Американская готика

Глава 1

Замок стоял среди тьмы.

Находясь внизу, на дорожке, Милли смотрела на его вздымающиеся башенки, а тем временем карета, грохоча по булыжникам, отъезжала прочь. Замок ответил ей взглядом: в верхней башенке открылось окошко, и два горящих глаза уставились на нее.

– Подумаешь! Обычные лампы, – неуверенно пробормотала Милли.

Разумеется, она была права. Но после того как гулкий стук копыт замер в ночи, звук собственного голоса почему-то подействовал на нее успокаивающе.

Она не ожидала, что, улица будет настолько темной и пустынной, и не представляла, что замок окажется таким огромным.

Перейдя через дорожку и оказавшись у входа, она заставила себя сосредоточиться на мысли, что замок – по сути, не замок, а новенькое здание постройки 1893 года. Внушительное трехэтажное строение с фальшивым фасадом, с башенками, было подделкой, будто из волшебной детской сказки. В настоящих замках не сдаются внаем верхние комнаты и нет аптеки на первом этаже.

В подтверждение своих мыслей она увидела, подойдя к витрине, резные стеклянные сосуды, наполненные странными, мерцающими янтарем и пурпуром жидкостями. Скорее всего, лишь подкрашенная вода – еще одна подделка.

Впрочем, кто она такая, чтобы высокомерно кривить нос? Шорох юбки из бомбазина напомнил Милли о том, что у нее под костюмом были турнюр и корсет – тоже фальшивка. И, несмотря на перья, на голове у нее сидела не птица с широкими крыльями, а обычная шляпка. И в руке – так называемая сумочка-шатэлен, ни сама она вовсе не «шатэлен», не хозяйка замка. Хотя могла бы ею быть.

Могла быть. При этой мысли сердце заколотилось, и ей показалось, будто его стук слился с резким стуком ночного аптечного колокольчика, ожившего, когда она нажала на кнопку у входа.

Да она могла бы жить в этом замке, играя роль притворщицы. Изящно сооруженная прическа, безупречно наложенная пудра, и духи, и пачули – все для того, чтобы скрыть тридцатипятилетний возраст за маской юности.

Иногда трудно отделить иллюзию от реальности, потому что ты пользуешься одним, чтобы постичь другое. И пусть тебе известна разница между правдой и ложью – бывают минуты, когда лучше притвориться, даже перед самим собой.

Звук скользнувшего вбок засова был реальным, как и скрип дверных петель… Человек, улыбающийся ей из темноты, тоже был реальным.

– Добрый вечер, Миллисент.

Голос был мягкий, низкий и гулкий. Днем она еле расслышала его сквозь треск в телефоне, но этого уже было достаточно, чтобы у нее закружилась голова. Тогда она заставила себя говорить спокойно. А теперь едва не лишилась речи.

– Гордон…

Не узнавая собственного голоса, она была рада, что стоит в тени: он не должен видеть, как она краснеет, будто глупая школьница. Какая нелепица – взрослая женщина, слабеющая при виде собственного мужа. Он – такой высокий и статный, гораздо симпатичнее, чем она помнила, а они не виделись вот уже…

– Три месяца, – пробормотал Гордон. – Неужели прошло столько времени? – Он покачал головой. – Неужели ты сможешь простить меня?

Милли хотелось сказать, что она давно простила его, как прощала все последние годы. Но вдруг вспомнила, что должна проявить твердость и лишь кивнула в ответ. Такова игра: изволь притворяться, если хочешь чего-то добиться.

– Входи же, – Он отступил, и она шагнула, через порог. У нее за спиной в полной темноте послышался щелчок дверного засова. Затем с шипением вспыхнул газовый рожок у двери, разгоняя тени по углам.

– Ну, что скажешь? – улыбнулся Гордон пораженной Милли.

Она наконец взяла себя в руки.

– Очень внушительно. И действительно: сияющая белизна отделанных плиткой стоек, застекленные полки, уставленные фармацевтическими препаратами – все выглядело таким современным, таким научным. Гордону следовало отдать должное: он всегда был фанатиком всего наилучшего и изысканного.

