Эпилог

В бесконечно тянущийся темноте, где само понятие существования было весьма условно при отсутствии течения времени, стали всё более отчетливо проступать отдалённые звуки. Поначалу это был обычный сливающийся монотонный гул, но сейчас он постепенно приобретал отдельные грани и оттенки. Сознание, находившееся одновременно везде и нигде, не хотело группироваться, несмотря на все волевые усилия. Словно бы концентрированная капля воли, упавшая в бескрайний тёмный океан растёкшегося сознания, создавала на миг разбегающийся круг возмущения, но лишь на секунды, после чего поверхность снова становилась гладкой.

Находится в таком состоянии было одновременно приятно и беспокойно. Беспокойства прибавлял нарастающий шум, сквозь который, казалось, слышны уже отдельные звуки и даже голоса. Самым громким был звук равномерных монотонных щелчков. Они могли бы служить ориентиром времени, если бы получилось сосредоточиться и сосчитать их, но увы. Тянущуюся монотонную вечность внезапно прервал протяжный скрипящий звук, за которым последовала серия аритмичных ударов, отзывающихся гулким эхо. Где-то совсем близко грянул такой звук, словно целый оркестр одновременно сыграл несколько нот на всех своих инструментах, так же протянувшись эхом. От такой внезапности и силы звука автоматически забилось сердце, хотя страха я не испытал. Впервые ощущалось, что я не просто бесконечное сознание, растворённое во Вселенной, а существую в материальном выражении, и у меня есть сердце.

Первая попытка открыть глаза была мучительной, словно они были покрыты толстым слоем воска, включая ресницы. Мои усилия были похожи на работу автомобильного домкрата, постепенная накачка и медленно расширяющаяся щель между век, сквозь которую серый свет тут же стал обжигать сетчатку. Я не прекращал попыток, несмотря на дискомфорт, и даже начал различать какие-то очертания, искаженные дифракцией от близко расположенных друг к другу ресниц. «Оркестр» слева снова что-то «исполнил» и перед глазами зашевелились очертания. Через несколько секунд, неожиданно, со стороны левого глаза, я почувствовал грубое прикосновение, веки с силой разлепили, и в открывшийся едва начавший адаптироваться к свету глаз ударил поток из тысячи солнц, оставляя горячий отпечаток на дне глазницы. Через секунду поток иссяк, окончательно погасив свет в открытом левом глазу. Ещё секунда-две, и с правым глазом провели такую же процедуру, вызывающую во мне резкое неприятие и даже обиду. Было похоже, что мне нарочно выжгли сетчатку и теперь я вообще ничего не видел, хотя веки были приоткрыты.

Какофония немелодичных скрипящих звуков, сменяющих друг друга, продолжалась секунд десять, а когда затихла, то оставила за собой звенящее эхо, сквозь которое монотонные щелчки были уже едва различимы. Удаляющиеся глухие аритмичные удары, скрип и шелест — воцарилась прежняя тишина с фоновым монотонным гулом и чуть слышным пощёлкиванием, интервал которого, как мне показалось, уменьшился. Медленно проявляющийся серый свет в глазах, словно кто-то постепенно выкручивает ручку потенциометра, прибавляя фотоэкспозиции. Вот уже из одного серого пятна я начинаю различать большой освещённый прямоугольник слева, скорее всего это окно. Вот уже вижу перед собой небольшой чёрный прямоугольник правее от окна наверху. Теперь, когда появились очертания, есть смысл поводить глазами из стороны в сторону. Слева действительно окно, наполовину прикрытое плотным жалюзи, из него падает на меня серый дневной свет.

Голова пока не слушается, лишь слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Боковым зрением расплывчато вижу некую конструкцию, от которой исходят уже еле слышные щелчки. Передо мной белая стена, в левом верхнем углу черный прямоугольник телевизора, видимо, на вращающимся кронштейне. Сам я лежу на кровати, накрытый белоснежным одеялом, кровать оканчивается белым изножьем с овальными отверстиями. Обстановка мне кажется ужасно знакомой, но сознание пока не хочет работать, получается лишь фиксировать факты без осмысления. Справа какая-то голубая то ли занавеска, то ли перегородка, за которой виден неполный прямоугольник двери с пробивающимся сквозь щели по периметру светом.

Довольно скоро, может, минуту или меньше, мышцы глаз начинают подавать признаки усталости, появляется резь в уголках, и я закрываю глаза, продолжая вслушиваться в доносящийся из-за двери гул. Так же постепенно и незаметно, как шум появлялся, он стал пропадать, я отметил это уже вполне осмысленно, и сразу же ощутил как меня завертело, утянув обратно в чёрное небытие.

