было. Тогда и мужиков разбудила. Мы вместе уже все перевернули, до утра искали. Нигде и следа…

— Стой! — прервал ее Архип. Он вскочил со стула и начал нервно бегать по комнате, старясь понять, от каких слов его чутье так взвыло. Было в ее словах что-то важное… — Прошу тебя Авдотья, повтори еще раз все, что ты только что рассказывала. Только медленно.

Молодая женщина переглянулась с мужем. Поведение колдуна удивило обоих, но колдуны они вообще не от мира сего, так что лучше следовать его указаниям.

— Я проснулась, не нашла ребенка в люльке, пошла искать в светлицу, — медленно, стараясь не упустить никаких деталей повторяла она. — Ползала по комнате искала, отца сперва боялась разбудить, он на печи спит, а мы с мужем за стенкой на кровати. Потом увидела отсветы от печи, там заслонка была открыта, подумала он туда залез и закричала.

— Точно! Печь! Открытая!! — Архип перевел взгляд на Пантелеймона. — А в третьей хате пожар был?

— Д-да, — запнувшись от неожиданности вопроса, ответил тот.

— А у тебя дома дите украли, когда с матерью на кухне на кухне была!

— Ну да…

— Ясно! Конечно! — он снова обернулся к дочери кузнеца. — Хозяйка, где у вас уголок домового? За печкой? Давно молоко ставила?

— Д-да, за печкой, Давно ставила. уж больше недели прошло. Как сына украли так и не до гостинцев стало. Не до того было. — последнее Авдотья говорила уже спине мужчины, который, бормоча что-то ругательное, залез в самый темный угол.

Через мгновение он выбрался оттуда в паутине, потрясая маленькой деревянной чашечкой.

— Вот! — и с видом, словно отыскал в навозной куче, как минимум, серебряный рубль, с громким стуком бросил тарелку на стол. Окружающие заглянули внутрь, она была пуста, только на дне белела пленка, что бывает обычно от высохшего молока.

— Архип Семеныч, — неуверенно начал Пантелеймон. — Это ж пустая чашка.

— Это молоко! Молоко? — вздрогнул Архип, осененный новой идеей. — МОЛОКО!!! — и так выпучил глаза, что окружающие невольно отшатнулись. — Господи, молоко, коровы… Ну конечно же…

— Архип…

— Потом, все потом, уважаемые, Игнат, Авдотья, благодарю, мне нужно попасть в третий дом. Надеюсь, вы успели затушить его достаточно быстро. Господи, пусть я окажусь прав, — на ходу натягивая тулуп и шапку, колдун, бормотал колдун и не прощаясь выскочил на двор. Следом за ним вышел, несколько раз извинившись, и помещик. — Куда идти? Пантелеймон, не томи.

Следуя указанию руки помещика Архип бегом под удивленными взглядами редких в этот ранний час прохожих пронесся через всю главную улицу и остановился перед небольшим домишкой, раскрытые окна и двери которого носили следы гари. С ближайшего дерева колдун срезал развильную ветку и наскоро обтесал ее. Открыв калитку и перехватив ветку, словно лозоходец какой, он начал медленно ходить круг за кругом по дому безостановочно бормоча под нос:

Первым Архипа догнал кузнец. Шумно дыша и кое-как пытаясь поправить съехавшую набекрень шапку он, вытаращив глаза наблюдал за возбужденным колдуном. Чуть позже прибежал и Пантелеймон, он не мог похвастаться статью кузнеца, а потому имел крайне комичный вид, когда сложился в поясе чуть не вдвое, в безуспешных попытках восстановить дыхание. Через некоторое время, привлеченные небывалым зрелищем забега сразу двух крайне степенных и уважаемых в деревне людей стали подтягиваться и случайные зеваки. И все они, дабы не дай Бог не помешать непонятному ритуалу, осмеливались только лишь перешептываться вполголоса.

— Это кто такой?

— Колдун крапивинский, барин вчера в ночь привез. Говорят дюже сильный.

— Это тот, что тамошнего попа с того света вытащил?

— Типун те на язык! Не помирал поп. Просто болен был тяжело…

— Ну так тот?

— Да тот-тот…

— А чо он делает?

— Не знаю, может клад ищет? Я такое видел в городе ходят с палочкой, золото чуят…

— Ты говори да не заговаривайся, откуда у Мишки золото-то? У него и медяка-то не было…

— Ну воду, может… Или еще чего…

— Какую воду, совсем умом поехал?

— А ну тихо, нашел что-то…

И вправду, Архип, после очередного, то ли десятого, то ли одиннадцатого круга по избе, замер столбом в середине комнате+ы. Палочка в его руках заметно даже для сторонних наблюдателей подрагивала, словно птица, клюющая зернышки, указывая на печь. Колдун сбросил тулуп и, ругаясь на чем свет стоит, по локоть обеими руками зарылся в давно уж остывшую золу. Через некоторое время тщетных поисков, он удовлетворенно вскрикнул и вытащил из печи что-то небольшое размером в пару кулаков. С ним он выскочил на улицу, растолкав недостаточно расторопно расступающихся зевак, и принялся яростно оттирать снегом. Закончив, откинулся на крыльцо, и выдал очередной матерный загиб. Те, кто набрались смелости, заглянуть ему через плечо, в удивлении и ужасе ахали. На снегу лежало маленькое тельце. Человекоподобное с двумя ручками и ножками, но непропорционально большой головой с совершенно кошачьей мордочкой, покрытое когда-то густой, а теперь скрученной от печного жара, с проплешинами шерстью.

— Архип, кто это? — глухим от потрясения голосом спросил Игнат.

— Это, дорогой мой, тот, кто погиб защищая ребенка Ялки. Домовой это.

Глава 12

Весь последующий день Архип провел с головой погрузившись в беготню. Он самолично посетил каждый двор, каждую хату, где еще оставались малые дети, а таковых в деревне было предостаточно, поскольку далеко не у каждой семьи были родственники, способные приютить в соседних деревнях, или тем более Чернореченске, да и не каждый решится отправлять жену на сносях или совсем уж мелкого зимой в дальнюю дорогу. И в каждом таком доме доме он подолгу говорил с женщинами, объясняя им способ защититься неведомой от опасности:

— У ног втыкаешь ножницы, вот так, смотри, — увещевал колдун, с размаху вгоняя в плетеный бортик зыбки рекомый инструмент. — Веретенный камень под подушку, — открепив от веретна прялки камень-утяжелитель, специальный с высверленным отверстием в середине, он клал его у головы младенца. — Только камень должен быть старый. Ежели старого нет, или его лишь пару лет как пользуешь, иди к соседкам, сули им что хочешь, договаривайся как угодно, но хочешь ребенка спасти — добудь. Теперь веник. Которым хату метут. Все равно какой. Главное, чтобы использованный был. Под зыбку кидай и пусть лежит. Понятно? И домового прикормите. Да лучшее, что есть выкладывайте. На него главная надежда. Он и шуганет, ежели надо, и подножку врагу подставит.

Женщины кивали и безропотно бросались выполнять все указания. Пререкаться никто и не думал, хотя вопросами заваливали, что называется, мама не горюй. Отчасти так происходило из-за того, что перепуганные и измученные тревогами крестьяне были готовы хвататься за любую соломинку. Ну и потому, что слова колдуна, пусть и человека не совсем случайного, но все-таки чужого, не рудянкинского, подкреплялись стоящими за его спиной помещиком и кузнецом, людьми всем известными, нужными и уважаемыми. Игнат так тот вообще после страшной находки в сгоревшем доме, ходил за Архипом по пятам. Сильно, видать, впечатлился мужик увиденным.

Дело было непростое и небыстрое, дворов с малыми детьми в деревне было предостаточно, да и в каждом не одна баба, а все соседи сбегутся. И всем страшно, а ну как нечисть на других детей перекинется. Тех, что постарше. А кто-то и вообще с посторонними вопросами приставал: как бородавки свести, как супругу мужскую силу вернуть, как волосы выпавшие в обрат вырастить и прочая сейчас неважная ерунда. В какой-то момент так одолели Архипа, что пришлось кузнецу даже народ силой расталкивать. Никаких увещеваний не понимали. Но сделали, справились, никакого без совета, без помощи не оставили. Пока суд да дело, солнце окончательно скрылось за горизонтом. Благо в одном из дворов, благодарная за добрые вести хозяйка накормила гостей до отвалу, а то так бы и маялись голодные до самого ужина.

По окончанию обхода Игнат отправился к семье, но обещался явиться на помощь по первому же зову. Вообще, Архипу показалось, что дюжий кузнец, не смотря на печальные обстоятельства знакомства, воспринял новое дело, разбавляющее размеренный и откровенно скучный ремесленный быт, волнующим приключением и отказываться от него теперь не собирался.

— Архип Семеныч, — спросил Пантелеймон мрачно разглядывая клочок бумаги. — А что такое мы хоть ловим-то?

Дело было уже серьезно за полночь, помещик и колдун, сразу после позднего ужина, разогнали домашних по комнатам, а сами остались на кухне составлять план поимки таинственнного лиходея. Точнее, составлял-то Архип, который несколько часов что-то искал в своих многочисленных записях, высчитывал, прикидывал и записывал на небольшой листок желтой оберточной бумаги, а Пантелеймон откровенно скучал и клевал носом. Но вот, наконец, колдун разбудил задремавшего уже товарища и торжественно вручил ему написанный калиграфическим почерком список из более чем десятка крайне странных вещей.

