Арфист на ветру

9

Они разыскали его вновь только в сумерках. Моргон наловил рыбы и поел – впервые за два дня. Послеполуденный свет и однообразный рокот реки убаюкали его, и вдруг он проснулся от стрекотания белки. Подняв голову на звук, он увидел высоко в темнеющем небе кружащую птичью стаю. Скатившись в воду, он оборотился. Теперь его бросило из одной водной струи в другую, завертело и понесло в тихую заводь, где его настигли водоплавающие птицы, которые принялись нырять и щелкать клювами совсем рядом.

Моргон собрал все свои силы и пошел против течения, не видя ничего, кроме неизменной темной мути, которая кидала его из стороны в сторону и ревела, когда он высовывался из воды. Наконец он плюхнулся в заводь. Он плыл вперед, дно уходило все глубже и глубже, и он ринулся в эту глубину, чтобы слегка передохнуть. Когда ему стало нечем дышать, он снова поднялся на поверхность, вдохнул и поплыл по спокойной воде, любуясь на танцующих под луной мотыльков. Через некоторое время он отыскал водоросли, среди которых можно была укрыться, – там он и затаился до утра.

Утром крохотная рыбка вынырнула близ него на солнечный свет и проглотила мелкое насекомое. Круги пошли по воде прямо над проснувшимся Моргоном. Он выбрался из водорослей; вода вокруг пламенела в лучах солнца. Он оборотился, вышел мерной походкой из озера и стал слушать тишину.

Казалось, тишина эта беззвучно рычит голосами стран за пределами Изведанного Мира. Ласковый утренний ветерок казался чужим и говорил на языке, которого он не изучал. Он вспомнил древние, первозданные голоса с Равнины Ветров, которые эхом разносили по Имрису тысячи имен и воспоминаний. Но голоса Задворков Мира казались куда старше, здесь переплетались ветра, не говорившие ни о чем, что было бы ему понятно, – они говорили лишь о пустоте. Он долго стоял, вдыхая их одиночество, пока не почувствовал, что они вот-вот сотворят из него нечто столь же безымянное, сколь и сами эти ветра.

Моргон прошептал имя Рэдерле. Вслепую обернулся, мысли его свалялись в твердый комок страха. Он подумал о том, жива ли она и остался ли хоть кто-то живой в Лунголде, о том, не следует ли ему вернуться обратно. С ветки подрагивающего в такт его мыслям дерева, пронзительно каркнув, сорвалась ворона. Моргон резко вскинул голову и стоял неподвижно, как зверь, прислушиваясь и принюхиваясь. Безмятежные озерные воды заколыхались, и из глубин, клокоча, стали всплывать какие-то твари. Кровь запульсировала в жилах князя Хеда, и он раскрыл свой разум душам мировых окраин. В нескольких верстах от того места, где он встретил ворону, Моргон примкнул к большому стаду лосей, движущемуся на север, к Тулу.

Он останавливался вместе с другими для того, чтобы попастись на лугах, и затем продолжал путь со стадом. Возле Тула он собирался оторваться от него и следовать по течению реки на восток, пока преследователи не потеряют его окончательно, а затем в обход податься обратно к Лунголду. Два дня спустя, когда медлительное стадо начало собираться у реки, он побрел прочь на восток вдоль берега. Но часть лосей последовала за ним – тогда он оборотился и с отчаянием сквозь ночь полетел на юг. Преследователи тут же, откуда ни возьмись, поднялись в воздух, вихрем вырвались из тьмы и погнали его на север через Тул и дальше, к озеру Белой Девы и – он наконец понял – к горе Эрленстар.

При этом открытии его охватили ужас и ярость. На берегах озера Белой Девы он развернулся для того, чтобы принять бой. Моргон ждал врагов в своем истинном облике, и звезды на рукояти его меча кровавым маяком светили им через окраинные земли.

