Агуня

Глава 10

— Эыо! Ыоа! У! — раздалось за спиной, и над головой просвистела дубина. Перелетев через наши с курицей головы, она врезалась глубоко в землю.

— Эоу! Бодох! У! — я втянула голову в плечи, ожидая удара в спину или по голове.

Но услышала только сопение и увидела, как над нами нависла борода Дедобаба.

— З-з-драс-сти! — пролепетала я и отпустила Рябу.

Птица бодро встала, отряхнулась, отошла на пару шагов и резво принялась разгребать землю в поисках вкусненького. Видя, что питомица жива и даже здорова, её хозяин ткнул в меня пальцем, едва не дотронувшись носа:

— Бодох оду?

Эх, сейчас бы серьги мои или заклинания перевода папашки Кощея, чтобы понять, что лопочет эта лохматая образина. Хотя… Управлялась же и без артефактов раньше.

— Бодох жива? — повторно прогремело над поляной, но уже понятно для меня.

— Жива, жива! Сам смотри! — оглушённая, я потрясла головой, разгоняя звон в ушах.

Хотела сделать пару шагов назад, отодвигаясь от нависающего чудовища, но наступила на длинный подол своей юбки и шмякнулась в измятую траву. Запрокинула голову, пытаясь рассмотреть хозяина курицы, и опять ахнула: «Да что же это он?! Сам себя обобрать не может?» Дедобаб промахнулся потому, что почти ничего не видел. На его веках гроздьями висели раздувшиеся клещи. Вспоминая и бурча про себя все матерные слова, что знала, подобрала юбку, встала и громко приказала:

— Сидеть!

Не ожидавшее такой наглости, горное чудище прытко село на землю, калачиком подвернув ноги.

— Буду лечить! Сиди смирно!

Новоиспечённый пациент начал было ворчать, но тут вмешалась курица. Подбежала под руку хозяина, заластилась, заклекотала что-то, понятное только им. Дедобаб успокоился. Прикинула масштаб работы. Ряба в три раза больше Филиппа, а этот раз в десять больше курицы. Вопрос: сколько силы необходимо для того, чтобы заклятие случайно не убило спасаемого? «Господи, благослови!» — и голубое облако окутало жертву кровососущих насекомых. Еще через минуту он отряхивался от осыпающихся иссохших трупиков паукообразных. Потер глаза, разлепил воспалённые веки, осмотрел поляну с измятой травой, подхватил на руки курицу, прижался лицом к перьям:

— Бодох… — столько любви и нежности было в этом рыке.

«Мой ласковый и нежный зверь», — пронеслось в голове. Но «ласковый» отпустил птицу на землю, запустил руку под меховую жилетку, почесался и рыкнул:

— Не всё!

— Что «не всё»? — на всякий случай сделала несколько шажков к ступе — совет Инка о бегстве постоянно держала в голове.

Дедобаб, громко сопя, начал расстегивать пуговицы, сделанные из обрезков веток, привязанные к полочке жилета тоненькими кожаными верёвочками и продетые в прорезанные на другой половине дырочки-петли. На теле, поросшем густыми седыми волосами, одежда из меха коз смотрелась естественным продолжением оволосения. Немудрёный наряд состоял из безрукавки и свободных, до колен, штанишек и такой же лохматой обуви, затянутой на щиколотках ремешками. Уже на землю сброшена верхняя часть комплекта, и, влекомая торопливыми руками, вниз поползла нижняя. Чтобы не наблюдать этот негаданный стриптиз, отвернулась, разглядывая горы.

— Вот! — воскликнул освободившийся от одежды охальник. — Давай!

— Что «давай»?! — повернулась к собеседнику. А увидев, что скрывалось под одеждой, открыла и рот.

Дедобаб был бабой. Женщиной. Самкой. Некогда пышная грудь уныло висела ушками спаниеля, поэтому в одежде определить гендерную принадлежность возможности не было. Еще стало понятно, чего дама от меня требовала. Оказывается, на насекомых, скрытых под одеждой, заклятие не подействовало.