— Ловим мы с тобой, Пантелеймон Аркадьевич, Жихаря, — солидно ответствовал он. — Это нечисть такая. Дальний родственник домового или банника, но только больше, сильнее и злокозненнее. Гадит, где только дотянется, скотину мучает, кошек давит, соленья портит, а ежели в бане поселится, обожает дверь подпереть, да печку до красна раскалить, чтоб народ угорел поболе. Урод, в общем.

— И детей ворует?

— Да, были описаны такие случаи, но, как правило, не по своей воле. Видишь ли, Пантелеймон Аркадьевич, жихарь — скотинка трусливая, но при том крайне глупая, в отличие от того же домового, поэтому легко ведется на обман и уговоры. Самому ему младенцы без надобности, человечину он не ест, подменышей не оставляет, колдовством, для коего могут быть потребны такие ужасные жертвоприношения не владеет. А вот поддаться на посулы какой-нибудь кикиморы или богинки, да им украсть — запросто. Да и простые смертные ведьмы с колдунами его услугами не брезгуют. Сам понимаешь, мало ли дряни какой, и живой, и немертвой белый свет коптят? Всегда найдется кому с ним на злодеяние сговорится. В общем, ежели кто ему чего ценного посулит, то он и детей ворует, и даже дома с хозяивами сжигает.

— А почему ты решил, что это он, Архип Семеныч? Ты не думай, я в твоем знании не сумлеваюсь, просто интерес берет, ведь не видели ничего толком.

— Для того, кто знает, как смотреть, Пантелеймон Аркадьевич, видели достаточно. Жихарь с домовым постоянно на ножах, потому как завидует ему за то, что того кормят и привечают люди, за то, что у него крыша над головой есть, за то, что домовой хозяйственный и рукастый, а жихарь только и может, что ломать да в запустение приводить. И во всех домах, где были украдены дети, нет домовых. Прибил жихарь их, к гадалке не ходи, чтобы не мешали, да и просто из злобы. Далее во всех домах кража были связаны с печкой. В твоем доме дите на кухне умыкнули, Авдотья видела открытый огонь, да и в Ялкином доме пожар с открытой печки начался. Ну и труп домового он там спрятал. А жихарь он к огню сродство имеет, скозь пламя в свою нору ходит. Это, что по крупному. Я там еще кой-какие мелочи подметил, но растекаться мыслью не буду. Просто поверь — некому больше это сделать, я уверен.

Барин покачал головой:

— Чудны твои рассуждения. Но я, ежели честно, до вчерашнего дня и домовых-то считал выдумками стариков, тебе лучше знать, видимо. Ишь как оно… А домовые они хорошие?

— Они разные, Пантелеймон, — вздохнул Архип и посмотрел на отблески огня из догорающей еще печи. — Как люди почти. Понимаешь, вот нежить, те кто родился, жил и помер, они вот однозначно злющие от натуры своей, Упырь какой или Стржига, они ж ни о чем думать не могут, только о крови человечьей да убийстве. А нечисть, ну это те, кто никогда не рождался божьим образом, они просто другие. Мыслят по-другому, ценят совсем иное, то, что тебе кажется ужасным, например, человеческое мясо есть, для них вообще не вопрос. Но они разные бывают. Как и мы. Есть злее, есть добрее. Вот как наш жихарь. Он же в деревне, наверняка, годами жил, ежели не столетиями. Может он в Рудянке еще раньше твоего деда появился. Жил себе не тужил, никому на глаза не попадался. Ну покусывал за гузно скот ночами по подклетам да стайкам, инструменты кузнеца да плотника местами путал, воду по полу из ведер разливал, да мужикам в шайки кипятка подливал. Озорничал, в общем, но вреда особого никому не причинял. А тут вот случилось что-то. То ль сам озлился, то ль подговорил его кто. Так и с домовым. Ежели ты с ним в мире живешь, он тебе и подметет, и уложит, и дом от более мелких приживал охоронит. А ну как разобидится? Он же тоже дом спалить с горяча может.

Помещик снова одурело помотал головой. Сказанное колдуном не укладывалось в его голове. Чтобы окончательно не утонуть в размышлениях о сущности домашней нечисти он вернулся к насущным проблемам:

— А детей-то скраденных мы найдем, Архип Семеныч?

— Не знаю, Пантелеймон Аркадьевич, не знаю. С одной стороны дети долдны быть еще у него. Слыхал от прислуги, что у тебя ночами коров кто-то доит?

— Ну да, Марфа что-то аткое говорила. Правда, я думал, глупость это, разве нет?

— Не думаю. Думаю, что как раз жихарь это. Детям кормить сцеживает.

— То есть ты думаешь, что они еще живы?

— Не знаю, Пантелеймон Аркадьевич. Мне кажется, что сам жихарь детям смерти не желает, хотел бы, прям в зыбке задушил, но, как и любая нечисть, он сам нерожденный и что с младенцами делать не представляет. Как бы с дуру не загубил. Ну и зачем-то он их собирает же. Ежели отдать кому, то отдал ли уже? Или все еще нет? Уж очень много неизвестного в этом деле.

— Так ловить надо поскорее?! — Помещик поднялся с полным решимости выражением лица, словно он был готов отправиться на поиски прямо сей же час, на ночь глядя.

— Спешка только при ловле блох потребна, Пантелеймон Аркадьевич, — грустно улыбнулся Архип. — Одно неверное движение и убежит аспид, затаится. Ни детей не найдем, ни его не словим. Надо аккуратно ловушку расставить и его в нее заманить. И вот для того мне потребно все описанное в листе.

Пантелеймон в очередной раз пробежался глазами записку.

— Все найду, Архип Семеныч, раз уж надобно, — уверенно сказал он, и поднялся с лавки. А сейчас пойдем спать, утро вечера мудреннее.

На том и порешили. По прикидкам Архипа до момента, наилучшего для расстановки задуманной ловушки требовалось еще несколько дней, учитывая время последней кражи. И это время он использовал по полной. Большую часть дня он проводил в кузне, где под строгим руководством руководством крайне воодушевленный необычной задачей Игнат вместе с зятем, забросив прочие дела, без устали ковали холодное железо. Металл, не знавший горна и тигеля всегда был первейшим средством от сверхъестественного. Работа была тяжелейшая, так как без прогрева упрямый материал поддавался человечьему усердию и силе крайне неохотно. Но поддавался.

Авдотья тоже не пожелала оставаться к общему делу безучастной и, собрав неравнодушных женщин, без устали шила и кромсала крайне странное одеяние, из ткани и кожи, принесенной Пантелеем. С готовым вариантом она без устали бегала к Архипу. И не раз распарывала и перешивала все, когда тот оказывался работой недоволен. Сам Архип выглядел так, что краше в гроб кладут. После дневных трудов в кузне или со швеями, он просиживал в выделенной ему комнате, зачитывая заговоры над результатом общих усилий и нередко засыпал прям за столом на куче тряпья.

Время шло. Удивительная работа, которую никому мало того, что не показывали, так и вообще говорить запретили, приближалась к ведомому только колдуну окончанию, когда наконец-то произошло новое похищение. Точнее, его первая по-настоящему неудачная попытка.

Ближе к обеду, в кузницу вбежала простоволосая, не смотря на солидный на улице морозец, перепуганная русая молодка. Покрутив растрепанной головой, она в полутьме и чаде мастерской с трудом отыскала склонившегося над какой-то отливающей металлом конструкцией колдуна и бросилась к тому.

— Дядь Архип, дядь Архип. Пойдем, скорее…

— Что базланишь, егоза? — перебил девицу скривившийся от ее ора кузнец, у которого от усталости и постоянного звона уже болела голова.

— Там… Там… Там… кровища там! — не успокаивалась девушка, хотя и не сразу смогла подобрать слово, чтобы объяснить свои переживания.

— Какая кровь? Где? Кто ранен? — встрепенулся уже Архип и внутренне напрягся, ожидая самого худшего. Вдруг он где-то просчитался, и теперь за его ошибку опять будет платить невинный.

— Да никто, дядь Архип, — раздраженно ответила молодка. — Просто кровь везде!

— Да говори ж ты по-человьему, — взъярился кузнец и тряхнул косноязычную девицу за плечо. Да так, что та испуганно вскрикнула. — Из-за тебя сейчас от удара сляжем все.

