Альтернативная история

1

Большой автомобиль медленно двигался, осторожно прокладывая себе путь среди узких улочек. Здесь, вдали от небольшого ярмарочного городка Уилтон, снег толстым пушистым одеялом укрывал землю. Деревья и кусты, чьи силуэты вырисовывались в свете фар, были покрыты тяжелыми снежными шапками. «Мерседес» немного качнуло из стороны в сторону. Мэнверинг услышал, как шофер чертыхнулся в сердцах, удерживая руль. Громкая связь была включена.

На специальном экране, встроенном в спинку сиденья, высвечивались данные о техническом состоянии автомобиля: давление масла, температура, обороты двигателя, скорость движения. Свет от экрана мягкими бликами отражался на лице его спутницы. Она беспокойно повела плечами; светлые пряди волос качнулись в такт ее движению. Он слегка развернулся в ее сторону.

На ней была изящная короткая клетчатая юбка, а на ногах — теплые сапоги. Ноги, приковывающие к себе взгляд, были превосходны.

Он щелкнул выключателем, и светящийся экран погас.

— Осталось недолго, — произнес он. Его мучил вопрос, знает ли она о том, что громкая связь включена? — В первый раз?

В темноте она едва заметно кивнула и сказала:

— Я была поражена.

Резиденция в Уилтоне протяженностью более пяти миль располагалась за городом, живописно окаймляя горную вершину. Автомобиль медленно двигался вдоль высоких стен, надежно скрывающих здания. Мэнверинг отметил, что со времени его последнего визита усилена охрана внешних стен резиденции: на определенном расстоянии друг от друга возвышаются смотровые башни, а сами стены сверху опутаны колючей проволокой.

У подъездных ворот возвышались два новых каменных охранных поста. Подъехав ближе, автомобиль остановился. Снегопад, стихший за время их поездки из Лондона, вновь разошелся; в свете фар было отчетливо видно, как огромные снежные хлопья кружат в воздухе. Ветер доносил ясно различимые отзвуки отдаваемых приказов.

Вперед выступил один из охранников и, склонившись, легко постучал по стеклу автомобиля. Мэнверинг нажал кнопку, стекло медленно поехало вниз. Он заметил специальную повязку на рукаве, с символикой ГФП, и расстегнутую кобуру с откинутым верхом.

— Добрый вечер, капитан, — произнес Мэнверинг.

— Добрый вечер, господин. Ваш паспорт.

Холодный порывистый ветер дул в лицо Мэнверингу.

Он протянул охраннику удостоверение личности и специальный допуск секретности.

— Ричард Мэнверинг. Правая рука полномочного посланника. Госпожа Хантер, из моего отдела, — произнес он.

Охранник приблизил фонарь к документам, на мгновение ослепив Мэнверинга ярким светом, после чего переместил его в сторону, внимательно изучая девушку. Она сидела, напряженно выпрямив спину и устремив взгляд вперед. Позади начальника охраны Мэнверинг заметил еще двух солдат в стальных касках, крепко сжимавших в руках оружие. Впереди непрерывно щелкали дворники.

Охранник отступил назад и сказал:

— На этой неделе истекает срок действия вашего паспорта. Переоформите документы.

— Премного благодарен, капитан, — ответил Мэнверинг. — Веселого Рождества!

Офицер сдержанно кивнул, доставая прикрепленную на поясе рацию. Мгновение — и ворота медленно распахнулись. Автомобиль двинулся вперед.

— Ублюдок… — пробормотал Мэнверинг.

— Здесь всегда так? — спросила она.

— Повсюду усилены меры безопасности, — ответил он.

Она накинула пальто на плечи и добавила:

— Честно говоря, меня это немного пугает.

— Просто министр заботится о своих гостях.

Резиденция Уилтон, расположенная в низовье гористой местности, была окружена со всех сторон высокими деревьями. Автомобиль осторожно двигался вперед, преодолевая крутые повороты дороги. Движение затрудняли едва видимые в темноте, низко нависающие ветви деревьев. Ветер стонал, проносясь над плотно закрытым люком. Казалось, что автомобиль устремляется в непроглядную тьму туннеля, полного кружащихся снежных хлопьев. Она вздрогнула.

— Скоро будем на месте, — произнес он.

В свете фар виднелись бескрайние снежные просторы. Только почти полностью занесенные снегом столбы указывали правильный путь. Еще один крутой поворот — и впереди показался дом. Свет фар скользнул по фасаду здания, выхватывая из темноты возвышающиеся зубчатые башни и отражаясь в бесчисленных окнах. Едва ли кто-то из непосвященных, любуясь на искусно выложенные из старого камня стены здания, мог предположить, что его остов отлит из железобетона. Автомобиль повернул направо, с хрустом проехал по посыпанной гравием дорожке и остановился. Экран, встроенный в спинку сиденья, замерцал и вспыхнул неоновым светом.

— Спасибо, Ганс. Отличная поездка, — сказал Мэнверинг.

— Благодарю, сэр, — ответил Ганс.

Девушка тряхнула волосами, свободно ниспадавшими на плечи, и подняла свою сумочку. Открывая ей дверцу машины, он спросил:

— Все хорошо, Диана?

Она пожала плечами и ответила:

— Да. Иногда мне в голову приходят глупые мысли. — И, на мгновение сжав его руку, добавила: — Я рада, что ты здесь. Мне будет на кого положиться.

Мэнверинг откинулся на кровати и устремил взгляд на потолок. Внутри, как и снаружи, резиденция Уилтон являла собой торжество искусства над природой. Здесь, в тюдоровском крыле, где разместилось большинство гостей, стены и потолки были отделаны фактурной штукатуркой в обрамлении тяжелых дубовых балок. Он повернул голову в сторону. В углу комнаты возвышался камин, отделанный желтым камнем; на каминной полке виднелся искусно вырезанный знак свастики, по обеим сторонам которого располагались лев и орел — символы Двух Империй. За кованой решеткой разгорался огонь; бревна весело потрескивали в камине, отбрасывая на потолок отсветы затейливых орнаментов, по комнате волнами расходилось тепло. На книжной полке, закрепленной рядом с кроватью, теснились обязательные для прочтения книги: официальная биография вождя, «Взлет Третьего рейха» У. Ширера, монументальное произведение Каммингса «Черчилль: испытание падением». Было несколько романов К. Бучана, произведения Р. Киплинга, У. Шекспира и Полное собрание сочинений О. Уайльда. На прикроватном столике возвышалась кипа журналов: «Connoisseur», «The Field», «Der Spiegel», «Paris Match». В комнате также был умывальник, рядом с которым на вешалке висели темно-синие полотенца. В углу — двери, ведущие в ванную и гардеробную, где слуга уже успел аккуратно развесить его одежду.

Он погасил окурок сигареты и тут же прикурил новую. Сел на кровать и плеснул в стакан немного виски. С улицы доносились обрывки фраз и вспышки смеха. Он услышал звуки пистолетных выстрелов и грохот автоматов. Мэнверинг медленно подошел к окну и поднял шторы. Шел снег, белоснежные хлопья, неторопливо кружась, покидали бескрайние просторы черного неба, но ямы для сжигания, расположенные около главного здания, были ярко освещены. Он замер, наблюдая в окно, как несколько человек двинулись вперед, сбиваясь в кучу, после чего опустил шторы. Шагнул к камину и, сгорбившись, сел в кресло, устремляя взор на пылающие языки пламени. Мэнверинг вспомнил поездку через Лондон: безвольно повисшие и трепещущие на ветру флаги Уайтхолла; медленное, прерывистое движение транспорта по дорогам; легкие танки, выстроенные вдоль внешней стороны парка Святого Джеймса. Дорога из Кенсингтона переполнена, крики толпы и несмолкающие гудки автомобилей; обширный фасад Харродса казался грозным и зловещим на фоне мрачного черного неба. Мэнверинг нахмурился, вспомнив телефонный звонок, поступивший до его отъезда из министерства.

Его имя было Косович. Он представлял «Time International», по крайней мере так заявил. Мэнверинг дважды отказывался с ним беседовать, но Косович оказался очень настойчив. Наконец Мэнверинг отдал распоряжение секретарю соединить его с репортером.

В речи Косовича явственно слышался американский акцент.

— Мистер Мэнверинг, — начал репортер, — мне бы хотелось лично пообщаться с вашим министром и взять у него интервью.

— Боюсь, это совершенно невозможно. Хочу заметить, что наша с вами беседа тоже не должна была состояться.

— Как мне следует вас понимать, сэр? Это предупреждение или угроза?

Аккуратно подбирая слова, Мэнверинг произнес:

— Вы меня неправильно поняли. Я только хотел отметить, что существуют более правильные пути получения информации.

— Да, — согласился Косович. — Мистер Мэнверинг, насколько правдивы слухи о том, что Инициативные группы будут переброшены в Москву?

— Заместитель фюрера Гесс сделал заявление относительно данной ситуации. Я думаю, вы уже ознакомились с его копией.

В телефонной трубке раздался голос Косовича:

— Да, копия документа у меня перед глазами. Мистер Мэнверинг, чего вы хотите добиться? Еще одной Варшавы?

Помедлив, Мэнверинг ответил:

— Боюсь, я не могу прокомментировать данную ситуацию, господин Косович. Заместитель фюрера выступил против применения военной силы. Военные группы были приведены в состояние боевой готовности. На данный момент это все. Они выступят только в случае необходимости рассредоточения солдат. Пока такой необходимости не возникло.

Косович попытался зайти с другой стороны:

— Вы упомянули в разговоре заместителя фюрера, сэр. Мне стало известно о второй попытке бомбардировок два дня назад. Как вы можете это прокомментировать?

Мэнверинг стиснул телефонную трубку.

— Боюсь, вы дезинформированы, — медленно произнес он. — Нам ничего не известно об этом инциденте.

Некоторое время из трубки не доносилось ни звука, после чего Косович задал следующий вопрос:

— Можно ли считать ваше заявление официальным?

— Наш разговор не является официальной беседой. В любом случае я не уполномочен делать заявления.

— Да, иные пути получения информации действительно существуют. Мистер Мэнверинг, спасибо за то, что уделили мне время.

— До свидания, — ответил Мэнверинг, положил трубку на рычаг и медленно сел, не отрывая взгляда от телефона.

За окнами министерства шел снег, порывы ветры подхватывали белые хлопья и кружили их в диком танце, увлекая в темноту ночи. Мэнверинг поднес к губам чашку и понял, что чай совершенно остыл.

В камине потрескивали дрова, языки пламени лизали сухое дерево. Он налил себе еще немного виски и вернулся на место. Перед отъездом в Уилтон он обедал с Уинсби-Уокером. Этот человек занимался сбором разнообразной информации, но он ничего не мог сказать о корреспонденте по имени Косович. Мэнверинг подумал: «Мне следовало бы узнать о нем через службу безопасности». Но тогда служба безопасности начнет проверять и его самого.

Он взглянул на часы. На улице стало гораздо тише. Мэнверинг усилием воли заставил себе подумать о другом. Однако новые мысли тоже не принесли желанного успокоения. Прошлое Рождество он провел с матерью, но больше этого никогда не будет. Он припомнил другие праздники Рождества — те, что были много лет назад. Несмышленому ребенку это время казалось нескончаемым весельем со множеством игрушек и сладостей. Он, словно наяву, ощутил запах сосны, коснулся шероховатой поверхности веток, увидел в полумраке свет, льющийся от расставленных по комнате свечей. Вспомнил книги, которые читал при свете фонаря, и твердые углы набитой наволочки, лежавшей на кровати в ногах. Тогда он был абсолютно счастлив. Не сразу, а намного позднее пришло осознание того, что чего-то не хватает. А вместе с ним и одиночество. Мелькнула мысль: «Она хотела видеть меня устроенным в жизни и уверенным в завтрашнем дне. А это не так уж и много».

От виски он становился слишком сентиментальным. Осушив стакан, Мэнверинг прошел в ванную комнату, разделся и встал под душ в надежде, что бодрящие струи воды унесут прочь усталость и сомнения. Тщательно вытираясь махровым полотенцем, он подумал: «Ричард Мэнверинг, личный помощник министра Великобритании». А вслух произнес:

— Кто-то должен помнить о возмездии.