— Какая живучая гадость! — сжав зубы от омерзения, прошептала я и кинула дополнительный наговор на торс.

Дождавшись, когда погаснет голубое сияние, и стряхнув мусор с тела, бабуля потопала к ручью. Села, выбрав место поглубже, и стала с охами и ахами плескаться в ледяной воде. Взглянув на оставленную на траве одежду, я наложила на неё очищающее заклинание, убыстрив время действия. Пусть будет бонусом.

Надевая после купания очищенную одежду, хозяйка Рябы излучала удовлетворение и счастье. Именно маленькие ежедневные радости и удовольствия делают нашу жизнь приятной. Жаль, что зачастую понимаем мы это, когда лишаемся привычного комфорта. Подхватив курицу под мышку, баба приглашающе кивнула мне:

— Пошли.

Она уже направилась в сторону леса, из которого они с птицей пришли, но я заорала:

— Стоять!

Выйдя из обеззараженного магией круга и пройдя по траве, моя подопечная опять нацепляет на себя паразитов. Чуть ли не бегом, развязывая на ходу пояс, бросилась к оторопевшей дамочке.

— Надень это, — протянула заговорённое мною нарядное изделие домового.

Трофим так искусно переплёл ленточки и протянул между ними цветные нити шерстяной пряжи, что впору на выставку народного творчества отправлять поясок было, а не от клещей охранкой заговаривать. То, как смотрела на подарок дедобаба, напомнило мне Эллочку-людоедку, заворожённую блеском чайного ситечка. Ничуть не удивилась бы, услышав томное: «Хо-хо!» Но дама с курицей от восторга онемела.

Прикинув, что пояс талию не охватит, связала концы завязок бантиком и показала, куда надеть украшение.

— Ожерелье в этностиле прекрасно вписалось в комплект твоей одежды из козлиных шкур, подчеркнув его колорит и самобытность, — прокомментировала я, подражая одной из ведущих «Модного приговора», и добавила от себя: — Заодно защитит от клещей, блох, вшей и комаров.

То, что собеседница вникла в моё объяснение насчёт паразитов, я поняла по тому, как она протянула мне курицу:

— Бодох тряпка?

— Обязательно! — полезла в карман и выудила два последних тоненьких лоскутка. Один аккуратно повязала на лапку терпеливой Рябе, а второй… Даже знаю, где смогу применить последний оберег.

Вернулась за корзинкой, в которой ждала своего часа краюха хлеба, и пошла догонять дружную парочку. За редким смешанным леском из светлых берёзок и пушистых ёлок, поросшим по краю вербовым кустарником, начиналась неприметная тропа в горы. Шла я, громко дыша, неуклюже петляя между камней и перекладывая тяжелеющую с каждой минутой ношу с руки на руку. Заметив мою усталость, новая приятельница остановилась, дождалась меня, выхватила из рук корзину, утешила:

— Скоро, — и, не оглядываясь, пошагала по уклону вверх.

Бабадед была неразговорчива. То ли словарного запаса не хватало на женскую болтовню, то ли по натуре своей молчалива, но шли мы в тишине. Пройдя еще метров триста, наконец-то добрались до ровной площадки перед входом в пещеру. Вход закрывал полог всё из тех же козьих шкур, по скале плёлся густой плющ, в корнях которого звенел ручей, соперничая с жаворонком, поющим где-то высоко в небесах.

— Входи! — отвлекла меня от созерцания окрестностей хозяйка пещеры и гостеприимно подняла полог.

К такому повороту событий я и готовилась, поэтому всю дорогу думала, как побыстрее и с меньшими затратами силы очистить жилище от паразитов, наверняка уже там поселившихся.

— Постой. Подержи полог. Я сейчас, — разговаривала с бабой кратко и односложно, чтобы понятнее было.

В открытый зев грота запустила вихревое заклятие очищения пространства от мусора, прицепив к нему наговор от кровососущих гадов.

— Подождём, — сказала, устало опускаясь на пригретый солнышком камень недалеко от входа.