— Да, дядь Игнать, сейчас, — девушка всхлипнула и съежилась. Но, видать, так сильно распирало ее желаение рассказать о случившемся, тут же пришла в себя и начала рассказывать боле еобстоятельно. — Меня мамка сегодня с обеда к Маньке послали. За дитем, этим, ее присмотреть, пока она, спать будет или мужу снедать готовить, не знаю, чо она там хотела. Я же мамке за Митькой помогала, знаю все, умею, я вообще молодец, так мамка говорит, — заметив нетерпение на лицах слушателей слегка смутилась. — В общем я шла-шла, по дороге девок встретила, с ними поболтала. Но я не специально, Манька, не та, что с ребенком, а подруга моя, она такая болтуха. Даж шатуна голодного заболтать сможет. Так мамка говорит… Ай! дя Игнать, больно же! — в очередной раз не сдержавший нрав кузнец, отвесил молодке смачного подзатыльника. На удивление помогло и больше девушка уже не отвлекалась. — Ну так вот, я чуяла, что опоздаю, и что мамка мне за то отсыпет соли, поэтому бегла, что было сил. И во двор, и в избу влетела без стука. А там страсть такая… Манька у зыбки дрыхнет прям на лавке, а вокруг кровища… И зыбка в кровище, и пол в кровище, и стены в кровище, как будто свинью резали, все в кровище, — в этом моменте девушка начала интенсивно размахивать руками, показывая, насколько все было «в кровище». — Я как увидала, так сразу в крик. Орала сама, как резаная. Маньку разбудила, соседки все на крик сбежались. И тоже как увидели кровищу, так орать давай. И вот. Я ору, Манька орет, соседки орут. И мы все орем. Страшно, вот. А потом, а потом Манька мелкого своего из зыбки достала, смотрит, он тоже весь в кровище, но, вроде, цел. Даже царапины нет. Ну мы и смекнули тогда, что это не младенца кровь, а убивца. Который Ялку убив то есть. И давай искать его. Исдох, думали. Не даром же все в кровище вокруг. Искали, искали, не нашли. Только у печи у самой нашли вот это, — она развернула подол и показала измазанные чем-то красным ножници и разломленный напополам округлый камень с дыркой посередине — веретянное грузило. — Вот.

Архип удовлетворенно кивнул, вытащил из кармана калач, которые каждый день исправно таскал с помещичьей кухни, отдал девке вместе с наказом:

— Возвращайся к Маньке. Кровь можете вытереть. Все веротите как было, ножницы в ноги ребенку воткните веретенной камень другой добудьте, у соседей спросите, наверняка найдете, в голову. Ты молодец. Бегом теперь назад. За дитем смотрите, не думаю, что он снова решится на наподение, но чем черт не шутит.

Когда за вестницей закрылась дверь, он удовлетворенно покачал головой и вновь вернулся к своему верстаку.

— Мне нечего там делать, Игнат, — ответил он на невысказанный вопрос кузнеца. — Все идет так, как должно. Даже быстрее, чем я ожидал. Видимо похитителю есть нужда торопиться. А значит, есть она и нам. К делу.

И снова в кузне закипела работа.

Закончить ее успели в срок. Аккурат к тому моменту, как жихарь угодил во вторую ловушку. Дело было поздним вечером, когда Архип дочитывал последние заговоры над странным свертком, над которым трудился всю последнюю седьмицу, по большому счету, работа уже была закончена, просто он все время что-то поправлял, дошлифовывал, когда в дверь в его, а точнее старшего сына хозяина, комнату, неуверенно постучал один из дворовых Пантелея. Прибежавший парнишка рассказал, что его младшего братишку пытались украсть, и мать его просить колдуна прибыть — осмотреть место происшествия. Поскольку спешить больше нужды не было, колдун решил семью мальчишки уважить.

Матерью его, и, соответственно, несостоявшейся жертвы была дородная матрона, разменявшая уже пятый десяток, чуть постарше самого Архипа — мать и бабушка многочисленного семейства из доброго десятка парней и девок разного возраста, точнее из-за суеты в доме определить возможным не представлялось. Женщина она оказалась в силу жизненного опыта рассудительная и опытная, а потому следы никому трогать не позволила. По ее словам за младшим сыном должна была следить одна из дочерей, которая по малолетству своей обязанностью пренебрегла и умудрилась сбежать играть с сестрами. Но Господь миловал и устроенная Архипом ловушка сработала лучше некуда. Настолько, что неведомый грабитель основательно поранился. Конечно, ни о какой «кровище» на полу или стенах речи и быть не могло, для такого и во взрослом мужике не найдется крови, не то, что в нечисти до колена ростом, но пятна и впрямь были солидные, вызывавшие даже оперделенное беспокойство, не сдохла бы тварюга раньше положенного, а то ведь и детей похищенных не найдешь без него. Следы вели от детской зыбки к печи с отодвинутой заслонкой. Жихарь, получив отлуп, убегал лучше всего известным ему способом.

После этого случая Архип окончательно убедился, что пора настала.

Глава 13

В просторной полутемной горенке, освещаемой лишь потрескивающей горящим жиром лучиной в светце да сполохами сухих березовых дров за заслонкой печи, сидела молодая женщина. Длинные русые волосы, убранные в толстую тугую косу, украшенную яркими лентами, опускались по ее спине до самого пола. Ночная рубаха, сделанная из хорошего светленного полотна, была вышита красными узорами. Пальцы ее, тонкие и ловкие, невесомыми бабочками порхали над прялкой и выходящей из нее нитью. Девушка, слегка улыбалась, погруженная в свои мысли и даже что-то тихонько напевала. Рядом с ней, слегка покачиваясь от дуновения ветра или легких касаний, свисала детская зыбка, из которого доносилось мерное детское посапывание, и девушка то и дело с умилением поглядывала внутрь. В одном из бортов зыбки, у самых ног ребенка торчали воткнутые в плетеный борт длинные ножницы. Иногда девушка вытаскивала эти ножницы, чтобы отрезать нить, но каждый раз тщательно устанавливала обратно.

Час пролетал за часом, одна лучина в светце заменялась другой, движение молодки замедлялись, она все чаще останавливала свое занятие и клевала носом. И вот, в один из таких моментов, вместо того, чтобы поместить ножницы на место, она выронила их из разжавшихся рук на пол. Голова ее упала на грудь, а спина совершенно сгорбилась. Дыхание ее стало ровным, морщинки на лице разгладились. Очередная лучина догорела до конца и последние угольки ее с легким плеском упали в поставленные под светец плошки с водой, но никто не спешил менять их, девушка, измученная ночным бдением, еще и не первым в длинной череде, обессиленно спала. Прогорела и почти погасла печь и комната погрузилась в полную темень.

Первое время в горнице ничего не менялось, но потом печная заслонка с легким шуршанием отодвинулась в сторону и из топки высунулась небольшая, вдвое меньше человечьей, голова с мерзкой, покрытой редким с проседью кручавым волосом, кошкоподобной мордой. Оглядев, погрузившуюся во мрак комнату, очевидно, что темнота не была преградой для его зеленых глаз с вертикальными зрачками, и убедившись в отсутствии какого-либо намека на опасность, пришелец ловко выбрался наружу целиком. Ростика он был небольшого, чуть больше пятилетнего ребенка, но при этом руки и ноги были перевиты узлами мышц, а круглое выступающее брюшко его было тугим, словно наполненный бурдюк. Был он гол, а курчавая шесть, столь же редкая, как и на морде, никоим образом не прикрывали тонкую пергаментную кожу, пронизываемую мириадами темных вен. А еще неизвестное существо было полностью лишено пупка и мужского, как и женского, впрочем, срама.

Выбравшись из печи, чудик начал медленно, по-кошачьи крадучись, осторожно двигаться в сторону детской люльки и спящей у оной молодки. Сделав каждый шаг, он надолго замирал, прислушиваясь. Но все было тихо. Дом спал. Спала и девушка. Шаг, другой, третий. Наконец, убедившись, что никто не помешает, жихарь, а это был, конечно же он, осмелел, и остаток пути прошел уже спокойным, слегка развязным шагом. Остановившись под зыбкой, и с гаденькой ухмылкой покосившись на лежащие около веника ножницы, нечисть одним ловким движением запрыгнула на плетеный борт зыбки, даже не побеспокоив ее излишне, хотя и весу в нем должно было быть весьма изрядно. Там, уже в шаге от цели жихарь снова что-то заподозрил и вновь затаился, прислушиваясь к окружающему миру, и, что немаловажно, к дыханию ребенка в колыбели. Чем-то не нравился ему этот малыш, от него исходил какой-то странный, едва уловимый запах. И тут мать громко всхлипнула и зашевелилась, просыпаясь. Взволнованный жихарь, отбросив сомнения, прыгнул вперед, выхватывая ребенка из пеленок. Ночную тишину разорвал высокий крик.

— Я уж думал это трусливое ничтожество никогда не решится, — пробормотал Архип сбрасывая заговор невидимости с дальнего самого темного угла и открывая уютно устроившихся там на охапке сена себя и Пантелеймона Аркадьевича, помещика, мужчину крупного и солидного. Правда выглядел сейчас он совершенно не подобающе своему высокому статусу: растрепанный, в край ошарашенный, с сеном, застрявшим в волосах.

Оба они подошли к лавке и один с брезгливой неприязнью, а второй с нескрываемым любопытством, посмотрели на истошно верещавшего жихаря, кубарем катающегося по полу в обнимку с железным болванчиком отдаленно напоминающим младенца.

— Чего это с ним? — спросил помещик, задумчиво почесывая макушку.

Архип тем временем наклонился к крепко спящей, не смотря на творящийся бедлам, а совершенно одуревшая от страха нечисть к тому моменту докатилась до печки, опрокинула ведро с золой, развалило поленницу дров и теперь нардывно завывало где-то в куче березовой щепы, и прошептал девушке на ухо несколько слов.

— Ой, дядь А…, - встрепенулась было Марфа — дворовая девка Пантелеймона, а роль нерадивой матери после длительных уговоров и посуленных подарков удалось из всей челяди уговорить только ее, но тут же осеклась, увидев жихаря. — Мамочки! — только и успела вымолвить девка перед тем, как грохнуться в обморок на руки колдуну.

Тот, не долго думая, отвесил вопящему дурниной жихарю солидный пинок. Исключительно со злобы, без какой-либо особой на то нужды.

