Агитбригада 2

Глава 16

— От-т-ткуда? — рванув внезапно ставший слишком тесным галстук, выдавил побагровевший Форбрихер. — От-т-ткуда вы узнали о тёте Ульрике?!

Я молча развёл руками.

— А! Это вы шутите, да? Это вам Лизонька… эммм, Елизавета, небось, рассказала! — решил Форбрихер.

Ответить я не успел — прибежал запыхавшийся мальчишка-посыльный.

— Капустину, срочная депеша, — выпалил парнишка и протянул мне телеграмму.

Полный мрачных предчувствий, я развернул.

Текст гласил кратко и ёмко:

Я взглянул на большие напольные часы, гордость и украшение аптеки Форбрихера. Одиннадцать двадцать. Успею ли?

— Что случилось? — спросил Форбрихер.

— Не знаю, Гудков срочно собирает. В 12.00, — я показал ему депешу.

— Очевидно, что-то действительно серьёзное, — озабоченно кивнул аптекарь. — Что же, идите, Геннадий. Поторопитесь. Поговорим в другой раз.

Когда я влетел в здание гордрамтеатра, на часах было ровно двенадцать. В небольшой вытянутой комнате уже собрались все члены агитбригады. Нюра, Люся и Клара сидели на мягком диванчике, Зёзик, Гришка и Виктор Зубатов примостились на табуретках, у стены. Жорж расселся на подоконнике.

Макар Гудков ходил туда-сюда по периметру кабинета, словно голодный саблезубый тигр. Увидев меня, он сказал:

— Давай, Генка, проходи быстрее. Ждём только тебя и Бывалова.

— Кого? — тихо переспросил я, усаживаясь на диванчике между Кларой и Нюрой, которые подвинулись, давая мне место.

— Новенький у нас будет, — также тихо, но заинтересованно шепнула мне Нюра.

— Краси-и-ивый, — мечтательно вздохнула Люся и покраснела.

— Во бабы дают! — хмыкнул Жоржик, который со своего подоконника всё прекрасно слышал.

В этот момент дверь распахнулась и в кабинет ввалился новый человек. Был он здоровый. Одет довольно щеголевато и дорого, в чёрной кожанке с каракулевым воротником и кепке. Маленькие юркие глазки напоминали взгляд алчной крысы. В общем, он мне сразу не понравился.

— Знакомьтесь, Семён Бывалов, — представил его Гудков, — наш новый силач, борец и гимнаст.

Взгляды всей агитбригады повернулись в сторону окна, где на подоконнике словно Тень отца Гамлета сидел Жорж Бобрович. Тот густо покраснел и опустил голову.

— Глядите, любуйтесь, — неожиданно зло сказал Гудков, — налицо полная деградация. А Семён, между прочим, одной рукой пять пудов жмёт!

— Я извиняюсь, а как же Жорж? — гримасничая и морщась, словно съел лимон, задал волнующий всех вопрос Зёзик.

— Будет на подхвате покамест, — отмахнулся от него Гудков и ткнул пальцем в мою сторону, — этого деятеля играть забрали, а реквизит кому-то подавать надо. Правильно, товарищ Бобрович, я говорю?

Жорж вздохнул так тяжко, что сердобольная Нюра и себе вздохнула тоже.

— Это наш такой коллектив, — извиняющимся тоном пояснил Бывалову Гудков и принялся скороговоркой называть всех по очереди, тыкая в каждого пальцем, — Голикман, Караулов, Зубатов, Пересветова, Капустин, Рыжова, Колодная. Ну и вот этот великий деятель на подоконнике — Бобрович.

— Угу-м, — глубокомысленно кивнул Бывалов, ощупав поочерёдно всех своими юркими глазёнками. Особенно долго его взгляд задержался на шикарной груди Люси Пересветовой.

Та мучительно покраснела и поправила очки.

— Ну, раз «угу-м», значит, будем считать, что все познакомились, — подытожил Гудков и дважды резко хлопнул в ладони, так что Клара аж вздрогнула, — итак, товарищи, я срочно собрал вас здесь, чтобы сообщить — завтра утром мы выезжаем в соседнюю губернию на гастроли! Быть в семь-ноль-ноль, без опоздания!

Если бы Гудков сейчас разделся, стал на одну ногу и принялся лаять на лампочку, думаю и то это не произвело бы такого эффекта, как его заявление.