Одевшись, он нанес на лицо пену и начал бриться. В голове теснились мысли: «Иногда бывает, что в тридцать пять приходит осознание, что ровно половина жизненного пути осталась позади». Он припомнил далекие дни, проведенные с Дианой, когда на короткий миг ему показалось, что между ними возникло что-то необъяснимо-волшебное. Теперь между ними уже ничего не могло быть. Из-за Джеймса. Конечно, Джеймс был всегда.

Мэнверинг аккуратно вытер лицо полотенцем и нанес лосьон после бритья. Все это он делал механически; мысли, неподвластные силе разума, ускользали прочь и вновь возвращались к тому злополучному телефонному звонку. Одно было совершенно ясно: где-то произошла утечка информации. Кто-то каким-то образом сумел обеспечить Косовича засекреченными данными, очень важной и хорошо охраняемой информацией. По-видимому, этот же человек предоставил данные о проводимых ранее операциях. Мэнверинг нахмурился, пытаясь не упустить суть проблемы. Одна-единственная страна противостояла Двум Империям невероятно огромными скрытыми силами. В эту страну переместился центр семитского национализма. И Косович был американцем.

Он подумал: «Свобода, сво-о-обода. Иудейская демократия». Вновь нахмурившись, он в раздумье потер лоб рукой.

Предупреждение поступило с Фронта Свободы. Пусть и косвенно, но связались именно с ним. Теперь он стал соучастником. Эта мысль, еще не до конца сформированная и непроизнесенная, на протяжении всего дня не давала ему покоя, медленно ворочаясь в закоулках сознания.

Мэнверинг безуспешно пытался понять, что им от него может быть нужно. Были пущены слухи, опасные слухи, — о происхождении никогда не станет известно. Или возможность узнать появится в самом конце, когда уже будет сделано все, что от него требовалось. Неведомые враги были неутомимы, беспощадны и коварны. Он не поспешил в службу безопасности с криками о помощи при первых намеках на опасность, но это обязательно было бы учтено. Каждый шаг в сторону и попытка обмануть брались на заметку.

Каждое подергивание наживки на крючке…

Он что-то проворчал едва слышно, разозлившись на самого себя. В основе их уверенности и силы — его страх. Застегивая рубашку, он вспомнил охранников у ворот, колючую проволоку, пущенную поверх заграждения, охранные посты. Не так много на свете подобных мест, но здесь с ним точно не могло случиться ничего непредвиденного. На несколько дней можно было забыть обо всем, что произошло. Вслух Мэнверинг произнес: «Так или иначе, моя значимость преувеличена. Я не настолько важен для них». На душе у него стало немного спокойнее.

Мэнверинг выключил свет и вернулся в комнату, дверь в ванную бесшумно закрылась за ним. Он подошел к кровати и замер, внимательно изучая книжную полку. Между томами Ширера и Черчилля появилась третья, тоненькая книга. Он осторожно прикоснулся к корешку книги, взял ее с полки, прочитал имя автора — Гесслер — и название — «На пути к гуманизму». Чуть ниже названия, словно часть лотарингского креста, были изображены сплетенные буквы «ФС» — Фронт Свободы.

Десять минут назад книги здесь не было.

Мэнверинг распахнул дверь настежь — в коридоре было пусто. Откуда-то издалека, видимо из отдаленных комнат большого дома, доносилась музыка, Тиль Уленшпигель. Больше никаких посторонних звуков поблизости. Он захлопнул дверь и дважды повернул в замке ключ. Вернулся к книжной полке и заметил, что дверца шкафа слегка приоткрыта.

Его портфель по-прежнему лежал на прикроватном столике. Мэнверинг подошел к нему и достал свой люгер. Ощутив тяжесть оружия в руке, он немного успокоился и почувствовал себя увереннее. Вставил обойму на место, снял пистолет с предохранителя и взвел курок. Медленно приблизившись к шкафу, он со всей силы распахнул дверцу ногой.

Внутри было пусто.

Шумно выдохнув, он нажал кнопку, достал обойму с патронами и положил пистолет на кровать. И вновь пристально посмотрел на книжную полку. «Должно быть, я ошибся», — подумал он.

Мэнверинг осторожно взял книгу с полки. С момента выхода первой публикации Гесслер был запрещен во всех областях Двух Империй. Мэнверинг никогда не видел даже копию книги. Он присел на край кровати и открыл наугад первую попавшуюся страницу.

На мгновение раздался протяжный стон ветра, в оконных рамах задрожали стекла. Мэнверинг оглянулся, память услужливо вернула загнанную в дальний угол мысль о крючке. Он пролистал несколько страниц.

Стук в дверь заставил его почувствовать непреодолимое чувство вины от содеянного. Отбросив книгу далеко в сторону, он спросил:

— Кто там?

— Ричард, это я. Разве ты еще не готов? — ответил голос из-за двери.

— Минутку, — произнес он.

Еще раз взглянув на книгу, он поставил ее назад, на книжную полку, и подумал: «Этого, по крайней мере, они не ожидают». Положил люгер снова в портфель и защелкнул его. Только после этого он подошел к двери.

На ней было черное кружевное платье. По обнаженным плечам струились пряди волос, расчесанных до блеска. Оцепенев, он несколько мгновений смотрел на нее, пока не произнес:

— Проходи, пожалуйста.

— Порой у меня возникают сомнения… У тебя все хорошо?

— Да, конечно.

— Ты смотришь так, словно увидел призрака.

Он улыбнулся и сказал:

— Ты застала меня врасплох. Арийки очень симпатичны.

Она усмехнулась в ответ:

— Ты должен знать, что во мне течет ирландская, английская и скандинавская кровь.

— Это не важно.

— Порой я тоже так думаю.

— Что-нибудь выпьешь?

— Немного. Иначе мы опоздаем.

— Сегодня не официальная встреча, — сказал он и отвернулся, пытаясь справиться с галстуком.

Она не спеша потягивала свой напиток, носком туфельки чертя на ковре замысловатые узоры.

— Полагаю, ты много раз был на подобных приемах? — спросила Диана.

— Пару раз, не более.

— Ричард, они…

— Что — они?

— Я не знаю. Ты не можешь не видеть очевидного.

— Все будет в порядке, — ответил он. — Все эти приемы похожи друг на друга.

— С тобой действительно все в порядке?

— Абсолютно.

— Какие вы все-таки неловкие! Позволь мне, — сказала она и легко справилась с непокорным галстуком, завязав аккуратный узел. Ее взгляд на мгновение остановился на его лице — внимательный и изучающий. — Вот так. Думаю, просто необходимо, чтобы кто-нибудь о тебе заботился, — сказала она.

— Как Джеймс? — осторожно спросил он.

Она долго не отводила пристального взгляда и наконец произнесла:

— Не знаю. Он сейчас в Найроби. Мы не виделись несколько месяцев.

— Как ни странно, но я немного нервничаю.

— Почему?

— Сегодня я сопровождаю очаровательную блондинку.

Она запрокинула голову и весело рассмеялась:

— Тогда тебе просто необходимо выпить.

Он налил себе виски и поднял стакан:

— Будем здоровы!

Теперь ему казалось, будто книга прожигает насквозь его спину.

— Хочу заметить, что ты выглядишь уверенным в себе.

Он задумался: «Этой ночью все встанет на свои места. Не могу подобрать слово». И он вспомнил о Тиле Уленшпигеле.

— Честно говоря, нам лучше спуститься, — произнесла она.

В Главном зале мерцали огни, отражаясь от гладкого полированного пола и настенных панелей, обитых темной тканью. В ближнем углу комнаты возвышался невероятных размеров натопленный камин. Немного в стороне, под балконом для музыкантов, длинными рядами тянулись накрытые столы. Официальный был прием или нет, но на столах сверкали бокалы и столовое серебро. Горели свечи, возвышаясь в центре венков из пушистых темно-зеленых ветвей. Рядом с каждым местом лежала скрученная темно-красная льняная салфетка.

В центре зала, касаясь верхушкой кессона — искусно декорированного углубления в потолке, — возвышалась восхитительная рождественская ель. Ее ветви были украшены яблоками, корзинками со сладостями, красными бумажными розами, а у подножия громоздились коробки с подарками в ярко-полосатой оберточной бумаге. Вокруг ели, разделившись на небольшие группы, стояли люди, весело смеялись и разговаривали. Ричард увидел Мюллера, министра обороны. Его спутницей сегодня была поразительной красоты блондинка. Около них стоял высокий человек с моноклем, отвечающий за безопасность. В стороне расположилась группа офицеров ГСП в темных аккуратных костюмах; за ними были видны человек шесть связных. Мэнверинг заметил Ганса, который стоял, склонив голову набок, и согласно кивал в такт словам собеседника, улыбаясь каким-то его репликам, и подумал, как уже бывало раньше, что шофер похож на большого породистого быка.

Диана остановилась в дверях и взяла Мэнверинга под руку. Но министр уже заметил их появление и, пробираясь через толпу, направился к ним с бокалом в руке. На нем были черные узкие брюки и темно-синий джемпер. Выглядел он счастливым и расслабленным.

— Ричард, — обратился он к вновь пришедшим, — и моя дорогая мисс Хантер, мы уже и не надеялись увидеть вас. В конце концов, Ганс Трапп среди нас. А пока угощайтесь, выпейте чего-нибудь. И проходите-проходите, пожалуйста, присоединяйтесь к моим друзьям. Вот сюда, здесь теплее.

— Кто такой Ганс Трапп? — спросила девушка.

— Скоро ты обо всем узнаешь, — ответил Мэнверинг.

Прошло немного времени, и министр объявил:

— Дамы и господа, прошу всех садиться за столы.

Еда и вино были превосходными. К тому моменту, как подали бренди, Ричард почувствовал, что общается легко и непринужденно, а воспоминания о книге Гесслера надежно спрятаны в самых дальних уголках памяти. Традиционные тосты — за короля и за фюрера, за провинции, за Две Империи — были уже подняты. Министр хлопнул в ладоши, призывая всех к тишине.

— Друзья мои, — начал он, — сегодняшний вечер, — особенное время, когда мы можем открыто общаться со всеми. Сегодня сочельник, канун Рождества. Осмелюсь предположить, что этот вечер очень много значит для большинства из нас. Но не будем забывать, что прежде всего дети считают эту ночь волшебной. Ваши дети, которые пришли сюда с вами, чтобы принять участие во встрече совершенно особого Рождества. Он замолчал. — Их уже позвали из рождественского вертепа, — продолжил он, — и вскоре они будут среди нас. Позвольте мне показать вам их.

Он кивнул; после чего слуги вывезли вперед большой и богато украшенный короб. Отдернули в сторону занавес, и притихшие гости увидели серую гладь огромного телевизионного экрана. В тот же момент яркие лампы, освещавшие зал, начали постепенно тускнеть. Диана повернула к Мэнверингу нахмуренное лицо; он нежно коснулся ее руки и покачал головой.

Главный зал почти полностью погрузился во тьму, освещаемый только приглушенным светом, исходящим от камина. Свечи незаметно угасали, окруженные зеленью венков; пламя отбрасывало на стены причудливые тени. В наступившей тишине гул ветра, кружившего вокруг главного здания, слышался еще более отчетливо. Теперь уже огни были погашены во всем доме.

— Некоторые из вас, — сказал министр, — оказались здесь впервые. Я объясню вам, что сейчас произойдет. Накануне Рождества все домовые и призраки выходят из своих укрытий. Демон Ганс Трапп покидает свое пристанище и может находиться повсюду. Его лицо черно и ужасно. Он закутан в медвежьи шкуры. Против него выступает Посланец Света, Дух Рождества. Кто-то называет ее королевой Люсией, кто-то — Младенцем Христом. А теперь посмотрите сюда.

Экран засветился.