Он кивнул, довольный ее реакцией.

– Позволь показать тебе остальное.

Он повел Милли по коридору, она разглядывала препараты на полках: «Вита-тоник», «Пилюли д-ра Хаммонда для нервов и мозга», «Женские пилюли д-ра Уордена», «Целебный германский ликер», «Порошки от ожирения д-ра Роза», бальзам из ежевики, египетское средство от геморроя, парижское средство для удаления волос, петролеумный вазелин, гигиеническая пенка для зубов. Все последние достижения медицины, включая замечательный «Электрический Эликсир» – «великолепное средство от женских и мужских расстройств, изготовленное по тайному рецепту лично доктором Г. Гордоном Грэггом». Большие коричневые бутыли с белыми ярлыками и гравюрным оттиском портрета ее мужа на каждой, – столь достойного и внушительного в своем пенсне, как и пристало известному врачу и благодетелю человечества.

И снова Милли вспомнила о клубке, в котором сплелись воедино нити иллюзий и реальности. Пенсне – притворство: Гордон никогда не носил очков, и строгое выражение его лица на этикетках – всего лишь маска. Но он был авторитетным медиком и действительно отдал много лет усовершенствованию своего открытия. То и дело он приходил к ней за деньгами, чтобы продолжать исследования и опыты с «Электрическим Эликсиром». Она жертвовала деньги из наследства, оставленного дорогим папой, и Гордон усердно работал по ночам в тайной лаборатории где-то на окраине города. Даже ей не было известно, где находилась эта лаборатория, как, впрочем, и ингредиенты препарата, но она могла наблюдать результаты: многие благодарные пациенты, излечились, и десятки больных мужчин и женщин возвращались, неделя за неделей, чтобы приобрести свежий запас «Эликсира». Однажды, страдая от приступа женского недомогания, Милли сама попробовала препарат. Он был сладким на вкус, но даже от маленьком дозы она почувствовала слабость и головокружение и больше не принимала его. Гордон объяснил ей, что силу эликсиру придает электрический ток: в электричестве таится жизненная сила, а соединение электрических импульсов с благотворным лекарством требует больших затрат.

– Считай это вкладом, – говорил он ей. – Вкладом в здоровье человечества и в наше с тобой будущее. Придет время, и «Эликсир» провозгласят медицинским чудом эпохи.

Наше будущее.

Так сказал Гордон. И повторял это каждый раз, когда она удивлялась его одержимости работой. Весь долгий период последней разлуки Милли утешалась мыслью об этом будущем. Правда, бывали моменты, когда она одиноко сидела в доме на Саннисайд-авеню, и надежда казалась ей очень зыбкой. Сколько их было, этих долгих ночей в пригороде Рэйвенсвуд, проведенных в ожидании звонка – увы, напрасном – ночей, когда казалось, что Гордон вообще не вернется. Все, что она знала, – намерение мужа открыть свое дело где-то на окраине, в Саут-сайде: он даже не назвал адреса, а Чикаго – огромный город.

Вдобавок, город увеличивался, разрастаясь с каждым днем в преддверии важного события – Колумбийской выставки, Всемирной Ярмарки. Милли следила за событиями по газетам, поражаясь отчетам о возводимом в Джексон-парке гигантском комплексе. Архитектор Бернхэм превращал пятьсот пятьдесят акров болотистой земли в ослепительную галерею дворцов и увеселительных площадок – в чудесный Белый Город. Удастся ли осуществить проект к торжественному открытию выставки в день первого мая? В конце апреля великие державы прислали свои военные корабли в Нью-йоркскую гавань. Состоялся военный парад. Через несколько дней, Чикаго принял герцога Веругианского и Кристобаля Агильера – потомка самого Колумба. В качестве одного из экспонатов выставки из Филадельфии привезли Колокол свободы, и состоялась замечательная церемония встречи президента Кливленда.

Весь город бурлил ожиданием, и Милли тоже была взволнована. Но она не рискнула посетить Юродской центр, где уже начиналось пышное празднество: леди, не пристало появляться среди людских толп и электрических конок без сопровождения мужчины. Она узнавала новости дома, в одиночестве.

