Агрессор

МАТВЕЙ ВЛАСОВ

Я ушел от нее в пять утра. В семь начнутся переговоры с Зарбаем. Я не получил того, чего хотел, но и то, что теперь имел, было очень много и делало меня удивительно счастливым. Будь она проклята, платоническая любовь… Мое восхищение этой женщиной мешалось с "голодной" досадой. Первым порывом было уйти немедленно, но мой уход означал бы, что я больше никогда ее не увижу. И я не ушел. Мы проговорили всю ночь, и теперь Алика знала все о моих глазах. Раз уж она их увидела, пусть теперь и знает.

Теперь Алика второй человек после Качина, который знает о моих глазах. Собственно, глаз у меня не было. Всему виной была пыль с астероида, мирно летевшего среди таких же, как и он, булыжников в районе звезды Тау Кита. Тау Кита похожа на солнце и по своим характеристикам, и планетарной системой. Планеты этой звезды в то время еще не были колонизированы, несмотря на близость к Солнечной системе — каких-то четыре парсека. Земля решила исправить недоразумение и направила в этот необжитый район исследовательскую экспедицию. Сейчас, двадцать лет спустя, планетарная система Тау Кита входит в состав Солнечной Федерации. А тогда исследование района только началось. Военное командование отправило вместе с экспедицией военный отряд, в котором я служил. Вояк всегда посылают вместе с астронавтами и учеными на исследование новых объектов в космосе. Осторожность никогда не помешает.

То, что пыль с астероида попала мне в глаза, было чистой случайностью. Ученый, исследовавший пыль, попросил меня и моего товарища передвинуть мебель в лаборатории. А чем еще заниматься воякам в подобных экспедициях, кроме как двигать взад-вперед шкафы и оборудование для ученых крыс? Мы частенько помогали исследователям при высадках на планеты и при сворачивании работ, хотя это не входило в нашу компетенцию. Мы с товарищем играючи поставили столы туда, куда указывал холеный перст ученого. Не успел я разогнуться, как на соседнем столе у одной из пробирок с громким хлопком вылетела пробка, как из бутылки шампанского, и из пробирки пыхнула дисперсная, необычайно летучая пыль. Она засыпала мне глаза. Светило науки ловко собрало пыль из воздуха специальным пылесосом. Я к тому времени уже успел проморгаться.

Дело было сделано. Сначала я ничего не ощущал, да и вообще забыл об этом происшествии. Только на Земле началось постоянное жжение в глазах, которое не прекращалось ни на минуту. Глаза воспалились, и мне пришлось обратиться к окулисту. Спустя несколько дней врач сообразил, что дело неладно. Жжение к тому времени стало невыносимым, я потерял аппетит и получил взамен бессонницу. Окулист заявил, что отныне мною займется профессор медицины, специализирующийся на внеземных болезнях и эпидемиях. Вмиг я вспомнил астероидную пыль, и мне стало более чем неуютно.

Так я впервые встретился с профессором Качиным. Он совершенно не понравился мне, так же, как и Алике. Тщедушный на вид профессор оказался на редкость трудоспособным. Он велел мне переселиться в лабораторию при его институте, занимающую целое здание. Он взялся за меня в полную силу, день и ночь не отходил от своих пробирок и микроскопов, и я сатанел от его рассеянного хихиканья. Он выписал себе образец той самой пыли с астероида. Однако он не мог спасти мои глаза. С ними происходило что-то из ряда вон выходящее. Они гноились, в глазницах невыносимо жгло, я мучился немыслимой головной болью. Потом я стал слепнуть. Качин наложил на мои глаза повязку, которую постоянно менял. Он перестал подпускать ко мне медперсонал и все делал сам. Круглые сутки он промывал мне глаза. Уж и не знаю, спал он в тот период или нет. Для меня наступило время кошмара. Я жил своей болью и не знал, вернется ли ко мне зрение. Боль все нарастала и стала настолько сильной, что мне стало все равно, ослепну я или нет. Осталось только одно желание: отделаться от боли.

Зрение вернулось. Боль прошла. Во время перевязок я начал различать свет, потом очертания предметов. Изо дня в день зрение улучшалось. Я уже довольно ясно различал озабоченное лицо Ивана Сергеевича.