Однако никто не принял его вызова. День был жарок и лишен движения. Воды громадного озера походили на чеканное серебро. Как он ни искал, как ни прислушивался, он не мог обнаружить даже признаков их разума, не мог коснуться их сознаний. Наконец, когда садящееся солнце бросило на озеро длинные тени, Моргон решил, что они уже не придут. Он убрал меч в ножны и обернулся волком. Тогда-то он и увидел их – неподвижных, как вечерний воздух, выстроившихся поперек его тропы, возникших из предзакатной игры тени и света. Он впитал пламя заходящего солнца в рукоять меча и пустил его вниз по клинку. Затем растаял до тени, наполнил свой разум мраком и бросился вперед.

Моргон налетал на врагов в жажде убийства, но, изнуренный и отчаявшийся, понимал, что скорее раззадоривает их, чем наносит реальный урон. Двоих он прикончил прежде, чем догадался, что они, насмехаясь над ним, сами допустили это. Они не станут биться. И не позволят ему идти на юг. Он опять обернулся волком, и припустил озерным берегом в лес, на север. Позади него собралась большущая волчья стая – тогда он снова повернул и кинулся на волков. Они сцепились с Моргоном, рыча и щелкая зубами, и наконец он догадался, катаясь в папоротниках с матерым волком, сомкнувшим зубы на его предплечье, что волк этот настоящий. Он стряхнул с себя хищника всплеском волшебной мощи и зажег вокруг себя огненное кольцо. Волки беспокойно толкались вокруг в опускавшихся сумерках, не уверенные в том, кто он и что он. Они были возбуждены запахом крови из его разорванного плеча, и этот запах не отпускал их. Глядя на волков, Моргон готов был рассмеяться – надо же было ему так уйти от реальности. Но в горле заклокотал не смех, а нечто погорше. Некоторое время Моргон не мог думать и лишь наблюдал, как струится над здешним глухим краем беззвездная ночь, и вдыхал запах сотни волков за огненным кольцом. Затем, смутно представляя себе, как можно напасть на Меняющих Обличья, присел на корточки, глядя в волчьи глаза и подчиняя себе сознание хищников.

Что-то разорвало эту связь – волки растаяли в ночи, он снова был один. Однако теперь он не мог летать – раненая рука почти не слушалась и горела. От холодных и темных вод пахло печалью и одиночеством. Он позволил огню вокруг себя догореть.

Зажатый между Меняющими Обличья и черным ужасом горы Эрленстар, он не знал, куда же теперь бежать, и стоял, дрожа на угрюмом ветру, а ночь между тем выстраивала вокруг него стену из воспоминаний.

Легкий всплеск иного ума тронул его сознание, а затем – сердце. Моргон обнаружил, что опять в состоянии двигаться, как если бы разрушились неведомые чары, сковывающие его по рукам и ногам. Голос ветра изменился – он везде и всюду в ночи шепотом произносил имя Рэдерле.

Ощущение ее прикосновения продолжалось лишь миг, но он знал, когда простирал руку, чтобы воспламенить папоротник, знал, что она может быть где-то поблизости, что она может быть повсюду – большим ли деревом, что стоит рядом, огнем, искрящим сухими листьями, чтобы согреть его лицо. Он разорвал рукав рубахи, обмыл рану и перевязал ее, затем лег у огня, глядя в самую его сердцевину и пытаясь понять Меняющих Обличья, пытаясь понять их намерения.

Внезапно он заметил, что слезы горят на его лице, и снова подумал о том, что Рэдерле жива, ибо она с ним. Моргон протянул руку и похоронил свой огонь под горстью земли. Потом укрыл себя мнимой темнотой и опять двинулся в путь, на север, по длинному берегу озера Белой Девы.

Он не встретился вновь со своими преследователями, пока не достиг беспокойных вод реки Квилл, вытекающей с северной стороны озера. Отсюда Моргон уже видел хребет у края Исигского перевала, далекие предгорья и нагие вершины гор Исиг и Эрленстар. Он сделал новый отчаянный рывок на свободу и бросился в неистовые воды Квилла, которые завертели его то как рыбу, то как сухую ветвь, потащили по глубокому пенистому руслу вниз по стремнинам и громыхающим водопадам, пока он не утратил всякое ощущение времени, направления и света. Течение болтало его, неся вперед, целую вечность, а затем наконец выбросило в тихую зеленую заводь. Еще немного он плыл по воде – разбухший кусок дерева, для которого не существовало ничего, кроме волокнистой тьмы. Потом его прибило к берегу – почти потерявшего сознание, облепленного листьями и ветвями. Он выполз на корягу у берега – мокрая и грязная ондатра – и, придя в себя, спотыкаясь выбрался на сушу.