Когда наступил великий день, она по-прежнему была одна, хотя полгорода пробилось в этот чудный полдень к подмосткам, сооруженным перед зданием администрации. Там можно было вдоволь поглазеть на украшенные золотыми шнурами мундиры знаменитостей, послушать оркестр Теодора Томаса, исполняющий «Колумбийский марш», и внять молитвам слепого пастора, доктора Милберна. Президент Соединенных Штатов кладет руку на кнопку – и Ярмарка оживает: бьют фонтаны, содрогаются турбины и вспыхивают электрические лампочки, окуная волшебную страну в ослепительное многоцветье.

Электричество. Магия. Новое чудо 1893 года – новый мир телеграфа и телефонов – наподобие того, что установил здесь, в доме на Саннисайд-авеню, Гордон. Телефона, который так и не зазвонил. До сегодняшнего дня.

Наконец, звонок раздался – в полдень, во время открытия Ярмарки. Гордон сообщил, что работа успешно завершена, и он ожидает ее по адресу, который тут же дал.

– Я построил замок, – произнес Гордон.

И вот она пришла – пришла в прекрасный новый мир, чтобы увидеть иллюзию, воплощенную в реальность…

Гордон отпирал дверь в рецептурный отдел. Милли заглянула туда, следуя за ним по коридору, и заметила ступку и пестик на стойке для составления препаратов, лекарства на полках. Фармакопея. Ряд флаконов, бутылки и банки, едкие запахи. Жидкий лауданум, селитра, порошковый опиум, травы, бальзамы, притирания и химические составы. Снова магия – магия лечения.

В конце помещения находилась еще одна дверь. Гордон открыл ее, пользуясь тем же ключом, что и раньше. Он улыбнулся Милли и довольно кивнул, заметив ее удивление.

– Один ключ на все, – сказал он. – Через минуту ты увидишь почему. – Гордон шагнул в сторону, пропустив Милли вперед. За дверью, к ее удивлению, оказалась крутая и узкая лестница, ведущая наверх, в темноту.

Он зажег газовый рожок у лестницы и предложил ей подняться.

– Осторожней на ступеньках.

Взбираясь вверх, Милли приподняла юбки, остро чувствуя взгляд Гордона на своих лодыжках. Не слишком вежливое приглашение, но ведь они – муж и жена. Ее сердце снова заколотилось, но отнюдь не из-за подъема.

– Вот и пришли, – произнес Гордон у нее за спиной. Они оказались на втором этаже, перед ними тянулся покрытый ковровой дорожкой коридор со множеством дверей по обе стороны.

– Комнаты для жильцов, – сказал Гордон, показывая ключ. – Теперь ты понимаешь, для чего мне нужен ключ-отмычка?

– Но твои гости… как насчет их личной жизни?

– Их ключи подходят только к их дверям. – Гордон зажег газовый рожок, и коридор залило мерцающим светом. – К тому же, у меня еще нет жильцов. Помещения едва успели закончить к Ярмарке. Я намерен дать на неделе объявления, и тогда народ повалит сюда валом.

Он указал Милли налево, и они вместе пошли по длинному коридору.

– Как видишь, я пренебрегал тобою не без причин. Мне нужно было все подготовить к сегодняшнему дню. Только представь себе всех этих туристов, хлынувших в город в поисках жилья, – а я тут как тут, с дюжинами комнат и всего в миле от Джексон-парка. Да здесь целая куча денег!

– Но как ты справишься с этим, у тебя же еще аптека?

– Компетентные помощники. В лавке и конторе. – Он кивнул. – Ты забываешь, что я занимаюсь рассылкой заказов почтой. Плюс частная врачебная практика. Дело нуждается в правильной организации.

Милли заметила, что все двери были одинаковыми; отличались они лишь металлическими номерами, укрепленными на верхних панелях. В конце коридора Гордон остановился у одной из них: номер семнадцать. Ключ скользнул в замок, дверь распахнулась, и он поманил ее в комнату.

Но вместо комнаты Милли оказалась у очередной лестницы, начинающейся сразу за порогом.