— Это существо, Пантелеймон Аркадьевич, — заговорил он менторским тоном, с большой аккуратностью укладывая лишившуюся чувств девушку на лавку, — Очень не любит Холодное железо, который над достойный кузнец с большим усилием производил последнюю неделю. Жжет оно его. Верное средство, да, уродец?

— А почему тогда он его не бросит?

— Да он бы и рад, но на болване лежат сильные чары, для этого ничтожества непреодолимые. Влип он, словно кур в ощип.

Закончив с девушкой, Архип подошел к жихарю, уже переставшему надрывно орать и теперь только издававшему жалобные стоны и разметал в стороны дрова.

— Ну что, нечисть, говорить будем? — добродушно спросил он. Уродец в ответ только лишь злобно оскалился. — Я надеялся на этот ответ, — ничуть не смутившись, ответствовал Архип, вытаскивая из своей котомки соль.

— А… а давай сделку, человек, ты меня отпускаешь, я все тебе скажу, на все вопросы отвечу? Но сперва отпусти! — затараторил жихарь, опасливо косясь на холщовый мешочек.

— Отпущу, конечно, зачем же ты мне нужен? Кормить тебя еще… — благодушно закивал головой Архип из щепоти медленно посыпая солью покрытую редкими волосюшками макушку нечистого. От кожи пошел едва заметный дымок.

— Ты чо творишь, верзила?! — противно заверещал жихарь и попытался откатиться, но тяжелый железный истукан мешал ему и увернуться не удалось. — Жжется же!!!

— Терпи, казак, атаманом будешь, — Архип зачерпнул из сумки уже полную горсть, перекатил пытаемого на спину и начал с усердием втирать соль в спину. Жихарь вопил, извивался, стараясь отползти от мучителя, но рука того была тверда, а железный болван слишком тяжел и массивен. Едкий сладковатый дымок, поднимающийся от буквально заживо слазившей кожи наполнял помещение и Пантелеймон, наблюдавший за зрелищем со стороны, вид имел откровенно зеленоватый, словно из последних сил сдерживал позывы дурноты. Тем не менее, вмешиваться в расспросы Архипа он не собирался, поскольку даже при всей своей христианской доброте и мягкости характера помнил, за что существо подвергается эдаким терзаниям.

— Хватит!!! Хватит!!! Остановись!!! За что?! Я же ничего не сделал?!

— Не сделал… не сделал… — увещевал, не прекращая свою экзекуцию, Архип. Измазанной в крови рукой он зачерпывал все новые и новые пригоршни из мешка, и одну за другой втирал их в спину нечистому. С того уже кусками слазило мясо, в некоторых местах белели кости, а от запаха паленой плоти в горенке почти невозможно было дышать. Если бы на месте жихаря был человек, то с такими ранами его можно было уже заколачивать в гроб, но нечисть куда более крепка на этот счет, и продолжала вполне себе живенько верещать. — А дети, вместимо, сами себя из люлек крали? Слыхал, Пантелеймон Аркадьевич, какое чудо у тебя в деревне происходило?

— Оставь!!! — уже не вопил, а рыдал жихарь. — Я, Я твоих щенков крал!!! Но я не виноват!!

— Конечно не виноват, — мягко согласился Архип, полирую кровавой солевой кашицей лопаточную кость. — Разве ж когда ваш брат в чем виновен? Все другие…

— Да! Другие!!! — визжал жихарь, брызжа слюной. Уж насколько крепка была тварь, но очевидно, что и ее проняло. — Твои щенки живы! Отдам! Только остановись!!! — слезы бежали по его пухлым кошачьим щекам и смешивались с взбившейся вокруг клыкастой пасти кровавой пеной. — Остановись!!! Всех отдам!!!

— Конечно отдашь, куда ж ты денешься? — колдун перестал дурачиться и теперь голос его звенел сталью. — Они живы?

— Живы, живы!!! Чем хочешь молю, остановись! Мне сказали им жизнь сохранить.

— Кто сказал?

— Не скажу, не могу, колдун!!! Меня ж за то с шерстью сожрет!!

Архип оценивающе посмотрел на спину жихаря, на торчащие наружу лопатки и хребет, на огромную лужу крови, натекшую под поленницу и решил пока отложить выяснение таинственного хозяина. А то еще окочурится, не дай Бог, детей точно не найти будет.

— Ну не можешь и не можешь, — успокоил он хныкающую нечисть. — К детям отведешь, — указал он, поднимаясь и дергая за шкирку свою добычу.

— Отведу, — не стал артачиться тот. — Только сквозь огонь надобно, — сделал он робкую попытку схитрить. Обманщик из него, признаться, был еще худший, чем вор. Даже если бы Архип не знал об огненной сущности этого сорта нечисти, то точно заподозрил бы неладное по одному лишь глуповатому выражению надежды на кошачьего морде.

Хмыкнув, колдун смачно приложил жихаря пинком по уже начинающей подживать, нечисть была намного более живучая, чем люди, и заживало на ней все быстрее, чем на собаке, буквально на глазах, ране.

— За что? — снова заверещала жертва.

— А чтоб за глупца меня не держал, — улыбнулся Архип. — Давай, вставай, сыть волчья. Веди, меня. А то прибью тебя и вся недолга.

— Как же детишки? — жалостливо спросил жихарь. — без меня ты их ни за что не найдешь.

Ишь ты, подумал колдун, торговаться вздумал. И снова отвесил пинок, от которого залитый кровью коротышка, вместе с железным младенцем, к которому был прикован, улетел к двери.

— Запомни, нечисть, — наставительным тоном заговорил он. — Ежели ты возомнил себя самым умным тут, и считаешь, что сможешь торговаться со мной на их жизни, — очередной удар ноги, спустил обездвиженного жихаря с лестницы в подклет. Раздался кромкий вопль и слышимый даже с такого расстояния треск.

— Я не могу ходить!!! — верещал жихарь, катаясь по земляному полу, левая нога была неестественно вывернута в суставе.

— Кончай прикидываться, — безжалостно выдавил сквозь зубы Архип. Он подхватил нечисть за вывернутую конечность и сильно встряхнул, возвращая сустав ее на место. От очередного вопля у стоявшего рядом Пантелеймона заложило уши. — Еще хочешь? — уже рычал Архип, заглядывая в глаза нечистому. Он полностью игнорировал непритворный страх на лице своего спутника. Помещик явно не ожидал такого запредельного накала жестокости от добродушного, хотя и весьма неприятного характером колдуна, и напридумывал уже себе всякого. Но нечисть — не человек, она не боится смерти. Слишком долго топчут они свет, даже у простенького домового жизнь измеряется сотнями лет, а какие-нибудь водяные, так те вообще век меряют эпохами, успевают устать от существования, да и знают они, что именно их ждет после смерти. Не верят, а именно знают. Они — дети первозданных сил, и просто переродятся вновь. А вот пытки… Страдания перед смертью, звериная злоба, неоправданная жестокость ради самой жестокости, только этим их и можно пронять.

— Нет… Не надо, молю… — прохныкал жихарь.

— Тогда ты прямо сейчас возьмешь и отведешь нас в свое убежище. И если дети выживут, то ты сдохнешь чисто и быстро. Я даю тебе в этом слово. А если мне хоть что-то не понравится… Есть у меня знакомый поп, так он тебя по моей просьбе окрестит.

Жихарь побледнел, глаза его в ужасе выпучились, а рот широко раскрылся. Да, нечисть не очень боялась смерти. Но только потому, что знала, что ее ждет за порогом. А еще она знала, что после крещения обретет душу и станет почти человеком. А уж что ждет после смерти человека жихарь уже не знал. И неизвестности этой страшился пуще любой пытки.

— Ты меня понял? — расплывшись в самой добродушной своей улыбке, спросил Архип. Жихарь судорожно закивал. — Тогда веди. И больше без представлений.

Дальнейшее прошло как по маслу. Подавленный и перепуганный до потери всяческой воли к сопротивлению нечистый провел мужчин к старой заброшенной избе на краю поселка, не смотря на собачий холод и ночное время, он, шагая босыми ногами по голому снегу, обнимая железного болвана, казалось, не испытывал никаких неудобств. Более того, следовавшим за ним приходилось даже напрягаться, чтобы успеть за пружинистой походкой его коротеньких, на первый взгляд, ножек. Поскольку руки у жихаря были накрепко приклеены к железному болвану, разгребать сугроб у двери пришлось Архипу и Пантелеймону. Ну да, жихарь ходил тайными тропами, ведомыми только его народцу, а значит дверями не пользовался. В пустой светлице, среди пыли и грязи, чернел открытый люк погреба, куда нечистый и нырнул.

Людям пришлось сложнее. Лестница, которая вела в погреб когда-то уже давно сгнила до состояния трухи, а потому пришлось искать по двору, а под конец и вообще идти к соседям. Пока Пантелеймон занимался этими делами, Архип самолично остался сторожить пленника. Жихарь же был до удивления задумчив и молчалив. Он больше не делал попыток вырваться ни хитростью, ли ловкостью, всем своим видом выражая крайнюю степень смирения. И вот именно это смирение и волновало колдуна больше всего. Все в нем буквально попило, что дело нечисто, что жихарь явно задумал какую-то пакость. Но минуты сменялись минутами, а ничего не происходило. Помещик вместе со взявшимся невесть откуда Игнатом приволокли крепкую лестницу и опустили ее в погреб. Нечистый спустился первым и отломал от стены несколько досок, открывая узкий лаз, даже довольно худому Архипу только-только протиснуться, а уж про куда более крупных, одного в ширине плечей, а другого в обхвате пуза, Игната с Пантелеймоном, даже и говорить не стоило.

