Альянс Нерушимый

Часть 104

7 мая 1942 года, 14:15 мск, околоземное космическое пространство, линкор планетарного подавления «Неумолимый», императорские апартаменты

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической Империи

Сегодня здесь, у меня, в императорских апартаментах на «Неумолимом», проходит саммит восьми товарищей Сталиных. Как я понимаю, все инкарнации этого человека уже в сборе, и больше их уже не будет. Самому младшему двадцать восемь лет, старшему почти семьдесят пять, однако ровно половина из них относится к периоду Великой Отечественной Войны. При этом двое новеньких из парных миров с техногенными и вторичными порталами чувствуют себя в этом собрании несколько неуютно, да и товарищ Сталин из мира «Полярного Лиса», оторвавшись от профориентационного комплекта, тоже чувствует себя несколько не в своей тарелке. Поэтому прежде, чем разговаривать разговоры, я попросил этих троих отойти в сторонку и наложил на них заклинание Истинного Взгляда. Тут у меня все участники встречи должны одинаково быть уверены в том, что им говорят одну только правду и ничего не держат втуне.

Поначалу непривычного человека Истинный Взгляд буквально шокирует своей откровенностью, и для таких патологически недоверчивых личностей, как товарищи Сталины, это впечатление было особенно сильным.

— Теперь, — сказал я товарищу Сталину из мира «Полярного Лиса», — свой профоринтационный комплект вы носите постоянно с собой.

— Да, товарищ Серегин, — ответил тот, оглядываясь по сторонам, — это очень интересное ощущение, своего среди своих. Одно дело — наблюдать показания приборов галактической цивилизации, и совсем другое — чувствовать то же самое всей душой. И вас, к своему удивлению, я воспринимаю с той же положительностью, что и остальных, гм, участников сегодняшней конференции.

— Мы с вами одинаково воспринимаем добро и зло и стремимся к одной и той же цели, — ответил я. — Только каждому из вас в ощущениях был дан один-единственный мир, а мне требуется иметь дело со всем Мирозданием в целом. А еще довольно быстро в моих руках оказалась такая мощь и объем полномочий, что применять их следовало с чрезвычайной осторожностью, чтобы вместо желаемого не добиться прямо противоположного. Если авар Баяна и татаро-монгол Батыя мы ели, нарезав на порционные куски, а в мире Смуты нам в первую очередь требовалось плясать политические танцы с бубнами, то уже армию Наполеона на Бородинском поле и господ коалиционеров в мире Крымской войны мы проглатывали за один укус. А дальше мне приходилось уже осторожничать — брать на себя только ту часть боевой работы, какую не могли выполнить местные товарищи, и, добившись нужного эффекта, отходить в сторону…

— Да, — подтвердил товарищ Сталин из восемнадцатого года, — у нас так и было. Товарищ Серегин вправил мозги кайзеру Вильгельму и его генералам, нейтрализовал Троцкого и Свердлова, предложил нам закон о земле в самой правильной редакции двадцать второго года, после чего ликвидировал калединщину и корниловщину. А дальше мы уже справлялись сами, лишь при небольшой точечной помощи с его стороны там, куда у нас пока не дотягивались руки. Маннергейма в его логове в Ваасе так и вовсе прихлопнули будто муху газеткой…

— В деле с Маннергеймом у меня было две цели, — сказал я. — Во-первых, ликвидировать точку приложения усилий для антисоветских сил в Европе и Америке, чтобы некому было слать оружие и добровольцев. В этом деле оказались замешаны как нейтральные шведы, так и французы, британцы, американцы и даже некоторые германские генералы, отправлявшие Маннергейму оружие и боеприпасы с трофейных складов транзитом через тех же шведов и датчан. Во-вторых, мне нужно было потренировать советских десантников из сорок первого года, продемонстрировать им правильные приемы скоротечных операций, чтобы подготовить к роли кадрового ядра при посвящении тамошнего товарища Сталина в ранг Патрона.

— И это у вас получилось, — хмыкнул Виссарионыч. — По моему глубоко квалифицированному мнению, не пройдя через стадию Патрона, что означает самоотождествление с передовыми силами советского народа, невозможно построить настоящий социализм. Как и предсказывал товарищ Серегин, Верными стремятся стать только истинные большевики, борцы за народное счастье и верные продолжатели дела товарища Ленина, а начетчики, карьеристы, интриганы и просто морально нечистоплотные люди остаются за бортом Единства, ибо оно их отторгает. Ни один Хрущев или Лысенко не может теперь подобраться к нам даже на пушечный выстрел.

— Со временем, — сказал я, — все здесь присутствующие пройдут через этот опыт, кто раньше, кто позже. Просто самым младшим из вас для такого еще нужно созреть, осознав свое единство со страной.

— Я, — хмыкнул Сосо, — пока что не товарищ Сталин, а только учусь на него, поэтому согласен ждать сколько нужно. Однако могу сказать, что у товарища Серегина, даже не становясь Патроном, можно научиться тому, как правильно строить справедливое общество и отмерять противнику дозу насилия по силе его сопротивления.

— А нам с Ольгой сейчас в первую очередь требуется орбитальная сканирующая сеть, как у других товарищей, — сказал Коба. — Дорогой тестюшка оставил нам страну в весьма расстроенном состоянии, а потому сейчас нам необходимо объять необъятное, чтобы точно знать кому, чего и сколько вешать в граммах.

— Будет вам орбитальная сканирующая сеть в самом ближайшем будущем, а также посменное дежурство имперских крейсеров-стационеров на околоземной орбите, — ответил я. — Ловцы пеонов и инспекционные миссии Совета Кланов должны прибывать к вам строго с билетом в один конец.

«Т-с-с-с, Серегин, — шепнула мне энергооболочка, — в самое ближайшее время молодое семейство ждет прибавления. Как утверждает Лилия, это будет мальчик, которого уже решено назвать Сергеем в твою честь».

«Мне очень приятно, — подумал я в ответ. — Сергей Иосифович — это звучит гордо. Однако к нашим нынешним делам это не имеет никакого отношения, потому что это личное решение моих друзей Ольги и Иосифа».

Тем временем новенькие товарищи Сталины вполголоса обменялись мнениями, и тот из них, что происходит из мира с техногенными порталами, спросил:

— Скажите, товарищ Серегин, а почему вы не стали делать остановку и вступать в переговоры в нашем мире, а направились сразу в двадцать первый век к коллеге Путину?

— Да и мне это тоже интересно, — сказал его напарник. — И даже приглашение на эту встречу пришло к нам окольными путями, а не в результате вашего визита.

— В любой инкарнации товарища Сталина у меня есть полная уверенность, — ответил я. — Все свои ближайшие и среднесрочные задачи вы уже решили без моего непосредственного участия, а вот дела в датских королевствах наверху у коллег Путиных могли обстоять далеко не так благостно, как хотелось бы. Поэтому, зафиксировав с орбиты в ваших мирах состояние общего благополучия, я направился дальше, туда, где мне было, что сказать местному руководству. Накачку Мироздания никому не нужной ультраэнтропией требовалось прекратить как можно скорее, потому что последствием такой деятельности в обозримой перспективе могли стать крайне неприятные события. Однако незадолго до этого наши инженеры неоримского происхождения на основе синтеза магических и галактических технологий разработали техногенное устройство для безопасного открытия межмировых порталов. Вопрос только в том, как быстро нам удастся построить необходимое количество устройств, которые были нужны еще вчера. Однако мы уже повысили квалификацию доморощенным российским хронофизикам, так что и их самодельные устройства в самом ближайшем будущем перестанут генерировать никому не нужную ультраэнтропию, которую в паре миров с вторичными порталами окрестили Ку-энергией, а маги называют энергией Хаоса. Кроме того, у меня имелось ощущение стремительно убегающего времени, и вызвано оно было не только обнаруженным в одном из миров боевым флотом диких эйджел. В такой обстановке все дела, которые можно сделать потом, откладываются, а все усилия решительно сосредотачиваются на главном направлении. И это чувство меня не подвело. Как вы уже знаете, еще один геноцид русского народа мне удалось предотвратить буквально в последний момент, схватив налетчиков за руку. И сейчас я тоже спешу, ибо только после утряски все текущих дел и учредительного саммита межмирового Альянса русских и советских государств мне откроется канал в девяносто первый год Основного Потока. И чем раньше я туда попаду, тем будет лучше для всех.

— Да, — сказал товарищ Сталин из пары миров с вторичными порталами, — нам прекрасно известно, что именно случилось в том злосчастном году, поэтому вашу спешку можно считать оправданной.

— Кстати, — сказал я, — когда мне открылся мой сорок первый год, где также было нужно рвать и метать, только не внутреннего врага, а иноземного захватчика, то тамошний товарищ Сталин почему-то решил, что за свою помощь я попрошу у него банальных денег. Меня подозрение в таком низменном меркантилизме и удивило, и даже несколько оскорбило. И только потом выяснилось, что вот так, с оплатой в звонком металле участия в боевых действиях российских экспедиционных сил, другим товарищам Сталиным помогали товарищи Путины.

— И вы их за это осуждаете? — спросил товарищ Сталин из мира с техногенными порталами. — Должен сказать, что все, что мы приобрели в Российской Федерации, по местным ценам обошлось нам в сущие копейки.

— Нет, я никого не осуждаю, — ответил я. — Положение Российской Федерации там, у нас наверху, было далеко от оптимального, и все время разная евроамериканская дрянь пыталась задавить наше государство экономическими санкциями. Честь и хвала обоим товарищам Путиным за то, что смогли без всякой посторонней подсказки, пусть даже с вашей помощью, сломать враждебное окружение. Все оставшиеся у них проблемы являются внутренними, а потому обсуждать их я буду только с этими людьми, и больше ни с кем.

— Так все же почему вас удивило, и даже немного оскорбило подозрение в низменном меркантилизме? — спросил товарищ Сталин из мира с вторичными порталами. — К сожалению, мы все еще довольно далеки от истинного коммунизма, а потому вынуждены не в последнюю очередь обращать внимание на финансовое положение советского государства.

— Я тоже далек пока от истинного коммунизма, да только вот считаю неприемлемым брать плату с русских и советских государств за помощь и поддержку хоть в золотых монетах, хоть в борзых щенках, — ответил я. — Сначала мне хватало трофеев, взятых у разгромленных врагов. Бахчисарай начала семнадцатого века был еще той пещерой Аладдина, но добыча, взятая в поверженном Стамбуле того же мира, была кратно больше. Двести лет крымские ханы и османские султаны грабили окрестные народы и стаскивали неправедно добытое в свои сокровищницы, а потом пришел Бич Божий и разом сгреб со стола весь банк…

— Так значит, вы тоже сторонник принципа «Грабь награбленное», — хмыкнул товарищ Сталин из мира с техногенными порталами. — Хотелось бы только знать, как к такому проявлению алчности, порицаемой всеми религиями, отнесся ваш, гм, главный начальник.

— Мой Патрон отнесся к случившемуся с пониманием, — ответил я. — Во-первых, Крымское ханство ногами вперед я вынес не ради добычи, а для того, чтобы избавить пределы русского государства от грабительских набегов. В свою очередь, нахальный пацан султан Ахмет оскалил на меня зубы, обидевшись за своего уничтоженного вассала. Он послал к Крымским берегам флот с десантом из башибузуков, а в таких случаях я бываю слегка неумолим, и, отразив вторжение, наношу смертельный ответный удар. Государство Османидов в том мире закончилось бесповоротно, а вместо него возникла Вторая Византийская империя, которой правит добрейшая и милейшая императрица Дагмара Первая. Во-вторых, захваченные моим войском неисчислимые трофеи пошли не на увеличение личного благосостояния меня и ближайшего окружения, а на нужды снабжения и обеспечения всего войска. Если после Бахчисарая мы перестали задумываться о текущих расходах, то Константинопольская операция дала нам возможность заказывать изготовление крупных партий вооружения и боеприпасов. Однако прошло еще совсем немного времени, и мы перешли на снабжение звонким металлом из собственных источников по стандартам цивилизации пятого уровня. Там, в далеком будущем, золото утратило роль всеобщего мерила ценности, ибо добывать его при имеющемся уровне технологий даже проще, чем в романе Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина». Специальная машина-харвестер перелопачивает лунный грунт, возгоняя его до плазменного состояния, и из этого выхлопа возможно отбирать нужные химические элементы. Если нужен сверхчистый кремний, то будет кремний, если алюминий и титан, то будет алюминий и титан, а если потребуется кислород, то машина станет добывать именно его, беспощадно отбрасывая остальное. В настоящий момент подобным образом мы добываем редкоземельные элементы и то количество золота, какое необходимо для текущих расчетов и безвозмездной помощи союзникам, испытывающим финансовые затруднения — не больше, но и не меньше. Накапливать запасы желтого металла ради самого накопления я не считаю нужным, ибо это не имеет никакого смысла. Главной ценностью для меня являются люди, но не какие попало, а только те, что сами стремятся пойти со мной по мирам, утверждая в них справедливость. Поэтому в каждый мой договор с русским или советским государством вносится пункт о праве их граждан по собственному желанию переходить ко мне на службу на время или навсегда. И это единственная плата, какую я согласен брать со своих союзников, неважно, младший ли это партнер, или сосед с фланга. За все остальное, что мне нужно, я рассчитываюсь в звонкой монете или передаваемыми технологиями, имея в виду, что стоимость золота конечна, а сэкономленные годы, десятилетия и даже столетия развития бесценны…

— Ви наш человек, и это несомненно, — при всеобщем одобрении сказал товарищ Сталин из мира «Полярного Лиса». — А теперь, когда наше первичное знакомство состоялось, и мы вас поняли, давайте поговорим о том, как нам жить дальше — и по отдельности и всем вместе.

— Да, — подтвердил я, — время для этого пришло. Прошу к столу, товарищи…

Тысяча сто четырнадцатый день в мире Содома, утро, Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы, рабочий кабинет командующего

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической империи

Прежде чем товарищ Сталин из мира «Полярного Лиса» смог организовать у себя на одной из дальних дач все необходимое для размещения в полевом лагере новозапечатленного контингента остроухих в соответствии с самыми минимальными требованиями, в Тридесятом царстве состоялось еще одно явление воскресших из посмертия. Прямо на рассвете к главным воротам подошли сразу три человека: двое мужчин и одна женщина — ну прямо не Запретный город, а какой-то проходной двор. Дух Города, проверив их своими методами, принял решение о беспрепятственном и пропуске и немедленно предупредил меня, на тот момент тихо почивающего в своем доме в Шантильи под боком у жены.

А то нехорошо получалось: такие гости в дом, а главный хозяин там как-то нечаянно отсутствует. Это раньше Тридесятое царство было нашей главной базой, а сейчас я там бываю только наскоками, потому что ночую по большей части в бывшем Царстве Света с женой и сестренками, а дела вершу на «Неумолимом», в каком бы мире он в тот момент ни находился. Пока я умывался и собирался, гости находились на положении туристов, «дикарями» попавших в экзотическую заморскую страну. И ведь там у меня было на что посмотреть. В настоящее время в Тридесятом царстве у меня расположены только медицина, тыловые службы и учебные подразделения, в том числе курсы подготовки учительско-воспитательского состава из позднесоветских девушек-сироток и резервные, то есть учебные, штурмовые бригады, в том числе и та, которой командует полковник Сергей Рагуленко.

Программа эвакуации разного неприкаянного женского контингента, еще окончательно не пошедшего по кривой дорожке, не так давно была расширена на восемьдесят пятый год, ведь моей Метрополии сколько такого состава с русско-советским культурным кодом ни дай, все будет мало. И тут же на реабилитации после ранений и возрастной стабилизации находятся ветераны Великой Отечественной, Афганской и Третьей Мировой войн. Меньшая их часть после завершения курса лечения вернется в свои домашние миры, чтобы ударным трудом крепить все улучшающуюся советскую действительность, а большинство реабилитируемых, уже услышавшее Призыв, вольется в монолитную массу моих Верных.

И тут же на танцплощадке мужские и женские компоненты этой смеси встречаются и вступают в бурные химические реакции, частенько заканчивающиеся предложениями руки и сердца. А я тому только рад, без различия, отправится молодая жена в мою Метрополию учить и воспитывать молодое поколение или вернется в родной мир в качестве супруги перспективного выдвиженца. В любом случае, если при моем участии судьбы этих молодых женщин изменяются к лучшему, значит, что хорошо сделал свое дело, и так же бывает доволен мой внутренний архангел.

Маршал Покрышкин из семьдесят шестого года, как и обещал, переговорил со своим братом-близнецом из мира товарища Романова, и уже на следующем октябрьском Пленуме ЦК КПСС того введут в состав высшей советской партноменклатуры, с одновременным изгнанием в ряды обычных граждан разных бесцветных политических слизней. Как мне уже известно, в результате проверок на моральную чистоплотность и Шеварнадзе, и Ельцин, и кое-кто еще уже сгорели как фанера над Парижем, но этот процесс очищения командно-административной системы от чужеродных элементов пока только в самом начале.

На картах, составленных по результатам детального орбитального психосканирования, Советский Союз выглядит как здание, под которым заложено несколько мощных фугасов, и где-то там, под массивами инертного материала и тоннами взрывчатки, что-то такое подозрительное тикает. И самая мощная бомба находится не где-то на национальных окраинах, а прямо в Москве, в центральных министерствах и ведомствах, особенно в Госплане, где уже почти два месяца специальная комиссия не может разобраться, кто, как и с какой целью там планирует. По большей части, несмотря на прочие недостатки советской экономики и такое явление, как месье Горбачев, в Основном Потоке Советский Союз убила как раз деятельность этой организации. Свежие, идейно выверенные кадры для укрепления партийно-государственной вертикали нужны были там, что называется, еще вчера.

Впрочем, процесс медицинской реабилитации после тяжелых ранений, контузий и даже ампутаций — дело небыстрое, так что пока будущие советские кадры на общих основаниях делают утреннюю зарядку и совершают щадящие пробежки, свыкаясь с биоэлектронными протезами цивилизации пятого уровня. И плачут седые сержанты первый раз за сорок лет, вставая на собственные, пусть даже искусственные, ноги или беря искусственной рукой ложку, вилку или карандаш. Глубинная регенерация — дело долгое и штучное, ибо способна к ней только Лилия, а вот такие протезы с обратной связью могут быть поставлены на поточное производство. Правда, после приживления такая искусственная конечность еще нуждается еще в притирке по месту и регулировке, но бывшим инвалидам такие мелкие неудобства кажутся мелочью. Несмотря на то, что механическое изделие тренировать бесполезно, протезированным показаны такая же утренняя гимнастика и щадящие кроссы. В упражнениях нуждаются те отдела мозга, что прежде управляли конечностью, а после ее утраты изрядно обленились. Недаром же человек, несколько лет проведший на постельном режиме, потом заново учится ходить.