Внезапное пробуждение сознания, как по щелчку пальцев. Я чувствую своё существование, понимаю, что могу открыть глаза, помню, что уже делал это. Теперь надо делать это осторожно — торопиться некуда. Через приоткрытые щелки вижу ту же картину, теперь уже могу проанализировать и сделать вывод, что это больничная палата. Свет из окна уже совсем тусклый, но на помощь ему пришла подсветка под потолком вдоль стен, подавая в палату мягкий приглушенный непрямой свет. Головой шевелить получается, но очень не хочется, любое движение отдаёт неприятной тяжестью и болью под черепной коробкой. Какое-то время заставляю себя пошевелить руками, но они слушаются с трудом. При первых удачных движениях начинаю их ощущать, боли не чувствую — уже хорошо, руки на месте.

Слева от меня оказывается был постамент с аппаратурой и капельницей — это она так громко в начале щёлкала. Около правой руки глазами нахожу серый пульт с кнопками на проводе, и сразу же понимаю, для чего он нужен. Несколько минут, должно быть, разрабатываю правую руку, которая словно после перекрытия доступа крови, ощущается как безвольно болтающаяся верёвка. В народе это обычно называется «отлежал» или «отсидел». Захватив ослабшей рукой пульт, поднимаю его запястьем на себя, чтобы посмотреть на кнопки и сразу нахожу единственную красную. Раздаётся протяжное, но приятное жужжание. С чувством выполненного долга расслабляю руку и расслабляюсь сам в ожидании медперсонала.

Вошедшая вскоре медсестра в маске очень тактично и спокойно пожелала мне доброго вечера, попросила не вставать и пока не разговаривать, отвечать утвердительно на вопросы опусканием век, и пообещала сейчас же привести лечащего врача. Я моргнул в знак согласия. Она спросила, требуется ли мне что-то срочное. Я смотрел, не моргая, и она отправилась за врачом.

Оставшись один, я попробовал что-то произнести, хотя бы простое «мама», но, как и руки, голосовые связки не слушались, выдавая только мычание и какой-то горловой хрип. Я на время оставил попытки, как и просила сестра.

Минут через пять в палату неспешно вошёл высокий врач в сопровождении медсестры. Оба были в масках, так что из особых примет я смог запомнить только прищур глаз, в уголках которых собрались морщинки, так что казалось, доктор под маской улыбается.

— Доброе утро, Сергей Александрович. Да, понимаю, что уже вечер, но утро ведь, когда проснёшься, верно? — с долей напускного оптимизма произнёс он.

Я медленно моргнул, соблюдая данную мне инструкцию.

— Прекрасно, кажется, сознание к Вам вернулось, Вы слышите, понимаете и даже проявляете дисциплинированность — из-за его глаз было непонятно, говорит он серьёзно или иронизирует.

Я вновь ответил условным сигналом.

— Всё правильно, говорить пока не стоит, это лишние усилия для связок, можно так и голос сорвать, а потом неделю шёпотом разговаривать. Попробуйте просто утробные звуки, вот так «угу».

Я успешно попробовал произнести утробно через нос «угу» и непередаваемый в буквах звук «неа», звучащий ближе всего к «у-у», которым обычно обозначалось отрицание. Коммуникация налаживалась.

— Ну, вот и превосходно, теперь мы можем немного поговорить! — сказал мой врач, обернувшись на медсестру то ли в поисках поддержки, то ли с упрёком.

— Угу.

— У Вас что-то болит или прямо сейчас беспокоит?

— Не-а.

— Понимаю, что описать Ваше состоянием словом «хорошо» не корректно, но что, если я спрошу, удовлетворительно ли вы себя чувствуете?

— Угу.

— Превосходно! Понимаете ли, где находитесь?

— Угу.

— Знаете ли, что с вами случилось?

— Угу.

— Полюбуйтесь, Алёна Игоревна, Они всё понимают, это же превосходно! — обратился он к сестре.

«Что-то у него всё превосходно… — подумалось мне, — С таким счастьем, и на свободе, как говорил Остап Бендер. Мне-то вот не особо превосходно, я ног не чувствую».

— Постарайтесь, Сергей Александрович, пока что не шевелиться, не напрягаться и, тем более, не волноваться. Состояние у Вас стабильное, как я вижу по данным мониторинга. Так что пока до утра отдохните. Постараемся Вас не беспокоить. Я так понимаю, что с кнопкой вызова медперсонала разобрались?

— Угу.

— Пить или есть хочется?

— Не-а.

