Архип

Глава 16

В семи верстах на полуночь от общинного центра — села Крапивина, и почти в трех от ближайшего крупного населенного пункта — деревни Сумятинской, что стояла почти что на болоте и окромя небольшой добычи торфа кустарным способом славилась только постоянными мерзотно пахнущими туманами, стоял хутор, в народе именуемый Хитрым, по фамилии обитавшей там семьи. За какие такие заслуги то ли деда, то ли прадеда Афанасия Лукича, нынешнего его хозяина нарекли этим эпитетом уже никто и не помнил, так давно то было, но приклеилось прозвище накрепко и уже отца его при царе Александре Николаевиче, в ревизской сказке подали как Луку Аркадьевича Хитрого, государева хлебопашца и охотника.

Жили Хитрые на землях добрых, огнем у леса отвоеванных еще прошлым поколением, и с тех пор на удивление не отощавших, родяших хлеб хороший и сытный. Лес тоже был рядом, и Лука, и сын его, и внуки, охотниками были хорошими, а потому даже большим хозяйством, окромя куриц на яйца да одной коровы с теленком, исключительно на молоко, никогда себя не утруждали, предпочитая перебиваться дичиной. Дичью же да шкурами торговали в Крапивине через Дарью-кучиху. Не жировали, конечно, но на соль, порох, инструменты да одёжу хватало. Грех жаловаться.

Так далеко на север, к самому, почитай, лесу, пусть и не проклятому, как тот, что за Черной, но все равно опасному и мрачному, из Крапивинских желающих селиться было немного, потому и спорить с кем-то по поводу охотничьих угодий или пашенных земель нужды никогда и не было. Разве что лет двадцать назад поселились в версте братья — татарские выкресты, но они мужики были правильные, дельные. Хоть и русский разумели тогда плохо, через пень-колоду, но разве ж один настоящий охотник другого не уразумеет? Сговорились легко, по рукам ударили, размежевались к общему удовольствию, да за все годы ни одной ссоры-то почитай и не было. До тех пор, пока в прошлом месяце мужиков волки не загрызли. Собственно именно Трофим — младший из двух Хитровских сыновьев их и нашел, татар, в смысле. С вечера до ветру бабы ходили на двор, стрельбу оружейную услыхали, а утром младший запрыгнул на лыжи, схватил ружье, да и умчался поузнавать. Вернулся бледный, перепуганный, да с девкой в полозьях.

Опосля к татарам ходили еще дважды. Первый раз, когда староста с попом приехали на жертв посмотреть, а второй — с колдуном местным — Архипом. Оба раза водил людей уже сам Афанасий. Трофима не пустил, парень, хоть и почти взрослый был, а после первого визита трое суток вообще не спал, пока без чувств не грохнулся. Да и до сих пор, хоть уже месяц прошел, по ночам с воплями просыпался. Пришлось даже отдельно ему стелить в бане. А то совсем никому житья не было. И то согласился только после того, как засов мощный врезали. Такой, что пушкой не выбить. Жалко сына было, конечно, отцовское сердце не камень, но что сделать-то? Благо колдун хоть зелье выдал для сна. Кошмары не ушли, но парень хотя б просыпаться от собственных криков перестал, а то ж вообще, словно мертвяк ходячий по двору скитался, бледный и одуревший от недосыпа.

Так вот, второй и третий раз ходил уже сам хозяин. И сразу же, после первого, всю округу капканами уставил. Тоже струхнул, чего греха таить. Уж больно жуткое зрелище было. Волки стаей напали и никого не пощадили. Но что странно, скот вообще не тронули. Вол, две козы, конь, птица разная, кролы даже, все живехоньки были. Погрызли только псов и людей. Причем даже мяса не ели, только рвали. Страшно. Не простые то волки были, ох непростые. И колдун с Афанасием согласился. Сказал, что нехорошее то зверье, нечистое. Наказал каждую ночь запираться и никого ни за какие коврижки в дом не пушчать.

А через два дня вернулся с какими-то висюльками. Страшнючими, словно неумелой рукой связанными, вперемешку лоскуты кожи, куски меха да лыко. Заставил на каждом углу забора развесить и на каждой стороне света. И молоком коровьим каждый вечер мазать. Афанасий перечить, естественно, колдуну не стал, не дурак, чай, развесил, подготовил, да наказ исполнял в точности. И, вроде даже, пронесло. Зверье выло, почитай, каждый вечер, но все где-то за околицей. К забору же ни одна тварь к большому его облегчению не совалась. Прошел месяц, страх поутих, бдительности поубавилось.

Сегодня, на ставший уже привычным обход, Афанасий выбрался позднее, нежели обычно. Разморило после сытного ужина, да и на улице погода не радовала, в общем, дотянул чуть ли не до самого сна. Но, к чести его, все ж собрал в кулак волю да заставил себя выбраться в февральскую лють. В левой руке Афанасий нес крынку с молоком, а в правой небольшую джутовую кисть. Идя по круговой насыпи сразу за частоколом, основательным, с гарантией защищающим от всякого обычного зверья, иначе на заимках в этих диких краях никак, он останавливался около каждого оберега, смачивал в крынке кисть и тщательно и щедро смазывал непонятную штуковину. На первый взгляд, ничего особенного не происходило. Никаких тебе движений, звуков или прочей странной сверхъестественной мути, которую ждешь от колдовского амулета. Однако была одна маленькая особенность, которая заставляла Афанасия полностью и безоговорочно верить в силу оберегов — не смотря на сильнейшие морозы, при которых даже хороший заводской полугар за пару часов превращался в ледышку, на переданных чародеем кусках меха и кожи не было ни золотника льда. И это не смотря на то, что их цельный месяц ежевечерне в молоке чуть ли не купали.

В эту ночь погода была такой, что хороший хозяин собаку на двор не выгонит — мороз, холодный промозглый ветер нещадно пробирался сквозь любой тулуп, а тащимый им мерзкий снег набивался в лицо и налипал на одежду и из-за него ничего дальше собственной руки-то было и не разобрать. А еще завывал что твой неупокоенный мертвец, никакого спасу не было. От неприятных мыслей, навеянных таким сравнением Афанасий передернул плечами.

Проходя около ворот он неожиданно услыхал отдаленный человеческий окрик. Заглянул поверх частокола, но в белесой мгле разобрать что-либо оказался не в силах, а потому сперва даже подумал, что обознался и собирался просто двинуться дальше, но крик повторился. Значительно ближе и громче, так, что не оставалось никаких сомнений, где-то неподалеку был человек. Афанасий удивленно покрутил головой, силясь разобрать в снежной круговерти хоть что-то и даже вытащил из-под специального защитного навеса смоляной факел — единственное средство освещения двора по ночам. Толку с него, признаться, было немного, на ветру пламя трепетало, стелять к самой земле, того и гляди, норовя затухнуть, но все-таки высветило шагах в пяти от забора сгорбленную человекоподобную тень. Афанасий испуганно отшатнулся.

— Стой, стой. инаю… святым!!! — изо всех сил надрывая глотку, закричала фигура. Наконец-то у хозяина получилось разобрать хотя бы часть его слов.

Придя в себя от неожиданности, все-таки в его глуши случайные прохожие не то, чтобы каждый день приключались, особенно по ночам, Афанасий с любопытством выглянул снова. Раз человек сразу ничего плохого не сделал, значит не может, или не хочет.

— Помо… Замер… луйста, — надрывался нежданный гость. «Помоги, замерзаю, пожалуйста» — догадался Афанасий. Оно и не удивительно, что замерзает. Погода-то премерзейшая.

— А ты кто будешь? — крикнул в ответ хозяин, внимательно рассматривая гостя. Тот подошел еще ближе почти к самому частоколу, шага два буквально осталось. Теперь его ор уже можно было вполне разобрать, особенно, ежели слегка наружу свеситься. Да и самого его можно было разглядеть в неровном свете треплемого на ветру пламени смоляного факела. Это был мужик. Крепкий, высокий, с густой всклокоченной бородой, сейчас совершенно белой из-за налипшего слега, в добротном, хотя и в нескольких местах подранном кожухе в пол и странноватой высокой, пяди на две, валяной шапке, подбитой мехом, в рукавицах, отчего-то разных, одна с цветным окраем и маленькая, словно бабская, а вторая без, нормального размера.

— Приказчик я! Купецкий! С городу — прокричал незваный гость охриплым голосом. — В село еду. С пути сбился, заплутал!

Вот тебе, бабушка и Юрьев день, подумал Афанасий, это ж как надо с пути сбиться, чтоб аж семь верст по снежной целине носом пропахать? Дорога-то хоть сколько-то нахоженная до его хутора одна была и та от Сумятинской, а дотуда от самого села к нему тянулась, не промажешь ни в какой буран, колея-то одна. Да и ежели б по ней ехал, так с другой стороны в забор уперся. И голос у него хриплый, сорванный, будто не первый час у забора надрывался. А ежели так долго стоял, подумалось мужику, то чего сам войти не попробовал? Частокол невысокий, от зверей, не от люда. Нечто стеснительный? Так когда морозец-батюшка за зад кусает, обычно не до стеснительности становится.

— Волки напали на меня, — продолжал рассказывать тем временем странный «приказчик». — Выскочили из темноты, лошадь задрали. Мне, вот кожух располосовали, — он схватил себя за полу и приподнял ее повыше, показывая, что по левой стороне она распущена почти что на ленты.

— Господи Иисусе, — перекрестился от такового зрелища Афанасий. Жуть пробирала, стоило подумать, что с человеком зубищи, что так крепкую дубленую кожу полосуют сделать могут. И, вторя его мыслям, где-то вдалеке завыли волки.

Приказчик испуганно закрутил башкой:

— Пусти меня, мил человек, — заломил он руки. — Зверюги ж щас конягу мою доедят, сюда доберутся.

Чисто по-человечески Афанасий его жалел, негоже православному человеку страдающего на пороге бросать. Тем более в опасности великой, но с другой стороны, уж очень странным он выглядел и слишком невероятными казались его россказни. Волки взвыли опять, уже значительно ближе, словно поторапливая. Видя колебания хозяина, незваный гость сбросил рукавицы и вынул из-за пазухи пачку бумаг. Протянув их вперед, в круг света, чтобы Афанасий разглядел солидную пачку кредитных билетов, он горячо затараторил:

— Я заплачу, хозяин, не обижу, слово даю. Только запусти внутрь. Тут тридцать рублев, все твои.

Тридцать рублей, взыграла алчность в душе Афанасия, сметая привычную крестьянскую осторожность, по деревенским меркам немалые деньги. Хватит все капканы, чуть не от деда доставшиеся еще и уже солидно прохудившиеся, поправить. И еще младшему на новый нож хватит, а то с огрызком ходит источившимся до ширины двух пальцев.

— Хозяин, — причитал, потрясая пачкой ассигнаций, перепуганный приказчик.

И, зачарованно глядя на горсть смятых билетов, Афанасий, наконец, решился. Люто выругавшись, он спрыгнул с палисада, откинул засов со скоб и приоткрыл ворота ровно на столько, чтоб гостю хватило протиснуться внутрь.

— Спасибо, хозяин, — с чувством проговорил приказчик, суя в руки Афанасию пачку купюр. Тот машинально схватил протянутой и уставил на них, совершенно позабыв, что до сих пор не закрыл воротину. Это и вправду были кредитные билеты. На один два и три рубля серебром. Всамделишние, правда все старые, измятые и многие испачканные в чем-то коричневом.

— Тут много больше… — начал было Афанасий, поднимая глаза и осекся, с ужасом глядя, что спасенный им человек скидывает на пол кожух, под которым не оказалось никакой иной одежды или обуви. Только мускулистое, покрытое густыми серыми волосами, почти шерстью, тело.

— Ничего, хозяин, бери, — оскалился тот, и челюсть его, неестественно вытянувшая вперед, оказалась полной острых клыков хищника. За забором снова завыли и что-то тяжелое с силой врезалось в воротину. Брызнули в разные стороны искры, словно при попадании в дерево молнии, но охотник не сумел удержать дверь и кубарем откатился на середину двора. Из белесой мути, за его пределами медленно вышли несколько страшных мохнатых теней.

— Бери, хозяин, бери, — повторил, слегка нечленораздельно, да и как внятно говорить с такими клычищами-то, гость, теперь уже полностью покрытый стремительно нарастающим мехом. Он сгорбился, а руки уже более походили на когтистые лапы. И только высокая войлочная шляпа, пусть и слегка съехавшая набекрень, напоминала о том, что совсем недавно это чудовище было человеком.

Архип проснулся резко, даже болезненно. По телу ошалелым табуном носились мураши, спина выгнута коромыслом, как при падучей, руки до боли сжаты в кулаки так, что нельзя было уверенно от чего ладони стали влажными, то ли от пота, то ли от выступившей крови, зубы скрипят друг о друга, кажется, будто сейчас начнут крошиться.

— Архипушка, душа моя, — сонный голос Дарьи был полон тревоги. Женщина, не до конца еще пробудившись, положила теплую мягкую ладонь на лоб любовника. — Господи, боже, да ты весь горишь…

— Дя Архип, чо случилось? — из светлицы донесся испуганный девичий голос, какое-то шебуршание и следом грохот.

Это Айрат — приблуда татарская. Сирота, спасенная колдуном от порчи в прошлом месяце и с тех пор ни в какую не соглашавшаяся из дома его куда-нибудь съезжать. Готовила, убирала, даже соблазнить сдуру попыталась. Лишь бы не выгнали. Дарья приревновала было, но, глянув на уморительно наивные хитрости девицы, только расхохоталась. Нет, оттаскала за волосы, конечно, но без злобы большой, так для воспитания, чтоб место свое знала, пискля. А потом вообще сжалилась и даже помогла уговорить Архипа до лета Айрат не прогонять. Но, на всякий случай, и сама к колдуну окончательно уже переехала. Береженого, оно, знаете ли и Бог бережет, мало ли чего. Девка-то и впрямь умопомрачительно красивая, за ней у колдунской усадьбы уже выстроилась цельная очередь претендентов на руку и сердце. Ну или хотя бы на одну ночку на сеновале. Парням деревенским, в принципе, все равно. Судя по характерному шуму, татарка с печки, где спала, шандарахнулась. Уж что-то, а «выступает словно пава» точно не про нее, скорее, как новорожденный телок топталась, и на ровном месте могла носом в пол нырнуть.

— Все… Нормально… — с трудом разжав сведенные судорогой челюсти, выдохнул колдун. — Сейчас… полегчает.

В дверях хозяйской спальни проскользнула белесая, словно призрак, тень.

— Дя, Архип, воды? — татарка стояла у постели с деревянной кружкой.

Колдун только помотал головой и отрицательно прохрипел что-то невразумительное. Боль даже не собиралась отпускать, но Архип не даром когда-то в юности занимался колдовской наукой куда более сложной, нежели деревенское знахарство. Усмирять собственное тело было первейшим делом при общении с потусторонними сущностями. Закрыть глаза, отгородиться от мира. Внутрь, в себя. Вдох-выдох, вдох-выдох, чем глубже, тем лучше. Дышать ровно, никаких судорожных рывков. Вдох-выдох. Очистить мысли, боль это помощник, а не враг, поэтому она не должна управлять тобой, мешать мыслить. Так, получилось, уже лучше. Вдох-выдох. Понемногу столбняк отступал, к членам возвращалась подвижность. Спина расслабилась и распрямилась. Вдох-выдох. Теперь руки, постепенно по одному пальцу расслабить, разжать кулаки. Вдох-выдох. Боль отступает, уходит и ощущение нависшей опасности. Архип сумел расслабиться и, наконец, раскрыл глаза. На него уставились две пары глаз: одни молодые, карие, на смуглой смазливой мордашке, другие льдисто-серые, в окружении мелких морщинок. Обе пары испуганные, на мокром месте.

— Все. Нормально, — повторил он снова. в этот раз получилось лучше. Настолько, что почти сам поверил. — Какая-то погань с мной побаловать решила… — уж что-что, а наведенное дурное колдовство Архип узнал бы в любом состоянии. Достаточно сильное, хотя и не очень умелое. — Найду — ноги повырываю.

— Побаловать это как, дя Архип? — глаза татарки округлились в удивлении. Вот и как она так делает? Шире ж, чем у Дарьи становятся, а ведь раскосые. — Это как у меня было?

— Нет, Айрат, — Архип поморщился от воспоминания. Вообще, отношение девушки к постигшей ее трагедии, а она в один день потеряла, мать, отца, братьев, да и сама чуть на последний путь не отправилась, слегка нервировало колдуна. Как-то уж больно спокойно она все это восприняла. Нет, были и рыдания в подушку, и страх перед чужими, Айрат просто убегала от незнакомых, пока за тех не поручатся Архип или Григорий, священник, к коим она сразу же прикипела и доверилась, словно телок, но все равно… Словно, давно ожидала чего-то подобного и успела уже с судьбой своей незавидной смириться. — У тебя порча была. Опасная и злая, желавшая тебя убить. А меня так… Слегка пощекотали, чтоб не слишком зарывался.

— А как дотянулись? — теперь это Дарья. Купчиха была женщиной умной и сразу уловила главное.

— А помнишь, обереги я дальним заимкам в тому месяце раздавал? Вот через них и достали. Это не страшно, — поспешил он успокоить обеих женщин. — Врасплох этот раз застали, больше не смогут, приму меры. Единственное, что плохо, — тяжело вздохнул он, — что, ежели они получили один из амулетов в свои руки, значит новый хутор разорили.

Лицо Дарьи посуровело, губы сжались в тонкую нить.

— Знаешь какой? — спросила она, вылезая из-под одеяла и снимая со стоящего рядом сундука сарафан. — Надо Старосте сообщить.

— Пока нет, — ответил Архип, тоже одеваясь и кивая на дверь в сени, за которыми располагалась вторая, мастеровая часть их хором. — Но еще до рассвета узнаю.