Вот и бегут навстречу гостям Тридесятого царства цепочки пожилых и молодых людей, сверкающие еще не обтянутыми псевдокожей искусственными частями тела. Во всем нужны сноровка, закалка, тренировка. И среди них нет-нет попадаются пожилые женщины, явно находящие в разных стадиях активной фазы омолодительного процесса. Если инвалида извлекли из Дома Ветеранов, где он коротал оставшиеся годы бобылем и полной сиротой на попечении медперсонала, это одно дело. Но если все эти годы израненный ветеран жил в семье, и жена носила на руках своего обезножившего благоверного, мыла его как ребенка в ванне и кормила с ложечки, не плача о своей загубленной жизни, то такую особу я без лишних разговоров забираю к себе вместе с супругом и прописываю ей полное омоложение и оздоровление. Вторая молодость для Элеоноры Рузвельт — это политический презент, можно сказать, авансом, а вот по отношению к таким железным женщинам — это мой долг Защитника Земли Русской. Орден еще надо будет придумать особый, «За супружескую верность» — и награждать им женщин, а иногда и мужчин, не бросивших свои половины в тяжелой жизненной ситуации. Добро во всех мирах и во все времена должно быть вознаграждено, а зло наказано.

И вот трое моих будущих Верных — два крепких старика и одна старушка божий одуванчик — в белых одеяниях праведников, переполненные впечатлениями, выходят на площадь Фонтана и одновременно я вместе с Самыми Старшими Братьями (отсутствует только адмирал Ларионов) появляюсь на крыльце Башни Силы, а следом за нами выносят знамя. Нина Викторовна внимательно всматривается в озирающуюся троицу и говорит:

— Ну вот, Сергей Сергеевич, мы и дождались. Прошу любить и жаловать генерал-лейтенанта Гордеева Александра Александровича, генерал-лейтенанта Бесоева Николая Арсеньевича а также журналистку Ирину Владимировну Андрееву, как я понимаю, присланную в подкрепление Александру Васильевичу…

— Быть может, да, а быть может, и нет, — усмехнулся наш главный медиамагнат. — В мире русско-турецкой войны, превратившей Стамбул обратно в Константинополь, Ирочка вышла замуж за Сержа Лейхтенбергского, избранного князем Болгарии, и довольно неплохо отметилась на политическом поприще. Все болгары ходили в нее по уши влюбленные, и ни о какой русофобии среди них и речи быть не могло.

— Я буду иметь это в виду, а сейчас т-с-с, — вполголоса сказал я. — Ваши старые соратники заметили наше присутствие и направляются прямо сюда. Спускаемся им навстречу медленно и торжественно.

И в самом деле, гости не могли не заметить нас, стоящих под красным знаменем на высоком крыльце Башни Силы: генерал Гордеев кивком головы задал направление движения, и они пошли на сближение. Мы тоже не остались на месте, с таким расчетом, чтобы встреча состоялась у самого подножия лестницы.

Остановившись, генерал Гордеев смерил нас взглядом, убедился, что мы именно те, кто ему нужны, подтянулся и произнес:

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, Александр Александрович Гордеев и Николай Арсеньевич Бесоев прибыли для дальнейшего прохождения службы, и Ирина Владимировна Андреева с нами заодно.

— Вольно, товарищи генералы, — ответил я. — Объявляю положение «вне строя». Прежде мне доводилось слышать о вас только хорошее, так что думаю, мы с вами сработаемся. И Ирина Владимировна тоже сможет найти у нас приложение своим талантам, вот только, как мне сказали ваши старшие товарищи, нужно сперва разобраться, куда ее больше тянет — в журналистику или политику.

— В журналистику, товарищ Серегин, — неожиданно хриплым голосом произнесла товарищ Андреева. — Нам уже сообщили свыше, что при вашей бурной жизни хороший журналист от скуки не умрет.

— Что есть, то есть, — хмыкнул я. — А еще вы можете быть уверены, что вам здесь рады, как и любому хорошему человеку.

Товарищи Гордеев и Бесоев переглянулись, после чего мой будущий командующий силами специального назначения произнес:

— Товарищ Серегин, так уж получилось, что по дороге к вам мы встретили некоторое количество мужчин с протезами и женщин, некоторые весьма пожилого возраста, совершавших утреннюю пробежку. Скажите, это тоже ваши солдаты?

— Нет, — ответил я, — это ветераны Великой Отечественной, Третьей Мировой и Афганской войн, проходящие у меня процесс полного восстановления трудоспособности,медицинской реабилитации и омоложения, а также их жены из числа тех, что не бросили своих мужей даже полными инвалидами и нянчились с ними как с малыми детьми. Таких женщин я тоже забираю к себе и прописываю им полное восстановление здоровья и омоложение. Награда у меня всегда соответствует подвигу.

— Третьей Мировой? — удивленно переспросил товарищ Бесоев. — Скажите, пожалуйста, где и когда такая война произошла, а то я ее что-то не припомню…

— Третьей Мировой Войной я называю три матча в Ред Алерт, которые моя команда играла с американскими империалистами в мирах пятьдесят третьего, семьдесят шестого и восемьдесят пятого годов, — ответил я. — Неужели вам не сообщили об этом с самого верха?

— Нет, — сказал генерал Гордеев, — таких подробностей нам не сообщали. Голос сказал только, что вы бьетесь за правое дело и поступаете всегда только по совести, после чего направил нас в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы. Самый подробный инструктаж мы должны получить уже на месте от вас. И, кстати, я вижу генерала Бережного, товарищей Антонову и Тамбовцева, а где адмирал Ларионов?

— Виктор Сергеевич сейчас находится на своем боевом посту, — ответил я, — в главном командном центре галактического линкора планетарного подавления с названием «Неумолимый». Это моя главная боевая единица, способная на равных пободаться со всей цивилизацией кланов эйджел, и незаменимый инструмент в борьбе с массированными залпами баллистических ракет и их позиционными районами. Два раза я превентивно бил по противнику на упреждение, сам выбрав момент для перехода к грубой игре, и два раза моему линкору приходилось влет расстреливать из лазерных систем дальней самообороны лезущие в небо «Минитмены» и их аналоги из одного искусственного мира. Заканчивая дело, я вдребезги разносил всю военную инфраструктуру и промышленность, но при этом старался сделать так, чтобы жертвы мирного населения и разрушения гражданской инфраструктуры равнялись нулю. Нет проклятых народов, есть проклятые идеи, и эту мысль я готов вбивать во все упрямые головы. При этом на земле одно со мной дело делали мои советские, китайские и корейские союзники, напрочь вбивая в прах американские и прочие натовские войска, окопавшиеся на окраинах Евразии. Именно героев тех сражений я называю ветеранами Третьей Мировой, и отношусь к ним с тем же пиететом, как и к ветеранам Великой Отечественной Войны.

— Вопрос понятен, — кивнул генерал Гордеев, — разрешите получить назначение и приступить к исполнению должностных обязанностей.

— Нет, — сказал я, — так у нас дела не делаются. Первым делом вам следует пройти обследование в госпитале на предмет программы по оздоровлению и омоложению, затем старшие товарищи введут вас в курс наших дел, и только потом вы получите свои назначения. Однако сразу должен сказать, что сложа руки вам сидеть не придется. Впереди у меня зловонные миры девяностых и нулевых годов, да и дальше по ходу Основного Потока ситуация улучшится не так значительно, как хотелось бы. А сейчас… Лилия, ты мне нужна.

Хлоп! — и моя приемная дочь уже тут как тут, и даже пыль не взвихрилась. Хотя о чем это я? Тут, в Тридесятом царстве, Дух Города, страшный педант и чистюля, относится к каждой пылинке как к своему личному врагу, и при обнаружении истребляет всеми возможными средствами.

А Лилия осмотрелась по сторонам и произнесла:

— Я тут, папочка, кого надо вылечить?

— Вот этих троих новеньких необходимо обследовать и составить для них программу оздоровления и омоложения, — ответил я. — При этом учти, что целить их, возможно, придется по программе «ночной санаторий», когда ночью они будут лежать в ваннах, отматывая вспять прожитые годы и залечивая болячки, а днем исполнять должностные обязанности. Не исключено, что в самое ближайшее время кони у меня сорвутся с привязи и понесутся в галоп, и тогда только и останется, что махать шашкой направо и налево.

— Я тебя поняла, папочка, — сделала книксен юная богинюшка и, повернувшись к новоприбывшим, сказала: — А теперь, товарищи, прошу вас следовать за мной. С медициной у нас не шутят, а я тут как раз главный врач, а потому власть.

Как всегда в подобных случаях, на лицах товарищей отразилось сомнение, и тогда Нина Викторовна пояснила:

— Лилия только выглядит как девочка примерно двенадцатилетнего возраста. На самом деле это античная богиня первой подростковой любви, дочь Венеры-Афродиты, а лет ей не меньше, чем тысяча. И в то же время она уникальный по своим талантам доктор-маготерапевт, способный на все, кроме оживления мертвых. Мы все испытали на себе ее лечение, и я лично могу сказать, что, несмотря на некоторую болезненность процесса, результат выше всяких похвал. Из ее рук вы выйдете как новенькие, готовые к труду и обороне.

— Все верно, — подтвердил Вячеслав Николаевич. — Если театр начинается с вешалки, то вход в наше Воинское Единство лежит через госпиталь. Вы все нужны нам абсолютно здоровыми, а потому делайте все, что скажет вам товарищ Лилия.

— Святая Лилия-целительница, — поправила генерала Бережного моя приемная дочь. — А сейчас идемте — несмотря на божественное происхождение, у меня не так много времени, чтобы тратить его на пустые разговоры. Вокруг столько страждущих, что просто ужас!

Больше ничего говорить не потребовалось, товарищи повернулись и пошли к входу в госпиталь, оглядываясь по сторонам.

— Ну вот, теперь дело пойдет, только успевай поворачиваться, — вполголоса произнес генерал Бережной.

— Что вы имеете в виду, Вячеслав Николаевич? — спросил я.

— Просили мы одного генерала Гордеева, а получили вместе с ним моего лучшего ученика Николая Бесоева и Ирочку Андрееву, которая тоже не без талантов, — пояснил тот. — Это значит, что наш Патрон счел запрошенное подкрепление недостаточным, и в самое ближайшее время, как гласит народная аквилонская мудрость, сложностей и проблем у нас будет хоть отбавляй. Николай Арсеньевич, кстати, в мире Победоносного Октября был создателем и первым командующим корпусом лесных егерей в составе Красной Гвардии. Как бы мои комбаты родом из того мира, узнав о его прибытии, не лопнули нечаянно от гордости, ибо человек он для них воистину великий.

— Да, — подтвердила товарищ Антонова, — девяностые годы — это такое болото, где расхлебывать чужую горячую кашу нам придется полной ложкой.

— Понятно, товарищи, — сказал я. — Ну что же, нам не привыкать и рубить шашкой, и хлебать горячую кашу ложкой. Кстати, Колдун мне давеча доложил, что наполнение канала в девяносто первый год стронулось с мертвой точки. Но сроков, когда это произойдет, он пока назвать не может даже приблизительно, ибо все в руце того, кто располагает, когда другие могут только предполагать. Такие вот дела.

Мир «Полярного Лиса», 9 мая 1942 года, 14:15 мск, Москва, ближняя дача товарища Сталина в Кунцево

На этот раз на дачу в Кунцево мы со всей нашей магической пятеркой и местным товарищем Рокоссовским заявились по-свойски, прямо через портал, в очередной раз поразив этим Власика. Ну и пусть, мне душевные движения этого человека неинтересны. Если он станет Верным, когда товарищ Сталин обретет статус Патрона, то сохранит свою должность, в противном случае его переведут куда-нибудь подальше от Вождя и забудут, что такой существовал на свете. Много чего умеет галактический профориентационный комплект, но показать, насколько искренней является демонстрируемая лояльность, он не в состоянии. Именно поэтому на кораблях флота Первой Русской Галактической Империи присутствую вечно бдящие особисты, а у меня среди боевого состава, поголовно состоящего из Верных, такая должностная единица считается излишней.

Впрочем, и до нашего появления на Ближней Даче все уже стояли на ушах. В качестве подразделения силовой поддержки местный советский вождь ожидаемо выбрал сводный отряд бригады штурмовой пехоты, укомплектованной боевыми хуман-горхскими гибридами и героями сражения за Ивацевичи и Минск. В этом мире была своя зафронтовая реторта, в которой вырос злобный гомункулус, способный пожрать весь Третий Рейх и попросить добавки в виде остальной Европы, включая Британскую империю. Помимо первоклассного (на мой искушенный взгляд) рядового состава, тут присутствовали командир штурмовой бригады полковник Ивана Эри, подполковник имперских егерей Вуйкозар Пекоц, главный тактик Ватила Бе, каперанг Малинин и старший социоинженер Малинче Евксина (в чьи социоинженерные обязанности входит через вживленный психосканер наблюдать за процессом запечатления, а после высказывать свое мнение с точки зрения галактической науки). Не имею ничего против: своих социоинженеров на подобные мероприятия я еще не водил, да и Сати Бетана отсутствовала в тот момент, когда мы с Коброй посвящали в Патроны аквилонских харизматиков.

И вот наконец из дверей дачи появляется товарищ Сталин, прикинутый по-походному. Встреча с братьями их других временных потоков привела этого человека в состояние спокойной уверенности в своем будущем. Теперь ему не грозит ни нашествие боевого флота эйджел, ни фронда в собственных рядах, и даже взаимоотношения с командой «Полярного Лиса» из состояния вынужденной необходимости перешли в фазу полного доверия. Истинный Взгляд — он такой: все расставляет на свои места, замечая даже то, что упустил комплект профориентации.

— Здравствуйте, товарищ Серегин! — приветствует меня советский вождь. — Надеюсь, сегодняшний день будет для нас по-настоящему добрым.

— Здравствуйте, товарищ Сталин, — отвечаю я. — У меня в этом нет никакого сомнения: контингент для кадровой закваски у вас просто первосортный. Дружный и преданный своему вождю инструкторский коллектив — один из важнейших факторов становления нового Воинского Единства.

— Ми это уже поняли, — кивнул местный Верховный. — Давайте не будем терять времени, и немедленно отправимся в наш освободительный поход.

— Нет ничего проще, — ответил я, открывая портал в мир Содома, откуда пахнуло неистовым жаром, как из русской бани.

Тысяча сто пятнадцатый день в мире Содома, полдень, равнина на восточном побережье

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической империи

На этот раз для Поиска я выбрал не какую-нибудь уединенную долину в горах, а участок всхолмленной прибрежной равнины, где один временный союз городов-государств затеял войну с другим таким же союзом. И все это ради передела плодородных сельскохозяйственных угодий, рыбных ловов и пустошей-редколесий, где пасутся стада прирученных листоядных динозавров. И так тут было, насколько я понимаю, с момента войны Содомитянской и Гоморритянской империй. Владения переходили из рук в руки, сменялись династии магов в городах-государствах, но каждый раз, как только в питомниках подрастали новые поколения подневольных воительниц, все начиналось сначала. Замкнутый круг, у которого было начало, но не предвиделось никакого конца.

Портал вывел нас на господствующую над местностью вершину холма, а внизу на обширном лугу, перечеркнутом напополам неширокой речкой, строились к бою две армии. Сколько там было смуглых остроухих воительниц — тридцать тысяч, пятьдесят или все сто — с первого взгляда и не скажешь. Плодородные приморские равнины, где с полей можно снимать по четыре урожая в год, где нет ни сухих, ни влажных сезонов, даже в условиях примитивного хозяйствования способны прокормить огромное население, большая часть которого находится в состоянии даже хуже рабского. И эту же картину безудержного угнетения своим Истинным Взглядом воспринял товарищ Сталин.

— Это же просто ужас какой-то, — сказал он. — И как эти остроухие такое терпят, почему не восстают?

— Все дело в заклинании Принуждения, — ответил я, сдерживая рвущуюся на свободу ярость. — Но мы эту мерзость сейчас выметем разом, и никому, кто накладывал такие заклинания, после этого не поздоровится. Приготовились, товарищи. Раз, два, три. Начали!

И опять, как во время операции в горной долине, при инициации заклинания Нейтрализации гул пошел как от взлетающего самолета. Бойцовые остроухие, уже двинувшиеся вперед, чтобы сойтись в безнадежной и жестокой схватке посреди речки, сначала повернули головы на незнакомый звук, и только потом их затопила фиолетовая волна спрессованной магической энергии. И тут же Кобра, у которой еще оставались нерастраченные внутренние резервы, ударила двумя сериями плазменных шаров по неровным шеренгам Волкодавов и с той, и с другой стороны, не столько убивая, сколько расстраивая боевые порядки и дезориентируя. И тут же волна ревущих от ярости воительниц захлестнула своих мучителей, а я, приноровившись, провел через личность товарища Сталина и заклинание Поддержки, и Призыв.

Генератор Харизмы у этого человека, работавший максимум на тридцати процентах номинальной мощности, раскрутился на полные обороты — и тут же отраженным светом засияли его потенциальные Верные харизматики неимператорского толка. После этого избиение Волкодавов закипело с новой яростью, ибо товарищ Сталин, чья личность наложилась на этот процесс, с самого уличного босоногого детства ненавидел подобную разновидность двуногих. Как раз это его отличало от оппонентов по партийным «дискуссиям», происходивших из зажиточных или прямо богатых слоев населения.

Но вот ярость бойни утихла: все Волкодавы, маги и их прислужники-эфебы оказались безнадежно мертвы. Воительницы, сжимая в руках окровавленные топорики и тупые трофейные мечи-свиноколы, обернулись в нашу сторону. Я еще раз провел Призыв через личность советского вождя — и вся эта полуголая и кое-как вооруженная масса сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее двинулась к нам на холм. И если одному войску требовалось идти посуху, то второму еще надо было переправиться через речку. Они входили в воду сначала по колена, потом по бедра и по грудь, в самом глубоком месте пускаясь вплавь, а потом выходили из речных струй мокрые с головы до ног. Впрочем, их товарки из противоположной армии, которым не было нужды проходить через воду, выглядели еще страшнее. Запыленные, грязные, в чужой и своей крови, струящейся из свежих ран, они шли вверх по склону, иногда спотыкаясь и даже падая. Достигнув вершины холма, они останавливались шагах в двадцати от выстроившейся в линию советской штурмовой пехоты и опускались на одно колено, складывая перед собой орудия кровавого ратного труда.