И снова, пробираясь сквозь земляную нору, разглядывая ползущего впереди жихаря, этот-то коротышка мог себе позволить идти в полный рост, Архип не мог отделаться от ощущения смыкающейся вокруг него ловушки. На дальнем конце лаза оказалась довольно крупная пещера. Не меньше главной комнаты, находящегося наверху сгоревшего дома. В ней было очень тепло: в центре бездымным пламенем горел не издаваший чада костер. Это как раз было совершенно обычно, как и все нечистые существа, жихари имели сродство к определенным стихиям и могли частично ими управлять. А вот остальное… К полнейшему изумлению Архипа вокруг костра висело несколько детских зыбок. К каждой на веревочке был привязан особый рожок, каким мать кормит младенца, когда у нее нет молока, в трех полусонно агукали дети. Рядом на грубом деревянном столе стояло ведро с остатками молока.

— Твою ж налево, — выругался колдун. — Кто это все тут заготовил? Ты ж сам своим умом в жизнь не дошел бы, я твою породу знаю, — он ошеломленно обернулся к жихарю. Тот в ответ только мерзко оскалился.

— А об том уговора не было, колдун. Я обещал привести — я привел. Ты требовал, чтоб щенки живы были — они живы. Можешь хоть запроверяться, это не подменыши, человечье отродье. Теперь и ты держи слово.

Архип скрипнул зубами. Возразить ему было нечего.

— Эй, Архип Семеныч, — раздался голос из лаза. — Подай голос, все ли в порядке?

— Да, Пантелеймон, — ответствовал Архип, с усиливающейся тревогой наблюдая, как округляются глаза жихаря. — Я нашел детей.

— Они… Они… живы? — кузнец. Понятное дело, этот о внуке беспокоится.

— Живы, живы, Игнат. Дай немного времени, я их вынесу.

— Господи Иисусе и Пресвятая Богородица… — забормотал кузнец, но Архипа куда больше интересовало довольное выражение, проступающее на обожженной солью роже нечисти.

— Не желаешь поведать мне, чему ты так возрадовался, тварь? — медленно, стараясь соблюдать спокойный тон, произнес он, прекрасно понимая, что сейчас любые угрозы не возымели бы действия. Такова уж была суть потустороннего мира, с которой должен был считаться каждый, кто ведем с ним дела. В нем не действуют законы или обычаи, да и как им работать, ежели у каждого рода они свои, но действует нерушимость слова. И так же как осенью он на клятве поймал омутинника, сейчас данным словом связали уже его. Не прослыв клятвопреступником, он не смог бы сделать с жихарем ничего. И скрыть отступничество не получится, нарушенное слово навсегда останется с колдуном невидимым, но явным для каждого, кто умеет видеть, несмываемым следом.

Жихарь внимательно посмотрел на человека и премерзко оскалился.

— Прости, колдун по имени Архип, — рябая рожа его скорчилась в бесплодных попытках изобразить печаль. — Но нет. Поведаю тебе только, что ты заинтересовал того, кто куда могущественнее и меня, и тебя. И у него есть на тебя свои планы, колдун по имени Архип, — жихарь булькающе захихикал.

Архип согласно кивнул. Глупо ожидать от нечисти, которую ты только что изощренно пытал и угрожал, доброго отношения.

— Ты в своем праве, — признал он и промолвил Слово. Противно осклабленная в победной злорадной ухмылке рожа жихаря исчезла в ослепительно-голубом всплеске. Нечисть была куда крепче человека и за жизнь цеплялась так, что никакой животине не снилось. Но Слово оно всегда было Словом. И от ран, наносимых Им одинаково страдали и люди, и нелюди, и нежить. Обезглавленный толстопузый трупик, отклеившись от железного болванчика рухнул на земляной пол. Чары удерживали только живую нечисть, а мертвяк их не особо интересовал. Вытерев с разбитых губ кровь, Архип прислушался. Так и есть. Внимательный взгляд, прежде преследовавший его вернулся. Значит, он замечает колдуна только тогда, когда он прибегает к Истиной Силе. Интересно, это и есть тот самый таинственный «хозяин» жихаря?

— Планы, говоришь, — пробормотал колдун ногой запинывая тело нечисти в уже угасающий костер. Поддерживаемый только жихарем он в ближайшее время должен был погаснуть. Но его тепла должно было хватить, чтобы похоронить нечисть, согласно его обычаям. Слово нужно держать. — Ну посмотрим, что там у тебя за планы…

Глава 14

Проверить детей было не сложно: зажать каждому в ручонку по кусочку холоднокованного железа, да приложить святой крестик ко лбу, вот и вся недолгая. Нечисть от такого соседства бы не выдержала, выдала бы свою противную природу. А эти ничего оказались, обычные младенчики, вполне себе человеческие. Покончив с проверками, торопясь, пока не погас костер и в свои права не вступили тьма и зимний холод, Архип подхватил зыбки, и по одной, лаз все еще был слишком узким, чтобы по нему спокойно ходить, перенес их в заботливые руки односельчан.

А потом в эти же руки передали и его самого. Едва пережившего медвежью хватку растроганного Игната, а треск ребер, кажется, можно было услышать даже в Крапивине, Архипа перехватила его дочь, и делом доказала, что яблоко от яблони падает очень близко, и дочка кузнеца умеет гнуть подковы не хуже отца. Даже если это подковы из одного недостаточно ловко уклоняющегося от объятий колдуна. А потом был еще и не уступающий ни размерами, ни статью домочадцам муж Авдотьи. А потом прибежал и Панкрат, дворовой Пантелеймона, отец первого похищенного, тот вообще давно своего ребенка похоронил, а потому был готов Архипу хоть ноги целовать, хоть последнюю рубаху сорвать да подарить. Да и все остальные жители Рудянки, обрадованные после пережитого, так и норовили гостя потискать, а бабы, так и вообще расцеловать. Такой уж простой люд во всем времена. Все они делают до скрипа: ежели радуются, то скрипят кости в объятиях, ежели злятся — то уже сжатые зубы. В общем, когда помещику-таки удалось отбить Архипа у не на шутку разбушевавшегося в выражении благодарностей люда, вид тот имел весьма помятый, хотя и довольный, словно дорвавшийся до крынки со сметаной кот.

Утром, едва рассвело отправили нарочным добрую весть в городское имение Векта, мол, опасность миновала, потерянные дети найдены, а значит можно возвращаться к обычной жизни. К обеду на деревенской площади собрали народ на вече и после непродолжительных разговоров порешали, что от греха подальше, до рождественских еще морозов, едва слегка потеплеет, повезут всю малышню в Крапивино к Григорию крестить. Пока Рудянка мала слишком была, епархия не дала бы добра на строительство своей церкви, но по совету Архипа предложили назначить крапивинскому попу содержание в два рубля с мира ассигнациями, да еще вдвое больше натурой, за каждый визит, буде тот согласится хотя бы раз в два месяца к ним в деревню ездить справлять обряды по рожденным, венчающимся да усопшим, поверх обычного пожертвования за церковные услуги. Возок али пошевни, в зависимости от времени года, с конем на это благое дело подвязался обеспечивать Пантелеймон, за вполне умеренную от общины барщину. Решение такое всех устроило, а потому, не откладывая в долгий ящик, скрепили его договором. Все по чести, в письменной форме. Получившуюся бумагу вручили Архипу с наказом отдать попу по возвращении. Самого колдуна тоже не обидели, от щедрот помещачьих, да с пущенной по кругу шапки за хорошо сделанную работу отстегнули аж пять рублей. Предлагали ему еще и гостинцев, но не слишком настойчиво, поскольку понимали, что человеку полдня по морозу в санях ехать, пропадет почти все.

В Крапивино тронулись следующим утром. Сам Пантелеймон у этот раз гостя не повез, но выдал пошевни, коня и дворового, чтобы санями этими управлять, а потом взад их и возвратить. Помня о расшалившихся в прошлую поездку волках, Пантелеймон дал в пользование и Митьке, дворовому, и Архипу по хорошему тульскому штуцеру для самообороны. Заодно в спутники набился и Игнат, желавший заехать, раз подворачивается оказия, в купцовскую лавку. Своего товара на сбыт отдать маленько, да прикупить кой-чего для ремесла, чего сам сварганить был не в силах. Кузнец тоже пришел с оружием — настоящей берданкой, да не обрезом, как у Пантелеймона, а длинноствольной, армейской. В путь тронулись еще сильно затемно, чтобы у мужиков оставалось больше времени на обратную дорогу, поскольку оставаться в Крапивине на ночь особо желанием те не горели, хоть Архип и предлагал, все равно жил большую часть времени бобылем в огромной избе, где двоих постояльцев разместить бы смог. Дарья к такому отнеслась бы с пониманием, она мудрая женщина.

Едва посветлело, Архип, в этот раз даже и не собиравшийся смыкать глаз, начал встревоженно крутить головой, выискивая любые признаки надвигающейся опасности. Уж слишком сильно не нравился ему жизнерадостный вид жихаря, после того, как тот узнал имя своего мучителя. Уж как бы задание, данное выродку таинственным «хозяином» к Архипу-то и не относилось. Конечно, крайне сложно было строить какие-бы то ни было предположения, имея на руках только хохочущую перед смертью нечисть, с той сталось бы и просто покорчить рожи ради того, чтоб испортить врагу триумф, но Архип в такое не верил. Потому как, помимо жихаря были и волки. А еще черная птица, без устали кружащая над санями.