Она медленно двигалась вперед, словно лунатик, — стройная и одетая в белое одеяние. Пепельные волосы рассыпались по плечам, на голове сверкала диадема из горящих тонких свечей. Позади нее шли Звездные Мальчики с волшебными палочками в руках, одетые в блестящие, переливающиеся одежды, а за ними двигалась небольшая группа детей самых разных возрастов — от малышей до девятидесятилетних. Они крепко держали друг друга за руки и нерешительно двигались вперед, стараясь ставить ноги в одну линию, подобно кошкам, и временами бросали испуганные взгляды по сторонам, рассматривая причудливые тени на стенах, отбрасываемые пламенем свечей.

— Они находятся в кромешной темноте и в томительном ожидании, — едва слышно произнес министр. — Няни оставили их одних. Даже если они будут кричать, их никто не услышит, поэтому они хранят молчание. И она зовет их к себе одного за другим. Они видят ее нежное сияние, льющееся из-под двери, должны подняться и последовать за ней. Здесь, где мы сидим, тепло и безопасно. Под елью их ждут подарки; чтобы добраться до них, детям нужно всего лишь преодолеть толщу темноты, окутывающую их.

Ракурс изображения изменился. Теперь они смотрели на процессию как бы сверху. Королева Люсия твердо ступала вперед. Тени, отбрасываемые пламенем свечей в ее диадеме, плясали по стенам, мерцая и отражаясь на гладких панелях.

— Сейчас они находятся в Длинной галерее, — сказал министр. — Практически над нами. Они не должны спотыкаться и останавливаться, им ни в коем случае нельзя оглядываться назад. Где-то поблизости скрывается Ганс Трапп. И только Младенец Христос может защитить их от Ганса. Посмотрите, как тесно они столпились позади нее в ореоле света!

Внезапно раздался громкий плач, подобный волчьему вою. Казалось, звук идет от светящегося экрана, но вместе с тем будто эхом отражается от стен Главного зала. Младенец Христос повернулся к детям, простирая руки вверх; единый крик распался на множество разноголосых всхлипов, переходя в невнятное бормотание, и вскоре стих. Вместо этого издалека послышались тяжелые равномерные удары, напоминающие бой барабанов.

Диана отрывисто произнесла:

— Мне кажется, в этом нет ничего веселого и забавного.

Мэнверинг ответил:

— И не должно быть. Ш-ш-ш…

Министр спокойно объяснил:

— Арийские дети с самых ранних лет должны познать темноту, которая их окружает, научиться бояться и преодолевать свой страх. Они должны научиться быть сильными — слабые духом не смогли бы выстроить Две Империи, просто не выстояли бы. Здесь нет места слабости! Ваши дети это уже поняли. Дом невероятно большой и полностью погружен во тьму. Но дети преодолеют все трудности и выйдут к свету. Они добьются успеха и станут победителями, как это когда-то произошло с Двумя Империями. По неотъемлемому праву рождения.

Ракурс изображения вновь изменился, и зрители увидели широкую лестницу. Появились идущие в первых рядах небольшой процессии, и колонна начала свой медленный спуск.

— А где наш друг Ганс? — произнес министр. — Ах…

Диана судорожно вцепилась в руку Мэнверинга. На большом экране появилось ужасающее черное лицо; чудище зарычало, пытаясь схватить камеру, но вдруг резко развернулось и огромными прыжками бросилось в сторону лестницы.

Дети пронзительно закричали, сбиваясь в кучу; на лестнице творилось что-то невообразимое, воздух наполнился диким шумом и грохотом. Страшные фигуры скакали и прыгали вокруг детей, протягивая к ним руки и пытаясь схватить. Они пробирались в толпу ребятишек, разъединяя их на группки. Мэнверинг видел: дети настолько растеряны и напуганы, что не знают, что делать дальше. Крики и плач достигли накала, когда вдруг Младенец Христос повернулся к детям и вновь простер руки к небу. Гоблины и прочие чудовища отступили в тень, рыча и скалясь, а процессия медленно продолжила свой путь.

Министр сказал:

— Они уже почти пришли. Это замечательные дети, достойные своей расы. Подготовьте рождественскую ель!

Слуги поспешили вперед с тонкими свечками в руках, чтобы зажечь праздничные огни. Рождественская ель выступила из мрака, озаренная светом, черно-зеленая и величественная. Мэнверинг впервые задумался, каким мрачным темным явлением она была, несмотря на то что сверкала и переливалась сотнями огоньков.

Массивные двери в дальнем конце зала распахнулись, и в комнату неудержимым потоком ворвалась толпа детей. Заплаканные и всхлипывающие, многие потирающие ушибленные коленки, все они, прежде чем ринуться к рождественской елке, остановились и поклонились в знак благодарности удивительному человеку, который провел их через тьму к свету. Когда сняли сверкающую корону и погасили венчавшие ее тонкие свечи, королева Люсия превратилась в обыкновенную маленькую девочку, такую же как и остальные дети, — худенькую, босую, в легком белом платье.

Министр поднялся с места, довольно усмехаясь.

— А теперь, — сказал он, — музыка и всем еще немного вина. Ганс Трапп мертв. Друзья мои и, конечно же, дети, веселого Рождества!

— Прошу меня извинить, — сказала Диана.

Мэнверинг развернулся к ней:

— Все в порядке?

— Да, просто мне хотелось бы развеяться после увиденного.

Он провожал ее заинтересованным взглядом, пока она не скрылась из глаз.

Заговорил министр, взяв его под руку:

— Превосходно, Ричард. Все идет просто замечательно, вы согласны?

— Да, сэр, все прекрасно, — ответил Ричард.

— Так-так. Хайди, Эрна и… Фредерик. Ты ведь Фредерик? Что там у вас? О, превосходно…

Он отвел Мэнверинга в сторону, по-прежнему крепко держа его за локоть. Со всех сторон раздавались радостные возгласы и детские крики: кто-то нашел сани, спрятанные за елью. Наконец министр обратился к нему:

— Посмотрите на них, Ричард. Какие они сейчас счастливые! Я хотел бы, чтобы у меня были дети… мои собственные дети. Иногда мне кажется, я отдал слишком много… Но надежда все еще есть. Я моложе вас, Ричард, вы это понимаете? Вот оно — время молодости!

— Я желаю вам всего самого наилучшего, — ответил Мэнверинг.

— Ричард, вам следует научиться хотя бы иногда отступать от правил. Отдохните немного, вы придаете слишком много значения званиям и высоким должностям. Вы мой друг. Я доверяю вам и ценю вас превыше всех. Понимаете? Сможете ли вы оправдать мои ожидания?

— Спасибо, сэр, — ответил Ричард. — Я все сделаю.

Казалось, министра переполняло всеобъемлющее чувство радости, скрыть которое ему никак не удавалось. Он обратился к Мэнверингу:

— Ричард, пойдемте со мной. Всего на несколько минут! У меня есть для вас особый подарок. Обещаю не отрывать надолго от рождественского праздника.

Движимый любопытством, Мэнверинг последовал за ним. Министр нырнул в ближайший дверной проем, повернул направо, затем налево, после чего спустился по узкому лестничному пролету. Внизу путь им преградила массивная стальная дверь. Министр приложил ладонь к сенсорному экрану, раздался глухой щелчок, послышался скрежет механизмов, и дверь распахнулась. За ней виднелся еще один лестничный пролет, освещенный единственной лампой-прожектором. Прохладный воздух дул снизу вверх. В состоянии, близком к шоковому, Мэнверинг понял, что они оказались в одном из помещений системы бункеров, сетью опутавшей подземелье замка Уилтон.

Министр, поспешно двигаясь вперед, уже прикладывал руку к сенсорному экрану, открывая следующую дверь.

— Игрушки, Ричард, — произнес он. — Все это игрушки. Но они доставляют мне несказанное удовольствие. — Заметив выражение лица Мэнверинга, он добавил: — Успокойтесь, Ричард. Вы нервничаете больше, чем дети, напуганные бедным старым Гансом!

За дверью было темно. В помещении витал тяжелый сладковатый запах, природу которого Мэнверинг никак не мог определить. Его спутник мягко, но настойчиво подталкивал его вперед. Мэнверинг отступил назад, не желая двигаться дальше в темноту. Тогда министр протянул руку и щелкнул выключателем на стене, и в ту же секунду яркий свет, нестерпимо резанув глаза, вырвал помещение из мрака тьмы. Мэнверинг отметил, что оно оказалось очень просторным, с низкими бетонными потолками и стенами. Вдоль одной из них стоял «мерседес», чистый и сверкающий, а за ним виднелся личный «порш» министра. Мэнверинг заметил пару автомобилей — «фольксваген» и «форд». В дальнем углу, словно призрачное видение, сверкал белый «Ламборджини». Подземный гараж.

— Я сам высчитал кратчайший путь сюда, — сказал министр. Он подошел к «ламборджини» и медленно провел рукой по низкому широкому капоту. — Посмотрите на нее, Ричард. Можете сесть, — продолжил министр. — Разве она не красавица? Разве она не прекрасна?

— Да, безусловно, — ответил Мэнверинг.

— Она вам нравится?

Мэнверинг улыбнулся в ответ:

— Очень, сэр. А кому бы она не понравилась?

— Превосходно, — ответил министр. — Я очень рад. Ричард, я хочу сделать вам подарок. Теперь она ваша. Наслаждайтесь!

Мэнверинг в изумлении смотрел на министра. Тот снова заговорил:

— Ну же, Ричард! Не смотрите на меня так, словно увидели что-то невероятное. Это вам — документы, ключи. Все формальности соблюдены. — Смеясь, он схватил Мэнверинга за плечи и развернул его к машине. — Вы прекрасно работали на меня. Две Империи никого не забывают — ни хороших друзей, ни тех, кто им верно служит.

— Я глубоко вам признателен, сэр.

— Не надо этих слов. Меньше официоза, Ричард.

— Сэр?

Министр продолжал:

— Оставайтесь рядом со мной, Ричард. Оставайтесь рядом… Там, наверху, они не понимают. Но мы ведь понимаем… а? Сейчас трудные времена, и мы должны быть вместе, всегда рядом — Королевство и Рейх. По отдельности… нас могут уничтожить. — Он отвернулся, положил сжатые в кулаки руки на крышу автомобиля и вновь заговорил: — Дело в чем… Евреи, американцы… капитализм — все они должны быть скованы страхом. Разделенная Империя ни для кого не опасна. Ее ждет упадок!

— Я сделаю все, что от меня зависит, сэр. Мы все будет стараться, — ответил Мэнверинг.

— Я знаю, знаю, — пробормотал министр. — Но, Ричард, сегодня днем… я упражнялся в фехтовании на мечах. Ничтожные короткие мечи!

Мэнверинг задумался: «Я знаю, чем он удерживает меня. Как будто вижу этот механизм. Но мне не следует тешить себя мыслями, будто мне известна правда».

Министр запрокинул голову, словно пронзенный нестерпимой болью, и продолжил:

— Применение силы всегда можно оправдать. Так должно быть. Но Гесс…

Мэнверинг медленно произнес:

— Мы уже пытались ранее, сэр…

Министр с размаху ударил кулаком по крыше автомобиля, прерывая собеседника:

— Ричард, разве ты не видишь? Это не мы! Не в этот раз. Были задействованы его собственные люди… Бауман, фон Таден… Большего я не могу сказать. Сам он старый человек, у него нет прежнего веса и значимости. Эта идея, которую они хотят воплотить, — идея Гесса. Понимаешь? Это — жизненное пространство. Опять… Половины мира недостаточно. — Министр выпрямился. — Червь в яблоке вгрызается все глубже… — продолжил он. — Но через нас осуществляется связь, мы посредники. Наша роль велика. Ричард, будь моими глазами и ушами.

Мэнверинг хранил молчание, думая о книге, появившейся в его комнате. Министр снова сжал его руку в своих.