Ведьмы, к коим себя отношу, зачастую не имеют большого внутреннего магического резерва, да и не нужен он особо. Мы пользуемся энергией окружающего нас мира, пропуская её через себя, трансформируем в заговоры, наполняем заклятия и чары, настои и эликсиры. Запас безграничный. Но для этих действий нужна сила. Не только магическая, но и физическая тоже. Двухдневный пост, волнение о Филиппе, многочасовое управление ступой обессилило меня настолько, что даже не самая магоёмкая работа иссушила до немочи. Прикрыв глаза, внутренним взором отслеживала движение потока по пещере, чтобы после очищения привязать тряпицу на плющ и закрыть доступ насекомых в жилище.

Проснулась от аппетитного запаха жареного мяса. Открыла глаза, недоумевая о том, как я сюда попала. Последнее, что я помню, — это зачарованный узелок, который затягивала, теряя сознание. «Доколдовалась, ведьма! Быстро встала и на выход, спасать фамильяра», — скомандовала себе и попыталась встать, но сил не было даже на то, чтобы сбросить теплое, но тяжёлое покрывало. Услышав, что я завозилась, к лежанке подошла хозяйка пещеры:

— Проснулась? — она протянула мне большую глиняную чашу, наполненную ароматным мясным бульоном. — Пей!

— Как я здесь? — выпростала руку из-под одеяла, но, побоявшись, что сил удержать тяжёлую посуду не будет, отрицательно покачала головой.

— Ты упала. Я принесла, — баба одной рукой приподняла меня за плечи, второй поднесла край миски к моим губам, настойчиво повторила: — Пей!

Маленькими глотками, чтобы не обжечься, пила наваристую жидкость, пытаясь понять состав трав и пряностей, добавленных в суп. Но в голове всё путалось, и забылись даже давно знакомые названия.

— Вкусно, — отвалилась на мех, не в силах сделать больше ни одного глотка. Чувствуя, что вновь засыпаю, попросила: — Проводи меня к ступе. Мне лететь надо. Там у меня кот.

— Спи! — услышала в ответ и, не в силах сопротивляться, провалилась в сон.

Когда проснулась во второй раз, моих сил уже хватило на то, чтобы сесть на лежанке. Но голова еще кружилась, а ноги подгибались.

— Куда? — рыкнула сидевшая у очага хозяйка пещеры.

Неопределённо махнув рукой, ответила:

— Туда. Мне надо…

Бабадед легко подхватила меня на руки и вынесла из пещеры. Была ночь. Высоко в небе светила полная луна, тускло освещая горы. Пройдя несколько шагов в сторону от входа, она поставила меня на ноги.

— Делай здесь, — и отвернулась.

«Ох, как же плохо быть такой беспомощной. Даже по нужде сама сходить не смогла. Как же я долечу до Кощея?! Бедный мой Филенька», — физическая слабость и мысли сделала плаксивыми и жалостными.

— Всё? — получив утвердительный ответ, баба вновь подхватила на руки моё ослабленное тельце и понесла назад в своё логово.

— Мне лететь надо. Там у меня кот. Он без меня умрёт, — пыталась объяснить молчаливой моей сиделке.

То ли она не всё понимала, то ли у неё были другие планы относительно меня, но ответа не было. Что мне с ней — драться, что ли? Так не справлюсь.

Посадила поближе к очагу, поставила на колени миску с супом:

— Ешь! — и себе тоже налила горячей похлёбки.

— Корзинка где? — я закрутила головой, осматривая пещеру. — Там у меня хлеб был.