Птицу Архип заметил сразу, как небосвод только начал светлеть. Сперва просто как едва заметную черную точку и не особо обратил внимания, мало ли, какой ночной охотник обходит свои владения перед тем, как отправиться на покой. Но часы сменяли друг друга, мерная рысь вороного коня пожирала версту за верстой, солнце проползло уже половину своего пути до полудня, а птица продолжала маячить в поле зрения колдуна, делая один за другим большие круги, центром которых были сани с путниками.

— Игнат, Митяй, — обратился Архип к своим спутникам, когда уже окончательно уверился в том, что птица не была случайным попутчиком. — Скажите-ка мне, уважаемые, а кто из вас лучший охотник?

— Митька же, — первым ответил кузнец. Он сидел, расслабленно облокотившись на бортики пошевней. Судя по всему, гигант воспринял вопрос, как начало праздной болтовни, что заводят ради того только, чтобы скоротать скучный путь. — Он как-то по малолетству белку за версту в глаз из пищали снес.

— Ну скажете тоже, дя, Игнат, — захохотал Митька — молодой рябой мужичонка скромных пропорций, но обладавший внимательным цепким взглядом, выдающим в нем бывалого охотника. — Там и трех сотен саженей не было. Да и не в глаз вовсе, всю шкуру тогда подырявил. Батька с меня чуть мою не спустил.

— Скажи мне Митя, — прервал уже открывшего рот Игната Архип, которому сейчас эта дружеская перепалка была совершенно не нужна. — Что скажешь про птицу в небе?

— Тоже заметили, дя Архип? — сразу посерьезнел молодой и когда колдун кивнул, продолжил. — А я думал только мне чудится. С самой Рудянки над нами кружит. Не орел и не сокол, черная больно. Словно ворон бы, но вороны так долго на крыле не держатся, силенок у них на то нет. Да и крупная больно. Думаете что-то по вашей части? — на последних словах у юноши слегка дрогнул голос. Оно и понятно, простому крестьянину все эти мистические дела, с одной стороны, жутко интересны, с другой же настолько же и пугающие.

— Где? Какой ворон? — подобрался Игнат и со скоростью турецкого дервиша закрутил башкой по сторонам. — Это вон тот что ли? — тыкнул он в вверх здоровенной ручищей.

— Не махай руками, кузнец, не за наковальней, — строго осадил его Архип.

— Да ты чо Архип Семенович?

— Не простая то птица, Игнат, поверь моему чутью. Соглядатай то…

— Соглядатай? — огромный, убеленный уже сединами в бороде кузнец совершенно по-пацански восторженно раскрыл рот. — В смысле этого… как его… Жихаря что ли?

— Нет, — помотал головой колдун. — Жихарь сошка мелкая, ему такое не под силу. Да и пришиб я его в подвале наверняка. Не вернется он. Но я ж говорил тебе, Игнат, что эта паскудина вечно у кого-то на побегушках подвязается. И вот его хозяин, вместимо, птичку ту за нами следить и отправил. И прежде, чем ты задашь вопрос, Игнат, кто у него в хозяевах я не знаю, но дюже хочу выяснить.

— А с птичкой что делать будем?

— С птичкой? — Архип внимательно посмотрел вверх и криво улыбнулся. — Птичку мы на суп пустим. Митька, в глаз попадешь?

— Ну, в глаз не в глаз, — молодой охотник принял предложенный навязанный колдуном тон и широко улыбнулся. — А шкуру я ему пробью точно. Дя Игнат, подержи-ка вожжи.

Ловко перепрыгнув назад в сани, Митька уступил место на козлах кузнецу, а сам вытащил и зарядил потертый штуцер, взвесил его, не поднимая ружья внимательно посмотрел на птицу, что-то прикидывая, кажется, он всерьез воспринял предостережение Архипа, а потом одним ловким и слаженным движением вскинул оружие вверх. Прогремел выстрел. Птица резко дернулась и замерла в воздухе, словно налетела на невидимую стену. Рявкнул второй ствол. Сложив крылья, пернатая бестия камнем рухнула вниз в снег.

— Нет, ты видел, дя Архип, какая Сатана-то, — пораженно качая головой, проговорил Митька. — Она ж от первой пули увернулась. Я с упреждением брал, а она ушла. Не может птица так на ходу тормозить, не по земле чай ходит.

— Видел, Мить, видел, — подтвердил Архип, прикидывая как бы половчее добраться до упавшего в сугроб шагах в тридцати от кое-как наезженного пути, проходящего по льду Черной, где снега наметало куда меньше чем на берегу, тельца. — Игнат, подгони вон туда, я до нее сбегаю, гляну, что там за аспид крылатый за нами подсматривал.

Он спрыгнул с саней и побрел через глубокий снег. Оба спутника остались на часах с ружьями наготове, поскольку у Архипа все не выходили из головы излишне умные волки. Идти было недалеко, поэтому даже не смотря на увязавшие почти до самого паха в снегу ноги, добраться удалось сравнительно быстро. И там колдуна ждал очень неприятный сюрприз. Это, действительно, когда-то была ворона, но теперь… Теперь она стала иным и однозначно менее приятным существом. Значительно крупнее любой, прежде когда-либо виденной вороны, со странным клювом, по краю которого шел ряд острых наростов, подозрительно напоминавших то ли звериные клыки, то ли даже зубья двуручной пилы, такие они странные были, с добрым десятком мелких черных лишенных радужки и зрачка глаз, больше всего напоминающих паучьи, с перьями покрытыми странной плесенеподобной субстанцией… В общем, чем бы не стала эта ворона теперь, встречаться с ней колдуну очень не хотелось. Благо хоть, в отличие от встреченного по осени мяцкая, которого птица эта до боли напоминала, дрянь эта вполне себе прекрасно испустила душ от старой-доброй пули. И, тем не менее, схожесть была на лицо, или, точнее, на клюв. На уродливый клыкастый клюв.

— Дя Архип, — невеселые размышления его прервал испуганный вскрик Митьки. — Там! У леса!

Архип обернулся и посмотрел на другой берег реки, где лес подступал почти к самому обрыву, нависавшему над закованной в лед рекой. На обрыве, отлично различимы на снегу стояли волки. Три сильных крепких самца. Один слегка впереди, видимо, вожак, он неотрывно смотрел на колдуна и скалился, обнажая острые желтоватые клыки. Двое других чуть поодаль, на небольшом расстоянии. Почему-то Архип ни на мгновение не сомневался, ни в том, что волки прибежали после убийства крылатого соглядатая, ни в том, что именно они преследовали его неделю назад, ни в том, что сейчас они нападать не будут. А еще Архип четко ощущал ставший уже почти привычным внимательный взгляд.

— Архип, торопиться надо, — голос Игната, тоже вставшего на козлах во весь рост и приложившего к плечу приклад берданки звенел натянутой струной.

Один из волков едва слышно зарычал и попятился. Вожак отвел взгляд от колдуна и посмотрел на изготовившихся к стрельбе его спутников. Как показалось презрительно, оскалился, обернулся и неторопливой трусцой вернулся к лесу. Его собратья поспешили следом. Архип подобрал ворону, завернул ее в платок и бросил в сумку, намереваясь повнимательнее рассмотреть позже. К саням он шел спокойным шагом, не слишком медленным, то и не торопливым, хотя и делал это больше для того, чтобы успокоить перепуганных спутников, ведь даже Игнат выглядел белым, словно окружающий его снег.

— Не тревожьтесь, друзья, — уверенно сказал он. — Волки на нас не нападут. Они здесь для того, чтобы проводить нас до деревни.

— Зачем? — голос Митьки предательски дал петуха, сжимающие штуцер с взведенными затворами слегка подрагивали. Не, так дело не пойдет, еще шмальнет куда с перепугу.

— Хотят убедиться, что мы до места доедем, — хмыкнул Архип. — Да ты не боись, Митяй. Они нам не враждебны. Просто смотрят, чтоб своему хозяину потом донести.

— Чего донести-то?

— Что вы меня до дому доставили и нигде в сугробе не утеряли, видимо, — очередная попытка шуткой хоть слегка разрядить напряженную атмосферу, кажется, дала хоть какой-то эффект. Игнат усмехнулся в бороду.

— Скажешь тоже, колдун. Ты чо, девка красная, чтоб тебя до дому провожать?

Архип только развел руками.

— Знать, зверье считает, что да. Ну и пусть считают, лишь бы свататься потом не заявились, — теперь прыснул и молодой. Стало слегка полегче дышать. — Ладно, мужики, не знаю, как вы, но я бы предпочел над странностью блохастых размышлять в тепле у печи с кружкой хорошего шиповничьего взвара. Может двинемся?

Спутники переглянулись и одновременно кивнули. Игнат щелкнул вожжами и конь, до того взволнованно переступавший копытами, прекрасно чуял близость хищников, охотно потрусил вперед. Дальнейший путь прошел почти без происшествий, хотя и особо расслабиться не получалось, поскольку то и дело то Архип, то Митька замечали мелькавшие между деревьев быстрые тени. Волки не собирались отступать и неустанно следовали за санями. Конь тоже чувствовал их, а потому то и норовил прибавить ход. Чтобы не загнать животное, Игнату даже приходилось придерживать узду. Путь все-таки был неблизким, а излишней нужды торопиться не было, от того и берег скотину.