— Сестры мои! — мысленно сказал им товарищ Сталин на волне формирующегося Единства. — Вы — это я, а я — это вы, вместе мы сила, а по отдельности мы ничто, и я клянусь убить любого, кто скажет, что я не равен вам, а вы не равны мне!

Как только прозвучали слова страшной встречной клятвы, по лицу советского вождя расплылась блаженная улыбка, совсем несвойственная ему, и одновременно такие же улыбки засияли на лицах остроухих, а с ясных небес саданул оглушительный раскат грома. Советская Галактическая Империя обрела законченную форму. Но это было лишь начало, потому что на данном этапе в Единство была вовлечена только малая часть бойцовых остроухих, не более пяти тысяч, а в это время вверх по склону буквально бегом поднимались следующие.

— Товарищ Серегин, — вполголоса сказал советский вождь, — я рассчитывал примерно на десять тысяч новобранцев, на всякий случай приготовил все необходимое из расчета двадцати тысяч, но тут их в несколько раз больше…

— У вас есть мобилизационные резервы на складах в других местах, я тоже помогу тем, чего не хватит, а товарищ Малинин поможет доставить все это по назначению, — так же тихо ответил я, открывая портал в полевой лагерь штурмовой бригады, расположенный на южном берегу Крыма, неподалеку от Левадийского дворца.

— Так точно, товарищ Сталин, — отрапортовал командир «Полярного Лиса», — челноками все необходимое из любой точки Советского Союза можно доставить на место очень быстро. Вы только укажите, что и откуда брать, и чтобы на местах было без волокиты.

— Волокиты нэ будет, — ответил советский вождь. — А если и будет, то виновные потом об этом жестоко пожалеют.

Затем он достал из кармана френча отрывной блокнот, на мгновение задумался, и спросил:

— Товарищ Серегин, взгляд на такие ситуации у вас должен быть наметан: как вы думаете, сколько там наших потенциальных страждущих Верных?

«Восемьдесят пять тысяч триста пятнадцать, — шепнула мне энергооболочка. — Это не считая тех двенадцати тысяч пятисот восьми, что ранены в бою с Волкодавами так тяжело, что не могут передвигаться, и не умирают только из-за заклинания Поддержки».

Я пересказал советскому вождю это сообщение и добавил:

— Раненых мы соберем сами, пропустим через свой госпиталь, и потом, дня через два-три, уже в дееспособном состоянии отправим к вам для принятия страшной встречной клятвы. Никто не будет забыт и брошен. А еще, раз уж так получилось, мы возьмем на себя всех прочих остроухих в этих двух союзах городов-государств. Рабочие, племенные и мясные остроухие тоже достойны долгой и счастливой жизни, а и не изнурительного труда и безвременной смерти. Мы не можем сразу объять необъятное, но именно этот кусок требуется брать сегодня. Иначе это будет несправедливо. Dixi! Я так решил!

Товарищ Сталин написал записку, поставил размашистый автограф, повернулся ко мне и сказал:

— Товарищ Серегин, откройте, пожалуйста, товарищу Малинину этот, как его, портал прямо в наш наркомат обороны, чтобы одна нога здесь, а другая уже там.

Я выполнил эту просьбу, не говоря ни слова, тем более что принявшие присягу остроухие уже проследовали к месту назначения, а следующие терпеливо ждали, пока товарищ Сталин решит все неотложные организационные вопросы. При этом было видно, что товарищи с «Полярного Лиса» потрясены до глубины души — как видом изможденных и израненных бойцовых остроухих, так и самой страшной встречной клятвой. Вживленные в мозг психосканеры имелись не только у Малинче Евксины, но и у всех присутствующих офицеров с галактического крейсера, а на коротком расстоянии они почти так же эффективны, как и Истинный Взгляд.

Но сильнее всех была потрясена все же товарищ старший социоинженер. Происходящее здесь, на вершине холма, напрочь ломало все ее представления о человеческой натуре. И добро бы это касалось только остроухих. Этот гибридный подвид человека разумного Малинче Евксина сегодня увидела впервые в жизни, и потому не имела понятия о том, что для этих женщин нормально, а что нет. Напротив самый сильный шок вызвали изменения в личности товарища Сталина, вызванные его переходом в ранг Патрона. Такой трансформации советского вождя товарищ старший социоинженер не ожидала, и вообще не предполагала, что она может случиться.

Пока новопроизведенный Патрон обращался к следующей партии восторженных неофиток, Малинче Евксина сломала свою светлоэйджеловскую гордость и чувство некоторого превосходства, позволявшее ей смотреть на хумансов (даже таких великих, как товарищ Сталин) слегка сверху вниз, и тихо спросила:

— Товарищ Серегин, скажите, а почему после вашего обряда товарищ император так изменился внутренне и по структуре своей личности стал больше похож на вас, чем на себя прежнего?

— Товарищ Сталин самим типом своей личности был предназначен к роли Патрона, недаром же его называли Отцом Народов, — так же вполголоса пояснил я. — Но только прежде его отношения с ближайшим окружением и страной были несовершенными, и многое ему приходилось делать наощупь. В такой ситуации сложно отличить искреннего единомышленника от деятельного карьериста. Вы, конечно, приоткрыли ему глаза, но без вашего профориентационного комплекта он по-прежнему был слеп. Кроме того, ваше оборудование показывает соответствие собеседника неким нормативам, но не позволяет прикоснуться к нему душой, почувствовать взаимную симпатию или антипатию.

Малинче Евксина вполне по-человечески пожала плечами и сказала:

— Мы пытались научить товарища императора пользоваться психосканером с индуктивным линком, но он сказал, что от этого прибора у него сильно болит голова. Такое бывает примерно с пятью процентами пользователей, и в таком случае психосканер им изготавливают по индивидуальному заказу. Кстати, все вживляемые чипы, как, например, у меня, тоже делают по индивидуальному заказу, чтобы обеспечить наибольшее соответствие с личными характеристиками.

— Истинный Взгляд, который помог товарищу Сталину перешагнуть барьер, отделяющий простого харизматика от Патрона, тоже всегда индивидуален, — произнес я. — А дальше формула «Я — это ты, а ты — это я» создает ткань Единства, где все личное у каждого Верного и у Патрона отдельно, а общее едино. И больше той взаимной любви, какая возникает в Единстве, в Мироздании не может быть ничего. Между своими у нас не злословят, не предают, не бьют в спину, зато всегда приходят на помощь. А искренняя безграничная любовь близких людей — это как раз то, чего всю жизнь не хватало товарищу Сталину.

— Теперь я поняла, но пока лишь умом, — сказала Малинче Евксина. — Чуть позже я понаблюдаю товарища императора и его Верных, так сказать, в естественной среде обитания, и сделаю окончательные выводы, чтобы внести поправки в теорию для следующих поколений социоинженеров.

— Кстати, скажите, ваши вживляемые психосканеры имеют какое-нибудь отношение к эйджеловской по происхождению технологии чипирования? — спросил я.

— Да, — ответила моя собеседница, — они были разработаны на основе чипов аватаров, не лишающих реципиентов свободы воли, и изучения живых психосканеров Кораблей. Неоримляне ничего подобного создать не могли, потому что в каком-то буквально религиозном экстазе вместе с эйджел истребляли и тех, и других.

— Мне это известно, — сказал я, — и именно по этой причине мой Патрон разгневался на ту историческую последовательность и отсек ее у самого основания. Видели бы вы, как были шокированы высокоранговые неоримские администраторы, столкнувшиеся с моими Верными эйджеловского происхождения, живыми, здоровыми и совсем не злобными.

— Да уж, — вздохнула Малинче Евксина, — интеграция эйджел в общество хумансов у вас зашла гораздо дальше, чем у нас в Старой Русской Галактической империи. Побывав на вашем линкоре, я не почувствовала ни малейшего отчуждения, какое обычно бывает между двумя расами.

— Это потому, что на службе у меня только Верные, которые равны не только мне, но и друг другу, — ответил я. — Там, где обитают пеоны, сосланные ко мне в Метрополию из одного параллельного вам мира, все обстоит гораздо хуже. Эту публику еще требуется тщательно сортировать, отбросы утаптывать самыми суровыми полицейскими методами, потом еще раз сортировать и снова утаптывать — и так до тех пор, пока из нее не выйдет весь зловонный западный дух мнимого превосходства над другими народами.

В ответ моя собеседница только молча пожала плечами: мол, при изначально некачественном человеческом материале ее социоинженерия тоже бессильна. Недаром же в их Галактической империи, несмотря на всю мощь воспитательных технологий, тоже имелся довольно толстый слой социально эгоистичных пеонов, ограниченных в гражданских правах.

Поняв, что разговор на эту тему окончен, а товарищ Сталин увлечен взаимными страшными клятвами с бойцовыми остроухими, я отослал обратно в Тридесятое царство Колдуна, Птицу и Анастасию, и одновременно мысленным распоряжением по Единству поднял по тревоге дислоцированные там резервные бригады штурмовой пехоты. Чтобы собрать с поля боя раненых остроухих и разорить несколько городов-государств содомитян с окрестностями, боевых частей не требуется. К тому же обучающимся воительницам в воспитательном плане будет весьма полезна и роль санитаров-спасателей, и мстительниц-освободительниц. И еще надо будет отдать распоряжение, чтобы они не брали у разоряемых содомитян ничего материального: нам интересны только их страдающие в неволе сестры.

Тысяча сто семнадцатый день в мире Содома, утро, Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы, рабочий кабинет командующего

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической империи

Собрав на поле битвы раненых бойцовых остроухих, мы приступили к реализации дополнительных плодов победы. Эту ниву мы пахали два дня и две ночи. Одно дело — собрать остроухих с нескольких сельских поместий, и совсем другое — очистить от них территорию, равную какой-нибудь Бельгии. Поскольку не все маги содомитян принимали участие в сражении и попали под массированный удар заклинания Нейтрализации, в операции пришлось задействовать бывших мамочек, проходящих в данный момент обучение. Для них хорошо подошла тевтонская хоровая методика наложения заклинаний, объединяющая усилия нескольких относительно слабых магов. Они нам и зачистили остатки сопротивления в сельских поместьях, небольших городках и двух главных городах бывших враждующих союзов, после чего курсантки штурмовой пехоты отлично сделали свою работу.

Как и ожидалось, неплохо показали себя и «слонихи» из резервной бригады полковника Рагуленко, и «дрозды» из бригады подполковника Дроздовского-младшего, и «дикие кошки» из бригады, наполовину укомплектованной контингентом из британских «исправительных» заведений мира моей Метрополии. Местным остроухим было полезно поглядеть на круглоухих девиц, делающих одно дело с их сестрами. Впрочем, и другие бригады, не имеющие ни именитых командиров, ни каких-то особенных контингентов в составе, тоже были хороши. Содомитян при этом, если они специально не отсвечивали, они не убивали, домов не поджигали, однако бывшую двуногую собственность изымали под корень и направляли по назначению.

Взрослых здоровых рабочих остроухих временно размещали в репродукционных лагерях юга моей Метрополии, где даже зимой температура воздуха почти не опускается ниже двадцати градусов Цельсия. При этом тех из них, кто нуждался в поправке здоровья, отправляли в Тридесятое Царство, девочек из питомников равномерно распределяли по аналогичным детским возрастным группам репродукционных лагерей, племенных добавляли к «мамочкам», а служанок и «мясных» — к наложницам. Руководили процессом матерые сержантки-инструкторши, ветеранши Битвы у Дороги, нам с Коброй оставалось лишь открывать и закрывать порталы и следить за равномерностью размещения новоприбывших.

В связи с появлением еще не переученного сельскохозяйственного контингента возникла у меня идея организации сельскохозяйственных кооперативов на пустующих землях, которых в моей Метрополии даже больше, чем обрабатываемых — такое уж наследство оставил после себя демон Люци. Климат на юге североамериканского континента если и хуже содомитянского, то ненамного, а рабочие остроухие намного сообразительнее местных афроамериканцев, и после небольшого гипнопедического обучения их можно будет сразу сажать на трактора. Но это я так, размечтался. Сначала акклиматизация и адаптация к новым условиям жизни, и только потом — все остальное.

Пока мы с Коброй занимались этими неотложными делами, недавно прибывшие новички из числа Старших Братьев проходили первичный курс лечения и получали от старших товарищей подробный инструктаж. По просьбе товарища Антоновой Колдун провел всех Старших Братьев по тем мирам, где они когда-то геройствовали, показал мою Метрополию, «Неумолимый», «Солнечный Ветер» и в завершении познакомил с Рион, Лилу и Агриппой. На линкоре мои будущие Верные посетили класс гипнопедии, где им инсталлировали полный имперский языковый пакет. Впечатлений у них было хоть отбавляй. Авторы фантастических киноблокбастеров нашего мира тихо курят в сторонке и жалуются на несчастную судьбу и отбитый хлеб.

Кстати, элементы конструкции ремонтно-восстановительного причала, к которому с одной стороны должен быть пришвартован «Солнечный Ветер», а с другой «Полярный Лис», уже поступают из миров товарища Гордеева и моей богоданной Елизаветы Дмитриевны, и четверорукие монтажники приступили к сборке этого конструктора. Пройдет совсем немного времени, и крейсер каперанга Малинина можно будет ставить на реконструкцию, тем более что необходимые комплектующие уже заказаны в тех же мирах, где изготовили причал (у остальных для этого просто не хватает компетенций). После разгрузки лайнера от всех прочих пассажиров и отключения гравитации на средних палубах четвероруких юношей и девушек перевели на освободившееся место, и вот тут, наконец, они перестали чувствовать себя оловянными солдатиками, упакованными в картонную коробку. Образ существования накладывает на этих молодых людей почти такие же ограничения, как и на Корабли, хотя в их случае, наверное, ограничения в свободе передвижения могут снять парящие антигравитационные кресла — вроде того, в котором по Тридесятому царству рассекал мистер Рузвельт.

Одним словом, пока мы были заняты, для товарищей Гордеева, Бесоева и Андреевой время тоже не прошло даром. И вот они, в компании старших товарищей, стоят у меня в кабинете. На этот раз тут и адмирал Ларионов, и товарищ Османов, и оберст Слон, который под моим руководством провел свою первую почти боевую операцию.

— Итак, товарищи, — сказал я, обращаясь к новеньким, — теперь вы примерно знаете контуры Мироздания, как они есть, и то, какую роль в этой конструкции играет мое Воинское Единство. Хотя для полного курса знакомства потребовалось бы раз в десять больше времени, заниматься этим сейчас некогда. Я уже принял решение. Александр Александрович ( Гордеев ) сразу после принятия присяги возглавит войска спецназначения, а Николай Арсеньевич ( Бесоев ) возьмет под свою руку егерский корпус. А то девяностые годы на носу, а Вячеслав Николаевич ( Бережной ) у нас пока что и швец, и жнец, и на дуде игрец. Спецназа так такового пока еще нет, и его требуется сформировать, взяв за кадровое ядро бригады спецназначения полковника Коломийцева и оберста фон Баха и наполнив недостающее новонабранными рекрутами с соответствующими талантами. А вот резервный молодежный егерский корпус, предназначенный для тотальной войны на пересеченной местности, у нас как бы имеется. Однако до самого последнего момента это была чисто учебно-воспитательная структура, куда зачисляли юных остроухих, негодных к профессиям пилотов штурмовиков и транспортов, и в то же время недостаточно мощных, чтобы встать в первую линию батальонов штурмовой пехоты. Назначенный мною командующий должен влить в это соединение свою душу и придать ему законченную, бритвенно-острую форму. Ну, что скажете, товарищи?

— Я готов, — сказал Николай Бесоев. — Где и когда я должен принять присягу?

— Здесь и сейчас, — ответил я. — Становиться на одно колено не требуется. Просто стойте прямо и повторяйте за мной: «Я — это ты, а ты — это я и я убью любого, кто скажет, что я не равен тебе, а ты не равен мне. Вместе мы сила, а по отдельности мы ничто».

И, как всегда бывает в таких случаях, саданул раскат грома, означающий, что наши взаимные обязательства зарегистрированы в Небесной Канцелярии, и мы вдвоем очутились в Командном Центре Воинского Единства. А там — души моих Верных, число которых с учетом контингента из Метрополии приближается к миллиону, и в первых рядах руководящий состав: Велизарий, Багратион с прочими героями Бородина, бывшие курсанты-егеря и их наставники, псевдоличности, Агриппа, Корабли, Конкордий Красс, Дмитрий Карбышев, полковник Седов, полковник Коломийцев, майор Антонов, госпожа Тулан, Руби, фон Бах, неоримские лейтенантки, Колдун с возлюбленной Лидусей, сияющей, как лампочка в сто ватт, Мэри Смитсон, Кобра с Мишелем, опять же Самые Старшие Братья, Бригитта Бергман, и так далее и тому подобное. С некоторыми из этих людей товарищ Бесоев знаком, а с некоторыми еще нет.

— Позвольте представить вам нового брата Бесоева Николая Арсеньевича, — сказал я. — Теперь он один из вас, стойкий боец за дело правды, справедливости и будущее объединенного человечества. Я назначил его командующим егерским корпусом, и теперь те из моих Верных, кто имеет соответствующую квалификацию, с согласия своих нынешних командиров могут писать рапорта о переводе в его корпус, имея в виду, что егерские роты второй и третьей армий тоже нельзя раздевать догола. Даю трое суток на размышление и утряску, а сейчас мы снова уходим.

Хлоп! — и мы снова в моем кабинете. Самые Старшие Братья были вместе с нами в Командном Центре Воинского Единства, а потому смотрят на нас с понимающим видом, зато товарищ Гордеев ничего не понял, и оглядывается в поисках источников такого внезапного грома.

— Это Творец Всего Сущего таким образом выразил нам с Николаем Арсеньевичем свое одобрение, — пояснил я. — А теперь, Александр Александрович, ваша очередь…

— Я тоже готов, — подтянулся командующий силами спецназначения, — и мне даже известно, что нужно делать.

— Ну хорошо, — сказал я, — повторяйте за мной…

И на этот раз тоже все прошло как по нотам; Воинское Единство приняло в себя нового Верного.

— А я? — спросила Ирина Андреева. — Я тоже хочу принести клятву и нести общую ношу. Иначе не умею.

Бросив на неофитку Истинный Взгляд, я убедился, что так и есть — иначе эта девушка не умеет. И хоть обычными глазами я видел перед собой пожилую женщину, беспощадное магическое зрение показывало юношеский задор, целеустремленность и порывистость. Ускорять омоложение не нужно, ибо это чревато, но месяца через два товарищ Андреева будет в самом лучшем виде.

— Повторяйте за мной, — сказал я, — «Я — это ты, а ты — это я, и я убью любого, кто скажет, что я не равен тебе, а ты не равен мне. Вместе мы сила, а по отдельности мы ничто».