Моргон опять оборотился в сумерках. Он ушел на восток не так далеко, как предполагал. Гора Эрленстар с вечерними тенями на склонах была прекрасно видна отсюда и казалась неправдоподобно огромной, но он знал, что Исиг ближе; если только удастся добраться туда, можно хоть до бесконечности прятаться в лабиринте подземных ходов. Моргон дождался ночи и снова отправился в путь. На этот раз он затопал в образе медведя туда, где знакомые звезды светили над вершиной Исига. Звезды вели его до тех пор, пока не угасли на заре, а затем, сам того не замечая, он стал отклоняться с верной дороги в сторону. Деревья вокруг стали гуще и скрыли гору из вида. Непроходимый кустарник и колючая куманика снова и снова вынуждали его сворачивать. Дорога, если можно было назвать так узкие проходы между зарослей, пошла вниз; он следовал пересохшему руслу на дне оврага, думая, что идет на север, пока русло не поднялось и он не очутился лицом к горе Эрленстар. Моргон опять резко повернул к востоку. Деревья обступили его, ропща на ветру; подлесок стал гуще и наконец вовсе преградил ему путь, незаметно меняющий направление, и вот, перебираясь бродом через мелкую речушку, он снова увидел в разрыве деревьев прямо перед собой гору Эрленстар.

Моргон остановился посреди речушки. Солнце висело на западе, потрескивая в небе, словно факел. В лохматой медвежьей шубе Моргону стало жарко, шкура запылилась, давила и душила его, вдобавок он сильно проголодался.

Человек-зверь услышал гудение пчел и принюхался – не пахнет ли медом. Рядом в мелкой воде блеснула рыбка. Он ударил лапой и промахнулся. И тут шум, улавливаемый медвежьим слухом, зазвучал, как вразумительная речь. Медведь встал на задние лапы, мотая головой из стороны в сторону, и оскалил зубы – он словно учуял возникающие вокруг него создания, теснящие его прочь от Исига. Что-то вырастало в нем, он дал себе волю: глубокий, недовольный рев сотряс тишину и вернулся, отразившись от холмов и каменных пиков. Тогда, приняв вид ястреба, он золотой стрелой прочертил небо вперед и вверх, пока глухая чаща не раскинулась под ним – сизая и размытая, и устремился к горе Исиг.

Сорвавшись с верхушек деревьев, преследователи бросились за ним. Некоторое время он заметно опережал их, несясь со слепящей глаза скоростью к далекой зеленой горе. Но, когда солнце село, враги начали настигать ястреба. Облику их не было названия. Их крылья взяли золото и багрянец у заката, глаза и когти были из пламени, острые клювы – белые, словно кость. Они окружили его, налетели, принялись бить и рвать, пока крылья его не истрепались, а грудь не покрылась пятнами крови. Моргон уже еле держался в воздухе, а враги опять набросились на него, ослепляя взмахами жестких крыльев, пока он не издал пронзительный горестный крик и не повернул прочь от Исига.

Всю ночь он летел под их горящими взглядами, а на заре увидел все выше встающую прямо перед ним гору Эрленстар. Тогда Моргон принял свой истинный образ, прямо в воздухе – и стал падать. Воздух рывками выходил.

Что-то взорвалось в его голове, прежде чем Моргон коснулся земли, и он провалился во тьму.