Народ на секунду выпал в осадок. Затем поднялся страшный шум и гвалт:

— Как завтра?!

— Что за ерунда!

— Еще же неделя!

— Да что это за шутки! Не смешно!

Народ кипел. Гудков хранил хладнокровное молчание, давая коллективу выпустить пар. Когда эмоции чуть схлынули, он опять дважды громко хлопнул. В кабинете воцарилась тишина:

— Проорались, товарищи?! — язвительно спросил он, — а теперь напомните-ка мне, как у нас артистическая труппа официально называется?

Все молчали, недоумевая и переглядываясь.

— Ну? — с подковыркой подтолкнул нас к ответу Гудков, — не слышу! Ау, товарищи!

— Агитбригада? — неуверенно протянула Клара.

— Вооот! Хоть одна товарищ Колодная что-то у нас соображает! — демонстративно поаплодировал ей Гудков, — для остальных, забывших, напомню — наш эстрадно-цирковой коллектив называется «Агитбригада „Литмонтаж“».

— И что? — не врубился Гришка, — а причем здесь это? У меня, между прочим, на послезавтра были планы личного характера.

— Свои планы личного характера, товарищ Караулов, предлагаю засунуть куда подальше, не при товарищах девушках будет сказано, — ядовито парировал Гудков, — слышали меня все, завтра в семь-ноль-ноль!

— А можно хоть объяснить, что за срочность такая?! — возмущённо спросил Зёзик.

Народ опять шумно вознегодовал.

— Можно, — вполне покладисто кивнул Гудков и вытащил из кармана бумажку, точнее сложенный вчетверо листочек.

Все затихли и приготовились слушать.

— К нам на партком гордрамтеатра пришло письмо. От товарищей из села Яриковы выселки, что в соседней губернии. То есть это примерно там, куда мы и направляемся с вами, товарищи. Письмо это от комсомольцев и безбожников колхоза «Заветы Ильича». И пишут они нам о ЧП, товарищи.

В этом месте Гудков взял мхатовскую паузу, все переглянулись, и он продолжил, потрясая перед нами листочком, который так и не развернул:

— И просят нас комсомольцы, чтобы мы приехали к ним поскорей. Так как в правлении колхоза засели сектанты-евангелисты. Которые баламутят крестьян. Кроме того, комсомольцы-безбожники перед этим провели в своих рядах чистку, и тех, кто не смог убедить родных снять и сжечь иконы — выгнали. Так вот эти отщепенцы взяли и ушли в секту евангелистов. И борьба там, в Яриковых выселках, началась нешуточная. В общем, поэтому и выезжаем завтра утром, товарищи. Комсомольцам помочь надо. Так постановил наш партком. Я, кстати, уже договорился, документы нам сделают быстро, и часть командировочных выдадут сегодня.

И всё. Возмущений больше не было. Волшебные слова «так постановил наш партком» сняли все вопросы. Гудков ещё напоследок прочитал нам мотивирующую нотацию, но недлинную, минут на десять, затем распустил всех собираться и срочно приводить дела в порядок.

Я вышел из здания гортеатра в полном обалдении. Честно говоря, я был не собран, у меня не было тёплой одежды, я не закончил практическое обучение в аптеке и уроки латыни с профессором Маркони. И нужно всё это бросать и нестись на помощь безбожникам из какого-то забитого села.

Итак, первое, что я сделал, это велел себе успокоиться. Затем я прикинул список дел, что предстоит сделать. Времени у меня — сегодня полдня и вся ночь.

Уф!

В общем, мне нужно:

1. Забрать деньги у Фаулера.

2. Купить теплую одежду.

3. Разобраться с уроками с Маркони — попрощаться, узнать, приедет ли он ещё, не забыть спросить об употреблении наклонений в сложных предложениях.

4. Собирать вещи в дорогу.

5. Найти куда спрятать книгу Лазаря, словари, мои тетрадки с занятий и учебники.

6. Забежать к бабушке Пэтре и сказать, что уезжаю.

7. Забежать в аптеку и объяснить ситуацию.

8. Сообщить в школу.

И как всё это успеть? А-а-а-а-а-а!

Но на первом месте была тёплая одежда. Это — вопрос выживания. Поэтому первым делом я побежал к Фаулеру. И не прогадал, как оказалось.