– Организация, – повторил Гордон, улыбаясь ей и подкручивая газовый рожок. – Отдельный вход, чтобы я мог приходить и уходить, не беспокоя жильцов.

– Но куда ведет лестница?

– Я покажу тебе. – Гордон пошел первым, Милли – следом. Здесь пахло свежей краской и штукатуркой: стены казались едва просохшими. Милли глянула вверх и увидела мужа, стоящего на верхней ступени перед следующей дверью, открывшейся от его прикосновения. Он шагнул в сторону, жестом приглашая ее войти, и доброжелательно улыбаясь.

– Вот мы и дома.

Лестница вела к очередной двери, и Милли вдруг очутилась в залитой светом комнате.

Роскошный ярко-красный ковер оттенял изящество мебели в стиле барокко с цветастой обивкой, каминную доску резного мрамора и позолоченные рамы написанных маслом картин. В углу поблескивал отделанный дубом орган фирмы «Эсти».

Гордон приблизился к Милли, наслаждаясь ее изумлением.,

– Ну, как тебе это нравится? – пробормотал он. – Я рассчитывал на твое одобрение.

– Еще бы… – Губы ее дрогнули в улыбке. – Но все это должно стоить целое состояние.

– Я уже говорил тебе, что собираюсь его заработать. Сейчас это не повод для беспокойства. – Он провел ее через комнату к противоположной двери. – Хочу показать тебе остальное.

Он снова отступил, позволяя ей первой шагнуть через порог. В комнате находился единственный тусклый рожок, но света было достаточно, чтобы разглядеть величие кровати под балдахином, занимавшей всю середину комнаты. В огромном зеркале напротив – двойник Милли. Вглядываясь в это зеркало, она видела улыбавшегося рядом с ней Гордона.

– Итак, дорогая, что скажешь?

– Это похоже на дворец!

– Замок, – уточнил ой. – Дом мужчины – его замок.

Ладонь Гордона легла на ее предплечье, и ей стало щекотно от этого прикосновения. «Пора», – подумала она. Пора стряхнуть его руку, строго посмотреть ему в лицо и выложить все, что накопилось на душе за долгие месяцы одиночества, припомнив все его уловки, чудачества и пренебрежение ее желаниями.

Но, заглянув ему в глаза, Милли ощутила их магнетизм, действующий на нее сильнее украдкой ласкающих пальцев. Она всегда чувствовала эти глаза – нежный и глубокий взгляд, такой же, как и его голос.

– А что за замок без принцессы? – прозвучал этот голос.

Он смолк, но руки продолжали ласкать ее, и Милли видела в зрачках его глаз собственные крошечные отражения.

– Я так скучал по тебе, моя милая, – добавил он.

Она была такой крошечной, а его глаза такими бездонными и постель – такой мягкой и глубокой, что все случилось… просто, случилось. В одной из стен – окно, и за ним, на фоне темного неба – зарево Ярмарки.

Позже, когда она расслабленно лежала в его объятиях, из глубины сознания вдруг вернулась тревога.

– Счастлива? – шепнул он.

– Да.

– Тогда к чему хмуриться?

Он заметил это. Он всегда чувствовал ее настроение.

– Я все же думаю… столько расходов…

Глаза над нею блеснули лукавыми искорками.

– Мужчина обязан немного потратиться на свой медовый месяц. Пусть даже на второй медовый месяц. Пожалуйста, сердце мое, – добавил он, уже серьезно, – не будем портить эти минуты.

Милли не ответила, вспомнив их первый медовый месяц и то, как она узнала о делишках мужа на восточном побережье. Конечно, заработанные деньги помогли ему оплатить медицинское училище, но идея продажи тел бродяг в анатомические классы всегда тревожила ее.

Гордон был тогда терпелив и тактичен. Видя, что она опечалена, он разъяснил: подобная практика не только законна, но и необходима – ведь научные интересы требуют, чтобы студенты-медики получали образцы для работы. Постепенно Милли поняла, что на нее действует собственный страх смерти и особенно боязнь погребения под землей.

Когда она объяснила это Гордону, тот немедленно все понял и успокоил ее: все уже позади – теперь он практикующий врач, и его жизнь посвящена живым, а не мертвым. Действительно, это едва не испортило тот медовый месяц, и он догадался, о чем теперь думала Милли.

