Манускрипт всевластия

ГЛАВА 16

За окнами стемнело, когда Диана наконец уснула глубоким сном. Мэтью замечал, как меняется ее запах — значит, шок понемногу проходит, — и при каждой мысли о Питере Ноксе и Джиллиан Чемберлен его охватывало холодное бешенство.

Он не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким ответственным за чью-то жизнь. Владели им и другие чувства, которые ему не хотелось бы называть.

«Она ведьма, — напомнил он себе, глядя на спящую. — Не про твою честь».

Но чем больше он это повторял, тем менее существенным это ему казалось.

Он осторожно высвободил руку, вышел из спальни, оставив дверь приоткрытой, и дал волю гневу, бурлившему в нем уже не один час. С серебряным гробиком в руке он слушал, как дышит Диана — только этот звук и удерживал его от немедленной расправы с обоими чародеями.

Городские часы, устало отзвонив восемь раз, напомнили Мэтью о пропущенном вызове. Он достал телефон и стал проверять сообщения. Помимо систем безопасности в Олд-Лодж и лабораториях, присылавших автоматические уведомления, ему несколько раз звонил Маркус. К панике он не склонен — что у него стряслось? Мэтью хмуро набрал код прослушивания.

«Мэтью, — сказал знакомый голос без обычной игривости, — я проанализировал ДНК Дианы. Результат удивляет… Перезвони мне».

Он еще не договорил, а Мэтью уже нажал кнопку быстрого вызова, запустив свободную руку в волосы. Маркус ответил после первого же звонка.

— Мэтью. — В его голосе слышалось облегчение — он названивал своему шефу весь день, даже в музей Питта-Риверса, где частенько между скелетом игуанодона и портретом Дарвина пребывал Мэтью.

«Ясное дело, он с ней, — огрызнулась наконец Мириам, которой он весь день не давал покоя. — Иди домой и жди его звонка там, раз все равно не работаешь».

— Что там за результаты? — тихо, но с хорошо слышной яростью спросил Мэтью.

— А у тебя что? — задал встречный вопрос Маркус.

Глаза Мэтью сузились при виде фотографии, оставленной на полу в ванной.

— Ты где?

— Дома, — с беспокойством ответил Маркус.

Мэтью, подобрав фото, по запаху обнаружил улетевшую под диван записку.

— Принеси результаты и мой паспорт в Нью-колледж. Квартира Дианы во дворе с садиком, подъезд номер семь, наверху.

Через двадцать минут он открыл дверь — волосы дыбом, лицо свирепое. Молодой вампир, едва не попятившись, протянул ему паспорт с вложенным внутрь манильским конвертом. Переступать ведьмин порог без разрешения Мэтью Маркус не собирался.

Мэтью, помедлив, взял у него конверт и отступил в сторону — разрешение было дано.

Он изучал результаты теста, а Маркус смотрел на него, вбирая запахи старого дерева, обветшалой ткани, ведьмина страха и едва сдерживаемых вампирских эмоций. От такой комбинации его собственная шевелюра вставала дыбом и в горле рефлекторно перекатывалось рычание.

С годами он научился ценить хорошие качества Мэтью — умение сострадать, чуткую совесть, терпение к близким. Знал он и его недостатки, главным из которых был скорый гнев. Эти вспышки имели столь разрушительные последствия, что Мэтью после них исчезал на месяцы, а то и на годы, чтобы как-то примириться с самим собой.

Но в таком состоянии, как сейчас, Маркус своего отца не видел ни разу.

Мэтью Клермонт вошел в жизнь Маркуса в 1777 году и бесповоротно ее изменил. Он появился на ферме Беннетов, шагая рядом с носилками, где лежал раненый при Брендивайне[35] маркиз де Лафайет. Мэтью был на голову выше всех остальных и командовал ими, не различая чинов и званий.

Ему никто не перечил, даже маркиз, который держался стойко и не терял юмора. Когда Лафайет предложил в первую очередь заняться солдатами, раненными тяжелее, чем он, Клермонт разразился столь изощренной французской бранью, что солдаты разинули рты, а маркиз умолк.