Глава 17

— Да как же так, Архип Семенович? — всплеснул руками сельский староста Андрей Семенович. Прибывал он в крайней степени смятения чувств и, бледно-зеленый от увиденного, постоянно дергал за густую растрепанную бороду. — Как же так? Ведь не сломали ж ворота!!! Не забор перепрыгнули, в открытые двери, аки гости дорогие, вошли!!! — на этих словах он в сердцах пнул лежащий за земле массивный засов и тут же выругался. Удар получился таким, что чувствовался даже через подбитые валенки и толстый шерстяной носок. — Как будто сам открыл!!!

— Может и открыл, может даже и сам, — мрачно пробормотал колдун, внимательно осматривая тело хозяина хутора. Немолодого уже, но крепкого и сильного мужчину загрыз крупный зверь. Волк или собака. Причем очень ловко и умело — разодрав горло почти до самого позвоночника. На такое не каждый способен, а только сильная и крупная тварь. Причем рвала-то она уже упавшего на землю человека, кровью руки залиты, ими рану закрыть пытался, значит наживо рвали, не придушив сперва даже. Словно издевался кто, хотел на агонию посмотреть, поупиваться чужим страданием. Заметив что-то необычное в замерзшем алом месиве, Архип опустился на колено, снял рукавицы и взял в ладони красный комок. Мгновение спустя сквозь пальцы неохотно засочилась оттаявшая кровь.

— Да как сам-то? — не унимался староста. — Нешто за дурака его держишь? Нешто думаешь, с открытыми воротами спал?

— Обманули его, Семен, — отрезал Архип разглядывая то, что что сумел вытаять из снега. — Деньгой поманили! — и сунул окровавленную находку в руки опешившему от такого заявления старосте.

— К-как деньгой? К-кто? — от удивления Андрей Семенович даже заикаться начал. Выпучив глаза он медленно, дрожащими руками разворачивал скомканную в комок бумагу, которой оказалась царская ассигнация на пять рублей серебром. — К-как так, Архип? Это волки что ли?

— Может и волки, — задумчиво ответствовал колдун, поворачиваясь в четырем дюжим мужикам, взятым Андреем из деревни. За долгие годы знакомства староста привык, что Архип напрасно панику разводить не будет, и если говорит, что пришла беда, значит надо хватать надежных селян покрепче, вооружать их, да сломя голову нестись на указанный колдуном дальний хутор. Жаль только, что не успели и теперь спасателям осталась только скорбная доля похоронной команды. — А может и кто похуже…

— В-волколак что ли? — староста еще сильнее побледнел. Помнил, как пару лет назад всем миром ловили оборотня. Всю округу кровью затопил, аспид мохнатый, три дюжины человек на Божий Суд отправил.

— Не похож, Андрей Семенович, — ответил Архип через плечо. — Волколак, он зверь. Причем зверь туповатый. Рвет всех без разбора, да так, что потом клочки по закоулочкам собирают, сам вспомни. А тут разумный кто-то тварями руководил. Вел, управлял, цели указывал, бесчинствовать сверх меры не позволял. Да и месяц нынче на восход рогами смотрел, не время волколаку для превращения. Нет, не он это.

— Да кто ж тогда? — спросил староста спину уходящего колдуна.

Архип не ответил. Не хотел понапрасну пугать, да и, если уж быть до конца честным, не был до конца уверен в своих предположениях, найти бы свидетеля живого или хотя б следы, он с грустью посмотрел на затоптанный сперва звериными лапами, а после и человеческими валенками да сапогами двор. Тут уже и лучший следопыт ничего не прочтет по следам. Кстати о следопытах, в толпе невольных помощников был и этот молчаливый охотник. И, признаться, Архип, как и всегда, был рад видеть его. О лучшем помощнике и мечтать было нечего.

Мужики устало курили самокрутки, стараясь не смотреть назад. Все-таки семь изуродованных тел. Семь. Архип замер, осененный внезапной догадкой. Семь. Он резко развернулся, перепугав крадшегося по следам старосты и принялся вслух считать:

— Первый — Афанасий, хозяин, — загнул он первый палец. — Его жена, Наталья, это два, — он перевел взгляд на тело немолодой женщины в длинном слегка затертом платье. — Андрей и Потап — старшие сыновья, — ткнул он пальцем в двух молодых мужчин, у этих раны были не только на горле, но и на руках, и на груди следы от когтей, мужики не согласились быть агнцами, пытались защищаться, боролись. Этих врасплох не застали хотя бы, пусть и особо смысла-то и не было в том. — Их жены, — палец указывал на двух молодых баб, стройных, еще нерожавших, обе были в белых ночных рубахах, видать, спать собирались. — Три, четыре, пять и шесть, — загнул пальцы колдун — Дочка. Младшая, не помню имени… — совсем мелкое тельце, щуплое, лет семь восемь. Ей огромная звериная пасть просто и незатейливо откусила голову. То ли поиздеваться захотелось, то ли просто силы не подрассчитала, шейка-то детская тонкая и слабенька.

— Агриппина, — сказал Андрей, подходя ближе. Не смотря на мрачность ситуации на лице его проступало любопытство. Он явно пытался разгадать причину возбужденного поведения старого знакомца.

— Именно, Агриппина. Итого семь! Семь!!!

— Ну да, семь… — почесал затылок староста, все еще ничего не понимая.

— У Афанасия было три сына, Андрей! Вспомни!

— И впрямь, Трофима нет…Куда ж он…

— Семен, — Архип схватил за плечи охотника. Говорил он горячо, возбужденно. — Вы все с мужиками обыскали? Подвалы, стайки, чердак? Нигде не пропустили?

Семен задумчиво запустил пятерню в бороду и медленно обвел взглядом засыпанный снегом двор. В какой-то момент глаза его из блуждающих и задумчивых стали сосредоточенными, колкими и он уставился в одну точку. Проследив за линией его взгляда, Архип увидел баню. Баню с закрытой, исцарапанной дверью.

— И точно, — пробормотал колдун. — Ведь Афанасий говорил мне, что сыну в бане стелит от того, что тот ночами кричит.

Обменявшись быстрыми взглядами, двое мужчин, не сговариваясь, бросились к бане. Архип постарался заглянуть в крошечное смотровое оконце, забранное то ли слюдой, то ли плохонькой копеечной стекляшкой и основательно закопченное изнутри. Срубленная лет сорок назад, вон, первый венец уже в землю полностью ушел, баня явно топилась по старинке, по-черному. Внутри темень, а снаружи снег на солнце играет, слепит. Семен присел перед дверями и задумчиво провел пальцам по оставленным когтями бороздам.

— Волк, — задумчиво сообщил он, когда Архип оставил свои бесплодные попытки и подошел. Голос Семена всегда слушать было крайне непривычно. Нет, конечно же все в деревне знали, что охотник отнюдь не нем, а просто до невозможности неразговорчив, но каждое слово его было настолько редким событием, что вызывало удивление. Словно бы истукан древний разговаривает. — Огромный. Локтя три в холке, — пробормотал охотник, измеряя пальцами расстояние между полосками. — Пудов на шесть семь, — он поднял голову и встревоженно посмотрел на колдуна. — Архип, в наших краях таких не бывает!

— А то! — невесело хмыкнул колдун и кивнул старосте. — Ты вот, Андрей Семеныч давеча волкодлака поминал? Так вот он, понимаешь ли, меньше был. А здесь сразу трое.

— Четверо, — поправил его Семен. — Трое из лесу идут, я следы смотрел, а назад четверо.

— П-получается, один здесь что ли был? — удивленно вмешался староста в разговор.

— Получается, что так, — видя, что Семен не торопится говорить, он и так сказал больше слов, чем за иной месяц, ответствовал Архип. Он так не думал, но опять-таки, до поры до времени предпочитал держать свои мысли при себе. — Давайте-ка лучше в баню попадем. Надеюсь, младшего Хитровского там найдем. И, хочу надеяться, что живым. Эй, Трофим! — забарабанил он в дверь. — Ты там живой? Открывай, это Архип, колдун из Крапивина! Помнишь, я третьей недели приезжал, настойку тебе для сна давал. Трофим, язвить тебя в корень, отзовись!!! — с той стороны не раздавалось ни звука. Архип отошел назад, задумчиво почесывая подбородок.

— Может высадить, Архип Семеныч? Топоры с ломами есть, мы мигом. — предложил один из помощников, заинтересовавшихся происходящим.

— Нет, Василий, — ответил за колдуна другой. — ежели парень там, он и так перепуган в край. Ты дверь пока рубить будешь, он либо от страха помрет, либо руки на себя наложит, либо еще чудь какую отчебучит.

— Дело говорит, нельзя ломать дверь, — согласился Архип. — Но и через окошко, — он кивнул на закопченное стекло, только кошка и пролезет. Жаль кошки двери открывать не обучены…

— Зачем кошку, Семеныч? — удивленно переспросил Василий. — Через дымку ж можно.

— Дымку? — не сообразил сразу колдун.

— Ага! Баня ж черная. Там с другой стороны окно должно быть, чтоб проветривать.

Архип в сердцах хлопнул себя по лбу. Вот что значит, век учись, а все равно дураком помрешь. Мещанин он, сам-то себе баню белую срубил, черная уж больно в истопке непроста. Ну не сам срубил, а мужики ему за услуги сделали, а до того у кузнеца мылся…

— Добро, — с облегчением кивнул он. — Справитесь?

— Да отчего ж не справиться, — хмыкнул Василий. — Делов на три копейки. Лишь бы Трофим этот со страху в драку не полез…

— А ты лезть когда будешь, — напутствовал его староста. — Ты с ним разговаривай. Он речь человечью услышит, глядишь, не так пугаться станет.

Кивнув, мужики, а с Василием поперся еще и Семен, чтобы при необходимости подсадить. Сам Семен в дымное окошко заврядли пролезет, кряжист да широк в плечах неимоверно, а вот Ваську подкинет, тот со свистом проскочит. А Архип вынул из пачки портсигар, вынул по одной папиросе себе да Андрею, закурили, стали ждать. Некоторое время ничего не было слышно, оно и неудивительно, банька у Хитровских большая была с предбанником, а окошко оно в парилке только, а стены толстые, дабы жар сохранить, пока вся семья намоется, вот и не слышно ничего было. Потом послышался голос. Васькин. Кажется, тот в чем-то увещевал. Потом замолк. Андрей уж извелся весь, хотел сам пойти следом, поторопить мужиков, или сам залезть, уж незнамо, но, наконец, скрипнул засов и дверь отъехала в сторону.

— Без толку, Архип Семеныч, — мрачно бросил Василий, запуская остальных в предбанник. — Парень, по ходу, головой повредился. Сидит, сопли на кулак мотает.

Колдун выругался, отстранил всех и вошел внутрь. Там, в выстуженной уже за ночь, приятно пахнущей смолой парилке, за видавшей виды глинобитной печкой на грубом деревянном полу, обхватив колени руками, сидел молоденький, едва только порог отрочества перешагнул парнишка. Уставившись вперед ничего ен видящими глазами, мальчишка медленно раскачивался взад-веперед и без остановки что-то бормотал себе под нос.

— Они меня не видят, не видят, не видят, — прислушавшись, разобрал колдун.

— Трофим, сынок, — из-за спины выскочил староста и постарался коснуться юноши. Тот истошно, словно девка, взвизгнул и постарался отползти подальше от людей, в самый дальний угол. Архип увидел, что пальцы у него залиты кровью, то ли стены скреб, то ли ногти до мяса сгрыз.

— Не надо, Андрей Семеныч, — остановил колдун пытавшегося сделать шаг вперед старосту. — Мальчишка разумом тронулся. Только хуже сделаешь.

— Так что ж делать, Архип? — ошарашенный староста даже забыл о привычном уже, по батюшке, обращении к колдуну. — Тут его оставлять? Сгинет же с холоду без помощи!

— Сейчас его трогать нельзя, он либо себе повредит в попытках убежать, либо на кого из нас наброситься попробует, — пробормотал колдун. — Надо подойти к нему по-иному.

Вернувшись к пологу, Архип зарылся в свою сумку. Отложив в сторону тщательно завернутую в несколько слоев ткани большую двузубую вилку, портсигар, мешочек соли, он с самого дна вытащил ступку с пестиком и видавшее виды кадильцо.

— Ох не люблю я это… — пробормотал он, вытаскивая из более мелких кармашков то один, то другой порошок и засыпая его в ступку, пока не получилась равномерная масса. Массу это колдун засыпал в кадильце и поджог. — Либо выходите наружу, либо не мешайте, — обратился он к спутникам. Естественно, никто и не подумал тронуться с места, развлечений в жизни простого крестьянина немного, так что отказаться от наблюдения за настоящим колдовством, да еще и в полной безопасности, уж в чем, а в этом деле сельские Архипу верили безоговорочно, не собирался. В итоге в небольшой баньке было не протолкнуться. Еще вде заинтересованных морды заглядывали через закопченое оконце, уж неизвестно, чего им там разглядеть удавалось.

Архипу лишние зрители никогда не мешали, тем более, что деревенские заговоры это вам не демонология с некромантией, за нее на костер не потащат. По крайней мере не сразу.

Присев настолько близко к несчастному мальчику, насколько позволял глинобитный бок печки, Архип поднял начинающее дымить кадильце на уровень глаз и глубоким басом, так непохожим на его обычный голос, начал читать:

Набрав полные легкие воздуха он поднял перед лицом кадильце и что есть сил дунул на него. Оттуда повалил дым. И что удивительно, весь он собрался около Трофима, почти не распространяясь по остальной бане.

— Они меня не видят, не видят, не видят… кхе-кхе-кхе, — закашлялся юноша, прерывая свое бормотание. Архип же тем временем продолжал:

И выдохнул в сторону Трофима очередную порцию дыма. Парень уже не бормотал и не раскачивался, теперь он неотрывно, и кажется даже не мигая, следил за медленно покачивающимся кадильцем.

Глаза юноши начали закрываться, голова медленно упала на грудь, а руки, до того судорожно сжимающие колени расслабились и плетьми осели на пол.

Закончив заговор Архип закрыл кадильце, туша тлеющую в нем массу, и медленно поднялся. Окружающие медленно нехотя зашевелились, то ли все они в какой-то небольшой мере попали под влияние колдовства, то ли просто размеренный тон, до одури напоминавший какую-то странную мрачную колыбельную вкупе с ранним подъемом сказались, но глаза у всех были соловыми, а движения медлительными и неуверенными. Юноша же, судя по закрытым глазам, расслабленным членам и мерному дыханию, просто спал.

— А дальше что, Архип Семеныч, — спросил слегка разочарованный староста. Кажется, он ожидал чего-то подобного прошлогоднему осеннему ритуалу, который колдун при большом стечении народа проводил на берегу Черной, очищая двух мальчишек он скверны Верлиоки, тогда да, тогда получилось крайне зрелищно.

— А дальше? — грустно улыбнулся Архип. — А дальше ты оправишь кого-нибудь в дом, чтобы они принесли парнишке тулуп и шапку. Мы оденем его, уберем тела и поедем обратно в село. Его увезу к себе, буду травами отпаивать. Заодно и приблуде задачу найду, чтоб под ногами меньше путалась.

— А как же…

— А вот так! Трофим, — приказным тоном позвал колдун. — Иди ко мне. Только о стены не обдерись.

Медленно и неуклюже, словно кукла, которую дергают за нитки, привязанные к членам, такими на ярмарках скоморохи разыгрывали вертепные истории, младший Хитрый поднялся на ноги. Глаза его при этом были закрыты, а руки безвольно висели вдоль туловища. Неуверенными шагами, словно ноги его почти не слушались, он двинулся к колдуну.

— Стой, — скомандовал тот, когда до парня оставалось пару шагов. Трофим замер. — Сделай один шаг назад, и медленно садись на стоящую позади лавку, — кукла колдуна, а по-другому называть теперь юношу не получалось, присела. — Что глаза выпучили? — спросил Архип, невесело усмехнувшись. — Бегом за одежой, замерзнет же мальчишка.

Глава 18

Зимнее солнце стремительно уползало за горизонт, не слушая никаких просьб Еремея Тимофеевича, приказчика второго класса и доверенного работника купцовой вдовы Дарьи Пахомовны Раздольновой, надеявшегося, правда, в ближайшее время взять у хозяйки деньжат в рост да открыть неподалеку, в Рудянке, собственную лавку. Та всегда была женщиной прозорливой и деловитой, не должна была отказать. Ей-то не с руки было на всю волость раскидываться, мороки больше, чем проку, а сын — тот еще мальчишка совсем, пока на ноги встанет, еще кто из городских уведет хлебное местечко. А так знакомый, родная душа, можно сказать. Любо-дорого. Да и сговориться со своим всегда проще. В общем, были у него основания надеяться на благосклонность хозяев. Но то было делом еще далеким, а сейчас он только и мог, что отчаянно подгонять свой небольшой караван из двух санных упряжек, в надежде успеть засветло до ближайшей деревни и стать там на постой. Получалось к величайшему его сожалению плохо, тени от деревьев уже удлинились до середины речного русла, а они до сих пор еще не свернули с закованной в лед Черной на большак.

«Эх, зря пожадничал,» — корил себя Еремей. — «Не надо было в Рудянку ездить, левак продавать.»

Нет, он никоим образом не обманывал хозяйку, Еремей был мужиком честным, да и как иначе? Ведь муж ее, царствие ему небесное, с улицы сироту подобрал, воспитал, делу купеческому обучил. Да и сама Дарья Пахомовна всегда к нему добра была, ни по деньгам, ни по почестям не обижала. Просто слегка хитрил. Каждую поездку в Чернореченск, он на свои кровно заработанные покупал всякой нужной в хозяйстве мелочи: соль, спички, веревку, порох да мыло, и заходил по дороге в деревни, что чутка в стороне были, Ельцово, Рудянку, Паршивку, там продавал или выменивал на чего-нить долго хранящееся, беличьи шкуры те же, которые уже хранил дома до следующей торговой экспедиции в город. Хозяйка, конечно, знала о небольшом промысле своего приказчика, он же не один ездил, и с попутчиками особо не сговаривался, откупаясь, чаще всего магарычом, но не за молчание, а так, за лишний труд и утерю времени в дороге, но поскольку тот не переходил нормы приличия: торговал только на свои, не занимался этим в деревнях в крапивинской общине, где у Раздольных было аж три лавки и не запускал лапы к хозяйскому товару, смотрела на то сквозь пальцы. За что Еремей был ей до глубины души благодарен.

