Сообщение ОСВАГ:
Разбивается наступление Крымско-Азовской (генерал-майор Слащов), Днестровской Добровольческой (генерал Дроздовский), 1-й Донской (генерал Каледин) армий, сомкнувших фронт на линии Одесса — Херсон — Мелитополь — Юзовка. Освобождены от немецких оккупантов города Николаев, Бердянск, Мариуполь.
Бросив мотор возле Кутафьей башни, Авинов стремительно прошагал в Кремль, сунув часовому под нос свой пропуск, — слава богу, документы у него в ЧК не отняли.
Миновав Троицкие ворота, Кирилл свернул к Совнаркому. Наблюдалась необычная суета — оба грузовика «фиат», приписанные к автобоевому отряду им. ВЦИК, стояли посреди Дворцовой площади. В кузовах скучали пулемётчики, ворочая спаренными «максимами». Латышские стрелки не ходили, как обычно, не маршировали даже, а бегали. Появился Камо.
— Что случилось? — поймал он одного из латышей.
— Свердлова убили! — крикнул тот и побежал дальше, придерживая «богатырку» на голове.
— Ай-ай-ай… — растерянно завертел головой Тер-Петросян. — Это надо же, а?
Тут он увидел Авинова.
— Вай-вай! — вскричал Симон Аршакович. — Ты видел привидение?
— Хуже, — выдохнул Авинов. — Я видел Дзержинского. Меня замели в ЧК, чуть не расстреляли, суки…
— Тебя отпустили? — быстро спросил Тер-Петросян.
— Сам ушёл!
— Молодец! — возликовал Камо. — И правильно! Ты же наш!
— Одного я там пристрелил…
— Всё хорошо, дорогой, — неожиданно серьёзно сказал Симон Аршакович, — всё хорошо… А чего они к тебе пристали? Что, Дзержинский тебя так к Ленину приревновал? Хе-хе…
— Меня Аня сдала.
— Аня?! Наша Аня?
— Ваша Аня.
Тер-Петросян пробормотал что-то по-армянски, вздохнул глубоко.
— Не обижайся на неё, дорогой, — сказал он тихонько. — Время такое, что у дедов голову сносит, весь мир вверх тормашками! Чего нельзя было делать, теперь можно стало. А уж молодые и вовсе бесятся, волей отравленные. Слишком много свободы сразу — это тоже плохо.
— Да я не обижаюсь… Понимаешь, я ведь действительно служил у белых. Партийное задание, понимаешь?
— Понимаю. Да ты не волнуйся, дорогой. И голову перестань ломать. Женская душа, вообще, потёмки, а уж у девушки-революционерки и вовсе мрак!
— Ладно, Камо, ладно… Побежал я!
— Да куда ты всё бегаешь, дорогой? Постой!
— К Владимиру Ильичу! Надо, знаешь, первым оправдаться, пока меня «Железный Феликс» не опередил!
Тер-Петросян положил Кириллу ладонь на грудь одновременно останавливающим и успокаивающим жестом.
— Я сам схожу к Старику, — сказал он, снова переходя на серьёзный тон, — и всё улажу. А ты ступай к себе, выпей чего покрепче — и баюшки. Слу-ушай… Знаешь что, дорогой? Ты мне здорово бы помог в одном деле. Хочу я своим комсомольцам проверку устроить, пусть-ка попробуют сдать экзамен на революционную стойкость! Посоветовал бы чего, помог бы как офицер… — Камо изложил свой немудрёный план.
— Отчего же не помочь, — устало проговорил Авинов. — Но только при одном условии…
— Аня тебя не увидит! — горячо заверил его Тер-Петросян. — Никто не увидит!
— Тогда ладно… Чёрт, парабеллум мой отняли. Ч-чёрт!
— Вернёмся, может? — невинно спросил Камо и сам же рассмеялся своему предложению. — Найдём, дорогой! Иди, иди…
На последнем запасе сил дойдя до квартиры, Кирилл залёг спать. Страх перед ЧК витал в тёмной комнате, зловещими тенями копясь по углам, но сон одолел кошмар наяву. Ранним утром проснувшись, Авинов ощутил сильнейшее беспокойство. Сдержал ли слово Камо? Потолковал ли с Лениным? Отступился ли Дзержинский?..
Одевшись, обувшись, побрившись, Авинов отправился на доклад к Сталину. Иосиф Виссарионович был дома.
— Что, нэ добрался до тебя Феликс? — осклабился нарком, топорща усы.
— Не успел, товарищ Сталин, — деревянным голосом ответил Кирилл.
— Всё будэт хорошо, ФД уже получил нагоняй от Ильича, больше он к тебе не полезет. Со Свердловым… всё гладко прошло?
— Как по писаному. Да… Вот ключ от его сейфа.