Вслед за этим он, к изумлению Маркуса, напустился на главного армейского лекаря, знаменитого доктора Шиппена, обозвал его способы лечения «варварскими» и потребовал, чтобы Лафайета пользовал другой доктор, Джон Кокрен. Два дня спустя Клермонт и Шиппен, к восторгу всех медиков и генерала Вашингтона, завели медицинскую дискуссию на беглой латыни.

До поражения при Брендивайне Мэтью перебил целую кучу британцев. Раненые в полевом госпитале рассказывали невероятные истории о его доблести — он, мол, идет прямо на вражеские ряды, и ни пули, ни штыки его не берут. Когда канонада затихла, Мэтью объявил, что за маркизом будет ухаживать Маркус.

Осенью, когда Лафайет смог снова сесть на коня, они с Клермонтом привели из пенсильванских и нью-йоркских лесов армию воинов онейда. Индейцы называли Лафайета Кайевла — искусный наездник, Мэтью же величали атлутануном — вождем, воеводой.

Клермонт оставался в армии еще долго после того, как Лафайет вернулся во Францию. Маркус тоже продолжал службу в качестве помощника полевого хирурга, ежедневно имея дело с ранами от клинков, мушкетов и ядер. Клермонт посылал за ним каждый раз, когда кто-то из его людей бывал ранен, — он говорил, что у Маркуса настоящий дар к врачеванию.

В 1781 году, под Йорктауном, Маркус схватил лихорадку. От собственного дара ему никакой пользы не было, а другие врачи занимались им лишь между делом. После четырех суток озноба и жара Маркус понял, что умирает. Клермонт — снова в обществе Лафайета — пришел навестить кого-то из своих и увидел его. Маркус лежал на сломанной койке в углу, и от него пахло смертью.

Сев рядом с больным, Клермонт рассказал ему о себе. Маркус решил, что бредит. Вампир? Бессмертный? Похоже, он, Маркус, уже умер и попал в ад, где его мучает один из приспешников дьявола — отец всегда говорил, что он туда угодит.

«Ты выживешь, — говорил вампир, — но за это придется заплатить свою цену. Для начала ты возродишься, а после будешь охотиться, убивать и пить кровь — возможно, и человеческую. Поэтому какое-то время тебе нельзя будет ухаживать за больными и ранеными, но потом, когда приспособишься к новой жизни, я тебя отправлю в университет». Так сказал Мэтью.

Перед рассветом Маркус, терзаемый болью, решил, что хочет жить — даже такой ценой. Мэтью вынес его в лес, где ждали онейда, показавшие им тропу в горы. Там, в пещере, где никто не мог слышать криков страдальца, Мэтью выпил из Маркуса всю его кровь. Маркус до сих пор помнил, какая жажда одолела его тогда — он с ума сходил по чему-нибудь жидкому и холодному.

Тогда Мэтью вскрыл зубами свое запястье и напоил его. Могущественная кровь вампира вернула Маркуса к жизни.

Индейцы сидели у входа в пещеру и не пускали его на соседние фермы. Кто такой Мэтью, они знали давно — с тех пор, как он пришел в их деревню. Он подобен Дагваноеньет, бессмертной, носимой вихрем колдунье. Непонятно, зачем боги наделили таким даром французского воина, но пути богов, как известно, неведомы. Дело смертных — учить своих детей убивать таких колдунов: тело сжечь, а кости стереть в порошок и развеять на все четыре стороны.

Заново родившийся Маркус вел себя, как настоящий ребенок: ревел и просил есть. Оленя, которого загнал для него отец, он высосал досуха и насытился, но древняя кровь Мэтью продолжала терзать его.

Неделю Мэтью носил добычу в их логово, а потом решил, что Маркусу пора охотиться самому. Вдвоем они шли при луне по оленьему или медвежьему следу. Мэтью показывал, как нюхать воздух, следить, не шевельнется ли что во мраке, ловить запахи, которые приносит переменившийся ветер — словом, учил целителя убивать.

В те первые дни Маркус нуждался не только в звериной крови, но Мэтью не спешил с охотой на человека. Лишь когда Маркус научился убивать оленей быстро и аккуратно, он дал свое позволение. Женщины исключались: новорожденному вампиру трудно провести черту между ухаживанием и охотой, любовным актом и смертью.