Но в эту поездку все было совсем иначе. У Крапивина совсем распоясалась волчня. Звери выли под палисадами, преследовали путников, пробовали даже задирать охотников. А прошлого месяца перегрызли насмерть целую семью на дальних выселках. Может и стоило усмирить жадность, не рисковать, ехать напрямую домой, тогда б еще в обед в Ночной были, а к полуночи, при желании, и в самом Крапивине. Но Еремей все добытые таким средством капиталы направлял в кубышку, с которой как раз и планировал открывать дело. Копил, чтоб поменьше занимать. Берешь-то ты в долг чужие, а отдаешь завсегда свои. От того и сглупил. А теперь, вот, пришлось гнать, глаза выпучив.

— Ерем, — неожиданно заговорил сидящий рядом с Еремеем здоровущий косматый мужик в волчьем полушубке. — Чудится мне, что не успеем до темна в деревню, значится.

Звали мужика Игнатом и Еремей подобрал его почти сразу на выходе из Рудянки. Брел тот себе одиноко по большаку в сторону Крапивина. Приказчик, чисто по-христиански позвал его себе в сани, а то либо замерз бы, пока дошел, там пешего хода до следующего утра, не меньше, либо волкам на корм пошел. Был Игнат могуч, словно бычара, волосат и бородат настолько, что невозможно было разобрать, где заканчивается воротник и начинается собственная его волосатость. А еще Игнат оказался удивительно хорошим рассказчиком и буквально завалил Еремея со спутником, а ехали они вчетвером на двух санях, до крайности увлекательными историями о всяческой лесной живности. Единственное, что говорил он как-то странно, словно бы шепелявя. Поэтому его «чудится», звучало скорее как «щщудицца».

— Не успеем — значит по темноте ехать будем, — раздраженно буркнул Еремей и сам подивился себе. Чего так взъелся, мужик-то верно говорит.

— Так-то оно так… — закивал Игнат, словно бы не замечая грубости. — Но коняшкам бы ноги не переломать в темноте-то… Чай не по мостовой ехать будем, а по снегу.

— У тебя на уме что-то Игнат? — Еремей взял себя в руки. Недавний взрыв он списал на тревогу, все сильнее охватывающую его с каждым вершком, на который солнце приближалось к верхушкам деревьев.

— Ага, — в серой массе всклокоченной шерсти, заменявшей космачу бороду прорезалась трещина рта с показавшимися в первых отблесках заката кроваво-красными, зубами. — Есть тут заимка одна в лесу.

Еремей удивленно переглянулся со своим спутником. Прожив в Крапивине, почитай, двадцать пять годков и за эти годы, особенно со времен службы у Раздольновых исколесивший всю волость вдоль и поперек, ни о какой заимке в этой стороне он и не слышал. Спутник тоже покачал головой.

— Да нет тут хуторов никаких… — начал было Еремей, но Игнат перебил его.

— Да она не по эту сторону Черной, по ту, — и махнул в сторону Леса. — Почти на опушке.

Еремей поежился. О Лесе он слышал много всего. Хоть и за последние годы ничего страшного оттуда не выходило, народ приписывал это силе сельского колдуна, но Еремей в том сомневался, все-таки не под силу одному человеку с Темной Силой в одного меряться, ежели он не Иисус Христос, конечно, наверняка, просто совпало. Но о Лесе он слышал, и вполне себе его побаивался.

— Дык в лесу нечисть всякая… — выразил опасения начальника Андрюха, его товарищ и сменщик.

— Может и есть, — пожал плечами Игнат. — Да только там тын хороший и дом с печью есть. А тут, чую, пурга собирается. Как вчера была. Как бы не замерзнуть.

Мужики опять переглянулись. Еремей, при всем своем нежелании, склонен был согласиться со здоровяком, на улице стремительно холодало, да и окрепший ветер начинал уже играть поземкой. Глядишь, и вправду до настоящей бури к ночи разгуляется. Но идти в Лес было откровенно страшно.

— Слушай, Ерем, — продолжал подгонять приказчика попутчик. — Ты это, ежели сам не поедешь, притормози лошадку, я спрыгну. Спасибо за то, что подвез, но я дальше пехом доберусь. Утром же посветлу.

— А…. была не была, — махнул рукой Еремей. Не доедут они. Кони и так уже сипят, из последних сил выбиваются, еще немного таким аллюром и загнать не мудрено. А до поселений еще бежать и бежать. — Коней-то там есть где укрыть?

— Был там сарай, да и подклет хороший, — облегченно расплылся в улыбке Игнат. Еремея опять кольнуло подозрение, а не тать ли это, который их, дураков, в засаду ведет, но он отмел их. Не тот тракт был, чтоб на нем лихим людям промышлять. Да и время года не то. Зимой только на самых оживленных большаках, где сани, словно в столице, одна за другой носятся. А тут любые разбойники мигом с голодухи попередохнут еще до Рождества.

Притормозив, и подождав вторые сани, Еремей объяснил сидящим в них ситуацию. Те, конечно же, занервничали и даже подумывали бросить караван и дальше ехать уже вдвоем, но Игнат на дальнем лесу высмотрел крупные четырехногие тени, глазастый черт оказался, и все-таки решились. Развернувшись влево, и найдя удобный подъем, они по целинному снегу двинулись в сторону обещанного укрытия. Ехали тяжело, конь, даром что длинноногий, увязал в снегу почти по самое пузо. Да и сани тоже еле тащились, пришлось нацепить снегоступы и спрыгнуть, чтоб и так уставшую скотину не мучать, и брести рядом. Благо, до места, по словам Игната, по крайней мере, было недолго.

Ветер и вправду крепчал. Не прошло и часа, как он, оправдывая самые мрачные предсказания, «положил» падающие с неба хлопья почти вдоль горизонта. Стремительно стемнело. Еремею было совершенно непонятно, как во всем этом белесом кошмаре Игнат находит дорогу, но вел тот уверенно, словно по компасу. И на удивление точно, поскольку не прошло, кажется, и часа, как путники миновали опушку древних сосен и вступили под полог древнего страшного Леса. Идти сразу стало полегче, поскольку могучие кроны, пусть и сейчас без листьев, но все равно переплетенные в плотный навес, ослабляли как ветер, так и снег. Некоторое время спустя из темноты вынырнули выгоревшие бревна ладного частокола.

— Матерь божья, — пробормотал Еремей, вытаскивая руку из рукавицы и проводя ей по выбеленным временем доскам. — Это ж сколько оно тут стоит?

— Не знаю, Еремей, — Игнат, не смотря на вой ветра и расстояние, легко услышал обращенный даже не к нему вопрос. — Я его по осени нашел. Дровишек поднатаскал, стены проконопатил, крышу слегка подправил, протекала кой-где.

Еремей покачал головой. От одной только мысли о том, что они перешли Черную в этом месте, его продирал озноб. А уж ночевать в забытой богом избушке… Даже один раз, даже зимой, когда, как известно, большая часть обычной нечисти заваливается спать, даже в компании сразу четверых товарищей с пищалями, и то он трусил неимоверно. А если верить Игнату, так он же тут обустраиваться вздумал! Жуть сплошная. Этот космач либо безумен, либо совершенно бесстрашен.

— А как же нам туда попасть, Игнат? — удивленно спросил он, втайне надеясь, что спутник грустно разведен руками и скажет, что прохода нет, придется уходить обратно на тракт. И пусть там мороз, пурга и волки, но эта странная заимка вызывала у приказчика куда большую оторопь, чем он готов был признать даже самому себе. Но нет, чуда не произошло.

— Ты по кругу езжай, Еремей, — ответствовал Игнат, подходя к палисаду. — Посолонь двигайся, пока в ворота не упрешься. Они там мощные, не пропустишь. Я их изнутри запер, когда крайний раз уходил, чтобы зверье всякое внутрь не забралось, не натворило там беды.

Примерившись, Игнат ловко подпрыгнул локтя аж на три, и это с места, да с сугроба, и зацепился руками в меховых рукавицах за край частокола. Одним мощным рывком он перебросил свое крупное тело через забор.

Некоторое время оба мужчины внимательно смотрели ему в след, не делая попытки даже двинуться куда-либо.

— Может, ну его, Еремей Тимофеевич? — неожиданно спросил дрожащим голосом Андрей, подмастерье в лавке и спутник приказчика. — Не по себе мне чегой-то… Игната мы до дома довезли, он до утра не пропадет. Он и сам просил же… Жутко тут, тяжко.

Если уж говорить, как на духу, то Еремей был полностью согласен со своим младшим товарищем и, наверное, бы позволил ему уговорить себя, уж очень странным с каждым мгновением становился их случайный попутчик и в слишком поганые место они по его почину забрели, не место тут православному христианину, ох не место. Но тут где-то за спиной, за завесой уже вовсю распоясавшейся пурги злобно завыли волки. Сперва один. По басовитому гудению Еремей предположил, что это была весьма здоровенная зверюга. Мгновением после к нему прибавился второй. Столь же близкий, казалось, буквально за вон за тем раскидистым деревом, но только значительно правее. Еремей выругался.

— По бокам обходят, — злобно процедил он сквозь зубы и повернулся к Андрею. — Поехали, что столбнем стоять? Все равно выбора нам не оставили, тварюги.

Слегка дрожащими руками подмастерье натянул поводья, и сани двинулись налево вдоль забора. Испуганно вжав голову в плечи, Еремей каждое мгновение ожидал, что вот-вот и за спиной раздастся яростный рык и перепуганная волчьим присутствием лошадь без разбору рванет куда-нибудь в чащу, перевернув сани и бросив их несчастных наедине со смертельной опасностью. Но, странное дело, волки так и не появились. Пройдя примерно с полсотни саженей вдоль частокола, караван натолкнулся на ворота с одной всего одной приоткрытой створкой, достаточной, впрочем, ширины, чтобы прошла упряжка.

За воротами стоял, тяжело дыша и опираясь о крыльцо, Игнат. Усилия, которые он потратил на то, чтобы открыть воротину явно оказались даже для его недюжинной стати чрезмерными. Еремей, который заглянул за открытую створку и увидел, какой сугроб собрала она, вообще готов был побить об заклад что обычному человеку такое не под силу. Разве что богатырю какому из бабкиных сказок.

— Вот же зверюга, — восхищенно пробормотал рядом Андрей, явно подумав о том же. — Да на таком пахать мало, силищи-то…

Двор был завален снегом, пусть и меньше, чем окружающий перелесок, и в нем явно никого уж давно не было, но все строения, в том числе и закрытые стойла на дальнем его краю были вполне исправны и ладны. Перекинувшись с Игнатом и товарищами в другой упряжке, Еремей принял решение коней распрячь, не гоже им всю ночь под хомутом стоять, и так умаялись. Сена, конечно, не было, не запасал на зиму никто, но у самих путешественников кой-чего имелось про запас на случай неожиданной ночевки, а потому было чем покормить измотанную животину. Этим они с Андреем и занялись, поручив оставшимся спутникам помочь Игнату растопить печь в доме. Благо, дров было навалом, с осени космач натаскал достаточно валежника в пустующий в отсутствие хозяйства подклет. И когда уставшие и замерзшие мужики поднялись в горницу, их ожидало теплое и даже почти уютное жилище.

Конечно, никакой мебели внутри не имелось, а сама печь была устаревшей конструкции без полатей, но с дымоходом, и то ладно, а то не дай Бог пришлось бы еще мучиться с протопкой по-черному, но зато был большой пук лесного сена, накошенного и кое-как высушенного с еще осени. В еду животным он не годился по причине разнотравия и вполне возможной его ядовитости, а вот как полстилка под сон подходил как нельзя более. Игнат что-то колдовал у печки, остальные уже распаковали нехитрую снедь, взятую перед дорогой в городской харчевне. В помещении уже было достаточно тепло, дабы скинуть тулуп, что Еремей, ничтоже сумнящась, и сделал, тут же прильнув к теплому глинобитному боку печи, стараясь побыстрее прогнать из членов уличную стыль. Кто-то сунул ему в руки хлеб с солониной да железную кружку. Приказчик от души отхлебнул и закашлялся от неожиданности. Кружка оказалась до краев полна очень недурственным полугаром, почти даже не вонявшем сивухой.

— Откуда такая роскошь? — утерев выступившие слезы, проговорил он, поднимая глаза вверх.

— Игнат припас, — радостно хохотнул Иван, дебелый парень из подмастерьев недавно нанятых купчихой как раз в помощь Еремею. Водянистые глаза его уже соловело блестели, знать, свой стакан мальчишка уже приговорил. — Хорошо винище, согласись, Ерем?

— Хорошо, — согласился приказчик, прислушиваясь к приятному теплу, распространявшемуся от выпитого по заколевшим членам. Приятное было ощущение. Правда, неясная тревога, стальными тисками сковавшая сердце его еще после предложения спрятаться в Лесу, мешала наслаждаться накатывающейся волной неги. Еремей покрутил головой и увидел, что остальные его подчиненные тоже уже основательно присосались к неожиданно большому кувшину, как видимо, выставленному попутчиком. И где он только такой таскал.

— О чем думаешь, Еремей? — неожиданно раздавшийся справа голос Игната, заставил приказчика вздрогнуть. Бугай это заметил и, как показалось приказчику, едва заметно, одними уголками губ, ухмыльнулся. Или это только буйное воображение разыгралось после опасной ночной погони?

— О том, Игнат, — ответствовал Еремей, словно бы машинально протягивая свою кружку здоровяку, что удивительно, до сих пор так и не снявшего свой волчий кожух. — Где ты такой кувшин прятал?

— А… Это… — отмахнулся Игнат, подхватывая протянутую кружку и делая из нее солидный глоток. — Уух, чертовка! — пробормотал он и тут же закусил. — Хороша… Сам варил, между прочим! — похвастался он на всю комнату, вызвав одобрительные восклицания захмелевших купцовых работяг. — Так вот, Еремей Тимофеич, прятал я его знамо где. Здесь же, за печкой. Кувшин воском залил да спрятал с осени. Вдруг пригодится когда. Гляди ж, он оно и пригодилось, — с этими словами Игнат долил из кувшина до краев и слегка неверным шагом, намекавшим, что этот глоток был для него уже далеко не первым, побрел к своей лежанке.

— Игнат, а Игнат, — заканючил Андрей, когда здоровяк проходил мимо. — А расскажи что-нить? А то скука ж смертная!

«Да уж, скука,» — недовольно подумал Еремей, поежившись. — «Видать, и вправду просто воображение разыгралось.»

Подняв с пола пустую кружку вместо отданной, то ли уже кто-то выпил, то ли просто без хозяина осталась, он налил себе.

Разбудили Еремея приглушенные голоса. Голова несчастного приказчика буквально раскалывалась на части, словно не пару кружек самогона он выпил, но основательно курослесил ночь на пролет. Члены его совершенно не слушались, даже открыть рот, чтобы позвать на помощь, и то не получалось. Да что там рот, он даже веки оказался не в силах разомкнуть. Словно медом замазали. А голоса не затихали. Первый из них он узнал, мрачный глубокий бас Игната сложно было с чем-то перепутать. Разве что с Иерихонской Трубой. А вот второй… Высокий, шипящий, глумливый. Таким мерзким голосом не обладал ни один из подмастерьев, а значит, это был кто-то посторонний. Неужто Игнат впустил, когда все заснули? Тать, решивший ограбить подводы? И, что самое ужасное, что Еремей не мог разобрать ни слова. Сперва он даже, грешным делом, подумал, что это из-за того, что перепил с вечера, но быстро понял, что незнакомцы просто разговаривают на неизвестном ему языке. Перепуганный сверх всякой меры, Еремей напрягся, что было сил, чтобы хотя бы открыть глаза.

Не сразу, но ему это удалось. В горнице все также царил полумрак, рассеиваемый только горевшей лучиной да отблесками из-за печной заслонки. Все спутники Еремея спали на своих лежанках беспробудным сном. Или, так же, как и сам приказчик, просто не могли пошевелиться. Скосив до боли глаза, голова так и не слушалась, Еремей увидел сидящего на сене, подвернув под себя по-татарски ноги, Игната. Перед здоровенным мужиков, все еще, не смотря на жару в комнате, не снявшего волчий тулуп, на небольшом чурбачке лежала отрубленная человеческая голова. Старая. Такая, что морщинистая кожа на ней давно уже потемнела и по цвету приближалась к доскам пола. Но, что самое ужасное, эта голова вопреки всем божьим законам была жива. Она раскрывала рот полный кривых коричневых зубов, разговаривая тем самым мерзотным голосом, и злобно вращала в раскосых глазницах желтыми, словно у хищного зверя глазами.

Совершенно обезумевший от ужаса, Еремей отчаянно задергался, стараясь разорвать сковавшие его невидимые оковы, или хотя бы закричать, чтобы разбудить товарищей. Без толку! Ему даже пальцев на руке пошевелить и то не удалось. Но зато, как оказалось, даже этих бесплодных попыток оказалось достаточно, чтобы обратить на себя внимание ужасной головы. Издав очередной глумливый смешок та прервала свою речь, которую до того читала Игнату наставительным тоном, и судя по всему, отдала какой-то приказ. И приказ этот вызвал в груди здоровяка взрыв гомерического хохота. Еремей с надеждой обвел взглядом попутчиков, уж как бы крепко те не спали, но этот медвежий рев должен был разбудить даже мертвого. Ничего подобного, никто даже не пошевелился, не вздрогнул. Кажется отчаянная надежда промелькнувшая в душе Еремея не осталась незамеченной со стороны головы, и та, бросив еще пару слов, дробно захихикала, явно получая удовольствие от происходящего. Игнат снова поддержал ее, медленно поднимаясь на ноги.