И снова мы вместе оказались в Командном Центре Воинского Единства, причем моя новая Верная и в самом деле была в облике юной девушки. Значит, это ее истинная сущность.

— Позвольте представить вам новую сестру, Андрееву Ирину Владимировну, журналиста и очень хорошего человека, — сказал я. — Примите ее к себе и научите всему, что знаете сами. Ирочка у меня человек еще совсем новый, и ей многое будет интересно.

— Я могу взять над ней шефство, — выступила из задних рядов Гретхен де Мезьер, она же Маргарита Соколова. — Я знаю вас почти с самого начала, и могу рассказать много интересных, и в то же время правдивых историй.

— Пусть будет так, — ответил я. — Встретимся в реальном мире у меня в кабинете, и тогда начнете. А сейчас мы уходим.

Раз — и мы снова в Тридесятом Царстве.

— Ну, вот все и устроилось наилучшим образом, — сказал я. — Поздравляю новых Верных с вступлением в Единство. Теперь Александру Александровичу нужно отправиться в мир моей Метрополии, чтобы посетить пункты дислокации бригад спецназначения оберста Вернера фон Баха и полковника Виктора Коломийцева.

— А что, этот оберст и в самом деле настоящий фон? — с некоторой иронией спросил генерал Гордеев.

— Самый настоящий, — заверил я. — Вернер — чистокровный тевтон из черных улан, перешел ко мне на службу одним из первых, когда Единство только создавалось. А еще там была возвышенная и невозможная история любви между ним и амазонкой Николеттой.

— А почему эта история любви была невозможной? — спросила Ирочка Андреева.

— А потому, что, пока мы не прибили херра Тойфеля, тевтоны и амазонки между собой люто враждовали, — ответил я. — Отряд Николетты взял лейтенанта фон Баха в плен, но она не смогла убить белокурого красавчика, после того как познала его на ложе как мужчину, а потом отпустила на все четыре стороны. Когда отряд вернулся к месту постоянной дислокации, на Николетту донесли, ибо ее действия в амазонском обществе расценивались как измена. И тут выяснилось, что она беременна. Старшие жрицы храма Поющих Ветров, которому принадлежал отряд, вынесли воистину соломоново решение. Если у грешницы родится девочка, то она прощена, а если нет, то нет. Родился мальчик, несчастную мать вместе с младенцем бросили в зиндан. И как раз в это время я поделал все свои дела в двух самых нижних мирах, сформировал Единство и собирался в поход вверх по исторической последовательности, а потому выкупал из разного рода узилищ всех проштрафившихся амазонок. Цена — пять солидов, и условие никогда не возвращаться в родной мир, ибо Великая Мать Кибела больше не желает знать своих блудных дочерей. В свою очередь, Вернер, едва между тевтонами и амазонками наступил мир, бросился искать любимую, чтобы взять ее в жены, но из-за глупой бабьей мстительности ему ответили, что такой амазонки в храме Поющих Ветров не числится. И тогда он от отчаяния записался в союзный мне тевтонский отряд, который должен был начать завоевание этого мира, и уже здесь перешел ко мне на службу. Встретились они уже у меня, в учебном подразделении, где гауптман Вернер фон Бах был начальником курсов переподготовки новобранцев из амазонок, а Николетта — рядовой курсанткой. Любовь между ними вспыхнула снова, как тлеющие угли, на которые брызнули бензином, а сын скрепил их брачный союз нерушимым замком, ведь он был продолжением Вернера, наследующим его фамилию и место в боевом строю. Сейчас Николетта служит адъютантом своего мужа, но не в столь уж далекие времена они вместе участвовали в нескольких острых и одновременно горячих делах. Такая вот история любви, товарищи.

Ирина Андреева только вздохнула (мол, какая любовь!), а Николай Бесоев спросил:

— И вы взяли на службу девушку, у которой был маленький ребенок?

— А почему нет? — ответил я. — У меня тут имеются и ясли, и детский сад, и школа. Едва только создалось Единство, основным компонентом которого были бойцовые остроухие, я сразу почувствовал, какие нехитрые желания и мечты одолевают моих Верных. Мужские объятия в той, прошлой, жизни могли им только сниться, а возможность родить ребенка и вовсе была недостижимой мечтой. И я пошел им навстречу, просто упорядочив процесс: рожать детей разрешено строго по очереди и только отличницам боевой и политической подготовки, на остальных наложено обратимое противозачаточное заклинание, уж простите за такие подробности. Чуть позже для тех, кто отличился в боях, в качестве племенных самцов я использовал пленных вражеских военачальников, так сказать, первого сорта. К примеру, на этой ниве у меня трудились наполеоновские полководцы и японский маршал Ояма. И в тоже время к золоту-бриллиантам и орденам-медалям мои остроухие Верные равнодушны. Хотя ордена я все же вручаю, но лишь как дополнение к главному призу. Такая вот у меня диалектика жизни: кому чего больше всего хочется, то и будет наградой.

— Да, Сергей Сергеевич, — сказал генерал Гордеев, — век живи, век учись. А теперь скажите, кто меня проводит к месту назначения, ибо сам я ходить по мирам не умею.

— Сейчас сюда подойдет Кобра, она будет и вашей провожатой и инструктором, — ответил я. — А еще она познакомит вас с нашей главной диверсанткой-пакостницей мисс Зул. Когда увидите эту особу, сами все поймете.

— А я? — спросил Николай Бесоев.

— Ваше место назначения расположено тут же, в Тридесятом царстве, — ответил я. — Провожатого вам даст дежурный по штабу. Вот как посмотрите на свой будущий контингент, так и дадите мне свои соображения, сколько там надо вешать в граммах. На этом, товарищи, все, можете быть свободны.

Тысяча сто семнадцатый день в мире Содома, полдень, Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы, рабочий кабинет командующего

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической империи

Что-то гнетет меня в последнее время: кажется, что в мирах восемьдесят пятого и отчасти семьдесят шестого года я упустил какой-то важный момент, и в силу этого дело там так и осталось незавершенным. И тот же самый мысленный озноб по коже, только в более слабой форме, вызывал у меня мир, где изобрели техногенные порталы. Энергооболочка, к которой я обратился с запросом, только мысленно пожала плечами, ответив, что она вообще-то специалист по персоналиям и конкретным событиям в Основном Потоке, а вот анализировать предчувствия носителя, да еще и относительно миров, получивших возможность свободного развития, не может. Однако, поскольку дыма без огня не бывает, особенно в моем случае, явление, вызывающее у меня гнетущее чувство, необходимо найти и устранить, а то потом как бы чего не вышло.

Кстати, и в четвертом, и в четырнадцатом году сначала тоже имелось подобное ощущение, только в очень слабой форме, однако потом, при наступлении положительных изменений, оно неизменно пропадало напрочь. А вот в мирах позднего Советского Союза все было не так: какая-то неправильность после проведенных мною операций уменьшилась, но до конца не исчезла, несмотря на то, что «по инструкции» все было сделано правильно. При этом обращаться с вопросами к местным товарищам бесполезно: они люди зашоренные и толстокожие, свыкшиеся с местной действительностью, и потому могут не разглядеть проблему, даже упершись в нее лбом. И ругать их за это бесполезно, ибо они плоть от плоти и кровь от крови своей действительности, и все ее негативные явления воспринимают как норму жизни. Один лишь Просто Леня выделяется из этой массы, но и то лишь потому, что главная руководящая и направляющая часть его сущности происходит из правильно устроенного мира товарища Гордеева.

И вот я, выдав задания своим новым Верным, сидел и думал эту тяжкую думу, в поисках ответа на вопрос, что же было сделано не так или не до конца. И как раз в этот момент из Воинского Единства от солдат и части офицеров танкового полка пришло коллективное обращение с просьбой организовать для них концерт Виктора Цоя, как раньше мы уже проводили концерты Владимира Высоцкого. Мысленную табличку «Занят, не беспокоить» я вешаю только во время дипломатических встреч, Военных советов, да еще когда ухожу спать, так что обращение беспрепятственно дошло до адресата, то есть до меня, и было рассмотрено. Советские танкисты из восемьдесят девятого года у меня в Единстве лучшие из лучших, герои множества славных дел, поэтому ни малейшего желания ответить отказом у меня не возникло. Цой так Цой.

Однако сам я этого человека живьем не помню, пика его популярности в сознательном возрасте не застал, а потому запросил справку у энергооболочки. Ответ был до невозможности уклончивым.

«Виктор Робертович Цой, — сообщило мое второе я, — знаменитый и популярный певец, поэт и музыкант эпохи генерального секретаря Михаила Горбачева. Вместе с этим деятелем звезда гражданина Цоя взошла из безвестности, а незадолго до заката эпохи Перестройки и Гласности он убился в автокатастрофе. И случилось это без всякого злого умысла с чьей-нибудь стороны — все сам, сам, сам: иначе полет по встречке со скоростью за сотку не расценить. И тормозной след на месте аварии отсутствовал, зато автобус пытался увернуться от безумного ездока и даже съехал на обочину, но этого оказалось недостаточно. Это факты, а все остальное — вымыслы и домыслы. И это все, что я могу сказать по данному вопросу, давать оценки художественно-культурным феноменам — не мой профиль».

Немного помолчав, энергооболочка добавила:

«Незадолго до той аварии ленинградский бит-квартет „Секрет“ выпустил песню „Мой приятель беспечный ездок“, контекст которой на девяносто девять процентов укладывается в психопрофиль Виктора Цоя и практически предвосхищает его будущую смерть. Бывают и такие публичные пророчества, когда баба Ванга и рядом не стояла».

«М-да, — подумал я, — „Беспечного ездока“ я помню, во времена моего юношества песня была достаточно популярной, но почему-то мне казалось, что она была написана позже и выражала протест против ельцинской, а не позднесоветской действительности. Однако примем информацию к сведению и продолжим наши изыскания».

«Изыскивай, Серегин, изыскивай, — буркнула энергооболочка. — Кстати, есть мнение, что феномен гражданина Цоя может оказаться иарким симптомом того самого явления, какое ты только что так старательно старался вычислить путем умственных размышлений. Ты же в том мире с кем общался: с деятелями Политбюро, да солдатами и офицерами Советской армии, вспоровшими при твоей поддержке блок НАТО будто перьевую перину опасной бритвой. Некогда тебе тогда было встречаться с разными бунтарями и рассматривать их под микроскопом, а тут тщательнее работать требуется».

Уже почти убежденный в необходимости познакомиться с гражданином Цоем лично, я запросил информацию об этом человеке у своих Верных из числа Старших Братьев. Интересоваться мнением солдат и офицеров танкового полка я не посчитал нужным, ибо у фанатов в отношении своего поп-кумира объективности не может быть в принципе.

Нина Антонова ответила, что к моменту взлета популярности Виктора Цоя она была уже взрослой женщиной, а потому осталась холодна к этому явлению. Вячеслав Николаевич ( Бережной ) и Сергей Викторович ( Ларионов ) ответили аналогично, Сергей Рагуленко и Александр Гордеев в те годы были еще слишком малы, Николай Бесоев, как и я, грешный, еще пешком ходил под стол. И только Мехмед Ибрагимович Османов по возрасту попадал в так называемую «целевую аудиторию».

Но и его ответ оказался до предела сухим и неинформативным:

— Мерзость все это, и да простит меня Всевышний. Словесный наркотик для безумцев, и ничего более. Даже в свои молодые годы я был слишком хорошо воспитан для того, чтобы подпасть под влияние этого скомороха. Кстати, вы знаете, что этот деятель резал себе вены, чтобы откосить от армии через психбольницу с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз»?

— Нет, Мехмед Ибрагимович, — ответил я, — такие подробности мне не докладывали, поэтому спасибо за информацию. Будет тот концерт или нет, еще бабушка надвое сказала, сначала требуется взять гражданина Цоя руками и рассмотреть вблизи со всем тщанием. Иначе никак.

— Ну что же, Сергей Сергеевич, воля ваша, — мысленно хмыкнул Османов. — Но только имейте в виду, что если изгнать из этого персонажа все одолевающих его бесов, петь он, скорее всего, уже не сможет. Того же поля ягода, что и Кашпировский с Чумаком, только вид сбоку, через художественный талант.

— А вот это ценное наблюдение, — сказал я. — Спасибо вам за информацию.

— Всегда пожалуйста, Сергей Сергеевич, — ответил товарищ Османов и отключился.

После этого я мысленно достал из колоды «карту» Гейдара Алиева и попросил того вежливо, практически в белых перчатках, доставить ко мне ленинградскую самодеятельную рок-группу «Кино» в полном составе.

— И зачем вам это нужно? — спросил главный советский Торквемада.

— Быть может, из этого выйдет концерт для моих Верных из восемьдесят девятого года, захотевших послушать своего кумира, но, скорее всего, получится дело государственной важности, — ответил я. — Чтобы понять, во что все это выльется, мне нужно увидеть гражданина Цоя собственными глазами. В первом случае участники группы вернутся домой, счастливые и с гонораром, а во втором я немедленно поставлю вас в известность и попрошу прислать специалистов в совместную следственную группу. Иначе я подобные дела не делаю.

— Хорошо, товарищ Серегин, будет вам рок-группа «Кино», — ответил Гейдар Алиев, на чем разговор был закончен.

3 июня 1985 года, вечер, Ленинград, Охта, квартирная студия Алексея Вишни, он же Яншива Шела и Черри

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. На то чтобы указание из Москвы дошло до ленинградских товарищей, те сориентировались, обнаружили искомое и взяли его под контроль, ушло два дня. На самом деле задача была не особо сложной, ибо у каждого музыкального коллектива имелся «куратор» от Конторы*, державший, так сказать, руку на пульсе. Да и не могло быть такого, чтобы в Советском Союзе кто-то что-то делал — записывал магнитоальбомы, выступал с концертами и устраивал рок-фестивали, — а ответственные госбезопасные товарищи, которым до всего было дело, об этом бы ничего не знали. Нина Викторовна, которая в те годы служила в той же Организации, только по линии внешней разведки, сообщила мне об этом совершенно определенно.

Примечание авторов: * На эту тему в свое время достаточно подробно откровенничал Андрей Макаревич.

Группу «Кино»* в полном составе люди в штатском обнаружили вечером третьего июня в самодеятельной квартирной студии Алексея Вишни на Охте. Работа над альбомом «Это не любовь» была в самом разгаре. Куратор, не говоря лишних слов, заявил участникам коллектива, что их приглашает на гастроли один очень большой человек, лучший друг Советского Союза, а потому следует собираться как на пожар: упаковали инструменты, оделись, и на выход. Когда разнервничавшийся Виктор Цой спросил, мол, а где будут проходить гастроли, куратор ткнул пальцев в потолок и сказал: «Там».

Примечание авторов: * на тот момент в состав группы входили Виктор Цой, Юрий Каспарян, Георгий Гурьянов и Александр Титов.

И вот тут участникам группы стало не по себе. Они переглядывались, пожимали плечами, но у каждого в голове уже созрела догадка относительно того, куда именно их приглашают выступать. Большой друг у Советского Союза в том направлении был только один, и выглядел он страшно, особенно на взгляд музыкантов-бунтарей, жестоко неудовлетворенных позднесоветской действительностью. Ударами из космоса в лепешку растоптав Пакистан и грубо сломав вооруженной рукой прогрессивный Запад, этот таинственный Некто, жителям планеты Земля известный под именем Верховного Главнокомандующего Четвертого Галактического Союза товарища Серегина, повсюду установил власть тиранических коммунистических режимов. И даже в Америке правит его Наместник Джордж Буш, власть которого не ограничена ничем, кроме условий Акта о капитуляции. При этом отражения ракетно-ядерного нападения на Советский Союз граждане музыканты или не заметили, или не придали ему значения: мол, если бы не вмешательство извне, то и нападения такого никогда не было бы.

Но самым большим грехом пришельца из неведомых далей было то, что он с непонятной целью силой усадил на московский трон бывшего ленинградского «хозяина», а молодого и прогрессивного кандидата с пятном на лбу засунул в неизвестные дали (ходили по Советскому Союзу и такие кулуарные разговоры, ибо не у всех участников того судьбоносного Пленума была чистой совесть, а язык мог спокойно усидеть за зубами). Если большая часть ленинградского населения оценивала товарища Романова в целом положительно, то одухотворенное и прогрессивное меньшинство не любило его до кишечных колик, рассказывая об этом человеке разные байки, позже изложенные в опусах господина Веллера. Какие после такого переворота могут быть позитивные перемены? Только, выражаясь марксистским языком, торжество реакции и усиление удушающего все застоя.

Впрочем, немая сцена продлилась недолго. Музыканты, не говоря лишних слов, быстро собрались, и белый «рафик» без особых примет доставил их вместе с багажом к зданию на Литейном проспекте. А далее, прямо во дворе этого богоугодного заведения, началась такая фантастика, что авторы сценариев и режиссеры фантастических фильмов дружно зарыдали, жалуясь на грубо отнятый хлеб. Это было даже хлеще, чем недавние сюжеты из программы «Время» о том, как инопланетные пришельцы рука об руку с Советской Армией низводили и курощали светлоликую североатлантическую демократию. И от тех-то кадров прогрессивные интеллигенты бились в истерике и горстями глотали валидол, запивая сухим вином, а уж от вида раскрывшегося в пространстве портала у жертв чекистского произвола буквально отнялись ноги.

Цой, на несколько секунд зажмурившись и что-то неслышно прошептав, первым шагнул во врата между мирами. Входил он картинно — подняв лицо к небу и держа руки с раскрытыми ладонями на весу, точно для объятия. И за ним робко, гуськом, также зажмурившись, последовали музыканты — и у каждого было чувство, будто они ныряют в омут, полный неведомых опасностей.

Уже потом выяснится, что слова, которые прошептал Цой, были первой строчкой будущей песни — они пришли к нему сами собой, как и большинство его текстов. Такой уж это был человек: все, с чем он сталкивался, проходило через чуткое стекло его восприятия, чтобы, причудливо преломившись, стать на выходе чем-то притягательно-загадочным, полным ускользающего смысла, порой непонятного и для самого автора. Поэтому Виктор Цой никогда не объяснял, о чем его песни. Каждый должен был найти в них свое.

Тысяча сто девятнадцатый день в мире Содома, полдень, Заброшенный город в Высоком Лесу, площадь Фонтана

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической империи

Группу «Кино» мы встречали на площади Фонтана впятером: я, Кобра, Птица, Колдун и его любезная Лидуся, всюду следующая за мужем, как ниточка за иголочкой (при силе образовавшегося между ними умственного притяжения по-другому не получается). Анастасии же, как и Мэри Смитсон, Виктор Цой был плоско-параллелен, ведь он представлял собой именно наше русское и постсоветское культурно-историческое наследие.