— Призраки, Ричард, — сказал он. — Еще никогда они не были так близко. Мы можем научить наших детей бояться темноты. Но… не в наше время. Не для нас. Есть жизнь, и есть надежда. Мы можем сделать так много…

Мэнверинг подумал: «Кажется, я выпил слишком много вина… какое странное состояние…» Словно огромной волной, его захлестнули уныние и безразличие. Он безропотно последовал за министром обратно в зал, через мрачные помещения бункера — туда, где в камине полыхал огонь, а на ветвях ели сверкали огоньки свечей. Мэнверинг услышал детское пение, заглушаемое гулом ветра, и заметил, что дети уже качаются от усталости, почти засыпая на ходу. Казалось, сам дом, утомленный веселым праздником, отходит ко сну. Она, конечно, тоже ушла. Он сидел в углу, не спеша пил вино и, размышляя, наблюдал, как министр переходит от одной группы гостей к другой, еще раз поздравляя и прощаясь. Постепенно зал опустел, только слуги неслышно двигались по комнате, прибирая и наводя порядок.

Его внутреннее «я» наконец задремало и затихло, как это обычно бывает в конце долгого утомительного дня. Усталость снизошла, подобно благословению. Мэнверинг осторожно поднялся с кресла и направился к двери. «Мне не следовало оставаться здесь», — подумал он, прежде чем его сознание отключилось.

Мэнверинг достал из кармана ключ, вставил его в замочную скважину и дважды повернул. «Теперь она будет ждать, — подумал он. — Как все те письма, что так и не были написаны, как те телефонные звонки, что так и не раздались в тишине комнаты». Он распахнул дверь.

— Что тебя задержало? — спросила она.

Он шагнул в комнату и спокойно закрыл за собой дверь. В камине потрескивали поленья, языки пламени весело плясали, перескакивая с одного из них на другое; шторы на окнах были задернуты. Она сидела у камина, босая, все еще в черном вечернем платье. На ковре около нее стояли бокалы и пепельница, полная окурков. Горела одна лампа; в мягком отсвете глаза девушки казались большими и темными.

Мэнверинг скользнул взглядом по книжной полке. Книга Гесслера стояла на том месте, куда он ее поставил.

— Как ты вошла? — поинтересовался он.

Она тихо рассмеялась:

— Рядом с дверью висел запасной ключ. Я забрала его, разве ты не заметил?

Он шагнул к ней и внимательно посмотрел на нее сверху вниз. «Появился новый фрагмент загадки, — подумал он. — Их слишком много, и все так сложно».

— Ты сердишься? — спросила она.

— Нет, — ответил он.

Она похлопала рукой по ковру и нежно добавила:

— Пожалуйста, Ричард, не злись.

Он не спеша сел рядом, не отрывая взгляда от лица девушки.

— Что-нибудь выпьешь? — спросила она.

Мэнверинг молчал. Не дождавшись ответа, она наполнила бокалы и повторила:

— Где ты был все это время? Я думала, ты давно поднялся наверх, в комнату.

— Я разговаривал с министром, — ответил он.

Она медленно чертила указательным пальцем по ковру, повторяя замысловатые узоры. Ее густые волосы золотистого цвета волной упали на плечо, обнажая нежные изгибы шеи.

— Я сожалею о том, что произошло, — сказала она. — Я была глупа. И еще слегка напугана.

Мэнверинг неторопливо отпил из бокала. Он чувствовал себя уставшим и обессилевшим, подобно старому автомобилю. Адское мучение — вновь размышлять в это время ночи.

— Что ты здесь делала? — спросил он.

Она подняла на него глаза, взгляд прямой и открытый.

— Просто сидела, — ответила она. — Слушала завывания ветра.

— Наверное, было не очень весело?

Она медленно покачала головой, не отрывая взгляда от его лица.

— Ты меня совсем не знаешь, — тихо проговорила она.

Он снова молчал.

— Ты не веришь в меня, ведь так? — задала она вопрос.

Он подумал: «Тебя необходимо понять. По сравнению с другими ты совершенно иная. Я недооценивал себя». Но вслух произнес:

— Нет.

Она поставила свой бокал на ковер, улыбнулась и забрала его бокал. Наклонившись к нему, она нежно обвила рукой его шею.

— Я думала о тебе, — прошептала она. — Мне трудно было решиться…

Она поцеловала его, и он почувствовал, как ее язык нежно толкнулся вперед, приоткрывая его губы.

— Мм… — промурлыкала она и, слегка откинувшись назад, улыбнулась. — Ты не против?

— Нет.

Она сжала губами прядь волос, снова наклонилась и поцеловала его. Его тело незамедлительно отозвалось на ее прикосновения, он крепко обнял ее и прижал к себе.

— Ох уж это платье, только мешает, — пробормотала она и завела руки за спину, расстегивая молнию. Свободной волной ткань упала с плеч, обнажая тело девушки до талии. — Теперь все как в прошлый раз, — сказала она.

— Все никогда не повторяется в точности, — медленно ответил он.

Она перекатилась через его колени и улеглась, пристально вглядываясь ему в глаза.

— Я повернула время вспять, — прошептала она.

Позже, в полудреме, она пробормотала:

— Я была так глупа…

— О чем ты?

— Я была очень застенчива, вот и все, — объяснила она. — На самом деле я не хотела, чтобы ты уходил.

— А как же Джеймс? — спросил он.

— У него кто-то есть. Я не знала, от чего я отказывалась.

Он нежно гладил ее, проводя рукой по плавным изгибам тела. Прошлое и настоящее тесно переплелись в голове, сбивая с толку. Прижимая ее к себе, он по-прежнему видел, как она сидела на коленях, а отблески огня танцевали на ее обнаженном теле. Он потянулся к ней, и она вновь была готова ответить на его ласки и, притворно сопротивляясь и тихонько посмеиваясь, безоглядно отдавалась нахлынувшей страсти.

— Министр подарил мне «Ламборджини», — сказал он спустя какое-то время.

Она перекатилась на живот, положила подбородок на согнутые в локтях руки и посмотрела на него сквозь паутину спутанных волос, упавших на лицо.

— А сейчас в твоих руках оказалась блондинка, — сказала она. — Что будет с нами?

— Ни в то, ни в другое не могу до сих пор поверить, — ответил он.

— О Ричард! — воскликнула она, ударяя его в грудь кулачками. — Ты хочешь меня разозлить! Это уже произошло. Ты идиот, вот и все. С каждым такое может случиться. — Она снова начала чертить пальцем по ковру, повторяя узоры, и добавила чуть тише: — Надеюсь, что я забеременею, и тогда ты будешь должен на мне жениться.

Он прищурил глаза; вино с новой силой ударило ему в голову.

Она уткнулась носом ему в плечо.

— Однажды ты уже просил меня стать твоей женой. Повтори это снова, — попросила она.

— Не припоминаю.

— Ричард, прошу тебя, — прошептала она.

И он сдался:

— Диана, ты выйдешь за меня?

— Да, да, да! — воскликнула девушка.

После того как главные слова были произнесены, хотя и вряд ли могли стать реальностью, он вновь, охваченный страстью, любил ее, и этот раз стал самым прекрасным из всех — дурманящий и сладкий как мед. Он дотянулся и взял с кровати подушки и плед; они уютно устроились на полу, тесно прижавшись друг к другу, и в какой-то момент он осознал, что безостановочно говорит, что-то рассказывает, как будто они только что не занимались любовью, а просто гуляли по магазинам в Мальборо, сидели за чашечкой чая и наслаждались закатом в Уайтхорс-Хилле. Но главное — они были вместе, рядом. Она нежно коснулась рукой его губ, призывая к тишине, и, крепко обнимая друг друга, они уснули, улетая во сне туда, где золотом отливали шпили башен, трепетали на ветру и сверкали листья деревьев, мчались по дорогам белоснежные автомобили и раскаленный солнечный диск неистово полыхал, освещая новые миры.

Он проснулся, когда огонь в камине почти погас, нехотя сел, пытаясь прогнать остатки сна. Она внимательно смотрела на него. Он нежно провел рукой по ее шелковистым волосам и улыбнулся. Она легким движением поднялась с полу:

— Ричард, мне пора уходить.

— Еще не время.

— Уже середина ночи.

— Это не важно.

— Нет, важно. Он не должен знать.

— Кто?

— Ты прекрасно понимаешь кто, — ответила она. — И знаешь, зачем меня сюда пригласили.

— Он не такой, поверь мне!

Она вздрогнула.

— Ричард, прошу тебя! Мне не нужны лишние неприятности! — умоляюще воскликнула девушка, потом улыбнулась и добавила: — Это ненадолго, только до завтра, а оно наступит уже очень скоро.

Он неловко поднялся и прижал ее к себе, вбирая теплоту ее нежного стройного тела. Без туфель она была такая миниатюрная, что едва доставала плечом ему до подмышек.

Прекратив собираться, Диана оперлась рукой о стену и со смехом произнесла:

— У меня так кружится голова!

Чуть позже Мэнверинг сказал:

— Я провожу тебя до твоей комнаты.

— Не нужно. Все в порядке, — ответила она.

Ее волосы были гладко причесаны, в руках она держала сумочку и выглядела вновь так, будто собиралась на праздничный вечер. У двери она развернулась к нему и произнесла:

— Ричард, я люблю тебя… Правда!

Она быстро поцеловала его и исчезла в темноте коридора.

Он захлопнул дверь и повернул ключ в замке. Какое-то время он неподвижно стоял, задумчиво оглядывая комнату. Огонь в камине почти погас, прогоревшее полено с треском лопнуло, и вверх взметнулся сноп мелких светящихся искр. Он пошел к умывальнику, ополоснул лицо и руки. Постелил на кровать покрывало, аккуратно разложив подушки. Ее аромат все еще витал в воздухе, не отпуская его. Он помнил ее нежные прикосновения и слова, сказанные на прощание.

Мэнверинг подошел к окну и, распахнув шторы, открыл его настежь. Земля была устлана белоснежным пушистым ковром, то тут, то там возвышались снежные барханы. Далекие звезды мерцали в вышине, отражаясь, и снег переливался разноцветными искрами. Огромный дом погрузился в благостное ночное безмолвие. Он стоял у раскрытого окна, ощущая, как потоки холодного воздуха, врываясь в комнату, обдувают его морозной свежестью. И откуда-то издалека, нарушая совершенство ночной тишины, отчетливо доносился мелодичный напев — такой далекий, но дающий ощущение мира и покоя. Возможно, ветер принес его со стороны караульных помещений.

Мэнверинг подошел к кровати и откинул покрывало. Простыни были новые и даже немного похрустывали, источая нежный аромат свежести. Он улыбнулся и выключил светильник.

В одной из стен комнаты, скрытый от глаз за слоем штукатурки, тихонько зажужжал небольшой сложный механизм. Катушка золотых тонких проводков немного задрожала, но скрип растворенного окна стал единственной записью на пленке; пение, доносившееся издалека, было слишком слабым, чтобы активировать реле механизма. Микровыключатель беззвучно щелкнул, светящиеся проводки потускнели, и записывающее устройство отключилось. В камине угасали последние сполохи огня.

Мэнверинг откинулся на подушки и закрыл глаза.

2

Через открытое окно в комнату струился яркий солнечный свет.

Небо было высоким, чистым, ясного голубого цвета, словно бескрайний ледяной айсберг, искрящийся на солнце. Солнечные лучи отражались от заснеженной поверхности земли и рассыпались мириадами сверкающих бриллиантов. Холмы, леса, одинокие деревья — все, что возможно было охватить взглядом, чернело вдалеке, отчетливо выступая на белоснежном фоне. На крышах и карнизах возвышались трехдюймовые снежные гребни. В утренней тишине было слышно, как местами скрипел и падал снег, рассыпаясь в белую пыль.

Тени всадников скользят по снежному покрывалу, извиваясь и меняя очертания. Сказочная прелесть тихого утра разрушена. Подковы звенят на вычищенных дорожках внутреннего двора, или глухо стучат копыта, взрывая снег. Кажется, будто от холода замерз сам воздух, превратившись в прозрачный кристалл. Проходя сквозь него, все звуки ломаются и распадаются на части, подобно хрупкому стеклу.

— Доброе утро, Ганс…

— Проклятый холод!

— Главный охотник говорит, что это опасно!

— Не имеет значения. Мы поймаем зверя, не доезжая до леса!

Всадники стремительно проскакали вперед и скрылись под аркой. Лошади захрапели и сделали курбет, разом подняв передние ноги.

— Ставлю пятьдесят американских долларов!

— Согласен! Сегодняшний день обещает быть удачным!