— А ты и вправду крепок, как бык, Еремей, — медленно проговорил он, опускаясь на колени перед приказчиком. — Не только проснулся после сон-травы, но и глаза открыл, — из-за пазухи он достал огромный охотничий нож. — В годы моей юности говорили, что на такое лишь один из сотни способен. Я ж за те три века, что землицу топчу, вообще первого такого вижу, — удивленно покачал он головой, переворачивая свою жертву на спину и располагая поудобнее. — В других обстоятельствах, я б позавидовал даже. Но сейчас… — Игнат демонстративно попробовал пальцем лезвие на остроту. — Понимаешь, Еремей, ежели бы ты не проснулся, то просто помер тихонько, как остальные, и делов-то, — приказчик, отчаявшись перестал сопротивляться и теперь просто, как зачарованный, следил за ножом, приближающимся к низу его живота. — А так придется слегка помучаться… — пробормотал Игнат, налегая на рукоять.

Глава 19

Шел третий день, который Трофим, несчастный мальчишка, потерявший всю семью после нападения волков на хитровский хутор, находился в доме колдуна Архипа, а легче ему так и не становилось. Целыми днями он безвольной куклой лежал на лавке в Архиповской светлице, уставившись неподвижным взором в потолок и не проявлял никакой воли к жизни. Он не ел, не пил, а когда упорная Айрат, молодая татарка, прознавшая что именно Трофим выволок ее из отцовского дома, чуть ли не в лепешку расшибалась, надеясь вернуть придуманный ею самой долг, пыталась залить ему в рот крепкий мясной бульон, вообще чуть не захлебнулся. В отчаянии Архип, а кроме простого человеческого желания спасти ни в чем невинную душу, мальчишку, которому еще жить и жить, им двигало и желание узнать от единственного живого свидетеля подробности ночного нападения, которые могли помочь ему найти способ справиться с напастью, испробовал все, что только пришло ему в голову. Он окуривал болезного травами, читал над ним заговоры, даже пробовал провести ритуал, который как-то по случаю подсмотрел у вогульского шамана лет десять назад. Не слишком опасное, но весьма мерзопакостное камланье с куриной кровью и дурными грибами, после которого колдун добрый час просидел в бане, не в силах избавиться от ощущения запачканности от общения с миром вогульских духов. И все без толку. Казалось, словно душа мальчишки покинула тело, оставив одну лишь плотскую оболочку, которая по непонятной причине умирать не спешила.

С самого утра Архип в очередной раз копался в своих обширных записях, бесценном хранилище знаний, собранных за долгие годы занятий таиным колдовским искусством, в тщетных попытках найти хоть что-то, что он мог позабыть или пропустить в ходе предыдущих исследований, когда дверь в сени с шумом распахнулась и в светлицу влетела перепуганная и растрепаная Дарья. Увидав подругу в крайнем смятении чувств, состоянии ей, женщине рассудительной, если не сказать рассчетливой, крайне не свойственном, Архип встревоженно поднялся.

— Архип, — выкрикнула она, едва сумев совладать с дыханием, судя по всему, после длительного бега. — Беда!

«А это уже становится неприятной традицией» — подумал колдун, не к месту вспомнив, что примерно с такими же словами к нему по осени ворвался и деревенский староста.

— Помнишь Еремея Саблина, Архип? Приказчика моего!

— Которого ты пятого дня в Чернореченск послала? — прикинул колдун. Он не особо лез в торговые дела своей зазнобы, хотя бы просто потому, что смыслил в них меньше, чем баран в Священном Писании, но пронырливого и весьма услужливого молодого человека с бегающими глазами запомнил хорошо.

— Да, — кивнула купчиха и, собравшись с духом, после секундного молчания, выпалила. — Его убили!

— Волки? — коротко спросил Архип, с тяжелым сердцем упаковывая бумаги в суму. Предстоящая работа заранее казалась ему бессмысленной, но он не мог отказать Дарье. Помнил, что та в высшей мере тепло относилась к Еремею, если не как к сыну, то уж как к племяннику точно, слишком уж давно тот работал на их семью.

Но купчиха с такой яростью замотала головой, что колдун даже забеспокоился, не отвалилась бы:

— Хуже. Их сани привели. Всех изрезанных, изуродованных. По частям!!! Архип, по частям!!! — сорвавшись на крик, Дарья бросилась на грудь своему мужчине и разрыдалась, не в силах более сдерживаться.

— Тихо, тихо, родная, — все, что мог выдавить из себя колдун, это набор банальностей. Все-таки сказывались долгие годы добровольного затворничества. Да и нелюдимая натура колдуна о себе знать давала. Не умел он общаться с людьми. Даже самыми близкими его сердцу. Но, видимо, Дарье было достаточно простого тепла и участия от любимого человека, не прошло и десяти минут, как рыдания ее стали затихать. Задавив разрывавшее груди горе и, чего уж греха таить, удушливый страх, женщина отбросила с лица непослушную промокшую от слез прядь волос и мрачно посмотрела в глаза Архипу:

— Душа моя, тебе надо идти. Я… — она сбилась, но быстро взяла себя в руки. — Прости, но я не могу второй раз на это смотреть. В сенях тебя ждет Лешка, подмастерье мой, он доведет, куда надобно. За старостой и попом я уже послала. Иди, там ты нужнее.

И, слегка оттолкнув мужчину, двинулась к буфету, где, как она знала, хранилось приберегаемое для особых случаев вино. Следом скользнула и стройная фигурка татарки. Архип перехватил взгляд прекрасных черных глазищ, в которых иной мужик мог бы и утонуть, и благодарно кивнул. Айрат была еще очень молода, но недавние злоключения закалили ее, сделали не по возрасту мудрой и сильной. И сейчас Архип был рад, что рядом с Дарьей будет сидеть именно эта девка. А ему, к превеликому сожалению и вправду было пора. Ежели все настолько плохо, как описала Дарья… Как бы народ со страху не наделал каких глупостей… В прошлый раз чуть Айрат не сожгли. Вместе с церковью и попом, что ее защищал.

В сенях ждал Алексей. Ну как ждал, мелкий, едва выползший из отрочества пострел во все глаза пялился в окошко. Знать, на Айрат. Нет, татарская приблуда и вправду была умопомрачительно хороша, Архип первый готов был это признать, но этот-то куда? От горшка два вершка, а губищу раскатывает, как взрослый.

— Веди, герой-любовник, — беззлобно отвесив увлекшемуся мальчугану леща, приказал Архип.

— Да, дя Архип, — спохватился тот, даже и не думая унывать или хотя бы смущаться от полученной затрещины. Ему ли будущему мужику, такой мелочи бояться. — Это там, у амбаров! Дарья Пахомовна туда сани загнать приказали.

«У амбаров» для всех местных означало общинные зерно- и сенохранилища на окраине деревни, где складировалась часть урожая или заготовки, которую общество использовало для своих общественных же нужд. В оплату ли налогов, ведь на звонкую монету или хрустящий банковский билет эти края были не очень богаты, а потому государевым службам платили все больше по-старинке: подводами с зерном да беличьими шкурками. Ну или для споможества кому-либо, за зиму пострадавшему. Все хранилось там. Сейчас, правда, когда налоги уже выплачены, а зима давно перевалила за половину, большая часть из них пустовала.

— И что там в этих санях?

— Ууух, дя Архип, там такая страсть!!! — мальчишка закатил глаза от предвкушения реакции собеседника. — Мужики, значит, все, и подмастерья, и приказчик наш, значит, в куски порублены и наизнанку вывернуты! Во как! Да так мелко, что хоть в пироги заправляй.

— Ишь ты, — задумчиво посмотрел на провожатого колдун, пытаясь разобрать, на сколько тот преувеличивает. — А ты сам-то видел страсти эти?

— Не, дя Архип, мне Димка рассказывал, он подводы первый на дороге увидел. Чуть в штаны, говорит, не наделал. Но я думаю, брешет… Наделал! — и довольный своей немудреной шуткой Алексей расхохотался.

Архип покачал головой. Жестокость детей, иногда, удивляла и пугала его. Дарья, женщина в этом деле опытная, говорила, что это от того, что те еще несмысшленные и не хапнули настоящей боли, а как повзрослеют, то и нормальными людями становятся.

За мыслями и разговорами, кратчайшей дорогой добрались до амбаров, где и Архип увидел, что около одного из них уже начала понемногу собираться любопытствующая толпа. Все-таки в селе, как не прячь новость, а всегда выплывет. «Что знают трое, то знает и свинья», как гласит народная мудрость. Пока что от народу веяло больше любопытством, чем страхом или злобой, а значит Архип успел вовремя. К хлипким воротам одного из строений вел след из алого, окровавленного снега. Учитывая, сколько пришлось преодолеть саням, само его наличие заставляло относиться к истории об изрезанных на наизнанку вывернутых купеческих слугах с куда большей толикой доверия. Сколько ж там должно было вылиться кровищи, чтоб до сих пор оставалось? Перед Архипом толпа охотно расступилась, пропуская вперед к облегченно выдохнувшему старосте. Тот выглядел всклокоченным, донельзя перепуганным, хотя и храбрился перед народом, все-таки он представлял собой власть, а власть, она может быть какой угодной, но только не слабой. А еще слегка зеленоватым. «Занятное», должно быть, ожидало колдуна зрелище.

— Здорово, Андрей Семеныч, — преувеличенно жизнерадостно поприветствовал его Архип. — Пропустишь меня-то? — и чуть тише добавил. — Все настолько плохо?

— Хуже некуда, Архип Семеныч, — староста даже и не попытался поддержать тон собеседника. Он только лишь исподлобья зыркал на все прибывавших зевак. Пока что тем хватало и его мрачной физиономии, чтобы держаться поодаль. — Ты иди, сам посмотри, я не могу второй раз. Кошмар там. Там Григорий. Надеюсь, по крайней мере, что его удар там не хватил.

Озадаченный поведением старосты, уж кто-то, а Андрей был мужиком основательным и суровым, в отца пошел, из того тоже ежели б подковы ковать, так сносу б не было, прошел и Крым, и Рым, причем буквально — пришлось повоевать за Царя-Батюшку с турками, а тут так расклеился, Архип приоткрыл дверь амбара и быстренько скользнул внутрь.

— Ты чего, святой отец, язвить тебя в дышло, лом проглотил что ли? — тут же выругался он, с ходу врезавшись в широкую спину укрытую в черную рясу. И сражу закашлялся, стоило только священнику отступить влево, освобождая проход и обзор.

Это было чудовищно. Даже по меркам колдуна, повидавшего в своей жизни всяческую дрянь. В первых санях лежали три изуродованных тела. Лишенные пальцев, ушей и… прочих выступающих частей тела, освежеванные, они были с каким-то противоестественным тщанием расположены так, чтобы создавать у смотрящего иллюзию будто три друга выехали на прогулочных санях покататься. Позы их были настолько выразительными и веяли таким приложением немалого художественного таланта, что казалось, вот-вот один из них хлопнет поднятой рукой по колену да и расхохочется над удачной шуткой товарища. Это было бы даже красиво, если бы забыть, что когда-то эти трое были живыми людьми, а теперь представляли собой одни лишь лишенные кожи замерзшие куски мяса. Кстати, недостающие члены и кожа обнаружились рядом, на лошадях. Неизвестно, чем опоили бедных животин, чтобы те не реагировали на запах человеческой крови, но спины их, словно попона, укрывали человеческая кожа, а на шеях висели «ожерелья» из пальцев, ушей и… прочих выступающих частей тела.

Но хуже всего досталось Еремею, плутоватому купеческому приказчику, который в недобрый час согласился повести этот караван. Несчастного мужика, молодого совсем, даже ожениться не успел нормально, выпотрошили и распяли на телеге. Руки и ноги развели в стороны, в форме Андреевского креста, располосовали от паха до подбородка, а внутренности изъяли. Грудную клетку выломали наружу и развели в стороны, словно крылья какой-то чудовищной птицы. Голова его, зажатая меж двумя вбитыми в сани кольями так, чтобы она уставила в небо искаженное в ужасе и муке лицо. Именно по выражению оному, Архип, внутренне содрогнувшись, и предположил, что экзекуцию над Еремеем проводили наживо. На лбу, широко распахнутых глазах и в распятом в безмолвном вопле рту были закреплены несколько деревянных табличек с изображениями, напоминавшими то танцующих человечков, то разных животных. Архип сжал зубы до скрипа, когда неожиданно узнал их.

— Тварь! — выдохнул он с ненависть, и схватил первый глиняный горшочек, стоявший около тела, срывая запечатанное воском горлышко. В кувшине, как он и ожидал, лежало человеческое сердце.

— Архип Семеныч, — наконец обрел дар голоса священник. Непрестанно крестясь, даже на него уже успевшего повидать и кровь и страх, зрелище произвело невероятное впечатление. — Какое чудовище на такое способно?

— Человек, — глухо прорычал Архип. В груди его клокотала ярость.

— Архип Семенович? — удивленный реакцией колдуна поп даже позабыл об происходящем вокруг. — Ты чего?

— Кем бы ни была мразь, что это сотворила, она — человек, — последнее слово Архип словно выплюнул. — Или по крайней мере была ей. Слыхал о некромантии, Григорий?

— Богопротивная наука общения с мертвецами? — еще раз перекрестился тот.

Архип только кивнул, не отводя взгляда с лица усопшего.

— Оно самое. И я им владею, — он криво ухмыльнулся. — Да не строй из себя девицу невинную, фарисейка, будто не знал, что на мне клейма ставить негде, — рука священника так и не донесенная до лба в очередной попытке перекреститься, замерла. — С мертвыми можно разговаривать. Не по-настоящему. Души у них все равно не будет, душа только Господу принадлежит и его одного слушает, а без нее, без божественной искры, мы просто куча мяса. Но пока мясо не сгнило, его можно колдовскими методами растормошить, разбудить, заставить ответить на несколько вопросов. Немного. Обычно два-три, реже больше, до дюжины, — глаза Григория медленно расширялись, когда он слушал откровения от, казалось, совершенно ушедшего в себя колдуна. — Я надеялся на это, признаюсь. Что на татарском хуторе, что на хитровском, но…

— Но у трупов было вырвано горло, — подхватил священник, догадавшись.

— Ты попал в точку. Мертвяка можно было поднять, но он не сумеет писать, даже ежели хозяин при жизни умел, тупа простейшая нежить безмерно, а сказать не сможет, поскольку нечем. Думал я, случайно так получилось, звери, думал я, пусть и управляемые, но били просто в самую уязвимую часть, но теперь…

— Что?

— А теперь, Григорий… Видишь Еремея? Как думаешь, почему он так выглядит? Не знаешь? — священник покачал головой. — А я вот знаю. Его приготовили для одного из ритуалов общения с мертвыми. Не знаю, кто выступает нашим врагом, Григорий, но он мало того, что очень опытный и сильный колдун, мне бы на такой ритуал потребовалось несколько недель, так он еще и очень многое обо мне знает. Куда больше, чем мне бы хотелось. А еще это отродье Сатаны играется с нами. Тобой, мной, всей деревней.

— И что, ты прямо можешь с ним поговорить?

— Да, — невесело хмыкнул Архип, — тут все приготовлено в лучшем виде, достаточно просто нужные слова произнести.

— А что будет?

— А я откуда знаю? — пожал плечами колдун. — скорее всего это западня и меня после этого ждет какая-то немыслимая гадость. Но аспид все правильно просчитал, отказаться от такого приглашения я просто не в силах.

— Но ты ж сам говоришь, что это ловушка!

— А у нас есть выбор, Григорий? Он уже выгрыз два хутора да перебил купцовую экспедицию. Дальше что? Стащим весь народ из отдаленных хуторов в села, да там всю зиму сидеть будем в тесноте да безопасности? Это при условии, что он чего-нибудь новенького не выдумает, а он, судя по всему, большой к выдумкам мастер. А дальше что? К весне народ до глубокой ночи пашет, иначе не успеть им, лето у нас короткое, работы много, как охранять будешь? У губернатора пойдешь полк просить? У Коллегии чародеев в помощь? Так их в Чернореченске три калеки, и каждого любая лесная ведьма за пояс заткнет. Из губернии ждать? Сколько? А жрать потом что? Ежели повезет, то сумеем с ним сговориться, чтоб отстал от нас. Ежели нет… Ну нет так нет, вдруг получится узнать что о нем новое.

Священник скривился, словно от зубной боли, хоть и понимал, что колдун по всем статьям прав. Все происходящее шло вразрез с его христианскими воззрениями, а потому смириться с этим не мог.

— Не нравится мне это, Архип, негоже мертвых беспокоить…

— Оставь, Григорий, — отмахнулся колдун. — Некромантию даже Папа Римский и святейший Синод разрешили в исключительных случаях. А у нас тут случай исключительней некуда.

Поп еще сильнее перекособочился, демонстрируя свое отношение как к Священному Синоду и, тем более, к Епископу Римскому, возомнившему себя главной Всемирной Церкви, но больше спорить не стал. Крыть ему было нечем.

— Чем могу помочь? — просто спросил он.

— Спасибо, Григорий, но ничем, — просто выйди наружу, успокой народ. Не хватало, чтоб они еще в самый неподходящий момент сюда ворвались.

Выпроводив священника за ворота, Архип приступил к подготовке ритуала. Негоже было подвергать Григория виду разговаривающего трупа, и так, вон, весь как на иголках, все-таки есть вещи, которые сложно принять. В принципе, и самому Архипу делать-то там особо-то ничего и не надо было было, только порыться в записях, благо он их всегда с собой носил, да отыскать нужные слова. Собственно, противник, кем бы он ни был, и вправду выбрал некромантический ритуал из самых распространенных, чуть ли не со временем полулегендарного царства пирамид — Та-Кхемета. И почти как все, дошедшее с тех пор, он был невероятно требовательным к подготовке физического материала — в первую очередь, тела. Просмотрев записи и сравнив с имеющемся, Архип не мог не признать, что неизвестный провел подготовку как нельзя более дотошно. Заклинание, правда, было на кривенькой латыни, переписали, видать, уже намного позже, то ль во времена Крестовых походов, то ль еще позднее, с мертвого языка древних Фараонов на не менее мертвую, но уже ставшую языком науки и магии. Обновив его в памяти, Архип приступил к призыву.