Начали они с больных британских солдат. Некоторые из них молили Маркуса о пощаде, и Мэтью научил его питаться теплокровными, не убивая их. Затем перешли на преступников, которые милосердия не заслуживали. Мэтью каждый раз требовал от Маркуса объяснения, почему тот выбрал своей жертвой именно этого человека, и Маркус понемногу вырабатывал свою этику — как все вампиры, приспосабливающиеся к непростой новой жизни.

Мэтью был известен твердыми нравственными принципами — если он и совершал ошибки, то исключительно в гневе. Маркусу говорили, что теперь его отец стал поддаваться этому опасному чувству реже, чем в прошлом. Возможно, и так, но сейчас Мэтью, на взгляд Маркуса, злился не меньше, чем в день битвы при Брендивайне — а поля боя, где он мог бы разрядиться, под рукой не было.

— Ты где-то ошибся, — заявил Мэтью, ознакомившись с результатами теста ведьминой ДНК.

— Я дважды делал анализ крови, — возразил Маркус, — и анализ мазка, проведенный Мириам, все подтверждает. Я предупреждал, что результаты тебя удивят.

— Они просто нелепы. У Дианы имеются почти все генетические маркеры, которые мы когда-либо наблюдали у чародеев, — Мэтью, плотно сжав губы, перешел к последним страницам теста, — но главное — вот эти последовательности.

Последовательностей было около двадцати — одни короче, другие длиннее. Мириам наставила на полях множество красных вопросительных знаков.

— Господи боже. — Мэтью бросил тест Маркусу. — Как будто у нас без того забот мало. Этот ублюдок Питер Нокс угрожает ей из-за рукописи. Диана пыталась взять ее еще раз, но «Ашмол-782» затаился в хранилище и выходить не желает. Нокс, к счастью, пока твердо убежден в том, что в первый раз она сняла чары вполне сознательно.

— А разве это не так?

— Нет. Диана не способна справиться с такой сложной работой. Она совершенно не владеет своей силой. Прожгла дырку в моем ковре.

Маркус спрятал улыбку, зная, как дорожит отец своими вещами.

— Значит, будем держать Нокса на расстоянии, пока Диана не научится себя контролировать. Не так уж это и трудно.

— Дело не в одном Ноксе. Вот что ей сегодня пришло по почте. — Мэтью протянул сыну фотографию вместе с запиской, пояснив угрожающе ровным тоном: — Ее родители. Когда-то я слышал о двух американских чародеях, убитых в Нигерии, но ни разу не связал их с Дианой.

— Боже правый. — Маркус, глядя на фотографию, пытался представить, что почувствовал бы он сам при виде растерзанного, брошенного в грязь отцовского тела.

— И это еще не все. Диана, насколько я понял, всегда думала, что в смерти ее родителей повинны люди — потому и старалась не пускать магию в свою жизнь.

— Да только ничего у нее не вышло, — сказал Маркус, помня о результатах теста.

— Не вышло, — угрюмо подтвердил Мэтью. — Но когда я был в Шотландии, другая американская ведьма, Джиллиан Чемберлен, сказала ей, что их убили не люди, а чародеи.

— Это правда?

— Не знаю, но дело здесь явно не только в ведьме, случайно обнаружившей «Ашмол-782». Ситуация гораздо сложнее, и я намерен в ней разобраться.

Он носит свой лазаревский ковчежец, сказал себе Маркус, заметив серебряный блеск на темном свитере Мэтью.

У них в семье никогда не говорили об Элинор Сент-Леджер и обстоятельствах ее смерти, опасаясь вызвать новый приступ гнева у Мэтью. В 1140 году Мэтью, насколько понимал Маркус, не имел никакого желания покидать Париж, где изучал философию, но своему отцу Филиппу подчинился беспрекословно. Глава семьи вызвал сына в Иерусалим как миротворца: раздоры в Святой Земле не унимались и после завершения похода Урбана II. Там Мэтью встретил Элинор, подружился с ее многочисленным английским семейством и влюбился в нее без памяти.