Кажется, слово «хлеб» не перевелось на огрский, именно к этой разновидности сказочных народов после размышления отнесла я бабу, но и без перевода оно произвело впечатление. Она шустро выудила откуда-то плетёнку и поставила рядом со мной. Похоже, что понятие «чужое» у этой дамы свято. Даже под салфетку не заглядывала. Откинув тряпицу, я хмыкнула: Трофим в своём репертуаре. Помимо краюхи размером в половину большого каравая, он положил мне небольшую горку пирожков, горшочек мёда и крынку с ягодным отваром. Наверное, раскормить меня — светлая мечта домового. Наша суета разбудила курицу, и она тоже, спрыгнув с высокого уступа, пришла посмотреть, чем мы шуршим. Увидев в моих руках хлеб, Ряба возбужденно заклекотала, поглядывая то на меня, то на ломоть, то на хозяйку. Мучить ожиданием подружек не стала. Разломила слегка зачерствевший хлебушек и протянула половину хозяйке. Та аккуратно взяла кусок, втянула аромат и зажмурилась от удовольствия. Вероятно, выпечка была для неё редким лакомством. Оставшийся кусок я разделила еще на две части и положила куриную долю на каменный, чисто выметенный моим заклинанием пол. Покончив с супом, огра собрала чашки и хотела было идти их мыть, но я остановила её вопросом:

— Пирожки любишь?

Вопрос она поняла, но, кажется, не поверила. Решительно передав ей лукошко со всеми припасами, наблюдала, как приятельница выкладывает и рассматривает продукты. Обмакнула палец в мёд и лизнула его. Замерла, прислушиваясь к вкусовым ощущениям, а потом широко улыбнулась:

— Сладко!

Отвар ей не понравился, и она вернула крынку мне. Зато я, томимая жаждой, припала к витаминному напитку. Постепенно силы возвращались, но медленно. Было их так мало, что ни о каком полёте речи быть не могло — пест даже поднять не смогу, а не то что управлять ступой. Хотелось плакать и кричать, так страшно стало за жизнь котейки.

Из задумчивости вывел вопрос:

— Кот это кто? Дитя?

— Нет. Это как твоя бодох. Люблю его, — и для большей наглядности прижала руку к сердцу. — Он завтра умрёт, если я не прилечу.

Слезы сами собой катились из глаз, а я зло растирала их по щекам. Баба вздохнула, встала и ушла куда-то вглубь пещеры, куда свет от очага не доставал. Повозилась там и вернулась, держа в руках яйцо. Золотое яйцо! Размером оно было немного больше гусиного, отсветы пламени матово мерцали на скорлупе. Вот она — мечта Кощеева. Только ко времени я не поспею…

— На! — вложила мне в руки артефакт огра. — За бодох тебе.

Одно мгновенье мне казалось, что меня, как воздушный шарик, надули гелием. Не обладая особыми навыками левитации, чуть было не унеслась под потолок. Магический резерв мгновенно наполнился под завязку. Было это не как на башне у вампиров, а мягко и безболезненно. Вместе с магией вернулась бодрость тела и позитивное настроение. Могу без ступы, пешком добежать! Хотелось обнять весь мир и поцеловать спасительницу. Но её суровый вид остудил порыв. Прижав яйцо к груди, поклонилась с благодарностью:

— Пойду. Ночь светлая. Реку видно. Не заблужусь.

Баба кивнула, а курица заквохтала у корзины, напоминая, что я забыла лукошко.

— Забери своё, — строго приказала хозяйка пещеры.

Послушно подхватила лёгкую пустую плетёнку, положила яйцо на салфетку, поклонилась еще раз и вышла.

Как прекрасна весенняя ночь, наполненная ароматами распускающихся трав, цветов и листвы. Озвученная трелями, свистом, шорохами и шуршанием птиц, животных и растений. Луна, набросившая серебристую вуаль на землю, уже клонилась к закату, и мне надо было торопиться. Придерживая свободной рукой юбку, бросилась бежать к оставленной на поляне ступе. За выступом скалы тень сгустилась настолько, что, не заметив камня на дороге, я запнулась и полетела. Полетела в буквальном смысле. Вдоль тропы, очень низко, но я летела! Ах, какие чудесные яйца несет замечательная курочка Ряба. Интересно, зачем Кощеюшке сей артефакт? Через лес просто перелетела, мысленно очертив траекторию, и мягко приземлилась у ступы. Вот же навязалась! Тащи сейчас её через половину Дремлесья, маши пестом неподъемным. Куда как проще: оттолкнулась от матушки Земли, взмыла птичкой в серебристость ночную и к Филеньке — дружочку пушистому. Но летательный аппарат представляет материальную ценность, числится за мной, и отчитываться при сдаче наблюдательного поста за него придётся мне. Открыла узкую дверцу, втиснулась в тесноту, бережно поставив корзину в ноги, со вздохом взяла пест и… «Земля, прощай!»