Первое, что я установил, глядя на гражданина Цоя Истинным Взглядом (остальные в этой компании лишь отражали свет своего лидера): никакой он не носитель Зла сам по себе. Бесы окружают его извне, а не составляют внутреннюю сущность.

— Все верно, Батя, — подтвердила мгновенно подобревшая Кобра, — я тоже это чувствую.

— Он как оголенный нерв, — заявила Птица, просканировав будущего пациента своими способностями, — поэтому ему больно, когда остальные еще ничего не чувствуют. А еще он до предела честен и, как казахский акын, что видит, о том и поет. Просто взгляд у него такой… своеобразный.

— Наша задача, — ответил я, — найти и устранить причину этой боли, иначе для того мира все может кончиться почти так же плохо, как и в Основном Потоке. Есть у меня ощущение, что там мы не остановили, а только сильно замедлили развитие негативных процессов. А в такие игры я не играю.

— Он считает, что весь мир вокруг сошел с ума, один он там нормальный, — добавила Птица, — хотя, наверное, это не совсем так. Все там немного сумасшедшие, просто основная масса населения соскользнула от нормы в одну сторону, а такие, как Виктор Цой, в другую. Ведь пел же он, что его друзья живут только одним днем, а это тоже в корне неправильно. Сама я в то время не жила, а потому не могу точно сформулировать свои мысли. Тут надо изучать не только Виктора Цоя и ему подобных, но и представителей той самой современной ему массы обычных людей, что существовали всего одним днем. Твои Верные из примерно того же времени для такого не подойдут, ибо ты уже разорвал сковывавшую их временную петлю и выпустил этих людей, как птиц в свободный полет.

Все то время, пока мы обменивались мнениями, Колдун изучал главного пациента через свой черный кристалл. И вот он поднял на нас серые лучистые глаза и произнес медленно и тихо, в своей обычной манере:

— А я вижу, что этот человек имеет ярко выраженный неинициированный магический талант специализации бард… не такой сильный, как у Владимира Высоцкого, но все равно довольно значительный, и при этом у него открыты каналы для колдовского ментального вампиризма. Сейчас, когда его звезда еще не взлетела, влияние этого фактора не особо велико, но потом, когда он станет популярен, его песни будут сводить с ума многих и многих.

Птица многозначительно хмыкнула и нахмурилась.

А я довольно жестко сказал:

— Товарищ Османов считает этого человека птицей того же полета, что и Чумак с Кашпировским, а это совсем не то явление, какое может считаться позволительным.

— Это не совсем так, — возразил Колдун, качая головой. — Виктор Цой совершает свои действия непроизвольно, потому что у него ноет оголенная душа, а вот перечисленные вами деятели осознанно предались злу. А это уже другое…

— Так и есть, — горячо подтвердила слова мужа Линдси. — Сознательного зла в этом человеке нет! Это я вам говорю как маг разума с медицинским уклоном и большим жизненным опытом как раз по этой части.

Три пары глаз пытливо смотрели на меня.

— Ну что ж, — заявил я, — в таком случае спросим мнение еще одного специалиста с тысячелетним стажем. Лилия, ты мне нужна!

Хлоп! — и мелкая божественность тут как тут, стоит передо мной, как лист перед травой.

— Я здесь, папочка, — объявляет она, быстренько оглядев всех присутствующих. — Кого нужно вылечить?

— Лечить пока не надо, — сказал я, — нужно посмотреть вон на тех граждан взглядом опытного специалиста по части присосок, привязок, порчи и прочей лабуды, на которую так горазды мелкие колдуны.

При появлении Лилии буквально из ниоткуда граждане артисты совершенно остолбенели: это был шок даже больший, чем шоу со «Звездными войнами», какое я показывал их миру совсем недавно, и даже больший, чем проход через межмировой портал. Ну натуральная же магия: человек появляется ниоткуда! Если все остальное еще можно объяснить наукой, то уж это явление — настоящая чертовщина! Словом, стояли граждане артисты с отвисшей челюстью, и лишь изумленно моргали, глазея на нашу мелкую божественность.

А дальше было еще интереснее… Девочка вдруг крутанулась на месте — и тут же древнегреческий хитончик превратился в докторский прикид. Затем она надвинула на правый глаз зеркало отоларинголога и повелительно произнесла: «Замерли все!».

Они и замерли, как кролики перед удавом, не в силах ни бежать, ни даже пошевелиться.

— Все, отмерли, — сказала Лилия через некоторое время, и добавила уже для меня: — Все хорошо, папочка. То есть ничего непоправимого или смертельного я у них не нашла. А в остальном ужас-ужас… — Она прижала ладони к вискам и покачала головой. — Присоски надо обрывать, привороты отворачивать, а психосоматику лечить. В таком виде, как сейчас, к употреблению в качестве певцов-сказителей они негодны категорически. Это я тебе говорю как специалист.

Этот обмен мнениями велся вслух на чистейшем русском языке, без всякого понижения голоса, хотя и без крика, так что наши не совсем добровольные гости все прекрасно понимали. И после слов Лилии про присоски, привороты и психосоматику Виктор Цой наконец вышел из ступора, вызванного фантасмагоричностью ситуации. Он провел рукой по волосам, встряхнул головой и, моргнув пару раз, спросил:

— Э-э-э, а что все это значит? Нам сказали, что мы едем на гастроли, а тут вдруг такая встреча…

— Вас и в самом деле пригласили на гастроли, потому что об этом попросили Верные нашего Серегина, происходящие из восемьдесят девятого года, — мягко сказала Птица, — в то время вы были очень популярны, примерно как Высоцкий.

Было заметно, что сравнение с Высоцким Цою польстило, в его узких глазах даже блеск какой-то промелькнул. Затем он прищурился и внутренне ощетинился. Нижняя челюсть выдвинулась вперед, брови опустились к переносице.

— И зачем тогда… было все это? — спросил он, мотнув головой.

— А затем, что я никогда и никого не подпущу к своим людям, если не буду уверен, что это совершенно безопасно и для вас, и для них, — ответил я, осаживая нахала. — Там, в моем родном будущем, память о тебе осталась самая противоречивая, а потому, прежде чем принять окончательное решение, я должен был посмотреть на тебя и твоих людей собственными глазами. Все остальное про себя ты слышал сам: результат вполне положительный, но требуются профилактические корректировки, а после них магическая инициация, чтобы ты мог использовать свой талант полностью, а не частично. Но это уже отдельная история.

И тут Цой неожиданно улыбнулся, и улыбка мгновенно преобразила его. Он весь будто бы потеплел, залучился. Снова провел рукой по волосам и сказал:

— А сравнение с оголенным нервом мне понравилось… Однако все остальное для меня звучало как безумная абракадабра, в которой фантастика перемешана с мистикой. Подумать только — это у меня-то магический талант…

— У тебя, у тебя, — добродушно подтвердила Лилия; теперь на ее носу красовались огромные очки, и она смотрела на Цоя поверх стекол. — От этого и оголенный нерв, и все прочее. А иначе ты был бы как какой-нибудь Юрий Антонов: лабал бы на гитаре, пел слащавые песенки и был бы счастлив. Тем, у кого нет таланта, а имеется только ремесленное мастерство, обычно от жизни многого и не надо.

— Значит так, Лилия, — сказал я, — забирай всех четверых и веди их в госпиталь. Все должно быть по полной программе, как для почетных гостей, и пусть Дух Города поставит им всем самый подробный обучающий сон на тему того, что и откуда взялось. А завтра, или, в крайнем случае, послезавтра, организуем инициацию, а после нее концерт.

Тысяча сто двадцатый день в мире Содома, полдень, Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Терпения

Цой Виктор Робертович, бунтарь, музыкант, певец, лидер группы «Кино»

Уже сутки я в Тридесятом царстве. Все тут такое необычное и непривычное, что кажется мне, что из темного советского подвала я попал в сказку с Иванушками, Аленушками, серыми волками и коньками-горбунками. Фильм «Чародеи» вспомнился… Да только товарищ Серегин оказался вовсе не похож на Аполлона Сатанеева, как и волшебница разума Анна Сергеевна — на Киру Шемаханскую. Таких, как Сатанеев, бездушных и беспринципных карьеристов, местный властитель, апологет грубой силы, и в то же время поборник честности и справедливости, ненавидит люто, а потому замораживает заклинанием стасиса и ставит безгласное и недвижимое чучело в галерею уродов. Эту коллекцию различных неугодных ему деятелей былых времен я видел своими глазами — она находится неподалеку от моей комнаты. И, конечно, же, был впечатлен.

Да, удивлялся я каждый миг… Так часто, что даже устал удивляться. Ведь подумать только — прямо на улицах этого города, в столовой и библиотеке можно встретить вполне живых и здоровых исторических персонажей! Так, например, Карл Маркс и Фридрих Энгельс имеются тут в одном экземпляре, Владимир Ленин и Николай Второй в двух, а Надежда Крупская аж в трех… Да уж, ну и дела. Мои ребята потрясены не менее. Они до того шокированы, что почти и не разговаривают, только знай глазеют. Ну, я думаю, еще придет время обсудить все это… Когда мы шагали в ту дверь, я и предположить не мог, что нас тут ждет. Самый безумный сон не сравнится с нашей нынешней реальностью. Впрочем, безумием тут и не пахнет. Наоборот, во всем происходящем ощущается четкий, я бы сказал, чеканный порядок, своеобразный ритм. И это странное ощущение, в котором я еще не разобрался до конца… Словно некий могучий механизм исправно и бодренько крутится, не скрипя и не лязгая.

И на этом фоне ТА наша действительность воспринимается как нечто заржавевшее, надтреснутое, давно не видевшее смазки, работающее толчками, со скрежетом. «Ржавые листья на сломанных ветках, серое небо, желтый туман, ржавые мысли, мертвое лето» … Приходили ко мне какие-то нечаянные строчки, но я их почему-то не записывал. Все это было не то… Этими вспышками строк взывал во мне тот, ржавый мир, пытаясь вызвать привычное вдохновение на контрасте. Но сейчас, здесь, как-то не звучало это все. Не откликалось. Впрочем, кое-что, пожалуй, записывать надо. Все равно любая песня проходит серьезную обработку, и порой получается потом совсем не то, что задумывалось вначале…

Почему-то я уверен, что теперь вообще творить мне станет намного легче. Конечно, много вопросов и сомнений теснится в моей голове относительно моего будущего… Но какая-то радость появилась. И я пока просто прислушиваюсь к ней, изучаю ее голос, повадки… Откуда она взялась? Главное, что радость эта заставляет меня стыдиться… стыдиться непонятно чего. Да, я не был прежде ей особо подвержен. И все окружающие казались мне примерно такими же. Радость других — не от каких-то успехов, не по пьяни, а просто от жизни — всегда казалась мне фальшивой, точно человек себя просто убедил в той обманчивой мысли, что она, эта жизнь, прекрасна. Но вот ведь интересная штука: сейчас я вроде начинаю понимать тех людей… Более того — я становлюсь одним из них! и при этом остаюсь собой — это я знаю совершенно точно. Как бы это образно сказать… ну вот если раньше у меня были черные крылья, и вот они стали белыми. И каждый пусть понимает как хочет, а я выразился достаточно точно.

Когда я узнал, что здесь, в этом Тридесятом царстве, можно запросто пообщаться с сами Высоцким, то чрезвычайно воодушевился и преисполнился решимости с ним познакомиться. Мой кумир! Я и там, в той жизни, часто фантазировал на тему того, что сказал бы Владимир Семеныч о моем творчестве. Если бы он сказал, что мои песни дерьмо, то в тот же миг бросил бы все это и вернулся в кочегарку. И вот мне предоставляется такой случай! Высоцкий, живой и здоровый, и даже завязавший с бухлом — он здесь, рядом! Просто с ума сойти…

И вот, размышляя о том, как бы лучше затеять с Высоцким этот разговор, ну и что-нибудь спеть ему, чтоб оценил, я вдруг понял, что ужасно переживаю по этому поводу. И поэтому, когда у меня была возможность, я, черт, побери, просто не решился к нему обратиться — да что там, я просто оробел, точно барышня… Сегодня утром за завтраком я сидел от него буквально на расстоянии протянутой руки! И не то что заговорить — я даже и взглянуть на него лишний раз не решался! И, наверное, имел весьма мрачный и сосредоточенный вид, так что он даже и не обратил на меня внимания: мало ли что там за кореец в черной одежде сидит напротив…

Однако я заметил, что Владимир Семеныч выглядит прекрасно. И не мог я отделаться от ощущения, что вижу призрачный ореол над его головой. Это, видимо, у меня разыгралось воображение при виде этого величайшего из бардов. Словом, я, и без того обычно немногословный, на этот раз вообще сидел как невидимка, в то время как другие непринужденно общались между собой. И теперь очень жалею. Одно лишь утешает: никуда он денется, и мы еще сможем поговорить… тогда, когда у меня хватит решимости подойти к нему так, чтобы оказались наедине. Не очень-то хочется, чтобы приговор моему творчеству был вынесен прилюдно.

Есть здесь и множество других известных персон… Они не выделяются из местной толпы в силу того, что в наше время о них помнят лишь седые профессора. Я, например, не особо увлекался историей, и уж тем более не помню лиц всяких там императоров и полководцев, портретами которыми пестрил школьный учебник. Но тем не менее до чего же все это удивительно и здорово! Все давно умершие великие — здесь, рядом, живые, бодренькие, деятельные и открытые к общению! Никак не могу до конца осознать это.

Однако даже этот факт меркнет по сравнению с тем, что тут имеются как бы не совсем люди… Облик этих существ буквально шокирует, и будь я каким-нибудь изнеженным рафинированным интеллигентом, обделался бы от страха, столкнувшись с ними. Но я, к счастью, и сам был отчасти мрачным демоном, так что вид такой женщины, как мисс Зул, поразил меня только поначалу. Именно что поразил, а не испугал. И уже потом, разглядев ее как следует, я убедился, что эта женщина с кожей алого цвета, воистину шикарна. И к тому же истинная аристократка — ну это сразу видно, я рядом с ней просто деревенщина, хорошо, что тут не придают значения подобным условностям. Зул эта прям взволновала меня. Общаться нам не довелось, но разглядел я ее хорошо. И после этого вынужден был признаться себе, что мне всегда нравились такие демонические женщины. Но дело-то в том, что вовсе она и не демоническая! Именно так — при такой внешности она не является адепткой Зла. Помогает Серегину, делает свое дело; между прочим, она одна из его приближенных. А когда я разглядел, что у нее висит на шее, то и вовсе офонарел. Крестик! Православный крестик! Лопни мои глаза, как говорила бабушка… Просто удивительный парадокс.

А еще тут есть настоящие богини. И Лилия, называющая Серегина «папочкой» — одна из них. На самом деле он ей не родной отец, а приемный, но Лилии все равно хочется его так называть, несмотря на то, что она богиня, и разные маги, даже самые мощные, ей на один зуб. Но местный хозяин — не просто маг, а Специальный Исполнительный Агент самого Господа Бога, с одной стороны, и император Галактики, с другой. Соединение самой могущественной магии и божественного покровительства с развитыми космическими технологиями делает этого человека способным сокрушать сами основы земной цивилизации. Весь тот безжалостный погром в нашем мире был совершен с ведома и по поручению того, кто стоит над всеми вождями, тиранами, королями и императорами. И то, что Господь Бог все же существует (коммунисты семьдесят лет утверждали обратное) стало для меня еще одним шоком. Я всегда считал себя маленьким человеком, но перед лицом главного начальника местного властителя почувствовал себя еще мельче.

Но еще сильнее меня поразило то, что выступил Его человек на стороне тех, кто Его же и отрицал. Советский Союз, стремящий к всеобщему счастью, но неправильно, еще можно наставить на истинный путь, считает Он, а вот западная цивилизация, прикрытая красивыми декорациями, но полная алчности и злобы, достойна только полного уничтожения. Об этом говорит неизвестная мне пока история будущих времен, когда Советский Союз рухнул, а Запад восторжествовал, но вместо культурного расцвета мир начал погружаться в трясину разврата, декаданса и морального развоплощения. Местный хозяин и его самые близкие соратники об этом знают совершенно точно, ибо происходят из далекого от нас две тысячи шестнадцатого года. Подумать только — это тридцать лет тому вперед, когда взрослым станет даже мой еще пока не рожденный ребенок!

Встреча с людьми из будущего — это еще одно потрясение, что переживет не каждый. Они знают точно, кто я такой, как жил и почему умер молодым, а мне о них известно только то, что они сами захотят сообщить. Когда я сегодня утром, будто заново родившись, вышел из ванны с живой водой (такие тут методы оздоровления), со мной встретилась госпожа Кобра. Сначала она отвела меня в столовую на завтрак за командирский стол (ведь, несмотря на некоторую двусмысленность своего положения, я тут почетный гость), а потом мы довольно долго разговаривали. Кобра — это на самом деле боевой позывной, удивительно подходящий этой сумрачной красивой женщине, а так-то носит она милое имя Ника. Девушка-победа, стало быть… Она тут то ли второе, то ли третье лицо в иерархии, но ничуть не чванлива и разговаривала со мной не свысока, а как равная с равным. С ней я вдруг почувствовал себя совершенно свободно. И вообще, было между нами что-то общее, пока неуловимое, но явное.

Оказалось, что Кобре очень нравятся мои песни, причем те, о которых я сам не имею никакого понятия, потому что они еще не сложились у меня в голове. Надо же — она знает песни, которых я еще не написал и не спел! Более того, оказалось, что солдаты и офицеры танкового полка, провалившегося в тартарары из восемьдесят девятого года — те самые, что попросили своего шефа устроить им концерт группы «Кино», собрали целую фонотеку с моими записями, ибо в их восемьдесят девятом году я был популярен не меньше, чем Владимир Высоцкий или «Машина Времени». Но одно дело — голос Виктора Цоя, звучащий с затертой магнитофонной ленты, и совсем другое — он сам, поющий перед ними вживую. Так я, к своему ужасу, оказался будущим идолом масс, собиравшим стадионы поклонников. Не достоин я такой чести, не достоин.

Я набрался смелости и спросил, неужели желания подчиненных хоть что-то значат для местного начальства? У нас в Советском Союзе все совершенно иначе. В ответ моя новая знакомая рассказала о Страшной Встречной Клятве и о той тесной и, самое главное, обоюдной связи, что возникает между Патроном и Верными. И это для меня было еще одной потрясающей новостью. Более того, весь местный женский контингент влюблен в своего командующего как в мужчину, но поскольку тот спит только со своей женой, его Верные воительницы выбирают себе мужчин, исходя из принципа максимального сходства с оригиналом.