За несколько пару верст до Ночной, ближайшей из деревень Крапивинской общины, зимник уходил с речного льда на вполне прилично наезженный тракт, народ тут ездил часто: и на город ходили, да и хутора то тут, то там понастроили, и волки как-то незаметно поотстали. Архип не был уверен, что они совсем бросили след, но отныне уже не замечал их силуэтом, да и преследовавший его взгляд невидимого наблюдателя поослаб. Знать, и вправду провожали волки его. Зачем? Почему? На то ответа у него не было. Зато было четкое ощущение надвигающихся неприятностей. Кто бы не следил за ним, кто бы не отправил страшную колдовскую ворону, кто бы не подбил жихаря на кражу детей, он был достаточно могуществен и имел то ли на самого Архипа, то ли на всю общину какие-то свои никому не известные планы. И очень сомнительно, чтобы от этих планов, буде они исполнятся, кто-то будет в большом восторге.

И ощущение это только окрепло, когда на въезде в Крапивино, мужик, кажется его звали Еремей, дежуривший на воротах, передал Архипу личную просьбу старосты сразу бросать все и нестись в церковь, где его уж не несколько дней ждали. Ни на какие расспросы Еремей отвечать не стал, ссылаясь на то, что ничего, толком, и не знает, окромя слухов, что на какой-то из дальних хуторов ночью четвертого дня напали волки. Вроде как задрали почти всю семью, оставив в живых только одну-единственную девку.

— Волки? — только и сумел спросить Архип, обмениваясь взглядом со спутниками.

— Ну да, волки. Уж лет пять как не нападали на жителей, ежели мне память не изменяет. А тут сразу на хутор напали, твари… Видать, оголодали совсем, зверья в лесу мало что ли? Облаву объявлять надо, повыбивать их…

Не став дослушивать разглагольствования сторожа, Игнат по сигналу колдуна пустил коня бегом по главной улице, где вдалеке у церкви было видно большое столпотворение народу.

Глава 15

У деревенской церквушки, скромного одноэтажного строения, чуть крупнее дома-пятистенка, строго говоря, их него-то ее и перестраивали в свое время, достроив колоколенку да алтарный покой, собралась возбужденная толпа. Мужики, бабы, детвора, на площади буквально не продохнуть было. Галдеж тоже стоял такой, словно улей кто разворошил. Привстав на козлах, Архип увидел, что несколько дюжих молодцев взобрались на крыльцо и размахивая ручищами, словно ветряная мельница крыльями, пытается доказать что-то стоящему уперев руки в боки попу, немалым гузном своим перекрывая дверь, в которую молодчики явно норовили проскочить. Боевитый внешний вид мужиков сильно не понравился колдуну, да и вообще ситуация выглядело до невозможности нелицеприятной. Словно народ собрался самосуд над кем-то чинить. Но над кем? Над священником? Не похоже, иначе давно б уже камнями побили.

— Эгей, православные, а ну посторонись, — зычно рявкнул он, перехватывая узды у Игната и направляя коня медленным осторожным шагом, чтоб не дай Бог никого не затоптать, прямо на людей.

Народ, расталкиваемый мощной грудью коня, нехотя раздавался в стороны, пропуская упряжку. По мере узнавания, в толпе стали раздаваться облегченные возгласы:

— Колдун приехал…

— Архип тута, пропустите…

— Слаба Богу, грех надушу не взяли…

— Да, Архипушка, ты уж разберись разберись…

— Давай, давай, Семеныч, по тебе как раз шапка…

— Архип мужик головастый, пусть поможает…

Подогнав пошевни к самому крыльцу, да развернув их так, чтоб никто запросто не мог подойти, пришлось бы через сани перелазить, Архип спрыгнул на снег да легко заскочил на высокое крыльцо.

— Ну так что, православные, — рявкнул он во всю голосину, не обращая внимания на резко посмурневшие морды стоявших на крыльце мужиков. — Что тут за барагоз учиняете? Поймали попа на разбавлении церковного кагора коровьей мочой?

Несколько человек в толпе беспардонно заржали, а Григорий скорчил комичную морду:

— Чтоб тебе пиво ослиной мочой до конца дней разбавляли, безбожник, — народ встретил это заявление очередными смешками. Кажется, напряженная атмосфера начал понемногу рассеиваться.

— Не твое собачье дело, — окрысился один из мужиков, рябой и плешивый бондарь Антип. — Вали, куда шёл, мы без тебя все порешаем.

— Я смотрю ты, Антип, — зловеще широко, на все свои оставшиеся зубы осклабился колдун, — ягоды-дерзянки изволил откушать? Жена никак с весны заготовила? Ладная она у тебя баба. На загляденье прям. А не боишься, что я тебе за грубость потом тоже кой-чего наготовлю, да так, что Марье потом за мужской лаской по всей деревне бегать придется?

Не смотря на все добро, что сделал деревенским Архип, молва ему постоянно приписывала всяческие непотребства. В том силе и насыл порчи на неугодных. Потому излишне говорливый, скорее всего под влиянием винных паров, бондарь стушевался и попятился, стараясь спрятаться за спинами товарищей, что на крыльце, солидную часть которого еще и занимало священичье пузо, было задачей не из самых простых.

— Извини, Архип, бес попутал, — смущенно пробормотал он. Побледневшее лицо и бегающие глаза выдавали, что угрозу он воспринял вполне себе серьезно.

— Ну вот и чудесно, — примирительно кивнул колдун. — А теперь, мужики, рассказывайте что приключилось, и почему народ сюда притащился? Что-то я не вижу, чтобы куличи да пиво за красивые глаза раздавали.

— Да ты на рожи их посмотри! — взорвался Григорий. выглядел он сейчас, что твой ангел мести: глаза мечут молнии, борода растрепана, а пудовые кулачищи сжаты до побелевших костяшек. — За такие рожи, не куличи, а анафемы раздавать надобно.

Под двойным напором буяны стушевались.

— Да какие анафемы, отец, мы ж ничего дурного не хотели… — забормотал один из них, крутя головой вихрастой рыжей головой в тщетных поисках пути побега. К его огромному сожалению пути не находилось. С одной стороны потрясает кулаками священник, с другой хищно скалится колдун, даже если через перила сигать, то там пошевни с медведеподобным пришлым. Да и сбеги — позору потом на все село не оберешься.

— А кто девку без суда спалить собирался? Архимандрит Валаамский? — не на шутку разошелся Григорий.

— Да мы… да я…

— Красна башка богатыря, — продолжал скабрезничать Архип. — Знаете что, мужики. А валите-ка вы подобру-поздорову по домам, а то святой отец вам все бороды повыдирает и скажет, что так и родились, аки бабы, безбородыми, — и отступил в сторону, пропуская тут же воспользовавшихся предоставившейся возможностью мужиков.

Несостоявшиеся буяны под всеобщий добродушный хохот и похлопывания по плечам, растворились в толпе. Та же, получив свою малую толику зрелища, о котором судачить еще не одну неделю будут все кумушки, потихоньку начала расходиться. Народ, он ведь, по большей части, совершенно не кровожаден, но уж больно скучен крестьянский быт, от того на любой блуд, от ярмарочных танцев до аутодафе прется с преогромным удовольствием. Архип указал Митьке, где находится дом старосты, а сам присел рядом с устало опустившимся на ступени Григорием.

— Чуть до греха не дошло, Архип, — выдохнул тот. — Вовремя явился ты… Кабы не твой язык, уж и не знаю, удержал бы я их…

— От чего не удержал, отец? — почесал затылок колдун, он все еще ничего не понимал.

— Ох, прости, запамятовал совсем с перепугу, — встрепенулся священник. — Тебя ж не было здесь. Третьего дня на заимку охотничью волки напали. Там две семьи жили, братья с женами да детьми, ты вряд ли с ними когда пересекался, они из татарских выкрестов. Ни с кем особливо не общалися, жили уединенно. Я сам-то их и не знал почти, разве что младших детей в том году крестил. Семеро их, детей, то есть, на двоих всего было у них, кто чей не разобрал, прости уж. В общем, на хутор их волки напали, и выгрызли всех под корень, мужиков, баб, детвору. Одна дочка осталась.

Архип присвистнул:

— Во дела… А она как жива-то осталась?

— Да Бог ее знает! Ее ж без чувств нашли на теле отца. Всю в крови измазанной. Но в чем соль, вся кровь-то чужая. А на самой не единой царапинки. Мужики даже там же порешить хотели от греха подальше, думали волколачка какая, оборотилась и семью задрала. Да я не дал. Решил дождаться, пока проснется да расскажет, что приключилось. А она до сих пор не проснулась. Уж сколько дней лежит, не шевелится, не дышит почти. А недавно чернеть начала. Как будто мхом покрываться. Как тот цыганенок в лесу, помнишь? — Архип вздрогнул и кивнул. только сегодня вспоминал, не спроста все это, ох неспроста. — Я уж и не знаю чего делать. Святой водой окроплял, молитвы читал, вроде помогает, отступает чернота, но ненадолго, а как возвращается, так в разы хуже. Сам-то я ее не трогаю, красива чертовка сверх меры, баб омывать ее приглашаю. Кто-то и растрепал о порче этой. Мужики и взбеленились. Говорят бесами она одержима. Вбили себе в головы стоеросовые, что сжечь ее надобно. Проклятая мол, и через нее всех проклянет. Пол села подбили, пришли требовать аутодафе. Ежели б не ты, то не знаю, удержал бы, — закончил он.