Ступа неслась раза в два быстрее обычного. Даже парик пришлось снять и бросить в лукошко, чтобы встречным ветром не унесло. Этак я через час к шатру подрулю. Прикинув, что время у меня есть, решила завернуть домой. Приму душ, переоденусь в чистое — неудобно замарашкой в гости являться. Поймав себя на этой мысли, изумилась. Это что, я пытаюсь понравиться Кощею и для этого хочу принарядиться? Ой, мамочка! В зеркало посмотрись, образина страшная! Даже сын суккуба на тебя не позарится. Вернее, тем более он! Ступа, послушная мысленному управлению, шныряла по всему небу. То решительно неслась по прямой к Вящей, то резко тормозила и сворачивала к избушке. В результате таких галсов я укачалась. «Тьфу ты пропасть!» — выругалась на всё сразу и скомандовала:

— Домой! Всё равно меня ночью к царю не пустят.

Казалось, что Трофим и не уходил с выступа сеней. Увидев в светлеющем небе меня, он приветственно замахал белым платочком, приглашая на посадку.

— Хозяюшка! Ты с Филиппом? Нет пока? Но сегодня привезёшь домой? Сама не знаешь? Кофею тебе сварить? Сейчас блинчиков напеку, — он бежал впереди меня, прихватив корзинку с яйцом и париком, и без умолку тараторил. Соскучился старик.

— Не сердись, родной. Привезу кота домой обязательно. Мы же с ним одно целое — мне тоже плохо без него. Я сейчас ополоснусь быстро, перекушу и полечу яйцо отдавать. Оно там, в плетёнке, под париком, — так же быстро и невпопад отвечала я домовому, выкладывая из сундука новую расшитую сорочку, юбку, душегрейку и платок.

Вышла из душа, по уши закутанная в халат, и взглянула на стол. От увиденного, чтобы не упасть, привалилась к печи. На салфетке лежало два золотых яйца. Похоже, курочка тоже заплатила. За свою любимую хозяйку. То-то она так настойчиво напомнила о корзине. Снеслась тихонько и салфеточкой прикрыла. Аккуратно дотронулась до обоих подарков. Ну да, одно ещё тёплое. Его и оставлю себе.

Выкатывающееся из-за гор солнце подгоняло в спину, и я, как могла, торопила ступу. Неопределенное «поутру» не давало покоя. Просто они тут живут, без чёткого отслеживания времени. Ложатся с курами и встают с петухами. Поутру, к обеду, на закате — временные понятия, не требующие пунктуальности. Может, оно так и лучше, когда не думаешь, сколько минут прошло и сколько часов осталось. Живёшь в единении с природой, встречая восходы и провожая закаты… Но у меня сейчас на счету каждая минутка.

Фигуру, закутанную в чёрный плащ, стоящую у кромки воды, увидела издали. Туда и направила ступу. Мне настолько не терпелось как можно скорее дотронуться до Филиппа, что приземлялась, почти не погасив скорость. Многострадальный аппарат, переживший за эти три дня, наверное, больше, чем на испытаниях, врезался в песок, пропахал в нем глубокую канаву и, накренившись, остановился, уткнувшись в склон.

— Что так неосторожно?! Яйцо не пострадало? — царь любезно подал руку, затянутую в чёрную перчатку.

— Цело твоё яйцо! — повесила на раскрытую ладонь корзину и спросила: — Кот где?

— В шатре почивает. Такой лежебока, ни разу даже погулять не вышел. Зарылся в подушки и спит, — махнул рукой вверх по течению Кощей, насмешливо информируя о состоянии моего фамильяра.