Клермоны и Сент-Леджеры, однако, часто принимали разные стороны в том или ином вопросе. Старшие братья Мэтью — Хью, Годфри и Болдуин — уговаривали его отказаться от девушки и не мешать им разделаться с ее родственниками, но Мэтью не уступал. Однажды они с Болдуином, поспорив о чем-то связанном с Сент-Леджерами, утратили всякую власть над собой. Послали за Филиппом, но Элинор, не дождавшись его, попыталась сама урезонить братьев. Когда Мэтью и Болдуин пришли в себя, ее было уже не спасти — слишком много крови она потеряла.

Маркус до сих пор не мог понять, почему Мэтью, так любивший Элинор, позволил ей умереть, а Мэтью с того времени надевал ковчег пилигрима лишь в тех случаях, когда боялся кого-то убить или вспоминал Элинор. Может быть, сейчас обе эти причины совпали.

— Эта фотография — не пустая угроза. Хэмиш думает, что самое имя Бишоп заставит чародеев поостеречься, я же боюсь обратного. Диана, каким бы ни был ее врожденный дар, защитить себя не способна и при этом слишком самонадеянна, чтобы просить о помощи. Побудь с ней немного. — Мэтью оторвал взгляд от изображений Ребекки Бишоп и Стивена Проктора. — Я хочу побеседовать с Джиллиан Чемберлен.

— Нет полной уверенности, что фотографию послала она, — указал Маркус. — У снимка два разных запаха.

— Второй принадлежит Питеру Ноксу.

— Но ведь он — член Конгрегации. — В эпоху Крестовых походов демоны, вампиры и чародеи образовали совет, куда вошли по три представителя каждого вида — итого девять. Задачей Конгрегации была безопасность иных — другими словами, забота о том, чтобы никто из них не привлек к себе внимания человека. — Любой шаг в этом направлении могут расценить как выпад против властей. Не станешь же ты подставлять под удар всю нашу семью ради мести какой-то ведьме?

— Сомневаешься в моей лояльности? — промурлыкал Мэтью.

— Нет, в твоей способности судить здраво, — бесстрашно ответил Маркус. — Конгрегация и так уже вправе предъявить тебе претензии из-за этого смешного романа — незачем создавать повод для новых.

Когда Маркус впервые приехал в Европу, его вампирская бабушка объяснила ему, что отныне он связан конвенцией. Нельзя вступать в близкие связи с другими разновидностями иных, а также вмешиваться в человеческую политику и религию. Всех прочих отношений с людьми, включая сердечные, тоже следует избегать, но формально они не запрещены — лишь бы осложнений не возникало. Маркус всегда предпочитал общаться с вампирами и о конвенции до последнего времени практически не вспоминал.

— Теперь это никого уже не волнует. — Мэтью бросил взгляд на дверь в спальню Дианы.

— Она про конвенцию знать не знает, а ты ничего ей не говоришь, — упорствовал Маркус. — Хотя чертовски хорошо понимаешь, что вечно это скрывать от нее нельзя.

— Не станет Конгрегация настаивать на соблюдении правила, принятого чуть не тысячу лет назад, когда мир был совершенно другим. — Взгляд Мэтью остановился на старинной гравюре, где богиня Диана целила из лука в охотника, убегающего от нее через лес. «Становятся уже не охотниками, но преследуемой дичью». Фраза из книги, когда-то написанной его другом, заставила его вздрогнуть.

— Подумай, Мэтью, прежде чем что-то делать.

— Я уже все решил, — не глядя сыну в глаза, сказал старший вампир. — Ну так как — постережешь ее, пока я не приду?

Маркус кивнул, не в силах устоять против мольбы в голосе Мэтью.

Как только дверь за ним закрылась, Маркус вошел к Диане. Приподнял поочередно веки, пощупал пульс. Вокруг пахло страхом, шоком и легким наркотиком. Мэтью по крайней мере хватило ума дать ей транквилизатор.

Закончив осмотр, он выпрямился. Диана морщила лоб, будто и во сне с кем-то спорила. Маркус знал, во-первых, что никакие осложнения ей не грозят — она пережила сильный шок и нуждается в отдыхе, вот и все. Во-вторых, от нее так и разило Мэтью: отец пометил ее намеренно, чтобы каждый вампир знал, чья она. Дело, стало быть, зашло дальше, чем Маркус предполагал. Просто так отец от нее не отвяжется — но если бабушка говорила правду, разлуки не миновать все равно.