Встав на колени около головы изуродованного приказчика, Архип позложил пальцы ему на виски. Прикрыв глаза, он высленно призвал таящуюся в душе каждого человека крошечную частицу магической силы. Кто-то называл ее душой, в Та-Кхемете говорили, что это Каа, а на дальнем востоке, в Китае, именовали Ци. Именно эта сила, вложенная в слова и делала простой стишок заклинанием, потому и неважно было, что древний ритуал из страны, существовавшей задолго до Цезаря и Августа, обрамляли словами латинского языка. Еще и достаточно кривенького. По сути вся эта «магия» не так уж далеко ушла от ставших ему привычными за последние годы шаманских заговоров, только обставлена была куда более помпезно и таинственно. Означали произнесенные им слова примерно следующее: «О ты, лежащий во тьме, чьи глаза навеки закрылись, услышь мой глас, пробудись! Заклинаю, ответь на вопросы мои».

Воздух вокруг заметно потеплел, кровь на санях вокруг тела растаяла и потекла, словно свежая, закоченевшие члены мертвеца расслабились. «Именем Танатоса и Анку я заклинаю тебя, просыпайся, иди на мой зов. Именем Анубиса и Нергала я связываю тебя и приказываю придти ко мне». Забытые божества канувших в лету народов или демоны на службе Люцифера, Архип сомневался, что если бы он использовал клички любимых собак Дарьи эффект был бы иным. Только Слова имеют реальную власть сами в себе, а обычным заклинаниям ее дает произносящий.

Оставалось произнести еще одно четверостишие, но неожиданно все пошло совершенно не по плану. Через тело Архипа ослепительной вспышкой пронеслась волна одуряющей боли, впрочем доастаточно кратковременная, все его члены ниже шеи замерли в неподвижности, словно сведенные судорогой или скованные льдом, так, что он не мог пошевелить даже пальцем или, ежели потребуется, убрать пальцы с висков тела и прервать связь. Глаза мертвеца раскрылись. И в них не было привычной не раз проводившему подобное общение с мертвецами Архипу посмертной дымки, нет, они были ясными, а взгляд осмысленным и пронзительным. На губах мертвеца разсцвела приветливая и дружелюбная улыбка.

Глава 20

— Ну здравствуй, высокоуважаемый собрат мой по ремеслу, — мерзко заскрипел мертвец, не переставая приветливо улыбаться. — Рад, что я не ошибся ни в оценке твоих компетенций, ни в пределах твоего любопытства, ибо при отсутствии одного из них мы бы так и не встретились. В благословенной Голштинии был я известен как Альберт Густав фон Бреннон, и я от всей души рад представившейся возможности познакомиться с тобой.

Архип остолбенел. Признаться, он ожидал от этого ритуала практически чего угодно, но только не приглашения на светскую беседу. Удивляло и полнейшее отсутствие в тоне собеседника даже на малую толику высокомерия или насмешки, словно и не в ловушку над изувеченным трупом он угодил, а всего лишь на кружку кофе в один из модных салонов.

— А вас, я уже выведал, прозывают в этих краях Архипом. Уж не обессудьте, милый друг, я достаточно давно веду за вами наблюдение, — это точно, теперь Архип узнал ощущение, вызываемое взглядом мертвеца. За последние полгода он несколько раз попадал по пристальное внимание, ощущавшееся совершенно также. — И не слишком верю, что именно этим пейзанским именем наградили вас при рождении родители. Наверняка, псевдоним.

Архип пока не отвечал, стараясь получить по полной от излишне разговорчивого собеседника. Иностранец. Причем понятно не столько по имени, его станется и выдумать, но по самой структуре речи. Излишне витиевато. Но при этом язык без костей, разглагольствует, как на родном. Акцента почти и не заметно, так, слегка смягчает согласные, но не настолько, чтоб прям резало слух.

— Но кто в этих диких краях может осудить волшебника, знающего благороднейшее искусство общения с покойными, от желания скрыть свое имя? — не останавливаясь продолжал Альберт Густав. — Дикий народ — дикие нравы. Кстати, коллега, весьма интересна мне выраженная вами словесная форма призыва! Признаться никогда таковой не слыхал. Не подскажете, где такому великолепию обучают? В Лейпциге? Не похоже, что у них, что в Лейдене с латынью всегда проблемы были, больше на греческий напирали. Альтдорф или Вюрцбург? Нет? Молчите? Ну что ж, ваше право, выпытывать не стану… — хохотнул он.

Магическому искусству Архип, которого, в прочем, тогда звали совершенно иначе, обучался в Санкт-Петербурге. В Большом Императорском Коллегии Волшебств и Таинств Институте, уж почти век как завоевавшем право считаться одним из самых престижных учебных заведений старушки-Европы. И то, что собеседник Архипа не упомянул его — самый очевидный в этих краях источник, говорило о нем многое.

— Ох знал бы ты, любезный, коллега, — кажется, мертвецу вообще было все равно, отвечают ли ему, достаточно было, чтобы слушали. — Какие неописуемые бездны лет пронеслись с тех пор, как мне приходилось вот так вот запросто пообщаться с образованным человеком. Ведь в этой глуши одни дикари, да верный Игнаций… Ээх, только он один и был моей отдушиной…

— Ты — личер, — Архип перебил словесные излияния иностранца, вспомнив старогерманское слово, которым именовали невероятно редкий тип нежити.

— А? Что? — удивленно и, как показалось Архипу, слегка наигранно, часто заморгал глазами тот.

— Личер, — повторил колдун пристально смотря в глаза Еремея Саблина, сквозь которые, словно сквозь цветные стекляшки, на него смотрел тот, кто наименовал себя, как Альберт Густав Фон Бреннан. — Чернокнижник, добровольно решивший променять бессмертную душу на посмертное существование в виде нежити… Никогда не думал, что встречусь с таковым вживую.

Мертвец посерьезнел. Дурашливая добродушная улыбка сошла с бледных губ, глаза потемнели, а тон перестал походить на сетования старика.

— И ты, деревенский колдун на самом краю ойкумены, — и снова в словах его не чувствовалось желание оскорбить, скорее, наоборот, в тоне его сквозило восхищение. — Сумел догадаться до этого лишь после нескольких минут общения через мертвеца? Учитывая, что последний известный мне успешных обряд личефикации произошел во времена турецкого нашествия. Воистину Архип, либо ты чародей от Господа, ну или Дьявола, тут уж не знаю, кто из двоих приложил длань к твоему рождению, либо мне стоить склонить голову перед твоими учителями.

— Что тебе надо, герр Бреннан? — прямо спросил Архип. Все еще ожидая подвоха, он так и не мог понять в чем заключался смысл ловушки. А в том, что сейчас он угодил в ловушку, колдун не сомневался ни на мгновение.

— Архип, — медленно, с большими паузами, словно тщательно обдумывая каждое слово, начал личер. — Я понимаю, что ты испытываешь определенную привязанность и, возможно даже считаешь себя ответственным за жизнь пейзан данной волости, а потому мы с тобой естественным образом оказались по разную сторону орудийного прицела. Но я бы очень не хотел, чтобы наше противостояние становилось личным делом. Понимаешь меня?

Архип медленно кивнул. Доверять словам чернокнижника, превратившего себя в живой труп? Боже упаси от такой глупости! Но что-то ж надо сделать, иначе они так до Второго Пришествия в этом амбаре просидят.

— И именно поэтому, достопочтимый Архип, я никоим образом не угрожаю дорогой твоему сердцу крестьянке…

Архип вздрогнул и, наконец все понял. Бреннан просто тянул время. Отвлекал колдуна, пока его слуги должны были пробраться в его дом.

— Чтоб тебе черви яйца отгрызли, — зарычал он, пытаясь вырваться. Куда там, незаконченный ритуал держал крепко. Так, что не получалось двинуть даже пальцем.

— Прости, Архип, — грустно прокомментировал эти попытки Альберт Густав. Вполне искренне, кстати, словно бы ему и вправду было жаль возникшего недопонимания. — Я гаранти…

Архип уже его не слышал. Отчаявшись освободиться силой, он призвал на помощь свое самое могучее оружие — Слово. Наверное, он мог бы придумать и лучший способ, но тревога за близких всегда была плохим советчиком. Повинуясь воле колдуна, голова Еремея исчезла во вспышке ослепительно белого огня. Слово вышло очень неудачно: мало того, что пламенем призванной шаровой молнии опалило ладони, так еще и отдачей от самого заклинания в кровь разбило губы и, кажется, свернуло на бок нос. Вообще, откат от произношения Слов был всегда и зависел он от того, насколько правильно ты его произносил. И ежели подготовиться правильно, настроить дыхание и размять язык. В общем, это было не важно, поскольку у Архипа на это не было ни времени, ни желания. А была необходимость действовать стремительно.

Ругаясь по чем свет стоит, колдун поднялся с колен и бросился к двери, на ходу шепча заговоры, усмиряющие боль и останавливающие кровь. Уж в чем-чем, а в этом деле в деревне он поднаторел изрядно. Даже больше, чем ему самому бы хотелось. На столпившихся на улице и о чем-то возбужденно галдящих крестьян вид вывалившегося из амбара колдуна, залитого кровью, из носа хлестало словно из забитой свиньи, и перематывающего какими-то окровавленными тряпками руки произвел подавляющее впечатление. Все они, словно единое живое существо, отшатнулись подальше от мнимой опасности, а дюжий мужик, жарко о чем-то споривший со старостой и попом замолчал, и принял вид испуганный и смущенный, словно у побитой собаки.

— Мишка! Вон! — зарычал на него Архип. Он не имел никакого желания цацкаться с кем-либо, и названный предпочел за благо раствориться в толпе.

— Семен! — выскочивший, словно черт из табакерки, молчаливый охотник, не раз выручавший колдуна, встал рядом со старостой. — Андрей, бегом домой за ружьями. По дороге еще мужиков соберите, сколько сможете, главное, делайте быстро. И к моему дому.

— Там? — начал было Григорий, но Архип его перебил:

— Там смерть. Злая и серая. Надеюсь, что волк один и я его прибью сам. Но ежели нет, мне нужна гарантия, что ни одна мохнатая тварь оттуда не уйдет. Понятно? — мужики кивнули. — Мне нужна лошадь! Ты! — снова повысил он голос. Теперь под горячую руку попал один из зевак, до сих пор не слезший с коня. И такую оторопь наводил на окружающих расхристанный колдун с бешено вращающимися в орбитах глазами, что мужик предпочел не дожидаться второго окрика, а просто уступил Архипу седло.

Гнал он коня так, как никогда прежде, не взирая ни на ледяной ветер в лицо, ни на еле успевающих разбегаться селян. Которых на улице было на удивление предостаточно. Видимо, опоздавшие тащились к амбарам за новостями и, чего уж греха таить, хоть каким-то но развлечением. Жизнь в деревне, особенно в длинные зимние месяцы никогда не отличалась обилием разнообразия. А тут хоть и ужасы, а все ж таки. У поворота на лесную тропу, ведущую к его дому колдун лихо, прям на ходу спрыгнул с коня, но не удержался и лицом улетел в сугроб. Выбравшись и кое-как отряхнув лицо, в несколько широких прыжков колдун добежал до дома и сходу почуял неладное. Оно и немуджрено было, ведь красное окно, выходившее в сторону деревни было выбито, а на земле перед ним валялась стеклянная бутыль. Бутыль из-под вина, которое меньше часа назад перед самым его уходом Дарья вытаскивала из шкафа. Снег у горлышка бутылки окрасился в темно-бордовый, но, слава Богу, крови ни на осколках стекла, ни на будтылке не было. Из избы тем времемен доносилась какая-то невнятная возня.

Не смотря на тревогу за близких и желание как можно быстрее защитить их, Архип и не подумал амором влетать внутрь, а несколько минут провел на пороге, восстанавливая дыхание и приводя в норму растревоженный рассудок. Хорош же будет спаситель, который из-за волнения не сможет произнести ни одного заклинания или ударить оружием в цель. Несколько глубоких вдохов и выдохов и вот сердце перестало трепыхаться о прутья реберной клетки перепуганной птицей, а разум более-менее очистился, вернулась трезвость восприятия. Рука удобно легла на рукоять топора.

«Снова ты?» — почти не испытывая удивления мысленно спросил Архип, разглядывая видавшее виды топорище и выщербленное, покрытое ржавчиной лезвие. — «Ну что ж, сегодня отказываться от предложенной помощи не буду.» — и с этими мыслями, перехватив оружие поудобнее он распахнул дверь.

В светлице его встретил полнейший разгром. Стол и лавки были перевернуты, всюду разбросано постельное белье и скатерти, битая посуда. Из разбитого окна успело намести немало снега, который, тут же растаяв, наделал на полу неслабых рахмеров лужи. С замершим сердцем Архип увидел на полу еще и следу крови. Ни женщин, ни нападавших, казалось, не было видно, но из дальней комнаты доносилось… Доносилось негромкое рычание, больше всего напоминающее отдаленные громовые раскаты.

— Дарья, Айрат! — позвал Архип, привлекая к себе внимание. Таиться все равно смысла не было никакого, ведь тот, кто, как подозревал колдун, устроил весь этот беспорядок, обладал слухом и нюхом несравнимо лучшим, чем человеческие, и давно уже знал, что в квартиру вошел новый игрок. Ну а идти, крадучись, по горнице, то и дело норовя споткнуться о разбросанную утварь, было крайне сомнительной идеей. Пусть лучше уж напавший выйдет сам навстречу, прямо под удар.

Рассчет оправдался. Из-за двери в дальнюю комнату, а где ему еще было прятаться в пятистенке, не за печкой же, медленно выбрался серый волчище размером с приличного теленка. Огромная зубастая тварь, чья серая кожа была покрыта густой жесткой шерстью, а необычно осмысленный для животного взгляд не оставлял ни малейшего сомнения в том, что это был волк-оборотень. В левом боку зверюги, аккурат на три пальца за мускулистой передней лапой торчал загнанный по самую рукоять кухонный нож. Иное животное, скорее всего, уже давно бы изхдохло, поскольку железка обязана была пронзить сердце, но эти порождения проклятий были способны и не на такие чудеса. Все-таки их создавал не божий промысел, но злая воля чернокнижника. К ужасу колдуна, в зубах волк за шкирку тащил бесчувственную, по крайней мере Архип надеялся, что она просто без сознания, Айрат. Увидев хозяина волк, не разжимая пасти глухо зарычал. Сощурив желтые глаза он буквально вперился в сжатое в правой руке волшебника оружие и опасливо попятился, пока не уперся задом в стену.

— Хозяин хочет! — прогавкал он, не выпуская, впрочем девичье тело из хватки. Волчья пасть и так далеко не лучший ораторский инструмент, а уж забитая скомканной одеждой тем паче, поэтому звучало это, скорее, как «Хаж-жяин», и о смысле приходилось только догадываться. — Его! Уйди!

— А бычьего инструмента на воротник твой хозяин не хочет? — в приступе бесшабашной решимости оскалился Архип и неожиданно даже для самого себя ударил Словом. В этот раз он был готов куда лучше, чем в амбаре, и удар получился на загляденье. Шар белого огня размером с человеческую голову материализовался точнехонько над хребтом твари, выжигая серую шерсть и расплескивая вокруг звериную плоть и кровь. От неожиданности волк разжал пасть, позволяя девичьему телу рухнуть к ногам, то есть лапам. Он выгнулся дугой и, закинув башку вверх, болезненно завыл. Момент был настолько удачным, что Архип не смог удержаться, и с места, как стоял, метнул топор в зверюгу. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что в случае промаха оставался практически безоружным — даже в лучшие годы его сил бы не хватило, чтобы произнести и пяти слов в день, уж очень непростое это дело, разговаривать Языком Творения, а уж сейчас вряд ли осилил бы и три, но успех нужно было развивать любой ценой. Иначе волк мог опомниться, а пасти его хватило, чтоб перекусить колдуна пополам. К сожалению, он просчитался, и волк, заметив бросок, с легкостью отскочил в сторону. Ненамного но достаточно, чтобы топор его не зацепил. Точнее не зацепил бы, будь это обычный инструмент из дерева и железа. Но странный топор, который Архип забрал с тела погибшего в лесу пьяницы, чьих детей он спас от лесного чудища, в очередной раз продемонстрировал свои невероятные, если не сказать, невозможные свойства. Нет, он не изменил траекторию, не увеличился в размерах, казалось с ним вообще не произошло ничего необычного. Но вот только лезвие, которое мгновение назад, казалось, проходило в доброй пяди от волчьей шкуры, при следующем обороте неожиданно вонзилось в нее по самый обух. Монстр оглужительно заревел и закрутился волчком в бесплотных попытках выдрать застрявшее в боку лезвие. Архип уже собрался было запустить в него очередным огненным шаром, но неожиданно в двери за его спиной увидел перепуганное женское лицо. С одной стороны Архип испытал облегчение, все-таки за судьбу полюбовницы, не смотря на заверения иностранного колдуна, он переживал весьма изрядно с другой же она стояла на линии атаки и промах мог обойтись слишком дорого. А добивать зверя было необходимо. В три длинных прыжка преодолев остававшееся до оборотня расстояние, Архип замахнулся пустой рукой, словно бы сжимавшей рукоять топора. На мгновение промелькнула паническая мысль о том, что сейчас неоднократно прежде проверенное свойство топора не сработает и он окажется лицом к лицу с полутораметровым в холке волком без оружия и надежды на победу. Но в ладонь удобно и привычно легла потертая, слегка скользкая от пролитой крови потертая рукоять.