— Ну, это пока на капельнице, потом аппетит постепенно вернётся. Пока возможна ещё заторможенность мышления, внезапные приступы сонливости — не волнуйтесь, это седативные препараты так действуют. Постепенно будем их заменять на витаминки.

— Угу.

— Ну, тогда отдыхайте пока, счастливчик Вы наш, и во всём слушайтесь нашу Алёну Игоревну. Она плохого не посоветует. Увидимся с Вами завтра. Уверен, Вы уже сможете что-то мне рассказать, или, в худшем случае, написать.

Поклонившись и поскрипывая подошвами, он скрылся за дверью. Медсестра Алёна проверила капельницу, что-то понажимала, и через несколько секунд по телу пошла разливаться волна не согревающего тепла, я прикрыл глаза.

— Стало приятно? — спросила она.

— Угу.

— Не шевелите, пожалуйста, сильно левой рукой, в ней катетер от капельницы, можно случайно выдернуть.

— Угу.

— Очень рада, что Вы пришли в сознание. Теперь, как сказал уже Максим Сергеевич, отдыхайте. Если что-то понадобится или что-то заболит — нажимайте кнопку.

— Угу.

— Тогда спокойной ночи, увидимся утром!

— Угу.

Она дошла до двери и приглушила потолочные светильники. Когда она была уже за дверью мне стало казаться, что я смотрю какой-то мультик. Картинка перед глазами плыла и множилась, в видеопроизводстве такой эффект называется time echo[66]. Как и в прошлый раз, всё завертелось и устремилось куда-то вниз. Последнее что подумалось: «Неплохая у них тут дурь…».

Помню, что в ночи я просыпался в полусознательном состоянии, но в итоге, рано или поздно, снова погружался в сон. К счастью, ничего не снилось. Утро настало внезапно, когда темнота вдруг сменилась на полутьму закрытых век, и сознание включилось. Я открыл глаза, обнаружил себя точно так же лежащим на больничной койке.

Какое-то время разминал руки, шевелил пальцами, водил шеей из стороны в сторону, не рискуя пока приподниматься. Голова по-прежнему, болела от наклонов и движений. На пульте оказались специальные кнопки, меняющие наклон кровати, так что спину и поясницу тоже немного размял с помощью воздействия механизма. Я не чувствовал ничего ниже пояса, и это меня заметно беспокоило. Приподнявшись повыше с помощью кровати, я потянул на себя одеяло — ноги были на месте и даже не загипсованы. Это взволновало меня ещё больше.

Следом я принялся разминать, как мог, связки: мычать, сглатывать, сжимать-разжимать мышцы горла, одним словом, самодеятельность. Мало-помалу, связки оживали, хрипло и негромко, начинали выходить наружу слова. Я нажал кнопку вызова, чувствуя в себе силы побеседовать с врачом. На вызов откликнулась та же самая Алёна, которую я удивил, выдавив из себя: «Доброе утро!». После беглого осмотра Алёна привела уже другого врача, более коренастого, с признаками растительности на лице.

— Доброе утро, Сергей Александрович! Я Виктор Эдуардович, дежурный врач. Как Вы себя чувствуете?

— Нор-маль-но…

— Ну, вот… Уже и говорить можете. Только сильно не напрягайтесь, а то связки посадите на радостях.

— Угу.

— Понимаете, где находитесь?

— Угу.

— Что последнее помните до пробуждения?

— Машина — медленно с хрипом произношу я.

— Машина… А что машина?

— С-с-сбила…

— Любопытно, а помните, где и как сбила?

— Э-э-э — ответил я и отмахнулся правой рукой, мол «долго рассказывать».

— Давайте пока подумайте, а я схожу за моим коллегой из неврологического отделения, вы нам обоим расскажете.

— Угу.

— Голова не болит?

— М-м-м… — промычал я, одновременно покачал горизонтально вытянутой левой ладонью из стороны в сторону. Так делают дайверы, обозначая под водой какую-то проблему, а просто люди показывают «да, но не сильно» или по-английски «so-so».

— Не волнуйтесь, в Вашем положении это даже хорошо, что не очень, но болит. Алёна, добавьте тогда немного.

— Нет, — ответил я и помотал ладонью, словно головой, в знак отрицания, затем показал сложил пальцы в знак «Ок».

— Ну, хорошо, если Вам не мешает, то не нужно. Вы не волнуйтесь, хотя я это уже говорил, всё пока что идёт хорошо. Прогнозы давать сложно, потребуется ещё терапия, но не ошибусь, если скажу, что максимум через 3 недели сможете выписываться.

— Хор… Угу — пока ещё тяжело и некрасиво получались длинные слова.

— Я отойду минут на десять, Алёна с Вами побудет, пока разрабатывайте связки, — сказал он и вышел.