Шум, нестройный гул голосов и топот, эхом отдающийся от каменных стен здания. Раскрасневшиеся лица, обостренное чувство восприятия происходящего. В эту раннюю пору во внутреннем дворе собралось несколько всадников. Около двери дома были установлены длинные скамьи. Слуги вынесли огромную чашу, над которой клубился пар. Собравшиеся подняли бокалы, раздались тосты, и звон стекла заглушил ответные слова и радостные возгласы.

— За Две Империи!

— За Охоту!

Теперь время двигалось, подобно потревоженной тяжелораненой дичи. Собаки бросились вперед. Вшестером они бежали рядом с охотником; поводки, надежно прикрепленные к массивным крепким ошейникам, натянулись до предела. Позади них теснятся всадники. Развевающиеся алые плащи трепещут на ветру на фоне кристально белого снега. Подъехали к дому, и офицеры их поприветствовали: рукопожатия, кивки. Ворота со скрипом раскрылись.

И на много миль вокруг стали с грохотом захлопываться двери и ставни окон, послышались скрежет и лязг запираемых засовов, дети попрятались в дальних комнатах домов. Деревенские улицы, запорошенные снегом, замерли в молчаливом ожидании. Изредка раздавался лай собак, но тут же вновь наступала тишина. Приземистые домики, темные и мрачные, настороженно смотрели на пустые заснеженные улицы слепыми квадратами окон. Вести разносятся быстрее, чем мчится самый стремительный скакун, — сегодня будет Охота на снегу.

Всадники рассредоточились, проезжая по заснеженным пустынным полям. Первый беглый осмотр территорий — и собаки, спущенные с привязи, бросились на поиск дичи. Раздались пронзительные звуки рожков. Словно огромные черные комки на фоне белого снега, собаки помчались вперед, перепрыгивая снежные наносы. Вновь затрубили рожки, но охотничьи псы продолжили беззвучно двигаться, не выдавая своего приближения лаем. Всадники последовали за ними к кромке леса.

Наступил тот момент, когда для охотников время и зрительные образы перестали быть единым целым, они словно разбиты на отдельные куски, выхватываемые сознанием в причудливой веренице. Ветви и стволы деревьев, снег, канавы, ворота — все, принимая неясные очертания, сливается в одно бесформенное расплывающееся пятно. Стремительным потоком всадники миновали вершину холма и начали спуск по противоположному склону. Внезапной преградой на их пути стала живая изгородь, припорошенная белым снегом. На мгновение негромкий топот копыт прервала звенящая тишина, и вновь раздались глухой стук о землю и треск ломающихся веток кустарников. Зрительные образы окрасились звуками, резкими и высокими. Безумство погони, бурление крови, безграничная свобода разума от всех давящих условностей. Одна из лошадей, провалившись, неистово заметалась в попытке выбраться на тропу. Другая встала на дыбы, сбрасывая беззащитного всадника в снег, и поскакала дальше, оставив его далеко позади. Охота, несущая смерть другим, неосознанно приносит гибель и ее участникам.

Мимо проносятся дома и заснеженная ограда, закончившаяся так же незаметно, как и начавшаяся. На пути всадников возник курятник, выступивший из плотного облака кружащихся хлопьев снега: птицы пронзительно закричали, разбегаясь в разные стороны, и оказались под копытами лошадей, несущими смерть. Головные уборы слетели, оставшись лежать в снегу далеко позади; волосы свободно развеваются на ветру. Взметнулись хлысты, в бока лошадей впились шпоры, и темнеющая линия леса приближается с каждой секундой. Тонкие прутья и ветки деревьев хлещут по телу и лицу; хлопья снега, подхваченные порывами ветра, залепляют глаза. Треск сучьев заполнил все вокруг.

Заканчивается охота всегда одинаково. Охотники наступают, постепенно окружая зверя, подают голосом особые сигналы, скрываясь за деревьями и кустарниками; всадники подъезжают все ближе и ближе, лошади под ними осторожно переступают, преодолевая последние метры, и в какой-то момент все замирают, наступает мертвая тишина. И только раненый зверь из последних сил рвется убежать, падает, проваливаясь и оставляя на белом снегу кровавые следы, протяжно подвывает и поскуливает, вкладывая в эти высокие резкие звуки переполняющую его боль.

И теперь только егерь может облегчить его страдания. Звук выстрела, подобно небесному грому, внезапно разрывает тишину леса; потревоженные птицы с криками поднимаются с обледеневших ветвей, стремительно улетая прочь, и вскоре лишь неясные звуки доносятся издали. Второй выстрел — и зверь словно подкошенный падает на землю. Последние предсмертные судороги сотрясают его тело, и через несколько минут он замирает навсегда. Собака пробирается вперед и начинает вылизываться.

Разрушены леденящие оковы случившегося, всё понемногу приходит в движение. Раздается чье-то бормотание, слышны смех и разговоры. Лихорадка отпускает. Кого-то все еще бьет мелкая дрожь; девушка, отирая кровь со щеки и с шеи, прикладывает перчатку ко лбу и протяжно вздыхает. Опасная ситуация произошла и отступила; на некоторое время Две Империи осуществили чистку внутри самих себя.

Всадники отправляются в обратный путь, уставшие лошади еле бредут под седоками и, спотыкаясь, проходят через ворота. Как только последние путники заходят внутрь, крытый черный фургон начинает медленно удаляться прочь, скрываясь вдали. Через час он возвращается, и ворота, вздрогнув, наглухо за ним закрываются.

Пробуждение напоминало медленный подъем из глубин теплого моря. Какое-то время, пока Мэнверинг лежал с закрытыми глазами, память и сознание боролись друг с другом, и ему казалось, что она была с ним, а эта комната превратилась в его бывшую детскую. Он потер лицо, зевнул и потряс головой, прогоняя остатки сна; в дверь снова постучали, и этот звук вырвал его из объятий сна.

— Да? — ответил он.

— Через пятнадцать минут будут завтракать последние гости, сэр, — раздался голос из-за двери.

— Спасибо! — крикнул он в ответ, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов.

Он сел на кровати, дотянулся до наручных часов, оставленных на прикроватной тумбочке, и поднес их ближе к глазам. Часы показывали 10:45.

Он откинул в сторону одеяло, и прохладный воздух скользнул по его коже. Она была с ним, конечно была — до самого рассвета. Его тело с болезненным томлением до сих пор почти физически ощущало ее прикосновения и ласки. Он опустил глаза вниз и улыбнулся, прошел в ванную комнату, принял освежающий душ, тщательно вытерся, побрился и оделся. Закрыв дверь на ключ, он пошел по направлению к столовой, где был накрыт завтрак. За несколькими столиками все еще сидели люди, наслаждаясь утренним кофе. Он искренне улыбнулся, желая присутствующим доброго утра, и присел за столик у окна. На улице толстым пушистым ковром лежал снег; яркий свет, отражаясь от белоснежного покрова, мощным потоком врывался в комнату через оконное стекло, переливаясь и сверкая. Мэнверинг не спеша завтракал, прислушиваясь к отзвукам криков и голосов, раздающихся где-то вдали. На пологом склоне позади дома играли дети, задорно и весело бросаясь друг в друга снежками. На мгновение на вершине холма показались сани, но тут же исчезли за снежным бугром.

Он надеялся встретиться с ней, но она все не приходила. Он выпил кофе, выкурил сигарету и перешел из столовой в комнату отдыха. На огромном цветном экране показывали детский праздник, проходивший в берлинской больнице. Он немного посмотрел телевизор, и за это время дверь позади него дважды хлопала, но Диана не пришла.

В доме была еще одна комната отдыха для гостей, но в это время года там редко собирались, а также читальный зал и библиотека. Он блуждал по дому, переходя из одного помещения в другое, но ее нигде не было видно. Внезапно ему пришло в голову, что она, вероятно, до сих пор не проснулась; в Уилтоне не были приняты строгие правила встречи Рождества. «Я должен подняться к ней в комнату», — подумал он, не зная точно, в каком гостевом крыле дома ее разместили.

В доме было очень тихо: казалось, что большинство гостей предпочли остаться в своих комнатах. Мэнверинг задумался, могла ли она уехать на Охоту; он слышал сквозь сон, как всадники уезжали и вернулись через некоторое время. Он искренне сомневался, что данное мероприятие могло быть ей интересным.

Он снова вернулся в гостиную, где больше часа бездумно смотрел на экран телевизора. Когда наступило время ланча, Мэнверинг почувствовал, что его начинает одолевать легкое чувство досады и уязвленного самолюбия, к которому примешивалось возрастающее ощущение необъяснимой тревоги и беспокойства. Он поднялся к себе в комнату, в душе надеясь, что она могла прийти туда снова, но чуда не повторилось. Комната была пуста.

В камине горел огонь, кровать перестелена. Он совершенно забыл, что у слуг были запасные ключи от всех комнат. Произведение Гесслера по-прежнему стояло на полке. Он взял книгу, подержал немного в руках, ощущая ее тяжесть, и нахмурился. В каком-то смысле оставлять ее там было настоящим безумием.

Пожав плечами, он поставил книгу на место, задумавшись: «Неужели кто-нибудь просматривает книги на книжных полках?» Теория заговора, если она и существовала, при свете дня казалась ему совершенно абсурдной. Он вышел в коридор, захлопнул дверь и повернул в замке ключ. Он попытался, насколько это было возможно, отодвинуть мысли о книге в самые дальние уголки памяти. Но сделать так оказалось неразрешимой проблемой, с которой он пока не готов был справиться. Слишком много иных мыслей, помимо этого, роилось в голове.

Обедал Мэнверинг в одиночестве, и теперь его сознание разрывалось на части от непереносимой боли. Его одолевали тревожные предчувствия, как и много лет назад. Один раз ему показалось, что он заметил ее в коридоре. Сердце бешено застучало… Но это была другая блондинка, жена Мюллера. Те же жесты, которыми она поправляла упавшие волной волосы, но эта женщина была значительно выше.

Он позволил себе расслабиться и предаться мечтам. Казалось, ее образы четко отпечатались в его сознании; каждый из них он теперь рассматривал в отдельности, пристально изучал и любовно отставлял в сторону. Словно наяву, он ощущал ее шелковистую кожу, любовался белокурыми локонами, светившимися в пламени огня. Ее длинные ресницы мягко касались нежных щек, когда она лежала в его объятиях и сладко спала. Воспоминания иного рода, более острые и чувственные, колокольным набатом бились у него в голове. Она запрокинула голову, улыбнулась; ее волосы струящимся потоком скользнули ей на грудь.

Он отодвинул чашку в сторону и встал из-за стола. Чувство истинного патриотизма должно привести ее в гостиную, где смотрят телевизор, ровно в три часа дня. В это время там обязательно будут присутствовать все гости без исключения. Если он не увидит ее раньше, там они точно встретятся. Он криво усмехнулся, осознав, что ждал ее полжизни и ничего страшного не произойдет, если придется подождать еще несколько часов.

И вновь он принялся бесцельно бродить по дому: Главный зал, Длинная галерея, где проходил с группой детей Младенец Христос в Рождественскую ночь. За окнами, чуть ниже уровня подоконников, выступала вперед крыша, покрытая толстым слоем снега. Отражаясь от белоснежного покрова, яркий солнечный свет проник в галерею, рассеивая тьму и унося с собой частицу таинственности. В Главном зале уже не было прекрасной темно-зеленой ели. Мэнверинг долго наблюдал, как слуги вешали на окна портьеры, вносили и расставляли по местам плетеные кресла с позолоченными ручками. В Галерее музыкантов высились поставленные друг на друга коробки, свидетельствующие о том, что прибыл оркестр.

Ровно в два часа дня он вернулся в гостиную. Окинув быстрым взглядом комнату, убедился, что девушки там до сих пор нет. Начал работать бар, и гостям предоставили возможность угощаться всевозможными напитками. Ганс, представительный и любезный, как всегда, с неизменной улыбкой на лице обслуживал гостей министра. Он учтиво приветствовал вошедшего в гостиную Мэнверинга: «Добрый день, сэр». Мэнверинг взял себе высокий бокал светлого пива и присел в углу на диване. Отсюда ему было удобно следить за происходящим на экране телевизора и не выпускать из поля зрения дверь комнаты.