Мэтью пришел уже после полуночи — еще более сердитый, чем раньше, но как всегда безупречный. Он запустил пальцы в волосы и прошел прямо в спальню, ни слова не сказав Маркусу.

Тот благоразумно ни о чем не стал спрашивать. Когда Мэтью снова вышел к нему, Маркус задал только один вопрос:

— Ты ей расскажешь о результатах теста?

— Нет, — ответил Мэтью без малейшего чувства вины. — И про чародеев из Конгрегации тоже ничего не скажу. Ей и так уже досталось.

— Диана Бишоп не столь хрупка, как ты думаешь. Ты не имеешь права скрывать от нее такую важную информацию, если по-прежнему намерен встречаться с ней. — Жизнь вампира измеряется не в часах и годах, а в тайнах — как сохраненных, так и раскрытых. Вампиры скрывают все: личные отношения, имена, которыми пользовались, подробности своих многочисленных жизней. У Мэтью секретов больше, чем у кого бы то ни было, и он, как это ни огорчительно, не посвящает в них даже собственную семью.

— Не лезь не в свое дело, Маркус, — проворчал он и теперь.

— Твои проклятущие тайны когда-нибудь погубят семью!

Мэтью сгреб сына за шиворот, не дав ему высказаться.

— Мои тайны, сынок, охраняют семью уже много веков. Где бы ты был без них, скажи-ка?

— Гнил бы, полагаю, в Йорктауне, в безымянной могиле, — прохрипел придушенный Маркус.

Все это время он без особого успеха пытался раскрыть хоть что-нибудь из отцовских секретов. Кто, например, стукнул Мэтью о художествах Маркуса в Нью-Орлеане после того, как Джефферсон приобрел Луизиану у Франции? Маркус сотворил буйную вампирскую семейку из одной молодежи, большей частью игроков и повес. Эту шайку-лейку могли очень просто разоблачить при каждом вечернем выходе, и нью-орлеанские чародеи дали понять, что их присутствие в городе нежелательно.

После этого к ним нежданно-негаданно прибыл Мэтью вместе с другим вампиром, красавицей-полукровкой Жюльет Дюран. Они понемногу начали укрощать Маркусов выводок, но когда эти двое заключили союз с молодым французом-вампиром из квартала Гарден — белокурым фатом с нравом, как у самой Миссисипи, — дело пошло всерьез.

За пару недель семья Маркуса загадочным образом сократилась — одни погибли, другие пропали без вести. Мэтью воздевал руки и сетовал на опасности этого города. Жюльет, которую Маркус сразу возненавидел, тихо улыбалась и что-то ворковала отцу. Маркус еще не видывал такого умелого манипулятора, как она, и был очень рад, когда они с Мэтью расстались.

Под давлением своих уцелевших детей он дал торжественное обещание вести себя хорошо, если Жюльет и Мэтью уедут.

Мэтью дал согласие, предварительно сообщив, какого именно поведения ожидает от семьи де Клермонов. «Если непременно хочешь сделать меня дедом, уделяй больше внимания внукам», — сказал он Маркусу в присутствии старейших и сильнейших вампиров Нью-Орлеана. Маркус до сих пор бледнел, вспоминая об этом.

Кто позволил Мэтью и Жюльет предпринять подобные действия, так и осталось тайной. Его сила, ее хитрость и блеск имени де Клермон могли, конечно, обеспечить им поддержку вампиров, но за всем этим явно крылось что-то еще. Все иные Нью-Орлеана, даже и чародеи, относились к отцу как к августейшей персоне.

Не состоял ли он тогда в Конгрегации? Это многое могло объяснить.

— При всей ее храбрости, — вторгся в воспоминания Маркуса голос Мэтью, — Диане вовсе не обязательно узнавать сразу все. — Мэтью отпустил сына и отошел.

— А о семье она знает? О других твоих детях? — «О твоем собственном отце», — добавил мысленно Маркус.

— Истории других вампиров я не рассказываю. — Мэтью слышал и то, что вслух не произносилось.

— Ты совершаешь ошибку. Диана не скажет тебе «спасибо» за умолчание.