— Умирает он, а не спит, — рявкнула я, подхватила юбку и бросилась в ту сторону, куда махнул собеседник.

— Почему умирает? — широко шагая рядом, спросил работодатель.

— Потому, что мы неразрывно связаны. Он без меня погибнет! — ответила, запыхавшись от бега.

— Так что же ты не сказала? — от удивления собеседник даже остановился.

— Говорила! Ты что, не слышал?

— Думал, что просто ради красного словца…

— Не делай того, что не умеешь, — буркнула я себе под нос.

Кощей не отреагировал на хамство, то ли сделав вид, что не услышал, то ли учёл моё состояние. Обогнал, приподнял свободной рукой полог шатра и, игнорируя слуг с чашами для омовения рук, магией разметал лабиринт из занавесей, освобождая проход. Разыскивая Филиппа, безжалостно разбрасывала нарядные подушки по подиуму и на пол. Кот лежал, свернувшись клубком, но дыхания не было видно. Почему?! Ведь прошло всего два дня, а запас жизненных сил почти закончился. Осторожно подняв пушистое тельце любимца, присела на край возвышения, положила на колени, прижавшись солнечным сплетением, и раскрылась, вливая в кота магию.

— Ну ты чего, лапушка?! Сказала же, что в срок вернусь, и вернулась. Зачем пугаешь меня, глупый?! — шептала, трогая ушки, гладя голову и почёсывая холку, и не замечала, как слёзы капают с длинного носа на узорчатую ткань душегрейки.

Моя сила вытекала как в бездонную бочку, а кот не просыпался. Понимая, что скоро сама обессилею, попросила стоявшего рядом Кощея:

— Яйцо дай! — и потянулась к корзине, которую тот поставил у ног.

Без лишних вопросов получила я желаемое — плетёнка перекочевала с пола на ковёр рядом со мной. Время тянулось бесконечно медленно, казалось, что прошла вечность до того, когда кот начал недовольно дёргать вибриссами, запутавшимися в меховой отделке моей одежды. Еще сто лет до того, когда он открыл глаза, увидел меня и прошептал:

— Вернулась… — и через мгновение: — Хочу пить и есть!

Кощей, кажется, даже не удивился тому, что Филипп оказался говорящим котом. Он щелкнул пальцами, и вокруг нас засуетились серые фигуры слуг, накрывавшие знакомый мне круглый низкий столик к завтраку. Фамильяру по моей просьбе принесли куриный бульон, на который он смотрел крайне недовольно:

— Мясо хочу! — вредничал он, видя, что царь благосклонно взирает на его капризы, пряча улыбку за кофейной чашкой.

— Ты двое суток ничего не ел, начни с жидкого, — терпеливо уговаривала любимца, но перед тем уже стояло блюдо с мелко порезанной куриной грудкой.

— Зачем ты его балуешь? — попеняла Кощею.

— Вину заглаживаю, — просто ответил тот. — Сама подкрепись и расскажи, как добыла яйцо.

— Расскажу, но прежде ответь: что ты знаешь об эпидемии клещей на левом берегу Вящей?

Царь нахмурился, пошевелил пальцами, и слуги, окружавшие помост, словно растворились среди шёлковых занавесей.

— Мне докладывали, но я не придал значения.

— Напрасно. Ими кишит лес и поля Заречья, начиная с гор и заканчивая берегами рек. Мой домовой сказал, что впервые видит такое, а он живет уже не одну сотню лет. Правда, благодаря клещам я получила яйцо — как плату за избавление от паразитов, — информировала того, кто считает себя правителем всея Дремлесья, а клещей проморгал. Рассеянный взгляд Кощея скользил по узорам ковра. «Как он так может? Мне удобнее думать, глядя в одну точку», — наблюдала я за царём, смакуя кофе. Заметив, что тот прикрыл глаза, спросила:

— Что надумал, величество?

— Спросить у тебя совета, — вперил в меня насмешливый взгляд прекрасных глаз собеседник.