На экране показывали встречи на высшем мировом уровне, посвященные празднованию Рождества на территории Двух Империй. Он без особого интереса слушал поздравления из ленинградских и московских гарнизонов, с арктической метеостанции, плавучего маяка, из миссии в Восточной Африке. В три часа дня должен был выступать фюрер. В этом году Зиглер впервые выступал перед Эдуардом VIII.

В гостиной постепенно собрались все приглашенные. Но ее по-прежнему не было. Мэнверинг допил пиво, подошел к бару, взял еще один бокал и пачку сигарет. Досада и раздражение, охватившие его утром, теперь медленно превращались в стойкое чувство тревоги. Он впервые задумался, не могла ли она на что-нибудь обидеться?

Пришло время, и в гостиной зазвучал гимн Германии. Мэнверинг вместе со всеми гостями поднялся и неподвижно стоял, пока не смолкли торжественные звуки. На экране появилась знакомая комната в Канцелярии: высокие панели темного дерева на стенах, темно-красные портьеры, большой символ свастики на столе. Фюрер, как всегда, говорил безупречно, но, слушая его речь, Мэнверинг задумался о том, как тот постарел.

Выступление закончилось. Мэнверинг понял, что не услышал ни слова из того, что было сказано.

Зазвучала барабанная дробь, и заговорил король: «И вновь, в Рождество, для меня… большая честь и удовольствие… обращаться к вам».

Голова разрывалась на части; Мэнверинг стремительно поднялся и подошел к бару.

— Ганс, вы не видели мисс Хантер? — обратился он с вопросом.

В сознании Мэнверинга одна за другой взрывались маленькие бомбы.

— Сэр, прошу вас, тише… — ответил Ганс.

— Вы видели ее?

Ганс посмотрел на большой экран и перевел взгляд на Мэнверинга. Король продолжал выступление: «Было… много проблем и трудностей. Возможно, еще больше ждет нас впереди. Но с… Божьей помощью мы сможем все преодолеть».

Шофер облизнул пересохшие губы.

— Прошу прощения, сэр. Я не понимаю, о чем вы говорите, — произнес он наконец.

— Как мне найти ее комнату?

Большой рослый человек, казалось, попал в ловушку, словно мелкий зверек.

— Мистер Мэнверинг, прошу вас… у меня могут быть проблемы.

— Где находится ее комната?

Кто-то из гостей обернулся и сердито шикнул на них.

— Я не понимаю, о чем вы, — ответил Ганс.

— Ради бога, Ганс, ведь вы поднимали наверх ее вещи. Я видел вас!

— Нет, сэр.

На мгновение ему показалось, что гостиная начала вращаться, подобно детской карусели. За баром была открытая дверь. Шофер отступил назад.

— Сэр, прошу вас… — начал он.

Там находилось складское помещение. На полках стройными рядами стояли бутылки с вином, чуть ниже располагались кувшины с маслинами, яйца, грецкие орехи. Мэнверинг закрыл за собой дверь, стараясь справиться с охватившей его бурей чувств и во всем разобраться.

— Сэр, — обратился к нему Ганс, — зачем вы спрашиваете меня о том, что мне неизвестно? Я не знаю мисс Хантер. Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Где находится ее комната? — воскликнул Мэнверинг. — Я требую, чтобы вы немедленно мне ответили!

— Но я не знаю, сэр!

— Вы привезли меня вчера из Лондона. Этого вы отрицать не можете?

— Нет, сэр.

— Вы привезли нас вдвоем с мисс Хантер?

— Нет, сэр!

— Да будьте вы прокляты, где она?!

Лицо шофера покрылось легкой испариной. После долгого молчания он опять заговорил:

— Мистер Мэнверинг, прошу вас, выслушайте меня. Вы должны понять. Я не могу вам ничем помочь. — Он судорожно сглотнул и продолжил: — Я привез вас из Лондона. Простите. Я привез вас… одного.

Дверь гостиной качнулась и захлопнулась за Мэнверингом. Он спешил в свою комнату, срываясь с быстрого шага на бег. С грохотом закрыв за собой дверь, он прислонился к стене, пытаясь восстановить дыхание. Через некоторое время головокружение прошло и дышать стало легче. Он медленно открыл глаза. В камине ровным пламенем горел огонь; книга Гесслера по-прежнему стояла на полке. Ничего не изменилось.

Мэнверинг скрупулезно принялся исследовать каждый метр своей комнаты. Он передвинул мебель, заглянул за шкаф и кровать, закатал ковер в рулон и тщательно простучал каждую доску пола, достал из чемодана фонарик и изучил едва ли не каждый сантиметр внутри платяного шкафа, медленно провел рукой по стенам, простукивая возможные пустоты. Наконец он встал на стул и внимательно осмотрел все верхнее освещение.

Ничего!

Не остановившись на этом, он предпринял вторую попытку. Завершая повторный осмотр комнаты, Мэнверинг вдруг замер, пристально вглядываясь в едва заметную щель на полу между досками. Он подошел к чемодану и достал небольшую отвертку, спрятанную в кобуре пистолета. Прошло несколько напряженных минут, и Мэнверинг уже сидел на полу, внимательно разглядывая что-то лежащее у него на ладони. Он провел рукой по лицу и аккуратно положил свою находку на прикроватную тумбочку. На ровной поверхности лежала, поблескивая в отсветах огня, маленькая сережка, одна из тех, что были на ней накануне вечером. Время шло, а он по-прежнему сидел на полу, обхватив голову руками и тяжело дыша.

Недолгий зимний день угасал, уступая место незаметно сгущавшимся сумеркам. Мэнверинг включил настольную лампу, снял абажур, рассеивавший яркий свет, и поставил ее в середине комнаты. Теперь он обратил все свое внимание на стены и медленно, сантиметр за сантиметром, рассматривал их, простукивал и нажимал на отдельные участки. Внезапно, стукнув по квадратной панели около камина, он услышал звук иного рода, будто в том месте имелась пустота.

Мэнверинг поднес лампу ближе к стене и заметил едва видимую трещинку толщиной не больше пары миллиметров. Аккуратно вставив туда острие отвертки, он повернул ее раз-другой. Раздался щелчок, и в стене открылась небольшая дверца, замаскированная штукатуркой.

Мужчина заглянул внутрь образовавшегося пространства и, потрясенный своей находкой, достал миниатюрное записывающее устройство. Какое-то время он неподвижно стоял, сжимая в руке странный предмет, как вдруг вскинул руку вверх и со всего размаху швырнул свою находку о мраморную панель камина. Он с остервенением давил и топтал ее ногами, пока миниатюрный диктофон не превратился в груду крошечных обломков.

Мерное гудение превратилось в нестерпимый рев, охвативший все пространство большого дома. Вертолет медленно снижался, освещая все вокруг яркими огнями и поднимая снизу снежные клубы. Подойдя к окну, Мэнверинг внимательно наблюдал за происходящим. Дети рассаживались в вертолете, прижимая к себе шарфы и перчатки, чемоданы и коробки с новыми игрушками. Убрали лестницы, плотно закрыли дверь. Вновь закружились клубы снега; вертолет тяжело поднялся в воздух, взяв курс на Уилтон.

Вскоре должен был начаться прием.

В ночном сумраке сверкало огромное здание, освещенное яркими огнями. На снег причудливыми узорами ложились мелькавшие в окнах тени приглашенных. Комнаты наполнились всевозможными звуками: тяжелая поступь и легкие шаги гостей, в нетерпеливом ожидании переходивших из зала в зал; звон бокалов и столового серебра; резкие окрики и приказы поторапливаться. Официанты спешно передвигаются между кухней и Зеленой гостиной, где должен быть накрыт ужин. На столах появляются разнообразные, великолепно украшенные блюда. Павлины, жаренные до золотистой корочки, хвастливо раскинув веерами золотисто-зеленые хвосты, стоят в ореоле мерцающих огней, держа в клювах фитили свечей. Министр поднимается из-за стола, в гостиной слышен смех и один за другим звучат провозглашаемые тосты: «За пять тысяч танков!», «За десять тысяч боевых самолетов», «За сто тысяч винтовок!» Две Империи празднуют и угощают своих гостей по-царски.

Приближался кульминационный момент празднества. В зал внесли фаршированную голову кабана, от которой поднимались едва видимые завитки пара; в отблеске свечей поблескивали клыки; в пасти был зажат апельсин — символ солнца. Вслед за этим в гостиную вошли музыканты и шуты, сжимая в руках фонари и чаши для подаяния. Рождественский гимн, которым сопровождалось их шествие, торжественный и старинный, был, безусловно, древнее, чем Две Империи, чем Рейх и даже чем сама Великобритания.

При жизни он грабил бедных людей, трудом и потом добывающих свой хлеб, что приводило добрую богиню Цереру в отчаяние и печаль…

Гул голосов нарастал; звенели, поблескивая, монеты в чашах поющих; в бокалах плескалось вино. Больше, еще больше вина… Вино льется рекой. Передают вазы с фруктами и подносы с конфетами; пряные пироги, имбирные пряники, марципаны. Подан сигнал, и в гостиную вносят бренди и сигары.

Дамы поднимаются из-за столов и покидают комнату. Весело болтая и смеясь, они проходят по длинным коридорам дома, а одетые в униформу слуги освещают им путь, двигаясь впереди с фонарями в руках. В Главном зале дам ждут сопровождающие. Молодые люди все как один высокие и светловолосые, безупречно выглядящие в парадной форме. Из Галереи музыкантов доносятся первые звуки музыки, и вот уже над лужайками, кружась и порхая, разносятся волнующие пассажи вальса.

В Зеленой гостиной, наполненной клубами сигарного дыма, вновь распахиваются настежь двери. Слуги вносят в коробах большие, празднично украшенные подарочные мешки, замысловато перевязанные алыми атласными лентами. Министр поднимается из-за стола, призывая собравшихся к тишине:

— Друзья! Мои дорогие друзья! Друзья Двух Империй! В этот вечер мы не можем позволить себе экономить! Лучшие подарки сегодня для вас! Вы достойны самого лучшего, и оно сегодня здесь и для вас! Друзья мои, наслаждайтесь общением друг с другом и прекрасной атмосферой моего дома! Счастливого Рождества!

Он стремительно отступил в тень и вышел из комнаты. В гостиной наступила тишина. Гости замерли в ожидании. Как вдруг медленно и таинственно огромная груда подарков пришла в движение. Подарочная бумага начала с треском разрываться и, шурша, падать на пол. Сначала появилась одна рука, потом нога. Все затаили дыхание… Наконец одна из девушек медленно поднялась во весь рост и встряхнула золотистыми волосами, и ее обнаженное тело мерцало в отблесках свечей.

Сидящие за столом неистово взревели.

До Мэнверинга долетели едва различимые отголоски далеких звуков. Он в нерешительности ступил на первую ступеньку широкой лестницы, но, моментально стряхнув с себя оцепенение, продолжил путь. Он повернул направо, затем налево, спешно преодолел один пролет ступеней, ведущих вниз, прошел мимо кухонь и комнаты для слуг, откуда раздавались громкие звуки музыки, дошел до конца коридора и распахнул входную дверь. Резкий порыв ночного ветра ударил ему в лицо.

Он пересек внутренний двор и открыл еще одну дверь. Новое помещение было очень хорошо освещено; в воздухе витал едва различимый застарелый запах животных. Мэнверинг на секунду остановился, вытирая лицо; несмотря на то что на нем была только тонкая рубашка, ему не было холодно, наоборот, он вспотел.

Он двинулся дальше, твердо ступая по небольшому коридору, в конце которого по обе стороны располагались клетки с собаками. Животные подняли оглушительный лай, бросаясь на железные прутья клеток, когда он проходил мимо, но Мэнверинг не обратил на них ни малейшего внимания.

Коридор вывел его в небольшую квадратную комнату, с низкими бетонными потолками. С одной стороны там был сделан небольшой спуск. Внизу стоял припаркованный черный фургон без окон.