— Я вижу, — счастливо улыбаясь, сообщал я ему во время перевязок. Но профессор с бараньим упорством перебинтовывал мои глаза снова и снова. Мне это не нравилось, но всю мою недовольную брань Качин хладнокровно игнорировал.

Потом случилось событие, окончательно переломившее мою жизнь на две части. Иван Сергеевич с прискорбием сообщил мне, что у него забирают его любимого пациента, то есть меня.

— Куда? Кто забирает? — удивился я.

— Твоя контора забирает, — забурчал профессор. — Они потребовали с меня отчет о твоем здоровье, будто я солдафон в строю! Теперь тобой будет заниматься военная медицина.

Я забеспокоился. Я не видел Ивана Сергеевича сквозь повязку, но по ожесточенному звону небьющихся пробирок догадался, что профессор крайне раздосадован, если не зол.

— Эти мясники тебя убьют, молодой человек, — бурчал Иван Сергеевич. — Я тебя лечил, а эти будут исследовать.

— Что это означает?

— Только то, что я сказал.

— Я не собираюсь попадать к ним в руки.

— Твоего согласия никто не спрашивает. Вот приказ, где тебе велено явиться в такое-то место в такое-то время.

За словами последовал резкий хлопок триксовой бумаги по столешнице. Я заерзал на стуле. С повязкой на глазах я чувствовал себя беспомощным и сильно нервничал.

— Тебя забирают, как теленка на бойню.

Я разозлился.

— Снимите с меня повязку, немедленно! — приказал я.

— Рано! — буркнул профессор. — Глаза еще слабые.

— Что там еще можно исследовать?

— За эту пыль можно получить звание, молодой человек. Неважно какое, научное или военное. Они найдут, что исследовать. Здесь еще плясать и плясать. Мне это ни к чему, моих трудов хватило бы на десяток докторских. Мне жаль вашу жизнь, Матвей.

Старик долго еще бурчал себе под нос, а я чувствовал себя загнанной в угол крысой.

Ночью я решил снять повязку и посмотреть, что стало с моими глазами. И я ее снял. Я увидел себя в небольшой комнате, из которой уже успели вынести телевизор. Эти умники решили, что телевизор мне больше не понадобится. Обстановку комнаты давно уже изучили мои руки, она меня не интересовала. В мире, куда я попал, не было цветов. Отсутствовали даже черный и белый, зато я различал все оттенки желтого и коричневого. Тем не менее видел я великолепно. Я искал зеркало, но в палате зеркала не оказалось. Не было его и в ванной комнате, хотя оно там явно когда-то висело. Сопя от злости, я выглянул в коридор и позвал дежурную медсестру. Она не откликнулась. Спала, конечно. Я в некотором замешательстве вернулся в комнату. В коридоре запоздало послышались торопливые шаги, и в номер зашла медсестра:

— Что случилось?

— У вас есть зеркало? — спросил я.

— Конечно, есть, — удивилась она и достала из кармана халата вожделенное зеркало. — Сейчас только свет включу…

Она слепо пошарила по стене в поисках рубильника. Послышался щелчок. Для меня ровным счетом ничего не изменилось, не считая лица медсестры. Оно приобрело непередаваемое выражение. Медсестра, не спуская с меня побелевших от страха глаз, выронила из рук зеркало, испустила нечеловеческий вой и метнулась прочь из комнаты. Вой катился вдоль по коридору впереди и позади женщины, пока не замер в глубинах институтской лаборатории. Ошарашенный, испуганный, я подобрал c пола зеркало. И заорал сам. Зеркало полетело в угол. Я заставил себя подобрать его и заглянуть в него снова. Я ли это? На моем лице не было глаз. За веками без ресниц зияли темные провалы, из которых вместо зрачков торчало нечто похожее на присоски. Неровные края присосок высовывались из-за век. Присоски шевелились, и это потрясло меня больше всего. Зеркало выпало из моих ослабевших рук. Я опустился на пол. В коридоре слышались голоса, голос профессора увещевал полуночников лаборатории, привлеченных шумом. Все в порядке. Кому-то что-то приснилось, только и всего. Сам он уже все понял по крикам. Через минуту он забежал в мой номер и умоляюще протянул ко мне руки.