Он пришел в себя в такой же абсолютной темноте. Пахло сырым камнем, издали раздавался чуть слышный звук капель, падающих непрерывно и мерно. Внезапно он узнал это место, и пальцы его сжались в кулаки. Он лежал на спине, на холодном голом камне. Каждая косточка ныла, кожа была в отметинах вражьих когтей. Горное безмолвие сидело у него на груди, словно мара-душительница. Мускулы Моргона напряглись, и он прислушался, лихорадочно, вслепую, ожидая голоса, который так и не прозвучал, в то время как воспоминания, точно огромные медлительные звери, расхаживали, как ему казалось, прямо по его телу.

Он начал постигать разумом темноту, чувствуя, что тело его вот-вот растворится в ней без остатка. Сел, пораженный ужасом, с расширенными глазами, устремленными в ничто. Откуда-то из беззвездной ночи своих мыслей он извлек воспоминание о свете и огне и зажег крохотный огонек на ладони. Живой волшебный фонарик этот осветил обширную каменную пещеру, стены которой поднимались вокруг, – темницу, где провел он самый невыносимый год своей жизни.

Губы его приоткрылись, слово закупорило горло, точно самоцвет. Огонек отсвечивал от обледенелых стен – пламенем, золотом, синевой небес, перемежающейся с разметанными ветром серебряными прядями, как перемежается ночь россыпями звезд. Внутренности горы были из камня городов Властелинов Земли, и он видел смерзшиеся трещины там, где вырубались прежде каменные блоки.

Моргон медленно встал. Отражение его лица смотрело с граней и клинышков, окрашенных под самоцветы. Темница оказалась огромной – Моргон питал пламя, пока оно не взлетело над его головой, но по-прежнему не видел ничего, кроме тьмы под сводами, тьмы, опутанной мерцающей сетью чистого золота.

Вода, непрерывный и неизменный голос которой он слышал, выплакала алмазно-белый желоб в гладкой стене, капая вниз, на дно. Он переместил свой огонь – отсветы упали в озеро, такое тихое, что оно казалось вырезанным из мрака. Берега были тоже из камня, дальняя стена, огибавшая его, сверкала, словно иней.

Он встал на колени и коснулся воды, неожиданно подумав о винтовой лестнице Башни Ветров. Горло его стеснилось, горя от жажды. Он склонился над озером, черпая воду свободной рукой, сделал несколько глотков и подавился – вода была горькой, негодной для питья.

– Моргон.

Каждая мышца его превратилась в камень. Он развернулся на корточках и встретился взглядом с Гистеслухломом.

Взгляд чародея был затравленным, над ним довлела чуждая ему сила. Ровно столько успел рассмотреть Моргон, пока мрак не поглотил пламя в его руке, снова сделав его слепым.

– Значит, – прошептал он, – Основатель сам скован.

Он бесшумно встал, пытаясь в то же время вступить в осколок зари за разбитыми дверями в тронном зале Высшего, и вместо этого переступил через край пропасти, потерял равновесие, вскрикнул и упал в бездну. А затем приземлился на берегу озера, приникнув к камням у ног Гистеслухлома.

Моргон лежал неподвижно, пытаясь сообразить, что делать дальше. Уловил сознание летучей мыши, спрятавшейся в укромном углу, но чародей вцепился в него прежде, чем он успел изменить облик.

– Отсюда нет выхода.

Голос чародея изменился – теперь он был медленным и тихим, как будто его обладатель вслушивался, ища иной голос или отдаленный и тревожный ритм прилива.

– Звездоносец, ты не применишь здесь свою мощь. Ты ничего не будешь делать, только ждать.

– Ждать, – прошептал Моргон. – Чего? Смерти? – И умолк. Слово это, подрагивая, колебалось в его сознании меж двумя значениями. – На этот раз нигде не играет арфа, чтобы поддержать мою жизнь. – Он поднял голову, напряженно всматриваясь в темноту. – Или ты ожидаешь Высшего? Можно прождать, пока я не стану камнем, как дети Властелинов Земли, прежде чем Высший хотя бы вспомнит обо мне.

– Сомневаюсь.

– Ты? Да ты едва существуешь. У тебя больше нет способности сомневаться. Даже у призраков Ана больше воли, чем у тебя. Я не могу даже сказать, мертв ты или жив глубокой тайной жизнью, которая теплилась в волшебниках под твоей властью. – Он слегка запнулся. – Я мог бы за тебя биться. Я даже это сделал бы ради свободы.