— К сожалению, мой знакомый ювелир не успел реализовать ваше золото, Геннадий, — грустным голосом сказал он и, увидев мой вопросительный взгляд, пояснил, — я надеялся, что вы до отъезда успеете Юлию Павловну подлечить. Но кто же знал, что так выйдет.

— Ясно, — упавшим голосом сказал я, — тогда спасибо. Я побежал, у меня ещё уйма дел.

— Погодите, Геннадий, — сказал Фаулер (он в последнее время, после того, как спас меня от головорезов дяди Коли, стал ко мне относиться как-то по-отечески, что ли).

— Что?

— Я хоть и не успел помочь вам с деньгами, но несколько вещиц, как мы и договаривались, я оставил себе. И за них я могу вам отдать деньги прямо сейчас. Если подождёте пару минут.

— Замечательно! — воспрял духом я, — значит, я успею купить тёплую одежду!

— Аааа, вот в чём дело, — сказал Фаулер, — но даже с деньгами вы сейчас не успеете всё купить. Как я понял, зимнего у вас нет. В магазинах сейчас мало что приобрести можно. А рынок уже разошелся.

— И что мне теперь делать? — расстроился я.

— Ничего, Ждите. Я сейчас принесу деньги, и мы подъедем к одному моему хорошему знакомому. Он как раз торгует одеждой и обувью.

В общем, благодаря Фаулеру, а также юности этого тела, я успел всё. В школу, в аптеку и к Маркони Фаулер отправил посыльного (в Обществе был свой) с записками. К бабушке Пэтре я забежал по дороге, после того, как закупился. Она оценила мой жест и дала браслет, который строго-настрого велела носить на левой руке не снимая.

— В любом таборе с этим браслетом ты будешь свой, — сказала она напоследок. — Ты видишь на нём руны?

Я кивнул.

— Если к тебе подойдут и покажут браслет или кулон с такими же рунами — ты должен будешь помочь им. Ты же помнишь о своих долгах?

Я помнил.

— И главное, — напутствовала она меня, — никогда не становись спиной к женщине, если у неё на руке браслет, сделанный из гвоздя.

Я пообещал не становиться.

Книги я тоже хорошо спрятал. Положил в шкатулку, завернул в клеёнку и зарыл на пустыре. Найти теперь невозможно. Во всяком случае так я надеялся.

Так что я ехал сейчас в трясущемся на ухабах тарантасе в тёплой зимней одежде, в моей сумке был продуктовый набор, и я был молод и вполне доволен своей жизнью. А ещё в моей торбе были две небольшие пластмассовые куклы. Прикупил по случаю. Авось пригодится. А в потайном карманчике лежало моё стратегическое оружие — листочки с заклинаниями (одно из книги Лазаря, которым я случайно тогда обоих призраков загнал в куклу, второе — бабушки Пэтры, которым я вернул одноглазого).

Ехали мы большим «поездом» — три фургона, два тарантаса и телега. Места было много, поэтому разместились с относительным комфортом.

В Яриковы выселки мы добрались уже в сумерках. Поэтому в село заехали тихо, без излишней помпезности. Обычное небольшое село, но, в силу своего геополитического расположения — на границе сразу трёх губерний, оно было, как говорят в моём времени, «конкретно продвинутым».

Гудков велел сразу заворачивать к сельсовету. Да, комсомольцы его предупреждали, что там засели сектанты, но официально власть представляли члены правления, поэтому политес нарушать было нельзя.

Невзирая на позднее время, в сельсовете было светло — очевидно, шло заседание. Велев нам всем ждать, Гудков кликнул Зубатова и Бывалова и они втроём вошли внутрь.

— Тебя уже не берут даже, Жорж, — прокомментировал Гришка, на что Жорж только ниже склонил голову.

Как парни его не допрашивали, выяснить, что за кошка пробежала между ним и Гудковым было невозможно. Уже и Нюру подсылали — безрезультатно. От Гудкова вытянуть хоть что-то было в принципе нереально, а Жорж так и вовсе не горел желанием распространяться, и в основном отмалчивался.

— Ничего, — заговорщицки подмигнул нам Зёзик, когда мы ещё ехали по расхлябанной грунтовой дороге среди полей, — вот приедем, устроимся, как-нибудь бахнем первачка у какой-нибудь весёлой вдовушки — сам всё расскажет.

Буквально через некоторое время из сельсовета вышел недовольный Гудков и, зло переругиваясь с вислоусым детиной в тулупе, накинутом прямо на полотняную рубаху, пошел к нам:

— Не, ну ты гля, мироеды какие! Контра! Развели, блядь, поповщину! Я вам тут гнездо порока живо до основания выкорчую!