— Что со мной? — дрожащим голосом вопросил я, обливаясь холодным потом. — Что? Что это?

Я хотел спрятать лицо в ладонях, но не мог заставить себя коснуться руками того, что шевелилось у меня на месте глаз. Я паниковал, я находился в предоборочном состоянии, все вокруг казалось мне нереальным. Ощутив внезапный прилив сил, я вскочил на ноги, резким рывком поднял Качина за грудки, поднес его лицо к своему, жестко встряхнул и рявкнул:

— Что ты со мной сделал, старая космическая зараза?!

— Я пытался спасти твои глаза, молодой человек, — строго ответил Иван Сергеевич, не отводя взгляда. — Это сделал не я.

— А кто же?!

— Это сделали бактерии, спавшие в астероидной пыли.

— Ах ты, старая крыса, провонявшаяся реактивами!

Я потрясал профессором, как тряпичной куклой, его ноги безвольно колотились об мой живот. Иван Сергеевич такого обращения с собой не стерпел.

— Прекратить панику! — громко скомандовал он. — Сейчас же поставьте меня на место!

Привычный к военной дисциплине, я повиновался приказу и поставил его на ноги.

— Вот так-то лучше. Возьми очки, я купил их специально для тебя.

Я, дрожа, сел на кровать.

— Что мне теперь делать… с этим? — я сделал неопределенный жест в сторону глаз.

— Выполнять приказ, — напомнил мне Качин.

— Что меня ждет в военной лаборатории?

— Смерть.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Я хорошо знаю военных коллег из секретной лаборатории. Пофамильно. И их кухню тоже. Я хорошо знаю уязвимые места твоих новых глаз. И еще знаю, что меня не станут даже слушать.

— Значит, впереди смерть, — я старался собрать свою волю в кулак и смириться с неизбежным. Смириться никак не удавалось, и я заорал:

— А если я ослушаюсь, меня ждет трибунал!

— Да, положение у тебя скверное, — глухо отозвался профессор.

— Убирайтесь ко всем чертям! — гаркнул я на него.

Он ушел, старчески качая головой. Я надел очки, которые он мне принес. Ни за что на свете я не явлюсь в военную лабораторию. И трибунал меня тоже не увидит. Тишайшей кошачьей походкой я быстро прошел по ночному коридору лаборатории, спустился на лифте в вестибюль, где меня и догнал профессор. Я молча сгреб его, зажал ему рот рукой и заволок его под лестницу. Я намеревался избавиться от опостылевшей больничной пижамы — ограбить на улице человека подходящей комплекции, угнать аэромобиль, угнать космическое судно… Профессор подвернулся совершенно не вовремя. Тем временем Качин стал пихать мне в живот большой пакет. Пакет раскрылся, я увидел, что в нем одежда, и освободил профессору рот.

— Ф-фу, ну и хватка, — пропыхтел Иван Сергеевич. — Одевайся, живо.

— Что вам от меня нужно?

— Я с тобой.

— Куда "с тобой"?

— Куда-куда! В бега, куда же еще. Видишь эту папку? Это история твоей болезни, — хихикнул он. — Здесь и носитель с файлами. Копий нет, я ничего не оставил.

Институтский вестибюль жил и ночью. Две пары прозрачных дверей то и дело ездили взад-вперед, пропуская сотрудников института, пол из голубого с мнимой "слезой" зергилльского камня приятно гудел от шагов. Просторные стены вестибюля, отделанные зеркалами, пропускали редкие искры. Со стены напротив лестницы на меня осуждающе смотрели полусвятые лики знаменитых ученых.

Я не верил профессору, думал, что он собирается сдать меня военным. Я быстро одевался и размышлял, что делать с нежелательным свидетелем, старым человеком.

— Тебе без меня не обойтись, — настырно жужжал он мне в уши. — У меня есть машина, у меня яхта в космопорту. У тебя есть яхта?

— Конечно, есть, — огрызнулся я.

— Ее перехватят на орбите Земли, — заявил Качин.

— А вашу не перехватят? — фыркнул я, выбрал безлюдный момент и вылез из-под лестницы.