Он нырнул в загадочный разум, чтобы отыскать имя, которое должно там быть, но оно в очередной раз ускользнуло. Он стал прорываться через валы могучего прилива, пока разум волшебника не вынес его обратно на берег его собственного “я”. Моргон хватал воздух ртом, словно разучился дышать, и услышал наконец голос чародея, удаляющийся во тьме.

– Для тебя нет слова, выводящего на свободу.

Моргон немного поспал, пытаясь восстановить силы. Ему снилась вода. Нестерпимая жажда заставила его проснуться; он чутьем нашел воду и снова попытался напиться. И снова выплюнул, не глотая, упав на колени и сотрясаясь в приступе кашля. После этого он снова погрузился в лихорадочный сон и снова видел во сне чистую воду, снова падал в нее, все глубже и глубже уходя в ее безмолвие и дыша ею. Он пробудился в страхе, когда ему приснилось, будто он стал тонуть. Чьи-то руки вытащили его из озера и оставили на берегу, изрыгающего горькую жидкость.

Голова его немного прояснилась. Он лежал тихо, глядя во мрак и мучительно размышляя о том, что если бы он позволил тьме наполнить свой разум, то, наверное, утонул бы в ней, как в воде. И Моргон позволил мраку медленно просочиться в свои мысли, хотя воспоминания о ночи длиной в год захлестнули его, и опять он заметался в ужасе, воспламеняя воздух. На миг Моргон увидел лицо Гистеслухлома. Затем рука волшебника хлопнула по его пламени, и оно разлетелось сверкающими во тьме осколками, точно стекло.

– Для каждой башни, – прошептал Моргон, – для каждой башни без дверей есть загадка, открывающая вход. Ты сам учил меня этому.

– Здесь один выход и одна загадка.

– Смерть. Ты не веришь этому. Иначе позволил бы мне утонуть. Если Высшему нет дела до моей жизни или смерти, что станешь делать ты?

– Ждать.

– Ждать. – Он беспокойно зашевелился, мысли его лихорадочно устремились на поиски ответа. – Меняющие Обличья ждали тысячи лет. Ты назвал их за миг до того, как они сковали тебя. Что ты увидел? Что могло быть достаточно сильно, чтобы одолеть Властелинов Земли? Некто, берущий силу и закон своего существования у всякой живой твари, у земли. У воды, огня, у ветра... Высший был изгнан с горы Эрленстар Меняющими Обличья. А затем пришел ты и обнаружил пустой престол, на который предания помещали Высшего. И ты сам стал Высшим, стал вести опасную игру и тем временем ждал кого-то, кого каменные дети знали только как Звездоносца. Ты следил за средоточиями знания и мощи, собирая волшебников в Лунголде и преподавая в Кэйтнарде. И однажды сын князя Хедского явился в Кэйтнард в пропахших навозом сапогах и с вопросом на физиономии. Но этого было недостаточно. Ты все еще ждал. И Меняющие Обличья тоже ждали. И ждут. Высшего. А я – наживка. Но он мог бы найти меня здесь давным-давно, если бы ему не было на меня наплевать.

– Он придет.

– Сомневаюсь. Он позволил тебе несколько сотен лет морочить Обитаемый Мир. Ему нет дела до благополучия людей или волшебников этого мира. Он позволил тебе лишить меня землеправления, за что мне следовало бы тебя убить. Ему наплевать на меня...

Моргон замолчал, не сводя глаз с непроницаемого лица тьмы.

– Что могло быть достаточно могущественным, чтобы разрушить города Властелинов Земли? – спросил он, вслушиваясь в тишину, которая собралась и застыла в каждой капле жидкого камня.

И тут ответ, словно огонек, вспыхнувший в золе, вылетел из глубин его “я”.

Он сел. Воздух внезапно показался ему разреженным и огненным – Моргону стало трудно дышать.

– Меняющие Обличья...