Какой совет?! Даже дышать забыла, глядя на его великолепие. В голове металась одно: «О прекраснейший из прекрасных! Позволь любоваться тобой вечно!» Ай! Кошачьи когти отрезвили и дали возможность на вдохе скинуть с себя чары. Суккубий сын!

— Кощеюшка, ты мог бы не тратить на меня свое обаяние. Стара я уже для таких забав, — процедила сквозь зубы, восстанавливая дыхание.

— Прости, по привычке вышло. Натура такая. Больше не буду, — приложив ладонь к груди и склонив голову в легком поклоне, пообещал полудемон.

— Проехали! — отмахнулась я, думая о создавшейся ситуации.

— Что? Куда поехали? — опешил собеседник, окончательно освобождая меня от морока страстной влюблённости.

— Говорю, что надо искать, кому это выгодно. Скажи, в Луморье клещи есть?

— Есть, наверное. Мне не докладывали.

— Сколько времени надо, чтобы уточнить?

— К обеду будем знать. Ты отдохни пока, я скоро вернусь, — Кощей набросил капюшон и исчез за занавесками.

Оставшись одна, я съела аппетитный кусочек пахлавы, плавающей в медовом сиропе, запила остывшим кофе, забралась с ногами поглубже на помост и откинулась на подушки. Филипп растянулся рядом и замурчал.

Рябокура сидела у входа в пещеру, закинув ногу на ногу, элегантно опершись на кончик крыла, и нюхала ромашку.

— Хорошо, что вернулась, Агуня. Понравилась ты нам. Жаль, мало погостила, имён не узнала, сказку не послушала. Знаю, к коту спешила, поэтому не сержусь. Отдала яйцо Кощею? Скажи, чтобы поторопился — через год поздно будет. Заботу вашу в колодце старом ищите. Агуня, ты слышишь меня? Агуня…

Последние слова звучали горным эхом и постепенно удалялись. Сама курочка замерцала, как изображение в старом телевизоре с плохой антенной, и тоже исчезла. Вместе с ромашкой, камнем и скалой, увитой плющом, за которым скрывалась пещера.

— Агуня, ты слышишь меня? — прозвучало над ухом.

— Слышу, — хрипло ответила царю, присаживаясь среди подушек, на которых так сладко заснула.

Явь переплелась с дрёмой, пришлось тряхнуть головой, чтобы отделить одно от другого. В магических мирах нельзя с пренебрежением относиться к снам, видениям или знакам в кофейных чашках. На всякий случай сказала:

— Тебе курица передала, чтобы ты поторопился, ибо через год поздно будет.

Кажется, Кощей понял, о чём речь, и кивнул, не то благодаря за известие, не то соглашаясь с полученной информацией. Но речь завёл о другом:

— Вестники доложили, что клещи только в Заречье. В Луморье и Дальземье не больше, чем обычно по весне. Думаешь, наслал кто?

— Ты и сам так думаешь, — аккуратно, чтобы не задралась юбка, продвигалась я к краю подиума. — В Заречье не все приняли Финистовича, вот и творят невесть что. То князя медведю скормить хотят, то клещами народ застращать, а потом против правителя поднять недовольных. Тебе Акамир-то люб?

— Что он, девка, что ли, чтобы любым мне быть? — фыркнул Кощей. — Молодой еще, глупый. Изменился, правда, после охоты. Ты, наверное, надоумила?

— Он и сам не дурак. Только балованный немного, — ответила я и напрямую спросила: — Будешь помогать от напасти избавляться или нет?

— Найти, кто клещей наслал, просто, только не он зачинщик. Заговорщиков поймать надо, а то так и будут воду мутить.

Согласно закивала, вспоминая, о ком рассказывал князь, когда отсиживался в избушке.

— Чтибор Дуда и Явил Вишняков — главные зачинщики смуты в Заречье. Хотя может статься, что за ними стоит кто-то ещё.

Кощей посмотрел куда-то мне за спину, повел бровью, и тут же послышались мягкие удаляющиеся шаги, а от движения воздуха еще сильнее заколыхались лёгкие драпировки драгоценных полотнищ