— Кому она нужна? — захихикал Иван Сергеевич. Слегка оправив на себе одежду, я спокойным шагом направился к выходу. Назойливый профессор семенил следом.

— Зачем вам это нужно?

Я позволил Качину тянуть себя к стоянке, где стояла пожилая "кляча" профессора, укоризненно глядевшая на нас своими фарами. Еще больше, чем клячу, машина напоминала старый сундук, сработанный из качественного материала. Внутри, однако, этот мастодонт поражал неожиданной роскошью. Я сел за руль. Роскошная "кляча" потянулась в космопорт.

— Я большой собственник, — с достоинством говорил профессор. — Мой пациент — это мой пациент, и я не для того вытаскивал тебя из лап смерти, чтобы кто-то загнал тебя обратно.

Тут он захихикал:

— Продавцы в магазине весьма удивились, зачем профессор Качин покупает одежду таких размеров, да еще среди ночи. Я сказал им, что это подарок внуку. Они хотели ее красиво упаковать, но я не согласился. Знаешь, почему? Потому что обертка слишком громко хрустит!

Черт возьми, что же с ним делать?

— Ты не беспокойся, у меня все готово. Я отдал распоряжение шипчандлеру, чтобы он бункеровал яхту и доставил на борт продовольствие.

— Вы полагаете, вашу яхту не перехватят? Нас уже ждут прямо в ангаре.

— Ничего подобного! Никому и в голову не придет, что старый чудак отправляется совсем не на прогулку, да еще и со своим пациентом.

Мы благополучно удрали с Земли, чтобы отсидеться на Медее. Не знаю, почему заслуженный профессор остался со мной, не вернулся на Землю. Он прикрывается оговоркой, будто он здесь нужнее. Он начал удивлять меня сразу, как только мы добрались до Медеи. Я никогда не думал, что у профессора медицины, ослепленного любимой работой, может оказаться цепкая коммерческая хватка. Он умудрился перевести все свои акции на вымышленные имена, а акций у него было очень много. С ними профессор имел вес во многих промышленных и коммерческих предприятиях, разбросанных по всему Содружеству. С не меньшим удивлением я узнал, что у Качина были и свои фармацевтические заводы, доставшиеся ему по наследству. Теперь ими управляют подставные лица. Я не стал вдаваться в подробности, как Ивану Сергеевичу удалось провернуть такой фокус в наше время. Я сквозь пальцы смотрел и на то, что у Качина были свои люди во многих уголках Содружества из числа учеников, приятелей и многочисленных родственников. Я их не знал и до сих пор не знаю. Важно было другое: эта прибыльная сеть позволяла строить военные космические корабли — понемногу на разных планетах. Строительство контролировал я. Профессор, обойдя все возможные законы со своими акциями и заводами, начисто потерял интерес к экономике и снова погрузился в любимое дело.

Я долго не мог понять, почему власти Медеи не отправили нас обоих обратно на Землю. Уже потом старый профессор раскололся. Медеей безраздельно правила экс-жена Качина, являясь в местном правительстве "серым кардиналом". Старая карга была не менее богата, чем ее бывший супруг. Ее нынешний супруг, премьер Медейского государства, тоже был богат, но недостаточно для такой жадюги, как бывшая мадам Качина. Она не упустила возможности снова потрясти бывшую половину. Профессор не обанкротился только потому, что ушлая мегера не знала истинных доходов Ивана Сергеевича. Его дивидендов хватило и на космические корабли, и на старую неглупую жабу. Я не стал выяснять, какая именно статья расходов тянула больше, военная, или "шантажная", но когда мы наконец покинули Медею, казна профессора ощутимо утяжелилась. Как бы то ни было, наша свобода того стоила.

"Барьер" я обнаружил у себя еще на Медее и усомнился в своей человеческой сущности. Открытие загнало меня в пучину депрессии, из которой меня вытащил опять же Качин. Больше я не поддавался депрессии ни разу.

Я поцеловал Алику на прощанье, губы она мне не дала, но с удовольствием подставила упругую теплую щеку. Прощай, маленькая. Я бросил на нее последний голодный взгляд и покинул борт "Феникса".