Однажды ночью иль под вечер
Когда стояла духота,
Он вышел вдруг на эту встречу
С Ларошфуко - своим тем я.
Второй был тоже не в новинку
Такой же плут, подлец, бретер.
И может, даже ахавинку
Он смог бы затереть в шиньон.
Когда бы было что похуже -
Была б такая темнота.
Но он уже не стал бы мужем
Ничьим, и это - на века.
Так отозвалось бы всем в нею
И отразилось невзначай
Теперь, когда тебя я брею,
Ты можешь дать ему на чай...
Вот Гутенберг приоткрывает дверь
Надменного дотоле мира
И, приведя с собой двоих своих детей,
Преподнесет печатную машину пиру
Книг рукописных,
Как если бы хотел он вдруг сказать:
"Кто был здесь первым на твоей странице?"
Кто научил вас делать ту печать,
Которой можно и сейчас дивиться,
Листая фолиантов шелк,
Атласных букв лаская литер,
И даже то, что как бы ни при чем,
Но ставит вам тавро на свитер?
Обыденность рядится в мастерство.
А мастерству не надо и рядиться.
Оно пришло. Создало. И ушло.
А вам лишь остается восхититься.
Поэтому ты держишь книгу так
В руке всегда с такой любовью,
Что первый, кто оставил на ней знак,
Принадлежал к небесному сословью.
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг.
А. С. Пушкин
Ты, Левенгук, собрав свой микроскоп,
Подозревал ли ты о том скопленьи жизни,
В которую ты погрузился глазом?
Те существа, что пред тобой предстали
В таком немыслимом размере
Всего лишь в капельке воды проточной,
Вели свою таинственную жизнь,
Любя и споря меж собою.
А ты смотрел, не в силах оторваться,
На дочеловеческие формы, понимая:
Как бесконечны все ступени эти,
Ведущие тебя к познанью мира,
Так бесконечно то, что жизнь их
насыщает
Своею силою превышнею незримой.
И что за этим всем многообразьем
Стоит Творец проявлено и зримо.