Волк замер, недоуменно глядя на бок, из которого только что исчезло раздражавшая его железка, но прежде, чем он сумел что-либо предпринять или хотя бы осознать происходящее, Архип ударил. Целился он в оголенный огненным Словом звериный хребет, поскольку в другом месте пробить толстенную шкуру и шубу серой шерсти могло оказаться непросто. А тут вот они, белеют среди опаленной раны несколько позвонков. Как раз точнехонько между двумя из них и пришелся удар топора. Лезвие вошло глубоко, буквально перерубив животному хребет. Задние ноги подкосились и издав, скорее удивленный, чем озлобленный или испуганный вой, волк рухнул на бок. Архип облегченно выдохнул, почувствовав близкую победу… И тут же был сурово наказан за самоуверенность. Все-таки оборотень всегда остается оборотнем и даже израненный и лишенный подвижности, он все еще оставался чертовски опасен. С оглушительным клацаньем зубов, волчья пасть сомкнулась на лодыжке колдуна, разрывая плоть и дробя кость. Ослепленный чудовищной болью, Архип не смог удержаться на ногах и рухнул прямо на своего противника. Вслепую шаря по мокрой от пролитой крови шкуре зверя в надежде найти хоть какую-то опору, Архип нащупал рукоять ножа. Выдернув оный, и перехватив его поудобнее, он, все еще одуревший от раздирающей ногу боли, начал остервенело наносить колющие удары куда попало, ругаясь почем свет стоит. Ругани его вторили душераздирающие вопли убиваемого оборотня.

Крик стоял оглушительный. Настолько, что Архип даже не сразу осознал в какой-то момент, что кричит охрипшим голосом уже только он один. Его враг, истерзанной и изуродованной бездыханной тушей распростерся под ним, и не думая, впрочем, разжимать своих огромных челюстей. Благо с этим делом легко справился услужливо прыгнувший в руку колдуна топор. Вставив его, словно рычаг, и надавив всем весом, попутно выломав пару зубов, сумел вытащить ногу из капкана.

— Архипушка, — дрожащим голосом проговорила вышедшая из спальни Дарья. Архип в очередной раз невольно восхитился смелостью и внутренней силой это прекрасной женщины. Казалось бы, только что такой ужас пережила, а уже тут как тут, схватила с пола какую-то то ли скатерть, то ли простыню, рвет на бинты. Дрожжит, как осиновый лист, руки ходуном ходят, но старается.

— Все в порядке, душа моя, — попытался он успокоить ее и поцеловал в лоб. Естественно, измазав в крови. Судя по всему, он вообще весь был вымазан волчьей кровью. — Надо бы приблуду осмотреть, — проговорил он, с благодарностью принимая от Дарьи свою сумку и ткань для перевязки.

С трудом вытащив девицу из-под трупа волка, Архип все еще не мог даже подняться, она поднесла поднятый с полу осколок зеркала и поднесла к губам девушки, проверяя дыхание. В этот момент в светлицу ввалились вооруженные мужики.

Глава 21

— Страшный ты все-таки человек, Архип Семенович — ошарашенно пробормотал староста, присаживаясь к сосредоточенно посасыващему трубку трубку Архипу. — В жизни бы не подумал, что на такое способен, — он кивнул в сторону двух охотников, кряхтя, вытаскивающих из дверей Архиповой избы здоровенного пудов на шесть мертвого волка. — Такую зверюгу в одиночку в клочья изрубил, — Выглядело животное и вправду страшно. Все изрезано, исполосовано, залито черной кровью, в спине огромная прожженная дыра, да такая, что было видно ребра и перерубленный надвое позвоночник. Сам колдун, впрочем, выглядел не намного лучше, расхристанный, всклокоченный, измазанный с головы до ног кровью, левая штанина разорвана в клочья, из-под которых выглядывают мокрые насквозь окровавленные бинты. — А ты говорил, не волколак это…

— И сейчас повторю — не волколак, — упрямо и зло сверкнув глазами, перебил Архип. — Я тебя селом управлять не учу, вот и ты со своим рылом в калашный ряд не суйся.

Разговор этот происходил на лавке, в палисаднике перед архиповой избой, куда мужики выбрались, покуда селяне, вызвавшиеся помочь увечному, а сил залечить раненную в недавней схватке с оборотнем ногу пока у колдуна просто не было, приводили его жилье в порядок. Желающих помочь оказалось на удивление много. Кто-то помогал убирать дом, кто-то заделывал выбитое в пылу схватки окно. Натащили утвари взамен разбитой, бабы деревенские стайкой вились вокруг Дарьи с Айрат, татарской подопечной Архипа, так и норовя то ли спать уложить, то ли в баню утащить мыться. Обе Архиповых женщины, кстати, на удивление легко пережили нападение зверя, отделавшись исключительно испугом да не особо значительными царапинами. И если жизнь Дарьи дохлый немец Архипу гарантировал, то вот с татрской приблудой все было не так уж просто… Еще и слова оборотня о том, что у колдуна есть нечто, принадлежавшее его «хозяину». Неужто черноглазая красотка с личером этим, Густавом Альбертом, как он себя назвал, как-то связана? Ни на беглую служанку, ни, тем более, на сообщницу не тянет, уж больно простодушная она, родители от всего света оберегали, вырос натуральный тепличный цветок. Может заложная? Отец продал за какую-то услугу? От того и лицом так пригожа, заложные, говорят, красивые всегда. Кроме того, она ж в первый раз как-то пережила нападение волков на свой хутор, пусть и порчей заразилась. Слишком много вопросов, а ответов так мало, что хоть на стенку с воем лезь.

— Архип Семеныч, а с этим что делать? — мужики тем временем свалили волчью тушу около поленницы и в ожидании указаний восхищенными глазами уставились на колдуна.

Оба были молодые и еще романтичные, так что к вечеру по селу, а как только к весне сойдет снег, так и по всей волости, пойдут слухи о том, как ИХ, капустинский колдун голыми руками стаю оборотней на куски порвал. Да, Архипа не то, чтобы сильно в селе любили, образ деятельности никогда не нравился, но уважали. Полезен он был народу, а заслугу просто народ помнил. Да и вообще, он же СВОЙ, с их села. А потому его доблесть — повод гордиться всей округе. Да и пусть. Архипу с того не убудет, а народу все развлечение. Пусть лучше удалью гордятся, чем колья точат и факелы готовят, как то в других деревнях бывает. Правда от одного до другого буквально пара шагов.

Ворча и ругаясь по чем свет стоит, Архип, опираясь на забор, приподнялся. Андрей, староста тут же подставил старому товарищу плечо:

— Да ж не учить тебя лезу Архип Семеныч, не серчай, — слегка сконфуженно полученным отлупом, миролюбиво проговорил он. — Просто непонятное дело, сам же не ребенок. Мне ж на сходе поперед людьми ответ держать надобно, а что я им скажу, коли сам ни бельмеса ни понимаю? Сказочку про белого быка не расскажешь…

— Ай… — в сердцах махнул рукой колдун и пустился в объяснения. Он не слишком-то любил читать лекции о природе нечисти и нежити, но народ его окружал любопытный, да и, что уж говорить, староста деревенский прав, ему перед общиной ответ держать. А там спросят по первое число. И про трупы в общинном амбаре, и про волка в избе у Архипа. — Не волколак это, Андрей Семеныч, — повторил он уже спокойным менторским тоном. — Волколак — он проклятый, но проклятие его имеет природное сродство. Рождено силами древними, которые до нас еще были, до того, как Церковь Святая пришла. И на природные силы же оно завязано.

— Это как так?

— Обращается он только на полнолуние, никогда не нападет на людей без нужды, а чаще просто в лес сбежать норовит.

— А как же тогда тот, что…

— Охотился он. Говорю ж, волколак, он не злой. Просто мы, люди, для него добыча. А главное… — он тяжело вздохнул, вставая над телом и грустно оглядывая то, во что превратился несчастный Трофим Афанасьевич Хитрый, последний оставшийся в живых мальчишка с хутора, третьего дня разгромленного нападением волков. — А главное, после смерти проклятие его спадает и жертва всегда становится обратно человеком.

— Но Трофим — то не обратился, — задумчиво почесывая редкую бороду, отозвался один из помощников, которые, развесив уши больше, чем у иного чабака, слушали беседу мужиков.

— Ты смотри, Андрей Семеныч, а ведь у нас тут с тобой царь Соломон, никак выискался, — съязвил Архип, недовольный тем, что его перебили. — Как думаешь, ему шапка не жмет с таким умищем-то? Царицу Савскую где оставил, герой легенд? Ладно, — снова махнул он рукой, видя, что сконфуженный мужик под землю готов от смущения провалиться. — Не перебивай только больше. А то чирей тебе на седалище наколдую, будешь месяц за столом только стоя обедать, да на животе спасть, — мужик облегченно хохотнул, распознав шутку. И вправду неглупый попался, иной бы за чистую монету принял. — Так о чем, бишь, я? А, вот. Значит, Трофим обратно не обернулся. А значит не волколак он. Оборотень, да, проклятый, да, но не волколак.

— А кто ж тогда?

— Видится мне, что это то, что турки зовут Гульябани. Бес, черт то есть, да не простой, а особо паскудной породы, который в человеческое тело вселяется, в зверя его превращает.

— Как черт? Прям из Ада?

— Из него самого. Ада, Геенны, Преисподней, как хочешь называй. Опытный чернокнижник может такую погань призвать и в человека вселить. А ежели правильно все сделать, то еще и к себе привязать, как собаку. Тот слова поперек вякнуть не может, верой и правдой служит, все прихоти выполняет. Да не трясись ты, черт не сильно страшный. Тупой и кровожадный, но не более того.

— И он вот так в любого может… Это… вселиться?

— Нет, — покачал головой Архип. — Слава Господу, не в каждого. Пока человеческая душа сопротивляется, бесу в нее никогда не подселиться. Нужно добровольное согласие, причем полное и безоговорочное, просто так обманом выманить «да!» не получится, малейшее сомнение и человек духа вытолкнет. Я так думаю, Трофим, бедолага от страха слегка в уме помутился. Шутка ли сперва трупы соседей, татарвы, насмотрелся ужасов, а когда увидал, как оборотни его семью терзают, совсем сдал. Вот тут-то ему колдун беса и подослал, обещавшего защиту и сокрытие.

— А что ж нам делать, Архип Семеныч? Как с бесами справиться-то?

— Бесы, Андрей, они — полбеды. Слуги. Сильные да ловкие, но все ж и булата, и свинца боятся. А вот хозяин их, тот птица поважнее будет. Тот, что приказчика Дарьиного терзал, тот, что управляет одержимыми волками. О нем думать надо, его ловить.

— А как ловить-то, Архип Семенович, — всплеснув руками, воскликнул староста. — не по лесам же за ним по колено в сугробах бегать? А до весны он нас со свету сживет же! Да и весной как быть? Леса большие, а охотников мало, облаву даже не устроить.

— А вот на этот счет, друг мой, — криво усмехнулся колдун. — У меня есть кой-какие задумки. Видится мне, что есть у меня нечто, что чернокнижнику тому по зарез надобно. Настолько, что он ни перед чем не остановится, — о том, что он подозревал, что не «что» это, а «кто», Архип оповещать даже старосту не собирался. И так у девки жизнь не сахар, а тут вообще непонятно, что народ со страшу учудить вздумает. В прошлый раз чуть ли с костра ее стащил. — Так что не гоже мне за ним бегать, пущай сам приходит, а там уж я с него за все и спрошу…

Конец зимы в том году выдался суровым сверх всяческой меры, словно зимушка, предчувствуя свой скорый конец, решила напоследок отвести душу и накуролеситься в волю, наметать людям полное лукошко неприятностей. Почитай с родительской субботы и аж до самого Великого Поста не было ни единого дня спокойного. С утра и до вечера завывала метель, ярилась пурга, да давил непривычный по этому времени года трескучий мороз. Народ по здравому размышлению дальше собственного двора носа высунуть не смел, там ведь и заблудиться в такой круговерти немудрено было. Деревни, казалось, опустели, даже собак и тех попрятали пос тайкам, чтоб не околели как цуцики.

А ежели таковая лють творилась в деревнях, то уж что было говорить по поводу отдаленных хуторов да выселок. Несладко пришлось там народу, ох несладко. Сугробы стояли по самый верхний край забора, а то и вообще избы, что поприземистее, по конек крыши заметало. Но как могли, справлялись. Люди русские, они вообще с чем угодно справится могут. Особливо, ежели заранее должным образом подготовятся, а не проваляются по лужкам все лето. А эти не первый год на земле жили, ко всему готовились заранее, знали силу северной природы и ее суровый да капризный норов. Дома, по большей части, у всех были двухэтажные с просторным подклетом, где и скотину на зиму спрятать можно, и дровяник сложить, и погреб вырыть, да и нужду справить, коль прижмет. А ежели все у тебя под одной крышей, то и шастать-то праздности ради по морозу да ветру нужды особой-то и нет. С утра дела все сделай, двор от снега разгреби, а то, если запустить в пургу-то, так потом из окон на улицу выходить придется, да сиди себе в горенке, иванчай с медком потягивай, шей-вяжи-плотничай в удовольствие, да слушай как за запертыми ставнями ветер воет. Повоет да перестанет, не впервой, весна, вон, уже на пятки наступает.

Вот и крошечный хуторок в один дом, на выселках, приютившийся на крутом берегу Черной, в доброй версте от летнего тракта на Чернореченск, ныне, ясное дело, заметенного, не то, чтобы особо бедствовал. Двое жителей его: высокий худощавый мужчина средних лет с выражением вечного недовольства на вытянутом лице и ловкая, подвижная, словно лань, смуглолицая девка небывалой красоты, большую часть времени проводили в небольшом тереме, коротая вынужденное затворничество за учеными делами. В том смысле, что мужик постоянно чему-то девку обучал. То счету, то письму, а то и вообще разговорам на резком и рваном языке, каком-то из немецких, вместимо. Располагался их терем над невысоким, едва на пару вершков выше коровьей холки, подклетом, где обустроен был вместительный скотный двор, с горницей соединенный специальным проходом, так что не приходилось выбираться на улицу даже ради того, чтоб справить хозяйство. Даже баня, шутка ли, и до той сенями проход был организован. Выходила-то наружу только одна девка. Но каждый вечер. В любую пургу или вьюгу, кутаясь в овечий тулуп, она выбиралась из дома и долго бродила по внутренней стороне забора, справляя какие-то со стороны не особо понятные ритуалы в разных, но каждый день одних и тех же, частях забора.

Вот и сегодня она, замотавшись в меховую шаль так, что открытыми оставались одни лишь сверкающие в свете керосиновой лампы огромные чернявые глазищи, пробивалась сквозь яростно завывающую вьюгу. Не то, чтоб в этой снежной круговерти от лампы был хоть какой-то прок, все больше слепым котенком приходилось тыкаться, уж больно плотным был танец снежных хлопьев, но с фонарем в руках оно было спокойнее. Так уж устроен человек, с огнем в руках он себя увереннее чувствует.

Медленно и осторожно передвигалась она по двору. Сперва от крыльца до ближайшей стены. Той, что углом примыкала к дому. Там в самом уголке, в укромном местечке, чтоб ветром случайно, не дай Господь, не сорвало, висел небольшой, не больше девичьего кулачка оберег: несколько кусочком волчьего меха, обернутые железной проволокой. Архип, волей случая и по воле Провидения ставший татарской сиротинке прочти что опекуном, объяснял ей как-то, что стоит только любому волку, обычному или колдовскому, подойти к этой вещице ближе чем на пяток шагов, как в него тут же ударит самая настоящая молния. А ежели он за пять ударов сердца не уберется подальше, то прилетит вторая. А потом и третья. И бить оно будет до тех пор, пока зверюга либо не издохнет, либо не сбежит, либо амулет всю силу не потратит. А потратит он ее, по словам того же Архипа ох как не скоро. Колдун расстарался и заполнил его аж на столько молний, сколько пальцев на десяти руках человека, когда одному волку даже трех или четырех должно хватить, чтобы обуглиться.

Пятижды десять, подумала Айрат, это, получается пятьдесят. А по три на волка, это аж на шестнадцать волков хватит. Высчитав это татарка испытала прилив гордости. Еще недавно она и складывала-то с трудом, разве что на пальцах, как батя научил. А тут воно как, умножать и делить научилась. Опять колдуну спасибо за то. Архип как-то заметил ее интерес к своему ремеслу, а девка прям вьюном вокруг него вилась, надеясь хоть чего-нибудь эдакое подсмотреть, а то и повторить, и, больше в шутку, предложил в ученицы взять. Правда, сказал, прежде чем за волшбу браться, придется постичь науку обычную. А Айрат не просто согласилась, но на всю эту арифметику, правописание да иностранные языки с такой жадностью да усердием накинулась, что через месяц уже знала таблицу умножения, читала по слогам и даже выучила латинскую азбуку. Правда, Архип говорил, что она молодец, что за такого «самородка», что бы это не значило, в гимназиях учителя до кровавой юшки б морды друг другу били. Но Айрат не верила, думала он просто подбадривает ее. И вообще жалеет сироту.

Он вообще частно ее жалел. От порчи бесплатно вылечил, из дому не выкинул, хотя никакой причины держать не было. Даже по хозяйству особо не напрягал. Потому, как хозяйства у него, почитай, и не было. Огородик с лечебными травами да десяток кур. Как ему оплатить за доброту? Как полезность доказать? Уходить-то страшно было… Она ж даже в постель влезть хотела, мать говорила, что мужики энтовое дело шибко любят, а то, что она лицом пригожа, и сама знала. Правда, Дарья Пахомовна ей потом чуть космы не повыдергивала. Чтоб на чужого мужика, значит, не зарилась. Дарья Пахомовна — баба добрая оказалась, кстати, хоть и строгая сильно, да и рука тяжелая, хотя не такая, как у матушки была, царствие ей небесное.