У него опять запершило в горле. Моргон поднял ладони к глазам, собирая мрак, чтобы заглянуть в него. Голоса шептали из его памяти, из камней вокруг: “Война еще не закончена, она просто затихла на время перегруппировки сил... Те, что из моря, – Эдолен, Сек... Они погубили нас, так что мы не могли больше жить на земле, мы не могли управлять ею...”

Голоса мертвых, голоса детей. Руки его тяжело упали на каменный пол, однако темнота по-прежнему подступала к глазам. Он увидел ребенка, отворачивающегося от листа, которого коснулся во сне, и в ожидании глядевшего через равнину.

“Они могли коснуться листа, горы, семени – и постичь его, стать им. Это то, что видела Рэдерле, та мощь в них, которую она любила. И все же они истребили друг друга и погребли детей в горе, где те и окаменели. Они знали все языки земли, все законы любых форм и движения. Что случилось с ними? Может быть, они набрели на нечто, у чего не было закона, а была лишь сила?”

– Что это было? – прошептал его голос откуда-то издали.

Запах воды преследовал Моргона, и он снова потянулся к ней, страдая от невыносимой жажды, однако руки его остановились, не смутив поверхности озера. Лицо Рэдерле, подобное прекрасному видению, посмотрело на него из тихой воды меж его рук. Ее длинные волосы развевались позади, точно солнечное пламя.

Моргон забыл о жажде. Он неподвижно стоял на коленях, глядя на нее, не ведая, на самом деле это она или он невольно сотворил ее образ – сотворил, тоскуя по ней. Затем ладонь его ударила по воде и разрушила прекрасное видение, послав дрожащие круги к дальним берегам озера.

Убийственная и неуправляемая ярость рывком подняла Моргона на ноги. Он хотел уничтожить Гистеслухлома голыми руками, но не мог даже увидеть. Неведомая сила снова и снова отбрасывала его назад. Едва ли он мог испытывать боль. На ум ему быстрее приходили образы, нежели слова. Он отвергал их, ища какой-то один, достаточно могущественный для того, чтобы вместить все его бешенство, и внезапно почувствовал, что его тело утрачивает очертания. Сознание его наполнил звук – глубокий, резкий, неистовый – голосов с отдаленнейших пределов Задворок Мира.

Голоса эти больше не были пустыми. Что-то пробегало через них дрожью, выплескивая в воздух потрескивающие огни. Моргон слышал чьи-то мысли, проникающие в его ум, но собственные его мысли при этом лишались языка – любого, кроме того, что звучал, точно колебания струн ненастроенной арфы. Он ощутил, как ярость его разрастается и заполняет все пустоты и впадины каменной темницы. Он швырял волшебника через всю пещеру, тряс, точно ветер сухой лист, низвергал на камни.

Затем до него дошло, какой образ он принял.

Моргон вернулся к своему прежнему обличью, и его неистовство внезапно иссякло. Он преклонил колени, дрожа и почти рыдая в изумлении и страхе. Моргон слышал, как чародей, ковыляя, отделяется от стены и прерывисто дышит, словно у него были сломаны ребра. Пока он двигался через пещеру, Моргон слышал повсюду вокруг себя голоса, говорившие на самых разных, самых сложных языках земли.

Он слышал шепот огня, дрожь листьев, волчий вой в глуши под луной на Задворках Мира, загадочный шелест сухих злаков. Затем где-то далеко раздался звук, подобный вздоху горы. Моргон почувствовал, что под ним слегка сместился камень. Хрипло прокричала морская птица. Чья-то рука из древесной коры и света швырнула Моргона на спину.

Он горестно прошептал, ощущая, как меч со звездами срывают с его пояса:

– Одна загадка и один выход...

Но хотя он и ждал под взглядом тьмы, когда упадет меч, ничто больше не коснулось его. Оставалось лишь напряженное ожидание. Затем голос Рэдерле, вознесясь до Великого Крика, сотряс своды пещеры и оборвал его ожидание:

– Моргон!!!