— Ага! — оживился нарком. — Пойдём тогда, комиссию соберём и откроем. Малькова позовём, Бонча…
…Сейф в кабинете Свердлова вызывал уважение — неподъёмный стальной куб.
— Небось для царя делали, — озабоченно сказал комендант Кремля. — Пушкой не прошибёшь!
— Открывай! — велел Сталин, раскуривая первую трубку за утро.
Мальков трижды повернул ключ. Дверца щёлкнула и отошла — тяжеленная плита.
— Мать моя… — выдохнул комендант.
— Записывайте, Мария, записывайте, — велел Бонч-Бруевич, нервно потирая ладони.
Из свердловского сейфа извлекли сто с лишним тысяч золотых монет царской чеканки, семьсот ювелирных украшений — от перстня до колье, почти миллион рублей царскими ассигнациями.
— Бож-же мой… — дребезжащим голосом проговорила Володичева. — В Москве дети с голоду пухли, а он…
— Пишите, Маша, пишите, — поторопил её управляющий делами Совнаркома. — Та-ак… «Обнаружено семь чистых бланков паспортов царского образца…» Записали? «Заграничные паспорта, выписанные на имя Якова Михайловича Свердлова, на имя Ивана Григорьевича Клеточкина, на имя Сергея Константиновича Ползикова, на имя Адама Антоновича Гирша…»[122]
— Тут ещё женские! — возбуждённо сказал Мальков. — На Цецилию, на Сару…
— Видать, один бежать нэ хотел, — усмехнулся Сталин, вынимая трубку изо рта. — Всё предусмотрел, ч-чат-лак! — и добавил строго: — Но похороним его со всэми почестями, как истинного коммуниста!..
…Похороны Свердлова вышли не то чтобы пышными, но очень торжественными. Вся головка большевиков разразилась речами.
— Мы опустили в могилу пголетарского вождя, который больше всего сделал для организации габочего класса, для его победы, — сказал Ленин с проникновенностью. — Теперь, когда во всем свете ширится Советская власть и распространяется с молниеносной быстготой идея о том, как организованный в Советы пголетариат борется за осуществление своих идей, мы хороним пгедставителя пголетариата, который показал на пгимере, как нужно бороться за эти идеи. Миллионы пголетариев повторят наши слова: «Вечная память товарищу Свегдлову»; на его могиле мы даём тогжественную клятву ещё кгепче бороться за свегжение капитала, за полное освобождение тгудящихся!
Латышские стрелки дали скупой салют из винтовок, и Кожаного зарыли у кремлёвской стены.
Сентябрь прошёл, начался октябрь, но «бабьим летом» так и не запахло — не было разлито в воздухе того прелестного духа увядания, сырой листвяной прели, от коей испытываешь неясную, светлую печаль. Нет, осень наступила как-то сразу, быстро и решительно, будто наглый враг, оккупируя город. Деревья стремительно облетали, словно сдаваясь в плен унылой поре, по ночам холодало, выстуживая квартиру, и вставать по утрам становилось зябко. Как представишь себе, что нужно выбираться из-под тёплого одеяла, да босыми ногами на ледяной пол… Бррр!
Москва усиленно запасалась дровами — бедные горожане забивали чуланчики и кладовки всем, что горит, не брезгуя спиливать деревья в парках и разбирать заборы. «При царе-то, — шептались москвичи боязливо, — завсегда дров хватало, а нонешняя власть даже этого не можеть…»
Завозили дровишки и обитателям Кремля — несколько подвод, доверху нагруженных свеженькими шпалами. Мальков взялся было их пилить и колоть, как это безобразие приметил Ленин. Ух и расчехвостил он неведомых «кое-какеров»: «Железнодорожникам пути чинить нечем, а вы — печки топить?!»
«А что делать, Владимир Ильич? — мысленно спросил Кирилл, глядя из окна. — Ваша власть расплодила два миллиона „совслужащих“ — болтунов и дураков, неумех и незнаек. При царе чиновников было в десять раз меньше, и ничего, справлялись как-то, а ваши только и знают, что размножать присутствия, вроде ЦУПВОСО[123] или ГУКОСО при МОСО…»
Позавтракав коркой хлеба, натёртой чесноком и посыпанной солью, Авинов выехал за Истру — помогать Тер-Петросяну, как обещал.
Его должность в наркомате была непыльной, требовавшей частых разъездов. Вот он и разъезжал. Сам Сталин тоже частенько манкировал службой — мог прийти, выкурить трубочку, да и пропасть до вечера. Или вовсе не приходить: «Дэла, товарищи, дэла!»