Размышляя о своем, девичьем, Айрат тщательно проверила амулет и щедро полила его молоком из небольшой бутылочки, которую носила за пазухой. Ровно на столько, сколько требовалось, чтобы полить все двенадцать оберегов, что Архип расположил по забору их небольшой обители. Закончив с одним, Айрат двинулась к следующему, расположенному возле ворот. Айрат нравилось данное задание, нравилось то, что ей доверили такое ответственное дело. Хоть она уже и догадалась, что хитрый колдун решил сделать из нее приманку. Сперва, когда на следующее утро после атаки оборотня, в коего превратился Трофимка, хитровский мальчишка, как и она, переживший волчье нападение стоившее жизни всей его семье, Архип приказал ей собирать одежи и снеди на три недели, она перепугалась, думала, что выгоняют ее. А потом, после объяснения даже обрадовалась, ведь ей предстояло провести с колдуном практически наедине. Нет-нет, никаких романтических планов на его счет Айрат уже не строила, все-таки старик он, да и Дарья Пахомовна умела вбивать даже в самые дурные головы умные мысли. Но девочкой она была умной и быстро сообразила истиную причину этого затворничества — колдун подозревал, что именно она — Айрат то есть, нужна таинственному хозяину волков, и за ней он явится в любую глушь. Айрат не обижалась на Архипа, ему за все село ответ держать надо, людей защищать. Да и не бросил ведь он ее, сам вместе приехал, сидит сейчас в горнице, гадает, ждет вражину, по первому крику явиться готов. Да и не он один…

Девкины умствования прервал приглушенный бурей крик с тойй стороны забора..

Глава 22

От неожиданности Айрат замерла, словно вкопанная. Она что было сил напрягла слух, тщетно пытаясь разобрать в яростном вое ветра, не почудилось ли ей. В какой-то момент буря словно бы слегка притихла, незначительно, но достаточно, чтобы до нее донеслось:

— Помогите! — голос был низкий, хриплый и настолько мощный, что девка услышала его сквозь три слоя меховой шали, накрученной вокруг ее головы. Не говоря уж об окружающей непогоде. — Спасите!

Взяв приставленный к забору, заботливо приготовленный именно на такой случай, дрын с железным крюком на конце, девица ловко приподняла фонарь над забором, там даже уключина на самом коньке стояла по типу лодочной, чтобы не на весу держать светильник, и отодвинула специальную задвижку, забранную некрупной железной решеткой. Видимо, подумала она невесело, у настоящих хозяев имения были причины опасаться. Татя ли, зверя ли дикого, но были. Места, знаешь ли, они глухие, мало ли кого, а то и чего, может в гости пожаловать. Ее родитель такими вот приспособами не озаботился, беспечен был, пять мужиков во дворе, пищали есть, топоры, ножи, охотники все, чего бояться? От того и сам помер, и семью сгубил. Айрат приникла к открытой бойнице, не слишком близко, чтобы не достали снаружи, но достаточно чтобы оглядеть округу. И на самом краю освещенного пространства заметила неясный абрис человеческой фигуры.

— Покажись, кто бы ты ни был, — слегка дрогнувшим голосом позвала она. Не зная, на самом деле, зачем, ведь Архип строго настрого приказал ей ни с кем не разговаривать, никому не открывать. Но отчего-то эта странная фигура показалась ей знакомой. А еще она пугала до самых чертиков.

— Доченька, — забасил пришедший, выходя на свет. Оказался это мощный, косая сажень в плечах, немолодой мужик. Годы пробороздили на его лице глубокие морщины и выбелили бороду почти до цвета налипшего на нее снега, но плечи его не опустились, спина была прямой и ровной, словно бы лом проглотил, а походка была ловкой и пружинистой, даже в снегу было заметно, какой у иного двадцатилетнего не встретишь. — Помоги, дочка, не дай замерзнуть.

Айрат замерла, словно пригвожденная к земле. Она и впрямь знала этого человека. Не могла пока вспомнить откуда, но несомненно знала. И до одури боялась. Настолько, что сердце пропустило несколько ударов, а внизу живота все сжалось в болезненный комок. Внутренний девочки буквально завопил, требуя бросать все и не медля ни мгновения бежать назад, в дом, к Архипу, под его защиту. Что угодно, лишь бы оказать подальше от этого страшного, жесткого, злобного человека. Мужик вытянул голову вперед и прищурился. Пронзительный взгляд его серых глаз уткнулся в лицо татарки:

— А, это ты… — облегченно и слегка обескураженно расхохотался он, наконец, узнавая девушку. — Не думал, что и ты здесь окажешься. Ну что ж, совместим приятное с полезным, — он довольно потер руки в рукавицах. Бросалось в глаза, что они были разными, одна заметно меньше другой. — Давай, открывай, не гневи меня, — тон его из просительного стал требовательным, приказным. Он взмахнул рукой, требуя подчинения.

Айрат в ужасе обнаружила, что не может пошевелиться, тело отказало ей, даже горло сдавило так, что не было сил закричать, позвать на помощь. Рука ее, вопреки желанию, словно бы ей управлял кто-то другой, начала подниматься и тянуться к запору. Татарка боролась что было сил, дыхание ее стало тяжелым, а лоб под шалью промок от пота.

— Не заставляй меня ждать, сучка, пока добрый! — рявкнул мужик с той стороны забора. Сопротивление девицы явно разозлило и обескуражило его. — Если поторопишься, я тебя даже в живых оставлю. Потом, как дела сделаю… Если, конечно, хорошо меня повеселишь, но в этот раз бревном валяться не получится, учти, придется подмахнуть! — хохотнул он и влажно причмокнул губами.

И после этих слов Айрат вспомнила. Вспомнила волков, рвущих на куски тела отца, дяди и братьев, вспомнила этого мужика, голого, измазанного кровью матери сестры, чье сердце он только выгрыз в форме волка, а теперь, обратившись человеком идет к ней, поглаживая свой восставший уд. Вспомнила его тяжелый кулак и крепкую хватку, вспомнила его соленое вонючее дыхание, отдающее парным мясом, вспомнила его… И заорала что было сил. Она выпустила палку из левой руки и керосиновая ламмпа рухнула куда-то в снег за пределами забора, впрочем, теперь мужик оказался достаточно близко, чтобы она видела его и без всякого света, стоял-то он буквально в паре шагов. Стоял и широко улыбался. Но улыбка его сменилась недоумением, когда девичий визг перешел в яростный почти звериный рык, когда в бездонных черных глазах загорелся неугасимый огонь ненависти, когда безвольная еще мгновение назад ручка метнулась змеей, сорвала с забора один, не напоеный, к сожалению, еще молоком амулет и швырнула прямо ему в морду. Попасть она не попала, помешала решетка, но оберег оказался достаточно близко, чтобы с него вылетела ослепительная белая молния. Мужик страшно выругался и отшатнулся.

Айрат обрела контроль над своим телом. Словно бы разжалась хватка чудовищной руки, прежде прижимавшей ее к земле, мешавшей не то, что двигаться, но даже дышать полной грудью. И, не медля, она что было сил бросилась к дому, к безопасности. За спиной ударила вторая молния, и звук ее сопровождался очередным воплем ярости. Воплем в котором уже почти не было ничего человеческого. Уже около крыльца Айрат услышала множество волчьих голосов за спиной. На призыв вожака пришла ее стая. Отвлекшись, она запнулась о ступеньки и рухнула у самой двери, которая распахнулась и из нее медленно вышел некрупный медведь. Девушка замерла, не зная, как реагировать на новую опасность, но медведь вдруг криво и совершенно по-человечески ухмыльнулся, став удивительно похожим на Архипа. Слегка посторонившись он зарычал и в рыке его Айрат пусть с трудом но довольно явственно разобрала команду: «В дом!»

«Архип!» — облегченно выдохнула татарка, она уже не раз видела проявления сил своего опекуна и совершенно не удивилась тому, что он, оказывается, еще и в зверей обращаться умеет. Не сомневаясь более ни мгновения, она протиснулась слева от Архипа и юркнула в дом. Ежели колдун вышел на бой сам, значит, он знает, что делает.

Конечно же, Архип ни на секунду не оставлял свою приблуду без присмотра. Уж слишком он прикипел к девочке, чтобы бросать ее в жерло вулкана, не озаботившись о защите. И, едва она только вступила в разговор с Игнациейм, а никем иным, кроме как самым старым и самым верным прислужником немецкого немертвого чернокнижника этот здоровяк быть и не мог, он начал действовать. Игнаций тоже был перевертышем теперь в этом не оставалось никаких сомнений. Колдуном или проклятым, как и его слуги, сразу и не сказать, хотя Архип думал, что он был альгулем. Подвидом гулябаев, только со своим бесом заключившим добровольный и полностью обдуманный контракт. Такие были куда опаснее, мало того, что обращались исключительно по собственной воле, так еще и обретали некоторые колдовские способности. Причем, ежели верить обмолвке фон Бреннана, еще и очень старым перевертышем, портившим воздух не одно столетие. А значит тварью опасной втройне из-за своего ума, хитрости и опыта.

Скинув тулуп, рубаху и тапки, в одних только суконных портках, он подошел к южной стене дома и с силой вонзил в нее ржавый зазубренный нож примерно в уровне собственного пояса. Взяв со стола небольшую чашу с заранее приготовленным настоем трав и сделав из нее большой глоток, Архип громко продекламировал:

И выпив остатки горького настоя, кувыркнулся через нож и обратился в небольшого медведя. Да, существовали способы обращаться в животных, но вес их все равно ограничивался изначальным весом обращающегося, поэтому волки, в которых обращались гули были в разы крупнее своих природных собратьев, а Архип сейчас напоминал, скорее, годовалого доростка, чем полноценного Хозяина Тайги. В прочем, это не мешало его когтям и клыкам оставаться смертоносным оружием. Да и далеко не все в заговоре было использовано только лишь для красного словца. Потянувшись и пожав плечами, чтобы привыкнуть к новому телу, все-таки он давно уже не бегал в зверином обличии, Архип несколько неуклюже потрусил к двери. И как раз вовремя, чтобы увидеть распластавшуюся на ступеньках донельзя перепуганную Айрат.

«В дом», — рыкнул он, с такой пастью было немыслимо сложно сказать даже одно слово, но девка, кажется поняла его и проскочила за спину. Ее работа была выполнена, если, конечно, личеру и впрямь нужна была именно татарка, теперь наступало время Архипа. Задрав голову он громко и презрительно зарычал, бросая вызов. Как он и надеялся с той стороны двора, из-за запертых еще ворот, ему ответствовал яростный волчий вой. Игнаций уже успел обратиться в зверя и теперь руководствовался своей звериной частью более, нежели холодным разумом, Архип тоже ощущал глухую злобу и стремление по-быстрому разобраться с нарушителями, но, в отличие от врага, провел в зверином теле всего ничего, а потому с легкостью подавлял новоприобретенные повадки. Теперь он четко слышал и чуял, что пришедших с Игнацием волков было трое. Вся стая. Вожак пер через парадный вход, а мелочь обходили по сторонам, отрезая пути отступления. Пущай, хмыкнул Архип, убегать отсюда никто не собирается, а справиться со зверьем по одному будет сподручнее. Тем более, что подарочки припасены на всех стенах.

Огромный серый волк поднапргяся и мощный прыжком перемахнул через ворота и замер посреди двора низко опустив голову с прижатыми ушами, оскалив огромные зубы и не сводя взгляда с колдуна. Архип медленно начал спускаться ему навстречу. Время сейчас работало на него. Игнаций выглядел откровенно не очень: шерсть в пропалинах, дымится в нескольких местах, на месте, куда угодили разряды амулета видны глубокие ожоги из которых на снег капает мерзко пахнущая сукровица, левая передняя лапа опалена полностью, ее перевертыш болезненно поджимает к груди. Все-таки Айрат — молодчина, ее меткий бросок очень сильно ослабил Игнация, на лучшее и надеяться было бы глупо. Жаль, конечно, что не успела тот напоить молоком, тогда бы, глядишь и драится с ним не пришлось, но если бы да кабы во рту выросли б грибы… Слева ослепительно полыхнуло. Кажется один из Игнациевских слуг попробовал повторить головокружительный прыжок своего вожака, но нарвался на амулет. Вторая, третья. Игнаций злобно зарычал, а Архип же расплылся в усмешке на всю свою медвежью пасть. Четвертая. Кажется у него на одну мохнатую проблему стало меньше.

Наконец, он спустился и пошел не напрямую к врагу, все-таки, не смотря на многочисленные ранения, Игнаций провел в звериной форме не одну сотню лет, сроднился с ней и давно уже был волком больше, нежели человеком, в отличие от дилетанта — Архипа, а потому даже в таком виде представлял смертельную опасность. Вместо немедленной и, скорее всего, смертельной атаки, медведь начал медленно обходить волка справа. Тот столь же осторожно, слегка прихрамывая, двинулся по левой стороне, выбирая удачный момент для атаки.

И он его, естественно, отыскал. В какую-то секунду, даром, что стоял на трех лапах, он совершил невозможно быстрый, практически неразличимый глазом рывок вперед и Архипу лишь каким-то чудом удалось увернуться, резко одернув назад морду. Громадная клыкастая пасть с силой капкана захлопнулась в вершке от его носа. Сам он попытался неуклюже ударить лапой на противоходе, но противник легко и до обидного изящно отскочил в сторону. Двор озарило еще несколько вспышек вспышек. Теперь с правой стороны от крыльца и из-за дома. Кажется остальные подручные Игнация тоже пошли на приступ. Из прочитанных трактатов Архип знал, что чернокнижник способен управлять гулябаями силой мысли, а значит это он погнал их вперед, надеясь получить преимущество в схватке. За спиной уже по эту сторону забора с протяжным стоном в сугроб рухнуло крупное тело. Кому-то удалось преодолеть палисад, более того, если этот кто-то сохранил достаточно сил для драки, то в тылу у Архипа только что нарисовалась смертельная опасность. Но это понимал и волчара, который не собирался давать колдуну возможность хоть как-то прикрыть себе спину. С яростным воем он бросился в молниеносную стремительную атаку, закончившуюся тем, что бритвенно острые зубы сомкнулись на правой лапе, подставленной, чтобы защитить горло. Однако и самого Игнация подвела самоуверенность. Едва клыки воткнулись Архипу в лапу, тот дернулся вверх, лишая противника опоры и сам в ответ полоснул когтями по ребрам. Попал, конечно, вскользь, но он не был простым медведем, и когти его и вправду были наделены силой, доступной только зачарованному оружию, раня куда болезненнее и сильнее, нежели обычный булат. Игнаций взвизгнул, извернулся и разом отпрыгнул на десяток шагов назад. Архип хмыкнул и медленно двинулся к нему навстречу. И тут же обоняние его заполнил одуряющий запах горелой шерсти и плоти, а в загривке словно взорвалась бомба. Волк. Чертов волк, недавно преодолевший забор, все-таки выжил. Архип страшно заревел, не только от боли но и от переполнявшей его от ярости. Он поднялся и, сделав несколько шагов назад, со всей доступной ему силой впечатался спиной в толстые бревна хуторского палисада. Висящий на спине оборотень болезненно взвизгнул, но челюсти, тем не менее, не разжал. Игнаций, разумеется, предоставившейся возможности не упустил и прежде, чем Архип успел сообразить, вырвал у того из ляшки солидный кусок мяса и отскочил за пределы досягаемости медвежьих когтей.

Архип отчаянно заревел, задергался, пытаясь скинуть со спины мешающего волка. Все-таки, он не был настоящим медведем весом в три десятка пудов и вес, сопоставимый с его собственным, очень сильно сковывал движения. И снова пропустил рывок перевертыша, теперь в правое плечо. В результате многострадальная правая лапа повисла плетью. Но самое ужасное, что за спиной Игнация колдун как через верхушку ворот переваливается обожженный, израненный волк. Четвертый нападавший. Этот, судя по всему, не смог перепрыгнуть забор и вернулся туда, где защитный амулет уже точно был разряжен.

Новый участник полностью игнорировал сражающихся перевертышей, а сразу поковылял в сторону избы. Даже в таком жалком состоянии, а зверюга еле шевелила лапы и обильно окропляла снег хлещущей из доброго десятка паленых ран кровью и сукровицей, волк все еще представлял собой опасного противника для одинокой почти что безоружной девчонки. Поэтому, стремясь высвободиться, Архип взревел и что было сил ударил спиной о частокол. Раздался оглушительный треск, что-то острое вонзилось в спину, сбив дыхание, и, кажется, даже на миг он потерял сознание. Пришел в себя от чудовищной боли в животе. Вожак перевертышей, в очередной раз использовал сове преимущество по полной и вцепился зубами в мягкое подбрюшье. Наверняка, он хотел бы выпустить медведю кишки, но тот с силой опустил лапу на волчью спину. Да, Архип не был настоящим медведем, тот бы просто перебил зверюге хребет, но и колдун был не лыком шит. С легкостью пробив волчью шкуру и мясо, он подцепил волка под ребра, и со всей дури треснул о стоящий рядом столб. Раздался треск костей, Игнаций взвыл. К сожалению, после этого силы покинули Архипа и он рухнул на три еще слушавшиеся лапы. Со спины его скатился уже дохлый перевертыш. Грудная клетка его была сплющена.

В бессильной злобе он смотрел, как хромающий волк поднялся на ступени и подошел к открытой, видимо, татарка в испуге позабыла, двери. Архип протяжно зарычал. Над колдуном нависла тень. Игнаций тоже выглядел ужасно, залитый кровью, подволакивающий задние ноги, но он все еще был сильнее. И сейчас собирался довершить начатое. Вырвать глотку у своего оказавшегося на удивление сильным противника. Он победно скалился и не торопился, надеясь насладиться чувством бессилия и страхом врага. Но неожиданно медведь совершенно по-человечески усмехнулся и, повернув голову, перекусил крошечную глиняную фигурку, висевшую на вплетенном в шерсть ремешке. Раздался настолько пронзительный и громкий свист, что, казалось, пробился не только сквозь вой пурги, стены и даже саму плоть, заставив задрожать кости. И почти сразу же, вторя ему, в избе дуплетом рявкнул штуцер.