В противоположном конце комнаты он заметил дверь, из-под которой пробивалась узкая полоска света. Он подошел ближе и резко постучал:

— Мистер…

Дверь открылась. Человек, появившийся на пороге и теперь внимательно разглядывавший своего позднего гостя, был старый, с морщинистым лицом, чем-то похожий на упитанного Санта-Клауса. Поняв, кто перед ним стоит, он резко отпрянул назад, пытаясь захлопнуть дверь, но Мэнверинг крепко схватил его за руку.

— Я должен поговорить с вами, — обратился он к хозяину собак.

— Кто вы? Я вас не знаю! Чего вы хотите?

Мэнверинг угрожающе навис над ним:

— Фургон. Сегодня утром вы уезжали куда-то на фургоне. Что в нем было?

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Он резко вывернулся, отступил назад, но зацепился ногой за высокий уступ порога и едва не упал. Попробовал скрыться внутри комнаты, но Мэнверинг вновь крепко схватил его:

— Что там было?

— Я не буду с вами разговаривать! Уходите немедленно!

Сильный удар по лицу едва не свалил его с ног. Мэнверинг ударил еще раз, рывком развернул главного охотника лицом к фургону и с силой толкнул вперед:

— Открывай! — Голос звучал резко и громко, ограниченный малым пространством комнаты.

— Кто здесь? Что случилось?

Маленький человечек захныкал, отирая рот рукавом.

Мэнверинг выпрямился, тяжело дыша. К ним приближался капитан в военной форме — холодный цепкий взгляд, пристально изучающий Мэнверинга, руки сцеплены на поясе.

— Кто вы?

— Проклятие! Вы прекрасно знаете, кто я! — воскликнул Мэнверинг. — И отлично говорите по-английски! Ничтожество! Вы такой же англичанин, как и я!

Военный зло посмотрел на Мэнверинга и произнес:

— Вы не имеете права здесь находиться. Я должен вас арестовать. Кроме того, вы не должны разговаривать с этим господином!

— Что находится в этом фургоне?

— Вы сошли с ума? Фургон не ваша забота. Уходите! Немедленно!

— Откройте его!

Второй военный в замешательстве пожал плечами и отступил в сторону.

— Откройте!

Главный охотник некоторое время возился с большой связкой ключей. Наконец дверцы фургона были открыты. Мэнверинг медленно шагнул вперед и заглянул внутрь.

Автомобиль был совершенно пуст.

— Итак, вы увидели, что хотели, — раздался голос капитана. — Ваша просьба выполнена. А теперь уходите.

Мэнверинг окинул взглядом небольшое помещение. Недалеко располагалась еще одна дверь, утопленная в стене. Она закрывалась особым поворотным механизмом, подобным тому, каким закрывают банковские хранилища.

— Что находится за этой дверью?

— Вы зашли слишком далеко, — отрывисто произнес капитан. — Я приказываю вам немедленно удалиться!

— Я вам не подчиняюсь!

— Вернитесь в свою комнату!

— Нет, я отказываюсь выполнять ваше распоряжение!

Капитан расстегнул кобуру, крепившуюся на поясе, достал вальтер, взвел курок и нацелился на Мэнверинга.

— Тогда я буду стрелять, — произнес он.

Мэнверинг прошел мимо него, окинув ледяным взглядом, полным презрения. Лай собак смолк, как только за ним захлопнулась тяжелая дверь.

Мэнверинг дочитал страницу до конца, вырвал листок из книги, скомкал его и бросил в огонь, после чего продолжил чтение. На каминной доске рядом с ним стояли наполовину пустая бутылка виски и стакан. Он машинально поднес его к губам и немного отпил. Зажег сигарету. Через несколько минут еще одна вырванная страница последовала за предыдущими.

Размеренно тикали часы. Горящая бумага едва слышно шуршала, поглощаемая пламенем огня. Причудливые тени скользили, исчезая, по белому потолку комнаты.

Внезапно Мэнверинг прекратил читать и прислушался, отложил разорванную книгу в сторону и потер уставшие глаза. В комнате и в коридоре было по-прежнему тихо.

Последняя страница съежилась, уступая власти огня, и превратилась в пепел. Мэнверинг откинулся на спинку кресла и замер, глядя в никуда. Наконец он зашевелился и взглянул на часы. Было уже полпервого ночи, а за ним до сих пор не пришли.

Бутылка опустела. Он отставил ее в сторону и откупорил новую, наполнил стакан золотистой жидкостью, прислушиваясь к завораживающему тиканью часов.

Мэнверинг прошел в другой конец комнаты и достал из чемодана люгер; вместе с ним он взял специальный шомпол, кусок ткани и масло для смазки. Некоторое время он сидел, отрешенно глядя на оружие в своих руках. После чего вынул магазин с патронами, отодвинул назад затвор, отсоединил верхнюю и нижнюю части пистолета, разложил все подготовленные детали перед собой. Его разум, утомленный переживаниями и открытиями долгого дня, казалось, пытался сыграть с ним злую шутку. В мыслях он ускользал из этой комнаты и блуждал где-то в прошлом, вспоминая разрозненные события и эпизоды из жизни, порой никак не связанные между собой. И, словно незримым фоном его мысленных перемещений, непрерывно звучали печальные слова старинного гимна. Он пытался отстраниться от этого, убежать, но это оказалось невозможно.

При жизни он грабил бедных людей, трудом и потом добывающих свой хлеб, что приводило добрую богиню Цереру в отчаяние и печаль…

Он аккуратно чистил каждую деталь пистолета, промывал их водой и смазочным маслом, вытирал и опять смазывал. Закончив чистить оружие, он вновь собрал его и тщательно проверил, как оно работает, насколько лучше теперь ходят механизмы, только что промазанные специальной смазкой, провел откат ствола и затвора, прочувствовал силу отдачи, заполнил обойму патронами и вставил ее на место, взвел курок, поставил пистолет на предохранитель.

Он принес портфель и аккуратно положил туда пистолет, удерживая его за верхнюю часть, а также заполнил запасную обойму и убрал в коробку дополнительные патроны. Захлопнул верхнюю часть портфеля и поставил его рядом с кроватью. Больше делать было нечего. Он откинулся на спинку кресла и вновь наполнил стакан.

В трудах он страдал за бедных людей, что были ограблены…

Прошло время, и огонь в камине окончательно угас.

Когда он проснулся, в комнате было темно. Мэнверинг поднялся с кресла, как вдруг почувствовал, что пол под ним немного качается, — видимо, виски вчера было больше чем нужно. Дотянувшись до выключателя, он зажег свет и посмотрел на часы: стрелки показывали ровно восемь.

Он ощутил легкую досаду и чувство вины за то, что так долго спал.

В ванной комнате он разделся и встал под горячий душ. Обжигающие струи воды помогли ему постепенно прийти в себя. Вытираясь, он посмотрел вниз и впервые задумался о том, каким удивительным творением природы было человеческое тело: мужское и женское — такие разные, но идеально сочетающиеся.

Он оделся и побрился, механически заканчивая приводить себя в порядок, вспомнил, что собирался вчера делать, но для чего — так и не смог восстановить в памяти. Казалось, будто его сознание умерло.

На дне бутылки плескалось еще немного виски. Он вылил остатки и через силу выпил. Обжигающая жидкость скользнула вниз, а его передернуло, будто от холода. В голове промелькнула мысль: «Как в первый день в новой школе».

Он зажег сигарету. И вдруг его рот наполнился горькой слюной. Мэнверинг поспешил в ванную, где его тут же вырвало раз-другой — до тех пор, пока желудок не был пуст.

Грудь нестерпимо болела. Он прополоскал рот и еще раз умылся, вернулся в спальню, откинулся в кресле и несколько минут сидел так — недвижно и с закрытыми глазами. Через какое-то время внутренняя дрожь и тошнота прошли, но он продолжал бездумно сидеть, прислушиваясь к тиканью часов. И лишь один раз его губы дернулись, когда он пробормотал в полузабытьи: «Они ничем не лучше нас».

Ровно в девять он вышел из комнаты и спустился в столовую. Он чувствовал, что не сможет полноценно позавтракать, поэтому ограничился одним тостом и выпил немного кофе, взял пачку сигарет и вернулся к себе в комнату. В десять часов он должен был встречаться с министром.

Мэнверинг еще раз проверил портфель и, поддавшись необъяснимому порыву, положил туда пару специальных автомобильных перчаток. Он вновь расположился в кресле, неотрывно глядя на груду пепла в камине, где накануне сжег книгу Гесслера. Какая-то часть его сознания отчаянно желала, чтобы стрелки часов замерли и не двигались. Без пяти десять он поднялся, взял портфель и вышел в коридор. На мгновение задержался у дверей комнаты, оглядываясь вокруг, и подумал: «Пока ничего еще не произошло. Я до сих пор жив». В городе по-прежнему находилась его квартира, куда можно было вернуться, — его офис: огромные окна, телефоны, служебный стол цвета хаки.

Он быстро шел по залитым солнцем коридорам к кабинету министра.

Комната, в которой его ждал министр, была широкая и просторная. В камине потрескивал огонь; рядом на низком столике возвышались стаканы и графин. Над камином, как положено, висел портрет фюрера. На противоположной стене — портрет Эдуарда VIII. Большие окна, обрамляя сказочные виды заснеженных бескрайних просторов, будто превращали их в удивительные картины. Далеко на горизонте, где небо сливается с землей, чернел лес.

— Доброе утро, Ричард, — начал министр. — Присаживайся, прошу тебя. Думаю, я не задержу тебя надолго.

Мэнверинг сел, положив портфель на колени.

Этим утром ему все казалось каким-то странным. Он внимательно рассматривал министра, как будто видел его впервые. У него был тот самый типаж, увидев который люди сразу считают человека истинным англичанином: тонкий, небольшой нос; высокие, четко очерченные скулы; светлые и коротко постриженные волосы придавали его внешности что-то мальчишеское; искренний открытый взгляд красивых глаз, окаймленных бахромой густых черных ресниц. Мэнверинг подумал, что министр похож на арийца не больше, чем какой-нибудь игрушечный мишка — беспощадный плюшевый медвежонок.

Министр пролистывал бумаги.

— Произошло несколько важных событий, — заговорил он. — Наиболее трудная ситуация сложилась в Глазго. Пятьдесят первая бронетанковая дивизия стоит наготове. Пока эти новости не были афишированы.

Голова Мэнверинга была неимоверно тяжелой и гудела, словно пустой котел, отчего каждое произнесенное слово отдавалось гулким эхом и причиняло нестерпимую боль.

— Где мисс Хантер? — спросил он.

Министр молчал. Бесцветные глаза пристально изучали собеседника. Наконец он продолжил говорить:

— Боюсь, мне придется просить тебя сократить время твоего пребывания здесь. В Лондоне состоится важная встреча. Я улетаю завтра, возможно, послезавтра. И конечно, хотел бы, чтобы ты меня сопровождал.

— Где мисс Хантер?

Министр положил руки на гладкую поверхность стола и начал их пристально изучать.

— Ричард, — наконец вновь заговорил он, — существуют особые аспекты становления и развития Двух Империй, которые нигде не упоминаются, но и не обсуждаются. Ты, как никто другой, должен об этом знать. Я на многое закрывал глаза в отношении тебя, но всему существует предел.

«Он редко трудился, чем гневил Цереру, что доставляло бедным трудолюбивым людям радость…»

Мэнверинг откинул верхнюю часть портфеля и поднялся со стула. Он передвинул рычажок вперед, снимая пистолет с предохранителя, и нацелил оружие на министра.

В комнате повисла гнетущая тишина. В камине потрескивал огонь, отбрасывая искры. Министр улыбнулся:

— Какое интересное оружие, Ричард! Откуда оно у тебя?

Мэнверинг молчал.

Министр медленно положил руки на подлокотники кресла и слегка откинулся назад.

— Конечно, это военно-морская модель, — продолжил он. — И она довольно старая. На ней, случайно, нет Эрфуртской печати? Тогда ее ценность возросла бы в несколько раз. — И он снова улыбнулся. — Если ствол пистолета в хорошем состоянии, — сказал министр, — я куплю его. Для своей коллекции.