— Это вы с Хэмишем так думаете. Я расскажу ей все, когда она будет готова — не раньше. Сейчас мне нужно увезти ее куда-то из Оксфорда.

— В Шотландию? — Маркус сразу подумал об отдаленном поместье Хэмиша. — Там ее уж точно никто не найдет. Или в Вудсток до твоего отъезда?

— Какого еще отъезда?

— Ты сказал, чтобы я взял твой паспорт. — Мэтью всегда уезжал, когда впадал в гнев, и возвращался успокоенным.

— Я не собираюсь бросать Диану, — отрезал Мэтью. — Мы с ней поедем в Семь Башен.

— Хочешь поселить ее под одной крышей с Изабо?! — вскричал потрясенный Маркус.

— Это и мой дом тоже, — заметил Мэтью, упрямо сжав зубы.

— Твоя мать открыто похваляется убитыми ею ведьмами. В том, что случилось с Луизой и твоим отцом, она винит каждого чародея, который ей попадается.

Мэтью сморщился, и Маркус наконец понял. Фотография убитых чародеев напомнила отцу о смерти Филиппа и о борьбе Изабо с безумием в последующие годы.

Мэтью, явно стараясь придумать что-то еще, сжал ладонями голову.

— Диана не имеет отношения ни к одной из этих трагедий. Изабо поймет.

— Ничего она не поймет, сам знаешь. — Маркус любил свою бабушку и не хотел ее огорчать. Если Мэтью, ее любимец, привезет домой ведьму, ей будет очень плохо.

— Семь Башен — самое безопасное место. Чародеи крепко подумают, прежде чем связываться с Изабо в ее собственном доме.

— Бога ради, не оставляй их вдвоем.

— Не оставлю, — пообещал Мэтью. — Вы с Мириам тем временем поживете в сторожке — пусть все думают, что Диана там с вами. Потом, конечно, обнаружится, что это не так, но несколько дней мы все-таки выиграем. Ключи у привратника. Через несколько часов, когда мы уедем, снимай с кровати покрывало — на нем ее запах, — отправляйся в Вудсток и жди дальнейших распоряжений.

— Но сможешь ли ты защищать и себя, и ведьму?

— Смогу, — уверенно сказал Мэтью.

Маркус кивнул. Вампиры стиснули друг другу руки выше запястий. Все, что требовалось сказать в такие моменты, давно уже было сказано.

Оставшись один, Мэтью сел на диван. Голову он все так же держал в ладонях — его поразило, как энергично противостоял ему сын.

Гравюра с богиней, преследующей добычу, снова привлекла его взгляд.

— вспомнил он строки из той же книги.

Диана Бишоп, хотя услышать его никак не могла, зашевелилась и вскрикнула. Мэтью бросился к ней, обнял ее. Стремление защитить эту женщину вспыхнуло в нем с новой силой, и дальнейшие действия обозначились очень четко.

— Я здесь, я с тобой, — шептал он в ее пестрые волосы. Диана во сне стиснула губы, между бровей прорезалась глубокая складка. Он всматривался в это лицо часами и хорошо его изучил, но не переставал дивиться его противоречивой натуре. — Ты околдовала меня, чародейка? — спросил он вслух.

За эту ночь он понял, что нуждается в ней как ни в чем другом. Семья и вкус новой крови отошли на второй план — лишь бы знать, что она в безопасности, что она рядом, что до нее можно дотронуться. Если это и значит быть околдованным, он пропал.

Он обнял ее еще крепче — с бодрствующей Дианой он бы себе этого не позволил. Она вздохнула и притулилась к нему.

Мэтью, не будь он вампиром, ни за что бы не расслышал того, что прошептала она, ухватившись сквозь свитер за его медальон, упершись кулаком в его сердце.

— Ты не пропал, ты нашелся.

Не почудилось ли ему? Нет. Она способна читать его мысли.

Не постоянно, не в сознательном состоянии — пока еще нет. Но это лишь вопрос времени. Скоро Диана будет знать о нем все, что только возможно. Проникнет в его тайны, столь темные и ужасные, что даже у него не хватает смелости о них вспоминать.

— Смелости у меня достанет на нас обоих, — прошелестела она.

— Хорошо, если так, — ответил Мэтью, прислонившись к ней головой.