Игнаций оступился от неожиданности, раненная нога его не удержала и он рухнул прямо перед медвежьей пастью. Архип, не собираясь упрашивать себя дважды, вцепился в волчье горло, прижав Игнация к земле. Оба противника были измотаны и изранены донельзя. И хотя Архипу не хватало сил не то, чтобы разорвать горло, но даже и придушить поверженного перевертыша, но и Игнаций никак не могу выбраться из захвата, вяло царапая единственной здоровой своей лапой медвежий бок. Рявкнул еще один выстрел и сразу же из дверей выскочили две фигуры. Обе они ринулись к сцепившимся в смертельной схватке зверям. Впереди неслась чернявая девчонка, уже скинувшая шаль и расстегнувшая шубу, она сжимала в руках до боли знакомый ржавый топор с изъеденным временем топорищем. Следом бежал Семен, на ходу перезаряжая свой огромный штуцер. Только увидев девчонку, Игнаций пронзительно и трусливо заскулил, и, казалось, даже потерял всяческую волю к сопротивлению. Фигура его начала оплывать, словно свеча, на ходу меняясь, становясь человеческой.

Непонятно, чего он хотел этим добиться, то ли сотворить какую-то волшбу, ведь в зверином облике сделать это практически невозможно, то ли просто разжалобить татарку, ведь зарубить человека завсегда сложнее, пусть это даже самые распоследний злодеище будет, нежели зверя. Но это и не важно. В любом случае не сработало. Айрат с развивающимися на зимнем ветру черными волосами напоминала самого настоящего ангела мести. Яростно прокричав что-то на незнакомом Архипу языке, она размахнулась и прежде, чем идущий позади Семен успел хоть как-то среагировать, вогнала топорище по самый обух в грудную клетку перевертыша. Топор вошел легко, глубоко, словно идеально отточенная секира в руках опытнейшего палача.

Глава 23

— Ты что, совсем на старости лет с ума сбрендил, Архип? — в сердцах всплеснул руками настоятель сельской церкви, отец Григорий, едва только колдун закончил свой не самый короткий рассказ. — Самсоном себя возомнил, одними руками львов, аки агнцев в бараний рог заворачивающим? Ты б еще с голым задом супротив них поперся!

— Ну, ежели быть до конца четным, — жизнерадостно хохотнул Архип, отрываясь от стакана с роскошной брусничной наливкой, переданной добрейшей Ангелиной Сидоровной, старостиной женой, через своего мужа для «вускорения излечения». — Именно что с голым задом я и вышел. Портки-то при обращения в медведя в лоскуты расползлися.

Григорий только в бессильном возмущении стукнул кулаком по столу и нырнул в свой собственный стакан. Беспечность и безрассудство приятеля поражало его до глубины души. Казалось, этот человек, вообще не отдавал отчета в опасности, которой подвергал себя. Как дитятя неразумный в любую передрягу влетал с упоением и сразу с обоих ног. И ведь ладно бы только собой рисковал, хочется мужику не дожить до старости, так кто ж ему запретить может, так ведь нет замены ему, а без чародейской защиты общине ох как не сладко придется. Григория недовольным мычанием поддержал и Андрей Семенович, сидящий рядом за столом. Сельскому старосте выразить свое мнение более внятным образом мешал рот, набитый куском курника, который Дарья испекла дабы порадовать своего полюбовника и его гостей. Сидели мужики уже затемно у колдуна в избе, все еще носившей следы недавней схватки с перевертышем. Как и сам Архип, все еще более напоминавший мумию в своих многочисленных обмотках, скрывающих еще не зажившие раны. Обе Архиповских бабы отсутствовали, Дарья утащила татарку в свой старый дом. То ли с умыслом, у нее был едва собирающийся женихаться младший сын, то ли просто так, дабы бы не мешать мужикам.

— Да ладно тебе, Григорий, — махнул рукой колдун. — Ну переоценил слегка свои возможности, с кем не бывает. Жив же. И даже деревне прибыток принес. Волки более точно не побеспокоят.

— Слегка? Прибыток? — приподнял брови Григорий. — Да тебя бы за такое «слегка» выпороть, как сидорова козла! Сам чуть к Апостолу Петру на суд не отправился, девку подопечную под удар подставил, чем думал, дурень окаянный?

— Да, тут ты прав, — сконфуженно почесал затылок Архип. — С приблудой дюже нехорошо вышло… Но, видишь ли, Григорий я-то сдуру возомнил, будто именно девка чернокнижнику-то и нужна была. Не даром же, думал, она нападение на родной хутор пережила, не даром порча на ней такая сильна была. Да и волчара тот, в которого Трофим, царствие дураку небесное, обратился, на кой-то ляд ее же в пасти таскал! Все за одно говорило. Не мог я поверить, что все это лишь совпадения. Потому и взял ее с собой, хотел, понимаешь, село из-под удара вывести да оборотней на подготовленную землю, в капкан заманить, на своих условиях сразиться. А оно вот как вышло… — покачал он головой и отпил еще один глоток. — чуть было не опростоволосился.

— Думаешь теперь, не в ней дело? — вступил, прожевав, наконец, угощение, в разговор староста.

— Теперь не сомневаюсь, Андрей Семеныч, — голос колдуна был тверд и буквально излучал уверенность. — Айрат просто под горячую руку попалась, бедолажка.

— А чего ж она тогда выжила? — удивился священник. Он хорошо помнил толпу, что хотела девчонку на костер унести, так как подозревали ее во всяком.

— А она должна была как Трофим Хитрый стать… Духа злого принять, с душой распрощаться и в нужный чернокнижнику момент в чудовище обратиться. Дело черное сделать.

— А порча откуда тогда?

— Да это Игнаций, чтоб ему черти сковороду получше разогрели, может, чтоб девку об колено сломать. Беса-то здоровый человек никогда не примет, лишь тот, что разума лишился, ну или тот, что в глубочайшем страхе и отчаянии находится. А может просто естество взыграло, девчонка-то самый сок, что я рассказываю, — оба собеседника кивнули. Татарка и вправду была поразительно красива. — В общем, надругался он над ней, — Григорий перекрестился, а Андрей выпучил глаза. — Да-да. Надругался и тем порчу ей занес. Как болезнь срамную. Ни разу такого не встречал, но вот ведь как. Я еще, помню, тогда удивился, почему сильнее всего женское у нее запаршивело. Хотя порча она от сердца обычно ходит, — Архип замолчал на мгновение, словно бы что-то обдумывая, но потом пожал плечами собственным мыслям и продолжил — В общем, не смотря ни на что Айрат удивительно сильной оказалась. Духом. Не сдалась гулю. А бес он ведь человеком без его согласия овладеть не сможет, вот и ушел не солоно хлебавши.

— И ты всего этого не знал? Неужто Айрат тебе не сказала? Не доверяла? — зачастил вопросами староста.

— Остановись, Андрей, ради всего святого! — в притворной мольбе воздел в воздух руки Архип, чем вызвал очередное недовольное фырканье со стороны попа. — Я ж не успеваю за тобой, — настала очередь Андрею прятать смущение путем окунания седой бороды в стакан с наливкой. — На чем я остановился? Ах, да… Не помнила Айрат ни бельмеса. Колдун ее памяти лишил. Намеренно или случайно, не знаю, но Айрат словно бы в раковине замкнулась и помнила все произошедшее как в тумане. Словно бы года с трагедии произошли, понимаете? — мужики опять кивнули, хотя по глазам было видно, что не понимали они ровным счетом ничего. — Я видел это, но природы даже не понимал до недавнего времени, а уж что поделать с этим и подавно. А как она Игнация, главного оборотня, то есть, увидела, так чары спали, она все и вспомнила. Тяжко было первые дни, но помогло, видать, что обидчика своего она сама-то и прибила, отомстила уже, вроде как. Ну и травами я как мог ей помог. Теми, что боль душевную приглушают. Да и Дарья моя девку совсем под крыло взяла, по-женски ей что-то нашептывает, хвостом за собой водит. Так и легче становится. По ночам плакать уже перестала, смеяться опять начала. Глядишь и справится, повторюсь, девочка она очень сильная.

— Во дела, — выразил общее мнение Андрей Семенович, и над столом повисло тяжелое молчание.

Некоторое время мужики просто сидели, глядя в пространство не видящим взглядом и каждый думая исключительно о своем, но потом любопытный Григорий снова разорвал тишину:

— Слушай, Архип Семенович, ну ежели ж девка колдуну не нужна была, то зачем все это городить-то было? Татар вырезать, Хитровских, да и приказчиков купеческих. Нешто он это по одной злобе только свершал?

Архип покачал головой и медленно заговорил, тщательно подбирая слова, чтобы собеседники поняли:

— Тут не все так просто, Григорий. Злоба, как таковая нежити не знакома. Как и прочие другие чувства, в том виде, как их понимаем мы, живые, по крайней мере. Но у нежити есть желания. И желаниями этими они закрывают те дыры в душе, что остались от утери чувств. Понимаю, что мудрено, — усмехнулся он, разглядываю пустоту в глазах собеседников. — Но понятнее объяснить как не знаю… В общем, ежели нежить в башку чего втемяшит, то прет к своей цели, не взирая ни на какие жертвы. И, уж тем более, ей плевать на людей, которые от ее действий пострадают. Жизнь человеческую нежить вообще ни в грош не ставит. Я был им нужен, уважаемые. Точнее то, что у меня имеется. И татар они вырезали, чтобы я девку, духом зараженную в дом к себе привел, войти-то в мою избу без моего разрешения ни нечисть, ни нежить не могут, я постарался, огородился. А так сам бы принес, в нужный хозяину момент бес бы завладел ее телом, обратил ее в чудище, а там… Не знаю, может он бы мне ночью глотку перегрызть попробовал, а может просто нужное украл да сбег. Понять мышление нежити даже не каждому мудрецу под силу, не то, что мне — простому деревенскому колдуну, — Архип кокетливо и совершенно по-бабьему, подмигнул, чем вызвал у товарищей невольные смешки. — А когда с татаркой не получилось, они затаились, наблюдая, не разгадал ли я хитрость. Когда убедились, что не разгадал, повторили с Трофимом. И вот тут у них все почти получилось, девочки мои не помешались, не дали оборотню быстро сделать свои дела и скрыться.

— Погоди, Архип Семенович, — наконец, не выдержал староста. — Так ежели не девка нужна была этому Игнату, то что? И на кой ляд он за тобой на выселки поперся? Что ему надобно-то было?

— А тут, Андрей Семеныч, мне несказанно повезло, ведь вещь, что немцу нужна была, я с собой взял. Господь надоумил, не иначе, а то б Игнаций, будь он не ладен, легко на мой дом пустой напал, да забрал искомое, а мы с Айрат да Семеном до весны б на выселках куковали, — и Архип выложил на стол невесть откуда вытащенный им старый ржавый топор.

Оба собеседника удивленно заморгали, ведь оба они могли хоть на Писании поклясться, что еще мгновение назад никакого топора ни в руках, ни у стола не было.

— Топор?

— Он самый. Только дюже непростой топор. Не знаю чем он так немцу важен, но ради него он, не колеблясь, отправил самого своего верного, да и, скорее всего, единственного, слугу в очевидный капкан. Знал, что я готовлю западню, но отправил без колебаний.

— Да что ж в нем такого важного-то? — с интересом посмотрел Григорий на топор, не решаясь к нему прикоснуться. — Колдовство какое наложено что ли?

— Ежели б я знал, — пожал плечами Архип и небрежно забросил топор в угол на кучу какой-то ветоши. — Может и все проблемы бы наши разом решил. А так… Никаких чар я на нем не вижу, на вид топор, как топор. Старый разве что до невозможности, непонятно как еще в пыль не рассыпался. Ну и почти не тупится. Я им дрова колол по началу даже… Ни разу оселком не проходил, а все равно хоть брейся им.

— А разве ж важно теперь это, Архип Семенович? — слегка уже заплетающимся языком, все-таки спотыкач вышел знатный, и в голову бил весьма прилично. — Вы ж с Семеном и Айрат вражину на куски порубили и в костре сожгли.

— Ээх, Андрей Семеныч, Андрей Семеныч, — шутя погрозил пальцем старосте колдун. — Вот где ты голова головой, а где ничего не слушаешь, — тот только развел руками, мол, прости, виноват. — Оборотня, что мы завалили звали Игнаций. И он хоть и тоже был колдуном, причем не из слабых, но был всего лишь на побегушках у личера, немецкого неживого колдуна, который затаился где-то в наших краях. И вот личер этот куда поопаснее будет. Да и, наверняка, посильнее.

— А как же, а что же?

— Что делать? — староста кивнул. — А ничего, Андрей Семенович, остается только ждать. Ловить его по лесам бесполезно, он все равно не живой уже, есть-пить не просит, дышать не дышит. Может хоть под водой в омуте валяться, да хоть даже в твоем погребе, ни в жизнь не догадаешься. Я пока его без помощника оставил, теперь заново искать надо будет, мертвяков поднимать или людей лихих собирать. На все время потребно. Надеюсь, до лета нас не побеспокоят, Андрей Семенович, отсеяться должны успеть. А к тому моменту и я подготовиться попробую, да и из коллегии помощь запросим. Вдруг государевы люди чем подсобят.

— А может он сам уйдет? Ты ему хвост-то прищемил, он и второй раз не захочет — с надеждой в голосе спросил староста, но Архип только грустно покачал головой.

— Нет, Андрей Семенович, ему до зарезу зачем-то нужен этот топор, не уйдет он без него. Сам костьми тут ляжет, но сам не уйдет.

— Мрачные вещи говоришь, Архип, безрадостные…

— Да не переживай, Андрей Семенович, Бог не выдаст, свинья не съест. Прорвемся как-нибудь. Чего цуцыком трястись? Придет опасность — тогда и будем об ней переживать.

— И то верно, — согласился Григорий, поднимая кружку. — За тебя, Архип! За тебя и Айрат, из вас получилась неплохая охотничья партия.

Засмеявший Архип отсалютовал в ответ и тоже приложился к своей.

Застолье затянулось до глубокой ночи, пока не пришел средний старостин сын с наказом от матери и не увел Андрея Семеныча домой. С ними же ушел и Григорий. Колдун вышел проводить гостей за двор и, раскурив трубку некоторое время смотрел в спину удалявшейся троице, привалившись к плетню.

На улице уже во всю о себе заявляла весна — журчали ручьи, легкий ветерок был теплым и влажным, первые ночные птицы уже заводили свои трели. Архип затянулся и посмотрел на небо. Он ждал. Отчего-то он чувствовал, что именно сегодня ему предстоит еще один разговор. С существом куда менее приятным, но куда более интересным. И чувство это не обмануло.

Не успели еще окончательно исчезнуть огни керосиновой лампой, которой припозднившиеся гости освещали себе путь, как от стены за спиной колдуна отделилась человекообразная тень. Тень эта не была материальной. Полупрозрачная, сквозь нее можно было рассмотреть окружающий пейзаж, и какая-то плоская, что ли. Сложно описать, но казалось, что достаточно обойти, посмотреть сбоку то окажется, что она тоньше волоса, словно бы существует лишь в двух измерениях. Архип, естественно, заниматься подобными глупостями не собирался. Он и так знал, что с какой стороны на тень не посмотри, она будет выглядеть одинаковой словно… Словно тень, только упавшая не на какую-то поверхность, а на воздух напрямую.

— Здравствуй Архип Семенович, — с легким немецким акцентом прошипел пришелец. Голос его был тихим, словно ветер, и ежели не прислушиваться, можно было подумать, что это всего лишь шумят ветви в лесу.

— И тебе не хворать, герр Бреннон, — улыбнулся Архип, не поворачиваясь к бестелесному собеседнику. — Не знаю, правда, уместно ли говорить так про того, кто прибывает в вашем состоянии, но… — он развел руками.

— Уместно, уместно, Архип Семенович, — не принял шутливый тон собеседник. Он подошел к ограде рядом с колдуном и словно бы облокотился на нее. Естестенно, что это была просто иллюзия, поскольку тень была лишь бестелесной проекцией, сформированной могучим чернокнижником для удобства общения. — Я пришел с тобой поговорить. По душам, как вы это называете.

— Ну отчего бы и не поговорить, герр Бреннон, — пожал плечами колдун. — Языком трепать полегче будет, нежели мешки ворочать. Раз пришел, давай жги, сегодня я вполне в настроении слушать.

— Это хорошо, Архип Семенович, это хорошо, — призрак говорил медленно, словно бы тщательно подбирая слова. Ахрип крепко задумался, отчего ж дохлому немецкому магу так важно сохранить с ним хорошие отношения. Не боится же он его, честное слово, нежить вообще мало чего боится. — Я бы хотел, чтобы ты знал, что я не отдавал Игнацию указаний убивать или калечить тебя. Это был его собственный почин. Поэтому я и не таю на тебя злобы за гибель моего старого слуги и соратника. Сам нарвался, сам погиб, ты был в своем праве. Так же, Архип Семенович, как я не отдавал ему приказа насильничать ту ценную тебе девицу. Ты мне веришь?

— Верю каждому зверю, лишь тебе, ежу — погожу, — хохотнул Архип. Почувствовав недоумение собеседника, он добавил уже серьезнее. — Конечно ты не приказывал оборотню насиловать девку, не твой это калибр. Ты всего лишь приказал вырезать три ни в чем не повинных семьи, чтобы получить то, что возжелал, — Архип обернулся и пристально посмотрел в то место, где у тени должны были бы быть глаза. — Ты чудовище, фон Бреннон. Чудовище, которое убивает людей без нужды и жалости. Не знаю, зачем тебе нужен это, — он жестом заправского фокусника вытащил из воздуха топор и забросил его себе на плечо. — Но без боя я его тебе не отдам. Ничего личного, герр Бреннон… — и, развернувшись, двинулся к крыльцу.

— Значит миром не разойдемся? Мне жаль… — прошелестело ему вслед.

— Мне тоже жаль, — ответил Архип перед тем, как закрыть дверь.