До самого вечера Кирилл обучал артистов, набранных Камо, повадкам белых офицеров, рассказывал костюмерам, какого цвета погоны у корниловцев, и всё такое прочее. «Школу» устроили на маленькой заимке, а утром состоялся жестокий экзамен…
…Кирилл устроился в идеальном месте — в огромном дупле, где ему, человеку рослому, можно было даже стоять. Из дупла взгляду открывалась большая поляна, перегороженная, как занавесом, плотной стеной елей, выросших на манер лесополосы. По правую сторону дымил костёр, в котле булькала уха, а слева Камо учил комсомольцев стрелять — по шишкам, по веткам, до последнего патрона. Авинов насчитал двадцать два экзаменуемых. Аня Новикова была среди них. Бледная, но решительная, она чистила свой маузер. А совесть её была и так чиста — возлюбленного она сдала ЧК…
— Молодец, Рома, — похвалил командир Разина. — Годишься! А родные у тебя есть?
— Мать жива.
— Ай-ай-ай, одна мать, бедная мать! Пожалей её. Пойдёшь со мной — не вернёшься. Убит будешь, понимаешь?
— Не обязательно же должны убить!
— Нет, обязательно. Ты сам себя убьёшь.
Рома Разин замолчал в растерянности.
— Понимаешь, — стал объяснять Камо, — нужно взорвать штаб. Привяжу тебе вот сюда, на живот, бомбу. Пойдёшь в белогвардейский штаб и взорвёшься вместе с этой бомбой и белогвардейцами. Страшно? А?
— Нет, — буркнул Разин.
— Э-э-э, зачем неправду говоришь? Почему не страшно? Нет таких людей, которым умереть не страшно. Подумай лучше и мать пожалей.[124]
…Вдруг затрещали сучья, за деревьями замелькали люди в чёрной форме с красными погонами — и комсомольцев мигом окружили «корниловцы» с винтовками.
— Стой, красная сволочь! — орали они. — Попались, красножопые?!
Комсомольцы дёрнулись было, а куда? В пистолетах — ни одного патрона!
Хрустя сухими ветками, вышел офицер с погонами подполковника. Небрежно помахивая плёткой, он прошёлся вдоль строя пленных.
— Обыскать негодяев и связать! — приказал он. — Сейчас они у меня заговорят.
Комсомольцев обыскали, отняли оружие, связали руки. Молодые смотрели на командира, ожидая приказа, — они-то были готовы броситься на врага. Что им терять? Всё равно ж расстреляют! Но Тер-Петросян поднял руки, поник головой и смотрел в одну точку, тупо уставившись перед собой.
— Увести, — скомандовал офицер, указав на Камо.
Симона Аршаковича повели направо, поддавая прикладами. Скрывшись за ёлками, конвоиры дали залп в воздух, имитируя расстрел. Тер-Петросян живо улёгся на травку, раздирая на себе рубашку и обильно поливая красным. Лицо он прикрыл окровавленной тряпкой. И комсомольцы стали сдавать экзамен на революционную стойкость.
Первым привели Аню Новикову. Девушка резко побледнела, увидав «расстрелянного» Камо. Шагах в пяти, на большом суку, болталась верёвочная петля.
— Расскажешь нам о своём отряде, — ласково заговорил с нею подполковник, — и мы отпустим тебя. Сколько у вас человек? Какие воинские части стоят поблизости?
Аня гордо молчала.
— Мы можем и заплатить тебе, — искушал подполковник, — а можем и замучить до смерти…
— Не на ту напал, сволочь! — зло выкрикнула Новикова и плюнула офицеру в лицо. Тот замахнулся нагайкой, но почему-то не ударил.
— Расстрелять! — приказал он.
Девушку тут же поволокли к дереву, привязали и стали в ряд.
— Приготовиться…
— Отставить! — негромко скомандовал Камо, «воскресая». Скинув с себя кровавое тряпьё, он подбежал к Ане, успокаивая девушку.
— Проверку ты прошла отлично! — ворковал он.
Все «белые», включая «офицера», поздравляли её.
А экзамен продолжался. Выдержали испытание шестнадцать человек. Один из испытуемых, которого Авинов видел впервые, сразу заявил, что он белогвардейский разведчик, агент Каппеля. Распоров подкладку голенища, шпион вынул оттуда удостоверение, отпечатанное на тряпице, и подал «подполковнику». Кирилл усмехнулся: вот уж кому расстрел гарантирован…
Вечером того же дня Тер-Петросяна вызвал к себе Ленин и отчитал.
— Это, батенька, не наш метод, — заявил он. — Нехорошо!
— Понимаете, Владимир Ильич, шпиона поймал, — сказал Камо в оправдание.
— Всё равно нехорошо, — строго повторил Ильич. — Нельзя так делать. Нужно пгидумать что-то другое. Мы обязаны уметь разбираться в людях.