Говорят, что человеческое общество движут вперед Страх, Голод и Любовь. Первые два чувства Серегин отбросил в сторону, ибо голод в качестве инструмента он не использует вообще, а страх у него только для внешних врагов, зато любовь между людьми в обществе, где не злословят, не лгут, не предают и не бьют в спину, становится доминирующим чувством. Должен признаться, что в таком обществе и у меня тоже перестал бы ныть оголенный нерв. Тут любого готовы принять таким, как он есть, и полюбить, если он полюбит местных людей.

Но наибольший ужас я испытал, когда Кобра мне прямо подтвердила, что я тоже являюсь потенциальным магом — то есть волшебником, творящим заклинания не взмахами волшебной палочки, а аккордами гитары и словами песен. Более того, местные специалисты по магии считают, что каждый талант имеет как естественную, так и магическую сторону. Непривычному человеку такое кажется невероятным, но тут это норма. Иметь магический талант — это не только дополнительные возможности, но и большая ответственность. По счастью, аккордами своей гитары мне не дано рушить небеса на землю, зато вполне по силам как позвать массы на бой со злом, так и свести с ума людей с неустойчивой психикой — так же, как и я, жестоко неудовлетворенных нынешним положением дел. Все это Кобра разъяснила спокойно, без малейшего намека на свое превосходство и без менторского тона. Славная она, эта женщина — победа… Почему я ТАМ подобных не встречал? Ах ну да… Не притягивало их ко мне. Логично.

Ну а в ответ я сказал, что, наверное, из-за этого я должен умереть совсем молодым. Об этом факте моей биографии мне тоже сообщили в так называемом обучающем сне, только без особых подробностей. Я видел разбитую машину, свое искалеченное, изломанное тело, и выглядело это как точка, поставленная в моей бестолковой жизни. Быть может, меня убили, чтобы я не мешал людям спокойно делать их каждодневные дела, не будоражил своим протестом, а быть может, я и сам не вынес довлеющей надо мной злобы и тоски мира сего, а потому свел счеты с жизнью.

Я и высказал все это. И Кобра посмотрела на меня с серьезным видом и сказала, что версии по поводу моей смерти не стала строить даже всезнающая энергооболочка господина Серегина. Мол, была езда по встречной полосе со скоростью свыше ста километров в час, лобовое столкновение с автобусом, пытавшимся увернуться от такой чести, и отсутствие тормозного следа, а все остальное — только вымыслы и домыслы. Никто посторонний в этой аварии участия не принимал, в противном случае на скрижалях судьбы осталась бы пометка. Такое уж это заметное дело — смерть кумира миллионов людей. А еще ленинградский бит-квартет «Секрет» за некоторое время до моей смерти написал песню «Мой приятель беспечный ездок», сразу ставшую очень популярной. И хоть мое имя там не называлось, энергооболочка сразу же связала ее со мной. Кобра на память процитировала мне слова, и я подумал, что это, скорее всего, и в самом деле так. Мы, ленинградские акыны, такие — кого видим, о том и поем.

Потом моя новая знакомая посмотрела на меня испытующим взглядом и сказала, что, вне зависимости от того, была это трагическая случайность или жест отчаяния с моей стороны, таков был конец Пути моего Героя, вслепую блуждавшего в мирах Основного Потока. Но тот мир, в котором я живу сейчас, уже другой. Цепи на нем разорваны, а потому мой Герой сможет осознанно выбрать новый Путь — тоже свой, но уже другой. И это, быть может, сейчас должно быть главной моей задачей, ибо представленное мне право выбора — это не только возможность, но и ответственность.

Я поблагодарил Кобру за очень интересную и важную беседу и попросил оставить меня одного. Мне нужно было обо всем хорошенько подумать.

Тысяча сто двадцатый день в мире Содома, после полудня, Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы, кабинет командующего

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической империи

В моем кабинете собрались все те же мои соратники, что вчера встречали Виктора Цоя, плюс Самые Старшие Братья, плюс оба товарища Ленина, плюс социоинженер Риоле Лан, плюс… Владимир Высоцкий. Маркса с Энгельсом я на это совещание звать не стал, потому что они ни разу не специалисты по России. Тема разговора: явления позднесоциалистической действительности, заставляющие ныть оголенные нервы истинных бардов. Таких на самом деле очень немного. Остальные — это не барды, а только ими называются, ибо нерв у них не ноет ни в каком месте, а стоит задеть их материальное благополучие, так и вовсе выясняется, что самой души у этих певцов ртом как не было, так и нет…

— Вы, хумансы, — сказала Риоле Лан, — одновременно очень простые и очень сложные существа. Основная ваша масса не строит планов дальше завтрашнего дня, и в то же время среди вас есть особи, которые ощущают даже очень отдаленные тенденции, недоступные в том числе и социоинженерам. Исходя из опережающих знаний об исторических событиях так называемого Основного Потока, могу предположить, что такие гении, как Владимир Высоцкий и Виктор Цой, подобно сверхчувствительным детекторам ощущают предпосылки для того, чтобы в обозримом будущем в вашей стране сложился непримиримый конфликт между целеполаганием основной массы населения и методами управления, практикуемыми элитой. На вашем языке такое явление называется революционной ситуацией.

Два Ильича переглянулись и тот, что из восемнадцатого года, агрессивно заявил:

— Но в восемьдесят пятом году в Советском Союзе нет даже малейших признаков развития революционной ситуации!

— Признаков подобной ситуации нет, а вот предпосылки к развитию внутреннего конфликта имеются, — возразила Риоле Лан. — Такие чуткие к неблагополучию хумансы. как Владимир Высоцкий и Виктор Цой, их воспринимают, а вот толстокожим предводителям советского государства кажется, что все в порядке. Наш обожаемый Командующий снял с советской системы внешнюю угрозу, наголову разгромив альянс протофранконцев и сильно замедлил развитие внутренней ситуации, в правильную сторону изменив руководство, но главные причины деградации отношений между властью и народом никуда не исчезли, а лишь ослабли. Точную причину такого явления я назвать не могу, потому что не обладаю необходимой чувствительностью, да и при психосканировании очень слабые сигналы коренного неблагополучия заглушаются фоновым шумом от повседневных забот большого количества хумансов.

— Интересная постановка вопроса, — сказал товарищ Ленин из четырнадцатого года. — Вы считаете, что развитию революционной ситуации должны предшествовать некие загадочные предпосылки, а не объективные противоречия между производительными силами и производственными отношениями?

— В августе девяносто первого никаких подобных противоречий «по Марксу» не было, — скептически хмыкнул Александр Тамбовцев, — а вот революционная ситуация имелась в полный рост, ибо верхи не могли, а низы не хотели. Это я вам говорю как непосредственный очевидец тех событий.

— Да уж, Александр Васильевич, уели вы моего брата Володю, — засмеялся Ильич из восемнадцатого года. — Собственно, наша рабочая группа уже установила, что противоречия между производительными силами и производственными отношениями имеет к развитию революционной ситуации только опосредованное отношение, и то только в том случае, если у буржуазных верхов не хватит ума и решимости смягчить их до безопасного уровня оперативными решениями.

— Чтобы смягчить противоречия, верхи в первую очередь должны понимать массы, их чувства и желания, — сказала товарищ Антонова, — но такое бывает не всегда и не везде. Франклин Рузвельт из неприятной ситуации Америку вывернуть сумел, а вот Николай Второй сплоховал, хотя никто не может сказать, что он был одолеваем суицидальным синдромом, и сам разрушал то государство, которым правил.

— Николай Второй, — хмыкнул Ильич из четырнадцатого года, — после первой русской революции тоже пытался смягчить ситуацию, да только дал не то и не тем. Его Октябрьский манифест, будем говорить честно, пустил буржуазного козла в государственный огород. Только вот к обсуждаемому вопросу та история отношения почти не имеет.

— Ну почему же, — возразил Николай Бесоев, — имеет. Когда мы попали в сентябрь семнадцатого года, там и среди трудящихся масс, и в слоях образованной публики, от офицерства до разночинной интеллигенции, господствовало ощущение «так дальше жить нельзя». И бессилие артистов разговорного жанра, как сельди в бочку набившихся в министры Временного Правительства, при этом являлось всего лишь сопутствующим компонентом предреволюционного напряжения.

— Революционная ситуация февраля-марта семнадцатого года была вызвана путем организации в Петрограде искусственного голода, а причиной Октября стала полная неготовность русской буржуазии к роли правящего класса, — произнесла товарищ Антонова. — Обещали мир, свободу, равенство и братство, а дали продолжение уже совершенно не нужной народу войны, хаос во всех сферах жизни и господство чистой публики над простонародным быдлом. Именно эти идеалы Февральской революции защищали на кровавых полях Гражданской войны самые разнообразные белые движения, а красные бились за то, чтобы выкинуть все это во тьму внешнюю и перевернуть страницу истории.

— Так! — сказал я. — Все это интересно, но ситуация в восемьдесят пятом и уж тем более в семьдесят шестом году не имеет никакого сходства с событиями семнадцатого года. Позже, в девяносто первом, совпадения с Февральской революцией имелись, а в обсуждаемый сейчас период их не видно.

— Вы не правы, Сергей Сергеевич, — возразил Александр Тамбовцев. — Есть одно такое совпадение, правда не с семнадцатым, а с предшествующими годами царствования Николая Второго. При нем государственная власть полностью изолировала себя от народа, и даже не интересовалась положением в низах общества. И от этого бездумного оскорбительного пренебрежения последнего русского царя не смогла отучить даже революция пятого года. Как только тектонические колебания под троном утихли, в Зимнем дворце снова принялись веселиться как ни в чем не бывало. Более того, в образованных слоях общества, от царя до последнего присутственного клерка и присяжного поверенного, господствовало убеждение в серости и отсталости русского народа и превосходстве над ним высококультурных наций Европы. Как мне кажется, и то, и другое было причинами катастрофы, постигшей Российскую империю, причем первое прямо вытекало из второго. И то же самое происходило во времена правления всех послесталинских генсеков. Облив грязью предшественника, гражданин Кукурузвельт полностью утратил ориентировку в пространстве и принялся хаотически метаться из стороны в сторону, называя это возвращением к ленинским нормам партийной жизни. Результат этих колебаний в идеологическом пространстве оказался настолько разрушительным в повседневной жизни, что его единственного отставили с должности прижизненно, причем сделать это удалось далеко не с первой попытки. Его преемники и ниспровергатели эпохи волюнтаризма тоже уже не имели идеологической опоры и ориентиров среди родных осин, и как раз в то же время в Европе начался расцвет так называемого евросоциализма. Если до начала шестидесятых годов граждане Советского Союза жили в своей массе лучше своих западноевропейских современников, то потом картина поменялась с точностью до наоборот. И снова нашим правящим кругам и прислуживающей ей образованщине собственный народ казался серым, темным и отсталым, а коллективный Запад — ярким, светлым и прогрессивным. Горбачев, он же ведь не просто так выскочил как чертик из коробочки: почва и поддерживающие силы для такого разворота к моменту его избрания генсеком уже сформировались и находились в полной готовности действовать. Более того, к тому моменту в спину им дышали политики следующей генерации, готовые пойти еще дальше, вплоть до ликвидации системы социализма и разрушения Советского Союза как государства. А народ в это время безмолвствовал, потому что через эти идейные пертурбации властных элит утратил как цель жизни, так и смысл существования, оставшись наедине со своими повседневными заботами. От былых времен к восемьдесят пятому году остались только пустые лозунги, в которые никто не верил, да постепенно ветшающие ритуалы.

— Должна сказать, — хмыкнула Птица, — что из одних только ритуалов, без всякой цели и смысла, состоит жизнь психически больных людей. В таком измерении девяносто первый год — это переход тихого помешательства большого количества людей в буйную фазу. Это я вам говорю как маг разума.

— Подтверждаю, — веско произнесла Кобра. — Общаясь с Виктором Цоем, я видела, что он считает, будто весь окружающий мир сошел с ума. Прежде я считала это преувеличением, свойственным таким особо чувствительным натурам, но слова Птицы расставили все по местам. Также наш разговор подтвердил мнение товарища Тамбовцева о полном отчуждении власти от народа. Выбившиеся в номенклатуру персонажи общаются с простым советским народом примерно так же, как баре со своими холопами. Чтобы вылечить эту болезнь, недостаточно обновить состав Политбюро и ЦК КПСС, нужно выкорчевать таких деятелей из всех министерств и ведомств, обкомов, горкомов и райкомов, ибо чудовище это стозевно, озорно и лающе, а вместо одной отрубленной головы у него отрастает три новых.

— И в наше время носилось в воздухе, что-то такое, похожее… — поежился Владимир Высоцкий. — Тут у вас все по-другому, и именно поэтому я не тороплюсь возвращаться домой.

— Ну вот мы и пришли к чему-то определенному, — сказал я. — Осталось только понять, что со всем этим делать. Если по поводу семьдесят шестого года у меня есть надежда на правильно воспитанного товарища Брежнева, то в восемьдесят пятом подобной заручки у нас нет. Товарищ Романов, при всех своих положительных чертах, это не настоящий правитель Российской державы, способный поднять ее на дыбы, а всего лишь местоблюститель. А это совсем не то, что требуется в подобной ситуации.

— А Брежнев, значит, может поднять страну на дыбы? — с некоторым сомнением спросил товарищ Бережной.

— ВАШ Брежнев может, — ответил я, делая особый упор на слове «ваш». — Да и его прототип тоже был на это способен, только ему было непонятно, кого нужно атаковать и с какой целью. Впрочем, одного Брежнева, даже самого правильного, на два мира не натянешь, а засучивать рукава и лично осушать все болота и болотца у меня нет ни времени, ни сил.

— Еще надо заметить, — сказал товарищ Тамбовцев, — что подавляющее большинство «демократических» деятелей вылупилось как раз из коммунистических партийных функционеров карьерного толка, и лишь небольшая их часть произошла из рядов прозападной диссидентуры. Секретари обкомов, путем сожжения партбилетов превращавшиеся в губернаторов, были в девяносто первом году самым обычным явлением.

— Этот вопрос можно будет решить в рабочем порядке, — ответил я. — Проскрипционные списки могут получиться такими, что тридцать седьмой год по сравнению с размахом новых репрессий покажется лишь невинной игрой в казаки-разбойники.

— Даже если зачистить советскую систему от неблагонадежных элементов до белых костей, это не вернет советским гражданам цели и смысла жизни, — предупредила Птица. — Делать это, конечно, надо, но засилье карьеристов в органах советской власти — это не причина всех бед, а только следствие поразивших страну проблем. Безумие, в том числе и всего общества, невозможно вылечить ни плетью, ни смирительными рубашками, ни даже электрошоком. И это я вам тоже говорю как специалист.

— А вот это, — сказала Риоле Лан, — чисто ваша русская особенность существования. Ни франконцам, ни их местным прототипам цель и смысл жизни просто не нужны. Им и без этих условностей может быть тепло, уютно, мягко и сыто, а хорошо и плохо — это для них достаточно условные понятия. Если франконец совершает преступление, обогащается, и его за это никто не наказывает, то это хорошо, а все остальное плохо. Вам такое удивительно, а там это норма жизни. Поэтому проникновение западного мироощущения в вашу внутреннюю жизнь, как правило, приводит к тяжелым общественным катаклизмам, вызванным отслоением образованных прозападных кругов общества от вашей основной народной массы. Кажется, ваши местные протосоциоинжеры называли такое состояние общества химерой, когда голова у организма от одного животного, а тело от другого.

— Так! — удивился я. — А кто тут у нас, хумансов, такой умный, что может считаться протосоциоинженером?

— Наверное, товарищ Риоле Лан имеет в виду Льва Гумилева, — ответил товарищ Тамбовцев. — На тысяча девятьсот восемьдесят пятый год этот человек работает в Научно-исследовательском географо-экономическом институте Ленинградского госуниверситета ведущим научным сотрудником и выпустил уже несколько интересных теорий формирования и эволюций человеческих сообществ.

— И что же вы молчали ранее? — спросил я. — Такому человеку, если его теории, конечно, жизнеспособны, самое место в команде товарищей Лениных и Карла Маркса. Условия для работы, оздоровление и омоложение мы ему обеспечим. Только знакомиться с ним надо не через Гейдара Алиева, как с Виктором Цоем, а лично из рук в руки. Быть может, хоть он подскажет что-то умное там, где больше ни у кого нет никаких мыслей. Dixi! Я так решил!

17 июня 564 года, вечер, Великая Артания, левый берег Днепра, недалеко от Китеж-града разу за Перетопчим бродом, полевой лагерь танкового полка

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической империи

Каждый раз, когда в Великой Артании наступает лето, я дислоцирую в окрестностях Китеж-града по несколько частей своей армии, дабы разные ушлые люди, в первую очередь тюркоты и византийцы видели, что архонт Серегин никуда не делся и созданное им государство по-прежнему находится под надежной защитой. И императрице Аграфене в Константинополе от этого становится спокойней, ибо вся Византийская империя знает, что если какой-нибудь чудак-полководец попытается ее свергнуть, то жить он будет крайне недолго, но очень неприятно. Помимо всего прочего этот мир обзавелся своей, правда, сильно усеченной, орбитальной сканирующей сетью. Он очень нетороплив, а потому всего четырех сателлитов вполне достаточно, для того чтобы отслеживать передвижения хоть отдельных отрядов, хоть целых армий и своевременно изображать реакцию. Примерно месяц назад до сотни тюркотских всадников пересекли реку Танаис, он же Дон, но сразу же повернули назад, потому что повстречались с моими злобными девочками на «Шершнях». Никого тогда не убило, но впечатлений у диких кочевников от этой встречи с летающей смертью было хоть отбавляй. Кто в наш огород залезет, тот сам себе злобный бабуин.

К тому же Великая Артания это еще и место с неплохим курортным потенциалом, климат в эти времена мягкий, даже можно сказать жаркий, вода в Днепре кристально чистая, а влияние Даны еще и придает ей целебные свойства. Поэтому после завершения плановых занятий и работ на технике, весь личный состав на два часа перед ужином, когда спадает жара, выходит на речной берег для принятия водных процедур. И в то же время туда подходят две резервные (учебные) кавалеристские бригады, в одной комэском князь императорской крови Олег Константинович из четырнадцатого года, в другой служит папенька Льва Гумилева, Николай из года восемнадцатого. Солнце русской поэзии люди Дзержинского сдали мне с рук на руки исходя из принципа «как бы чего не вышло».В противном случае в силу своей политической малограмотности этот человек непременно впутался бы в какую-нибудь историю, и снова получилось бы нехорошо.