Рука Мэнверинга начала непроизвольно трястись, но он перехватил запястье левой рукой, пытаясь унять дрожь.

Министр тяжело вздохнул:

— Ричард, ты можешь быть настойчивым и решительным. Это очень хорошие качества. Но самое главное — не переборщить! — Он покачал головой. — Неужели ты думал, что я не узнаю о твоем намерении прийти и убить меня? Мой дорогой друг, ты через многое прошел. Ты устал! Поверь мне, я прекрасно понимаю, что тебе пришлось испытать и как ты себя сейчас чувствуешь.

— Вы убили ее, — произнес Мэнверинг.

Министр раскинул руки в стороны:

— Чем? Пистолетом? Или ножом? Неужели я действительно похож на человека, способного так поступить?

От этих слов стало нестерпимо тяжело в груди, тело пронзила леденящая боль. Но их необходимо было сказать.

Брови министра удивленно взметнулись вверх, и он разразился неудержимым смехом. Насмеявшись, он произнес:

— Наконец-то я все понял, но не могу в это поверить. Итак, ты запугивал нашего бедного главного охотника, который, конечно, не заслужил такого к себе отношения. И серьезно рассердил капитана, что очень недальновидно с твоей стороны. И все из-за какой-то фантазии, которую ты вбил себе в голову. Ричард, неужели ты действительно веришь в это? Может, ты веришь и в Штруввельпетера? — Он наклонился немного вперед и продолжил: — Прошла Охота. И был убит… олень. У нас была прекрасная возможность поохотиться. Что касается твоей маленькой Охотницы… Ричард, ее больше нет. И никогда не было! Она всего лишь плод твоего воображения. Лучше о ней забыть.

— Мы любили друг друга, — ответил Мэнверинг.

Министр покачал головой:

— Ричард, ты начинаешь меня утомлять своими разговорами. Мы оба — взрослые люди и прекрасно знаем цену этим словам. Любовь… подобна соломе, вспыхнувшей на ветру; она словно пламя свечи, трепещущее в ненастную ночь. Все эти слова бессмысленны. Просто смешны. — Он соединил руки в замок, потирая ладони, и продолжил: — Когда все закончится, мне бы хотелось, чтобы ты уехал. На месяц, может, на шесть недель. На новом автомобиле. Когда ты вернешься, тогда и посмотрим. Ты можешь позволить себе купить любую спутницу, если тебе так необходима женская компания. Любое сокровище. Я никогда не задумывался, что ты так далек от нас. Тебе следует больше рассказывать о себе. Ричард, я все понимаю. Но все не настолько ужасно, как кажется.

Мэнверинг не отрываясь смотрел на него.

— Давай сделаем вот что, — продолжил министр. — Мы предоставим тебе очень хорошую квартиру, и твоя избранница всегда будет рядом с тобой. А если вдруг ты от нее устанешь, сможешь купить себе другую. Зачастую они плохо выполняют свою работу, но цена вполне доступна. А сейчас присаживайся, успокойся и убери свой пистолет. Ты так глупо выглядишь, стоя там, нахмурившись и бросая на меня сердитые взгляды.

В тот момент Мэнверингу показалось, что вся его жизнь и опыт непомерным грузом обрушились ему на плечи. Он медленно опустил пистолет. «В конце концов, — подумал он, — они оказались не правы. Они выбрали не того человека». А вслух произнес:

— Полагаю, сейчас у меня только один выход — застрелиться?

— Нет-нет, — возразил министр. — Ты так ничего и не понял. — Он усмехнулся. — Ричард, капитан мог бы арестовать тебя вчера вечером. Но я не позволил ему так поступить. Все это только между нами. Я даю слово!

Мэнверинг почувствовал, как силы покидают его. Сгорбившись, он сидел на стуле, едва удерживая в руке пистолет, ставший внезапно невероятно тяжелым.

— Ричард, почему ты так мрачен? — продолжил министр. — Ведь это невероятно! Ты нашел в себе силы и мужество прийти сюда! Я восхищен! — Он понизил голос и добавил: — Неужели ты не хочешь узнать, почему я позволил тебе войти в мой кабинет с такой опасной игрушкой в руках? Тебе даже неинтересно?

Мэнверинг молчал.

— Оглянись вокруг, Ричард. Посмотри, что происходит в мире. Мне нужны люди, готовые служить мне. Нужны сейчас более, чем когда-либо. Настоящие мужчины, которые не боятся умереть. Дайте мне дюжину таких людей… остальное ты знаешь. Я смог бы править миром. Но сначала я должен получить власть над ними. Над моими людьми. Теперь ты видишь? Ты понимаешь меня?

Мэнверинг подумал: «Он вновь хочет контролировать меня. Но он всегда держал меня под контролем. Моя жизнь полностью принадлежит ему».

Казалось, что кабинет начал вращаться перед глазами.

Министр продолжил говорить, голос его звучал спокойно и ровно:

— Что касается этого забавного небольшого заговора, так называемого Фронта Свободы… Даже в этом деле ты показал себя с лучшей стороны. Тебе было очень трудно, я знаю, потому что наблюдал за тобой. Поверь, мое сердце переполняли сочувствие и симпатия к тебе. Я видел, как ты сжег книгу. Сам, по доброй воле. Я восхищен!

Мэнверинг вскинул голову, устремляя на него взгляд, полный холодной ярости.

Министр покачал головой и добавил:

— Настоящее записывающее устройство оказалось лучше любого скрытого. Ты слишком быстро успокоился, обнаружив спрятанный в стене диктофон. Ведь в комнате был еще и телевизор. Мне очень жаль, что пришлось пойти на такое. Я приношу свои искренние извинения. Но это было необходимо.

В голове у Мэнверинга тихо зазвучали слова протяжной рождественской песни.

Министр вновь вздохнул и продолжил:

— Я все еще не убедил тебя, Ричард? У меня есть кое-что, и я думаю, ты должен это увидеть. Могу ли я открыть ящик стола?

Мэнверинг молчал. Министр медленно выдвинул один из ящиков своего стола и что-то из него достал. Мгновением позже на гладкую поверхность стола легла телеграмма.

— «Адресат: мисс Д. Дж. Хантер», — прочитал министр. — Сообщение состоит из одного слова: «АКТИВИРОВАТЬ».

По силе и звучности пение достигло своего апогея.

— И вот это, — добавил министр, поднимая со стола медальон на тонкой золотой цепочке. На небольшом круглом диске витиевато переплетались символы Фронта Свободы. «Всего лишь несдержанность в проявлении чувств или желание умереть. В любом случае опасная и самая нежелательная особенность характера».

Он швырнул медальон на стол и произнес:

— Она находилась здесь, несомненно, под наблюдением. В течение нескольких лет мы не упускали ее из виду и знали о ней все. Для них ты был «кротом». Понимаешь всю нелепость сложившейся ситуации? Они действительно думали, что ты настолько ревнив, что решишься на убийство своего министра. Вот о чем они писали в своей маленькой глупой книжонке, говоря об искусной хитрости и коварстве. Ричард, если бы я захотел, у меня могло быть пятьдесят белокурых красавиц. Даже сотня. Неужели мне так нужна была бы именно твоя спутница? — Он закрыл ящик стола и поднялся с кресла. — А теперь отдай мне оружие. Тебе оно больше не понадобится.

Министр протянул руку вперед, как вдруг словно невидимая сила отбросила его назад. Очки упали и разбились, покрыв поверхность стола каскадом мелких стеклянных брызг. Графин раскололся, а его содержимое темным пятном растеклось по гладкой деревянной столешнице.

В воздухе застыло неясное голубоватое облачко. Мэнверинг подошел к столу и посмотрел вниз. Его взгляд выхватил темные пятна крови на ставшем бесформенном теле министра; глаза «плюшевого медвежонка» по-прежнему были открыты и устремлены на него. Хриплое дыхание вырвалось из груди, сотрясая тело в последний раз, и сердце министра остановилось. Последней мыслью, мелькнувшей в затуманенном болью сознании, стало: «Я так и не выслушал отчет».

Дверь в кабинет распахнулась. Мэнверинг обернулся и увидел застывшего на пороге секретаря, который мгновенно скрылся, едва взглянув на устрашающего вида мужчину. Дверь с грохотом закрылась.

Подхватив одной рукой портфель, Мэнверинг стремительно покинул бывший кабинет министра. В коридоре послышался звук удаляющихся шагов. Он осторожно приоткрыл дверь и выглянул. На первом этаже огромного дома раздавались неясные крики.

Мэнверинг аккуратно переступил через красный шнур, преграждающий ему путь, и устремился к лестнице, находившейся в противоположной от основной части дома стороне. Миновав два лестничных пролета, он в замешательстве остановился перед возвышающейся массивной решетчатой дверью. Снизу раздался грохот. Мэнверинг оглянулся. Кто-то закрыл аварийные выходы; теперь покинуть дом незамеченным стало просто невозможно.

На стене около двери была прикреплена металлическая лестница. Задыхаясь, он взобрался по ней на самый верх. Сделанный в потолке запасной люк оказался заперт на висячий замок. Из последних сил цепляясь за лестницу и при этом стараясь удержать портфель, он вскинул над головой руку, в которой до сих пор сжимал пистолет.

Поток дневного света устремился через расколотую деревянную крышку люка. Мэнверинг навалился всем телом, пытаясь откинуть ее. Наконец петли заскрипели и люк с грохотом открылся. Мэнверинг поднялся на несколько ступенек, просовывая голову и плечи в образовавшееся отверстие в потолке. Резкий порыв ветра бросил ему в лицо пригоршню крупных белых хлопьев снега.

Его рубашка насквозь пропиталась потом и липла к спине. Он лег лицом вниз, все его тело сотрясала крупная дрожь. «Это не было случайностью, — подумал он. — Все, что произошло, было тщательно спланировано». Он недооценил их. Они поняли, что он находится в глубоком отчаянии.

Мэнверинг поднялся на ноги и оглянулся. Он был на крыше замка Уилтон. Рядом возвышались огромные дымоходные трубы. Неподалеку виднелась решетчатая радиомачта; ветер гудел, скользя между металлическими трубками и натяжными проводами. Справа от него вилась балюстрада, венчавшая фасад дома. За ней находилась забитая снегом сточная канава.

Он осторожно начал пробираться по наклонной поверхности крыши, посыпанной щебнем, временами вставая на колени. Снизу доносились яростные крики. В какой-то момент ему пришлось растянуться во весь рост и сокращать оставшееся расстояние, перекатываясь по крыше. В воздухе раздался стрекот автоматной очереди. Он двигался вперед, не забывая тащить за собой портфель. Впереди на фоне ясного неба черным столпом возвышалась одна из угловых башен. Он подполз туда и присел, скрываясь от пронизывающего ветра. Открыл портфель, достал и надел перчатки. Крепко сжимая рукоять пистолета, перезарядил его, а рядом положил запасную обойму и коробку с патронами.

Вновь послышались крики. Он вглядывался вниз, скрытый резными балясинами. Бегущие фигурки людей стремительно рассеивались по поляне. Вжавшись в ограждение, он остановил взгляд на самой ближайшей. Волнение отступило. Пули просвистели в воздухе; каменная крошка посыпалась вниз, подхваченная порывом ветра. Раздался чей-то голос: «Осторожнее, не подвергай себя напрасному риску». Другой ответил: «Скоро прилетит вертолет».

Он оглянулся назад, пристально всматриваясь в желто-серый горизонт. Он совершенно забыл про вертолет!

Резкие порывы ветра швыряли снег прямо ему в лицо. Он вздрогнул и съежился от страха. Ему показалось, что ветер донес слабый шум гудящего мотора.

С того места, где он спрятался, ему были прекрасно видны деревья в парке, за ними стена и пропускные посты. А дальше раскинулись поля, окаймленные на горизонте чернеющей полосой леса.

И вновь послышался гул мотора, на этот раз громче прежнего. Он сощурил глаза и смог различить едва заметное темное пятно, скользящее над кромкой деревьев. Мэнверинг покачал головой.

— Мы совершили ошибку, — произнес он. — Все мы совершили непростительную ошибку.

Он еще крепче сжал в руках люгер и замер в ожидании.