— Включить Вам телевизор? — подала голос Алёна.

— Нет.

«Хорошенькая терапия получится, Аншлаг, трупы, Чубайс и пьяный Ельцин, нет уж…»

Она продолжила суетиться вокруг, проверяла аппаратуру, а я, уже полностью придя в сознание, начал размышлять.

— Откуда они узнали, как меня зовут? Паспорт с собой я не брал;

— Палата моя была слишком чистая и современная;

— Медперсонал был в масках, что казалось естественным только для операционных или инфекционных отделений;

— Ранее упомянутый телевизор в углу под потолком был плоским, что с первого взгляда так же мне показалось будничным, а сейчас странным;

— Была какая-то ещё ускользающая деталь во втором докторе, тоже странная, я её отметил, но сейчас забыл.

Я внимательно стал осматривать медсестру, размерено прохаживающуюся мимо койки в разные стороны. Обыкновенный медицинский халат, ноги в чулках, на ногах удобные светлые туфли на мягкой подошве, в правом кармане халата телефон. Стоп! Вспомнил, второй врач тоже держал в кулаке телефон, настолько привычный мне атрибут, что я перестал их замечать. Доверять смутным ощущениям было нельзя, и я сказал сестре:

— Те-ле-фон…

— Да, конечно, Ваш телефон в тумбочке справа, я сейчас дам, — обернувшись ответила она.

— Не-е — изобразил я спокойствие на лице и знак «Ок» рукой.

— Хорошо, он тут будет лежать, если что. Я его в «Режим полёта» перевела, чтобы не мешал.

«Это точно не 1998!» — пока ещё спокойно, но уже с предвкушением, сделал я вывод. Новость эта меня обрадовала, только теперь я решительно не понимал, что со мной случилось. Стоит ли мне продолжать рассказывать про машину, ещё, чего доброго, упрячут в дурку? Ну, и вторая серьёзная проблема — не чувствую ног. Будь у меня выбор, лучше бы тогда остался в 1998 один и здоровый, чем инвалидом и обузой для семьи в 2021.

Долго мучить себя этой мыслями не пришлось — дверь палаты отворилась и вошла вереница из трёх белых халатов. Вместе с Виктором Эдуардовичем был ещё неприметный мужчина и девушка, все в масках.

— Сергей Александрович, это мои коллеги из неврологического отделения: Джейхун Романович и Виктория Александровна.

«Ничего себе, имя!» — подумал я и поднял ладонь правой руки в знак приветствия.

— Джейхун Романович ведёт наблюдение Вашего случая, сейчас он задаст пару вопросов.

— Угу, — старался я экономить силы.

— Сергей Александрович, что Вы последнее помните до того, как пришли в сознание? — неожиданно без акцента спросил Джейхун.

— Ма-шина, у-дар — выговорил я, решив дать хоть какой-то ответ для начала разговора.

Доктора переглянулись.

— Сергей Александрович, как давно, по-вашему, это случилось?

— …дня — сказал я показал и сначала два, а потом три пальца.

— Понятно, два-три дня назад. Любопытно.

«Не нравится мне это ваше „любопытно“. Говорите, как есть, чего уж там…». Джейхун присел на край кровати и участливо сложил руки на коленях, держа паузу, явно готовясь что-то сказать. Меня это нервировало.

— А Вы что-то помните до машины?

— Много, — схитрил я.

— Так, хорошо. Помните, как Вас привезли в нашу клинику?

— Нет.

— Помните, как подписывали бумаги?

— Нет.

«Какие ещё бумаги?» — мне всё это переставало нравиться совершенно.

— В истории болезни явно говорится, что он находился в сознании и при транспортировке, и в приёмном покое, — вполголоса сообщил Джейхун Виктору, — Это странно, но бывает.

— Сергей Александрович, как видите, оснований волноваться нет. При подобных травмах вполне естественны небольшие провалы в памяти.

— Ок.

— Вас доставили к нам в Боткинскую больницу рано утром 25 октября с черепно-мозговой травмой. Как следует из истории болезни, произошёл какой-то коллапс на железной дороге, резкая остановка поезда, отчего часть пассажиров получили травмы различной степени тяжести.

«Всё, приехали…» — успел только подумать в промежутке я.

— После обследования, было принято решение Вас оперировать. Мы поэтому спрашиваем, помните ли Вы, как подписывали бумаги согласия на хирургическое вмешательство.

— Нет.

— После начала операции появился риск повреждения центральной нервной системы из-за возможного кровоизлияния, поэтому нейрохирурги вынуждены были ввести Вас в состояние искусственной комы.