Однако сегодня водные игрища в царстве богини Даны прошли в сокращенном формате. Наскоро смыв с себя пыль дневных забот, танкисты и остроухие кавалеристки снова оделись и собрались вокруг сцены, наскоро возведенной на склоне пологого холма в виду речного берега. Прием сей, впрочем, не нов, ибо таким образом свои первые открытие театры устраивали еще древние греки. Не «Лужники», конечно, но тысяч десять зрителей и слушателей у группы «Кино» будет. Меньшую часть необходимой аппаратуры музыканты взяли с собой из восемьдесят пятого года, все остальное, мощное и компактное от своих щедрот выделил Мастер, в миру Швец Семен Игоревич. Энергетическое питание обеспечивалось от компактного переносного преобразователя, вроде того, от которого работает наш самоходный генератор магии. Виктор Цой и его товарищи с удивлением узнали, что этот маленькие ящичек переносного размера с легкостью покроет все их потребности в питании и еще останется восемьдесят процентов резерва мощности.

Подготовительная работа была проделана и с самими артистами. Виктор Цой получил свою инициацию, камень в перстне (не шестом уровне этого достаточно), причем с этими хлопотами Колдун управился самостоятельно. После инициации талант Цоя обострился и усилился, как это и было предсказано, и только после этого его ознакомили с еще не написанными песнями. Что-то он петь отказался категорически, ибо эти тексты противоречили его нынешнему мироощущению, другие вещи были в той или иной степени переделаны и, кроме того, пока мы тут плясали с бубнами, прямо в Тридесятом Царстве, Виктор Цой написал тексты двух новых песен. Ну, гений же, что с него еще возьмешь?

И вот, наконец, настал тот момент, когда в лучах закатного солнца группа «Кино» вышла на сцену. Первым делом, пока дневное светило окончательно не скрылось за горизонтом, группа «Кино» спела чуть переделанную «Звезду по имени Солнце»… Аудитория встретила песню бурными овациями. Потом композиция следовала за композицией, зажглись звезды, на сцене заработала светомузыка, а в небо уперлись пляшущие лучи зенитных прожекторов, которыми управляли добровольные помощники из танкистов. Кобра сказала, что мероприятие получилось, конечно, на уровне добротной сельской дискотеки, но на первый раз сойдет и так, ибо и артисты и публика люди пока неизбалованные, а потому непритязательные. И в самом деле, Истинным Взглядом было видно, как волны эмоций зрителей со всех сторон захлестывают Виктора Цоя и его товарищей, дополнительно граня и обостряя его талант, и он тут же возвращает их обратно в зрительскую массу, а потому удовольствие от концерта получают все.

Мэри уже внесла в советский Госбанк, порцию желтого звонкого металла, для того чтобы поменять ее на красные, фиолетовые и деленые хрустящие бумажки с портретами товарища Ленина. Как я и обещал Гейдару Алиеву, музыканты вернутся домой довольные и с вполне законным гонораром, ибо подоходный налог за них будет уплачен работодателями, то есть нами.

Еще перед началом представления мы объявили зрителям, что группа «Кино» будет гостить у них три дня, а потому, не дожидаясь конца песенной программы, засобирались на следующее дело. На очереди у нас Лев Гумилев.

6 июня 1985 года, вечер, Ленинград, Васильевский остров, станция метро Василеостровская

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической империи

Выслушав комментарий энергооболочи, и узнав, что один из светлейших умов Советского Союза ютится в комнате коммуналки, я зло выругался с применением чисто армейских речевых оборотов, помянув при этом бывшего Ленинградского «хозяина» товарища Романова. Всем он хорош, но вот этого факта не заметил или не захотел замечать. Впрочем, все разговоры на эту тему с советскими вождями сорок первого, пятьдесят третьего, семьдесят шестого и восемьдесят пятого годов я отложил на будущее, в настоящий момент сосредоточившись на подготовке встречи.

Работает товарищ Гумилев не дворником и не кочегаром, как некоторые*, а ведущим научным сотрудником в Научно-исследовательском географо-экономическом институте Ленинградского Государственного Университета, расположенном на Васильевском острове в шаговой доступности от станции метро Василеостровская, а живет в Центральном районе на Большой Московской улице, совсем рядом со станцией метро Владимирская. Под землей дорога от работы до дома занимает у него примерно минут тридцать, а если вздумается прогуляться, то идти там неспешным прогулочным шагом что-то около полутора часов. Это я к тому, что мы с Коброй можем прийти к товарищу Гумилеву прямо на дом, а можем встретить его по пути с работы домой. Оба варианта имеют свои достоинства и недостатки. Визит без предварительного приглашения и даже уведомления нарушит личное пространство этого человека, а я такое с хорошими людьми делать не люблю. И в то же время встреча на улице не даст возможности для обстоятельного серьезного разговора. Впрочем, начать разговор можно будет перехватив клиента по дороге, а уже потом, если встреча не вызовет неприятия и отторжения, продолжить разговор на дому.

Примечание авторов: * Серегин имеет в виду Виктора Цоя, который чтобы не считаться тунеядцем, был вынужден искать разные необременительные по времени и малооплачиваемые рабочие места .

Запросив у энергооболочки сводку погоды, я подумал, что ни о каких пеших прогулках для пожилого человека при таких климатических условиях не может быть и речи. Начало июня в восемьдесят пятом году выдалось холодным и дождливым. Так, например, шестого числа даже в полдень температура не поднялась и до двенадцати градусов Цельсия, а ночью так и вообще было плюс пять. Когда дует холодный и сырой северо западный ветер, то люди, подняв воротники и поглубже надвинув шляпы, торопятся к станциям метро и толпятся на автобусных, троллейбусных и трамвайных остановках, а не прогуливаются по улицам и мостам, любуясь историческими видами.

Достоверно установив этот факт, мы с Коброй начали готовиться к полевому выходу. Она надела длинный черный плащ, вроде как из черной кожи, под которым была такая же черная обтягивающая водолазка и черные же джинсы. Дополняли наряд женские сапоги и кожаная мужская шляпа все того же черного цвета. Стильно, модно и никакой вульгарности. Андриано Челентано нервно курит в сторонке и жалуется на свою несчастную судьбу. Мисс Зул говорит, что когда Кобра того хочет она бывает просто неотразимой. Правда и цена этого наряда тоже зашкаливает, однако грабить нашу Грозу Драконов это занятие для людей страдающих суицидальным синдромом. Потом труп для опознания будут складывать по кусочкам. Адепты Хаоса они такие, вспыльчивые.

Я оделся под «Владимира Владимировича» в том мире, пока никому не известного, черная куртка-косуха из толстой черной кожи, серебристый свитер, серые брюки и такая же серая фетровая шляпа. И императорские цвета на месте и особого внимания такой наряд не привлекает. Мечи, конечно же, остались при нас, только вот в силу наложенных на них заклятий неприметности, людские взгляды должны соскальзывать с наших главных атрибутов как вода с гусиного жира.

Через просмотровое окно мы наблюдали, как Лев Гумилев вышел из дверей института и, ежась от холодного ветра, по десятой линии и Среднему Проспекту пошел в сторону станции метро. Открыть портал и шагнуть на ту сторону, смешавшись с толпой, было делом одной секунды. У нас и мысли не было обманывать местное советское государство, поэтому в карманах у нас с Коброй вполне настоящие пятаки, полученные вполне легальным путем. Василеостровская это станция глубокого заложения, поэтому эскалатор спускается вниз круто как пикирующий истребитель. Лев Гумилев на соседней нитке и мы его видим. И вот, наконец, мы на самой станции. Она не идет ни в какое сравнение со старыми станциями московского метрополитена, где я однажды бывал в прошлой жизни, а потому не впечатляет. Как и все, что было построено в экономные «застойные» времена оформлена «Василеостровская» бедно, почти по-сиротски и больше напоминает подземные склады длительного хранения, чем станцию метро в Великом Граде Петра и колыбели трех революций.

Предыдущий поезд в сторону центра только что ушел, поэтому народ бурным потоком растекается по перрону и замирает в ожидании. Как это бывает на предпоследних станциях, желающих ехать в обратном направлении в разы меньше, чем стремящихся к центру. Наша цель совсем близко, так что можно достать, просто протянув руку. Пора.

— Добрый вечер, Лев Николаевич, — произношу я, приподняв шляпу, и именно этот жест, такой неуместный в толпе ленинградских обывателей, привлекает внимание собеседника.

— Добрый вечер, молодой человек, — озадаченно отвечает он. — Не могу вспомнить при каких обстоятельствах, но однажды я вас уже видел…

— В телевизоре вы меня видели, иначе никак, — сказал я, — во время официально приема советской делегации верховным главнокомандующим Четвертого Галактического Союза, сиречь Империи. Ну и потом, когда я прилюдно перед телекамерами возил мордой по столу американского госсекретаря Джорджа Шульца, который решил, что сможет обмануть и заманить в западню присланного по его душу Божьего Бича.

— Да, — согласился Лев Гумилев, — определенное портретное сходство есть. Но скажите на милость, что делает император Галактики в ленинградском метро?

— Мне нужно поговорить с вами, — пожав плечами, ответил я. — Никакой другой цели пребывания в этом городе у меня сейчас нет.

— Логично, так что и не поспоришь, — хмыкнул мой собеседник. — А теперь позвольте узнать, чем именно моя скромная фигура привлекла к себе ваше драгоценное внимание?

К этому моменту я был уже убежден, что разговариваю с одним из гениев, которых так опасаются социоинженеры диких эйджел. Не человек, а живое сокровище.

— У меня есть для вас интересная работа по специальности, — сухо ответил я, — но разговаривать на эту тему здесь, в метро, я считаю неуместным.

— Но все же позвольте узнать — в чем дело? — спросил Лев Гумилев и добавил: — Кстати наш поезд…

— Поезд это интересно, — ответил я. — Приготовиться, одна нога здесь, а другая там. Раз-два.

В тот момент, когда масса народа двинулась к раскрывшимся дверям вагонов, я подхватил ученого человека под локоток, Кобра взяла его с другой стороны, и вместе с ним через портал мы шагнули прямо на станцию Владимирская, где похожий поток людей выходил на перрон из только что прибывшего поезда метро. В общей сутолоке часа пик никто ничего не заметил, да и не мог заметить.

— Все, приехали, Лев Николаевич, — объявил я, — вы уже почти дома.

— Да, в самом деле, — ответил мой собеседник, оглядываясь по сторонам. — Но что это было?

— Для того, чтобы зря не трястись четверть часа в поезде, мы с вами прошли через портал, одна нога здесь, другая уже там, — пояснил я. — Помимо всего прочего это было нужно для того, чтобы вы убедились, что разговариваете не с ловким аферистом, который пытается морочить вам голову.

— Да уж, — хмыкнул Лев Гумилев, бросив быстрый взгляд на Кобру, — на аферистов вы оба совсем не похожи, скорее на пару холодных профессиональных убийц…

— Так уж получилось, — сказал я, — что мы с Коброй происходим две тысячи шестнадцатого года, где мы вместе служили в силах специального назначения главного разведывательного управления генерального штаба. Поэтому убивать врагов своей страны это часть нашей работы. Впрочем, к вам это не относится никаким боком.

— А вот некоторые считали иначе… — насупился Гумилев.

— К нашему делу эти некоторые не имеют ни малейшего отношения, — отрезал я. — Кого из них встречу, выверну наизнанку, будто старый носок. Я такое умею. И еще я самым непосредственным образом вижу, что вы не враг своей стране и никогда им не были и на этом обсуждение данной темы требуется закончить раз и навсегда.

И тут Кобра решила вставить в нашу беседу свои «пять копеек» и сказала:

— Батя уже дал втык обоим товарищам Лениным за то, что те формировали свою партию не только из настоящих бойцов, но и из всяких проходимцев, коллективных Зиновьевых, Свердловых и Троцких, что потом икнулось тяжкими последствиями. Также он поставил на вид товарищу Марксу, за то, что тот делал глобальные выводы из весьма ограниченного набора данных, полученного при исследовании европейского капитализма середины девятнадцатого века, и некритически воспринял писания предшественников, разных социалистов-утопистов. Вот кого требовалось прямо при рождении топить в большой грязной луже.

— «Батя», это мой боевой позывной в группе, — пояснил я.

От всей этой информации, вываленной на его несчастную голову, Лев Гумилев мог бы споткнуться, если бы мы в тот момент не стояли уже на эскалаторе, выносящем нас с пятидесятиметровой глубины наверх, к свету дня.

— Э-э-э, — растерянно произнес он, — как вы могли дать втык товарищам Лениным, да еще Карлу Марксу, ведь они давно уже умерли?

— Ваш мир далеко не первый на моем пути, — ответил я. — В конце шестого века я спас от истребления и разорения славянский племенной союз Антов-артан, под корень уничтожив кровожадную аварскую орду. Там, на триста лет раньше Рюрика, я собрал под свою руку людей, стремящихся к безопасности и лучшей жизни, провозгласив создание государства Великая Артания, где все будет не по старине, а по новому Покону*. Потом мне прошлось пройти через мир, где только-только начиналось вторжение Батыевой орды на русские земли. Горели селения, свистели стрелы, с немузыкальным лязгом скрещивались мечи и сабли. И снова мне надо было вести священную тотальную войну против кровожадных иноземных находников**. Мое войско, собравшись в кулак, било монгольские тумены по очереди, не оставляя на поле боя выживших. И вот когда дело было сделано и все немытые узкоглазые грабители и насильники упокоились в безымянных могилах, я занялся политикой, сколотив из русских княжеств зачаток будущей Русской империи. Потом был мир Смутного Времени, где мне пришлось распутывать интригу с Лжедмитрием и успокаивать мятущиеся умы, жаждущие природного царя. Там я попутно смахнул с карты разбойничье Крымское ханство и пополнил свое войско бывшими галерными рабами, готовыми идти за своим освободителем хоть на штурм Врат Ада. Потом я немного «порешал вопросы» в мире тысяча семьсот тридцатого года, предотвратив наступление «бабьего века», после чего меня бросило на окровавленное Бородинское поле. Потом была Крымская война и оборона Севастополя, где моя армия от души врезала господам коалиционерам, чтобы те не пытались более никогда ходить с войной на Россию. Далее у меня был великий и ужасный двадцатый век, где мне пришлось пройти через миры русско-японской, первой мировой, гражданской и Великой Отечественной войн, предотвращать убийство Сталина в пятьдесят третьем году, расшевеливать Застой в семьдесят шестом и вправлять мозги совершенно обезумевшим коммунистическим вождям-диадохам у вас в восемьдесят пятом. Как вы сами понимаете, знакомства на этом пути у меня образовались самые разнообразные, от византийского полководца Велизария, который командует в моем войске армией, до Маркса, Энгельса, двух товарищей Лениных, трех Николаев Вторых и восьми воплощений товарищей Сталиных из разных миров.

Примечания авторов:

* «Покон» (старославянское) — свод законов и правил, что должны исполняться в обществе.

** Находники — участники набега.

— Да уж, — сказал Лев Гумилев, — сведения невероятные, но они не противоречат тому, что я о вас уже знаю. Могу сказать, что в таком разрезе вы просто находка для историка. Кстати, мы уже пришли. Поскольку вы еще в самом начале наотрез отказались вот так на ногах сообщить, зачем я вам понадобился, прошу посетить мою скромную семейную обитель. Только уж не обессудьте, комната старого ученого в коммуналке, это отнюдь не Бахчисарайский дворец крымского хана.

6 июня 1985 года, вечер, Ленинград, Центральный район, улица Большая Московская, дом 4, квартира 9 (коммунальная), комната Льва Николаевича и Наталии Викторовны Гумилевых

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической империи

Поскольку отпирал Лев Николаевич дверь своим ключом, то никто из соседей не выглянул поинтересоваться — кого это там принесла нелегкая. А может все дело в лежащих на нас с Коброй маскирующих заклинаниях, которые делали нас неинтересными для разной праздношатающейся публики и привлекали внимание только одного человека. Жили Лев Николаевич с супругой просто, даже можно сказать бедно, единственное богатство это книги на стеллажах до потолка. И ведь все это научная литература по истории, географии и искусствоведению*, а не какие-нибудь беллетристические романы. Впрочем, ничего другого я увидеть и не ожидал.

Примечание авторов: * Наталья Гумилева по профессии художник-иллюстратор и искусствовед.

Пока мы оглядывались, Лев Гумилев снял шляпу и сказал:

— Наталинька, у нас гости!

А то супруга и не видит, что хозяин дома вернулся с работы не один, а в компании.

— Ой, — всплеснула руками женщина, — а к чаю-то у меня почти ничего и нет.

— Так, без паники, — сказал я. — Скатерти-самобранки или полевого синтезатора «Мидас» мы с собой не носим, но к чаю кое-что придумать можно.

С этими словами я открыл портал на кухню своего дома в Шантильи, где сестренки, отодвинув в сторону черных кухарок, у пышущей жаром плиты стряпали что-то сдобное. Пахло ванилью, корицей и свежей выпечкой. По мере оттаивания души прорезалась в них этакая страсть к приятным домашним хлопотам. Ну и желание угостить нас с Елизаветой Дмитриевной чем-нибудь вкусненьким, а потом слушать похвалы, млея как кошки, которым чешут за ушком, тоже присутствует. И кстати, кошка тоже там, трется у ног худышки Грейс и громко мурлычет, требуя свою долю на этом празднике жизни.

— Сестрицы, здравствуйте… — позвал я.

Девочки обернулись на голос и дружно заулыбались, а Шарлин еще и всплеснула руками.

— О, брат Сергий и сестра наша Кобра, — сказала она, — вы как раз вовремя. Пироги уже почти поспели…

— Извини, сестрица Шарлин, — ответил я, — но прямо сейчас мы прийти не можем. Тут у нас есть еще один важный разговор с хорошими людьми. Однако у меня есть одна просьба. Не могли бы вы собрать все, что нужно для чаепития, примерно так на четырех человек?

— Один момент, брат Сергий, сейчас соберем, — ответила Шарлин. — А потом обязательно приходи к нам вместе с хорошими людьми. У нас за чаем с пирогами разговаривать можно ничуть не хуже, чем в любом другом месте.

— Обязательно приду, если конечно хорошие люди примут мое приглашение, — сказал я. — А пока не обижайтесь, ведь вы же знаете, как я вас люблю.

— Да, мы это знаем, брат, — произнесла Шарлин, — и тоже тебя очень любим. Слаще твоей похвалы для нас нет ничего на свете.