После найденной вороны, Архип чего-то подобного, если честно, и ожидал. Все события оказались связны друг с другом — нападения мяцкая, татарской, между прочим, нечисти, похищение младенцев, теперь вот жестокая расправа с татарскими выкрестами. Волки, значит. Знать, те самые, что гнали Архипа с Пантелеймоном. И девка эта еще… Почему и как она осталась в живых? Ведьма? Или заключила с кем договор? А бес его знает.

— Ну веди, отец, посмотрим на татарку эту твою.

За алтарным покоем была комнатушка, крошечная едва сажень на полторы, где стояли только столик да кровать. Была она пристроена, дабы было где священнику перевести дух в большие праздники, когда приходилось бдеть по нескольку ночей подряд. Теперь на той койке лежала молодая девица неописуемой красоты. Смуглокожая, с черными, аки вороно крыло, волосами, сейчас живописно разметанными по подушке, а собери в косу, то в бедро толщиной будет, наверное, с высокой полной грудью и осиной талией, она даже в самом наирасправеднейшем праведнике могла вызвать греховные мысли. Особенно, ежели учесть, что наготу ее прикрывала только одна лишь тонкая ткань, насквозь пропитанная потом, и от того только больше подчеркивавшая, нежели скрывавшая девичью стать.

— Ох ты ж растак твою разэтак, — хрипло выругался Архип, у которого от одного взгляда на все это великолепие сперло дыхание и пересохло во рту. И ведь не мальчишка совсем, у которого любовная лихорадка в ушах плещется, всяких красавиц в жизни своей повидал. А от вида татарки чуть челюсть не отвесил.

— Пробрало? — ехидно осведомился из-за спины Григорий.

— Еще как, — признал колдун. — Откуда она такая появилась-то? Ведь прознай наши деревенские о такой-то девке, так хутор отца ее под чистую снесли б за одну ее улыбку.

— Истину говоришь, Архип, — кивнул священник. — Лютая девка. Скажу тебе как на духу, Архип, побаиваюсь я ее.

— Или того, что в башке твоей водится, боишься, старых греховодник? — хмыкнул больше по старой привычке подначивать приятеля и общей мерзотности характера, чем по какой-то иной причине, колдун. Внутренне же согласился с попом. Рядом с такой красавицей любой здоровый мужик, да и больной, тоже, начинает думать не той головой, что следует. И как только батя ее такое сокровище спрятать умудрился?

— Чтоб у тебя язык отсох, — столь же привычно ругнулся священник. — Я свой обет блюду и жене единственно верен.

— Ну блюдешь и блюдешь, — хмыкнул Архип и с любопытством приподнял край покрывала. Господь Вседержитель и все его ангелы! Все выпуклости были идеально выпуклыми, а все вогнутости идеально вогнутыми, не бывает в природе таких идеальных линий, она ж словно из-под резца античного скульптора вышла. Придраться совершенно не к чему. Разве что к легкому черному пушку, угнездившегося в ложбинке между грудей, в подмышках, пупке и на лобке девушки. Но в том не было ее вины, поскольку этот «пушок» тут же уставился на колдуна мириадами крошечных паучьих глаз. — Да… — протянул он, — кажется я начинаю к этим глазенками привыкать..

— Что, Архип? — удивленно переспросил поп, услышавший бормотание.

— Говорю, что согласен с тобой. Та же эта дрянь, что тогда у цыганенка была, когда он в чудовище немертвое обратился.

— Что будем делать Архип? Ведь сожрет девку хворь эта.

— Ежели ничего не будем делать, то однозначно сожрет и не подавится. Но и я никогда прежде с таким не сталкивался, средств у меня супротив нее особо и нет.

— Так что? Все зазря?

— Ну зазря не зазря, — задумчиво пробормотал колдун и перед глазами его встало окровавленное лицо Агнии, другой совсем еще молоденькой девчонки, принявшей мучительную смерть по вине такой же вот странной черной «плесени». — А попытаться стоит.

По прикидкам колдуна сейчас как раз луна пошла в убыль, а значит для колдовства на исцеление да избавления от несчастий время лучше не сыскать. Отдав Григорию указание отловить пару ребят, да перед самым закатом принести девку к Архипову дому в баню, он отправился готовить все необходимое для ритуала. Первым делом заскочил к старосте, где поведал о произошедшем в Рудянке, да передал уже собиравшимся в обратный путь Игнату с Митькой согласие Григория. Оттуда зашел в кузницу, там взял нож. Плохонький, не точенный, но этого и не требовалось. Главное, чтоб еще по назначению не использовался. Потом в купеческую лавку. А там Дарья. Слегка помиловавшись в кладовке с полюбовницей, вроде и не молод уже, а иногда подбивает на такие вот глупости, приобрел два фунта соли, что поделать, соль — она первейший помощник в колдовстве, без нее никуда, несколько листов писчей бумаги побелее, да новую мочалку, отправился домой, топить баню.

В бане, естественно, уважил банника, чтобы тот не помешал ритуалу, растопил печь и натопил несколько кадок талой воды. Причем выбирал самый белый, самый чистый снег, чтобы, по возможности, без листьев и травы, без печной сажи. К темноте принесли девку на носилках, кутанную в шкуры, чтобы не заморозить. Архип распорядился уложить ее на полог и выгнал всех, включая Григория за порог. А зевак, признаться, собралось, как всегда, предостаточно. Помимо Дарьи с Мишкой, Григория да старосты с женой заявилось еще человек с десяток. Тех что посмелее, так-то к дому колдуна без нужды старались не бегать. Сбросив с девицы все покрывала и в очередной раз невольно залюбовавшись ее точеной фигурой, Архип сам разделся, оставшись только в исподнем, все-таки в бане было очень жарко, и поставил на печь сковороду.

Высыпав в сковороду всю приготовленную соль, он принялся медленно посолонь мешать ее ножом, медленно и размеренно напевая заговор:

Колдовство бывает разных сортов. Есть церковное, христианское, пусть попы никогда и не признаются, но это именно оно, колдовство самое настоящее. И зиждется оно на непоколебимой вере в Христа. Поэтому иной мужик может две палки поперек сложить и упыря трусливым зайчишкой по полям гонять, а другому хоть самим митрополитом освященную раку с мощами всучи, так он ей только что по башке нечисть постучать и сможет, больше пользы никакой.

Бывает колдовство, основанное на Словах. Что это за Слова такие и откуда они взялись доподлинно никто и не знает. Кто-то говорит, что то речь ангелов, а кто-то, что язык, на котором Адам все сущее по заданию Господа именовал. И что утратил он ее когда из Эдема был изгнан. Так ли это Архип не знал, но видел существ, которые утверждали, что древнее не то, что Адама, но и самого Создателя, и они эту речь разумели, как мы русский, а ли как неметчина свою тарабарщину. В любом случае, людям от той речи остались лишь крошки, несколько Слов, из которых составлялись самый могучие, сложные и опасные заклинания.

Повторить нужно было девять раз, каждый раз меняя направление перемешивание соли.

Помимо двух предыдущих, был еще и третий сорт колдовства — презираемый и мудрецами, и церковниками за медлительность и отсутствие каких бы то ни было эффектов. Опирающийся на языческие суеверия и взаимодействия с разными стихийными духами и поганой нечистью, он требовал муторных и скучных ритуалов, многочисленных повторений простейших стишков-заговоров, и самых простых материалов, порой, буквально подножных.

После девятого круга, Архип высыпал соль на пол под полог, где лежала девица, разметал ее насколько то было возможно ровным слоем, чистый лист положил под ноги, а нож воткнул у головы. После этого он взял мочало и принялся терпеливо обмывать девичье тело талой водой, повторяя теперь уже вторую часть заговора.

Колдовство, к которому он сейчас прибегал, то самое, которым пользовались издавна всевозможные ведьмы, шаманы и знахари и вправду выглядело простеньким и каким-то топорным, по сравнению со сложными фигурами, описываемыми в древних трактатах времен Цезаря или Тутанхамона. В нем не было ни грамма изящества или красоты. Но оно приносило пользу. Оно работало. Вот и сейчас каждое прикосновение мочала смывало с юного тела порчу, словно простую грязь.

Нет, какие-то внешние проявления, несомненно имелись, например, стекавшая вода была черна, как смоль и вязкостью напоминала молодую сметану… или кровь. Стекая под лавку она пузырилась и шипела, испаряясь, словно соль была раскаленной до красна. Баню наполнил едкий пар с неприятным запахом гниения.

ДА БУДЕТ ТАК!!!

И опять надо было повторить заговор девять раз, не переставая омывать тело. Архип бросил взгляд на нож, тот стремительно ржавел, а лист бумаги выглядел, словно древний пергамент. Да и мочало под его рукой начало уже расползаться. А значит все шло по задуманному, злая сила покидала тело. Лишь бы этого хватило, подумал Архип, все-таки с такой странной и настолько могучей порчей ему прежде сталкиваться не приходилось.

После девятого круга, Колдун распахнул печь и швырнул туда окончательно уже превратившееся в труху мочалку, а заодно и лист бумаги. Огонь все пожрет. Соль под полком собралась в крупные черные кристаллы размером с ноготь мизинца. Останется только смести и тоже сжечь потом. Последним действием Архип схватил нож и резким движением переломил его, совершенно насквозь уже проржавевший. В это же мгновение девка раскрыла глаза.