Меч бешено загудел в отголосках этого крика и подпрыгнул на камнях. Моргон выкрикнул имя Рэдерле, невольно, в ужасе, и пол снова накренился под ним, отбрасывая его к озеру. Меч скользнул следом – клинок все еще подрагивал на странной высокой ноте и затих, когда Моргон поймал его и спрятал в ножны. Затем раздался звук, напоминающий треск кристалла в стене пещеры.

Он пропел, разламываясь, низко и однообразно, сотрясая собственное сердце. Загудели и другие кристаллы, загромыхал пол пещеры. Огромные потолочные плиты заскрежетали друг о друга. Вниз посыпались пыль и щебенка, кристаллы трескались и разлетались на кусочки, ударяясь о каменный пол. Говор летучих мышей, дельфинов и пчел пронесся по темнице. Напряжение змеилось в воздухе, и Моргон вновь услышал вопль Рэдерле. Прорыдав проклятие, он вскочил на ноги. Пол под ним что-то проворчал, затем взревел и заходил ходуном. Моргона швырнуло в озеро. Гигантская круглая чаша, вырезанная в цельном камне, которую заполняла озерная вода, начала опрокидываться.

На несколько мгновений он оказался погребен под волной черной воды. Когда он снова всплыл, послышался звук, подобный стону самой горы, расколовшейся до основания. В каменную темницу ворвался ветер. Он ослепил Моргона, загнал его же крик обратно в горло и взвихрил озеро черным смерчем, затянувшим в себя Звездоносца. Перед тем как смерч поглотил его, Моргон с Хеда услышал нечто, бывшее либо звоном крови в его ушах, либо пением превосходно настроенной струны из самого сердца ветра.

Вода опять изрыгнула Моргона. Чаша, продолжая переворачиваться, выплеснула его вместе с водой на дальнюю отвесную стену. Он набрал воздуха, нырнул под воду и попытался плыть против волны, но она снова швырнула его обратно и понесла на гладкий камень. Когда стена была уже совсем рядом, она вдруг раскололась. Вода изливалась в трещину, увлекая его за собой. Сквозь громыхание воды Моргон услышал последние отзвуки эха – это гора обрушилась в свои недра.

Озерная вода влекла его по зазубренным осколкам, а затем, через каменный зал, выплеснула в мутную реку. Он пытался выбраться, хватаясь за камни, но ветер все еще был здесь и толкал его обратно в воду. Река влилась в другую; водоворот переметнул его через каменный выступ в новую реку. А та в конце концов выбросила его из недр и потащила вниз пенистыми быстринами – и бросила полуживого, нахлебавшегося горькой воды, в Осе.

Когда он выбрался на берег, то снова почти не мог думать. Неистовые ветра все еще хлестали его со всех сторон; вековые сосны со стонами гнулись под их бешеными порывами. Моргон отхаркал едкую воду и встал, чтобы напиться наконец чистой влаги из Осе, но ветер едва не швырнул его обратно в быстрины. Хедский князь поднял голову и оглянулся туда, где прежде была гора.

Часть склона втянулась внутрь; всюду валялись вывороченные с корнями деревья, стволы их были расколоты при сдвигах земли и камня. По всему перевалу, насколько можно было охватить взором, бушевал ветер, сгибая уцелевшие деревья и нещадно ломая их.

Моргон попробовал подняться, но у него не осталось на это сил. Казалось, ветер изгоняет его душу из тела. Он протянул руки, и ладони его сомкнулись на толстых, вросших в землю корнях. Он чувствовал, как задрожало дерево в его хватке, понимая всю его мощь.

Приникнув к стволу, Моргон полез, подтягиваясь, хватаясь за узлы и сучья. Затем отступил от дерева и раскинул руки, словно пытался охватить ими ветер.

Ветви стали расти из его ладоней, волос, всего тела. Мысли Моргона переплелись, точно корни в земле. Он выпрямился по струнке, и смола, точно слезы, побежала вниз по свежей коре. Имя его стало сердцевиной дерева; и молчание выросло вокруг нее – кольцо за кольцом, а лицо поднялось высоко над лесом. Вцепившись в землю, склоняясь под яростными порывами ветра, он исчез внутри самого себя, за твердым щитом своего опыта.