– Ты не должна тревожиться, – промурлыкал он. – Какой смысл вновь возвращаться к старому?

Милли глянула на него, и попыталась скрыть удивление, быстро сомкнув веки. Он действительно знал все, что ее беспокоило.

– Слушай, милая. Теперь у меня есть аптека. Одного «Эликсира» вскоре хватит, чтобы окупить расходы. А как только начнет поступать плата за пансион, мы заработаем кучу денег. Организация здесь капитальная: погоди немного и увидишь, как гладко все пойдет!

Энтузиазм Гордона заражал ее, и опасения таяли с каждым его словом, постепенно исчезая, чтобы не вернуться уже никогда.

– Хватит об этом, – закончил он. – Я тебе обещаю. – Он склонился над нею, коснувшись губами. – Уже поздно, – пробормотал он, – пора спать. Похоже, ты сильно устала.

Милли кивнула. Да, она очень устала. Устала и успокоилась. Как славно снова быть с ним, как это замечательно – расслабиться и снова лежать рядом, в собственной постели.

Он опустил ее голову на груду шелковых подушек, и она утонула в их нежности, погружаясь в томную глубь сна. Он обнимал ее крепко-крепко, и ей было тепло в его объятиях.

Когда над далекой Ярмаркой вспыхнул и разлетелся фейерверк, Милли пошевелилась, но не проснулась. Она крепко спала, когда муж, улыбаясь, осторожно пошарил под своей подушкой, чтобы извлечь оттуда бутылочку и кусок ткани, которую он тут же смочил. Запах хлороформа заполнил комнату. А затем и ноздри, и горло, и легкие Милли, потому что он прижал тряпку к ее лицу.

Она пыталась бороться, но вес его тела не давал ей двигаться: движения были слабыми, осталась лишь сила его рук и сила тягуче-сладкого запаха, погрузив! Милли в последний глубокий сон.

Позже, гораздо позже, доктор Г. Гордон Грэгг вышел из неприметной боковой двери на лестницу, спускавшуюся к Уоллес-авеню. С минуту он стоял тихо, высматривая, нет ли какого-нибудь движения в окружавших замок тенях, но ничего не заметил. Вдали послышался гул ночного поезда на эстакаде железной дороги, но улица передним хранила молчание.

Удовлетворенный, он покрепче перехватил свою брезентовую ношу и отнес ее к обочине тротуара, где его ожидал экипаж с лошадью, терпеливо стоявшей на привязи у столбика. Поездка через город была долгой, но прошла без заминок, и стук копыт наконец смолк перед домом в Рэйвенсвуде.

И снова он подождал, оглядывая улицу и перекресток до тех пор, пока не убедился, что остался незамеченным. Лишь тогда он привязал лошадь в переулке за домом, а затем взвалил на плечо свой мешок и отнес его к черному ходу. Ключ он держал наготове…

Теперь в спальню. Стянуть в темноте покрывала, открыть горловину мешка и поместить содержимое на постель. Затем выудить со дна стакан и бутыль. Вынуть пробку, разбрызгать виски по простыне. Алкоголь горит не хуже керосина, и если поставить пустую бутыль и стакан на прикроватный столик, их присутствие не вызовет никаких сомнений… и не возбудит подозрений.

Конечно, здесь появится и керосин, из лампы, и это тоже говорит само за себя. Лампа зажжена – вот так. И случайно падает – вот. И начинается пожар.

Он подождал и, убедившись, что план сработал, торопливо вышел в переулок, заперев за собой дверь.

Ему понадобились самообладание и сила воли, чтобы не ударить лошадь кнутом: никто не должен услышат грохот копыт в этот ночной час. Усилие не прошло даром: выводя экипаж на улицу, он почувствовал, что ладони, сжимавшие вожжи, влажны от пота.

Лишь отъехав довольно далеко от дома, он смог позволить себе расслабиться и даже улыбнуться, подумав о Милли. По крайней мере, он с уважением отнесся к ее желанию. Она не хотела быть погребенной в земле.