Тяжко вздыхавший Камо покинул кабинет, подмигнув Авинову. Оставшись наедине с Кириллом, Предсовнаркома радостно потёр руки:
— Отлично поработали, товарищ Юрковский! Я имею в виду Свегдлова. А о недоразумении с Дзегжинским забудьте. Больше такого не повторится!
— Мне хватило одного раза, Владимир Ильич, — усмехнулся Авинов.
Посмеявшись немудрёной шутке, Ленин заговорщицки подмигнул Кириллу и сказал:
— А мы, товарищ Юрковский, не только плохое помним, но и хорошее не забываем! Будем считать, что в ЧК состоялся ваш экзамен на революционную стойкость, который вы с честью выдегжали! А переживания и потери мы вам возместим — вас, товарищ Югковский, я вписал в наградной лист ВЦИК. Кстати, познакомьтесь!
Отворив дверь в зал заседаний Совнаркома, Ильич окликнул степенного мужчину с аккуратной бородкой, смахивавшего на деревенского старосту.
— Калинин, Михаил Иванович, — представил его Ленин, — рекомендован мною на пост нового пгедседателя ВЦИК. Это человек, за которым двадцать лет партийной работы; сам он — кгестьянин Тверской губернии, имеющий тесную связь с крестьянским хозяйством… Петроградские рабочие смогли убедиться, что он обладает умением подходить к широким слоям тгудящихся масс…
— Ну скажете тоже, — засмущался Калинин.
— Всё правильно! — весело сказал Авинов и протянул руку: — Юрковский, Виктор Павлович.
— Очень приятно, — расплылся в улыбке «всероссийский староста».[125]
А штабс-капитан подумал, что Ильич сделал правильный выбор: недалёкий и вялый Калинин станет совершенно ручным председателем. Никаких хлопот с ним. Чем плохо?
Прения сторон по выдвижению на пост председателя ВЦИК длились долго. Ленин никого не слушал — он вставал с места, ходил, писал, сидя на подоконнике, разговаривал то с одним, то с другим, а после сказал: «Рекомендую Калинина Михаила Ивановича», — и прения закончились. И все дружненько проголосовали «за»…
…Вечерком Кирилл заглянул в «Подполье». Причин тому было несколько. Его вызвал «Буки ноль два»… И надо же было обмыть новенький орден «Красное Знамя»![126]
— Поздравляю! — ухмыльнулся Стогов, поглядывая на бант с большевистской наградой.
— Служу революции! — ответил ему Авинов в тон.
— Так и до наркома дорастёте…
— Не успею, надеюсь!
Посмеявшись, Буки принял строгое выражение.
— Есть дело, — веско сказал он. — Важное дело. Необходимо срочно связаться с повстанцами в Тамбовской губернии. Поступила секретная информация — генерал Мамонтов отправится в рейд по красным тылам. Казаки доберутся до Тамбова и Козлова и смогут передать восставшим крестьянам «подарки» от Корнилова — пару броневиков, десяток орудий, боеприпасы… Понимаете? «Тамбовские волки» станут настоящей армией — за линией фронта!
— Понимаю… — затянул Кирилл. — И вы хотите, чтобы я наладил связь с повстанцами?
— Да! Да, Веди. Это сложно, это опасно, но и важно чрезвычайно, — сказал Стогов, волнуясь.
— Понимаю… — повторил Авинов. — Хм, озадачили вы меня, однако… Ладно, сделаю попытку. Под Тамбовом формируется 1-я Конная армия, Сталин туда регулярно наведывается. Напрошусь к нему в помощники. А вот и вам задачка, — он протянул Буки папиросу со свёрнутым в трубочку-мундштук донесением. — Отправьте это в Центр.
Фите
10 октября из Москвы в Екатеринодар отбывает боевая группа С. Тер-Петросяна (Камо) в составе 16-ти человек. Согласно письму В. Ленина в Реввоенсовет Республики,[127] данный «Международный смертельный летучий отряд пролетарского гнева» сформирован для диверсий в нашем тылу и ликвидации Корнилова, Деникина, Врангеля, Шкуро, Эрдели, Слащова. Камо просил, чтобы ЦК РКП(б) выделил ему в отряд старых большевиков, но Ленин предложил использовать комсомольцев и молодых членов партии. Все они получили выписки из приказа по Кремлёвским пулемётным курсам о завершении учёбы и подготовились для заброски в тыл врага.
Бойцы отряда одеты как выходцы из богатых семей. Идут с грузом золота, валюты, динамита, николаевских денег, оружия и патронов для подпольной организации. Линию фронта перейдут в районе станицы Урюпинской, а из Царицына отправятся на поезде в Екатеринодар по надёжным документам. Особое внимание обратить на С. Тер-Петросяна и А. Новикову, награждённую часами от Реввоенсовета РСФСР «за проявленную доблесть». Оба вооружены и очень опасны.