Тем временем, пока мы так разговаривали, Линда Грейс и Эйприл поставили на поднос вазочки с вареньем, вчерашним домашним печеньем и льдистым желтоватым колотым сахаром, положили коробку шоколадных конфет из местной Франции и две пачки чайных пакетиков, черных и красных. Кстати, такая роскошь водится не только у меня в доме, но и в казармах, только печенье, конфеты и шоколад девочкам и женщинам за обедом и ужином выдают к чаю поштучно, а не кладут на стол в коробках. За завтраком, перед учебой или работой, бывшие жертвы демона пьют натуральный сладкий кофе с молоком, о существовании которого они в прошлой жизни и не подозревали. Против первоначальных намерений торговлю с местной Европой я не прекратил, а только сократил, радикально изменив ассортимент встречных поставок колониальных товаров. В бараках репродукционных лагерей для мамочек еще рождаются дети, зачатые в ужасные времена владычества демона Люци, но только это ненадолго. Еще два месяца и конвейер принудительной репродукции окончательно остановится, после чего дети у меня в Метрополии будут рождаться только по доброму согласию и взаимному желанию.

После того как все нужное было аккуратно сложено, рыжуля Линда, сияя румянцем смущения, с легким поклоном головы передала поднос мне в руки.

— Спасибо, мои дорогие, скоро увидимся, — ответил я кивком на ее поклон и закрыл портал.

Тем временем дорогие хозяева обалдели так, что некоторое время и слова сказать не могли. Это вам не путь между двумя станциями метро всего за один шаг. Тут я показал им кусочек какой-то иной, несоветской жизни, хотя и на императорский дворец, полный помпезности, мое жилище тоже не тянет. О том, как изнутри выглядит жилище бывших царей, Лев Николаевич знает получше иных прочих, потому что шесть лет своей жизни проработал в Эрмитаже.

— Ну вот, — произнес я, — передавая поднос ошарашенной хозяйке, — проблема с чаепитием решена. Теперь только организовать кипятку и все будет нормально.

Наталья Викторовна поставила поднос на стол и сказала:

— Сейчас я схожу на кухню и поставлю чайник…

— Не надо кухни, — возразила Кобра, успевшая снять свой плащ, — вы только принесите воды, а кипяток это уже моя забота.

— Моя спутница и боевой товарищ маг огня высшей девятой категории и Адепт Хаоса, — пояснил я. — Вскипятить чайник для нее это все равно, что для вас зажечь спичку.

— Интересно, — хмыкнул Лев Гумилев, — ведь вы же, вроде, носите титул Адепта Порядка. И вдруг такое соседство…

— Вместе, — сказал я, — мы составляем взаимодополняющую пару адептов разных сил, которая не враждует, а сотрудничает. Недоработал господин Гегель со своей диалектикой, не всегда отношения между противоположностями можно описать словом «борьба». Правда бывает такое чрезвычайно редко, по крайней мере, другая такая пара нам пока неизвестна.

— Все дело в тебе, Батя, — с серьезным видом ответила Кобра, — это ты у нас такой уникальный, а мы, все остальные, только помогаем тебе на нелегком пути.

— Вот только не надо меня перехваливать, — возразил я. — И в магической пятерке, и в кругу Верных,каждый человек у нас неповторим и в чем-то незаменим. Что бы мы делали без Колдуна, без Птицы, без Анастасии, без Елизаветы Дмитриевны, без отца Александра, без Лилии? И даже малышка Гретхен тоже сыграла свою роль в формировании нашей команды и налаживании отношений с тевтонами. О бойцах нашей первоначальной группы я вообще молчу, каждый из них безропотно нес все тяготы и лишения службы и без страха шел навстречу опасности. Формула страшной встречной клятвы «вместе мы сила, а по отдельности мы ничто» родилась совсем не на пустом месте.

— Туше, Батя, — ответила Кобра, — ты такой — какой есть, и именно за это все, вплоть до последней рабочей остроухой и бывшей мясной, тебя и любят. И наши новые знакомые, когда узнают тебя поближе, тоже не будут исключением.

— Да, — согласился Лев Гумилев, потирая подбородок, — интересные вы люди и каждое сказанное вами слово оборачивается открытием. Кстати, что это было за место, куда вы только что открывали свой канал? Те девушки совсем не похожи ни на вас, ни даже друг на друга, но все равно видно, что отношения между вами как между старшим братом и младшими сестрами в дружной и крепкой семье.

— Это мой семейный дом в боковом инфернальном мире, отданном мне в ленное владение Всемогущим Господом для создания метрополии своей собственной Империи, — с мрачным видом ответил я. — Прежде им владел захватчик, скваттер и злодей демон Люци, превративший местных жителей в свой двуногий скот. Женщин там убивали на бойне, чтобы нечистое создание могло насладиться их болью и смертным ужасом, а мужчин в течение всей жизни высасывали изнутри, пробуждая в них самые низменные и зверские инстинкты. Эпицентром зла была Северная Америка, будто в насмешку обзывавшаяся Царством Света, но и на остальной территории обстановка была лучше ненамного. Женщин на мясо резали и в Британии и во Франции и только поближе к российским границам это явление как бы сходило на нет. И так продолжалось больше ста лет…

— Какой ужас! — воскликнула супруга Льва Николаевича, ставя на стол наполненный чайник.

— Ужас, Наталья Викторовна, это не то слово, — возразил я, — определение «мерзость» будет точнее. Впрочем, когда Всемогущий Господь увидел, что я набрал силу, позволяющую решать вопросы такого масштаба, он сначала сбросил мне набор живых ключей от того мира, а потом, после первых успехов на британском поприще*, отдал его мне в вечное ленное владение. Это было нужно для того, чтобы я смог встать там на землю обеими ногами, снеся все предшествующие конструкции до основания, после чего устроить жизнь на пустом месте по своему собственному вкусу. Если до того решения я относился к тому миру как к явлению глубоко вторичному по отношению к событиям в мирах Основного Потока, то после него дальнейшее существование демона исчислялось часами и минутами. И иначе быть не могло, ведь это был прямой приказ Верховного Командования перенести все усилия на новое направление главного удара, демона извести, чтобы его не было больше нигде и никак, а его жертвам вернуть человеческое достоинство.

Примечание авторов: * поприще (устаревшее) — место для бега, борьбы и других состязаний, арена, ристалище.

— И мы это сделали, — сказала Кобра, — выжгли логово демона концентрированным ударом градиента Хаос-Порядок, и вместе с ним подохли все его цепные псы, которых он держал на своего рода ментальных поводках зацепленных не за шею, а за центр сознания в мозгу. После этого на руках у нас остались двадцать миллионов несчастных женщин и девочек, старших из них Батя нарек своими сестрами, а младших любимыми приемными дочерями.

— А разве они, эти женщины, не деградировали за сто лет такого кошмара? — с сомнением в голосе спросил Лев Гумилев.

— Нет, — ответил я. — Демон хотел вкушать ужас и смерти полноценных личностей, а не скотоподобных существ, ведь тогда их некротическая энергия ничем не отличалась бы от той, что образуется при забое баранов. Более того, все это время на племя отбирали самых красивых, здоровых и умных девочек, чтобы в потомстве усиливались именно эти качества. Ну а потом в тот мир пришли мы и разом сгребли со стола весь банк. Крупье мертв, игра закончена. Поскольку жить в городах, заброшенных за время владычества демона, можно было с тем же удовольствие, что и на кладбище, поселился я в репродукционном лагере Шантильи, километрах в тридцати на запад от бывшего Вашингтона. Девочки, которых вы видели, во времена правления демона состояли вналожницах при коменданте этого лагеря, а потому обитали в доме, который я занял под свою штаб-квартиру. Сначала я оставил их в качестве приживалок с неопределенным статусом, потому что в казармах их бы просто убили, а потом мы с женой приняли решение приблизить их к себе, чтобы на их примере разобраться в том какую политику строить в отношении всех остальных. Ведь это были типичнейшие представительницы своей страты, за которыми даже не требовалось далеко ходить. Об этом решении мы не пожалели ни в личном плане, ни как император с императрицей, ибо выработанная на их примере политика оказалась верной, точной и своевременной.

— Да, — произнес Лев Гумилев, — девочки любят вас как брата, и это было видно даже такому постороннему человеку как я.

— А я хочу сказать, Сергей Сергеевич, что вы и в самом деле уникальный человек, — утерла непрошеную слезу Наталья Викторовна. — Нет в вас никакой злобы, а когда вы рассказывали о своих сестренках, то я видела, что от вас исходит незримый свет.

— Враги считают меня суровым, непреклонным и даже свирепым, ну так на то они и враги, — ответил я. — А сейчас давайте пить чай. Кобра, организуй кипяток.

И вот после того как все уже сделали по первому глотку горячего ароматного напитка Лев Гумилев вдруг хитро прищурился и сказал:

— А теперь, Сергей Сергеевич, так как вы уже добились того чего хотели и расположили нас с Наталинькой к себе насколько это возможно, скажите же, наконец, что вы хотите от старого ученого идеи которого принимаются научным сообществом буквально в штыки.

— Мне нужна строго научная единая теория социальных последовательностей, — прямо ответил я, — и слово «научная» тут главное. Это должно быть точное и безошибочное описание всех общественных явлений происходящих в человеческом обществе от каменного века до галактических цивилизаций пятого уровня, также как теория Всемирного тяготения сэра Исаака Ньютона описывает взаимодействия между космическими телами. Сейчас над этим вопросом работают Карл и Женни Маркс, а также оба товарища Ленина, но как только дело выходит за границы политэкономии капитализма, эти деятели утрачивают почву под ногами и начинают плавать в обилии фактического материала. А это неправильно. Я не собираюсь никого отстранять от работы, но научную команду на этом направлении следует усилить и вы, доискивающийся до причин, а не только описывающий следствия подойдете для этого лучше всего.

После этих слов Лев Николаевич даже покачнулся и прикрыл глаза, будто после удара по голове.

— Да, — сказал он, отдышавшись, — так ПРИХОДИТ слава мира. Вот только что ты был ученым, признанным специалистом, но чьи теории воспринимались коллегами не более как чудачество, и вдруг приходит некто могущественный, говорит, что ты достоин, и возводит на высокую гору, откуда видны все царства и прошлого и будущего. Соблазн невозможный. Однако, пожалуй, я гордо откажусь, потому что не считаю для себя возможным работать в одной команде с перечисленными вами господами. Натерпелся я от их последователей по самый край жизни.

— Лев! — воскликнула Наталья Викторовна. — Да что ты говоришь⁈

— Я уже семьдесят три года Лев и говорю то, что думаю, — ответил ее супруг. — Думаю, что Господь даст мне сил устоять перед любыми посулами!

— Амбец! — сказала Кобра. — Спасайся, кто может. Сейчас начнется!

И в самом деле, почувствовав сопротивление собеседника, проснулся мой внутренний архангел, решивший своими глазами глянуть на упрямца, и поминание Господа придало этому процессу особую энергичность. Ощущение щекотки в темени и неземной свет от вспыхнувшего в полный накал нимба затапливает комнату.

— Господь тоже здесь, — откуда-то сверху звучит громыхающий голос. — Это Он сделал тебе предложение устами своего Специального Исполнительного Агента, а ты, несчастный, его отверг, бросил протянутый тебе хлеб на землю, исходя исключительно из своих личных заблуждений и предубеждений…

В этот момент я опомнился и усилием воли втянул разбушевавшегося архангела внутрь себя, а энергооболочка еще и прокомментировала это действие мыслью про молодых да ранних, которые лезут в пекло поперек батьки. И в самом деле, ну нельзя же так грубо разговаривать с пожилыми и не очень здоровыми людьми и натерпевшимися в жизни от разных неприятных особенностей советского исторического процесса. Вот хватит Льва Николаевича сейчас по голове Инфаркт Миокардович и что потом делать будем, не говоря уже и о том, что быть причиной смерти хорошего человека мне не хочется категорически. А такой исход не исключен, пациенту плохо уже сейчас и с каждой секундой становится только хуже.

— Лилия, — уже обычным человеческим голосом бросил я в пространство, — ты мне нужна!

Хлоп и мелкая божественность уже тут как тут, по счастью не с ногами на столе, а позади Льва Николаевича.

— Я здесь, папочка, — заявляет она, — кого тут нужно вылечить?

— Вот этот человек, — сказал я, — только что своим упрямством вызвал неудовольствие моего внутреннего архангела, и это не прошло ему даром. Делай что хочешь, но пациент должен быть жив, здоров и вполне вменяем. А потом мы с ним снова поговорим, только уже без разных спецэффектов.

— Вы, русские, все большие упрямцы и ты, папочка, не исключение, — произнесла Лилия, накладывая ладони на виски Льва Николаевича. — Идет тяжело, но вполне преодолимо. Кыш, противный, кыш, кыш, кыш.

Сразу после начала этой процедуры бледное как воск лицо пациента порозовело, дыхание из прерывистого стало ровным и размеренным и вот он уже открывает глаза, вернувшись в мир живых.

— Все, папочка, — заявила Лилия, опуская руки, — клиент к разговору готов. Однако состояние у этого человека просто ужас, ужас, ужас. Его следует немедленно доставить в наш госпиталь и лечить со всем возможным тщанием, чтобы был как новенький и совсем здоровенький.

— Мы его обязательно доставим, а ты вылечишь, — заверил я свою приемную дочь. — Однако сначала нам требуется закончить незаконченный разговор.

— Все, папочка, я умолкаю, хотя на всякий случай побуду поблизости, — сказала Лилия и застыла, сложив руки на груди.

Тем временем мой главный собеседник окончательно пришел в себя и, оглядываясь по сторонам, растерянно спросил:

— Э-э-э, что со мной произошло, и каким образом в нашей с Наталинькой комнате появилась эта девочка?

Ответил я максимально мягким и спокойным тоном, на какой был способен:

— Вы, Лев Николаевич, своим упрямством вызвали гнев моего внутреннего архангела и, прежде чем у меня получилось взять ситуацию под контроль, он успел наговорить вам разных укоризненных слов. Ведь я и в самом деле служу Специальным Исполнительным Агентом Творцу Всего Сущего. Когда вы вздумали мне перечить, не стоило вам поминать всуе Господнего Имени, ибо действую я исключительно с Его ведома и по поручению. А теперь позвольте представить вам античную богиню первой подростковой любви Лилию, дочь богини Венеры-Афродиты и по совместительству величайшую целительницу во всех подлунных мирах, куда там шарлатану Асклепию с его семейкой. После того как я в очном поединке-хольмганге голыми руками заколбасил ее юридического отца Ареса-Марса, Лилия провозгласила меня своим приемным отцом. От сожителя своей матери эта девочка-богиня не видела ничего кроме тумаков и матюков, а я и в самом деле люблю ее будто родную дочь.

— Приятно было познакомиться, госпожа Лилия, — пробормотал Лев Гумилев.

— И я тоже рада знакомству с одним из умнейших людей человеческой цивилизации, — очаровательно улыбнулась мелкая божественность, сделав книксен. — И имейте в виду, Лев Николаевич, что я рассчитываю на вас как на пациента. Сделать вас обоих вместе с супругой снова молодыми и здоровыми для меня не только обязанность, но и честь. Вы только договоритесь с моим папочкой, ибо он в силу своего положения никогда не предложит вам ничего богомерзкого или даже просто плохого.

— Да, — сказал я, — вернемся к нашему разговору о марксизме. В отличие от всех прочих идейных течений это учение ищет счастья для всего человечества, а не только для отдельных наций и социальных страт. Это единственно верная стратегическая основа, которая лежит в фундаменте марксистского учения, а вот на тактические построения господина Маркса и его последователей глаза бы мои не глядели. Одни общественные явления, прямо проистекающие из сущности капитализма «как он есть», это учение описывает правильно, другие неправильно, зачастую с точностью до наоборот, третьи оно и вовсе не замечает, пока те не подойдут вплотную и не стукнут по лбу. А так нельзя, ведь на основании этой теории решаются вопросы жизни и смерти миллионов людей, и любая ошибка может обернуться огромными жертвами. Вы как историк для того и нужны в этой команде юристов-экономистов*, чтобы котлеты на тарелке лежали отдельно, а мухи отдельно.

Примечание авторов: * Маркс, собственно, разрабатывал именно экономическую теорию, к которой люди шли как бы бесплатным приложением, а Владимир Ульянов по образованию был юристом.

— Ну, хорошо, — с некоторым сомнением произнес Лев Гумилев, — попробовать такое сотрудничество можно. Но как быть с моей работой в университете?

— Лекции у вас там уже закончились, а сдача сессий и защита дипломных работ могут обойтись и без вас, — ответил я. — Если потребуется, то мне ничего не стоит созвониться с товарищем Романовым и оформить вам откомандирование в мое распоряжение с сохранением имеющегося рабочего места и жилья. Ну а потом, осенью, можно будет создать вам такие условия, что бы в два шага, одна нога здесь другая там, вы посещали бы свой университет, а потом, после завершения работы возвращались бы обратно. Специальным амулетом с фиксированными координатами перехода может пользоваться даже человек без дополнительных магических талантов.

— В таком случае я согласен, — ответил мой собеседник и тут же за окнами саданул раскат грома, а в Мироздании что-то крякнуло и хрустнуло.

Вот он где был ключевой момент для перехода на уровень девяносто первого года, а отнюдь не учредительный саммит Межмирового Альянса, который назначен тремя днями позже. Теперь я должен быть готов в любой момент торопиться на пожар, хотя несколько часов, думаю, у меня еще есть, ибо мгновенно такие каналы энергией не наполняются.

— Ты как всегда прав, сын мой, — услышал я своим сознанием голос Патрона. — И на этот раз ты все сделал хорошо.

— Что это было? — тем временем спросил мой собеседник. — Погода на улице хоть и мерзкая, но грозы сегодня быть не должно.

— Это мой Патрон выразил свое одобрение нашему соглашению, — ответил я. — И кстати, Лев Николаевич, как вы себя чувствуете?

— Трудами госпожи Лилии вроде бы неплохо, — ответил Лев Гумилев, — а какое это имеет отношение к нашим делам?

— Если бы вы чувствовали себя нехорошо, то тогда вас следовало бы направить в госпиталь для начала самого серьезного лечения и омоложения, — ответил я, — Однако поскольку все не так плохо, то сейчас мы в два шага перейдем отсюда ко мне в Шантильи, где мои сестренки ждут нас на пироги с чаем. Не стоит обижать малых сих даже малейшим невниманием и необязательностью.

— Совершенно с вами согласен, — сказал Лев Гумилев, вставая. — Я готов, ведите меня мой Вергилий.

Кобра перекинула через руку свой плащ и подхватила поднос с чайными принадлежностями, а я открыл портал, и так все вчетвером мы шагнули в гостиную моего дома в Шантильи, где к Шарлин, Эйприл, Грейс и Линде добавились Алиша, величественная как африканская королева, и моя супруга Елизавета Дмитриевна.