За ним шла силовая поддержка в виде Бывалова и Зубатова, так что мужик особо не качал права, в основном оправдывался:

— Но вы же раньше приехали! Откуда мы знали!

— От верблюда! — сплюнул Гудков, — ты мне тут волынку не тяни, а давай размещай нас на постой! Или мы сейчас всем скопом к тебе прямо домой поедем!

Очевидно перспектива того, что в его доме будет жить эдакая прорва народу, мощно мотивировала вислоусого, так что примерно часа через четыре, промурыжив, нас разместили на школьном дворе и в школе.

Нет, мы могли бы и в фургонах жить. Там у нас даже буржуйки были. Но Гудков пошел на принцип. Кроме того, и он, и остальные считали, что в ноябре лучше жить в отапливаемой избе, чем тесниться в легком фургоне с фанерными стенками.

— Уроки сейчас всё равно не идут, — объяснил нам вислоусый, пока парни распрягали лошадей, — так что поживёте пока в школе. Дед Силантий будет приходить топить. Я ему скажу. И лошадкам вашим во дворе хорошо будет.

— А почему уроки не идут? — спросила Нюра.

— Дык это… учителя у нас нет, — нехотя пояснил вислоусый и недовольно отвернулся.

— А почему нет? — опять принялась за допрос Нюра.

— Не бабское дело! — вдруг рявкнул тот. — Когда мужчины разговаривают бабское дело — молчок!

Жорж и Бывалов еле успели схватить Гудкова за руки, иначе он бы вислоусого прибил.

Кстати, вислоусый оказался председателем сельсовета.

Разместились мы с относительным даже комфортом. Девушкам выделили отдельный класс, парням — второй (всего там было три класса, но третий был холодный, там печи не было и занимались в нём, как я понял, только поздней весной и ранней осенью). Гудков расположился в учительской, а я облюбовал небольшой чуланчик без окон, где хранились всякие школьные принадлежности, карта, глобус, старые учебники и какая-то рухлядь. Можно было поселиться в классе с остальными парнями, но, во-первых, там и так уже тесно, во-вторых, у меня же призраки. Я им велел не показываться, а то мало ли, пока не позову. А не буду же я их вызывать в общей комнате, где спят все.

Когда мы разместились, примерно через полчаса на школьном крыльце затопали — в гости знакомиться пришли местные комсомольцы. Их было трое.

— Ну рассказывайте, товарищи комсомольцы и безбожники, как у вас тут дела? — обратился к парням Гудков.

Те немного помялись и один из них, видимо главный, представился:

— Я Никита Степанов. А это — Роман Сёмин и Демид Шкура.

Гудков тоже представился и назвал нас по очереди.

— Да ужас, что творится, — начал рассказывать Степанов. — В общем, сектанты плотно обложили Яриковы выселки и ещё шесть сёл. У нас уже пятьдесят дворов их последователи.

— Это сколько человек? — спросил Зубатов, что-то отмечая в блокнотике.

— Человек сто пятьдесят, — прикинул Степанов.

— Ты, Илья, лучше скажи, как у них всё обустроено! А то чужой и не поймёт! — стесняясь «городских», подсказал рябой парень и покраснел.

— Да, от села до села разъезжает ихний проповедник, Морозов Епифан. А основное делают ихние агитаторы. Ходят по сёлам под видом продавцов щёток для побелки. У нас в Яриковых выселках главным является Митрофан Анучин. Он зажиточный кулак, у него полсела в должниках и даже три батрака есть.

— Прям батраки? — вскинулся Гудков.

— Ну они у него числятся, как сироты на патронажном обеспечении, — с ненавистью выплюнул Степанов, а Сёмин и Шкура согласно покивали.

В общем, проговорили мы долго. Если судить по словам комсомольцев, всё было не просто плохо, а очень плохо…

Когда все разместились на ночлег, перестали ходить туда-сюда и переговариваться, я плотно закрыл дверь чуланчика, подпер её стулом и тихо сказал моим призракам:

— Всё, можете выходить. Устроились.

Появилось слабое мерцание, и Енох сварливо сказал:

— Что это за дыра?! Что-то воздух какой-то такой здесь, словно кисель густой, еле я вышел…

— А я вот не могу, — возмущенно сообщил Моня.