Я совершенно перестал понимать, что они говорят. Слова звучали знакомо, но общий смысл от меня ускользал.

— Документы на это уже подписывала Ваша жена, потому что Вы были под наркозом, — вмешался Виктор Эдуардович.

— Верно, однако, вопреки прогнозам, кома продлилась не сутки-двое, а шесть с половиной суток.

Я был совершенно сбит с толку, думать рационально не получалось, вопросы метались в голове один за другим.

— А ноги?

— Что «ноги», простите? — переспросил Джейхун и оглянулся на Виктора.

— От-нялись но-ги! — выговорил я и поперхнулся.

— Это, скорее всего, временный эффект. Нужна небольшая терапия. Позвоночник или поясница не пострадали, основной удар пришелся на теменную часть, остальное — просто ушибы.

— Наверное просто «отлежали»? — попробовал отшутиться Виктор Эдуардович.

— Хо-рошо, — у меня пока отлегло, об остальном можно было подумать спокойно уже когда они уйдут.

— Завтра у Вас Виктория Александровна возьмёт дополнительные анализы, и сможем начать реабилитационную терапию. Страховка Ваша это всё покрывает, да и РЖД уже прислали запросы на досудебное урегулирование, так что, голубчик — жизнь налаживается, — приторно закончил Виктор Эдуардович.

— Важен Ваш положительный настрой, в реабилитации это главное: воля и желание. Понимаю, что сейчас положение кажется отчаянным, но рассматривайте это как вынужденный отпуск в санатории, из которого Вы скоро вернётесь.

— Хо-рошо, — улыбнулся я, выглядело и в самом деле обнадеживающе.

— Вам пока с телефоном будет проблематично, так что жене Вашей я позвонил, она обещала через пару часиков заехать, в зависимости от пробок.

— А дети?

Доктора странно переглянулись, и Джейхун похлопав меня по бедру, чего я практически не почувствовал, произнёс:

— Всё будет хорошо, поправляйтесь!

— Угу!

Я откинул голову на подушку и прикрыл глаза. Консилиум затоптался на выход. Алёна их выпроводила, и сама перед уходом спросила:

— Может включить телевизор, а то совсем скучно так лежать будет?

— Да.

Достав пульт, она включила телевизор и подложила пульт мне под правую руку.

— Куда что нажимать уже знаете, если что — я рядом. Постарайтесь поспать — это лучшее лекарство на ближайшую неделю.

— По-нял, — ответил я, а сам подумал: «Как? Ещё неделю спать?»

Я лежал, закрыв глаза и размышляя больше часа. Всё было логично по тем данным, которыми меня снабдили врачи. Не верилось только, что мозг самостоятельно мог создать практически отдельный огромный альтернативный мир, единственным обитателем которого был я сам, а остальные были лишь проекциями моего сознания. Я очень хорошо помнил события, диалоги, ощущения, запахи, наверное, даже лучше и ярче, чем запомнил бы в реальной жизни. Может, потому что ничего не отвлекало, всё было уже привычно и знакомо. Мне почему-то подумалось о людях с расстройствами психики, которые придумывают себе новые личности, историю жизни в деталях, и порой даже несколько экземпляров. Ведь они тоже во всё придуманное верят, живут этими жизнями, а чем же я хуже?

Конечно, усталость взяла своё, я вскорости задремал. Разбудила меня Алёна, подёргав осторожно за плечо.

— Сергей Александрович, Ваша жена подъехала. Приглашать?

— Да, — ответил я, ощущая усталость в горле после всех разговоров.

Алёна вышла в коридор, а меня неожиданно накрыла волна иррациональной жалости к себе и какое-то подобие стыда за своё нынешнее состояние. К горлу подкатил комок, глаза стали намокать от предчувствия встречи. Я уже представил, что скажет жена, как будет меня утешать. Я был подобен ребёнку, готовому расплакаться ещё сильнее, если мама долго его жалеет и говорит: «Ну не плачь!». Я закрыл глаза, и склонил голову направо, чтобы уже скопившиеся в уголках слёзы скатывались в наименее приметную сторону. Сердце заколотилось от звука открывающейся двери и осторожных шагов, я задышал чаще, отгоняя накатывающее желание зареветь. Шаги замерли слева от койки, я зажмурился сильнее, не в силах сдержаться, чтобы не расплакаться окончательно. Мягкая ладонь легла мне на лоб, я уже чувствовал катящиеся по щекам слёзы, было глупо это пытаться скрыть. Я резко выдохнул, повернул голову налево, открыл глаза и окаменел. Надо мной склонилась в снисходительной улыбке совершенно незнакомая мне женщина.

Загрузка...